Ракитин Дмитрий Егорович : другие произведения.

Pererogdenie

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Дмитрий Ракитин.

  

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

  
   Я проснулся после полуночи. Светила яркая луна. Свет ее был нестерпимо ярок, и сон быстро ушел от меня.
   Я стоял на крыльце, смотрел на серебряное сияние холодного мертвого света, на замершие деревья, на стену леса вокруг меня, черную, затаившуюся стену.
   Я сошел с крыльца. Луна спряталась за огромным разлапистым дубом, отбрасывавшем на меня бледную тень, луна то появлялась, то исчезала меж листьев дуба.
   Повалившаяся, чуть влажная трава обжигала холодом, и хоть было за двадцать тепла, меня пронизывало влагой и ночной прохладой, начинал бить озноб.
   И тут я увидел, что на бетонной дорожке извивается, крутиться клубок ужей. Их было так много, что я оторопел. Откуда, с чего это, подумал я, они появились, да еще в таком множестве, да еще без боязни лежат передо мной копошащимся клубком. Ведь обычно, завидев человека, они старались спрятаться в свои норы, а тут спокойно лежат, играют ли, отдыхают ли при свете луны, но на меня не обращают ни какого внимания и нисколечки не боятся. Различимы были только их желтые головки, яркие и будто мигающие как знаки светофора.
   И тут я заметил, что ужи замерли, застыли, как бы онемели, повернули головы в мою сторону. Я кожей ощутил это множество взглядов, устремленных на меня, и еще почувствовал, как мне нестерпимо хочется подойти к ним поближе. Притихшие было ужи стали расплетать свой клубок и поползли ко мне, к моим ногам. Я чувствовал, как мои ноги покрываются чем-то влажным, леденящим, липким, но будто завороженный их взглядами, двинуться с места не мог, стоял как бы обмерев, не чувствуя при этом ни ужаса, ни отвращения, какие обычно появляются у человека при виде этих гадов.
   Между тем ужи поднимались по моим ногам, уже оплели поясницу , и поползли все выше и выше. Самое интересное, что клубок этот не уменьшался, ужей становилось все больше и больше, я же дивился тому, откуда они появляются в таком бесконечном множестве.
   Ужаса и страха я не испытывал, был, видимо, в каком-то онемении, когда тело перестало чувствовать и реагировать на внешние раздражения. Я только видел серебрящийся огрызок луны, видел черную стену леса, темно-синее, с бледными звездами небо, бледные тени на траве от деревьев.
   Мне подумалось о том, начнут ли они меня душить, когда подберутся к горлу, или все же уйдут в свое логовище, туда, откуда они появились.
   И вдруг ужи разом зашипели, подняв свои головы, потом резко затихли. Я чувствовал все это своим телом, не понимая, что случилось, стал осматриваться.
   И тут увидел, как от дуба в мою сторону катилось что-то черное, крупное, похожее на сплюснутый шар. Ужи стали соскальзывать с меня, и извиваясь, клубясь под ногами, поползли навстречу неведомому чудищу, притягиваемые к нему магнитом. Я видел, как они наползали на это чудище, как быстро исчезали, будто растворялись в нем. Так продолжалось до тех пол, пока ни на мне, ни рядом не оказалось ни одного гада.
   Я недоумевал, смотрел на бледный огрызок все так же ярко светящей луны, всматривался и вслушивался в мертвенно жуткую черноту ночи.
   Чудище стало приближаться ко мне, оно то ли перекатывалось, то ли семенило маленькими ножками, в темноте я не мог этого понять, и вот оно замерло у моих ног.
   Я не мог ни сообразить, ни подумать, что же мне делать дальше, онемение не проходило. Но что это было за чудище, пытался я угадать? Почувствовав уколы на ногах, мне подумалось, что это обыкновенный еж. Но он был столь крупен, что я недоумевал, а могут ли быть такие ежи. Раньше я слышал и читал о мутации, знал, что такое случилось в Чернобыле, где появились на свет подобные монстры, но встретиться самому, да еще наедине с подобным мне казалось невозможным.
   Еж или какое-то неведомое существо развалилось мирно у моих ног, то ли уснул, то ли просто притих, переваривая столь огромное количество ужей.
   И вдруг я ощутил неведомый трепет в душе, почувствовал, как подрагивают руки, ноги, как покалывает все тело. Я впал в еще большее оцепенение, уже совсем ни чего не чувствовал, и то же время чувствовал, как растворяюсь, таю, исчезаю.
   В последний момент я увидел серебряный бесстрастный огрызок луны, серое небо, тающие звезды, уже приближалось утро, сам же я таял, исчезал, сливаясь с этим чудищем. Свет померк у меня в глазах, потому что я понял, что я исчез, что меня нет, как этих недавно оплетших меня гадов.

ЗАБЫВЧИВОСТЬ

   Музыканты подслушивают свои мелодии у природы или же она сама дарит им эту гармонию звуков. Так же и писатели чувствуют, слышат особые слова, нужные слова в окружающем мире и передают все это на бумагу.
   Но со временем чувство природы выхолащивается, начинаются пвсевдоинтеллектуальные игры, где в звуках царствует дисгармония, в словах простая игра, в живописи формализм в виде кубов, квадратов, прямоугольников. Так через звук, слово, краски цивилизация продвигается к своей гибели, возомнив о себе, что она выше природы.
   Вечный гимн солнцу, небу, земле, каждой травинке, цветку, букашке - в этом отображении должно происходить состязание творящих, тех же, кто читает, слушает, видит, сам сравнит достоинства и недостатки созданного.
   Вечное соревнование человека с природой именно в этом, именно в этом закон жизни, который не должен нарушаться, а тем более разрушаться. Забывших об этом ждет жестокая судьба, но мы забываем, забываем об этом, приближаемся к краю пропасти.
   Но как разгадать эти демонические силы, ведущие нас к гибели, как от них уберечься?
   Да взгляните хотя бы на солнце, излучающее жизнь. Разве что может быть выше этого?

ИНОЕ ПРОСТРАНСТВО

   Тишина. Ветра нет. Синее небо над головой. Солнце все выше, ярче, и жарче его июльские лучи. Один. Ни звука. Даже птицы смолкли.
   Мысли обо всем мироздании и ни о чем. Потонули чувства в этой космической необъятности. В этих сферах витаю легко и свободно, как будто в невесомости нахожусь или в глубоком затяжном сне, когда как птица летаю над землей. Выше не поднимаюсь, даже в видении страх о неведомом одолевает. Но глаза устремлены туда, к сияющим в бесконечности звездам, планетам, мирам.
   Ощущение покоя и в то же время бесконечности времен.
   Мысль эта не страшит и не пугает, а вот моя земная душа трепещет от ужаса при осознании оторванности от земной моей сущности.
   Каждому дано открыть свои миры в меру данных Богом возможностей. А возможности человеческие безграничны. Но кто прожил жизнь, да так и остался в купели, а кто, возвысившийся над своей земной оболочкой, поднялся к звездам и созерцает иные пространства. Одинокий и беспредельно счастливый, слившийся с иными мирами. Но это не то одиночество, как человек понимает, - это высшая точка познания. Это иное время, пространство, измерение, где человеческие мерки просто немыслимы.
   Когда-нибудь одухотворенное человечество придет к единению со вселенной. И это станет могучим достижением человеческого духа, его прорывом в новое сознание.
   Тишина. Солнце поднимается, ласковыми лучами согревает, наполняет все мое существо светом. Глубокая чистая синева, не шелохнется листочек на дереве. Природа в расцвете и душа моя в расцвете.

ОБЛАЧКО

   Над поляной, в полукружии дубов, кленов и лип застыло прозрачное, как вуаль, облачко, сотканное из воздуха и мелких капель росы. Солнце спрятано за деревьями, облачко так и будет висеть над поляной, пока не появятся жаркие солнечные лучи и не растопят его в синеве.
   Я еще не проснулся, душа в размышлении после прошедшей ночи, еще дремлют ум и чувства. Я вдыхаю влажные запахи земли, всматриваюсь в просвеченную лучами солнца, нежно-зеленую листву.
   Это ровное, спокойное размышление, это неспешное осмысление окружающей природы, это проникновение природы в меня и меня в природу.
   Но сколько придумано философских систем и подходов о взаимопроникновении человека и природы! Сколько теорий, рассудочных умозаключений, споров и доказательств. Но не видят главного, этого прозрачного, как вуаль облачка, тающего на глазах.
   Природа, вот она, и ты в природе, живи ею, входи в ее бытие, воспринимай ее жизнь, как свою собственную и тогда для тебя, слившегося с природой, все станет ясным и понятным.
   Передай рост цветка, покажи его расцвет и увядание, и тогда ты увидишь в его судьбе свою собственную жизнь и судьбу.
   Но мы это не замечаем, мало к этому прислушиваемся, мало задумываемся над тем, кто мы есть. Почему так происходит?
   Человек только в определенные мгновения и периоды жизни вдруг задумывается и размышляет об этом. Большей частью происходит такое ближе к старости, когда пора подводить итоги, когда уже поздно об этом задумываться.
   Выдержать давление нашей полупустой жизни трудно, легче порхать на солнце бабочкой-однодневкой. А ответ прост и напрашивается сам собой: надо сохранить в себе то естество, что дано при рождении Богом, надо вскармливать, лелеять и растить его как малое дитя. И тогда ты увидишь прозрачное, как вуаль облачко, тающее у тебя на глазах, увидишь маленькое чудо - осознание.
   Осознание того, что рожден в этом мире для света и радости, осознание своей причастности к естественному развитию окружающего мира, придает и силы, и вдохновение, наполняя нас энергией, которой мы доселе не ощущали, и новые горизонты откроются в душах тех, кто жил подобным образом и состоянием души.
   Могут сказать, что это наивные рассуждения, что мир не так прост, как я его рисую, что все куда и как сложнее.
   Но ведь этот мир и его законы мы создаем сами, сами создаем препятствия и ограничения, загоняя себя в тупик разглагольствованиями о законах и правилах человеческого общежития, забывая при это о том, что эти правила установили мы сами.
   От душевной неудовлетворенности дурные человеческие страсти, овладевающие человеком. И отсюда все то зло, которое мы безуспешно пытаемся изжить. Стоит прислушаться к биению сердца и услышать ответ, можно, внятный и конкретный.
  

