Пузин Леонид Иванович : другие произведения.

И Сон И Явь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 1.73*5  Ваша оценка:

  
  
  И СОН И ЯВЬ
  
  (Ретрофантазия)
  
  На долю культуры первобытного общества слишком часто выпадают только презрение, насмешки и осуждение. Между тем в числе благодетелей человечества, которых мы обязаны с благодарностью чтить, многие, если не большинство, были первобытными людьми.
  
  Джеймс Джордж Фрэзер.
  
   "Золотая ветвь".
  
  
   Часть 1
  
  Лилиэда.
  
  Глава 1
  
  Лукав Ле-ин. Извилист путь его. Нравится или не нравится такое неудобство народу бад-вар - приходится с ним мириться.
  
  В то злосчастное летнее утро Любимая дочь Повелителя Молний нечаянно встала с левой ноги. И ещё в полусне, ещё не осознав ужаса, она почувствовала ожог и мгновенным звериным движением отняла от коврика свою преступную ногу. Было, однако, поздно...
  
  Притаившись в самом углу широкого низкого ложа, Никогда Не Убывающая Луна или - на языке её народа - Эн-лиг-о-моэда, тряслась как дочь последней невольницы. Она чувствовала, что Великий и Грозный Че-ду уже прикоснулся к ней и оставил знак. Да, было уже поздно. Непоправимое совершилось. Че-ду - это не Тен-ди-лен. От него не откупишься смазливой рабыней. Да даже и сестру он, увы, не возьмёт.
  
  При мысли о том, как хорошо было бы отдать Че-ду одну из многочисленных своих сестёр, на миг озарилось лицо Лилиэды. Но знак Великого бога горел на подушечке большого пальца, лицо погасло, а дрожь, усиливаясь, перешла в озноб, и преступная левая нога слегка омертвела. Уткнувшись лицом в изголовный валик, рыдала Любимая дочь Повелителя Молний. Её ещё детские плечи и острые лопатки вздрагивали от подавленных воплей - от подавленных: ибо, осознавая свою обречённость, она таки надеялась, надеялась и хотела, чтобы её не услышал спящий у входа за узорчатой ширмой Великий воин Некуар.
  
  Это потом, через сотни - и многие! - равноденствий, когда Великий и Грозный Че-ду потеряет власть, а с ней и своё имя, когда прочие боги, от которых и сейчас уже можно откупиться сестрой или братом, падут до того, что не станут брезговать рабами и пленными и породят совсем уже смехотворное племя, берущее, что ни дадут: вола ли, свинью ли, кувшин ли вина - цари придумают для охраны бесчисленных жён увечить мужей, и этим невольным жрецам Ра-да-бада (2) доверят чистоту своей крови. Но Повелителю Молний и в голову не могло прийти поручить служителям Ра-да-бада охранять сон Лилиэды; да и как бы они - эти женоподобные служители - могли унять её буйных братьев?! Ибо волчатам этим нужна не её девственность. Нет, не цветок она, который хочется сорвать. Знает, знает Повелитель Молний их чёрную жажду!
  
  И потому за две луны до праздника особенно чуток сон Некуара. И потому, давясь, Лилиэда глотает слёзы и плачет молча. Плачет и прислушивается. Нет. Тихо. Никого, кажется, не разбудило её немое отчаяние. Озадаченная девочка слегка успокоилась. Слабейшая, почти неуловимая надежда повеяла на её воспалённую голову.
  
  Чуток сон Некуара. А если воин не слышит - значит, вмешался Ле-ин. Бог, о котором никто ничего не знает. О прочих - людям известно многое. Не всем - конечно. Но Лилиэду, Любимую дочь Повелителя Молний, почти с младенчества в тайное тайных с настойчивостью и долготерпением ведёт осторожный и строгий Му-нат.
  
  Мудрейший, возросший чуть ли не с младенчества при храме Че-ду, в ранней юности достигший высокого ранга Носителя Священной Бороды, при возмужании он был замечен Легидой. И те три ночи, которые ему подарила богиня, стали для Му-ната ночами откровений. Ибо ветреная богиня - среди любовных забав - беспечно выболтала жрецу очень многое о мире богов и предков. Выболтала столько, что Великий Че-ду, давно махнувший рукой на её бесчисленные приключения с богами, царями и даже неразумными тварями тёмных лесов и горячих степей, на этот раз разгневался всерьёз. Он до того жестоко избил Легиду, что та, когда настало время снова появиться на небе, вынуждена была от глаз смертных на несколько ночей укрыться за непроницаемой - из облаков - завесой. Он захотел, чтобы Де-рад (3), не дожидаясь сроков, немедленно забрал Му-ната к себе. "Никак не может женщиной рождённый столь много тайного нести в себе", - эти слова Великого Че-ду одна из Младших богинь шепнула на ухо своему возлюбленному, а он, разумеется, в секрете их удержать не смог.
  
  С этими словами согласились и Де-рад, и Мар-даб, и давно бы дыхание покинуло Му-ната, но вмешался Ле-ин. Конечно, достоверных слов Лукавого бога не знает никто - правда, по сомнительным слухам Ле-ин намекнул на древнюю клятву, которой все Старшие боги будто бы связали себя ещё до начала мира... но что это за клятва... и как ею по отношению к смертному может быть связан бог... тайна... и тайна великая... остаётся лишь смиренно сказать: Лукавому богу слава! Ибо без его воли не могло бы совершиться ни то, что совершилось уже, ни то, чему ещё предстоит быть. Слава Ле-ину!
  
  Му-нат остался среди смертных и своей мудростью помог одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду стать Повелителем Молний; ибо открыла ему ветреная Легида, что править народом бад-вар должен отнюдь не верховный жрец, не тот, кто после двенадцати равноденствий обязан в пламени костра предстать перед Че-ду и дать ему отчёт в своих делах, но править должен тот, кто сам повелевает огнём, и не медленным огнём костра, а быстрым небесным огнём.
  
  А как получилось, что новое имя и новая власть перешли к одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду - это другая история. Важно одно: Му-нат остался Первым другом Повелителя Молний - его советником и наставником Лилиэды.
  
  
  При мысли о Ле-ине отчаяние девочки не то чтобы прошло, но сделалось иным, не убивающим мгновенно. Вместо смерти наступило странное состояние - несхожее ни с одним из знакомых Лилиэде прежде.
  
  Всё будто бы остановилось. Остановилась кровь, остановилось сердце, остановилось время. И всё будто бы раздвинулось. Не стало стен её комнаты, не стало стен Дома и Города, не стало и той дальней, достигнутой одним лишь Тим-би-а-таном, (4) границы; границы соединяющей и разделяющей Небо и Землю. Не стало ни Земли, ни Неба. Исчезли и боги, и люди. А может быть, ни что никуда не исчезло, но просто потеряло знакомый облик? Другим всё сделалось - новым и непонятным. И имя этому головокружительно новому - Ле-ин. И что перед этим Великий Че-ду? И где ты, Великий Че-ду? Исчезло Небо - и ты исчез! Исчез - и зачем теперь тебе девственность Лилиэды?
  
  Увы, пришло время немного рассказать о тяжком преступлении Любимой дочери Повелителя Молний. Конечно же, не мелкий, случайный грех осквернения священного коврика поверг Лилиэду в отчаяние. Ей и раньше - по детской беспечности - случалось его совершать: так что же? Стоило рассказать об этом Му-нату и тот, исполняя обряд очищения, несколько раз совсем не больно стегал её плёткой, произносил нужные слова, брызгал на коврик заговорённой водой, и всё забывалось.
  
  Водились за Лилиэдой и куда посерьёзней грехи, даже и такие грехи водились, за которые любая другая перед богом, запрет которого осмелься она нарушить, предстала бы лично. Но и в этих печальных случаях Му-нат знал очистительные обряды. Правда, иной раз приходилось жертвовать сестрой или братом - и Повелитель Молний, радуясь или хмурясь, всегда соглашался. Не мог он (здесь его власть кончалась) пожертвовать самой Лилиэдой - ибо ей, Лилиэде, была назначена Великая Ночь. И этой долгожданной Ночью, соединившись с Че-ду (в образе её брата, Вин-ваша), Любимой дочери Повелителя Молний надлежало зачать Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана - того, кто поведёт народ бад-вар к бессмертной славе.
  
  (Из откровений Легиды Му-нат запомнил и это. Увы, многим великим замыслам воплощаться не дано...)
  
  Кошмар поразил Лилиэду четыре луны назад - и потому-то сегодня, нечаянно осквернив священный коврик, она мгновенно отдёрнула левую ногу, но как ни мгновенно, а всё-таки поздно. Че-ду наложил свой знак. И по нему Лилиэда поняла: рассерженный Грозный бог требует её к себе. Не медля. И дело не в том, что Че-ду, знающий, как велико легкомыслие женщин, подобного преступления простить бы не мог вообще - мог! Всякой другой оно стоило бы лишь нескольких капель крови, брызнувших на его, выделанную из драгоценного дерева, огромную (в два человечьих роста) статую в храме - при очистительном бичевании брызнувших. Всякой другой. И всякая другая, после этой отнюдь не чрезмерной жертвы, могла считаться очищенной. Всякая, но только не Лилиэда. Она, осквернившись, очиститься не могла. Ибо Великий Герой и Мудрец родиться мог лишь от соития бога с девой, а девой Лилиэда, увы, не являлась.
  
  Четыре луны назад - и всего за шесть до своего двадцать четвёртого равноденствия, до Великой Ночи - Луна-Легида похитила её разум. И тогда бы девочке отчаяться и ужаснуться было. Но прихотливо устроены люди. Все четыре луны - с той незабываемой ночи - опьянённая и оглушённая новым ни с чем несравнимым чувством, Лилиэда жила во сне. А знание того, что её счастье не может быть долгим, днём вызывало тихую тоску, а ночью рождало такую жажду, что её не утоляли самые пылкие ласки. (Не в чувственности, конечно, дело - у только-только достигшей половой зрелости было бы сомнительным предположить особенную чувственность; нет, жажда дочери Повелителя Молний распалялась одним лишь свирепым страхом.)
  
  И, разумеется, Лилиэда понесла. Понесла не от Че-ду и не Великого Героя Ту-маг-а-дана, а понесла от Некуара, и кого понесла - неизвестно. Легида ли тогда вмешалась и приняла образ Лилиэды или в него Мар-даб вселился, а может быть, в обоих воплотились боги и, тайное своё свершая, забыли вовсе двух ничтожных человеков. Как знать? И легче ли от этого Лилиэде?
  
  Боги не постоянны, боги капризны; они могут строить и разрушать, могут отнимать и дарить, могут ненавидеть друг друга, ссориться и мириться, устраивать заговоры, таить злобу - да мало ли что они могут! - но во всех случаях, всегда и за всё обязан платить человек. И платит он, обычно, жизнью.
  
  Это сравнительно недавно, за несколько поколений до Лилиэды, когда народ бад-вар, спустившись с гор, обрушился на изнеженных Жителей Побережья и, за исключением жрецов Ра-да-бада, истребив всех мужчин, а также, опьянённый кровью, всех мальчиков и всех непривлекательных женщин, от уцелевших он кое-что узнал о Ле-ине; узнал с изумлением, что боги во многих случаях допускают замену. А значит, необязательно всегда самому отправляться к ним с каким-нибудь важным делом: достаточно послать дочь или сына, и чаще всего - младенца. Младшим же богам вполне достаточно пленного или невольницы.
  
  Ещё узнал народ бад-вар, что Жители Побережья до того опустились в своей изнеженности, что даже и к Старшим богам крайне редко отправляли своих детей: если только глупая рыба почему-то переставала идти в сети, исчезали звери в лесах, и не давала земля плодов. И в конце концов терпению богов наступил предел - они разгневались и орудием праведной ярости избрали народ бад-вар. В той великой резне были перебиты все служители Ле-ина, а женщины и жрецы Ра-да-бада мало знали об этом загадочном, чужом и для их народа, боге.
  
  Сохранилось предание, что Жители Побережья, когда они ещё таковыми не были, а спустились с гор, как много позже спустился народ бад-вар, изумились прекрасному храму в малонаселённой стране. И в своём изумлении они не только не разрушили дивный храм - но преклонились перед Лукавым богом. (6) Преклонились, и со временем этот странный, мало требующий, но зато вездесущий бог главным сделался и у них самих; и под Ле-иновым - конечно же! - тлетворным влиянием в преступном небрежении пришельцы оставили исконных богов; и, получая всё меньше, разгневались боги предков, разгневались и уничтожили нечестивцев.
  
  Народ бад-вар не хотел повторять ошибку Жителей Побережья. Не хотел повторять... и всё же...
  
  ...не сменилось и трёх поколений, как верховные жрецы Че-ду, Мар-даба, Де-рада, Легиды, Данны, Аникабы, а также некоторых Младших, но влиятельных богов и богинь собрались на Большой Совет. Семь дней совещались они - от дней появления Легиды на небе до дней её полной славы. Смутил их мужество Лукавый Ле-ин. Не тем смутил, что ему пришлось отвести почётное место - несколько в стороне, но всё же в ряду со Старшими богами народа бад-вар - а тем смутил, что дерзостно поколебал их веру в необходимость лично, спустя три жалких равноденствия после посвящения, каждому из верховных жрецов предстать перед своим богом. Семь дней совещались верховные жрецы, семь дней вопрошали богов, и будто бы боги им разрешили не через три, а через... шесть... двенадцать... сорок восемь! - равноденствий являться лично, а так достаточно будто бы первенца от свободных мирян, а от жрецов: в каждое равноденствие по младенцу... Семь дней совещались верховные жрецы, и ещё семь дней убеждали свой недоверчивый народ.
  
  И дрогнули суровые сердца. Могучие вожди и неустрашимые воины, охотники и пастухи - все те, кто по первому требованию бога с загадочной улыбкой и отрешённостью в глазах бросались в пропасть, поднимались на костёр, подставляли горло под нож - все согласились на возможные замены. И у многих, наверно, мелькнула нечестивая мысль, что и своих детей они представят богам только в особо важных случаях, ну, а во всех других - откупятся пленным или невольницей.
  
  Лукав Ле-ин! Извилист путь его. Народ бад-вар не заметил, как встал на гибельную дорогу Жителей Побережья. Встал, не заметил, и зашагал: в неведомо, страшное - в иное.
  
  Да, зашагал, ибо на том же собрании, не расспросив как следует Старших богов, а довольствуясь туманными намёками одной Аникабы - ой ли, а не Ле-иновыми ли, с протоптанного пути сбивающими подсказками?! - постановили они ограничить Тайную Охоту, (7) разрешив её лишь в дни Великого праздника Че-ду, и не всего праздника, а тех только трёх ночей, когда Легида небо покидает и ищет приключений на земле. (И это против завещанного предками ежелунного вкушения свежерастерзанной человеческой плоти!)
  
  Пожалуй, единственное, в чём устоял народ бад-вар, это в вопросе о судьбе своего почётного правителя, верховного жреца Че-ду.
  
  По-прежнему каждые три равноденствия он был обязан лично - в пламени костра - являться к грозному богу. Надолго ли? Нет, к сожалению. Прошло немного времени, а срок пребывания верховного жреца на земле удвоился... и раз... и ещё раз... и так было до Му-ната, до его связи с Легидой, до полученного им откровения, до того, как власть над народом бад-вар перешла к Повелителю Молний. А вместе с властью перешла и почётная обязанность отправлять своих чад ко всем Старшим и даже некоторым Младшим богам и богиням. Обязанность, для прочих свободных ставшая уже непростительно лёгкой: ибо только первенцев они теперь отдавали Данне, а остальных детишек - лишь тогда, когда те нарушали какой-нибудь важный запрет одного из Старших богов; да и то, конечно, не без тайного вредительства Ле-ина, всё больше и больше распространялось пагубное поветрие очистительных обрядов.
  
  (Поветрие это почти не затронуло жителей Священной Долины, но об этом - в своё время.) И детей Повелителя Молний, за исключением, разумеется, Вин-ваша и Лилиэды, оно не коснулось.
  
  Потому-то - готовые в любое время отправиться в тяжкий путь - дочери и сыновья вождя мало чего боялись. Потому-то, ещё не умея толком разговаривать, ненавидеть они умели. И по странной прихоти все - и братья, и сёстры - ненавидели не сильного, отважного Вин-ваша. Нет, все ненавидели хрупкую беззащитную Лилиэду.
  
  Однажды, когда девочке не исполнилось ещё и четырнадцати равноденствий, две старшие сестры ночью прокрались в её комнатку - и за малым не задушили. В последний момент, услышав подозрительный шум, Му-нат успел-таки вырвать полумёртвую девочку из рук опьянённых яростью старших сестёр. Повелитель Молний тогда до того разгневался, что спровадил к Де-раду не только обеих преступниц, но и их мать - Редкозубую Тенбину.
  
  С этой-то памятной ночи и спит у единственного снаружи входа - за тонкой узорчатой ширмой - лучший воин Повелителя Молний, Непобедимый воин Некуар. С этой-то памятной ночи...
  
  Но мог ли даже осторожный и мудрый Му-нат предвидеть Легидин путь? Да знала ли и сама Легида свой путь через много-много равноденствий? А если даже и знала, то - по беспечности - легко могла оступиться. Легида ли сошла с пути, вмешался ли Мар-даб или Младшие боги замыслили зло - непоправимое совершилось...
  
  
  Открывшийся на пределе отчаяния, на границе между жизнью и смертью, ни на что не похожий Ле-инов мир нёс Лилиэде надежду. Не стало неба - и Че-ду не стало. Не стало моря - и Мар-даб исчез. Кому теперь и от кого родит Героя Лилиэда?
  
  И если всё открытое Ле-ином не доступным оказалось девчоночьему уму, то последнее упало зерном и проросло в её голове. Проросло и созрело, но достойного не принесло плода, а обернулось простенькой мыслью, что ценность многих норм и запретов весьма и весьма относительна. Вин-ваш ли, Некуар - не имеет значения. Теперь Лилиэда знает: отцом её ребёнка является Ле-ин. Почему именно Ле-ин? Но не может же, избранная самим Че-ду, понести от смертного?! Конечно, Некуар непобедимый воин, но он не может быть отцом Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана. (Гордыня, обошедшаяся впоследствии дочери Повелителя Молний, ох, до чего же дорого!) С другой стороны: Че-ду не мог принять Некуаров образ - и уж тем более вряд ли бы изменил назначенный срок.
  
  А если Мар-даб - допустим? Или - Де-рад? Однако мысль о Мар-дабе Лилиэде была противна - бог-Жеребец, исходящий немыслимой похотью! - о Де-раде же она старалась совсем не помнить; да и какая женщина за две луны до Ночей Тайной Охоты способна без содрогания вспомнить о существовании этого бога?
  
  Остаётся Ле-ин. Бедный Ле-ин! Несчастный Ле-ин! Интересно, что бы ответил он Лилиэде устами жрецов своего храма? Но, разумеется, не устами жрецов народа бад-вар: ибо бесстыжие эти самозванцы - по мнению большинства - только делают вид, что понимают его тёмные речи; нет, устами своих настоящих жрецов, тех, которых давным-давно в почти ненаселённой стране застали Жители Побережья; застали, но перенять от них смогли мало что. Ну, а народу бад-вар от этой мудрости и вовсе, считай, ничего не осталось - последние крохи её погибли вместе с мужами и жрецами Жителей Побережья. Осталось только имя - Ле-ин... Самый чужой, загадочный и непонятный из всех, существующих в мире богов...
  
  И почему бы ему ни быть отцом носимого Лилиэдой ребёнка?
  
  Ведь девочка ещё не знает, что Ле-ин ни чьим отцом быть не может. А раз не знает - то и обидеть его не обидит...
  
  "Ле-ин, Ле-ин! Пускай родится не Ту-маг-а-дан! Пускай не от Че-ду! Пьяна душа у Лилиэды тобой открытым новым знаньем! Ей всё дозволено отныне! Запреты потеряли силу!"
  
  
  Перерождённая Лилиэда медленно приходила в себя. Не взволнованная, не потрясённая, а именно перерождённая. Не может человек, за несколько мгновений испытавший и переживший столько всего, не умереть. И Лилиэда умерла. Но умерла она без воли и согласия Де-рада (8) и поэтому была вынуждена родиться снова. А значит, случившееся с ней можно смело назвать перерождением.
  
  Итак: перерождённая Лилиэда медленно приходила в себя. И первым её осознанным ощущением было - спасена! Да - спасена. Спасена - и не надо никому признаваться в своём страшном преступлении. Спасена, ибо знала теперь: без её воли и без согласия народа бад-вар ничего с ней Че-ду не сделает. Путь к этому богу лежит через костёр - и только через костёр. Велика, очень велика власть Че-ду, но остановить дыханье смертного он не может. Из богов такое доступно лишь одному Де-раду.
  
  Спасённая перерождением Лилиэда открыла глаза. Новые глаза. И новыми глазами она впервые посмотрела на мир. Вот спинка её ложа. Вот мягкая пятнистая шкура. Пятнистый пёстрый полумрак. Если бы не утренние лучи из крохотных - из-за возможного злодейства - окошек, то и совсем темнота. На полу, у самого ложа, коврик, при взгляде на который Лилиэда вздрогнула, ибо ужас от прикосновения к нему ещё не совсем прошёл. Но вздрогнула та, прежняя, теперь уже мёртвая Лилиэда, а новая, живая, дерзко поставила на него нечистую левую ногу. И ничего. Никакого знака - Че-ду отступил от девочки.
  
  Спасённая перерождением Лилиэда от радости захлопала в ладоши - из-за узорчатой ширмы вышел Могучий воин Некуар. Её Некуар. Некуар, в образе которого четыре луны назад на ложе Лилиэды явился Ле-ин. Некуар, чей образ не отделим теперь от образа Великого бога. Некуар, чьи поцелуи и ласки, освящённые именем Ле-ина, станут, если только это возможно, ещё желаннее, ещё горячее.
  
  (Увы, дочь Повелителя Молний знать не знала, что её страсть, распаляемая смертельным страхом, с исчезновением этого страха быстро остыла бы - по-прежнему, разумеется, всё продолжай идти. Вскоре, однако, всё завертелось так...)
  
  Перерождённая Лилиэда новыми глазами смотрела на своего - ?! - воина и, может быть, поэтому не сразу заметила: его взгляд устремлён вниз. В направлении этого взгляда скосив глаза, девочка покраснела: в то время как благословенная правая нога покоилась на ложе - нечистая левая нахально попирала священный коврик. Де-рад побери - это слишком! Нельзя быть такой неосторожной! Нельзя столь пренебрежительно относиться к дару даже и Младшего бога - не забыть бы о своём прегрешении рассказать Му-нату! Диг-ди-гид, конечно, не велика птица - насколько Лилиэда помнит, несколько поколений к нему не посылают даже невольников - но зачем же так, по легкомыслию и беспечности, сердить хотя бы и его: какой никакой - а бог. И уязвить, стало быть, способен: избрал же его Великий и Грозный Че-ду, чтобы переслать зловещий знак!
  
  (Девочка три раза сплюнула и нарисовала в воздухе указательным пальцем правой руки незамкнутый круг - детское колдовство, конечно, а помогает... немножечко... надёжнее всё-таки рассказать Му-нату...)
  
  
  Некуар поднял глаза. Поднял и заморгал, встретившись с Лилиэдиным взглядом. Тыльной стороной ладони провёл по своему лицу, но наваждение не исчезало. Не Лилиэда сидела перед ним. Не пугливая ненасытная девочка, с которой четыре луны назад - на погибель обоим! - свела их Великая Аникаба.
  
  В отличие от Лилиэды, Некуар с самого начала знал имя бога, вернее богини, расстроившей замыслы Грозного Че-ду. Знал, потому что Аникаба давно призывала его к себе. А он, связанный высоким доверием Повелителя Молний, не спешил на призыв богини. Но разве можно долго противиться желанию женщины? Поупираться немного - да, но коль скоро захотела она всерьёз...
  
  ...четыре луны назад, лишив его разума, Аникаба устроила так, что волей или неволей, а он перед ней предстанет - и скоро! Неволей... даже смешно! Будто Некуар, не будь он связан высоким доверием и ответственной службой, помедлил хотя бы мгновенье, услышав призыв богини! И что, спрашивается, Аникабе стоило подождать каких-нибудь десять лун - и он, Некуар, свободный от долга и службы, с радостью поспешил бы на её зов?! Нет, до чего же коварны и нетерпеливы женщины - смертные или богини, всё одинаково! И как, не задумываясь, походя, способны они разрушать высокие замыслы!
  
  Некуар мог понять, что судьба Лилиэды, ничтожной девочки, для Аникабы значила менее чем ничто, но как эта - отнюдь не беспечная, а вполне ответственная - богиня столь легкомысленно отнеслась к судьбе народа бад-вар?! Не могла же она не знать, что Лилиэда - тот сосуд, из которого, по замыслу Че-ду, должен был выйти Великий Герой и Мудрец Ту-маг-а-дан? Должен... был... нет! Некуар ещё поговорит с Аникабой! Это сейчас она для него богиня, а когда своекорыстный замысел ошалевшей от страсти бабы увенчается успехом и Некуар - наконец-то! - станет её возлюбленным, о, тогда она узнает, что значит дразнить настоящего воина!
  
  (Извечная мужская самонадеянность: хоть и богиня - а женщина!)
  
  И Некуар терпеливо ждал своего времени.
  
  И если бы не Лилиэда... не развратная эта девочка... четыре луны назад посмевшая от него зачать... девочка, которую он не любил и любить не мог... и не только - из-за заждавшейся богини...
  
   ...на кровавых и грязных дорогах войны разные женщины прошли через Некуаровы руки: невольницы и свободные, и свободные, ставшие невольницами, и невольницы, получившие свободу - и никогда могучего воина не привлекали лилиэдоподобные полудевочки. Нет, ему нравились женщины сильные, способные постоять за себя, ему нравилось обладать ими после яростного сопротивления, сопротивления, сломить которое требовала его природа, природа бойца - всегда и во всём бойца. И полученными в такой борьбе царапинами и укусами Некуар гордился не меньше, чем настоящими боевыми шрамами. А порой попадавшие в плен лилиэдоподобные полудевочки годились, по мнению воина, только для жертвоприношений. Так было... Но четыре луны назад он по воле или - вернее! - по нетерпению Аникабы лишился разума, пришёл на ложе Лилиэды, и с нею лёг, и на народ бад-вар упала беда.
  
  Да, Лилиэду Некуар не любил... не любил... но почему же четыре предыдущие луны он каждую ночь приходил и ложился с нею?.. когда Аникабе - для исполнения своего коварного замысла - вполне бы хватило одной? Да, та безумная первая ночь от богини, а остальные - они от кого?
  
  Некуар ищет разгадку. Некуару не по себе. Его голова, не приспособленная для решения столь мучительных отвлечённостей, разламывается: путаница, сумбур, шевеленье тьмы и - молнией! - страшная мысль: "А что если Великая богиня разжечь разожгла огонь, а водички - дабы его погасить - не приготовила?!"
  
  Но и не только это: глядя на Лилиэду, воину впору и вовсе лишиться разума - на Лилиэду?.. дочь Повелителя Молний?.. очаровательную губительницу высоких замыслов?.. (будто бы одна только девочка виновата в случившемся!)... знакомое тело, знакомые волосы, знакомое лицо... впрочем, лицо... его, пожалуй, не назовёшь знакомым... и не только потому, что самое родное лицо никогда не бывает совсем знакомым... нет, сейчас лицо Лилиэды казалось особенно чужим ...
  
  ...не её эта складка на лбу, не её припухшие слегка растрескавшиеся губы, и нос как будто не её, но главное - глаза! Глаза не только не её, но, что особенно сбивало Некуара с толку, вообще - не человеческие глаза. И даже не глаза вообще - ибо таких глаз не может быть ни у смертного, ни у зверя, ни у морского гада. Нет, не глаза это, а два чёрных, опушённых ресницами провала - чёрных, бездонных, но и светоносных, но и кипящих; нет, не глаза это, а два источника чёрного - не земного! - света.
  
  И Некуару открылось всё. Не Лилиэда ему протянула руки. Не Лилиэдины глаза сжигали, но и дарили другую жизнь. Не захотела ждать Великая Аникаба! Ни десять лун, ни две, ни одну - ни дня! Прошедшей ночью наступил предел её терпенью. И по примеру легкомысленной Легиды она сошла и приняла образ Лилиэды. И как только могла эта - отнюдь не ветреная, но лишку скорее строгая Аникаба! - так низко пасть?!
  
  Некуар понял всё. Он весело подошёл и как-то слишком небрежно запустил огромную пятерню в густые, чёрные волосы Лилиэды - и растрепал их, и перепутал. Чьи волосы - девочки или богини? И кто улыбнулся в ответ на эту, небезопасную в общем (9) ласку: дочь Повелителя Молний или сама Великая Аникаба? Для Некуара - после его открытия - это имело уже десятое значение; ибо, пав, Аникаба утратила власть над ним. А до праздника Че-ду оставалось ещё предостаточно времени. И всё это время - каждую ночь! - он может ложиться с Лилиэдой, ничуть не терзаясь тем, что изменяет богине.
  
  Знает теперь Некуар: и Аникаба, и Лилиэда - это одно. Богиня-девочка, и девочка-богиня. И девочка, ставшая богиней, не девочка уже для Некуара. Не видит Некуар ни её худобы, ни детской слабости. Да, Лилиэду, не изменив своей природе, Великий Воин полюбить не мог... но если в девочку воплотилась богиня... нет! Теперь он не променяет её ни на одну из самых соблазнительных наложниц, ни на одну из самых сладострастных, самых свирепых жриц Кровожадной Данны!
  
  Некуар держал руку на голове дочери Повелителя Молний и чувствовал, как в него переливаются тепло и трепет Великой богини. А может быть - тепло и трепет Лилиэды?
  
  Несколько блаженных мгновений постояв так, воин убрал свою руку и, стараясь быть суровым, указал Лилиэде на её, может быть и случайное, оскорбление Диг-ди-гида. Но то ли голос подвёл могучего воина, то ли память о беглой, но обжигающей ласке - выговор вышел разбавленным водицей: тихонечко рассмеялась девочка - тихонечко, но так призывно и многозначительно, что Некуару снова захотелось подойти к ней. И невесть каким бы новым безумием могло всё обернуться, если бы, не без труда собрав остатки долга, Некуар поспешно не отступил за ширму.
  
  Не ведал воин, что смех и радость Лилиэды - не смех и радость Аникабы; и её новые глаза зажжены не пламенем богини, а страшным светом нового рожденья.
  
  Отойдя от девочки, Некуар быстренько овладел собой и, соблюдая должные церемонии, сообщил Му-нату, что дочь Повелителя Молний проснулась и желает его видеть.
  
  
  * * *
  
  
  Оставшись одна, Лилиэда, насколько ей позволяли перенесённые ужас и отчаяние, постаралась принять свой обычный вид. Понимая, что и её голос, и её глаза едва ли не всё откроют проницательному жрецу, дочь Повелителя Молний, не поднимая лица, будто бы в смущении от содеянного, молча указала на свою левую ногу, а затем - на священный коврик. И, как обычно в подобных случаях, каждым своим движением подчёркивая раскаяние и трепет - слегка преувеличенное раскаяние и чуть нарочитый трепет - дочь Повелителя Молний прильнула животом к густому пятнистому меху. И, как обычно в таких случаях, Му-нат взял плётку - и, как обычно, Лилиэда почти не почувствовала боли.
  
  Правда, она заметила, что жрец стегал её и дольше, и сильнее необходимого, а затем - зачем бы? - растёр пострадавшее место какой-то резко пахнущей мазью. Но даже серьёзность, с которой Му-нат потом кропил по углам водой и шептал древние слова могучих заклинаний, ничего не открыла девочке. Впрочем, в том её состоянии - не мудрено. Мало того: и то, что в комнатку жрец внёс треножник с горящими углями (символ мужского естества Че-ду) и окурил её густым дымом - ничего не открыло дочери Повелителя молний. И даже после, когда, уходя, он приказал ей одеваться самой, не призывая на помощь невольниц - всё ещё ничего не открыло девочке. И только обёртывая вокруг бёдер белую тонкую ткань, она почувствовала неловкость: будто бы сзади, там где стегал Му-нат, её касалась тёплая шершавая рука. Удивлённая, но по-прежнему всё ещё ничего не понимающая Лилиэда развернула намотанную было ткань и провела ладонью по затвердевшей и липкой коже - отстранённо, будто чужую, оглядела свою руку, и только тогда размазанная по ладони кровь открыла дочери Повелителя Молний всё. Не Диг-ди-гиду была посвящена эта кровь - для второстепенного бога роскошь! - и очистительный обряд совершился, разумеется, не для него.
  
  В любом другом состоянии треножник, угли и благовонный дым на верную мысль навели Лилиэду сразу бы: обряд священного бичевания, обряд очищения перед Великим Че-ду над ней, над дочерью Повелителя Молний, только что исполнил жрец. А она, рождённая заново, глухая ещё и слепая, приняла этот священный обряд за знак обычной вежливости в отношении Диг-ди-гида. (Извинение, конечно, не единственное: очищение - вопреки обычаю - было Му-натом совершено не в храме, а в комнатке, так сказать, келейно.) Теперь - правда, вслед! - Лилиэда вспомнила: прежде чем окурить её благовонным дымом жрец поднёс тонкий жалящий конец плети к пламенеющим угольям - и в треножнике зашипело. Это Великий Че-ду - явив неслыханную милость? - принял её, Лилиэдину, кровь. Тогда, стараясь скрыть от Му-ната и преступление, и перерождение, ни на что постороннее девочка не обращала внимания: но теперь, при виде размазанной по ладони крови, дочери Повелителя Молний открылось всё. На миг воскресла прежняя отвратительно преступная Лилиэда - воскресла и умерла, умерла и воскресла - и великое облегчение, но и великое изумление узнала она теперь. Такое великое изумление, что в прежней - до перерождения - жизни оно могло бы лишить девчонку разума.
  
  Му-нат только что, не говоря ни слова, совершил над ней обряд очищения! Над ней - как над всякой другой!
  
  Что-что, но это не укладывалось в Лилиэдиной голове - чего-чего, но этого быть не могло не только наяву, но и в самом радужном сне! Если жрец как-нибудь узнал о её преступлении, то не знать, что очищение для неё немыслимо, он, конечно, не мог: кому, спрашивается, как не Му-нату ветреная Легида выболтала тайну высокого предназначения Лилиэды, тайну рождения Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана - тайну судьбы народа бад-вар?!
  
  Если же о преступлении Лилиэды жрец не знал, то с какой стати он стал бы совершать над ней священный обряд? Ну, а если помстилось и Му-нат, раздражённый её беспечностью - сколько же можно, в конце концов, гневить по пустякам хотя бы и Младшего бога! - просто-напросто наказал девчонку? И очищение - всего лишь смертельно желанный плод её воспалённого воображения? А треножник с угольями? Малопонятные заговоры и заклятья? Ей же, напротив, жрец не сказал ни слова! А ведь наказывай он набедокурившую девочку - разумеется, не молчал бы: сёк бы и выговаривал, чтобы запомнилось ей покрепче! И ещё: Му-нат никак не мог не заметить, что боли она не чувствовала, а если так - что было толку её наказывать?
  
  В конце концов от всего пережитого впав в лёгонькое отупение, дочь Повелителя Молний на всё махнула рукой и полностью - а что ещё оставалось делать? - доверившись Ле-ину, обернула бёдра развёрнутой было тканью. Теперь она знала, что вездесущий Лукавый бог, будучи сотворцем носимого ею ребёнка, не даст совершиться беде.
  
  И потому, как только тонкое полотно скрыло следы священного бичевания - а девочка себя таки убедила, что получила не заурядную порку - Лилиэда дерзко нарушила последний приказ Му-ната и позвала на помощь невольницу. Впрочем, теперь она понимала: на это её своеволие жрец не рассердится - его приказ вызван, скорее всего, желанием оградить её от ненужных вопросов и избавить от унизительной для дочери Повелителя Молний лжи. Одеться же самостоятельно было трудно - многочисленные украшения: ожерелья, браслеты, кольца надевались в строго определённом порядке, причём, не постоянном, а меняющемся каждую луну. Не говоря о невероятно сложной причёске; и не Лилиэдино дело помнить этот порядок, а дело её невольниц - особенно старшей, Шидимы.
  
  
  
  2
  
  
  
  Му-нат вышел в немыслимом смятении. Знал он или не знал о страшном преступлении дочери Повелителя Молний? Раньше догадывался - теперь, увы, знал. Знал, но очень хотел не знать. Может ли человек вместить в себя знание разрушающее надежды, терзающее душу - унижающее и оскорбляющее его?
  
  Входя к Лилиэде, на что-то (на чудо?) жрец ещё немного надеялся - вопреки опыту, наблюдательности и, главное, посасывающему сердце гнусному червячку. Три луны назад ему - как-никак, а служителю обманутого девчонкой бога! - с трудом удалось связать в себе страшную правду о падении дочери Повелителя Молний. С очень большим трудом - каждый день, к сожалению, укрепляясь в своём ужасном подозрении... И сегодняшнее смятение Лилиэды, как она его ни старалась скрыть, не ускользнуло от Му-ната. Впрочем, и без кошмарного подозрения всё её поведение наводило на нехорошие мысли: явно виновна в чём-то, явно - по-детски неловко - пытается что-то скрыть...
  
  Ах, если бы только это! Детская - пусть даже самая скверная! - шалость: увы, до поры повзрослела девочка... К сожалению - не на столько, чтобы суметь соврать по-взрослому. То, как она безуспешно прятала своё лицо, как молча указывала на левую, якобы осквернившую священный коврик, ногу - сомнениям это, для Лилиэды хоть сколько-то благоприятным, места, увы, не оставляло: всё уверяло жреца в кошмарном его открытии, и, может быть, впервые Му-нат не знал, как ему следует поступить. Не знал, ибо чувствовал: заговори он сейчас с девчонкой - даже от имени своего повелителя, Великого бога Че-ду - она ему не ответит; не ответит, ибо сегодняшней ночью испытала и пережила нечто не человеческое, нечто похожее на пережитое им самим в три незабываемые ночи свиданий с Легидой.
  
  А то, что Лилиэде не прибавилось мудрости?.. а почему он уверен в этом?! Ведь хитрости - хотя многие их и не различают - не равнозначна мудрость! Нет, с Лилиэдой явно что-то не то... И преступление - а в том, что оно всё-таки состоялось, увидев, как дочь Повелителя Молний прячет лицо в шкуру снежного барса, окончательно перестал сомневаться жрец - объясняет пускай и многое, однако не всё. И разгадывать её загадки... в то время, когда, едва глянув на девчонку, потерял уверенность в себе... Лилиэда - или Че-ду?.. девчонка-преступница - или обманутый ею бог?.. не завидный, по правде, выбор... что ни выберешь - всё не то... и?..
  
  ...в какой-то неуловимый миг жрец ощутил нездешнее дыхание и сразу же понял: не до истины! Лучше всего сейчас, ни о чём не расспрашивая, исполнить долг по отношению к Диг-ди-гиду. Самое разумное, не мудрствуя зря, принять предложенные девчонкой незнакомые правила незнакомой игры.
  
  И Му-нат честно попытался их принять: осквернён Диг-ди-гидов коврик - что же? Лилиэдой - по беспечности - совершаемый часто грех... немножечко замаравшуюся, легко от него очистить... но... уже после, когда уже всё совершилось и стало поздно, мысленно возвращаясь назад, жрец изумился глубине своих заблуждений: ему (наивному!) казалось, будто в комнате только он и девочка - однако, забывшему о неземном, неземное ему напомнило... ведь давно не мальчишка, чтобы ввязываться в предложенную девчонкой игру... однако - ввязался... а Лукавому богу - задним умом сообразил Му-нат - именно это и надо было! Незримым своим присутствием отвлечь, соблазнить - и... последовавшая затем измена Великому и Грозному богу Че-ду явилась вполне прогнозируемой! Особенно - учитывая неосознанную слабость, питаемую жрецом к Любимой дочери Повелителя Молний! А что повлияло более: Лукавый советчик или преступная эта слабость - не суть. Главное: поколебалось Му-натово мужество, разум затмился - немыслимое предательство совершилось. И до чего же быстро - и незаметно! - рассыпалось стройное здание норм и запретов, правил и исключений из них, здание, на возведение которого так много времени и труда затратили и боги, и люди, и даже Древние Могучие Силы.
  
  Рассыпалось в тот момент, когда, завершая обряд очищения, Му-нат, несколько раз легонько стегнув Лилиэду, собрался уже побрызгать заговорённой водой - и... передумал! Может быть, из самых благих побуждений, но, скорее всего, уже полонённый Ле-ином, жрец почему-то решил, что девочка заслуживает строгого наказания: плётка в его руке словно бы ожила и, просвистев, очень чувствительно ужалила нежную кожу.
  
  Му-нат знал, что Лилиэда, не имея на то важных причин, не стала бы молча терпеть подобную боль - но сейчас она даже не вздрогнула. И в этот, наверное, момент пагубная власть Ле-ина полностью овладела волей жреца. Зная, что от следующего удара след останется надолго, он старательно прицелился и изо всей силы хлестнул по её беззащитному заду - так хлестнул, чтобы этот след был невидимым под закрывающей чресла и бёдра тканью. Выступила кровь, но Лилиэда не вздрогнула даже и теперь.
  
  Му-нат затрепетал, посмотрев на распущенные по плечам и спине густые чёрные волосы дочери Повелителя Молний. Ведь, убедившись, что девочка не только не чувствует боли, но даже и не удивлена, он её волосы обязан был немедленно убрать: соорудив сложную причёску, опасные Силы опутать лентами, закрепить острыми заколками - словом, связать покрепче! А он? Взялся за очищение грешницы, совсем упустив из вида, что она надлежаще не прибрана! И?! Не поздно ли он спохватился? Ведь не просто неземные - пусть даже угрозливые - но всё же достаточно безразличные Силы сейчас затаились в них! Нет, эти густые спутанные пряди сделались обителью бога. И жрец знает его имя. Да и не надо особой мудрости, чтобы знать имя того, кто может одержать верх над Великим и Грозным Че-ду. Он может... (10)
  
  ...но... на памяти народа бад-вар не было, кажется, случая, когда бы вмешательство Ле-ина расстраивало замыслы других богов? Не было? А как же он сам, Му-нат - с выболтанными ему Легидой сокровенными тайнами?!
  
  Лукав Ле-ин. Извилист путь его. И, поколебленный уже давно - и чарами Легиды, и от себя скрываемой слабостью к Лилиэде, и странной мудростью чужеземного бога - жрец окончательно пал. Неслыханное предательство, жертвой которого стал Великий и Грозный Че-ду, совершилось. И это ещё не всё. Сокрытием ужасного преступления дочери Повелителя Молний предав Громовержца-бога, Му-нат на этом не остановился: нет, за предательством последовало святотатство.
  
  Будто бы и не Лилиэда лежала перед ним. Будто бы и не в своей комнате. Будто бы это в храме Че-ду нуждающаяся в очищении женщина прильнула к статуе Великого бога, и Му-нат особенным, употребляемым только для этого бичом несколькими точно рассчитанными ударами рассёк кое-где её кожу - так, чтобы пролитой крови было достаточно, чтобы вымазать детородный орган Великого бога. Это необходимая замена той крови, которую проливает женщина, впервые - по легкомыслию! - познавшая мужчину не у ворот храма. (Изначально: на алтаре любого - не обязательно Старшего - бога, но подробнее об этом чуть позже.) И этого - для всякой другой - достаточно. Но сейчас-то перед Му-натом находилась не случайная грешница - нет, Лилиэда. Та самая Лилиэда, чью первую кровь Че-ду (в образе её брата Вин-ваша) должен был пролить лично, и - хуже того - та самая Лилиэда, чьё чрево уже вынашивает смертельно опасный плод.
  
  Но паденье Му-ната уже совершилось. И гнусность его безмерна. Будто и не Лилиэда перед ним. Будто и не в своей комнатке. Будто в руке у него не обыкновенная плётка, а священный бич. (Впрочем, для совершаемого сейчас немыслимого кощунства вполне подходит и плётка.) Несколько сильных ударов - и крови для жертвоприношения уже достаточно. А если так, то почему бы и треножнику с углями не заменить фаллос Че-ду? А все нечистые, все тёмные заклинания - почему бы и их не употребить для мерзкого обмана Великого бога? А запретное, хранимое от начала мира и избранному избранным передаваемое знание? То страшное, то прельстительное знание, которое в некоторых случаях даёт власть над волей бога - и его в своём ужасном падении использовал жрец! (11)
  
  Отречение совершилось. Отвратительную пародию на обряд очищения дополнило запретное, проклятое и караемое немедленной смертью колдовство. Даже Му-нат, неутомимый искатель и прилежный хранитель драгоценных зёрен тайного знания, очень удивился тому, что после совершённого им святотатства земля не разверзлась, не обрушилось небо или, как наименьшее зло, его сразу же не покинуло дыхание.
  
  Выходя, жрец приказал Лилиэде одеваться без посторонней помощи, опасаясь, что в теперешнем своём состоянии беспечная и - обыкновенно - очень неважно лгущая дочь Повелителя Молний не сможет должным образом пресечь любопытство невольниц. Поэтому, выходя хоть и растерянным, и потрясённым, за ширмой Му-нат всё-таки задержался: приглядеть за Лилиэдой и в случае надобности помешать ей совершить какой-нибудь неосторожный поступок. Он видел, с каким удивлением девочка разглядывала размазанную по ладони кровь. Он видел, как она изумилась, догадавшись о смысле совершённого им обряда. Он видел, что на этот раз обычно легкомысленная девчонка проявила должную осторожность и собрался уже выйти в примыкающий к комнате огороженный дворик, но тут он - впервые за сегодняшнее утро! - увидел её глаза. Глаза Лилиэды. Зажжённые перерождением глаза. Надо ли говорить о впечатлении, произведённом ими на чуткого наблюдательного жреца?
  
  Потрясённый, долго стоял Му-нат, впитывая в себя чёрный свет Лилиэдиных - преображённых! - глаз. Времени для него не стало. А когда оно возвратилось - Му-нат о девочке знал уже всё. И не о только уже случившемся, но и о том, чему ещё предстоит быть. Смятение наконец-то оставило жреца. Он теперь знал: и преступление дочери Повелителя Молний, и его кощунственное святотатство имеют свой высший, уму недоступный смысл.
  
  
  * * *
  
  
  Шидима, повинуясь Лилиэдиному зову, почти бесшумно проскользнула в комнату. И чуть удивилась, застав дочь Повелителя Молний уже немного одетой. Впрочем, решив, что для девочки наступили ежелунно насылаемые Легидой дни строгого затворничества - а наступить им было бы уже и пора - Шидима достала из разрисованного сценами любовных похождений Мар-даба ларца соответствующие этим опасным дням украшения. Лилиэда (до срока-то да попасть в нечистые!) вспылила и уже была готова закатить невольнице затрещину, но задержала руку, сообразив, что в её состоянии несколько дней одиночества - подарок судьбы, и пренебрегать им не следует. Сделав вид, что она рассердилась на Шидиму будто бы из-за сломанной красивой подвески, дочь Повелителя Молний велела её заменить и не спеша стала надевать на себя украшения, подаваемые невольницей.
  
  И тут же поблагодарила про себя Лукавого бога, внушившего ей замечательную мысль: сказаться нечистой. (До своего перерождения столь опасная выходка девочке, конечно, и в голову не могла прийти, но взявшему на себя ответственность богу - слава!) Ведь, помимо всего остального, в этом состоянии и украшений носить полагалось меньше, и причёска куда как проще - одевание, значит, времени займёт чуть-чуть, и скоро ей можно будет остаться одной. (Не следует, впрочем, думать, будто Лилиэде не нравилось украшать себя - нет, такое извращение женской природы было отнюдь не свойственно дочери Повелителя Молний.) Время, затраченное на перебор украшений, потерянным временем обычно она не считала, но сегодня, сейчас, ей поскорее хотелось остаться одной. Верней, не одной, верней - наедине с Ле-ином... Лилиэда будто бы всей кожей чувствовала: бог, спасший её от гибели, находится рядом, тут, в этой комнате, и невидим только потому, что не желает показываться кому не надо.
  
  Невольница наконец-то справилась со своими делами - до чего же бывает удобно в нужный момент суметь сказаться нечистой! - и Лилиэда, разумеется, против всех правил, приказала Шидиме принести вкусный, обильный завтрак. А чтобы избежать ненужных расспросов - а нечистой еда полагалась скудная - сослалась на сильную слабость. (Чему-чему, а лгать сегодняшнее перерождение девочку научило прекрасно! Одним только видом она сумела солгать Некуару. Молчанием - попыталась Му-нату. Неудачно - как ей было показалось, однако, с изумлением убедившись, что жрец не просто принял её ложь, но и ответил своей, не менее преступной, обрадовалась и решила: если Великому богу угодна такая ложь - значит она священна. Так неужели же, в любое мгновение ожидая своего спасителя, дочь Повелителя Молний согласится предложить ему жалкий завтрак нечистой затворницы? Нет уж!
  
  И, наслаждаясь вновь приобретённой способностью - !!! - с весёлой дерзостью Лилиэда приказала Шидиме принести кувшинчик лучшего (выдержанного аж трижды по семь равноденствий!) вина, будто бы назначенного ей Му-натом. А осмелится она сомневаться или нет, попытается или не попытается выведать у Му-ната причину неслыханных требований женщины, отмеченной Легидиной нечистотой - её, Лилиэду, это нисколько не волновало. Слава Ле-ину, Му-нат с ней заодно, и уж, конечно же, осторожный жрец не только туповатой Шидиме, но и самому Повелителю Молний ни взглядом, ни словом, ни жестом не подарит ни малейшего намёка на хранимую им тайну.
  
  На некоторое время оставшись одна, Лилиэда постаралась приготовиться к свиданию с Ле-ином. Её никто не учил, как надо принимать Старшего бога, но врождённый такт, а может быть, врождённая беспечность говорили девочке: чем проще - тем лучше. Поэтому, в ожидании заказанного завтрака, она только тщательно расправила прекрасную шкуру снежного барса, поменяла изголовный валик и уселась, скрестив ноги, на доставивший столько треволнений драгоценный коврик. Справедливо считая, что сейчас гораздо важнее привести в порядок свои мысли - чем комнату.
  
  Наконец-то Шидима закончила все приготовления к обильному завтраку, и Лилиэда невольницу наконец-то выслала - наказав объявить о своей осквернённости. Дочь Повелителя Молний не могла, естественно, знать, как и когда явится ей Ле-ин - а поэтому лучше, чтобы никто пока не входил в её комнату.
  
  Всё. Все приготовления закончены, Лилиэда осталась одна - однако Великий бог медлил, зримого образа не принимал, но его присутствие чудилось дочери Повелителя Молний во всякой полутени, во всяком пятнышке света: девочка терпеливо ждала своего бога. Ле-ин медлил, зримого образа не принимал, но зато его сила понемногу передавалась окружающим Лилиэду предметам. И они оживали. Почти незаметно для глаз.
  
  Сначала в дальнем, плохо различимом углу комнаты будто бы шевельнулась высушенная особенным образом голова одного из враждебных когда-то Повелителю Молний Вождей - и голова Редкозубой Тенбины в ответ ей кивнула будто бы. Качнулась подвешенная к потолочной балке объёмистая связка шкур. Это души зверей услышали бога. Скрипнула узорчатая ширма. Сдвинулся кувшин с вином. Приподнялась немного прикрывающая большую миску с вкусно пахнущей тушёной козлятиной тяжёлая глиняная крышка. Опрокинулась скамеечка. Звякнул медный ножичек. (12) Это души вещей услышали бога. И наконец, потрескивая, на голове у Лилиэды поднялись дыбом и зашевелились волосы. Ле-ин пришёл.
  
  Дочь Повелителя Молний будто бы видит его. Но - смутно. Перед глазами светлое, не имеющее формы пятно. Непередаваемо светлое - светлее самого солнца! - но всё ничуть же не слепящее. И мир сошёл на Лилиэду. Блаженный покой, а с ним пронзительная нежность и высокая неземная любовь коснулись её души. И зазвенела душа в ответ. Тетивой волшебного лука зазвенела душа Лилиэды. Неслыханно никогда и никем мелодией в ответ зазвучала её душа. И новое, ни с чем не сравнимое чувство овладело девочкой. Несравнимое и невыразимое на скудном, печально несовершенном человеческом языке.
  
  Звенит душа у Лилиэды. И недавнее, на предела отчаяния, на границе между жизнью и смертью, ниспосланное ей откровение сейчас подтверждает Ле-ин. Звенит у девочки душа. И краткий миг свиданья с богом равен - по самому скромному счёту - вечности.
  
  Вечности - ибо в этот краткий миг Лилиэде открылось всё. И уже бывшее, и то, чему ещё только предстоит быть. И среди прочего - к немалому удивлению девочки - что отцом носимого ею ребёнка является отнюдь не Ле-ин, а, как это ни странно, обыкновенный смертный, обыкновенный непобедимый воин Некуар. Впрочем, слегка унизительным это не льстящее знание могло быть раньше - до свидания с богом. Теперь Лилиэде это совсем не важно - ведь уже сегодня Великий воин оставит земные пределы: за уходящим солнцем вслед уйдёт на запад - к Аникабе. Но и это Лилиэде теперь не важно: из бывшего - ничего ей теперь не важно.
  
  Свет постепенно гаснет. Ле-ин удаляется. Дочь Повелителя Молний остаётся в комнате одна. И начинает - нет, далеко не сразу - различать окружающие предметы. Видит, что завтрак не тронут богом - и улыбается недавней своей наивности. Есть Лилиэде не хочется. Несколько неторопливых глотков сладкого густого вина - и обессиленная девочка падает на низкое ложе и на недолгое время покидает привычные земные пределы: она, кажется, всё же сгорела на очистительном костре. И пусть его пламя питали не сухие дрова, пусть, обугливаясь, не шипела Лилиэдина плоть - пережитые ею ужас, смерть и новое рождение сделали этот костёр таким же палящим, как и любой другой.
  
  
  * * *
  
  
  "Некуар должен умереть, - с этой "глубокой" мыслью жрец вышел от Лилиэды, - Некуар обязательно должен умереть на закате солнца", - и Му-нат уже знает, какой смертью умрёт непобедимый воин. Нет, не убийство колдун затеял, но великое испытание - для Некуара, Лилиэды и самого себя. Испытание - да; но знает жрец: ни ему, ни девочке не время ещё уходить в запредельные страны, а Некуару - пора. Пора, ибо Великая Аникаба давно его ждёт к себе. Любовь Великой богини к Непобедимому воину - никакая ни для кого не тайна: ну, а Му-нат от самого Некуара знает об этой страсти. И более: он сам, а не кто-то другой, затратив уйму усилий, сумел запретить воину сразу же, не откладывая, откликнуться на зов Аникабы. Это ещё счастье - благоприятное стечение обстоятельств, о котором несколько позже - что, прежде, чем отправиться в путь, воин открылся ему. И только напоминание о высоком доверии, оказанном Некуару Повелителем Молний, смогло среди смертных задержать его на несколько равноденствий - равноденствий, для воина невыносимо долгих.
  
  Ах, лучше бы не задерживало! Каким же наивным вздором видится это - в свете свершившегося - сегодня, но тогда-то! С какой гордыней тогда возомнил Му-нат, что судьба народа бад-вар находится в его руках! И совсем уже в тайне: "А руки-то его - очень ещё ничего пока! Очень даже не плохо работают необходимую работу!"
  
  Ибо коварных и беспощадных Лилиэдиных сестёр и братьев жрец знает прекрасно! Знает: поспеши Некуар на зов Аникабы - дни беззащитной девочки сочтены. И дело не столько в том, что Некуар могуч и непобедим: у Повелителя Молний триста готовых на всё наёмников, и силу одного Некуара вполне бы могла заменить объединённая сила нескольких - однако незаменимы его преданность и неподкупность. А братья Лилиэды не только отважны и кровожадны, но и вероломны, хитры, ловки. И много ещё коварнее, и несравнимо ещё хитрее её многочисленные сёстры. Да, сильных и храбрых воинов у Повелителя молний вполне достаточно, но таких, как Некуар, беззаветно преданных, нет среди них, к несчастью: а одних лишь силы и храбрости зачастую бывает мало...
  
  Давно уже, поддавшись лукавству чужого бога, первобытную добродетель утратил народ бад-вар. Искуситель Ле-ин прельстителен. Извилист путь его. Ведь никто иной, как этот пришелец, внушил если не всему народу бад-вар, то его значительной, осевшей на Побережье части гибельную мысль: не торопиться своих детей (разумеется, кроме первенцев) отсылать ко всякому Старшему, поманившему, возможно, по какой-нибудь мимолётной прихоти, богу - мол, жертва жертвой, но, прежде чем её приносить, очень невредно подумать: а действительно, эта ли жертва угодна богу? Ну, а, как известно, стоит задуматься...
  
  Но наибольший, пожалуй, вред принесло противоестественное поветрие очистительных обрядов. Это сейчас всякая, не должным образом утратившая невинность, жертвует богу несколько капель крови - и тем очищается. Раньше Грозный Че-ду принимал только кровь девственниц, познавших мужчин у ворот храма - в привратном, вернее, огороженном, но открытом Небу приделе. (Вообще-то - на алтаре всякого почитаемого бога или богини, но этот древний обычай сохранился в чистоте только у жителей Священной Долины. Значил он нечто другое, чем в Городе, и его нарушители не моли очиститься - ни преступница, ни овладевший ею безумец. Но это - в Священной Долине; в Городе, непомерно возвысившись и всякую деву ревниво пожелав себе, Великий Че-ду остался в конце концов почти ни при чём. Да, он добился сначала, что дева, соединяясь с мужчиной у ворот храма, соединялась тем самым с ним. Но это - сначала... Переиначенный, и этим оторванный от глубинных, питавших его ручейков, древний обычай увял: если оплодотворение девы теряет связь с Могучими Изначальными Силами и становится прихотью бога - то, спрашивается, на что ещё можно надеяться? Ведь скоро, всего через несколько поколений, является нечестивая мысль: а так ли уж обязательно подчиняться единственной, пусть даже высочайшей, воле?.. Сомнения порождают небрежность, а от небрежности до пагубного поветрия очистительных обрядов расстояние совсем уже незначительное.)
  
  Пример этот вовсе не единичен. Во многих других случаях, в тех случаях, когда раньше перед разгневанным богом предстать было необходимо лично, теперь совершается тот или иной очистительный обряд - и будьте любезны! Плоды непростительного легкомыслия уже налицо! Возможность откупиться от законных требований бога породила кощунственную мысль о возможности ему соврать. А солгавший богу - человеку солжёт не задумываясь.
  
  Потому-то, хоть и много воинов у Повелителя Молний, а заменить Некуара некем. И, как ни прискорбно, Му-ната в первую очередь тревожило именно это... Ни падение Лилиэды, ни только что совершённое им самим ужасное святотатство, ни растоптанные надежды народа бад-вар, а жалкая участь девчонки-преступницы, - как спасти, как уберечь её от свирепых братьев? - одно лишь это... И если в течение двух лун жрец ещё мог надеяться не дать совершиться беде, то в те три ночи, "когда Легида небо покидает", без Некуара Лилиэду не уберечь. С другой стороны: через две или три луны преступление дочери Повелителя Молний всем так и так откроется - и Некуар станет не просто бесполезным, но и опасным. Однако в эти три страшные ночи - когда почти всеми мужчинами и женщинами народа бад-вар овладевает священное безумие! - как обойтись без неподкупного воина? И - тем не менее... Несмотря на всё это... Некуар должен умереть сегодня... на закате солнца... ситуация, словом - врагу не пожелаешь! Совершенно безвыходная! Му-нат, однако же, обязан найти выход. И, главное - до захода солнца...
  
  Некуар должен умереть сегодня, Некуару необходимо защищать Лилиэду во время Тайной Охоты, через две или три Луны Некуар станет опасным - попробуйте разобраться в этой путанице и тогда почувствуете всю сложность и ответственность выбора, неожиданно возникшего перед жрецом. Да к тому же - весьма ощутимым довесочком! - оценить все последствия принятого решения, вовремя заметить и предупредить всяческую опасность необходимо уже сегодня. Но и это ещё не всё: можно предвидеть, можно предупредить опасность, исходящую от людей, но трудности, посылаемые богами, преодолевать не в пример сложней. А ведь помимо богов и людей в мире существуют и действуют Тайные Непредставимо Могучие Силы - Силы, которым подвластны и люди, и боги. Сам же Му-нат, чтобы отвратить гнев преданного им бога Че-ду, прибег недавно к чёрному, караемому смертью, колдовству. Правда, не вполне надеясь на одно только "голое" колдовство, он попробовал также заручиться покровительством Ле-ина - покровительством (непонятно почему!) в отношении девчонки-преступницы Лукавым богом столь явно выказанным. Да, чтобы отвратить гнев обманутого Че-ду, всё своё огромное знание в области тайного и запретного не побоялся употребить Му-нат, но, использовав мерзкое, проклятое, грозящее гибелью колдовство, он и молитвы к Ле-ину тогда вознёс. И тогда же жрецу открылось, что для дальнейшего пользования неведомой, но могучей силой им - троим замаравшимся - необходимо пройти через опасное для жизни испытание. Сегодня же. Вечером. На закате солнца.
  
  А догадаться о том, чем это испытание закончится - не надо особой мудрости. С одной стороны: ему и Лилиэде покровительствует Ле-ин, с другой - Некуара давно уже ждёт Великая Аникаба. И потому-то сегодня - на закате солнца - воин уйдёт к богине. И его смерть - дополнительное бремя, которое придётся Му-нату взять на себя: вдобавок к тяжести гнева Че-ду, капризной природе использованной им Силы, непонятной милости Лукавого бога - вдобавок к угрозе того, что страшная тайна дочери Повелителя Молний почти наверняка откроется через две или три луны. Но поскольку выбирать жрецу особенно не из чего - испытание и смерть Некуара уже предрешены - то остаётся, опираясь лишь на силу и изворотливость своего ума, верное решение отыскать ещё при дневном свете, ещё до захода солнца.
  
  Размышлять об ответственном, судьбоносно важном необходимо, конечно же, в одиночестве. В одиночестве и, желательно, в темноте: дневной свет отвлекает, очарованные глаза - уму не союзники. Поэтому, выйдя от Лилиэды, Му-нат размашистым шагом пересёк широкую городскую площадь, отделяющую дворец от храма Че-ду, но в храм не вошёл, а, обойдя его, по щербатым ступенькам поднялся сзади, открыл неприметную дверь слепого придела и ощупью прошёл в комнату "Созерцаний и Откровений" - так высокопарно именовалась эта пустая, освещённая лишь плошкой с бараньим жиром комнатка. Впрочем, некоторая высокопарность в данном случае весьма уместна: даже из служителей Че-ду очень немногие допускались в эту "сакральную" комнату, и Му-нат - среди самых избранных.
  
  Несмотря на то, что после незабываемых ночей свиданий с Легидой, дальнейшее возвышение сделалось невозможным, и жрец навсегда застрял в ранге Носителя Священной Бороды, особое положение Му-ната - близость к Повелителю Молний - распахнуло перед ним многие заповедные двери...
  
  ...в прохладе и тишине уединённой комнаты Му-нат сумел отрешиться не только от мелких досадностей, но даже и от весьма значительных неприятностей - отрешиться и в должной (устрашающей!) мере оценить невероятную сложность вставшей вдруг перед ним задачи. Увы. Скоро уже жрецу открылось: самому изощрённому человеческому уму непосильна эта задача.
  
  И - ?
  
  ! - лукав Ле-ин. Извилист путь его. Но, из известных народу бад-вар богов, он один, пожалуй, мог выручить Му-ната - помочь жрецу распутать гаденький тысячезмейный клубочек шипящих и жалящих друг друга противоречий. Он один... вняв молитвам... только - с какой стати? К жертвам Ле-ин достаточно безразличен, а усердным своим почитателям воздаёт - словно бы в насмешку! - всегда непредсказуемо и вовсе несоразмерно. На обильные жертвы милостью отвечает малой - зато за пустяковое приношение может на удивление щедро воздать дарителю. Чаще же - по его извращённой сути! - и скудные, и обильные жертвы оставляются им без внимания. Не жертвы ему нужны, не пышные славословия, а нечто совсем иное... только вот: что - угадать бывает практически невозможно. Конечно, неглупых жрецов Лукавого бога в сверхъестественном бескорыстии не обвинишь - и хлеб, и вино, и мясо принимают они охотно... однако - что-нибудь более ценное... нет - принимают... обветшавший храм нуждается в уходе ... принимают - конечно же... однако от главных ценностей - от человеческих плоти и крови - Лукавый бог отказался в незапамятные времена, и хоть на сколько-нибудь серьёзные богатства жрецы его храма вряд ли могли рассчитывать. Ведь только страх успешно собирает и умножает ценности. Правда, с успехом едва ли не большим, и умаляет, и расточает их - он же.
  
  А сколь многое и перемешано, и перепутано страхом так...
  
  ...Ле-ина, как, скажем, Че-ду или Данну, не боятся даже детишки... и... тем не менее... память об уничтоженных жителях Побережья - кто от неё избавит? А души убитых - в каком из миров они успокоились? Нет, не бывает - чтобы вовсе без страха. И мудрые предки народа бад-вар чужому богу очень предусмотрительно оставили почётное место, более чем дальновидно не разрушили его храм - и было бы в этот храм прийти растерянному Му-нату! И много, возможно, не должного он бы тогда не совершил... Но, преступлением Лилиэды и гнусным своим предательством потрясённый до основания, разумом жрец ослеп; да и колдовское чутьё Му-ната оставило: иначе бы он не поспешил в комнату "Созерцаний и Откровений" - в комнату им же разгневанно Че-ду. Не поспешил бы - нет... но тело, не руководимое разумом, избрало торную дорогу... конечно - не лучшую... и всё-таки! Уединение и прохлада этой комнатки - впервые за сегодняшнее утро! - придали мыслям жреца порядок и стройность. Ложный порядок и стройность весьма коварную - однако и ложь и коварство открылись Му-нату, увы, с опозданием. После смертельно опасного и вовсе ненужного - как уже вскоре выяснилось - испытания. Во время хоть и не долгой, но изнурительно тяжёлой болезни Любимой дочери Повелителя Молний. А относительно дальнейшего использования Тайных Непредставимо Могучих Сил? И здесь жрец промахнулся. Конечно, ни ослабеть, ни исчезнуть эти Могучие Силы никак не могли - и были, и будут они всегда - только очень уж неумело Му-нат попробовал ими распорядиться. Обратился к Древним Могучим Силам как к чему-то внешнему - загадочному, пугающему, но... постороннему!.. и тем не менее - подвластному его воле!.. его знанию и его искусству! Самомнение, в данном случае, крайне опасное: ибо самое тайное, зреющее губительными грозами, оно скрывалось не в отдалённых мирах, нет, в заповедных глубинах его естества! Но догадаться об этом Му-нату было суждено с большим опозданием...
  
  А в прохладе и полутьме уединённой комнаты случилось причудливое слияние розно текущих воль и желаний двух Старших, ни в чём не схожих богов - Че-ду и Ле-ина.
  
  Тогда это от жреца осталось скрытым, а ведь мог бы и догадаться: если с молитвой к Ле-ину обратиться в храме Че-ду - ничего хорошего не получится. Невнятица разве - да бестолковщина... Однако ослепший умом Му-нат эту разноголосицу истолковал тогда, как ответ Ле-ина. Будто бы Лукавый бог, услышав его молитву, обещал помогать жрецу и в усложнившихся неимоверно делах, и в самых чрезвычайных обстоятельствах.
  
  Конечно же, детский самообман, но самообман для Му-ната - на данный момент - спасительный. После совершённых им предательства и святотатства, жрец отчаянно нуждался в защите и помощи кого-нибудь из Старших богов. А гневу Че-ду кто, кроме Ле-ина, осмелился бы заступить дорогу?.. Так ли всё случилось, на самом ли деле в мире богов и предков произошло большое смущение - не суть. А важно - и очень важно! - только одно: в защиту и помощь Лукавого бога уверовал жрец-отступник. И пусть не было настоящего откровения, пусть благосклонность Лукавого бога пролилась чем-то туманным и смутным: однако же - благосклонность! Однако же - пролилась! И получилось ведь, получилось - едва ли не вопреки всему мирозданию! - что в прохладе и полутьме уединённой комнаты Му-нат сумел-таки встать на одну из немногих, ведущих к спасению, дорог. И пусть - не на лучшую! На длинную и неровную! Но всё же - на верную! От гибели уводящую!
  
  
  
  3
  
  
  Сменившись со своего, некогда обременительного, но за последнее время сделавшегося очень желанным поста, Некуар не захотел ни к жрицам храма идти, ни в помещение для наёмников. Ни разговаривать с товарищами, ни принимать пряные ласки пылких служительниц Данны он сейчас не желал.
  
  Богиню открыв в девчонке, Некуар, опьянённый этим открытием, как-то незаметно для себя очутился за городской стеной. Вроде бы и времени для воина всего ничего прошло, и усилий он затратил немного - но вот уже и Священная Роща богини. Алтарь для жертвоприношений. Просто - грубо отесанная, почерневшая от крови, вина и масла огромная каменная плита. Очень древняя. Ещё до того, как народ бад-вар стал на ней приносить жертвы богине, исконные жители Побережья отдавали здесь Ра-да-баду своё мужество. Но как-то одному из старших жрецов Аникабы, когда он отдыхал в прохладной тени, явилась эта богиня и будто бы открыла, что и алтарь и роща должны принадлежать ей. А поскольку немногие из народа бад-вар почитали тогда Ра-да-бада - тоже пришельца - то этот слабосильный бог вынужден был согласиться.
  
  Приблизившись к алтарю, Некуар снял с плеча вместительный, но удобный для переноски - сплюснутый с боков, за горлышко и у дна охваченный ремешком - глиняный кувшин, откупорил его, и в проточенный в камне узенький желобок плеснул немного вина. Остальное - как и положено - выпил. Совершив это малое жертвоприношение, воин обратился к богине, разделившей с ним скромную трапезу:
  
  "О, Великая Аникаба! Воин и раб припадает к стопам твоим. О, Великая из Великих, о, дарующая жизнь, о, посылающая детей: и барсу на вершинах гор, и льву в пустыне, и овце в стаде, и наёмнику, и рабу, и псу, и охотнику, и вождю, и воину! О, Великая Аникаба! О, разделявшая ложе с рабом твоим Некуаром. О, принявшая Лилиэдин образ, и в этом тебя недостойном образе сына зачавшая от твоего раба. Клянусь Священной бородой Че-ду, клянусь Производящей Силой Мар-даба, клянусь Ле-иновой Главной Тайной - не по воле своей раб нерадивый твой не откликнулся до сих пор на зов. О, Великая Аникаба, ты знаешь это. За каждый день промедления он, покаяньем исполненный, приносил тебе малую жертву. Ты знаешь это. И всех, в сражениях им убитых, он отправлял к тебе. Ты знаешь это. О, Великая Аникаба, ждать не могла ты больше - и раб твой виновен в этом. О, Великая Аникаба, ты, не выдержав, пошла по дороге своей сестры, и раб твой виновен в этом. О, Великая Аникаба, прости недостойному твоему рабу дерзость и ослушание, и, как бы безмерна вина ни была его, милость яви свою и гибели народу бад-вар не дай. О, Великая Аникаба! Ты одна можешь упросить Грозного Че-ду за преступление Лилиэды и Некуара не казнить весь народ. Есть ещё девы среди дочерей Повелителя Молний. Так пускай же Великий и Грозный бог ложе разделит с одной из них. И пусть не преступная Лилиэда, пусть от него понесёт достойная. А если Великий и Грозный Че-ду разгневан на всех дочерей Повелителя Молний, пусть поразит их болезнями, смертью - пусть истребит беспощадно всех. И живущих уже, и ещё не рождённых. О, Великая Аникаба! Принять Семя Грозного бога - девы достойные из народа бад-вар найдутся. Ты знаешь это. О, Великая Аникаба! Если Грозный Че-ду разгневан на всех дочерей народа бад-вар, милость его упроси явить: болезнями всех и смертью, упроси его, их не поражать. Пусть ни одна лишь не примет благотворное Семя бога - пусть ни одна не родит Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана. Это суровое наказание для народа бад-вар. Ты знаешь это. И неужели для Грозного Че-ду даже такая кара недостаточной показаться может, и за преступление Лилиэды и Некуара захочет он истребить весь народ?! О, Великая Аникаба! Смертный не может судить тебя. Но если праведный гнев Че-ду от народа бад-вар отвратить не захочешь ты, то, сроки когда исполнятся и воин перед тобой предстанет, он скажет:
  
  
  Зачем, подобно ветреной Легиде, ты образ Лилиэды приняла? Зачем смутила ум и сердце Некуара? Зачем вмешалась в замыслы Че-ду? Пусть слабы женщины. Пусть, если их одолевает жажда, на всё готова каждая из них, чтобы избранник поскорей взошёл на ложе. Их дни не долги. Вянет красота. Седеют волосы. Глаза слезиться начинают. Но ты - бессмертная богиня! Что значат для тебя каких-то тридцать лун?! И ты, подобно ветреной Легиде, вмешалась в замыслы Великого Че-ду?! Богиня! Уподобившись девчонке забыла ты, что легкомыслие богини приносит горькие плоды, что прихоть мимолётная твоя губительной для целого народа оказалась!
  
  
  Так скажет Некуар, представ перед тобой. О, Великая Аникаба! Есть ещё время. Не поздно пока ещё - ты можешь отвратить от народа бад-вар гибель, ему грозящую. Ты можешь это. Упроси же Великого и Грозного бога свой праведный гнев смягчить. Пусть Лилиэду он истребит преступную, пусть всех истребит дочерей вождя, но пусть в своём праведном гневе не погубит великий народ бад-вар. О, Великая Аникаба, ты женщина и ты знаешь, как смягчить божественный гнев Грозного Че-ду. Так сделай же для этого всё! И безмерная благодарность народа бад-вар будет твоей наградой.
  
  О, Великая Аникаба, твой раб Некуар не находит слов, чтобы за милость, явленную ему, признательность достойно выразить. Ты знаешь это. О, Великая Аникаба, твой раб Некуар с нетерпением ждёт возможности не с дочерью Повелителя Молний - чей облик ты приняла четыре луны назад - разделить наконец-то ложе. Пусть нравилось Некуару делить с Лилиэдой ложе, но ты, Аникаба, знаешь - потому только, что в образе этой девочки воину ты явилась. Ты знаешь это. О, Великая Аникаба, Некуару несравненно приятнее будет ложе с тобой разделить в твоём истинном - светоносном! - облике. Ты знаешь это. О, Великая Аникаба, при первой возможности, ни мгновенья не медля, поторопится Некуар к тебе. Ты знаешь это. О, Великая Аникаба, не напрасно ты позвала своего раба - ибо в объятиях могучего воина тебя ждёт блаженство. Ты знаешь это.
  
  О, Великая Аникаба, о, дарующая жизнь, о, любовью своей сжигающая, возлюбленный твой и раб припадает к стопам твоим. Да не коснётся грязь белоснежных твоих одежд, да не коснётся имени твоего святого чёрная клевета, да ослепнет глаз, отсохнет рука, распухнет язык у всякого, посмевшего не почтить тебя. О, Великая Аникаба, не отвергни слов благодарности и любви недостойного Некуара - верного твоего раба. А если, по неразумению лишь одному его, слова эти слух оскорбили твой, то не суди его строго, ибо мысли его чисты. Ты знаешь это".
  
  Некуар говорил с Аникабой, но видел он не богиню, нет - Лилиэду. Видел её ещё очень юное, очень неловкое, но такое отзывчивое на ласку тело. И мысли воина причудливо перемешались, образ Великой богини будто раздвоился: там, за чертой, которую он скоро переступит, его ждёт Аникаба - во всей своей славе, в величии, торжестве и блеске. Здесь, во дворце Повелителя Молний - преступная испуганная полудевочка: одна, в окружении ненавидящих её сестёр и братьев - беспомощная и беззащитная. Некуару, однако, мнится, что Аникаба в своём настоящем образе - в величие, славе, блеске! - должна походить на согрешившую девочку. Немыслимо, невозможно - да! - и тем не менее с этой невероятностью воину необходимо стерпеться: хлебнувшему хмельной отравы, с привидевшимися химерами ссориться, право, не стоит.
  
  Утром, совсем недавно, воин, потрясённый нечеловеческим Лилиэдиным взглядом, видите ли, открыл, что девчонка стала богиней. Вообще-то - случается. И не сказать - чтобы исключительно редко. Некуар знает: смертным - и даже кое-кому из его знакомых - под видом земной возлюбленной та или иная богиня на ложе вполне по-людски являлась, ловко притворившись человеческой дочерью. И допустить, что на какое-то время Аникаба сделалась Лилиэдой - совсем нетрудно. Однако представить обратное - никак нельзя. Чтобы девочка стала богиней - чушь! Ведь когда воплощается богиня - она девчонкой не делается; в противном же случае, допустив, что девчонка стала богиней, вы должны согласиться с изначальным мировым беззаконием - ведь если для богини возможно многое, то для человеческой дочери такая вольность равна отрицанию всех основ.
  
  И если у вас от этой путаницы голова немножечко сдвинулась набекрень - прекрасно! Значит, без особых усилий вы сможете представить, в каком состоянии была голова у Некуара: как всё путалось и мешалось - в прямо, обычно, мыслящей - его голове. Как близкое становилось далёким, а далёкое - близким. И, что особенно опасно, недоступное - доступным. Ибо в этот, наверно, каверзный момент зародилась-таки у воина незаурядно дерзкая и нечестивая мысль: спасти Лилиэду от очистительного костра. Иначе просто невозможно представить, как этот верный заветам предков, болезненно честный воин мог решиться на гнусный обман Великого бога. Единственное допустив, что девочка и богиня соединились отныне неразделимо, возможно хоть как-то понять возмутительные и в тоже время суетливо неверные последующие шаги Некуара.
  
  Не преступную Лилиэду, не перепуганную девчонку попытается он спасти - нет, спасать он будет богиню. И пусть Аникаба бессмертна, но допустить, чтобы, подобно согрешившей женщине, она поднялась на очистительный костёр, теперь, после своего мнимого открытия, Некуар не мог. Воину виделось: беспощадный жар, обугливший и испепеливший нечистую плоть несчастной дочери Повелителя Молний, неизбежно обожжёт белоснежные одежды богини - и этого пятна Аникабе уже не отмыть. А знание того, что Старшая богиня подобно земной согрешившей женщине прошла через очистительный костёр, способно для Некуара предстоящую близость с ней отравить пронзительной горечью. Он и в объятиях Аникабы, когда они наконец-то встретятся, всё равно не сможет позабыть, как в образе девчонки-преступницы она, умирая, корчилась. И, стало быть, дочь Повелителя Молний спасая от очистительного костра, Некуар тем самым от позора спасёт богиню. Спасёт своё преклонение перед ней и, значит - спасёт любовь. И только ради этого прямой, неподкупно честный воин решился на беспросветно мерзкую ложь. Спасая имя Великой богини, спасая свою любовь, Некуар оступился и, сбившись с шага, попал на неверную дорогу - однако, раз или два споткнувшись, пересилил сомнения и пошёл уже без оглядки, ничем более не смущаясь.
  
  Выбор воина несколько, правда, облегчало то, что, в отличие от Му-ната, ни воля богов, ни действие Тайных Могучих Сил не занимали его трезвый, здоровый ум. Если, поскользнувшись, Великая Аникаба вляпалась в грязную лужу, то с Грозным Че-ду объясняется пусть сама - сама, как умеет, ладит с Изначальными Могучими Силами. Он же поможет её только одним: спасёт Лилиэду здесь. Здесь, в мире людей, сделает всё, чтобы в образе дочери Повелителя Молний Великая богиня не поднялась на позорный костёр.
  
  Но, в отличие от Му-ната, Некуар не знал и не хотел знать о многом насущно важном - опасность ему представлялась весьма далёкой. Пока он здесь, в мире людей, кровожадным Лилиэдиным братьям до девочки ни за что не добраться. А если и доберутся, сумеют, предположим, обмануть его и растерзают-таки ненавистную сестрицу, то такая смерть Лилиэды не могла смутить воина. Возможно - старательно от себя скрывая! - он даже надеялся на гибель дочери Повелителя Молний от рук её хищных братьев. Возможно - конечно, в постыдной тайне - это ему представлялось единственным выходом из беспросветной чащи. Быть съеденной во время ночей Тайной Охоты - участь достойная не только преступной девочки, но и богини, в ней воплотившейся. И слава Аникабы не умалится от этого, но возрастёт.
  
  Нет, Лилиэдина гибель в пору Тайной Охоты ничуть не смущала воина - и более: кто его знает, доживи он до предпраздничных ночей и останься сторожем при девчонке, глядишь и ослабла бы его прославленная повсюду бдительность, глядишь и удалось бы братишкам сожрать сестру. Нет, Некуар опасался только того, что страшная тайна откроется, и дочь Повелителя Молний сгорит гнусной преступницей. И честь Аникабы при этом будет задета, и, воин ещё не осознал, но, вероятно, уже почувствовал: с именем девчонки-преступницы людская память свяжет не постороннее чьё-то, нет, его собственное имя. И навсегда. А такого кошмарного соединения их имён Некуар боялся, пожалуй, больше, чем угасания своей страсти к богине. Пусть пока - неосознанно...
  
  ...и ведь нашёптывал, нашёптывал искуситель Де-рад соблазнительно простое решение... и не дрогнула бы, конечно, рука у воина... и от верного удара его удерживало лишь понимание того, что в памяти народа бад-вар он останется убийцей его надежды... а сама Аникаба?.. к роковому удару она отнесётся как?
  
  Скрытен и коварен Де-рад по-змеиному. Насквозь пропитан неземной ядовитой гордыней. И очень возможно, что ему не по душе страсть Великой богини к обыкновенному смертному? Или - вполне житейское - он попросту ревнует? Как знать, решись Некуар на роковой удар, и богиня жутко вознегодует?.. Ведь нож, сразивший Лилиэду, неизбежно заденет и ту, которая воплотилась в девочку. И Аникаба сочтёт, возможно, будто бы смертный - и не торжественно, что ещё можно было бы простить, нет, украдкой! - руку посмел поднять на богиню. И, оскорбясь этой дерзостью, не отвратит ли она от Некуара своё лицо?
  
  Боги не постоянны, боги капризны. И неожиданно вспыхнувшая неземная страсть так же неожиданно может погаснуть. (Для непобедимого воина крайне неприятная мысль - ведь любовью богини он так гордился... так упивался этой любовью...) Нет, Де-раду верить нельзя! Не из добрых - ох, не из добрых! - побуждений полновластный Хозяин Нижнего Мира нашептал это соблазнительно простое решение... увы - невозможен удар ножом... так-таки - невозможен?.. а если удар нанесёт не он? Но кто, кроме её свирепых братьев, посмеет посягнуть на избранную самим Че-ду? Стало быть: не просто на девчонку, одну из многочисленных дочерей вождя, нет - хоть это и смешно, и выспренно, но по сути верно - на бесценное общее достояние народа бад-вар?
  
  Да, неосознанно, в потаённых глубинах у воина пробивалась гнусненькая мысль о возможном похищении Лилиэды в чёрные предпраздничные ночи. Но, к несчастью для него, пробилась она и гадостью взбаламученной разлилась раньше, чем нужно. Увы. Осознавшему тайную жажду, Некуару не без сожаления, но пришлось отвернуться от грязного источника. Не умел он, закрыв глаза, себя опаивать богопротивной ложью. Нет уж, поискать ему придётся чего-нибудь другого. Для Воина из Священной Долины - гордого горца - лжи более чем достаточно. Хоть как пленницу изнасилуй совесть, а не вместить ему больше ни капли! Да прежде бы кто-нибудь посмей намекнуть на возможность такого падения - Некуар бы истребил мерзавца на месте! И надо же! Распалённая похотью Великая богиня разум его затмила так... и?.. тем не менее?.. ложь громоздить на ложь?.. нет! Это ему не по силам... в Священной Долине - в горах - рождённому... путь ему предстоит поискать иной...
  
  Ничего не решив, полагая, что время в запасе есть, Некуар возвратился в Город. Единственное, что воину надумалось по дороге: не откладывая встретиться и переговорить с Вин-вашем - ибо брат Лилиэды мог уже через две луны рассекретить ей страшную тайну. Но объяснение это представлялось воину и тёмным - уж больно скользок предмет разговора - и, главное, не слишком спешным. Оказалось, увы, не так...
  
  ...о неожиданном - а беременных, как известно, Легида не отмечает священной нечистотой - затворничестве Лилиэды узнав от Шидимы, Некуар обеспокоился всерьёз: притворство дочери Повелителя Молний пугало, как всё непонятное.
  
  Воин почувствовал: времени - не то что бы там луны - но нет в запасе ни дня! Аникаба больше не может или не хочет ждать! Недостойный жалкий обман надоел богине до отвращения! Да и на самом деле: почти четыре луны ласки своего избранника принимать в образе слабой, испуганной, в любовных играх не изощрённой девочки - унизительно! Некуар хорошо понимал богиню, и как ни хотел, но не мог на неё рассердиться. Зато себя воин ругал самой отвратительной бранью: ему, далеко не мальчишке, оказаться вдруг жалким несмышлёнышем - непростительно! Ведь никаких сомнений: в неожиданном Аникабином нетерпении повинны в первую очередь неумеренно восторженные слова его недавней молитвы! Думать он был обязан - к ней обращаясь так! Такое услышав, не могла не захотеть богиня показаться воину в своём настоящем образе! Во всей своей неземной славе! В величии, красоте и блеске! И можно ли в этом нетерпении хоть чуточку винить Аникабу? При самом огромном отличие от дочерей народа бад-вар, она - тем не менее! - женщина. И, обращаясь к ней, подумать об этом он был обязан! Подумать - заранее. А теперь - что! Теперь поздно! Аникаба больше не хочет ждать! Ругай себя, последними поноси словами - бесполезно. Аникаба больше не хочет ждать...
  
  Растерянный и огорчённый своей глупостью, немного поколебавшись, воин решился на неподготовленный (и потому - опасный) разговор с братом Лилиэды. Правда, в отличие от остальных сыновей Повелителя Молний, Вин-ваш не только не испытывает ненависти к Лилиэде, но благодарен судьбе, избавившей его от печальной участи сестёр и братьев. Судьбе или Великому богу - его с Лилиэдой выбравшему для претворения своих высоких замыслов. Но - и здесь, по мнению Некуара, таилась главная опасность - сгоряча, не подумав, едва лишь услышав об отвратительном преступлении своей непутёвой сестры, мог Вин-ваш совершить что-нибудь крайне неосторожное.
  
  Конечно - нет! Благоразумие юноше изменяло очень редко, но растерявшийся Некуар об этом благоразумии вспомнил с небольшим (едва, правда, роковым не ставшим) опозданием. Вспомнил после тягостного и совсем ненужного разговора с Бегилой; вспомнил после неудачных, по счастью, поисков юноши; вспомнил - сообразив: если разоблачённая Лилиэда сгорит на костре - сгорит вместе с девочкой хранившая её брата избранность. И он, уподобясь всем остальным многочисленным отпрыскам Повелителя Молний, с трепетом будет ждать любого торжественного жертвоприношения. Ибо, как ни отважен Вин-ваш на охоте или в бою, нет в нём того гордого презрения к смерти, которое отличало воинов старых времён, и которое, увы, сделалось редкостью среди народа бад-вар. Нет в нём постоянной готовности к богу, его позвавшему, отправиться с радостью - не откладывая ни на чуть-чуть.
  
  С опозданием, допустив серьёзные ошибки, но ничего непоправимого, по счастью, не совершив, Некуар всё-таки догадался о ненадёжности Вин-вашевой избранности. Пока же, почти вслепую готовясь к опасному разговору, воин зацепился только за то, что Вин-ваш не испытывает любовной страсти к своей сестре. И неразумная ревность им, можно надеяться, не овладеет. Что обнадёживало: ибо в противном случае, ослеплённый ревностью, шагнуть он мог, не желая, в пропасть. Путь гнева - опасный путь; идущий этим путём всегда рискует опасно поскользнуться. А уж ступить на него заранее ослеплённому - хоть ревностью, хоть любовью - погибнуть наверняка. Вин-ваша, по счастью, до сих пор ещё не ослепила ни одна из этих роковых страстей. Единственное, пожалуй, в чём, готовясь к сомнительному разговору, Некуар был уверен.
  
  Слава непобедимого воина притягательна для мальчишек больше всего на свете. Да и не только для мальчишек. С Вин-вашего дня рождения - то прибавляясь, то убывая - тридцать три раза равными становились день и ночь. В трёх, четырёх сражениях взрослеющий львёнок успел показать свои зубы и когти. И, несмотря на это, стоило Некуару снизойти до беседы с ним, как Вин-ваш, подобно восторженному мальчишке, спешил поделиться с воином всем самым сокровенным. (В Священной Долине любой карапуз умеет таиться - но с горожанина что возьмёшь?!) Вот и в недавно, четыре луны назад, случившемся разговоре, коснувшись своего высокого назначения, Вин-ваш неприлично посетовал: не за горами, мол, Великая Ночь, а его к Лилиэде почти ничего не влечёт. И тут же, правда, похвастался: пусть-де Некуар не сомневается, долг он исполнит достойно, мужества не осрамит, и если не от Че-ду, то от него самого - непростительное зубоскальство! - девочка непременно понесёт. Однако лечь с Лилиэдой - для него всё равно, что с первой случайной встречной у ворот Данниного храма. Впрочем, нет: у ворот храма богиня сводит тебя иногда с та-ко-о-о-ой!.. А Лилиэда - что? Лилиэда совсем девчонка! Обладать ею, конечно, большая часть, но удовольствие... он сомневается... весьма сомневается... Ну, а полюбить эту девочку может, разве что, седоволосый водитель стад, да и то - только такой любовью, в которой от отца больше чем от мужчины.
  
