Всё-таки, когда сталкиваешься мало того, что с сильным, безумным, смелым поэтом, но ещё и с родным по какому-то бестолковому сверхчувству надъязыка, так трудно написать о нём что-то внятное. Если сохраняешь дистанцию критика, то навалять рецензию не слишком тяжело. Если дистанция эта поглощена, уничтожена и от критика остаётся только читатель (а в случае с Тимуром Алдошиным - читатель, восторженно подпрыгивающий и бегущий читать друзьям открытое сокровище), то как создавать что-то логичное, аналитическое совершенно не ясно.
Вот что пишет про стихи Тимура Алексей Макаров:
"...меня очень привлекает в Ваших стихах отсутствие разумеющихся вещей. Голос Ваш звучит вне принятых конвенций, и, как мне кажется, не создает новых договоренностей. Нет ничего страшнее в человеческой жизни выражения "Ну, разумеется...""
Пожалуй, действительно стихи Алдошина не разумеются, их вообще нельзя уметь сделать, а можно только попытаться открыть. Они кажутся красивыми, качественными, мастерскими, но ни одно из этих слов не подходит к вот таким, например, строкам:
Выяснилось: дело не в зарядах,
электроны просто любят ядра.
Я выбрал нарочито простые слова из потока поэмы "МаМа", но всамделишные, такие, что "нарочно" не придумаешь. А чаще Тимуровы стихи насыщены, почти до кристаллизации, культурной памятью, но эта память в "МаМе" не приторна, несмотря на такие комочки:
Белая ночь - черное солнце.
Бога с тобою идем хоронить.
Тут весь Петербург от Пушкина до Мандельштама и дальше. Или:
Полунеструна над вишневым адом// глаз твоих, над раем, где и Адам// не успел взгрешнуть - отравился ядом// от анчаров, мчащихся по садам.
Эти сгущенные комочки поэтической памяти совсем не кажутся модной игрой в цитаты, они лишь необходимые, органические, естественные узелки личности, завязанные на шнурке-письме для узнавания, для расшифровки.
А вся "МаМа", хоть и не уловленная в сети точных определений, кажется только об одном "о любви и смерти", как пишет сам Тимур в комментариях к ней. И я возьму на себя смелость уточнить, что о любви и смерти любви. О недолюбви, об убийстве на полувздохе, про "недоношенных до любви младенцев//нестихов, звенящих под топором". Переживание смерти как таковой, окончательной смерти человеку недоступно, но ему знакома, как самое близкое подобие конца, смерть близких и родственных, смерть самой близости, родственности. Поэтому в одном ряду у Алдошина и умершая бабушка, и "недвижимость" могил, и аборт ("Я б тебя, как сына, полюбил"), и животное/духовное предательство любимой.
Тимур Алдошин сумел подарить свои стихи так, что хочется присвоить их как собственное, неотделимое, труднопереживаемое. Спасибо.