Ранель Мариена : другие произведения.

Маски сброшены (16-19 главы)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


  

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  
   "Сегодня все выяснится!"
   Эту фразу Елизавета неустанно повторяла с самого утра. Ее сердце трепетало от страха и волнения, когда она думала о предстоящем свидании с графом Вольшанским в его доме. Это сви­дание должно было стать роковым и, пожалуй, самым значительным в ее жизни. Оно не просто обещало положить начало соединению двух любящих людей, но и раскрыть самую большую тайну их жиз­ни.
   Елизавета тщательно подбирала наряд для этого свидания. Ей хотелось выглядеть роскошно и соблазнительно, но вместе с тем строго и элегантно. Ее выбор остановился на черном платье из муара с поперечными воланами. Лиф платья и воланы были от­деланы серебристой отделкой. Четырехугольное декольте платья и короткие пышные рукавчики подчеркивали ее изящество и хрупко­сть. Бриллиантовое колье и серьги довершали ее наряд.
   Карета подвезла ее к роскошному особняку графа Вольшан­ского.
   - Приехали, ваше сиятельство, - сказал кучер Антип.
   Он слез с козел, открыл дверцу кареты и помог выйти своей госпоже. Едва она ступила на землю, как к ней подошел дворец­кий графа, вежливо поклонился и предложил провести ее до па­радного входа, где ее ожидал хозяин дома.
   При виде Елизаветы лицо Владимира засияло счастьем. Он подошел к ней и с трогательной нежностью взял ее ладони в свои.
   - Вы пришли? - с искренней радостью и с некоторым невери­ем произнес он, словно ее появление в его доме было огромным чудом. - Я так боялся, что вы не придете.
   - Я не могла не прийти.
   - Пройдемте, - пригласил он ее. - Оставьте здесь ваш плащ и шляпку.
   Тот же самый человек, что встретил ее у ворот особняка и провел до парадного входа, принял у нее плащ и шляпку. Влади­мир на несколько минут отвел его в сторону, чтобы передать распоряжения относительно кучера его дорогой гостьи и приго­товлений к ужину, после чего вернулся к ней.
   - Вам очень идет это черное платье, - сделал ей компли­мент Владимир. - Оно так гармонирует с цветом ваших волос и оттеняет белизну вашей кожи.
   Елизавета благодарно улыбнулась. Владимир предложил ей руку и она грациозно на нее оперлась. Он привел ее в роскошную залу, в центре которой горел камин, а чуть далее находился стол с восхитительными яствами. Он усадил ее за стол и сам сел напротив. По его едва заметному сигналу появился человек и разлил вино в их бокалы.
   - Спасибо, - негромко сказал ему Владимир, затем еще тише добавил: - Можешь пока быть свободен. И сделай так, чтобы нас никто не беспокоил.
   - Слушаюсь, ваше сиятельство, - сказал тот и удалился.
   Ужин был великолепен. Елизавете никогда еще не приходи­лось испытывать на себе такое красивое мужское обхождение. Его взгляд очаровывал ее воображение, его голос - ласкал слух, а его внимание - приятно согревало душу. Однако несмотря на то, что обстановка этого ужина была довольно расслабляющей, Елиза­вета не могла избавиться от напряжения. Напряжение не позволя­ло ей в полной мере насладиться предложенными ее взору и маня­щими своими аппетитными запахами угощениями. Она едва пригуби­ла вино и испробовала некоторые из блюд.
   - Вы так прекрасны при этом играющем свете камина, Елиза­вета, - произнес Владимир, не скрывая своего восхищения. - Ва­ши глаза так необыкновенно сияют. Они похожи на звезды, си­яющие на ночном небе. Именно такое определение я составил о ваших глазах, когда впервые в них заглянул. А сейчас эти звез­ды кажутся мне особенно яркими. В них словно застыла мозаика из неведомых мне чувств, и эта мозаика словно пытается что-то мне открыть.
   Елизавета непроизвольно вздрогнула.
   - Однако вы очень напряжены, - заметил он. - Я чувствую это. Почему? Вас что-то пугает?
   - Нет, - возразила она.
   - Вам известны чувства, которые я испытываю к вам, - с нежностью произнес он. - Я искренне люблю вас, Елизавета. Эта любовь пламенная, сильная, но в то же время добрая, нежная и чистая. В моей душе нет ничего такого, что могло бы вас напу­гать.
   - Я знаю, Владимир, - глядя ему в глаза, произнесла она.
   - Тогда расслабьтесь. Позвольте себе насладиться очарова­нием этого вечера, а мне позвольте насладиться тем, как улыбка играет на ваших устах.
   Она почувствовала, как от его сладкого и упоительного го­лоса ее окутало блаженство. Если бы не тайна, которую необхо­димо было раскрыть и раскрыть именно в этот вечер, она бы с головой окунулась в это блаженство и позволила ему затянуть ее как можно глубже.
   - Я не могу, - произнесла она. - Я должна с вами погово­рить. Это очень важно.
   - Хорошо. Я вас слушаю.
   - Помните, вы рассказывали мне одну историю о девушке, с которой вы познакомились на маскараде и которая потом бесслед­но исчезла?
   - Я уже жалею, о том, что я рассказал вам эту историю, - вздохнул он. - Вы приняли ее слишком близко к сердцу. А она не стоит того, поверьте мне.
   - О нет, стоит! - возразила Елизавета. - И вы хорошо сде­лали, что рассказали ее мне. Скажите, когда это произошло?
   - Очень давно, - неопределенно ответил он.
   - Сколько лет прошло с тех пор?
   - Двадцать или около того, - немного подумав, ответил он.
   - Постарайтесь припомнить месяц, - почти умоляюще попро­сила она.
   - Это было летом. Кажется, в августе. Да, точно: в авгу­сте.
   При этих словах Елизавета резко поднялась из-за стола. Она не в силах была сохранять спокойствие, когда ее со всех сторон душили эмоции. В волнении она сделала несколько шагов и остановилась у камина. Владимир проделал то же самое вслед за ней. Он был несколько удивлен и встревожен ее странным поведе­нием.
   - Где, у кого происходил этот маскарад? - спросила она.
   - Здесь, в Петербурге, в доме госпожи Лейтер. Только сей­час, кажется, этот дом принадлежит не ей.
   Елизавета закрыла глаза и глубоко вздохнула.
   - Все верно, - еле слышно прошептала она.
   Охваченный любопытством и смятением от ее вопросов, граф приблизился к ней и, глядя ей прямо в глаза, спросил:
   - Почему вас это так интересует?
   - На этой девушке было бледно-розовое платье из муслина с короткими пышными рукавами? - произнесла она с какой-то непо­нятной интонацией в голосе: то ли вопросительной, то ли утвер­дительной.
   - Да, - ответил он, непонимающим взглядом впившись в нее.
   - И на ней была маска, - прерывающимся голосом произнесла Елизавета. - Вы не видели ее лицо, даже когда были с ней близ­ки.
   - Да. Но откуда вам это?..
   Елизавета не дала ему договорить. Она судорожно вцепилась в его сюртук и голосом, полным невыразимого волнения, восклик­нула:
   - Неужели вы ничего так и не поняли? Ведь это была я! Это я была с вами той ночью!
   Ее слова прозвучали как пушечный выстрел, который оглушил Владимира. Его ошеломленный взгляд застыл на ней. С ледяным, завораживающим молчанием он, казалось, изучал этот загадочный женский образ и спрашивал себя: "Что это: наваждение или ре­альность?"
   - Вы? - глухим голосом произнес он.