  Вполне мальчишеское кощунство: стремление выглядеть взрослым полностью обнажило Вин-вашеву недальновидность - причём, с такой непосредственностью, что небезобидно расхваставшемуся бесстыднику замечания тогда Некуар не сделал. Да ведь и то...
  
  ...воин тогда понимал Вин-ваша! Брат Лилиэды даже представить себе не мог, в какой мере его тогда понимал Некуар. Да и как было знать мальчишке, что непобедимый воин разделил ложе с его - оберегаемой для бога! - сестрой, нимало её не любя.
  
  Да, Некуар тогда хорошо понимал Вин-ваша. Ибо не знал - или не хотел знать - что в девочку воплотилась богиня. Не знал... и мучался только тем, что непростительное легкомыслие Великой Аникабы развеяло чёрным дымом последнюю надежду народа бад-вар.
  
  (Конечно - последнюю: трещина, расколовшая суровых горцев, сохранивших в чистоте если не все, то большинство из старинных священных обычаев, и совсем опустившихся, постыдно павших до сделок с богами и прочих мерзостей, на тёплом, гнилом Побережье окончательно разложившихся горожан, расширялась от поколения к поколению. И мог бы её засыпать только зачатый от бога, чаемый всем народом, Великий Герой и Мудрец Ту-маг-а-дан. Мог бы... Если бы не легкомыслие Аникабы...)
  
  И перед ужасным призраком скорой гражданской войны судьба какой-то там Лилиэды - юной, безвинной грешницы - значила меньше, чем свет упавшей звезды. О её жалкой участи, о гибели и позоре воин вовсе тогда не думал. После обоюдного их падения, Некуару и в самом нелепом сне не могло присниться, что скоро, через четыре луны, ему вдруг захочется уберечь дочь Повелителя Молний от грозящего ей костра. Уберечь Лилиэду - спасая своё преклонение перед богиней.
  
  Четыре луны назад Некуар понимал Вин-ваша. И четыре, и две, и одну, и... утром ещё сегодняшним! До ожога от глаз Лилиэды, до внезапной догадки, до излишне восторженной молитвы, до необъяснимой мысли, до странного желания... всё понимал Некуар! Без нехороших сложностей и уж тем более - без лукавства. Преступление для него было - преступлением; обман - обманом; чистое - чистым; должное - должным; чёрное - чёрным... продолжать, очевидно, незачем - всё понимал Некуар прекрасно! А всё-таки - всё ли?
  
  Несколько равноденствий назад, узнав волю Великой богини, зачем он искал чьих-то советов? Хотя бы - и у Му-ната? Да, мудрейшего, спознавшегося когда-то с Легидой, но... обыкновенного, в общем, смертного? Неужели Грозный Че-ду, избравший дочь Повелителя молний, не уберёг бы девчонку сам?! Без ненужной и, как оказалось, губительной помощи предателя Некуара?
  
  Стало быть - нет... Некуар понимал не всё... вернее, когда-то давным-давно живущий в Священной Долине самоуверенный дерзкий мальчик Нек-бед-у-вар понимал, вероятно, всё... умел безошибочно отличать должное от не должного... или - уже тогда?..
  
  ...многие горцы, впервые ступив на Побережье, хоть и сохраняют невозмутимость на лицах, бывают достаточно глубоко уязвлены великолепием и богатством Города. Для посторонних - невидимо: отсюда несносное для горожан высокомерие - взаимные насмешки, недоверие и подозрительность. Так это - да; однако, совершив необходимые обмены и не растеряв внешней невозмутимости, гнилое, нечистое Побережье горцы спешат покинуть; так это - да; однако немногие всё-таки остаются. Очень немногие, уязвлённые особенно глубоко - в самое сердце. И, значит, не всё тогда понимал самоуверенный мальчик... что-то, значит, с проторённого пути в сторону его тогда увело? Только - не блеск и богатство Города. К ним он был безразличен. И был - и остался.
  
  Возможно - желание сделаться воином? Воином - и ни кем иным? Скорее всего... в Священной Долине всякий мужчина и воин, и козопас, и охотник. А ходить за стадами своенравному мальчику никогда не нравилось; выслеживать зверя - так, между прочим; с человеком, с достойным противником сойтись в смертельной схватке, это вот - да! Увы, в Священной Долине такое случалось не часто... И когда Повелитель Молний углядел не по возрасту рослого, с ледяными глазами отрока и предложил ему службу в Городе - мальчик не устоял. Сделаться воином, воином и ни кем иным - соблазн оказался неодолимым!
  
  Нет, всего Некуар никогда, очевидно, не понимал. То ли ему чего-то недоставало, то ли, напротив, мешало вредным избытком - с правильным пониманием с отрочества у него не слишком ладилось. Иначе необъяснимо непростительное неповиновение Аникабиному призыву! Ведь всякий из жителей Священной Долины знает с младенчества: если бог тебя удостоил вниманием - откликнуться на его зов необходимо сразу же! Никаких советов у смертных не спрашивая! Пагубных, нечестивых - оскорбительных для позвавшего тебя бога.
  
  Увы, с правильным пониманием у Некуара всегда не ладилось. Ведь вовремя последуй он зову богини - беда обошла бы его народ стороной. Никогда бы не совершилось гнусного преступления. Лилиэда от Великого бога зачала бы и родила Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана. И роковую трещину он бы сумел засыпать. И слава бы озарила прежде неясный путь народа бад-вар. Да... озарила бы... когда бы не гнусное преступление... теперь-то - не озарит! Нет, не о славе станет отныне думать народ бад-вар. Ох, не о славе! Трещина, расширяясь, грозит поглотить самоё его имя. Будет ли кто-нибудь всего через несколько поколений помнить ныне великий народ бад-вар? Вот о чём в своё время следовало бы подумать воину. А теперь - что! Время, увы, упущено. Непоправимое совершилось.
  
  А недавняя его молитва? Она Аникабой - как? Услышалась? А если даже услышалась, то сможет ли Великая Богиня отвратить гнев Че-ду? Об этом было бы думать Некуару, но... верного понимания всегда не хватало воину... ох, как не хватало...
  
  
  
  4
  
  
  Лилиэда спала не долго. И не спала она вовсе, а мучительно горела во тьме. Ни безмерное отчаяние, ни слабая надежда, ни сменившая её уверенность в безнаказанности совершённого преступления, ни даже свидание с богом не смогли её испепелить до конца. Огонь, сжигающий и обновляющий душу, некоторым образом отличается от пожирающего (и очищающего) тело огня.
  
  Свирепое пламя костра достаточно быстро справляется с плотью, и все знают, что такая - испепелённая - плоть возрождается уже в ином виде, возрождается девственно чистой, достойной объятий бога. Все, правда, знают, что ни Мар-даб, ни Легида, а при случае ни Че-ду, ни Данна, ни Аникаба, не говоря уже о Младших бога и богинях, не чураются осквернять свою чистоту касаясь грешной, нечистой плоти сыновей и дочерей человеческих. Однако прихоти богов священны, а вожделения смертных грязны и нуждаются в очищении. Конечно, костёр - это крайность. В Городе уже несколько поколений согрешившие очищаются земные пределы, как правило, не покидая. Разные существуют способы, чтобы задержаться в нечистом, но отчего-то очень желанном мире людей. Однако - в случае с Лилиэдой... ах, если бы дело было в одной осквернённости...
  
  И дочь Повелителя Молний горела во тьме. Мучительно. Долго. Невыносимо. Зато невидимый огонь уничтожил всякую скверну - всё, что оставалось от прощённого Ле-ином преступления.
  
  После бесконечного для неё кошмара, Лилиэда очнулась на удивление бодрой. Очнулась и поняла, что она и чиста, и невинна, и совершенно спокойна, и очень-очень голодна. Блюдо с тушёной козлятиной почти остыло, но девочка, не обращая на это внимания, стала хватать чуть тепловатые, приятно пахнущие диким чесноком и душистыми горными травами, липкие от жира кусочки мяса - торопливо совала их в рот: жевала, глотала, давилась и никак не могла насытиться. В небольшую, красиво разрисованную чашку, расплескав вокруг, налила из кувшина - и тут же единым духом выпила - сладкое густое вино. Голод слегка утих, Лилиэда пришла в себя и подивилась своей жадности: она торопилась так, словно украла еду, и вот-вот явится хозяин - всё отнимет, да вдобавок ещё и поколотит. Фи! Дочери Повелителя Молний должно быть стыдно! Однако Лилиэде не было стыдно: капельку неловко, но в целом - радостно и смешно. Сейчас, когда миновала угроза костра, когда и страх, и страсть её оставили, сейчас только девочка вновь научилась дышать и думать.
  
  Да, Некуар сегодня уйдёт - уйдёт, но от него останется сын. Сын могучего непобедимого воина. Пусть не герой и мудрец. Пусть. Пусть не тот, чьего появления чает народ бад-вар. Пусть. Но всё равно храбрый и сильный воин. Всё равно сын страстно - правда, до свидания с Ле-ином - желанного, а теперь постороннего ей Некуара. И ничего не подозревающий Повелитель Молний торжественно наречёт мальчишку Ту-маг-а-даном.
  
  (Лилиэда как-то забыла: ребёнок, рождённый не вовремя - и позор для неё и гибель. Мечты о сыне от Некуара - это мечты прежней, смертью и новым рождением не очищенной, отвратительно преступной девчонки. Но, замечтавшись, она забыла...)
  
  Издевательство просто над Грозным Че-ду! Унижающая бога насмешка!
  
  Лилиэда и улыбнулась и содрогнулась одновременно. Несмотря на покровительство Лукавого бога сделалось ей страшновато. Да, над дыханием смертных Грозный Че-ду не имеет власти, но, разъярённый преступлением, отомстить всё равно способен. И ей и мальчику её способен он отомстить ужасно. Но и Ле-ин защитить способен. Уверена Лилиэда в этом. Уверена - и страх сменяется весёлой жутью. Словно во сне над пропастью идёт она по крепкому бревну: идёт и знает, что не может оступиться и что бревно не подведёт - и всё-таки... а под ногами бездна. Потому-то и содрогнулась она, и улыбнулась - разом.
  
  И очень лестно Лилиэде ощущать себя центром приложения Великих, Правящих Миром, Сил. Она, девчонка, расстроила замыслы Грозного Че-ду! (Лилиэда само собой забыла, что замыслы Великого бога расстроила вовсе не она.) Она, девчонка, обманула Старшего бога и смеет над ним смеяться! (Лилиэда забыла, что недавно ей было совсем не до смеха.) Она, девчонка, перессорит, наверно, Великих богов! Тьфу, тьфу - не услышал бы Ле-ин! Мстить он, конечно, не станет, но наказать очень даже способен. И рука у него, пожалуй, потяжелее, чем у Му-ната...
  
  Лилиэда поёжилась, представив Ле-ина в образе своего наставника. Поёжилась и рассмеялась - пусть! Пусть язвит хоть до кровавых рубцов. Он - бог. Её бог. Любящий бог. И, им нанесённые раны, сам же и исцелит. В момент свидания с Ле-ином девочке открылось, что, в отличие от богов народа бад-вар, богов, которые только и умеют, что мстить, Ле-ин умеет прощать. И, на предавшихся ему, никогда не навалит непосильной ноши.
  
  "Ле-ин, Ле-ин, милый Ле-ин, спасший её от костра Ле-ин..."
  
  Лилиэда не заметила, что выпила три или даже четыре чашечки превосходного, но очень крепкого вина. Впрочем, в таком состоянии опьянеть она не могла. Однако восторженность, владевшая девочкой с момента её недавнего пробуждения, от выпитого вина чрезвычайно усилилась и неизбежно должна была во что-нибудь воплотиться. Девочка упала на колени, руками закрыв лицо, и обратилась к своему богу:
  
  "Ле-ин Лукавый. Неведом путь твой никому. Ты добр и славен. О, если бы ты мог прийти и лечь на ложе Лилиэды. О большем бы она блаженстве не мечтала. Но ты не можешь. Не похож ты на Че-ду и на других богов ему подобных. И это очень хорошо. Иначе бы не стал спасть ты Лилиэду. И скоро в пламени костра ушла бы в дальний путь она. Но ты укрыл её от гнева. Пускай подобно волку бесится Че-ду. Пускай рычит и огненные скалит зубы. Ты защитил, ты спас. Но ты не можешь лечь на ложе Лилиэды. И это плохо для неё. Она протягивает руки. И хочет заключить тебя в объятья. Но разве ветер можно обнимать? И разве можно отдаваться свету? А ты, Ле-ин, ты свет и ветер. Прохладный ветер в огненной пустыне и свет во тьме. Ле-ин пришёл и не покинет Лилиэду. Он с ней всегда, но где же он? Ни туча чёрная, ни жгучий пламень, ни дно морское, ни вершины гор, ни даже небо: с солнцем, звёздами, луной - ничто не может быть его жилищем. И это не понятно Лилиэде. И всё в тебе ей очень непонятно. Когда, разлившись светом тихим, ты горечь в сладость претворил - она дрожала от желанья и изнывала от любви. Но ты, Ле-ин, открыл ты Лилиэде, что страсть её - ещё не есть Любовь. Что жажда плоти - самое начало иной, немеркнущей Любви. Что с плотью плоть сливаясь, порождает всего лишь плоть, подобную себе. И мир людей, зверей, богов и гадов на этом шатком утверждён начале. Но тленна плоть, и тленны также её хотенье, трепет и восторг. Приходит время - страсть ослабевает, усталость раздражённая зато по каплям в души литься начинает. И соком этим - чёрным, ядовитым - упившись, чувства увядают. И гаснет страсть, и плотская любовь добычей ревности становится угрюмой. Но есть иная, от велений плоти совсем свободная Любовь. Она не тленна, бурям не подвластна, надёжней солнца, вечности длинней... Ле-ин, Ле-ин, когда, разлившись светом тихим, ты видеть Лилиэду научил, она тогда, быть может, понимала. Но ты ушёл, глаза закрылись, и Лилиэда снова в темноте. Ей очень хочется с тобой в объятьях слиться ей знакомых. О, если б это было бы возможно! О большем бы она блаженстве не мечтала!"
  
  Её переполнявшие чувства высказав частью словами, но более - сердцем, Лилиэда открыла своё лицо и увидела, что в комнате она не одна. У входа, прислонившись к узорчатой ширме, стоял и внимательно на неё смотрел строгий и мудрый Му-нат.
  
  "Му-нат мудрейший - колдун гнуснейший", - съязвила про себя девочка. Съязвила, смущённая тем, что он, возможно, слышал её доверительный разговор с Ле-ином. Съязвила - и тут же раскаялась. Ей ли упрекать в колдовстве Му-ната?! Да и вообще, ей ли в чём бы то ни было упрекать жреца?! После для него самого смертельно опасного, но тем не менее совершённого им очистительного обряда?!
  
  Помнит Лилиэда, прекрасно помнит, как, изумившись размазанной по ладони крови, она догадалась, что Му-нат уже давно знает о её преступлении. И мало того, что своим молчанием он уберёг её от очистительного костра - нет, чтобы отвратить от преступницы праведный гнев обманутого ею бога, жрец вдобавок к запретному колдовству!
  
  "Му-нат мудрейший - колдун гнуснейший", - и как только эдакое могло прийти в её ветреную головку?! Лилиэде сделалось стыдно. До того стыдно, что возьми Му-нат плётку - она бы, пожалуй, обрадовалась. Но Му-нат лишь внимательно на неё смотрел - до того внимательно, что девочка догадалась: жрец видит все её мысли. От этого Лилиэде сделалось и вовсе не по себе. Стыд сменился досадой, досада гневом, но сдержанный гнев окончательно сломил Лилиэду, и она, судорожно глотнув и будто бы подавившись воздухом, разрыдалась. Нет, до перерождения - в прежней, полузабытой жизни - дочь Повелителя Молний особой чувствительностью вовсе не отличалась; не отличалась, нет - и придуманная сейчас дразнилка в той, прежней, жизни её наверняка бы восхитила. И через каких-нибудь две, три луны новорождённая душа обрастёт прочной корой и утратит чрезмерную чувствительность. Это, однако - потом... теперь же - сейчас! - душа у Лилиэды по-младенчески обнажена и беззащитна.
  
  Растерянный и беспокойный взгляд Лилиэды, когда, безвольно свесив руки, она открыла лицо, о многом сказал жрецу. Му-нат подошёл к плачущей девочке и стал бережно гладить её по голове. Нет, жрец не знал, что дочь Повелителя Молний плачет из-за пришедшей ей в голову глупости, но он слышал разговор Лилиэды с богом, и этого ему было достаточно, чтобы знать о её состоянии всё.
  
  Утешая дочь Повелителя Молний, Носитель Священной Бороды Че-ду произносил - повторяя и повторяя - только одно слово: Ле-ин...
  
  ...Ле-ин... Ле-ин - будто очень издалека дошло наконец до Лилиэдиного сознания. Она стала прислушиваться к восхитительным звукам этого имени и, зачарованная, перестала плакать. Почти перестала. Дохлюпывая напоследок носиком, девочка сообразила, что в своих мыслях она не вольна и не может отвечать за любую, невесть почему залетевшую ей в головку глупость. И, значит, она не виновна в злой неблагодарности. Не должен Му-нат на неё сердиться. Не знает он её непохвальных мыслей. А если даже и знает - не станет сердиться из-за всякого вздора.
  
  "Му-нат мудрейший - ко..., - девочка прикусила язычок, - вот привязалось! - уже без стыда и раздражения подумала Лилиэда. Подумала и о своей беспечности: время, когда ей многое сходило с рук, сегодня кончилось. И навсегда. Способен, разумеется, Ле-ин от неё отвратить беду, но и самой отныне следует стать значительно опасливее. Сказавшись нечистой, должна была помнить: на Му-ната не распространяется этот, обязательный для мужчин, запрет - входить к ней он может в любое время. И не только жрец - ещё и Шидима. (Как, впрочем, всякая женщина.) Слава Ле-ину, что её нескромную до неприличия молитву слышала не служанка.
  
  
  Заметив, как неотразимо действует на Лилиэду имя Лукавого бога, жрец - не торопясь, негромко - повторял это имя до той поры, пока не удостоверился: девочка может не только слушать, но уже что-то и понимать. Однако, прежде чем заговорить о предстоящем им испытании, он решил расспросить Лилиэду о явлении ей Ле-ина. Из доверительного - наивно бесстыдного! - обращения девочки к богу Му-нат понял: всякое напоминание о нём подействует благотворно.
  
  Но вопрос о Ле-ине, вопреки ожиданию жреца, привёл дочь Повелителя Молний в смятение. Одно дело вслушиваться в завораживающие звуки: л-е-и-н-л-е-и-н-л-е-и-н - и совсем другое: рассказывать о свидании с богом. Выбитая этим вопросом из колеи, Лилиэда оттолкнула утешающую её руку и едва не сказала дерзость. Однако в последний момент сумела себя сдержать - и промолчала. Не напрасно. Обидь она учителя вспышкой детского гнева - через несколько мгновений очень бы пожалела об этом. Откуда было знать Му-нату, что её мучительно озадачит из самых благих побуждений заданный им вопрос о Ле-ине? Озадачит, ибо говорить о своём спасителе девочке хотелось больше всего на свете, но не было у неё для этого нужных слов. И более: ей казалось, что таких слов вообще нет в человеческом языке - ни у народа бад-вар, ни у всех сопредельных с ним.
  
  А поскольку косноязычие не позволяло девочке говорить о боге, то, рассказывая о свидании с ним, она заговорила о себе. Сбиваясь, путаясь, перескакивая с одного на другое. И так получилось, что сбивчивая, тёмная речь Лилиэды создала фон, на котором призрачным полунамёком засветился расплывчатый лик Ле-ина.
  
  Слушая страстную исповедь дочери Повелителя Молний, Му-нат окончательно убедился: на заре, очевидно при пробуждении, девочка успела и умереть, и вновь родиться.
  
  И о Ле-ине немножечко он узнал. Самую капельку. Свет, Тишина. Блаженство. Но не солнечный - ослепляющий, грубый - свет. И не земное - неразрывное с болью - блаженство. Не много узнал о Ле-ине жрец. Но это немногое оказалось самым полновесным зерном из всех, собранных им с великим трудом и огромным терпением. А ведь среди прочего Му-нат прилежно хранил мало кому известные, сбережённые от начала времён, страшные по убойной силе заговоры и заклинания. И судьбоносные Легидины откровения бережно он хранил. Но не им, не им суждено отныне быть его главной драгоценностью. Жемчужины Великой богини потускнели рядом с алмазом девочки. И хотя Му-нат понимал, что алмаз горит Ле-иновым (отражённым) светом - ему-то этот алмаз принесла Лилиэда. И новой мудростью он обязан девочке. Невозможной, с великим трудом воспринимаемой мудростью.
  
  Для Лилиэды всё просто. Явился бог. Простил. Утешил. Защитил. Она-то Ле-ина видела, а можно ли видеть не просто невидимое, но и немыслимое - до этого ей, разумеется, нет дела: видела! Видела, и о своём боге - взволнованно, страстно! - пыталась сейчас рассказать жрецу. Му-нат же, напрягая весь свой недюжинный ум, мучительно и почти напрасно старался представить странный, ни с чем не сравнимый образ. При некотором воображении яркий, но не слепящий свет можно себе представить. И слепящую тьму - тоже. При очень значительном усилии можно представить многое, казалось бы непредставимое. Но бога - который будто бы и всюду, и нигде - представить себе нельзя. По крайней мере - зримо.
  
  Слушая Лилиэду, Му-нат лишь тогда сумел получить бледное представление о Ле-ине, когда ему удалось прогнать от себя сначала легионы зверо-и-человеко-подобных чудищ, а затем и более отвлечённые но всё равно мешающие зримые образы огня, воды, ветра. И наконец - тени, оставшиеся от уничтоженных с огромным трудом предметов. После этого великого очистительного опустошения ум Му-ната был, пожалуй, готов принять Ле-ина... и принял бы... если бы Лукавый бог этого пожелал! Но он мучительно медлил, и жрецу оставалось только качаться на шаткой тонюсенькой досточке скрипучих взаимоотрицаний. Ле-ин везде и нигде. Он свет и тьма. И ложь и правда. Поистине адская пытка для самого изощрённого человеческого ума. К счастью и для себя, и для дальнейшего повествования, Му-нат был не только мудрым жрецом, но и умелым практиком-колдуном. При помощи известных ему сильнодействующих заговоров и заклинаний он вовремя остановил дикую пляску бесстыдно обнажившейся мысли.
  
  Надо ждать. Ждать, пока Лукавый бог не явится ему так же, как явился дочери Повелителя Молний. Ждать, и довольствоваться тем немногим, что он сумел почерпнуть из очень непонятного, сумбурного и восторженного рассказа болезненно возбуждённой девочки.
  
  
  Воодушевлённая вниманием Му-ната и чувствующая его доброжелательность, Лилиэда спешила избавиться от не высказанных, раскалившихся - от обилия, тяжести и тесноты - обжигающих душу слов. Она подробно, правда, часто сбиваясь и невпопад перескакивая с одного на другое, поведала о той памятной ночи, когда боги затмили разум, и Некуар к ней пришёл, и она приняла его. И о преступной страсти, и о смертельном страхе, торопясь, рассказала девочка. О невозможном страхе перед Великим, но часто Жестоким и всегда Грозном Че-ду. О страхе, с точностью и беспощадностью копья поразившем её сразу же после той невозможной ночи. Поразившем насмерть, ибо она, поражённая, четыре луны болела и чахла - и сегодня на рассвете умерла. И только потому, что Де-рад не захотел взять её дыхания, а вернее всего, благодаря заступничеству Ле-ина, она, Лилиэда, родилась заново и говорит сейчас со жрецом.
  
  Девочка торопилась, не замечая этого. Когда ей не хватало слов, то она пыталась говорить глазами, руками - всем своим телом. Вскакивала, ходила по комнате, хватала различные предметы, тут же бросала их и брала другие - столь же "необходимые". Свою речь Лилиэда закончила на полуслове, скорее даже оборвала, чем закончила - крепко прижав к груди усохшую до черноты голову Редкозубой Тенбины.
  
  Му-ната и поразил и почти испугал этот, Лилиэдой случайно созданный, резко контрастный образ. Он сам, достаточно умелый постановщик самых разнообразных праздничных действ и зрелищ, не смог бы нагляднее представить вечное - от начала мира - единство жизни и смерти: необходимое соединение конца с началом. Любимая дочь Повелителя Молний, и его бывшая любимая жена... Первая: порыв, движение, смех, слёзы - вторая... от второй, впрочем, осталась одна голова. Вот она: на тяжёлой деревянной подставке, почерневшая от смол и дыма, но всё равно почти красивая, с загадочной и вечной теперь улыбкой - голова Редкозубой Тенбины...
  
  Пытался когда-то жрец укротить гнев Повелителя Молний, говорил, что мать вряд ли повинна в преступлении своих дочерей - но где там... И что из того, что предсказанье Му-ната исполнилось очень скоро, и уже через день после казни Повелитель Молний почти раскаялся - запоздалое сожаление! Правда, чтобы прислуживать ей в мире богов и предков, одиннадцать невольниц отправились вслед за госпожой, а голова неудачницы, пройдя соответствующую обработку, сподобилась вечности... но ничего себе - вечность... на деревянной подставке, и с носом, мышами попорченным!
  
  В конце концов забальзамированная голова Тенбины попала к Лилиэде - невольной виновнице её смерти - и девочка достаточно скоро привыкла к этой жутковатой "игрушке". Подолгу с ней разговаривала, расчёсывала и убирала волосы - и плакала, обнаружив, что мыши слегка обглодали нос. Дочь Повелителя Молний уверяла Му-ната, что душа у Тенбины добрая и нисколько на неё не сердится - ни на неё, ни на кого-нибудь другого. И очень значимо, что речь о Ле-ине, о боге умеющем прощать, Лилиэда закончила прижимая к груди дорогую ей голову безвинно убиенной женщины.
  
  Выслушав исповедь дочери Повелителя Молний, Му-нат, чтобы окончательно успокоить девочку, рассказал о якобы бывшем ему откровении и о будто бы обещанной Ле-ином помощи.
  
  Вряд ли, конечно, жрец обманулся настолько, чтобы туманные намёки принять за настоящее откровение. Да, услышанную в комнате "Созерцаний и Откровений" разноголосицу он в первый момент был склонен истолковать, как голос Ле-ина, однако, по зрелом размышлении, усомнился в этом. А уж после случайно подслушанной им молитвы и особенно после исповеди дочери Повелителя Молний окончательно понял: не было ему никакого откровения - намёки одни, и только. Однако... для вящего успокоения Лилиэды... мог он - или не мог? - соврать!
  
  Разговаривая с дочерью Повелителя молний, жрец намеренно долго обходил шершавое имя "Че-ду", обходил, словно бы этого (обманутого и преданного ими!) бога и вовсе не существовало. Намеренно долго ласкал её слух, напевно произнося: Ле-ин. И, убаюкав девочку, вдруг неожиданно и резко бросил: Че-ду!
  
  Лилиэда, вздрогнув, очнулась. Испуг. Внимание. Вопрос. Му-нат своего добился. Ни восторженность, в которой пребывала перерождённая девочка, ни посланный Ле-ином, разъедающий волю покой не нужны сейчас Лилиэде. Нет, от неё сейчас требовались отчётливое понимание опасности и сознательная (отчаянная!) готовность к борьбе.
  
  Че-ду будто согласен закрыть глаза на их страшное преступление, если хотя бы один из трёх святотатцев сегодня же предстанет перед ним воочию. И выбор сделать должны не они, и даже не сам Че-ду - нет, жертву выберет беспристрастный Судья Де-рад. И пусть Лилиэда не надеется: горькой, с отвратительным запахом, но в сущности безобидной водички на этот раз не будет. Яд они примут настоящий - сугубо смертельный яд. И ни на себя, ни на него, Му-ната, пусть она не надеется - помочь ей сможет только Ле-ин. Пусть прогонит или очистит грязные мысли, пусть соберёт всю свою волю, пусть обратится к богу-заступнику - и тогда, может быть...
  
  Му-нат намеренно преувеличил опасность: да, яд они (без обмана) примут смертельный - и в количестве более чем достаточном, но... разные существуют способы... а готовить и давать принимать отраву предстоит не кому-то - ему... Конечно, не хорошо обманывать Де-рада, но, право же, в сравнении с совершёнными им предательством и святотатством - это совершенный пустяк. Ведь многие из нечестивых жрецов на своём опыте убедились, что сам Хозяин Нижнего Мира особого значения такому обману не придаёт: гневается не слишком, а если и мстит, то редко и не существенно. Теперь Му-нат готов вспоминать с улыбкой, как у него - тогда почитай мальчишки - дрожали от страха руки, когда он впервые смешал предназначенную для обвинённого в недозволенном колдовстве отраву с крепкой настойкой рвотного корня...
  
  Да, Му-нат преувеличил опасность. Но не придумал. Опасность оставалась - какие бы меры жрец ни принял. Яд придётся пить очень сильный, и на одни противоядия полагаться нельзя. Пить его необходимо без страха, но с полной серьёзностью и, главное, верой в правоту своих дел и мыслей. Ведь пагубная сила яда верой уничтожается надёжнее, чем самым лучшим противоядием. Как всякому жрецу высокого ранга ему часто приходилось принимать, злейшие, не приправленные ни чем отравы: он верил - и он живёт. А многие, славные телесной мощью, но обделённые верой, споткнулись на таких испытаниях, и их робкие души теперь блуждают, в унижении, по горам и долинам нездешних миров.
  
  
  Дочь Повелителя Молний с величайшим вниманием слушала наставления своего учителя - правда, явившимся не сразу, а с некоторым опозданием. После долго ласкавшего слух, напевного слова "Ле-ин", колючим щелчком вонзилось - "Че-ду". Разгневанный Грозный Че-ду. Требующий жертвы Че-ду. Жертвы из них троих. И Лилиэда знает его выбор. Ле-ин ей открыл, что умрёт на закате солнца... неужели же этого не знает жрец? А если знает, то к чему такое чрезмерно строгое и, по мнению Лилиэды, чересчур торжественное наставление? Или для Му-ната она всё ещё беспечная, непоседливая и зачастую капризная девчонка? И о смертельной отраве он разглагольствует - всё ещё полагая её дитём? Подчёркивает, чтобы она всерьёз осознала тяжесть предстоящего испытания... О вере ей говорит Му-нат... А зачем ей говорить о вере, если не верить она не может? Как ей не верить, если она уже знает всё! Всё ей открыл Ле-ин. Однако же - ей, не Му-нату! Из рассказа жреца Лилиэда поняла, что ему Лукавым богом помощь была обещана весьма туманно, что по-настоящему Ле-ин пожелал открыться только ей. И девочка безмерно возгордилась. Не мудрому Му-нату, а ей - неопытной, глупенькой! - явился Лукавый бог. Явился, ибо возлюбил её! Но - почему возлюбил?
  
  Всё. Остановились Лилиэдины мысли, завязнув в чём-то липком, чёрном - отвратительно незнакомом. Не понимала она, как можно, возлюбив, не пожелать прийти на ложе? Или, напротив: если нет намерений или способности разделить ложе с избранницей, то как тогда можно возлюбить? Лилиэда настолько не понимала таких противоприродных отношений, что до недавнего свидания с богом ей и в голову не могло прийти ничего подобного.
  
  Ничего не понимала дочь Повелителя Молний - да; зато знала: её возлюбил Ле-ин... её возлюбил... её... и возгордилась она безмерно. И предстоящее тяжёлое испытание не пугало ни капли девочку. Смертельный яд - подумаешь! Она бы пить могла кипящую смолу, она бы молнию могла поймать руками, и обернуться ею, как драгоценной тканью! Она могла бы... но... опомнилась она! О, дерзость глупая! "Ле-ин, прости", - смущённо прошептала Лилиэда. Одна преступная, смертельно перепуганная девочка сегодня, кажется, уже умерла... умерла? Лилиэда на миг усомнилась в этом - да, смерть её очистила, несомненно очистила, но... глупая девчонка умерла - и... возродилась глупая девчонка! От досады Лилиэда едва ли не до крови прикусила свой язычок, но скоро утешилась: дура она - и пусть! Не мудрого Му-ната и не могучего Некуара, а её - дуру! - возлюбил Лукавый Ле-ин.
  
  Недолгое - и непреднамеренное - самоуглубление вернуло дочь Повелителя Молний земному миру. Ле-ин на время отступил. Его сила перестала поддерживать и вести ослепившую и оглушившую себя девочку. Почувствовав исчезновение этой силы, Лилиэда вспомнила, что у неё имеются и глаза, и уши. Вспомнив, услышала: о предстоящем им испытании Му-нат больше не говорит. А говорит он о воине Некуаре. Не о её нечестивом возлюбленном, а о Могучем Непобедимом Воине - о преданном и неподкупном. И, сам будучи соучастником гнусного преступления, жрец говорит так ловко, что создаётся впечатление, будто близость Некуара и Лилиэды не имела гибельных последствий, будто не растоптали они единственную надежду народа бад-вар. И, по словам хитреца Му-ната, получалось, что ложе воин разделял не с неразумной девочкой, а с Великой Богиней.
  
  Этого только не хватало! Выходит, замыслы Грозного Че-ду расстроила Великая Аникаба? От кого, от кого, но от неё-то - Всеобщей Матери! - ждать подобного было нельзя, казалось бы! От ветреной и беспечной Легиды - куда ни шло! Но чтобы так низко пасть Аникабе? Однако, действительно, если в ту судьбоносную ночь свела их эта богиня - становится ясным всё: и внезапная страсть благочестивого Некуара, и её, Лилиэды полная готовность разделить, не задумываясь о последствиях, эту преступную страсть.
  
  Великая Аникаба возлюбила могучего воина Некуара и, не дожидаясь сроков, приняла Лилиэдин образ... что же... случается... Но то ли погасла страсть, то ли ей надоело ласки Некуара разделят с неопытной, глупой девочкой - сегодня на заре душа богини покинула тело смертной, и Лилиэда умерла. Это объяснение очень понравилось дочери Повелителя Молний: умереть, когда тебя покидает душа богини - совсем не то, что умереть от страха.
  
  У человека, как всем известно, не меньше пяти душ. (Очень, конечно, спорно. В народе бад-вар это мнение было хоть и распространённым, однако же не всеобщим. Иные считали, что у человека не менее двух душ, другие - четырёх. Лилиэда, по своей природе не будучи религиозным мыслителем, держалась мнения большинства.) Души отца и матери, а точнее - души всех предков, переданные детям через родителей; душа своего - и только своего! - Рода; душа нал-гам, то есть, собственная его душа; и душа нал-вед - душа ночи, бродячая в темноте душа: думается, что это прозвище достаточно говорит о ней. Кроме того, в человеке временно или постоянно могут пребывать души других людей (особенно съеденных им врагов), души зверей, предметов, а иногда, правда редко, души пожелавших воплотиться богов. И если одна из душ покидает тело, то человек на какое-то время умирает. Это естественно - такой смерти не стыдятся даже мужчины. Ну, а когда тело покидает - своим пребыванием освятившая это тело! - душа бога или богини, то этим можно гордиться.
  
  Дочь Повелителя Молний теперь жадно ловила каждое - ставшее драгоценным! - слово жреца. Особенно ей запомнился конец его длинной речи. Неожиданный конец. Му-нат сказал, что результат предстоящего испытания ему известен почти что наверняка - и, сказав это, поднялся со скамеечки и медленно направился к ведущему во внутренний дворик выходу. Не дойдя двух шагов, задержался у узорчатой ширмы, выразительно посмотрел на Лилиэду и, прежде чем покинуть комнату, напомнил ей о необходимости, укрепив веру в душе, без страха, но отнюдь не беспечно ждать решения судьи Де-рада.
  
  Му-нат вышел, а девочка, будто не в силах отвести глаз от ширмы, за которой скрылся её наставник, продолжала сосредоточенно смотреть на завитки причудливого узора - словно в этом узоре был скрыт очень важный, но непонятный смысл.
  
  Развоображалась, видите ли, что только ей одной известно о предстоящей гибели Некуара! Не обязательно грядущее открывают боги! Чтобы догадаться, кого именно из них троих сегодня на закате солнца выберет Хозяин Нижнего Мира - не надо обладать мудростью Му-ната. Она сама, Лилиэда, прояви хоть чуточную проницательность, с самого начала знала бы имя богини, затмившей их разум! Ведь никакая не тайна, что Великая Аникаба уже давно алчет могучего воина!
  
  Или она и вправду - дура? Ну и пусть! Наедине с собой девочке безразлично это. Кем бы (преступницей! дурой!) она ни была - её возлюбил Ле-ин. Милый Ле-ин. Её Ле-ин...
  
  "Ле, - зевнула Лилиэда, - ин", - и комната поплыла. Безмерная усталость и несколько чашечек великолепного, но очень крепкого вина свалили Любимую дочь Повелителя Молний. Заснула она прямо на ковре, не добравшись до ложа. Заснула по-настоящему - без мучительного пожара во тьме. Заснула девочка, и ей приснилось: Некуар, почему-то весь синий, ласкает богиню. Великую, но отвратительную Аникабу.
  
  
  
  5
  
  
  Лилиэда спала, а Некуар тем временем разыскивал её брата. Во дворце, к сожалению, Вин-ваша не оказалось. По слухам, он ушёл ещё ранним утром, затемно, никому, по обыкновению, не сказавшись. Впрочем, особой в этом загадки нет: ушёл он, конечно, на охоту. Вопрос только в том - куда? А главное - где он сейчас может быть? Разыскивает ли в плавнях - против Города, на левом низком заболоченном берегу реки - логово укрывшейся от жары свиньи; бежит ли в ближнем лесочке по следу подраненного им оленя; или - о чём даже думать не хочется! - подался в горы? Четырежды глупый мальчик! Мало того, что звериная ловля занимает все его помыслы, он имеет вдобавок неподобающее пристрастие охотиться в одиночку, словно Вин-ваш не сын Повелителя Молний, а грязный отпрыск презренного вождя совершенно дикого (людоедского) племени Лесных Людей. Теперь вот поди, поищи, попробуй. А искать, к сожаленью, надо. И более: безрассудного юнца необходимо найти ещё до вечера. Времени у Некуара нет - Аникаба больше не хочет ждать.
  
  Воин схватил за руку пробегавшего мимо мальчишку невольника; схватил и поволок: за ворота и дальше - по пыльной дороге; по ведущей в Священную Рощу дороге; в тенистую рощу - к алтарю Аникабы. Едва живым, безвольным грузом, то почти повисая, то дёргаясь и семеня ногами, тащился за Некуаром мальчик. У поворота воин, дав для бодрости лёгонький подзатыльник, отпустил смертельно перепуганную жертву. Пока мальчишка приходил в себя, Некуар приказал ему отправиться на поиски Вин-ваша. Пригрозив, что если до вечера не отыщется брат Лилиэды, то несколько юных бездельников - и он обязательно в их числе - завтра с утра отправятся к Великой богине. Некуар приказал, на успех мальчишек не слишком надеясь: конечно, свидания с Аникабой эти трусы не жаждут, и строгий его приказ постараются исполнить изо всех своих невеликих сил - увы, одного старания в этом заковыристом деле будет недостаточно.
  
  Поэтому, отпустив мальчишку, воин чуть-чуть помялся, подумал и решил, смирив мужскую гордость, обратиться к любимой наложнице сына Повелителя Молний - вряд ли спала Бегила, когда юноша собирался на звериную ловлю. А если не спала, то краешком глаза могла видеть его снаряжение. Конечно, видеть этого ей не полагалось, но кто бы на месте спящей с юнцом наложницы смог воспротивиться соблазну? Вот почему настоящий охотник никогда не проведёт с женщиной ночи накануне ловли. Вот почему Вин-вашу никогда не стать настоящим охотником: несмотря на всё его усердие, желание и даже неплохое знание лесных законов и разнообразных звериных хитростей.
  
  Да, способен он поразить барана, подстеречь зазевавшуюся свинью, способен копьём с сорока шагов попасть в сердце оленю - но! Драгоценный снежный барс ни разу ещё не грыз тугие узлы его ловчей сети! А как же Вин-вашу этого хочется! Ведь пока охотник не добудет отважного хищника, он и охотником-то не посмеет всерьёз назваться! Что толку, вместить в себя даже и двадцать оленьих душ? Ноги, разве, станут резвы и неутомимы - и хорошо, когда для преследования, ну, а если для трусливого бегства? Нет, чтобы считаться настоящим охотником, необходимо овладеть душой сильного, храброго, но и осторожного, но и умного зверя. И там, в горах, почти окоченев от бесконечного ожидания на ледяном ветру, необходимо глотнуть из раны горячей, дымящейся на морозе крови. И не затем глотнут, чтобы напитать своё уставшее тело - нет, вместе с красным потоком, согревая горло, в тебя хлынут смелость и ловкость могучей пятнистой кошки: и умножатся твои силы, и изощрится твоя хитрость, и утончится твой ум. И, с драгоценной добычей спустившись вниз, ты набросишь великолепную шкуру на плечи верховного жреца Легиды, а он, правую руку торжественно возложив на твоё темя, изречёт собравшимся: отныне у Великой богини стало больше на одного охотника. Но Вин-вашу, по небезосновательному мнению Некуара, ждать ещё этой чести, ждать ещё, ждать и ждать: слепым, неразумным котёнком его слава ещё сосёт материнское молоко. И не единожды разольются реки, и не единожды войдут в свои берега, прежде чем желанную добычу захлестнёт Вин-вашева сеть.
  
  
  Бен-ги-лела, и польщённая и смущённая приходом воина - а для смущения, надо признаться, у женщины повод был - приказала Второй наложнице подать гостю припозднившийся завтрак: только что испечённых лепёшек, медовые соты и небольшой на вид, но ёмкий кувшин вина. И как ни спешил Некуар, ему, чтобы демонстративной неучтивостью не напомнить о давно забытом грехе, пришлось и лепёшек съесть, и запить их прохладным, слегка кисловаты вином.
  
  Поев, воин заговорил о Вин-ваше. Сначала, ещё раз польстив Бегиле, похвалил отважного сына Повелителя Молний. Сказал - среди прочего, будто бы невзначай - что Вин-ваш уже и сейчас прекрасный охотник, и что слава его не за морем где-то, и как только он добудет снежного барса...
  
  ...Некуар умышленно замолчал и пристально посмотрел в тёмно-карие глаза сидящей напротив женщины. Та покраснела. Пока - слегка.
  
  Нет, пусть Бегила не думает: в опасной нескромности воин её нисколько не винит - за сборами юноши она, конечно, не следила... Да и какая женщина может позволить себе такое... пожелав ему, разве, зла... Ведь каждому хорошо известно: нельзя рассчитывать на удачу, если в дорогу тебя проводит женский нечистый взгляд... И Вин-ваш не мог уподобиться потерявшему разум... Чтобы собраться и спокойненько пойти на охоту, встав с ложа возлюбленной - бред...
  
  Бегила покраснела гуще.
  
  Очень, конечно, жаль, что Бегила не знает, где сейчас может быть Вин-ваш... Воину он крайне необходим... Но было бы несравненно хуже, если бы Бегила знала, куда он пошёл, встав с ложа возлюбленной... Не то что непростительной, преступной было бы неосторожностью... Разве что, ни опасной ловли, ни другого чего-нибудь серьёзного сын Повелителя Молний сегодня не затевал?.. Посмотреть он хотел, возможно, ночные следы зверей?.. Вверх по реке?.. В зарослях?.. Где водопой?.. И если беспечный олень сам на него наткнётся... Или из чащи вышмыгнет глупенький юный зайчик... Такой (не подаренный богиней) зверь - это ведь не добыча... И Вин-ваш, если он сегодня на ловлю не собирался, мог эту ночь провести с Бегилой... Не нарушая древних обычаев...
  
  Разговаривая, Некуар будто бы невзначай перехватывал растерянно-вопрошающий взгляд наложницы. И видел: женщине сейчас очень не по себе, его слова делают ей больно, ох, как бы ей хотелось их не слышать. Правда, удушающую словесную сеть Некуар намеренно и умело сплёл с небольшой лазейкой: так, чтобы при желании Бегила мола намекнуть, куда неразумный юноша направил свои стопы. Намекнуть вскользь, не давая повода "сладкую парочку" заподозрить в непростительном легкомыслии.
  
  Но женщина смущённо молчала, и Некуару представилось худшее: немыслимо, невозможно, но, к сожалению, очень на то похоже, что самонадеянный мальчишка, встав с тёплого ложа - едва ли не из объятий возлюбленной! - отправился в горы. Или он действительно воображает, будто Легида пошлёт ему барса так же, как время от времени посылает неосторожного волчонка, неразумного зайчика или отбившегося от стада жеребёнка?!
  
  Четырежды глупый юнец! Мало того, что он помешался на звериной ловле! Так ведь нет! Смеет пренебрегать драгоценным опытом предков! Имеет наглость, идя нехоженой дорогой, не смотреть внимательно под ноги, а, беспечно вертя башкой, обнюхивать цветочки, растущие по всем четырём сторонам!
  
  Однако же - вряд ли! Надо думать, что он, Некуар, ошибается. Да, Вин-ваш самонадеян, по-юношески дерзок и беспечен, а всё-таки (не безумец же, в самом деле?) и его легкомыслию где-то положен предел. Допустим, собираясь идти за оленем, мог он провести ночь у Бегилы. Неудача, само собой, в этом случае ему обеспечена, но рискует он мало чем. Изредка вернуться домой без добычи сын Повелителя Молний может себе позволить - конечно, изредка, если часто, то мальчишку хуже чем засмеют: сочтут неудачником от природы. А так-то - ежели изредка без свежей дичинки - голод его не изведёт, и голову, гоняясь за оленем в недальней роще, вряд ли он потеряет. Набегается зря и зря устанет, но если заранее знаешь, что дома тебя ждёт вкусный ужин, глоток восхитительного вина и жаркий поцелуй возлюбленной, то такая беготня вполне может быть приятной. Мог, стало быть, Вин-ваш, в ближнем лесочке собираясь разжиться неопасной дичью, провести ночь у Бегилы. И куда он направился - могла в этом случае намекнут Бегила. Свою речь Некуар построил так, чтобы она могла намекнуть...
  
  ...но смущённая женщина сидела молча, почти не шевелясь, и только её лицо - особенно почему-то лобик - не просто покраснело, а уже пылало.
  
  И стыдилась она, и боялась. Стыдилась своей несвоевременной близости с Вин-вашем - и за него, и за себя стыдилась - а боялась, конечно же, за своего возлюбленного. Ибо слушая Некуаровы, почти неприкрытые упрёки, Бегила не просто поняла, но прочувствовала, какая жуткая опасность грозит Вин-вашу на охоте. И, главное - из-за чего? Из-за детской бравады!
  
  Да, ветренице почитай с младенчества было ведомо, если мужчина собирается в путь, то никакая женщина - ни мать, ни сестра и уж, тем более, ни жена, ни наложница - не то что бы его провожать, но не должны даже догадываться, куда он пойдёт. В раннем, ещё неразумном детстве отцовские колотушки научили её смирять неугомонное любопытство. И, значит, сказать, что до обидного Некуарова выговора Бегила не знала - не скажешь. Но... знала, как вызубренный наизусть урок! Знала умом - не сердцем! В одинаковой, то есть, степени - и знала, и не знала. И только сейчас обидные слова и унизительные намёки воина ей не глаза открыли - сердце. И она наконец смогла оценить и поразительную беспечность юноши, и своё - преступное! - легкомыслие. Только сейчас по-настоящему поняла Бегила, как, от несоблюдения даже неважных правил, неизмеримо возрастает всегда подстерегающая охотника опасность. А уж правил значительных... таких, например, чтобы в ночь накануне ловли да предаваться бы любовным играм - бр-р-р!
  
  Знала, конечно, женщина, куда - восстав с горячего ложа! - собирается её непутёвый возлюбленный. Пусть он ей ничего и не говорил (а того только не хватало, чтобы ещё и брякнул!), но не заметить его приготовлений Бегила никак не могла. Брошенная в углу (на виду! небрежно!) сеть на осторожного зверя, тяжёлое, поблёскивающее смертоносным жалом, копьё - нет, эти снаряды не для оленя. Правда, с подобным копьём ходят и на медведя, и на кабана, но ни на могучего отшельника горных лесистых склонов, ни на матёрого, неудержимого в гневе, секача Вин-ваш (при всём его безрассудстве) не рискнул бы пойти в одиночку. Нет, приготовленное им и небрежно брошенное в углу - это для охоты на снежного барса.
  
  Но как же ещё неразумен её возлюбленный! Бегила себя не оправдывает, она виновна, однако (при всём самомнении!) должен был понимать Вин-ваш: не далёкая и не кому-то грозит беда - нет, близкая и ему; и должен он, да нет, просто обязан был, не держать у женщины охотничьих припасов! Достаточно того, что ей и гадать не надо, куда он, восстав с любовного ложа, направит свои стопы. Вполне достаточно - чтобы случилось несчастье. Так зачем же, по-детски безобразничая с огнём, дразнить гневливую богиню? И если бы - только её! С Легидой в конце концов можно поладить. Но ведь (помимо богов и богинь) есть Могучие Неумолимые Силы, и шутить с ними - торопиться на свидание с Судьёй Де-радом!
  
  На это и на многое другое воин открыл глаза Бегиле. И стыд окрасил её лицо, и отвратительный страх расслабил тело. И, вконец обессилив от стыда и страха, она ничего не могла ответить Некуару. Мало того: Бегиле потребовалось собрать всю свою волю, чтобы случайно - взглядом, обмолвкой, жестом - не выдать воину позорную тайну прошедшей ночи. Какое-то время ей это удавалось - увы, на пределе всех своих, быстро убывающих, сил. Долго, разумеется, так быть не могло, и стоило Некуару замолчать, как женщин, не выдержав, разрыдалась.
  
  
  Горько разрыдалась Бегила - и воину открылась печальная правда. Слова оказались ненужными - яснее всяких слов всё сказали рыдания. Да, накануне опасной ловли Вин-ваш спал с наложницей; да, Бегила знала, куда он пошёл; да, неразумный юнец после ночи с любовницей посмел отправиться на поиски снежного барса. Барса ему, конечно, не видать, как своих ушей, но мог бы сообразить мальчишка: охота на барса от прогулки в ближний лесочек или даже за речку отличается очень сильно! Мог бы сообразить, что в горах, помимо когтей и зубов разъярённого хищника, охотника подстерегают многие другие опасности. Легко сорваться в пропасть, угодить под камнепад, да и просто, подвернув ногу, можно замёрзнуть на ледяном ветру. Четырежды глупый юнец! Так вот, беспечно играя своей жизнью, он самым непростительным образом играет судьбой своего народа.
  
  (Справедливый упрёк, ничего не скажешь... если забыть о не в пример тягчайшем преступлении самого Некуара!)
  
  Да, избранный Великим богом Че-ду, случайно погибнуть не может: ни в бою, ни на охоте, ни даже от самого зловредного колдовства. (От колдовства, впрочем - неизвестно, слишком много неясностей; но в бою или на охоте, действительно - не погибнет.) И никто не запрещает Вин-вашу охотиться или сражаться. Напротив. Его присутствие в облаве на зверя или между отважных воинов - всегда обещает верную удачу. Правда, при одном непременном условии: все, даже самые незначительные, детали воинского или охотничьего ритуалов сын Повелителя Молний соблюдать будет свято. Ибо, кроме Великих богов, есть ещё Могучие Тайные Силы - и неповиновение этим древнейшим Силам грозит ослушнику смертью вопреки даже воле всех вместе взятых богов народа бад-вар! А не то что бы там одного Че-ду!
  
  Да, рыдания Бегилы открыли Некуару горькую истину: Вин-ваш подался в горы. Но не возмутительное поведение мальчишки, не преступная беспечность его развратной наложницы злили воина. На самом деле Некуар гневался, досадуя исключительно на то, что отыскать охотника в горах - вычерпать кувшином колодец... можно, конечно... не пожалев труда и имея в запасе время... но времени-то как раз и нет! Аникаба больше не хочет ждать. А так как из-за этого (из-за того, то есть - из-за чего хотелось!) сердиться на Вин-ваша было бы глупо, то воину не оставалось ничего другого, как возмутиться неслыханным поведением и мальчишки-распутника, и похотливой его любовницы. И так возмутиться, до того себя раззадорить, что не будь Бегила любимой наложнице сына Повелителя Молний, воин сейчас бы её избил. Впрочем, наплевав на особое положение Бегилы, Некуар всё равно бы избил её, но, к сожалению, суровая расправа с Первой наложницей бросала нехорошую тень и на самого Вин-ваша. В другое время это бы ничуть не смутило Некуара: строгий, продолжительный пост (да вкупе с изнурительными очистительными обрядами!) неразумному юнцу был бы весьма полезен. Однако сейчас, собираясь в последний путь и надеясь в Вин-ваше - ! - обрести себе - !! - сообщника - !!! - воин не мог допустить, чтобы даже незначительный грех мазнул юношу чем-то черноватым... И Некуар смирил закипающий гнев. Воин не ударил Бегилу - даже не обругал её. Впрочем, брань - обидный, но справедливый выговор - ей уже ни к чему. Женщина поняла всю недопустимость своего бесстыжего поведения, и вряд ли когда-нибудь ещё ляжет с Вин-вашем накануне предстоящей ему охоты. Как и любого другого, хоть мало-мальски опасного дела.
  
  
  Дождавшись успокоения плачущей женщины, Некуар, попрощавшись, вышел - учтиво попрощавшись: так, словно нет у него никакой догадки, словно Бегилины слёзы вызваны чем-нибудь посторонним, к нему, к Некуару, не имеющим отношения. И даже выразил сожаление, что в розысках Вин-ваша Бегила не может ему помочь. (Притворяться при нужде (а умалчивание - для горца не ложь) воин очень даже умел.) Однако, отойдя на приличное расстояние, Некуар длинно и скверно выругался. И тут уже досталось всем без разбора: Бегиле, Вин-вашу, Вин-вашевой матери, Повелителю Молний и даже Легиде.
  
  Выругавшись и этим облегчив душу, воин крепко задумался, но ничего утешительного в голову ему не приходило. Мальчишки-невольники зря обшарят и плавни, и лесную чашу - в горы они не пойдут, горы для них много страшнее людского гнева. (Некуар - отчего бы? - будто бы напрочь и враз забыл: до гор почти полный дневной переход, и если Вин-ваш вышел на рассвете...) Бездельники эти просто-напросто исчезнут на пару дней - прекрасно зная, что воин отходчив, что гнев его хоть и страшен, но, по счастью, непродолжителен. Стоит несколько дней переждать в сторонке, и на глаза Некуару можно попадаться почти ничем не рискуя. В худшем случае, получишь пару затрещин, да и то не со зла, а так - для порядка.
  
  В горы мальчишки (как и никто, впрочем, из жителей Побережья - этим недобрым утром очевидное злонамеренно ускользало от Некуара) не пойдут. А и пошли бы - толку-то?! Во дворце Повелителя Молний невольников вполне достаточно, и многих мог бы Некуар заставить (опять ошибка! чужими невольниками не больно-то покомандуешь!) пойти с ним на поиски. И пошли бы они (никуда не пошли бы!) обречённой толпой - с единственным желанием: уберечься. Не угодить в пропасть, не попасть под лавину, не заблудиться и не замёрзнуть. Нет, не рабам искать охотника в горах.
  
  А обращаться к свободным?.. И нежелательно, и почти бесполезно...
  
  (И не "почти", а действительно - бесполезно, если Вин-ваш вышел на рассвете. Это последнее, как и многое другое, от Некуара упорно пряталось, за грань уходило - в неразличимость. Словно его мысль разломилась, и на видимом обломке оказались: Вин-ваш, Бегила, их непозволительное поведение, отчасти и горы - но именно здесь пробежала трещина. Горы, как обиталище снежного барса, как цель Лилиэдиного брата, оказались на видимом обломке; а горы, как взбунтовавшаяся, рванувшаяся к небесам земная плоть, и не где-то, а в определённом, отделённым от Города значительным расстоянием, месте - очутились на обломке отпавшем и потерявшемся. И вот этих-то, настоящих, но удивительно потерявшихся гор, для воина будто бы не существовало. Аникаба ли так устроила, само ли всё получилось так, но мнимая необходимость доверительного разговора с Вин-вашем причудливо разломила мысль Некуара - разломила, и один из обломков спрятала.)
  
  Единственное, пожалуй, здоровое опасение удержало воина от непоправимых глупостей: вздумай он обратиться к охотнику - пришлось бы сочинить убедительную историю, что для него являлось практически невыполнимой задачей. Свободного промолчать не заставишь. (Невольника, впрочем - тоже, но невольнику кто поверит?) А для свободного надо придумать нечто такое... такое... такое, словом, чтобы он согласился добровольно онеметь! Иначе скоро все узнают, что Некуар, перед тем как отправится к богине, усиленно разыскивал сына Повелителя молний, а после, уединившись, долго с ним разговаривал.
  
  Слава Некуара и избранность Вин-ваша высветили их очень опасно. А ведь такое - увы, ставшее редким - событие, как добровольный уход к богине, запомнится надолго. И все захотят узнать у Вин-ваша, о чём накануне своего героического поступка Некуар с ним шептался наедине. И трудно, если вообще возможно, будет Вин-вашу рассказывать складные небылицы тогда, когда на другое - важнейшее! - отвлекутся все его силы.
  
  Да, нежелательна Некуару помощь какого-нибудь следопыта-искусника - нежелательна, и... необходима! До вечера времени всего ничего осталось, да и неизвестно, захочет ли Аникаба ждать даже до вечера? Некуар, правда, чувствует, что до вечера ничего нежелательного не должно случиться - и более: он в этом почти уверен... уверен... а всё-таки? Впрочем, если и так, если и есть у него какая-то капля времени, до захода солнца в одиночку найти Вин-ваша в горах - бред! (Действительно - бред, если учесть, что до этих самых гор до вечера можно только бегом добраться! Непреднамеренное - или умышленное? - самоослепление всё ещё мешало воину видеть реальный, а не искажённый нездоровым воображением мир.) Надо, надо обращаться за помощью, и надо - будь он не ладен, этот молокосос! - убедительно и правдоподобно лгать.
  
  Задумался - правда, всё ещё не о том, о чём следовало! - Некуар надолго. Нет, в данном случае смущала его не ложь, ибо - даже по строгим горским меркам - это вовсе не ложь: обычная военная хитрость, нечто вроде обходного манёвра. Нет, дело совсем в другом: не бывшее представить бывшим и облечь этот призрак плотью - неразрешимая для него задача. Неразрешимая, и бесит особенно тем, что по отдельности каждая из её составляющих частей прозрачней, чем небо весенним утром. Мало ли зачем Вин-ваш мог понадобиться Некуару? Разве Великий воин обязан делиться своими тайнами? Разве его желание добровольно уйти к богине не священно для всякого из народа бад-вар? В заповеданной Роще подняться на алтарь Аникабы и бестрепетным верным движением себе перерезать горло?! Возвышенно это и достойно вечной славы. Так это - да... если бы не уединённый разговор с Вин-вашем накануне героического поступка! А главное: очевидная необходимость этого секретного разговора. Ведь лучшего способа, чтобы привлечь к юноше нехорошее любопытство, трудно придумать. Нет, безо лжи, которая выглядела бы правдивее тысячи правд, не обойтись...
  
  Увы, наращивание плоти на скелет - занятие не для воина. А честно предпринимаемые Некуаром мучительные попытки изнасиловать своё воображение, привели лишь к головной боли да до бешенства его разозлили. Ослепляющий красный гнев заставил Некуара на какое-то время забыть не только о насущных заботах, но и о самом Лилиэдином существовании. И скверно в этот момент пришлось бы всякому, имевшему неосторожность подвернуться воину под руку...
  
  ...под руку, на своё счастье, ему не подвернулся никто, и Некуар вспомнил о Бегиле. Конечно, она, похотливая ..... развратная ..... она, и только она! Вин-ваш, ..... сластолюбивый, в объятиях этой бесстыжей ..... распутной ..... и осторожность, и ум, и волю - теряет всё!
  
  Некуар уже сделал несколько бессознательных шагов в направлении дворца, но гнев вовремя отвязался от воина. Слава Великой богине! Не хватало только изувечить сейчас Бегилу или совершить иную, ещё более опасную глупость! Пусть слабым владеет гнев - сильный обязан владеть своим гневом! Необходимо отвлечься, дать отдохнуть измученной голове.
  
  Воин на полушаге остановил себя, повернулся и стремительно пошёл прочь. Шум и толкотня смежной с дворцовой торговой площади должны освежить его - это от слабости, от нежелания видеть правду. (Или - от неумения: мысль разломилась, и многое, совершенно необходимое, осталось на потерявшемся обломке.) Должны освежить... однако - не освежили... и воин свернул в сторону - к навесу, гостеприимно тянущемуся по краю площади.
  
  Здесь не кричали бойко, не отпускали солоноватых шуточек; здесь отдыхали и - будто бы, между прочим! - заключали огромные сделки степенные мужи. Не те, разумеется, кто вынес на продажу два или три короба с овощами, несколько мер лежалого ячменя, пригнал недокормленную козу или приволок свежеубитого оленя. Нет, сидящие здесь приходили лишь со связками просверленных табличек из слоновой кости, на которых кровью были начертаны дважды заклятые, трижды заговорённые священные знаки предлагаемых на обмен товаров.
  
  Да и на самом деле, не пригонять же на небольшую площадь огромные стада, не приносить тысячи мер зерна или сотни кувшинов с вином? Удобные - да - таблички, но... Некуар презирал их! Равно - как и их владельцев! Таблички, впрочем - сильнее. Презирал до рвоты, до несварения желудка - ибо народу бад-вар они достались в наследство от изнеженных (по счастью, истреблённых!) Жителей Побережья. Нечистое и, по мнению Некуара, губительное наследство. Ведь всего несколько поколений назад никто из его народа не обладал таким стадом, не собирал столько ячменя, чтобы стадо было нельзя пригнать, а ячмень принести на площадь.
  
  (Стоит заметить, эти таблички не нравились не одному Некуару. Правда, на совсем ином основании: первобытную добродетель утратил народ бад-вар, и священные изображения на табличках всё хуже оберегали от злостных обманов. Однако с этим приходилось смиряться... В самом деле - не пригонять же на площадь тысячные стада?..)
  
  Презирая владельцев огромных стад, Некуар, обычно, избегал их общества. Но сейчас - когда, может быть, решалась участь народа бад-вар! - воину было не до этого. Не замечая собравшихся, он прошёл в затенённый угол, опустился на чистый, сплетённый из пальмовых веток коврик - и спросил небольшой кувшинчик вызревшего вина. Такое вино не ударяет в голову, не сообщает неразумной силы рукам и ногам, но веселит сердце и греет душу. Оно может успокоить смятённую мысль, рассеять досаду и даже смирить клокочущий гнев.
  
  Некуар маленькими глотками, подобно целебному настою, пил выдержанное вино, к воину уверенность возвращалась, и казалось: нужное решение вот-вот найдётся. И непременно нашлось бы, но не вовремя прибежал раб и, склонившись, сказал Некуару, что Носитель Священной Бороды Че-ду Первый Друг Повелителя Молний Мудрейший Му-нат желает видеть Великого Воина Некуара.
  
  
  
  6
  
  
  Покинув Лилиэду, жрец какое-то время колебался. Говорить или не говорить Повелителю Молний о предстоящем испытании? Безвременная смерть Некуара у необузданного и крайне подозрительного вождя, конечно, вызовет гнев; Му-нату убеждать его долго придётся в том, что смерть воина - не ошибка или злой умысел жреца, но воля Великой Аникабы. Если же Повелителя Молний известить заранее, то о причине такой поспешности он может вполне резонно спросить: почему бы ни отложить испытания до той поры, когда Лилиэда зачнёт, выносит и родит Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана?
  
  А на подобный вопрос ответа Му-нат не знал. Не только для Повелителя Молний, но и для самого себя. Но зато твёрдо знал другое: Некуар должен умереть сегодня - на закате солнца. Сегодня и только сегодня. Конечно, и в обычные ночи без Некуара будет трудно уберечь Лилиэду. Когда же (накануне праздника Че-ду) Легида покинет небо - станет несравненно труднее. И всё же, несмотря ни на что, Великий Воин Некуар обязан уйти сегодня.
  
  То ли Ле-ин намекнул Му-нату, то ли он не очень полагался на своё колдовство и, опасаясь мести обманутого Че-ду, надеялся жертвой смягчить его гнев, то ли обида и ревность (конечно, только как к духовной дочери), то ли... гадать и гадать - во всём сомневаясь... И эти, и другие, одинаково бесплотные и одинаково весомые обстоятельства, сложившись вместе и обретя громадную мощь, убедили Му-ната в необходимости предстоящего испытания - в необходимости Некуаровой скорой смерти. Но даже если бы Носитель священной Бороды и осознал всё, и догадался о причине опасной поспешности - для Повелителя Молний этот ответ всё равно не годился бы. И, наверно, поэтому, заранее чувствуя изначальную гниловатость истины, ответа жрец не искал.
  
  Нет, если предупреждать Повелителя Молний - необходимо сослаться на волю богов. И не богов вообще - ибо кисленький этот туман способен только взбесить вождя - сослаться необходимо на волю бога-Коня Мар-даба. Его повелитель Молний считает своим покровителем, его почитает, слушается - да и боится! - значительно сильней, чем Че-ду. Конечно - в тайне. Вождь, а не жрец Повелитель Молний, и для него вовсе необязательно особенно чтить то божество, которому служишь. Но хитрый предводитель рода Снежного Барса прекрасно понимает: править народом бад-вар - всем народом, а не только Снежными Барсами - можно лишь от лица Че-ду.
  
  Причудливо всё же переплетены людские судьбы! Ведь когда-то Повелителем Молний богиня нарекла ни кого-нибудь, а самого Му-ната. Нарекла в сумасшедшие, незабываемые ночи исполнения всех, самых невероятных его желаний. Увы, скоро пришло грустное отрезвление: Легида, поднявшись на небо, вынуждена была завеситься непроницаемым покровом из тяжёлых туч; а Му-нат (не без горечи - кто же в юности не мечтал править миром?) понял: вести за собой множество людей - не его дело.
  
  Правда, откровения богини оказались не совсем напрасными: в конце концов немыслимое совершилось - время пришло, и однажды, когда в гудящем пламени костра очередной Верховный жрец Че-ду возносился к своему богу, то среди провожавших стоял уже настоящий правитель народа бад-вар, стоял Повелитель Молний. Один из младших сыновей жреца, известный разве что непревзойдённым умением метать копьё да буйным и неукротимым нравом. О незаурядном же его уме, о хитрости и коварстве старшие жрецы и племенные вожди узнали несколько позже. Узнали, когда глава рода Снежного Барса, седобородый Вай-ле-у-тан, назвал будущего Повелителя Молний своим восприемником, назвал, и, словно отметая ропот всех недовольных неслыханно дерзким нарушением древних обычаев, сразу же лишился языка, весь одеревенел и на рассвете умер.
  
  Были и другие удивительно благоприятные совпадения - не сразу и непросто мысль о передаче власти Повелителю Молний укоренилась в людских душах, но укоренилась в конце концов, взросла и созрела. (Впрочем, история эта долгая и интересная, но имеющая побочное отношение к настоящему повествованию. Убивать же краткостью изложения одно из важнейших событий в жизни народа бад-вар - преступление тяжкое и вовсе не обязательное.) Вполне достаточно помнить - было это: и ночи с Легидой, и тайна, открытая богиней, и имя "Повелитель Молний", и передача имени вместе с властью, и долгая борьба за признание, и много чего ещё...
  
  Было всё это! И помнит Повелитель Молний, кому он обязан властью. Ох, как помнит! И не мудрость, не почтительное уважение многих (и сильных!) из народа бад-вар до сей поры хранили Му-ната от чрезмерных проявлений признательности и дружбы вождя. Не на свету, конечно. Много поколений должно смениться, прежде чем Правитель народа бад-вар без достаточных оснований осмелится предать смерти не то что жреца Че-ду, но и любого, рождённого свободным. Так это - да; но для чего, спрашивается, Повелителю Молний ждать смены нескольких поколений только затем, чтобы иметь возможность совершить при дневном свете то, что сейчас можно прекрасно устроить ночью? Много воинов у вождя, и молчаливые среди них найдутся.
  
  С грустью приходится признать: из всех человеческих чувств один только страх сделал пребывание Му-ната в мире людей достаточно долгим. Но страх не перед Че-ду или Мар-дабом. Боится их Повелитель Молний, да - в особенности последнего - однако не так уж, чтобы не осмелиться отправить на свидание к одному из них своего опасного друга. Нет, настоящий страх, страх способный смирить гнев и обезвредить злобу, испытывает вождь перед способностью Му-ната повелевать Могучими Тайными Силами. А в действенности этих древнейших Сил и в ужасном искусстве жреца Повелитель Молний убедился уже давно. Особенно - в то время, когда колдовское искусство жреца помогло ему в почти безнадёжной затее стать правителем народа бад-вар.
  
  Никто, разумеется, из жрецов ни одного из семи Старших богов не смеет прибегать к "открытому" колдовству. Но в тайне... И уличить их почти нельзя. Все старшие жрецы умеют пить настоящий, ни чем ни смягчённый яд... И в тайне... А ведь тайное колдовство куда опаснее, чем разрушение глиняной фигурки или сжигание волос жрецом Диг-ди-гида. Не говоря уже о колдовстве обыденном, колдовстве широко распространённом среди простых пастухов и охотников, воинов и рыбаков народа бад-вар.
  
  В нехитрых, конечно, повседневных занятиях такое колдовство помогает, но из людей образованных уже мало кто верит, что всякий, стоит ему только захотеть, способен своими чарами убить или воскресить кого-то. Нет, нет и нет! Таких потрясающих результатов дано добиваться только мудрейшим из мудрых, искушённейшим из искушённых - иногда даже наперекор воле богов. А из всех, преуспевших в тайной науке, самым искуснейшим является, несомненно, Му-нат - это отлично знает и этого одного боится храбрый и недоверчивый Повелитель Молний. Боится по-настоящему. И если бы его разум время от времени не затмевали боги - Му-нат мог бы не слишком опасаться гнева вождя.
  
  Размышляя и пытаясь делать выводы, главнейшее жрец как-то совсем упустил из вида: да, опасен слепой гнев Повелителя Молний, да, лучше его стараться избегать, но, предупредив вождя, Му-нат его будет обязан убедить. А если сам в чём-то не уверен, то убеждать другого - занятие наипустейшее. Положим, с мнением жреца внутренне не согласный, но и не желающий ссориться с Мар-дабом, испытания Повелитель Молний не запретит. Что, однако, помешает ему дать спешное и якобы крайне важное поручение Некуару? Воин отправится в путь, возмездие не состоится, и, разъярённый ложью, на жалких преступников и гнусного колдуна Че-ду обрушит свой гнев - обрушит и истребит обманщиков.
  
  (Му-нату хотелось верить, что смерть Некуара - необходимая искупительная жертва, только жертва, и ничего кроме жертвы. Ему очень хотелось верить - и он почти убедил себя.)
  
  Нельзя, ни в коем случае нельзя предупреждать Повелителя Молний! Сообразив это, жрец разозлился на самого себя. Он, Носитель Священной Бороды Че-ду, он, умудрённый знаниями и опытом, он тратит время, пытаясь откопать то, что лежит на виду! Воистину сумасшедшее утро - и не только для Лилиэды!
  
  Сумасшедшее утро! И всё! И хватит! Сомненья смехотворны. Повелителю Молний - ни слова. Лишь после смерти воина вождь узнает, что Некуар по собственной воле, желая прекратить обидные намёки на его не готовность повиноваться Аникабиному зову, выпил яд. Выпил и с горечью (будто бы он виноват в задержке?), но и с облегчением (наконец-то настало время!) сказал: пускай богиня решает сама. Да, он, Му-нат, при этом присутствовал, но отговорить Некуара от опасного испытания не сумел. Пусть Повелитель Молний вспомнит, каких им стоило когда-то усилий суметь убедить воина отложить свидание с богиней хотя бы до рождения младенца Ту-маг-а-дана. Зря, к сожалению, и...
  
  ...и Му-нату открылось: Вин-ваш! Вот кто сможет заменить Некуара! Трудновато ему придётся - да: ни силы, ни опыта Великого воина нет у юноши, зато есть огромная заинтересованность, чтобы с его сестрой, с Лилиэдой, ничего скверного не случилось.
  
  Воистину сумасшедшее утро! - Му-нат мудрейший, ай-яй-яй! Сын ..... и больше никто ты! Сын ..... и ..... ! - запоздало распекал себя жрец. Сын ..... ! Тебе, пережившему нашествие Лесных Людей, свидание с Легидой, борьбу за новую, немыслимую прежде власть, и массу прочих потрясений ужасов и бед, тебе от глупой девчонки заразиться позорным страхом?! Заразиться, и в этой постыдной болезни утратить и волю, и ум! Опасаться, видите ли, Вин-ваша! Числить его возможным врагом! Он, видите ли, о преступлении Лилиэды узнает уже через две луны?! Да пусть - хоть завтра! Пусть, хоть сейчас! Мало того: нравится ему или нет, но он разделит с Лилиэдой осквернённое ложе! Разделит безропотно, не подав и вида, что ему хоть капельку неприятно это! Ни тени подозрения не должно упасть на дочь Повелителя Молний! Всё сделает Вин-ваш для того, чтобы представить свою сестру не только не такой, какова она есть в действительности, но даже и такой, какой вообще не может быть ни одна из дочерей человеческих! Опасаться Вин-ваша? Глупец из глупцов! Позор Му-нату!
  
  После сурового выговора самому себе, жрец успокоился и безмерно возликовал. Бывшее столь сложным в прохладной полутьме уединённой комнаты, теперь представилось ничуть не затруднительным - конечно, в одном его земном обличии! Ярость и гнев оскорблённого обманом и предательством Великого бога приуменьшать не следует. Опасность всё ещё велика. Но прояснился зато для Му-ната тёмный смысл бывшего ему откровения. Определённо, но очень расплывчато обещанная Ле-ином помощь в сознании жреца вполне оформилась. Ле-ин безусловно знал: в земных делах и заботах особенной сложности не предвидится. Знал, что стоит Му-нату успокоиться, и он сразу вспомнит о ненадёжности Вин-вашева положения - вспомнит и догадается, кем заменить могучего и непобедимого воина. И о нелепости своих опасений, вспомнив, он догадается. Сразу же догадается: надёжнее и молчаливее Вин-ваша сторожа для Лилиэды найти нельзя. И не беда, что ловкости и силы Некуара пока не хватает юноше. В помощь Вин-вашу можно выделить двух, трёх, четырёх - сколько потребуется! - опытных и, главное, достаточно верных Повелителю Молний воинов. Под его неусыпным присмотром наёмники не решатся на измену. Что бы им ни сулили, чем бы их ни соблазняли коварные Лилиэдины братья и сёстры. А в особо опасные ночи, ночи Тайной Охоты, он, Му-нат, самолично будет следить за ненадёжной охраной.
  
  Обрадованный удивительно простым решением совсем недавно казавшейся неразрешимой задачи, жрец попутно отыскал слова убедительной лжи. Слова, которые после гибели Некуара он скажет Повелителю молний: воин, конечно, сам, по собственному почину хлебнул отравы, но не столько из-за обидных намёков, а главным образом потому, что ему открыла богиня: на трудном и почётном посту его вполне может заменить Вин-ваш. А чтобы не ошибиться, чтобы волю богини знать доподлинно, Некуар - какая самоотверженность! - подверг себя риску не удостоиться смерти на алтаре Аникабы.
  
  "Слава Непобедимому Воину! И смелости, и скромности, и мудрости его - слава! Яд подействовал скоро - и это хороший знак! Аникаба тем самым даёт понять, что Некуарово копьё по руке Вин-вашу! Немного, может быть, тяжеловато, но юноша с честью вынесет это почётное бремя! Вынесет, и станет настоящим мужчиной! И когда наконец придёт Великая Ночь, Грозному Че-ду будет не стыдно воплотиться в Лилиэдиного брата".
  
  Мгновенное озарение без остатка рассеяло тревоги и опасения Му-ната. Он теперь знал, что ему следует делать и сейчас, и завтра, и в те три ночи "когда Легида небо покидает". Сложностей, разумеется, ещё много, и предстоящий путь ещё невозможно змеист, но, по счастью, уже не тёмен, а освещён: и пусть всего-навсего лунным неверным светом - этого достаточно совиным глазам жреца. Му-нат, прозрев, увидел путь, и его шаткая прежде поступь наконец-то сделалась твёрдой.
  
  От бредовой мысли затеять сомнительный разговор с Повелителем Молний осталась лишь едкая досада - и ничего более. Зато он теперь знал: с Вин-вашем и, особенно, с Некуаром необходимо встретиться как можно скорее. Успокоив себя, Му-нат приказал невольникам отыскать Великого воина и сына Повелителя Молний - отыскать и от его, Му-натова, имени просить как можно скорее прийти в Священную Рощу, к алтарю Аникабы: в место уединённое, но всем хорошо известное.
  
  По дороге жрец пробовал вообразить предстоящие, достаточно непростые, разговоры. Несложно, конечно, будет убедить Некуара в том, что его защита не только не нужна теперь Лилиэде, но смертельно опасна: Че-ду страшно разгневан и наверняка покарает преступников - причём, в ближайшее время. К тому же, и люди могут легко проведать об их немыслимом сближении - удивительно уже и то, что о страшном преступлении до настоящего времени из всего народа бад-вар догадался только он один. Отныне, словом, от земных обязательств и дел Некуар свободен - и может с лёгким сердцем повиноваться зову богини. Но, и это составляло труднейшую часть будущего разговора, необходимо каким-то образом суметь убедить воина рискнуть торжеством и славой принятия героической смерти на алтаре Аникабы. Некуар лучше других знает волю Великой богини, и потому, придуманное для Повелителя Молний, никак не годилось для воина.
  
  Так вот, сходу, не найдя ничего убедительного, жрец положился на озарение - которое, по его мнению, должно было случиться в нужный момент.
  
  Ну, а с Вин-вашем - проще: узнав о преступлении сестры и испугавшись за своё особенное положение, он с радостью согласится заменить Некуара на его трудном и опасном посту. Ведь Вин-ваш вовсе не трус, а если не слишком торопится на свидание с одним из Старших богов, то его легко понять: старинной добродетели, постоянной готовности к смерти на алтаре, у юноши нет - да и у многих ли (по крайней мере, на Побережье) она ещё сохранилась? Однако возможность погибнуть в бою или на охоте, или вот так: охраняя сон своей сестры, его нисколько не устрашит. С Вин-вашем ясно - сложностей с ним не предвидится.
  
  Размышляя, Му-нат незаметно для себя дошёл до Священной Рощи. Вот и алтарь богини. Оглядевшись вокруг, жрец удовлетворённо отметил: удача, явившаяся совместно со счастливым озарением, его не покинула. Разумеется, Священная Роща не место для бесцельных прогулок, и сейчас не праздники Аникабы, но всегда могут найтись желающие принести жертву, помолиться, а то и просто поговорить с богиней. Однако на сей раз у прославленного чудесами древнего алтаря не было ни человечка; и довольный жрец, расстелив предусмотрительно принесённый коврик, сел, спиной прислонясь к толстому узловатому стволу росшего на отшибе дерева.
  
  Сумасшедшее утро, слава Ле-ину, благополучно завершилось - Му-нат отдыхал, прикрыв глаза и наслаждаясь негромкими шуршаниями, шорохами, писками безлюдной лесной поляны. Звуки чужой, мелкой, но важной в себе жизни ласкали уши жреца, и более: они сообщали ему силу и мудрость огромного целого - целого, состоящего, однако, из бесчисленного переплетения отдельных, разнородных жизней, воль, судеб.
  
  Му-нат отдыхал и грезил, прикрыв глаза. Грезил - или на самом деле покидал на некоторое время области земного, привычного?..
  
  ...вот также однажды давным-давно тёмной безлунной ночью его посетила Легида. Или тогда он тоже грезил? Нет уж! А впрочем - да! Нет - если грёзой назвать не оформившуюся мечту, рой смутных, плоть обрести не сумевших образов. Да - если грёза опасное и удивительное странствие души, странствие, в котором ей открываются иные пределы.
  
  Впрочем, сейчас сосредоточиться и коснуться тайны жрец не успел. Прибежал один из посланных им рабов и, шумно дыша, остановился в трёх, четырёх шагах. Раб не смел беспокоить Му-ната своими словами, но разве можно сосредоточить своё внимание на жизни общей, жизни всей, когда одна из бесчисленных составляющих этой жизни, ничтожно малая, но видимая, слышимая и остро пахнущая находится рядом - в каких-нибудь трёх шагах.
  
  Жрец приоткрыл глаза и вопросительно посмотрел на пришедшего. Довольный быстрым и успешным выполнением данного ему поручения, невольник сказал, что Могучий и Непобедимый воин Некуар слышал слова Первого друга Повелителя Молний Носителя Священной Бороды Че-ду и вот-вот будет здесь.
  
  Му-нат кивком отпустил раба, встал, наклонился, подобрал коврик, выпрямился, свернул его, медленно подошёл к алтарю Аникабы и положил руку на шершавый, сохранивший приятную ночную прохладу, священный камень. Удача пока с ним - воин придёт первым.
  
  
  
  * * *
  
  
  Некуар сегодня уже во второй раз поднимался в заповедную рощу богини. И во второй раз вместо утоптанной дороги он почему-то избрал неудобную извилистую тропинку. И длиннее она и круче, но держится вот - не зарастает. И длиннее она и круче, но воин сегодня понял: в некоторых случаях эта тропинка незаменима.
  
  Колючий кустарник по сторонам, небо над головой, под ногами сухая выщербленная земля - и запах зноя: от земли, неба, кустарника. Носом почти неуловимый, скорее видимый и слышимый, но всё-таки - запах. Почти неуловимый, но укрепляющий и целящий душу. И то, что Некуар не успел додумать там, под гостеприимным тенистым навесом, ему открылось здесь - среди обожжённых колючих веток, под выцветшим, безнадёжно далёким небом.
  
  Не случайно - здесь. Ни комната Бегилы, ни шумная торговая площадь никак не соответствовали удручающей простоте этого открытия: он, Некуар, Лилиэде уже не нужен и, более не заботясь ни о чём земном, может во всякое время, когда ему будет угодно, отправляться к заждавшейся Аникабе. Когда ему будет угодно...
  
  "Трижды дурацкое утро! Аникаба, видите ли, воплотилась в девчонку! Уподобилась своей сестрице! Этой распутнице! И пламя костра опалит одежды богини? Несусветный вздор! Глаза Лилиэды. Они показались ему чужими. Глазами богини. Глупейшее утро! Девчонка просто повзрослела за ночь! Да в её положении это не только естественно - это непременно должно было случиться! В любую из бессонных её ночей! В каждый из наполненных страхом дней! Во всякое время! А он, Великий воин, лишь увидел повзрослевшие её глаза и сразу стал глиноподобным! Размяк, раскис - да так замечательно, что бери его в руки, и лепи из него горшок! Ночной горшок для Лилиэды - для дурака заслуженный конец! Пламя костра опалит одежды богини? Чушь! Несусветный вздор! Не Аникабу хотел он уберечь от позора, а - если не мигая смотреть правде в глаза - своё доброе им! Ибо преступление дочери Повелителя Молний - в такой же мере - его преступление! И людская память имена святотатцев, предавших Великого бога и, ничтоже сумняшеся, уничтоживших последнюю надежду народа бад-вар, соединит навсегда! Этого боялся, не хотел допустить, но и знать не хотел об этом он, Могучий Непобедимый воин! Не хотеть знать - опасная слабость! Слабость, едва не погубившая всё. Спасая погубить - цена слепого усердия. Слава богине! Аникаба вовремя открыла глаза своему избраннику, вовремя уберегла его от соблазнительных на первый взгляд, но, если задуматься, очень опасных шагов.
  
  Избить Бегилу, к розыскам сына Повелителя Молний привлечь опытных следопытов - зачем? Чтобы многие пожелали открыть тайну последних в этом мире слов Некуара? Слов, совершенно не нужных юноше! Брат Лилиэды, узнав о преждевременной смерти воина, сумеет как-нибудь защитить сестру. Сам догадается: её жизнь - его жизнь. А не сумеет - это их дело. Некуара оно не касается. И тем более глупо опасаться, что юноша проболтается о преступлении своей сестры. Да он не шепнёт о нём и ночному ветру! Не намекнёт убитому оленю! Мало того - даже и от себя попробует его скрыть! И поверит в конце концов, что всё-таки - вопреки предательству! - мальчик у Лилиэды от Че-ду. И она, Лилиэда, о гнусном преступлении тоже скоро забудет, и тоже поверит, что зачала от бога - если, конечно, переживёт ночи Тайной Охоты. А так это будет, по-другому ли - Некуару до этого нет дела. Как бы в дальнейшем всё ни обернулось, в любом - самом непредвиденном - случае это преступление не очернит памяти о Великом воине.
  
  Слава богине! Вовремя Аникаба открыла ему глаза! Он, Некуар, никому из людей отныне уже не нужен. И крутая, нагретая солнцем тропинка станет последней его дорогой. Последней - на этой земле. Двести ещё или триста шагов и он подойдёт к алтарю Аникабы. Поднимется на него, крепко обхватит рукоять острого ножа, и одним верным мгновенным движением откроет себе иные дороги. И многие восторженные зрители воину не нужны. Только позвавший к алтарю Му-нат проводит его к богине. Проводит, ибо отговорить Некуара на этот раз жрецу не удастся".
  
  
  * * *
  
  
  Му-нат был почти уверен, что Некуар подойдёт не по главной дороге. Он пристально всматривался в заросли колючего кустарника, надеясь хотя бы на мгновение углядеть воина раньше, чем тот обнаружит его. Этого мгновения жрецу было бы вполне достаточно, чтобы открыть многое в мыслях и чувствах идущего на встречу. Но воин - как всегда! - появился бесшумно и неожиданно. И, как всегда, в стороне от того места, где его могли ждать. Великий воин Некуар! И когда-то ещё из народа бад-вар произрастёт ему подобный?
  
  Му-нат - разумеется, не впервые - пожалел о предстоящей народу бад-вар потере. И много неприятней было бы жрецу, если бы смерть воина зависела только от него. К счастью для Му-ната, этот выбор сделал не он, но Великая Аникаба. В его же власти совсем немного: чуть-чуть замедлить или чуть-чуть ускорить свершение её высочайшей воли. А через две, три луны или уже сегодня Непобедимый воин Некуар отправится на свидание с Великой богиней - это второстепенно.
  
  "Сегодня, да, но не сейчас же?! Ле-ин Лукавый, помоги!", - взмолился жрец. Взмолился, ибо идущий на встречу шагал уже не по этой земле. И дело не в том, что тяжёлый крупный человек ступал, как не имеющий веса. Сильные сухие ноги Некуара всегда легко, всегда неслышно несли его могучее тело - нет, дело совсем не в этом.
  
  И даже не с том, что ступай воин не по утоптанной твёрдой земле, а по высокой густой траве - не шелохнулась бы ни одна травинка; и если бы он шёл по болоту - не колыхнулась бы трясина; под этим невесомым шагом не чавкнул бы зыбучий песок, не зарябилась бы речная гладь. Нет, случись такое - Му-нат сразу бы понял: перед ним одно из бестелесных проявлений воина - его, плывущая над миром, душа. Ведь души часто покидают тело, и после странствий возвращаются опять. Нет, дело не в этом. Перед Му-натом была - несомненно! - плоть. Но эта плоть, при всей её мощи, земному миру уже почти что не принадлежала. Уже виделись свирепые красные языки всепожирающего пламени. Уже слышался гул и треск погребального костра. Уже мерещилось истончение костей и мяса, и преображение их в иную, достойную объятий Великой богини, материю.
  
  "Ле-ин Лукавый, помоги!", - взмолился жрец. Взмолился и, крестом раскинув руки, встал между воином и алтарём Аникабы. Конечно, жест символический - условная преграда. Но... и наконец пришло чаемое Му-натом озарение:
  
  - Остановись, безумец! Ты воображаешь, что о вашем немыслимом преступлении не знает никто из смертных?! Предав и оскорбив Великого Че-ду, от ярости и мести бога ты метаешь ускользнуть к Аникабе? Нет, Некуар. Я, Носитель Священной Бороды Великого и Грозного бога, этого не допущу. Да, я не в силах привести тебя на позорный костёр, но имя гнусного святотатца станет известно всем. Узнав о вашем преступлении, ужаснётся и содрогнётся народ бад-вар. И проклянёт ваши грязные имена. Не имя Великого воина Некуара будут с гордостью произносить дети наших детей. Нет, с отвращением и ужасом, как мерзейшую брань, на крокодила, пожравшего младенца, они навесят: "Некуар", а на змею, убившую вождя, они навесят: "Лилиэда".
  
