Блики
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
БЛИКИ.
В то время когда на освещённой стороне земли можно рассмотреть даже плавающую в солнечных лучах пыль, а с другой, не освящённой стороны земли в этих же лучах можно увидеть звёзды и планеты, где-то между светом и тенью, среди горного лабиринта метался луч фар.
Цепляясь за вырванный из темноты островок света, по дороге мчался автомобиль. За рулём сидел мужчина средних лет, усталым, но цепким взглядом, какой вырабатывается в долгом пути, он следил за дорогой и часто курил. Рядом сидела женщина, на коленях у неё лежал старый военный планшет с картами, женщина выполняла роль штурмана. Она была моложе мужчины, но ей не нравилось, когда он называл её девушкой. И сейчас, утомлённая бессонной ночью она знала, что выглядит старше своих лет, и это ей нравилось и, отгоняя усталость, она поддерживала мужчину, чем дальше они уезжали, тем ближе друг другу становились. Дорога сорвалась с перевала и серпантином потянулась вниз. Мужчина чаще заработал рычагом переключения передач, чётко ввинчиваясь в повороты, машина спускалась в ущелье.
- После спуска будет ровный участок, почти прямая, - сказала женщина голосом, каким говорят в движущейся машине.
- До самого конца?
- Нет, что ты, - она включила прикреплённый к планшету фонарик. - Впереди ещё будет лес, потом опять горы и... и приехали.
- Сколько всего осталось? - спросил он.
- Всего? До конца?
- Нет. До нашего экватора, до точки невозврата, привала, причала или как там ещё мы называли место нашего отдыха.
Женщина приподняла планшет и всмотрелась в карту. В свете лампочки её лицо было совсем бледным, он видел, что она очень устала.
- Километров сто семьдесят, примерно, - сказала она. - Может быть двести. Дорога всё время извилистая и впереди ещё будут горы. Если хочешь, я посчитаю точно.
- Не надо. Зачем? Мы же знаем, осталось совсем немного. Так немного, что можно оставить вычисления, распределения и...
- И ускорения.
- На такой трассе трудно держать постоянную скорость. Не ровная местность, не ровная езда. А тебе всё кажется, что я гоню.
- Мне кажется, у меня уже дорожная болезнь.
- Ты откинься, поспи. Или даже лучше, перелезь назад и поспи.
- Ну уж нет. Мне нравится эта болезнь.
- Да, хоть какой-то наш диагноз звучит романтично.
- Это успокаивает, - сказала женщина. - Для нас можно найти массу романтических диагнозов.
Мужчина промолчал и, посмотрев на часы, на панели приборов, сказал:
- Скоро рассвет.
- Пока незаметно, - сказала она и, подавшись вперёд, посмотрела на небо. - Мы в коридоре между двух хребтов, тут и днём, наверное, полумрак.
Помолчали.
- Не спишь? - неожиданно громко сказала она.
- Нет, нет, - улыбнулся он. - Я в порядке.
- Музыку включить?
- Нет, не надо.
- Глаза не устали?
- Нет, я в порядке.
- Может, остановимся, умоешься?
- Нет, нет.
Спуск закончился, дорога успокаивающе вытянулась, мужчина потянулся спиной и увеличил скорость. Промелькнул какой-то указатель. Женщина опять включила фонарик и посмотрела в карту. Отрывая взгляд от дороги, он посмотрел на неё и спросил:
- Устала?
- Нет, нет. Ничуть, - она помолчала и добавила: - Я просто устала ждать. Мне уже и не верится, что мы когда-нибудь доберёмся.
- Скоро доберёмся.
- Нет, иногда, едешь, и так хорошо, что и не хочется нигде останавливаться, и вообще никуда не приезжать, так бы ехать и ехать. И дороги здесь, действительно чудесные и вокруг такая красота... Но иногда, аж скулы сводит, как не терпится.
- Ты ляг, поспи.
- Нет, нет, что ты.
- Ложись.
- Ни-за-что. Не гони так, видимость плохая.
- Я не гоню.
- Потише.
- Мне тоже не терпится, скорее бы добраться.
- Всё-таки, какое чудо эти спутниковые карты, - в который раз сказала она. - Никакого навигатора не надо.
- Ты бы видела ту библиотеку атласов, которую я собрал когда-то.
- Могу себе представить...
- А навигатором в ту эпоху назывался лоцман.
- А спутник мог быть только шпионским.
- И прочее и прочее...
- О чём мы не будем. Forget it.
- Верно.
- Потише, потише.
- Не терпится.
- Мне тоже не терпится. Но осталось совсем чуть-чуть, мы столько ждали, что лишний час роли не играет.
- Вот именно - мы слишком долго ждали.
- Не гони так. Какая бы чудная не была карта и дорога, видимость плохая.
- Не волнуйся.
- Давай я поведу. А ты отдохни.
- Нет, что ты, - сказал он. - А вот тебе надо отдохнуть. Ложись, поспи.
- Хитренький. Я же вперёдсмотрящий. Я усну, а ты первый его увидишь.
- Я сразу тебя разбужу.
- Нет, - сказала она. - Лучше слушай анекдот. Молодая пара хочет сходить в кино, но не с кем оставить...
- Было.
- Тогда вот. На английскую ферму вечером стучится путник...
- Было, - сказал он, улыбнувшись. - Не трудись, за эти дни, мы уже все анекдоты перетравили.
Молча, преодолели плавный подъём.
- Ложись, поспи, - опять сказал он.
- Проспать нашу первую пристань, что ты? Я дождусь.
- А дождёшься и свалишься, не будет сил радоваться. На свидание надо приходить в форме.
Она промолчала.
- Ложись, ложись, - повторил он. Он видел, что она очень устала. - Не придётся тратить время на сон днём.
- Плохой аргумент. Время мы теперь вообще тратить не будем.
- Это верно. Но сейчас, тебе нужно поспать.
- Ну, если ты так настаиваешь...
- Очень настаиваю.
- Тогда я, пожалуй, прилягу.
- Откинешься?
- Нет. Я перелезу.
- Вот и хорошо.
- Только сразу, как увидишь его, буди меня.
- Обязательно.
- Обещаешь?
- Обещаю, - сказал он. - Где мы сейчас?
Она приподняла планшет и указала на крестик на карте, почти посередине красной, извилистой линии маршрута.
- Вот, этот поворот, потом лес и опять горы, и приехали. Всё время по главной ...
Он положил планшет себе на колени. Она откинула спинку кресла, ловко перебралась на заднее сиденье и, свернувшись калачиком, ещё раз сказала:
- Только сразу буди меня.
- Конечно.
Через минуту она уже спала.