Случайности

   Мы живем в мире случайностей, мы живем законами случайностей. Вся наша жизнь, удачная или неудачная - это совпадение или несовпадение случайностей. И если мы своим шестым чувством поймем эту закономерность случайностей, мы начнем постигать закономерности появления таких случайностей.
   Человек, его дух, складывается именно из таких мгновений, причем, любой человек. Но случайно ли все происходит? На этот вопрос можно ответить однозначно: совсем не случайно. Мы живем, строго ограниченные рамками земного существования, и выйти из этих рамок никому не дано. То есть, наше познание ограничивается этими рамками, а все, что вне их, кажется просто бредом. И вот тут вторгается случайность. Случайность и определяет нашу жизнь. Чушь все это, скажут многие. Но такая ли это чушь, если вдуматься?
   Беру свою судьбу. После окончания школы я был в подвешенном состоянии, не зал что делать, чем заниматься. И как я поступил? Ткнул пальцем вслепую на карту страны, и уехал в тот город, о котором раньше и не слыхивал. Потом эта цепочка случайностей тянулась всю мою жизнь.
   Так случайности ли это? Уверен, нет. В моей незамутненной жизнью душе жило некое сокровенное знание, которое я не растерял, не погубил, и оно толкало меня к тем или иным действиям. С точки зрения здравого, житейского смысла и разума мои поступки казались и выглядели просто безумными, они не укладывались в рамки той системы отношений, в которой я жил.
   Я же подсознательно и вопреки кажущемуся здравому смыслу следовал этим случайностям и со своей безумной тропы поиска не уходил.
   Конечно, это были ужасные, и совсем не идиллические годы странствий и размышлений, но они научили меня одному, главному - прислушиваться к подсознанию, внутреннему зову души. И многие тайны на этом пути становились разгаданными.
   Восхождение по ступеням познания совершается неспешно, несуетливо, постепенно, годами и десятилетиями. Это неимоверно трудный путь. Это внутреннее самосозерцание, это попытки проникновения в глубины своей души. И не всегда эта дорога приносит счастье, больше человек обретает горечи и страдания.
   И одно мгновение, озарение, вдруг появившееся внутри человека, откроет всю вселенную разом, и это будет то мгновенье счастья, к которому ты стремился всю жизнь. Это будет всего лишь мгновение счастья. Но для этого ты и жил.
  
  

И ОГЛЯНЕТСЯ ДУША

I

   Зашел к Ивану Павловичу. Он пил кофе, покрасневший, усталый. С правой стороны на лбу у него шишка, крест-накрест лейкопластырем заклеена.
   - А я тебе собрался! - заулыбался Иван Павлович. - Уже два раза приходил. Музыка играет, стучу, никто не открывает. Может, что случилось, думаю? Вот и собрался в третий раз зайти.
   Поздравил я его с наступающим праздником Победы, так как собирался уезжать из деревни.
   Вижу, Иван Павлович чем-то встревожен, лицо угрюмое.
   - Наверное, я умру скоро, - вздыхает. - Что-то тоскливо мне больно...
   - Что ты! - успокаиваю его. - Вид у тебя хороший. Да и к празднику дочки и сын приедут... Ну а умрешь, - улыбаюсь, - душа твоя в рай попадет. Ты то заслужил это!
   - Душа, рай, - огрызнулся Иван Павлович, - где они? Не верю я в это, попы все понапридумывали!
   Он замолчал, хлебнул кофе, продолжил разговор.
   - Дочки не знаю, приедуть ли, а зять Мишка, обещался, бутылочку хорошей водочки привезут.
   - Да что привезут! Я тебе сейчас дам, хочешь? А то вдруг не приедут!
   - Не-е-ет! Неудобно как-то, - засмущался Иван Павлович. - Ты и так мне всегда наливаешь. Что ж я, без денег, что ли? Да и не удержусь, сам знаешь, сразу выпью, лучче не надо!
   - Ранение боевое? - спрашиваю.
   - Еще какое боевое! - смеется Иван Павлович. - Нас-то, фронтовиков, трое в деревне осталось, да Сергей Андреевич помер, двое теперь. Я да Зоткин, помнишь, мы его летось пьяного на гору к дому волокли? Этот от войны у мамки под кроватью прятался... Ну вот, на поминки пошел, уже самогонки хлебнул рюмашечку... Да там еще три рюмки выпил! Вот и убился на пороге! Хорошо хоть живой остался!
  

II

  
   Зять Ивана Павловича, Мишка, приехал в деревню за день до дня Победы, сразу приехал ко мне.
   Высокий, худой, ушастый, с копной черных волос на голове, с выпирающими скулами, он чем-то походил на татарина.
   - Ну что, братан, - предложил он, - сверкая раскосыми глазами, - пошли ко мне! Я сегодня камни привез для бани, специальные - сто рублей штука. И баню обмоем.
   После бани мы устроились в этой комнате, Миша достал бутылку водки, выкатил пятилитровый бочонок пива.
   Тут заглянул Иван Павлович, он был уже под хмельком - Миша налил ему по приезде.
   - Дед, иди, иди! Ты уже выпил! - вытянул Миша руку протестующее. - Да и сколько можно! Сейчас споткнешься где-нибудь и опять лоб расшибешь. Иди!
   Обиженный Иван Павлович потоптался на пороге, поворчал, потом, улыбаясь, будто что-то вспомнил, посмотрел на меня, на Мишу, попросил:
   - Ну хоть рюмочку налейте!
   - Ладно, дед, от тебя не отвяжешься... Но только рюмочку! И иди отдыхай.
   Иван Павлович с удовольствием опрокинул рюмочку, вытер рукавом пиджака губы, еще раз покосился на зятя, увидел его суровое лицо, ушел.
   - Вот так и живем, братан! - проговорил Миша, наливая рюмки. - Устал, как собака. Хоть в дерене отдохну.
   После армии Миша отслужил в ГАИ, майором в сорок пять ушел на пенсию и теперь шоферил в коммерческих структурах Москвы. Бывших милиционеров, да еще со званием, коммерсанты уважали и ценили, да и проблем с такими меньше, какой-никакой, а свой, хоть и бывший мент. Я знал, что хозяев Миша менял часто, по своей ли воле, или по прихоти коммерсантов, но в дела его не влезал, видел по его озабоченному и часто усталому лицу, что проблем у него не мало.
   - Ну а сейчас что за работа? - спрашиваю.
   - Да что за работа! - Вздохнул Миша. - Денежная, около двух штук, баксов, конечно, получаю. Я и шофер, и охранник, и нянька. Поначалу вроде ничего, жена довольна, деньги такие на дороге не валяются... А потом наглядишься... Практически каждый день к вечеру нажрутся, как свиньи, убирай за ними блевотину и по домам развози. Одному в один конец Москвы, другому в другой, а утром чтоб как штык в шесть был готов. Надоело за ними говно убирать. А работать надо, на мою пенсию в Москве не проживешь. Вот и терплю. Да и дочкам учиться надо, за учебу тоже не малые деньги берут. Э-э-эх - вздыхает, - вернуться бы деревню, да руки уже не те, от земли отвыкли. Да и деревни давно нет! Да и землю надо любить! Вон, дед, один, без бабки, и сажает огород, и лук, и чеснок, и картошку - не может без этого, другой жизни не представляет себе.
   Ты думаешь, мне его урожай нужен? Да за такие деньги я себе любые продукты куплю! А я вот в дерьме ковыряюсь. Я этих сволочей нагляделся! От одного уйдешь - другой еще хуже. Да я бы этих ворюг-коммерсантов своей собственной рукой передушил бы! А они теперь в законе - попробуй тронь! У них и суд, и прокурор - все свои. А мы что, как были крепостные, так и остались ими...
   Миша замолчал, мы выпили еще по рюмке, налили по кружке пива.
   - Такая вот, братан, жизнь, - заключил свой монолог Миша. - Только у деда и отдыхаю... Да он сейчас придет, вот посмотришь, - засмеялся. - Неужто он ляжет, когда бутылка на столе стоит! А дед хороший, хоть и не родной он мне, а люблю его.
   Дверь осторожно приоткрылась, появилась лысая, с редкими седыми волосами голова Ивана Павловича.
   - Да что-то лег, а не спиться. Дай, думаю, к мужикам загляну, о жизни поговорим, - осторожно так, чуть заискивающе промолвил Иван Павлович.
   - Ладно, дед! - кивком руки Миша пригласил его за стол. - Что с тобой поделаешь! Присаживайся! Как-никак завтра День Победы! Выпьем за тебя! Да и сколько вас, настоящих фронтовиков, осталось?
   - Да сколько! - встрепенулся Иван Павлович. - Я, да этот дезертир Зоткин!
   - Во-о-о, дед, я тебе сейчас почти фронтовой случай расскажу. Ты мне все талдычишь - забыли фронтовиков, забыли, особенно молодежь. Как бы не так! Да я и сам удивился!
   Выпили, закусили, помолчали, и Миша стал рассказывать.
   - Ну так вот, приезжаю я домой часа в два ночи. Пока начальников развозил, пока машину в гараж ставил... А тут, рядом, в торце моей девятиэтажки, пивнушка, ну, ночное кафе. Дай, думаю, кружку пива выпью. А там ребята молодые сидят, лет по двадцать, один сосед знакомым оказался. Сосут они пиво, курят, словами перекидываются. Ну я с ними и устроился.
   А тут заходит мужичек, рубаха расстегнута, вижу, грудь исколота, похоже, на блатных. Ну и тоже присаживается к нам. Серега, мой знакомый, тост предлагает за фронтовиков, у него дед воевал, я его знаю. А-а-а, за братву, говорит этот исколотый мужичек, давай! Мы так и обомлели все! Тогда Серега молча встает, а он паренек коренастый, крепкий, берет за грудки этого блатного, подводит к дверям, да как въе.....ть ему в рожу! Вернулся, сел за стол. Ну а теперь, сказал, выпьем за фронтовиков. Молодец просто! И молодые ведь, а как чтут фронтовиков! Вот тебе и молодежь!
   - Во-о-о даеть! - восхищенно проговорил Иван Павлович. Вот это мужик настоящий! А хотите, - предложил Иван Павлович, - я вам свою настоящую фронтовую историю расскажу... Я ведь их столько помню!
   - Ну уж нет! - поднял протестующее руку Миша. - Знаю, тебя теперь не остановишь. Завтра праздник, вот и расскажешь. А сейчас все - ни грамма не налью.
  