   - Именно я была той девушкой, которая заставила вас поте­рять голову и предаться сладкому и запретному безумству. А вы были моим призраком, который оставил глубокий след в моей ду­ше.
   - Неужели... так бывает?
   - Да, - подтвердила она. - В жизни еще не такое бывает!
   - О Боже! - произнес он, все еще находясь в прострации от услышанного. - Это были вы! Невероятно! Девушка, которая много лет назад завладела моим сердцем и мыслями, и та, которая сей­час дороже мне всех на свете, одно и то же лицо. Ну как тут не поверить в руку провидения!
   - О, да!
   - Вы! Это были вы! - повторял он. - Мне казалось, я почти забыл эту историю, а если порой я вспоминал о ней, то только как о некоем романтическом событии в моей жизни. А сегодня в моей памяти возродилось все, что было той ночью. Я словно вижу все наяву: вижу очаровательную женскую руку в белой перчатке, которая слегка дотрагивается до моего плеча; вижу стройную фи­гуру в розовом платье; вижу эту маску, сквозь которую я тщетно пытаюсь разглядеть лицо незнакомки. Это были вы!
   - Я тогда сказала: "Вы не могли бы стать моим кавалером на этом балу".
   - И я согласился.
   - Вы были прекрасным кавалером! - сказала Елизавета.
   - А потом мы остались наедине в той комнате.
   - Это была самая лучшая ночь в моей жизни, - призналась Елизавета.
   - И в моей.
   Она почувствовала, как на ее глаза выступают слезы.
   - О, вы не представляете, Владимир, - с огромной печалью произнесла она, - как я раскаивалась в том, что не позволила вам увидеть мое лицо, узнать мое имя и, наконец, в том, что оставила вас! Но я очень боялась. Боялась разоблачения, скан­дала. Я была юной и благопристойной. И в том моем понимании мой поступок казался мне ужасным. На этот маскарад меня приве­ло не легкомыслие, а отчаяние. Я тогда не могла представить, что эта ночь станет для меня роковой.
   Владимир ласково притянул ее к себе и обнял.
   - Не нужно ничего объяснять, - утешительно поцеловав ее в висок, произнес он. - Я понял это еще тогда. И поверьте, я ни­когда не держал на вас зла, несмотря на то, что ваше бесслед­ное исчезновение причинило мне огромную боль. Я искал вас. Ис­кал до тех пор, пока не потерял всякую надежду найти вас. Я хотел защитить вас, уберечь вас от того, чего вы боялись, за­ставить забыть то, что вы пытались забыть в моих объятиях.
   От его упоительных речей слезы закапали из ее глаз прямо на его плечо. Владимир усадил ее на мягкий диван и подал ей белоснежный платок.
   - Не нужно плакать, - с нежностью произнес он. - Мы нашли друг друга - это главное. И сейчас мы уже не повторим прошлой ошибки. Сейчас я ни за что не позволю вам ускользнуть от меня, какие бы страхи и неразрешимые ситуации нас не преследовали, какие бы враги, сплетники и мужья не пытались отдалить нас друг от друга. А вы обещайте мне никогда не исчезать бесслед­но, даже на несколько дней!
   - Обещаю, - покорно сказала она.
   - Обещайте беречь себя.
   - Обещаю.
   - И обещайте, что когда вновь станете свободной, когда окончательно уладится это дело с разводом... вы выйдете за ме­ня замуж.
   - Обещаю.
   От ее ответа он резко встрепенулся. Он не рассчитывал, что так неожиданно и скоро его избранница согласится составить его счастье.
   - Вы сказали: "обещаю"? - переспросил он, желая убедиться в достоверности ее согласия.
   - Да, я сказала: "обещаю", - подтвердила она.
   - Вы станете моей женой?
   - Да.
   - Вы станете моей женой, потому что я оказался тем самым "вашим призраком"?
   - Да. И еще потому что я люблю вас.
   - О, Елизавета! Моя дорогая, обожаемая Елизавета! - про­изнес он, заключая ее в объятия.
   Она ближе прижалась к нему. Его твердая и уверенная рука обвилась вокруг ее талии. Она почувствовала его теплое дыхание на своем затылке. Приятное ощущение его близости, ощущение по­коя и защищенности охватило все ее существо.
   "Двадцать лет! - с горечью подумала она. - Целая жизнь! Если бы тогда, двадцать лет назад в то утро я не ушла от него, моя жизнь была бы совершенно другой. И не было бы ни князя Во­рожеева, ни угрызений совести, ни боли, ни унижений, а двад­цать лет рая рядом с ним и нашим сыном".
   - Сколько потеряно лет! - вздохнула она.
   - Мы восполним эту потерю, - заверил ее он.
   Она пожала плечами и печально вздохнула, как бы выражая свое сомнение.
   - Вы сомневаетесь? - воскликнул он. - Но почему? Мы любим друг друга. И теперь, когда мы нашли друг друга, когда мы сбросили тяжесть тайны, мы можем быть счастливы. Что вас пуга­ет, Елизавета?
   - Есть еще нечто важное, что касается вас и меня.
   - И что же это?
   - Нет, я не смогу, - прошептала она, отвечая на собствен­ные мысли.
   - Если это касается меня, то вы должны мне сказать!
   - Я обязательно вам расскажу, - пообещала она, - но не сейчас.
   - Вы правы, - согласился он. - И хотя меня раздирает лю­бопытство, но, мне кажется, на сегодня достаточно потрясений. Я до сих пор не могу прийти в себя.
   - Благодарю вас за понимание, - произнесла она. - А те­перь, я должна идти.
   Она мягко высвободилась от его объятий и поднялась с ди­вана.
   - Нет! Нет! - запротестовал он, удерживая ее за руку. - Вы не можете уйти от меня теперь, когда все так прекрасно складывается. Я вам этого не позволю! Я таким чудом обрел вас не для того, чтобы снова потерять!
   - Но я ухожу ненадолго. Мы вновь увидимся завтра.
   - Но я не могу избавиться от страха, что вы снова исчез­ните, как двадцать лет назад.
   - Ни за что! - возразила она. - Второй раз я не совершу такой ошибки. Я слишком дорого за нее заплатила. Но, поверьте мне, я должна уйти.
   - Что ж, ваше желание для меня закон, Елизавета. К тому же у меня есть ваше обещание. Но знайте, я отпускаю вас с ог­ромным сожалением.
   - И вы знайте: я покидаю вас с огромным сожалением. Но это необходимо.
   Она крепко его обняла. Некоторое время они стояли прижав­шись друг другу, словно им предстояла долгая и тяжелая разлу­ка. Затем она мягко отстранилась от него и с оптимизмом произ­несла:
   - Все должно быть хорошо. Я это чувствую.
   - Иначе и быть не может, - с улыбкой сказал он. - Однако уже довольно поздно. А на улицах небезопасно.
   - Но я в карете, и у меня надежный кучер.
   - И тем не менее я хотел бы проводить вас. Я должен во­очию убедиться, что вы благополучно добрались до дома.
   - Мне ничто не угрожает, - заверила она.
   - Не так давно вас пытались отравить, - напомнил он.
   - Будь по вашему, - согласилась она.
   - Я поеду верхом следом за вашей каретой. И как только вы окажетесь в своем доме, я немедленно уеду обратно.
   Владимир сделал все в точности, как сказал. Подобно ры­царю, сопровождающему свою даму, он следовал верхом за ее ка­ретой до самых ворот ее особняка. И едва его дама въехала в пределы своих владений, он развернул коня и поскакал обрат­но.