Оставшись с дорогой наедине, мужчина отложил планшет и прислушался к машине: мотор работал ровно, шины цепко держали асфальт и с плавным шипением накручивали километр за километром, приближая их к цели. В пути они были уже не один день, и теперь ехали почти без остановок всю ночь, и женщина ни на минуту не смыкала глаз и даже около часа вела машину, давая ему отдохнуть, и сейчас он порадовался, что удалось уговорить её поспать. Ему нравилось так подолгу ехать с ней в машине. Нравилось, когда она, сидя рядом, с планшетом в руках, переводя взгляд с дороги на карту, следит за маршрутом. Любил её спокойный и чёткий голос, когда она подсказывала направление, повороты, подсчитывала километры, часы...И часто зная название приближающегося города или горы или реки, он спрашивал её и когда она произносила название, ему вспоминалось как он, кажется уже в прошлой жизни, прорабатывал этот маршрут и старался включить в него как можно больше интересных мест. От этого маршрут петлял и растягивался так, что приходилось что-то вычёркивать. Какое-то время ему нравилась идея ехать вообще без карты, по солнцу, по звёздам. Это придало бы его движению характер свободного путешествия, вольного перемещения в края неведомо прекрасные, в будущее. Но такую авантюрную роскошь он позволить себе не мог. И, как потом, уже вдвоём они, обдумав все детали, обсудив массу мелочей, наконец, аккуратно нанесли красным карандашом линию маршрута на карту, которым теперь они точно следовали.
Он закурил и немного опустил стекло, дым потянулся в щелочку, влажный ночной воздух, посвистывая, наполнил салон. Луч фар, рассеиваясь, становился всё менее чётким, начинало светать. За плавным поворотом дорога ровно потянулась меж редких и уже чётко различимых на фоне лилового неба деревьев. Потом пробежала мимо маленького, ещё спящего городка, и забралась в лес. Луч фар упёрся в белёсую стену тумана, мужчина сбросил скорость, и машина завязла в плотной пелене. В лесу было ещё совсем темно. Огромные деревья, казалось, не желая просыпаться, неохотно расступались перед самой машиной и, кутаясь в густой туман, медленно отходили в стороны, не разводя, однако в вышине огромных, мохнатых ветвей. Дорога скользнула вниз, а деревья словно поднялись ещё выше и ещё плотнее обступили дорогу и тоннель света, окутанный белым саваном тумана, стал совсем узким. Салон наполнился свежим лесным воздухом, женщина, пряча ладони в рукава свитера, поёживалась, расслабленное сном тело пронизывал холод. Мужчина включил печку и поднял стекло. Лес не отступал, и ему пришлось ещё сбросить скорость, и он злился, и на этот сказочный лес и на частые повороты и на обильную росу на асфальте, всё это задерживало их. Продвигаясь дальше, он всё чаще взглядывал вверх и видел, как где-то в вышине, словно в окошке в сумрачном куполе храма проскальзывают лиловые островки неба, и на отдельных верхушках деревьев вспыхивают солнечные лучи. Дорога выровнялась, он прибавил скорость. На обочине промелькнула какая-то коряга, словно мохнатое чудище, вырванное из юрского периода. Потом плотный кустарник, ровным коридором сдавил дорогу с обеих сторон и словно сгрёб своими стенами туман белой ватой перед самой машиной. Неожиданно, так что непонятно, близко ли далеко, сверкнули две галогенные фары, нет глаза, зверь, совсем близко, мужчина притормозил, огоньки исчезли. Потом, стараясь предугадать дорогу дальше, чем позволял свет фар, плавно набрал скорость. Кустарник, мелькая шипастыми зубцами, поредел и отодвинулся от обочины, в его стенах стали появляться бреши, и туман потянулся рваными поперечными полосами. Дорога вдруг выскочила из леса, яркие горизонтальные лучи резанули глаза, мужчина притормозил, но не остановился. Рукой он потёр один глаз, потом второй и, не отрываясь, смотрел, как из-за гор поднимается огромно огромное солнце.
Солнце поднималось и его ослепительные лучи, перекидываясь через горные вершины, раздвигали пространство, воссоздавая из мрака всему свои формы. Солнце поднималось и не хватало взгляда, чтобы различить точно, где сияющее, необъятно огромное небо, где-то там за-между горами сливается с таким же сверкающе радостным морем, где-то там, куда тянется дорога, куда ведёт их маршрут. Мужчина надавил на газ, машина помчалась вперёд, быстро сокращая последние, отделяющие их от моря километры. Ещё поворот, ещё спуск, на асфальте замелькали тени, море скрылось за зелёными горами, через какое-то время промелькнуло яркой глазурью, опять скрылось, потом промелькнуло снова и снова, а после очередного поворота, дорога круто сорвалась вниз и блики глазури превратились в необъятный морской простор. Мужчина обернулся, женщина спала и, не смотря на своё обещание, он не будил её. Когда впереди, у какой-то насыпи он увидел накатанный спуск, то, не раздумывая, съехал, насколько было возможно, подвёл машину к воде и заглушил двигатель. И всё стихло, остался только гул в ушах. Он открыл дверцу и, вдыхая запах моря, ступил на берег и вышел из машины. Прислушиваясь, как шуршит под ногами галька, он сделал несколько осторожных шагов... Ноги сами ступали шаг за шагом, он шёл по берегу, глядя слезящимися глазами в море, и уже не помнил ничего предшествовавшего этой встрече; ни того от чего они торопились уехать, ни прежних сомнений, ни трудных сборов, всё это оказалось теперь где-то далеко, и словно совсем ничего этого и не было. Солнце поднималось всё выше, и его лучи, обозначая расстояния, вспыхивали на бортах лодок, на крыльях чаек, которые словно опомнившись, засуетились, закружились, закричали, мелькая над водой. Большие валуны, сползавшие с горы, уходили в воду и самые большие виднелись округлыми бугорками, как спины черепах, далеко от берега. За безветренную ночь они обсохли и казались теперь почти белыми. Но вот море проснулось и дуэтом с ветром, настраиваясь на дневной ритм, покатило к берегу плавные, ленивые волны, верхушки валунов на секунду скрывались под ними, а когда появлялись вновь, то были уже чёрными. Скалы чуть дальше по берегу выступающие в море, своими отполированными стенами принялись отмечать высоту волны. Ветер взмахом дирижёра коснулся деревьев, и глянцевая зелень нежно зашелестела, присоединяя свою партию к симфонии радости. Мужчина споткнулся о камень и обернулся, он ушёл далеко от машины и женщина всё спала. Он быстро вернулся и распахнул дверцу. Но посмотрев на её спокойное лицо, он не стал будить её, а присел на гальку и, прислушиваясь к её дыханию и мелодии утра, замер, глядя в море. Он сидел неподвижно и смотрел, как поднимается солнце, как крепнут волны... Но вот её дыхание изменилось, она подняла голову и щурясь и моргая и улыбаясь смотрела в море. Потом, не вставая, она выскользнула из машины и присев рядом, положила голову на плечо мужчины. Долго они так сидели молча, не отрывая глаз от моря, не двигаясь, не говоря ни слова, только время от времени сжимали руки, которые они держали вместе.
Потом она тихо сказала:
- Наконец-то мы добрались.
- Выбрались.
- Спасибо тебе, милый.
- Тебе спасибо.
- Мне-то за что?
- За то, что дождалась. За то, что была рядом. Один я бы этого не сделал.