III

   Темно-синяя грозовая туча заходила с севера и постепенно закрывала все небо. Было тихо, душно. На востоке все еще оставалась синяя полоска неба, но тяжелая черная туча наступила неотвратимо. Дул холодный ветер, сгустившаяся туча все ниже опускалась к земле, тревожно дрожали листья на осинах и кленах. Пахло сиренью, черемухой, дождем.
   Неожиданно раздался слабый, усталый, глуховатый рокот грома, как будто где-то вдалеке сыпали огромные валуны.
   Закапал мелкий, слабый дождь, зашумели, закачались деревья. Ветер порывами, яростный, напористый, шумный, гром же слышался все такой же далекий и глухой.
   Но гроза все же прошла стороной, дождь прекратился, небо высветилось и затянулось ровным сероватым полотном. Стало холодно до дрожи.
   И Иван Павлович вздрогнул, его заколотило. Он вспомнил, как тогда, в боях под Тулой, где они, прячась от пуль, окопались в залитых водой траншеях под постоянно моросящим холодным ноябрьским дождем, сутками сидели в ледяной воде и не знали, какая ждет их судьба.
   Молодой двадцатилетний политрук, окончивший два курса исторического факультета, наставлял и поддерживал молодых солдат: "Выстоим, ребята, выстоим! Тула, ее Кремль, никогда не были в руках врага. Не сдадим и сейчас!"
   Слушая эти, в общем казенные слова, солдаты оживлялись, воодушевлялись и готовы были стоять насмерть.
   В одной из битв, когда политрук поднял бойцов в атаку, сам вырвался из окопа и тут же упал, сраженный пулей. Тогда же, в этом бою, и Ивана Павловича ранило в ногу, и его, истекающего кровью, выволок из боя его друг Колька Яблоновский, сгинувший для него навсегда, и после войны, сколько не искал его Иван Павлович, так нигде и не обнаружил его следов.
   Это воспоминание всплыло в памяти неожиданно, высветилось острой болью.
   Иван Павлович будто очнулся, проснулся, глядя в залитое войной окно. Слава богу, подумал он, это не война. Облегченно вздохнул, вышел на крыльцо, вглядываясь в небо.
   - Ну как ты думаешь? - возвратившись в дом, заговорил Иван Павлович с сидящим у телевизора зятем, - Мало того, что весна припоздала, так еще и холода пришли! А? когда сажать огород?
   - А зачем он тебе, этот огород? - ответил, не отрывая глаз от телевизора Миша.
   - Зачем, зачем! - передразнил зятя Иван Павлович. - А затем! Много ты понимаешь! Да за тем, что земля должна рожать!
   Ночью выпал снег, температура снизилась до нуля.
  

IV

  
   В полдень сели обедать. Миша через час уезжал. Ивана Павловича, как обычно при отъезде детей из дома, охватывала тоска, которая позже перерастала в глухое и беспросветное одиночество, хотя он и понимал, что ничего изменить не в силах, у детей своя жизнь и свои заботы. Он вздыхал, поглядывал на зятя, и молча хлебал щи.
   - Ну вот и День Победы встретили, - нарушил молчание Иван Павлович. - Раньше, когда нас было поболе, в сельсовете собирали, стол накрывали, а сейчас один я калека безногий остался. Дожить бы до шестидесятилетия Победы - и на покой пора - к Нюшке своей...
   - Да ладно тебе, дед, на покой! - перебил Ивана Павловича Миша, сердито сверкая темными глазами. - Год осталось дочку доучить, а потом к тебе вернусь. Да и кто дом будет сторожить? Сад новый посадим, знаешь как заживем!
   - Такая же весна была в сорок втором году, - стал припоминать Иван Павлович. - Собрали нас тыщ двенадцать, километрах в семи от нашей деревни Филенки, стоим уже третьи сутки, а жрать хотим - полевая кухня не приехала. Пошли в огороды, набрали морозивой картошки, сгожалась картошка! Да енто что за еда! Желудок урчит! А я дежурный был по гарнизону, старшой, что ли. Иду на енту полевую кухню, подхожу к повару. Что повар, спрашиваю, как дела? Повар на меня смотрит, на руке у меня красная повязка, видно, думает, важный чин. А я держусь сурьезно, строго так смотрю на него. Пожалуйте, попробуйте, предлагает мне повар. Я похлебку ни разу не варил, смеясь говорю повару, а сам черпаю, да черпаю. Уж и наелся, не то, что попробовал. Вижу, толпа филянковских мужиков стоить, своих на фронт провожаить. Среди них и Виктор Антонович, Алешки, зятя моего отец, он потом, после войны, женился на моей сестре Верке. Он мастер был, и пчеловод, и вальщик - валенки валял. Как мне поесть, подбегаить и спрашиваить Виктор Антонович. Я пошел к повару, шепотком спросил, тот мне и подсказал как. Иди картошку чистить, командую я Виктору Антоновичу и Алешке. Ну, наелся Виктор Антонович и меня спрашиваить, а ты кто такой будешь. Да Ванька Дашкин, филянковский. А-а-а, я тебя и не признал, вон какой ты стал в форме. А я и правда, подтянутый был, строгий, командир оружейного расчета! Меня уважали!
   Ну так вот с энтим Виктором Антоновичем история такая приключилась. Он сторожил конюшню, спал в бистарке, телеге с крытыми бортами, вместе с Акулькой, баба такая была, без мужика жила, не старая еще. Ну нешто мужик утерпить тут? Да и баба тоже. А жена Настька у него, баба здоровая была, узнала про енто, петуха зарезала, что бы ворота кровью намазать и опозорить Акульку и пошла в ее дом. Да вместе с дочей, та хороший камень в руке зажала.
   Заходють в избу, дочка Акульки на печке лежить. Дочка-то думала, что енто Акулька лежить, не видала, кто лежить, да еб...ть камнем по голове. Кровишши было! Чуть не убила!
   - Ну-у-у, дед! - сказал только Миша, - и как ты все помнишь. Годов шестьдесят уже прошло? А я, что было в двадцать лет, не припомню. Знаю только, что под Козельском родился, что татары его сожгли, а деревенских никого не помню.
   - Да как жа не помнить! - заходил по избе Иван Павлович. - Нешто ж такое забудешь?
   Он взглянул в окно, где все такое же серое и холодное висело небо. Вспомнились ему родные Елецкие Филенки, вспомнились школьные годы, когда он за три километра ходил в школу, и как потом учительница, зажав его руки в своих ладонях - согревала его, вспомнил, как в сорок третьем, на самую масленицу, приехал он домой из госпиталя. В новой шапке, оборванной шинелюшке, с костылюшкой в руках. Вспомнил, как встретила соседка тетя Шура, тихо ойкнула, присела, ахнула и едва вымолвила, Ванечка, ты идешь, живой, и беззвучно заплакавшая - у нее муж погиб на фронте. Вспомнил, как по насту поднимался на крутой бугор к дому, как все время поправлял культю левой ноги, что бы не упасть...
   А разве забыть госпиталь в Ижевске, где он поправлялся целый год, разве забыть, как через всю страну в товарном вагоне, на второй полке, качался он, как на качелях, в бреду, тифозный, почти безнадежный, как у него на глазах умирал такой мальчишка, лейтенант, по телу которого ползали вши, как лошади, и как жалобно стонал этот мальчишка... А как забыть молоденькую медсестру, которая не отходила от него, тифозного, а он уехал и даже имя ее позабыл спросить...
   Вот как жили в войну-то! Да разве такое позабудешь, думал Иван Павлович.
   - Что-то ты, дед, приумолк, - заметил Миша.
   - Да так, вспомнилось! - тяжело вздохнул Иван Павлович. - Все бывало! Ты уж слышал-то, как мне миной во время бомбежки пятку на левой ноге оторвало, и товарищ мой Колька Яблоновский спас тогда меня... Так и не нашел я его, сколько годов не искал, без вести пропал, писали...
   Ну а вот как день Победы встретил, расскажу, хоть и совестно вспоминать, ну так что ж, это жизнь... Работал я в колхозе по наряду, то в поле за соломой ездил, то скотный двор убирал. А в тот день, значить, мы были на пахоте. Видим, катить старуха на двуколке, бабка Манька, руками машеть, что-то кричить. Подъезжаить поближе, слышим ее голос - бросайте работу, победа, победа!
   Мы, конечно, тут же подхватились, да на лошадей и скорее домой. Видано ли такое - война кончилась! Радости сколько, слез! Ну и отмечать же надо как-то победу! А нас кормила Танька в поле, ну она на радостях дядю моего, меня, других мужиков пригласила к себе. Пошли мы к Таньке победу отмечать. Да погоди, Давыдка мне, узнать надо, что Танька нам приготовила. И правда, приготовила Танька хороший стол, и сала нарезала, и картошки с яичницей нажарила, и спирт на столе стоить. И все это в пуньке за огородами, она была и за баньку, хорошая постройка.
   А я не пил, врачи запретили, да и рана еще не заросла. Правда, хлебнул ентого спирта, да за столом и уснул. Во-о-о как бываить! Просыпаюсь через какое-то время, голову поднимаю, вижу: Давыдка на ливенке играет, а дочка Виктора Антоновича, красивая, чернявая такая, глаза что тебе огонь, по кругу пошла, да с частушками. От нее все деревенские мужики с ума сходили. Така-а-я баба! Это ж все красота русского человека! И кто только к ней не сватался! Увидела, что я голову поднял, и запела:

Ой, подруженьки мои,

Кто милее Ванечки?