  Воин замер, немного не дойдя до жреца. Слова Му-ната вернее всякого копья остановили его на полушаге. Торопясь на свидание с Аникабой, о дозволенном и запретном воин уже не думал. Убийство жреца уже не казалось вызовом богу. Особенно - жреца Че-ду. И страха перед Могучими Тайными Силами Некуар уже не испытывал. Ни помешать, ни отомстить ему эти Силы уже не успел бы. Пальцы привычно сложились на рукояти ножа. Прыжок, удар - и Носитель Священной Бороды вместе с вызнанной как-то тайной отправиться к своему повелителю. Одно движение - Му-нат и разглядеть-то его не успеет. Одно движение - но Некуар не был бы Великим воином, если бы, прежде чем послать вперёд своё сильное послушное тело, не успел подумать: а не поведал ли уже кому-нибудь жрец об их чудовищном преступлении?
  
  Эта мысль остановила Некуара, и стоял он, растерянный, и слушал - мучительно пытаясь заглянуть в душу жреца.
  
  Смерть прошелестела рядом и уселась в ожидании на ветку ближайшего дерева. Му-нат узнал о её присутствии по холодновато-кислому привкусу скопившейся под языком слюны. Узнал, прежде чем разглядел её отражение в Некуаровых, в миг оледеневших, глазах. Узнал и понял: каждое, сказанное им слово, имеет сейчас громадную силу, и малейшая неосторожность в обращении с этой силой может всё погубить. В опасности не только его жизнь, но также и жизнь дочери Повелителя молний, и жизнь Вин-ваша, и - непонятно почему и как! - но жрец это чётко уловил: от его дальнейших слов зависит сейчас будущая судьба великого народа бад-вар.
  
  Они стояли друг против друга: Му-нат и Некуар - Колдун и Воин - и один мог бы убить другого, и убил бы, если бы знал, что другой никому не открыл его страшную тайну.
  
  Они смотрели в глаза друг другу, и каждый мучительно старался догадаться, что уже сделал или не сделал или собирается сделать другой.
  
  Му-нат, по счастью, первым коснулся истины. Слава Ле-ину, ибо только с его помощью, на последнем пределе, жрец смог понять, что смертельный выпад Некуара остановила мысль - порождённая спасительным для него сомнением. Слава Ле-ину! Опасен ещё предстоящий разговор, но Му-нат уже услышал, как смерть, прошуршав, снялась с ветки над его головой и устроилась много дальше - в серых колючих зарослях.
  
  Они ещё стояли друг против друга, но уверенность, внезапно обретённая жрецом, уже сразила воина. Разжались пальцы, пропала готовность убивать. И незаметно кончилось противостояние - будто его вовсе не было.
  
  Му-нат заговорил. Нет, он уже не грозил воину разоблачением, и о страшном преступлении говорил он теперь без гнева и укоризны - так говорил, словно Некуар с Лилиэдой в нём вовсе не повинны, словно всё с ними случившееся определила одна только воля Великой Аникабы. И не Му-нату судить богиню. Не Му-нату и ни кому другому из смертных.
  
  "Но, - жрец на мгновение замолчал и продолжил с сожалительной печалью, - очень самонадеянны смертные... самонадеянны и слепы..."
  
  И стоит кому-нибудь проведать о случившейся с Лилиэдой и Некуаром беде - людьми овладеет ярость. Ибо, не считая его, Му-ната, из всего народа бад-вар, ну, двое, ну, может быть, в лучшем случае, трое за немыслимым преступлением Великого воина и Любимой дочери Повелителя Молний способны различить волю Аникабы. Остальные же, оглушив себя не рассуждающим гневом, проклянут имена гнусных святотатцев. Ни одна девочка не назовётся отныне Эн-лиг-о-моэдой, ни один мальчик не получит славного имени Нек-бед-у-вар.
  
  Му-нат говорил не долго. Ле-ин удивительно вовремя указал ему на то единственное, чем воин ещё дорожил в мире людей, что готов был защищать со всем остальным - включая кощунственное убийство жреца - не считаясь. И жрецу, догадавшемуся о Некуаровой слабости, уже ничего не стоило убедить воина подвергнуться сомнительному - не прилюдно, в храме, а в комнатке, схоронясь! - испытанию; подвергнуться риску оказаться не достойным торжественной смерти на алтаре Аникабы. Особенно - после клятвенного заверения, что чем бы ни закончился этот глум (приватное, видите ли, ядопитие!), о страшном преступлении воина и девочки ни один из смертных никогда ничего не узнает.
  
  А Некуару, после всего понятого там, на тропинке, среди сероватых от пыли и зноя колючих веток, после всего услышанного здесь, в Священной Роще, у алтаря Аникабы, сделалось совсем безразличным: сейчас умереть или немного позже, от ножа умереть или от яда. В любом случае, уже сегодня он встретится с Великой богиней, а славное имя воина, в любом случае, не предастся поношению. Му-нат дал клятву. Да, эта клятва изумляла - но Некуар верил жрецу. О причине же необычайно странного - по сути, кощунственного! - обещания воин гадать не собирался: мало ли чего есть в мире, открытого одному только Носителю Священной Бороды Че-ду Первому другу Повелителя Молний Мудрейшему из Мудрых жрецу и колдуну Му-нату.
  
  
  
  7
  
  
  Некуар - почему-то весь синий - принимает ласки отвратительной Аникабы. Это и многое другое видела Лилиэда во сне. Но запомнилось ей и царапнуло её именно это. Больно и глубоко царапнуло. После всего с ней случившегося, особенно после свидания с Ле-ином, ждать такой глубокой царапины девочка не могла. Некуар безразличен ей - она это твёрдо знает. Отец её ребёнка - подумаешь. Никто он теперь - посторонний. А виденное во сне - запоздалая месть ревнивой богини: конечно, Аникабе было оскорбительно делить ласки Великого воина с ней, с ничтожной девчонкой. Вот и заманила она "бродячую" душу нал-вед, заманила и уязвила. И уязвила так, что Лилиэда поняла: след от этой злой царапины останется навсегда. Никто Некуар - посторонний. Но этого постороннего, чужого, не любимого ей уже не забыть. Никогда не забыть. Не может Лилиэда ревновать к Великой богине. Не может и не должна. Не может - но царапина и горит и жжёт много больнее, чем рубцы от плётки Му-ната, и жжения этого целебной мазью не унять. Нет такой мази.
  
  Заплакать бы... Но у Любимой дочери Повелителя Молний не осталось слёз. Осталась резь в покрасневших сухих глазах, резь, словно от попавшей туда ресницы. Заплакать бы... Но если не могут плакать глаза, то, вздрагивая, плачет сердце. И, плача сердцем, Лилиэда замерла на полу, сложившись в бесформенную угловатую массу - в бессмысленное сочетание рук, ног и головы...
  
  Да, она умерла на рассвете, и страсть умерла вместе с той отвратительно преступной девчонкой. Но страсть умерла изначальная, та нехитрая страсть, что сводит вместе и мужчину с женщиной, и бога с богиней, и волка с волчицей. Однако до своего перерождения Лилиэда и не подозревала о возможности иной страсти. Мало того, и некоторое время спустя - даже после свидания с Ле-ином! - она почти не ведала о чувствах сложнейших, чем голод, страх, томленье плоти. Плоти - так как любовь Ле-ина, со всем земным и знакомым имеющая немного общего, слегка приоткрыла девочке глаза на что-то другое. Правда - очень слегка. Потребовалось глубокое уязвление новорождённой души, чтобы узнать о смутной, неопределённой и, казалось бы, беспричинной тревоге.
  
  И не в ревности дело. Ревность, то есть желание себе одной забрать все ласки Некуара, была и прежде знакома Лилиэде. Не было, правда, тогда у девочки соперниц, она не знала, что объятия воина разделяет с Великой богиней, но ведь ревность проста, как боль и голод, и чтобы её знать, не надо ничему учиться.
  
  Да, Лилиэда знала ревность, но, в отличие от Аникабы, её не смущал ненавистный образ. Не к кому было ревновать Некуара. Или к его невольницам, или к ненасытным жрицам Кровожадной Данны? Но не только дочь Повелителя Молний, а всякая, рождённая свободной, никогда не унизится до ревности к жалким невольницам. Ревновать же мужчину к жрицам храма, так же нелепо и так же кощунственно, как нелепо и кощунственно мужчине сердиться на женщину за то, что она отдала свою девственность Великому богу. До утра, следовательно, дня сего, до потрясений и откровений этого утра, не к кому было ревновать Некуара. А утром, после смерти и нового рождения, воин стал для Лилиэды никем. Не может она ревновать к Аникабе... не может и не должна... не может... не может - но жжёт и горит злая царапина! И нет мази, чтобы унять боль...
  
  И всё же - не ревность. Не ревность сжала девочку в жалкий угловатый комок. Пусть Лилиэда видела, с каким пылом Некуар ласкал отвратительную Аникабу - девочка смутно чувствовала: не это так больно её царапнуло. Может быть, из-за того, что Некуар был тогда - в её мучительном сне - весь синий, она по-настоящему не восприняла его соития с богиней. Яркая - пугающая! - синева воина не позволяла этот нездешний образ совместить с образом бывшего возлюбленного. Яркая синева другого мира... Иногда (обманчиво!) в чём-то очень похожего на здешний, с детства привычный мир, но совсем-совсем - до последней травинки! - другого. И потому, может быть, эта лукавая схожесть вызывала отвращение, приправленное изрядной щепоткой ужаса. И потому, может быть, Лилиэда впервые задумалась о том, что ждёт Некуара в этом похожем, но искажённом мире.
  
  Да, объятия воина и богини были пылки и страстны. Но не было радости в этих объятиях. Скорее - тоска. И не тоска ли царапнула её так больно? Нет, пожалуй. Кроме тоски у Лилиэды от виденного осталось что-то ещё. Непонятная, никогда раньше не ощущаемая тревога. А точнее, даже и не тревога, но очень сложное и противоречивое чувство: нечто вроде льда на костре - шипя, исчезает лёд и медленно гасит пламя, и мучительное их единение и пугает, и манит, и холодно во рту, и сводит скулы, и хочется бежать, и силы нет пошевелиться.
  
  Способность болеть болью другого... противоречивое сложное чувство... Много-много поколений спустя некоторые из людей его поймут и оценят, и дадут ему имя... Только не следует думать, что из народа бад-вар Лилиэда первая сподобилась с ним спознаться. И задолго до её рождения это чувство не совсем было чуждо некоторым. И иным Лилиэдиным современникам оно, конечно, знакомо - стоит вспомнить Му-ната. Однако же, дочь Повелителя Молний оно посетило впервые - и её тревога от незнакомости и новизны этого чувства.
  
  Никто ей теперь Некуар - посторонний. Чужой, сегодня на закате солнца уходящий. За солнцем вслед. На запад, к Аникабе. В мир синих тел, угрюмой травы, в мир страстных, но безрадостных объятий. В мир - ненавистный Лилиэде. Теперь, сравнивая мир Великой богини с миром Ле-ина, девочка полностью сумела оценить свой счастливый жребий. И пожалеть Некуара. Пожалеть постороннего. Она пожалела - и жалость к чужому, немыслимая прежде жалость так больно её оцарапал.
  
  Не в ревности дело. Конечно, заманив бродячую душу, уязвить Аникаба хотела ревностью - не знала богиня, что, после свершившегося на рассвете перерождения, ревновать воина Лилиэда уже не могла. Не знала богиня, что девочку уязвить ей нечем. А Лилиэда, плача без слёз, не знала, что оцарапала её вовсе не Аникаба. Ещё не знала... Не знала, но царапина жгла, и боль пробуждала если не догадку, то её смутное подобие. Нет, девочке не суждено было понять, что дело в незащищённости недавно народившейся души. И Ле-ина в излишней строгости укорять не стоило - Ле-ин вовсе не думал её наказывать, само собой всё получилось, совпало так, сошлось: ревнивая Аникаба, незащищённая душа, свиданье с богом, безмерный ужас до того...
  
  Да, девочке не суждено было доискаться до кольнувшего так больно жала, но иное, может быть, важнейшее забрезжило перед глазами. Тогда, на рассвете, оглушённая спасением и свободой, Лилиэда опасно поскользнулась, но не заметила и далеко, кувыркаясь, могла бы закатиться в бесплодную выжженную степь, однако - шлёпнулась. И, ох, как кстати. Глубокая, болючая и злая царапина, в конце концов - царапина. Цена не дорогая, цена очень умеренная сравнительно с невозможной стоимостью света - во все времена, для всех и для каждого.
  
  Едва-едва забрезжило перед глазами слабое мерцанье, но лживую гладкость дороги, на которую ступила дочь Повелителя молний, оно вполне озарило. Да, не властен отныне Че-ду над душой Лилиэды, да, она, дрожащая, глупая девочка, предав гневливого бога, смеет его не бояться. Да, не они с Некуаром, но Великая Аникаба уничтожила надежду народа Бад-вар. Да, из-за мимолётной прихоти богини дочь Повелителя Молний обязана была подняться на костёр. Теперь не поднимется - так это!
  
  Однако, оглушённая свободой, Лилиэда вообразила утром, что отныне ей нет запретов. Не тех, конечно, в нарушении которых её способны уличить и ближние, и дальние, и всякие случайные из её племени. Нет, столь наивной никогда не была Лилиэда. И братья её, и сёстры - с младенчества! - лучше чем тысяча учителей обучили девочку осторожности.
  
  Другое на время утром представилось Лилиэде. Ей казалось: бежав от смерти в смерть, она избавилась от многих неприятных неловкостей, от неудобных и стеснительных запретов, запретов живущих в ней самой и мешающих особенно потому, что смысла в них она порой не видела, но, нарушая даже нечаянно, очень боялась; чего - непонятно; но так боялась, что этот страх, не колеблясь, согласна была поменять на голод, боль - на всё, словом, только бы избавиться от этого противного непонятного страха.
  
  Да, многое сегодня представилось Лилиэде в истинном свете. От многих бессмысленных страхов и опасений смерть разрешила девочку. Однако Аникаба, ударив, дала почувствовать дочери Повелителя Молний, насколько беззащитна её душа, насколько призрачна, будто бы обретённая ею, свобода.
  
  Достала всё же богиня девочку. Но вовсе не так, как ей того бы хотелось. Богиня ревностью хотела уязвить, а уязвила спасительной для Лилиэды жалостью. Что делать! Мир таков. Всеведенье - мираж не только для людей...
  
  
  Отойдя от высшей точки, клонилось солнце. Оно было ещё на подъёме, когда Лилиэду мучительно обожгла тревога. Девочка тогда сжалась в комок и сумела если не победить её, то притерпеться к ней. Перестрадать, перетерпеть, и в муках открыть очень нужное: болеть не своей болью - ошеломительная способность! Да если есть у неё такое - смешно и думать о дозволенности многого, а уж всего... нет, нет и нет, пусть пробуют другие! Дочери Повелителя Молний достаточно и одной царапины!
  
  Теперь Лилиэда знает: если из запретного немногое ей стало дозволенным, то многое из разрешённого для всех - для неё заповедано. И о запретном этом, о заповеданном, она почти нечего не знает. И ей, прозревшей в четверть глаза, не уберечь себя от новых ссадин и царапин. Не потому не уберечь, что её нарочно станут язвить злые люди или боги. Нет. Всё значительно проще. Новорождённая душа, осваиваясь в мире, невольно будет спотыкаться, падать, ударяться о камни и царапаться о ветки. Может быть, новые царапины и ушибы болеть станут послабее... Лилиэда надеется на это - надеется, но отнюдь не уверена...
  
  Впрочем, эта далёкая, скрытая во времени боль не слишком сейчас пугала Любимую дочь Повелителя Молний. Что будет - быть тому. Сейчас, когда жжение от злой царапины немного утихло, а смятённая мысль чуть успокоилась, девочка заметила, как далеко продвинулся солнечный зайчик. С коврика на полу он перешёл на ширму, поднялся по ней ладони на три, зажёг один из завитков красивого узора и, оттолкнувшись от него, прыгнул, ослепив на мгновенье левый Лилиэдин глаз.
  
  Девочка спохватилась. До испытания времени осталось совсем немного, а у неё ещё ничего не готово. Перевёрнутая скамейка уподобилась рогатому барану, ларчик с дорогими украшениями открыт и из-под широкого низкого ложа насмешливо подмигивает разноцветными огоньками, голова Редкозубой Тенбины оказалась на столь памятном девочке, потухшем, по счастью, треножнике - треножнике, которому вообще здесь не место: святыне-то - да в сугубо приватном помещении? Беспорядок, словом, полнейший. Такой беспорядок, что не будь Лилиэда в комнате неотлучно, она бы обвинила в нём свою зловредную сестру - из самых младших, едва ещё стоящих на ногах. Сейчас же, обнаружив этот умопомрачительный беспорядок, девочка крайне ему изумилась. Дочь Повелителя молний не помнила, как во время одолевшей страх, сумбурной исповеди она хватала различные предметы, бросала их, брала другие. Напрочь не помнила, а если бы могла вспомнить, тогда напротив: удивилась бы сравнительно небольшому разгрому.
  
  Лилиэда встала, подошла к дорогой ей голове Редкозубой Тенбины, почтительно извинилась, затем осторожно, стараясь не коснуться опасного треножника, сняла её и отнесла на место. Вытащила из-под ложа ларец - закрыла и прибрала его. Дел предстояло много, и девочка, не желая звать на помощь Шидиму, заторопилась. К приходу Му-ната и Некуара комната должна быть в образцовом порядке. Перестрадав тоску, последнее из потрясений необычайно затянувшегося утра, с новым своим бытием Лилиэда почти освоилась. Внешне ей это далось легко: ведь плоть, умершая всего на миг, если и преобразилась, то совсем чуть-чуть, и телесные навыки изменились слабо. Руки и ноги, слушаясь девочку, может быть, с неуловимой неловкостью, но без дрожи и суеты выполняли своё, для человеческих дочерей привычное дело.
  
  Комната обретала пристойный вид. Низкие скамеечки заняли постоянное место - по двум сторонам ковра. Сказавшись нечистой, Лилиэда не могла переступить порог, и потому остатки еды (вместе со столиком) отнесла в дальний, тёмный угол и накрыла старой бараньей шкурой. Она знала: столик не нужен для предстоящего испытания. Скамейки тоже не нужны: яд полагалось пить сидя на полу, убрав под себя ноги - откуда бы это невозможное знание? по аналогии с храмовыми обрядами? но ведь комната не храм! - однако скамейки Лилиэда прятать не стала. Они, в общем-то, не помешают, а без них комната окажется излишне пустой. В последнюю очередь девочка крепко обеими руками взяла шкуру снежного барса, сильно её встряхнула, положила на место и, тщательно расправив, устроилась на ней поудобней, нечистую левую ногу свесив на достопамятный коврик - теперь без вызова, теперь равнодушно, зная: за непочтительный этот жест Диг-ди-гид на неё не обидится.
  
  
  * * *
  
  
  Расставшись с Некуаром, Му-нат уединился в своей, имевшей отдельный выход, особенной комнате. От воина он узнал, что Вин-ваш на охоте, скорее всего, в горах, и вряд ли возвратится раньше чем через пять-шесть дней. Это несколько осложняло дело, впрочем - не очень: воинов, которые заменят Некуара на опасном посту, вчерне уже жрец наметил, а место присматривающего за ними брата дочери Повелителя Молний он сам займёт. Телесных сил, несмотря на преклонный возраст (а восемьдесят равноденствий - возраст вполне преклонный) ему достанет. В конце концов есть различные заклинания, есть укрепляющие плоды и травы - многие, словом, есть способы удерживать при себе бродячую душу нал-вед.
  
  Освободившись от этой заботы, Му-нат - не без трепета! - занялся очень ответственным и ужасно трудным делом. Яд надо пить по очереди, из одного сосуда - ничем не запивая отраву. В другое время и при других обстоятельства жрец никогда бы не решился подвергнуть Лилиэду такому опасному испытанию. Но сейчас, перед грозным ликом обманутого и преданного ими Че-ду, дорога, на которой они могли разминуться с яростной месть бога, осталась всего одна. Дорог других - полегче - для них не существовало. И надо идти по этой, смертельно опасной, но единственной - ведущей к спасению. И сожаления, - ах, если бы, как при обычных испытаниях, яд можно было запить, ах, если бы Некуар не отличался поразительной мощью духа и тела! - бесполезны. Нет, только проявив величайшее искусство, только превзойдя всех самых могущественных колдунов (даже и самого себя!) и только с Ле-иновой помощью он сумеет изготовить такую отраву, которая убьёт Непобедимого воина и пощадит ничтожную, слабую девочку.
  
  Слабую? Му-нат закрыл глаза и увидел дочь Повелителя молний такой, какой она предстала сегодняшним утром - восторг и страсть, огонь и буря её переполняли так, что казалось: ни яд, ни костёр, ни копьё, ни сам Великий Че-ду не могут ей причинить вреда. А Некуар? Да, силён он безмерно, но как он спешит к богине! Как было трудно отговорит воина от последнего шага - там, у алтаря Аникабы! Предстоящее же испытание силу Некуара неизбежно раздвоит - раздвоит, и эти части столкнёт друг с другом. В жестоком поединке. Дух против плоти. При равенстве и громадности этих сил поединок мог бы длиться и длиться... Но духу яд поможет.
  
  Жрец полу улыбнулся своему прозрению и чуточку - себе. Наконец-то - по-настоящему, без приятных самообманов - он нашёл утерянную этим утром голову. Нелепым, сумасшедшим утром. Нашёл, нашёл: к нему вернулись и уверенность, и знание дорог, и ловкость во всех своих действиях. Му-нат больше не колебался.
  
  Из очень значительного запаса сухих и свежих корней, трав и плодов он уверенно выбрал единственные, нужные ему. Он разгадал в чём сила Лилиэды, он разгадал в чём слабость Некуара - он ощущал уже неповторимую горькость отравы, слабо кипящей в стороне от большого огня. Пока - по частям, в отдельных маленьких горшочках. На сильном пламени жрец пережигал хвосты ящериц, змеиную кожу, яичную скорлупу. Пережигал, и лёгкий сероватый прах, произнося при этом нужные заклинания, сыпал в тот или другой сосуд. Приближался самый ответственный момент. Сосредоточившись, чтобы не перепутать порядок и этим всё не испортить, Му-нат медленно перелил содержимое горшочков в объёмистый кувшин с широким, плотно закрывающимся горлом. Отравы получилось много больше чем нужно, но этот яд - несомненный шедевр своего искусства - жрец решил сохранить: то ли на всякий случай, то ли, что вероятнее, на память о случившемся сегодня. Сегодня - Му-нат имел ввиду весь сегодняшний день: до самого заката, и дальше - вплоть до черноты. До черноты ночной, а может быть, до той последней черноты, которая отделяет душу от нового, неугасимого света.
  
  Му-нат опомнился. Ядовитый чад от долго кипевшего варева расслабил его, как дряхлого старца. Ни сегодня, ни завтра, ни через десять лун, ни через десять равноденствий он не может оставить дочь Повелителя Молний почти одну - Вин-ваш, разумеется, не в счёт - на произвол замешанных на невежестве, своекорыстных людских страстей. Не потому, что он жалеет Лилиэду... не только потому...
  
  Му-нат знает: отныне величие народа бад-вар в руках этой слабенькой девочки. Не из-за носимого ею ребёнка. Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана Лилиэде уже не родить. (И никого ей до срока рожать нельзя, в отличие от девочки, жрец ни на мгновение не обольщался этим - но беспокоился не особенно: зачатье случилось совсем недавно, и помочь ей исторгнуть преступный плод будет не слишком сложно.) Нет, дело не в ребёнке. И даже - не в обманутом Че-ду. Сила и власть этого бога пошатнулись сегодня утром. То ли задетые загадочной и, видимо, превосходящей силой Ле-ина, то ли - совсем непонятно, как! - всепобеждающей слабостью девочки.
  
  Однако, из всего народа бад-вар об этом знают пока лишь двое: Любимая дочь Повелителя Молний и недостойный жрец Великого бога Че-ду, Му-нат Мудрейший. И весть о свершившемся предстоит им нести в себе - скупо, с большой осторожностью отмеряя достойнейшим из достойных едва ощутимые дозы очень прельстительной и очень опасной истины. Вот почему пребыванию Му-ната в мире людей длиться ещё и длиться. Ибо без него Лилиэда наверняка очень скоро угодит на костёр. Стоит ей только кому-нибудь открыть о Ле-ине то, что совсем недавно открыла она ему...
  
  Ни выдержки, ни умения не достанет девочке, чтобы её переродивший Изначальный Мировой Огонь разделить на маленькие безопасные язычки. А неосторожное обращение с ним больно обожжёт очень многих: не светом, но яростью наполнятся души, и Лилиэду испепелит этот свирепый пламень. Ни Великого героя и Мудреца Ту-маг-а-дана, ни светоносных откровений Ле-ина - ничего не останется у народа бад-вар. Ничего не останется, и Люди Огня, (13) отгорев им положенный срок, рассеются прахом, пройдут и исчезнут, как рассеялись и исчезли Жители Побережья и многие другие до них.
  
  Подобной судьбы Му-нат не мог желать своему народу - не мог и не желал: и рано, следовательно, жрецу было думать о скором свидании с Де-радом. Он нужен здесь, он нужен Лилиэде - он нужен всему народу.
  
  Однако ощутимая тлетворность испарений - всего лишь испарений! - Му-ната встревожила. Ему нередко приходилось пить злейшие отравы - но содержимое широкогорлого сосуда несравнимо ужаснее. Оно клокочет, охлаждаясь в лохани с ключевой водой. Клокочет - набирая силу.
  
  Немногим раньше, когда жрец отмеривал, варил и смешивал - он думал лишь о Лилиэде и Некуаре. Себя Му-нат не принимал в расчёт. А зря. Самонадеянность, общая всем старшим жрецам - самонадеянность и некоторое высокомерие по отношению к любой отраве - дорого могли стоить Му-нату. Не обычный умеренно смертоносный яд сейчас набирает силу - нет, нечто не сравнимое, не бывшее прежде клокочет, не желая успокаиваться.
  
  На некоторое время жрец растерялся и на всякий случай выпил, высосал, пережевал все из известных ему противоядий. Слабое, но всё-таки утешение: опасная растерянность прошла, и жрец доверился Ле-ину. Му-нат понял: спасая Лилиэду, Лукавый бог спасёт и его, спасения, может быть, и недостойного, но совершенно необходимого девочке здесь - в мире людей.
  
  
  * * *
  
  
  Некуар очень спешил к Аникабе. Обещанная Му-нату недолгая отсрочка казалась ему теперь бесконечной. Богиня ждёт, а солнцу до заката далеко. (Воин нарочно терзал себя мыслями о малом и, конечно же, ничего не значащем времени, терзал, старательно забывая о сроке гораздо большем.) Обязан был Некуар - не медля, по первому зову богини! - предстать перед её ликом. А он, поддавшись сомнительным уговорам жреца и вождя, на многие луны посмел отложить исполнение её священной воли!
  
  Слепец распутный! Аникаба, видите ли, свела его с Лилиэдой! С сопливой девчонкой! Бездельем похоть раздражённая свела! Конечно, всякому другому пост у дверей Лилиэды был бы и трудным, и опасным. Другому всякому. Но он-то быстро избавил некоторых особенно ретивых Лилиэдиных братьев от многих их детских заблуждений. И уцелевшие крепко запомнили: если Некуар за узорчатой ширмой, то комнату сестры им следует обходить как можно дальше. И они - уцелевшие - скоро привыкли к этому, а воин (незаметно для себя) привык к долгому ничего-не-деланию. Спал он мало, и времени для видений - ему на беду явившихся! - имел предостаточно. С избытком непоправимо вредным! - запоздало ругал себя Некуар. Ведь с этих непонятых видений всё когда-то и началось...
  
  Воин хорошо помнил ту первую, ту бесконечно далёкую - чтоб ей провалиться в тартарары! - ночь. Он не спал, сидел на полу - на вытертой волчьей шкуре, спиной прислонясь к отделяющей его от комнаты Лилиэды резной деревянной ширме. Вытянутые наружу ноги тонули в черноте узкого дверного проёма. Ночь была предгрозовая, без проблеска света - без луны и звёзд. Сначала, когда во мраке мелькнуло нечто чёрное, Некуар не удивился. Не удивился, ибо его окружала такая тьма, что всё темнейшее на её фоне могло восприниматься только как свет. Слабый свет далёких зарниц. Воин с удовлетворение подумал, что скоро налетит ветер, зажгутся молнии, ударит гром. Но время шло, а в мире ничего не менялось. Слепая тишина вокруг да чернота глухая.
  
  Мелькнувший снова призрак света встревожил воина. Некуар насторожился, решив поначалу, что это совсем новые и потому особенно опасные пакости коварных Лилиэдиных братьев. Воин подобрал ноги, нашарил в темноте короткое копьё и замер, изготовившись к прыжку. До чего же неймётся этим волчатам растерзать ненавистную им сестру! Или они забыли? Что ж, придётся напомнить! Но время шло, а затаившихся врагов ни шорохи, ни запахи не выдавали. Некуар накинул на конец копья обветшавшую волчью шкуру - и на мгновенье выставил её наружу. Удара не последовало. Тогда воин распластался и бесшумно выполз из своего убежища. Никого. Ни на маленьком дворике, ни у высокой стены, ни на самой стене. Конечно, видеть Некуар не мог, но будь поблизости человек или зверь, он бы его учуял - по запаху, по теплу, по биению крови.
  
  Раздосадованный, впрочем, не слишком, воин вернулся в комнату. (Да, случается с ним, правда, редко - мнятся не существующие враги и засады. Слабость, конечно, однако же - извинительная.)
  
  Время шло, тревога отступила, опали мышцы - расслабилось напрягшееся тело. Вернулся сладостный мечтательный покой. Кончалась ночь, но на самом её исходе, перед рассветом, до призрачной вспышки опять сгустилась тьма. Сгустилась на очень короткое время, вильнула неуследимой змейкой, и растворилась в серости. И всё. Больше ничего этой ночью не было.
  
  Утром, едва рассвело, Некуар тщательно осмотрел и сам дворик, и обнимающую его полукольцом часть высокой стены. Следов нигде никаких. На всякий случай воин дождался солнца, и повторил осмотр при полном свете. Не обнаружив ничего и при солнце, Некуар совсем успокоился, решив, что в темноте мелькнула бродячая душа Лилиэды. А души, всем известно, следов не оставляют.
  
  Через три ночи мелькание повторилось. И ещё - через две. И ещё...
  
  Мелькала именно чернота - Некуар окончательно это выяснил при полной луне. Чернота - и никакого света, но если ночь стояла по-настоящему тёмная, то слабый намёк на свет определённо был.
  
  Разгадывать загадки нездешнего мира воин, естественно, не умел, и поэтому, когда мелькание стало повторяться еженощно, Некуар рассказал о нём Му-нату. Жрец внимательно выслушал, совершил сложный очистительный обряд и на три луны запретил Некуару есть крокодилье мясо, свиную печень и мёд из Священной Долины. А также - посоветовал запастись терпением. По мнению Му-ната, в темноте мелькала не бродячая душа Лилиэды - нет, таким образом Великая богиня посылала воину какую-то важную, но пока непонятную весть. Ждать, в общем, следовало более определённого изъявления Аникабиной воли...
  
  Так впервые эта богиня выделилась для Некуара из ряда всех остальных богинь и богов народа бад-вар. (До ночи его невозможного сближения с Лилиэдой оставалось пять равноденствий.)
  
  После разговора с Му-натом и совершённого жрецом очистительного обряда, Некуар долго и терпеливо ждал откровений богини. Он с интересом всматривался в чёрное мелькание, надеясь различить хоть сколько-нибудь знакомый образ - хотя бы на миг. Это ему не удавалось. Правда, само мелькание усложнилось - разрозненные вспышки тьмы, соединяясь вместе, всё-таки отличались одна от другой. И каждая, оставаясь совершенной тьмой, занимала тем не менее своё определённое место, с другими - соседствующими - не сливаясь. Ближе и дальше, начинаясь почти у Лица Некуара и кончаясь далеко за дверным проёмом, они менялись местами - иногда раздражающе быстро, иногда чарующе плавно, почти незаметно. Когда движение замедлялось, возникала, казалось бы, понятная картина бугров и провалов, но и бугры и провалы всё равно оставались тьмой, и этим резко отличались от любых, хоть немного знакомых образов. Временами, на несколько мгновений, картина замирала, и тогда воин видеть её не мог - но, тем не менее, знал: многоликая тьма рядом, она не исчезла, но затаилась. Потом, несколько сместившись, мельканье начиналось снова. Начиналось едва ощутимым движением, движенье убыстрялось - неистовая пляска тьмы на миг становилась светом.
  
  Многие ночи в бессмысленных игрищах нездешней черноты Некуар напрасно высматривал знак Аникабы - не было никакого знака. И десять лун прошло, и день неоднократно становился равным ночи, но смысла в откровениях богини Некуар уловить не мог. В конце концов мельканье прекратилось. (Случилось это за полтора равноденствия до сближения Великого Воина с Любимой дочерью Повелителя Молний.) Некуар тогда узнал одновременно и облегчение, и грусть. Легко и приятно было освободиться от утомительного поиска смысла в образах ни на что не похожих, бессмысленных изначально. Грустно и очень грустно было расставаться с привычным и уже почти полюбившимся ему мельканием - или: с надеждой быть удостоенным внимания Великой богини?
  
  Несколько лун проскучал Некуар на своём бессонном посту, проскучал, забывая о загадочных чёрных вспышках - совсем недавно и развлекавших, и утомлявших его. На исходе срока - чего он опять-таки ещё не знал! - воин смирился с тем, что невольно стал посторонним свидетелем игры запредельных сил.
  
  Если бы так! Исполнились сроки, и похотливая серость обрушилась на Некуара. Душная безжалостная серость.
  
  Сидел он, как всегда, у ширмы, к тёплому дереву прислонясь спиной и понемногу забывая об удивительном мелькании. Луна озаряла дворик восхитительным серебристо-голубоватым светом. Тёмная прозелень неба подпиралась снизу фиолетовой чернотой стены. Некуар смотрел и не видел - до того всё это было привычно знакомым. Но когда стена расслоилась, дверной проём заколебался, а небо, заструившись, потекло - воин вскочил, сжимая копьё, готовый сразиться с любым, пошатнувшим Небо и Землю: даже с самим Че-ду. Бесполезная отвага. Поколебавшись и поструившись, мир успокоился. Успокоился, но - обесцветился. Тускло-серыми сделались и стена, и небо, и лунный свет.
  
  Воин ещё приходил в себя, стараясь как-то примениться к внезапно свалившейся серости, как вдруг почувствовал острое желание войти к спящей девочке: войти к ней и взять её - заставить свои ноги стоять на месте ему тогда удалось с огромным трудом. (Тогда он похотью ещё владел. Тогда его ещё ужасала возможность сделаться убийцей надежды народа бад-вар.)
  
  К счастью, первый приступ мучительной серости скоро прошёл и этой ночью больше не повторился. Значительную часть следующего дня испуганный воин провёл у храмовых наложниц - надеясь от губительной серости хоть немного обезопасить себя этим нехитрым способом.
  
  Чуточку помогло. Приступ ужасной болезни повторился только ночи через три - но опять стоил Некуару многих мук и тяжких усилий. Так и пошло: днём воин изнурял себя с наложницами и жрицами Кровожадной Данны, а ночью, несмотря на это изнурение, с тревогой ждал очередного соблазна. И то уже было отрадным, что такие приступы случались сравнительно редко. Иначе...
  
  Му-нат, узнав о постигшей воина новой беде, сказал, что это труднейшее испытание Аникаба послала ему не зря, что, выдержав его, Некуар, возможно, удостоится любви Великой богини. Жрец также дал противное питьё и научил воина некоторым сильнодействующим заклинаниям. Немножечко помогало это - и заклинания, и питьё. Некуар выстоял. Выстоял и узнал волю богини. И надо было, не совещаясь ни с кем из смертных, исполнить её немедленно! Сразу! Но сердцем он тогда ослеп. Как же, знать, что в твоих руках будущее всего народа - кто бы не возгордился этим?! Не он - конечно: от ранней юности, от первого сраженья как к любимой наложнице привыкший к славе.
  
  Горе его гордыне! Ужаснейшим было паденье! Четыре луны назад похотливая серость затмила всё-таки разум воина. Не ведая, что творит, Некуар вошёл к Лилиэде, а девочка не спала, ждала его девочка - и воин лёг с нею, и на народ бад-вар упала беда...
  
  
  * * *
  
  
  Сползало солнце еле-еле. Некуар, измучив себя покаянными воспоминаниями, проклял эту медлительность. Он и само солнце чуть ли не возненавидел - словно солнце было повинно и в страшном преступлении, и в непростительном непослушании! Богиня ждёт, богиня в ярости, богиня отомстит! Презрением и холодностью отмстит. Не пылкие объятья Аникабы, но издевательские насмешки богов и предков ждут его в нездешнем мире! Невыносимая мысль для Непобедимого воина. Не опасайся он больше всего на свете замазать грязью своё имя - не сдержать бы ему данного Му-нату слова: Некуар бы сейчас направился не в комнату Лилиэды, а в Священную Рощу, к алтарю Аникабы.
  
  Надуманные страхи, детское нетерпение. Глупость, вздор, однако часто последние в этом мире шаги суетливой отвагой и смешной неуверенностью напоминают робкие начальные шаги ребёнка - ребёнка, едва поднявшегося с четверенек. Глупость, вздор... однако, если бы перед дорогой к Великой богине Некуар мог избежать свидания с Любимой дочерью Повелителя Молний, страдал бы он много меньше. Видеть сейчас Лилиэду, видеть девчонку, которую в немыслимом ослеплении воин посмел принять за богиню, тяжёлое для него испытание. И если б не данное Му-нату слово, если бы не страх за своё доброе имя...
  
  Переступив порог, Некуар сжал рукоять ножа. Не думал он - напротив! - гнал от себя тайные соблазны, но пальцы крепко сжимали рукоять, и, как знать, посмей Лилиэда напомнить о бывшей между ними преступной близости, воин мог бы забыть и о клятве, данной жрецу, и даже о своём добром имени.
  
  Мог бы забыть - но девочка обезоружила Великого воина. Радостно улыбнувшись, она с ним заговорила просто как с добрым знакомым, с желанным гостем - приветливо и чуть-чуть печально. С Непобедимым воином, с идущим на последний подвиг заговорила дочь Повелителя Молний. И восхищение, и жалость, и многое ещё слышалось в словах Лилиэды - всё, кроме даже намёка на немыслимую близость, на мерзкое кощунственное преступление.
  
  Грустное тепло девочкиных слов согревало озябшую душу - таяла ярость непобедимого воина. Гнев распался на мелкие песчинки - распался и рассыпался, освободив глаза. И не только гнев, но и страсть, и ответственность - рассыпались они, освободив глаза. Некуар увидел мир неискажённым. Может быть - впервые.
  
  Вот Лилиэда перед ним: не перепуганная девочка, не жадный зверёныш, не тварь дрожащая - нет, юная женщина, будто бы знакомая, но и совсем чужая. И не было преступления: убийства, злостного непослушания - не было ничего. Легида, видите ли, открыла Му-нату, что дочь повелителя Молний должна понести от Че-ду?! Да можно ли верить этой распутнице?! Богине, ветреность и легкомыслие которой давно уже сделались общим местом и если ещё смешны, то разве что для детишек! Нет, разумеется! И, значит, родить Лилиэде от Некуара - не преступление перед народом бад-вар, но, если вспомнить о грозящем дочери Повелителя Молний костре, подвиг, сравнимый с делами Героев.
  
  Многое было: слабость, растерянность, страх, детская беспечность, неразумная страсть - многое было, и, слушая приветливые речи Лилиэды, из бывшего всё оправдал Некуар. Главного не было - не убивали они надежду народа бад-вар.
  
  Глаза освободились, и воин в юной женщине смог увидеть не соучастницу в гнусном преступлении, не приманку в руках Аникабы, но опасную соперницу Великой богини. Глаза освободились, и скрытое очарование и девочки - ещё, и женщины - уже, Некуара пленило. И если бы ласковый Лилиэдин голос не звучал так отстранёно, если бы она произносила не грустные прощальные слова - Великой Аникабе, скорее всего, пришлось бы долго ждать...
  
  ...но с воином прощалась Лилиэда. И, провожая в трудную дорогу - его поцеловала в лоб. И поцелуем долгим, нежным, но вовсе не горячим, а исчезающим последним поцелуем ответил Некуар.
  
  
  Прощаясь, они не заметили, что солнечный зайчик с верхнего края узорчатой ширмы уже перескочил на потолок. В комнату вошёл Му-нат. Настало время. Бесстрастный Судья Де-рад должен выбрать. Кого-нибудь. И нет для них, кажется, тайны, но только Лилиэда вполне уверена. Всё ей открыл Ле-ин. Однако - одной только ей. Му-нат, наглотавшийся ядовитых паров, знает силу отравы. Лукавый бог с ним не был откровенен - помощь обещал очень туманно. И мало ли, чего он захочет? Да, с девочкой не произойдёт беды - а с ним? Что из того, что сам он почти уверен: без его мудрой поддержки Лилиэда, нечаянно оступившись, очень скоро угодит на костёр - вдруг да Ле-ин думает иначе?
  
  Некуара смущало другое. При прощании с дочерью Повелителя Молний ему к огромной - всё поглотившей! - радости открылось, что Аникаба по-прежнему ждёт, ждёт и простит его, но, спрашивается, каким образом он попадёт к богине? Ладно, Му-нат не в счёт, жрецы умеют пить отравы, но если яд убьёт его, то девочку он убьёт непременно! И что же? Они так - рука об руку - и предстанут перед Великой богиней? Кошмарное получится свиданье! Дикая нелепость. Нет, колдун хитрит - что-то скрывает... А впрочем, нож при нём, и от дворца до алтаря Аникабы идти не долго. Главное: Му-нат обещал молчать - чем бы ни завершилось это сомнительное ядопитие.
  
  
  Настало время. Жрец развязал узел, размотал бечёвку, бросил на ложе козью шкуру - и скрытый до того сосуд поставил на Диг-ди-гидов коврик. Не тот, в котором вызрела отрава - объёмистый, широкогорлый - нет, небольшой, однорукий, чёрный, с вытянутым узким носиком. Настало время. Скрестив ноги, они сели вокруг зловещего сосуда: напротив Лилиэды - Некуар, а жрец - спиной к ложу, напротив узорчатой ширмы. Настало время.
  
  Му-нат из сосуда накапал немного в чашку, разбавил вином и церемонно протянул воину. Тот выпил. Жрец снова накапал, разбавил и выпил сам. Последней пила Лилиэда.
  
  Девочка удивилась: она не ощутила ни гадкого вкуса, ни отвратительного запаха. Не то что в мерзких, время от времени предлагаемых ей Му-натом зельях - якобы для очищения от многих незначительных прегрешений. Нет, она выпила великолепное вино - с едва ощутимой и, в общем-то, приятной горьковатостью.
  
  Девочка успела удивиться - но булькнуло в горле, прокатилось тёплой волной, и хлынуло изо рта. Никогда - от самых тошнотворных снадобий - так мучительно не рвало Лилиэду. Ничего уже не осталось внутри, но приступы повторялись - она захлёбывалась, давилась, казалось: ещё немного и от нечеловеческих усилий полопаются глаза.
  
  Помог Лилиэде Ле-ин. В один из коротких промежутков между приступами он надоумил девочку схватить большущий кувшин с вином и сделать несколько глотков. Вино тут же изверглось - и стало легче. Снова пила Лилиэда, и выпитое извергалось снова. Его содержимое липкой, противной лужей заливало священный коврик. И посреди этой лужи, не ощущая её противности, девочка приходила в себя.
  
  Болело горло, кружилась и болела голова, из-за обильных слёз и жгучей рези глаза смотрели неважно. Свет тёк разноцветными ручьями. На миг ручьи переплелись, смешались, и Лилиэда увидела Аникабу, склонившуюся над неподвижно лежащим воином. Нет, богиня сейчас показалась ей вовсе не отвратительной, но ослепительно - по неземному! - прекрасной. И всё равно к такой, к прекрасной, Лилиэда не ревновала бывшего возлюбленного. Девочка знала: истекло малое время её страсти, сроки исполнились - время пришло для любви Аникабы.
  
  Ей хотелось лучше рассмотреть свою прекрасную преемницу, но свет мигал, переливался, богиня то отчётливо выделялась, то почти исчезала и скоро совсем растворилась в радужных струях.
  
  В голове прояснилось. Девочка увидела и безобразную лужу, и Му-ната, и неподвижно лежащего Некуара - синева проступала на его застывшем лице. Учитель не преувеличивал. Яд они пили по-настоящему смертельный. Слава Ле-ину. Он уберёг, он спас...
  
  
  Да, яд они выпили страшный. Некуар это понял сразу. В тот момент, когда Лилиэда подносила чашку ко рту, что-то огромное, сбив дыханье, ударило воина изнутри. С невероятным напряжением, использовав без остатка всю свою невероятную силу, ему удалось немного раздвинуть рёбра. Ещё он зачем-то захотел выбить из Лилиэдиных рук чашку с отравленным вином, но пошевелиться уже не мог. Всех сил воину хватало только на то, чтобы понемногу сдвигать и раздвигать рёбра, не давая тем самым окончательно остановиться дыханию. И всё, чем его щедро наградила природа, без остатка расходовалось на это пустяковое движение - мало того, Некуар знал, невероятной телесной мощи хватит ему ненадолго: а дух стремился к Аникабе, дух не желал помогать скованной смертью плоти.
  
  Короткое время могучее тело сопротивлялось яду, и воин увидел, как вырвало Лилиэду. Хитрость жреца ему наконец открылась. "Умная хитрость", - успел ещё с благодарностью подумать Некуар - и эта мысль оказалась последней.
  
  Мир исказился, пришла пугающая серость, плоть напряглась, повеяло горячей похотью, но, к счастью, окончательно свело грудь и дыхание остановилось. Серость перешла в черноту, и почти забытые восхитительные вспышки замелькали перед глазами. Плясала тьма. Ближе - дальше. И, как когда-то, мельканье тьмы рождало свет. Но уже не намёк, не призрак, а настоящий неугасимый свет. И неразгаданное в прежней жизни, бессмысленное изначально, теперь сделалось простым и ясным. Не весть подавала богиня, не какой-то знак, нет, Аникаба лично стремилась к нему, и её безуспешные труды отражались вспышками чёрного света.
  
  А похотливая серость - она от Де-рада. Бесстрастный - будто бы! - он ревновал; всеми силами мешал им встретиться; ничем - вплоть даже до мелких пакостей! - не брезгуя старался унизить воина в глазах Аникабы. Смешное, жалкое старанье. Страсть воина к ничтожной девочке ничуть не задела богиню. И однажды ей удалось указать Некуару единственный верный путь сквозь все, воздвигнутые Де-радом, преграды. С тех пор Аникаба терпеливо ждала; ждала - и её время пришло. Покинув мешающую оболочку, воин струился к ней, и она - светоносным потоком - вспыхивая и мерцая, к нему лилась. И встретились они...
  
  
  Выпив яд, жрец, подобно воину, почувствовал глубинный удар. Сдавило грудь, прервалось дыханье, беспомощно открылся рот, но, в отличие от Некуара, Му-нат был к этому готов. Он не пытался (как ни просило тело!) шевелить рёбрами - он знал, что сейчас это гибельно.
  
  Жрец скорчился и замер, удерживая в равновесии находящийся в лёгких воздух. Судорога на миг отпустила, и Му-нат без всякого участия тела, одним волевым усилием сумел перевести дыхание. Опыт учил жреца: нельзя терять сознание, ни на мгновение нельзя - иначе конец. И невероятным напряжением распадающегося ума и съёжившегося в комочек сердца Му-нату это удалось. Сознанье временами меркло, слегка туманилось, но оставалось непрерывным. Поэтому, пусть отстранённо, окружающее им различалось. Он видел, как рвало Лилиэду, он видел, как упал Некуар. И это помогало жрецу в мучительной борьбе с отравой.
  
  Всё идёт должным образом: Аникаба наконец-то дождалась Некуара, а Ле-ин не оставил девочку. Его самого Лукавый бог тоже не оставил - ибо ни духовных сил, ни привычки, ни опыта жрецу не достало бы на одинокую борьбу с ужасным ядом.
  
  Судороги становились слабее и реже. Му-нату удалось поднять руку и отереть кровавый смертный пот. Сильнейшая дрожь колотила жреца, но это так уже - последствия. Дыханье возвращалось, а холод уходил. Оттаивало тело, зашевелились ноги.
  
  Му-нат распрямился, с трудом подошёл к сидящей на полу возле мёртвого Некуара девочке, взял её за руку и медленно вывел из комнаты. Вечер встретил их за порогом. Солнце уже ушло. В тёмном высоком небе догорали редкие облака.
  
  
  
  
  Часть 2
  
  
  Бегила
  
  
  1
  
  
  Пылал костёр. В огненном вихре преображалось тело великого воина. Плоть таяла, и сероватый прах, мешаясь с чёрным дымом, стремился к солнцу. Верховный жрец Аникабы торжественной песней славил громкие подвиги уходящего. Сияющий полдень; на лицах - восторг; в природе - праздничная тишина. Иначе, разумеется, не могло и быть: и боги, и звери, и люди не могли по-другому прощаться с могучим, непобедимым Некуаром. Не с Воином только, чья слава украшает свой народ - нет, с Героем, чей подвиг многим озаряет путь.
  
  Прощаться и встречать. Прощаться с Некуаром здесь: в не обустроенном, открытом всяким случайностям, подвластном смерти, непонятном, изменчивом мире. Встречать Некуара там: в мире богов и предков - в законченной, чистой иной реальности. И на пересечении этих миров пылал костёр. И таяла плоть на костре, и, огненной стихией наполняясь, невидимым делалось тело Великого Воина. И многие, в нём обитающие, души наконец-то сливались в одну. Кончалось несогласье между ними.
  
  "О, миг торжественный и дивный, - пел старший жрец Аникабы, - о, миг преславный", - вторили многочисленные (пониже рангом) жрецы Великой богини. Воина провожали люди, деревья, звери - Аникаба встречала его. Вестником богини явился белый крутящийся столб. Явился - ниоткуда. Пронёсся над дорогой, достиг Священной Рощи, напитал увядший костёр, и, взметнувшись огненным вихрем, умчался, очистив алтарь Аникабы. Исчезло всё. Ни головёшки не осталось от недавно пылавших брёвен.
  
  Молчаливое изумление опрокинуло огромную толпу. Разом попадали люди. Каждый, охваченный Священным Страхом, старался спрятать своё лицо. В траве его утопить или вдавить в землю.
  
  Первым поднялся Му-нат. Не он был главным на этом празднике, но верховный жрец Аникабы лежал, уподобясь прочим - дрожащим и слабым. Некому было говорить, а говорить было необходимо. Иначе Священный Страх мог стать просто страхом. Позорным страхом. И память о своих стыде и страхе слилась бы с памятью о великом воине Некуаре. И, несмотря на все его подвиги, несмотря даже на последний героический и тем не менее удивительно скромный шаг, никогда бы не стать ему не одним из славного ряда Великих Воинов, а просто - Великим Некуаром. Позора память не прощает. Позора своего - особенно. И потому-то поторопился заговорить Му-нат. Громко и уверенно он заговорил от имени Великой Аникабы - так, будто служил ей, а не Грозному Громовержцу Че-ду.
  
  Конечно, этот поступок смертельно оскорбит верховного жреца богини, но не долго тому отражаться в тихих заводях да отбрасывать тень на землю - всего пять лун, до праздников Аникабы. Не станет почтенный Ве-нир - дряхлеющий и обременённый заботами предстоящего вскоре тяжёлого странствия - мстить Первому другу Повелителя Молний.
  
  Мысль о верховном жреце Великой богини расплывчатой тенью скользнула где-то по краю сознания и, как ни странно, помогла Му-нату отыскать слова достойные памяти Великого Некуара.
  
  
  * * *
  
  
  Бегила, сбитая с ног сильным толчком, затаилась, уверенная, что крутящийся столб - сама Аникаба. Она находилась в значительном удалении от алтаря, почти рядом с дорогой и, падая, оцарапала руку о колючий зловредный шип, но нисколько на него не рассердилась, а напротив - была благодарна не только листьям и веткам, но и кусачим шипам за то, что они укрыли её от взгляда и гнева богини. И пусть - шипы. Обдирая плечи и спину, Бегила, сколько могла, протиснулась в самую гущу зарослей, под надёжный колючий кров. Затаившись, долго лежала там и выбралась, попеременно браня то свою глупость, то - милая непоследовательность! - острые колючки; выбралась, услышав молитвы и песнопения жрецов.
  
  Прошёл Священный Страх. Все упавшие поднялись с земли. Смущённая Бегила присоединилась к своим, ожидая насмешек сестёр и братьев, но с радостью заметила, что нет ещё старшей, Нивелы, и многих младших тоже нет. Смущение улеглось - испугались все, и можно, стало быть, не стыдиться страха.
  
  Довольная открытием, Бегила осмотрела и ощупала себя: царапины - ерунда, царапины заживут, а вот красивого ожерелья, пожалуй, уже не вернуть. В заросли ей больше не забраться. Бегила с удивлением смотрела то на колючие непроницаемые стены, то на свои руки: чудо - так мало пострадать, там побывав. Не жадная от природы, с ожерельем она распрощалась почти без сожаления - уверенная, правда, что скоро получит лучшее. Конечно, получит - вот только вернётся Вин-ваш. Её Вин-ваш... Её... Надолго ли? На много-много равноденствий - или... на ближайшие две луны? А там, исполняя высокий долг, он чего доброго прилепится к своей сестре? К этой худышке?
  
  В отличие от многих, Бегила не считала Лилиэду красавицей. Да, она понимала: дочь Повелителя Молний почти ребёнок, и много женского, неотразимого, явится в ней со временем, но и тогда, по мнению Бегилы, совершенной Лилиэда не станет. Никогда неловкому, угловатому телу ни плавности, ни стати, ни приятной соразмерности никто не даст. Ни Аникаба, ни Сам Че-ду. Правда, тонкое с чёрными до жути огромными глазищами лицо красиво уже и сейчас, но пугающей красотой. И очень недостаточно для женщины одного лишь красивого лица. А смуглая бледность? Разве кожа дочерей человеческих смеет иметь такой невероятный оттенок? Ни белый с розовым, ни тёмно-золотистый, а непонятно - винно ли зеленоватый или туманно-голубой? Бегила право бы не удивилась, узнай, что кожа Лилиэды слегка светиться в темноте. Мёртвым, нечистым светом.
  
  И как только эту девчонку избрал Грозный Че-ду?! Видел он тогда или не видел?! Мужчины, впрочем, малоразборчивы. И причудливы порой их вкусы. Женщины - тоже, случается. И Данна, и Аникаба сходятся иногда ой-таки с кем! А уж Легида... о Легиде, вообще - не стоит! Некоторые из бесчисленных увлечений этой богини кажутся противными до тошноты! Бегила способна ещё понять желание Легиды отдаться красивому, сильному зверю: льву, например, или барсу, но путаться с ползучими гадами или с кошмарными чудищами из бездны - бр-р-р - отвратительно! Конечно, души этих гадов и чудищ ничем особенно не отличаются от человеческих или звериных душ. Однако - видимость! Бр-р-р - женщину передёрнуло, едва она представила на ложе скользкого удава или огромного ужасающе страшного крокодила! Легида, впрочем, и чувствует и видит по-другому - богиня, всё-таки! И то, что смертной является в облике страшном и отвратительном, богине может показаться не просто привлекательным, но восхитительным и желанным. И всё-таки - жуть! Или... не жуть?
  
  Мысли Бегилы вильнули и заторопились по другому следу. Она вдруг увидела на ложе Лилиэду. Скользкую, в чешуе - темно кругом, но девочка источает гнилой зеленоватый свет. И в этом слабом, отвратном свете смутно виднеется Вин-ваш. Стройный, широкоплечий он, повинуясь долгу, с плохо скрываемой гадливостью приближается к поганому нечистому ложу. Великому Че-ду очень придётся постараться, чтобы, пересилив себя, Вин-ваш смог лечь с Лилиэдой. И уж, конечно, к мерзкой колдунье сердцем он никогда не прилепится.
  
  Так сладко мечталось женщине, что длить бы свои видения ей и длить, но солнце на небе и стоящие вокруг люди очень мешали "бродячей" душе отлучиться на сколько-нибудь продолжительный срок. Луну бы ей и одиночество, и свежесть ночи - тогда бы, возможно, открылось многое. Увы, день, люди, торжественная суета очень скоро вернули Бегиле душу нал-вед. Хуже того: Бегила скоро и усомнилась, и разуверилась - нелепость, вздор! Не может Лилиэда быть колдуньей! Разве что - самую малость? С такими-то угольно-чёрными глазищами могла она, разумеется, хотя бы немногое перенять от Му-ната?!
  
  Бегиле сделалось вовсе неспокойно: она представила Лилиэду колдуньей и имела глупость этому обрадоваться?! Да если девчонка даже немного преуспела в тайной науке, то не чёрным кошмаром, не безобразным чудищем, а неземным цветком - богиней! - может она предстать перед Вин-вашем! Перед Её Вин-вашем. И как он тогда устоит? Не устоит! Прилепиться к своей сестре, а ей, Бегиле, не дарить уже станет ласки, нет, походя бросать - словно жалкой невольнице, словно неразборчивой прислужнице храма! Не ласки, что слаще мёда и длинней самой долгой вечности, нет, бестрепетные поцелуи да торопливые объятья навсегда станут её уделом...
  
  Будь Бегила одна, она бы, пожалуй, разревелась от этих удручающих мыслей, но торжество ещё не кончилось. После чудесного явления Аникабы, после поразившего всех (по счастью, не долгого) страха, после очень своевременной Му-натовой речи жрецы богини старались вовсю. Славицы Некуару пелись с таким отменным усердием, что поступок - два-три поколения назад вполне заурядный - разрастался до героического, заслоняя мало-помалу многие действительно громкие подвиги воина.
  
  Бегила, оплакав про себя пугающее завтра, слушала с неприязнью - не нравилось ей это. Она очень хорошо знала Великого воина, и подвига в его поспешном уходе - не бегстве ли? - к Аникабе видеть не могла и не хотела. Тайну - и тайну подозрительную - другое дело. Все знали о зове богини, все знали о желании Некуара следовать этому зову, все знали, что Му-нат с Повелителем Молний убедили воина подождать до рождения чаемого народом бад-вар младенца Ту-маг-а-дана - все знали, и надо же! Вчера утром Некуар - озабоченный, желающий во что бы то ни стало увидеться с Вин-вашем - явился к ней, нескромными расспросами довёл до слёз, не вызнав позорной тайны, ушёл во гневе, а вечером принял смертельный яд, объявив через Му-ната, что на опасном посту его заменит брат Лилиэды.
  
  Подозрительно это и, ох, до чего тревожно... Вин-ваш на посту Некуара... Конечно же, в самое ближайшее время отвратительные братья Лилиэды пожелают испытать его силу и ловкость... Бегила верит: до Великой Ночи ничего плохого с Вин-вашем случится не может, Че-ду не допустит несчастья - а после? После чаемой этой Ночи, после рождения младенца Ту-маг-а-дана? Кто тогда охранит, кто защитит Вин-ваша? Ох, до чего же не вовремя воин оставил пост! До чего же нелёгкий груз он, может быть, не задумываясь, переложил на юношеские, не окрепшие толком плечи! И сколько забот и тревог прибавил Бегиле! За что, спрашивается?! Ведь она всегда восхищалась Великим воином! И более: после одного нескромного - если сказать помягче - свидания почти что боготворила его. Женщина прекрасно помнила, как на другой день после совершённой ею глупости было стыдно поднять глаза на беспечно болтавшего с Некуаром Вин-ваша, и как воин - умно и осторожно - вовлёк её в разговор. И ещё: ни намёка на презрение к женским слабостям и легкомыслию она не услышала в словах Великого Некуара. И в Бегилиных глазах воин тогда за малым не уподобился богу - ведь люди-герои до крайности хвастливы и громогласны. И надо же! Запутавшись в сложных отношениях с Аникабой, вчерашним недобрым вечером её неколебимый кумир так неожиданно ушёл к богине, обременив Вин-ваша, скорее всего, ему непосильной ношей.
  
  В неприличной поспешности Некуара Бегиле виделась нехорошая тайна: ладно, пусть воину не было дела ни до Вин-ваша ни до Лилиэды, ни тем более до неё - но слово, данное им Повелителю Молний? Он, видите ли, понял, что Вин-ваш сможет устеречь свою сестрицу? И выпил яд. Странная смерть для Великого воина! Если он понял, если решился, то от дворца до алтаря Аникабы шагов не так уж много! Ноги бы не отсохли! А то: "Сама богиня пусть решает", - вздор и лепет! Но главное - яд. Яд пьют подозреваемые в колдовстве, в тайном кощунстве или иной гнусности. Пьют при свидетелях и непременно в храме. А он? Никем ни в чём не обвинённому - из одного любопытства? "Богиня пусть решает", - давно решила Аникаба! И позвала давно! И к лицу ли непобедимому воину подвергать себя испытанию с заранее известным результатом? Словно сам он не смел решиться, словно, в пропасть шагнув, захотел зацепиться за ветер! Бегила, однако, знала: Некуар никогда ничего не боялся. Нет, на сомнительное ядопитие пошёл он не без веской причины! Тут тайна, и тайна нехорошая. И хуже - касающаяся каким-то образом и её, и Вин-ваша. И кроме предвиденных бед пугающая ползучей непонятностью - шипящей, жалящей, укрывающейся пока в густом тумане грядущих дней.
  
  Бегиле сделалось вовсе тоскливо, и она поняла: после утомивших и расстроивших её песнопений направится не во дворец, а в отчий дом. На два, три дня. Пока её Вин-вашу не надоест ползать по скалам. Неразумному мальчишке - мнящему себя охотником! Как же, снежный барс его дожидается! Мечтает быть проколотым копьём! Или накрытым сетью! Нет, как всегда, Вин-ваш вернётся злой и усталый, и она к нему приникнет - обовьёт, залижет ободранные в кровь локти и колени, и от поцелуев они заживут скорей чем от всяких целебных снадобий.
  
  Но это - по возвращении: сейчас же Бегиле необходимо хотя бы ночь провести под отчей кровлей, среди сестёр и братьев. Напитаться рёвом младенцев, шумной вознёй подростков, полушутливыми полусерьёзными перебранками беспечных младших жён отца, но главное: видеть его, с ним говорить - и плакать, и быть утешенной.
  
  
  * * *
  
  
  Всех успокоив, Му-нат поспешил обезличиться. Очень ему не нравилось, что Повелитель Молний, поднявшийся с земли вслед за ним, недолго, но жутковато скрёб его проницательным, острым взглядом. Словно хотел доскрестись до заветных мыслей. Му-нату вспомнилось тяжёлое ночное объяснение, когда он - больной, полумёртвый! - пытался навязать вождю хитрую, похожую на правду ложь, а Повелитель Молний не возражал, соглашался, но, жрец это чувствовал, не верил. И слова-то все были прямее копья и звонче меди, но распухший язык выталкивал их с трудом - и глохли они, и казались лукавыми.
  
  Да, Повелитель Молний с ним согласился, и ночью собрал старших жрецов, и, повторив им Му-натову ложь, убедил их - ибо, если отвлечься от поразившего Му-ната косноязычия, ложь была превосходной, увы... всех убедив, сам Повелитель Молний ничему не поверил. Не поверил и, видя слабость жреца, попробовал наугад расставить несколько нехитрых ловушек - словно в разговоре с мальчиком или женщиной. Правда, Му-нат сразу же дал понято вождю, что как он сейчас ни болен, как сам ни неспособен ко лжи, ни ум, ни осторожность ему ещё не изменили. В неясности и подозрениях, недовольные друг другом, они расстались - сдержанно попрощавшись.
  
  Лучше бы уж вскипел Повелитель Молний! На крик бы сорвался, зашёлся злобой - в гневе он слепнет и не то что правду и ложь, но лёд и огонь различить не в силах. А хуже всего для Му-ната то, что ни белых, ни чёрных оттенков он не различает в густом, непроницаемом облаке. Везде - недоверие; сплошь - подозрительность; и ничего - поимённо. Гадай теперь, разматывай слипшийся от смолы клубочек! Знает, не знает - Де-рад его забери! Да знать-то он может что? Знал бы - давно бы спалил Лилиэду!
  
  Нет, страшное преступление дочери - тайна из тайн для Повелителя Молний. А вот его, Му-ната, в ловко подстроенном отравлении подозревать он, конечно, может. И неважно: были ли у Му-ната какие-то конкретные основания - сомнительный жрец, могучий колдун, Тайные Силы, ужасные последствия некоторых заклинаний - для любых подозрений с лихвой достаточно! Для самых даже надуманных!
  
  Под песнопения служителей Аникабы, затерявшемуся в толпе Му-нату, несмотря на сосущую тревогу, думалось хорошо: пусть Повелитель Молний подозревает его в убийстве воина - вождь Некуару не родич, и кровь на месть его не позовёт! Обвинить же жреца открыто - нет оснований! Все знают, что Некуар стремился к Аникабе, все знают, что подождать его уговорил именно Му-нат, все знают... и... жреца вдруг устрашила невероятная мысль!
  
  Уж не думает ли повелитель Молний, что он, Му-нат - обманно или уговорив, неважно - нарочно поторопил воина незадолго до ночей Тайной Охоты? Поторопил с коварным умыслом, оставить Лилиэду беззащитной?
  
  Нелепая, чудовищная мысль, но Повелителю Молний в голову она ой как могла прийти! Мысль кошмарная, отвратительная, но если допустить её, то недоверие и подозрительность вождя сразу становятся более чем понятными. Ужасная мысль, но, к сожалению, для Повелителя Молний - самая что ни на есть естественная.
  
  Кошмар в голове Му-ната отозвался тревогой в сердце: конечно, предположить такое, лучше чем предположить знание правды, но всё равно - ничего хорошего. Повелитель Молний настолько сроднился с идеей единоличного правления от имени Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана всем народом бад-вар - и горцами, и жителями Побережья - что даже мнимое покушение на жизнь его будущей матери, рождает куда большую ярость, чем покушение на жизнь вождя. Он, в общем-то, способен простить своего несостоявшегося убийцу - если, конечно, тот сумеет скрыться и переждать бурю в сторонке - но никогда не простит никакой причастности к покушению на Лилиэду. Печальная участь Редкозубой Тенбины - этому наглядное доказательство.
  
  О случившемся вчера разговоре Му-нат жалел с самого утра: можно ли было лгать, находясь неизвестно где? То ли в комнате Повелителя Молний, то ли... в чертогах бога? Ведь после ужасной отравы мир для жреца раздвоился надолго. Он говорил с Повелителем Молний, а временами казалось, что он говорит с Че-ду или Мар-дабом; он в комнате был, а временами казалось: не стены вокруг, а деревья - да ко всему ещё: в этих стенах-деревьях часто появлялись разрывы, в которых мелькало дразнящее тело богини. Аникабы? Легиды? Данны? Как было лгать Повелителю Молний, если мир тогда беззастенчиво лгал ему?! И не только наружный мир, но и свои руки, ноги и, особенно, язык - обманывало всё! Получались не убедительные жесты, а безобразное кривляние, не плавные, красивые слова, а какие-то неуклюжие клочки и обрывки с трудом выталкивал перекошенный ядом рот. Да говори он вчера чистейшую правду - всё равно Повелитель Молний не поверил бы ни одному слову! Теперь, с тоской вспоминая случившийся разговор, жрец понимал: яд действовал не просто долго, но, главное, очень коварно. Казалось, всё: смерть отступила, побеждена отрава, и затаиться бы... нет! Оглушённое, измученное тело повлеклось почему-то не в укромный уголок, а в блистающую многими огнями комнату.
  
  Конечно, находись он в другом состоянии, Повелителя Молний известить было лучше сразу - меньше бы пришлось лгать. Во всяком другом состоянии - но не полумёртвому после яда. А такому вот - дрожащему, слабому - необходимо было переждать болезнь; сказал бы он утром, и что же: к великой лжи прибавилась бы совсем незаметная. Зато ужаснейшее подозрение не угнездилось бы в голове вождя: а в том, что угнездилось именно оно, Му-нат почти не сомневался - злая его лиловатость, высвечивая перед жрецом одни лишь ловушки да пропасти, очень шла Повелителю Молний.
  
  Чем тревожнее становились мысли Му-ната, тем усерднее он старался себя обезличить. Жрецу хотелось не просто затеряться в густой толпе, но, по возможности, раствориться в ней. Что давалось с большим трудом. Легко перенять восторженно-бессмысленное выражение многих, стоящих рядом, но свет, который ты излучаешь, праздничной улыбкой не занавесить. И всякий, способной видеть свет, отыщет тебя в любой толпе. А Повелитель Молний, увы, обладал таким даром. И неважно, что многое ему представлялось искажённым, что вместо света он, зачастую, видел мрак - видел ведь! Видел и выделял носителей этого непонятного: света ли, мрака - не суть!
  
  Му-нату очень хотелось раствориться в толпе - неисполнимое желание, он знал - но на всякий случай всё равно пробовал протиснуться в самую гущу. Люди почтительно расступались перед жрецом, и скоро он значительно отдалился от Повелителя Молний, а отдалившись - успокоился.
  
  Да, подозрение вождя очень опасно, но ведь оно не опасней ярости обманутого и преданного бога? Ведь сумел же он отвести гнев Че-ду? Пал, правда, этим гневом сражённый воин, но дни его так и так были сочтены. Опасен гнев Повелителя молний - да: а чем особенно? Разве он, Му-нат, уже много равноденствий по-над бездной не ходит? Разве до сих пор плохо оберегал его страх? Или теперь этот страх почему-то должен исчезнуть? Нет уж! Повелителя Молний его колдовское искусство как пугало, так и будет пугать всегда! А то: ужасное подозрение, гнев вождя - вздор! Он всё ещё болен - и только! Отрава была ужасная...
  
  Почти успокоившись, Му-нат подумал о Лилиэде. Хорошо, что подозрения Повелителя Молний коснулись лишь одного его - девочке было бы не отовраться! Да вдобавок: очень вовремя Ле-ин её надоумил сказаться нечистой. Теперь, кроме него самого, Му-ната, в комнату Лилиэды из мужчин не войдёт никто. А пяти дней строгого затворничества вполне достаточно, чтобы переболеть и отравление, и, главное, смерть Некуара. Смерть воина переболеть, разумеется, в том случае, если девочка к нему влеклась не одним только телом, но и - хотя бы отчасти - сердцем. Пяти дней Лилиэде должно хватить, чтобы хорошенечко подготовиться к расспросам отца. А как же - чуял ведь, ох, как чуял! - ещё вчера хотелось Повелителю Молний поговорить с дочерью! И как он разочаровался, узнав от Шидимы о Лилиэдиной осквернённости!
  
  Слава Ле-ину! Его помощь жрецом ощущается всё явственней и определённей! Слава Ле-ину! Возлюбив Лилиэду, он её не оставит! Убережёт, заступится! Его, недостойного жреца, тоже - возможно... А в высочайшем покровителе Му-нат сейчас очень нуждался. Не говоря уже о чрезвычайно сложных, беспорядочно перемешавшихся делах и заботах здесь, в непонятном, несовершенном мире людей, жрец, после совершённого им предательства, лишился всякой опоры в будто бы обустроенном, будто бы совершенном мире богов и предков. Легида не в счёт, Легида женщина, и полагаться на её помощь... от начала мира она постоянно путалась с великим множеством разновидных владельцев мужской силы - и что же? Из тьмы любовников кому-нибудь помогла хоть чем-то?! Конечно, млея в объятиях, многое может пообещать богиня, может - на беду незадачливому любовнику! - даже открыть запретное... млея в объятиях - может... а после? Нет, Легида - не опора в нездешнем мире! От гнева Грозного Че-ду она не защитит! Ле-ин, Ле-ин, ты ввёл в соблазн, и ты один способен спасти! От девочки жрец узнал, что мир Ле-ина очень не похож на сумрачные области богов народа бад-вар. Стоит очиститься его светом и никто: ни Де-рад, ни Че-ду - при всём их могуществе - не овладеют душой Му-ната. До его слабой, грешной, неотмываемо замаравшейся душе им уже не добраться.
  
  Причудливо всё же переплетены людские судьбы! Он, умудрённый знаньем и опытом, он, жрец и колдун, он, преуспевший в тайной науке, в умении видеть заветное, он вынужден всецело положиться на ничтожную слабую девочку - вынужден, ибо этой девочке открылся Ле-ин. И пусть, подобно Лилиэде, Му-нату не понятна освобождённая от плоти любовь, он соглашается с ней, с таинственной этой любовью, и благодарен за неё Лукавому богу. Но почему - Лукавому?! "Ле-ин Лукавый", - обычное обращение к нему всех, даже его жрецов - несправедливое, но, несомненно, успокоительное: непонятное раздражает и, конечно, проще его мнить кривым. "Ле-ин Лукавый", - это для других! "Ле-ин Учитель", - вот истинное имя этого бога!
  
  Глубоко задумавшись, Му-нат прозевал было конец торжественной церемонии, но вовремя спохватился и успел уйти незамеченным. Жрец почти убедил себя, что, несмотря на возможное кошмарное подозрение, особенная опасность ему не грозит - да, не грозит... и всё же... встречаться с Повелителем Молний пока не стоит!
  
  Самым надёжным укрытием являлась, несомненно, комната Лилиэды: в течение ближайших четырёх ночей измышленная осквернённость убережёт девочку лучше любой охраны. На всё готовы некоторые из её братьев: на смерть, на убийство, но переступить порог нечистой затворницы - это и для них невозможно! Священный ужас внушает мужчине женщина в назначенное Легидой время! Слава Ле-ину! Четыре ночи в нечистой комнате Лилиэды Му-нат может спать спокойно!
  
  Однако по дороге во дворец жрец передумал и, пройдя незаметной тропинкой, оказался на заднем дворике храма Великой Аникабы. Достаточно перетревожившись и вчера, и сегодня, Му-нат надумал искать мира со всеми: в том числе и с Ве-ниром - на полномочия которого он вынужден был посягнуть на церемонии сожжения тела Непобедимого воина Некуара.
  
  
  * * *
  
  
  Болтая с Нивелой, в окружении младших сестёр и братьев, утоптанной лесной дорогой Бегила весело шла к отчему дому. Тревожные мысли остались там, в Священной Роще, женщина их пожертвовала богине, и Аникаба, видимо, эту жертву охотно приняла: иначе чем объяснить приятную лёгкость не только в голове, но и во всём теле?
  
  Беспечными стайками слетали с языка почти ничего не значащие, но и ей, и Нивеле очень нужные слова - и вились, и кружились, соединяя сестёр то нескромным признанием, то другим непонятной шуткой, а то и едковатой, но безобидной насмешкой. Бегила похвасталась, что первой опомнилась от страха, однако Нивела, будто бы невзначай, будто погладив, провела ладонью по её плечам и спине - и ойкнула молодая женщина. Зажглись, защипали многочисленные царапины: правда - на миг, словно разбередившая ладонь боль унесла с собой.
  
  Ехидная, но целительная ласка сестры напомнила Бегиле о бросившем её на землю страшном толчке: Нивела тогда стояла рядом и, значит, сбитая с ног, тоже должна была отлететь в колючие заросли; однако нежную кожу сестры не задел ни единый шип: ни на плечах, ни на спине нигде никаких царапин - если бы не зеленоватые травяные пятна, замаравшие кое-где обёрнутую вокруг бёдер белую ткань, то можно было подумать, что Нивела вообще не падала. Естественно, Бегила не могла не поинтересоваться, как ей удалось не оцарапаться об острые длинные колючки - Нивела, слегка смутившись, чистосердечно призналась в полном своём неведении. Она помнила только крутящийся над дорогой столб, всколыхнувшийся в сердце ужас и (правда, смутно) долгое, как ей показалось, падение, и всё - ничего после. Потом уже, поднявшись на ноги, она с удивлением обнаружила, что изрядно таки провалялась в беспамятстве.
  
  После Нивелиного признания сёстры весело рассмеялись: обе были хороши! Одна зачем-то полезла в зелёную тысячезубую пасть, другая - свалилась бесчувственным бревном!
  
  Заразившись их весёлостью, своими злоключениями, наперебой, стали хвастаться младшие дети Ам-лита. Мальчишки, конечно, привирали - желая и страх преуменьшить, и, в меру воображения, преувеличить опасность. Особо талантливых лгунишек старшие сёстры награждали, смеясь, шлепками - веселье росло, раздвигая смехом, восторженным визгом и звонкими голосами толстые корявые стволы, стеснявшие неширокую лесную дорогу. Гиганты расступались, а всякая зелёная мелочь сметалась начисто, освобождая место длинным косым лучам уже не высокого, уставшего за день солнца.
  
  От юного веселья светился лес. То бледным золотом, то красной медью вспыхивала на поворотах сухая каменистая дорога. И по этой дороге, течению света и смеха отдавшись, Бегила плыла. Легко, без усилий - жмурясь и улыбаясь её омывавшим отдельным звукам уже разбрызганных, уже не нужных слов - Бегила плыла: и мыслей не было вовсе, и не было ничего, кроме солнца и смеха. У отчего порога она очнулась.
  
  Порога, правда, не было. Были ворота из связанных крест накрест кожаными ремнями жердей - ворота в сплетённой из гибких колючих веток, разбегающейся в обе стороны на многие тысячи шагов очень высокой изгороди. От разного охочего до беззащитной живности зверья. От людей, к сожалению, эта изгородь почти не помогала, но от них - по легенде - предусмотрительные предки Ам-лита сложили неприступную башню. Из тяжёлых больших камней. С крохотным лазом и узкими щелями-бойницами, да и то - на большой высоте. Обычно, в этой башне не жили, но при опасном нападении для многочисленных домочадцев и слуг Ам-лита она являлась надёжным убежищем.
  
  За калиткой гудящий рой сразу распался. Всем нашлось место и дело на освещённом вечерним солнцем обширном подворье.
  
  Бегила, обещав сестре скоро вернуться, прошла к высохшей, рано состарившейся женщине: старшая жена Ам-лита, её и Нивелы мать, жила отдельно от четырёх младших беспечных хохотушек - нарожавших предводителю рода Волка множество мальчиков.
  
  Сем-би-и-динии же, кроме первенца, которого по обычаю Данна забрала себе, послала Аникаба только трёх девочек, и всё - щедрость богини на этом иссякла. Не сосчитать коз, кувшинов вина, мер ячменя, пожертвованных ей Ам-литом - всё напрасно. Напрасно очень недёшево выменял он у Повелителя Молний трёх молодых, сильных, красивых пленников - не приглянулись он богине. И к колдовству - дозволенному и запретному - Ам-лит прибегал напрасно. Что из того, что днём бесновались, били в бубны, мяли глину и воск, холостили баранов, резали голубей жрецы Ра-да-бада и Диг-ди-гида, а по ночам, в глубочайшей тайне, испытать свою силу соглашались некоторые из жрецов Данны или Де-рада? Что из того? И пусть страшные ночные бдения стоили жизни младшей сестре Бегилы и ещё двум девочкам, неизвестно как долго они продолжались бы - Ам-литу от Сембинии очень хотелось сына - напрасно! И хоть жрецы Де-рада требовали всё новых жертв, главу рода Волка кто-то вовремя надоумил призвать Му-ната.
  
  Носитель Священной Бороды Че-ду явился днём - колдовать не собираясь. Поговорив с опечаленной женщиной, он вернулся в Город и, затворившись в храме, долго расспрашивал Великого и Грозного бога. Увы, ответ Че-ду утешить Ам-лита не мог, но зато прекратил очень обременительные и, если по честному, очень скверные ночные сборища. Му-нат, со слов своего Высокого Повелителя, поведал старейшине рода Волка, что лоно Сембинии загородил Лукавый Ле-ин - прикрывая своё неумение, ссылаются, как правило, на него - а против непонятной власти этого бога любое колдовство будто бы бессильно, и остаётся только надеяться на его милость. Попробовать - отчего же - можно; жертвы не повредят; но особенно тратиться Му-нат не советовал. По непонятной прихоти Ле-ин - извращенец! - часто отвергает обильную жертву, зато ничтожную принимает охотно, и воздаёт (будто бы насмехаясь!) в большинстве случаев несоразмерно. И потому будет лучшим помолиться ему от чистого сердца, и терпеливо ждать милости. Ам-лит, выслушав Му-ната с большим вниманием, отправился в храм Ле-ина, где и помолился, и, конечно же, не поскупился на жирных баранов и превосходное вино - напрасно.
  
  С той грустной и волнительной поры Сембиния состарилась удручающе скоро. Состарилась и, потеряв надежду родить мальчика, непозволительно привязалась к двум оставшимся девочкам. Сёстры ей отвечали тем же, и, зная, что мать всегда рада её видеть, Бегила долго засиделась у Сембинии.
  
  Уже совсем стемнело, когда, наскоро отшутившись от резвоязыких младших жён, она сумела попасть к Нивеле. Сестра, накормив и убаюкав беспокойных двойняшек, давно её ожидала. И возрастом, и горькой ущербностью матери невольно отделённые от других детей Ам-лита, девочки очень сблизились, и, когда время развело их дороги, они благодарили случай за столь редкие и столь необходимые им свидания. Так много надо было сказать друг другу, и о ещё большем вместе - сообща! - помолчать, что в их встречах не было ни одного пустого мига.
  
  И, разумеется, едва Бегила вошла, Нивела обняла сестру, приблизила губы к её уху и, торопясь, а потому недостаточно тихо, зашептала о чём-то смущающем и, видимо, мало похвальном. Бегила ладонью прикрыла рот - Нивела, спохватившись, запнулась, но, сообразив, что в комнате нет никого кроме спящих младенцев, заговорила и медленней, и поразборчивей. Слушая сестру, Бегила очень понимала её желание не быть услышанным кем-нибудь посторонним. Не стоило мужу Нивелы знать об этой нескромности. Нескромности, впрочем, не вопиющей - так: взгляды, намёки, а больше домыслы и догадки... и всё же...
  
  "...на днях... у водопоя... вечер... солнце за головой... пылающие кудри... на козопаса не похож... не жрец... не воин... может быть, охотник?.. всё может быть... но если он охотник, то из охотников богини... он будет ждать, когда Легида спуститься на землю... пусть ждёт... она, Нивела, не придёт... да и как ночью выбраться со двора?.. калитка ночью стережётся... мужа не будет дома... невольники любят вино... нелепость, вздор... но если он из настоящих охотников богини?.. не из звероловов народа бад-вар?.. кудри медного цвета... у людей - у смертных - таких не бывает... и синие огромные глаза... и море в них, и небо..."
  
  Невольно перебив сестру, Бегила тихонечко рассмеялась: медные кудри, большие глаза, охотник богини! А может быть - сам Че-ду?! Или Ле-ин? Де-рад, Мар-даб - но, несомненно, один из Старших богов! Куда уж Младшим! Им и пытаться нечего поколебать неприступную скромность Нивелы!
  
  Заметив, что насмешка обидела сестру, Бегила бережно обняла её и, гладя плечи и волосы, заговорила тихо и ласково.
  
  Обида сразу прошла: Нивела прижалась к сестре и, зачарованная журчащими звуками, долго не разбирала слов - неприличная их нагота открылась женщине со значительным опозданием. Однако открылась и обожгла её сладким стыдом: младшая-то сестрёнка во дворце Повелителя Молний наслушалась и насмотрелась такого... Ох, недаром сокрушался Ам-лит, когда после гибели жениха Бегилы её, тогда ещё девочку, на празднике Аникабы выглядели цепкие глаза Вин-ваша!
  
  С раскрасневшимся лицом, прижавшись к сестре, Нивела жадно схватывала стыдные слова. И, в свете этих слов, очень её смущавшая недавняя встреча у водопоя не казалась сейчас чересчур нескромной.
  
  "Если муж стережёт стада и дома бывает редко - не мудрено его жене в красивом незнакомце увидеть бога. Но зачем же ей приспичило ночью? Неведомо с кем и невесть куда? Мало ли укромных уголков на обширном подворье Ам-лита? Мало ли до безрассудства смелых, красивых невольников? Да и сойтись с невольником - почти не измена; невольнику, конечно, подобная дерзость грозит смертью... да и то... сильные молодые рабы стоят недёшево - отважные, стало быть, найдутся! А ей, Нивеле, сойтись с невольником - прямой резон. Разумеется, в любом случае ни убить, ни изувечить её муж не посмеет: ну, надаёт пощёчин, ну, плёткой исполосует - не в этом дело... Поймёт он и в конце концов простит молодую жажду надолго покидаемой женщины, а вот простит ли ей обожествлённого незнакомца? Не отвратит ли от Нивелы своё уязвлённое сердце?"
  
  Нескромная Бегилина откровенность болотной сладостью липла к её сестре - противновато липла, но и приятненько.
  
  "Мерзость, однако! - не подумала даже, а языком, словно гнилую еду, ощутила на миг Нивела. - Несчастная сестрёнка! Недаром сокрушался Ам-лит, заметив цепкий, похотливый взгляд Вин-ваша. Словно предугадывая нескладную судьбу младшей любимой дочери. Да, сделаться Первой наложницей избранного богом сына Повелителя Молний - большая честь; многие, достойнейшие из народа бад-вар, могли лишь мечтать о такой чести для своих дочерей - многие, но не Ам-лит. Бегила была для него "любимой" не только по званию; и старейшина понимал: наложница - самая наипервейшая - всё-таки не жена. Конечно, до Лилиэды жён у Вин-ваша быть не могло (воля Че-ду - закон), до - не могло, а после? Что ждёт Бегилу вслед за рождением младенца Ту-маг-а-дана? Из Первой наложницы сделаться Второй женой? Второй... или Третьей... или Десятой? Смотря по тому, куда повернётся податливое Вин-вашево сердце! И ей ли, Нивеле, даже и про себя пенять на выстраданную откровенность сестры? Стыдливо отворачиваться от горькой наготы Бегилиных слов?"
  
  Этой сочувственной мыслью смирив раздражённую скромность, Нивела могла слушать спокойнее возмутительные неприличности сестры. И уже скоро поняла: Бегила марала не её грёзы, нет, бесстыдно предлагая Нивеле сойтись с невольником, она старалась утишить свою потаённую боль.
  
  Несчастная сестрёнка! И грёзы, и тревоги Нивелы ей, очевидно, представлялись хныканьем младенца - младенца, у которого режутся зубки. Жить рядом с любящим, способным защитить отцом - совсем другое, чем полностью зависеть от милости, прихоти, да и просто дурного настроения мужа или любовника. Несчастная сестрёнка! Первая она сейчас у Вин-ваша - а через две луны? Когда наступит ожидаемая Людьми Огня Великая Ночь? О, Лилиэда при желании податливым сердцем Вин-ваша может завладеть безраздельно! Стоит ей обратиться к Му-нату, и колдун сварит такое зелье... камень не устоит - склонится к девчонке! А уж Вин-ваш-то? Сластолюбивый юнец? И что же тогда - Бегиле? Не второй она станет, не третьей и не десятой - нет, никакой! Не будет тогда для Вин-ваша ни вторых, ни третьих! Одна Лилиэда - и никого кроме!
  
  Задумавшись, Нивела слушала сестру - уже не отличая своих мыслей от горьких Бегилиных слов. Свой ли внутренний голос говорил ей об опасениях и страхах сестры или тишайшие жалобы Бегилы едва ощутимо шуршали в ушах? Да и не мудрено было перепутаться их словам и мыслям - тесно прижавшись и нежно обняв друг друга сидели сёстры. Сидели долго: до поздней, угасающе-красной ущербной луны - так и заснули обнявшись, на холодном супружеском ложе.
  
  Засыпая, Нивела вздрогнула, на миг очнулась, увидела в дверном проёме, над самой изгородью, медный узенький серпик, вспомнила медные кудри поманившего незнакомца, и то ли ещё наяву, то ли уже во сне ей открылась воля Легиды. Впрочем, ничего неожиданного: богиня повелела женщине отдаться небесноглазому охотнику - не опасаясь никаких ужасов ночи.
  
  Так что, проснувшись утром, Нивела поняла: если ей суждено сделаться неверной женой, то только так - среди опасностей, с манящим незнакомцем, рискуя потерять сердце и ласки вечно далёкого мужа. Трезвая расчётливость Бегилы - это не для неё. Кстати, сестра проснулась раньше и потихонечку ушла к вернувшемуся, очевидно, вместе с солнцем отцу. Ревели голодные мальчики, Нивела захлопотала, засуетилась, дневным светом отгородившись от нескромных ночных теней.
  