- Господи, как хорошо! - она вытянулась, положив голову ему на колени, и посмотрела в небо. - Что за воздух! Надышаться не могу. Как хорошо!
- Лучше любых ожиданий.
- Как хорошо.
- Хорошо-то как.
- Ах, море, - она посмотрела вдаль, туда, где море сливалось с небом, и повторила: - Как хорошо, как хорошо... ах, море... как хорошо...- потом повернула лицо к мужчине, он склонился над ней.
- ...и мне с тобой, - тихо сказал он, глядя ей в лицо.
- ...и мне с тобой, - повторила она.
И они оба повернулись к морю, словно боясь лишних слов. Ах, море - и всё минувшее исчезло - ах море - и всё последующее; слова, мысли, чувства, само время, всё наполнилось, как отражением виденного, радостью и всё растворилось в одном настроении - ах, море...
- А где это мы? - чуть позже, уже громко спросила она.
- Не знаю. Я как увидел море, просто ехал на него. Но мы почти уже на месте.
- Не хочу больше никуда ехать, - она потянулась. - Хочу лежать здесь. Лежать и не двигаться, целый день, месяц, год!
- Едем, милая.
- Что неужели всё ещё торопишься, всё ещё не терпится?
- Конечно. Мне не терпится поставить нашу ласточку на прикол. Не терпится смыть с себя дорожную грязь, не терпится положить ключ от номера в карман белых штанов, не терпится броситься в море, не терпится выпить холодного пива и нормально пообедать и не терпится наконец-то наброситься на тебя и всё это сразу и по два раза.
- А мне не терпится избавиться от этого пучка соломы! - смеясь, выкрикнула женщина.
Она говорила о соломенной шляпке, которую она сохраняла много лет как символ, как мечту, которую они теперь осуществляли, и которая доставляла в дороге с минимальным багажом столько неудобств. Они сели в машину, вернулись на шоссе и помчались дальше, к месту, обозначенному на карте красным крестиком. Дорога круто извивалась, повторяя линию берега, но на карту они уже не смотрели. И когда, обогнув подножие высокой горы, они увидели знак и прочитали название городка, то поздравили друг друга с прибытием и въехали в городок. Узкие, сжатые стенами домов улочки, местами брусчатые, крутые повороты, знаки, редкие, но непривычные пешеходы, всё это засосало их, казавшийся теперь таким большим и неповоротливым автомобиль. Мужчина быстро поворачивал руль, крутил головой, ориентируясь на вершину горы, он хотел пробраться к набережной, но они быстро и не без удовольствия заблудились. Женщина смеялась и предлагала оставить машину и найти отель пешком. Мужчина говорил, что выйдет из машины, только когда она упрётся в отель бампером. Глядя по сторонам, они вспоминали информацию, которую они собирали об этом месте, но от охватившего их волнения никак не могли сориентироваться. А волновались они сильно, слишком долго они ждали этого дня. Можно было остановиться и купить карту или путеводитель города, но они не делали этого намеренно. Этим они как бы обозначали, что преодолели не только географический, но и какой-то внутренний рубеж и достигли точки, определяющей, что они уехали от всего, что они хотели оставить позади, и теперь, здесь, какое-то время не будут думать о том, что будет впереди. На их маршруте, в их планах, это был пункт вне пунктов. Им было приятно просто медленно плутать по извилистым улицам города, сворачивая туда, куда удобнее повернуть. Это было для них непривычным развлечением, до этого все города они либо объезжали, либо преодолевали быстро, торопясь и торопясь вперёд, и останавливались в мотелях только для того, чтобы поспать несколько часов. Теперь они никуда не торопились. Опустив стёкла, они медленно катились по улицам и смотрели по сторонам, разглядывали дома, витрины ещё закрытых магазинов, заглядывали в узкие проулки. Женщина восхищалась архитектурой, умилялась от обилия домашних цветов в распахнутых окнах, на внешних подоконниках, на перилах балконов, у дверей. На какой-то улице она дотянулась и скользнула ладонью по гладкому камню парапета, отделявшего тротуар, тронула пушистую ветку, свисавшую из-за какой-то ограды. На другой улице, увидев своё отражение в большой витрине, она помахала себе рукой, мужчина остановил машину, достал камеру и снял их отражение в витрине. Она отмечала чистоту и ухоженность всего вокруг, он отсутствие машин на дорогах. Они развлекали друг друга фантазиями; будто городок этот населён исключительно рыбаками, которые сейчас в море ловят тунца или весельчаками, которые отсыпаются после ночной феерии или здесь живут вообще одни дворецкие, которые ждут именно их, за каждой из этих дверей... Все эти шутливые нелепости они говорили всё с той же целью - они спешили задать и самим себе и всему происходящему тон праздности. И оба они удивились, когда миновав пышную аллею, они опять оказались на шоссе, городок остался позади.
- Вернёмся? - спросил он.
- Нет, нет. Смотри, - она указала на двухэтажный дом с черепичной крышей, который словно цепляясь за подошву горы, навис над небольшой бухтой.
- Это, наверное, коптилка для рыбы.
- Это то, что нам нужно.
- Ты думаешь?
- Сворачивай, сворачивай. Хватит кочевать.
Подъезжая к зданию, они всматривались в каменный фасад с узкими, закрытыми ставнями окнами и маленькими железными балконами и не могли понять, что это такое - внешне обычный, как и другие в этом городе дом. Но стоит подольше посмотреть на любой, в череде одинаковых предмет и через какое-то время он будет казаться чем-то особенным. Ровный каменный куб дома, по мере приближения уже не производил впечатления зажатого между морем и горой. Уже казалось, будто это он сам раздвинул и скалы и волны, и вбил свой фундамент именно на этом месте с какой-то стратегической целью, и стоять он будет здесь вечно, и всем кто укроется за его толстыми стенами, он гарантирует покой от любых стихий. Над дверью была какая-то вывеска, но на ней не было никакой надписи. Со стороны, обращённой к морю к дому примыкала мощёная каменными плитами площадка, на ней стоял один деревянный стол. Со стороны входа пестрела ухоженная клумба, её рассекали ступени из таких же каменных плит. Нигде никого не было видно. Продолжая обмениваться предположениями, куда же они прибыли, мужчина и женщина прошли по дорожке и постучали железным кольцом на двери. Никто не отозвался, мужчина хотел постучать ещё, но женщина смело отворила дверь, они вошли и сразу поняли, что оказались в гостинице. Небольшой холл, деревянная конторка у лестницы, за ней никого, ячейка для ключей, без ключей, рядом в углу столик, стул. А противоположная стена являла собой картину необычайную - на ней была нарисована карта города. Вся стена от края до края, от потолка до пола была покрыта картографическим рисунком. Художник явно не стеснял ни своей фантазии, ни любви к своему городу. Яркими красками, смелыми мазками на стене были детально изображены все улицы и площади, все изменения рельефа и даже глубина моря. Доходчивыми знаками обозначались церковь, вокзал, музей, причал, множество кафе и ресторанов и даже корабль в море. А на месте расположения самого отеля красовалось нечто среднее между средневековым замок и маяком. Гости замерли, разглядывая картину.