Он-матаня, я-матаня,

Оба мы матанечки.

   А я сам парень виднай был, меня не засмушшаешь, помогнул ей:

Я матаню полюбил,

Думал, это в шуточку,

Теперь сохнет мое сердце

Каждую минуточку.

   Потом попросил я, чтобы положили меня спать. Хотели меня увезти домой, да Танька, дочка етай австриячки, ни в какую не отпускаить. Она уж и постелю приготовила. Ну нешто я знал, что из того выйдет!
   И что ж ты думаешь? Дурной болезнью заболел после этого! А девки что? Тут у нас еродром был под Боборыкиным, летчики там на У-2 летали, ну они тайком и ходили к ним... Обошлось, правда - март помогнула. Ну а вскорости я на Нюшке, тешше твоей, женился...
   Уехал Миша. Иван Павлович долго смотрел вслед уходящей черной "Волге", пока она не скрылась за поворотом. И опять смертная тоска сдавила душу, опять всем нутром он почувствовал свое одиночество, свою ненужность и неприкаянность, вдруг больно и стыдно стало за пошленькую историю, которую он рассказал Мише, больно и стыдно стало за себя, одинокого калеку, больно за того молодого лейтенанта, который умирал у него на глазах, больно за политрука, вдохновлявшего их защищать стены древнего Тульского Кремля, больно за все, все, все...
   Больно за страну, которую развалили у него на глазах, лучше бы не дожить до этого часа, больно за те миллионы, получается, напрасно положившие жизни за свою Родину...
   И вот это горькое чувство, и от холода, идущего из томного неба, без солнца, тепла и света, и от раскаяния, что вот живет он, и от беспомощности своей и слабости, от униженности, бедности, ненужности, и от беспросветной жизни родителей, переживших голод, войну и разруху, и взирающих теперь может быть на более страшное его житие-бытие.
   И оглянется душа, и в прошлое и в будущие - горько-горько человеку, горько, что доведен до скотского состояния человек, что душа его истомлена и почти убита.
   Горько оттого, что чужие мы в родной стране, унижены страхом и болью среди разоренных храмов, и нет ответа, нет жизни в глазах человека, а есть боль, отчаяние одиночество.
   А впрочем, что это я, думает Иван Павлович, что это я, не все ли равно, что будет потом, после него, ведь от него, Ивана Павловича, только прах и останется, один прах, не все ли равно...
  
   ИЗ ЗАПИСОК САМОУБИЙЦЫ
  
   Мысль покончить с собой появилась у меня внезапно, но только потом я попытался себе объяснить, почему я так решил, и почему вдруг сделал это. Я не могу сказать, что сделал я это от тяжкой жизни, нет, жизнь у меня хорошая, и я бы даже сказал благополучная. Я живу с родителями, у меня отдельная комната со стереомагнитофоном, цветомузыкой, масса пластинок лежит у меня в шкафу, тут можно отыскать любой западный ансамбль, и я в своей комнате полный хозяин. Родители меня особенно не опекают, по крайней мере, делают вид, что не опекают, мать свою я просто ненавижу, она следит буквально за каждым моим шагом, она моя тень. Я все время ловлю себя на мысли, что даже секунда моего существования не проходит без ее участия, и это преследование, я только так могу назвать такую жизнь, продолжается уже двадцать три года. Да, мне всего двадцать три года, но у меня в душе, как говорят, пустыня, и даже женитьба, и родившаяся потом дочка не радуют меня, я к ним равнодушен и безразличен. Жена у меня хорошая, она красивая, стройная, лицо темное, с загаром, карие крупные глаза в обрамлении смолистых волос, я ее временами люблю, и когда учились мы с ней вместе, я ее тоже любил, но как только поселились в моей комнате, мне стал с ней невыносимо жить, я просто задыхаюсь, и мне всегда хочется убежать из дома, хоть куда убежать, но разве далеко уйдешь?
   Случилось все вчера вечером, майский день был холодный, отцветала черемуха, и мне говорили, что когда отцветает черемуха, всегда так холодно, так вот ушел я из дома и целый день провел с приятелем, а пришел домой, когда уже стало темнеть. Я пришел домой, Лена посмотрела мне в глаза, и слезы бежали у нее по щекам, и лицо было такое усталое, жесткое, и она мне говорит. Ну вот, ты гуляешь днем, а я буду гулять ночью, и стала Лена собирать дочку, чтобы уйти. Я-то и понимал, что это просто так она делала, чтобы досадить мне, я вдруг растерялся. Я еще и раздеться не успел, быстро скинул с плеч свой светлый плащ, и на кухню, и я еще не знал, что в последний момент сделаю, да тут увидел лежащий на кухонном столе нож из нержавейки, я его только вчера заострил конец, и был он как бритва, к лезвию не прикоснешься. Я тогда еще посмотрел в окно, небо такое тяжелое, прямо камнем наваливалось мне на душу, и я вдруг взял этот нож и что есть силы вонзил себе в живот, нож вошел легко, я даже не почувствовал ни боли, ни холода стали, а даже какое-то облегчение, кричать я не мог, да и не больно мне было. А потом вдруг мое тело как-то отяжелело и я стал падать. Я бы может так и умер, да тут такая штука случилась, сам я тяжелый, грузный, сам я себе отвратителен уже давно, и двадцать три мне никто никогда и не дает, и вот я падая, зацепил табуретку, которая упала, и услышал крик проснувшейся дочки. Я упал, потом вбегает мать, заголосила, а мне стало противно и от плача ее, и от этой беготни, и я закрыл глаза, будь что будет, теперь уже никто мне не поможет. Потом, не могу даже сказать, потерял ли я сознание или же еще что, но вижу, поднимаю голову, а меня уже несут на носилках, тут же мать, все голосит, я приподнял голову, и увидел, только красную от напряжения шею своего отца, который то ли себе, то ли кому еще говорил, лучше бы он умер, поплакали бы один раз, а теперь до конца века мучиться придется, и опять я потерял сознание, и даже слова отца на меня никак не подействовали. Вообще, я отца своего люблю, он у меня простой, и всегда любил меня, и мать он всегда останавливал, да не балуй, не балуй ты сына, так мать мою разве кто уговорит?
   Как ненавистна мне ее любовь, у меня даже слов не хватает, чтобы высказать всю мою ненависть к ней, но не могу, и раньше не смог бы, она бы и в это не поверила, она бы мне сказала, да что ты миленький, это у тебя голова болит, и только, и я бы уж тогда совсем сошел с ума от бешенства. Да и все три года семейной жизни я сходил с ума, сейчас я это осознал, и теперь знаю, что я кончу плохо, ножом не зарезался, так все равно зарежу себя или повешусь.
   Я как маленький ребенок, хоть я уже и работаю, но я как маленький совсем, я и на работу хожу в сопровождении матери, она все во мне души не чает, она у меня парторг на заводе, и институт закончила, и взяла к себе на работу, и учился, все за меня готовила и вместе со мной чуть ли не сдавала экзамены. У нее ведь все знакомые, и она к каждому идет, к каждому с таким подхалимством, ну Иван Иванович, мой сыночек, вы уж не обидьте его, у него ведь сотрясение мозга было, вы уж его не слишком мучьте, и тому подобное. Ну было, было сотрясение мозга, ну так что из этого, мало ли с кем чего не случалось, ну живой же я, живой, и здоровый! Но после этого сотрясения мозга я окончательно понял, что теряю себя, свой характер, мне как-то стало все безразлично, а потом и женитьба, и тут опять все силком сделала мать, и Лену приволокла домой, и меня уговорила побыстрее жениться, и вообще вся эта свадьба как сон, меня же в загсе все сверлила мысль, а зачем мне все это, зачем эта женитьба, если мне жить все рано скучно? Но тогда вино, поздравленья, первые ночи с Леной отвлекли меня от этих мыслей, да скоро жизнь потекла обычная, работа, эта невыносимая квартира, и еще стали мучить меня головные боли, как они меня мучили, кто бы знал! И это все после моего падения.
   У меня спортивный велосипед, в пятнадцать лет купила мне его мать, подарок к дню рождения. Велосипед как велосипед, и любил его безумно, я и жизни не видел своей без велосипеда, и мотался, надо сказать лихо, у меня даже второй разряд был, и на соревнования меня выставляли в институте. А однажды и случилось, что толкнула маня машина, да так, что я залетел на тротуар, стукнулся головой о бордюр, а дальше уже ничего и не помнил, пролежал три месяца в больнице, выходили меня, едва-едва ноги передвигал. И бы даже сказал, что складно все так сложилось у меня, было такое состояние, будто выбросил я из своей черепной коробки ту часть мозга, которая будит воспоминанья, и начисто забыл все наставления матери, я стал жить по велению духа, как говорят пил, курил, приводил домой девиц, и если вдруг мать что пыталась сказать мне, я ей кричал заткнись, или включал на полную громкость магнитофон, она сразу же уходила, а если и не уходил, я только видел ее покрасневшие сморщившиеся, дряблые щеки, а ведь ей едва за сорок, и отворачивался вовсе. А потом меня женили, ну и черт с ним, женили, так может тогда бы хоть отстали бы со своей опекой? Куда там, еще больше стали давить на меня и преследовать, сыночек, туда нельзя, это нельзя тебе пить, а Лена, глядя на все это, тоже стала подпевать матери, вот я и бежал все время из дома.
   А потом слова жены и заставили меня воткнуть нож себе в живот, и теперь в больнице мне совсем легко стало, потому что знаю, теперь-то уж никто меня не остановит, все равно или повешусь или же зарежу себя. Пусть даже увезут меня в сумасшедший дом, не в эту квартиру возвращаться, да ни за что, я теперь уже мертвец совсем.
   Смотрел как-то ночью в окно, сон не шел, только прошел дождь, и пахло распускающимися листьями и пылью, да так удивительно пахло. И небо было темное, и звезды едва-едва светились на небе, и мне даже хорошо стало в тот момент, вот так бы, с вечностью соединиться или же чтобы никто не бередил мне душу. А подумал о доме, и опять морозом кожа покрылась, даже задрожал, ведь обречен я, и никто меня уже не спасет, а умереть, что же, умереть может и лучше для меня, потому что для этой жизни я уже не годен, совершенно не годен.
  