   Елизавета вошла в свои покои. Она была взволнованна и пе­реполнена эмоциональным восторгом. Ее лицо светилось от сча­стья, а глаза блестели от благодатных слез. Она преклонила ко­лени перед иконой Божьей Матери. Обратив на икону благодарный взгляд и молитвенно сложив руки, она прошептала:
   - Благодарю тебя. Благодарю тебя за то, что я нашла его. Нашла отца моего сына.
  
  

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  
   Алексис тихо вошел в покои матери. Почувствовав присутст­вие сына, она поднялась с колен и обратила на него взволнован­ный взгляд. На ее лице еще остались следы слез, и это немного встревожило Алексиса.
   - Мне сказали, что вы только что вернулись, и я решил зайти к вам, - объяснил он свое появление. - Вы ездили к графу Вольшанскому, не так ли?
   - Да, к нему.
   - Вы чем-то расстроены?
   - Нет, - возразила она и в подтверждение своих слов улыб­нулась. - Милый, я должна с тобой поговорить. Это очень важно!
   - Хорошо. Только, может быть, сначала вам лучше снять плащ.
   - Да, конечно, - растерянно произнесла она и тут же при­нялась снимать плащ и шляпку.
   Она небрежно положила уличную одежду на кресло. Затем присела на канапе ближе к краю и жестом руки пригласила сына присесть на другой край.
   - Присядь, пожалуйста, - прокомментировала она свой жест словами. - Разговор будет очень долгим.
   Алексис послушно последовал ее приглашению и присел на другой край канапе.
   - О чем вы хотите со мной поговорить, матушка? Впрочем, я, кажется, догадываюсь. Граф признался вам в любви? - предпо­ложил Алексис. - Или, еще значительнее, предложил вам руку и сердце?
   - Нет! То есть да! - сказала она, запутавшись в ответе от его неожиданного вопроса. - То есть я хочу сказать, что он, действительно, предложил мне руку и сердце, но не об этом я собираюсь с тобой поговорить.
   - Вот как!
   - Я расскажу тебе одну историю. Эта история случилась со мной и с одним человеком. Но к тебе она тоже имеет отношение. Я никогда никому об этом не рассказывала. Я не могла об этом рассказывать. И ты поймешь: почему. Ты поймешь, почему я на протяжении двадцати лет я хранила тайну и почему только сейчас я решилась ее открыть.
   - Я слушаю вас, матушка.
   Алексис придвинулся поближе к ней. Она взяла его руку и сжала ее в своих ладонях.
   - То, что я тебе расскажу, заставит тебя по-другому взглянуть на свою жизнь и на меня. Возможно, ты отдалишься от меня, разочаруешься во мне и перестанешь мне доверять.
   - Этого не случится, - заверил ее сын, - какие бы ужасы вы мне рассказали.
   - И тем не менее, даже если я рискую потерять твою любовь и уважение, я расскажу тебе все. Ты должен знать.
   - Я слушаю вас.
   - Мне едва исполнилось шестнадцать лет, когда моя мамень­ка объявила мне, что нашла для меня хорошую партию, - начала свой рассказ Елизавета. - Я дала свое согласие на обручение. У меня не было причин, чтобы не соглашаться с выбором маменьки. К своему предстоящему браку я относилась как к необходимому и естественному событию, которое рано или поздно происходит в жизни каждой девушки. Но вместе с этим мне очень нравился мой жених. Он был молод, привлекателен и умел нравиться. Мне было приятно находиться рядом с ним. Тогда мне казалось, что я люб­лю его, но по сути - я его совсем не знала. Несмотря на то, что мы были официально обручены, мы очень редко встречались. А когда встречались, я видела в нем любезного, вежливого и влюб­ленного молодого человека, каким он хотел мне казаться. Мне и в голову не приходило, что он может быть другим, что его лю­безность, вежливость и влюбленность - насквозь пропитаны ло­жью. Тебе хорошо известно, сынок, что до своего обручения я воспитывалась в Смольном институте. Но ты и представить себе не можешь, до какой степени я была наивна и доверчива. Я знала лишь ту жизнь, которая была в пределах института. И это в ка­кой-то мере стало причиной тех ошибок, которые я совершила. В институте мне привили хорошие манеры и правила поведения, меня научили послушанию и добропорядочности, но меня не научили, как отличать ложь от правды, как поступать с предательством и лицемерием. Я говорю тебе все это, сынок, не затем, чтобы оп­равдать себя в твоих глазах и еще более очернить его, а затем, чтобы ты понял, насколько велико и болезненно было мое разоча­рование, когда я увидела истинную сущность князя Дмитрия Воро­жеева.
   - Вряд ли что-либо более способно очернить его в моих глазах, нежели то, что уже его очернило, - сказал Алексис. - А что касается разочарования, то мне хорошо известно, насколько оно может быть велико и болезненно. Но продолжайте, матушка. Я вас внимательно слушаю.
   - Уже был назначен день нашей свадьбы, - продолжала Ели­завета. - Со времени нашего обручения прошел почти год. Я немного научилась жизни. И я стала замечать неискренность в поведении своего жениха. Все началось с того, что однажды я случайно услышала, как он, уходя от меня, грубо выругался: "Черт бы побрал эту святошу со всеми ее причитаниями!" А од­нажды, когда я в сопровождении своего кучера делала покупки для предстоящей свадьбы, я заметила, как в одной лавке две не­знакомые девицы указывали на меня пальцем и о чем-то перегова­ривались. Девицы были явно не нашего круга: вульгарно одетые и ярко накрашенные. До меня дошли обрывки их разговора. "Пред­ставляешь, наш главный пройдоха женится на этой святоше", - сказала одна их них. "Бедняжка! - посочувствовала другая. - Она такая чистая и невинная, что мне ее даже жаль". "А мне ни­сколько! - злорадно сказала первая. - Ненавижу этих чистеньких и благородных барышень!" Больше мне ничего не удалось услы­шать. Они вышли, бросив в мою сторону насмешливые взгляды. Этот разговор запал мне в душу. Я приказала кучеру подождать меня, а сама проследовала за девицами. Они зашли в один стран­ный дом. Это был обыкновенный бордель. Тогда я, конечно же, не знала об этом. Но мне один вид этого дома внушал нечто непри­ятное, от него за версту веяло запретом и непристойностью. И поэтому войти туда вслед за ними я не решилась. После этого случая я стала недоверчивой по отношению к своему будущему супругу. Я стала обращать внимание на мелочи, которым ранее не придавала значения: на пренебрежительное отношение к моим чув­ствам; на грубость, которая порой проскальзывала в его выраже­ниях, и другие детали, которые ухудшали мое мнение о нем. Раз­говор двух незнакомых девиц на не выходил у меня из головы и этот дом, куда они вошли. Мне казалось, в этом доме заключает­ся разгадка всего. И однажды поздно вечером я незаметно для всех покинула свою комнату и через ход для прислуги вышла на улицу. Не нужно объяснять, куда я направилась - в этот стран­ный дом, который не давал мне покоя. Чтобы себя не скомпроме­тировать, я надела маску, шляпу с широкими полями и закуталась в плащ. Я не знала, что именно мне предстояло увидеть в этом доме. Меня словно направил туда какой-то внутренний голос. Я подошла к одной из девушек, что там работала, и спросила ее о князе Ворожееве. Я уже не помню, что конкретно я спросила, но к моему удивлению, она ответила мне, что князь наверху и лучше сейчас его не беспокоить. Я поднялась наверх. Из одной из ком­нат раздавались голоса, отвратительный хохот и странные звуки, от которых меня бросало в дрожь. Я узнала голос своего жениха. Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула в эту комнату. И я увидела его... в постели с кокоткой.
   Алексис передернулся от отвращения. Елизавета это замети­ла и прервала свой рассказ.