- Большая карта маленького города, - сказал мужчина. - Или поищем более респектабельный отель?
- Зачем? У самого моря и за городом, и никого нет, как мы и хотели. Мы ведь не хотим толкаться в толпе туристов, - сказала женщина. - К тому же, сразу видно, что у хозяина прекрасное чувство юмора.
Где-то в доме, что-то упало, послышались торопливые шаги, дверь за конторкой приоткрылась и в ней показалась взъерошенная голова девочки. Увидев гостей, девочка вскрикнула, просияла улыбкой приятного удивления и исчезла, захлопнув дверь. Послышалась какая-то возня, что-то хлопнуло, звонкий голосок что-то проговорил, но так быстро, что разобрать что-либо было трудно. Через минутку дверь распахнулась и за конторку шагнула уже опрятная, с зачёсанными волосами в белой блузке чёрной юбке, с улыбкой владельца гранд отеля та же девушка. Запечатлев гостям почтение наклоном головы, она в одну секунд приоткрыла жалюзи на окне, разложила что-то на стойке, хлопнула какой-то створкой, раскрыла журнал, взяла ручку и, пожелав доброго утра, замерла, обратившись в саму предупредительность. Мужчина раскрыл разговорник и произнёс отмеченную фразу - они хотят снять двухместный номер. На лице девушки появилось недоумение. Мужчина, глядя в разговорник и стараясь чётко произносить каждый звук, старательно повторил фразу. На детском личике показалось страдание, она не понимала, что говорит мужчина. Он спросил девушку, говорит ли она по-английски? Она радостно закивала, конечно, она говорит по-английски, только совсем немного. Мужчина, тоже улыбаясь, сказал по-английски, что они хотят снять двухместный номер. Девушка переспросила, мужчина повторил, девушка опустила глаза и замерла, беззвучно шевеля губами. Женщина отвернулась и, закрываясь рукой, рассмеялась. Девушка совсем потеряла деловой настрой, отложила ручку, подвигала ящиками, достала какую-то книгу и стала быстро листать её. Переворачивая страницы, она в полголоса что-то бормотала что-то, судя по интонации явно ругательное. Женщина, услышав, просияла - юная хозяйка говорила по-французски. Женщина подошла к конторке и, помогая себе руками неуверенно, но быстро, не запинаясь, заговорила по-французски. Девушка обрадовалась и испугалась одновременно. Удивлённо улыбаясь, она спросила:
- Вы говорите по-французски?
Ударение девушка сделала на слове по-французски. Женщина повторила, девушка что-то ответила - было видно, что они и понимают и не понимают друг друга. Но девушка тут же с радостным облегчением, махнув рукой, разразилась французской скороговоркой. Женщина, кивая, ответила. И между ними вмиг завязался оживлённый разговор, с вопросами, ответами, с нескрываемым любопытством и искренним интересом, настоящий женский разговор, когда собеседницы говорят не слушая, но прекрасно понимают друг друга. Иногда женщина запиналась и, подыскивая слово, щёлкала пальцами и тогда девушка, торопясь помочь, предлагала слова. Легко и как бы, между прочим, они познакомились, девушка представилась Сабиной, женщина Марией, своего спутника она представила Назаром. После этого разговор принял ещё более непринуждённый тон, Сабина темпераментно что-то излагала, выстраивая своими лёгкими ручками какие-то комбинации, Мария, то переспрашивала, то соглашалась, то опровергала, и со стороны могло показаться, что две старые подруги встретились после каких-то важных событий. Назар смотрел на них и хоть он ничего не понимал, тоже улыбался.
- Маша, что она говорит? - спросил он.
- Сейчас, - коснувшись его руки, вставила она во французскую речь.
- Номера-то есть?
- Да, да.
Больше Назар их не перебивал. Облокотившись на стойку, он поглядывал на оживлённые лица девушек, на карту на стене, на полированное дерево конторки, массивных дверей, лестницы и уже чувствовал себя отдыхающим. Наконец Сабина взяла несколько ключей, и так и не сделав записи в журнал, вышла из-за конторки и поманила их на второй этаж. Ни на секунду не умолкая, она быстро отперла первую дверь, они вошли в номер и Назару сразу же, он ещё даже толком не огляделся, но отчего-то стало уютно и захотелось остаться именно в этой комнате. Две кровати, инкрустированный комод с зеркалом, дощатый крашеный пол, маленькая душевая кабинка, за плотной занавеской дверь на балкон, всё просто, скромно и как-то по-домашнему и во всём чувствуется прочность, основательность, толстые каменные стены и запах каких-то пряностей создавали атмосферу спокойствия. Сабина, как фонтанчик всё что-то журчала, расплёскиваясь улыбками и жестами, нахваливала что-то и предлагала посмотреть другие номера. Девушки вышли, а Назар шагнул на балкончик, и ахнул: справа - голубое блюдце залива в зубчатой короне скал, а дальше, до самого неба, чистый простор моря, слева - пышная, густая, сочная стена леса и острые вершины гор над ним, а впереди - черепичные крыши города, со свечками кипарисов, с букетами платанов, пирамидами каштанов и гранитный полумесяц набережной. Он опустился в плетёное кресло и сразу почувствовал, насколько он устал. Он смотрел на море, и оно было прекраснее всех мечтаний о самом прекрасном. Солнечные блики плавно скользили в спокойной воде залива, округляли своим сиянием корпуса лодок, скрадывали силуэты деревьев, а волны нашептывали и нашептывали, что всё даже то, что он так долго твердил себе, стремясь к нему, всё позади, всё позади ...ах, море... Глаза устали ... Прислушиваясь к ритмичному шелесту волн, он радовался как театрал, занявший место в зале, который даже не глядя на ряд, по слуху понимает, что находится именно в наилучшем месте. Из комнаты послышался смех, он обернулся и его рассеянный взгляд скользнул по смеющимся лицам ...яркие губы, белые зубы...Чудная девочка. О чём они всё говорят? Надо поднять вещи, поставить машину... Какой воздух...Весёлая девочка...Какое удачное расстояние, как чудесно доносится звук волн... ах, море... Теперь только этим звуком отсчитывается время, весь мир подчиняется только этому ритму... ах, море...Назар не заметил, как заснул.
Проснулся он с тревожным чувством, будто проспал что-то важное. В первую секунду он не мог понять, сколько времени прошло, несколько минут или часов. По часам, всего полчаса. И эта его тревога и торопливое подсчитывание минут, не понравились ему. Он снял с руки часы, посмотрел, отмечая, что и солнце и тени ушли не далеко, и вошёл в комнату. В душевой кабинке журчала вода, на комоде пестрел букет причудливых незнакомых цветов, в шкафу разложены и развешаны вещи. У Назара появилось такое чувство, будто он долгие голы жил в этом доме и теперь вернулся из какой-то кошмарной поездки, с одним желанием - больше никогда никуда не уезжать. Он понюхал цветы, аромат был тоже необычный, зачем-то взял с телефонного аппарата трубку, поднёс её к уху и, послушав привычное шипение, положил. Потом взял пепельницу и сев на кровать, и отметив, что она в меру упругая, закурил. Шум воды стих, Маша, голая, мокрая, бодрая, не обращая внимания на воду, которая капала с неё на Назара, когда она быстро его поцеловала, на комод, к которому она присела, заглядывая в зеркало, громко говорила:
- Отдохнул? Ты так хорошо уснул! Я не хотела тебя будить.