  
   ЛУННАЯ СОНАТА
  
   I
   Луна была яркая и живая. Кажется, она улыбалась. Свет от нее шел мертвенный и знобящий. И проснулся я от этого ее живого сияния и неотрывного на меня взгляда.
   Было тихо, еще пять утра, я не мог спать от пронизывающего взгляда луны, будто наблюдавшей за мной через окно. Стало жутковато на душе, глаза же не могли оторваться от серебряного сияющего круга. И появлялось такое ощущение, что эта луна поселялась в меня, овладевала моей душой.
   Я спустился с крыльца, прошелся по сухой, без росы, траве, огляделся. Тишина, замершие деревья, желтеющая трава и листва на кленах, ничего вроде бы необычного. Но тревога не покидала меня. Я прошел к пруду, посмотрел на застывшую черную воду, зеркально отражавшую подернутое рябью небо, луну, которая, кажется, уже подмигивала мне, но все время глядела строго, бесстрастно, холодно. И в то же время я чувствовал, как луна втягивала меня в себя, неспешно, но настойчиво, хотел бы сопротивляться, но сил у меня не было, да и противодействовать столь мощному притяжению было бесполезно.
   Ни страха, ни ужаса, которые обычно охватывают в такие мгновения, не было, наоборот, я почувствовал облегчение, когда стал отрываться от земли. Вот я над лесом, над верхушками деревьев, вижу пожелтевшую, недавно снесенную ураганом верхушку липы, вижу уходящий от меня, уменьшающийся квадратик пруда, вижу деревенские дома, как спичечные коробки, полукругом растянувшиеся вдоль каскада прудов.
   По мере взлета лес превратился в черную жирную полоску, дома и пруды вовсе исчезли из поля моего зрения. Небо же будто проглатывало меня, беззвездное, мутное, и только луна сияла все также холодно и бесстрастно в этом сером мутном мареве.
   В какие-то мгновенья я все же пытался воспротивиться этому взлету, но безволие овладело моим сознанием, я ничего не ощущал, было только осознание того, что я лечу, погружаюсь в серое космическое марево, и сколько будет длиться этот полет, я не знал, может быть, вечность, а может быть, в одно мгновение прекратится.
   И вдруг ужас охватил при мысли, что я остаюсь один во вселенной, ни единой живой души нет рядом, и что я буду делать здесь, в этом беззвездном космическом океане наедине с серебряной улыбающейся луной. Да-да, я не ошибся, теперь я видел не холодную, строгую и бесстрастную ее улыбку, а видел румяное, улыбающиеся лицо, как на виденных в детстве картинках, розовощекая, улыбающаяся, луна смотрела на меня ободряюще и даже ласково.
   Бред ли это, думал я, моего возбужденного воображения, и все это мне только кажется, или же на самом деле все происходит в действительности? Я понимал, что такое может быть в снах, видениях, но я чувствовал и то, что это не во сне, что сейчас пять часов утра, что я вышел на свет луны, и вот теперь лечу неизвестно куда. В самом деле, куда?
   Теперь этот вопрос больше всего волновал меня. Почему луна призвала меня к себе? Ведь я обыкновенный человек, один из миллионов, что скрывалось за зовом луны?
   Между тем небесное марево рассеялось, подул ветер, я это видел по стремительному бегу сизых туч. И вдруг я почувствовал, как мои ноги уперлись во что-то твердое, кажется я слышал некие голоса, даже не голоса, а звуки, похожие на монотонное жужжание. Дальше все стерлось из памяти.
   Ты где пропадал, вечером спросила меня жена. Смотрю - нет его, в лес, что ли, ушел?
   Гулял в лесу, охотно согласился я с ее невольной подсказкой.
   Я еще не догадывался, что на этом мое путешествие не закончится, и что я вовлекусь в новый, совершенно невероятный водоворот событий. И случится это ровно через год, ровно в ту же пору года.
   II
   Я полетел к своему деревенскому, прерываю полет у дома, где на лавочке у палисадника сидит бабка Машка. Она улыбается мне беззубым ртом, что-то нашептывает, шевеля губами. По залитой солнцем улице гуляют люди, соседи, и совсем мне не знакомые, видимо выросшие уже без меня, ведь я давно покинул деревню.
   Я хотел было взлететь, чтобы посмотреть на неширокую, извилистую, родную мне речку, и вдруг увидел в небе аппарат, чем-то похожий на вертолет, но он был подлиннее и покрупнее вертолета, без верхних лопастей. С вертолета в руки мне упала веревка, я схватил ее руками, натянул, и аппарат, сделав несколько кругов над деревней, приземлился прямо у моего дома.
   Из корабля вышли муравьеобразные существа, в человеческий рост, с маленькими головками и длинным хоботом вместо лица. Они обходят собравшихся людей, внимательно всех поочередно оглядывают. Деревенские же жители, ничуть не удивляясь, стоят, смотрят на пришельцев и ждут дальнейших событий.
   Из группы муравьев наконец выходит вперед главный, позже я узнал, что его зовут Радимир и молча показывает рукой-хоботом на нескольких жителей. Те отделяются от толпы, собираются маленькой группкой, а Радимир подходит к каждому и что-то им зудит хоботом.
   Так вот откуда это жужжание, вдруг вспомнил я, подобное же я слышал, когда побывал на луне!
   Подошел Радимир и ко мне. Он вдруг упал передо мной на колени, коснулся хоботом пупка. Хобот что-то зажужжал и я понял, что стал королем. В королевы выбрали мою жену, она уже просматривала на огромном экране русские сарафаны, головные уборы, другую одежду.
   Но, заметил Радимир, вы должны еще понравиться нашим жителям, поэтому должны и подготовится к полету во всем. Одежду подобрать, знамена, флаги, все то, что вас окружает в этой жизни.
   Ну а как же мы будем говорить, обращаюсь я к Радимиру, если я не понимаю ваше жужжание?
   Но ты же меня понимаешь, парирует мои слова Радимир, да и привыкнешь скоро.
   Так мы целой группой оказались на луне. Замечу, пейзажи, природа те же, что и у нас, только мы глубоко под землей, вернее, под луной.
   И вот как-то происходит у меня разговор с Радимиром.
   Имя-то у тебя славянское, заметил я, да и многие ваши жители имеют славянские имена.
   Много миллионов лет назад, пояснил Радимир, жила на планете цивилизация людей и муравьев. Мы жили бок о бок, жили мирно и хорошо. И у вас, и у нас были развиты науки, искусства. И вот случился страшный катаклизм. Из космоса на землю летела огромная комета. Мы об этом знали, предупреждали и людей, но они нам не поверили. Комета ударила о землю, все живое на земле погибло. Часть славян сумела укрыться на Северном полюсе, там они переждали страшные времена, а потом расселились по всей планете. Тогда же раскололся единый праязык на множество языков и все они расселились по планете. Язык был для всех народов единый, но по прошествии тысячелетий люди забыли о единой прародине и о едином языке.
   Мы же, заранее подготовленные к катастрофе, решили переселиться на луну и живем там многие тысячелетия. Мы помнили и помним наше совместное далекое прошлое, сохранили древнейшие знания. И вот пришла пора нам возвращаться на землю.
   Вы нужны, там, на луне, чтобы наша цивилизация, привыкла к новым условиям земной жизни, к людям. И мы хотим знать, как вы жили последние тысячелетия, чтобы предупредить дурные последствия нашего возвращения.
   Через определенное время, слившись с вами, мы станем такими же, как и люди, и обликом, и мышлением. Мы же вам откроем те знания, которые сохранились у нас с незапамятных времен.
   Возвращения же нашего требует генетическая память поколений, мы ведь все помним о людях и хотим им возвратить прошлое. У нас ничего не стерто из памяти в отличие от вас. В этом ваша главная беда, что на протяжении одного-двух поколений вы все забываете. В этом мы вам поможем, поможем и себе в длинной цепи перерождений.
   Такую вот невероятную историю поведал мне человек-муравей Радимир, пришедший к землянам из глубины тысячелетий.
   Да, добавил Радимир, у вас все же остались осколки знаний от тех далеких времен. Заключены они в сказках, былинах, пословицах, поговорках. Но они настолько сложны, что только серьезные специалисты могут их расшифровать. И специалисты уже работают над этим.
   Но все же это невероятно, изумленно восклицаю я, твой корабль, луна, этот перелет?
   Да что же туту невероятного, замечает Радимир. Космос живет вечно, как вечны и вы, люди, и мы, муравьи, как вы о нас думаете. И напрасно. В космосе существует неисчислимое количество форм жизни и удивительного в этом ничего нет. Вот тебе пример. Еще из школьных учебников известно, что овраги - живые существа, как живые камень, дерево, цветок. И вот на краю оврага человек поставил дом. Крепкий, ладный дом, а изрытому лопатой оврагу очень больно, он начинает уходить с этого места. Медленно, но уходить. Естественно, дом со временем рано или поздно разрушится. Те же дома выбирали, место для них обдуманно, приглашали волхва, были такие, которые общались со стихиями и космосом, молились главному богу славян Перуну, и только после его благословления ставили себе жилище.
   Вы же во всем поступаете необдуманно, полагаясь только на себя, потому что гордыня покорителя вас заела и проела, как ржавчина. А надо жить в ладу с природой и космосом.
   Значит, думаю я, и сказки про ковер-самолет, и про летающую ступу, и про скатерть-самобранку вовсе не сказке, а самая что ни на есть реальность?
   Но кто похитил у нас эти знания и почему? Почему люди лишились всего этого?
   А ты помнишь свой полет на луну, перебил мои размышления Радимир, мы запомнили эту встречу, да и жителям ты приглянулся, они решили избрать тебя королем от землян.
   Кроме жужжания, смущенно ответил я, ничего не помню.
   Еще бы запомнил, рассмеялся Радимир, ты был еще не подготовлен к этому, потому твое пребывание у нас мы стерли из твоей памяти.
   Я слышал этот смех отчетливо, но видел перед собой только длинный жужжащий хобот.
   На луне мы вынуждены были мутировать, чтобы привыкнуть к лунной атмосфере, встает, прощаясь, Радимир. Но обратная мутация возможно только в земной атмосфере и с помощью человека. Потому мы и вынуждены обращаться. Так что, как видишь, не такие мы всесильные, как вам, возможно, показалось.
  