  
  Бегила с отцом говорила долго - и плакала, и утешенной им была. Ам-лит напомнил своей любимице, что к кому бы ни наклонилось Вин-вашево сердце - она не из безродных; и возвращению дочери под отчий кров он будет рад; а при молодости и красоте без достойного мужа она, разумеется, не останется. На прощание старейшина рода Волка шутя указал ей на плётку - мол, ещё девчонка, и... Бегила сквозь высыхающие слёзы улыбнулась этой детской угрозе - и вышла почти окрылённой. И дело, конечно, не в произнесённых словах. Она и без них всегда знала: не отвернётся Ам-лит от дочери; но знать - недостаточно; надо чувствовать, что кроме Вин-ваша есть и любящий отец, и дорогая мать, и сёстры, и братья, и младшие приветливые жёны - почти подруги; есть наконец Нивела; есть - главное! - греющий с детства, так нужный всякому мир, и есть для неё место в этом приветливом мире. Звенящая вечерняя дорога, долгая болтовня с Нивелой, нескромное признание сестры и, особенно, ласковые слова отца - всё согревало женщину, всё отгоняло назойливо зудящий рой её опасений, разочарований, забот, печалей.
  
  Нет, не уступит она Вин-ваша! И если Лилиэде вздумается завладеть его податливым сердцем - очень придётся постараться! Конечно, долг - это долг; и девчонка пока священна; пока, до рождения Великого Героя и мудреца Ту-маг-а-дана; священна до - а после? Неужели эту худышку, жутко-огромно-глазую колдунью, Вин-ваш предпочтёт ей - цветущей, соблазнительной, пьянящей?!
  
  
  
  2
  
  
  Земли народа бад-вар от устья Зелёной реки простирались вдоль побережья на десять, одиннадцать скорых дневных переходов. Это - к северо-западу. К востоку прямо из Города можно было различить тёмную неровную черту - край жутких зарослей, владения диких Лесных Людей. Вверх по течению, всего в одном - да и то не полном - переходе, тремя широкими ступенями поднимающаяся от моря терраса резко ломалась и начинались горы. Предгорий считай что не было; только к речной долине склоны спускались поотложе, да и то - поначалу. За первой, взметнувшейся в небо грядой, пряталась вознесённая тысячи на полторы шагов извилистая, узкая долина. И на неё уже надвигались тяжёлые, или утонувшие вершинами в облаках, или блистающие на солнце острыми ледяными наконечниками, скалы-копья. Здесь завершался мир народа бад-вар. Если бы не проникающие по промытому рекой ущелью, говорящие на трудно понятном, извращённом до нелепости языке свирепые охотники за головами - можно было подумать: мир всех людей завершается здесь.
  
  Правда, по преданиям когда-то и народ бад-вар явился из-за этих неприступных гор. Но только - по преданиям. Памятная героическими делами предков, сознательная жизнь Людей Огня начиналась в извилистой узкой долине. Отсюда когда-то бесстрашные воины обрушились на изнеженных Жителей Побережья. Эта долина Людьми Огня почиталась Священной, а живущие здесь гордые козопасы (охотники и воины) в равной мере оберегали и земли народа бад-вар от свирепых соседей, и его веру от тёплых и потому особенно коварно разъедающих поветрий побережья. Они почти совсем не признавали широко распространившихся внизу очистительных обрядов: по их обычаям всякий, осквернившийся перед богом, был обязан лично предстать перед ним.
  
  Зная суровы нравы жителей Священной Долины, Вин-ваш понимал: эта охота - последняя его охота в горах. Скоро Великая Ночь, а после рождения младенца Ту-маг-а-дана он лишится избранности, и ему, больше не защищённому высоким предназначением, поднявшись в Священную Долину, придётся думать не об охоте, а о бесчисленных запретах. Даже и теперь сын Повелителя Молний с невольным страхом принимал сдержанное гостеприимство отважных горцев. Их будто бы приветливые, но всё же косые взгляды. Ведь он для них - всего лишь юнец из рода Снежного Барса, и только. Избранный, правда самим Че-ду - однако для жителей высокогорной долины Грозный Громовержец не был Старшим из Старших. Например, род Змеи превыше всех почитал Де-рада, а могучий и славный род Чёрного Орла - Кровожадную Данну. И знал Вин-ваш: в жертву этим богам они приносят не только Охотников за Головами...
  
  Всё знал Вин-ваш и, отдыхая после утомительного подъёма у быстрого, прозрачного ручья, упрямо решил: без снежного барса на сей раз не возвращаться в Город. Сколько бы дней и ночей желанную, неуловимую добычу ему ни пришлось выслеживать. Благо, место попалось хорошее: от ближайших хижин долины его отделяла труднопроходимая, крутая осыпь. Не иначе, сама Легида надоумила его на рассвете карабкаться, обдирая колени, тысячи две шагов. Или просочившиеся сквозь давний обвал редкие струйки холодной воды разбудили дремлющее чутьё зверолова? Неважно - место отличное! Вода, топливо, ветки для шалаша - всё под рукой. Вместительная сумка с вяленым мясом, длинная накидка из тёплого козьего пуха - да так снаряжённому, ему можно ни о чём не заботиться четверть луны!
  
  "Легида, помоги Вин-вашу! Великая Охотница, запутай барса в его сети, в сердце направь копьё, и верь: Вин-ваш почтит тебя достойно! Не пленника к тебе, а из свободных он отошлёт мальчишку! Поверь, Охотница, Вин-ваш сумеет сделать это! И через две луны - не позже. Когда ты спустишься на землю. А может быть, и раньше. Но если почему-нибудь Вин-ваш солгать тебе посмеет, то ни пугливого оленя, ни глупую паршивую овцу, ни жеребёнка-сосунка ему тогда не посылай. Пусть все смеются над Вин-вашем! Пусть презирают все его! И мало этого, богиня, - сын Повелителя Молний на миг смутился, но желание поразить снежного барса было так велико, что дерзко продолжил: - Если солжёт Вин-ваш и не сумеет к сроку мальчишку из свободных отослать, то добровольно, сам, он явится к тебе! Сразу же после Великой Ночи!"
  
  Короткая молитва, но главное, конечно, опрометчивое обещание в конце потребовали от юноши значительных усилий. Усталый, он опустился на яркую свежайшую траву высокогорья - впрочем, усталость могла быть не только от молитвы, но и от долгого карабканья по крутой, острозубой осыпи. Прижавшись спиной к земле, Вин-ваш сквозь полуприкрытые веки вбирал тёмную и тем не менее слепящую синеву. И когда закружилось одинокое облако, а слёзы разъели даль - усталость ушла от юноши. Вин-ваш встал, подошёл к ручью и успокоил себя ледяной водой. Да неужели же за две луны он не исполнит данного Легиде обещания? Обязательно исполнит - зверя бы только послала ему богиня!
  
  Помолившись и отдохнув, сын Повелителя Молний не спеша, стараясь ничего не упустить, приготовился к трудной охоте в горах. Сумку с мясом, две ловчих сети и тёплую накидку он положил в углубление у подножья огромного камня и завалил их тяжёлыми булыжниками - ни дождю, ни зверю до припасов теперь не добраться. Сплетённую из тонких, но очень прочных ремней и утяжелённую по краям небольшими камнями сеть для метания он решил захватить с собой. Вообще-то сегодня Вин-ваш собирался лишь осмотреться, и метательная сеть ему была вроде бы не нужна, но на охоте случается всякое: а ну как, неожиданно, зверь? Тяжёлое короткое копьё не для бросания, а если не удержишься - метнёшь и ранишь? Что же - одним ножом тогда отбиваться от разъярённой смерти? При большой удаче и Легидиной помощи - можно, конечно. Можно даже и победить... и хвастаться после шрамами от зубов и когтей... можно... но... ветрена эта богиня! И неизвестно ещё, к тебе или к зверю явит она благосклонность!
  
  Аккуратно сложив сеть, Вин-ваш наконечником копья слегка оцарапал левую руку и выступившей из ранки кровью тщательно вымазал остриё. Кровь притягивает кровь: это известно от начала мира - так же, как уже почти непонятные, но бережно хранимые слова древнего охотничьего заговора. По преданиям - в добрые старые времена - было достаточно вымазать кровью остриё, произнести нужные слова, и никакой зверь тогда не мог увернуться от смертельного удара. (Кровь, правда, при этом полагалось брать из сердца младенца.) И Вин-ваш знает: некоторые из жителей Священной Долины и по сию пору в особенно важных случаях прибегают к этому средству. А охотники из рода Чёрного Орла - вообще: перед всякой мало-мальски опасной ловлей. Сын Повелителя Молний не очень-то верил в действенность их кровавого колдовства - он знал: удача зависит в основном от Легиды, однако желание добыть снежного барса так им сейчас владело... что окажись рядом младенец...
  
  ...рядом булькала по камням ледяная вода, шуршали иглами кривые низкорослые деревья, и тихо шелестела высокая, вкуснейшая, очевидно, трава. Вин-вашу захотелось нагнуться, срезать зубами сочные стебли и, с хрустом пережёвывая их, упиться сладкой зелёной кровью. (Это от матери - она из рода Горной Козы.) Юноша не удержался, сорвал несколько травинок, пожевал их и выплюнул - никакой сладости. Нет, зелёная кровь не для него. Кровь должна быть красной - густой и тёплой! Вот когда Легида пошлёт снежного барса - о! Как он тогда приникнет к ране, поймает ртом упругую струю и жадно, взахлёб, приобщится к роду своего Отца! Конечно, ещё мальчиком, при первом посвящении, Вин-вашу давали пить кровь снежного барса, но юноша знает: если для других этого, может быть, и достаточно, то избранному Великим Че-ду необходимо причаститься кровью зверя, убитого им самим. Ибо только тогда, не смущаясь и не стыдясь, он сможет встретить Великую Ночь.
  
  Предстоящее воплощение очень тревожило сына Повелителя Молний: причём, тревога в него вселилась как-то внезапно - четыре луны назад. До этого он свою избранность принимал как великую милость - и только. Восхитительную милость Грозного бога. И никогда до этого ему не думалось, что милость бога - не просто спасительный дар, но и тяжёлое бремя. Теперь - запоздало! - за былую беспечность ох как корил себя Вин-ваш: да, конечно, добыть снежного барса хотелось ему всегда, но... преимущественно - из тщеславия! Ни терпения, ни усердия, ни настойчивости он не проявлял в прежних легкомысленных вылазках в горы! Да что там - прежде! Он и теперь, обеспокоенный предстоящим Великим Воплощением, посмел ночь накануне охоты провести с любимой наложницей!
  
  Несносное воспоминание о преступной беспечности устыдило и разозлило Вин-ваша. Расшвыряв для успокоения с десяток, наверное, тяжёлых булыжников, он вошёл в ледяную воду, и долго, пока совсем не онемели обожжённые холодом ноги, просил прощения и у Че-ду, и у Легиды, и даже у некоторых Младших богов и богинь.
  
  Выбравшись из ручья, юноша с трудом доковылял до ближайшего дерева, уцепился за низкую ветку и некоторое время полу висел полу стоял, привалившись плечом к стволу. Медленно оживали ноги, и сын Повелителя Молний узнал, что левой стопой он попирает тёплый, приятно шершавый корень, а правой - острый, впившийся в пятку камень. Чистосердечным покаянием и детской стойкостью заслужив, по его мнению, прощение Че-ду и Легиды, Вин-ваш быстро завершил приготовление к опасной ловле.
  
  Рощица низких, кривых деревьев окружалась отстоящими от неё примерно шагов на семьдесят не очень высокими, но почти отвесными уступами из желтовато-серого слоистого камня. При нужде, с некоторым риском и, разумеется, не без труда, вскарабкаться на них было вполне возможно. Однако, прежде чем решиться на нелёгкое восхождение, всякий наверняка прошёл бы вверх вдоль ручья: до поворота, до места, где, казалось, уступы совсем смыкаются. Вин-ваш, конечно же, так и сделал - и, обойдя громадный валун, оказался в едва освещённом на большой высоте извилистой ниточкой неба узком слепом ущелье.
  
  Когда глаза привыкли к маленькой и, наверно, всегдашней ночи, он обнаружил, что дальше может пройти лишь по скользким, жутко холодным от ледяной воды, отвратительно острым камням. Часто оступаясь и иногда падая в злую, кусачую воду. Обнаружив это затруднение, сын Повелителя Молний немного замялся: допустим, четыреста или пятьсот шагов он так пройдёт а дальше, если не кончится этот путь, не об охоте придётся думать, но лишь о том, как выбраться из ледяной западни. Положим, выбраться достанет сил, но сегодняшний день растратится без толку. С другой стороны: взобравшись на уступ, он может обнаружить следующий, неразличимый снизу, и день всё равно растратится впустую.
  
  "Легида бы подсказала, что ли?", - немая просьба Вин-ваша, видимо, дошла до богини, и мимо него, то цепляясь и на миг замирая, то кувыркаясь через острые камни, пронеслась порядком потрёпанная, но сохранившая всё же немного зелени ветвь.
  
  Юноша больше не колебался: осторожно ступая по скользким щербатым камням, он двинулся наперекор кипящему от быстроты, не густому, по счастью, потоку. Воды ручей нёс немного, и редким упругим струям не часто удавалось выводить из равновесия сына Повелителя Молний. В этих случаях Вин-ваш успевал опереться на древко копья и хоть иногда спотыкался, но не упал ни разу.
  
  После, примерно, ста пятидесяти очень трудных шагов во тьме чуть посветлело, но свет явился не сверху, а будто бы просочился с водой из-за ближайшего поворота. Обогнув острую складку, Вин-ваш на мгновенье ослеп: шагах в двадцати перед ним белым огнём полыхала вертикальная щель - скользкий, холодный путь заканчивался резко и неожиданно. Но открывшаяся перед Вин-вашем долина ничуть не походила на только что им покинутую: совсем недавно почти всё в ней уничтожил страшный обвал. Крутая каменная осыпь не добиралась до ущелья шагов, может быть, на тридцать. Придавленные огромными глыбами торчали кое-где истерзанные, размозжённые стволы и ветки: лишь два дерева уцелело на крохотном, не затронутом смертью, единственно зелёном среди удручающих оттенков серого, клочочке - у выхода из ущелья.
  
  Возможно, кого-то зрелище погубленной в несколько мгновений долины навело бы на печальные размышления о краткости и несовершенстве всего - кого-то, но не Вин-ваша. Он, напротив, обрадовался, увидев застывший камнепад: Легида к нему благосклонна! Весть подала, и путь приготовила! Подняться по осыпи - легче лёгкого! Слава богине!
  
  "Слава, трижды слава!", - уже наверху возликовал Вин-ваш. Для охоты не могло быть лучшего места. Ни в самых дерзких грёзах, ни в самых волшебных снах ему не представлялось ничего подобного.
  
  То лиловато-зелёным, то голубым, то красным переливалась, волнуясь, густая великолепная шерсть, укрывшая толстую, в грубых тяжёлых складках каменную шкуру Земли. Высокогорный потаённый луг: мечта круторогих баранов, мечта господина их - снежного барса! Безумная мечта всякого зверолова!
  
  О таких уединённых лугах Вин-ваш слышал от немногих - Легидой избранных! - охотников. Слышал, но не очень верил. Здесь, в этом мире, такого быть не могло! Сыну Повелителя Молний казалось: рассказы поседевших звероловов относятся к иному миру - к миру богов и предков. Нет, он не сомневался в правдивости говоривших, однако думал: их души, изредка посещая запредельные луга, сохраняют некоторую память о том, что им положено забыть.
  
  Вин-ваш подпрыгнул - не полетелось; пошёл - под ногами склонилась трава; обернулся - сзади остался примятый след; пригляделся - увидал свою тень. Да, несомненно, на этом немыслимом лугу оказалась не одна только его душа, но и тяжёлая, грубая человечья плоть. Есть ещё, значит, есть в здешнем мире заповеданные Легидой луга! С младенчества сын Повелителя Молний знал о таких лугах, но знал по восторженным рассказам редких счастливцев да по древним, конечно, священным, однако до бесцветности переобобщённым преданиям.
  
  И вот вам! Да! Он! Надо же! Здесь! Сейчас! И всё это - его! Этот луг, небо, скала и - вне всяких сомнений! - зверь. Белый, пятнистый, с великолепным длинным хвостом, так невозможно чаемый, но всегда уходивший прежде и совершенно необходимый ему теперь стремительный снежный барс! На лугах, сбережённых богиней, неудачных охот не бывает.
  
  "Если только Легида завлекла его сюда для охоты?.. - эта неожиданная догадка сильно смутила Вин-ваша. - Лестно, конечно... и очень... с богиней... в густом разнотравье... и наверняка - восхитительно... и он бы - в другое время... да, во всякое другое время... не услыхала бы!.. ведь не простит... прости, Легида!.. пошли сначала барса... позволь глотнуть сначала крови... а после... прости Вин-ваша... но только крови, лишь немного крови позволь ему глотнуть из раны зверя... богиня ты, и ты поймёшь, что не гореть, а тлеть в твоих объятьях будет он, сомненьем угнетённый... хоть десять барсов посули, хоть поклянись Вин-вашу именем Ужасной... пока копьё не поразит единого хотя бы, гасить огонь сомненья будут... прости Вин-ваша... он не виноват, не волен он в своих тревогах... не волен..."
  
  ...горы закачались - вот-вот обрушится скала...
  
  ...скользнувшая тень вовремя разорвала сомкнувшийся было в кошмарное колесо ряд отрицающих друг друга мыслей, чувств и желаний сына Повелителя Молний. Посмотрев вверх, Вин-ваш увидел распластанные над лугом широкие чёрные крылья - наважденье развеялось. Нет, не для любви сюда его привела Легида. Мальчиковая нелепость так льстить себе - детский наивный вымысел. Не счесть любовников богини, и если для встречи с каждым она заповедала не по лугу бы, а по ничтожной лужаечке - для её заповедников в этом мире не достало бы места. Да и вообще, Вин-ваш, как и многие из народа бад-вар, был склонен думать: любовные утехи богини ей вовсе не в радость; не свободной, отдавшейся влечению тела, но невольницей вселенского храма виделась Легида многим; храма, в котором и люди, и звери, и боги - все вместе и почти на равных - служат Изначальным Тайным Непредставимо Могучим Силам.
  
  Наваждение прошло, и сын Повелителя Молний смог рассмотреть окружающее - не затуманенное нелепыми грёзами. И хмельная восторженность сменилась трезвым восхищением: многоцветье нетронутого высокогорья сулило верную удачу. Не может не быть здесь круторогих баранов, не может не быть их господина - хозяина поднебесья - снежного барса.
  
  Времени прошло немного, а Вин-ваш уже оценивая, уже по-свойски разглядывал этот заоблачный мир. В двухстах шагах от него, несколько отступив от вонзённых в синеву громадин, над лугом возвышалась крутая, однако вполне доступная скала. С вершины которой всё окружающее наверняка просматривалось на многие тысячи шагов.
  
  Слегка запыхавшийся сын Повелителя Молний уже скоро, как казалось ему самому, стоял на вершине. Он мог бы подняться и быстрей, но не следовало забывать об осторожности: вершина, как смотровое место, могла приглянуться не только ему. Вполне могло статься, что настоящий хозяин гор - гибкий, стремительно сильный, опасно отважный барс - облюбовал её для себя. Обычно снежный барс первым на человека не нападает, но это - если у него есть отход, а скала с другой (невидимой) стороны могла обрываться гибельной крутизной, и ничего, кроме броска на охотника, зверю в таком случае не оставалось бы. Поэтому Вин-ваш, мечтая о таком броске, взбирался не торопясь - готовый в любое мгновенье выставить ему навстречу смертоносное медное жало короткого с удивительно прочным древком копья.
  
  Опасной и чаемой встречи, увы, не случилось: на вершине никто не ждал Вин-ваша. И юноша, в общем-то осознающий необоснованность своей надежды, всё-таки немножечко удручился. Почему бы Легиде вместе с великолепным лугом было ни подарить ему мучительно желанного и - после долгих безрезультатных поисков - едва ли не призрачного зверя? Или щедрость Легиды вдруг иссякла? Или богине виделось иное? Но, кроме любви и добычливой ловли, одарить она может чем? Вообще-то - многим... как всякая из Старших богинь... однако Вин-вашу что-то не приходилось слышать о прихотях и капризах Легиды, идущих не этими путями... впрочем, богиня могла его заманить, повинуясь чужой воле... и хорошо, если ей приказал Че-ду - всякий замысел Высокого Покровителя не повредит Вин-вашу... а если - Ужасная?!
  
  Мысль об Ужасной очень встревожила юношу: темны и кровавы Её законы, и нет Ей дела до воли Че-ду. Ночи Тайной Охоты - это Её; не девушка Вин-ваш, но и он без содрогания не может вспоминать отвратительный кошмар трёх предпраздничных ночей. И не только кошмар - несноснее кошмара стыд за своё участие в гнусных трапезах, за ощущаемую им тогда дикую звериную радость. И пусть для него несравнимо приятнее опьяняться вином, чем кровью человеческих дочерей - однако в те три безлунные ночи...
  
  "Великий Че-ду, отведи от Вин-ваша руку Ужасной", - взмолился юноша. Взмолился на всякий случай, прекрасно зная: никто из богов ему не поможет. Смирить Ужасную могли лишь Тайные Могучие Силы, но древнее колдовское искусство почти совсем выродилось в народе бад-вар, и в настоящее время необходимыми знаниями располагал, может быть, один Му-нат. И не Вин-вашу, с несколькими десятками простейших, известных многим заговоров и заклинаний пробовать распоряжаться этими непредставимо могучими силами. Однако, теша себя слабой надеждой, юноша всё из ему известного прокричал с вершины - и разбуженные горы отозвались эхом.
  
  Для зверолова, конечно, непростительное легкомыслие - его успех от осторожности и тишины - но если кого-то (пусть самым краешком!) задела мертвящая тень Ужасной, до ловли ли будет смертному, до мыслей ли об удаче?! И что бы там ни таило грядущее, мгновенного Вин-ваш достиг: разбуженный голос гор разбил тяжёлую ледяную тень, и мелкие, нестрашные брызги разбитой громадины только слегка холодили сына Повелителя Молний - холодили, и будто бы обостряли его слух и зрение.
  
  С вершины прекрасный луг виделся до своих пределов - пределов, по правде, скромных. Внизу Вин-вашу мнилось другое - внизу, изумлённому красотой, заповедник Легиды представлялся ему куда как просторнее. С вершины же - не в грёзах, а наяву - потаённый луг очень уменьшился. Конечно, часть его, забежав за скалы, могла спрятаться от взгляда, но, судя по опыту юноши - незначительная часть. А всё обозримое в длинную сторону протянулось тысячи на три, три с половиной шагов. Там же, в конце, могла быть и скрытая загогулина: наверняка - не слишком обширная. В короткую сторону - после небольшого, но неровного, а с перегибом подъёма - луг упирался в не слишком высокую и совершенно гладкую, словно кем-то стёсанную, желтоватую крутизну. И именно из-за этого перегиба внизу юноше мерещился несуществующий простор - тогда как в действительности: заповедничек скудненький.
  
  Так что Вин-ваш даже не удивился - не выглядев нигде никаких баранов. Многим стадам здесь не ужиться, а небольшая стайка наверняка разбрызгалась по скалам - испугавшись прежде неслыханного и ужасающего изначальным несоответствием всяким вселенским громам человеческого голоса.
  
  Внимательно осмотрев все склоны и кручи, сын Повелителя Молний, кроме самых разнообразных по окраске и форме валунов, не высмотрел ничего. И всё же, вопреки роскошной скудости заповедника, он знал: и бараны, и барс - здесь; а их невидимость - не долгая: баранам ли изменит осторожность, богине ли надоест играть в прятки, но без снежного барса с этой лужаечки он не уйдёт!
  
  На сегодняшний день Вин-ваш не слишком рассчитывал: только пройти по заповедному лугу, только оставить почти неприметный след, только ещё раз убедиться, что его открытие - не прекрасный сон, а пусть невозможная, но явь. Скромность охотничьих угодий как-то незаметно перестала смущать юношу - в размерах ли дело! Он здесь оказался наверняка ведомый Легидой, а то - и самим Че-ду! И незачем мучаться, разгадывая замыслы Великих богов! Без этого совершится всё! Знает он - не забыл! - в заповедниках Легиды не бывает без добычливых охот.
  
  Другой, открывшийся с вершины, склон оказался вовсе не недоступным, а чуть ли не более отлогим, чем только что одолённый. И Вин-ваш, немного посомневавшись, спускаться надумал по нему. Страшновато, конечно, в незнакомом мире прокладывать новые тропы - однако быть первопроходцем он избран богиней.
  
  В блестящем от новизны изломе старательно утвердив древко копья, Вин-ваш осторожно переступил через высокий гребень-порог - правой ногой попробовал надёжность лежащего ниже камня и, доверившись, перенёс на него нечистую левую ногу. Камень не обманул. Юноша переставил копьё и шагнул чуть увереннее. Лгать, кажется, скала не собиралась. Однако сын Повелителя Молний уже давно охотился бы в вечных заповедниках богини, поверь он хоть однажды в честность наипрочнейшего с вида горного склона. Особенно - при спуске. Сейчас же, в мире сбывающихся грёз, его осторожность удвоилась: чем прочнее казался камень, тем трепетнее юноша на него ступал.
  
  Благополучно пройдя по относительно пологому - и потому особенно коварному - откосу, он остановился. Немного передохнуть и осмотреть предстоящую крутизну. Хорошенько постукав древком по пограничным камням и, насколько позволяла длина копья, по всем, выступающим за перегибом, Вин-ваш распластался по склону. Копьё теперь помогало слабо. Юноше только изредка удавалось, цепляясь за выступы пальцами ног и одной руки, упереть его в какую-нибудь расселину и соскользнуть по древку на локоть, два. На три уже - опыт и осторожность Вин-вашу не позволяли, а использовать всю пяти-локтевую длину решился бы, разве, умалишённый.
  
  Благополучно одолев крутизну, Вин-ваш посмотрел вверх и подивился предупредительной готовности волшебной долины - она, будто женщина, отдавалась юноше. С нежностью и смиренной страстью - словно Бегила. Вин-вашу казалось: совсем недавно, только что, он стоял на вершине - а позади уже две самых трудных трети! Правда, глянув на солнце, сын Повелителя Молний понял: времени прошло порядочно, но так прошло, будто его не было вовсе - будто за несколько мгновений он спустился локтей на восемьсот.
  
  Волшебная долина, удивительный мир... Теперь Вин-ваш понимал восторженную бессвязность и пёструю пустоту речей немногих счастливцев не в грёзах, а наяву побывавших в заповеданных Легидой угодьях. Не было слов - или юноша их не знал? - способных передать удивительную лёгкость плоти и уж тем более - игру, затеянную временем...
  
  ...которое продолжало кувыркаться.
  
  Сыну Повелителя Молний казалось, будто его размышления тянулись долго - между тем, солнце почти не сместилось.
  
  И тень Ужасной опять придавила Вин-ваша: сердце юноши сначала остановилось, а затем запрыгало, заколотилось о рёбра - пытаясь покинуть полу убитое страхом тело. С большим трудом сын Повелителя Молний загасил желание броситься, закричав, не разбирая путей, вниз по склону: до первого обрыва - он понимал, но всё равно едва-едва справился с собой. И злее, и холоднее, чем на вершине, сгустилась зловещая тень, и перед этим мертвящим холодом его жалкие заклятия смехотворны - однако, чтобы не замёрзнуть насмерть, Вин-ваш прокричал их снова, и снова разбуженный голос гор его немного согрел. Крови вернулась текучесть, зашевелились оттаявшие мысли, и сын Повелителя Молний окончательно понял: нет, не Легида его заманила на дивный луг. Ни она, ни Грозный Че-ду здесь ни при чём. И заподозрил же он ещё на вершине, и тогда хрупкое поднебесье от грубой человеческой плоти освободить ему было бы - было бы! Поздновато, увы, осеняют благие мысли...
  
  Вин-ваш не без тоски посмотрел на беспечно покинутую вершину: конечно, безопаснее всего подняться и потом спуститься по другому, по уже пройденному склону: безопаснее - да, и сил на это достанет, но успеет ли он до темноты? От высшей точки солнце отодвинулось значительно больше, чем на половину дневного пути, и стоит ему нырнуть в зубастые горные пропасти - власть Ужасной проявится в полной, до этого не представимой мере. И если при солнце он едва не замёрз от страха, то ночной мрак, вкупе с примешавшейся тенью Ужасной, обратят его в ледяную сосульку. И - очень скоро.
  
  Нет, до заката не успеть - опасно, очень опасно, но спускаться надо по этому склону. Опасно, очень опасно, но несравнимо опаснее замешкаться до темноты: дождаться ночи здесь - дождаться смерти. И хуже: смерть в конце концов только веха на неизмеримо долгой - через хляби времени ведущей к вечности - дороге. Вин-вашу, естественно, было более чем не безразлично, куда после смерти тела устремится его душа: в знакомый по многим преданиям, совершенный мир богов и предков Людей Огня - или в ледяные пропасти и пещеры Ужасной: последнего много больше чем смерти боялся сын Повелителя Молний.
  
  Страх и отвага, уравновесив друг друга, сообщили юноше особенную (на грани ясновидения) осторожность: он смотрел вниз и, вопреки видимой отлогости убегающего откоса, знал: самое страшное его подстерегает здесь. Неизвестно, правда, чем оно обернётся: выскользнувшим ли из-под ноги камнем, скрытой трещиной, сорвавшимся с крутизны обвалом - да мало ли: чем! Такие вот невинные с виду откосики сгубили многое множество звероловов!
  
  Выстукивая древком каждый камешек, сожалея о непомерной, не дающей зависнуть в воздухе, тяжести грубой, нечистой плоти, Вин-ваш всё-таки исхитрился спуститься почти не касаясь склона. Ещё каких-нибудь сорок или пятьдесят шагов, и он окунётся в прохладные спасительные волны расплескавшегося внизу разнотравья.
  
  Справа от юноши тянулась отделившаяся от откоса и постепенно выросшая локтей до тридцати красновато-серая, заляпанная тьмой ступень. По мере её возрастания Вин-ваш невольно отступал - и стоял сейчас шагах в пятнадцати от подножья. Сын Повелителя Молний надумал отойти ещё шагов на десять, и не успел - хранимый, видимо, самим Че-ду. Собираясь сделать шаг в сторону, он перевёл взгляд вниз: с неровного, грозящего обвалом гребня - сосредоточив его зачем-то на вопиющем тьмой провале. И этому, удачно сосредоточившемуся взгляду открылся стремительно метнувшийся на Вин-ваша огромный ком слабого, грязноватого света - дальнейшее произошло мгновенно.
  
  Спасаясь от броска этого выродка тьмы, юноша действовал чрезвычайно глупо и непоследовательно и уцелел, как иногда случается, именно из-за неверности своих действий.
  
  Присел он - но это могло помочь, если бы с вершины сорвался камень, да и то, стой Вин-ваш у самого подножья, а не в пятнадцати шагах от него; отделённому же таким расстоянием, необходимо было отпрянуть в сторону - в сторону и, по возможности, вверх.
  
  Суетливо выставил навстречу копьё - но прыжок барса следовало встретить стоя, левую ногу слегка согнув, а правую, прямую, отставив для упора; впрочем, неважно, отставить можно было и левую, а правую слегка согнуть - главное: прыжок следовало предупредить стоя, от когтей и зубов зверя отгородившись тремя локтями прочнейшего древка и смертоносным медным жалом.
  
  У Вин-ваша всё вышло нескладно и как-то ни то ни сё. Присев, от камня бы он не увернулся, а встреченный плохо нацеленным наконечником снежный барс, слегка поранившись, напал бы на него с удвоенной яростью. Бросить сеть юноша, конечно бы, не успел - и отбиваться пришлось бы одним ножом. Не всякий из опытных звероловов в таком поединке мог надеяться на победу - да, нескладно всё получилось, но... от страшного живого обвала Вин-ваша спасла именно эта нескладица!
  
  
  Всё рассчитал могучий Зверь, всё, кроме неожиданно изменившейся формы до того невиданной, но, судя по всему, совсем беззащитной добычи. И без того некрупная, она вдруг уменьшилась втрое, а уродливый тонкий отросток передней лапы высунулся навстречу, и уже в воздухе, почуяв опасность, Зверь попробовал извернуться - и только это спасло Вин-ваша.
  
  
  Сбитый с ног яростным сгустком тьмы, юноша погрузился во тьму, и не видел, как ниже его по склону бился и корчился, издыхая, Выкормыш Ужасной.
  
  Очнувшись, сын Повелителя Молний осмыслил случившееся не сразу - в предсмертных биениях Зверь отодвинулся на значительное расстояние, а дальше восьми, девяти шагов глаза оглушённого юноши смотреть не хотели. Оказалось к тому же, что левый глаз не только не хочет, но и не умеет смотреть. Из-за крови - в него попавшей. Глаз-то, похоже, не пострадал, а вот лоб и скула ободраны едва ли не до кости. Вин-ваш захотел дотронуться до раны, согнул руку и чуть не вскрикнул от боли - скверно, но могло быть и сквернее: пальцы свободно двигались, а вывих, даже если его не удастся вправить, не помешает покинуть эту ужасную долину. Не помешает - да: однако стоит попробовать от него избавиться.
  
  Пальцами левой руки юноша захватил некрупный, крепко сидящий камень, а правой - сжал пострадавшее плечо и, одновременно с этим, с силой откинул назад верхнюю часть туловища и ладонью резко надавил на сустав: хрустнуло, пронзило болью до темноты, и посветлело. Переведя дух, Вин-ваш удостоверился в полном успехе: рука в локте сгибалась свободно, плечо, конечно, болело, но это уже мелочи - в нужном случае левая не подведёт.
  
  Справившись с главным, юноша потрогал лоб и щёку. По обилию крови он предполагал обширную, едва ли не на пол лица, ссадину; однако оказалось, что кровь течёт из единственного очень длинного и глубокого - действительно до кости - разреза. Словно копьё зацепило вскользь - или ударил нож. Вин-ваш снял с себя набедренную повязку, разрезал её на узкие полосы, соединил их и потуже перевязал голову. Левый глаз скоро освободился от крови и с прищуром, из-за неприятно слипшихся ресниц, открылся свету. Грязный туман рассеялся, и вместе с чистотой вернулась способность удивляться.
  
  Сын Повелителя Молний наконец-то сообразил: свалившееся нечто его, в сущности, не задело. Страшный удар пришёлся на копьё и рванул его с такой силой, что потянувшееся за древком тело грохнулось с маху о камень - гнездящиеся в нём души на время, естественно, разлетелись. К счастью - вернулись. Копьё же - исчезло. Впечатление: будто тьма, скользнувшая рядом, ухитрилась сожрать все пять локтей твердейшего, очень тяжёлого дерева и кованый, длиной почти в две ладони, остро отточенный кусок смертоносной меди - жуткое впечатление.
  
  Вернувшийся ужас мог бы добить, пожалуй, оглушённое страшным ударом тело, но вновь открывшиеся миру глаза вовремя успели заметить лежащую шагах в тридцати от Вин-ваша желтовато-серую, невероятных размеров тушу. Ужас отступил, а безмерное удивление и робкий - пополам с испугом - восторг полностью оживили сына Повелителя Молний.
  
  Там... Внизу... Нет... Неужели?.. Конечно, видеть подобного зверя юноша прежде не мог, но память поколений... И, значит, там... Нет... Неужели?!
  
  Сын Повелителя Молний резко вскочил, но, сражённый болью в правой ноге, застонал и то ли опустился, то ли упал на камни - ох, до чего же плохо! Сильнейший ушиб, а возможно и трещина не позволят ступать правой ногой. Вин-ваш осторожно ощупал болезненное вздутие: кажется, трещина - ничего серьёзного, но до темноты выбраться из проклятой долины будет непросто. Впрочем... ведь промахнулся Зверь! И, значит, можно надеяться: власть Ужасной, подобно перестоявшемуся яду, утратила большую часть своей едкой силы.
  
  Зверь промахнулся, и там, шагах в тридцати, меркнет, опадая и становясь грязновато-серой, его густая, длинная шерсть. Вин-ваш не успел ещё оценить размера удачи, но нечто Великое уже зарождалось в душе, и юноша, превозмогая боль в правой голени, торопливо пополз к чарующе-великолепной громадине. Дополз. Уткнулся лицом в густую, пахучую шерсть - и неожиданно разрыдался, уподобившись сопливой девчонке. Великие страхи сегодняшнего дня на какое-то время пересилили незаурядную стойкость юноши - и плакал он, не стыдясь слёз.
  
  Выплакавшись, сын Повелителя Молний обрёл уверенную ясность и спокойствие: на сегодня всё - кошмаров больше не будет. Сложности, конечно, останутся: один только перелом потребует многих трудов, но сложности и труды - здешнее это, земное, не страшное.
  
  Вин-ваш внимательно осмотрел мёртвого Зверя: да, вне всяких сомнений - это Он. Он, исчезнувший много поколений назад, но в преданиях и легендах переживший своё время; Он, чьи сохранившиеся кое у кого клыки являются бесценным сокровищем для Людей Огня; Он - Зверь Ужасной: свирепый, непредставимо могучий, бывший полновластный хозяин гор; Он, чьё имя - ГРАДАРГ - подобно громовым раскатам. Издали ещё громадность мёртвого тела навела на верную мысль, теперь же, при виде грозных кривых клыков, исчезли последние сомнения: да, перед Вин-вашем лежит Градарг. Градарг, убитый его копьём. Вот оно - прочнейшее, но переломанное, как сухая былинка, древко торчит из-под левой передней лапы. Да, мощь на сына Повелителя Молний обрушилась не представимая. Не представимая, ибо ясно: копьё сломалось не при первом ударе. Будь так - от места нападения обломок отскочил бы не далеко, и юноша его бы, конечно, заметил. Нет, раненый в сердце, в недолгой борьбе со смертью, Зверь с удивительной лёгкостью переломил каменно-трвёрдое древко.
  
  Вин-ваш с содроганием осмотрел место отчаянной битвы, и скоро нашёл взглядом, застрявший между камнями, нужный ещё обломок.
  
  За то, что смерть выбрала не его, а Зверя вознеся молитвы Великому Че-ду, Сын Повелителя Молний с благоговением расшатал торчащий обломок копья и пересохшими губами приник к открывшейся ране. Причаститься кровью Градарга! Сподобиться такой чести - сравниться с Величайшими Героями давно прошедших времён! Причаститься кровью Градарга убитого твоим копьём - у юноши захватило дух. В равной, пожалуй, мере - от пьянящей, горячей крови и от дерзкой мысли: твоим копьём, стало быть - и тобой?
  
  Вин-ваш, захлёбываясь, спешил пить - не только причаститься, но и перенять всесокрушающую силу Зверя. А сила была очень нужна. И даже не та, могучая, неодолимая, которую он надеялся перенять вместе с кровью Градарга, нет: обыкновенная, человеческая - за сегодняшний день растраченная им без остатка. Юноша пил - и сила пришла. Всякая. Возможно, и та, что недосягаемо возносила Градарга над прочими смертными, и та, скоро уже ощущённая Вин-вашем, горячая сила упругой дымящейся крови - та, так необходимая усталому телу, обыкновенная сила жизни.
  
  Сила пришла, но, несмотря на это, вытащить из раны обломок копья удалось Вин-вашу с большим трудом. Ещё труднее оказалось добраться до сердца Зверя. Однако, рискуя даже попортить шкуру, извлёк его юноша - извлёк и съел. Съел сердце Градарга! Убитого его копьём! Было отчего безмерно возгордиться Вин-вашу.
  
  К счастью, насущная нужда избавила сына Повелителя Молний от опасного опьянения: боль в правой ноге быстро его вернула кругу земных забот и мыслей. Юноша достал застрявший невдалеке обломок копья и, по широкой кромке ножа ударяя камнем, отделил от него две толстых щепки. Чуть-чуть подстрогал их - ибо даже отменно выкованному лезвию дерево почти не поддавалось - затем распустил ловчую сеть и освободившимися ремешками плотно примотал щепки по обеим сторонам болезненного вздутия. Попробовал опереться на пострадавшую ногу: больно, однако - терпимо.
  
  Обретя некоторую устойчивость, Вин-ваш с высокомерием оглядел проклятую долину. Плевать ему было теперь на то, что солнце почти зацепилось за скалы - и в темноте Ужасная ничего плохого уже не сделает! Ему, пившему кровь и съевшему сердце Градарга, в мире земном нет равных, а чтобы овладеть душой - для этого необходимо истребить тело. Нет, ничего с ним - градаргоубийцей - отныне Ужасной уже не сделать!
  
  Обретённая уверенность помогла Вин-вашу быстренько переделать все оставшиеся дела.
  
  Было немыслимо, едва ступая на правую ногу, унести с собой голову Градарга, но отделить её от туловища и спрятать в недоступном для разного зверья месте юноша смог. То же - со шкурой. Правда, снимая её, Вин-ваш замешкался до потемнения неба, но вечернего колдовского света хватило и драгоценной шкуры он не испортил - аккуратно содрал и спрятал. При последних - уже не огненных желтовато-красных, а безразлично-фиолетовых - отсветах зари юноша выпрямился и, опираясь на трёхлоктёвый остаток копья, с гордостью оглядел долину Ужасной. Потухло высокое разнотравье: дневные цветы свернулись, а ночные, неприметные, оглушительно пахли - холодом пахли и страхом. Надо же было так обмануться днём! Принять нехитрую ловушку Ужасной за роскошный заповедник Легиды! Впрочем...
  
  Вин-ваша пронзила невозможная, но в сущности естественная и простая мысль: он убил Зверя Ужасной, он ел его сердце, он пил его кровь, его - и Её, значит? И, значит, он породнился с Нею?! И не бояться Её - правда, после победы над Градаргом страха почти не осталось - не презирать и уж, конечно, не ненавидеть, нет, отныне он должен Её любить и... обладать Ею! Как женщиной: смертной или богиней - неважно! Как мечталось недавно - Легидой! Как...
  
  ...ухнула в ледяной восторг и в нём утонула жгучая мысль Вин-ваша. Правда, слегка побарахталась.
  
  Что есть Ужасная? Возможно ли с Нею, как с женщиной или с богиней, вступить в интимную связь? И - главное! - как на это непотребство посмотрит Великий Че-ду?
  
  К счастью для юноши, барахталась мысль недолго, но доверчиво погрузилась в приятно леденящую пучину не рассуждающего восторга. Восторга - с ощутимой примесью жути. Породниться с Ужасной и, вероятно вскоре, стать Её возлюбленным - для сына народа бад-вар состояние противоестественное и сверхнепристойное. И, тем не менее, Вин-вашу его не избежать. Убив Градарга, Ужасной он уж овладел: хотела Она того или не хотела, а стать её телесным любовником - вопрос времени. Убив Градарга, хотел он того или нет, но Ужасной он уже овладел - юноша это чувствовал.
  
  Немного посомневавшись, многозвёздная ночь пришла наконец в долину. Вин-ваш очнулся и, щадя больную ногу, медленно, опираясь на переломленное древко, заковылял к приведшему сюда обвалу.
  
  Утомительный спуск и труднейшее - совместно с ледяной водой - скольжение во тьме по острым камням измотали сына Повелителя Молний до полного безразличия. Вернувшись к спрятанным в тайнике припасам, он достал только тёплую накидку, завернулся в неё и лёг, придавив спиной упругие влажные стебли окроплённой росой травы. В отворённых небу глазах играли, переливаясь, звёзды; юношу лихорадило: едва ощутимо и потому - приятно. Душа нал-вед, испуганная нападением Зверя, не смела надолго отлучаться от тела - и настоящего сна не было, а так: трепетные метания между немного раздетой явью и стыдливо отвернувшимся сном. И этой странной неопределённостью будто бы заразился окружающий мир: звёзды то меркли, то разгорались, ручей то взбулькивал, то затихал, травы пахли то тленьем, то нежностью, скалы то надвигались, то отходили куда-то вдаль, воздух то отеплял немного, то чуть-чуть холодил - всё постоянно менялось, но незначительно и потому незаметно. И так же незаметно пришла Ужасная.
  
  Почти неслышно прошуршали ветки, чуть колыхнулись травы - и вот уже тёплая прозрачная ладонь разбинтовала голову, а трепетный поцелуй стёр рану со лба и щеки. Те же тепло и нежность освободили ногу, а поцелуй, просочившись сквозь кожу, заполнил трещину, и кость срослась.
  
  Изумлённый Вин-ваш с благодарностью принимал врачующую ласку, но ответить, увы, не мог. Напрасно пытался он перехватить ускользающее тело, напрасно пытался поцеловать прозрачную ладонь - некому было ответить, а пустоту он ласкать не умел. Однако Ужасная была рядом - и более: тела юноши всё чаще касались прозрачные руки, невидимые губы находили его всё трепетнее и жарче. Наконец, когда неуловимые объятья слегка уже утомили, появился намёк на зримость. То на миг вспыхивал и сразу же гас завораживающий зрачок, то переливающейся густой волной набегали волосы, то едва заметной линией очерчивались брови и лоб, то призрачным голубоватым светом выхватывалось из ночи плечо.
  
  Дразнящая полузримость Ужасной распаляла сверх всякой меры - распаляла, не утоляя! Томленье юноши уже вплотную подошло к опасной черте и здесь, на грани бешенства и безразличия, замерло - но в этот критический миг его ладонь ощутила приятно прохладную, слегка опушённую кожу. Осязаемость, подобно зримости, проявила себя вкрадчивым намёком. Руки Вин-ваша наконец-то стали улавливать то хрустящую упругость волос, то шероховатую сухость спины, то тёплую нежность бёдер и живота, то тающую гладкость округлой груди; стали улавливать, но - казалось бы обретённое! - тут же терялось. И эта сладкая пытка тянулась долго. До тех пор, пока игра в невидимость и бесплотность не надоела самой Ужасной, и перед сыном Повелителя Молний предстала наконец-то в своём истинном обличие слепяще-чёрная и пугающе прекрасная Душа Изначальной Тьмы.
  
  Юноша протянул к Ней руки, Она их приняла, опустилась рядом с Вин-вашем на развёрнутую накидку - и возлежали они до рассвета. При первых признаках утра Ужасная не выскользнула, нет, растворилась в объятиях сына Повелителя Молний - растворилась, за миг перед этим открыв, что будет являться ему каждую луну; каждую - и горе посмевшей в то время оказаться на его ложе.
  
  При свете Вин-ваш засомневался: не ярким ли, временами страшным, а временами восхитительным, всё было сном? Всё - от нападения Градарга, до ни с чем не сравнимых объятий и ласк Ужасной? Однако сломанное, в засохшей крови, копьё лежало рядом в траве - и, главное, юноша достал из походной сумки громадный клык и бережно его погладил: вот оно бесспорнейшее доказательство Великой Победы! Очень ему вчера не хотелось портить голову Зверя, но удержаться он всё-таки не смог - как оказалось, к немалой выгоде...
  
  ...Священная Долина волновалась. Вин-ваша встретили враждебные взгляды - особенно, людей из рода Змеи. Весть о сомнительном ядопитии, но более всего, конечно, о неприличной поспешности предания тела костру возмутила всех: от старейшины Ин-ди-мина, до нагого карапуза.
  
  Неслыханное оскорбление! Тело Великого Воина Некуара сжечь сразу же после смерти! Словно невольника! Да что он себе позволяет, этот зазнавшийся выскочка! Подумаешь, на своём протухшем Побережье сумел расправиться с некоторыми незначительными вождями - и уже Повелитель Молний?! Когда даже главой рода Снежного Барса он стал беззаконно! Благодаря лишь своей наглости да поддержке гнуснейшего колдуна Му-ната! Ничего себе - парочка! И ещё, и ещё, и ещё...
  
  Не будь Вин-ваш избранником Великого и Грозного Че-ду - его земное бытие могло бы сейчас завершиться. Конечно, на божьего избранника никто не посмел поднять руку, но юношу - пившему кровь и съевшему сердце Градарга - брань очень раздражала, и, пройдя под градом неодобрительных взглядов, он остановился у шатра Ин-ди-мина и протянул старейшине рода свежий, ещё со следами крови, клык Священного Зверя. Немое изумление - и вопросы... вопросы... вопросы...
  
  Отвечая на них, Вин-ваш, разумеется, живописал поединок красками слабо соответствующими действительности - об Ужасной он умолчал совсем.
  
  Когда воины, посланные по словам сына Повелителя Молний, вернулись с головой и шкурой Градарга - юнец из рода Снежного Барса сразу же стал Великим Героем народа бад-вар.
  
  
  
  3
  
  
  
  Бегила вернулась во дворец около середины дня. От подворья Ам-лита до Города дорога брала меньшее время, но сестру провожала Нивела, и охранявшему их невольнику приходилось часто задерживаться.
  
  Дорожный разговор был продолжением вчерашнего - поздневечернего. Та же, выстраданная Бегилой, откровенность, то же стыдливо жадное внимание со стороны сестры - то же всё, и всё по-другому. Во-первых - невольник. Он шёл сзади, на достаточном расстоянии, но отдельные громкости достигать его всё же могли, поэтому разговор вёлся на особом, непонятном мужчинам "женском наречии". И этот древний полузабытый язык обладал удивительным - очень удобным! - свойством: определяя многие вещи грубее и проще, чем обыкновенная речь народа бад-вар, он, как ни странно, снимал с них всякий оттенок стыда. Сомнительные вольности Бегилы даже при свете слушались Нивелой много спокойнее, чем те же по смыслу и в темноте, но сказанные общедоступном на языке.
  
  Расстались сёстры в Священной Роще, у алтаря Аникабы. В Город, а тем более во дворец, Нивела идти не решилась. Самое короткое пребывание во дворце Повелителя Молний ей казалось зазорным. Увы, Нивела не могла знать о постыдной, вполне в ней созревшей слабости; созревшей, и скоро лопнувшей - от лёгкого удара о хитро изогнувшийся, перегородивший дорогу корень: на возвратном пути, там, где лесная зелень, сгущаясь особенно, претворяет солнечную силу в отнимающий рассудок знойный, густой полусвет.
   И о чём только думал Ам-лит, поручая охрану сестёр красивому молодому невольнику? Или возможная из-за этого неловкость казалась ему совершенным пустяком? Как бы то ни было, после случившейся с нею слабости Нивела перестала осуждать непристойные речи и легкомыслие сестры.
  
  
  В шумном, многолюдном дворце Бегила уединилась. Благо, у Вин-ваша была отдельная комната, и из всех наложниц сына Повелителя Молний одной Бегиле позволялось её занимать в любое время. В сейчасошнем состоянии - неоценимое благо. После тоже, конечно, не тихого, но доброжелательно оживлённого отчего дома, суетливая - завистью, похотью, муками, злобой окрашенная - шумность дворца особенно раздражала женщину.
  
  Всем и всему на данный момент чужая, Бегила хотела и не могла вернуть недавнюю (утреннюю) уверенность - проснулись уснувшие было после долгого разговора с Нивелой и свидания с Ам-литом страхи и опасения. Утром казалось: ну можно ли нескладную худышку предпочесть ей, Бегиле - её юной (но и вполне созревшей!) победительной красоте. Казалось недавно... там, в доме отца... во дворце, к сожалению, вывернулась и всё заслонила пугающая неясность Великой Ночи. Конечно, в эту ночь с Лилиэдой возляжет почти не Вин-ваш. Но самую малость (капельку! крохотулечку!) всё же - и он. Тайна воплощения для смертных непроницаема, и нельзя знать, что в Великую Ночь явится от Че-ду, а что останется от Вин-ваша. Да, Бегила надеется: Грозный бог вытеснит все мысли юноши и вдребезги расколотит хрупкую человеческую память... если, однако, захочет! А если Великому Че-ду Лилиэда совсем не нравится?! Мало ли чем непостижимым, выбирая эту девчонку, он мог руководствоваться?! Ведь рождение младенца Ту-маг-а-дана своей громадностью обращало в ничто не только хотения жалких смертных, но, вполне возможно, волю и страсть Грозного бога!
  
  А если до конца - наивно думать, будто богам и смертным нравится схожее. Ещё вчера, в Священной Роще, об этом помнила и этому удручалась Бегила, а вот сегодня, после освежающего посещения родного дома, будто забыла и снова вспомнила только в постылой пустоте Вин-вашевой комнаты. Вспомнила, тихонько заплакала, ненадолго легла, встала, выпила глоток вина, немного походила, машинально передвинула столик, посидела на низкой скамеечке, легла опять. Вчерашние невесёлые мысли назойливо требовали всё новых слёз.
  
  Зря возвратилась она сегодня! И Нивела уговаривала, и самой хотелось задержаться ещё, но после разговора с сестрой, после ободряющих слов отца ей показалось: Лилиэда - вздор, сердце Вин-ваша - безраздельно её! К тому же: явилось вдруг тревожное нетерпение - словно её возлюбленный вот-вот возвратится. Конечно, глупость, но допустить, чтобы Вин-ваш, не застав её, утешился с другой - нет уж! С тех пор, как она во дворце, ни разу после опасной ловли чужие поцелуи не врачевали его ободранные локти и колени, чужие ласки не согревали усталое тело. Нет уж! Допусти Бегила подобное хоть однажды, и никакого колдовства не надо всякой, пожелавшей овладеть его сердцем!
  
  Уже во дворце, особенно ближе к вечеру, то страдательно вздыхая, то потихоньку плача, Бегила осуждала своё глупейшее утреннее нетерпение - которое обрекало её на несколько одиноких, холодных, пустых ночей. К тому же - отравленных томительным сомнением.
  
  А что если сейчас потихоньку встать и, никому не сказавшись, покинуть и комнату, и дворец, и Город - и, пробежав по лесной дороге, через недолгое время поцеловать Нивелу, обнять отца? Если поторопиться - можно успеть до заката. Без охраны, конечно, боязно, но не боязнь отвратила Бегилу от легкомысленного поступка. Нет, за этой сумасбродной мыслью опять вернулось утреннее тревожное нетерпение; вернулось предчувствие скорого - вопреки здравому смыслу! - свидания с Вин-вашем. Предчувствие - разом стирающее верные, прочерченные рассудком, линии и заменяющее их непонятным, но очень привлекательным и, главное, очень желанным узором.
  
  Спокойствие и ясность опять вернулись Бегиле. А что предчувствие часто лжёт - нисколько её не смущало. Не смущало и то, что ядовитое сомнение осталось. Осталось - да: но им порождённая боль, при мысли о скором возвращении возлюбленного, утихла, и опостылевшая за день комната сразу стала вполне терпимой. Бегила впервые за сегодняшний день немного поела, поудобней устроилась на ложе и, кажется, задремала. Во всяком случае, был уже поздний вечер, если не ночь, когда она очнулась от громких ликующих криков. А через несколько мгновений, словно подожжённый этими криками, полыхал уже весь дворец. Растерянная и смущённая Бегила, ничего ещё толком не понимая, стала принимать поздравления многих, неожиданно к ней ворвавшихся и сразу захлестнувших невыносимо тесную для стольких восторгов комнату.
  
  
  * * *
  
  
  Гонцы из Священно Долины донесли до Города весть об удивительном, ни с чем не сравнимом Подвиге сына Повелителя Молний.
  
  
  Юношу ждали назавтра к вечеру, но, разумеется, приготовления к предстоящему торжеству затеялись сразу же. Сразу же верховные жрецы всех Старших и некоторых Младших богов и богинь собрались во дворце Повелителя Молний.
  
  Много заковыристых сложностей возникло перед ними - и первая среди прочих: кому привечать Победителя? Казалось бы: жрецу Легиды - он при стечении народа возлагал руку на темя удачливого зверолова и торжественно произносил: отныне у Великой богини стало на одного охотника больше - казалось бы... но легендарный Градарг не был Зверем Легиды! Давным-давно, во времена Великих Героев, он являлся Зверем Ужасной. Во времена размытые памятью поколений до пусть разноцветного, но всё равно густого, съедающего всё тумана. Во времена, о которых единственное, похожее на правду, предание гласило, что земли народа бад-вар тогда находились за неприступными вершинами поднебесных гор - в стране холодной, но обильной разнообразным, зачастую диковинно нелепым зверьём.
  
  Впрочем, древние ритуалы временем разъелись слабее, чем человеческая память - Люди Огня ещё не забыли: Героя, Победителя Градарга, встречать и привечать должна Ужасная. Должна - да, только вот уже много поколений Она не имела даже имени, а не то что бы там жрецов и алтарей. Ужасная - это ведь не имя, а прозвище Той, Чья (когда-то беспредельная) тёмная власть до сих пор ещё повергает в трепет всех юных женщин накануне трёх предпраздничных ночей. Правда, немногие, избранные из избранных, знали Её настоящее имя, но чтобы произнести вслух - на это не отваживался никто. И не потому, что такую безответственность могли покарать немедленной смертью - нет, в узком кругу старших жрецов произносить Её имя не возбранялось - но страх, внушаемый Ужасной, связывал значительно крепче, чем жалкие людские запреты и позволения.
  
  В конце концов долгое топтание вокруг да около надоело Повелителю Молний: злорадно заметив, что нет Му-ната, он - для пущего унижения через невольника - призвал ненавидимого Первого друга. Как-то хитрющий и осторожный жрец поведёт себя сейчас? Ведь, кажется, события последних дней сулят ему многие осложнения?
  
  На церемонии торжественного сожжения тела Великого Воина домыслами о причинах сверх подозрительности вождя Му-нат изводился напрасно: ничего определённого Повелитель Молний не знал. Не знал - да: но, ох, как хотел знать! На гнусную мысль о намеренном отравлении Некуара он натолкнулся сразу же - и сразу её отбросил. Никогда бы одному из младших сыновей верховного жреца Че-ду не стать Повелителем Молний, если бы, ослепляясь своими свойствами, он и других наделял такими же. Его ум, в умении сопоставлять и обобщать значительно уступая изощрённому уму жреца, особенности, а тем более людские слабости схватывал верно и скоро. И, конечно, столь редкое извращение, как неспособность или нежелание убивать - никакая не тайна для Повелителя Молний. И наивная ссылка Му-ната на ночи с Легидой - это для дураков. Кто-кто, а ловкий жрец, да ещё при его, Повелителя Молний, содействии, без труда бы сумел перешагнуть через ветхий запрет. Если бы, разумеется, пожелал... Нет, не из-за запрета он застрял в высоком для многих, но вовсе не для него звании Носителя Священной Бороды. Нет, застрял только потому, что, возвысься ещё на одну ступень, и в жертву Грозному богу ему бы пришлось убивать людей. А отвращение Му-ната к человеческим жертвоприношениям Повелитель Молний заметил уже давно. Заметил, но, ни разу в этой постыдной слабости не упрекнув жреца, ждал случая, чтобы её использовать к своей выгоде. И Му-ната сейчас он вызвал не для того, чтобы тот вслух произнёс настоящее имя Ужасной - все из собравшихся знают Её имя, а для приготовления к предстоящему торжеству громыхать им вовсе необязательно. Нет, за услугу, а Повелитель Молний не сомневался, что Му-нат, получив разрешение, не колеблясь произнесёт Её настоящее имя, он предложит обойти устаревший запрет и наконец-то посвятить жреца в подобающий ранг. Это посвящение Му-ната, конечно, смутит - и в смущении он, возможно, что-нибудь сделает или скажет не так. Не проговорится, нет - на это после вчерашней ночи, когда полумёртвый колдун непослушным, заплетающимся языком легко разорвал сплетённую, по мнению Повелителя Молний, весьма искусно словесную сеть, глупо надеяться. Не проговорится, нет, однако какой-нибудь неприметной неловкостью рассекретит, возможно, необходимость своего участия в сомнительном ядопитии. Рассекретит, и он, Повелитель Молний, наконец узнает зачем это позавчерашним вечером Му-нат и Некуар - словно приятели за чашей вина! - сошлись вдруг за чашей яда?
  
  Сначала всё пошло будто бы по замыслу Повелителя Молний: призванный невольником, колдун никак не выказал свою обиду. Напротив, сославшись на болезнь, он прежде всего извинился перед Высоким Собранием за своё изначальное отсутствие, а, отвечая на просьбу вождя, совершенно спокойно произнёс вслух настоящее имя Ужасной. И ничего - мир не пошатнулся.
  
  Непредвиденное случилось после, когда - будто бы вскользь! - Повелитель Молний предложил собравшимся за оказанную жрецом услугу найти возможность и такого сведущего и всеми уважаемого человека каким-нибудь образом очистить от давнего, пусть тяжёлого, но наверняка забытого богом греха. Услужливый жрец Легиды поторопился заверить, что со стороны этой богини препятствий не будет. Неловкость безответственного служителя незамеченной не осталась: многие улыбнулись, а почтенной Син-гил на несколько мгновений стянул угол рта к образовавшейся на левой щеке малозаметной впадинке, но быстро вернул лицу привычное спокойное безразличие. Из смотревших на него, немногие успели заметить брезгливость, змейкой скользнувшую от верхней губы вдоль по щеке к левому глазу... и тишина...
  
  Все ждали слов Син-гила, все понимали: только верховный жрец Великого и Грозного Че-ду может ответить Повелителю Молний. Все ждали слов Син-гила, но неожиданно услышали негромкий голос Му-ната. Жрец вежливо поблагодарил вождя за незаслуженное, по его разумению, высокое доверие и попросил позволения переговорить с Син-гилом наедине.
  
  Повелитель Молний сразу насторожился - не просьбе, она-то как раз была уместной - его насторожило спокойствие Му-ната. Вождь понял: время упущено, и если позавчера даже яд не лишил жреца присущей ему осторожности, то дешёвыми каверзами надеяться смутить его сегодня - выйдет себе дороже.
  
  Син-гил возвратился один и - будто бы так и надо, будто бы вождь вообще ни при чём! - шепнув несколько слов верховному жрецу Ле-ина, с невозмутимым величием сел на своё место. В свою очередь, обычно держащийся в тени жрец Лукавого бога, попросил позволения переговорить с Му-натом. Кивком головы, уже закипая, Повелитель Молний нехотя отпустил его.
  
  Время упущено, и - хуже! - досадуя и потому особенно злясь на себя, вождь чувствовал кожей: ненавидимый Первый друг как-то сумел упредить его. Оказывается двух дней и ночи Му-нату вполне хватило, чтобы, переболев отраву, придумать нечто способное окончательно утопить во мраке и без того беспросветно тёмную тайну.
  
  Вернувшись в сопровождении Ле-гим-а-тана, хитрющий жрец преспокойно сел рядом с ним - веками загородив глаза от молний, посылаемых разъярённым вождём.
  
  Образовалась предгрозовая тишина. Зная бешеный нрав Повелителя молний, многие поглядывали на него с опаской - сгустившийся, душный мрак на время рассеял ровный голос Син-гила.
  
  Верховный жрец Великого бога сказал, что, при всём почтении к Повелителю Молний, его просьба совершенно неисполнима. Конечно, Му-нат всеми уважаем, достоин, обладает многими знаниями, сведущ в тайной науке - но его грех Грозный Че-ду не простит никогда. Ведь даже до ранга Носителя Священной Бороды он возвысился только благодаря слабости бывшего верховного жреца Великого бога. И это само по себе уже грех - и не одного Му-ната, но и всего народа бад-вар. И вообще: долготерпение бога-Громовержца достойно удивления - и гневить его снова, подвергая опасности весь народ, не вправе ни верховный жрец, ни Повелитель Молний, ни даже всё Высокое Собрание. Ведь известно: всякий, избранный Легидой, не смеет и приблизиться к храму Грозного Че-ду, а уж чтобы в нём служить... нет, нет и нет! Случай с Му-натом - чрезвычайная дерзость! Чреватая многими бедами! К счастью, прежде чем обрушить страшные кары, Великий Че-ду предупредил Людей Огня, открыв Носителю Священной Бороды, что тот должен отказаться не только от своего звания, но и от служения в храме. И, разумеется, он, Син-гил, узнав от Му-ната о бывшем ему откровении, сразу затрепетал и поторопился снять со жреца непосильную ношу.
  
  Изумление укротило гнев - Повелитель Молний в большой растерянности смотрел то на Му-ната, то на Син-гила. Но Му-нат по-прежнему упорно избегал его взгляда, а Син-гил, закончив говорить, сел - невозмутимый и непроницаемый, как всегда.
  
  Смятение в голове вождя увеличил жрец Ле-ина. После отчётливо громких, упруго бесстрастных слов Син-гила его глуховатый - но тёплый, живой! - голос птицей заметался по комнате.
  
  В светильниках задрожал огонь, по стенам заплясали разноцветные отблески - и вдруг оказалось: просьба Повелителя Молний не только легко исполнима, но и уже исполнена. Познания Му-ната так глубоки и всесторонни, а он сам - по достоинствам! - так уважаем всеми, что после мудрого и очень своевременного сложения с себя бремени сана Носителя Священной Бороды Великого и Грозного Че-ду он, Ле-гим-а-тан, с радостью принял Первого друга Повелителя Молний в круг служителей Лукавого бога. Принял и, взяв на себя смелость пренебречь некоторыми условностями, посвятил его в самый высокий сан: Му-нат отныне Хранитель Главной Тайны Ле-ина. Один из четырёх - из тех, из которых Ле-ин выбирает себе верховного жреца.
  
  (Для нормальных жрецов нормального бога столь скоропалительное посвящение - немыслимая, конечно, вещь; но не зря же: Ле-ин - Лукавый...)
  
  Гроза всё-таки разразилась. Однако, невероятным напряжением всех своих душевных сил, вождь не позволил вырваться наружу бушевавшим внутри громам. Только его лицо, к удивлению окружающих, затрепетало то бледным, то тёмным, то пятнистым и разноцветным огнём. И это - при каменной неподвижности щёк, бровей, губ.
  
  Гроза разразилась, отбушевала и стихла. Повелителю Молний вернулись внешние слух и зрение. Но вернулись не скоро.
  
  Заметив угасание сжигающего его изнутри огня, жрецы вновь перешли к обсуждению завтрашнего торжества. С остатками ярости прогнав неожиданно возникшие заботы и сложности, вождь поспешил войти в их интересный разговор. Как раз гадалось, какой из юных прелестниц быть достойной воплощения Ужасной - и Повелитель Молний назвал Бегилу. Небескорыстно назвал. То ли девчонка действительно так прилепилась к Вин-вашу, то ли непонятная прихоть, но до сих пор она ловко уклонялась от домогательств вождя, и удобного случая, дабы, сохранив лицо, овладеть ею насильно, до сих пор не представилось. Побыв же пристанищем для Ужасной, она напитается таким зловредными соками, очищение от которых потребует не менее двух лун самого строгого затворничества. А там Великая Ночь, Вин-вашу на время станет не до неё, и, зная, что возлюбленный у Лилиэды, вряд ли она найдёт силы, чтобы воспротивиться соблазну.
  
  Повелитель Молний так не думал - после подавленной бури думать он был не способен - знал: и для воплощения Ужасной избрать Бегилу предложил не рассудок, но неосознанный опыт, если угодно - звериный нюх. Повелитель Молний не думал, однако, много передумавшим и много переговорившим между собой жрецам, его выбор понравился. В самом деле: для воплощения Ужасной лучше любимой наложницы Вин-ваша никого у них на примете не было. По крайней мере - в Городе; а искать за его пределами - поздно.
  
  Разумеется, вспомнил о Бегиле каждый, но изощрённые умы затмило одно обстоятельство: Вин-ваш знал её слишком хорошо и мог, несмотря на полную темноту, открыть в Ужасной свою возлюбленную - что, само собой, никуда не годилось. И возможную в случае узнавания непростительную нелепость изощрённые умы старших жрецов прозрели сразу - и сразу же отказались от Бегилы. Когда же Повелитель Молний назвал её вслух, тем самым объединив розно текущие мысли, казавшееся непреодолимым затруднение вдруг отпало, и ничего удивительного в этом нет: имя, произнесённое вслух, наделено значительной силой, а уж такое-то, как Бен-ги-лела, то есть Ночная Бабочка (если дословно - Бабочка Летающая Ночью), в данном случае - особенно. Его исчезающая видимость и невесомое колыхание великолепно соответствовали сущности настоящего имени Ужасной.
  
  Повелитель Молний, звериным нюхом угадав скрытое от утончившихся до ослепления умов, обрадовался было единственной своей небольшой удаче - но сегодняшний день был явно не его. Называя Бегилу, он если о чём-то и думал, так это о необходимости долгого очищения: а значит - затворничества и поста. Однако, посовещавшись, жрецы дружно решили, что продолжительное затворничество Бегилы вызовет у Вин-ваша подозрение, и может навести его на нежелательные размышления о своей наложнице и Ужасной - а так недалеко и до верной догадки! Нет, очищение необходимо свести к ежелунно назначаемым Легидой каждой женщине пяти дням и ночам. Посовещавшись ещё немного, жрецы - уже не без разногласий - сочли возможным такое умаление сроков: при условии, что после очищения Бегила никого, кроме Вин-ваша, в течение по меньшей мере двух лун не примет на своё ложе. За ослушание решили пригрозить девчонке жестоким бичеванием, а не смертью, как полагалось бы - смерть могла напугать её слишком, а чрезмерный страх помешал бы завтрашнему воплощению.
  
  Слушая как невзначай, соображаясь лишь с требованиями ближайших дней, жрецы походя уничтожают его скромную, единственную на сегодня победу, Повелитель Молний почти испугался. Конечно - не досадным, но незначительным поражениям от Му-ната и Син-гила; нет, сдержать гнев его заставило предчувствие близкой опасности - неминучей беды. Что, спрашивается, мешало Му-нату - если уж его природа действительно извращена до такой степени - уклониться от соблазнительного для всякого другого повышения? Ничего ему не мешало! С той же лёгкостью, с которой, сославшись на откровение бога, он сложил с себя сан Носителя Священной Бороды, жрец мог прекратить всяки разговоры о его возвышении. Правда, с откровением бога не шутят, и если оно таки было - а вождь в этом не вполне уверен -тогда неотвратима беда. Впрочем, если и не было, если гнусный колдун, не убоясь гнева Че-ду, нагло соврал Высокому Собранию - значит, он тоже учуял опасность. Сбежать к Ле-ину, богу пусть и Великому, но над смертными почти не имеющему власти, можно только спасаясь! Но - от чего? Неужели Му-нат, подобно ему самому, в шёпоте ночного ветра уже услышал: Вин-ваш?!
  
  Слава Мар-дабу! Он помог обуздать ярость! Уж если когда и гневаться, то - не сейчас! А ну как ненавидимый Первый друг столкуется с его сыном?
   Жрецы с увлечением обсуждали, как подготовить Бегилу к предстоящему воплощению, но их слова для Повелителя Молний полностью распались, а из множества звуков сохранили значение лишь пять: это - "В", это - "И", это - "Н", это - "А", это - "Ш". Пять звуков, складываясь в кошмарную последовательность, пронизывали и оглушали: ВИН-ВАШ-ВИН-ВАШ-ВИН-ВАШ...
  
  Вин-ваш - Победитель Градарга!
  
  Опасно - и очень! И, похоже, Му-нат об этой опасности уже догадался и что-то, переметнувшись к Ле-ину, уже затеял! Но - что? Нет, ссориться сейчас со жрецом - не время! Оказывается он, Повелитель Молний, вчерашними заботами запорошив глаза, едва не ступил за край, а хитрый колдун опасность заметил сразу - при первом известии о славной Победе! И ссориться с ним сейчас - безумие! Доискиваться до причины сомнительного ядопития? Надеяться что-то неприглядное извлечь на свет? К чему и зачем? Ворошить угли погребального костра, когда пожар подступил вплотную к твоему дому - гибельное безумие! Чтобы высветить прошедшее, раздувать головёшку тогда, когда всё вот-вот испепелит жар от пылающих вокруг огней? Ведь поссориться сейчас с Му-натом - пролить в море необходимую для тушенья воду! Нет! Хуже! Превратить её в масло! В смолу! В самое, что ни на есть, огнетворное зелье!
  
  Вин-ваш отец Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана, Вин-ваш Победитель Градарга - зловещее созвездие! Пока, правда, над горизонтом, но не успеешь оглянуться, и оно станет в зените - над головой. Дать ему взойти - шагнуть навстречу Де-раду.
  
  Избранность Вин-ваша опасна сама по себе - это знал и к этому был готов Повелитель Молний. Ему казалось: после рождения младенца Ту-маг-а-дана извлечь ядовитую занозу будет не слишком трудно. Естественно разбить сосуд заражённый в нём побывавшей божественной Силой - народ бад-вар наверняка бы одобрил торжественное сожжение недавнего избранника Че-ду. И мальчишка, похоже, это чувствовал - однако отчаянные попытки раздобыть снежного барса, даже окажись они успешными, ему бы не помогли. Такими подвигами могут похвастаться многие звероловы - и что же? Кроме недолгого торжества в храме Легиды ничем особым они не отмечены. Снежный барс - ерунда! Вин-вашу он не помог бы!
  
  Но Победитель Градарга... Зверя Ужасной... Во славу Че-ду его не сожжёшь!
  
  О чём он?!
  
  Героя, Победителя Градарга, вообще немыслимо принести в жертву!
  
  Кому бы то ни было!
  
  Народ бад-вар гораздо охотнее согласится пожертвовать им, Повелителем молний, чем новоявленным Великим Героем!
  
  С другой стороны: существование Вин-ваша - постоянная угроза жизни вождя: а если к мальчишке присоединится колдун - Повелителю Молний предстоит очень скорое свиданье с Че-ду или Мар-дабом. И Му-нату это открылось при первом известии о небывалой Победе. Му-нату - но не ему! Му-нату - да; и Син-гилу - возможно; и ещё, может быть, кому-то из жрецов - кому-то, но не ему! И кое-кто в трепетном мерцании светильников увидел, похоже, испепеляющее пламя торжественного костра. Слава Мар-дабу! Он помог обуздать гибельный гнев! Куда бы теперь ни уклонился хитрец Му-нат, как бы ни мечталось Син-гилу вернуть утраченную верховными жрецами Че-ду пусть призрачную, но тем не менее соблазнительную власть, он, Повелитель Молний, прозрел грозную опасность, а если с опозданием - неважно!
  
  Героя, Победителя Градарга, в жертву не принесёшь, его жизнь - постоянная угроза жизни вождя, и что же? Покорно ждать, когда оперившийся птенец расправит крылья и каменным клювом нанесёт роковой удар? Нет уж! Покорное ожидание - оно для слабых! Конечно, до рождения младенца Ту-маг-а-дана дотерпеться необходимо - но после...
  
  ...Победителю Градарга куда естественнее блаженствовать в чистом мире богов и предков, а не маяться здесь - среди грязных страстей и мелких забот несовершенного мира людей! Предание, легенда - вот истинные области обитания Великих Героев! Вне их, в повседневной суете, слабости, не отделимые от смертных, неизбежно умаляют сияние любой, самой ослепительной славы! В конце концов освободиться от тленной, нечистой оболочки в интересах самого Вин-ваша! Освободиться - и побыстрее...
  
  Конечно, неизмеримо сложней тайно помочь Великому Герою переселиться в достойные его пребывания пределы, чем было бы разбить опустевший сосуд - однако необходимо... и так, главное, чтобы и тени не пало на Повелителя Молний... ага... он что - колдун? А если без колдовства?.. Скажем, положившись на волю богов и счастливые случайности?.. Например, на нападение Лесных Людей или - укус змеи?..
  
  Смирённый запоздалым прозрением близкой беды, в дальнейшем разговоре Повелитель молний почти не участвовал. Вяло отвечая на все вопросы и, против обыкновения, со всем соглашаясь, вождь, вопреки внешнему равнодушию, мучительно - до обожжения головы и сердца - размышлял о природе счастливых случайностей.
  
  Случается, что неосторожные звероловы, чересчур углубляясь в области диких Лесных Людей, бесследно исчезают. Можно ли, однако, надеясь на общеизвестную беспечность Вин-ваша, предполагать в нём подобную глупость? Очень сомнительно. Да, в сообщении с миром богов и предков, в обращении с Могучими Тайными Силами мальчишка себе позволяет излишние вольности, и в конечном счёте от беды ему не отвертеться, но гнева нездешних сил ждать, зачастую, и ждать... Напротив, в земных делах и заботах, в бою или на охоте, юноша смел и горяч, но вовсе не безрассуден. Нет, в области диких Лесных Людей его не заманишь...
  
  ...а змеи - тоже: ни с того ни с сего не кусаются. На змею желательно наступить или, приняв за ветку, схватить. Вот тогда, может быть, и укусит. А если и укусит - немного таких змей, чей яд всегда смертелен. С какой, спрашивается, стати Вин-вашу наступать на змею - особенно, на такую?..
  
  Заполночь уже жрецы согласовали основные спорные моменты завтрашнего торжества, а оставшиеся мелкие неясности, как обычно в подобных случаях, решили отдать Ле-ину. Также, по общему мнению, верховный жрец Лукавого бога должен был подготовить Бегилу к предстоящему воплощению и позаботиться о её последующем очищении. Ле-гим-а-тан согласился, попросив Му-ната помочь ему в этом ответственном деле.
  
  Заполночь уже Повелитель Молний вполне оценил капризную природу счастливых случайностей и понял: если чуть-чуть, почти незаметно им (счастливым случайностям) не помочь, то в обозримые, приемлемые для него времена Вин-ваш вряд ли покинет нечистый, недостойный Великого Героя мир.
  
  
  * * *
  
  
  Заполночь уже радостно-взволнованная, приятно-потрясённая Бегила смогла наконец заснуть, но скоро была разбужена лёгким прикосновением широкой ладони к левому, выскользнувшему из-под накидки, плечу. Со сна она почти испугалась, решив, что Повелитель Молний сумел-таки улучить момент и вот-вот овладеет ею. Испугалась и притворилась спящей: сначала из отвращения, но, сообразив, что такая ласковая ладонь, никак не ладонь вождя - уже из любопытства. Отзывчивая на ласку, Бегила скоро перестала сердиться на дерзкого смельчака и, лёжа с закрытыми глазами, почти согласилась уступить: если незнакомец с удивительной нежностью сумеет соединить доброжелательную твёрдость и неназойливую настойчивость - уступить словно бы во сне, не открывая глаз и не называя имён. Уступить богу - это ведь не измена, а лёжа с закрытыми глазами и обнажившимся плечом впитывая восхитительное, почти неземное тепло, Бегила сумела себя убедить: от ласки смертного такой блаженный трепет никогда бы не охватил её. Уступить богу - священный долг всякой женщины, и Бегила, слабая и покорная, ждала, затаив дыханье.
  
  Однако, ласковая, тёплая ладонь прикасалась только к плечу, прикасалась уже достаточно настойчиво, но эта настойчивость не имела ничего общего с нескромными мечтами полусонной женщины. Она связывалась скорее с памятью об отчем доме: с Нивелой, с Ам-литом - будто бы сестра или отец стараются ей вернуть бродячую душу нал-вед. Вспомнив о доме, Бегила очнулась от сонных нескромных грёз и догадалась: ласковая тёплая ладонь старается всего-навсего её разбудить. Но так по-отечески нежно, что Бегила на какой-то миг вообразила себя маленькой девочкой в родном доме и захотела поиграть: притвориться спящей до несомненного лукавства - до поцелую или шлепка, разгоняющих разом остатки ночного тумана. Так по-отечески нежно, что Бегила на миг обманулась, а опомнившись, несостоявшейся детской игры устыдилась сильнее, нежели своих недавних, совсем не невинных желаний.
  
  Перепутать дворец Повелителя Молний с домом отца? Ложе Вин-ваша переместить в комнату сестры? Это непростительнее и стыднее, чем готовность уступить обожествлённому незнакомцу! Или - опаснее? Доверившись ласковой тёплой ладони, так забыться во дворце - это чревато... и очень...
  
  Справившись со стыдом, Бегила сумела открыть глаза: сначала слабый, мерцающий свет - заслонённый тёмной, с трудом узнаваемой, склонённой над ней фигурой - затем голос. Увидев, что женщина наконец проснулась, пришедший выпрямился и тихо заговорил. Неясности исчезли. Осторожно разбудил и тихо заговорил с ней несомненно Ле-гим-а-тан. От верховного жреца Ле-ина каверз быть не могло, и Бегила успокоилась окончательно. И страх, и стыд рассеялись, и только маленькая неловкость от недавних нескромных мечтаний чуть отеплила и разрумянила её лоб и щёчки. Маленькая неловкость: то ли от избыточной щедрости раздетого воображения, то ли (но это - во тьму, в туман!) от досады на несостоявшееся воплощение - во тьму всё, в туман, и поскорее! Тем более, что успокоились слегка обожжённые светом глаза, и, кроме Ле-гим-а-тана, Бегила смогла заметить сидевшего в отдалении и после странной гибели Некуара очень подозрительного ей жреца и колдуна Му-ната - чрезвычайно сомнительного жреца и, несомненно, чрезвычайно опасного колдуна.
  
  Странное - с какой бы стати? - ночное посещение. Тревожное любопытство, но - вопреки любопытству - тихие слова Ле-гим-а-тана воспринимались Бегилой с трудом. Поначалу она упрекала себя, ей казалось: недавний тёмно-жаркий соблазн, густым стыдом разросшийся между словами и их смыслом, мешает сосредоточиться - поначалу казалось... Время, однако, шло, жрец продолжал говорить, и Бегиле открылась оглушительная правда: Ле-гим-а-тана ей мешает понимать вовсе не стыд несбывшегося, миновавшего, а страх перед неизбежно грядущим.
  
  Как можно! Какая женщина в силах не отшатнуться, не закричать, не спрятаться хотя бы и в мышиную норку, доведись ей услышать такое?! Позволить в тебя воплотиться Той, Чьё не имя - нет, прозвище! - ни одна женщина не вымолвит даже и про себя?
  
  Свирепый страх затопил Бегилу. Страх, напитанный кровь трёх предпраздничных ночей - безлунных, чёрных.
  
  Бегила тонула и не могла утонуть, сгорала и не могла сгореть. Лежащая на плече ласковая рука Ле-гим-а-тана не позволяла страху ни сомкнуться над головой, ни испепелить сердце. Ласковая рука предателя - так, бичуемой страхом, поначалу казалось ей. Верная рука друга - поняла она, притерпевшись к боли. Поняла, ибо представившееся сначала невозможным кошмаром, незаметно превратилось пусть в тяжёлое, но сносное бремя. Да, дело ей суждено очень ответственное и опасное, но вовсе не невозможное.
  
  Бегила с благодарность посмотрела на верховного жреца Лукавого бога - он понял и убрал руку. С сожаленьем расставшись с ласковым теплом, женщина, к своему удивленью, заметила: Ле-гим-а-тан молчит и только гладит плечо, а говорит о предстоящем воплощении и наставляет её Му-нат. И это ему принадлежит удивительное пророчество о неизбежном вскоре умалении власти Ужасной. Пророчество, освободившее Бегилу от невыносимого кошмара - пророчество, сокровенно ожидаемое всеми юными женщинами народа бад-вар. По смыслу тёмное, как и положено всякому настоящему пророчеству, оно гласило, что семи Старшим богам не угодны столь многие жертвы однажды уже побеждённой Воительнице. И что теперь, после оборения Вин-вашем Градарга, поедание неосторожных дев уже никого не приобщит к Силе Ужасной.
  
  Бегила слушала жадно, но боялась верить - неужели возможно? Неужели свирепый, лишающий разума страх постепенно начнёт выветриваться? И дочь её дочери будет вспоминать о нём с тем же отстранением, с которым она сама вспоминает о немыслимых временах ничем не ограниченной власти Ужасной? О временах бессрочной Тайной Охоты? О временах, в которые считалось, что Могучая Тёмная Сила каждую луну заражает всех юных женщин? Не только в три предпраздничные ночи, как после истребления жителей Побережья открыл Де-рад, нет, каждую луну - стоит Легиде покинуть небо. И скольким же неосторожным её праматерям пришлось дорого заплатить за это суеверие? И ведь - зря! Или - не зря?
  
  Бегила слегка запуталась. О том, что Тёмная Сила овладевает женщиной только в три ночи накануне Праздника Че-ду, она знала и по себе, и по рассказам подруг, да и просто из сплетен любой болтуньи. Но это - сейчас; это после того, как Старшие боги сумели отнять у Ужасной не только власть, но и самоё Её имя. Это после - а до? Ведь, вполне возможно: Грозная Сила вливалась тогда в женщин каждую луну - и жертвы были отнюдь не напрасны?
  
  Бегила запуталась сильней. По словам Му-ната, следовало ждать: после Великой Победы Вин-ваша Тёмная Могучая Сила для многих женщин станет наиредчайшей гостьей - даже в три предпраздничные ночи. И это хорошо: удостоверившись в бессмысленности поедания женской плоти, воины и звероловы народа бад-вар от кошмарного обычая в конце концов отрекутся. Хорошо это, но... не совсем! Хорошо избавиться от свирепого страха накануне предпраздничных ночей, но... именно - накануне! Стоит Легиде покинуть небо и в сердца дочерей человеческих вместе с Тёмной Могучей Силой щедро вливается Грозная Отвага! Страх отступает. Быть растерзанной и съеденной не боится уже ни одна. Грозная, губительная Отвага - не будь её, от начала мира до настоящих дней смерти во славу Ужасной удостоились бы очень немногие. Ведь при желании не сложно отыскать убежище на три ночи. Но нет! Стоит наступить кошмарным ночам - в дерзкие, гудящие рои собирает женщин их Грозная Отвага! Хищными стаями рыщут они во тьме, и горе случайному путнику - растерзают в клочья! Конечно, такое случается до крайности редко: тревожный гул рассерженного роя разносится далеко, и жертвой может стать только глухой или безумный - противное, однако, не исключение, а правило. Из источника Ужасной испив до бесчувствия и потеряв всякую осторожность, то одна, то другая из женщин беспечно отпадает от стаи и со славой гибнет, сообщая пожравшим её существенную частицу Тёмной Могучей Силы.
  
  Бегила совсем запуталась. Прекрасно избавиться от свирепого страха, но - зачем же скрывать! - жалко и очень жалко не испить больше из тёмного источника и не опьяниться Грозной Отвагой. Ведь винный хмель - слабейшее подобие того восхитительно-жуткого опьянения! И ещё: никудышней дочерью великого народа была бы Бегила, если бы, соблазнившись личной безопасностью, она забыла о главном - вместе с плотью и кровью не столь уж многих женщин все воины и все звероловы народа бад-вар приобщаются к источнику Грозной Могучей Силы. И закрыть этот источник, очень возможно, у воина отнять победу, у зверолова - удачу. Лишённые мужества и отваги воины народа бад-вар не смогут достойно встретить нападение диких Лесных Людей или свирепых Охотников за Головами! Лишённые удачи, ни оленей, ни горных коз не принесут звероловы! Пастыри растеряют стада! Ни виноград, ни ячменя не соберут земледельцы! Рассеется и погибнет ныне великий народ!
  
  Бегила с тревогой посмотрела в лицо продолжавшего говорить Му-ната, но сразу же отвела глаза - ей ли разгадывать загадки и открывать тайны жреца? Ей ли или другому кому из смертных, если своим переходом к Ле-ину коварный колдун сумел обмануть Великого и Грозного Че-ду! Бегила не обратила внимания: от самого ли Му-ната или от Ле-гим-а-тана она узнала обескураживающую новость - не заметила и когда. Потрясение от предстоящего воплощения надолго лишило её способности удивляться - надолго перед этой ослепительной новостью затмились все прочие. Но непомерный свет постепенно умалился - и сделались различимыми тревожные огни других обстоятельств.
  
  Во-первых - Му-нат: вчерашний погребальный костёр озарил многие неприглядности, но колдуна - особенно зловеще. Да, Бегиле он был подозрителен всегда, однако - не более, чем всякому из нарда бад-вар. Сомнительны жрец и (вне сомнений!) смертельно опасный колдун: все это знали - все боялись и все почитали его. Бегила - наравне с прочими. До неуместного испытания. После странной гибели Некуара она насторожилась особенно. Тревога за возлюбленного необычайно обострила восприимчивость юной женщины. Ещё вчера, во время сожжения тела Великого Воина, с неумолимой отчётливостью высветились для неё опасности, подстерегающие Вин-ваша. Уже вчера страх перед Му-натом из небольшого облачка вырос в густую чёрную тучу.
  
  Всё вчера... Сегодня же, прорицая невозможно-желанное, новоявленный жрец Лукавого бога взбаламутил нечистые мысли. Состоящая из надежды и страха, уксусно-едкая муть подмыла и поглотила последние светлые островки в голове потрясённой женщины.
  
  Ужасная потеряет власть - рассеется кошмар предпраздничных ночей. Тёмная Сила не изольётся на женщин - со временем не станет Тайной Охоты. Грозной Отваги не узнают сердца - опасно и очень... однако, можно надеется: Старшие боги не покинут избранный ими народ. Вин-вашу у дверей Лилиэды грозит скорая гибель - это самое скверной... однако позволительно думать: Герой Победитель Градарга сумеет унять кровожадных братьев.
  
  Гибель грозит Вин-вашу? Нет, не грозит!
  
  Наткнувшись на приятную неожиданность и переменив русло, праздничным светлым потоком Бегилины мысли двинулись дальше: "Не грозит, не грозит, ничего не грозит!", - радостно пелось в её сердечке.
  
  Да, посвящённые Старшим богам многочисленные отпрыски Повелителя Молний, подобно Героям прошедших времён, смерть презирают, встретиться с ней всегда готовы, но посмертное бытие им, конечно же, не безразлично. Могут они не слишком считаться с волей Че-ду - к тому же Му-нату явленной не самим Грозным богом, а ветреной Легидой. И - когда! Могут они, сомневаясь в Высоком Назначении сестры и брата и завидуя их избранности, поднять на них руку. И в случае удачи могут надеяться спасти преступные души от мести Грозного Че-ду - если не Мар-даб и не Аникаба, то уж Де-рад или Данна обязательно приютят эти мерзкие души. Словом, на всё святое способны посягнуть свирепые отпрыски Повелителя Молний - но неосторожно прикоснуться к Тайным Могучим Силам? Замахнуться на Победителя Градарга? Ведь отныне: тронуть Вин-ваша - оскорбить Ужасную! До белой ярости распалить Её гнев!
  