- Я сам не заметил, как отключился, - глядя, как она расчёсывается, как поблёскивают капельки на её спине и плечах, сказал он. - Ты сама поднимала вещи?
- С хозяином. С отцом Сабины.
- Что за петрушка у нас вышла, они французы? По-каковски тут говорят?
- Они местные, коренные, аборигены, но тут столько диалектов и наше произношение... Просто Сабина больше живёт с матерью, во Франции, прелесть девочка, правда?
- Да весёлая девочка. Вы так разговорились.
- Ой, такой кайф, я сама не ожидала. Я сто лет ни с кем не разговаривала по-французски, но я всё понимаю, так чудно! Я уже забыла, что могу так свободно говорить. Ничто не пропадает даром... - сказала она. - Ну, слушай: Сабина мне уже всё рассказала и я тут всё уже знаю. Представь, она хочет наладить здесь туристический бизнес. Отец рыбак и не хочет ничем кроме рыбалки заниматься, совсем отель забросил. А у неё огромные планы. Нет, что ты сидишь? Иди в душ, и побежим на море. Или обедать?
- Машину надо куда-то поставить.
- Потом. Стоянка тут рядом, тут всё рядом.
- А где тут обедать, ресторан, кафе, бистро далеко?
Назар встал под душ, а Мария одеваясь, рассказывала: кафе тут на каждом шагу, но обедать лучше здесь, Сабина заверяет, что на первом этаже у них чудесный ресторан с домашней кухней, а уж вечером можно исследовать городские заведения. Цивилизованный пляж по другую сторону города, но можно купаться и здесь в бухте. Водопад в ущелье над городом, там же римская дорога и руины крепости. На набережной есть новые пятизвёздочные отели с солидными ресторанами, экскурсиями, прогулками на яхтах и катерах, и другими прелестями организованного отдыха. Но, всё же туристов в городке мало, рядом целый остров отелей, а южнее целый туристический комплекс и там какие угодно развлечения и все едут туда.
- В соседнем номере двуспальная кровать. Но мне показалось здесь уютнее, и ты так хорошо заснул... - сказала она.
- Если хочешь, давай перейдём в соседний номер.
- Мне почему-то здесь больше нравится. А кровати можно сдвинуть.
- Давай останемся здесь.
- А телевизор нам нужен?
- Вот этого ни в коем случае не нужно. Мне больше вообще ничего не нужно.
- Так сначала отгоним машину или пообедаем или сразу на море?
- На море. В море!
Мария надела соломенную шляпку, они вышли из номера, Назар повернул в замке ключ и положил его в карман белых брюк. И не важно, что через минуту он отдал ключ Сабине, а поля шляпки всё же потеряли в дороге немного соломки, ощущение праздника было с ними. Торопясь вниз по тропинке сквозь густой, жужжащий аромат кустарника, между перевёрнутых лодок и удушливой краски, по причалу, через древнюю каменную арку, по серой гальке обогнув железную ограду, они вышли к морю. Быстро разделись, вошли в воду и поплыли от берега. Оба они давно не плавали, и спокойные ленивые волны казались им бурной стихией, но они настойчиво плыли и плыли к тому месту, где ровная вода бухты встречается с открытым морем. С берега казалось, что эта линия совсем рядом, но они плыли и плыли, берег остался далеко позади, а к морю они словно и не приближались. Они остановились, Мария задыхалась, но восторженно вскрикивала, когда волна поднимала её и старалась, мощным толчком выскочить ещё выше, и ударяла по волнам и вращалась и захлёбывалась от восторга. Подгоняемые волнами, они поплыли назад, выходя из воды, они пошатывались, и обессиленные, повалились на гальку. Но прежде Назар надел майку, он уже знал, как выглядят белые шрамы на загорелом теле. Потом они долго лежали, молча глядя в море, и улыбались когда смотрели друг на друга, и радовались, что они одни не берегу. Потом прижимаясь плечами, легко, чуть касаясь губами, целовались и шептали:
- ...и мне с тобой.
- ...и мне с тобой.
Они лишь на миг прикасались к главному и отступали, зная, что это главное с ними и не нужно его эксплуатировать. Всё остальное служит только фоном для этого чувства, но оно главное и определяет всё, и...ах, море...
Как у Марии шляпка, так у Назара был свой символический предмет - фотокамера. С той лишь разницей, что он не хранил её, а мечтал о ней много лет и купил только недавно. Часто в пути, любуясь каким-то пейзажем, дорогой или строением, он представлял, как можно удачнее снять это, но не снимал. Он решил для себя, что начнёт снимать с этого места, с середины маршрута, где они наконец-то почувствуют, что оставили всё позади и дадут себе отдых. В городе из машины он уже сделал несколько снимков, но это была репетиция. И теперь он достал футляр и с премьерным волнением режиссёра, взял в руки камеру. Когда-то он много фотографировал: здания, мосты, камни, деревья, облака и никогда не снимал людей. Сейчас он предложил Марии устроить фотосессию. Она смутилась, но согласилась, она понимала, что сегодня это не просто снимок на память. Она посмотрелась в зеркальце, поправила волосы и сев на камень, обхватила колени руками. Но Назар подошёл вплотную и, глядя ей в лицо, и сдерживая радостное волнение, сказал:
- Машенька, это наш первый кадр. Первый снимок на море, понимаешь? Мы сделаем крупный план, и на фотографии будет дата, понимаешь? А на обороте мы что-нибудь напишем. Что-нибудь для истории, - он навёл объектив и снял её крупным планом и, отойдя и продолжая снимать, он говорил: - Расслабься и позируй раскованно, не смотри ни на кого, мы тут одни. Перейди сюда. Смотри на море. Вот, теперь встань, - командовал он: - Вытянись, как маяк. А я буду перемещаться, и горизонт моря будет на разном уровне, а ты стой на месте, но меняй позы. Потом, когда волны будут побольше, сделаем на этом камне ещё снимки, - он вошёл в воду. - Я постараюсь снять снизу, над самой поверхностью и будет казаться, что ты стоишь прямо в бушующем море. Но для этого нужно другое освещение. В утренних лучах будет совсем другой эффект. Главное поймать нужное освещение.
- Надоело быть маяком. Ныряю! - Мария с силой оттолкнулась, сложив руки, прыгнула и гладко вошла в воду. Он смотрел, как она, двигаясь рывками, плывёт под водой к нему и когда она, закинув голову, чтобы волосы ровно легли назад, вынырнула, снял её крупным планом. Потом, опустив камеру, он помолчал и сказал:
- Машка, ты неповторима в каждом своём движении. Я восхищаюсь тобой каждую секунду.