  
   ЯВЛЕНИЕ ХРАМА ИЛИ
   ИОАНН ТУЛЬСКИЙ
  
   В каком-то неразбуженном царстве. В полусне все это происходит, неясно где происходит, но происходит в далекой, только интуитивно постигаемой земле. Неведомое снится. Я пытался все это запечатлеть, некие контуры моего волшебного царства, но все уходило, уплывало, исчезало.
   Как совершается постижение мира? И кому и кем это дано? Из маленьких картин-размышлений, которые собираются в душе, может сложиться яркое мозаичное полотно, как бы цветами и травами расцвеченный лик земли и сама обнаженная душа.
   Неожиданными толчками вдруг озаряется светом душа, и тут же ее хочется высказать, выплеснуть людям то, что она открыла и увидела.
   Иду по глубокой котловине, где в самом низу по каменным перекатам бурно и шумно бежит Осетр. Из самого основания горы, из под земли бьют десятки ключей, заросших кустарником и облепленными разноцветными тряпочками. Дальше вода собиралась у деревянной часовенки, внутри которой бассейн с ледяной водой, куда окунались верующие.
   Святой источник 12 ключей известен не только в Веневской округе, но хорошо знают его и по всей Тульской земле. Появился он по преданию в год Куликовской битвы, где погибли двенадцать воинов из деревни Свиридовки. С тех пор источник считается святым, а вода его обладает целебными свойствами.
   Так получилось, что паломников в это время не было, и я оказался один. Впрочем нет, один. Впрочем нет, не один. Не доходя до часовни увидел, что на скамеечке сидел старичок с худым аскетическим лицом, крупными пронизывающими глазами. Я приветливо поклонился старику, он мне улыбнулся и неспешно направился к часовне. И тут к своему удивлению у иконостаса, собранного из крестов, бумажных иконок, я увидел черно-белый портрет старца, мимо которого я только что прошел. Я невольно оглянулся, но на скамейке уже никого не было. Прочитал надпись под иконой - святой Иоанн Тульский, годы жизни 1773-1849 г.г. Но кто он, Иоанн Тульский, и почему привиделся мне?
   Позже, в одном из энциклопедических справочников я узнал несколько побольше о святом. Котельников Иван Степанович родился в богатой купеческой семье. В молодости занимался торговлей, да по благословлению юродивой и старицы Ефросиньи стал на путь юродства Христа ради. Обладал даром прозорливости и чудотворения. Предсказал пожары 1834 года, холеру в Туле. По его молитвам получают исцеление от многих недугов, пороков, особенно пьянства. В 1990 году состоялось обретение его мощей, находящихся сейчас в храме "Всех скорбящих радость" в Туле на улице Мосина, на территории АК "Туламашзавод". День памяти 25 января, день обретения мощей - 3 августа. Таковы краткие сведения об Иоанне Тульском, Блаженном и Чудотворце.
   Оказывается, святой подвижник побывал во всех храмах и святых местах Тульщины, многократно молился иконам в храмах Тульского Кремля. Ну а святой источник 12 ключей особо чтился Чудотворцем, поэтому память о нем хранилась долгие столетия, поэтому и икона его здесь.
   Почему привиделся мне Иоанн Тульский?
   Что-то широкое, вольное, просторное в душе. Что-то могучее, бесконечное, во времени и пространстве. И в видениях подобные ощущения. В моем деревенском доме храм духа. Храм, о котором давно мечтал, думал, в сознании строил. Но вокруг этого храма кипят страсти, восстают против него черные силы, противодействуют его явлению. Идет непримиримая борьба между черными и светлыми силами. Борьба, кажется, невидимая, безмолвная, но жестокая, принципиальная. Я внутри этой духовной борьбы, я вижу, чувствую, понимаю ее смысл, стою крепко и уверенно, понимая, что злу все же не победить светлые начала.
   Конечно, вся эта борьба идет в душе, хотя в видении храм вырастает прямо на глазах, живой, борющийся духовный организм.
   Отчего в моем доме явился храм? Думаю, совсем не случайно. У меня уже есть макет этого храма, он настоящий, действующий, и он принимает сигналы вселенной, он действует, он живет полнокровной жизнью. Он наполнен людьми, живыми людьми, он наполнен светом.
   Храм высок, вознесен к небу, хотя в реальности, кажется, высота его не большая. Но духовные его пределы расширены до невозможной, кажется, высоты, а храм все растет и растет.
   И в одиноком размышлении о явлении храма многое открывается и постигается. Да и сама православная традиция про одинокое постижение Бога. Отшельники, монахи, пустынники - яркий тому пример.
   Я не монах и не отшельник, но в моих генах кровь моих предков, служивших в знаменитой Глинской Пустыни, которая была открыта еще в 16 веке. Выжил этот монастырь и в сатанинские времена, хотя моих предков никого уже в живых и не осталось. Но мои бабушки и дедушки разной степени родства сумели передать мне память о предках, даже фотографию одного из них, отца Василия, сохранили. Я ее сохранил в лихие годы странствий, со мною она и сейчас.
   Память о храме передана мне, мне же поручено возрождать его. Теперь я это понимаю.
   Смутные очертания прошлого обретают реальные очертания. Храм строился с моим рождением и невидимо для меня, для моей физической сущности. Но где-то в четырехлетнем возрасте я увидел этот храм издали, забравшись на высокий тополь у дома. И в степи, на курящемся горизонте, вырос он, сотканный из света и золотых лучей солнца, храм как бы курился, трепетал, пока не растворился в синеве. Я это запомнил на всю жизнь.
   Это воспоминание о видении храма являлось ко мне не всегда, оно приходило и уходило, я же мучился видением храма до жесткой душевной боли.
   Потом я искал храм по всей необъятной русской земле, посетил многие православные святыни Руси. И везде я находил следы храма, но только следы, своего же, родового храма, я не находил, он не открывался мне.
   Я еще не знал, что этот храм придется искать мне всю жизнь, пройти через ошибки, отступления, заблуждения. Но я твердо верил, что он явится мне, мой родовой храм, во всей небесной красоте, изяществе и величии.
   И вот он явился, и все же еще не такой, каким я видел внутренним зрением. Это только попытка явления храма, всего лишь попытка. Потому что мне еще не дано войти в него, не готов я проникнуться его вселенской сущностью и бесконечностью. Но я уже близок к тому, чтобы войти в этот храм, уже видимый и осязаемый, и как храм наполнится слепящим невыразимо светом, так и моя душа сольется с Богом, и я открою для себя свет мира.
  