   - Тебе неприятно все это слышать, не так ли? - спросила она.
   - Вы сказали мне не новость. Я знаю, каков из себя этот человек. Я просто представил, что чувствовали вы в тот момент. Чистая, наивная девушка, никогда не видевшая грязи и просто­душно верившая в любовь своего жениха, неожиданно обнаруживает его в борделе с... Какая мерзость!
   - То, что я чувствовала в тот момент, невозможно охарак­теризовать, - призналась Елизавета. - Я помню, как бродила по улицам города, как меня душили слезы и боль, а в голове была эта мерзкая сцена. Этой ночью я попала на маскарад, который происходил в доме госпожи Лейтер. Как я уже говорила, на мне была маска. Я слилась с толпой веселящихся людей и сама, подо­бно им, предалась всеобщему веселью. На этом маскараде я встретила молодого мужчину. Он тоже был в маске. Меня в нем что-то привлекло, едва я его увидела. И тогда я дала себе за­рок, что этой ночью буду принадлежать ему. Так и случилось. Сейчас я не смогу объяснить, что заставило меня тогда отдаться этому неизвестному мужчине: то ли мой протест по отношению к правилам и нормам, по которым я жила, в которые верила и в ко­торых разочаровалась; то ли желание отомстить своему жениху; то ли моя слабость и отчаяние, заставившие искать поддержки у сильного мужчины. Он был со мной галантен и почтителен, как истинный рыцарь; заботлив и внимателен, как лучший друг; нежен и страстен, как обожающий меня возлюбленный. Но тогда я не могла по достоинству оценить его галантность, заботливость и нежность. Слишком велика была моя боль и велико разочарование от того, что я узнала о своем женихе. Эти чувства заглушили все остальное. А когда боль стала понемногу затихать, я стала осознавать, как хорошо мне было рядом с этим мужчиной, как спокойно и сладко в его объятиях. И тогда я оценила его по до­стоинству. Но было уже слишком поздно.
   - Поздно? Почему? - спросил Алексис.
   - Потому что мы расстались, - объяснила Елизавета. - Рас­стались сразу же после этой ночи. Когда он заснул, я тихо оде­лась и незаметно ушла, не разбудив его и не попрощавшись с ним. О, если бы я тогда смогла довериться ему или хотя бы про­сто назвать свое имя и дать возможность увидеть лицо, все было бы по-другому! Но тогда я думала лишь о тех последствиях, ко­торые могли бы произойти, если бы о моем ночном похождении стало кому-то известно. Я очень боялась. А тот мужчина был для меня чужим. Я не позволила ему снять с меня маску и взяла с него слово, что он оставит свои попытки узнать что-либо обо мне. Ранним утром, когда еще все спали, я вернулась домой и незаметно прошла в свою комнату.
   - И никто не обнаружил вашего отсутствия в ту ночь? - спросил Алексис.
   - Ни у кого не возникло даже малейшего подозрения. Мне удалось сохранить полную тайну.
   - А тот неизвестный мужчина? Вы не пытались его найти? - поинтересовался Алексис.
   - Я не знала ни его имени, ни то, откуда он и как попал на этот маскарад. Его лицо я видела только мельком. Найти его было почти невозможно, так же, как ему - меня.
   - Как это печально! - промолвил Алексис. - Это, наверное, все равно что пройти мимо чего-то важного и не заметить этого. А потом, когда это важное окажется вне пределов досягаемости, внезапно остановиться и задаться вопросом: "Что же это было? Какое? Почему мне не удалось это распознать? Может быть, это и было счастье?"
   - Все именно так, - вздохнула Елизавета.
   В благодарность за его понимание она нежно ему улыбнулась и погладила его по щеке.
   - Однако напрасно вы считали, что эта история заставит меня разочароваться в вас и по-другому взглянуть на жизнь, - с некоторой укоризной произнес Алексис. - Как видите, я умею по­нимать.
   - Дело не в этой истории, - возразила Елизавета, - а в ее последствиях.
   - В том, что вы проявили слабость и вышли замуж за моего отца после всего того, что вы видели и что о нем узнали? - уточнил Алексис, снисходительно улыбнувшись. - Но вы были очень молоды, и вы были одна против всех. Я знаю свою бабушку, знаю, какое она имела влияние на вас.
   - Дело не в твоей бабушке, - возразила Елизавета.
   - Вот как!
   Она немного помедлила, затем, собрав свое мужество, про­изнесла:
   - Почти перед самым днем, на который была назначена моя свадьба с князем Ворожеевым, я обнаружила, что беременна.
   - Что? - глухим голосом спросил Алексис, почувствовав, как внутри у него что-то замерло.
   - Случайная ночь на маскараде со случайным мужчиной оста­вила след не только в моем сознании и моем сердце. Она остави­ла мне тебя.
   - Вы хотите сказать, что я... - промолвил он и замолчал на полуфразе, не в силах продолжать.
   - Богу было угодно, чтобы этот неизвестный, с которым я провела единственную ночь, стал отцом моего сына, - сказала она, вкладывая в эти слова остатки своего мужества, и добави­ла: - Твоим отцом.
   Алексис посмотрел на нее расширенными от потрясения гла­зами. Все его эмоции и мысли, казалось, застыли от действия ее шокирующего признания. Между матерью и сыном воцарилось молча­ние. Она с виноватым выражением лица наблюдала за ним и терпе­ливо ждала, когда он придет в себя от этого шокирующего изве­стия и что-нибудь скажет.
   - Стало быть, поэтому вы вышли замуж за князя Ворожеева, - наконец, произнес он. - Вы хотели при помощи этого брака со­хранить свое доброе имя.
   Его голос был спокойным и ровным. В нем не было ни упре­ка, ни обвинения, а какая-то глубокая грусть.
   - Да, именно для того, чтобы сохранить свое доброе имя, - подтвердила Елизавета. - Если бы я отказалась от этого брака, а через какое-то время стало бы известно о моей беременности, ты не представляешь, какой бы разразился скандал. Мое имя было бы обесчещено, моя репутация - запятнана, передо мной закры­лись бы двери всех приличных домов. Даже сейчас все это меня пугает, а тогда для меня это было страшнее смерти. Впрочем, я могла бы довериться своей маменьке. Она сделала бы все возмож­ное и невозможное, чтобы избежать скандала. Она отослала бы меня куда-нибудь подальше, где я втайне от всех родила своего ребенка, а затем передала его на воспитание какой-нибудь наем­ной матери. Но я предпочла выйти замуж за князя Ворожеева, хранить свою тайну от всех и воспитывать тебя, как его наслед­ника.
   - И он никогда ни о чем не догадывался?
   - Нет, - возразила Елизавета. - И этим я обязана его са­моуверенности. Он всегда считал, что был единственным мужчиной в моей жизни. Он считал, что я не способна изменить ему с дру­гим, даже из чувства мести, поскольку это противоречит моей природе. В его глазах я была до тошноты правильной и до глупо­сти верной.
   - И вы все это время несли груз этой тайны?
   - Мне ничего другого не оставалось. Да, я, ненавидевшая ложь и лицемерие, все эти годы поддерживала уверенность своего мужа в том, что ты его сын, или, проще сказать, лгала. Ты не представляешь, как это тяжело: от страха скрывать и поневоле обманывать! Но, я и представить не могу, что было бы со мной, если бы я призналась во всем этому человеку!
   - Я понимаю, - с сочувствием и грустью произнес Алексис. - Сколько же вам пришлось выстрадать, матушка!