Прежде чем ответить Мария, улыбаясь, посмотрела ему в лицо. Потом сказала:
- Я утоплюсь, когда станет иначе.
- Здорово. Мы начали говорить глупости.
- Никогда и не прекращали. Только теперь прекрасные глупости.
- Наконец-то мы отдыхаем, - сказал он. - А ты красиво ныряешь. Так ровно и смело. Я и не знал, что ты умеешь так нырять.
- Ты ещё многого обо мне не знаешь, - сказала она, смеясь и кладя руки ему на плечи.
- Удиви меня новой собой, - сказал он, целуя её.
А когда, выйдя на берег, он убирал камеру, в голове у него мелькнуло, - а ведь это так и есть - изменится освещение, расстояние и изменится сам предмет. А вдруг не так, как ты ожидаешь? Но он тут же одёрнул себя - при чём здесь внешние контуры? он выругался вслух.
- Что? - обернулась Мария.
- Мошка в глаз попала.
Мария расстелила полотенце и легла загорать. А Назар достал из сумки ещё два культовых предмета - маску с трубкой. Войдя в воду, он ополоснул и надел маску, продул трубку и, вглядываясь в дно, поплыл от берега. Различая рельеф дна, разглядывая камни, пестреющие в солнечных бликах, он порадовался, что здесь нет песка, вода была чистая, прозрачная. Он плыл не спеша, чувствуя, как дальше от берега, волны становятся всё плавнее, и как они, словно выстраиваясь в стройные ряды и соблюдая общий ритм марша, чётко и мерно приподнимают и опускают его. Постепенно дно уходило всё дальше, становилось глубже, но виделось оно лучше, вдали от берега вода становилась ещё чище. Он перестал грести, и словно растворяясь в воде замер. Волны стали ещё нежнее раскачивать его расслабленное тело, и он с наслаждением, не напрягая ни один мускул, подчинялся их пульсу и, чувствуя, как они ласкают его и, улавливая спиной солнечное тепло, продолжал разглядывать дно. Потом он набрал в лёгкие воздуха, нырнул головой вниз и, работая всем телом, стал погружаться. Ему казалось, что он погружается очень быстро, и преодолел уже огромную глубину, он напрягал все силы, но дно всё не приближалось. В следующее мгновенье уши прострелила резкая боль и, перевернувшись, он быстро всплыл. Он вернулся чуть ближе к берегу и попробовал ещё раз достичь дна. Но давление воды вновь заставило его развернуться прежде, чем он преодолел половину глубины. Сбитый с толку таким искажением расстояния, он подплыл ещё ближе к берегу, отдышался и опять нырнул и опять не смог достать до дна. Через несколько метров, там, где вода была уже не так прозрачна, он нырнул вновь и неожиданно быстро натолкнулся рукой на скользкие камни, было уже совсем мелко. Это его удивило и, не смотря на то, что он очень к этому стремился, не обрадовало, будто он обошёл какое-то препятствие. И он хотел отплыть подальше, нырять ещё, там, где глубже, но прибрежные волны уже подхватили и несли его к берегу, и сопротивляться им у него уже не было сил.
К полудню первый этаж гостиницы чудесным образом превратился в ресторанчик. Площадка заставилась столиками, прикрылась навесом, украсилась цветами, из распахнутого окна, под ритмичное позвякивание, вырывалось благоуханное шипение, шкварчание, журчание. В сторонке дымилась жаровня. Коренастый, тугопузый повар, с баклажанным носом и улыбкой похожей на створки тридакны, виртуозно орудуя ножами, лихо кромсал рыбу, мясо, овощи и чутко контролировал процессы на сковородке, в жаровне, в кастрюле и, казалось в океанских глубинах. Мария и Назар были пока единственными клиентами и гостиницы и ресторана. Сабина с обходительностью гранд метрдотеля усадила их за столик и куда-то исчезла. Делая всё быстро, ловко с охоткой, повар поглядывал ласково, но с достоинством, всем своим видом выражая - эх накормлю, ух напою. Хозяин, мужчина ещё молодой, но грузный, с осанкой и движениями старого моряка, сидел в кухне у окна и, делая вид, что не смотрит на гостей, переговаривался с поваром, попыхивая трубкой. А когда он всё же встречался взглядом с клиентами, всё его загорелое лицо источало сладость щербета. Но когда он вновь обращался к повару, в его глазах проскальзывал какой-то испуг. Как потом выяснилось, здесь, в его доме, вокруг него сплотилось общество рыбаков-холостяков, любителей тишины и обильных, неспешных застолий. Планы Сабины, развивать отель, грозили нарушить покой в его мирной гавани, и теперь он страдал. Но он обожал дочь и был готов пожертвовать всем по одному её слову. Ведь если дело пойдёт удачно, то она останется с ним. В следующую минуту это стало понятно наглядно. На площадку впорхнула вся сияющая, в белоснежном передничке, с блокнотом в руке, Сабина. Но увидев, что гости сидят за пустым столом, её личико потухло, брови нахмурились. Она прошла на кухню. Мария сдерживала смех, наблюдая, как два здоровых мужика замерли и с какими растерянными лицами и с каким обожанием они смотрят на девочку и как покорно кивают. К гостям Сабина вышла вновь сияющая. Она извинилась за свою нерасторопность, бланки меню ещё не напечатаны, и ей пришлось самой делать их на принтере, за что она извиняется отдельно. Назар с помощью Марии объяснил, что им никакого меню не надо, что они уверены, повар знает своё дело и пусть он накормит их так, как кормит своих постоянных клиентов. Сабина несколько насторожилась, но улыбки не потеряла и, убрав блокнот, прошла на кухню. Сцена подобострастного кивания повторилась. Более того, хозяин вышел из кухни, и с достоинством капитана тонущего судна, который отталкивает от себя последнюю шлюпку с пассажирами, поднёс гостям бутылку какого-то раритетного вина. И только они пригубили это чудесное вино, как с огромным подносом в руках к столику подоспел повар. Быстро и ловко расставляя тарелки, он пояснял, что это за блюда, как приготовлены и что с чем удачнее сочетается. Вина он тоже поставил графин, было видно, доверие клиентов ему льстит, но и ответственность он понимает, и он счёл необходимым сказать несколько слов о некоторых особенностях местной кухни. Говорил он так же быстро, как готовил, Сабина переводила ещё быстрее, и тоже что-то советовала. Мария не успевала и переспрашивала, над столом стало тесно. От буйства ароматов, красок, жестов, интонаций, у Назара закружилась голова, он был очень голоден. И не дожидаясь окончания презентации, он поддел вилкой кусок рыбы и отправил его в рот. Сабина спохватилась и - бон апети - увела повара. Но он тут же вернулся со стручком зелёного перца на блюдечке и, указывая поочерёдно на рыбу, перец и вино, страстно поцеловал кончики пальцев. Назар заверил, что он обязательно попробует такое сочетание. Они наконец-то приступили к обеду. Однако в течении вечера, замечая, как перешептывается повар с хозяином Назару иногда казалось, что они совещаются в какое именно блюдо лучше подсыпать яду. Постепенно ресторанчик наполнялся посетителями, непонятной речью и ещё гуще ароматами, передничек Сабины мелькал всё чаще и Назар с Марией, продолжая свою игру, развлекались тем, что пытались угадать, кто из гостей местный, а кто турист и из какой страны. Занятие это интересное, и они смело, и легко строили гипотезы.