  

ЯБЛОНЬКА

  
   Ехали мы под слабы грозовой дождь. Мерно работали дворники на лобовом стекле машины, мы слегка покачивались. Дождь слабый, теплый, настоящий весенний дождь, сероватые прозрачные тучи бежали за нами. Ожидаемая гроза ушла стороной, и где-то далеко в стороне недовольно и сердито урчал гром. Скоро ветер разогнал тучи, открылась выцветшая, чистая, бледная синева.
   Я думал о погибающей яблоньке. Прошлой осенью посадили мы ее с Иваном Павловичем.
   - Даю тебе лучшую из своего питомника, - говорили мне Иван Павлович. - Пятилетка, и сорт хороший, бельфлер. Вот вырастет, расцветет, даст плоды, и помирать можно, - улыбается Иван Павлович. Я и не догадывался, что слова Ивана Павловича окажутся пророческими.
   Как и положено, поближе к зиме, обернул яблоньку капроновыми чулками, что бы не погрызли зайцы, а у самой верхушки ствола, сантиметров десять не обернул - Чулков не хватило. Ладно, решил, дерево высокое, почти два метра, не достанут зайцы. Достали, обгрызли по кругу незащищенное место, аккуратно, чистенько! Я уж чертыхался на себя, свою глупость и беспечность, ну да что теперь поделать? Вот они, плоды моей беспечности!
   Подсказал мне сосед Сюля обмазать хорошо рану мокрой глиной, завязать тряпицей, возможно, поможет. Я так и сделал.
   Проходили дни за днями, я со страхом и надеждой наблюдал за яблонькой. К моему удивлению, она росла как ни в чем ни бывало, пустила листочки, зацвела. Конечно, душа моя ликовала! Еще бы - спас такую прекрасную яблоньку, а она, больная, за столь большие переживания еще и яблоки мне первые подарила!
   - Надо же, удивлялся и сам Иван Павлович, - я опытный садовод, такого и не припомню, чтобы обглоданный ствол затянулся корой. Чудеса просто!
   Лето хорошее, теплое. Пышно зеленела трава, желтые пятна зверобоя покачиваются верхушками, на кочках лиловые шапки чабреца с темной прозеленью, синие колокольчики в траве. Темно-зеленые клены переплелись огромными бутонами, и видится не клен, а огромный живой букет покачивается на глазах, сероватые, пепельные листья липы, расцвеченные цветущими желтыми соцветиями. Свет солнца яркий, праздничный, в природе торжество расцвета, все вокруг пышно расцвечено, еще сочные и зеленые благоухают травы, ветер приносит их аромат.
   Играет слабый ветерок, погуляет вокруг меня, унесется дальше, и тишина, свет, сияние.
   И открываются дали неоглядные душе. И открывается мир во всех красках и звуках, и тихой струей наполняется душа беспредельным пространством земли. Это торжество жизни, гармоничная мелодия, это что-то непостижимое почти, но близкое душе и воспринимаемое ею.
   Как-то вечером я сидел на крыльце. Солнце уже спряталось за тонкой пеленой облаков, сквозь эту пелену едва просвечивалась бледная синева. Подул прохладный ветер, тьма стала сгущаться. Вижу: сохнут травы, верхушки их уже серые, с коричневым оттенком. Лето перешагнуло за свою середину и жара еще держится, но уже думается об осени.
   Открылось небо на западе. Розовый закат с красными белыми отсветами, весь запад розовый, и только к середине неба синева светлая и прозрачная. Что-то как будто полыхает, переливаются цвета, меняются краски, а ветер играет с этим угасающим костром.
   Наползает с юга темная, почти чернильная, синева, неумолимо затягивает небо. Мрак ложится низко, и будто давит, давит, окружает со всех сторон. Ветер усиливается, пока осторожный, но наступает резкими порывами, как скачками: вдруг затаится, стихнет, потом еще с большей силой и мощью обрушивается на лес, травы, землю. Стонет, качается лес, а тьма уже проглотила все вокруг.
   Гроза пришла быстро и неожиданно, обрушившись на землю всей своей мощью. Кажется, всего несколько мгновений назад любовался розовым закатом, красноватыми облаками с густым дымчатым оттенком. Но в одно мгновение розовые краски исчезли, чернота объяла землю. Кажется, не туча надвигалась, а само небо надвигалось жуткой черной тенью. Засверкали молнии в полнеба, жуткие в своей яркости и ярости, прокатился гром так мощно, что задрожал дом.
   Посыпали из черноты крупные ледяные капли дождя, потом стеной обрушился ливень, который лился два часа. И все это, ливень, гром, вспышки молний, будто грохот, взрывы в кромешной тьме, испугало, ужаснуло.
   Утром увидел плоды стихии: все яблони осыпались, а яблоки валялись в мокрой траве. По срывал ветер и с моей больной яблоньки плоды. Ну что, решил, отнесу Ивану Павловичу попробовать, как-никак первый урожай есть.
   Застал я Ивана Павловича лежащим в постели. Он лежал на боку, подтянув к животу коленки, увидев меня, виновато улыбнулся.
   - Видел, - сказал он, - какие вчера зарницы были? А я глядел на эту страсть и думал о смерти, не знаю и почему. Вот так и проглотит меня черная тьма навеки.
   - А что согнулся? - спрашиваю.
   - Да то ли почки, то ли печень приболели, и не знаю, хватает, как при родовых схватках. - Говорил улыбаясь Иван Павлович, спустив ноги на пол. - Да и век свой прожил! А помнишь, я тебе что говорил, когда мы сажали яблоньку? Выросла, расцвела и плоды дала, вот сам себе смерть и накуковал.
   До конца лета Иван Павлович пролежал в больнице. Привезли его оттуда уже хоронить...

Небесное окошко.

   Вчера мне исполнилось три месяца. И вижу, чувствую, какой меня окружают необыкновенной любовью, и мама, и папа, а уж бабушки особенно прямо как дети. Я только начинаю привыкать к этому земному миру, но сколько в нем странного и непонятного для меня.
   Вот вчера, например, увидела я друзей своих из того мира, где я раньше жила. Летают они надо мной, к полку поднимутся, и так поют и весело смеются, я руки к ним тяну и тоже смеюсь. А бабушка за мной наблюдает и говорит: "Это ангелы с ней играют". Ну, какие, пытаюсь сказать ей, ангелы, это же мои друзья пришли ко мне в гости. Не понимают меня совсем. А друзья уже прощаются со мной, а мне грустно, что так не долго побыли со мной, но я знаю, они скоро опять придут ко мне в гости.
   А вечером укладывалась я спать, мама меня убаюкивала, я же глазами водила по сторонам, спать совсем не хотелось. И вдруг увидела иконку, а на ней матушка моя небесная, и внимательно и строго смотрит на меня. Я так удивилась!
   - Как ты тут живешь-поживаешь? - спрашивает меня матушка. - Хорошо ли? Меня не позабыла ли?
   - Да как же забыть свою матушку, - отвечаю, - я тебя никогда не забуду! Но только я не пойму, - интересуюсь я у матушки, - ты и там была с нами, и здесь, на земле, тоже нас не бросаешь?
   - Ничего, - улыбается мне матушка, - скоро поймешь. А со мной встретишься всегда, когда захочешь: посмотри на иконку, подумай обо мне, и я обязательно приду. Поняла? Ну, баюшки давай, а то вон у мамы твоей глаза слипаются от усталости.
   И песенку запела мне такую нежную, про небо, звезды, солнце, песенку такую ласковую, что я перестала смеяться, глазки у меня закрылись и я уснула.
   Вчера в парке гуляла. Была хорошая, теплая погода, меж белых мутных облаков, проглядывало серебряное солнце, а бежавшие облака все время скрывали синеву. Я так расстроилась! Ведь тучи прятали моих друзей, которые улыбались мне, махали ручками, делали веселые рожицы. А дед, он возил меня в коляске, смотрит на меня и успокаивает: "Ничего Даш, это осень пришла, редко теперь будет светить яркое и жаркое солнце. Потерпи до весны, тогда твои друзья почаще будут к тебе приходить". Молодец дед, говорю я ему, понял меня и успокоил. Смотрю с грустью на голые осыпавшиеся деревья, смотрю на серое небо, ни единого просвета на нем, и прошу солнышко, ну выгляни, выгляни хоть на минуточку! Уж так прошу, что и разреветься готова! И тут вдруг тучи расступаются, открывается в небе синее ломанное окошко, в котором показалось в мутном ореоле солнце, а по краям окошка мои друзья смотрят на меня. Как я обрадовалась! Спи, спи, подружка, говорят они мне, это мы попросили солнышко открыть небесное окошко, чтобы сна тебе крепкого пожелать, мы еще вернемся! И уснула я сладким, крепким сном.
   А проснулась я от колючего укола ветра. Он таким холодом обжег мое лицо, что я даже перепугалась и от испуга открыла глаза. А дед мне и говорит, ничего, Даша, мы обманем ветер и спрячемся от него. Он поднял верх коляски и укрыл меня от ветра. Я благодарно улыбнулась деду за то, что он понял меня, и подумала, что и этот мир наполнен любовью, такой, какая была в нашем небесном мире.
   Дед же между тем собрал букет осенних листьев, ярких желтых, красноватых, зеленых еще, положил рядом с моей подушкой. Повеяло на меня холодом прелью, и грустно мне стало, а дед тоже грустен. А я знаю, о чем дед думает и о чем грустит. Деревьям, траве, цветам надо отдохнуть, сколько тепла, радости и любви подарили они людям! Они же тоже устали, им тоже надо отдохнуть. А я думаю: у нас вечная весна была, вечное солнце и вечная радость. А тут и ветер злой может дунуть в глаза, и капля дождет упадет на лицо и обожжет, и солнце на долго спрячется.
   Такого я еще не знала и не чувствовала никогда! Да здесь, на земле, такие чудеса! Вижу, чувствую, что еще многие тайны придется раскрыть мне.
   И что такое слезы я не знала. И помню, как мама кричала, когда я родилась, а я летаю над ней, ничего не пойму, летаю и успокаиваю маму. Ну что же ты плачешь, говорю ей, ведь я же здесь, рядом, слышишь? Я кричала ей эти слова в самое ухо, я мама вдруг проснулась, повертела головой, прислушалась к моему голосу и улыбнулась. Ну, думаю, услышала наконец! А мама прижала меня к себе, успокоилась, облегченно вздохнула. У меня вдруг тоже слезы неизвестно от чего стали наворачиваться на глаза, да мама меня убаюкала, и я уснула. Улетела в свой небесный мир, рассказываю своим друзьям, а они только головами недоуменно и недоверчиво кивают. Слезы, а что это такое спрашивают они? Осень, а что это такое, опять спрашивают? А я пытаюсь им объяснить, да все бесполезно. Ах, в каком счастливом мире ты живешь, радуются мои друзья, ты только нас не забывай, приходи к нам, рассказывай, какая там жизнь в земном мире.
   Люди почему-то называют нас ангелами, но они ошибаются, глубоко ошибаются. Мы такие же живые души, только в другом мире живем, и что у каждого человека есть свой ангел в нашем мире, просто люди почему-то забыли об этом. Так часто бывает. Вот, моя душа вливается в человеческое тело, привыкает к нему, и связь с небесным миром постепенно теряется. А жаль! Вот я уж точно никогда не забуду своих небесных друзей! Посмотрю на матушку внимательно, она и поможет мне встретиться с ними.
   Наверное, меня сейчас не совсем поймут, но я постараюсь объяснить, что такое ангелы. Вы представьте себе щебетание птиц в весеннем и летнем лесу, которые поют на разные голоса. Вот такие и ангелы, как эти птицы. Так что теперь понятно всем: слушая птиц, вы беседуете с ангелами.
   А тут недавно со мной такой ужасный случай произошел, такого я страха натерпелась, что и словами и телепатически не передать. Да спасибо матушка, она пришла ко мне на помощь. Но обо всем по порядку.
   Уже несколько дней, как я не гуляла в парке. А тут приехали мы с мамой к деду, я ему и говорю, а гулять пойдем? Он меня сразу понял, стал одеваться. Сразу хочу оговориться, потому что меня многие не поймут: беседуем мы с дедом телепатически. По крайней мере, в нашем небесном мире все так говорят, а вот из моих родных мало кто понимает такой язык, только один дед умеет со мной говорить.
   Ну вот, пошли мы с дедом гулять. Было тепло, светило солнышко, я глазела в восторге по сторонам. В центре парка стоял фонтан, круглый, большой, из чаши фонтана струйкой поднималась к небу вода, падала в чашу обратно, разбивалась на тысячу капелек, таких ярких, то синих, то желтых, то красных. Просто глаз не оторвешь! От этого фонтана как лучи, расходились аллеи, одна липовая, другая березовая, а третья аллея из темно-зеленых елочек была.
   Липовая аллея самая широкая, в середине ее росли клумбы с цветами, асфальтированные дорожки по сторонам. Липы были посажены густо, поднялись они высоко к небу, сохранившиеся на верхушках листья тянулись ровной рыжеватой полосой в небе. Прогулялись мы по липовой аллее, потом по березовой, и уже завернули в ту, где темно-зеленые елочки стояли.
   Между тем солнце скрылось, появился вдруг холодный, злой и напористый ветер, и задул с такой силой, что подхваченные ветром листья, взлетели над землей, закружились в таком быстром танце, что я не на шутку напугалась. Я взглянула на деда, он понял, что я перепугалась, развернул коляску, чтобы ехать домой. Ветер же все усиливался, из почерневшего резко неба стали падать крупные пушистые снежинки, все больше и больше их падало на мое лицо, и тут уж я совсем затряслась от страха, стала кричать. Слушай, Даша, успокаивал меня дед, это лесовик пошалить решил, да он добрый, не пугайся. Да какое там не пугайся! А если этот шалун-лесовик вздумает забраться ко мне под одеяло? Раз он шалун, ему это ничего не стоит!
   Всю дорогу, пока мы ехали домой, я ревела, и только когда зашли в дом, стала успокаиваться. Ну вот, говорит дед, матушка прислала тебе живой водицы, мы тебя ею умоем, и мигом все страхи пройдут. Стала меня мама умывать водой от матушки, лицо, носик, глазки и голову протерла. А я вдруг почувствовала, что это руки моей небесной матушки умывают меня. Она каждое утро всегда умывала нас такой водой. Взглянула я на икону с матушкой, она улыбнулась мне и прошептала: "Привыкай, дочка, к земной жизни, а к тебе я всегда приду, когда надо будет. Теперь убедилась в этом?".