   - Поначалу я чувствовала за собой вину, - призналась она. - И чтобы как-то ее загладить, я старалась быть заботливой и примерной женой. Я старалась забыть о его предательстве, о своей боли и своем разочаровании. Мне казалось, той ночью на маскараде я в полной мере расквиталась с ним за его предатель­ство. Но помимо этого, я еще чувствовала огромную вину перед старым князем Ворожеевым, который относился ко мне, как к род­ной дочери. Я хотела подарить ему настоящих наследников, но не смогла. Однако моему чувству вины и моим угрызениям совести не суждено было долго жить. Одно предательство моего мужа сменя­лось другим, третьим; неуважение ко мне перерастало в откро­венные насмехательства; пренебрежение приобретало форму циниз­ма. В такие моменты я его ненавидела и считала себя полностью правой. А со смертью старого князя мое чувство вины и угрызе­ния совести исчезли окончательно. Да, я страдала, но страдала по другой причине. Я страдала от неизвестности - оттого, что не знала, кто был тот мужчина на маскараде и что его невозмож­но было найти; страдала от своего вынужденного смирения - что мне приходилось молчаливо терпеть выходки своего ненавистного мужа; и еще страдала оттого, что не могла ничего изменить.
   - И все из-за меня, - с тяжелым вздохом произнес сын.
   - Нет! Что ты говоришь? - возразила мать. - Если бы не ты, я не смогла бы вынести все это! У меня не хватило бы муже­ства и решимости, чтобы противостоять ему. Ты - смысл моей жизни. Когда мне очень плохо, я нахожу в тебе утешение. Когда грустно, ты приносишь мне радость. И так было всегда.
   Алексис положил голову на ее плечо, она нежно погладила его по волосам.
   - Хорошо, что вы решились доверить мне эту тайну, - ска­зал он. - Теперь мы будем нести ее груз вместе.
   - Нет, - резко сказала Елизавета. - Ты не понимаешь. Я рассказала тебе все это не потому, что хотела разделить с то­бой этот груз. Мне известно, каково это - растить сына и не знать при этом кто его отец и как его найти. Никогда тебе та­кого не пожелаю.
   - Тогда почему? - спросил он. - Что такого произошло, что заставило вас открыться?
   - Я нашла этого человека. Нашла твоего настоящего отца. Теперь я знаю кто он и как его имя.
   - Знаете как его имя? - с огромным волнением переспросил Алексис. - И вы можете мне его назвать?
   - Да, - подтвердила Елизавета. - Это граф Вольшанский.
   - Граф Вольшанский, - повторил Алексис. - Невероятно! Мой отец - граф Вольшанский. Тот, кто по-настоящему любит вас. Вы встретились спустя столько лет и полюбили друг друга. И откры­лась тайна. Даже самая бурная фантазия ничто в сравнении с этой историей - историей моего происхождения!
   - Что ты сейчас чувствуешь?
   - Не знаю. В моих чувствах полная неразбериха, впрочем, и в мыслях тоже. А граф? Он знает о том, что я его сын?
   - У меня не хватило мужества сказать ему все сразу. Он знает только то, что я была той девушкой на маскараде. Но я обязательно ему все расскажу! И потом, я хотела прежде погово­рить с тобой.
   - Вы правильно сделали, - поддержал ее сын.
   - Ты сердишься на меня?
   - Как я могу на вас сердиться! - возразил он, с сыновней нежностью обняв ее за плечи.
   - Но я столько лет тебя обманывала, и всех остальных! Ты считал меня самой лучшей, самой справедливой, самой честной.
   - Я и теперь считаю вас самой лучшей, самой справедливой, самой честной. Ни мое уважение к вам, ни моя любовь не умень­шились. В том, что произошло, нет вашей вины. Вы стали жертвой провидения.
   - Ты самый понимающий и самый чудесный сын на свете! - с восхищением и любовью произнесла Елизавета, крепко обняв его. - Когда Владимир узнает о том, что ты его сын, он будет счаст­лив. Он необыкновенный человек! Ты полюбишь его, милый. Все должно быть хорошо! Я это чувствую.
   - Да, наверное, - задумчиво произнес он.
   Его взгляд непроизвольно упал на часы. Он мягко отстра­нился от матери.
   - Почти три часа, - сообщил он. - Вы, наверное, едва де­ржитесь от усталости. Представляю, как вас, должно быть, уто­мили все эти события. А вы еще недостаточно окрепли. Вам необ­ходим отдых и сон.
   - Вряд ли я сейчас смогу заснуть. Хочешь, я побуду с то­бой?
   - Нет, - возразил Алексис. - Я должен побыть один и сам во всем разобраться. Я хочу, чтобы вы крепко заснули и ни о чем не переживали. Достаточно с вас переживаний.
   Поцеловав ее и пожелав ей спокойной ночи, он вышел из ее покоев.
  
  
  

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  
   Елизавета не могла сомкнуть глаз. Она все время думала о сыне: как он воспринял неожиданное известие? что он чувствует? что собирается делать? Дверь его спальни была приоткрыта. Че­рез это маленькое пространство просачивался тусклый и мерца­ющий свет свечи. Алексис, подобно своей матери, тоже не мог сомкнуть глаз.
   Граф Вольшанский - его отец! Невероятно! Этот благород­ный, решительный и уважаемый человек, к которому он проникся симпатией, еще не зная - кто он, который искренне любит его матушку, - его отец. Он должен был бы радоваться, что этот че­ловек его отец. Но он не испытывал радости.
   С одной стороны, Алексис испытывал огромное облегчение, что князь Ворожеев в действительности оказался не его отцом. Еще с детства холодная вражда между родителями болью отзыва­лась в его душе. В мыслях он осуждал отца за пренебрежительное отношение к матери, за легкомысленное поведение и недостойный образ жизни. Но только в мыслях! Потому что в словах или дей­ствиях пойти против отца ему не позволяло духовное благород­ство и дворянское воспитание. И хотя Алексис никому не призна­вался, но его давно тяготило, что он сын такого человека; а после того, как он узнал, что тот пытался отравить его мать, - стало для него невыносимо.
   Но с другой стороны, он испытывал какую-то тяжесть, что граф Вольшанский, о существовании которого он до последнего времени не подозревал, оказался его отцом. От Алексиса требо­валось немного - принять его как отца. Принять, потому что тот тоже никогда не знал о его существовании, потому что не по своей воле расстался с его матушкой, потому что любит ее и по­тому что с ним она счастлива. Но Алексис слишком хорошо знал, что такое - принять разумом, но не принять сердцем. А сердцем принять графа Вольшанского он не мог, хотя тот и вызывал у не­го дружескую симпатию, восхищение, уважение и доверие.
   Князь Ворожеев и граф Вольшанский. Алексис мысленно срав­нил эти два образа: один образ - полная противоположность дру­гому. Один - бесчестный, подлый, коварный, бездушный; другой - достойный, благородный, отзывчивый, понимающий. И между ними он - считающийся сыном одного, являющийся сыном другого, и не испытывающий сыновней любви ни к одному из них.
   Сыновняя любовь к отцу. Это чувство вряд ли было знакомо Алексису, потому как он не испытывал к князю Ворожееву, кото­рого все эти годы считал своим отцом, даже доли той любви и привязанности, что испытывал к матери. Однако как примерный и воспитанный сын, он относился к нему с должным почтением и преданностью. И вот, нечто подобное ему предстояло и теперь. Не испытывая сыновних чувств к графу Вольшанскому, относиться тем не менее к нему с должным почтением и преданностью. Каза­лось, одно лицемерие сменялось другим. И это было тяжело для Алексиса.
   Алексис не заметил, как его долгие размышления постепен­но сменились сном. Он проснулся в начале девятого утра. Приве­дя себя в порядок и одевшись, он спустился в столовую. Елиза­вета была уже там.