Вести разговор без постоянного внутреннего самоконтроля и ценза, было для них непривычной роскошью. У них обоих даже появилась надежда, что тот период, когда они, находясь вместе, могли молчать часами, и при этом каждый чувствовал себя комфортно и который им так помог, остался позади и теперь они могут говорить спокойно и свободно, не обдумывая каждое слово. Для них это был большой шаг вперёд, шаг к полноценной жизни.
- Посмотри, как они уписывают курицу, - говорил Назар, не глядя на столик, за которым сидели двое мужчин, со спинами гребцов в свободных рубашках. - Это без сомнения местные, даже завсегдатаи. У того седого, у которого нет большого пальца, на одну ножку получается стакан вина и долька перчика. А ест он, наверное, уже ножку третью. Курица сама по себе в остром соусе, а он ещё и с перцем.
- Он вином хорошо запивает.
- И правильно делает. Следуй его примеру.
- Я-то уже второй бокал пью, а вот ты почти не пьёшь.
- Между прочим, я заметил, что повар подал им такой же зелёный перец, как и нам.
- Наверное, это его знакомые и это особый знак внимания, особенный местный деликатес.
- Наверное, это бомба.
- Ты не пробовал?
- Боюсь. Я догадываюсь, что это может быть. Мне рыба понравилась вот с этим соусом, он в меру острый и с этим белым вином, превосходно, - сказал Назар, подливая себе вина. - Да, самый лучший, быстрый и объективный путь к познанию культуры аборигенов, лежит через их кухню.
- Да, да, - согласилась Мария. - Местные жители мне уже нравятся. Но если мы будем так усердно вникать в их культуру, я растолстею в три обеда. Порции просто гигантские.
- Машенька, мы к счастью уже в том возрасте, когда о внешних параметрах можно не беспокоиться. Если бы ты была склонна к полноте, ты уже давно была бы полненькой. Но ты стройна и изящна, как эти кипарисы. Так что расслабься и впитывай местный колорит. Настоящая красота настоящей женщины, как это благородное вино, с годами становится только прекраснее. Попробуй вот этого белого.
- Мне больше понравилось красное, которое хозяин принёс. С курицей просто фантастика.
- Ну, это вино совсем другое. Какое-то особенное. Но, по-моему, его надо пить отдельно, вообще без всего, не запивать, а смаковать отдельно, настолько оно великолепно.
- И, наверное, надо будет отдельно поблагодарить хозяина за это вино.
- Да, обязательно. Я такого никогда не пробовал, - Назар пододвинул блюдечко с перцем. - Всё-таки рискну, - он прижал вилкой зелёный стручок.
Мария помолчала, но всё же произнесла умоляюще:
- Назар...
Он сделал вид, что не удаётся отрезать перец, отодвинул его и перенёс своё внимание на рыбу.
За крайний столик подсели ещё два таких же крепких мужичка; в таких же чистых просторных, натянутых на широких плечах и животах рубашках, и с выражением торжественного спокойствия на загорелых лицах. Повар из окна приветствовал их и уже через минуту, не дожидаясь заказа, нёс к их столику тяжёлый поднос.
- Странный у них загар, - сказала Мария, вылавливая из салата оливку. - Лица, шеи и руки по локоть чёрные как шоколад, а выше локтей и лбы у них совсем белые, странно.
- Можно было бы предположить, - размышлял как будто бы серьёзно Назар, - что это так называемый базарный, шабашный или дачный загар. Но наверняка, это будет ошибкой. Хотя, скорее всего, это тоже какая-то разновидность профессионального загара. Скорее всего, это рыбацкий загар.
- Да. Загар рыбака, звучит лучше, чем базарный загар. Пускай они будут рыбаками.
- Нарекаем их рыбаками.
- За рыбаков, - Мария подняла бокал, они чокнулись.
Назар тут же подлил ещё, себе белого Марии красного.
- За то, чтобы их сети всегда были с уловом, - они опять выпили, и он сказал: - Маша у нас проблема.
- Что такое? - не тревожась, спросила она.
- Даже несколько проблем. И вот в чём суть проблем - порции слишком большие и всё слишком вкусно и хочется, есть, есть и есть.
- Так и ешь и ешь, на здоровье, это не проблема.
- Да, но проблема не в этом, проблема в том, что мы всё равно всё съесть не сможем, и останется ещё на целую свадьбу, но и оставлять такую вкуснятину никак невозможно.
- Будем уничтожать постепенно.
- Бесполезно. Но больше всего меня беспокоит вино.
- А что с вином?
- Вот его-то точно оставлять никак нельзя, просто грех. Особенно это особенное, которое хозяин принёс лично. Его точно оставлять нельзя. Ты осилишь?
- Нет. Но вино-то можно с собой взять. Даже нужно. Хозяин даже, наверняка обидится, если мы его не допьём и оставим.
- А, правда, как тут всё вкусно, - сказал Назар. - Как ни крути, в конечный результат, в качество блюда, в сам вкус, вкладывается масса важнейших составляющих. Я хочу сказать, влияет даже то, из какой воды и когда, и с каким настроением выловили эту рыбу и даже чем она сама питалась. И даже ещё шире, стол отражает и показывает всю структуру и характер, и состояние общества в целом. И по конечному результату мы можем судить о массе процессов и о культуре и об отношении к людям. И главное - это есть самый осязаемый показатель приемственности традиций. Это вам не борщ на гамбургер, принципы на лейбл...
- Назарушка, - тихо, как бы напоминая ему что-то, сказала Мария. - Не заводись. Проехали. Forget.
- Да, да извини. Это мы к счастью проехали. Эх, пусть я лопну, - он решительно придвинул тарелку с курицей. - Так много прекрасного, изобильно прекрасного сразу...
- Изобильно прекрасного?
- Не придирайся к словам. Да, изобильного, насыщенного, концентрированного, богатого, благоухающего, жирного, сладкого, острого, красивого и всё вместе и всё это в первый раз, и сразу и под шелест волн, и пусть я лопну на этом месте. И всему этому придаёт особый кайф, знаешь что? Конечно, знаешь, но ещё вот что. Помимо ароматов, бульканья, чавканья и буйства вкусов, к этому букету присоединяется ещё и необычайное впечатление от непонятной речи, которую я слышу со всех сторон. У меня были два момента в юности, когда я каким-то непонятным образом, вдруг понимал другие языки. Но сейчас я не хочу понимать, что говорят вокруг, о чём говорит вон та парочка или эти рыбаки, пусть это для меня останется прекрасным неизвестным.
- Да, да, это здорово. А как это ты вдруг понимал другие языки?
- Да, было такое, вдруг понимал и говорил. Но это ещё в прошлой жизни, я не рассказывал?