  Если повиновение богам толковать ещё можно и так и сяк: совершить очистительный обряд, откупиться жертвой - то ярость Ужасной не знает границ! И Её власть беспредельна. Почему - беспредельна?
  
  Смешались Бегилины мысли. Была беспредельна... В прошедшие времена... Теперь же - три ночи накануне праздника Че-ду, и всё... А по словам Му-ната, и этого скоро не останется. Но тогда неуязвимость Вин-ваша - что же? Пригрезилась? Неужели кровожадным волчатам Ужасная уже не опасна? И они могут догадаться об этом? Могут - ей на беду! И?
  
  Бегилино сердце мучительно сжалось, но тут же, по счастью, она сообразила: что из того, что Ужасная потеряла власть - Могучие Тайные Силы от этого не исчезли! А связь между Древними Силами, Градаргом и Ужасной существовала всегда и всегда оставалась тёмной. И тронуть Победителя Градарга - задеть эти Силы: выбить столб из-под неба, обрушить на себя луну. Да после подобного миропотрясения придётся не о том думать, к какому из богов попадёт душа и что её ждёт за пределами земного существования, нет - уцелеет ли?! Не растворится ли душа потрясателя вместе с дымом, не истребится ли изо всех миров? И такая картинка куда почернее будет - чем нарисованная самым лютым гневом Ужасной! Ох, почернее!
  
  Бегила перевела дух. Оттенённая голубизной предобморочная бледность отступила - лицо, оживая, преобразилось. Засветились глаза, густо порозовели полные губы, нежно зазолотились щёки.
  
  С Вин-вашем беды не случится! Никто из смертных не посмеет посягнуть на его жизнь! Ни человек, ни зверь, ни ползучий гад! А боги, до ими определённых сроков, крайне редко требуют даже наичернейшую душу. Надо так исхитриться согрешить, чтобы все семеро Старших единогласно решили покарать святотатца - чего не то что бы не бывает, но...
  
  Бегила успокоилась окончательно. Победив Градарга, Вин-ваш себя обезопасил от любых бед. Мыслимых и немыслимых. Кроме, конечно, зловредного колдовства. Но помимо Му-ната извести человека колдовством не способен, кажется, никто?.. опять этот сомнительный жрец! Жрец-перевёртыш! Вообще-то, правильно: для лукавого жреца служить Лукавому богу - самое уместное!
  
  Бегила опомнилась. Несколько досадуя. При всей потрясающей новизне, при всей мучительной невероятности свалившихся на неё откровений было непозволительно, копаясь в своих страхах, не слышать Му-натовых слов. И получи она за это крепкую затрещину, нисколько бы не обиделась. Однако и верховный жрец Ле-ина, и его свежеиспечённый помощник обладали отменными проницательностью и терпением: замерив недоступность смешавшейся женщины, зря они сказали не много слов.
  
  Вынырнув из полубреда, Бегила обнаружила, что будто бы и не тонула в нём. Ласковая ладонь Ле-гим-а-тана опять лежала на её плече - Му-нат, с завидной невозмутимостью дождавшись возвращения внешнего слуха, разъяснял ей остающиеся сложности.
  
  О воплощении Ужасной он, естественно, ничего определённого сказать не мог (Её воплощения - давно легенда), но строго потребовал: если Бегила почувствует что-нибудь необычное, то должна немедленно обратиться к нему. Правда, по почти неуловимому сомнению в голосе жреца женщина догадалась: он сам не очень-то верит в действительное воплощение Ужасной. По сомнению - или по излишним подробностям получаемых ею наставлений... Ибо верь Му-нат в настоящее воплощение - он бы не говорил о необходимости сохранения тайны, о пятидневном притворстве и уж, тем более, о безусловной верности Вин-вашу. Не говорил бы - знал: Ужасная, воплотившись в Бегилу, поведёт себя так, как надо. А наставления смертного не просто смешны и неуместны, но - по изначальной лживости - оскорбительны будут Ей.
  
  Нет ведь: затворничество, воздержание, да ещё бичеванием будто невольнице пригрозили - нет ведь, не верят! Му-нат не верит, Ле-гим-а-тан не верит - да и никто, похоже, из старших жрецов. Конечно, если бы речь шла о воплощении Легиды или Аникабы - ни один бы не усомнился! Прихоти Старших богинь священны, а вынужденное - после Победы над Градаргом именно вынужденное! - воплощение Ужасной им непонятно. И торжественная встреча Великого Героя мыслилась ими всего лишь почтительным лицедейством! Необходимой игрой! Необременительной данью древним обычаям!
  
  Бегила обиделась. Сначала из-за Вин-ваша, а после - по непонятному капризу ума! - из-за легкомысленного отношения старших жрецов к предстоящему воплощению. Она сама, узнав, что является избранницей Ужасной, за малым не умерла от страха, а Му-нат, о притворстве и лжи толкуя, не нашёл ничего лучшего, как указывать ей, с кем и когда она может спать!
  
  Конечно, на Му-ната, а тем более на Ле-гим-а-тана Бегила обиделась не справедливо: для уменьшения страха, для успокоения её смятённой души они сделали всё, а если немного перестарались - не их вина. Не догадались вовремя: женщине непременно откроется необходимость явления Ужасной. И вовсе недоступным мужскому уму оказался причудливый зигзаг Бегилиной мысли: от страха - через обиду - к согласию. Правда, выход из поворота получился удивительным и для самой Бегилы - бесшумный лёгкий толчок, по телу зябкая волна, и слепящее озарение: воплощение началось! Какая-то неощутимо малая частица Тёмной Могучей Силы соприкоснулась с её - человеческим! - естеством. И никакого страха. Скорее - тихий восторг.
  
  Однако Му-нату Бегила и не подумала говорить о случившемся. Напротив, старательно скрыв приятное возбуждение, она прилежно повторила всё сказанное им, и, успокоив этим проницательных жрецов Лукавого бога, с нарочитым спокойствием дождалась их ухода.
  
  Почтительно распрощавшись, принудила себя немного помедлить, когда же сопряжённого с нетерпением времени прошло, по её мнению, достаточно - стремительно вскочила, задула светильник и вновь бросилась на ложе. Наконец-то остаться одной - одной, в темноте, чувствуя, как Грозная Могучая Сила по капельке наполняет её.
  
  Бегила заснула, а проснулась вполне Ужасной. Если бы не утренний робкий свет... но и он - не помеха... Великого Героя встретит во тьме не наложница. Не ловкая притворщица. Нет, Победителю Градарга явится Сама Ужасная.
  
  
  
  4
  
  
  Об удивительном подвиге брата Лилиэда узнала едва ли не одной их последних. Не потому, что не услышала ликований разбудивших и дворец, и Город. Услышала. Не услышать подобного шума мог бы только вовсе не имеющий ушей. Услышала, но ей, по сути недавно родившейся и сразу же едва не убитой ядом, до оглушительной суеты не было никакого дела.
  
  Му-нат узнавал, долго отсутствовал, вернулся весьма озадаченным, и о Великой победе Вин-ваша ей рассказал не много. Конечно, в другое время Лилиэда, не вызнав подробностей, от него бы не отвязалась - в другое время, не обесцененное болезнью. Странной болезнью.
  
  После отравления, после мучительной рвоты - уже во дворике - плотной вяжущей болью стянуло них живота, как иногда случается в назначенные Легидой дни, но значительно сильнее. Лилиэда скорчилась, присела, и, словно бы дожидаясь этого, выпал не созревший плод, и обильно потекла кровь. Сама она в том состоянии почти ничего не понимала, и если бы не Му-нат, то, очнувшись, могла подумать: от опасного груза её освободила Аникаба. Жрец разуверил. Уже утром он рассказал, как, ослабевшую до бесчувствия, отнёс её в комнату и, напоив целебным отваром, поспешил закопать нечистую кровь. И не Аникаба, значит, а смертельный яд исторг Некуарово семя... а впрочем, может быть - по воле богини...
  
  ...запоздалая оговорка положение не спасла. Слишком рано Му-нат вернул Лилиэде действительность. Ей бы ещё немножечко поблуждать в нездешнем мире... побеседовать с Аникабой, а лучше того - с Ле-ином. И девочку возлюбивший бог вернее самых заветных снадобий исцелил бы смятённую душу. Но не было свидания с Ле-ином, а Аникаба, на миг показавшись, увела Некуара и скрылась - соперницу-девочку сразу забыв.
  
  Вернувшись миру, Лилиэда с тоской открыла: боги её оставили. Даже - Ле-ин. Он-то, конечно, не насовсем, и беречь её, несомненно, будет, но зримым светом разольётся вокруг не скоро - в самой крайности, за шаг до пропасти. А после испытания, после гибели Некуара, после отторжения не созревшего плода девочка поняла: от бездны она значительно отдалилась. О её страшном преступлении из смертных знает один Му-нат, а он, неизвестно почему, согласился стать не просто укрывателем, но, совершив очистительный обряд, едва ли не большим преступником. И относительно Вин-ваша он успокоил: сумеет Лилиэда обмануть брата - прекрасно; не сумеет - ничего страшного: узнает, рассердится, поколотит - и всё; проговориться о преступлении сестры брат не посмеет. Обязательно сообразит: её жизнь - его жизнь. От бездны, словом, Лилиэда обезопасилась и восхитительного явления Лукавого бога в обозримом будущем ждать не могла.
  
  Напомнив о кошмаре последних лун, Му-нат тогда поспешил на торжественное сожжение тела Великого Воина, и с неприглядной реальностью Лилиэда осталась наедине. До удивительного перерождения, Му-натова святотатства, свидания с Ле-ином, смертельно опасного испытания действительность была настолько страшной, что вовсе не существовала для девочки. Видение позорного костра напрочь истребляло любую действительность. Однако смертью и новым рождением разорвался гибельный круг, и освобождённая Лилиэда волей-неволей вернулась повседневным неприглядностям. И всё ей сделалось безразличным: уход Некуара, отторжение недоношенного плода, святотатство Му-ната и даже собственное спасение - девочку поразила странная болезнь.
  
  Вернувшийся под вечер жрец, застав Лилиэду сидящей на коврике, спиной к ложу и уткнувшей лицо в туго поджатые колени, очень встревожился. Растормошив дочь Повелителя Молний, он попробовал перехватить её взгляд, но не было никакого взгляда - девочкины глаза никуда не смотрели. Раскрытые, они лишь тускло отражали, не излучая ни искорки. Му-нат понял: из многих душ тело не покинула только душа нал-гам, но стоит ей соединиться с остальными, и Лилиэду не удержать в земном мире. Отлетевшие души жрец попробовал соблазнить вином, но после первого глотка девочку вырвало, глаза закрылись и лицо посерело. В этот опаснейший миг помог колдуну Ле-ин. Лукавый бог надоумил жреца взять каплю вчерашней смертельной отравы и, растворив её многими водами, влить, разжав зубы, в плотно сведённый рот - дрожь пробежала по неподвижному телу, стукнуло сердце, затрепетали веки.
  
  Лилиэда не покинула человеческий мир - лекарство, по подсказке Ле-ина сотворённое жрецом, ей помогло. Да, помогло, и вернулись отлетевшие души, но вернулись они неохотно, насильно вернулись - то ли притянутые вовремя и удачно укрощённой силой небывалого яда, то ли повинуясь воле Лукавого бога. Вернулись отлетевшие души, и Лилиэда осталась здесь, на земле людей, во дворце Повелителя Молний - среди друзей и недругов...
  
  Осталась ли? Слушая погасший голос, Му-нат в этом сомневался.
  
  После спасительной капли яда без перебоев стучало сердце, открывались и закрывались глаза, сгибались руки и на вопросы девочка отвечала - сама, однако, ни о чём не расспрашивая. Неуёмное её любопытство разом иссякло: будто бы это не она совсем недавно отчаянно приставала к жрецу, желая как можно больше выведать обо всём - особенно о запретном.
  
  Му-нат долго и внимательно смотрел в погасшие глаза, но многоцветье запорошил тонкий пепел - перестав излучать, глаза стали тускло-сизыми. Лилиэда их не отводила и не закрывала веками: будто бы они сделались ей ненужными - лишними. Поднеси к ним, казалось, раскалённоё остриё, и девочка не отпрянет в ужасе, нет, не заметив огненного жала, позволит, как нечто ненужное, выжечь их. Удалить не просто ненужное, но, пожалуй что, и мешающее. Однако - видели эти глаза. Своего наставника, знакомые предметы: узорчатую ширму, низенький столик, голову Редкозубой Тенбины - всё они видели, не выделяя, кажется, ничего. Так видели - или нет? Ведь видеть так - по сути, не видеть.
  
  Это глаза. А сердце? Стучать-то оно стучало, но как-то слишком ровно и редко - с непростительной ленцой. Будто бы ему было безразлично: постучать ли сколько-нибудь ещё - остановиться ли хоть сейчас. Тук-тук - стучать, тук-тук - стоять, стучать - тук-тук, сто... скучнейший, ни перебоем, ни замедлением не сбиваемый ритм вроде бы успокаивал: прекрасно всё - прекрасно всё - прекра... а не прекратить ли всё разом?!
  
  Му-нат отлично понимал: дело не в не смотрящих глазах и не в обленившемся сердце. Нет, соединённые силой души не желают жить в постылом теле, и это несогласие обрекает Лилиэду тяжёлой, изнурительной болезни. Не опасной, возможно, её земному бытию, но крайне коварной: ведь боли и страха девочка не чувствует, а если нет страдания, то нет и борьбы - и, значит, ничтожно мало надежды на исцеление. Да, ядом ли, богом ли уловленные души в теле, скорее всего, останутся, но согласятся ли они примириться с вопиющим насилием? А если даже и стерпятся, как-то устроятся, то - ох, до чего не скоро.
  
  Присев на краешек ложа, жрец вспоминал все известные ему наизаветнейшие заговоры, все наицелебнейшие травы, все наизапретнейшие колдовские приёмы: увы, необъятная память Му-ната не хранила ничего подходящего в данном случае. Ни сильнейшие отвары, ни самое опасное колдовство не могли исцелить девочку - только Ле-ин.
  
  Передоверив богу усмирение взбунтовавшихся душ, руки тем не менее Му-нат не сложил. Ни слова жалобы не произнесла Лилиэда, но зато самоё её тело молило об участии и заботе. То слабым подрагиванием, то изредка набегающими волнами почти полной прозрачности (когда, казалось, проступали на миг кровеносные ручейки и будто бы из вязкой багровой тьмы высвечивались рёбра, ключицы, коленные чашечки), то головокружительной невесомостью - да, невесомостью: ибо распрямлялись шерстинки на лежащей под девочкой шкуре - этими и некоторыми другими столь же странными и тревожными знаками об участии и заботе молило до младенческой беззащитности ослабевшее тело.
  
  Тепла была летняя ночь, но всё-таки могло не достать тепла, и Му-нат укрыл Лилиэду сначала лёгкой пуховой накидкой, а сверху - волчьей шкурой. Хватило бы и накидки, но уж больно лёгок козий пух, а жрец немного опасался: засни он - и девочка во время очередного приступа невесомости ненароком улетит в запредельные края. А тяжёлая волчья шкура, как всем известно, очень мешает любым полётам.
  
  От холода и нечаянного путешествия обезопасив дочь Повелителя Молний, жрец напоил её крепким, горячим бульоном и слегка горьковатым, но ничуть не противным настоем целебных трав. Этот настой - давнее изобретение Му-ната - телесные силы восстанавливал не хуже самых известных снадобий, но действовал много мягче: ни возбуждения, ни звона в ушах, ни хмельного головокружения от него не случалось. Увы, для Лилиэды он сейчас был единственным лекарством. Истаявшая до невесомости плоть принимала только его. Лишь чуточку укрепить тело - для многоопытного колдуна несомненное поражение; но Му-нат не зря слыл "мудрейшим" - он понимал: для смертного дальше дороги нет. Смирять несогласные души умеют лишь Старшие боги - но людям их замысли недоступны, и остаётся только надеяться, что девочке поможет возлюбивший её Ле-ин.
  
  С отстранённой покорностью Лилиэда выпила всё: не отличая бульон от настоя, так же как комнату и предметы в ней она не отличала сейчас от Му-ната, и от озноба - жар. Её голубоватое, с нехорошей желтизной лицо было повёрнуто к застящей небо кровле - и было оно бестрепетным, и не мигали на нём глаза. И не было ничего в глазах: ни мысли, ни страдания, ни даже тени от невольных, уму не подвластных образов. Ничего вот - как есть ничего! - совсем опустели её глаза.
  
  Му-нат долго смотрел в эту пустоту, надеясь на какие-то, хоть немного благоприятные изменения после лекарства - но пустота оставалась пустотой, закружилась голова, и жрец задремал. Сидя на краешке ложа, в позе для сна не лучшей - но голова закружилась, и он задремал. Или - не задремал?
  
  Однако шатнулась комната, и Лилиэда всплыла над ложем - покачалась немного на уровне глаз жреца и опустилась. И всё - никуда девчонка не улетела. Если бы не волчья шкура, то особенно сильный приступ мог бы действительно приподнять ничего не весящее тело - а так... нет, несомненно, он задремал...
  
  
  Длилась и длилась первая ночь болезни - правда, лишь для жреца: для Лилиэды времени не было. Не так, конечно, как при перерождении - нет, полностью, как тогда, время не исчезало. То, данное Ле-ином, невыразимое ощущение разом засиявших тысячи тысяч ласковых солнц ничего общего не имело с земным миром - и в новой жизни оно почти забылось, однако вспомнилось бы, вернись хоть на миг.
  
  Времени не было по-другому - оно не исчезло, оно отстранилось, как всё остальное: люди, предметы, мысли. Всё это рядом текло, но мимо - ни каплей не орошая иссохший мозг. Отторгнув сознание, не принадлежащее уже ни одному из миров, всё это: время, предметы, мысли - мимо текло и дальше. К счастью, о своей отъединённости от мира девочка не догадывалась: видеть и слышать она могла, а неумение различать и сравнивать оставалось неосознанным - стало быть: не тревожащим.
  
  Выпав из времени, Лилиэда забавлялась странной игрой: там, в невероятном удалении - где-то у её ног! - кочевряжится маленький незнакомый (или - знакомый?) человечек. И у него нет имени. Было оно когда-то, но потерялось. Человечек встаёт, сразу же исчезая, вдруг появляется рядом - почти у лица! - нимало не увеличившись, а только смешно исказившись: девочке кажется, будто этим человечком управляет она - игра презабавная. Стоит ей пожелать и фигурка садится, встаёт, исчезает, вновь появляется рядом и что-то совсем безвкусное, но очень щекотное вливает ей в рот, а она не смеётся - не хочет и не смеётся.
  
  Иногда ей надоедает суетливое мелькание маленьких ручек, и девочка велит человечку сесть, склонив в поклоне головку. Покорный её воле, голову он роняет на грудь - этого Лилиэде мало, и новым приказом она стряхивает его на пол; однако, сброшенный, с ложа он сразу исчезает: так - скучно. Дочь Повелителя молний пробует на его место поместить махонькую - тоже вроде бы ей знакомую - чёрненькую головку, но с головой получается хуже: она будто бы и слушается, а будто бы и нет. Не в силах противиться приказу, лукавая головёнка преспокойно раздваивается - и из двух на ложе оказывается одна. Другая невозмутимо стоит на месте. И одна, та, что на ложе, повинуется любым её капризам, а стоящую на месте - не пошевелить. Подобное своеволие мешает игре, и, рассердившись, непослушную голову девочка прогоняет. С фигуркой спокойнее и, главное, интересней.
  
  Повинуясь её воле, исчезнувший было человечек опять появляется у лица. Однако, раздосадованная и слегка настороженная проделками непокорной головы, Лилиэда сразу же замечает: повиноваться-то он повинуется, да - не совсем. Ей, например, хотелось его скособочить вправо, а он извернулся влево, хотелось приплюснуть нос, а вытянулся подбородок.
  
  Девочка растерянно осматривает комнату и открывает нечто неприятное для себя: пространство, не переставая, меняется - изгибаются углы, вздувается и опадает пол, стены то приближаются, то пропадают вдали, узорчатая ширма, змеясь, уползает, а возвратившись, распрямляется чуть-чуть по-другому. Нет, ничего, казалось бы, не выходит из её воли: стоит ей захотеть, и все перемены совершаются только по её желанию, но нельзя же смотреть и желать постоянно - да и как уследишь за всем?
  
  Выпав из времени, Лилиэда очень осложнила свои отношения с пространством: многих усилий ей стало стоить помешать ему отодвинуться в беспредельность и, укрывшись синеватой мглой, коварно растаять и влиться в Изначальные Древние Воды. Но пространство грозило не одним лишь исчезновением, гораздо опаснее было пусть пустяковое, но зато зримое непослушание. Неумное, детское непослушание: ведь стоило обратить внимание - и больно наказанной невольницей пространство повиновалось... безропотно и покорно... стоило обратить внимание... в том-то и штука! В отличие от невольницы, пространство плетью не высечешь. Даже и мысленно. Остаётся одно: непрерывное внимание. За разрывами, кривизной, не говоря уже о смещениях, приходится следить и следить.
  
  Игра презанятная - а без лукавства, по честному: не только утомительная и беспокойная, но совершенно непосильная смертному! Лилиэда схитрила сразу, едва начались нелады со временем - не заметив схитрила, и лишь потому спаслась. Иначе пространство с изъятым временем обязательно взбунтовалось бы и либо раздавило, либо вышвырнуло девочку вон - куда?.. неясно... так - в бесформенную первобытность...
  
  Слава Ле-ину! От беды, Лилиэде не то что неведомой, но вообще не представимой, он опять уберёг её. И возможная гибель и спасение скользнули мимо дочери Повелителя Молний, её человеческий ум не зацепив - утрату имён и странное умаление когда-то будто бы знакомых предметов Лилиэда сочла презабавной игрой - и только. Чуточку - из-за глупого их своеволия - утомительной, но, по небывалой новизне, затягивающей целиком. Тем более, что из оптических приборов народу бад-вар были ведомы лишь мутные медные зеркала да тихие заводи; и, с интересом рассматривая смешно измельчавший мир, сказать, - как в перевёрнутом кривом бинокле, - девочка не могла.
  
  
  Выпав из времени, всю отчаянно долгую для Му-ната первую ночь болезни дочь Повелителя Молний забавлялась увлекательной, но невидимой посторонним глазам игрой. Ни неподвижное лицо, ни глубокие, иссякшие до совершенно пустоты колодцы зрачков участия в этой игре не принимали - неестественная расслабленность представляла девочку ни спящей, ни мёртвой, но, конечно же, и ни живой. Жрец вставал, трогал сухой, чуть тепловатый лоб, поил укрепляющим настоем, вновь садился в ногах, понемногу спал, очнувшись, смотрел в глаза - но пустота оставалась пустотой.
  
  Первая ночь болезни дочери Повелителя Молний навсегда сделалась для него образом людского бессилия. Не потому, что до этого искусство Му-ната неизменно оставалось на должной высоте - спотыкалось и прежде, и ударялось о невидимые стены (да и как ещё!), но прежние поражения жрец худо-бедно объяснял утратой древнего знания, забвением изначальной мудрости. Сегодня же - понял: исцелить Лилиэду способен только Ле-ин.
  
  Конечно, богов Му-нат почитал всегда - иных боялся, иных, например Легиду, любил; но, зная, что их власть и сила неизмеримо превосходят всё, данное людям, в глубокой тайне тем не менее чувствовал: безмерность силы и власти, подавляя количеством, вряд ли свидетельствуют о высшем совершенстве... и если бы не бессмертие... да и то... нет, не без основания у многих из Людей Огня слыл он жрецом очень сомнительным.
  
  Однако после мерзкого предательства, кощунственного очищения, смертельного и вряд ли необходимого испытания многое изменилось в мыслях Му-ната. Не имеющий образа бог, независимая от плоти любовь - это вам не неуёмная жажда Легиды, Мар-даба, да и прочих, особенно Младших, богов и богинь. Немыслимо это - да, но приходится верить девочке. Из бессвязной исповеди Лилиэды впечатление о Ле-ине у Му-ната сложилось хоть и смутное, но очень благоприятное - и более: поразительной несхожестью с богами народа бад-вар Ле-ин неотразимо притягивал незаурядное воображение жреца. И в эту тяжелейшую первую ночь болезни дочери Повелителя Молний в нём вызрела, возможно, и сумасшедшая, но в сущности неизбежная и простая мысль - впрочем, после отпадения от Че-ду, ничего иного ни вырасти, ни созреть не могло...
  
  Потому-то, после бессонной ночи и сменившего её суматошного дня на Совет старших жрецов неожиданно и оскорбительно призванный через невольника, на неуклюжую лесть и коварное предложение Повелителя Молний так ошеломительно ответил Му-нат. Ошеломительно для большинства, но, к некоторому его удивлению, не ни для далёкого от едкого придворного варева - и этим всегда ему симпатичного - Ле-гим-а-тана. Старший жрец Лукавого бога, словно бы зная заранее, был готов к сногсшибательному заявлению Му-ната.
  
  Но это случилось позже, пока же - длилась и длилась первая ночь болезни.
  
  Совсем невзначай, с тенью досады жрец обнаружил: если девочке что-то и помогает, то не высокая мудрость древних, а нехитрое его изобретение - укрепляющий настой. Юношеская дерзость - а вот ведь: сгодилась и самую чуточку, но помогает. От прозрачности, невесомости и тем более неземной пустоты простенькое лекарство исцелить её не могло; однако лоб оставался умеренно тёплым, умеренно ровно стучало сердце, дышалось не затруднительно - и кто его знает: в некоторой степени, возможно, благодаря горьковатому укрепляющему настою.
  
  Усталость в конце концов измучила не одного Му-ната - устала и ночь, и длиться ей надоело. Сначала трусливо-серенький, затем осмелевший до золотистости и силу набравший свет проник в маленькие оконца - смешался под кровлей с идущими от пола зеленовато- злыми слоями ночного холода и заплясал, заклубился тончайшей розовой пылью. Жрец погасил светильник. Лилиэда, конечно, не заметила ничего: ни нового света, ни весёлой утренней свежести - так показалось Му-нату.
  
  На самом деле изменения от девочки не ускользнули. Нет, её нимало не заинтересовали зеленоватые волны и розовая пыль под кровлей. Другое дело - едва ощутимое смирение утомительно строптивых предметов: с несколько меньшим напряжением девочке стало удаваться удерживать змеящиеся углы и шаткие стены. Видимо, тончайшая струйка времени сумела просочиться в пространство - оно немного окрепло. Сильнейшее уменьшение предметов сменилось вполне умеренным. Крохотная, развлекавшая уморительными ужимочками фигурка подросла, и - самое удивительное! - нашлось её имя. Очень, конечно, смешно, но сидящего в ногах человечка, оказывается, зовут Му-натом. Почти ничего не говорящее имя, однако Лилиэде мерещится: будто когда-то, когда время отмерялось не каплями, оно для неё что-то значило. Мерещится, забывается, но остаётся - крепко приклеившись к человечку. Забывается намёк на былую связь, но имя уже приклеилось - и мир немного отвердел. И всё - из-за просочившейся струйки времени. Не праздник света под кровлей, не утреннее обновление предметов, но тончайшую ниточку времени жадно следила девочка - а ниточка извивалась, рвалась от легчайших прикосновений, пряталась по углам, но, повинуясь невидимой игле, пусть причудливо, пусть ненадёжно ухитрялось сшивать удручающие скверным покроем и пестрящие разнородицей куски и клочья пространства. И мир держался не одной уже подуставшей волей.
  
  
  Ни этой ниточки, ни тайной радости Лилиэды Му-нат, конечно, не видел. (Да и с какой стати? Для него ведь время не исчезало!) А для внешнего наблюдателя ни лицо, ни глаза Лилиэды не изменились: её лицо по-прежнему было неподвижным - глаза по-прежнему оставались пустыми. Дыхание бога, подарившее девочке несколько капель времени, жреца ещё не коснулось - воля Ле-ина явленной ему пока ещё не была. Значительно позже, почти на исходе дня, Му-нату открылось желание Лукавого бога переманить его в свои служители - да и то, не вполне ясно: случилось ли откровение или постоянные, с момента отпадения от Че-ду, мысли и опасения вывели жреца на эту дорогу. Не могли не вывести - так как других дорог, увы, не осталось: предав Великого и Грозного бога, он сам перерезал все прочие. Одна сохранилась - к Ле-ину. И догадаться об этом можно было без всякого откровения...
  
  
  Для Лилиэды, как было сказано, утро началось со скупо отмеренных нескольких капель времени. С едва различимой, наскоро сметавшей отвратительно раскроенные куски и клочья пространства, ниточки. С груза - частично снятого с перенапрягшейся воли. Мир поуспокоился, предметы поукрупнились, явились некоторые, по правде ненужные, имена. Чуть-чуть успокоился мир - и сразу же поскучнел. Если подросшего человечка зовут Му-натом, то как-то не совсем ловко его скособочить или приплюснуть нос. Имя, даже молчащее, при всех обстоятельствах имя - и его носитель из согласного на любой произвол до-бытийного месива выделяется волей-неволей.
  
  А времени всё прибывало. Из света, что ли, оно высачивалось? Девочка не заметила, как смётанное на живую нитку пространство оказалось отменно сшитым. И отвратительный покрой этому не помешал. Просматривались, конечно, швы, особенно при внимательном взгляде, и по ним ещё можно было припомнить недавнюю змеиную ползучесть углов и стен. Можно было припомнить... но только - по ним одним! А стоит им зарасти - и памяти не останется? Если бы так!
  
  Да, вместе со светом время вошло и в комнату, и в Лилиэду, и оно сумело накрепко сшить пространство, и вот-вот зарастут швы, но... проникшее время, это не то время, которое девочка знала раньше! Чуточку - а не то. Пусть зарастают швы, пусть вещи обретают свои настоящие размеры, пусть просыпается память, но память, имена, вещи - другие они, чем были. Всё возвращалось чуть изменённым - словно девочка вошла в мир с чёрного хода. Забытого за ненужностью. Гниль, запустение, плесень, груды неуклюжих обломков или ненужных (выдуманных?) вещей - так, вздрагивая от противной липкости и больно стукаясь, Лилиэда возвратилась в мир. Пусть зарастаю швы, но путнику, вошедшему с чёрного хода, ещё долго будут мерещиться рубцы. А память о живой, страдающей плоти изрезанного пространства, лишит целомудрия всякий, казалось бы, безнадёжно наивный ум. Потому-то, когда возвратилось время, его обесцененность не могла ускользнуть от чуткого внимания Лилиэды.
  
  Время вернулось не то. Словно богиня, разжалобясь корчами растерзанного пространства, схватила первую подвернувшуюся под руку нить и принялась торопливо штопать, в суете не заметив, что ниточка гниловата. Конечно, сострадание богини достойно многих благодарностей - однако гниловатость нити очень обесценила время. Мир поскучнел. Правда - успокоился. Но предпочесть ли разгрузившую волю успокоенность чуть-чуть утомительной, зато необычайно интересной игре своевольничающего пространства - с ответом девочка не спешила бы. Да, пребывание в безвременности стоило ей многих усилий - и более: грозило самому её существованию. Однако об опасности Лилиэда узнала после, окончательно вернувшись миру, а скучноватая знакомость окружающих вещей пришла в обнимку с отвратительным безразличием.
  
  
  Ближе к середине дня Му-нат наконец-то заметил произошедшие перемены: пугающая неземная пустота иссякших до дна зрачков прикрылась мутноватой плёнкой. Пусть нехороший, но появился взгляд. Почти бессмысленный и очень нечистый, однако же - взгляд. И пока неумело, но выделил он некоторые из окружающих Лилиэду предметов - и видел, значит, девочка. Конечно, не всё, но ближайшее: его, например, голову Редкозубой Тенбины, низенький столик - видела. Вне всяких сомнений.
  
  Вслед за глазами изменилось лицо: смягчилась его отрешённость, неестественно истончившееся за ночь, неземной ореол оно утратило. Какая-то запредельность ещё оставалась - но лишь слабым, меркнущим отсветом. С прибывающим утром гас этот опасный отблеск, зато возвращались земные цвета: пусть грубые, резковатые - лишь бы не мёртвая желтизна. Вызывающе красные губы, пронзительной голубизны глазницы, оранжево-грязноватые скулы, наглого фиолетового оттенка нос - пусть что угодно: безвкусица, аляповатость - лишь бы не мёртвая желтизна. Каменным тёмно-зелёным соком будто бы напитались волосы, и тоненький стебелёчек шеи на изумрудном, тяжёлом фоне замерцал чем-то розоватым, слегка полиловело плечо - и пусть себе, пусть! Пусть испытаются самые наидичайшие сочетания - отыщутся понежнее краски! - лишь бы не мёртвая желтизна.
  
  "И трава, и огонь, и небо, одолжите ненадолго чистые ваши одежды, и девочка, их примерив и наполнясь блистающей свежей силой, снова откроет мир!", - с надеждой молился жрец. Молился траве он, огню и небу, но имел ввиду, конечно, Ле-ина; стихиям - изречённые слова; богу - невыразимое: тревогу, надежду, боль.
  
  Слава Ле-ину! Первая ночь болезни благополучно миновала. До здоровья, пусть относительного, предстоял ещё длинный, неровный путь, но жрец окончательно уверовал в защиту и помощь Лукавого бога.
  
  Слава Ле-ину! Миновала первая ночь болезни, и наблюдая, как нехорошая желтизна сменилась сначала сияющей радугой невозможных цветов, а затем, словно они растворились друг в друге, тоже, конечно, нездоровой, однако же неопасной грязноватой бледностью, в бескорыстную защиту и помощь Лукавого бога уверовал жрец-отступник.
  
  
  Утро вернуло Лилиэде память, пространство, время, но - с ними вместе - скуку и безразличие. Му-нат перед нею - мудрый учитель, терпеливый наставник, и он же: предатель Великого бога, отвратительный святотатец - а ей безразлично это. Чем-то, когда-то будто бы ей дорогая голова Редкозубой Тенбины - и нет до неё никакого дела. Низенький столик, ларец с украшениями, ширма у входа - всё знакомое, и... бесконечно чужое!
  
  Да чего уж - об окружающем: если посторонним сделалось своё тело. Посторонним и - мало того! - разобранным. Отдельно: руки - плечи - живот - и - совсем-совсем далеко - остренький кончик носа - стало быть - голова. Девочка зажмурилась и открыла глаза по новой: да - голова отстранилась особенно.
  
  Удивляться, однако, нечему: если пространство сшито гниловатым временем, то всяким несуразицам, вздору, глупейшей лжи - самое место. Но безразличие, вернувшееся со скучной знакомостью вещей - хуже любой нелепицы. В откровеннейшем вздоре, в несусветнейшей чуши есть своя занимательность - намёк на игру. В безразличие - хлюпающая противная серость, и ничего более. И даже думая, что гнилое время не выдержит ночи, растает, освободив пространство, ночи Лилиэда не дожидалась - безразличие мутной гадостью замалевало её надежды.
  
  День миновал. Девочка послушно исполняла все Му-натовы приказания: чего-то ела, чего-то пила, что-то отвечала на к ней обращённые вопросы. Несколько непонятной казалась мелочная опека жреца - ведь болезнь Лилиэдой никак не ощущалась - но и чрезмерная заботливость была ей безразлична. Свет убывал, а гнилое, ненужное время не торопилось исчезать. Плохо скроенное пространство оставалось по-прежнему крепко сшитым. Под кровлей погасли последние вечерние отблески, Му-нат раздул тлеющие угли и от пропитанной льняным маслом бечёвки зажёг светильник - гнилое время таять не собиралось.
  
  На городской окраине заслышался непонятный шум - приблизился, вырос и ликующими громкими воплями проник во дворец. Му-нат узнавал, долго отсутствовал, вернулся весьма озадаченным и чрезвычайно скупо рассказал Лилиэде о Великой Победе Вин-ваша. Так - из-за уценённого странной болезнью времени, сна наяву, охватившего её безразличия - об удивительном подвиге брата дочь Повелителя Молний узнала одной из последних. Если не в Мире - то в Городе. И она одна - из всего народа бад-вар! - осталась безучастной к этой поразительной новости.
  
  
  
  5
  
  
  Бегила проснулась вполне Ужасной. Правда, тайну прошедшей ночи утренний свет запрятал в самую глубину - ну, и пусть себе! Ужасная уже воплотилась, а если скрылась от света - не вечно же длиться дню! Неизбежно вернётся ночь - и не ловкая притворщица, не Первая наложница встретит во Тьме Великого Героя.
  
  О подробностях предстоящей игры Ле-гим-а-тан с Му-натом обстоятельно рассказали женщине. Дабы не случилось какого-нибудь конфуза, жрецы не забыли ни одного, даже маловажного пустячка: во-первых, полотняный шатёр поставят в самом обширном покое дворца - это являлось отступлением от древних правил, но ставить его на площади было, по их мнению, чрезвычайно рискованно. По полузабытым преданиям Ужасная являлась Победителю в сработанном по-особенному, стоящем на отшибе шалаше. Однако в тех же преданиях об устройстве шалаша говорилось хоть и обстоятельно, но на редкость неосязаемо. Подробные перечисления многих отдельностей - головы Градарга на крыше, ложа, накрытого шкурой Зверя, превращающих землю в ковёр красных и белых цветов - чередовались с безнадёжными провалами относительно столбов, жердей, веток. А по незнанию такого настроишь... Вот и решили поставить привычный полотняный шатёр - украсив, конечно, как полагается.
  
  А что не на площади - того только не хватало, чтобы кто-то не в меру зоркий заметил Бегилу. О подобном сраме предки не могли и подумать - в их времена Победителю действительно самолично являлась Ужасная. В особенные их времена. Увы, с тех пор многое изменилось - совещаясь у Повелителя Молний, старшие жрецы и думать не смели о настоящем воплощении Души Изначальной Тьмы. Их заботило только одно: какую из женщин всего за половинку оставшейся ночи и следующий день обучить убедительной, изощрённой игре. Вождь указал на Первую наложницу Вин-ваша - с ним согласились; и с позднего посещения Бегилы Му-натом и Ле-гим-а-таном началось "воплощение" - позорное и (обидней всего) ненужное.
  
  Впрочем, откуда Высокому Собранию было увидеть неожиданный поворот? Молчали Старшие боги, растерянные жрецы толкли воду в ступе - никто из мужчин не подумал о женщине.
  
  Подумала о Бегиле Ужасная. Подумала и, не испрашивая ни у кого никакого позволения, воплотилась.
  
  Проснувшись Ужасной, Ам-литова дочь знала: не допустимо ставить шатёр под кровлей! Знала она и другое: в старые времена Победитель встречал Ужасную вовсе не в шалаше. Утверждался столб с головой Градарга, обносился высокой колючей изгородью - и ничего более. Сверху - лишь звёздная россыпь на чёрном небе; под шкурой - земная твердь. И пусть нечестивец, налгавший о дурацком ложе, будет благодарен Старшим богам за то, что его имя затерялось. Насчёт же красных и белых цветов - всё верно. Конечно, их должно рассыпать живым ковром не вокруг невозможного ложа, а вокруг шкуры Градарга - одно из немногих обязательных условий.
  
  Проснувшись, Бегила долго лежала с закрытыми глазами - припоминая и обдумывая ночные откровения Ужасной. И никакого сомнения у женщины не мелькнуло: нет, не во сне она всё узнала - всё ей открыла Воплощённая.
  
  Однако, предавшись чужой воле, дочь Ам-лита видела многие, происходящие от этого осложнения. Говорить жрецам об устройстве Священного Шалаша, скрыв при этом источник знания - не просто глупо, но и опасно. Не поверят - нехорошо: рассказав, но не убедив, не отвратить их от бредовой идеи поставить шатёр под кровлей - чего (шатра во дворце) Ужасная не потерпит ни под каким видом. Поверят - совсем неладно: да, ей, Бегиле, предостаточно будет чести - но после-то, после! Не менее трёх лун самого строго затворничества и поста! Пост, впрочем - мелочи... а вот затворничество?.. может ли она поручиться, что за долгие три луны её место на Вин-вашевом доже не займёт другая? Особенно - Лилиэда?
  
  Великая Ночь всего через две луны, а никому неизвестно, как именно произойдёт воплощение Че-ду и что при этом случится с памятью Вин-ваша? А ну как - не разобьётся?! И, познав сестру в образе бога, он не прилепится к ней с неземной, невозможной силой? Да, такая опасность существует в любом случае: рядом Бегила будет или в строгом затворе, но... очень необходимо - рядом! Зная Вин-ваша, знает женщина: какие бы силы ни соединили его с Лилиэдой - природа своё возьмёт. Да, о Великой Ночи, об удивительном воплощении никому из смертных знать не дано, но Вин-ваша-то она знает...
  
  Как, словом, ни крути затейливый узел, за какую ниточку ни тяни - вконец ли запутаешь или развяжешь - ясно одно: о случившемся воплощении Ужасной соплеменникам ни полнамёка. А чтобы особенно проницательным: Му-нату, Повелителю Молний, Син-гилу и, возможно, Ле-гим-а-тану неосторожным словом или неловким взглядом случайно не выдать тайну - хорошо бы до ночи забыть самой. Пусть очень тяжело, но излишнюю резвость непослушного язычка и чрезмерную выразительность взгляда необходимо поумерить. (Всего лишь до вечера - ибо Бегила знает: после Священного Соития Ужасная тотчас её покинет, и упоительно жуткое воплощение если когда и вспомнится - то смутным, полузабытым сном.) Нет, после Великой Ночи ни беспокойная слава, ни долгое заточение ей уже не грозят. До вечера лишь бы не выдать тайну! Забыть бы её до вечера.
  
  Ужасная, словно бы сочувствуя тревогам Бегилы, (конечно, вздор, сочувствие Ей неведомо по Её природе) затаилась до совершенной не ощутимости. Поняв это, женщина успокоилась: до вечера и глаза, и язычок уснули. Но главная - память. Её - своенравную, почти непокорную воле - сон и её одолел, похоже. До вечера задремала память. Сном по-звериному чутким, готовым прерваться от тишайшего шороха, но Ужасная затаилась ловчее кошки - и память пока дремала. Бегила, само собой, не могла нарадоваться такому подарку - одной нелёгкой заботой меньше - но сколько ещё других... Конечно, труднейшим будет уговорить жрецов, держась древних обычаев, поставить шатёр на площади - ни в коем случае не под кровлей!
  
  Тем более, что их опасения резонны: оконфузиться перед народом бад-вар и Священный Союз представить заурядным соитием - большую глупость они при всём старании вряд ли бы могли совершить. Конечно, если во тьме случится кто-то по совиному зоркий - прежде всего и всего существеннее рискует женщина: толпа, разъярившись до бешенства, растерзает её на месте. Жрецы-то отговорятся - неслыханное святотатство свалив на непростительную дерзость своевольной девчонки. Да, отговориться-то они отговорятся, но... от грязи и им не отмыться... особенно - Му-нату с Ле-гим-а-таном... да и на прочих грязи падёт довольно... чего уж - падёт, конечно... ведь они были обязаны помешать преступлению! А уж священнейшем древнем обряде? Жрецы... прорицатели... рабы нерадивые! А ещё смеют притворяться ни недостойными слугам - нет ведь! Смеют постоянно талдычить о своём высоком назначении! Претендуют быть усердными исполнителями воли Великих богов! И так осрамится! Вовремя не открыть безумного замысла, вовремя не помешать дерзкой девчонке?!
  
  Подобные соображения, как понимает Бегила, многократно перевесили страх перед нарушением древнего, священного, но услужливой памятью поколений перемолотого в невесомую пыль обычая. Пыль, впрочем, пылью, но чтобы вовсе без страха... так не бывает... Да, после поражения от Старших богов, Ужасная потеряла почти всю свою власть, но дабы наказать святотатцев - сил у Неё ещё достанет. И наверняка не без больших колебаний жрецы решились поставить шатёр во дворце. Конечно, тайные лазы и переходы от самых совиных глаз надёжно скроют Бегилу, но и самая просторная комната окажется неимоверно тесной для законного любопытства Людей Огня - большинство народа отстранится от праздника и затаит обиду на незадачливых устроителей. Интересно, старшие жрецы Великих богов учли эту отдалённую грозу? Учесть-то учли, пожалуй, но вряд ли - полностью оценили...
  
  На одном конце скрипучей доски - позорное разоблачение, надругательство над святыней, грязь, недоверие (гибель Бегилы вряд ли бралась в расчет - мелочь, в сравнении с прочим), а на другом - опасное своеволие, вызов заветам предков, обида и гнев не попавшего во дворец большинства: да, организаторам праздника пришлось совершить нелёгкий выбор. Доска наверняка колебалась долго, а, успокоившись, наклонилась совсем чуть-чуть. И каждый из старших жрецов, будь он уверен в ловкости и осторожности дочери Ам-лита, предпочёл бы другой наклон...
  
  Лёжа с закрытыми глазами, Бегила мысленно прошла по извилинам и ухабам трудной дороги, вполне согласилась с выбором жрецов, но, несмотря на это, знала: шатёр будет стоять на площади! Как?.. Почему?.. Это ей ещё неизвестно, но обязательно - на площади! С заменой изгороди, с тканью над головой (её продырявить будет совсем нетрудно!) Ужасная согласится, но чтобы кровля дворца завесила ночное небо - этого Она не потерпит! Звёздная россыпь над головой, под шкурой земная твердь: лишь два условия, но обязательны - оба! Острым ножичком осторожно разрезать ткань, впустив пугливые звёзды, с дурацкого ложа стащить шкуру Градарга - с этим Бегила справится - но шатёр должен стоять на площади! Обязательно! Чего бы ни опасались жрецы, как бы ни изворачивались - только на площади! Плевать на полотняное окружение, плевать на дурацкое ложе... стоп! Оно-то и пригодится!
  
  Нужная мысль нашла наконец Бегилу, и, не распробовав её толком, не ощутив сомнительного вкуса, женщина заторопилась: мысль ей, несомненно, послала Ужасная, и отвечает пускай Она. Да что - "отвечает"? Как и кому? Нет уж - пускай ведёт!
  
  Женщина заторопилась - пока ещё утро, пока не поздно!
  
  Стремительно встала, на ходу обернула бёдра праздничной жёлтой тканью, наскоро убрала волосы, простеньким тройным ожерельем то ли прикрыла, то ли - конечно же, невзначай! - искусно очертила красивую небольшую грудь, птицей скользнула в зеркальце и, довольная полированной медью, отправилась к Му-нату. Пока ещё утро... пока ещё есть время...
  
  Конечно, сама по себе на лукавый разговор с проницательным жрецом Бегила бы ни за что не решилась: ей ли надеяться обмануть Му-ната?! Не девочка - понимает! Нет, говорить с ним и лгать ему будет сейчас не женщина. И вряд ли смертному - даже наимудрейшему! - откроется изысканное коварство Ужасной.
  
  
  Вторая ночь болезни оказалась много спокойней первой: ни невесомости, ни прозрачности, ни опасной неземной отрешённости. Да, бесстрастное безразличие ничего хорошего не сулило, но и не угрожало особенной бедой - оно, к сожалению, надолго. Ни боли, ни страха Лилиэда не ощущает, и без вмешательства Ле-ина нельзя надеяться на её выздоровление: остаётся только ждать - едой да укрепляющим питьём поддерживая телесную жизнь. Забот, по правде, немного.
  
  Му-нату после позднего совещания у Повелителя Молний, после "подготовительного" разговора с Бегилой удалось немного соснуть. За время короткого сна последние остатки отравы, видимо, рассосались, и, проснувшись утром, жрец - впервые после смертельного испытания - почувствовал себя сносно: прозрел ослеплённый ум и, главное, прекратилось противное дрожание перепуганных душ.
  
  Утро играло в комнате - бодряще, но неназойливо. Со знакомыми вещами, со стенами, кровлей: с Му-натом - тоже. И всё - кроме девочки - принимало эту игру. В ответ золотились вещи, стены слегка струились, переливаясь, смеялась кровля. Увлечённый простеньким волшебством, жрец засветился сам - дивным, незримым светом. Которого он не видел - но успел изумиться удивительному, увы, недолгому преображению комнаты. До того - как рассеялись чары, и миру вернулась скучноватая обыденность.
  
  Смущённый простеньким повседневным чудом, жрец, возможно, долго бы ещё размышлял о видимом и скрытом, но его мысли спугнула Шидима. Старшая невольница по мышиному поскребла за ширмой, слегка помедлила и, получив разрешение, вошла. Му-нат с досадой посмотрел на неё, но, узнав в чём дело и страшно обеспокоившись, мгновенно забыл обо всём прочем.
  
  С ним желает говорить Бегила. Желает немедленно.
  
  Тревожило не желание - оно, в общем-то, объяснимо - но очевидное нетерпение. И наступающий день и предстоящая ночь принадлежали дочери Ам-лита - и всякая неожиданность с её стороны настораживала заранее. Тем более, зная Бегилино отношение к нему: недоверие пополам со страхом. Из чего следовало, что за разъяснением обыкновенных подробностей предстоящей ей игры, она бы обратилась к Ле-гим-а-тану. Несомненно - к верховному жрецу Ле-ина; а если пришла к нему, к Му-нату - ох, неспроста!
  
  Уж не испугалась ли женщина невинной лжи - не решила ли отказаться? Этого только не хватало! А ведь - возможно... и очень...
  
  Для него одного да, пожалуй, для старшего жреца Лукавого бога Ужасная - призрак, лишённый власти. Для остальных - не то. За трусость всех прочих - как у них не выговаривалось, как их смущало Её настоящее имя! - было неловко вчерашней ночью. И это - мужчины, старшие жрецы Великих богов! Чего же, спрашивается, ждать от женщины? И можно ли обвинять её в робости? Нет, нет и нет! Вчера, в полусне, она согласилась, сегодня, одумавшись и испугавшись - отказалась, и позором Му-нату было бы даже не обвинение, но всякий (хотя бы и про себя!) упрёк. Достаточно вспомнить ночи Тайной Охоты - и ни на какой, выбивающийся из лада звук не повернётся язык! Почему бы Ам-литовой дочери не отказаться - если при пробуждении её накрыла мертвящая тень Ужасной?
  
  Подумав так, жрец впал в растерянность: за куцее оставшееся время замену Бегиле не подыскать! Конечно, можно её, запугав, заставить, но помимо того, что Му-нату это противно, он понимает: можно заставить многое - практически, всё! - но ничего не заставишь сделать на совесть. Никогда - никого - ничего... И не запугивать надо Бегилу - нет: убедить, приласкать, утешить. А главное - успокоить.
  
  Растерянность несколько отступила: открыв, по его мнению, причину тревог и опасений дочери Ам-лита, Му-нат к ней вышел с приветливым лицом и твёрдым намерением успокаивать и убеждать - мягко, настойчиво, долго.
  
  Однако первые слова Бегилы полностью перевернули сложившийся у Му-ната образ: эта женщина - ни мало ни много! - предложила себя в жертву.
  
  Да ещё при каких обстоятельствах! При никогда не бывалых!
  
  Случается - правда, всё реже - внимая зову богов, этому зову повинуются и добровольно уходят в тяжёлый путь. Но - при стечении народа, под молитвы и песнопения: торжественно прощаясь и героями уходя. И светлые имена ушедших навсегда сохраняются в народной памяти. С противным холодком сейчас вспоминает жрец, что ему стоило уговорить Некуара избрать дорогу поскромнее. И ведь это - после совершённого воином кошмарного преступления! А тут... робкая молодая женщина - вся от мира сего: с его суетой, легкомыслием, нежностью и жестокостью, с непобедимым желанием жить - приходит и совершенно спокойно, не ссылаясь на волю богов, говорит ему о своей готовности умереть! И не торжественно - героиней! - нет, незаметно исчезнуть.
  
  Чушь?! Небывальщина?! Но как убедительно просто она всё объяснила! Словно невидимкой сидела на вчерашнем высоком собрании и прекрасно знала обо всех опасениях и тревогах старших жрецов. Конечно, если бы не огромный риск позорного разоблачения, то не возникло бы никаких сомнений, где поставить шатёр - только на площади! Но риск казался чрезмерным... и - вот вам! Приходит молодая женщина и небывалым предложением возвращает равновесие пошатнувшемуся миру.
  
  За установкой шатра надлежит следить Му-нату, многие будут носить цветы, и, улучив момент, она, мол, заберётся под ложе - жрец забросает её цветами, и, затаившись, она дождётся ночи. Перед рассветом снова нырнёт под ложе. Выходить из шатра Бегила - будто бы! - не собирается. Вин-ваш покинет шатёр с первыми солнечными лучами, и, по обычаю, место явления Ужасной тут же очистят огнём. Конечно, она, Бегила, молча сгореть не сможет - да и вообще, заживо гореть не желает, это ей не по силам - но есть ведь могучие яды... и если Му-нат снабдит её небольшим флакончиком -тогда, ничем не рискуя, можно поставить шатёр на площади... если Му-нат...
  
  ...Му-нат сейчас охотнее всего взял бы плётку и девчонке, ослепшей от бредовой мысли, как следует, всыпал. Удумать такое?! Никогда не бывалое!
  
  В глубокой тайне в необходимости и пользе человеческих жертвоприношений жрец сомневался уже давно: да, если кого-то позвали боги и избранный ими добровольно собирается в нелёгкий путь - другое дело. Отмеченный богам - не жилец уже в этом мире. Много тому примеров. Но до невероятного предложения Бегилы все уходящие - по своей воле или с помощью соплеменников - человеческий мир покидали для блага всего народа: жертва всех очищает от скверны - в это верили непреложнее, чем в чередование дня и ночи. (Если, подобно Му-нату, кто-то когда-то и усомнился - то держал это в глубокой тайне.) Словом, все жертвы во все времена приносились только по воле богов и только для народного блага.
  
  И вот тебе - чушь, небывальщина: объявляется юная женщина и собирается будто бы ради ничем не омрачённого торжества своего возлюбленного! - умереть. И это тем нелепее, что упоённый славой Вин-ваш наверняка не заметит разницы между дворцом и площадью, наверняка ему будет безразлично, где для свидания с Ужасной поставят шатёр.
  
  Му-нат, с трудом сохраняя спокойствие, но твёрдо глядя в тёмно-карие глаза, постарался как можно понятнее растолковать Бегиле вздорность её желания. Женщина взгляда не отводила, слушала с большим вниманием и в конце концов возразила жрецу: Вин-вашу, возможно, и безразлично - ей-то, однако, вовсе не всё равно. Издевательства над древними обычаями Ужасная наверняка не потерпит и обязательно отомстит. Скорая смерть ожидает юношу - не исключено, что ещё до Великой Ночи. А это - горе не ей одной, но и всему народу бад-вар.
  
  Бегила говорила лишь о Вин-ваше, о предстоящем воплощении Великого бога, о нарушении древних обычаев, а у Му-ната росло и росло отвратительное ощущение, будто она откуда-то знает о тревогах и опасениях старших жрецов. В самом деле, вздумай Ам-литова дочь обратиться не к нему, а, например, к Син-гилу - тот бы не колебался. И бессмысленная, дикая гибель юной женщины его бы нисколько не отвратила. Удивительно уже и то, как на вчерашнем собрании ни в чью "умудрённую" голову не залетела "умная" мысль: тогда бы никаких колебаний - Бегилу бы обманули, и всё. Под видом очистительного зелья всучили бы сильнейший яд - наказав выпить перед самым рассветом, затаясь от Вин-ваша. Кошмарная небывальщина - отнюдь не убийство, но бредовое желание женщины добровольно и, главное, незаметно исчезнуть. Только оно... Вероятно, Могучие Силы оберегают Бегилу: ибо из старших жрецов "сообразительных" более чем достаточно, и всем им очень хотелось поставить шатёр на площади, но страх позорного разоблачения затворил, по счастью, их хитрость и изворотливость - ни в одну из "умудрённых" голов не залетела шальная мысль. Явилась она Бегиле. Но ей-то - зачем? Ради Вин-вашевой безопасности? Будто бы убедительно - однако, не до конца... Явно просматривается какая-то нехорошая незавершённость...
  
  Своей жизнью заплатить за жизнь возлюбленного - хоть и с трудом, но можно ещё понять: на памяти Му-ната ничего подобного не случалось, диковинно это для всякого из народа бад-вар, однако от уцелевших Жителей Побережья красивые сказки о чём-то таком дошли. В них, правда, всегда говорилось о настоящем обмене: когда то ли разгневанные боги, то ли могущественный, злой колдун соглашаются вместо жизни одного человека взять жизнь другого. Сказки, конечно... И неужели они так повлияли на Бегилу - на дочь другого народа?.. Всё равно не сходится... Её небывалый выбор не объяснишь никаким влиянием... Ведь женщина знает: до Великой Ночи - до исполнения воли Че-ду - никакая беда не может грозить Вин-вашу. Ведь слышала с детства: Старшие боги давным-давно лишили Ужасную власти. Ну, а если за жизнь возлюбленного опасается после Великой Ночи - могла бы дождаться срока и на всенародном собрании, торжественно выпив яд, умереть героиней: не только ради Вин-вашевой жизни, но и для блага всего народа. А так... о древнем обряде, видите ли, какая-то девчонка печётся больше, чем старшие жрецы Великих богов?! Невнятица, чушь, нелепость!
  
  Но как ни изощрялся Му-нат, какие ни искал обочины, Бегила все самые потаённые западни и колючки обходила с удивительной лёгкостью. Ни разу по неосторожности не оцарапавшись и не споткнувшись. Приветливо и спокойно отвечая на все вопросы, всё очертила магическим кругом: Вин-ваш - предстоящее воплощение - Великая Ночь - нарушение древних обычаев - месть Ужасной - и снова - Вин-ваш. Строгий не разрываемый круг. За - ничего; но и в него - никак.
  
  В конце концов растерянный жрец усомнился: а Бегила ли с ним говорит сейчас? Насколько он её знал - непохоже. Впрочем, он знал другую Бегилу. После небывалого - невозможного! - предложения себя в жертву её образ перевернулся, и вряд ли уже стоит удивляться кругу, оградившему женщину.
  
  Скользя вдоль замкнутой непроницаемой линии и постоянно возвращаясь к исходной точке, Му-нат осознал свою слабость. Для большинства старших жрецов сумасбродная жертвенность ослепившей себя девчонки была бы подарком, для него - нет. И юной цветущей жизни жалко, и нехорошей новизной пугало её желание скромно исчезнуть. К тому же - незавершённость. При всей убедительной простоте, при всей зализанной внешней гладкости потаённая занозистость и угловатость ощущались им в отменно круглых словах Бегилы. Ощущались на переделе внимания - не слухом, не разумом, но прозревшим сердцем. Ощущались, тревожили - не поддаваясь разгадке.
  
  Осознав свою слабость, Му-нат решил обратиться к Ле-гим-а-тану. Поможет ли он - неизвестно, но уж точно - не навредит. Приказав женщине, дерзкие мысли накрепко затворив в себе, дожидаться его возвращения, жрец вышел из комнаты.
  
  
  Оставшись одна, Бегила с любопытством посмотрела по сторонам. Эта часть дворца была ей мало знакома, а в комнату колдуна она не заходила вообще. Боялась всегда, но - не сегодня. Ужасная, приведя её, робость на время отобрала: уничтожился не просто сам страх, но и его возможность. Случись сейчас хоть трясение стен - да что стены, падение солнца! - Бегила не испугается. Не испугается...
  
  ...и она уверенно оглядела жутковатую комнату. Вроде бы, ничего особенного: узкое дощатое ложе, стол у окна да пара неуклюжих скамеечек - простота воинов, козопасов, жрецов. Обилие подвешенных к потолку охапок сушёных трав? Такое видеть ей случалось и раньше. У иных колдунов и погуще всего навешано: вперемежку с травами - страшные маски, оскаленные звериные черепа, сушёные человечьи головы; погуще и пострашней. Различные по размеру и форме кувшины, горшки, флакончики? Подобное изобилие странной посуды встретилось ей впервые, определённую особенность комнате оно, разумеется, придавало, но главное - не оно. Если бы женщине действительно был нужен яд - другое дело: тогда маленькие, плотно закрытые флаконы могли её заворожить и от полок со странной посудой долго бы не отрывался взгляд, но... зачем ей отрава? Ведь Бегила вовсе не собиралась умирать всерьёз!
  
  Ужасная научила женщину затейливой лжи, и во время разговора с Му-натом подсказывала ей не только слова, но и их произношение: медленно-спокойное, быстро-взволнованное, нарочито-безразличное - всего не упомнишь. И её жестами, и её взглядом управляла Она - и, тем не менее, сверхпроницательный жрец, похоже, немножечко усомнился. Бегиле, впрочем, это не интересно - пусть сомневается. Перед тонким коварством Ужасной вся человеческая мудрость - ничто.
  
  Находясь в Её власти, и о Старших богах, и о Тайных Могучих Силах женщина напрочь забыла. Для смелости и спокойствия условие, конечно, необходимое, для безопасности - слегка шатковатое. О чём, на своё счастье, Бегила не ведала. Ни днём, ни вечером, ни наступившей ночью. Только назавтра, уже избавляясь от остатков тёмной коварной силы, она узнала по краю какой бездны водила её Ужасная. Но это - назавтра; пока же, в счастливом неведении, женщину занимало другое.
  
  Внимательно осмотрев комнату и отметив многие отдельные особенности, но главного - того, что и травы, и непривычная посуда употребляются постоянно - не уловив, она обратилась к узкому, ведущему в тёмный чулан проёму. В сумраке угадывалась неровная стена, а в стене - плотно закрытая дверь. Дверь в комнату Лилиэды. Бегила не удержалась. Ступая на цыпочках, вошла в чулан и ухом приникла к недоброй двери. Тишина сверхъестественная: ни шороха, ни дыхания - и не толстые доски тому виной. Перед многократно обострённым вниманием женщины дерево расступилось бы, пропустив всё - включая и самое лёгкое посапывание спящей девочки. Бегила всегда отличалась тончайшим слухом, а уж в подобном-то случае... Но и покинуть комнату Лилиэда, отмеченная священной нечистотой, не менее двух, а то и трёх ещё дней не могла: для всякой женщины Легида назначила строго определённый срок, и если считать со дня странной гибели Великого Воина Некуара... если даже прибавить день... нехорошее совпадение смутило Ам-литову дочь.
  
  С утра, сказавшись нечистой, затворилась избранница Че-ду, вечером в комнате жреца, вот в этой самой комнате, произошло смертельное испытание - мало кто сомневался, что и Му-нат в нём участвовал. Лилиэда же была рядом, за дверью, и, значит, она могла многое слышать... а то и видеть... а то?.. уходящую в неизвестность ниточку Ужасная разом оборвала! Подозрениям и смутным догадкам сейчас не время - и ближе, и нужнее сейчас другое...
  
  Постояв ещё и всё-таки нечего не услышав, женщина вышла из чуланчика, села у столика, лицом к окну, но ни ручья, ни дворика ни соединённых крытыми переходами беспорядочно-прихотливых строений - того то есть, что за неимением подходящего слова приходится называть дворцом - не разглядела. Всюду ей виделась только дощатая дверь. Дверь в комнату Лилиэды.
  
  Вернулись прежние, неприятные мысли: Великая Ночь, воплощение, память Вин-ваша, жуткоглазая дочь Повелителя Молний - и всё за границами ближайших дней, всё за границами данной ей на сегодня власти... Строения за оконным проёмом, небо, ручей, комната колдуна - загородились они прочной дощатой дверью. Единственной в целом мире. Да и весь мир, похоже, загородился ею.
  
  Вздрогнув от негромкого, но неожиданного голоса Му-ната, женщина очнулась: жрец уже не отговаривал от безумной затеи - уже вмешалась Ужасная.
  
  Выбрав крохотный флакончик, Му-нат из другого (побольше) накапал немножечко мутноватой жидкости - плотно закрыл и воском обмазал пробку. Предупредил, что этот яд убивает мгновенно - выпив, пошевелиться она не сможет - и, стало быть, принимать его должно уже схоронясь. Спрятав флакончик, Бегила поблагодарила, шагнула к выходу, но... Му-нат взял её за руку и неизвестным коротким переходом вывел на площадь. Из-за каменного выступа показал ей, где будет стоять шатёр, где жрецы, а где остальной народ - и, не выпуская руки, повёл обратно, приказав как можно тщательнее запоминать дорогу. Затем снова вывел Бегилу к площади и, завязав глаза, велел возвращаться на ощупь. Раза два наткнувшись на взявшиеся невесть откуда углы, женщина с этим справилась.
  
  Неожиданность действий жреца полностью отделила от Бегилы способность к удивлению - а удивляться было чему! И очень!
  
  Вернувшись в комнату, Му-нат провёл Ам-литову дочь в знакомый уже чуланчик и надавил на уставленную посудой полку - открыв глубокую нишу, повернулась стена. Жестом приказав Бегиле войти в это углубление, жрец взял женщину за запястье и её ладонью нажал на стену изнутри - их облепила вязкая тьма. Ненадолго. Ле-инов служитель подвинул Бегилину руку влево и надавил опять - стена повернулась снова, образовав выход, и уже в комнате сбитая с толку женщина внимала удивительным словам жреца. Удивительным - не сначала. Сначала Му-нат ей напомнил о предстоящем воплощении, о том, как надо пить яд, но после... человеческой слабостью и волей Великих богов оправдав всякие случайности, он наказал Бегиле: если паче чаяния произойдёт какая-нибудь благоприятность и - наперекор яду - она уцелеет, то обязательно должна пробраться в эту комнату и, укрывшись в тайнике, дождаться его.
  
  О нечестной игре Ам-литовой дочери Му-нат не обмолвился ни словечком, но женщина догадалась - знает. Знает, и согласен в ней участвовать. Даже Ужасная не смогла провести проницательного жреца, но зато Ей удалось лучшее: опутав сетями, овладеть его волей - ибо, по мнению Бегилы, сам по себе на риск позорного разоблачения Му-нат ни за что бы не согласился. Уж ему-то поставить шатёр во дворце было наверняка желаннее прочих - неземной грозы он вряд ли боялся, а вот излишне зоркого глаза... ведь, в случае чего, на него с Ле-гим-а-таном грязи прольётся поболее, чем на всех других.
  
  И хоть волей жреца наверняка распорядилась Ужасная - уходя от Му-ната, Бегила впервые подумала о нём с некоторой симпатией.
  
  
  * * *
  
  
  Чего уж, грязи прольётся столько... а сколько - этого женщина и представить себе не могла... а кому достанется чуть меньше или чуть больше - право смешно! Всех с головой зальёт! Кто вот отмыться скорее сможет - другое дело. И, как это ни странно на первый взгляд, из старших жрецов позорное разоблачение Ле-гим-а-тану повредило бы менее прочих. Да, ему вчера поручили приготовить Бегилу, но... знали об этом очень немногие! А если женщину разоблачат, и, убоявшись разгневанной толпы, народу откроют правду - кто он вообще для Людей Огня?! Жрец чужого Лукавого бога. Старшего - если уж до конца - только из страха перед душами истреблённых Жителей Побережья.
  
  Словом, каким бы позором разоблачение Бегилы ни обернулось, сколько бы ни пролилось раскалённой грязи - ни храму Ле-ина, ни его жрецам заметного ущерба от этого не предвиделось. Уляжется буря, и, как обыкновенно бывает, особенно пострадают сильнейшие. Малые-то пригнутся, а чтобы выстоять высоким, напрячься им так придётся - многое оборвётся внутри... Потому-то в основном Син-гил ратовал за устройство шатра под кровлей - ведь в конечном счёте за всё отвечают жрецы Че-ду, а Грозный бог нерадивым служителям прощать не склонен. Ни он - ни народ.
  
  А вот согласие Повелителя Молний - оно непонятно. Конфуз с Бегилой вождя бы затронул мало - в отличие от открытого недовольства и тайного гнева едва ли не всех, не попавших во дворец. Правда, он был крайне встревожен и занят иными мыслями... для него, несомненно, куда более важными...
  
  ...и воля вождя рассеялась, и отыскалось удобное для старших жрецов решение. Удобное, впрочем - относительно... Однако нарушение древних полузабытых обычаев, возможная месть Ужасной - всё это отступило перед страхом позорного разоблачения...
  
  ...вот если бы на вчерашнем собрании хоть одного из жрецов нашла мысль об обманном отравлении Бегилы... одного-то, впрочем, она нашла! Однако убийство юной женщины казалось ему настолько гнусным, что до конца, до половинчатого решения, Ле-гим-а-тан горячо молился Ле-ину. Ле-ин уберёг. Никому, кроме его жреца, не явилась эта ужасная мысль.
  
  Но и утром опасения не оставляли Ле-гим-а-тана - есть ещё время. И если кто-то додумался за ночь... успокоил его Му-нат. Совершенно невероятным известием.
  
  "Ай, да девчонка! - с восхищением подумал Ле-гим-а-тан. - Впрочем, ведь не сама... Ужасная подсказала... и, тем не менее... умница, прелесть... и риска не побоялась... небольшого, конечно... да и, ведомая Ужасной, вряд ли чего испугается... но всё равно - умница... а как обманула ловко!.. да ещё - самого Му-ната!.. он, конечно, ещё не в себе... болен... любопытно бы знать, какую необычайную мерзость пили они с Некуаром?.. и при чём - Лилиэда?.. (что дочь Повелителя Молний к испытанию как-то причастна - Ле-гим-а-тан почти что не сомневался)... но это - потом... пока же - Бегила... ай, да девчонка! Провести и обмануть Му-ната!.. пусть не здорового... из мудрых мудрейшего! Ай, да Бегила... впрочем, всему время и место... во-первых, успокоить помощника... растерянного мудреца... нет, зелье пили они кошмарное...иначе бы сообразил... пусть ему соврала и не женщина - мог бы распознать фокусы Ужасной... нет же - смущён, растерян... а ведь, казалось бы, яснее ясного: Бегила вовсе не собирается умирать!"
  
  
  Такое простое решение Му-ната весьма смутило - мог бы и сам догадаться! Яд, очевидно, вышел не весь! К тому же: болезнь Лилиэды, бессонные ночи - оправдав свою недогадливость, жрец, однако, крайне огорчился. Всегда нежелательно быть наивным, а в ближайшее время - просто смертельно! И если от чрезмерного напряжения ум слегка притупился - необходимо удвоить осторожность. Слава Ле-ину, о временном помрачении его ума догадался один лишь Ле-гим-а-тан - а он-то вредить не станет, скорее поможет.
  
  
  И помог ему старший жрец Лукавого бога. Советом и делом. Вчера ещё, во время разговора с Бегилой, он обратил внимание на то, что юная женщина слегка не в себе, а перед самым уходом будто бы заметил в её глазах - внезапно, лёгким намёком - промелькнувший свет. Вчера он этому не придал значения, но сегодня, после сообщения Му-ната, всё стало по своим местам: девочкой овладела Ужасная. И обманула Му-ната отнюдь не Бегила - Она. И незачем мешать воле Души Изначальной Тьмы: все старшие жрецы - особенно, Син-гил - от беспримерной жертвенности женщины придут в восторг, а узнав о спасении дочери Ам-лита, сквозь пальцы посмотрят на её хитрость.
  
  "...тем более, что Вин-ваш... ведь пятидневное затворничество Бегилы придумали свалить на Легиду, желая усыпить его подозрительность... а исчезновение Первой наложницы открыло бы ему тайну "явления" Ужасной... и все старшие жрецы обязательно вспомнят об этом - если не сейчас, то немного позже... и в свете этих соображений ловкий обман Бегилы гнева ни у кого из них не вызовет... напротив... риск, конечно, остаётся... если женщину углядит хотя бы один... правда, ведомую Ужасной, углядеть трудновато... риск незначительный... однако же - есть... может и из шатра не выбраться... на этот случай Му-нат должен её снабдить настоящим ядом... потом отобрать... и не надо сердиться на неё за обман... да, наказания девочка заслужила... но - не за ложь... за легкомысленную игру со смертью... и когда жрец будет её "очищать", пусть вспомнит об этом... и представит своей дочерью... любимой, но ветреной и беспечной... и рука тогда сама найдёт нужную меру... это, конечно, мелочи... сумела бы выскользнуть из шатра и невидимкой пройти по площади...разумеется, Ужасная будет её беречь - и всё же... да, самое главное: пусть Му-нат приготовит надёжное укрытие, выберет к нему незаметный путь, и покажет его Бегиле..."
  
  После долгого размышления вслух, Ле-гим-а-тан предложил Му-нату вернуться к себе и, снабдив Бегилу надёжным ядом, указать женщине путь в убежище. Сам же он взялся оповестить старших жрецов о счастливом "озарении".
  
  
  * * *
  
  
  Покидая комнату колдуна, Бегила впервые подумала о нём с некоторой симпатией. И без страха. Вблизи он оказался и проще, и много приятнее, чем виделся с большого расстояния. Правда, зорким и проницательным сверх всякой меры - это надо же! Сама Ужасная не сумела обмануть его! Но слава Ей, слава! Не сумела обмануть - смогла подчинить Своей воле! На площади будет стоять шатёр! И до вечера, до того, как начнут собирать и носить цветы, свободная, с сознанием успешно завершённого трудного дела, она может уединиться и сосредоточиться на предстоящем воплощении. Достигнуто главное: шатёр будет стоять на площади!
  
  
  6
  
  
  С головой и шкурой Градарга вернулись люди, и юнец из рода Снежного Барса сразу же стал Великим Героем народа бад-вар. Рассказы о Звере Ужасной, от поколения к поколению обрастая небылицами, настоящего зверя преобразовали уже в разноцветную тень. Если бы не сохранившиеся у немногих его клыки, то ненадёжная людская память могла бы смешать Градарга с диковинно-нелепым зверьём легендарных холодных степей - там, за горами. Вроде устрашающе огромных медведей, жутких мохнатых слонов и могучих оленей с рогами, разросшимися подобно большим деревьям - с прочим зверьём Ужасной.
  
  И вот вам: его голова и шкура - всякий может потрогать! И оценить Победу Вин-ваша!
  
  Её оценили. И по достоинству. Брань и угрозы из-за оскорбительно поспешного сожжения тела Великого Воина разом смолкли. Да, жителям Священной Долины - и особенно роду Змеи - обида нанесена, но удачно вспомнилось, что родные Горы Некуар оставил почти мальчишкой, усердно служил Повелителю Молний и, если по честному, на гнилом Побережье его дух давно разложился. Ну кто бы из жителей Священной Долины - услышав призыв богини! - замешкался хоть на миг? Поддавшись людским уговорам? Какого-то колдуна - или вождя-самозванца? Совершенно немыслимо! Ни одно из земных дел и ни одна из земных забот от немедленного свидания с богиней жителя Священной Долины не удержали бы ни на миг!
  
  Обида осталась - да; но смазалась, поглотилась памятью - запахи крови и мятежа развеялись освежающим ветром Великой Победы.
  
  
  Охмелевший от славы юноша блаженствовал в шатре Ин-ди-мина. Опытный знахарь, осмотрев ушибленную ногу, перелома не обнаружил. Опухоли - и той почти не осталось. Шрам на лице затянулся, плечо не болело.
  
  В радостной суматохе - то ли намеренно, то ли действительно забыв - в Город гонцов отправили лишь поле полудня.
  
  Торжественные проводы Вин-ваша намечались завтрашним утром, а на сегодняшний вечер затевался обстоятельный пир. На ночь расчувствовавшийся Ин-ди-мин предложи Герою свою младшую, ни с кем ещё не делившую ложа дочь. Вин-ваш пожалел девчонку: по суровы обычаям жителей Священной Долины за ночь с чужаком её в ближайшее полнолуние ожидала смерть на алтаре Аникабы. Чего Вин-ваш не хотел и, сказавшись осквернённым из-за убийства Зверя, вежливо отказался от великодушного предложения главы рода Змеи. Да и вообще: после ночи с Ужасной из человеческих дочерей одна, может быть, Бегила могла разбудить задремавшую плоть. И то - не сейчас. После неземных объятий и ласк женские поцелуи покажутся пресноватыми. Познавшего небесный огонь, костром обожжёшь не скоро.
  
  Вин-ваш отдыхал - как в тёплом прибое нежась в славе, кипевшей вокруг. Купаясь в лёгкой солоноватой пене хвалебно-восторженных песнопений. Но, ради справедливости, стоит заметить: не одна только слава пьянила юношу. Пусть неосознанно, но от этого не слабее - свобода. Свобода от страха. От обречённости - угнездившейся в нём с младенчества. Не был Вин-ваш ни трусом, ни мудрецом. Ни краткость, ни ненадёжность людской жизни его особенно не смущали. Что из того, что человек смертен - и смертен, порой, внезапно? В назначенный срок тихо ли закрыть глаза, погибнуть в бою или шею себе свернуть на охоте - это, пожалуйста! Жизнь человека в руках богов - сами пусть и берут её! Без помощи соплеменников! Как им угодно: насылая изнутри тайный, пожирающий огонь, направляя в сердце копьё врага, убирая над пропастью камень из-под ноги - это их дело! А впутывать беспощадных соплеменников - не достойно богов!
  
  Не был Вин-ваш ни трусом, ни мудрецом. Эту несовершенную, с всегдашней угрозой непредвиденно скорой смерти, эту, вперемежку с нежностью и жестокостью, бестолковую земную жизнь он принимал и любил её. Всю - кроме изначальной обречённости.
  
  Из-за того, что его угораздило родиться сыном Повелителя Молний, быть постоянно готовым отправиться к одному из Старших богов - с этим Вин-ваш смириться не мог. Ведь в его случае, в отличие от Лилиэды, избранность снизошла не на глупого младенца, но на мальчика с постаревшим сердцем - и он, естественно, не мог забыть постоянного отвратительного соседства со смертью. Конечно, не все из многочисленных отпрысков Повелителя Молний обязательно отправлялись к Старшим богам, некоторые могли надеяться на обыкновенную участь всякого из Людей Огня, но - не мужчины! Стоило вождю заметить, что отрок мужает - ему сразу же находилось важное дело в мире богов и предков. Девочки в своём большинстве вырастали и, вопреки старым обычаям, отдавались замуж на сторону. Мальчики - никогда. И до того, как на него излилась восхитительная милость Грозного бога, Вин-ваш уже осознал это... Осознал - и сердце тронула седина... Но в юности, обычно, огромный избыток жизни - и обновлённое сердце со временем застучало в груди. Нежное, чуткое и... полное страха! Обречённость переродилась в страх. Тщательно Вин-вашем скрываемый - и от других, конечно, но в первую очередь от самого себя. Однако как ни скрывай, какие стены ни строй - сквозь незаметные трещины чёрная гниль всё равно сочится, сочится и отравляет. И было бы так всегда - до последнего дыхания в земном мире - если бы не Градарг.
  
  Великого Победителя в жертву не принесёшь - смутная догадка об этом появилась у Вин-ваша с первым глотком горячей, дымящейся крови. Когда же в Священную Долину принесли голову и шкуру Зверя - догадку сменила уверенность. Мало этого: по поднявшейся суматохе, по торжественным славицам проницательный юноша сообразил, случись какая-нибудь небывалая беда, в дальнее странствие отправят не его, нет - Повелителя Молний. И его отец непременно это поймёт - и скоро. Поймёт, и всеми силами постарается извести. Однако же - в тайне! Прячась не за спины Людей Огня - нет, от народа прячась! А это - борьба. Хитёр и коварен вождь, и, несмотря на явные преимущества, в борьбе с ним легко погибнуть, но побеждать или гибнуть в бою - это же обыкновенная судьба всякого мужчины из народа бад-вар. Та самая, обыкновенная - которая сыновьям Повелителя Молний являлась только в радужных снах. И этой - обыкновенной! - судьбы сподобился он отныне. И больше нет обречённости! Нет постоянного страха! Особенного страха - рождённого на пересечении избранности и обречённости. Нет его больше! Нет!
  
  Вин-ваш блаженствовал под гостеприимной кровлей шатра Ин-ди-мина. Свобода и слава кружили голову. Усталое, но после свидания с Ужасной удивительно здоровое тело нежил густой великолепный мех снежного барса. Несколько шкур легли друг на друга, дабы покоить Героя. Слегка дымились две перед ним стоящие чаши. Одна с подогретым, в полумраке шатра красным до черноты вином, другая - с почти прозрачным целебным отваром удивительных горных трав; Вин-ваш не слишком нуждался в его волшебной силе, но лёгкая горьковатость прекрасно дополняла немного назойливую сладость выдержанного на солнце вина. Ну и, конечно, непременный молочный козлёнок: нежный, пахучий, на диво приправленный - лёгкая закуска перед предстоящим пиром. Шум, суета, бесконечные поздравления, и всё же считалось - Великий Герой отдыхает! Какого-то придётся вечером?!
  
  Среди мелкого и незначительного Вин-ваш чуть было не прозевал очень важное: желание многих побрататься с ним. А это, во-первых, значило: для жителей Священной Долины отныне он не чужак, а во-вторых - он теперь может всецело положиться на безусловную преданность многих отважных и сильных воинов. Но в отвлекающей суете юноша только после третьего или четвёртого предложения по должному оценил важность события - когда из лёгкого надреза на левой руке перестала сочиться кровь. Слава Великим богам! С небольшим опозданием, но всё-таки оценил! Ведь побратимство для жителей Священной Долины значило много большее, чем для легкомысленных горожан. Оно для них нерушимее братства по матери или отцу. И прозевать это их желание было бы непростительным безрассудством!
  
  Слава Великим богам! Юноша не прозевал. Когда из ранки перестала сочиться кровь, он, спохватившись, сделал ножичком несколько новых надрезов, повелительным жестом остановил беспорядочную толчею, и церемония продолжилась в великолепной праздничной тишине. С руки всякого приближающегося кровь слизывалась им уже как святыня и своя кровь предлагалась с не меньшим благоговением. И из общей чаши отпивая по глотку вина, прозревший вовремя Вин-ваш понимал по встречному взгляду: каждый из обретённых братьев с ним, не задумываясь, пойдёт и на подвиг, и на смерть. Слава Великим богам! Юноша не прозевал драгоценного подарка судьбы.
  
  После продолжительного обряда, побратавшись с не запоминаемым множеством молодых воинов, сын Повелителя Молний впервые всерьёз задумался о непривычных обычаях жителей Священной Долины. Взять хотя бы его хозяина - старейшину рода Змеи. Когда Ин-ди-мин предложил ему на ночь свою младшую дочь, обрекая тем самым смерти, не только по нежеланию или из жалости отказался Победитель Зверя Ужасной: юноше сразу вспомнились отроческая обречённость, Повелитель Молний - ужас и отвращение зашевелились в сердце. Неужели в Священной Долине всякий старейшина рода похож на его отца?! И жизнь своего ребёнка ничего для него не значит? По благодарности во взгляде вождя, после очень учтивого, но недвусмысленно твёрдого отказа Вин-ваша, сын Повелителя Молний понял - значит! И как ещё значит! А младшенькой, Темирины - особенно. И всё же, обрекая на смерть, Ин-ди-мин её предложил Великому Герою...
  
  Затруднять себя непонятной загадкой Вин-ваш не захотел: надеясь найти скорый ответ, он заглянул в глаза Темирины и... совершенно запутался! Да, в её глазах была лёгкая благодарность, но дерзости и презрения - больше. Или она не боялась смерти? Боялась - чего уж! - однако за ночь с Великим Героем, за разделённую с ним частичку славы смерть приняла бы без колебания.
  
  Окончательно сбитый с толку, оскорблённый презрением - соплячки, в сущности! - Вин-ваш разозлился. Придравшись к какому-то пустяку, он взял подвернувшуюся под руку связку тонких сырых ремней и больно стегнул девчонку. Темирина вздрогнула, однако не отскочила. Только руками лицо прикрыла. Это, конечно - зря. Правда, Вин-ваша она не знала, не знала, что сгоряча, рассердившись, оплеух и затрещин надавать бы он мог - но не плетью же по лицу... А вот голым плечам и спине досталось изрядно. Девочка извивалась, негромко вскрикивала, однако терпела, не думая убегать. Исчезла она немного погодя - когда юноша связку ремней положил на место. Ин-ди-мин тогда снисходительно, но с особенной теплотой заметил, что его младшая дочь, по сути, совсем девчонка, хотя и достигла брачного возраста - наверняка побежала хвастаться подругам.
  
  Единственное, что на тот момент открылось Вин-вашу: отношение к своим детям у старейшины рода Змеи далеко не такое, как у Повелителя Молний. Ясно же, что Темирину Ин-ди-мин любит по-настоящему - без оговорок. Любит... но, обрекая смерти, сам предложил её Великому Герою! А Темирина? Ведь явно не жаждет угодить на алтарь Аникабы - но сколько дерзости и презрения было в её глазах! Нет, где уж ему, горожанину, понять суровые обычаи гордых горцев... Этой нехитрой мыслью Вин-ваш себя тогда успокоил: не дано - ничего не поделаешь. И до побратимства такой, ни к чему не обзывающий ответ устраивал. Однако теперь...
  
  ...побратавшись со многими, он теперь не чужой. И сразу - двусмысленность: отстегай он девчонку теперь, и прими она наказание так же как приняла тогда - на бессловесном языке это равнялось сделанному и принятому предложению супружеского союза. Но ведь тогда-то ничего подобного ввиду не имелось?.. Великий Герой слегка наказал своевольную, дерзкую девочку, она, возгордившись столь лестным вниманием, поспешила похвастаться подругам, но ведь - и всё?.. Однако теперь-то он не чужой... И в сознании Ин-ди-мина и, особенно, Темирины различие между теперь и прежде наверняка скоро сотрётся, и ничего не значащее детское наказание со временем начнёт восприниматься предложением супружеского союза.
  
  "А почему бы и нет?", - неожиданно для себя подумал Вин-ваш. Несмотря на свою дерзость или - напротив! - благодаря этой дерзости, Темирина ему понравилась: о, эти, мелькнувшие в глазах, обжигающие огоньки! А красивое, без оговорок, её лицо? А пока полудетское, но стройное, готовое вот-вот расцвести - дразнящее смуглой, слегка опушённой кожей - тело? Всё ему в Темирине нравилось, и юноша увлёкся внезапной мыслью.
  
  Первой его женой по велению Грозного бога должна стать Лилиэда - здесь никаких сомнений, здесь полная ясность. Второй - по справедливости, конечно, Бегила, но это уже далеко не бесспорно. По чувству, по влечению, скольких бы жён ни послали боги, Первой всегда будет Бегила - для него это несомненно. Однако для соплеменников очень важен порядок, и которая из жён наречётся "Второй" - имеет решающее значение. По справедливости - конечно, Бегила. Где и когда, однако, Великие Герои поступали "по справедливости"?
  
  Другое дело, как на нарушение обещаний и клятв посмотрит сама Бегила - несомненно обидится, но... вряд ли от незначительной подлости порвётся связавшее их нерушимо чувство! Да, и посердится Бегила (что же - имеет право!), и поплачет (много ли стоят женские слёзы?), но... смирится ведь и поймёт: союз с Темириной Вин-вашу необходимее насущного хлеба! А предложить Ин-ди-мину, чтобы его дочь стала Второй женой - Лилиэда не в счёт - это вот действительно невозможно. А отдать её на сторону? В другой род? Увы, невозможно и это...
  
  Вин-ваш как-то совсем позабыл: если в Городе, выходя замуж, женщина дом отца покидает теперь нередко, то для жителей Священной Долины такое нарушение древних обычаев - натуральное святотатство. Да, он Великий Герой, да, побратавшись со многими, он не чужой отныне, и... при соблюдении должных обрядов провести с ним ночь Темирина могла бы, не рискуя в ближайшее полнолуние отправиться к Аникабе. Могла бы... но - замуж... только в том случае, если Вин-ваш присоединится к роду Змеи!
  
  Увлечённый строптивой девчонкой, сын Повелителя Молний об этом как-то забыл. Препятствие вряд ли одолимое... а одолеть его, ох, до чего бы надо... Ведь брак с Темириной, не говоря о вспыхнувшем влечении, это не только надёжное укрытие - нет, женитьба на дочери Ин-ди-мина позволит ему после смерти старейшины стать предводителем рода Змеи! Да даже и при Ин-ди-миновой жизни, если возникнет необходимость - возглавить военный поход на Город.
  
  Трещина, давно расколовшая народ бад-вар, расширяясь от поколения к поколению, грозила поглотить не только бессчётные жизни, но, может быть, и самоё имя этого народа. Опустошительные набеги диких лесных племён, кровавая ярость охотников за головами - ничто, в сравнении с братоубийственной бойней. Напротив, нападения чужих объединяют и формируют народ, придают ему цельность и вливают силу - живые с живыми срастаются и, оплакав мёртвых, укореняются глубже, чтобы, испив потаённых соков, юной зеленью сквозь пепелища прорваться на свет. Пусть даже явится неодолимый враг, пусть после губительного побоища очень немногие спасутся бегством - после долгих скитаний отыщется где-то клочочек ничейной земли, и, зацепившись за него, бесприютные беглецы поставят алтари Старшим богам, разобьют шатры, разведут стада и, собравшись с силой, и у беспечных соседей сумеют отнять плодородные земли. Ведь, по древнейшим преданиям, так уже было: спаслись единицы, но они сохранили славное имя, поставили алтари, и неприветливая высокогорная долина оказалась не могилой для горстки ограбленных беглецов, но стала колыбелью могучего народа бад-вар. Так уже было...
  