   - Доброе утро, милый! - произнесла она.
   - Доброе утро, матушка!
   - Анфиса, поставь прибор для молодого князя, - распоряди­лась Елизавета.
   - Князя, - усмехнулся он. - Какой я князь!
   Елизавету очень задели его слова, но она сделала вид, что не обратила на них внимания. Анфиса поставила прибор и быстро удалилась, оставив своих хозяев одних. За завтраком мать и сын не перемолвились ни словом. Лишь под конец Алексис произнес:
   - Матушка! Я думаю, мне необходимо уехать в деревню в на­ше имение на какое-то время.
   - Но почему?
   - Я должен разобраться в себе: в своей жизни, в своих чувствах, - ответил он. - А среди размеренной и спокойной де­ревенской жизни на лоне природы мне будет легче это сделать. К тому же там наверняка накопилось много дел, требующих моего вмешательства. Сенокос, уборка урожая...
   - Ты очень страдаешь, сынок?
   - Я не страдаю, - возразил он. - Но поймите меня правиль­но, матушка! Я не пятилетний ребенок. Я не могу со счастливой улыбкой и распростертыми объятиями принять человека, который вдруг оказался моим отцом. Я очень уважаю графа, ценю и восхи­щаюсь им, но принять его как своего отца... Мне это нелегко!
   - Я все понимаю, - сказала Елизавета. - Твои чувства вполне естественны. Сейчас в твоем сердце пока еще не опреде­лилось место для графа Вольшанского. Но из-за этого ты не дол­жен бежать!
   - Я не бегу, - возразил Алексис. - Я просто хочу разобра­ться и привести в порядок свои мысли и эмоции.
   - Что ж. Коли ты так решил, я не буду тебе перечить. Ког­да ты думаешь отъехать?
   - Сегодня. Я хотел бы уехать до того, как вы расскажете графу правду.
   - Хорошо. Я расскажу ему правду после того, как ты уедешь, - пообещала Елизавета.
   В три часа по полудню Алексис был уже полностью собран в дорогу. Коляска, запряженная парой лошадей, ждала его у ворот особняка. Елизавета вышла его проводить. И в это же самое вре­мя другая коляска подъехала к воротам особняка княгини Вороже­евой. Елизавета и Алексис остановились в растерянности. Еще издали они узнали в человеке, сидящем в коляске, графа Воль­шанского.
   - Добрый день, граф! - приветствовал его Алексис.
   Елизавета в знак приветствия кивнула головой и улыбнулась несколько напряженной улыбкой.
   - Добрый день, сударь! Добрый день, Елизавета Алексеевна! - ответил тот.
   Алексис вел себя с ним как обычно. Ничто в его поведении, словах или жестах не выдавало той огромной перемены по отноше­нию к Владимиру Вольшанскому, которая произошла в его душе за последнюю ночь. Алексис был учтив, вежлив и непринужден. Во всяком случае, с виду.
   - Я гляжу, вы куда-то отправляетесь, сударь? - заметил Владимир.
   - Да, я отправляюсь в деревню в наше имение, - ответил Алексис. - Там накопились некоторые дела, требующие моего уча­стия и контроля.
   - Понимаю.
   - И коли уж мне довелось вас встретить перед своим отъез­дом, граф, могу я попросить вас сделать кое-что для меня?
   - Я вас слушаю.
   - Я оставляю здесь самое дорогое мне существо. - Он взглянул на Елизавету. - И мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что оставляю ее под вашей защитой.
   - Но Алексис! - возмутилась Елизавета и слегка покрасне­ла.
   - Она не так сильна, как кажется, - продолжал тот. - Она очень ранима. Ей нужна ваша забота и поддержка. Особенно сей­час.
   - Ни о чем не беспокойтесь! - произнес Владимир. - Однако вам не нужно было просить меня об этом.
   - А теперь, извините меня, но мне пора ехать.
   Он легко запрыгнул в коляску, в которой уже находился его маленький багаж.
   - С богом! - произнесла Елизавета.
   Он бросил на нее оптимистический взгляд, который словно говорил: "Все должно обернуться хорошо. Иначе и быть не мо­жет".
   "И он уверяет, что не бежит", - подумала Елизавета, когда коляска ее сына стремительно выехала из ворот.
   Владимир нежно обнял ее за плечи.
   - Вы огорчены его отъездом? - спросил он.
   - Ему это необходимо.
   - Вы ему рассказали о нас, не так ли?
   Елизавета кивнула головой.
   - Я очень хотел бы с ним подружиться, - после некоторой паузы произнес он. - Мне нравится ваш сын, Елизавета. Он так похож на вас. Может быть, поэтому мне так легко с ним.
   Его слова приятно взволновали Елизавету. Она ближе прижа­лась к нему и положила голову на его плечо. На ее губах сияла блаженная улыбка.
   - За то время, что мы не виделись, я уже успел соскучить­ся, - признался Владимир. - С самого утра я не находил себе места. Мне так хотелось увидеть вас. Я не выдержал этой разлу­ки и приехал.
   - Я так рада, что вы приехали!
   Он крепко обнял ее и какое-то время продолжал держать в своих объятиях.
   - Я должна сказать вам нечто важное, - промолвила Елиза­вета.
   Его руки медленно выпустили ее из сладкого плена.
   - Что вы хотите мне сказать? - спросил он.
   - Не здесь. Это не слишком подходящее место. Пойдемте.
   Она привела его в гостиную и плотно закрыла дверь. Она была взволнованна и не сразу начала разговор. Владимир молча и терпеливо ждал.
   - Я вчера сказала вам, - наконец, произнесла она, - что есть еще нечто важное, что касается вас и меня.
   - Да, я помню.
   - Это также касается Алексиса. После той ночи на маскара­де... Вернее - в ту ночь на маскараде... Так случилось, что он был зачат в ту роковую ночь. Алексис - ваш и мой сын. Вы его настоящий отец, а не князь Ворожеев.
   Глаза Владимира округлились от удивления. Он ожидал услы­шать от нее все, что угодно. Но такое!..
   - Мой сын... - произнес он. - Ваш и мой... Нет, так не бывает!
   - Ему сейчас девятнадцать лет, - продолжала Елизавета. - Он родился семнадцатого мая: через девять месяцев после той ночи. Когда я выходила замуж за князя Ворожеева, я уже знала о том, что беременна. Именно поэтому я и вышла замуж.
   - О Боже! - прошептал он.
   - Алексис ваш сын, - еще раз повторила Елизавета, выделив слово "ваш", - можете в этом не сомневаться.
   Владимир с нежностью посмотрел на нее.
   - Я ничуть не сомневаюсь в ваших словах, Елизавета, - Просто все это настолько... Я даже предположить не мог о та­ком продолжении этой маскарадной истории.
   - Ну почему? Мы же были близки. И вероятность зачатия, хоть и небольшая, но все же существовала. А вы никогда не за­думывались над тем, что от этой связи у вас может быть ребе­нок?
   - Нет, - откровенно признался Владимир. - Возможно, это прозвучит безответственно, но я над этим не задумывался. Я ду­мал о девушке, которая завладела моим сердцем, но о том, что у нее может быть мой ребенок... Нет, об этом я не думал.
   - И я, признаться, тоже об этом не задумывалась. До пер­вых симптомов.
   - Бедная моя, - с невыразимой нежностью и благоговением произнес он. - Сколько же вам пришлось принести жертв, сколько выстрадать! А меня не было рядом. Смогу ли я когда-нибудь воз­местить вам все это?