- Нет.
- Тебе интересно?
- Конечно, интересно, расскажи.
- Тогда слушай, - Назар подлил вина и продолжал: - У кинологов в оценке различных пород собак есть такая характеристика - способность к обучению. Так вот, я, у меня и в школе, и в институте способности к изучению иностранных языков были нулевые. Проще говоря - ни в зуб ногой. Поначалу старался хоть для общего развития что-то усвоить, но, как горох о стену. Я и плюнул, ну не дано мне, и не надо. И уже не пытался. О многом мы так в юности, да? Ну, ладно. Короче, естественно ещё до всех этих "эпох перемен", ещё в стройотряде был у нас парень - талант, "Битлов" пел - люди сбегались, танцы устраивали. Он поливал на гитаре, кто-то на баяне, кто-то на ложках подыгрывал, народ в экстаз впадал. И как-то раз, представь классический вариант: ночь, спирт, костёр, сопки, гитара, молодость, романтика... Голоса у меня нет, ты знаешь, но в ту ночь я пел дуэтом с этим парнем, как Леннон с Маккартни. А потом, уже на заре, мы с ним сидели и вели разговор чисто по-русски "за жизнь" на чистом английском языке. Серьёзно, правда. Сам не знаю, в голове что-то сработало, и я свободно говорил и прекрасно понимал, как-то само собой всё понимал. Надо было запатентовать этот метод.
- Спирт плюс рок-н-ролл. Да уж, ноу-хау. А второй раз?
- Второй раз уже позже. Как-то зимой приехали в Казань, что-то получать на заводе, но надо было ждать, короче застряли. А водитель, татарин, говорит, у меня тут родня недалеко, поехали, обождём у своих, будут рады. Поехали. Деревня, мороз, снег по крыши. Встретили, как космонавтов: стол, самогон, татарские песни, весело. Так вот, то ли самогон такой убойный был или атмосфера способствовала, только я после какого-то стакана, с хозяином завязал горячий спор о преимуществах капельного полива в условиях рискованного земледелия на чистом татарском языке. И ведь убедил-таки. Потом ещё девушкам местным какие-то комплименты расточал и им нравился мой Казанский акцент. Да, но странное дело, когда утром хозяйка предложила чай, я не мог понять, что она говорит. Не понимал ни слова. Вот так вот было.
- Давай спросим местного самогона?
- Нет, нет. Пускай эти рыбаки остаются для меня таинственными флибустьерами, - Назар помолчал и очень осторожно сказал: - А вот ты меня удивила.
- Да? Чем же?
- Ты и раньше восхищала меня своим французским, но я думал, ты просто набор слов произносишь, для шарма. Но чтобы так свободно...Может, всё же откроешь секрет, это ты в педагогическом так овладела французским?
- Конечно, нет, - Мария улыбнулась.
- А где же? - смело спросил он. - Расскажи, коль уж мы так...
- Ну, хорошо... В институте я сама выбрала французскую группу, но как и все девчонки усваивала лишь шаблонные фразы, для шарма, для понтов, как нам казалось. Ну, в общем, как-то раз выпендривалась я на одной вечеринке своим прононсом, как та лягушка средь болота. А знакомые услышали, обрадовались так, у нас говорят, француз тут скучает, вот он обрадуется, будет с кем поговорить. И представляют меня молодому человеку, ну я смело так и бьенвёню и аншантэ, мол, наконец-то своего человека встретила, а он смотрит на меня и глазами хлопает, как Сабина поначалу - не понимает. Что-то он спрашивает - я ничего не понимаю. Конфуз! Я важно так говорю ребятам, - Бельгиец, наверное, и в сторонку, а самой стыдно, жуть. Потом оттащила его в уголок и давай пытать, что же вы, мсьё наше образование позорите, я же комсомолка, отличница. Кое-как потихоньку разговорились, оказалось, что он от "Рено" приехал на московский автосалон. Запросто предложил поехать с ним, я запросто согласилась... Вообще-то, это даже приятно вспомнить, интересно было.
Всё, я больше не могу, - Мария отодвинула тарелку. - Я объелась. Но столько всего осталось, а просто сидеть и смотреть на это великолепие невозможно.
- Сигаретку? - предложил Назар. - Передохнём и продолжим. Смотри, даже этот тощий викинг пошёл за добавкой.
Высокий, белокурый молодой человек в полосатом пуловере, которого они обозначили как скандинавца, поднялся из-за своего столика и прошёл на кухню.
Мария проводила его взглядом, откинулась на спинку стула, закурила и сказала:
- Как проведём вечер? - и сегодня для них это прозвучало заманчиво роскошно.
- Вариантов у нас теперь конечно великое множество, но дело в том, что лично мне даже шевелиться уже не хочется.
Молодой человек в пуловере вышел с кухни с аккордеоном, присел в сторонке возле жаровни на ступеньку и потихоньку, в четверть мехов, стал наигрывать нежную мелодию, на которую завсегдатаи откликнулись благодарными взглядами. Мария с Назаром, смущённо переглянулись.
- Рановато нам ещё увлекаться этногеографией, - сказала она.
- Как вечер проведём? - кашлянув, переспросил Назар. - А вот как захотим, так и проведём, - продолжил он уже тоном, каким говорят "запросто". - Можем пойти на море, можем сесть на катер и покататься по морю, можем отправиться в город, будем бродить по улицам и останавливаться там, где захотим и заходить куда пожелаем и пить, что пожелаем. Или можно подняться в такси на гору, вон там на склоне, высоко, ресторан, оттуда наверняка потрясающий вид. Возьмём бинокль и будем осматривать окрестности и планировать набеги на винные погреба и другие достопримечательности.
Сабина быстро обойдя все столики, зажгла свечи. Замерцали, вплетённые в зелень гирлянды. К аккордеонисту, как курага к абрикосу, подсел пожилой мужчина с улыбающимися глазами на загорелом сморщенном лице и с инструментом, похожем на мандолину в руках. Он взял аккорд, музыканты переглянулись, и вечер наполнился чудесно печальной мелодией, такой лёгкой, нежной и гармоничной со всем окружающим, что если бы музыкантов не было видно, то могло бы показаться, что это волны, ласкающие берег, птицы, скользящие в вечерних лучах солнца, ветерок в листьях деревьев, сам воздух, создают эту мелодию. Мария и Назар затаились, слушая музыку, взгляды их умчались куда-то далеко в море, и в то же время каждый из них словно прислушивался к каким-то отзвукам в себе. Эта мелодия словно вступала в какое-то взаимодействие с выпитым вином, отчего внутри нарастала нежная теплота, настолько сентиментальная, что Мария сочла нужным вернуться к реальности.
- Так ты хочешь на гору? - спросила она, возвращаясь из романтического далека.
- В гору.
- Милый, ты так устал, ты же не отдохнул с дороги, и мы так загрузились. Может быть, ляжем пораньше? Кстати, мы ещё не сдвинули кровати.
- Ты хочешь в кровать? О, как долго я ждал этих слов.
- Нет, если ты хочешь подняться на гору...