  Но чтобы трещина почти пополам расколола один народ?.. Это ведь не постоянные мелкие межродовые стычки... Не взыскание крови за кровь...
  
  Нет, не Вин-ваша первого посетила эта мучительная мысль. И в Городе, и в Священной Долине многие из не совсем ослеплённых гневом вождей и жрецов давно уже поняли: победителей в этой войне не будет. Что из того, что кто-то спасётся? Истребится главное - память! Не храмы и алтари разрушатся - погибнут боги! Ибо они бессмертны не в своих храмах - но в сердцах людей.
  
  Да, многие вожди и жрецы понимали, что победителей во всенародной бойне не будет, и тем не менее трещина, расколовшая народ бад-вар, от поколения к поколению, всё расширялась... Сгустившееся зло давило всё тяжелее...
  
  Потому-то наивные, не без хвастливого самолюбования, расчёты героя-юноши достойны не снисходительной улыбки, но уважения. Вин-вашу вообразилось, что, взяв Темирину в жёны и со временем возглавив род Змеи, он сможет перебросить мост через трещину. Столкновение неизбежно, Победитель Градарга это понимал, но, может быть, ещё не поздно всеобщую войну упредить пусть и кровавой, однако же ограниченной стычкой между родами Змеи и Снежного Барса?
  
  Надежда не вовсе наивная. Всякий, живущий в горах, знает: чем раньше сорвётся назревший обвал - тем явит меньшую ярость.
  
  Надежда не вовсе наивная. Стоило Вин-вашу намекнуть на своё желание присоединиться к роду Змеи - седобородый старец чрезвычайно обрадовался. И не только брачному союзу своей младшей любимой дочери с Великим Героем, но и достаточно призрачной возможности предотвратить непоправимую беду. За наивно-дерзкой юношеской мечтой многоопытный Ин-ди-мин разглядел начало уходящей в туман - да к тому же, по самому краю пропасти - но всё же единственной хоть что-то сулящей дороги. Пусть - по-над пропастью! От верной обречённости можно бежать и по лезвию ножа!
  
  О мальчишески дерзкой, но божественно-мудрой мысли Ин-ди-мин посоветовал Вин-вашу молчать. И в Священной Долине, и в Городе. Слава Великим богам, удивительное оборение Зверя Ужасной остудило многие, излишне горячие головы. Конечно, на несколько лун, в самом благоприятном случае - на несколько равноденствий: но и это совсем не мало.
  
  После Великой Ночи Вин-ваш, прихватив Лилиэду, должен укрыться в Священной Долине. Рождения Младенца Ту-маг-а-дана, по мнению старейшины рода Змеи, в Городе дожидаться было опасно. Едва Повелитель Молний убедится в Лилиэдиной беременности - сразу же постарается переправить юношу к одному из Старших богов. Разумеется, в тайне - ни верной охране, ни Первому другу он не посмеет открыться. И самого страшного - всепроникающего, губительного колдовства - бояться, к счастью, не надо. Да, Му-нат повсеместно ославлен едва ли не ядовитой гадиной - но это же так... по неведенью... а вот Повелитель Молний... бежать от него и бежать! Сразу же - после Великой Ночи! Пусть стыдно Герою, пусть Победитель Градарга уверен в своей силе, но спастись он может только в Священной Долине! Ибо его отец не то что Зверя Ужасной, но и Её Самой пострашнее будет! Впрочем, главное даже не это. Допустим, падёт Повелитель Молний, и Вин-ваш возглавит род Снежного Барса? Конечно, при жизни Великого Героя война между Городом и Священной Долиной вряд ли случится... но трещина?.. разве она закроется?.. а путь человека по этой земле, ох, до чего не долог! И не дано знать, когда Старшие боги пожелают призвать Вин-ваша к себе...
  
  ...тишайшие, не для посторонних ушей, уговоры седобородого старца нежили юношу приятнее самых громких восхвалений. Ещё бы! Быть Великим Героем - очень почётно, но сделаться Спасителем народа бад-вар?!
  
  
  Незаметно завечерело. Из отдалённых уголков Священной Долины стекались последние, припоздавшие путники. От угасающих костров тянуло вкусным дымком. С шипением вспыхивали обильные звёздочки - срываясь и падая с подрумяненных козьих туш. Под мерцающим золотистым слоем ещё не прогоревших углей, в прикрытых камнями ямах, доходили особенно нежные куски переложенной травами дичи. (Горные молодые барашки, тонконогие оленята, юные кабанчики, сосунки медвежата - всё лучшее из даров Легиды за несколько последних дней.) Подогревались кувшины с вином - в особенных чашах вызревал очистительный отвар. Этот отвар потребуется всем - пир грянул неожиданно, и все, по неведенью, даже ещё и сегодня пили молоко и ели сыр. (Стояло ущербное "молочное" полулуние, а жители Священной Долины фазы луны на "молочные" и "мясные" разделяли строго.) Только небывалая Победа Вин-ваша позволила им затеять подобную (не ко времени) трапезу - ну и, само собой, было необходимо очистить свои утробы от молочной пищи.
  
  Для юноши-горожанина возможность такого очищения оказалась весьма приятным открытием: он-то доверчиво считал, что для жителей Священной Долины очищение невозможно - никакое и никогда. Оказалось, в иных - исключительных? - случаях горцы к нему прибегают. Прибегают... и, значит... предлагая ему Темирину, Ин-ди-мин не обязательно обрекал её смерти? Правда, по благодарности во взгляде вождя, он понял: опасность для девочки была очень серьёзная, но опасность, даже смертельная, и полная обречённость - всё-таки не одно и то же. Ведомы, ведомы жителям Священной Долины коварные очистительные обряды! Не признаются они - но прибегают! Ведомы им - и, значит?..
  
  ...Вин-ваш шёпотом спросил у старейшины о возможности очиститься от осквернённости из-за убийства Градарга. Ин-ди-мин, улыбнувшись ласково и чуть-чуть лукаво, ответил юноше, что такой возможности нет и не может быть - но если Вин-ваш не боится Ужасную, то зачем ему очищение? Темирину осквернённость сына Повелителя Молний никак не затронет, а, побратавшись со многими, для жителей Священной Долины отныне он не чужой, и соединиться с Великим Героем его младшая дочь может ничем теперь не рискуя. Обязательно только - на алтаре одного из Старших богов. И если Вин-ваш не боится Ужасную - Темирина глубокой ночью отведёт его к алтарю Аникабы. Тайну, конечно, не сохранишь, но это не важно: соединиться с Великим Героем - для девушки не позор, а честь. Правда, существует одно осложнение: узнав, что Вин-ваш дерзостно пренебрёг гневом Ужасной, его возжаждут многие девы... Да, Ин-ди-мин понимает: Победитель Градарга - не бог; но ему бы очень не повредило, кроме Темирины, вступить в связь ещё с тремя или четырьмя женщинами. Во-первых, с близняшками из рода Чёрного Орла, ну и ещё с двумя девчонками - его младшая дочь их укажет. С остальными же - как получится. Если же юноша хоть чуть-чуть опасается Ужасную - пусть не стыдится: Её бояться не зазорно и Младшему богу. А Темирина его женой станет в любом случае.
  
  Откуда старейшине рода Змеи было знать о незабываемой ночи? О неземном пламени? Вин-ваш не боялся Ужасную. Без хвастовства. Правда, кроме Темирины, никакая из юных горянок не затронула его сердце. В другое время юношу это бы не смутило - теперь же он сомневался... Седобородый старец, уловив колебания Вин-ваша, объяснил их по-своему, по-житейски, и снабдил сына Повелителя Молний небольшим флакончиком, заметив, что его содержимое хоть и не мёд на вкус, но мужскую силу поддерживает на высоте. Вин-ваш приободрился. Знал он такие настои. Обычно к ним прибегают старцы, но после ночи с Ужасной и ему не зазорно будет.
  
  
  Солнце коснулось гор, на долину пала густая сизая тень, в прохладную тишину вонзился ликующий, жаркий клич - пиршество началось.
  
  Четверо могучих воинов, незадолго до того вошедших в шатёр, подхватили шкуры, на которых отдыхал Великий Герой, и легко, словно бы презирая тяжесть, отнесли Вин-ваша шагов на четыреста. На пёстрой, оберегаемой для торжественных случаев, алеющей цветами поляне, в центре узкого (из особо почитаемых старейшин) круга раскинулась, прикрыв изрядно земли, шкура Градарга, на которую усадили юношу. И сразу же многотысячная толпа запела хвалебную песнь Че-ду. Явилась огромная медная чаша - Вин-ваш, немного отхлебнув, через мальчишку-служителя передал её старейшине сильнейшего в Священной Долине рода Чёрного Орла. Тот, в свой черёд - Ин-ди-мину; и чаша пошла по кругу. За спинами старейшин поднялась сдержанная суета. Наполнялись и опустошались чаши, отрывались первые куски только что поспевшего мяса. По толпе прокатились лёгкие волны, люди торжественно встали, и следующая хвалебная песнь зазвучала в честь Кровожадной Данны. Через некоторое время всё повторилось: и круговые чаши, и сдержанная суета, и малозаметное волнение. После Данны пели и пили во славу Мар-даба, Аникабы, Легиды, Де-рада - всех, словом, Старших богов народа бад-вар. Из уважения к Великому Герою что-то нестройное пропели и в честь Ле-ина. В Священной Долине рядом со Старшими - своими! - богами ставить его, конечно, не ставили, но богом влиятельным всё же считали: возможно, из-за его непредсказуемости. Потому-то пропели хоть и нестройно, но выпили дружно.
  
  После каждой следующей чаши торжественности понемножечку убывало - весёлости по капелькам прибавлялась. Миновала уже середина ночи, старейшины разошлись, и тонкий ущербный месяц поглядывал на одну охмелевшую молодёжь. Вин-ваш почувствовал, как его плеча коснулась тёплая Темиринина ладонь. Незаметно исчезнуть не удалось - видели многие; однако из почтения к Великому Герою все притворились слепыми.
  
  От места весёлого пиршества алтарь Аникабы находился далековато - хмель по дороге выветрился, и у самого алтаря Вин-вашем (вместо желания) овладела восторженная, но и бесплодная нежность. Ему было очень приятно гладить и целовать Темирину - но, именно, гладить и целовать - взять трепещущую от желания девочку юноше не хотелось. То ли вспомнились ни с чем не сравнимые объятья Ужасной, то ли в желании девочки чувствовалась им - единственно - наивная детская гордость и ни капельки воспламеняющей женской страсти... то ли... хорошо, Темирина догадалась захватить небольшой кувшинчик вина! Юноша выпил, голова закружилась, отступили неуместные грёзы - необходимое совершилось не без приятности.
  
  Слава Великим богам! Ему казалось не достойным использовать с Темириной данное Ин-ди-мином средство - ну, а с другими... мужской репутацией юноша рисковать не стал и без колебания выпил содержимое флакончика. Потом были близняшки, были две ещё или три - возможно, четыре - и уж никак не больше пяти. После близняшек все остальные смешались в глазах Вин-ваша - да и не мудрено: Ужасная заслонила всех. А жутковатые похождения в поднебесной долине? Нападение Зверя? Неожиданно обретённая и пока недоосознанная свобода? Великие почести и мечты о новой - неслыханной! - славе? Да, в конце концов, просто смежившая веки усталость? Навалившийся сон?
  
  Нет, после дочери Ин-ди-мина из дев Священной Долины более шести-семи познать он был не способен! И тем не мене - в положенный срок - несколько десятков девушек хвастались младенцами, рождёнными будто бы от Великого Героя.
  
  Чего бы, казалось, проще: света ущербный месяц давал немного, старшие (возможно, и с умыслом) разошлись по шатрам, алтарей в Священной Долине наставлено предостаточно - нет же! В деянии, непосильном смертному, уже наутро молва утвердила Вин-ваша! И, самое странное: девы, родившие по весне, без тени лукавства признали его отцом.
  
  Так, за день всего и за ночь, многочисленных братьев и сыновей обрёл себе юнец из рода Снежного Барса - Священна Долина раскрыла ему свои объятья.
  
  Утром, перед торжественным возвращением в Город, Ин-ди-мин, улучив мгновенье, шёпотом напомнил Вин-вашу, чтобы от Повелителя Молний бежал он сразу же после Великой Ночи. Юноша, соглашаясь, кивнул. Сборы кончались, и уже перед самым выступлением выскочила из шатра приятно смущённая Темирина, неловко чмокнула в щёку и убежала. Её примеру последовали многие из девушек и юных женщин. Казалось бы, чему удивляться: побратавшись со многими, многих сестёр приобрёл Вин-ваш? Казалось бы... сокровенная тайна данных второпях поцелуев высветилась следующей весной.
  
  
  * * *
  
  
  В полдень небольшой, но внушительный отряд спустился с крутых опалённых склонов и окунулся в приятную лесную прохладу. Сопровождать Вин-ваша выбрали самых безукоризненных воинов - не обиженных ростом, не обделённых силой.
  
  Шли вроде бы не торопясь, но скоро. В ликующий Город вступили во время длинных теней и низкого солнца - в самое подходящее для кратких приветствий и недолгого отдыха время. Как только стемнеет - верховный жрец Ле-ина должен отвести Вин-ваша в шатёр, разбитый на площади, близ дворца.
  
  Серьёзность старших жрецов забавляла юношу. Неужели они не знают: в Городе, да ещё в шатре, не могло быть и речи о настоящем свидании? Наверняка знают, но как ловко притворяются! Осуждать их, конечно, не за что - постарались они отменно. Небось и девицу чему-то поднаучили? Сами вот только не ведали ничего... Скорее всего, Ужасную попробует воплотить одна из жриц Кровожадной Данны - не засмеяться бы! Портить праздник Вин-вашу никак не хотелось, но, право же, будет очень не просто удержаться от смеха, когда искушённая в плотской земной любви попробует изобразить запредельные объятия!
  
  С такими игривыми мыслями юноша уединился в своей комнате - принесла ему ужин и наполнила чашу вином Вторая наложница. Вин-ваш её углядел недавно: она была из захудалого рода и мыслилась скорее служанкой, однако за короткое время сумела очаровать его дивным голосом. Очаровав - возвыситься. Узнав от девчонки, что Бегилу на положенный срок затворила Легида, сын Повелителя Молний и обрадовался, и огорчился: ему, разумеется, очень хотелось видеть Бегилу, но после всего затеянного, после возможного вскоре предательства смотреть в её ласковые тёмно-карие глаза было бы неуютно. Легида вмешалась вовремя - через пять дней поцапавшиеся души сумеют договориться, и если не мир, то забвение успокоит смятённые чувства. Да и Ужасная подзабудется. Вернётся всегдашняя нетерпеливая страсть. Тогда... через пять, шесть дней... Сейчас же Легида распорядилась правильно - видеть Бегилу сейчас не время.
  
  За ужином, за милым щебетанием Второй наложницы Вин ваш не заметил сгустившейся тьмы. Не заметил, как в комнате появился Ле-гим-а-тан, и вздрогнул от неожиданности при соприкосновении своей руки с широкой и будто бы мягкой, но очень крепкой ладонью жреца. Пора отправляться на бессмысленное свидание - впрочем, когда они вступили в широкий, образованный старшими жрецами всех многочисленных богов народа бад-вар, торжественно замерший коридор, бессмысленность сразу перестала быть очевидной. За спинами старших жрецов младшие служители держали смолистые ярко, но не спеша горящие ветки особо ценимого за эту способность дерева. За шатром, украшенным головой Градарга, огненный коридор замыкался широким полукольцом - зрелище получилось очень даже достойное: на слепящем оранжево-жёлтом фоне неподвижные силуэты старших жрецов, и отделённое пламенной стеной, неразличимое в темноте, слабо шумящее людское море.
  
  При появлении Великого Героя грянул многоголосый хор. Так, под на диво слаженное для неисчислимого многолюдства пение, ведомый Ле-гим-а-таном, Вин-ваш подошёл к шатру. Жрец отпустил его руку, и, раздвинув полог, юноша очутился внутри.
  
  Свет, колебавшийся за пределами шатра, казался по-настоящему запредельным. (Из-за того, что тонкое полотно с жёлтым факельным светом распорядилось достаточно своевольно, претворив его в удивительное, почти неземное мерцание.) В этой розоватой мгле, сидя на покрытом шкурой Градарга ложе и пальцами ног вороша скользковато-упругие лепестки ещё свежих цветов, Вин-ваш по достоинству оценил усердие старших жрецов: постарались они на славу, а вменять им в вину незнание было бы детским, пустым капризом. Нет, праздника он не испортит! Если неловкость неподготовленной жрицы окажется нестерпимой - в кровь себе искусает губы, поцелуями залепит рот, но не позволит вырваться ни одному смешочку!
  
  С этими достаточно благочестивыми мыслями юноша, спиной повалившись на огромную мягкую шкуру, рассеянно следил за угасанием тонкого полотна. Из запредельно-розового, темнея, оно становилось обыкновенно-ночным: поначалу фиолетовым, затем - чёрно-лиловым, и наконец исчезло. Факелы догорели, звуки преобразились в глухой, отдалённый ропот - словно в ночной тьме шевелилось не людское, а настоящее море. Живая тишина за тонкой тканью всеобщую праздничность выражала лучше самых торжественных песнопений - довольный собой и миром, Вин-ваш расслабился и задремал.
  
  Пробудил юношу проникший невесть откуда, свежий ночной ветерок. Удивлённым глазам предстали звёзды. Когда вернувшаяся душа нал-вед заняла в теле надлежащее место и его разум очистился, сыну Повелителя Молний сообразилось: изрядный кусок полотняной кровли исчез непонятно куда и как. В образовавшейся большой дыре клубились звёздные вихри. Он, изумлённый, встал, подошёл к проёму, но задуматься не успел - за спиной что-то зашуршало, глуховато шлёпнулось и проскользило по цветам. Вин-ваш резко повернулся, бросился к ложу, однако его руки вместо ночной гостьи наткнулись на переплетения прочных широких ремней - на ложе не было ни гостьи, ни драгоценной шкуры. Юноша на миг растерялся, но шорох - опять-таки за спиной - бросил его назад. В спешке запутавшись в цветах, он повалился под самой дырой - на шкуру Градарга: повалившись, оторопел.
  
  Оторопел, ибо, падая, ощутил плечом незабываемо знакомое прикосновение. Неужели возможно?! Неужели здесь - Ужасная?! И вновь готова затеять утомительно распаляющую, изнурительно-сладкую, невыразимо-восхитительную игру? Однако... чтобы явиться, Она назначила точный срок... И зачем Ей было обманывать? А вырезанная в полотне дыра, а стянутая и по цветам провезённая шкура Зверя? Слишком уж всё по-здешнему, слишком уж поземному... А не Она - допустим? Мог ли знать хоть кто-то из жрецов, что Ужасной для свидания с Победителем необходимо звёздное небо над головой, а под шкурой - земную твердь? Мог ли знать хоть кто-то - если эти непременные условия начисто потерялись в преданиях? Возможно - Му-нат? Его познания необъятны... впрочем...
  
  ...Вин-ваш, затаившись, решил немножечко подождать. Если и сохранились в памяти колдуна неизвестные прочим отголоски первоначальной мудрости, если и слышал он об обязательном звёздном небе над головой и о земной тверди под шкурой, то ни об облике Ужасной, ни тем более о Её обычаях знать всё равно ничего не может.
  
  Вин-ваш затаился - но его гостья затаилась, пожалуй, лучше. Это смущало: мужчина - воин, охотник! - чтобы не смог перехитрить женщину?.. очень сомнительно! А не удостоила ли его своим посещением Легида? (В скором свидании с этой богиней самонадеянный юноша не сомневался.) Кажется - ей не время? Две или три ночи ей ещё пребывать на небе? Мог ведь он и обсчитаться... И почему бы Легиде - ради Великого Героя! - не сойти на землю чуть-чуть пораньше?
  
  Последняя вздорная мысль сердцу сына Повелителя Молний весьма польстила. Вин-ваш расслабился, громко вздохнул, и... лёгкая ладонь неуловимо скользнула по щеке и плечу! Юноша извернулся, попробовал схватить, но наткнулся только на полотно - а в это время по его спине прокатилась прохладная, шелестящая волна длинных, густых волос. Мгновенно выкинув руку, он коснулся колена - незнакомка, однако, ускользнула вновь. Юноша немножечко рассердился, слегка разочаровался, и основательно удивился. Он догадался: Ужасную старается изобразить одна из человеческих дочерей - и старается поразительно верно: сходство почти пугало. Однако бесплотности женщине не дано, и после нескольких уклончивых, ловких движений она оказалась в объятиях Вин-ваша. Ну, а попавшись, ласкам его уже не противилась, пылко на них отвечала; тем не менее до конца - до мгновенно поразившего сна - юношу смущала двойственность ощущений. Несомненно, он ласкал женщину, но временами казалось - Ужасную.
  
  Проснулся Вин-ваш на заваленной помятыми, истерзанными остатками цветов шкуре Градарга. Утро вливалось в проделанную незнакомкой дыру: алым и золотым, переливаясь, светились полотняные стены - сумасшедшая ночь заканчивалась, всенародный праздник набирал настоящую силу...
  
  
  
  7
  
  
  После освобождения из тёмного, неудобного укрытия Бегила опомнилась в комнате Лилиэды. Начиная со времени, когда Му-нат забросал её цветами и кончая моментом, когда в тайнике повернулась стена, дочь Ам-лита не была собой. Разве что память её осталась, но странная память - будто бы отделённая от мыслей и чувств. Ими же, мыслями то есть и чувствами - равно как и телом - всё это время владела Душа Изначальной Тьмы. Владеть-то владела, но сказать "воплотилась" - нельзя. Собой не была Бегила, однако от своей Грозной Повелительницы нечто неощутимое её всё-таки отделяло. Кроме нескольких на удивление ловких и всё же ни на волос не выходящих из земного круга, никаких иных поступков она не совершила.
  
  Тихонечко, не разбудив Вин-ваша, выбраться из-под ложа, острым ножичком разрезать ткань, распаляющей игрой юношу раздразнить сначала, а затем, отдаваясь, обессилить и поразить глубоким сном - для этого не нужны неземные способности. Достаточно быть женщиной. Намного сложнее, покинув шатёр, было по многолюдной площади скользнуть ящеркой-невидимкой и юркнуть за каменный выступ. Однако же: тьма, всеобщая усталость - любой зверолов или воин с этим бы прекрасно справился. Конечно, женщине было несравнимо трудней - опять-таки: не настолько трудней, чтобы сваливать на запредельные силы.
  
  Опомнившись, Бегила поняла: обретённые вдруг знание, ловкость, уверенность - всё же не воплощение. Да, чем-то могучим и чёрным Ужасная её наделила щедро, но настоящего воплощения, тем не менее, не состоялось. Перестав быть собой, она не утратила человеческой сущности. Не обрела сверхъестественных способностей. А память... ох, эта память! Не к добру её разбудила Ужасная! Зачем было знать Бегиле о настоящем свидании сына Повелителя Молний? Словно мало Великой Ночи, мало одной Лилиэды - Она ещё вздумала навязаться! Как же, убившему Её Зверя отныне Она будто бы обречена дарить свои ласки? Не реже, чем раз в луну! Невинная жертва! Ладно - распутные богини! Их сейчас время! Пусть увлекаются, пусть соблазняются... ненадолго! Скоро загорается, вспыхивает и, оставив лёгкий пепел, гаснет неземная страсть - соблазнись, например, Вин-вашем Легида, Бегила беспокоилась бы совсем немного. Нет же - Ужасная! Свергнутая давным-давно, живущая в ледяных провалах - выползла, кровь почуяв! Мало Ей, видите ли, трёх предпраздничных ночей!
  
  И женщину осенило: дело не в убийстве Градарга, не в ласках, выпавших Вин-вашу за подвиг, нет - в ней, в Бегиле. С юношей ясно: он победил, и Ужасная ему покорилась волей-неволей. С ней - по-другому. Ужасная изначально спит в каждой женщине, и стало быть, Она пробудилась в ней. Именно - в ней: горные пропасти и пещеры - неудачный вымысел. После поражения от Старших богов не в них Она скрылась - нет, где была там и осталась, только крепко уснула: в тёмных, заветных глубинах женского естества.
  
  Нет, не горные пропасти, а всякая женщина - она, Лилиэда, Нивела - ничего об этом не зная, приютила Ужасную. В каждой Ужасная спит до поры и пробуждается в безлунные ночи Тайной Охоты. И на дочерей человеческих грозная отвага упадает тогда не с неба - нет, выплывает из глубины! Отбиться от стаи, быть растерзанной и съеденной потому ни одна не боится, что пробудившаяся Тьма желает слиться с Мраком. Участь же оболочки, слабого женского тела, Изначальной Тьме, естественно, безразлична.
  
  Ошарашенная этим откровением, женщина прозевала своё "очищение". Потом уже, потирая зудящее место, она сообразила: не было никакого очищения! Её опасную, хитрую ложь Му-нат воспринял как детскую шалость - и наказал соответствующим образом. Не прозевай Бегила этого наказания, было бы ей немножечко стыдновато. Конечно, Му-нат и жрец, и по возрасту годится ей в отцы, и всё же... совсем как маленькую девочку... да, стыдновато было бы...
  
  Да чего там - детское наказание! Подумаешь - стыдновато! Неловкость бы скоро забылась - вздор это, мелочи! Прозевать она ухитрилась куда важнейшее: заточение в комнату Лилиэды. Совместное с ней заточение. Пять дней и ночей рядом с возможной соперницей - это не мимолётная неловкость, не детское наказание - тяжёлая пытка! Суметь прозевать такое - надо быть очень и очень ошарашенной! Чуть ли не до бесчувствия!
  
  Видимо, так и было. Именно - до бесчувствия...
  
  Лёжа на шкурах, заботливо принесённых жрецом Лукавого бога, Бегила, заворожённая страшным открытием, всё её окружающее воспринимала слабо. Это потом, очнувшись, она заметила Лилиэду и догадалась о предстоящем, очень нелёгком испытании. Это потом уже память вернула ей и детское наказание, и пугающий, не совсем человеческий взгляд, которым встретила её Любимая дочь Повелителя Молний. Потом уже всё - начальное время пятидневного затворничества принадлежало ещё Ужасной. Принадлежало до того момента, пока измученному уму Бегилы наконец не открылось, что многое тайное вовсе не потерялось, а только рассеялось. Пока ей не вспомнилось: в одной из старинных песен есть красивые слова о звёздах, горящих в глазах Ужасной. В глазах - не на небе; а звёзды в глазах любимой - общее место едва ли не всех песен Людей Огня. Звёзды в глазах или звёзды-глаза - привычно до незамечаемости. Потому и забылось: под ночным небом соединяясь с возлюбленной, её избранник, конечно же, видит в глазах отражение звёзд! И из этого само собой вытекает, что для того, чтобы в глазах любимой увидеть отражение звёзд, соединиться с ней необходимо под открытым небом.
  
  Остальное гораздо проще: Победителю полагалось молчать, но из-за этого "полагалось" Вин-ваш ведь не онемел? Засыпая в её объятиях, несколько бессвязных, малоразборчивых слов шепнуть-то он мог? Ею, озабоченной опасным возвращением, это слова тогда не услышались: тогда не услышались, но после припомнились - вот вам и знание о настоящем свидании!
  
  Открытие состоялось, ум успокоился, время, похищенное Ужасной, вернулось Бегиле. (Маленькое противоречие ускользнуло от дочери Ам-лита: если Ужасная после поражения от Старших богов скрылась не в горные пропасти, а притаилась в тёмных глубинах женского естества, то кто же всё-таки посетил Вин-ваша позавчерашней ночью?)
  
  Ум, к счастью, успокоился и обленился. Его беспощадная острота грозила Бегиле серьёзной бедой, однако же обошлось: глубоко пораниться женщина не успела, но холодок из бездонной пропасти всё-таки ознобил её. Не служителя Ле-ина Ужасная водила за нос - он-то не обманулся! Нет ведь - её, Бегилу! А Му-нат - что: всем старшим жрецам хотелось поставить шатёр на площади; а Му-нат - что: не убоялся позорного разоблачения, доверился девчонке, но жизнью-то рисковал не он.
  
  Холодок из бездонной пропасти, слегка ознобив, окончательно отрезвил Бегилу: природа Ужасной, рассеянное до не ощутимости знание - зачем это ей? Особенно - когда в нескольких шагах от неё возможная вскоре соперница бессмысленно-огненным взглядом дырявит кровлю?
  
  Ум отдыхал. Лилиэда воспринималась только глазами. Никак не оцениваясь. С точностью совершенно и потому уже - ложной. Её грязновато-бледное - со скулами грозящими порвать кожу, вызывающе открытым лбом, чёрной прорезью рта и заострившимся носом - лицо показалось Бегиле каким-то очень нездешним. Нет, не погашенным болезнью, не страдальчески некрасивым, напротив: ужасающе прекрасным и потому - нездешним. Его исказила не болезненная несообразность - нет, оно обрело иной лад и порядок. Не лад и порядок человеческих дочерей. Казалось: из обрамляющей тьмы - из спутанных, чёрных прядей - тускло мерцает лицо Аникабы. (Эта богиня никогда не являлась Бегиле, но в образе Лилиэды почему-то предстала она. Ни Легида, ни Данна и уж, конечно, ни какая-то из многих Младших богинь.) Возможно - воспламеняющий взгляд? Все знают: взгляд Аникабы способен испепелять, а Лилиэда так уставилась в кровлю, что, казалось, дерево вот-вот задымится.
  
  Совершенная точность и ложь - совместить их не просто, но первое впечатление Бегилы приходится признать таковым: точным и ложным. В полуживой девочке увидеть богиню - скажете, невозможно? Очень возможно... если смотреть одними глазами! Строй и лад лица Лилиэды болезнью преобразились, но не разрушились. Не обломки предстали глазам Бегилы, а нечто по-своему цельное. Завершённое и - иное. Прежде невиданное. Конечно, если бы не отдыхал уставший ум - Ам-литова дочь обязательно сообразила бы: лицо богини не смеет быть грязновато бледным. Однако ум отдыхал, а лицу Лилиэды именно грязноватая бледность сообщала ни на что не похожее - не здешнее - совершенство. Без неё, без этой бледности, сильно выступающие скулы, заострившийся нос, пылающие глаза казались бы безобразными - устрашали бы без неё. А так: одна несообразность соединившись с другими, всё перенастроила на нездешний лад. Вот вам и ложь - больная девочка предстала Великой богиней! Правда - ложь во спасение. Иначе совместное заточение с возможной вскоре соперницей могло бы стать для Бегилы невыносимым. Теперь же, при созерцании не человеческой красоты, ревность если и не совсем рассеялась, то отодвинулась. Отошла. Уснула.
  
  Ведь ревновать к богине не только глупо, но и преступно. Попахивает святотатством. Быть заподозренной в такой ревности - не избежать испытания ядом. Естественно, умнице-Бегиле подобная опасная глупость не могла прийти в голову. Больше того: ей хватало ума не ревновать Вин-ваша ни к наречённым наложницам, ни ко многим, с ним разделявшим ложе, случайным красоткам. Конечно, ревновать к человеческим дочерям не преступно - однако убийственно для страсти. Что-что, но сию нехитрую премудрость Бегила познала уже давно, и удивительно долгая для беспечного юноши привязанность - ум и терпение его Первой наложницы. То-то же... Ам-литова дочь по настоящему боялась не Лилиэды и даже не Великой Ночи - нет, колдовства. (По крайней мере, так самой казалось Бегиле.) Сама ли жуткоглазая девочка сумеет приворожить Вин-ваша, попросит ли помощи у Му-ната - колдовство останется колдовством. Смертельно опасным. Способным погасить одну страсть и зажечь другой страстью. А если с Му-натовым знанием - нет, не Вин-вашу противиться чарам! Её сластолюбивому возлюбленному! Где там! Когда без всякого колдовства всякой смазливой рожице приворожить его очень просто! К счастью - на недолгое время...
  
  "Именем Ужасной Любимую дочь Повелителя Молний я заклинаю, - мысленно начала Бегила, - сразу же после Великой Ночи навсегда позабыть Вин-ваша. Имя его забыть, память из сердца выжечь, и во все остальные ночи, сколько бы их ни послали боги, на ложе своём принимать другого. Из сыновей человеческих, из Нижнего мира, из мира Высшего - всякого, но не Вин-ваша. Из Верхнего мира, из Нижнего мира - бога ли, человека ли, зверя ли, гада ли - всякого, но не Вин-ваша. Именем Ужасной Силой Её и Властью я заклинаю!"
  
  В своём увлечении Бегила основательно промахнулась. Ну можно ли, ревнуя к Ужасной, было вызывающе дерзко играть Её именем и властью? Да ещё в столь деликатном деле... крайне серьёзный промах! Ужасная, разобидевшись, может ей припомнить - и, не исключено, в ночи Тайной Охоты. Женщина это поняла - потом... в том-то и дело - потом...
  
  Что же, не искушённые в колдовстве часто попадают впросак: желается им одно - любительская неловкость, зачастую, подсовывает совсем другое.
  
  Бессмысленность опасной просьбы, к великой её досаде, скоро уже открылась Бегиле. Ничего не поделаешь: колдовство - оружие обоюдоострое. И обращаться с ним следует очень осторожно. Даже в делах не слишком значительных... Слава Великим богам! Они поставили достаточно прочную преграду между слабым человеческим разумом и Тайными Непредставимо Могучими Силами. И можно надеяться: Душа Изначальной Тьмы не услышала сумасбродного желания женщины. Настоящих слов Бегила не знает, а её наивный лепет до Ужасной, скорее всего, не дойдёт. Зато самой Бегиле эта неудачная попытка поколдовать принесла существенную пользу: ум пробудился, и она впервые смогла увидеть Лилиэду по-настоящему. Не только одними глазами. И сразу открылось многое...
  
  ...не ненавистная соперница уставилась в потолок, и тем более не богиня, нет - очень больная девочка. Чтобы за неземные лад и порядок принять грязновато бледное, в обрамлении беспорядочно перепутанных, настоящие блеск и черноту утративших прядей, лицо - по особенному надо суметь ослепнуть! Глаза превратить в бесчувственные гляделки! Иначе не выйдет... Иначе сообразится... И очарованностью ума и сердца эту странную слепоту, пожалуй, не объяснишь. Они повлияли - да, но тяжело больную девочку преобразить в богиню... наваждение, да и только! Ведь ни излишне доверчивой, ни чересчур ревнивой не была Бегила, До недавнего времени. И вдруг...
  
  ...о Высоком назначении Вин-ваша, о Великой Ночи знала она всегда - так зачем же четыре луны назад эта ночь представилась ей не хорошей? Злой и нечистой? О ветрености и сластолюбии юноши знала она с первого своего дня во дворце - так отчего же четыре луны назад ей захотелось приручить Вин-ваша? Любимую дочь Повелителя Молний (девчонку! худышку! богоизбранницу!) знала она давно - так почему же четыре луны назад соперницу и колдунью ухитрилась увидеть в ней?
  
  Зачем? Отчего? Почему?
  
  Вечно решаемые и вечно неразрешимые вопросы... По счастью, приходит время и, лопнув подобно гнойным нарывам, они теряют яд. Боль утихает, слёзы перестают мешать, глаза начинают видеть. Видеть по-новому.
  
  Сроки исполнились - время пришло для Бегилы: Ужасная, явившись и ознобив, неземным холодом кожу прожгла насквозь - лопнул отвратительный гнойник. Не жуткоглазая колдунья, не ненавистная соперница, нет, слабая, тяжелобольная, ко всему безучастная девочка предстала глазам Бегилы. И её взгляд не дырявил кровлю - нет, кровля загородила небо, а больной, беспомощной девочке небо было необходимо. Вся его синева, вся беспредельность. Они бы могли её исцелить, но нечистой затворнице небо нельзя поганить. Оскорблённое дурным взглядом, оно бы могло упасть и, слившись с изначальными водами, затопить земную твердь. Всё это Бегила знала, однако... нет, ни не верила... слегка сомневалась. Первобытная девственность ума сохранилась у очень немногих из народа бад-вар: преимущественно - у жителей Священной Долины. Все знали: от нечистого взгляда небо может обрушиться - все знали... и тем не менее... если в добрые старые времена преступнице грозила смерть, то теперь уличённая подвергалась не слишком суровому очистительному бичеванию, да на три луны затворялась при храме Легиды. Во всяком случае - в Городе.
  
  Стало быть, ничего героического, вынеся Лилиэду из комнаты, Бегила не совершила. Как соучастнице, ей и затворничества не полагалось, а очистительное бичевание... оно не позорно, не оскорбительно... больновато, конечно, однако же - не чрезмерно... ничего героического - по меркам народа бад-вар... нечто великое и удивительное - в глазах Му-ната.
  
  
  Занятый на празднике в честь Победителя Градарга, к Лилиэде он мог заходить изредка и ненадолго, чтобы напоить её бульоном или отваром из горных трав. Немного беспокоила жреца Бегила. Вряд ли, конечно, она решиться на что-то худое, но кто может поручиться за женщину, полонённую ревностью? Включая - её саму?
  
  Потому-то, увидев пустую комнату, жрец почти испугался. Болезненно засуетился, нагнувшись, заглянул под ложе, осмотрел все тёмные углы - никого не найдя, завернул за ширму, шагнул во дворик и, поражённый, замер...
  
  ...в тени от высокой стены, укрытая лёгкой накидкой, на вытертой волчьей шкуре спокойно - как до болезни! - спала Лилиэда. Рядом, присев на корточки, Бегила перистым большим листом отгоняла мух от её лица. В первое мгновенье жреца особенно изумило лицо дочери Повелителя Молний - ему вернулись живые, нежные краски. В следующее мгновенье - Бегила. Чтобы ревнивая женщина ухаживала за соперницей как за любимой сестрой - нет, этого не бывает! Но вот же оно - перед глазами!
  
  Нечто необычайное переполнило и согрело сердце Му-ната. Он понял: всё истинно Великое тихо и незаметно. И потому уже несравненно выше любой славы. Прославлять можно Победителя или Героя, добровольно уходящего к богу - отважного воина, ловкого зверолова, умелого пастыря, вождя наконец... но... поступок Бегилы... если вчерашнее притворное предложение дочери Ам-лита нехорошей новизной сбивало с толку, то немыслимая новизна сейчасошнего поступка умиляла и завораживала. Переполненный восхищением, Му-нат тихонько подошёл к юной женщине, возложил руки ей на голову и бережно, словно богиню, погладил по волосам. Не так, как Легиду или какую-нибудь иную из богинь - их естеству желанны ласки попроще и посущественнее. Нет, Богиню ещё не бывшую, рождённую только что, от легчайшего прикосновения его ладоней к плохо прибранным Бегилиным волосам. Богиню, не принадлежащую ни одному из миров. Во всяком случае - ни одному, из доступных пониманию народа бад-вар.
  
  Но истинно Великое не нуждается в понимании, а оскорблённое словом - чахнет и умирает. Му-нат это сообразил.
  
  А посему, немного постояв рядом с удивительной юной женщиной, свежеиспечённый Ле-инов служитель вышел - поймав и унеся с собой все посторонние, ненужные звуки: шелест листвы за стеной, стрёкот кузнечиков, жужжание мух, звон цикад.
  
  (Что было очень непросто даже для такого умелого колдуна, каковым являлся Му-нат, но по-другому выразить своё восхищение он не мог, и огромным напряжением воли, пусть ненадолго, все посторонние звуки жрец захватил с собой. Пусть ненадолго явится первозданная неземная тишина и оградит истинное величие от его недостойного, несовершенного мира людей. Пусть ненадолго...)
  
  
  Бегила не думал. Не рассуждала. Лопнул отвратительный гнойник, и её глазам предстала не ненавистная соперница, а исхудавшая до прозрачности, ко всему безучастная девочка. И взгляд этой девочки не прожигал, не дырявил кровлю, нет, безжалостно отрезался ею - отрезался от небесной целительной синевы.
  
  Бегила не рассуждала. Не колебалась. Возможное падение неба по сравнению с жалким, беспощадно перерезанным взглядом казалось ей малозначительным. Падение неба, тьма, ураган, пожираемые злыми водами последние кусочки ненадёжной земной тверди - кошмар несколько чрезмерный, мало доступный воображению... из сновидений! Часто посещающей другие миры, беспокойной душе нал-вед такие вот ужасы хорошо знакомы... но только - душе нал-вед! В обычной жизни, на памяти Людей Огня, небо ни разу ещё не обрушилось от нечистого взгляда - и Бегилу, забывшую об этой нежелательной возможности, строго судить не следует.
  
  Даже не страдающий, а пустой, ко всему безразличный взгляд многих, возможно, нисколько бы не затронул - многих, но не её. Не рассуждая, не по возрасту лёгкое и не по живому покорное тело, подхватив, подняла Бегила, вынесла его на маленький огороженный дворик и положила на землю - в густой тени. Затем принесла накидку и шкуру и устроила девочку поудобнее. Отгоняя мух, присела рядом - и изумилась. Ей показалось, что между глазами и небом потекли голубоватые ручейки - взгляд Лилиэды очистился, и беспредельная синева его приняла в себя. Охотно. Едва ли не с удовольствием. Небо не воспротивилось взгляду нечистой затворницы! И не подумало падать! Но это бы - ладно. Дочь своего народа и своего времени Бегила уже в чём-то сомневалась. Не очень ей верилось, чтобы единственный нечистый взгляд посеял смуту во всех мирах - но чтобы не сжигающий пламень, а исцеляющую голубизну Лилиэде послало небо? Ничего не послало бы - ладно! Такое можно понять, но вместо свирепого огня - целительную голубизну?
  
  Бегила смутилась, задумалась и вспомнила: Великая Ночь, воплощение - конечно же, вмешался Грозный Че-ду! В самом деле, не девочке, измученной болезнью, принимать священное семя бога! Вот он и вмешался - и трепетным голубым мерцанием соединил глаза Лилиэды с исцеляющей небесной синевой.
  
  Девочка преображалось зримо и скоро. Грязноватая бледность сменилась нестерпимо мучительной белизной, на миг ослепив Бегилу, это сияние погасло, и Лилиэдина кожа приобрела свой обычный, словами непередаваемый цвет. Винно ли зеленоватый или туманно-голубой. Во всяком случае - ни белый с розовым, ни тёмно-золотистый, а непонятный, всегда раздражавший Бегилу цвет. Всегда - но не теперь. Видя, как исчезает грязноватая бледность, она почему-то радовалась необъяснимой радостью - будто выздоровлению Нивелы. Да, отвратительный гнойник лопнул, ядовитая ревность до капельки вылилась - однако радоваться выздоровлению посторонней, прежде ей безразличной девочки словно выздоровлению любимой сестры?.. нет... непонятно... необъяснимо... или - Великая Ночь?.. чаемый народом бад-вар младенец Ту-маг-а-дан?.. нет ведь... не то... если по честному - Великая ночь Бегиле была безразлична... нет ведь... не то...
  
  ...всё непонятно... всё перепуталось. Если жалость к больной, беззащитной девочке объяснить ещё можно - например, чрезмерной чувствительностью - то небезопасное для мироздания действие выводится из неё неважно. И только ли - это? Допустим, в падение неба Бегиле не слишком верилось, но радость от исцеления Лилиэды? Чем объяснишь её?.. Чем, чем - ничем. Всё безнадёжно онепонятилось... Вместо казнящей молнии - целительная голубизна; вместо ядовитой ревности - участие и забота... воистину странный мир! Мир-перевёртыш.
  
  Появление в этом мире Му-ната оказалось вполне уместным. Настолько уместным, что, почувствовав легчайшее прикосновение к своим волосам, Бегила не только ни чуточки не испугалась, но даже не вздрогнула от неожиданности. Словно Му-нат здесь всегда присутствовал. Впрочем - действительно так. Мир-перевёртыш и лукавый жрец необходимы друг другу. Созданы друг для друга. Только - кем вот и для чего?.. искажённый Мир, и перевёртыш-жрец...
  
  Подобно одинокому, лёгкому облачку эта мысль не спеша растаяла - ум очистился, и тихий восторг приятно согрел Бегилу. Не нужными сделались мысли. Лишними показались сомнения. Многое вдруг ей открылось. И уже бывшее, и то, чему ещё предстоит быть. Открылось: взгляд женщины, отмеченной Легидой, отнюдь не нечистый взгляд. И небу он безразличен. А если от людского взгляда ему когда-нибудь суждено упасть, то этот взгляд будет непредставимо нечистым. Открылось: ухаживать за посторонней, беспомощной девочкой - не просто естественно, но и похвально. Похвальнее, чем обильные жертвоприношения ненасытным богам.
  
  Много всего открылось Бегиле - и, в частности: жрец и колдун Му-нат ни ей, ни Вин-вашу зла не желает. Напротив - готов оказать им помощь. И несвоевременная смерть Некуара юноше не грозит бедой. Ни теперь, ни после Великой Ночи.
  
  Му-нат ушёл также неслышно, как появился: только что стоял рядом, по-доброму колдуя, и - на тебе! - в миг растаял. Исчез. Растворился. И небывалая тишина...
  
  Вынырнув из неё, Бегила не без сожаления заметила: обременительная способность соображать полностью ей вернулась. Соображалось, правда, полегче. Юные откровения смягчили грубые, заскорузлые мысли. Изменившийся мир стал ей понятен. Исчезла раздражавшая женщину искажённость. Покой и порядок вернулись миру. Да, если внимательно присмотреться - порядок слегка другой; но, во-первых - очень слегка; а во-вторых - этот слегка изменённый порядок ей нравился больше прежнего. Естественно и похвально о больной, посторонней девочке заботиться как о любимой сестре - это Бегиле нравилось. А почему бы и нет?
  
  (Бегила пока не могла знать, в какое смятение чувств и мыслей в самом ближайшем будущем её ненароком ввергнет Любимая дочь Повелителя Молний. Смятение, довершившее начатое ещё Ужасной глубокое изменение её естества.)
  
  
  К великому подвигу брата одна Лилиэда осталась вполне безразличной. Одна из всего народа. Гнилое время таять не собиралось, скверно раскроенное пространство оставалось по-прежнему крепко сшитым - и это одно занимало девочку. А вернувшаяся и людям, и окружающим вещам скучная узнаваемость раздражала её - и только. Если бы не безразличие, то назойливое внимание Му-ната могло бы, пожалуй, её взбесить. Безразличие ко всему - кроме безобразно раскроенного, но отвратительно прочно сшитого пространства.
  
  Уставившись в кровлю, дочь Повелителя Молний следила за гниловатой, но толстой и крепкой нитью. Кое-как соединив пространство, эта коварная нить исхитрилась искусно спрятаться, но потолочная балка всё-таки ей мешала - чётко проступало несколько неуклюжих стежков. Девочку мучительно завораживала зримость гнилой, отвратительной нити. Она знала: есть нечто крайне необходимое и неотложное, такое, о чём следует обязательно поразмыслить, такое, от чего, возможно, зависит и её жизнь, и благополучие народа бад-вар, но это проклятая нить будто прошила глаза - ничего не виделось, кроме мерзких стежков!
  
  (Замечание не совсем верное. Видится-то, конечно, виделось: и столик, и скамеечки, и Му-нат, но всё видимое было перечёркнуто несколькими грязновато светящимися стежками - перечёркнуто, и этим обезразличено. Виделось и не замечалось - так поточней, пожалуй.)
  
  На миг Лилиэду отвлекло появление в комнате Бегилы - она обратила взгляд на Первую наложницу Вин-ваша. Очень недолгий взгляд. Безразличие ко всему, кроме светящейся нити под кровлей, всякое любопытство уничтожало при зарождении. А удивляться было чему - и сильно. В комнату нечистой затворницы входить кому бы то ни было, кроме Му-ната и Шидимы, было крайне опасно. Впрочем, для женщины менее - от действия Тайных Могучих Сил её защищает Легида - однако защита богини могла лишь смягчить удар. Правда, существовало исключение. С нечистой, ничем не рискуя, могла затвориться нечистая. Но обычай совместного затворничества распространён был только среди невольниц. Для всякой свободной, даже из самых бедных, сооружали если не хижину, то хотя бы отдельный шалаш. В жизни, разумеется, случается разное, но чтобы при любой неожиданности во дворце Повелителя Молний для Бегилы не нашлась отдельная комнатка?..
  
  Не занимай Лилиэду одна только светящаяся нить под кровлей, она бы не только удивилась, но, пожалуй, и возмутилась. Да, Вин-ваш был ей безразличен, но всё-таки наглость - при любых обстоятельствах - не задолго до Великой Ночи затворять с ней его любовницу! Наглость - в первую очередь - со стороны Му-ната, ибо без его одобрения и сам Повелитель Молний на такое бы не решился! Удивляться и удивляться, словом... Вот только удивляться девочка была не способна и скоро уже напрочь забыла про Ам-литову дочь - забыв, не заметила, когда та подошла к ней и, подхватив под коленки и за шею, легко подняла и понесла куда-то.
  
  Впервые за два дня болезни Лилиэда смогла удивиться исчезновению гниловатой, но отвратительно прочной нити. Что-то огромное, ласково-тёмное и вместе с тем слегка и приятно ослепляющее, разом переполнив глаза, обесцветило злую нить. Лилиэда зажмурилась. От неожиданности, света и синевы. Синевы неосознанной, воспринимаемой поначалу ласковой темнотой. И ещё - звон. Почти нестерпимый - и, скорее, не в ушах, а в голове. Нестерпимый в недолгий первый момент. И хорошо, что - в недолгий: прокатившись тяжёлой волной и почти убив тело, у самой границы, на неуловимом "почти", он разбрызгался на медные капельки. Звеня потихоньку, тысячи медных капелек тело не оглушали, а будоражили и означали. Это вот - нога; это - рука; и им не лежится спокойно. Хочется беспорядочно и беспрерывно двигаться. Но за время болезни двигаться они почти разучились, и смотрящему со стороны виделось только еле заметное, полусонное сгибание и потягивание.
  
  Однако самой Лилиэде казалось, что её ноги бегут, а руки машут, подобно крыльям, и стремительный невозможный бег переходит в плавный полёт, и так, поднимаясь всё выше, она оказывается в объятиях Ле-ина, но не имеющий образа бог превращается вдруг в Му-ната, и по невидимой лестнице, взяв за руку, с головокружительной высоты жрец сводит её на землю. На заднем дворике (бог или - жрец?), прикинувшись Бегилой, присаживается у лица и шуршащим, большим листом разгоняет остатки гнилого времени. Пространство, чуть-чуть сместившись, обретает настоящий вид, швы и рубцы разглаживаются - Лилиэда засыпает.
  
  И опять снится ей Некуар в объятиях Аникабы. По-прежнему синий - но синева кажется теперь уместной. В мире Великой богини всё было синим, но уже не пугающим. От нежной зеленоватой голубизны до грозных переливов фиолетово-чёрного - всё было притягательным. А перламутровая прохлада влажной Аникабиной кожи? Она восхищала и - более: примиряла Лилиэду с потерей возлюбленного. Девочке сделалось ясным: мир Великой богини - отнюдь не безрадостный мир. Конечно - чужой. Для неё - непонятный. Но для Великого воина Некуара - единственно подходящий.
  
  Проснувшись, Лилиэда заговорила. Как ей показалось - с Ле-ином. О Некуаре, о преступлении, о мучительном страхе. О смерти и новом рождении. Особенно - о Некуаре. О том, как четыре луны назад ей почему-то не спалось, словно бы ожидалось чего-то в темноте... О бесшумном появлении воина, о сдержанном, еле слышном, околдовавшем её дыхании, о проснувшейся страсти, о немыслимом их сближении, о неутолимой жажде, о грозящем костре, о ревнивой богине - и снова о воине. О Великом Воине Некуаре. Её Некуаре. О смертельно опасном испытании, о погибшем во чреве младенце, о необъяснимом преступлении жреца, о кощунственном - невозможном! - её очищении, и снова о воине. О том, как, покинув мешающую оболочку, он устремился к богине; Аникаба - к нему; как они встретились и удалились в другой мир. О мире Великой богини, о только что состоявшемся его посещении бродячей душой нал-вед, о запредельной, но не пугающей больше синеве, о неожиданном примирении со своей утратой - и снова о Некуаре. О чём бы ни говорила девочка, как бы ни отвлекалась, её мысли были ещё в плену. И не только мысли - слова. По нескольку раз проговаривая одно и то же, снова и снова произнося имя Великого Воина, она неосознанно освобождалась от власти ушедшего.
  
  От власти ушедшего, от власти богини - от своей странной болезни.
  
  Неожиданное освобождение от болезни Лилиэду очень смутило. Ведь болезнь дочерью Повелителя Молний вовсе не ощущалась, и потому выздоровление ей принесло не радость, но многие заботы и опасения. Обременительные заботы. И первая, среди прочих - Бегила.
  
  Рассказывать дочери Ам-лита о своём преступлении - непростительная неосторожность. Ещё не свободная, почти что в бреду, Лилиэда всё-таки поняла, кому она доверяет тайну. Поняла, испугалась, однако не сумела увести речь во тьму. А ведь могла... Могла, обнаружив оплошность, всё сказанное выдать за сон, за страшное видение, за известную лишь посвящённым легенду. Могла - поначалу. Могла-то, могла... ничего она не могла! Обнаружив опасность и сообразив, что каждым словом безнадёжно губит себя, замолчать Лилиэда была не в силах. Тем более - изловчиться, соврать, присыпать густым мраком. Нет, обратившись, как ей показалось, к Ле-ину, от её возлюбившего бога она уже ничего не могла скрыть. Несмотря на слегка запоздавшее прозрение, несмотря на обнаруженную ужасную ошибку, обо всём рассказала девочка. Не выгораживая ни себя, ни Му-ната, не считаясь с добрым именем Некуара, она договорила-таки до конца - и, будто бы освободившись от тяжёлого груза, приподнялась, опираясь на локоть, села, спиной прислонясь к стене, слегка повернула голову и испуганно заглянула в расширившиеся глаза Бегилы. Испуганно и вопрошающе - если не участия, то хотя бы забвения и немоты.
  
  
  Взгляд Лилиэды вернул Бегилу во дворик. Бредом, как ей поначалу показалось, больной, потерявшейся девочки она увлеклась до самозабвения - словно не исповедь слушала, а за недолгое время сама прошла через все перипетии последних четырёх лун жизни Любимой дочери Повелителя Молний. Сама будто бы, затаясь во тьме, слушала сдержанное дыхание Великого Воина, сама будто бы после совершённого преступления несколько раз сгорала, сама умерла на рассвете, сама, очнувшись перерождённой, трепетала от надежды и страха, готовясь встретить Лукавого бога. Её будто бы, презрев и Легидины откровения, и растоптанную надежду народа бад-вар, очистил Му-нат - очистил, предав тем самым своего Высокого повелителя Грозного бога Че-ду. Она будто бы вместе со жрецом и воином пила слегка горьковатое, отравленное вино, она будто бы мучительно извергала выпитое - видела смерть Некуара, явление Аникабы. Всё - с ней; всюду - она; последние четыре луны из жизни Любимой дочери Повелителя Молний сделались и её жизнью; преступление и страх Лилиэды - её преступлением и страхом; чудесное избавление девочки - её избавлением.
  
  Умоляющий, испуганный взгляд вернул Бегилу во дворик. Из удивительного, очень опасного, но и очень её увлёкшего странствия. Всё оно уместилось в промежутке двух, двух с половиной тысяч ударов сердца, но ей, возвратившейся, припомнилось бесконечно долгим. По разнообразию, силе и новизне впечатлений это странствие ни в несколько тысяч ударов сердца, ни даже в четыре луны уместиться никак не могло, должно было бы растянуться на много-много равноденствий - на несколько поколений! Однако же всё оно началось и закончилось на огороженном, уютно затенённом дворике, и солнце за время этого фантастического странствия не успело пройти и десятой части дневного пути.
  
  Странствие скорое и бесконечно долгое... Неудивительно, что, возвратившись из него, Бегила не сразу пришла в себя. Только - почувствовав испуганный, умоляющий взгляд. И тогда до неё наконец дошло: худая, большеглазая девочка, не в томительных грёзах, не в страшных сновидениях, нет, наяву испытала всё. Испытала и сделала. Сделала невозможное. Слабая девочка (преступница и страдалица!) вынесла кошмарное бремя! Тяжесть, раздавившую могучего воина Некуара! Вынесла, заболела, но - благодаря странному богу! - поправилась у неё на глазах. Ле-ину Лукавому благодаря...
  
  Перехватив испуганный взгляд Лилиэды и освободившись от наваждения, Бегила близёхонько подошла к совершенной растерянности: ещё шаг или два - и болотной топью стал бы зелёный луг. Шаг ещё или два - и восхищение, слегка побарахтавшись, могло бы засосаться трясиной. Но мысль остановилась вовремя. У самого края. Ни восхищение, ни возмущение здесь её полонить не могли. Однако -старались. И из их разнонаправленных усилий возникла мучительная тревога. С ощутимой примесью нездорового изумления. Страшную Лилиэдину тайну хотелось бы счесть бредом, но она, к сожалению, не бред. И незачем пробовать обмануть себя. Глупая бесполезность. Бегиле, мало способной к самообманам, пришлось отказаться от утешительной лжи.
  
  Нет уж! Бывшее - было, и бред ни при чём! Худая, большеглазая девочка - гнусная преступница, и нет ей спасения! Так-таки - нет? А её возлюбивший бог? А жрец-перевёртыш? Или она, Бегила - наябедничает? Ну, а если и настучит - кто ей поверит? Да и сможет ли она наябедничать теперь? Лопнул отвратительный гнойник, по каплям вылилась ядовитая ревность - зла Лилиэде она теперь не желает. Мало того: она - а не кто-то! - ощутив непонятную симпатию к беспомощной девочке, вынесла её из-под кровли, и этим, соединив оборванный взгляд, помогла Лукавому богу исцелить дочь Повелителя Молний. А молчаливое восхищение Му-ната? Когда он едва ощутимо коснулся её волос? Оно ведь передалось Бегиле! Конечно же - нет! Она никому ни за что не скажет о преступлении Лилиэды!
  
  А дочь Повелителя молний - виновато и умоляюще - продолжала смотреть в Бегилины глаза. Со страхом и робкой надеждой. Выпрашивая молчания и, если возможно, забвения. Не понимая, что не так уж они ей и нужны, что Бегиле, вздумай она болтать, всё равно не поверят. Пожалуй, и лгуньей ославят, и, возможно, высекут за ложь. Не понимала она ещё...
  
  Заговорив с Лилиэдой, Бегила по обычаю поклялась Великим Че-ду - заметив, как девочка вздрогнула, услышав это грозное имя, поклялась Ле-ином. Поклялась никогда никому не заикаться о кошмарной тайне. Даже Ужасную призвала в свидетели. А ведь для женщины обмануть Ужасную, не говоря о смертельной опасности - равносильно отречению от своей природы.
  
  Лилиэда молчала, но засевший в ней страх не уменьшался. Тем более, не могли её тронуть скучные рассуждения о безвредности Бегилиной болтовни. Какими бы они ни казались здравыми. И девочка, естественно, их не услышала. А, кроме имени Грозного бога, что-нибудь до неё дошло? Клятвы и заверения - не рассыпались ли они для неё на груды отдельных бессвязных слов? Назойливо бренчащих? Очень возможно...
  
  Глядя в окаймлённые страхом глаза, Бегила в этом вполне уверилась. Женщине стало ясно: её утешения Лилиэде мало доступны. И бесполезны, стало быть, все страстные речи. Настоящих слов она не знает. Да и где их возьмёшь - эти спасительные слова? Подскажет ли их хоть кто-то?..
  
  К юной преступнице проникаясь всё большим участием, Ам-литова дочь заволновалась. Ей показалось: если в самое ближайшее время она не сумеет утешить девочку, то страх возвратит болезнь - грязноватую бледность, невидящий взгляд, пугающую прозрачность. Нет! Только не это! Но настоящие слова - кто их подскажет ей? Ужасная? И думать смешно! Бог Лилиэды - Лукавый Ле-ин? Он бы, конечно, мог, но почему-то медлит. Ничего ей не говорит. Или вдруг отвернулся от своей избранницы? Или... или в человеческом языке нет подходящих слов?
  
  Последнее предположение Бегилу очень встревожило: судя по всему - действительно, нет. Нет вот - и всё! И ничего не поделаешь! И, значит - болезнь? Пустые глаза, бессонница, не помогающее питьё жреца? Что же он медлит, бог Лилиэды?!
  
  Этот укоряющий призыв Ле-ин, очевидно, услышал - женщине показалось: маленький, затенённый дворик на миг озарился ласковым светом, и ей открылся единственно верный, очень простой и очень опасный способ.
  
  Радуясь дару, не думая о последствиях, Бегила извлекла из волос медную с острым жалом заколку и с силой вонзила её в свою левую руку. Поднесла ранку к губам Лилиэды, и девочка, вряд ли чего-нибудь понимая, слизала с руки горячую, красную каплю. Но она уже понимал, когда, осторожно её уколов, Бегила приникла ртом к крохотной ранке. Она уже понимала: ибо испуг и мольба сменились в её глазах сначала надеждой, затем благодарностью и наконец - восторгом. Ле-ин её не оставил! Уберёг опять! И только ли это? Лукавый бог подарил ей сестру!
  
  (Этот Бегилин поступок - посестриться кровью - для Людей Огня, вообще-то, из ряда вон. В отличие от побратимства, он являлся если не святотатством, то преступным посягательством на прерогативы другого пола. В глазах народа бад-вар Ам-литову дочь если что-то и могло извинить, то полная растерянность - при необходимости быстро соображать и действовать.)
  
  Настоящую! Которую можно не бояться, а любить!
  
  Нежность, любовь, свобода... и обильные тихие слёзы... и Бегила их утирает... гладит по голове... ласково шепчет на ухо... болезнь окончательно отвязалась от девочки. Её перерождение завершилось. Нежность, любовь, свобода...
  
  
  Му-нат перевёл дух. Услышав откровенную исповедь Лилиэды, он, испугавшись, замер - надумал было связать Бегилу клятвой, пригрозить ей злыми чарами, но скоро опомнился: незачем. Вряд ли она проболтается, а и случись такое - кто поверит болтунье? Возможно, Повелитель Молний - но после оборения Зверя Ужасной он не слишком опасен. Сам Победитель Градарга? Это похуже, однако о преступлении сестры ему всё равно предстоит узнать... и юноша не дурак... победа пьянит, конечно... отца, тем не менее, Вин-ваш боится и голову потеряет вряд ли... и всё-таки...
  
  ...опасения оставались, и затаившийся Му-нат слышал и видел всё. Слышал заверения и клятвы Бегилы; видел - на Лилиэду они не действуют; думал - уж не вмешаться ли; по счастью, сдержался и стал свидетелем чудесного исцеления; исцеления, совершённого невозможным - на грани кощунства! - поступком женщины. Удивительной женщины. Перевернувшей его представление не только о ней, но и о женской природе вообще. А может быть - и обо всей человеческой.
  
  Жрец перевёл дух и тихонечко, оставаясь незамеченным, вышел из комнаты. Он здесь лишний, и отныне ему не надо беспокоиться не только о безопасности Лилиэды, но даже и о её здоровье. Нашёлся лучший лекарь.
  
  
  Лилиэда плакал долго, и её обильные слёзы размягчили Бегилино сердце. До того размягчили, что к только что обретённой сестре приблизившись и крепко её обняв, Ам-литова дочь всплакнула с ней заодно. Радостью заразившись от девочки. Сопереживая с нею сложные, но в целом приятные чувства: любовь и тревогу, нежность и грусть, уныние и восторг - пересказ приблизительный, но лучший вряд ли возможен. Каждому достаточно вспомнить некоторые свои состояния, и каждому станет ясно: душевные скорби и радости на словесный язык почти не переводятся, и, стало быть, самый скупой набросок честнее праздного многословия.
  
  Выплакав остатки болезни, Лилиэда заговорила. Теперь без надрыва - спокойно, чуточку грустно. О воине, ушедшем к богине, об умершей на рассвете девочке. Заговорила, как о чём-то случившемся очень давно - и, главное, с посторонними людьми. Заговорила словами древних, повествующих о богах и предках, преданий. И Лилиэдин голос понемногу теплел, и понемногу терялась тяжеловесная торжественность. Зато замелькали весёлые искорки - повеяло ласковым ветерком.
  
  Девочка увлеклась, и единый полноводный поток разлился на множество быстрых игривых струек - страшная повесть о преступном и героическом сменилась детской беспечной болтовнёй. И легко, для себя незаметно, Бегила вошла в неё - и, не чувствуя никакой неловкости, заговорила о сокровенном. О Вин-ваше, о нелепой, однако мучительной ревности, о доме отца, о Нивеле. О нелёгкой жизни во дворце Повелителя Молний, об отвратительных поползновениях вождя, о редких, случайных изменах возлюбленному - обо всём самом сокровенном. Радуясь, что в чужом и холодном доме неожиданно обрела сестру, и своей младшей преступной сестрёнке может довериться как Нивеле.
  
  Говорили они до вечера, до сладкой усталости. Обессиленные, обе враз замолчали, оглядели друг друга, и каждая улыбнулась - хороши, ничего не скажешь! На зарёванных и чумазых лицах у каждой глаза сияют, волосы у обеих распустились и спутались, одежда... на Лилиэде не было ничего, а праздничное жёлтое одеяние Бегилы сделалось замызганной тряпкой. Девчонки из диких лесных племён, да и только! Каждую хоть сейчас за самую ерунду продавай на торговой площади! Хороши, ничего не скажешь!
  
  Развеселившись и немножечко подурачившись, вышучивая друг друга, они встали (Лилиэда слегка шатаясь) и поспешили в комнату - умыться и чего-нибудь съесть. Голод, как и усталость, к обеим явился одновременно. Уже за ужином Дочь Повелителя Молний почти засыпала; сразу же после - сестричку, обретённую по воле Ле-ина, Бегила взяла за руку и отвела на ложе. Прижавшись к ней, Лилиэда сразу заснула. К Бегиле сон не пришёл так скоро. Вспомнились ей Нивела, Вин-ваш, Ам-лит - рассказы сестры о встречи у водопоя. Почему-то явился меднокудрый незнакомец... но это уже во сне...
  
  
  Му-нат посмотрел на спящих девчонок и, переведя дух, вышел из комнаты. Слава Ле-ину, с Лилиэдой всё обошлось. Вовремя он послал Бегилу. Вовремя и удачно. Немного, но с удовольствием подумав об удивительной юной женщине, жрец перевёл свои мысли в крутое и каменистое русло: очень его беспокоило брожение в Священной Долине. Всегда беспокоило. Однако прежде, надеясь на откровения Легиды, он утешался мыслями о Великом Герое и Мудреце Ту-маг-а-дане - будто бы трещину, опасно расколовшую народ бад-вар, тот, когда вырастет, сумеет засыпать... увы, смешные надежды... впрочем, можно ли всерьёз полагаться на Легидины откровения? Жизнь в тысячный раз показала - нельзя! И кто бы мог подумать? Некуар - вернейший из верных, надёжнейший из надёжных! - Некуар совершит такое. Лилиэду, по её юному возрасту, жрец не винил - чего могла понимать девчонка? Но чтобы - Великий Воин? Невероятно! Однако же - совершилось... А в будущем?.. Непонятный Лукавый бог, да юнец, по счастливой случайности убивший Зверя Ужасной... Конечно, победа Вин-ваша отдалит столкновение, но кто засыплет трещину?.. Не он же - на самом деле?.. Что ожидает народ бад-вар - и не когда-то, спустя поколения - а уже при его, Му-натовой жизни?.. Невесёлые мысли - да...
  
  Жрец, тяжело вздохнув, запрокинул голову. Солнце давно ушло. На невидимом чёрном небе дрожали пугливые звёзды. Иные срывались и падали.
  
  
  
  
  Часть 3
  
  
  Вин-ваш
  
  
  1
  
  Не был притворным праведный гнев Вин-ваша - какое уж тут притворство! - но и полноценным, не рассуждающим гневом его чувство тоже не назовёшь. И, конечно же - изумление. Оно оказалось настолько огромным и неожиданным, что помешало дерзкую девчонку отколошматить как следует. Сестрёнка-то - а? Не побоялась обмануть Великого Грозного бога! И ничего с ней не случилось! Юноше, безусловно, обидно, но вопреки обиде и ревности немыслимо-дерзкое преступление Лилиэды его восхищало. Не убоялась ни божьего, ни людского гнева! Ни молнии, ни костра!
  
  А хитрющая Лилиэда, в искусственном гневе брата уловив неподдельное восхищение, разоткровенничалась почти до бесстыдства. На исходе Великой Ночи, уже понимая, что юноша не только её не выдаст, но и рассердиться по-настоящему не рассердится, она, не стесняясь, дразнила его. И понимала же: зря - но всё равно не могла остановиться. Легко уклоняясь от неверных ударов и ойкая в основном из вежливости - чтобы брат не усомнился в своём мужском превосходстве - о немыслимом преступлении девочка рассказала всё. Не выгораживая ни себя, ни воина, ни Му-ната. Умолчала только о своём спасителе - о лукавом Ле-ине было не просто бессмысленно говорить Вин-вашу, но и, пожалуй, опасно. Не имеющий зримого образа, ни на что не похожий бог - это не для Вин-ваша. Великому Герою согласиться с ему недоступной мудростью - ничего подобного ещё не случалось в мире! Другое дело - о своём преступлении...
  
  Нелепо - не правда ли? Растоптанные надежды народа бад-вар, страшное преступление сестры, кощунство жреца: юноша изумлён, растерян - так что же? В тайне-то - восхищён! Преступление равное подвигу герою очень понятно. И, кокетничая своим бесстыдством, многим ли рисковала девочка?
  
  Великая Ночь, Великий Че-ду - попустительство Грозного бога совершенно обезоружило Вин-ваша. Его праведный гнев обречённой искрой пал на сырые щепки - зашипел, угасая, и рассеялся горьковатым дымком. Досада и ревность? Они поглотились изумлением. И только ли? С ревностью вовсе непонятно. Кто должен ревновать? Юноша, которому до Великой Ночи нескладная девочка была безразлична, или никогда не прощающий бог? Из множества дочерей народа бад-вар ухитриться выбрать такую - ничего себе, Высшая Мудрость!
  
  Дальнейшие размышления об обманутом боге Вин-ваш оборвал, побаиваясь небесного огня - но в тайне-то, в тайне?.. Выходит, гневливый бог грехи отпускает не одним только богиням? Но, хотя бы изредка, и человеческим дочерям?
  
  Не успев обрести словесные одежды, эта мысль поторопилась скользнуть в туман - юноша её не разглядел, но смутный тревожащий образ исчез тем не менее не бесследно. Что-то осталось в памяти. Никогда не прощающий бог и преступница-сестрёнка - по всем представлениям народа бад-вар её пребывание в мире угрожает Миру бедой... по всем представлениям... но молнию не метнул Че-ду, а люди удачно ослепли...
  
  Правда, восхищение скоро уже соединилось со страхом. Бесстыжие слова Лилиэды слегка смущали, немножечко распаляли нечистой страстью и... очень тревожили! Зачем ему знать подробности? Нет, не о той ночи, когда Аникаба отобрала разум у воина. Всерьёз не ревнуя, сестричкины откровения об этой ночи сластолюбивый юноша проглатывал с удовольствием. Пресноватые для него откровения... пресноватые - да... если забыть о велении Грозного бога! О растоптанных надеждах народа бад-вар! И о грозящем костре! Ничего себе - пресноватые! От близкого пламени очистительного костра неопытность девочки в любовных утехах переплавлялась в удивительный металл. И этот волшебный сплав завораживал юношу - детская наивность его сестры обращала ни во что опыт и изощрённость всех жриц Кровожадной Данны. Ничего себе - пресноватые! Слушать бы их и слушать!
  
  А вот о кощунственном очищении знать бы ему поменьше. И совсем бы не знать о последовавшем затем - приватном, видите ли! - испытании. Тут уже не о чести Грозного бога, не о женской слабости - о Тайных Силах тут уже речь идёт. Об Изначальных - Непредставимо Могучих. Предатель-жрец отважился на такое... рискнул не только жизнями нескольких отщепенцев... и не одной даже судьбой народа бад-вар...
  
  Вин-ваш содрогался, слушая беспечную болтовню девчонки: не смущаясь, сметь о таком трепаться... верно - не понимает... велеть ей замолчать? Увы, здравое желание пришло поздновато. Лилиэда успела сказать уже слишком много. Покоя ему не будет. Узнал он сверх всякой разумной меры, и теперь надо знать всё. Слушать и слушать девочку - неважно, что с содроганием.
  
  
  Лилиэде говорилось легко. Великую ночь она ожидала с вполне понятной тревогой. Да, Му-нат её почти убедил, что, несмотря на убийство Градарга, о её страшном преступлении брат никому не расскажет. (Повелителя Молний он всё равно боится и будет себя чувствовать значительно уверенней, если божественное происхождение младенца Ту-маг-а-дана не омрачится гнусным сомнением.) Почти убедил - однако "почти" оставалось. И угнетало девочку. И не только это. До сих пор особой жестокости за Вин-вашем не замечалось, но вспыльчивость он от отца унаследовал в полной мере. Она, Лилиэда, ему вроде бы безразлична, и, тем не менее... если не ревность, то обида, разочарование, гнев... чем они обернутся? А ну как - застилающей глаза, мутной яростью? И так, ослепившись, он бы запросто мог избить её до потери сознания. Возможно, и покалечить - подвернись ему под руку что-то тяжёлое... Да, Великая Ночь ожидалась с немалой тревогой... И... слава Ле-ину! Всё, кажется, обошлось! Сначала растерянность. Долгая и глубокая. Потом - изумление. Для обиды место, конечно, нашлось, а вот для гнева и ярости его уже не осталось. Когда же наступило время для слов, и о немыслимом преступлении девочка рассказала всё, тогда явилось беспредельное изумление - не только вытеснив все прочие чувства, но и расслабив тело. Суровые побои - как бы не так! Сил у юноши не осталось даже на несколько крепких затрещин! Из одной только вежливости пришлось немного поойкать.
  
  Лилиэде говорилось и говорилось. Девочка знала: обмануть многоопытного Вин-ваша ей не удастся, и в самом начале Великой Ночи, обмирая и трепеща, повинилась в своём преступлении. Решение, как оказалось, наимудрейшее. Леденящим ветерком легко остудился зарождающийся гнев. Долгая и глубокая растерянность не оставила места другим чувствам. Полностью лишила юношу воли. И он, будто бы околдованный, велениям долга и плоти не воспротивился. Не обманул надежды Людей Огня. Он-то не обманул... но вот воплощение...
  
  ...о воплощении, естественно, не могло быть и речи!
  
  А так-таки - не могло? Лилиэде, приятно удивлённой смирением и покорностью брата, почудилось: а не вмешался ли Лукавый бог? Пока - лишь почудилось... но этой нелепой мысли суждено было упасть на взрыхлённую землю, и какой же колючий и злой сорняк возрос из неё впоследствии! Впоследствии - да; но девочка об этом не знала, и, приятно удивлённая смирением брата, разоткровенничалась до бесстыдства. После всех опасений и страхов, поощрённой его смешанным с ужасом восхищением, и говорилось ей, и дышалось легко. Будто бы ничего особенного. Будто бы из дочерей человеческих всякой - и не единожды! - доводилось обманывать бога. И грозный Великий бог будто бы им прощает. И преступницам не грозит костёр. И не было будто бы смертельного страха. Предательства, перерождения, кошмарного ядопития, гибели Некуара и хоть не долгой, но изнурительной и опасной болезни - не было ничего.
  
  Лилиэда опомнилась. Несомые быстрым словесным потоком её разрозненные мысли наконец-то соединились. Непозволительно было позволить трескучим словам, как ненужный сор, понести её память. Непозволительно было, обольщённой вниманием, в расспросах Вин-ваша уловить одно только восхищение. Восхищение восхищением, даже если оно не почудилось, однако куда яснее - тревога. Тревога - и сильная. Вин-ваш слушает жадно, ему интересно всё, необходимы любые подробности... по впечатлению распевшейся птички! Заворожённой собственным голосом!
  
  В тихой заводи мысли соединились вовремя - рассеялись нечистые чары. Наконец-то услышалась до этого безответно стучавшая из глубины тревога. Судорожный спазм сдавил горло, Лилиэда, на мгновенье лишившись воздуха, запнулась, но сразу же вновь овладела голосом. А главное - речью. И не только своей. Услышала не просто вопросы брата, но и то - как они задавались. Да, знать ему будто бы хотелось всё, но... по легчайшей дрожи, по еле заметным заминкам и срывам голоса прозревшая Лилиэда сообразила - очень не всё! О многом он предпочёл бы не слышать, но сказанное - сказано, и из всех возможных дорог только одна осталась свободной. Для девочки - не слишком приятная. Лилиэда заметила: без опасений и с удовольствием Вин-ваш выслушивает подробности о той, о преступной ночи. И ничего не поделаешь: из много - невыносимо-ужасного и ужасного невыносимо - ей придётся вспоминать о самом постыдном. Вспоминать и рассказывать. О той, о, казалось бы, в вечность ушедшей ночи. Вспоминать и рассказывать...
  
  
  Перемену, случившуюся с сестрой, Вин-ваш заметил не сразу. Мысли о Тайных Могучих Силах очень тревожили его ум. О кощунственном очищении, а тем более о смертельно опасном испытании знать ему, ох, до чего бы не следовало! Не следовало бы - ох... и... нет, не почудилось! Убывает ненужное знание! Да - убывает! Стоило Лилиэде заговорить о преступной ночи, и он, увлечённый её рассказом, об остальном - об опасном! - сразу забыл. Прямо-таки околдовала его девчонка! Размягчила и, будто из глины, лепит из него всё, что хочет! Дойти до такого? В первую брачную ночь едва ли не с удовольствием выслушивать от жены "откровения" о её распутстве? Да чего там - "едва ли"! Самоуспокоительная оговорка - и только! Действительно - с удовольствием! Лилиэда ему безразлична - так что же? А гордость?! А слава Великого Героя?! Околдовала - бесспорно! Или - унизительный, воли лишивший страх?
  
  Конечно, преступление Лилиэды более чем безмерно, но за это преступление судить он её не может. И выдать не может преступницу. Ни осудить, ни выдать... Не может - и ладно. Боги пускай решают! А он человек - и только. Однако - по-человечески? По обычаям народа бад-вар? Забыв о высоком их назначении? В этом-то, вполне заурядном случае, как он должен был бы поступить? Сначала, конечно, избить юную распутницу, а после - что сердце скажет: или с позором отослать к отцу, или простить и забыть её детское легкомыслие. А он - вместо этого? С удовольствием слушает, и отдал бы многое, чтобы она говорила об одном только своём позоре! До такого унизиться? Нет, бесспорно - околдовала!
  
  Околдовала, конечно же - иначе чем объяснишь неестественное безразличие? Безразличие и к оскорблённой гордости, и, главное, к потускневшей славе. Из всего народа отыскалась одна девчонка, которой его слава не вскружила голову - и нет уже этой славы! Где-то там, в Городе, о небывалом Подвиге уже слагают песни... там... за стенами комнаты... там... бесконечно далеко...
  
  ...здесь, слабым утренним светом едва отделённой от тьмы его Первой жене видится он... кем, любопытно, видится? Хвастливым мальчишкой? Растерянным юношей? Одно несомненно - никак не Великим Героем. И неприятное понимание: ей почему-то позволительно видеть по-своему - наотличку от других. Что-то она знает такое... такое... перед чем и убийство Градарга, и свидание с Ужасной значат очень немного! Или совсем ничего не значат. И его слава не слепит, не сияет - в лучшем случае, теплится для неё. А слава, женой не принятая - какая же это слава? Пускай восторгаются и люди, и боги, но если девочке, его Первой жене, их восторги безразличны, то... к Де-раду такую славу!
  
  И, самое удивительное: ни неосторожным словом, ни даже каким-то оттенком голоса своего безразличия Лилиэда не выдала, но Вин-ваш безошибочно почувствовал: к восхитившему всех подвигу эта девочка осталась вполне равнодушной. И дерзко похваляясь своим позором, негодница знает: забыв о мужской гордости, её постыдные откровения слушает он с удовольствием. Лишь бы не знать о прочем. Поскорей избавиться от запретного знания... И, кажется, от этого нечаянно полученного опасного знания он избавляется... избавляется...
  
  Умница Лилиэда рассеяла его тревоги, а всерьёз гневаться из-за детского легкомыслия или женской слабости - не ему. К этим - в общем-то милым - слабостям многочисленные наложницы слишком его приучили. И если бы каждую ему вздумалось ревновать по-настоящему... поколотить для порядка - это по настроению... и уж, конечно - не каждую... тех, разве, с которыми его свела не одна мимолётная прихоть... к которым влекло хоть малое чувство. Лилиэду, разумеется - необходимо: всё-таки - жена... Но с этим - успеется... Другое сейчас задевало и обижало Вин-ваша куда больнее: её непритворное равнодушие к Великому Подвигу.
  
  И так задевало, что возгордившейся преступлением девчонке Вин-ваш решился поведать о бережно до того хранимом - о незабываемом свидании с Ужасной. Не о торжественно обустроенном, превосходно разыгранном свидании на площади перед дворцом, нет, о настоящем свидании в безлюдной высокогорной долине. Рассказ о неземных объятиях, о ни с чем не сравнимых ласках Ужасной спеси у дерзкой девчонки, авось, поубавит. А упоминание страшного имени? Да трижды соверши Лилиэда гнуснейшее преступление, умри и воскресни трижды - она и умрёт, и воскреснет женщиной. Ни смерти, ни новому рождению не дано изменить изначальной сути. А для женщины услышать страшное имя - попасть под холодный ливень. Отрезветь и смириться.
  
  
  Наступившее утро подарило Лилиэде Вин-ваша. В прежней забытой жизни красивый и сильный брат был для неё спасительной милостью Грозного бога - и только. Та глупая девочка мужем его не могла представить. Или могла: как щепочку - лодкой, лужицу - морем, куклу - сыночком. Её плоть крепко спала, а когда пробудилась... об этом теперь страшно и подумать! Лучше забыть. Как и о воине Некуаре. Великом, Могучем - от мира людей отделившим её возлюбленном. Теперь-то она знает: по воле богини - но легче ли ей от этого? Бывшее - было, и лучше о нём не помнить. Забыть навсегда.
  
  Свет прибывал, и кошмарные воспоминания мало-помалу им размывались. И мало-помалу, комочек к комочку, светом лепилось земное, обычное - совершенно необходимое для человеческих сыновей и дочерей. Например, муж - светом их тьмы сотворённый очень даже неплохо. Немного мальчишка, но как раз это особенно нравилось в нём Лилиэде. Его наивное хвастовство вперемежку с трогательной детской обидой разительно не походило на суровое величие Некуара. А беспорядочные тумаки, чередующиеся с пьянящими поцелуями, выгодно отличались от сжигающей душу и стирающей память страсти.
  
  Ничего не терялось: ни лёгкая боль, ни приятное головокружение - всё оставалось, и всё нравилось Лилиэде. Конечно, когда минует растерянность, ей попадёт значительно больнее, но основательную трёпку она очень даже заслужила, и опасалась вовсе не её, а слепой, способной изувечить ярости. А когда поняла, что такой гнев ей не угрожает, то полностью доверилась мужу. И притворно ойкая, и непритворно пьянея, с удовольствием открывала земные - обыкновенные! - радости и утехи. И досада развенчанного Героя её и смешила немного, и умиляла до слёз. Ишь ведь, чем вздумал похвастаться - настоящим свиданием с Ужасной! Верно, вообразил, что она и приревнует, и испугается! Будто бы до этого свидания - любопытство не в счёт - есть ей какое-то дело! После всего пережитого, имея заступником Ле-ина, бояться Ужасную - нелепость, которой нелепее была бы разве что ревность. К кому бы то ни было начать ревновать Вин-ваша - надо родиться или дурой, или... богиней! Нет уж! Ревности он не дождётся! Другое дело - участия.
  
  Да, рассказ о нападении Зверя, о случайной победе, о распаляющих и не дающих утоления объятиях, о постепенном сгущении (воздуха? тьмы?) во что-то прекрасное, о не имеющем подобия, невыразимом слиянии с этим нечто, о неземном наслаждении слушался Лилиэдой с огромным интересом. Немножечко - с грустью, и с капелькой лёгкой зависти. Нет, не к успеху брата. К обыкновенности, как ни странно, его успеха.
  
  При всём отличии и от человеческих дочерей, и от бессмертных богинь в самом существенном Ужасная им равнялась. И бессмертным, и смертным. Другое дело - спасший её Ле-ин. С его непонятной, отделённой от плоти любовью.
  
  Как-то, разумеется, не умом, Лилиэда понимала такую любовь, но, понимая и принимая, со странной любовью Лукавого бога смириться всё-таки не могла. Вопреки пониманию, дочери Повелителя Молний страстно желалось чего-нибудь подоступнее. Попроще и поестественней. Нет, ни на что не похожей любовь своего Спасителя она, разумеется, очень дорожила. Столь несомненная избранность ей не могла не льстить. Так всё... и всё же... если слияние с Ужасной потрясло отнюдь не обделённого женским вниманием брата - то каким восторгом могла бы её опалить близость с Ле-ином? Опалить или сжечь - безразлично! Сгореть в объятиях бога - Лилиэда уверена - невыразимое блаженство! Ей - увы! - не грозящее...
  
  И, конечно же, для слабенькой, разбавленной слезами зависти у девочки повод был. Но и для гордости - пусть чуточку горьковатой - повод не меньший. Противная всем - подводным, земным и небесным - правилам, возмутительно отделённая от плоти любовь Ле-ина чего-то да стоила!
  
  
  Рассказ о настоящем свидании с Ужасной не произвёл на Лилиэду ожидаемого впечатления - Вин-ваш это заметил. А произвёл ли он вообще хоть какое-то впечатление? Хоть как-то затронул девочку? Хотя бы чуть-чуть коснулся? Затронул, коснулся, но... совершенно неожиданной гранью!
  
  Ни порождённого страхом смирения, ни даже ревности - какое-то необычное (божественно небрежное, чуть свысока) любопытство, да едва ощутимые теплота и участие: имя Ужасной зря громыхнуло далёким громом, Лилиэду ни капельки не испугав, а вот участие к пережитому юношей - до чего же оно сместило привычные линии! Как изменило узор! Будто бы не жена ему Лилиэда, к тому же неверная (преступление - ладно, преступление не в счёт), а настоящая сестра - заботливая старшая сестра. А он её младший, любимый, хвастливый - как всякий мальчишка - братик. И, право же, отшлёпай она его сейчас за непомерное хвастовство - он бы не удивился. От любящей старшей сестры - наказание? поощрение? ласку? - принял бы как должное.
  
  Явное наваждение! Бесспорно, околдовала! Великий Герой, Победитель Градарга (а в тайных замыслах - куда уже выше! - спаситель народа бад-вар), сестрёнку-преступницу не то что бы рядом с собой поставил, нет, безмерно вознёс над собой. Над собой, над кровлей дворца, над Городом, над земной твердью - вознёс и поместил в такие области, где она не могла не засиять необычайной, не меркнущей даже днём, новоявленной звездой. А всего-то и было с её стороны: немного участия, чуть-чуть понимания да несколько капель тепла. И не в бесстыжих признаниях, не в незначительных словах - нет, в дрожании голоса, в неумелых, зато не притворных, не жадных, не ищущих ответа ласках и поцелуях. Всего-то и было... всего ничего... но это вот ничего для юноши означало всё! Прежде бы! Раньше бы! В детстве бы!
  
  Но и теперь... почудилось, не почудилось: сместились привычные линии - и не было ужасного преступления! А о детском легкомыслии и женской слабости - о них-то... о них-то и забывать не надо! По их безвредности, ничтожности, безобидности. Нет, поколотить Лилиэду, конечно, следует: иначе она не поймёт, будет думать, что он её не простил - сердится про себя... но поколотить вознесённую до такой степени?.. на богиню - как?.. посмеет подняться рука?..
  
  А хитрющая Лилиэда, уловив колебания Вин-ваша, потихонечку спустилась вниз и, изумительно притворившись женщиной, сама подала ему плётку - угадала негодница своё время. Сомнения и неуверенность исчезли: чего бы, казалось, проще?.. она - жена, и только... покорная... согласная на суровое наказание... чего бы, казалось, проще... своевольная девочка, легкомысленная жена... ишь, до чего же ловко притворилась! А плёткой богиню - а?.. посмеется?.. как будто посмелось... рука поднялась как будто... но поднялась как-то по-особому...
  
  
  Нежная Лилиэдина кожа поняла это сразу. Пусть девчонку обожгло основательно, и ойкнулось ей уже не только из вежливости, но и не из-за одной лишь боли - такую-то боль, будь это нужно, Лилиэда вполне бы смогла перемолчать, даже не слишком страдая. Такую-то отстранённую боль... Нет, Вин-ваш не лукавил - она это видела и благодарна была за это - стегал со старанием... но только - кого? Её, Лилиэду, очень того заслужившую - или?.. стегал-то он со старанием, но слишком почтительно, с явной робостью, будто бы извиняясь, будто бы не женщину?.. кого - интересно?.. кого-то, по сути, совершенно отличного от человеческих дочерей ... Кого-то из Низшего или Высшего, но никак не Земного мира.
  