Серебряная ложка.

   Этот случай с серебряной ложкой припомнился мне на Покров, 14 октября. Я собрался идти копать грядки на огороде, переоделся, приготовил лопату. И тут вроде бы случайно включил радио классической музыки "Орфей" по которому шла информация о культурной жизни страны. Диктор поздравил с праздником Покрова Пресвятой Богородицы, я же оторопел от неожиданности. В такой день работать - величайший грех!
   Конечно, я отложил домашние заботы на следующий день, сам же стал размышлять о незначительном, кажется, случае. Такой ли уж он незначительный? Нет, конечно, нет! Мы забыли о Боге, Богородице, мы живем в сатанинском мире, сатанинскими помыслами и страстями, не замечая того, что есть высшее, духовное начало, определяющее наше бытие. Есть и зло, которое активно, агрессивно внедряется в наши души этими силами, а мы, вместо того, чтобы отринуть его молитвой, поддаемся этому злу, не замечая того, что не только душе своей, но и своим близким наносим непоправимый вред.
   Тут и пришло мне на память происшествие с серебряной ложкой, вроде бы незначительное на первый взгляд, но такое ли незначительное?
   В минувшем году у меня пропала серебряная ложка. Ложка сама по себе красивая, тяжелая, царской чеканки, с круглой тонкой ручкой, с позолотой. Я ее подарил дочке, и когда она приехала и стала пить чай, ложки не обнаружила. Искал я ее долго, в шкафах, под столом, во всех углах, но безуспешно. Ну что ж, потерялась, так потерялась, махнул я рукой, что поделаешь. Я уж почти позабыл об этом происшествии, а тут понадобилось мне очистить мангал от золы. Маленькой лопаткой я выгребал золу, ссыпал ее в ведро, и вдруг увидел что-то черное, присыпанное пеплом. Я осторожно взял этот предмет в руки, присмотрелся - да это же моя серебряная ложка! Ложку, конечно, после долгих усилий отчистил, от золы и копоти, и она приобрела первозданный вид, даже позолота и на желобке и на тонкой изящной ручке сохранилась.
   Но меня мучил теперь другой вопрос: как она здесь оказалась? И кто бросил в пылающий огонь ложку и зачем?
   Стал припоминать события последнего месяца и кто у меня бывал в деревне. Припомнил, что была жена, дети, а из гостей... Стоп!
   Вспомнил! В этот период ко мне приезжал мой давний приятель Володя С. Вместе со своей любовницей. Я относился к этому весьма неодобрительно, как и наши общие друзья. Напрямую мы ничего ему не говорили, но Володя С. Понимал, что мы за это его осуждаем. У него жена, двое замечательных детей, хорошая работа - все было, а вот надо же, клюнул на удочку старой развратницы.
   А дама эта, весьма эксцентричная особа, сменила не одного мужа, была на много старше Володи С., да и вела себя в сообществе его друзей вызывающе. Худая, тонкая, даже плоская, с колючими бесцветными глазами, она пронзительно буравила каждого, кто встречался с Володей. Да, я ведьма, гордо говорила она, у меня и мать ведьма, ну и что.
   А между тем друзья стали отдаляться от Володи, перестали с ним встречаться. Остался только я. Но и на меня она смотрела недобрым взглядом, искала случая, чтобы Володя отдалился и от меня, и тогда она станет полновластной хозяйкой его души.
   В этот раз мы до поздней ночи просидели во дворе, жарили шашлыки, пили вино, много говорили.
   Разговор перешел на семьи, судьбы детей, в общем, хороший разговор.
   И тут Алина, так звали ее, вдруг взъярилась, проговорила с яростью и злобой:
   - Да будь проклята вся твоя семья, жена и дети, и твой дом! Ненавижу вас всех!
   В ярости она наговорила столько гадостей, что нет никакого желания эти слова передавать, но вот это проклятие семье поразило меня необычайно. Поразило и взволновало. Именно в этот момент я понял, что в ней действительно скрыты злые, демонические силы, о которых она раньше говорила вроде бы шутя, но теперь эти силы появились в полной мере.
   Да, действительно, она приворожила Володю, думал я, и теперь, когда я ее раскусил, что она предпримет в отношении меня? Мысль эта промелькнула в сознании и быстро угасла. Угасла и ссора, хотя напряжение внутреннее не снялось.
   Алина стала убирать со стола пустую посуду, рюмки, вилки, стало уже достаточно прохладно, костер в мангале еще горел, и мы пошли в дом укладываться спать.
   Утром они уехали, но я еще долго переваривал в себе этот ночной кошмарный и злобный разговор, тая надежду, что Володя наконец-то раскусил ее. Но не тут-то было! Володя по прежнему жил с ней, ко мне стал приезжать все реже и реже, потом и вовсе прекратил. Вот уж год, как он не звонит и не появляется у меня.
   По народным поверьям, приметам, рассказам родителей я знал, что любого человека можно и приворожить, и сглазить, и вселить в него демона, и разбить дружбу. В это я верил, потому что сам не раз встречался с подобными случаями.
   Так вот, по народным поверьям брошенная в огонь ложка или вилка разбивает любовь или дружбу надолго, если не навсегда. В данном случае Алина, кажется все продумала до деталей. Что я соберу золу, выброшу вместе с ложкой, и дружба развеется ветром. Но она не учла того, что я смогу найти ложку, и тем более она об этом не знает и сейчас.
   А Володе С. Остается сделать только один шаг - сходить в церковь, усердно помолиться Богородице и чары злые с него спадут.
   Тогда уверен, что Володя С. вернется и к семье, и ко мне в гости заявится. Только без Алины.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"