   - Возместить? - с улыбкой и со слезами счастья на глазах произнесла она. - Ну что вы такое говорите? Это мне надобно вам возмещать, то что вы долгое время были лишены великой ра­дости - растить своего сына.
   Он крепко сжал ее в объятиях. Его охватило необыкновенное чувство счастья. Он словно только что осознал значение всего того, что сказала ему любимая женщина.
   - Мой сын... - произнес он, и его лицо от этого слова просияло счастьем. - Плоть от плоти моей, кровь от крови. Я так мечтал об этом. И теперь... Подумать только: все это вре­мя он рос вдали от меня, а я даже не подозревал о его сущест­вовании! Мой сын... Уже такой взрослый!
   - Ну, не такой уж еще и взрослый, - возразила Елизавета, и ее лицо тоже просияло счастьем. - У него еще вся жизнь впе­реди. И хотя в свои юные годы он уже многое испытал, познал боль от разочарования, но это не значит, что он стал неуязви­мым и ему не потребуется помощь, сильная воля и ум его отца.
   - Я так хочу его увидеть! Мне нужно столько ему сказать! Как вы думаете, Елизавета, как он все это воспримет, когда уз­нает, что я его отец?
   - Дело в том, что...
   - Да я понимаю, необходимо немного подождать, - сказал Владимир. - Ему, пожалуй, не следует это говорить, пока все как-то не уладится. Пока ваш брак с Ворожеевым не будет анну­лирован.
   - Дело в том, что он все знает.
   - Как знает?
   - Я ему все рассказала: и про маскарад, и про то, что вы его отец. Я рассказала ему сразу же после того, как вчера при­ехала от вас. У нас был долгий разговор. Я посчитала, что он должен все узнать и узнать именно от меня.
   - Что ж, - сказал Владимир. - Коли вы так посчитали, зна­чит, это правильно. Вам, как никому другому, известна душа на­шего сына.
   - Нашего сына, - медленно произнесла Елизавета. - Как прекрасно звучит!
   - Поистине прекрасно, - согласился он. - А как он отре­агировал на все это?
   - Сейчас ему очень трудно, - неопределенно ответила она. - Он еще не может прийти в себя после всех этих событий с от­равлением и двоеженством. Он очень хорошо к вам относится, но он пока еще не готов принять вас, как своего отца. На это нуж­но время. Но, я думаю, это обязательно произойдет, и произой­дет очень скоро.
   Он прижал ее руку к губам и с благоговением поцеловал. Затем он посмотрел на нее теплым, нежным взглядом. Его взгляд словно проник ей в душу и освободил от последних оков тайны. Голосом, полным любви и благодарности, он произнес:
   - Благодарю вас. Вы не представляете, какой огромный дар вы мне преподнесли.
   Владимир пробыл у Елизаветы до самого вечера. Они откро­венничали, делились впечатлениями и радовались. И все их от­кровения, впечатления и радости были связаны с Алексисом.
   Окрыленный и воодушевленный после этой встречи, Владимир возвратился в свой особняк. Он был счастлив как никогда. Судь­ба не просто благоволила ему, она сделала его своим избранни­ком, потому что только своему избраннику судьба способна пре­поднести такие огромные дары, как любовь женщины, которая для тебя дороже всех на свете, и сына, о котором ты так долго меч­тал. Своего собственного сына - плоть от плоти, кровь от кро­ви! Сына, у которого похожий характер, похожие способности и наклонности, сына, который является продолжением тебя самого! Владимир и раньше испытывал симпатию к Алексису, но теперь он любил его всем сердцем. И причиной этого стало одно единствен­ное слово. Слово, которое связывало их неразрывными и прекра­сными узами. И хотя Владимир понимал, что ему предстоят еще трудности в борьбе за преподнесенные судьбой дары: нужно было добиться разрешения на брак с Елизаветой, добиться любви Алек­сиса и каким-то образом дать ему свое имя, но эти трудности его не страшили.
   Подобно Владимиру Елизавета также чувствовала себя окры­ленной и счастливой. Небывалая легкость переполняла ее сущест­во. Словно юная девушка, Елизавета закружилась в гостиной, раскинув руки в стороны, а затем побежала через комнаты в свои покои.
   После долгих лет она наконец-то сбросила маску, скрыва­вшую огромную тайну ее жизни, маску, довлевшую на нее со страшной силой и заставлявшую ее поневоле обманывать.
  
  
  

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  
   После того, как Елизавета открыла последнюю и самую ва­жную тайну Владимиру, он больше не появлялся в ее доме. Прошло три дня, а от него не было никаких известий. Обычно Владимир навещал ее по любому поводу, а теперь, когда поводов появилось предостаточно, он исчез. Елизавета уже начала всерьез беспоко­иться. Она даже написала ему письмо, в котором просила объяс­нить причину его молчания, непонятного и тягостного для нее. Однако отправить это письмо она не успела. Едва она окончила его писать, как лакей принес ей письмо от графа Вольшанского. Елизавета вскрыла конверт и прочла:
   "Моя самая дорогая, нежно любимая и милая моему сердцу Елизавета! Надеюсь, мое обращение не покажется вам немного де­рзким и несвоевременным. Мне безумно захотелось назвать вас своей и осыпать вас теплыми и прекрасными словами, коих вы за­служиваете. Простите, ежели вызвал ваше недовольство. Однако какой-то внутренний голос подсказывает мне, что вы ничуть не сердитесь на меня, а даже, наоборот. Я словно вижу, как улыба­ются ваши губы нежной и трогательной улыбкой, как сияют ваши глаза, когда вы читаете эти строки. На вашем лице нет и следа недовольства, так же как в моих словах нет дерзости, ибо самые прекрасные порывы нашей души нельзя считать дерзостью. Я сча­стлив, окрылен и влюблен! Я все более и более осознаю, как это необыкновенно, удивительно и прекрасно, - что с нами произошло много лет назад и что происходит теперь! Однако мое счастье так хрупко и неопределенно. Вернее - наше счастье, ибо теперь мы - единое целое. И я должен сделать все возможное, чтобы обезопасить это хрупкое и неопределенное, но такое дорогое счастье. Именно поэтому мне необходимо на некоторое время по­кинуть вас. Покинуть, чтобы потом навсегда обрести: вас и на­шего сына. По этим словам вы, наверное, догадываетесь, куда устремлены мои намерения. Я желаю, чтобы вы и наш сын носили мое имя. На данный момент я имею весьма смутное представление, как это можно сделать. Здесь в Петербурге я обращался к неко­торым влиятельным и сведущим в данной области персонам, однако их влияний и сведений оказалось недостаточно. Кроме того, мне необходимо уладить ряд дел, так или иначе связанных с предсто­ящими изменениями в моей жизни. Я думаю, вы меня понимаете.
   Искренне ваш, граф Владимир Вольшанский.
   P.S. Простите меня за трехдневное молчание, которое было вызвано уважительными причинами, иначе его никогда не было бы".
   Прочитав письмо, Елизавета прижала его к сердцу. На ее губах светилась нежная и счастливая улыбка.
   - Как он бесподобен, мил и очарователен! - восторженно произнесла она. - И как я его люблю!
   А между тем это "некоторое время", о котором говорил в письме Владимир Вольшанский, растянулось на целый месяц. Этот месяц по сравнению с двумя предыдущими, бурными и насыщенными всевозможными событиями, показался Елизавете застойным и моно­тонным. И действительно, после резких перемен, полностью пере­вернувших ее жизнь, наступило столь же резкое затишье. С одной стороны, подобное затишье было необходимо Елизавете, чтобы от­дохнуть от событий, привести в порядок свои мысли, восстано­вить нормальное течение жизни, а с другой стороны, весьма ре­зкий переход от перемен к затишью подготовил благоприятную среду для душевной апатии. Елизавету охватывали разные и со­вершенно противоречивые чувства: надежда, обновление и радо­сть или же внутренняя пустота, одиночество и неуверенность.