  И боль отстранилась, и Лилиэде казалась малой, недостаточной за её измену - но не винить же в этом Вин-ваша? Ведь он ничуть не лукавил, стегал со старанием... а явная недостаточность боли?.. её сейчас время! Её - Лилиэдино! И нечего барахтаться в липких сомнениях - достаточно ей попало! Светом из тьмы сотворённый муж за женскую слабость и детское легкомыслие достаточно наказал её! Наказал, и больше уже не сердится...
  
  
  Какое там - "сердится"! Можно ли сметь сердиться на богиню? (Преображение для Вин-ваша совершилось незаметно. Совсем незаметно. Неуловимое дрожание голоса, лёгкая запредельность взгляда, и Лилиэда в глазах сына Повелителя Молний стала настоящей богиней!) Но как же ловко она притворилась! Дерзкой девочкой, напроказившей женой, а он, как дурак, поверил и... плёткой посмел отстегать богиню! Да так, что кое-где даже и кровь проступила...
  
  Юношей овладела священная робость. Богиню - до крови... плёткой - как женщину... да отсохни сейчас рука - это бы ему показалось не самой значительной бедой!
  
  Растерянность, робость - ещё немного и упал бы тяжёлый страх, подмяв и волю, и ум; но - слава Аникабе! - притворившись женщиной, этот успокоительный образ на свой настоящий (грозный! сияющий!) сменить Лилиэда не торопилась. Напротив: доверчиво прильнула к заслуженно и отнюдь не жестоко - скорей, чересчур снисходительно - наказавшему и простившему мужу. Доверчиво, с нежностью - прильнула и обняла... до чего же ловко сумела притвориться! Человеческой дочерью, настоящей земной женой - всё нездешнее, всё запредельное спрятав в недоступных глубинах. И что же - Вин-вашу? В этих трепетных объятиях остаться было бесчувственным камнем? Вот ещё! Ну, да... ну, дерзко осмелился, ну, поднял руку на богиню... но если богиня за эту дерзость не слишком разгневана?.. или даже довольна?.. поди, разбери её... в трепетных объятиях, прикажете, оставаться камнем?! Нет уж! Что будет - быть тому! На всякий случай распрощавшись с земным миром, отчаянно робея, Вин-ваш неловко ответил на Лилиэдину ласку.
  
  Более чем достаточно искушённый в плотской земной любви, на ласку богини с мальчишеской неумелостью ответил Герой, Победитель Зверя. И не было будто бы не только бессчётных любовниц, но и прошедшей ночи не было: недавнего обладания Лилиэдой, бесстыдных и страшных её признаний - не было ничего. Сместились привычные линии - и не прихотью Грозного бога дарованной, не для совершения навязанных чужой волей, пусть и Высоких замыслов, нет, сама по себе, по извечному ходу вещей явилась ему жена. И ничего - что богиня... а точно - богиня ли?
  
  При её осторожном, незаметном сошествии к людям сияющий ореол погас - и маленьким мальчиком расслабляющие и утешающие ласки любящей старшей сестры, зажмурившись, принимал Вин-ваш.
  
  Наваждение исчезало, волшебная прялка крутилась в обратную сторону: богиня - и её оскорбивший, трепещущий смертный; любящая старшая сестра - и младший, хвастливый, как всякий мальчишка, братик; наказанная и прощённая неверная жена - и её муж, снисходительный повелитель; и, наконец - мужчина и женщина. Просто - мужчина и женщина. И не было ничего: слабости, легкомыслия, почти что детской измены, но это бы - ладно: не было главного - их Высокого назначения, растоптанной надежды народа бад-вар и, стало быть, преступления. Не было ничего этого, а было... была суматошная брачная ночь с поцелуями и тумаками - на её исходе: наказание и прощение неверной жены (совсем не богини - эка же примерещилось!), и было - было ведь, не почудилось! - немного участия, чуть-чуть понимания и несколько капель тепла.
  
  
  Девочка расшалилась. Вопреки всем её опасениям, Великая Ночь закончилась более чем благоприятно. Подарив Лилиэде не только мужа, но и волшебную власть над ним. Не обычную, знакомую каждому из Людей Огня грубую власть сильнейшего, нет, удивительную, прежде незнаемую власть женщины над мужчиной - особенную, ни на что не похожую.
  
  Да, попросив помощи у Му-ната, дочь Повелителя Молний могла встретить Великую Ночь без малейшего опасения: перед древним искусством, перед могучими чарами её брат сломился бы тонкой сухой былинкой. Согнуть, сломать, растоптать - чего бы, казалось, проще, но дважды новорождённой девочке эта гнусная простота была несносней, чем страх перед обманутым братом. Не поддавшись искушению, обмирая и трепеща, к осквернённому брачному ложу шла она как к костру - и что же? Не позор и страдания - и даже не покорного раба - а мужа обрела себе на исходе Священной Ночи! И только ли? Нет! Обрела бесценный дар: никогда прежде не бывшую, не унижающую ни его, ни себя, удивительную светлую власть над ним!
  
  Девочка расшалилась. Со своим мужем, с Великим Героем разыгралась совсем, как с мальчиком. Теребила его за волосы, целовала и шлёпала, легонечко кусала и - надо же! - её светлая власть многоопытного, не обделённого женским вниманием Вин-ваша преобразила в наивного, ничего не испытавшего младенца. Все бывшие прежде бесчисленные женские объятия отделились от него омертвевшей змеиной кожей - осыпались трухлявой корой. И этот, преображённый в мальчишку, Победитель Зверя Ужасной с удовольствием разделил Лилиэдину игру.
  
  
  Вернувшись в детство, оба очистились от всякой скверны. Ручей, звенящий чем-то колыбельным, давно забытым, их стремительно завертел, освобождая нежные души от обветшавших, стеснительных одежд - от ненужного опыта, мешающей памяти, многих случайных и неслучайных грехов. Омытые, чистые спали они до вечера, и, благо по обычаям народа бад-вар в комнате новобрачных оставлялось предостаточно всякой еды, торопливо, едва ли не с жадностью, насытились, всё пересохшее и зачерствевшее смягчив отменным вином.
  
  Напоследок переворошив и раздув густо рассыпанные по горизонту, погасшие было угольки-облака, солнце скатилось за край. Розово-золотистым отсветом вечер скользнул по верхнему краю стены и умер, коснувшись потолка. Ночь овладела комнатой. Пока ещё - слабосильная: из-за задержавшихся на выпуклых светлых предметах остатках дня - слабосильная и коварная. Время, когда умирает вечер, а ночь ещё только рождается - ничьё время. И Могучие Тайные Силы в это ничьё время особенно опасны. О чем знает всякий, даже начинающий колдун, и неудивительно, что в сгущающихся сумерках Вин-ваш с Лилиэдой почувствовали нечто особенное.
  
  Почувствовали и при последних, на глазах исчезающих отсветах внимательно оглядели друг друга. Впервые - по-настоящему. И всё привнесённое - неважно, со стороны ли, из глубины ли, нужное или ненужное, благое или греховное, тёмное или светлое - всё постороннее, отслоившись, осыпалось. И увидеть они смогли: Вин-ваш Лилиэду - не девочкой-преступницей и, разумеется, не богиней, а просто женщиной... всего лишь... однако такая, от святости и греховности освобождённая женщина, ему показалась ни в чём не уступающей никакой, даже Старшей богине, а в чём-то, возможно, превосходящей Саму Ужасную. Лилиэда - Вин-ваша: не хвастливым мальчишкой и не Героем, победителем Зверя, а только мужчиной... всего лишь... однако в человеческой наготе примерещился ей Ле-ин, и образа не имеющий бог на мгновение стал её мужем, а когда миновал соблазн и Ле-ин канул в свою обычную непостижимую запредельность, то Вин-ваш для неё навсегда соединился с богом-Спасителем - фантазия, обошедшаяся Лилиэде очень не дёшево.
  
  До полной, всё поедающей тьмы они стояли не шелохнувшись и восхищённо оглядывали друг друга. Когда же перестали видеть глаза, то Вин-ваш с Лилиэдой волей-неволей сблизились, соприкоснувшись руками: сначала - чтобы не потеряться, а после (но это уже вне воли и вне сознания) утренний, из детства вытекающий ручеёк, превратившись в могучий поток, их подхватил и сблизил. Женщину и мужчину, мужчину и женщину - вне всяких норм и запретов, правил и исключений из них и, очень возможно, вне мира земного вообще.
  
  И если мелочную рассудочность и низкие истины задвинуть в подобающий им уголок, а Большое и Настоящее вывести на широкую площадь, то можно смело сказать: Великая Ночь для Вин-ваша и Лилиэды началась с погружения в этот - и отнимающий и дающий, и леденящий и согревающий - неподвластный времени поток.
  
  
  * * *
  
  
  Лопнул отвратительный гнойник - и только ли? Посестрившись с преступницей-девочкой, омытая и просветлённая Бегила привязалась к ней почти как к Нивеле. До капли вылилась ядовитая ревность, а кровь, которой они обменялись, растворила и обезвредила всякую мысль о соперничестве. А Лилиэда? Какое уж тут соперничество, когда ласковым приручённым зверьком Любимая дочь Повелителя Молний каждое Бегилино слово ловила и берегла с безоговорочным обожанием. С обожанием, конечно, льстящим, но и смущающим: для не совсем ослеплённой глупостью человеческой дочери ощущать себя заправской богиней пусть и приятно, однако и утомительно. Если даже отвлечься от несовершенной людской природы, на многое закрыв глаза, то всё-таки надо верить в сверхобычные не данные смертным, возможности. И Бегилу, почти не способную к самообманам, столь откровенное Лилиэдино обожание скорее тяготило, чем наполняло гордостью.
  
  Нет, оно и льстило, и нравилось, но и стесняло, но и тревожило. Воплощение Ужасной было слишком памятным, чтобы с беспечностью принимать обожание от девочки - даже и от сестры. Оно могло отозваться чем-то непредвиденным и, скорее всего, опасным. Так что, однажды его заметив, Бегила очень сильно разбранила свою сестрёнку - да где уж! Попробовала поколотить - и того хуже! Всякий её удар девочкой принимался как высочайшая милость. Немножечко помогали одни уговоры, да и они... о грозящей ей опасности приходилось напоминать по нескольку раз не дню. Лилиэда пугалась, на короткое время пыталась быть на равных, но скоро сбивалась с шага и, сильно отстав, на идущую впереди Бегилу вновь начинала смотреть с обожанием...
  
  Признательность? Благодарность? Ими одними не объяснишь столь откровенное и опасное - до вызывающего заигрывания с Могучими Тайными Силами! - обожествление человеческой дочери.
  
  Бегила долго не понимала в чём дело, а когда догадалась, то, несмотря на сильную тревогу, перестала сердиться на Лилиэду: у этой девочки никогда не было ни братьев, ни сестёр. (Были - и сколько! Потомство Повелителя Молний пересчитаешь не вдруг! Но это ли - братья и сёстры? Волчата - готовые растерзать!)
  
  Да, от недобровольного свидания с одним из Старших богов избранность оберегла Лилиэду, но та же избранность её обрекла не представимому Бегиле одиночеству. Одиночеству, невозможному ни для единого из народа бад-вар, ни для единого... кроме её сестрёнки!
  
  Даже осиротевшая с детства невольница имеет хозяина, подруг среди сверстниц, а чуть подрастёт, то, если не вовсе уродина - многочисленных дружков. И что из того, что бывает порой голодна и бита едва ли не ежедневно? И голод и боль скоро забываются - особенно, если они разделённые, общие всем сотоваркам. Да, из невольниц жертву себе выбирают не только Старшие, но и Младшие боги - однако, размягчившее и заразившее скупостью сердца горожан широко распространившееся очистительное поветрие? А малышка даже шести равноденствий отроду стоит не менее четырёх превосходных баранов! Нет, будь у Бегилы выбор родиться ли Лилиэдой или сиротой-невольницей - она бы, скорее всего, предпочла последнее.
  
  Конечно, если глубоко задуматься - всё и сложней, и куда значительней. Да, после давнишнего покушения дочь Повелителя Молний жила, почитай, в затворе. Кроме своего наставника, кроме прислужниц и предателя-воина Лилиэда почти никого не видела и не могла себе представить не то что бы нежной дружбы, как, например, у неё с Нивелой, но и лёгкого приятельства, обыкновенной, пустой, однако совершенно необходимой болтовни со сверстницами - необязательно сёстрами. Болтовни с взаимными колкостями, грубоватыми шутками, обидами и победами, с упрёками, ссорами, драками, примирениями - так всё, однако: Высокое Назначение, пристальное внимание всего народа - это ли не замена утраченным детским радостям и заботам? Словом, если глубоко задуматься - судьба Лилиэды очень неоднозначна. Одиночество - да; но вовсе - не одинокость. Отъединённой от своего народа, от его забот и чаяний Лилиэда быть не могла - отъединённой от сверстниц и сверстников, от необходимых детских радостей и забот была безысходно.
  
  Бегиле это открылось далеко не сразу, но когда наконец открылось - тревоги и опасения, Могучие Тайные Силы, Ужасная - всё отодвинулось, всё заслонилось злым сестричкиным одиночеством. Да ни чем-нибудь смутным, пугающим по привычке, а осязаемой близкой бедой грози ей Лилиэдино обожание, теперь, после состоявшегося открытия, Бегила бы с ним согласилась. Согласилась бы - пламень, спаливший сестру, ожог слегка и её. Ибо за неполные две луны - от потрясающей исповеди до Великой Ночи - сказано между ними было столько... а словам недоступного - и посему не сказанного, но хорошо понятого обеими? Понятого кожей и кровью, руками и сердцем, ногами, желудком, печенью - понятого всем естеством, и, стало быть, не просто понятого, а вместе обретённого и, соответственно, сопережитого... сколько такого было? За неполные две луны!
  
  И с опасным обожанием, чуть в глубину проникнув и коснувшись его корней, Бегила скоро смирилась - да, оно пугало, но... сестричкино одиночество... бесформенный страх перед ним - ничто! А неожиданно стать заступницей, хранительницей, сделаться вдруг оберегающей доброй силой - впору закружиться голове! И Бегилина голова закружилась. От разделённого преступления, от обременительной тайны, от суетливой Лилиэдиной нежности, от её утомительных - конечно, приятных! - восторгов, от опасного обожания и... от Вин-вашевой отчуждённости!
  
  После пятидневного, поначалу обманного, но затем удачно совпавшего с действительной, посылаемой Легидой нечистотой, затворничества, разгорячённая тревогой и нетерпением, Бегила наконец-то взошла на ложе к своему возлюбленному - о её всегдашней страсти нечего и говорить. Увы - за несколько прошедших дней оно непоправимо остыло! И пусть по-прежнему пьянили поцелуи Вин-ваша, пусть по-прежнему на его ласку сладким трепетом отзывалось всё тело - ложе непоправимо остыло! Почему?.. непонятно... и ласки, и поцелуи Вин-ваша от прежних вроде бы не отличались... или немножечко - на одно дуновение, на задержанный выдох, на отсечённый от слова звук - всё-таки уже отличались? Отличались, не отличались - для Бегилы это имело второстепенное значение: непоправимое совершилось - вот что открылось ей; остальное же - посыпание солью раны: лишняя, бесполезная боль.
  
  Утром, оставшись одна, женщина долго и горько плакала. Плакала, по ослеплённости в своей беде сразу же обвинив Лилиэду, немного опомнившись - Ужасную. Долго и горько плакала - особенно, вспомнив о недавнем озарении: если Ужасная скрылась не в горные пропасти, а нашла себе приют в глубине всякой женщины, то кто остудил Вин-ваша? Почти незаметно - на четверть дыхания, на две или три снежинки, растворившихся в его крови?
  
  Лилиэда? После кошмарного преступления, после гибели Некуара, после тяжёлой, надолго, возможно, что навсегда, задержавшей её расцвет, болезни? Слава Великим богам! Такой откровенный вздор лишь не несколько непроизвольных всхлипов и неполную ложку слёз в растерзанных Бегилиных чувствах только-то и сумел похозяйничать. Лилиэда? Трепетный всплеск уязвлённого сердца, лёгонькое падение споткнувшейся мысли: если она - то после Великой Ночи! Обязательно после, и никак невозможно - до!
  
  Одна из распутных богинь? Если бы так! До человеческих сыновей охочи многие богини: и Старшие, и Младшие - очень не прочь позабавиться со смертным, но... их прихоти священны, да и вообще... в других мирах другие законы! Спутайся, например, с Вин-вашем Легида или Данна - мальчишка и возгордился бы, и непременно похвастался, но к женщине, к смертной (к ней!) его влечение не ослабело бы - скорее, усилилось... Конечно, случается: иной, хвативший сладкой отравы, отравы, настоянной на нездешних травах, на какое-то время становится неопалимым для всяких земных огней, и человеческим дочерям зажечь его тогда не дано - редко случается. И с очень немногими. С большинством же - напротив. А уж с Вин-вашем... Бегила уверена: удостой его вниманием Легида или Данна, юноша, коснувшись неземного огня, им напитался бы, раскалился, но не сгорел. И мало этого: ей бы принёс, передал бы частицу того огня! Спутайся, словом, с Вин-вашем какая-нибудь из богинь - ей бы, Бегиле, и горя мало!
  
  Но тогда - кот и зачем? Кто и зачем отдалил от неё Вин-ваша? Почти незаметно - на четверть дыхания, на отсечённый от слова звук - однако же, отдалил...
  
  Бегилины мысли долго кружились впустую - на невидимом для неё поводке, поводке в опять же незримых, цепких руках Ужасной. Кружились до того, пока наконец Ам-литова дочь не сообразила: почему - Лилиэда? Или - Ужасная? Или одна из распутных богинь? А просто другая женщина? Этого что - недостаточно?!
  
  Встреча Великого Героя в Священной Долине без женщины, конечно, не обошлась, однако - и именно здесь Бегиле до сих пор очень мешала её самонадеянность - без какой женщины? Она что же - единственная из человеческих дочерей безраздельно и навсегда овладевшая Вин-вашевым сердцем? Или внезапная ревность к Любимой дочери Повелителя Молний её ничему так и не научила? А ведь очень на то похоже... не научила... и еле заметная остуженность новоявленного Героя, преобразившись в кипящую ненависть к его неведомой избраннице, мучительно обожгла Бегилу.
  
  (Конечно - напрасно: в этой охлаждённости была виновна вовсе не Темирина - нет, мудрое желание юноши присоединиться к роду Змеи.)
  
  Впрочем, неважно: вся истина не открылась женщине, но её мысли, порвав путы Ужасной, напали на верный след. И ей, накануне Великой Ночи вернувшейся в дом отца и горько жалующейся Нивеле, не пришло и в голову в своём несчастье обвинить Лилиэду. Нет - ту неведомую (проведала - раздавила бы!) отвратительную змею, ту, которая коварно украла частицу принадлежащего ей тепла.
  
  Слушая сестрёнку, Нивела печалилась вместе с ней - однако, не слишком...
  
  ...за прошедшие две луны (после случившейся слабости... там, где лесная зелень, сгущаясь особенно...) Нивелины мысли сильно переменились! И только ли - мысли? Вся она, согрешив, переменилась не в лучшую сторону. В том нескромном памятном разговоре Бегила оказалась права, - если муж в основном стережёт стада и надолго покидает молодую жену, - будто бы знала заранее! И красивый невольник, себе на беду, оказался и смелым и достаточно легкомысленным - возможная смерть его не пугала - и, конечно же, раз согрешив, ни он, ни она не захотели остановиться на этом. И, конечно же, Нивела забыла меднокудрого незнакомца. Забыла - презрев повеленье богини... Любовным усладам в тайне предаваться с невольником... опасаясь и за своё доброе имя, и, главное, за его жизнь... забот и волнений более чем достаточно! Слишком достаточно - чтобы мнимые сестричкины горести сейчас принимать всерьёз.
  
  Чуть-чуть охладел Вин-ваш... слегка повернул своё сердце... к Бегиле неведомой злодейке... да есть ли у этого похотливого мальчика сердце вообще?
  
  Сестрёнкина ослеплённость казалась теперь Нивеле и глуповатой, и чересчур затянувшейся. Пора бы, очень пора ей было прозреть! Лилиэда - понятно: Высокое назначение, воля Великого бога, радужные надежды народа бад-вар - было о чём горевать Бегиле, могла она тревожиться о своём месте на Вин-вашевом ложе. Но из-за какой-то неведомой чаровницы?.. из-за красотки из Священной Долины?.. детский пустой каприз! Ведь любовные прихоти распутного мальчишки подобны прибрежному ветерку: утром - на море с суши, вечером - с моря. А в течение дня направление переменит по нескольку раз: то вихрем закружит пыль на дороге, то рябым клином в сонном заливчике смутит водную гладь. Но к ночи он затихает и возвращается - куда, любопытно? Вин-ваш, обычно - к Бегиле. Так стоит ли ей обращать чрезмерное внимание на его дневные капризы? Ревновать к неизвестной дикарке?
  
  (По разумению Нивелы, всякая из прелестниц Священно долины мало чем отличалась от только что полонённой девочки из лесных племён: разве что - понятной речью, а в остальном... за ту и за другую, по её мнению, больше десятка баранов не дали бы на торговой площади... правда, лично она никогда не была знакома ни с одной из дочерей Священной Долины.)
  
  Равнодушие, небрежно скрытое старшей сестрой, больно задело Бегилу. После признания, сделанного сразу же, едва им удалось уединиться, она поняла - да: у старшей сестры более чем довольно своих забот; однако долгая нежная дружба имеет свои права, а так небрежно скрытое равнодушие было бы терпимо от многих - ото всех! - только не от Нивелы.
  
  Особенно после пусть и опасного, но до головокружения ей льстящего её обожания Лилиэдой. Не сменилось и двух лун, а к этому обожанию она уже так привыкла... только теперь, возвратясь домой, Бегила поняла, насколько она привыкла к этому обожанию... только теперь. В Городе, во дворце Повелителя Молний, она в нём просто купалась, как в тёплом облаке, купалась, не понимая - насколько ей это приятно... И сейчас Нивелино небрежение жгло подобно мучительному дыханию спалённой солнцем земли - Бегила мучительно съёжилась, враз околючившись.
  
  Нивела этого не заметила: будучи достаточно чуткой, сейчас вот, за своими радостью и стыдом, за непривычными заботами (очень нелегко скрывать любовную связь среди постоянного многолюдства), ничего не заметила - впервые за многие равноденствия настоящего свидания у сестёр не получилось. Так... переливание из пустого в порожнее.
  
  И день прошёл, и настала Великая Ночь, и приятно уставшая от многих дневных хлопот крепко спала Нивела, а Бегила, сдвинувшись к краешку ложа, тихо и горько плакала. Из-за непонимания, впервые случившегося между ней и Нивелой, из-за внезапной Вин-вашевой охлаждённости, из-за Великой Ночи и неведомой воли Грозного бога, из-за снова проснувшейся ревности к Лилиэде - из-за всей своей нескладной жизни. Нескладной - протекшей песком сквозь неплотно сведённые пальцы - уходящей и дорогой. Да, бестолковая прежняя жизнь уходила от женщины - бестолковая, суматошная, но и привычная, но и понятная. И, готовясь сделать шаг в неизвестность, Бегила, сдвинувшись к краешку ложа, оплакала всё уходящее, всё дорогое сердцу.
  
  Страшно потрясённая чем-то кошмарным и потому сразу забытым, к Нивеле возвратилась душа нал-вед. Возвратилась стремительно - сильным толчком разбудив хозяйку. Отвратительное пробуждение: сердце колотится до звона в ушах, кто-то, шурша, гоношится в сдавленной голове, к горлу изнутри подступает противная муть - пробуждение, словом, для самого заклятого врага. Женщина успокоилась далеко не сразу, а только-только пришла в себя, услышала тихий и безнадёжный плач. Отодвинувшись от неё, невыносимо горько плакала любимая сестрёнка.
  
  Нивела, всё ещё плохо соображающая, попыталась её утешить. Придвинулась к ней, погладила по голове - Бегила заплакала ещё громче. Заплакала врёв, с частыми всхлипами - как плачут по дорогому покойнику. (Что, в общем, соответствовало действительности: давясь слезами, свою прежнюю - нескладную и желанную - жизнь провожала Ам-литова дочь.) И, не зная этого, Нивела мучительно растерялась, когда, оттолкнув утешающую руку, сестра забросала её градом обидных несправедливостей. Ну да, ну конечно, она, Нивела, не проявила должной чуткости, не придала нужного значения жалобам на холодность Вин-ваша, но так гневаться из-за этого... швыряться такими гадкими словами... было отчего ей отчаянно растеряться.
  
  Мутью сквозь слёзы, грязью сквозь щёлочки между всхлипами окатив сестру, Бегила затихла. Клокочущим горным потоком вырвавшись из теснины, разлилась по равнине и враз затихла. Затихла, стесняясь былого неистовства. Оправданного крутизной, камнями, острыми рёбрами скал - оправданного перенесённым страданием - однако теперь, привольно разлившейся, кажущегося глупым и неприличным. А по отношению к Нивеле - жутко несправедливым. Сестра-то её причём? Не проявила всегдашней чуткости, не разделила её преувеличенной (если со стороны) тревоги? Обидеться из-за этого можно, но так облить ядовитой грязью?.. Бегиле сделалось стыдно и очень не по себе.
  
  Её сестра, оглушённая яростным мутным потоком, лежала рядом, похоже, в бесчувствии - Бегила щекой осторожно коснулась её плеча: Нивелино тело, вздрогнув, расслабилось и незаслуженно наказанной девочкой она разревелась. Теперь уже ровным, дающим успокоение плачем. И всё сразу же изменилось: левое стало правым, правое - левым: как в медном зеркальце всё перевернулось, смягчившись и облагородившись. Вместо отчаяния - тихая грусть; вместо неразборчивой ярости - солоноватое (из-за слёз) смирение. И размягчённая раскаянием Бегила, нежно обняв сестру, разоткровенничалась сверх всякой меры. Можно сказать, до предательства - да, невольного, при смягчающих обстоятельствах, но всё же предательства - по-другому никак не назовёшь такую вот откровенность.
  
  Зря, услышав признание дочери Повелителя Молний, Му-нат не связал её самой что ни на есть ужасной клятвой. Конечно, Бегилин образ тогда перевернулся в его глазах, восхищение её небывалым поступком сильно навредило осторожности, но, несмотря на всё это, жрец должен был помнить: как бы ни возвысилась женщина - она всё равно осталась человеческой дочерью...
  
  
  
  2
  
  
  Великая Ночь, поглотившая три обыкновенных и два дня между ними, завершилась чудесно. Восхищённый Вин-ваш жену, данную ему Грозным богом, заласкал едва ли не до бесчувствия. До блаженного отупения - однако и девочка... покидая её, Великий Герой шатался, как пьяный. Не чуя ног. И долго во внутреннем дворике, после комнатной полутьмы закрывшись рукой от света, приходил в себя. Освобождаясь от наваждения. От сладкого наваждения трёх, слившихся в одну бесконечную, почти безумных ночей. Да не "почти", а безумных безоговорочно - если признания Лилиэды не посчитать кошмарным бредом. Немыслимым сновидением. Если себе не лгать.
  
  Весьма способный к успокоительным, зачастую даже не замечаемым, самообманам, сейчас Вин-ваш обмануться не мог. Дневной беспощадный свет не просто ожёг глаза, но и, проникнув внутрь, нигде не оставил места для врачующей лжи. Высветил все закоулочки, открыл все тайнички. Все, такие необходимые для сокрытия повседневных неприятностей, глухие клетушечки. Увы... победа над Зверем Ужасной, свидание с Душой Изначальной Тьмы, Великая Ночь, признание Лилиэды - и потрясений хватило... и свет после полутёмной комнаты... рухнули стены сомнительной прочности, клетушечки, всхлипнув, рассыпались. Вспомнилось столько забытого - горького, кислого, грязного, не говоря о страшном, опасном, мучительном - что Вин-ваш с удручением понял: ему стало некуда прятать ненужное новое знание.
  
  И всё-таки, несмотря на это, Великая Ночь завершилась чудесно! Жену ему подарила такую... Незаметно для себя в могуществе Грозного бога Вин-ваш уже немножечко усомнился - вот до чего довела девчонка! - и за удивительный дар должное воздавал уже не ему, Живому Могучему богу, а безликой Великой Ночи. (И это сразу же после её завершения - а в будущем?..) Но это когда-то, пока в тумане, сейчас же, освобождаясь от сладкого наваждения, он думал о другом. Конечно - о Лилиэде. В первую очередь и с большим удовольствием. Не без симпатии - о Темирине. И с неприязнью - из-за неизбежного вскоре предательства, но и из-за всё ещё не оборванных и уже очень мешающих нитей - о Бегиле. О её распаляющих ласках, страстных объятиях, опьяняющих поцелуях... и о скопившихся, скоро обильно прольющихся - он это знал - горьких её слезах!
  
  Да, Великая Ночь завершилась чудесно, но наступивший день подрезал крылья Вин-вашевой радости. И дело не только в Бегиле. Первая наложница, ненужная ненависть к ней, гнусное предательство - всё это так... недолгая, неглубокая растерянность... или к нему возвратится способность забывать, или накопится чёрная злость - Бегила, в общем-то, не помеха. Ну, поплачет она, ну, своими слезами его размягчит, возможно - но кто она в сущности? Всего лишь наложница! До Великой Ночи безоговорочно Первая - единственная из многих - теперь не она, однако, теперь Лилиэда. И, конечно же, Темирина - в обозримом будущем. А вот для Бегилы, для Первой наложницы, в этом будущем нет места. И только ли - для неё? Для него самого - оставайся он прежним мальчишкой, не изменись за прошедшие две луны - в этом будущем места бы не нашлось! В героическом, славном будущем...
  
  Великая Ночь завершилась. Во внутреннем дворике, под выцветшим за лето небом Вин-ваш успешно освобождался от её наваждений. Трезвея от предосеннего света, от свежего воздуха, от приглушённой стенами, однако достаточно громкой будничной городской суеты.
  
  К юноше возвращалась необходимая трезвость - Лилиэдины чары теряли власть. Конечно - не полностью: бывшее было, и никакое, самое ничтожное умаление уже не могло грозить вознесённой так высоко. Правда, хлынувший ливнем свет, как дешёвую позолоту, смыл с неё кощунственную обожествлённость: нечистые чары исчезли - притягательность юной женщины, его полудевочки-жены, от этого не пострадала. Напротив, освободившись от мешающей позолоты, проявилась особенно. И результат: Лилиэда - есть Лилиэда, и... хватит о Лилиэде! Не ему разгадывать загадки этой невозможной девчонки! Этой... хватит о Лилиэде! Только время всему найдёт надлежащее место... пока же...
  
  ...его отец, Повелитель Молний - вот о ком думать сейчас и думать! Коварный, безжалостный, не сдержанный в гневе сумел он на этот раз спрятать огонь внутри. Не позволил наружу вырваться ни одному палящему язычку. Великого Героя встретил с должным почтением и медово-липкой речью смутил не только Вин-ваша, но и многих достаточно проницательных старших жрецов. Му-ната, Син-гила, Ле-гим-а-тана - да и не их одних: ещё и Ве-нира, и Тай-леби-шада - служителя Данны, и некоторых других, не вовсе в себя ушедших. Так что, за незначительным вычетом, медовая речь Повелителя Молний здорово обеспокоила всех, его близко знавших. Опытные жрецы не сомневались: взбешённый вождь в тайне затеял нечто необычайно гадкое, неизмеримо превосходящее все его прежние гнусности, но... рассуждал, приказывал и, главное, действовал он безукоризненно! Вдруг сделался праведным, мудрым правителем! Судить безупречно начал, мерить и взвешивать - без тени лукавства! Да если бы так всегда - вином, молоком и мёдом забили бы тогда родники! Не белым морским песком, а золотистым живым зерном оделось бы всё побережье! Если бы так всегда... всегда, к сожалению, не бывает... боги - и то... их раздоры, увлечения, слабости... а смертному?.. а Повелителю Молний?.. бред!
  
  Му-нат с Син-гилом поторопились сказать Вин-вашу о нависшей над ним, грозной опасности. Могли бы не говорить - знал он и сам прекрасно - но хорошо, что жрецы сказали. Правдоподобная догадка переросла в полную уверенность: его беспощадному отцу отныне не спрятаться за спины Людей Огня. Очень хорошо, что жрецы сказали...
  
  Ин-ди-мину-то - что: ему было более чем естественно предложить Вин-вашу спрятаться в Священной Долине сразу же После Великой Ночи, а вот самому Победителю Зверя Ужасной такая - на грани трусости! - торопливость никак не идёт к лицу. Да и вообще, после Великой Ночи всё так усложнилось... Нет, по древним обычаям мужу присоединиться к роду жены, не только позволительно и похвально, но и необходимо - по обычаям священным в ветхие времена... Для горцев - и посейчас... Но горожанину?.. Нет, изменником, пожалуй, его не сочтут... Однако с Лилиэдой, матерью Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана, стать по другую сторону зияющей трещины?.. если и не измена - то нечто весьма на неё похожее!
  
  Ин-ди-мину-то хорошо: любимую младшую дочь выдать за Победителя Зверя Ужасной - это ли не предел мечтаний для старейшины славного рода! Ну, а Вин-вашу?..
  
  ...ох, до чего же всё не просто! Бежать бы от Повелителя Молний, бежать, укрыться в Священной Долине, но... сразу же после Великой Ночи?.. с ещё не остывшего брачного ложа?.. согласитесь ведь - стыдновато? Новоявленному-то Герою?! И только ли - стыдновато? Стыд, как известно, глаза ещё никому не выел... пережил бы его Вин-ваш! Перенёс бы без особенного для себя ущерба. Он-то бы перенёс - ну, а его слава? Обязательно потускнела бы! Да и в славе ли только дело?.. В конце концов Лилиэда, неосторожно её задев, хрупкость этой игрушки продемонстрировала Вин-вашу со сверхубедительной наглядностью... Тогда он обиделся... По-мальчишечьи... Ненадолго...
  
  Ведь если не опьяняться, если себе не лгать - Градарг-то убит случайно. Что из того, что его копьём - он, в сущности, ни при чём -копьё направила Легида. А может быть - сам Че-ду... Так всё - и всё же... Для небывалого подвига кого избрали Великие боги? Ох, как не просто всё! Бежать бы, укрыться в Священной долине... и пусть себе, пусть потускнеет слава... а Лилиэда? Постыдного бегства Лилиэда наверняка не примет! Да, она, конечно, и согласится, и покорится, но... запрезирает ведь! Или - едва ли не худшее! - снисходительно простит! Ей, сотворившей и перенесшей такое, что ей победа над Зверем Ужасной?! Случайность, везение, мимолётный каприз богини. А вот трусливое бегство...
  
  (Относительно Лилиэды Вин-ваш сильно заблуждался: разумную предосторожность она бы никогда не посчитала трусостью. Это Вин-ваш, к перепутанным чёрным прядям нечаянно примерив божественный ореол, произвёл девочку в героини - сама она в отвратительном преступлении геройства отнюдь не видела. Конечно, разорвав привычный круг, бежать из Города в неприветливую Священную Долину было бы ей неприятно... но если ради Вин-ваша... и после Великой Ночи... без колебания - даже к самой Ужасной! Без колебания и, разумеется - без жалоб и упрёков. Да, жену, данную ему Грозным богом, юноша в должной степени оценить ещё не успел. Тем более: ни сейчас, ни после ему, к обоюдному несчастью, не открылось, кем после Великой Ночи сделался он для Лилиэды...)
  
  Сияние земной славы - сладчайшая отрава; но уж, наверно, не римляне первые заметили её скрытую горечь и классической тогой постарались прикрыть ядовитое жало: "Sic transit...", - так проходит... проходит всё - не только земная слава. Всё проходит, всё протекает и всё впадает - куда? Народу бад-вар было известно доподлинно: очистившись прощальным костром, многие - друг другу порой враждебные - души, сбросив ненужную оболочку, сливаются наконец в одну: совершенную, безупречно белую, достойную мира богов и предков. Известно было народу бад-вар - Вин-вашу было известно... Правда, благочестивого желания, скорее достичь заветного рубежа (улечься на очистительный костёр), он не имел, и на внутреннем дворике под отрезвляющим предосенним небом после долгих сомнений отыскал половинчатое решение: бежать, но не сразу. Луну или две помедлить. Авось что-то утрясётся. Решение так себе, но лучшего, увы, не нашлось...
  
  Вин-ваш очень надеялся - и время эту надежду не опровергло - на приобретённых в Священной Долине братьев. После великолепно организованного Торжества Великого Героя, сопровождавший его отряд в Городе не задержался. Суровые горцы быстро покинули враждебное их духу, гнилое, нечистое Побережье. Однако - не все. Двое остались. Заменить ушедшего к Аникабе Некуара. А дабы не подвергать их мучительному для душевного целомудрия соблазну, каждые пол-луны приходила смена. Так что многочисленным Лилиэдиным братьям и сёстрам за столь короткое время ни в коем случае не удалось бы развратить горцев. Однако для Вин-ваша главным было другое: в большей степени охрану оставил он для себя. Защищая девочку, неподкупные воины из Священной Долины защищали также его! Всё сладилось ловко - не подкопаешься! До самого рождения младенца Ту-маг-а-дана, до времени, когда жизнь Лилиэды из разряда общенародного достояния перейдёт в её личную собственность (в личную - постольку поскольку...) воины не покинут Город. Всё сладилось ловко: через две или три луны Вин-ваш с Лилиэдой окажутся в Священной Долине - считай, в безопасности... Ох, недостаточно юноша знал своего отца! Ин-ди-мин, посоветовавший бегство сразу же после Великой Ночи, знал Повелителя Молний лучше. Что-что, а определённые преимущества жизненный опыт порой даёт... Но Лилиэда... стыд поспешного бегства... да и Бегила - о ней забывать не следует!
  
  Вин-вашу только казалось, будто бы его давняя, прочная связь с Бегилой может порваться разом. Казалось по недомыслию, по извечной мальчишеской переоценке своих знаний, сил, способностей. Ведь Вин-вашевым сердцем Бегила ещё владела - пусть уже не одна, пусть уже совместно с Лилиэдой - но признаться себе юноша в этом не мог. Или действительно - так бывает - верил в возможную неприязнь к Первой наложнице. В ненависть - должную прийти в нужный момент.
  
  "За так" вот, "за ни за что" возненавидеть Бегилу Вин-ваш не мог, но и без всеразъедающей ненависти было невозможно порвать прочные нити - и что оставалось юноше? Утешительный самообман - и только... Самообман? Да ничего подобного! В далёкую, совершенно необходимую ненависть он верил по-настоящему - верил и, как ему казалось, приближал её.
  
  Верил и приближал, но... главного - прочности давней, привычной и нежной связи - он всё-таки не учёл! И явись эта самая необходимая ненависть - она бы ему не помогла! Да, безусловно: усложнила бы отношения -- напоила горечью, обожгла ссорами, но всё равно не сумела бы разъесть связующих нитей.
  
  Бегила Вин-вашу - не женщина только, пусть и любимая; Бегила Вин-вашу - краеугольный камень мироздания, пошатнуть который: свести на землю звёзды, опоганить источники, дерзко обесчестить жизнь. Бегила... жестоко её избить, предать, да даже убить - это ещё возможно; но истребить из сердца - нет, никогда! И, стало быть, не только возможная презрительная снисходительность Лилиэды, не один стыд поспешного бегства, но и Бегила - пусть неосознанно - к смертельно опасному промедлению невольно привела юношу.
  
  А впрочем - сомнительное или нет, надёжное или не очень, мудрое или бестолковое - решение отыскалось: бежать, но не сразу. Пусть не пробились подземные ключи, тайное пусть осталось тайным - решение всё-таки отыскалось.
  
  
  * * *
  
  
  "Ни с того ни с сего не кусаются змеи", - последние две луны эта неотвязная мысль мучительно изводила Повелителя Молний. Вот если змея вдруг окажется на Вин-вашевом ложе, угревшись в мягком, густом меху, а юноша её в темноте не заметит - тогда, может быть, укусит. А ведь какие есть восхитительно ядовитые, маленькие, неприметные! Да тяпни такая самонадеянного Героя - ни самые заветные зелья, ни древние заговоры ни изощрённое колдовство ему не помогут.
  
  (Что касается колдовства - вождь не был уверен; колдовство, как-никак - колдовство; но настоящих, действительно понимающих колдунов много ли их во всём народе? А в Городе? Если Му-ната не окажется рядом, вряд ли кто-нибудь поможет юноше...)
  
  Да, маленькая, смертельно ядовитая змейка на Вин-вашевом ложе - ему, Повелителю Молний, подарок Великих богов. Скорее всего - Мар-даба: тайного заступника и утешителя. Нет, вождь не собирался, смущая недостойной просьбой, излишне утруждать своего Высокого покровителя - зачем? Змейку не трудно поймать самому, до вечера спрятать, и... в темноте... но - Лилиэда! Младенец Ту-маг-а-дан! Значит - пока нельзя? Однако же - медлить... в неизвестности, в опасениях... не по нутру ему, ох, как не по нутру! Но Лилиэда? Сколько ещё ночей брачное ложе будет притягивать юнца? Луну или две? Ведь любвеобильное Вин-вашево сердце открыто всем ветеркам, одно увлечение спокойно соседствует с другим, и не позже чем через две луны то ли к Бегиле, то ли к иной юной прелестнице он неотвратимо склонится! И вот тогда-то... но и тогда? Нет, вождю нимало не жалко случайную жертву его коварства, однако неправильное укушение смерть направит не туда: безвестная красотка отбудет в лучший мир - Вин-ваш задержится на земле. На этой несовершенной, неотмываемо грязной, недостойной Великого Героя земле. А повторить, переиграть по новой - где уж! И без того неподкупные воины-псы из высокогорной долины недобро и с подозрением косятся на Повелителя Молний!
  
  Увы, всё, отвратительно перепутавшись, заплелось в сеть для пленения его воли, и... выход только один - Война!
  
  Вождь к ней готовился, и трещина, разделяющая горцев и горожан, за последние двадцать, двадцать пять равноденствий особенно разрослась из-за его тайных трудов. Повелитель Молний не разделял опасения многих мудрейших, будто в этой войне победителя не будет, будто во всеобщей братоубийственной бойне полностью истребится нард бад-вар. Конечно, погибнут бессчётно многие, иные славные имена сильных сейчас родов на какое-то время задержатся лишь в человеческой памяти - затем, побледнев, развеются и лёгким дымком незаметно уплывут в вечность. Так всё - однако! Править Людьми Огня должен один достойный! Из рода Снежного Барса! От Великого и Грозного Че-ду зачатый Лилиэдой младенец Ту-маг-а-дан! Конечно, когда подрастёт, пока - он, Повелитель Молний! Всеми - кто уцелеет. Несколько солнц на небе - всего лишь древнее предание; несколько многославных и равновеликих родов - укоренившийся предрассудок. Заворожённый дневным светилом, о неисчислимо звёздой ночи вождь удачно забыл. А между тем, на невидимом чёрном небе бессчётным трепетным огонькам места вполне хватает... Однако - единовластие... неодолимый соблазн для Повелителя Молний!
  
  И долгая, трудная, старательно скрытая ото всех работа вождя совершалась очень успешно. Трещина разрасталась и вширь, и вглубь, неровные края зрели губительными обвалами, и последний, в особенно уязвимую тонину метко направленный удар должен был всё обрушить - не вышло, будь он не ладен этот мальчишка! Сумевший так не ко времени победить Зверя Ужасной! А ведь как всё превосходно ладилось! "Многомудрые" жрецы, решившиеся тело Некуара предать костру без должных церемоний, верно, совсем ослепли? На скорую руку, как обыкновенного грешника, проводить воина из Священной Долины - явно они ослепли! Испытание ядом - подумаешь! Это древнее суеверие для пользы тайной работы ловко обернул Повелитель Молний - и получилось ведь, получилось! Будто Некуар какой-нибудь гнусный святотатец, злонамеренный колдун, заподозренный осквернитель алтаря - заурядный, словом, преступник, от яда умерший в храме! А жрецы-то, жрецы? Добровольно ушедшего к богине нехоженой до того, скромной, но ведущей к высшей славе дорогой проводили с поспешностью, не подобающей даже невольнику! Испытание ядом - как же! Жалкий трепет обезумевших сердец: недостойные проводы Великого Воина - и вот она! Для рода Снежного Барса, для будущего единоличного правителя народа бад-вар необходимая победоносная война! Если бы не этот мальчишка...
  
  Конечно, если задуматься, как следует... совместное ядопитие - более чем подозрительно... но кроме него, Повелителя Молний, никто ведь не догадался вовремя... ведь уже после, приметив Му-натово нездоровье, нехорошую слабость жреца и отравление воина сопоставили божьи служители... после... на унизительно кратких проводах! Что из того, однако? Недостойная церемония уже совершилась! И если, подобно ему самому, некоторые из самых проницательных жрецов, прозрев задним числом, смутились приправленным кощунством (совместным, не в храме!) подозрительным ядопитием - всё уже совершилось! Запоздалое и, главное, никому не нужное прозрение. Выведай, предположим, кто-то сейчас тайну Му-ната, и окажись эта тайна наичернейше гнусной - зачем? Городу ничего объяснять не надо - Священной Долине объяснения не нужны! Для горцев прогнивший Город давно уже сделался обителью Гнусности и Порока - зачем им новые подтверждения? Кто им, вообще, Му-нат? Что бы ни совершил недостойный жрец - им-то какое дело? А вот имя Великого Воина Некуара - это уж, извините! - в городскую грязь они не дадут втоптать. Какие бы мерзости не измыслили нечестивые горожане.
  
  До чего же всё ладно шло! Шаг до Войны оставался - не более. И если бы не Градарг...
  
  Худшего оскорбления, чем получилось нечаянно, по недомыслию старших жрецов, для жителей Священной Долины нарочно не придумаешь! Ну, убили бы Некуара - предательски, из-за угла, и хуже того, во сне - возмутившийся род Змеи выслал бы беспощадных мстителей, они бы одного или нескольких неосторожных из Жителей Побережья переправили, в свой черёд, к Де-раду: заурядная кровная месть - погрызлись бы, пособачились, и... примирились! Немногих с обеих сторон оплакав. Нет, от вероломных убийств - индивидуального, так сказать, террора - путь для столь нужной ему Большой Войны хоть и верный, но чересчур длинный. Это Повелитель Молний понял давно, и если в его тайной работе коварные убийства иногда случались, то - особняком от главного направления. И было этой работы, по прикидкам вождя, ещё на десять, одиннадцать равноденствий. Настойчивой, кропотливой, трудной работы...
  
  Было бы... если бы не последние потрясения! Два сильнейших удара - один за другим - оказались, как назло, направленными навстречу друг другу! И мир, до основания содрогнувшись, всё-таки устоял. Правда - сместившись. Куда? Этого Повелитель Молний не знал, но чувствовал: всё очень сместилось. Нет, трещина не закрылась, может быть, даже расширилась, однако её изгибы, ответвления, разломы и осыпи были ему пока не видны. И от неизвестности и новизны работа резко замедлилась. Да и во тьме на ощупь - какая уж тут работа. Не то что неверный удар, а нерасчетливый шаг, неосторожный жест - и кувырком, отчаянно цепляясь за пустоту, ахнешь в смертельную бездну. Нет, вождю на время пришлось отойти от притягательной, однако неузнаваемо изменившейся трещины. До её основательной разведки, до подробного изучения - пришлось, увы, отойти. На время... а сколько его осталось? У него, у Повелителя Молний, драгоценного времени - несколько лун? Несколько равноденствий?
  
  А до чего же всё ловко ладилось! Неподобающе поспешное сожжение тела Великого Воина - это не заурядное убийство! Это не оскорбление одному только роду Змеи, но открытый вызов всей Священной Долине! Шаг до Войны оставался - не более. "Многомудрые" жрецы просмотрели опасность, и оставался один маленький шаг, но... сильный удар навстречу всё возвратил назад! Вздрогнув до основания, мир не обрушился - устоял.
  
  (Ну кто бы мог подумать, что легендарное чудище, Зверя Ужасной, горы хранили до настоящих дней? И ещё: что какой-то Вин-ваш, толком не оперившийся юнец, сумеет его убить? Задав задачу ему - искушённому, хитрому, до сих пор неизменно побеждавшему вождю? Теперь вот разгадывай, находи решение...)
  
  А есть ли оно - решение?.. Вообще-то, конечно, есть: спровадить Вин-ваша в лучший, единственно его достойный, сияющий Верхний мир. К Аникабе или Легиде. В компанию к самым достойным Предкам - Героям прошедших времён...
  
  Да, подумать и сказать легко - а сделать? Незаметно помочь Вин-вашу убраться с нечистой земли? В сияющие чертоги богов и предков. Ох, потруднее! Если вообще возможно... Змея - понятно - решение ненадёжное: не угадаешь, кого ей захочется укусить - Вин-ваша или его наложницу. А может быть - ни её, ни его... Уползёт, спрячется - попробуй ей прикажи... Он ведь не заклинатель - змеиный язык ему не ведом. Да, иным из жрецов и ловить не пришлось бы - сама приползла, сама бы мальчишку тяпнула... Недостойное сожаление: кому-то дано одно, а кому-то - другое... Му-нату, например, не нужна была бы никакая змея - колдовством бы извёл поганца! Самый надёжный способ... но это - Му-нат... ненавидимый Первый друг... а он, Повелитель Молний - сам он умеет что? Выследить, подстеречь... ножом - хоть в открытом бою, хоть тайно, из-за угла... ну, и копьё, конечно - здесь ему равных нет! За пятьдесят шагов - на выбор, куда прикажете! В грудь, в горло, в живот! И только искусный воин, видя бросок, мог надеяться уклониться от медной молнии. Если же сзади, под левую лопатку - отбытие в лучший мир обеспечено. Однако днём не метнёшь - кто-нибудь да заметит... а в темноте?.. можно и не попасть... ну - а луна проглянет?.. и зачем это ночью - с пятидесяти шагов?.. довольно и с тридцати... ночью успеешь спрятаться...
  
  Повелитель Молний задумался. Не то что бы мысль об удачном броске посетила его впервые... Напротив, мелькнула ещё на том памятном совещании, на котором велись длинные речи о встречи новоявленного Героя - удачливого Победителя Зверя Ужасной. Да, мысль о ловком броске явилась раньше всех прочих, и... сразу была отброшена! Попавшее в спину копьё - слишком уж всем понятно. А недоброжелателей у вождя достаточно. Явных и тайных, влиятельных и ничтожных. Герой-Победитель с копьём под лопаткой - возмущение, ропот, гнев - всех заподозренных потянут в храм на беспристрастный Де-радов суд. Обыкновенное испытание ядом не устрашило бы Повелителя Молний - не мальчик, не в первый раз - смертоносные зелья он научился пить не хуже иных жрецов. Ведь без такого умения о власти и помышлять смешно. Нет, не устрашил бы обыкновенный яд... но если погибнет Вин-ваш - всем заподозренным отраву дадут такую... всем - а ему?.. правда, со старшим жрецом Де-рада отношения, кажется, ничего - ничем не испорчены... однако Син-гил - спит ведь и видит былую власть... большую часть которой он, Повелитель Молний, отобрал у верховного жреца Че-ду... и, будучи заподозренным в Вин-вашевой гибели, подвергнуться испытанию ядом - верная смерть! Особенно - после размолвки с Му-натом.
  
  Молодость, молодость - совместная со жрецом борьба! За гордое, небывалое имя: звучит - "Повелитель Молний"? За неизвестную прежде власть - за светлое будущее своего народа! Молодость, молодость - Легидины откровения, Лилиэда, божественный младенец - высокие замыслы, ясная цель!
  
  Содружество с Му-натом - с удивительным, чтобы не сказать нечестивым, жрецом... Со жрецом? Приятный самообман! С колдуном-извращенцем! С всезнающим, до невозможности искушённым, почти беспредельно могучим (и потому особенно опасным) колдуном.
  
  Ах, сколько всего они совершили в содружестве! А сколько предполагали? Великого - до холодка под сердцем! Выбрать народу путь - есть ли что-нибудь достойнее? Единственно верный, прямой, как древко копья - тревожно до холодка под сердцем! Знать, что не бесплотной тенью прошёл по миру - оставил приметный след! Но где оно - совершенство? По необъяснимой милости, по капризу богини юнец, ничего не сделавший для народа, а только сумевший убить Градарга, навсегда останется в памяти поколений - а он? Повелитель Молний?.. останется?.. или нет? Как же ещё не чист, как же необустроен этот человеческий мир! С трудом находишь народу путь, пытаешься вести за собой - а все упираются, смотрят в разные стороны, никак не спешат войти в светлое завтра! И рассчитывать на благодарную память... прав ненавидимый Первый друг! Вовремя он отошёл в сторонку. Давно уже понял всё...
  
  Да, в случае убийства Вин-ваша, Му-нат в неизбежном испытании не опора. Не из-за сгустившейся между ними тьмы. Вернее - не только из-за неё.
  
  Когда-то - вождь со жрецом этого не приметили - их дороги слегка разошлись. Со временем расхождение увеличивалось, однако, отдаляясь, они долго держали друг друга в виду. И долго, неважно, что порознь, шли в одну сторону. Но однажды случился поворот. И от верного направления - вождь был уверен - отклонился именно Му-нат. И, стало быть, он виноват во всём. Он виноват - и что же?.. разум кого оставил?.. к сожалению - не жреца... его, к сожалению, его - Повелителя Молний! А колдун сохранял спокойствие, не подавал вида, и когда на бесславном для вождя совещании, казалось, не избежать открытого разрыва - оглушил, ничего не скажешь! Переметнулся к Ле-ину - ну, кто бы мог такое подумать? До того ошарашил гад, что вождь его тогда совершенно не понял - испугался, по счастью, сразу. И этот его испуг был единственным проблеском света в той удушливой темноте. Да, страх иногда полезен. Сильно испугавшись, он не пошёл на открытый разрыв - небольшая, но несомненная удача. Небольшая? Как посмотреть! Поначалу она действительно казалась небольшой, а вот теперь... теперь - по-другому! Ни безобразной прилюдной ссоры, ни открытого разрыва тогда не случилось, а то, что кипело внутри - это только его, Повелителя Молний, других оно не касается. Других, из сидящих рядом, скрытое кипение нисколько не обожгло... А что Му-нат, переметнувшись к Ле-ину, канул в неразличимость - пожалуй, к лучшему. По своей извращённой сути изначально безвреден Лукавый бог - его новоявленный жрец нехорошие вольности себе теперь не позволит.
  
  Да, к лучшему всё сложилось. Неизбежный разрыв с Му-натом случился не по живому, а по чему-то давно отмершему - тихо и безболезненно. Вождь окончательно лишился одной из важных опор? Досадно и не ко времени, но могло быть не в пример досаднее: в самый ответственный момент внутри гнилая опора могла сломаться - и всё! Неизбежная гибель. А без опоры? А без неё - ещё как сказать... Не надеясь больше на помощь Му-ната, придётся изворачиваться самому. Да, если змея укусит не юнца и придётся прибегнуть к копью, то без поддержки друга трудно ему будет до кровавых слёз, но... он всё-таки выстоит! Выстоит! Пройдёт через смертельное испытание! Конечно - в случае неудачи со змеёй: когда останется только копьё - последний, надёжный, неотвратимый, увы, для себя самого слишком опасный способ.
  
  
  * * *
  
  
  Великая ночь завершилась чудесно. Оставшись одна в полутёмной комнате, Лилиэда почти что грезила. Глаза, отворённые миру, мира не замечали. Да и заметь, попробуй - не было внешнего мира. Не только Земной, но и Верхний, и Нижний - все, из доступных пониманию народа бад-вар - в ней, в Лилиэде, пересеклись миры. В слабеньком, полудетском, перед громадностью вместившихся сил до обидного беспомощном человеческом теле столько всего сошлось... пересеклось, смешалось... Небесного и земного - солнечно ясного и пугающе потаённого - из бездны, из мучительно соблазняющей глубины. И девочка всё приняла как должное. После перерождения, после странной болезни удивить её, кажется, не могло уже ни что. За прошедшие две луны мысли и чувства дочери Повелителя Молний, можно сказать, пресытились необычайным - нездешним. Игра запредельных сил, смещение пространств и времён если ещё немного её и развлекали, то, порядком поднадоев, по-настоящему удивить, смутить или испугать уже не могли. Тем более - заворожить. Всё испытала девочка, по паутинке прошла бездной... и что ей - миров смещение... однако же - грезила!
  
  Не о Земле и Небе, и даже не о боге-спасителе, нет, о самом доступном, о непосредственно её окружающем - будничном, примелькавшемся, но прежде таком далёком, таком для неё чужом. Да, как ни странно - чужом. В той - до преступления - теперь позабытой жизни всё буднично необходимое, всё обыкновенное занимало своё место. Достаточно важное, но едва ли не от начала мира отведённое раз и навсегда, и потому - неприметное. Однако за четыре луны, особенно после перерождения, всё это так отодвинулось, заволоклось таким туманом, а всё чуждое, запредельное, очень небезопасное для человеческих сыновей и дочерей так её обступило, что Лилиэда грезила о само что ни на есть земном.
  
  Муж, например... самонадеянный мальчишка... своей случайной победой возгордившийся до откровенного хвастовства... переменчивый и капризный, по-детски обидчивый и по-взрослому трезвый - самый обыкновенный, словом... а ей, Лилиэде, только такой и нужен! Хватит с неё и непосильных ласк Некуара, его сжигающих объятий, и непонятной, возмутительно отделённой от плоти любви своего спасителя - Лукавого бога.
  
  Да, прошедшая ночь такое открыла девочке... такое - совсем простое... такое до боли знакомое... но в то же время скрытое прежде так... будто бы ей чужое... будто бы... нет! Для дочерей человеческих - совершенно необходимое! Ведь жить без этого - не жить, по сути! Женщине без мужчины, мужчине без женщины - нет, нет и нет! Ни Великий Воин, ни Лукавый бог не могли заменить обыкновенного хвастливого мальчишку!
  
  Однако в своё домашнее счастье, в нехитрые радости и утехи прошедшей Великой Ночи Лилиэда боялась верить и потому-то - грезила: а как иначе назовёшь этакие облегчённые, воздушные сооружения её разленившейся мысли?
  
  Будущее девочке рисовалось расчудесно-прекрасным, бестревожно светлым, но смазанным, чересчур расплывчатым - совсем непохожим на настоящее. И на прошедшее - тоже. Розовато-сладким, тепловатым от молочных дождей девочке рисовалось будущее. Бери его и облизывай. Словно свежие, исходящие мёдом соты. Она прекрасно знала, что такого не может быть, и всё же... рисовалось-то ей такое: бестревожно-медово-сладкое.
  
  Вин-ваш к ней прилепился - и, видимо, навсегда. Измены - не в счёт: они непременно будут, но ей-то какое дело - нет уж, ревности он не дождётся. Да изврати самого себя, отрекись от земной природы - жизнь этим не переделаешь. Положение всех и всегда обязывает, тем более - Великого Героя. Несколько юных жён и несколько всеми признанных наложниц полагаются ему по обычаю - хочет он или не хочет, никто у него не спросит. Тем более - не удержишь время: состарятся и она, и Бегила (а долог ли женский век? двадцать, двадцать пять равноденствий!), но юные жёны всегда у Вин-ваша будут. И что же? Каждую ревновать?
  
  Впрочем, эта туманная даль девочку пока не смущала (двадцать, двадцать пять равноденствий - неизмеримое расстояние, целая жизнь для неё сейчас), стоит ли заглядывать так далеко, если Лилиэда уверена, что и другие жёны (из самых что ни на есть достойных), и уж, конечно, другие наложницы (из самых что ни на есть прелестных и соблазнительных) себя не заставят ждать. И ревновать к ним ко всем - или дурой надо родится, или богиней. А плакать заранее... будто бы нету других забот! Прежде бы - да! Та прежняя, беспечная, наивная девочка из-за неизбежных измен Вин-ваша и повздыхала бы, и позлилась бы, и поплакала. Но после ужасного преступления, смертельного страха, перерождения, тяжёлой болезни, чудесного исцеления и, особенно, после Великой Ночи - смешно и глупо! Плакать из-за несовершенства людской природы, сетовать на мужское непостоянство - нечеловеческая роскошь.
  
  Великая Ночь для дочери Повелителя Молний завершилась вполне восхитительно: и мужа ей подарила, и, никогда прежде не существовавшую, лёгкую светлую власть над ним. Но и не только это - наконец-то избавила её от прощённого Ле-ином, сокрытого Му-натом, одобренного Вин-вашем, но болезненными покусываниями всё-таки бередящего совесть преступления. Избавила полностью. Всё разрешила, всё очистила, всё расставила по местам Великая Ночь - по единственно верным, всему сущему предназначенным изначально, но или опустевшим, или занятым чем-то случайным, совершенно неподходящим. Наконец-то восстановился порядок, насмешливо искажённый игрой запредельных сил. И внутри - и во вне. Такой необходимый, и так бесцеремонно нарушенный.
  
  И в полутёмной комнате, будто бы не замечая мира, Лилиэда отдалась миру. Всем своим естеством. Блаженствуя в тёплых, едва ощутимых, неясно в воздушных ли (освежающих) или солнечных (согревающих) ласковых ручейках. Привычному с детства, знакомому, казалось, до мелочей, но заслонённому преступлением, за малым не потерявшемуся и теперь вновь обретённому, несовершенному миру людей доверчиво отдавалась девочка. И тело купалось в воздушных струях, и мысли нежились в мягком, их согревающем, световом потоке.
  
  Сон наяву или явь во сне - наилучшее состояние для упоительных грёз. Ле-ин не оставил девочку - Великая Ночь для неё завершилась чудесно.
  
  
  
  3
  
  
  Бегила вернулась, и Вин-вашу сделалось несколько не по себе. Пренеприятная раздвоенность. И так, и этак - и всё не так, как хотелось бы... А как бы ему хотелось? Забыть Бегилу? Отвернуться от Лилиэды? Нет, не хотелось бы. А если - по-другому... а можно ли - по-другому? Задачечка из, прямо сказать, не решаемых. Как для кого, конечно - ему бы что-нибудь попроще... Не такое мучительно головоломное...
  
  
  Для самой Бегилы её возвращение во дворец было и неизбежным, и нежелательным. Нежелательным - это очень понятно: видимо, навсегда остывшее ложе, пока неизвестная, но уже ненавистная очаровательница из Священной Долины и... Лилиэда - её новоявленная сестра - с ней-то теперь отношения сложатся как? С Первой женой Вин-ваша? После наконец-то случившейся Великой Ночи? После всего, всего... зачем было возвращаться во дворец? Но... не вернуться страшней - не так ли? Придушенная саморучно, неважно, что и без того-то едва живая - однако же саморучно, до смерти! - сладкая надежда... ого! Да случись такое - не знать душе ни мира, ни отрады! Ни здесь, ни там - в горних селениях. Там, впрочем - для человека не очень ясно, но здесь-то, здесь... Бегила не могла не вернуться! Вернулась осторожным зверёнышем - готовым и затаиться, и укусить. И сразу же ливнем - безудержным, будоражащим летним ливнем - сестра её, Лилиэда. Нимало уже не знакомая, совсем другая. Прекрасная - без оговорок. Будто бы болезнь ей пошла на пользу: всё детское, угловато неловкое исхитрилась преобразить в неизъяснимо женское, цветущее до опасного вызова не только человеческим дочерям, но и многим богиням. И - совсем уже очаровательная ухмылка судьбы! - легчайший налёт запредельности. Мало кем замечаемый, но чуемый - ох, до чего же чуемый! - почти всяким мужчиной.
  
  Бегилина надежда затрепетала умирающим огоньком.
  
  А Лилиэда-то, Лилиэда! Всегда раздражавший, возмутительно недоступный словам, бежавший всяких определений, непозволительно странный цвет её суховатой - не опалённой ли неземным огнём? - почти что прозрачной кожи обогатился земными чудесными красками листьев, цветов, ручейков, травинок. И эти новые краски - их едва различимые оттенки и мягкие полутона - всё неприятно раздражающее сумели волшебным образом изменить непонятно как: ничего будто бы не меняя, они изменили всё. Недавно нескладная девчонка, недавно былинка в бурю - теперь вот, сейчас, сегодня... ах, Лилиэда!
  
  Не стоило возвращаться, нет, но как было не вернуться?
  
  Неожиданно для Бегилы чуть-чуть ей помог Му-нат. Заметив готовую, но прилюдно не смеющую заплакать женщину, он отвёл её в бывшую Лилиэдину комнату. Приятный полумрак и тишина, и, главное, уединение. И слёзы, слёзы, слёзы - ручьями хлынувшие, реками - едва закрылась, скрипнув, дверь. А после слёз немного горьковатое успокоение. И утешающий голос жреца - и всё, и этого достаточно, чтобы беспросветно чёрное озарилось ласковым лучиком. Лучиком неистребимой надежды. Да - надежды: ибо слова Му-ната, едва ли не вопреки их смыслу, каким-то изощрённо непонятным способом укрепили надежду Ам-литовой дочери. И ведь ничего особенно утешительного жрец не сказал. Он лишь обстоятельно расспросил Бегилу о самых волнующих, острых её желаниях и тревогах - и сам же ответил на эти вопросы. Избавив женщину от утомительного, а в данном состоянии и невозможного для неё поиска нужных слов. Избавив от мучительной, неблагодарной работы, он сам вытащил и обезвредил всё ядовитое - глубоко потаённое.
  
  
  Когда Му-нат отвёл Бегилу в Лилиэдину комнату, Вин-ваш обрадовался подобно ребёнку, увильнувшему от наказания. Пусть ненадолго и после пусть попадёт больнее, но это - потом. Потом, а пока... пока можно не решать головоломную задачу! Не решать, не изводиться отвратительной неопределённостью! Бегила и Лилиэда - как их совместить, соединить, свести? Не в своём сердце - в любвеобильном Вин-вашевом сердце соединялись и уживались они прекрасно, да и для многих других прелестниц места в нём вполне хватало. Не в толках и пересудах тьмы наполнявших дворец бездельников и бездельниц - брак с Лилиэдой свят; долгий и прочный союз с Бегилой разве что из-за них, из-за прочности и долготы, несколько необычен в глазах народа бад-вар и даёт повод к непристойным шуточкам, но эти грязноватые шуточки ему, скорее, льстили и уж точно - не раздражали. И даже - не между собой: между собой, Вин-ваш почему-то был в этом уверен, Бегила и Лилиэда, пусть не без слёз и ссор, в конце концов поладят. Нет, новоявленный Герой чувствовал: Там, за пределами земного мира, Там, где вершатся людские судьбы, его жена и наложница с ним несовместимы. Почему? Это не для людского ума. Может быть - принадлежат различным мирам? И соединение этих различных миров чревато такими бедами... такими ужасными потрясениями...
  
  Конечно, о нездешних мирах Вин-ваш не размышлял - к таким отвлечённым, таким опасным (из-за ощутимого привкуса ереси) размышлениям не очень его тянуло - но чувствовал. Внутренним тайным слухом - на самом пределе - слышал далёкий грохот лютующих в запредельных мирах, не представимых гроз. Слышал и понимал: он, Лилиэда, Бегила - невозможный союз. Да, понимал... но исключать из этого союза не хотел никого! Однако... хотел не хотел - мальчишеский вздор! Велением Великого бога Лилиэда не исключалась! Велением бога и волей всего народа... и, стало быть?.. а если вдобавок вспомнить о Темирине?.. очень удачно колдун затворил Бегилу! В самое время - чтобы ещё пять долгих дней не принимать обязывающего решения!
  
  (Му-нат отнюдь не объявлял о ежелунной Бегилиной нечистоте, но Вин-вашу смертельно хотелось этого, и вселение своей Первой наложницы в комнату Лилиэды он истолковал как затворничество.)
  
  Увы, разочарование пришло очень скоро. И пугающе неожиданно.
  
  
  Из образовавшегося по возвращении Бегилы во дворец тройственного союза чистую без всяких примесей радость испытала одна Лилиэда - одна из троих. За время её отсутствия по неожиданно обретённой милостью Лукавого бога сестричке она успела соскучиться. Что не удивительно. Во-первых: настоящая сестра, которую не бояться надо, но можно любить; а во-вторых: попробуй, забудь полу бредовую исповедь, молящий молчания взгляд и всё разрешившую каплю крови! Свою тогдашнюю благодарность - забудь, попробуй! А ревновать Вин-ваша...
  
  ...во всяком случае - не к Бегиле! Если Героя, мальчишку, мужа притянет чужое ложе - пусть оно будет Бегилино! Это чужое ложе... Впрочем, если Бегилино - тогда оно не чужое. По древним обычаям народа бад-вар, если мужчина женился на младшей сестре, в то время, как старшая почему-то маялась без мужа - вдовела, была оставлена или не смогла никого прельстить, неважно - он и старшую был обязан взять в жёны. И ложе сестёр считалось в этом случае общим ложем. Единым для всех троих. А сестре ревновать к сестре - неприлично и предосудительно. Тем более, что, в отличие от Бегилы, внутренних терзаний у Лилиэды быть не могло. К Вин-вашу она прилепилась недавно, после Великой Ночи, и беспредметной ревности (самой мучительной разновидности этого болезненного чувства!) хлебнуть ещё не успела - да и вообще: ни в сердце, ни в голове дочери Повелителя Молний не гнездились сомнения в своём праве на мужа. Вин-ваш - её. Не безраздельно - ничего не поделаешь. Но то, что её - её. Не отнимется никогда никем. На этой земле, конечно.
  
  Так восхитительно просто Лилиэда смогла решить Бегилины задачи. Вин-вашевы - тоже...
  
  Правда, для строгого моралиста неясности оставались. Описанный выше обычай распространялся только на сестёр от одной матери. От одного отца - уже по-другому. Конечно, и в этом случае безмужнюю старшую сестру желательно было пристроить к мужу младшей - желательно, но вовсе не обязательно. Тут уже сговор, торг - тут уже всё как всегда. А вот для посестрившихся, подобно Бегиле и Лилиэде - всё невозможно запутано. Никакой ясности. И разобраться во взаимных обязательствах побратавшихся и посестрившихся строгому моралисту почти невозможно - ну, например: какому роду они принадлежат? Или - замуж беря одну из сестёр, кому давать выкуп? Настоящему отцу? А если не согласится названный? Ну, и так далее...
  
  Лилиэде все эти сложности были не интересны. То, что её - её; а отнимать у Бегилы Бегилино - о таком она и думать не смела. Отнимать у любимой сестры - не прощаемый грех. Собственной совестью не прощаемый, и потому - невозможный.
  
  Так вот, не будучи ни строгим моралистом, ни умудрённым законником, эта вчерашняя полудевочка восхитительно просто решила сложнейшую задачу. И возвращению Бегилы обрадовалась по-детски непосредственно и... капельку - по-женски! - лукаво. Лукавостью неопасной, происходящей, скорее всего, от всё ещё девчоночьего желания хоть чем-то похвастаться. Лукавостью неопасной бы... если бы Бегила не истолковала её по-своему! И не сделала неверных, но в её положении неизбежных выводов. Игрушки одной - слёзки другой. Без каких бы то ни было злых умыслов. Так... по неведенью. Слава Великим богам, пока ещё только слёзки...
  
  ...а Лилиэда - девчонка всё-таки! несмотря на всё пережитое! - попыталась своим теплом победить Бегилину холодность. Не замечая: чем она оживлённей и веселей, тем сумрачней и угрюмей её сестра. Её ласки и нежные словечки - безмерно злые вихри и крупные градины для Бегилы. Доверительные и неумеренно откровенные разговоры о Великой Ночи - ядовитые иглы в душу. Зло по неведению... Найденное Лилиэдой восхитительно простое решение годилось, увы, только для неё... А если со стороны - решение верное, но...
  
  
  ...о посестримстве Бегилы и Лилиэды Вин-ваш очень даже помнил. Помнил и о сбережённом временем обычае. Помнить-то помнил, но знал - это не решение. И в других-то, куда более лёгких случаях сложностей предостаточно, а уж - в его... когда затронуты неземные миры! И гремят нездешние грозы! Да будь Бегила с Лилиэдой двойняшками - а это и в Городе неизбежно вело к брачному союзу с обеими - ничего не решилось бы! Между ними тремя союз, увы, невозможен...
  
  (Нездешние силы иногда здорово помогают. Особенно - если не ладно в душе. Достаточно вспомнить о запредельном - и о замышляемом (вернее - уже решённом) предательстве, и о необходимом (и всё же трусливом!) бегстве можно спокойно забыть. Не похвальностью - чтобы сказать помягче - этих предстоящих поступков нимало себя не мучая. Запредельное, неземное - ого! - кто упрекнёт прогнувшегося?)
  
  
  А для Бегилы? Простое Лилиэдино решение могло бы её устроить? Возможно, и могло бы... если бы... что посестримство, если в Вин-вашевом сердце уже притаилась измена? Если предательство зреет в нём? Да сохранись обычай в ослепительной чистоте - она не желает быть довеском к Лилиэде! Вместе с сестрой, на равных - пожалуйста, но не довеском к ней. На равных... пусть даже не пополам... пусть хоть на треть, на четверть, но только так, чтобы треть или четверть - неоспоримо её! Увы, невозможно. Там, где предательство - ей не может принадлежать ни четверти, ни восьмой, ни вообще хоть сколько-нибудь заметной частички. Там, где предательство - для неё только мрак и холод. Ни лучика, ни огонька... Или - вернуться домой?..
  
  Но тихонько отворилась дверь, и вошёл не кто-то случайный, а только что ею проклинаемый её возлюбленный мучитель - Вин-ваш. И Бегила, очутившись в его объятиях, сразу же забыла и о гнетущих тревогах, и о неверном будущем, и о своей сестре - Лилиэде.
  
  
  После всегдашних страстных, таких знакомых и никогда не надоедающих Бегилиных нежных ласк Вин-ваш опомнился: зайти в эту комнату он и подумать не смел сегодня. В комнату - затворённую самой Легидой! К женщине - поражённой священной нечистотой! Войти - и лечь к ней на ложе? Это не преступление - переступить можно обычай - это неизмеримо худшее! Нечто такое - чему нет даже названия! Ни названия, ни наказания нет у людей для этого! Но боги не станут медлить...
  
  ...в ожидании испепеляющей молнии Вин-ваш невольно прикрыл глаза. Единственная маленькая слабость: оценив совершённое им и со своей немедленной смертью сразу же согласившись, он не был готов казнящий огонь увидеть без страха и, не желая выказывать малодушие, невольно прикрыл глаза. Правда - на несколько мгновений. По их скором прошествии, овладев собой, юноша приготовился к неизбежному: расслабился, повернулся на спину и уставился в кровлю с некоторым даже вызовом - пусть сходит небесный огонь! Он, Победитель Градарга, его ничуть не боится! И всегда готов в нелёгкое странствие. После Великой Ночи, после несостоявшегося воплощения Че-ду, после многих надежд и разочарований в дальнюю дорогу можно отправляться с чистой совестью и спокойным сердцем. А неохватные замыслы - как же, Спаситель народа бад-вар! - это только его...
  
  Возможно - Вин-ваш задумался - из-за таких вот, круто сдобренных непомерной гордыней замыслов, так обидно и непростительно он сейчас оплошал. Ревнуя его славу - наверняка подстроил кто-то из Старших богов! Сам по себе - не младенец и не безумец! - он бы не мог зайти в комнату нечистой затворницы! Чему-чему, а осторожности не ему учиться! Конечно - боги! - он ни при чём. Ну, и пусть себе - пусть посылают небесный огонь! Решённое - решено; ропот смешон, и только. Смешон, унизителен, жалок - от Победителя Зверя Ужасной боги его не дождутся. Смерть? Так и что же! В это мгновение или в любое другое он, Победитель Градарга, готов с нею встретиться.
  
  Подобными размышлениями Вин-ваш за недолгое время сумел себя настроить на торжественный лад. И - уже отрешившийся от всего земного - взглядом раздвинув кровлю, бестревожно ждал испепеляющего небесного огня.
  
  Мгновенья, однако, сменяли мгновенья, а молния не торопилась раскалывать небосвод. И, мало-помалу, начал разрушаться торжественный строй. И незаметно подкралась кусачая мысль: а как же Бегила? Почему она промолчала? Если он так забылся, если вошёл к нечистой - как она сметь могла? В ужасе не напомнить, не оттолкнуть, не закричать - как она сметь могла?!
  
  И наконец-то явилась необходимая ненависть. Званая, но до сих пор обходившая стороной - наконец-то к нему приблизилась. Уверенно подошла и овладела сердцем. Ведь им затеянное предательство с Бегилиным - гнуснейшим и уже совершённым - абсолютно несоизмеримо! Ради народного блага бросить любовницу - никакое это не предательство, а поступок если и не похвальный, то, несомненно, извинительный. Ради похотью раздражённой плоти ввергнуть в пропасть ослепшего - предательство наичернейшей гнусности!
  
  Жданная и желанная ненависть - о, сколько её теперь! К несчастью - поздно. Вот-вот упадёт небесный огонь - и к чему тогда вся его ненависть? "Но если помедлят боги - избить до потери сознания, избить, растоптать, убить!", - клокотала в Вин-ваше ненависть. И его руки начали наливаться беспощадной звериной силой. Тревожный Бегилин голос им, однако, услышался...
  
  
  А Бегила так и не узнала - ни в этот момент, ни позже - как для себя спасительно она тогда заговорила. После любовной бури её сладко укачали тихие бестревожные мысли, и Вин-вашева отрешённость долго ею не замечалась: ещё чуть-чуть - могло бы печально кончиться: в Вин-ваше копилась зверская сила! По счастью - обошлось. Огромная злая сила незамеченной женщиной не осталась: то ли из-за необычайно резкого отстранения юноши, то ли из-за устремлённого в кровлю взгляда. Пожалуй что - из-за взгляда. Нечаянно перехватив этот отрешённый взгляд, Бегила вскрикнула про себя. Неслышимым чёрным вскриком. Было уже однажды! Был уже такой взгляд! Четыре луны назад вот на этом самом ложе страдала больная девочка. И её взгляд отрезался кровлей, и небо было бессильно - и всё сейчас, как тогда! (Нет, не совсем, как тогда, и общего - только сверхъестественная сосредоточенность да полная отрешенность, но женщина не заметила разницы.) В Вин-вашевом взгляде открылась ею такая же обречённость, как и четыре луны назад в нечеловеческом взгляде Любимой дочери Повелителя Молний. И скрытым глубинным криком осилив внезапный испуг, Бегила поторопилась заговорить. Чтобы узнать, утешить и, если возможно, помочь. А что заговорила она сбивчиво, бестолково - неважно: главное - заговорила.
  
  
  Бегилин голос представился Вин-вашу далёким ненужным шумом. Конечно - в первый момент. Скоро обман рассеялся и глаза заволокла красная ярость. В каменно твёрдые кулаки туго стянулись пальцы: миг бы - и женщине не сдобровать, но этот миг был, очевидно, её. Простейшая мысль нашла в этот миг Вин-ваша. Прежде, чем совершенно отдаться гневу, с трудом открыв непослушный рот, он всё же спросил: как она сметь могла? Не оттолкнуть, не закричать, а в нечистые Легидины дни допустить до себя ослепшего? Да даже не до себя, а просто - в заражённую комнату? Как она сметь могла?!
  
  Ошеломляющая невинность Бегилиного ответа дошла до Вин-ваша с трудом. Так оконфузиться - постыднее не придумаешь! В возможном себя убедить, как в бывшем - мальчишке и то непростительно!
  
  Стыд и досада, и, очень возможно, жалость разжали пальцы Вин-ваша, но не вполне смирённый гнев руку всё же поднял, и женщину он ударил. Не кулаком - ладонью. Чувствительно, но не так что бы очень больно. И вскрикнула Бегила в основном от неожиданности. Из-за явной несправедливости этой затрещины за малым не обиделась - подумала и не обиделась, удачно сообразив: её возлюбленный, изрядно оплошав, потрясение, тем не менее, испытал самое настоящее. Мужчине лечь с нечистой затворницей - впору и умереть от страха! Впору, не дожидаясь гнева богов, в жертву им предложить себя. Впору... да какой смысл гадать - на памяти народа бад-вар ни разу не случалось ничего подобного!
  
  И по соседству с таким вот ужасом какая-то несправедливая затрещина - совершенный вздор! Исчезающе незначительная неприятность. И почему - несправедливая? Положим, она, Бегила, не смогла бы и додуматься до вообразившегося Вин-вашу злодейства - но ведь вообразилось-то оно ему не случайно? Повод какой-то был? И, значит, повод ему подав, не вовсе она невинна? Всё это сообразилось Бегиле и вовремя, и удачно: не обиделась, доверчиво прильнула, лизнула язычком по губам, ласково куснула ухо - женщина, ничего не скажешь!
  
  
  А для Вин-ваша - опять испытание. Опять тяжёлый искус. Только что целое море необходимой ненависти, и вот уже - нет ни капли. Выпили ненависть Бегилины поцелуи. Всю. Ничего ядовитого в не оставив сердце. Очистив душу. И, значит, опять по-прежнему? Нерешённость, разлад, расстройство? Опять - неизбежная раздвоенность? Нет, больше невозможно! Надо, увы, решать... Или - избить Бегилу? Подчёркнуто несправедливо - чтобы страдала в основном душа? Вряд ли это поможет - вряд ли её обидят пресные колотушки. А если избить жестоко? Во-первых, без гнева ему это будет трудно, а во-вторых: если жестоко - то телесная боль отведёт страдание от души. Или... или - выложить всё? Рассказать ей о Темирине? И о задуманном бегстве в Священную Долину? Такой рассказ будет больнее любых побоев, но... для кого больнее? Для Бегилы или же - для него? Для ушей нестерпимее или же для языка? Вин-ваш задумался: для неё, для него - мучительно для обоих! И лучше пока молчать... пока - плетень из хлипких хворостинок: до первого ветерка... а если нет ничего лучшего?.. так вот взять и брякнуть о Темирине? Собираясь бросить любовницу, открыть ей свою тайну?
  
  Боги, наверно, затмили разум! Вовремя опомнившись, Вин-ваш едва ли не испугался: за один день, да даже и не за день, а за жалкую четвертушку дня, он за малым так дважды не оступился... необходимо уединиться!
   По возможности ласково (в его состоянии и для него), небрежно и торопливо (на взгляд покидаемой женщины), распрощавшись с возлюбленной, он поспешил оставить опасную комнату. Ничего, разумеется, не решив.
  
  
  Противно скрипнула дверь, непрошеной гостьей - пустота. Теперь, очевидно, всегдашняя... Бегила вспомнила Нивелу: её старшей сестре с удручающей пустотой уже столько пришлось соседиться - разделить невозвратного времени... и что же?.. очередь теперь за ней?.. Ей уподобиться этой скромнице - а если уже немного и грешнице, то ведь из-за одной лишь безысходности - своей старшей сестре? Ласки как милости ждать отныне? Выпрашивать торопливые поцелуи?
  
  А ведь, похоже, так: последней капелькой оказался поспешный уход Вин-ваша - ложь через край плеснула. Если кому-то нравится - пусть сколько угодно пьёт ядовитую сладость. Но - не она! Испившая вдосталь! Больше, однако - ни капли! Её возлюбленный - всегда страстно желанный, за малым кощунственно не обожествлённый - предатель, как почти всякий мужчина! Нет, его ветреность, бессчётные увлечения и измены здесь ни при чём. Предательство - не случайный всплеск сластолюбия, не невольный вскрик распалённой плоти; предательство - яма на неосторожного зверя, гибель за поворотом, молния из-за угла. А то, что Вин-вашем затеялось именно оно, более чем обыкновенное для многих мужчин предательство, Бегиле, при его поспешном уходе, открылось с удручающей ясностью. Ложь через край плеснула: в смолкшем до шёпота взгляде, в потускневшем голосе, да и в не греющем огне - во всём этом ложь; так женщине сказало сердце... и, стало быть - ложь!
  
  И вдруг - неожиданно! - успокоение: и ничего не ложь! И никакого нигде предательства. Отрезанный кровлей взгляд... совсем недавно - Вин-вашев... несколько лун назад - Лилиэдин... Бегиле открылось всё. И то, что уже было, и то, чему ещё предстоит быть. Открылось и потрясло: ибо ей впервые довелось испытать ниспосланное богом, полноценное откровение.
  
  Предательство? Но если закрылось сердце, как отворишь его? Ненавистная ложь? Но если Вин-ваш заблуждается сам, кто ему укажет путь? Разлюбил, но ещё не знает... и ложь и предательство в этом случае ни при чём...
  
  ...и - краешком глаза, призрачной, однако неустранимой тенью - её сестра, Лилиэда: трое - и всё было безнадёжно, но открыл Лилиэдин бог...
  
  ...и Бегилины мысли закружились: от откровения, а оно, как и положено быть настоящему откровению, непереводимо на словесный язык, обогнув Лукавого бога, запетляли вокруг Му-ната. Жреца-перевёртыша. Очень сомнительного жреца и, несомненно, очень умелого и опасного колдуна. Правда - опасного не для неё... и как же, порой, прихотливо и непредсказуемо могут смещаться привычные линии! Ведь всего четыре луны назад в её голове ни за что не вместилось бы: Му-нат - и думать о нём без страха! Напротив - с явной симпатией, и... и Бегила слегка смутилась... пожалуй что - не с одной симпатией... симпатия - да... но и что-то ещё примешано...
  
  Скоро, всего через день после своего "очищения", женщина пожалела о бывшем тогда затмении. Верно, не случись этого затмения - было бы ей чуть стыдновато... самую капельку... и на очень недолгое время... тогда - стыдновато, а после? Вспоминалось бы после как? Увы, память не сберегла... не сберегла - а жаль... очень ровное и приветливое обращение с ней Му-ната почти не оставляло места каким-нибудь чувствам, кроме симпатии. Разве что: молчаливое восхищение - о, как оно запомнилось! - но это так возвышено... так оторвано от земли... ей бы - чего попроще!
  
  Бегила совсем смутилась: однако - не неприятно. И грезить бы так, и грезить... слегка краснея от стыда... но маленькое облачко ей мешало: вздор это - её нескромные грёзы! Девчоночий милый вздор! Или - Лукавый Ле-ин? Вспомнив его, к началу, к потрясшему всё естество откровению, возвратилась Бегила: не о Му-нате - девчоночье, наносное, напрасное - а о Вин-ваше (женский, увы, удел) ей надо думать...
  
  О Вин-ваше-то о Вин-ваше - да поздно уже, пожалуй. Думай о нём, не думай - ничего уже не вернёшь. Непоправимое совершилось. Бог Лилиэды открыл ей глаза, и грядущее - пусть неотчётливо, пусть, как сквозь едучий дым - смогла подсмотреть Бегила. И что же в нём, в этом надвигающемся грядущем?.. увы - отнюдь не славные битвы, пожары да кровь, да болезни и голод! Вин-ваш - в незнакомом окружении, предводитель свирепого воинства - вокруг него будто бы неисчислимые толпы, но ни из воинов, ни из наложниц Бегила никого не смогла узнать. Даже и Лилиэды - чего, разумеется, не могло быть. Последнее обстоятельство делало слегка сомнительным потрясшее Бегилу откровение: сомнительным - Лилиэде нельзя не быть рядом с Вин-вашем; слегка: нечёткость и разъедающий дым - многое не увиделось. Нет - полноценное откровение... а сомневаться - себя утешать напрасно: необходимо принять, перестрадать, смириться! Особенно - смириться. И чем скорее - тем лучше. Вин-ваш не её - и хватит: изменить ничего нельзя - перестрадать, смириться... поплакать и, если возможно - забыть...
  
  И долго, и горько Бегила плакала - забыть не смогла, конечно, надумала вернуться домой, однако неистребимая надежда... а слёзы слегка притушили боль... и на свою беду осталась...
  
  
  Во дворце уединиться не удалось, и Вин-ваш, немного подумав, пересёк торговую площадь, вышел к стоящему особняком, обветшавшему, но всё равно неизмеримо превосходящему красотой тяжеловесные постройки народа бад-вар храму Ле-ина, повернул от него направо и покинул Город через охраняемые всего четырьмя стражниками запасные воротца. От многолюдства и тесноты отделив себя высокой стеной, немножечко постоял и, вопреки логике, выбрал неудобную извилистую тропинку. И длиннее она, и круче, а не зарастает, видимо, потому, что прежде, чем предстать перед алтарём Аникабы, иному совершенно необходимо утомительной ходьбой смирить возмущённый разум. Или - если всё не так безнадёжно - хотя бы сосредоточиться. Привести в порядок свои мысли. И этот нехитрый способ очень помог Вин-вашу: поднявшись извилистой неудобной тропинкой, он оказался достоин святости сего места - Рощи Великой богини. Назойливое мельтешение несуразных мыслей почти прекратилось. А то, - о затеваемом предательстве вдруг брякнуть Бегиле или, того не лучше, стыдиться совершенно необходимого бегства в Горы, - зачем? Всё утрясётся само собой! Ведь в Священную Рощу он пришёл не за этим: не ворошить прошлое, а подумать о будущем...
  