   Алексис по-прежнему оставался в деревне. Он регулярно по­сылал Елизавете письма, а она регулярно на них отвечала. В од­ном из первых писем она поведала сыну о своем разговоре с Вла­димиром Вольшанским, о том разговоре, в котором сделала важное признание. При этом она не преминула отметить, как обрадовался Владимир, узнав, что он его сын. Елизавета заметила, что ее сын в своих письмах старается избегать упоминания имени графа Владимира Вольшанского и всего, что связано с маскарадной ис­торией и его происхождением. Алексис писал о хозяйственных де­лах, об объемах урожая, о полученных доходах, о своем досуге, но ни слова о том, чего более всего интересовало Елизавету. И хотя она на него не оказывала давления, однако нельзя сказать, что подобный уход от столь важной темы ее не беспокоил.
   Кроме всего прочего, дело о преступлении ее пока еще суп­руга князя Ворожеева было передано на ревизию в сенат и обеща­ло задержаться там на неопределенный срок. На Елизавету, как на супругу, свалились все его имущественные дела. Они находи­лись в таком беспорядке, что ей требовалось корпеть над ними целые дни напролет, разбирая долговые расписки, закладные, до­кументы о совершенных сделках, приобретенные банковские обли­гации, записывая все данные в расходной книге и подсчитывая стоимость имущества.
   По решению суда Ворожеев обязан был возместить Полине Со­левиной все то, что он когда-то у нее украл. Для этого необхо­димо было определить хотя бы приблизительно размер состояния Солевина и получаемый им доход от торговли на тот период. Про­делать кропотливую работу по изучению частично сохранившихся документов хоть и выпало не на Елизавету, но ей достаточно от этого перепало.
   Таким образом, Елизавета, замкнувшись в своем доме и по­чти никуда не выезжая, погруженная в скучные и неприятные де­ла, чередуемые с душевной апатией, размышлениями, редкими ви­зитами Корнаева и еще более редкими визитами матери, провела этот бессобытийный месяц вдали от сына и любимого человека.
   Владимир появился в доме Елизаветы неожиданно. Она сидела за письменным столом в своем кабинете, когда вошел лакей и со­общил:
   - Ваше сиятельство, к вам их сиятельство граф Вольшанский пожаловали. Прикажите принять?
   На губах Елизаветы от столь приятного известия засвети­лась радостная улыбка. Подобно невольнице, перед которой толь­ко что распахнулись двери темницы, Елизавета выпорхнула из своего кабинета и побежала навстречу Владимиру. Он ожидал ее в передней, медленно похаживая.
   - Как же долго вы отсутствовали! - воскликнула она, и в ее голосе прозвучал легкий упрек, перемешанный с радостью.
   - Вы не представляете, как мне приятно, что вы меня так встречаете, - произнес он.
   - Я рада вас видеть! Но пойдемте в гостиную. Негоже моему будущему супругу оставаться в передней, словно посыльному. Я собираюсь засыпать вас вопросами. И потребовать от вас объяс­нения.
   Она взяла его за руку и повела за собой в гостиную. Она усадила его в кресло, позвала лакея и распорядилась, чтобы для нее и графа Вольшанского принесли чай, сладости и какое-нибудь легкое угощение. К кофе у нее с некоторого времени пропала охота, да у Владимира с этим напитком ассоциировались неприят­ные воспоминания. Оставшись с Владимиром наедине, Елизавета как можно ближе придвинулась к нему.
   - Итак, - произнесла она, устремив на него свой шутли­во-строгий взгляд.
   - Ежели вы будете на меня так пронзительно смотреть, - с улыбкой произнес Владимир, - сомневаюсь, что смогу дать ка­кие-либо объяснения.
   - Хорошо, не буду так смотреть, - согласилась Елизавета.
   - Прежде всего, должен вам сказать, - начал Владимир, - мне удалось выяснить, что надлежит сделать, чтобы Алексис но­сил мое имя. Это не так сложно, как я вначале предполагал.
   - Да? - удивилась Елизавета.
   - Однако все, на первый взгляд, несложное нередко за со­бой скрывает определенные трудности. Сие применимо к данному случаю.
   - Объясните, пожалуйста.
   - Существуют довольно простые способы признания незакон­норожденных детей. Лучший из них, на мой взгляд, это жениться на матери ребенка и, соответственно, дать ей и ему свое имя. Возможно также, официально объявить во всеуслышание о нем, как о своем сыне и наследнике. Однако у столь простых способов имеются трудности. Я не могу на вас жениться, потому как вы все еще являетесь супругой другого человека. И я не могу при­знать официально своего сына, потому как он считается сыном другого человека.
   - Преступника, имя которого обесчещено, - прибавила Ели­завета.
   - И тем не менее для всего света, как это ни прискорбно для меня, этот человек - отец моего сына. И я не знаю, как это изменить. И потом, признав своего сына, я запятнаю вашу репу­тацию, Елизавета. А я не могу этого допустить. Это какой-то лабиринт, у которого имеется вход, но не имеется выхода.
   Во время их разговора бесшумно вошел лакей с наполненным подносом. Он расставил десертные приборы, сладости и угощения, после чего, произнеся: "Извольте откушать, ваши сиятельства", удалился.
   - Не огорчайтесь, Владимир, - произнесла Елизавета. - Ведь не вечно же так будет. Однажды все изменится. Нужно толь­ко подождать. Я понимаю, для вас, как и для любого мужчины, нет ничего важнее появления сына, о котором вы так долго меч­тали, единственного наследника и продолжателя рода. Ваше жела­ние объявить всем о нем, вполне понятно. Но вы забываете, что помимо вашего желания, есть еще желание Алексиса. И с ним не­льзя не считаться. И все же самое главное - не в том, чтобы свет считал Алексиса вашим сыном, а чтобы он сам так считал.
   - Да, это правда, - согласился Владимир. - Мой сын - не малолетний ребенок, а взрослый молодой человек с собственными взглядами и суждениями. И я, увы, не имею ни влияния на него, ни родительской власти над ним, ни права на его любовь. Конеч­но, все это не придет, едва только он станет носить мою фами­лию. Но мне хотелось бы, в тот день, когда он примет меня, и я смогу заключить его в свои объятия, предложить ему все то, че­го он был лишен долгие годы. Вы не должны думать, Елизавета, будто все это я делаю ради собственных амбиций! Для меня, пре­жде всего, важны интересы моего сына. Я никогда не стал бы ни­чего предпринимать, не посоветовавшись с ним и с вами.
   - Я в этом ничуть не сомневаюсь, - сказала она. - Однако пойдемте пить чай.
   - Пойдемте, - ответил он на ее приглашение.
   За чаем их разговор переключился на другую тему. Елизаве­та принялась рассказывать о всех событиях, происшедших за по­следний месяц: о том, что имущество Ворожеева временно перешло под ее опеку; о том, что на нее свалился огромный объем дел; о том, что его оставшееся состояние, часть или все целиком, должно перейти Полине Солевиной. Она также рассказала ему о письмах Алексиса, о своем волнительном ожидании известий, ка­сающихся ее развода, и даже об одолевавшей ее временами апа­тии. Владимир внимательно ее слушал, как способен слушать то­лько любящий человек, для которого даже мельчайшее событие жизни любимой имеет большое значение.
  
  
  
   Дела о преступлениях дворян передавались на ревизию (пересмотр) в сенат.
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"