  Вин-ваш приблизился к алтарю богини, совершил малое жертвоприношение (только вино и хлеб), мысленно произнёс положенную молитву и, оглядевшись по сторонам, выбрал большое, стоящее на отшибе дерево. Сел у его корней, спиной прислонившись к шершавой, но ничуть не царапающей коре - лицом: к алтарю Аникабы. Вообще-то, обратиться следовало не к ней, а к Че-ду, но Вин-ваш, промолчавший о Лилиэдином преступлении, боялся обращаться к Грозному повелителю. Понимая: промолчать - сделаться соучастником, навлечь и на себя высочайший гнев. Пусть успокоится Грозный бог. Пусть, если и бросит молнию, то бросит не глядючи, так - в направлении... И молнию не голубую, разящую наповал, но хилую, полу погасшую - медно-красную. А что? Остыв от гнева...
  
  ...и надеясь на относительно благополучный исход, и не смея до времени обращаться к Грозному богу, Вин-ваш выбрал все понимающую Аникабу. Насколько она поможет - вопрос, но уж вредить-то навряд ли станет...
  
  Священна Роща - хорошее место: неожиданно прилетевший ветерок не успел по-настоящему перебрать листву, а Вин-вашевы мысли сумели и успокоиться, и слиться в один поток, и, главное, найти верное русло. Ни Бегилины слёзы, ни ненужная жалость к Первой наложнице, ни Лилиэда, ни Темирина, ни даже сам Повелитель Молний - не это сейчас, и не о них! - несомненная избранность: вот о чём надо думать.
  
  Избранность - мужчине войти к нечистой и избежать молнии; избранность - запутавшись в прочной сети, легко её разорвать: вот о чём надо думать. Избранность? Глупость и самообман! Не было никакого преступления - Бегилина нечистота ему всего лишь пригрезилась! И будущему Спасителю народа бад-вар желательно не таких невнятных знаков, а чего-то поопределённее. Аникаба что ли бы весть подала какую... а не она - так из прочих богов или богинь потрудился бы кто-нибудь...
  
  Вин-ваш глубоко задумался. И, надо сказать, по делу. Кто из богов посмеет, а если посмеет, то пожелает встать на пути Че-ду? Принять на себя его гнев? Может быть - Лукавый Ле-ин? Ага - от него дождёшься... нет, из богов - никто... а не из богов?.. и безобразная мысль юношу наконец нашла!
  
  Ужасная - вот Кто сможет! Ей ли бояться Че-ду? Побеждённая, но не смирённая воительница никогда не упустит случая напакостить кому-нибудь из богов! А уж ради Своего возлюбленного?.. безобразная, смертельно ядовитая мысль полностью овладела Вин-вашем!
  
  Скоро Легида покинет небо, а накануне (вот уже в третий раз) Ужасная придёт на его ложе. Прекрасно помня Её наказ и готовясь встречать жутковатую гостью, оба предыдущие раза юноша неукоснительно уединялся. Не то что бы очень опасаясь за благополучие какой-либо случайной девчонки - нет, не желая растрачивать неземной огонь, сберегая себя для несравнимых нечеловеческих наслаждений. И оказался прав: его ожиданий Ужасная в эти свои посещения не обманула. Тем более надо рискнуть сейчас - ища вящие подтверждения своей избранности. И не случайной девчонкой, а если не Бегилой, то непременно Второй наложницей - дабы не обидеть Ужасную. Гнусная, ядовитая мысль, но... к Вин-вашу потихонечку подкрадывалась неизмеримо гнуснейшая: так вот, из одного любопытства, в ночь посещения Душой Изначальной Тьмы лечь с Лилиэдой - естественно, после родов.
  
  Священная Роща, алтарь богини, а мысли... а впрочем - кто никогда не падал? В своих потаённых мыслях кто никогда не лелеял зла? Во всяком случае - не Вин-ваш. Да и разве это зло - искать ответы на мучительные вопросы? Юношеская увлечённость - не более... Угрозе к тому же не очень верилось - знать же, напротив, хотелось очень...
  
  
  Сомнениями и тревогами отвратительно околюченный для Вин-ваша и для Бегилы день, оказался для Лилиэды самым обыкновенным. Ни особенной сосредоточенности брата, ни холодности и отстранённости сестры она не заметила: будто бы полу ослепла, но - не по-детски. Ребёнок не замечает многого, в глаза уместивши всё; женщина - взгляд в глубину направив. А последние пол-луны Лилиэда смотрела так: очень пристально, но только - в себя. Вот и сегодня, слегка отвлекшись на размышления о том, как утешить сестру, она не позволила разбежаться мыслям. Быстренько их собрала и опять обернула на единственно важное - на младенца в своём чреве.
  
  Когда наступили Легидины дни, а нечистой крови не показалось, дочь Повелителя Молний сразу же поняла: зачатье случилось в Великую Ночь - какой никакой опыт у неё уже был. Мучительный, страшный опыт, но - был. И она догадалась...
  
  В Великую Ночь - и что же? Всё! Поначалу лёгкое и приятное сгущалось в непроходимую топь. В Великую Ночь, но - от кого? Казалось бы, как от кого? От Вин-ваша! Лилиэде, однако, в зачатье от брата верилось не совсем... Ей, сроднившейся с мыслью о мальчике от Великого бога, было не слишком лестно понести от смертного. И мысли вязли в трясине: от Че-ду, так его обманув - невозможно; от Вин-ваша - не хочется. И как Лилиэда не пыталась обойти эту топь - ничего у неё не получалось. Трясина со всех сторон. И её мысли беспомощно хлюпали, копошась в противной жижице - приходилось их постоянно вытаскивать и возвращать к началу: вот если бы от Ле-ина - тогда бы закрылась топь! Увы - её спаситель, Лукавый бог, не способен... посожалеть, поплакать и, горько вздохнув, смириться... смириться? Для какой-нибудь ледышки - да; для Лилиэды, горящей жаркими огнями, не то что бы тяжело - невозможно. Да, в момент незабываемой встречи с богом она его понимала, но не своим человеческим умом, а дарованной свыше мудростью. Понимала, к сожалению, только в момент свидания.
  
  Сразу же после - невыразимая сумятица в мыслях. Ле-ин и везде и нигде - ладно, расплывчато и непонятно, но это касается только его; он свет и тьма - ночная гроза, допустим, сравнение так себе, запутано и неясно, но сравнивать с чем-то можно; он и мужчина, и женщина, а вернее, ни женщина, ни мужчина - вот чего не могла постичь и не столько даже постичь, сколько согласиться с этой возмутительной странностью Любимая дочь Повелителя Молний. Никогда не могла, со времени своего свидания с Лукавым богом, а последние четырнадцать дней - особенно. Да и на самом деле: понести от Че-ду, так его обманув, смешно и надеяться; от Вин-ваша - предсказанный Легидой Великий Герой и Мудрец ни за что не родится; вот если бы - от Ле-ина...
  
  ...если бы от Ле-ина - ах! - под вечер самого что ни на есть обыкновенного дня Лилиэда впала в изысканно утончённую ересь. Кощунственно соединив бога-спасителя с кошмаром из чёрной бездны - с Ужасной. Пока ещё на живую нитку, но всё-таки... в союзники взяв воображение, время, любовь... по-женски - самозабвенную, по-детски доверчивую и... поземному - плотскую!
  
  Неизбежное совершилось: вопреки Ле-иновым откровениям Лилиэда из возвышенной бестелесной любви состряпала варево хоть и острое, зато на свой человеческий вкус. А как же иначе: девочка, отведав нектару, прельстилась небесным, её головка закружилась от ослепительной высоты, но постоянно жить в горних чертогах и питаться одним нектаром она, разумеется, не могла. Вот и сварила по своему вкусу...
  
  
  
  4
  
  
  Луна убывала. Но прежде, чем ей завершить чреду своих обычных превращений и в облике легкомысленной Легиды пуститься в земные странствия, Вин-вашу предстояла бурная и, очень вероятно, опасная ночь. Окончательного разрыва с Бегилой не получилось, и, пришедшая недавно, скажем так, непохвальная мысль, всего за несколько дней другие, куда как достойнейшие, вытеснила из головы. Да и на самом деле, ища подтверждение своей избранности, не ухватиться за эту, очень непохвальную мысль юноша просто не мог. К опасностям он привык, а судьба девчонки из захудалого рода не слишком его тревожила: вряд ли Ужасная навредит ей серьёзно, а если и так - особенных неприятностей ждать не приходилось. Не роду же Красной Лисы, при всех обстоятельствах, соперничать с родом Снежного Барса? Некогда славному, но вконец захудавшему - с могучим и процветающим! Конечно, обитай род Красной Лисы в Священной Долине, тогда бы другое дело...
  
  И непохвальная мысль, не встретив достойной преграды, юношей овладела так, что - осторожный сызмальства! - он совсем потерял осторожность.
  
  
  Тренила, не ведая - не боялась. (Тенью бы лучше остаться ей, бесплотной и безымянной тенью, но ничего не поделаешь: жалко? так что же! молчание - золото зачастую фальшивое! истина настоятельно требует имени Второй наложницы Вин-ваша!) Так вот: у Тренилы, оказавшейся на столь для неё желанном ложе, не было никаких нехороших предчувствий. Детская радость - и только. Женского: страсти, томления - в свои двадцать два равноденствия - она ещё не узнала, да и вряд ли могла узнать.
  
  (Вообще-то, по обычаям народа бад-вар, наложницу моложе двадцати четырёх равноденствий брать почти осуждалось - обычай, однако, по-настоящему строг, если дело касается жены. Любой из жрецов какого бы то ни было (даже Младшего) бога прежде, чем связать клятвой перед алтарём, обязательно расспросит не только родителей, но и старших сестёр и братьев. С наложницами попроще и посвободнее: встречаются и двадцати равноденствий отроду - да, иногда... если уже отмечены Легидой... и это - без исключений! Это - для всех: для жены, для наложницы, для рабыни, а нарушителям - смерть!)
  
  Так вот: Тренилина тихая радость не столько от плотских ожиданий, сколько от осознания своей значительности - как же, лечь на ложе к Великому Герою! Как не закружиться детской головке!
  
  
  Вин-ваш сразу заметил эту Тренилину радость: светильник едва горел - глаза у девчонки сияли звёздами в полутьме! Только что наступившая ночь ещё не успела овладеть дворцом: приглушённые людские голоса, негромкие вскрики, разные скрипы и шорохи проникали и наполняли комнату - юноша не спешил. Пил небольшими глотками вино, ел принесённое девочкой и ею же, по её словам, саморучно зажаренное, полусырое, но всё-таки вкусное мясо, не забывая и о мило щебечущей Второй наложнице - давая отпить из своей чашки и кормя мясом из рук. Тренила отнекивалась: ни есть, ни пить ей не хотелось - зато болтала она безумолку. Вин-ваша эта чрезмерная оживлённость весьма настораживала - ночь им предстояла очень уж непростая.
  
  Иметь дело с Ужасной - юноша почти пожалел о своей затее. Тренила Тренилой, но и он сам не слишком-то защищён. Правда, Ужасная, при свидании в высокогорной долине ему самому не угрожала, вела речь только о наложнице, но мало ли как мог проявиться Её строптивый норов! Не указаны Ей пути, и нет для Неё законов! Да, были основания задуматься, однако... это же лучший, ничего, что крайне опасный способ докопаться до истины! Выведать запретное, получить несомненное подтверждение своей избранности. Ведь, собственно, всё затевая, сын Повелителя Молний имел ввиду именно это. Но - отстранённо: как важное и всё-таки косвенное подтверждение своего Высокого назначения. И только сейчас до него дошло: никакое не косвенное! Прямей не бывает! Истина или смерть! Либо в своей избранности он убедится полностью и до конца, либо отправится прямиком к Де-раду! И пусть себе, пусть! Погибнуть, потянувшись за далёкой звездой - достойно Великого Героя. Впрочем... ему ли всерьёз опасаться Ужасную? Зверь ведь не чей-то - Её!
  
  Вовремя всё вспомнив, юноша успокоился и перевёл внимание на Тренилу.
  
  Эту девочку он заметил равноденствия три назад, на празднике Данны: необычайно красивый голос выделял её из непримечательных в общем-то женщин рода Красной Лисы - словно журчащий по камням, наполненный прохладной влагой ручей: будто бы льющийся, но и слегка звенящий, сплетённый из нескольких прихотливых струек - редкий, на все прочие разительно непохожий голос. С отцом юной говоруньи Вин-ваш сторговался удачно: и скоро, и дёшево; во дворце поначалу определил как одну из прислужниц, из тех, что на ложе допускаются лишь изредка - но незаметно увлёкся. Конечно, не чем-то телесным - чем могла соблазнить девчонка! - а несравненным голосом: журчащим то тут, то там, почти не смолкающим и всё же не надоедающим никогда. И ведь так увлёкся невещественным, неосязаемым, умирающим в миг рождения, что не будь рядом Бегилы, быть бы Трениле его Первой наложницей! Быть бы?..
  
  ...для чего же тогда, однако, он почти наверняка обрёк эту девочку гневу беспощадной Воительницы?! Или другую (какую-нибудь случайную) найти ему было трудно? Нет ведь - не трудно... но и никак нельзя! Опасность и без того немалая... а если Ужасной подсунуть невесть кого - предчувствия, обыкновенно, юношу не обманывали - впору и самому к Де-раду... значит, увы, Тренила...
  
  А девочка увлеклась, и её негромкий голос звучал всё приятнее и теплее: в постепенно сгустившейся тишине - особенно. Журчал о неважном, незначительном, детском, Вин-вашу вовсе не интересном - но как же чарующе он журчал! Ручейком, прихотливо меняя русло, маня, завлекая и уводя от докучных забот - слушать его бы и слушать, сладко забываясь наяву... и Вин-ваш невольно отдался призрачной власти этого удивительного голоса, и долго, наверно до середины ночи, не спеша потягивая винцо, сидел, замерев, и слушал... Опомнившись, подхватил Тренилу и бережно, как овечку, отнёс на ложе. Задул чадящий светильник, и к затаившейся девочке, коленом задев скамейку, приблизился в темноте на ощупь - и лёг рядом с нею, и нежно её обнял... Заласкал до обоюдной усталости, до сладкого опьянения, до бестревожного мирного сна...
  
  Пронзительная, нестерпимая, возмутительно неподвластная его воле боль разбудила юношу. Или (так точнее) из приятного лёгкого сна переместила в невыносимо тяжёлый кошмар - не наяву же, на самом деле, случилось всё дальнейшее?!
  
  В невиданном прежде, мертвенно-голубоватом свете клубилось маленькое, отвратительно чёрное и плотное, как казалось, облако. (И это, заметьте, в комнате!) Клубилось, то и дело выбрасывая ослепительные жала молний. И подобно огненным, многохвостым плетям - несравнимо больней, конечно! - беспощадные эти жала насквозь прожигали сведённую мукой плоть. Всё Вин-вашево тело - от макушки до пят - будто бы пронзённое тысячью копий, корчилось, умирая. Но не было смерти, и умножалась боль. Ах, если бы закричать - да где уж! Стиснуло грудь и сдавило горло - не продохнуть; а закричать - попробуй тут закричи! Если сведены челюсти, и воздуха нет ни капли...
  
  Но самое страшное (и это уже кошмар, ибо ничего подобного наяву быть не могло), сознание ни на мгновение не туманилось, не меркло - всё отмечало, всему находило место - но не так, как бывает наяву: будто бы отстранясь; однако же и не так, как иногда случается во сне: вот-вот неминучая гибель, а тебя вроде бы не касается, вроде бы это со случайным знакомцем - слегка тревожное любопытство, чуть неприятная раздвоенность и... пробуждение в критический момент! Нет, ничего подобного, всё было по-настоящему - до жути: и огненные жала молний, и прежде не представимая, растущая с каждым ударом боль. И запертый в горле крик, и сведённое судорогой тело, и совершенно ясное сознание. Наяву бы такая невыносимая боль очень быстро погасила сознание; во сне бы - из мучительного плена разом освободила душу нал-вед, вернув её телу; сейчас же - всепоглощающая, невозможная боль при совершенно ясном сознании.
  
  А облако, меняя форму, клубилось - и молнии всё хлестали. Глазами - только они одни подчинялись ещё Вин-вашу - следя за грозным кружением, он наконец догадался: Ужасная! Несомненно - Она! Она! Это облако - Она!
  
  Юноша присмотрелся: нет, вращается, распустив молнии, не чёрная бессмысленная клякса - нещадно его терзает Душа Изначальной Тьмы. Убивая немыслимой болью, но не давая смерти... Нет ему смерти, но нет и прощения - сумасшедшая боль, вечная казнь... Вечная? Невозможно! За что?! Не его, не его ведь грозила покарать Ужасная?! Не его - девчонку! Она что - забыла?! Передумала! Напомнить, скорее напомнить! Смягчить, умастить, разжалобить!
  
  Про себя - рот открываться не желал - Вин-ваш взмолился о пощаде и милости. И помогло: белые молнии поголубели, приобрели зеленоватый оттенок, сделались жёлтыми и, покраснев, исчезли. Боль отпустила юношу...
  
  Ну, а Тренила - как? Ужасная очень навредила сладкоголосой говорунье? Краешком глаза и краешком сознания Вин-ваш зацепил - не очень. Казалось: всё вокруг пронизали язвящие молнии, воздух и тот вдрызг раздырявили, а девочке будто бы не коснулись - она спокойно спала. Спокойно? Да и вообще - спала ли? Юноша, собравшись с силой, правой рукой дотронулся до Тренилиного лба, затем - осторожно и ласково - до щеки: спит, ничего не ведая! Ровно и тихо дышит... может быть - слишком тихо?.. Вин-ваш тогда этого не понял... не заметил, не обратил внимания... крепко прижался к девочке... может быть - слишком крепко?.. и, до основания потрясённый небывалыми муками, не заснул, но скорее провалился в спасительную пустоту - в щелочку между сном и явью...
  
  Очнулся он только на рассвете - беспамятный и отупелый, видимо, почувствовав проникшую сквозь неплотно закрытый ставень колючую струйку ветра. Замечая и понимая ещё неважно, Сын Повелителя Молний встал, подошёл к окну. Потрогал болтающиеся на кожаных петлях, скреплённые крестовиной доски, подобрал выпавший колышек, (ночью, похоже, был сильный ветер) и выглянул наружу. На востоке над городской стеной, но гораздо дальше стены висела грозовая лиловая туча. Висела, опираясь на ветвящиеся голубые огни далёких беззвучных молний. Гроза, сотрясавшая ночью Город, с рассветом ушла на восток.
  
  Юноша разом всё вспомнил: рукой вцепился в ставень, постоял, собираясь с духом, и как-то, не полностью, одолев ночной кошмар, вернулся к ложу и наклонился над спящей - так ему показалось в первый момент - Тренилой. Девочка не дышала. Вин-ваш наклонился ниже, щекой дотронулся до щеки - будто бы холодок, будто бы... нет! Не изменилось лицо Тренилы! Может быть, капельку побледнело? Стало чуть-чуть спокойнее - против того, что бывает во сне. Да, пожалуй, лишку распахнулись её тёмно-синие глаза. Но, главное - Вин-ваш наконец-то заметил - веки будто бы исчезли, глаза девочки не мигали: льдом покрытые лужицы, а совсем не глаза!
  
  Зачем-то - казалось бы, всё ясно, но такой ясности не желалось! - схватив Тренилу за плечи, юноша её приподнял, попробовал растормошить и, опомнившись, разжал руки, выпустив безвольное и безразличное тело. Которое не медля упало. С лёгким глухим хлопком. С подытожившим всё хлопком. Жалей, не жалей теперь - увы, полнейшая ясность. Ужасная слов зря не бросает. Девочку Она поразила насмерть. Однако - как и когда? Несмотря на бывшую тогда безумную боль, Вин-ваш прекрасно помнил: его истязали молнии, его обжигали, его дырявили. Его - не Тренилу. Она-то спокойно спала, не чувствуя, видимо, не то что бы сильной боли, но и мимолётной неловкости, стеснения, неудобства - ничего неприятного, словом. Смертными муками мучался он, а умерла, как ни странно, она. Случилось до сих пор небывалое: страдает один - гибнет другой. Её убили его страдания - осознав эту несуразность, Великий Герой содрогнулся и побледнел. Хуже всякого мальчишки - боги послали такую победу... убив страшного Зверя, Любовницу он приобрёл такую... бр-р-р! Повеяло неземным холодом - за своё чрезмерное любопытство очень дорого заплатить пришлось! Однако... своей избранности, своей необычайной судьбы вот оно несомненное подтверждение!
  
  Телесные силы вдруг иссякли - Вин-ваш присел на краешек ложа. Рядом с мёртвой Тренилой. У её светловолосой головы. Посмотрел на вдруг ставшее удивительно красивым девическое лицо - и его мысли заметались между двумя дорогами. По одной сладкоголосая говорунья уходила в горние края, захватив с собой тайну прошедшей ночи. По другой медленно и неотвратимо приближалась его ослепительная судьба. (Как же - Спаситель всего народа - кто бы тут не ослеп!) А девочка... жалко её, конечно... особенно - неповторимого голоса... однако ей можно и позавидовать... без мук, без страданий, без страха из этого несовершенного мира потихоньку уйти во сне - в чём Вин-ваш себя легко убедил - не грех позавидовать девочке.
  
  Навсегда смолк журчащий голосок - всегда его будет не хватать... однако есть и другие, не менее желанные звуки: песнь например, во славу Героя... и всё о Трениле! О девочке хватит... не то дороешься до таких неприятных глубин... странная всё же смерть... лучше о приближающейся, ослепительно сияющей, небывалой своей судьбе... и юноша забылся в мечтаниях...
  
  Спаситель народа бад-вар - войны, пожары, кровь. Спаситель всего народа - преклонение, слава, лесть: немудрено, забывшись в грёзах, вознестись в такие области... но это - ещё когда... теперь же, увы - Тренила... о Трениле, однако, совсем не хочется - о будущей небывалой славе... ах, если бы только о ней одной!
  
  О погибшей наложнице - не хочется, хоть заплачь; о своей сияющей славе - не то, к сожалению, время... Долго, как вспомнилось после, пристроившись в изголовье и положив ладонь на холодеющий лоб, Вин-ваш пребывал неизвестно где: то ли в комнате в два окна, то ли в двух, удивительно соединённых этой комнатой, непонятных мирах. В мире уже прошедшего, однако прошедшего так, что всё совершённое, всё вчерашнее ничего не стоило изменить; и в мире ещё не бывшего, однако такого не бывшего, что от предстоящих тебе дорог нельзя уклониться и на четверть шага...
  
  Наконец (с запредельным чмоком) жутковатые миры разомкнулись - освободившийся из их плена юноша смог наконец вернуться к земным делам и заботам. Достаточно хлопотным и неприятным: необычная смерть Тренилы, к сожалению - не пустяк... и что-то скажут об этой смерти?.. и не одни только её соплеменники...
  
  
  * * *
  
  
  По требованию Повелителя Молний - до чего же он про себя обрадовался! - жрецы очень внимательно осмотрели мёртвую девочку; однако - к большому разочарованию вождя - не внесли никакой ясности. Ни ему, ни себе не смогли сказать ничего определённого. Воистину небывалая смерть - и только. Что ещё тут скажешь? Нет бы, сознаться юноше: мол, задушил девчонку, путалась с кем попало или ещё чего, а он вместо этого сочинил жутковатую сказочку - если, действительно, сочинил... А если - не сочинил? Если сказал чистую правду?
  
  Глубокомысленная тягомотина многомудрых жрецов вождю наконец надоела, и он, в раздражении, вышел из комнаты. Подставился враг, казалось, смело его рази, меткий удар - и конец печалям: ан нет, ничего подобного! Его удачу - осторожную птичку - не заметив, жрецы вспугнули; и раздосадованный Повелитель Молний с тенью лёгкого пренебрежения на лице вышел из комнаты.
  
  Вот времена настали! После удивительной победы этого выродка - сын, называется! - ни одна из затей вождя ему не прибавила славы. Как-то даже и страшно... Если удачи нет в ничтожном - чем озарится конец пути? Солнцем? Луной? Пожаром? Хочешь не хочешь, а станешь заправским мудрецом! К Де-раду как-то - не очень... не тянет его к Де-раду... хочешь не хочешь, а думать сейчас и думать.
  
  И сразу же: "Ай-яй-яй! Боги, видать оставили! Иначе бы он не мог, узнав о Тренилиной смерти, обрадоваться подобно мальчику, не прошедшему первого посвящения. Сразу бы сообразил: ему-то какое дело? Подумаешь, задушил девчонку! Да не успей этот ублюдок сделаться Великим Героем - ничего бы не изменилось! Ну задушил, ну поплачет мать, но кто и когда пытался мстить за наложницу?! Древнее правило: кровь за кровь - оно не для женщин. Даже и для свободных. За свободную, правда, пришлось бы дорого заплатить... а наложница - почитай рабыня... ну, не совсем, конечно... небольшая разница есть... в несущественном в чём-то разница... ай-яй-яй, Повелитель Молний! Этому гадёнышу убийство Тренилы принесёт только мелкие неприятности! Очищение, выкуп, ну, и так далее..."
  
  
  Собравшиеся у неожиданно ставшего смертным ложа, жрецы ни на мгновенье не забывали о действительном положении вещей: ни у кого не мелькнуло мысли об ответственности Вин-ваша - если он даже и задушил девчонку. Потому-то особенно смущало искреннее - а ни Син-гила и ни Му-ната провести бы не удалось - отрицание юношей всякой своей вины. Что же - всё так и случилось? Ужасная - в виде грозового облака, и прожигающие насквозь голубые молнии? Допустим... Но - чего бы, забыв своё упрямство, было соврать мальчишке! - молнии истязали его, а умерла, как ни странно, она... Юная говорунья из рода Красной Лисы... Если верить Вин-вашу - умерла во сне, без боли и страха... ни от чего умерла - сама по себе... но так не бывает! Да-а-а - задачечка из... изыдите Злые Силы! Великие боги, помогите!
  
  Ни одного из жрецов обожгло таким холодком - бр-р-р...
  
  ...и кто-то, кажется, Тай-леби-шад - не иначе как от великого страха! - в конце концов ляпнул об испытании для Великого Героя оскорбительном, а для будущего отца младенца Ту-маг-а-дана попросту невозможном: не выдержит, предположим, умрёт - оживить его кто-нибудь возьмётся? Про себя-то не один Тай-леби-шад, многие думали про себя об испытании ядом, но сразу же отвергали эту мысль. Из-за не очень-то нужной правды играть судьбой народа бад-вар - не шутки шутить! И хоть вертелось на языке у многих - сорвалось только у жреца Кровожадной Данны... Сорвалось - а Вин-ваш услышал. И согласился...
  
  Юноша не боялся яда. Споткнуться на испытании, погибнуть вот так, по-глупому, может, конечно, каждый - только не он. Победителю свирепого Зверя, любовнику Ужасной, грядущему Спасителю народа бад-вар, как какому-нибудь гнусному нечестивцу, умереть в храме от яда - смешно! Но и совсем безвредно вряд ли для него пройдёт испытание; а поскольку не безвредно - может быть, он узнает почему, отчего и как душа Тренилы упорхнула из мира людей. Зачем бы ему, казалось, это знание: ну, умерла - ничего не поделаешь, но что-то неловкое, неприятно занозистое засело под ложечкой и свербит раздражающе громко. И потому Вин-ваш очень согласен телесными страданиями заплатить за правду о смерти Второй наложницы. За правду?.. или за её утешительное подобие? Лукавил, ох, как лукавил сын Повелителя Молний! Ведь Ужасная предупреждала - чего же ему ещё! Странная смерть Тренилы? Ненужное любопытство, мутный всплеск уязвлённой совести, уловка бесстыжего ума! Или девочку поразила молния, или, в беспамятстве, он задушил её - какая разница?! Ничего не изменит правда! От молнии или от его руки - разве в этом дело! Ужасная предупредила - юноша не послушался, следствие налицо! Для вечности - и только для неё - открытые немигающие глаза, отжурчавший, умолкший в этом мире (в мире - не в памяти) неповторимый девочкин голос... Однако с отвратительной очевидностью, с правдой без смягчающего привкуса примириться Вин-ваш не мог и, слушая жрецов, упрямо настаивал на испытании.
  
  Му-ната - не его одного, конечно, но его почему-то особенно - раздражало и настораживало мальчишеское упрямство сына Повелителя Молний: то ли он что-то предчувствовал, то ли просто сердился неуместной браваде Великого Героя. Яд - это яд; и так вот, без крайней необходимости, пить смертоносное зелье - лишний раз искушать Де-рада. А необходимости нет никакой: Вин-ваш ли задушил Тренилу или действительно её извела Ужасная - очиститься юноше так и так придётся, но ведь и всё! Не пожалел же он пустячного выкупа? Нет, явно что-то не то, явно темнит мальчишка! Чуть ли ни как награды добивается очень небезопасного испытания. А... будет ему испытание! Конечно - не сегодня-завтра, но скоро: понесёт Лилиэда и... пусть хоть упьётся ядом! Нет, Вин-вашевой смерти Му-нат ничуть не желал, но поубавить юнцу дерзости и самомнения был вовсе не против.
  
  (Следует заметить - не к чести Му-ната: ибо с виду вполне здоровое желание росло на болотной кочке и питалось такой мутью...)
  
  А так-то, выслушав новоявленного Хранителя Главной Тайны Ле-ина, все находившиеся в комнате жрецы и про себя, и вслух с ним согласились: понесёт Лилиэда - и пусть! Тогда уже не страшно, тогда (вольному - воля) пусть даже и до смерти травится сын Повелителя Молний, тогда - дело только его.
  
  Сложившемуся в достаточно бестолковых пересудах и разноречиях общему мнению Вин-ваш покорился охотно: испытания он добился, а не сейчас - беременность Лилиэды откроется очень скоро, и... правду о страшной ночи он, возможно, узнает! Яду отведает, и узнает. Через две или три луны. А пожалуй - и раньше. Многомудрые жрецы убедятся, конечно, раньше. Ведь и теперь, в общем-то, и сама Лилиэда, и её окружающие женщины нисколько не сомневаются. Разумеется, в таком значительном деле жрецам ошибиться никак нельзя... но всё равно - опыт у них большой - скоро убедятся... и он наконец узнает! Яду отведает и узнает!
  
  Разрешив труднейшее, об очищении жрецы договорились легко. Строго затворившись в храме Че-ду - никуда, ни за чем, ни на миг - в посте и молитве юноше пребывать... поначалу решили, что две луны, но после его протестов подумали и сошлись на одной: естественно, устрожив пост - доведя его до голода. О плате за Тренилину жизнь поговорили немного и без всякого интереса: от рода Красной Лисы не приходилось ждать каверз - пусть Вин-ваш сам, как сочтёт нужным, одарит отца и мать безвременно опочившей девочки.
  
  Так порешив, жрецы надумали разойтись, но неожиданно - многие видели, как он ушёл, и никто не заметил его прихода - заговорил Повелитель Молний. Сославшись на опасное брожение в Священной Долине, вождь предложил необыкновенно дорогие, никак не отвечающие моменту дары и пышное - во главе с Му-натом - посольство. Самые проницательные насторожились. И Син-гил, и Ле-гим-а-тан, и Тай-леби-шад, но - как ни странно! - не Му-нат. Хранитель Главной Тайны Ле-ина устал едва ли не до смерти от навалившихся за последние несколько лун множества дел и забот и был рад на время оставить Город. Посольство ему представлялось лёгким, а скрытых умыслов - которых не могло не быть во всяком из предложений вождя - он сейчас опасался мало: Лилиэда до родов неуязвима, Вин-ваш затворится в храме, Бегила вернётся к отцу - увы, всё оказалось не так. Присущая Му-нату прозорливость на какое-то время им утратилась, и жрец не почувствовал: вождь, удаляя его из Города, насторожил хитрую ловушку.
  
  
  Минуло пол-луны, посольство ещё готовилось, а Легида вот уже во второй раз не пожелала отметить Лилиэду, уступив её, видимо, Аникабе. Жрецы, расспросив Шидиму, подумали и решили: хватит. Ждать больше нечего, всё идёт по должному, зачатье случилось в Великую Ночь - всё по словам богини. И если Вин-ваш согласен, если не передумал - он теперь может подвергнуться испытанию, в случае неудачи не обездолив любимый богами народ бад-вар. Вин-ваш, конечно, не передумал и, вопреки уговорам многих осторожных жрецов, по-прежнему был готов выпить отраву - к большой скрытой радости вождя.
  
  От бессчётных огней в храме Че-ду по-праздничному сияли не только многоцветные росписи стен да различные золотые штучки, но и самые простые, самые будничные вещи: глиняные, разных объёмов и форм (для крови, вина и масла) кувшины, кожаные, туго сплетённые (для очищения легкомысленных грешниц) бичи, не говоря уже о жертвенных медных ножах и наконечниках копий. Особенно выделялась Большая статуя Грозного бога. На изощрённый вкус чуточку, может быть, страховидная: на коротких кривых ногах несоразмерное да ещё утяжелённое тщательно проработанной головой столпообразное туловище - с прижатыми небольшими (будто ненужными) руками и хищно подъятым, огромным фаллосом. Впрочем, страховидная лишь для стороннего наблюдателя; для народа бад-вар - святыня вне всякой критики. Постаментом этому изваянию служил каменный - в два локтя высотой - алтарь. Очень удобный для человеческих жертвоприношений.
  
  Вин-ваша усадили спиной к Грозному богу, у самого алтаря, и юноша почти поглотился тенью. Так требовалось по обычаю: испытание ядом, даже при согласии испытуемого - не добровольная жертва, и при всём уважении к Великому Герою ему не могли позволить подняться на алтарь: чего кое-то, включая и Повелителя Молний, желал про себя... и не только - про себя... Повелитель Молний - бесстыже вслух. Однако Син-гил, при поддержке большинства старших жрецов этот кощунственный ропот решительно и бесцеремонно пресёк: кому-то, понимаете ли, хочется лучше видеть! А святотатство ему не в счёт?!
  
  Впрочем, на какую-то, могущую быть открытой при свете оплошность вождь надеялся совершенно зря. Многие из старших жрецов завидовали удачливому Победителю Зверя Ужасной, но его смерти не желал никто. И уж, во всяком случае - не Син-гил.
  
  Он-то, забыв о своей неприязни, несколько дней назад наведался в храм Ле-ина. И к Лукавому богу, и к бывшему своему сотруднику забыв всякую неприязнь, явился и долго разговаривал и с новоявленным служителем Ле-ина, и, как ему думалось, только из вежливости - с Ле-гим-а-таном. Оказалось - не только. Именно верховный жрец Ле-ина, предложил наилучшее зелье, он - не Му-нат. Почти безопасное: загустевший, высохший, растёртый и настоянный на вине сок красного, растущего высоко в горах цветка - обычное снадобье прорицателей и жрецов. Почему-то ни самому Син-гилу, ни Му-нату (лучшему из Людей Огня знатоку всевозможных ядов) даже и не подумалось указать на это достаточно широко распространённое снадобье. Вероятно, они забыли: при всём своём светском могуществе к священному Повелитель Молний допущен совсем чуть-чуть и, имея весьма скромный жреческий ранг, вряд ли знает об этом зелье.
  
  (Тут-то жрецы как раз очень заблуждались: не был бы вождь вождём, не знай он о таких простейших средствах. Му-нат, впрочем, подобное знание у Повелителя Молний всё-таки предполагал, и потому, очевидно, о столь широко известном снадобье сам не подумал.)
  
  И пусть эту небольшую опасность жрецы вполне прозевали - в целом визит получился: достаточно безразличный к Ле-гим-а-тану и очень неприязненно (конечно, в тайне) настроенный к Му-нату Син-гил легко договорился с ними обоими. И заручился молчанием, и, на что очень надеялся про себя, приобрёл отменных союзников и помощников. По разным причинам, но Вин-вашевой смерти из них не хотел никто...
  
  "Сговорились, все, как один, сговорились!", - вертелось в голове у вождя, когда он, придвинувшись недопустимо близко, едва не наступая на пятки старшим жрецам великих богов, с непристойной жадностью следил за действием яда.
  
  Широко открытые, не поземному блестящие глаза, порывистые движения рук и ног и сбивчивые, странные, а если вслушаться, страшные слова: Ужасная - в виде грозового облака, беспощадные жала молний, будто бы безразличная к ним Тренила - нестерпимая боль, искупление, смерть, костёр. Великая Аникаба, Лилиэда и Некуар, Легида, Зверь, Спаситель народа бад-вар - словом, полнейший сумбур. По первому впечатлению. Вслушавшись, какую-то, ни на что не похожую связь между знакомыми по отдельности, но в соединении становящимися чужими словами улавливать удавалось, и именно в этой, мучительно противоестественной связи было что-то неуловимо страшное...
  
  А после - покой...
  
  Голова у Вин-ваша свесилась, тело обмякло, и... зачем же себя обманывать? Гнусный мальчишка не умер - нет, нахально задремал! Проспится и всё тут. Ах, чтоб его!
  
  Вот когда Повелителю Молний сделалось по-настоящему страшно. Он понял, каким ядом жрецы напоили юнца. Ладно, не желая гибели Великому Герою, могли они соблюсти приличия? Дать чего-нибудь смертоносного в меру слабо - да с рвотным корнем... нет! Вызывающе, на глазах у всех напоили питьём прорицателей и ясновидцев - и хоть бы что! Или его, Повелителя Молний, они уже вовсе не боятся?! Но самое страшное даже не это: неслыханно дерзкий вызов они могли бросить лишь договорившись друг с другом! Все верховные жрецы всех Старших богов! Что - невозможно! Но если случилось, если, действительно, договорились, то все они, значит, все до единого теперь против него?
  
  И отважный вождь похолодел от страха. Похолодел, как до этого всего несколько раз за долгую и очень на безмятежную жизнь. Однако вскоре Повелитель Молний мучительным волевым усилием задавил-таки омерзительный страх - зато испытание, утратив для него всякое значение, кануло в серую безразличность.
  
  Не одного вождя Вин-вашево испытание накрыло и спеленало страхом, как ловчей сетью. Ещё и Му-ната. Бессвязный (будто бы!) слушая бред, внутренне жрец содрогался: ох, не бессвязный, ох, до чего понятный - всякому, кто захочет вслушаться! К счастью, он скоро заметил: Повелитель Молний сейчас далеко - телом, вернее, рядом, но его души, все до единой, сейчас где-то не здесь. Слегка успокоившись, осторожно, чтобы не привлекать ненужного внимания, жрец осмотрелся по сторонам. Син-гил? Вообще-то по его лицу очень трудно что-то понять, но Му-нату всё-таки показалось: в смертельно опасную тайну верховный жрец Грозного бога, кажется, не проник. Подошёл к ней, возможно, близко, но не проник. Тай-леби-шад, Ве-нир, Ар-трам? Нет они и приблизиться не сумели, а уж проникнуть - где им, богами не избранным! Что же - Ле-гим-а-тан? Встретившись с ним взглядом, Му-нат торопливо отвёл глаза: да, проницательный служитель Лукавого бога страшную тайну, похоже, открыл... и?.. а в общем-то неуместное зелье кто подсунул Вин-вашу?.. с каким, интересно, умыслом?..
  
  Му-нат тревожился напрасно. Да, не бессвязным лепетом, не легковесным бредом были Ле-гим-а-тану слова Вин-ваша. И неуместное снадобье он предложил не случайно. Нет, очень обдуманно, очень желая узнать, но... чуть-чуть подробней, чуть-чуть посвязанней - и о своей легкомысленной затее очень бы пожалел верховный жрец Ле-ина! Несколько лишних слов - и если не Повелитель молний, то уж Син-гил догадаться бы смог о многом. И сколько лишних страданий в мир бы тогда пришло! Сколько ненужных смертей!
  
  Единственное, что хоть как-то оправдывало Ле-гим-а-тана перед судом своей совести - совершенная невозможность нечаянно открывшегося: ну можно ли было подумать о такой кошмарной бездне? О столь ужасном падении?! О - но это для него одного, пожалуй - великом и страшном подвиге Му-ната... вообще-то... нет! До мучительных откровений Вин-ваша проникнуть в тайну он, безусловно, не мог. Долго ведь петлял рядом да около, однако мешала стена: падение Некуара и Лилиэды никак не просматривалось - нет, не мог догадаться он... И не стоит себя корить за непреднамеренную неосторожность: всё обошлось, по счастью. Ни Повелитель Молний, ни даже сверх проницательный и не в меру хитрый Син-гил не заподозрили, кажется, ничего. Ничего - близкого к правде.
  
  А Му-нат? Пусть себе поволнуется, пусть... жутковато ему сейчас, да ладно... мог бы сообразить пораньше... мог бы - "Мудрейший" - людей понимать потоньше... мог бы догадаться, что уж кому-кому, но ему-то, Ле-гим-а-тану, открыться было необходимо... неуёмная опасливость тоже порой вредит... близко беда протопала - авось "Мудрейший" помудреет ещё... впрочем, это несправедливо! После всего-всего и он бы на месте Му-ната откровенничать поостерёгся... даже - вполне доверяя... всё обошлось, по счастью, и вышло всё к лучшему...
  
  Когда миновал опасный поворот, Ле-гим-а-тан достаточно узнал о случившемся на грани смерти, по соседству и с подвигом, и с преступлением немыслимом испытании. И о своём помощнике он невзначай узнал нечто новое и хорошее. (Да, поскорей, не мешкая, надо с ним пооткровенничать: не то - очень нелегко такую тяжесть нести в одиночку! - излишняя осторожность может и погубить Му-ната...)
  
  Син-гил с бесстрастным, как всегда, лицом, слушая юношу, внутренне весь напрягся. Да, он не желал Вин-вашевой смерти - не зря же за несколько дней до испытания, пересилив стойкую неприязнь, наведался в храм Лукавого бога... Сейчас не желал... И завтра... И в обозримые, до смерти Повелителя Молний - а в скорой гибели вождя Син-гил был почему-то уверен - времена он на желал, но после... после могло сложиться по-разному - в зависимости от того, куда поведёт Вин-ваша. Если к Че-ду - но только не по стопам отца! - да будут долгими дни его; а если в сторону - тогда ещё, как сказать... Поэтому всё, могущее когда-нибудь сразить новоявленного Героя, жрец собирал и хранил с тщанием. Усердно. Старательно. Терпеливо. Всё. (Поди, угадай сегодня, что тебе может сгодиться завтра.) Вот только ничего ценного Син-гил до сих пор не имел, и сейчас очень надеялся на предложенное Ле-гим-а-таном зелье: в полубреду, когда душа нал-гам блуждает в нездешнем мире, можно так невзначай оступиться - выложив самое потаённое...
  
  Верховный жрец Че-ду слушал, напрягшись, но чем-нибудь особенно дорогим похвастаться не мог: так, почти предосудительная связь с Ужасной, несколько легкомысленное отношение к Великой Ночи, что-то неясное с Некуаром и Лилиэдой, слегка непочтительное суждение об Аникабе, какая-то чаровница из Священной Долины, непонятное побратимство с кем-то - не скажешь, что ничего интересного, но и полезного не так уж много. Преувеличенные, пожалуй, надежды он возлагал на зелье прорицателей и жрецов - ничего важного... То есть - мысли Син-гила соединило мгновенное озарение - то есть, как это - ничего? А скорое бегство в горы? Случайная красотка, безымянная чаровница - как бы не так! Дочь Ин-ди-мина - так-таки - ничего? Побратимство со многими отважными воинами высокогорья - это что? - опять ничего!
  
  Дешёвенькое открытие состоялось, Син-гил им увлёкся и, примеряя грядущие мнимые выгоды, действительно важное и очень опасное для Вин-ваша прозевал наравне с другими. Слова о запутанных отношениях между Некуаром и Лилиэдой прошли мимо него. Увлёкся, правда, Син-гил ненадолго, быстренько сообразив: не много ему прибытка от знания потаённых замыслов удачливого Победителя Зверя Ужасной. Ни помогать, ни противиться Вин-вашу сейчас нет резона - а после?.. Увы, после того, как всё свершится, это знание уподобится не скрытому ножу, а вполне протухшей рыбе - бери и выбрасывай! Скоро всё это сообразил Син-гил, но, увлёкшись на какое-то, пусть и недолгое время, действительно важное прозевал наравне с другими. Ле-ин опять уберёг Лилиэду. И не только её одну. Ещё и Му-ната.
  
  
  Вин-ваш, своего добившись, к испытанию подошёл всё-таки не без трепета. Избранность - избранностью, но яд - это яд. Юноша, отмеченный Грозным богом, от подобных испытаний прежде был избавлен; верней - не избавлен: древние правила соблюдают обычно строго. Но это же так - для несведущих: на деле - всё решают жрецы. И напоить его сколько-нибудь смертоносным ядом прежде они не могли никак. Однако теперь... Но после кошмарной ночи сын Повелителя Молний не мог не настаивать на испытании: странная смерть Тренилы, Ужасная в виде грозового облака, невозможная, неземная боль, а главное, желание ещё раз убедиться в своей избранности - нет, не настаивать он не мог. Чего бы жрецы ни придумали. Какое бы зелье ни сварили. И когда ему поднесли вместительную, наполненную чем-то мутным чашу, Вин-ваш принял её спокойно, приветливо посмотрел на дающего и, внутренне собравшись, выпил содержимое не отрываясь, но и без спешки - как это и подобает Великому Герою.
  
  По первому впечатлению - вино как вино. Мутное? Молодое, не добродившее. Со странноватым привкусом? Так ведь у всякого вина привкус всегда особенный. И откуда он взял будто настоящий яд должен быть горьким или противно пахнущим? По своим прежним "испытаниям"? Однако прежде настоящего яда ему как раз и не давали! Наблюдая за корчами и мучительной рвотой других, обвинённых в какой-нибудь гнусности? Но те, кого так рвало, не покинули этот мир. А покинувших - не рвало. В Великую Ночь сестрёнка-преступница рассказала, как скоро - и почти без борьбы! - пал, сражённый ядом, могучий Некуар.
  
  Размышляя подобным образом, Вин-ваш слегка отстранился от себя, будто это не он только что выпил предложенное Син-гилом зелье. Спохватившись, небольшим волевым усилием вернул разбежавшиеся души. Вино как вино и, кажется, уже чуть-чуть опьянило: в теле - приятная лёгкость, а перед глазами, вернее, между глазами и миром, призрачное мерцание: разноцветные, неуследимо быстрые, трепетные огоньки. Не яркие, ничуть не мешающие видеть, но всё окружающее изменившие неповторимо по-праздничному.
  
  "Странно, ему приходилось пить разные вина, но никогда прежде не случалось ничего подобного: уж не вестники ли скорой смерти эти порхающие, невесомые огоньки?" - последняя, не совсем бредовая мысль Вин-ваша. Все остальные - кружение по радужным дорогам, лунным прогалинам и облачным городам. Да и, по сути, не было больше мыслей - незабываемые видения, яркие образы, приятные (ни о чём!) беседы с богами и предками и, единственно ему запомнившиеся, слова Аникабы. Поприветствовав Победителя Зверя Ужасной, богиня посулила Вин-вашу новую, не меркнущую в чреде поколений, досель небывалую славу. Ему. Победителю.
  
  Из восхитительного странствия сын Повелителя Молний вернулся неожиданно: потускнели блистающие миры, рассыпались лунные радуги, боги растаяли в облаках - запахло человеческим потом, кровью, вином, горящим во многих светильниках маслом и, якобы, благовониями. Всё неприятно пахло, но благовония - особенно. Хуже запахов были, однако, звуки. Боги и предки, понял Вин-ваш вернувшись, разговаривают не так. Объяснить, в чём эта разница, он бы не сумел, но, раздражаясь всё больше, чувствовал - не так. А тут ещё немного побаливала голова, неприятно першило в горле, позванивало в ушах - не стоило возвращаться, нет. Жрецы его напоили каким-то мудрёным зельем: легко без страданий этот удивительный яд освободил заключённые в теле души, но навсегда остаться им в мире богов и предков, к сожалению, не позволил. Хочешь не хочешь, а снова привыкай теперь и к грубым человеческим голосам, и к резкому свету, и к едким запахам. Испытание завершилось, оставив неприятный привкус: горний и дольний миры смешались, разъединились, и от горнего - память о чём-то желанном, светлом и дорогом; а от дольнего - шум, суета, ненужные разговоры, острые и не всегда приятные запахи; но от первого - только память, а от второго... а во втором ему жить и жить...
  
  Разочарование, охватившее юношу сразу по возвращении, сменилось лёгкой грустью, но скоро и грусть прошла. Ни места, ни времени не было для неё в храме Че-ду - среди приветствовавших перенёсшего нелёгкое испытание героя, невозмутимых жрецов. Поздравления которых Вин-ваш принимал с холодком: и возвращению он не слишком радовался, и прекрасно ощущал незаметную, едва уловимую фальшь - с ядом что-то не то: понятно, ему не желая смерти, жрецы как-то схитрили, но радоваться или не радоваться такому подарку - он бы, по правде, не знал. После сияющего многоцветьем мира богов и предков утомительно однообразный, грязновато серенький мир людей очень уж не гляделся.
  
  Но главное - не это. Время пройдёт - привыкнет. А главное: в своём удивительном странствии Тренилу он не встретил. Будто бы в бездну канула, будто бы её душа начисто истребилась из всех миров - чего, разумеется, быть не могло... И он не встретил, и не удосужился подсказать никто из предков или богов - тайна так и осталась тайной... Теперь, кажется - навсегда... И что же? Испытание зря прошло? Жизнью он рисковал напрасно? А вот и не зря! Аникаба сказала что? А нисколько не навредивший яд? Ладно, жрецы сварганили хитрое зелье - но ведь не так, не за красивые, как говорится, глаза? Смерти ему не пожелали - а почему? Не зря, не напрасно! Двойное подтверждение его несомненной избранности! Заслуженный драгоценный дар! Испытание удачное - без оговорок. Ну с одной, может быть - ма-а-а-хонькой: Тренила запропастилась куда-то бесследно, и о её загадочной смерти не удалось узнать ничего. И с ущемлённой совестью предстоит остаться один на один. Неприятно, но ничего не поделаешь: с совестью, как с собакой, бросив косточку, можно поладить.
  
  Утешаясь подобным образом, Вин-ваш безбожно лукавил: совесть не слишком его терзала. После Тренилиной смерти - да: день или два терзала, но и тогда вовсе не нещадно - нещадно он ей не позволил бы. Вскоре - совсем утихла, и, изредка просыпаясь, напоминала о себе разве что бережным покусыванием.
  
  Нет, несговорчивого упрямца сделала из Вин-ваша отнюдь не совесть - Ужасная. Убив Её Зверя, юноша легкомысленно убедил себя, будто ему удалось приручить непредсказуемую, своенравную Воительницу. Ночь небывалых мук, ночь истязующих молний всё расставила по своим местам: Ужасную приручить нельзя. И ни к чему, казалось бы, не обязывающая любовная связь с Нею из птички, резвящейся в ветвях, обернулась угрюмым, всепожирающим чудищем из глубины. Чудищем, надеясь задобрить которое, Вин-ваш настоял на очень небезопасном испытании. А загадочная гибель Второй наложницы - всего лишь льстящий самолюбию, понятный и убедительный для соплеменников повод.
  
  Испытание завершилось достойно и поучительно: восстав ото сна, Великий Герой всенародно покаялся и в недопустимо затянувшейся связи с Ужасной, и в непреднамеренном убиении Тренилы. (Признаться в последнем, Вин-ваш, окончательно справившись с ядом, вспомнил, совет нашептала богиня. Ему, лелеющему честолюбивые планы, совершенно необходимо возвести на себя напраслину: грядущий Спаситель народа бад-вар незначительным преступлением замараться может (очистят - и всё), а вот мучительно головоломной тайны не простят: вспомнят при первом неловком шаге - вспомнят и отшатнутся.) Покаявшись, на обступивших его жрецов сын Повелителя Молний посмотрел будто бы со смирением, но и со скрытым вызовом: ладно, мол, он не испортит упрямством незатейливой их игры, но и ему не должны мешать.
  
  И вообще: всё для Вин-ваша сложилось очень удачно: Тренилина гибель, испытание ядом, но особенно, как ни странно, лукавое покаяние - всё пошло ему впрок, всё помогло наклонить к себе неподатливых старших жрецов... всё...
  
  ...если, конечно, забыть о его грозном отце. Не дождавшись конца испытания, (а зачем дожидаться - ясно и без того!) Повелитель Молний покинул храм, окончательно решив: медлить уже опасно - время ловить змею.
  
  
  Едва не случившаяся беда, чёрным крылышком чиркнула Му-ната: несколько лишних слов - и думать не хочется, чем бы тогда всё закончилось. Для него бы - наверняка костром. Для Лилиэды - возможно, и нет; после Великой Ночи преступление, совершённое ею до - могли бы и проглядеть. Для Вин-ваша: наружно, пожалуй, ничего бы не изменилось - как же, Великий Герой! - но в глубине-то, там, где куются людские страсти? И его бы не пощадила молва! Но главное даже - не их судьбы: его, Лилиэды, Вин-ваша - мог бы в конце концов и он избежать костра - ничего бы не изменилось: светоносные откровения Ле-ина навсегда бы скрылись за тучами, путь народа бад-вар навсегда бы остался во мраке.
  
  Подобные, а то ещё и более неприятные мысли сопровождали Му-ната всю недолгую дорогу до дворца Повелителя Молний. После, вдруг неожиданно получившегося таким опасным - заурядного по идее - ядопития, растерянный жрец поспешил в свою уединённую комнатку. Затвориться, налить вина, выпить единым духом большую чашку, собрать волю и призвать к порядку мысли: словом, по-звериному зализать раны - в комнате, как в норе.
  
  Вино и налито, и выпито - однако успокоения не пришло. В смятении мечутся мысли, души в разладе с телом, сердце частит и ёкает. Му-нат подождал, подумал и опять наполнил чашку. Поднёс её ко рту, но пить уже не спешил, будто чего-то ждал. Сидел и вдыхал бодрящий, ни с чем не сравнимый запах перебродившей и устоявшейся осени - запах выдержанного, вошедшего в полную силу солнца. Завораживал этот запах. И опьянял немного, но и особенную трезвость вместе с тем сообщал жрецу. И сердце успокоилось, и смущённые души обрели согласие. Два, три небольших глотка - и Му-нат поставил чашку на столик: пить больше не хотелось. Недолгого мира он достиг: из бледного, громко вопиющего страха изловчился выделать почти прозрачную, восхитительно молчаливую осторожность. И неожиданный стук в дверь - негромкий, но и отнюдь не робкий - жреца не испугал.
  
  Получив разрешение, Ле-гим-а-тан вошёл к своему помощнику. Конечно, он понимал: предстоящий разговор надо бы вести в храме Ле-ина, но смятение, вдруг овладевшее Му-натом, заставило поторопиться. Услышав полу бредовые, к счастью, почти непонятные разоблачительные излияния сына Повелителя Молний, Ле-гим-а-тан надумал вмешаться не откладывая до вечера - всякое промедление могло обернуться бедой: колдун слишком устал под бременем, непосильном даже и для него.
  
  (Если бы выразительные, приятно украшающие всякое повествование диалоги мнимой близостью к жизни не убивали, в сущности, эту жизнь, рассказчик, вероятно, не удержался бы, размазал по нескольким страничкам разнообразные - якобы наглядно и убедительно рисующие его героев - реплики и словечки: таким интересным и поучительным оказался разговор, случившийся между двумя жрецами. Но Бог от соблазна спас, и, извинившись за неспособность к красивой лжи, автор вновь обращается к привычному пересказу...)
  
  ...из этого доброжелательного, на редкость доверительного разговора отгадчики и толкователи Ле-иновой воли открыли друг в друге много неожиданного и удивительного. Но Му-ната почему-то особенно тронул совершенный пустячок: в самом конце, по-юношески смутившись, Ле-гим-а-тан признался в своей давней любви к Бегиле. Конечно, его смущала отнюдь не сама любовь - старшему жрецу Великого бога Ам-лит охотно отдал бы в жёны свою дочь; и не разница в возрасте - вполне обычная вещь; смущала странная, непонятная даже самому Ле-гим-а-тану, жутко мешающая прихоть: желание быть избранным Бегилой. Ею самой! А уж потом говорить с отцом!
  
  Нечто небывалое для всякого из народа бад-вар! Доселе - до удивительного признания - неслыханное и Му-натом. И неизвестно, не случись ему самому перешагнуть страшную черту, как бы он отнёсся к этому признанию: пустячок пустячком, но небывалое в такой невозможной мере - бр-р-р! Но это - прежде. Теперь - понимание. Для Бегилы, для женщины, изменившей его представление о человеческих желаниях, чувствах и, особенно, страстях, соединиться с Ле-гим-а-таном - благо. А странная прихоть верховного служителя Лукавого бога - если не благо, то и не зло. Не всё небывалое - зло: кто-кто, а Му-нат знает об этом не понаслышке. И помощь (какая? - но это другой вопрос) была предложена от всего сердца и принята с благодарностью, очень польстившей Му-нату.
  
  Жрецы расстались более чем по-дружески: будто им не впервой такие доверительные разговоры, будто вот так, не таясь, им частенько доводилось беседовать и прежде. Впрочем, если задуматься, они давно присматривались друг к другу с доброжелательным интересом, многое знали, о многом догадывались, и плеснувшая через край откровенность, не след обоюдной небрежности, но венец осторожных, достаточно непростых трудов - закономерный последний шаг.
  
  
  
  
  5
  
  
  Нездоровая суета вокруг странной Тренилиной смерти вновь сблизила Бегилу и Лилиэду. И хотя Вин-ваша для очищения затворили при храме Че-ду, но Повелитель Молний надолго исчез по делам, и совсем уже собравшаяся домой Бегила решила задержаться на несколько дней. Несколько дней такого искреннего обожания со стороны сестрёнки-преступницы - слишком хмельно и пряно, невозможно не задержаться. И Бегила - себе на беду - задержалась. Не было у неё никаких нехороших предчувствий - потекли прозрачные дни. Омытые молодым весельем, беззаботной болтовнёй и, конечно же - обожанием. И, подобно летнему ливню, накопившиеся за последние две луны случайные и не случайные обиды, вредные недомолвки, несмешные шуточки, ядовитые колкости смыл и стремительно унёс радостный светлый поток. Словно бы вернулись те - до Великой Ночи - незабываемые времена удивительной близости между сёстрами.
  
  И три уже дня прошло, и четыре, и пять, и шесть - не желая расставаться с Лилиэдой, Бегила не торопилась под отчий кров. И настала седьмая ночь...
  
  
  * * *
  
  
  Половинка лепёшки в день да очень недостаточная, на взгляд Вин-ваша, чашка воды - юноша заскучал. А если к голоду и жажде присоединить бесконечные молитвы во славу Че-ду - легко представить себе раздражение Великого Героя. К тому же, крадущие время у сна, ночные бдения - не приходится удивляться мыслям не то что бы несколько неблагочестивым, но даже и откровенно кощунственным. И в голове у Вин-ваша завелись они где-то не третий или четвёртый день. Потихонечку, незаметно расцвели эти непохвальные мысли - сначала, слушая бесстрастный голос Син-гила, сын Повелителя Молний нечаянно подумал: а действительно ли Старший из Старших - Че-ду? Не выделяют же его, например, в Священной Долине, и ничего - живут. А в случае с Лилиэдой? Не был ли Грозный Че-ду безнаказанно посрамлён девчонкой? И побеждён Ле-ином? Богом, которого в той же Священной Долине никому и в голову не придёт поставить в ряд со Старшими?
  
  Мысли, следует заметить, поначалу почти невинные, но прежде-то (стоило лишь шевельнуться чему-нибудь подобному) Вин-ваш подавлял бунт в самом зародыше. Это, однако, прежде: теперь же, после героической битвы со Зверем Ужасной, его мысли позволяли себе своевольничать всё чаще, и смирять их становилось всё трудней.
  
  На третий или четвёртый день завелись эти непохвальные мысли, а на пятый или шестой Вин-ваш уже знал: из-под строжайшего затвора он выйдет очень скоро. Не дожидаясь сроков. Спаситель народа бад-вар - не какой-нибудь гнусный нечестивец: со смирением принимать тяготы и неудобства долгого очистительного обряда ему негоже. Нет, полу ослепшим вольнодумцем Великий Герой не сделался, и убей он Тренилу на самом деле - постился бы и молился безропотно всю луну: если бы он убил - не Ужасная. А в том, что девочку сразила не его, человеческая, а куда как сильнейшая неземная рука, сын Повелителя Молний уже не сомневался. После испытания ядом, в мире богов и предков не встретив Вторую наложницу - не сомневался. Ужасная - кто же ещё? Она убила, и Она овладела душой Тренилы. И теперь с наслаждением мучает эту несчастную душу.
  
  Юноше рисуется достаточно отвратительная картинка, настолько отвратительная, что сын Повелителя Молний тут же её скрывает в одном из самых потаённых чуланчиков, услужливо изготовленных вновь приручённой совестью. (Следует признать, Тренилина гибель принесла юноше немалые выгоды: и помогла склонить старших жрецов, и в который раз подтвердила несомненную избранность, и вернула утраченную способность строить в душе чуланчики, тайники, клетушечки.) Так что, едва увидев и сразу же подальше скрыв пренеприятную картинку, Вин-ваш прекрасно поладил со своей совестью: Ужасная, это Она погубила девочку. Она погубила, а он ни при чём, и, значит, незачем голодать и не высыпаться!
  
  (Было бы Великому Герою не нарушать древних обычаев - стороной бы беда обошла Бегилу! Вопрос, правда в том: знай Вин-ваш о грядущей беде, не проглядел ли он бы её намеренно? Нарочно бы не отвёл глаза? Впрочем... беда ведь и ему грозила! Не меньшая, чем Бегиле. И было бы - не нарушать древних обычаев...)
  
  Но... кружка воды и половинка лепёшки в день - не могло не завестись еретических мыслей! И справляться с ними сын Повелителя Молний или не смог, или не захотел; и потому - поначалу почти невинные - эти мысли стремительно наглели, в разнузданный хоровод затягивая последние хоть немножечко чистые островки сознания. И муть в голове Вин-ваша не могла не разбудить грязных желаний - если, конечно, посмотреть со стороны: сам он, барахтаясь в грязи, не замечал никакой грязи. Но и некоторой снисходительности юноша вполне заслуживает: желание посягнуть на древний обычай - не только прихоть развратного ума, но и вполне трезвый расчёт. Целую луну притворяться усердно кающимся грешником - Вин-ваш это понял уже на второй или третий день затворничества - будет ему не по силам. Он обязательно сорвётся и что-нибудь дерзкое бросит в лицо Син-гилу, а в его положении ссориться с верховным жрецом Че-ду - гибель. Да не во врагах, а просто в недоброжелателях числить Син-гила он не имеет права! В неохватных замыслах - как же, Спаситель народа бад-вар! - недоброжелателям места нет. А уж таким значительным, как верховный жрец Грозного бога - тем более. Но и притворяться, не высыпаясь и голодая, он долго не сможет... и, стало быть, ничего не поделаешь - обряд очищения придётся осквернить...
  
  За первые дни затворничества повнимательнее присмотревшись к Син-гилу, сообразительный юноша понял: если жреца не дразнить нарочно - прилюдно не нарушать древних обычаев, а особенно, всё ничтожное исполнять как чрезвычайно важное - он на многое согласиться закрыть глаза. Демонстративно же выказывать непослушание Вин-ваш вовсе не собирался: дни пусть текут по-прежнему, в посте и молитвах, а ночи... а по ночам в храме оставалось лишь пятеро младших служителей, которые ни свет ни заря будили его на утомительные предутренние радения - маленькие верные псы Великого бога! - но... если каждому посулить по шести, предположим, баранов? да по паре больших кувшинов вина? да по кувшину масла? да по нескольку мер зерна? да по невольнице? ох, соблазнятся, ох, перестанут тявкать собачки бога! И ночи тогда - его. И проводить он их будет не в храме. И не в пример приятнее.
  
  Однако первую, самую непредсказуемую четверть луны сын Повелителя молний всё-таки решил подождать: после трёхдневных странствий и земных приключений виновато появляющаяся на небе Легида в пути, предстоящем ей, толком ещё не уверена. Земное, налипшее в эти дни, едва ли не целиком затемняет лицо богини: тонюсенький серпик света и только-то от чистого мира богов и предков, а остальное - земная грязь. Каждый раз, покидая небо, Легида торжественно зарекается не забывать небесных дорог, однако, по возвращении, помнит их очень плохо - бредёт по ним спотыкаясь. И неуверенная, робкая поступь богини отдаётся шатанием в не обустроенном, неуютном мире людей. Потому-то никто из не обделенных разумом человеческих сыновей и дочерей никогда в эти ненадёжные дни не затеет ничего необычного. И начальные шесть ночей пожертвовать Грозному Повелителю, Великому богу Че-ду, без обмана решил Вин-ваш. Надо ему очищаться или не надо: шесть ночей - жертва не слишком тяжёлая. Шесть ночей - богу; седьмую - себе. Конечно же - не только седьмую, но и восьмую, и все, за восьмой последующие. Шесть ночей - богу; остальные - себе.
  
  
  * * *
  
  Ни Вин-ваш, ни Бегила, ни даже Му-нат беды, подступившей уже к порогу, вовсе не чуяли. Только Ле-гим-а-тан уловил её пока ещё очень слабый, хотя и достаточно резкий запах. И решил принять встречные меры. Увы, действовать ему приходилось вслепую: один тревожащий запах для сколько-нибудь осмысленных поступков - основание, к сожалению, шаткое. Но и ждать, ничего не делая, уподобившись связанной жертве на алтаре, он тоже не мог. Ах, если бы с кем-то посоветоваться... Но - с кем?..
  
  И Ле-гим-а-тан очень пожалел об ушедшем во главе миротворческого посольства Му-нате. Не зря он так долго и с таким интересом присматривался к Первому другу Повелителя Молний - выбор оказался на редкость удачным. Кто кого выбрал - это, правда, вопрос: к Ле-ину Му-нат переметнулся сам по себе, но ведь и он, Ле-гим-а-тан, тоже шаг совершил навстречу. И очень немалый шаг: рискуя навлечь на себя ропот многих обиженных и недовольных, сразу же посвятил новообращённого в наивысший сан - немыслимая, не иначе как самим богом нашёптанная дерзость. Да - не иначе, как самим богом - уж больно удачно всё сложилось: ропот поднялся слабенький и, немножечко поплескавшись на задворках, скоро притих - к месту Му-нат в самый раз пришёлся.
  
  Повздыхав и посожалев о своём ушедшем помощнике, Ле-гим-а-тан не предался бесплодному, разъедающему душу унынию - которое и вообще-то его посещало редко, и уж, конечно же, не сейчас, когда необходимо что-то делать. Необходимо... но - что? Лик беды пока, к сожалению, не различается, он уловил один только её тревожащий запах, помощи от очень, казалось бы, заинтересованных Син-гила и Тай-леби-шада ждать не приходится, всё предстоит делать самому - одному, в темноте, на ощупь. В темноте? - так и что же... на ощупь? - и пусть...
  
  ...естественнее всего начинать с привычного - и Ле-гим-а-тан с похвальным усердием приготовил целую гору различных целительных снадобий. (Во врачебном искусстве с верховным жрецом Лукавого бога тягаться не мог никто - даже Му-нат.) Ведь чего бы там ни случилось, Ле-гим-а-тан, разумеется, знал: свары и мятежи начинаются по-разному, но протекают, а главное заканчиваются одинаково - раны, увечья, трупы - исцеляющие снадобья будут ох как необходимы. (Естественно - не для мёртвых.)
  
  Всё, от него зависящее, верховный жрец Ле-ина, казалось бы, совершил, но успокоиться на этом не успокоился: отрядил во дворец Повелителя Молний трёх юных послушников - вряд ли на мальчишек обратят внимание - наказав им зорко присматривать и обо всём необычном сразу же сообщать ему. (Как показало время, этот шаг был очень удачным.) Кроме того, свои опасения и тревоги Ле-гим-а-тан разделил с неподкупными воинами из Священной Долины - суровые стражи не отмахнулись от неясных предчувствий и опасений жреца и согласились ему помочь. (Шаг, оказавшийся бесполезным.) Похоже, что всё, больше не в человеческих силах, остались одни молитвы - и к Лукавому богу его служитель обратился страстно и горячо.
  
  
  * * *
  
  
  На седьмой день Вин-вашева затворничества узнав о гнусных намерениях Великого Героя, Син-гил оказался перед сложным выбором: помешать нечестивцу осуществить свой кощунственный замысел или, напротив, ничему не мешая, обратить к своей пользе. Одинаково соблазнительным представлялось и то, и другое: совсем скоро, уже сегодняшней ночью, растерянным и униженным видеть новоявленного героя, ох, как приятно было бы! И до чего же ещё наивен этот дерзкий мальчишка! Вздумалось ему подкупить служителей самого Че-ду! Верно, совсем забыл: Великий бог не прощает предателей! Верно, не скупясь на дешёвые посулы, он вовсе не думал: и для младших жрецов жизнь всё-таки соблазнительнее баранов, вина и масла! Вкупе с непотребными девками! Верно...
  
  ...неожиданно всё представилось Син-гилу несколько в ином свете: юнец, конечно, наивен, но какова наглость? Служителям Грозного, никогда не прощающего бога осмелиться предложить такую сделку... наглость неподражаемая! На грани мудрости и безумия. Да полноте... так ли уж он наивен - удачливый Победитель Зверя Ужасной? Чем ему угрожает разоблачение? По сути - ничем! Для всякого из народа бад-вар опоганить священный обряд очищения немыслимо до того, что у Людей Огня нет для святотатца подобающей казни! Самовольно выйти из-под затвора в храме - всё равно, что лечь с нечистой: настолько гнусных преступников не держит земная твердь, а их души истребляются изо всех миров! И если дерзкий мальчишка не боится гнева богов - гнева ошарашенных соплеменников он может не опасаться. Мало того - действительно, на грани мудрости и безумия! - если боги немедленно не покарают этот поступок, то, его совершивший, может вознестись до небес. Стать вровень с богами!
  
  Был ли у Вин-ваша такой расчёт или не было и его шаги направлялись одним наитием - к цели он шёл верно: поднявшись на такую высоту, юноша, при желании, сможет легко избавиться от Повелителя Молний.
  
  Подумав так, Син-гил испугался: а не Ужасная ли помогает своему любовнику? Ведь удачлив он явно не в меру, для смертного - слишком! Ведь что бы ни совершил юнец из рода Снежного Барса - всё идёт ему на пользу! Победил легендарного Зверя и сразу - Великий Герой! Повинился в убийстве девочки - наклонил к себе многих из, казалось бы, вовсе одеревеневших старших жрецов. И уж совсем в насмешку над здравым смыслом: соверши затеянное, возможно, что и по вздорному капризу, немыслимо гнусное преступление - возвысится едва ли не до небес! Всё идёт ему впрок, всё безмерно возносит - Ужасная, не иначе! Радея своему любовнику, явно Она старается! Явно Она ведёт!
  
  Так понемножечку доразмышлялся Син-гил до страшного, его разум дорылся до таких жутких глубин: Изначальные Непредставимо Могучие Силы, Ужасная, Грозный Че-ду и тут же дерзкий мальчишка - рядочек-то, а? Соединеньице, как - не слабое?!
  
  Гоняясь за скорым прибытком, проглядеть нездешнюю грозу непростительно служителю Старшего бога! Ради сомнительного удовольствия позлорадствовать растерянности и унижению Великого Героя ему, умудрённому, встрять в коловращение запредельных сил - глупей не придумаешь: разотрут в муку! Нет уж, разумом он ещё не ослеп, тайное пусть остаётся тайным: ни помогать, ни мешать Вин-вашу - то и другое одинаково опасно - нельзя. А вот приглядеть за ним - необходимо. Чем бы всё ни обернулось - непроглядным мраком или сияющим неугасимым светом - ему, Син-гилу, желательно быть свидетелем... но и только - свидетелем...
  
  И вообще - хорошенечко всё обдумав, верховный жрец Грозного бога сделал, казалось бы, давно очевидный вывод - с победителем легендарного Зверя, с любовником Ужасной, необходима крайняя осторожность. А легкомысленные - вроде того, что он-де ещё мальчишка - суждения и приговоры оставить самодовольным, подобным Легидиному служителю, недоумкам. Пусть себе тешатся... до поры! Скороспелые им суждения, ему - крайняя осторожность. И тогда, если ударит гром, он, может быть, останется в стороне...
  
  
  * * *
  
  
  На несколько дней незаметно отлучиться из Города Повелителю Молний было нельзя и думать; шарить же по окрестностям, дразня досужее любопытство - смертельно. (После Вин-вашевой гибели от укуса змеи, его бы в этой гибели обвинили без колебаний.)
  
  Текли драгоценные дни, вождь про себя кипел, но выдумать ничего не мог - из затруднения вывел случай: в роде Вин-вашевой матери, в роде Горной Козы, скончался долго болевший Бин-харт, и на выборы, вернее, на утверждение нового главы рода, по старому обычаю почтительно пригласили Повелителя Молний. Пригласили из вежливости, именно - по обычаю, на его согласие почти не надеясь. А вождь, польстив приглашающим, неожиданно согласился - весьма озадачив своих соплеменников: припомнят они потом, ох, как припомнят! Делать, однако, нечего: пусть припомнят, пусть заподозрят, но обвинить открыто всё равно не смогут - не хуже, чем ночной темнотой, любопытные глаза ослепляются расстоянием. И кто посмеет сказать, будто он видел Повелителя Молний, украдкой рыщущего по кустам? То-то же!
  
  Случай для вождя воистину счастливый, ибо едва он, в сопровождении двух самых надёжных и молчаливых воинов, покинул на рассвете Город - прервалась тянущаяся со времени ненавистной Вин-вашевой победы, выкованная богами цепь неудач. И не оказалось на пути никаких препятствий, и встретили Повелителя Молний с немыслимыми почестями, и окружили таким вниманием, что он забеспокоился: а удастся ли, не привлекая внимания, изловить змею? Удалось! И даже если кто-то заметил одинокого лазателя-по-кустам, догадаться и сопоставить всё равно никто ничего не сможет! Здесь-то - в трёхдневном переходе от Города!
  
  Немного смущала сама змея: области народа бад-вар населяли две почти не отличающиеся ни по цвету, ни по размеру разновидности, и уверенно определить, какая из них какая, могли только редкие знатоки. Увы - не Повелитель Молний. Смертельными, правда, являлись укусы и той, и другой, но если яд одной убивал в считанные мгновения, то смерти от яда другой приходилось ждать едва ли не четверть дня - для умельцев, стало быть, оставалось время. Да, лекари помогали обычно плохо, укушенный, как правило, умирал - однако... не без исключений! А помогать Вин-вашу, позабыв разногласия, кинуться сразу же и Син-гил, и Ле-гим-а-тан: целителей - и каких! - вполне достанет. Даже если Му-нат к тому времени не вернётся в Город. Оставалось надеяться на вроде бы повернувшуюся лицом удачу - на то, что змею он изловил ту самую: убивающую мгновенно.
  
  Вернувшись намеренно ночью, Повелитель Молний отпустил охранников и уединился в совершенно секретной известной только ему комнатке во дворце. Грозную пленницу срочно требовалось устроить поуютней - всю обратную дорогу вождь опасался за её здоровье, но, не привлекая внимания воинов и рабов, сделать ничего не мог.
  
  Уединившись, из маленькой продолговатой туго сплетённой корзиночки вождь с ликованием извлёк полу задохнувшуюся гостью: удача не отвернула своего лица - змейка оказалась живёхонькой! А слабенькой, вялой - не имеет значения! Живёхонькой - это главное; а хиленькой, сонной - поправится, отойдёт, окрепнет! Не зря же он, Повелитель Молний, едва обозначив решение, несколько дней вертелся подле жрецов Де-рада - искуснейших заклинателей змей. Конечно, за несколько дней, да к тому же - из осторожности - почти не расспрашивая, не много узнаешь; но многого знания вождь ведь и не искал: куда посадить, чем покормить да как, особенно не рискуя, подступиться и взять в руки. И это, минимально необходимое, он выведал будто бы ненароком, не проявив излишнего любопытства...
  
  
  * * *
  
  
  Наступила седьмая, не по-осеннему душная ночь - седьмая, от начала Вин-вашева заточения. Днём, столкнувшись с неожиданно возвратившимся Повелителем Молний, Бегила засобиралась домой, но Лилиэда её отговорила. Уверила в полной - под надёжной охраной воинов из Священной Долины - безопасности от грязных поползновений вождя. Охраняя сон будущей матери Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана, они заодно уберегут и сон её названной сестры. Бегила подумала и согласилась задержаться на одну ночь - похоть так и сочилась из глаз Повелителя Молний, и женщина боялась задерживаться сверх этой ночи: Вин-ваш в затворе, воины охраняют одну только Лилиэду, и вождь, предчувствуя скорый исход Бегилы, вполне возможно, попробует овладеть ею днём - мало ли во дворце тёмных, уединённых закоулков! Загадкой является уже и то, почему он столь долго, чуть ли не в течение трёх равноденствий, с ней, можно сказать, церемонился? Не хотел явного насилия? Привыкший к всегдашнему беспрекословному согласию всех его окружающих женщин, не хотел обладать ею как испуганной насмерть пленницей? Но чего бы там прежде ни было, сегодня, встретившись взглядом с вождём, Бегила поняла: Повелитель Молний оскалил зубы, все церемонии забыты, отныне всё по-звериному просто - при первом удобном вождь бросится на неё и возьмёт, ни о чём более не заботясь.
  
  Вообще-то - дело вполне обычное: Бегилу, как всякую женщину из народа бад-вар, подобное проявление мужской "любви" особенно не могло смутить; ей, как и всякой, доводилось бывать жертвой необузданной похоти - не говоря уже о священном: о праздниках Легиды, Аникабы или Мар-даба; но это - случайные нападения алчущих, а тем более, почитаемые всеми древние праздничные обряды - совершенно не то. Случай, обряд - это совсем другое, чем Повелитель Молний; о котором она не могла и подумать без отвращения до судорог в животе.
  
  Потому-то весь седьмой день Бегила провела в Лилиэдиной комнате - в разговорах с сестрой. Никуда, ни за чем, по возможности, не отлучаясь.
  
  И говорилось им, за время Вин-вашева затворничества вновь соединившим души, легко и весело. Лилиэда с увлечением делилась сомнениями и надеждами относительно подлинного отца носимого ею ребёнка - ох, до чего же ей хотелось числить в отцах Лукавого бога! И этот девчоночий вздор принимался и одобрялся Бегилой без самой что ни на есть малюсенькой оговорки - до того увлекла сестрёнка! Пылким воображением, убедительными подробностями сумела не поземному расцветить Великую Ночь. Всё в золотых огнях, всё в голубом сиянии: где Лукавый Ле-ин, а где её мальчишка-муж - понять ничего нельзя. И хорошо, что нельзя понять: такая, омытая и преображённая памятью, Великая Ночь Бегиле куда приятнее, чем реальная - не оставляет места для ревности. И если сестрёнке желается заполучить в мужья Лукавого бога - блаженны влюблённые, ибо они, обманывая и обманываясь, всё-таки ходят по краю правды! Бегила, к самообманам мало способная, по-хорошему, с лёгкой грустью завидовала сестре: будучи в объятьях мужчины, представить себя в объятиях бога - способна не каждая из человеческих дочерей. Она, например, и подумать-то о таком не посмела бы, а уж чтобы представить - нет, невозможно. В объятиях бога-то... ей-то... куда уж! Вот в жадных руках Повелителя Молний, в мерзких лапищах - бр-р-р! - вполне способна.
  
  "Бежать из дворца, завтра же поутру бежать!", - в течение всего дня эта скрипучая мысль, непрошеной гостьей встревая в разговор, постоянно докучала Бегиле. Только-только сестрёнка увлечёт её чем-нибудь особенно пёстрым и дорогим или сама она разойдётся сверх всякой меры - о Нивеле, допустим, сплетничая - и вот уже, на тебе, топорщится эта вредная мысль, мешая течению слов.
  
  А так-то, если забыть о надоедливой мысли, они восхитительно проболтали весь день. Обе и долгим разговором, и каждая каждой, и собой, разумеется, каждая остались очень довольны.
  
  Незаметно завечерело. Бегила в который раз за прошедший день вспомнила о Повелителе Молний, попробовала досадливо отмахнуться от его противного образа - это у неё не получилось, и сердце прищемила лёгонькая тоска. Лилиэда скоро заметила, как сникла обожаемая сестрёнка, однако, почувствовав иссякание разговора, не стала искать для Бегилы утешительных слов - в голову ей пришло лучшее: достала заветный кувшинчик с превосходным выдержанным вином, разлила по чашечкам и предложила выпить. (После своего перерождения к выдержанному сладкому вину дочь Повелителя Молний, увы, пристрастилась.) Однако сейчас, в быстро наступающих сумерках, для уязвлённой недобрыми мыслями сестры зажечь светильник и напоить её согревающим вином - лучшего Лилиэда выдумать не смогла бы, не уступай она в мудрости даже Му-нату.
  
  По первой чашечке выпили, по второй - Бегила вновь повеселела. Её мысли смягчились - вождь канул в безразличность - по-прежнему бойко зазвучал оттаявший голосок. Небо в оконных проёмах сделалось бархатисто-чёрным, Лилиэда закрыла ставни, и при ласковом свете трёх, распространяющих уютный запах горелого масла, светильников юные женщины заговорились допоздна. До угасания всех звуков, до тишины, полностью овладевшей дворцом.
  
  Лилиэда зевнула - и в другой раз, и в третий - Бегила, заметив это, выглянула за дверь, перекинулась парой слов со стоящим на страже воином и, вернувшись, задула огонь. Взяла за локоть сестричку, и отвела её в темноте на ложе. Устроилась поудобнее с ней рядом, и, убаюканная ровным дыханием мгновенно заснувшей девочки, сама отдалась безмятежному сну.
  
  Так наступила седьмая, не по-осеннему душная ночь.
  
  
  * * *
  
  
  Этой же ночью, в самом её начале, то меряющему шагами храмовый дворик, то суетливо перебирающему запасы целебных снадобий, то рассеянно замирающему среди неотложных дел, то усердно молящемуся Лукавому богу Ле-гим-а-тану в безмолвии ждущая у порога беда на миг приоткрыла своё лицо. На миг недостаточный, чтобы как следует разглядеть её черты, но вполне достаточный, чтобы жрец почувствовал: постучит она не к Вин-вашу. И ни к кому-нибудь сильному и заметному из народа бад-вар - постучится она к Бегиле. Этой, уже наступившей ночью к юной женщине постучится беда.
  
  С одной стороны, для Ле-гим-а-тана это несомненное облегчение: о судьбе своего народа можно пока не тревожиться, не к народу пришла беда; с другой - если Бегиле грозит что-то страшное, то ещё неизвестно: легче ли ему такая тяжесть или, напротив - невыносимее. А самое для жреца мучительное - неизвестность: на миг приоткрыв лицо, беда снова завесилась непроницаемой тайной. Да, уже сегодняшней ночью Бегиле грозит нечто смертельное... нечто смертельное, но - что?
  
  Молиться?
  
  "Великий Ле-ин, Всезнающий и Вездесущий..."
  
  Уже в который раз за последние несколько дней Ле-гим-а-тан мысленно повторяет священные слова дошедшей из глуби времён молитвы. Слова... а за ними? Ведь Лукавому богу нужны не слова, а чувства, которые хоть и связаны со словами, но с ними в ладу, увы, не всегда. Бывает и, к сожалению, часто: сердце - налево, язык - направо. И - главное! - неосознанно. Говорящий искренне верит, будто его сердце в полном согласии с языком - молится и приносит жертвы, но... Лукавый бог всё отвергает! И его служители знают: эта вот, многих мучительно раздражающая особенность, как раз и является Главной Тайной Ле-ина. Отвергать молитвы и жертвоприношения всякого, даже немножечко лгущего сердцем - для подавляющего большинства из народа бад-вар свойство совершенно непереносимое.
  
  Впрочем, не верховному жрецу роптать на своего бога, но... слыша отвратительный скрип шагов приближающейся к Бегиле беды, Ле-гим-а-тан всё-таки не удержался - возроптал. Горячо и страстно молиться, в то же время сомневаясь в могуществе изречённых слов - всегда нелёгкое для него испытание, даже в спокойный дни; ну, а сейчас, когда юную женщину, его - а Бегилу Ле-гим-а-тан уже несколько равноденствий мысленно называет своей - любимую, непутёвую девочку стережёт беда... хотя и оправданный, но неразумный ропот. Скоро, к счастью, подавленный: и воли, и ума жрецу достало не перекладывать на бога человеческих трудов и тревог - самому с достоинством нести своё бремя. Да, знать ничего нельзя, но делать - и мальчикам, направленным во дворец, Ле-гим-а-тан наказал удвоить внимание - всё-таки что-то можно. Лишний раз перебрать целебные снадобья, в пустующей сейчас комнате для больных затеплить новый (обладающий благотворной силой) огонь, согреть молоко, вскипятить воду - можно всё-таки что-то делать, даже не разглядев как следует лика постучавшейся в дверь беды! Делать что-то - и да поможет Лукавый бог! Простит жрецу его мимолётную слабость. Главное - что-то делать.
  
  И эта готовность к деланию - уже сегодняшней ночью - очень помогла Ле-гим-а-тану. В самый ответственный, в самый опасный миг верховный жрец Лукавого бога не растерялся.
  
  
  * * *
  
  
  Несмотря на недорого купленное согласие младших служителей Че-ду, Вин-ваш отчаянно волновался. Как-никак, а осмелиться посягнуть на священный древний обряд - кто бы из человеческих сыновей не трепетал от страха? Будь он Героем хоть трижды.
  
  Да - Ужасная; да - не он; да - очищение дань молве; так всё, и всё же... своевольно нарушить затвор... запретной едой до срока оскоромить нутро... утешения искать не в покаянных молитвах, а в объятиях смазливой невольницы... н-н-да! Наверняка и Грозный Че-ду, и Де-рад, и Данна посмотрят косо! Однако решённое решено, и, дождавшись темноты, к кощунственному и очень небезопасному действию Вин-ваш внутренне приготовился - по возможности, придушив страх.
  
  Внешних же осложнений сын Повелителя Молний почти не опасался: бывшая Лилиэдина комната сейчас пустует, вызвавшийся ему помогать служитель принесёт туда лепёшек, вина и мяса и, если Вин-ваш заспится, разбудит перед рассветом - всё просто и безопасно. А случись, что кто-то его заметит - нечаянный свидетель наверняка онемеет от ужаса. Внешне - всё безопасно.
  
  Вечер тихонечко угас, наступила полная тьма, и овладевшее юношей тревожное нетерпение ему шепнуло: пора. К тому же и голод, по-злодейски явившийся ввиду предстоящей вскоре трапезы, проурчал испостившемуся сыну Повелителя Молний: пора. Конечно, прислушиваться к требованию несытого живота - стыд и позор для воина, но... решившемуся шагнуть с обрыва, право же, не до ссадин и синяков!
  
  За шесть предыдущих дней несколько поотвыкшему от уличных запахов, вольного ветерка и живого воздуха Вин-вашу сразу же, едва он покинул храм, сделалось зябковато. Но - не от холода: снаружи встретила его ночь не просто тёплая, а не по-осеннему душная. И ни при чём, похоже, были ни запахи, ни ветерок, ни воздух - противная дрожь пришла изнутри. Решившись, осмелившись и шагнув с обрыва, юноша всё-таки оставался сыном своего времени и своего народа: переступив черту, он всё-таки был уязвлён лютыми неземными грозами. Ощущеньице - вж-ж-жи! - по счастью, не долгое.
  
  Не успел Вин-ваш пересечь дворцовую площадь, как сама собой прекратилась отвратительная дрожь. А в пустующей Лилиэдиной комнате, в которую сын Повелителя Молний проникнуть незамеченным сумел без труда, все опасения и тревоги разом стихли - зазвучала дерзкая отвага. И вместе с ней - уверенность: всё идёт по должному, избранному для великих дел поститься и каяться, как простому грешнику, целиком луну - теряя драгоценные дни! - не гоже. И боги ослушнику мстить, конечно, не станут. (Вин-ваш как-то забыл: за неукоснительным исполнением очистительных обрядов ревниво следят в основном не боги - Изначальные Непредставимо Могучие Тайные Силы. И, в отличие от богов, Они карают быстро и беспощадно.) Впрочем, отвага благоразумию и осторожности, как правило, не сестра - Вин-ваш наполнил вином объёмистую чашу.
  
  Вино натощак: приятное головокружение, сердечные веселье и лёгкость, но и - в ряд со всеми этими приятностями - неодолимая сонливость. А если к вину добавить большие, плохо пережёванные (почитай, заглотанные) куски полусырого, исходящего кровью мяса да вязкие комки целиком запиханных в рот лепёшек - не заснуть невозможно. Сон должен был прийти задолго до конца нечестивой трапезы - и пришёл, и нашёл, и победил Вин-ваша. Необоримо крепкий, однако недолгий сон. Ночь не продвинулась ещё до середины, когда сын Повелителя Молний очнулся на коврике на полу - дойти до ложа сил ему, видимо, не достало. Очнулся, пошарил по сторонам глазами, привстал, опершись на руку, немножечко помотал головой, поднялся и сел за столик. Разбуженный мясом, вином и хлебом желудок, как обыкновенно бывает после продолжительного воздержания, требовал пищи ещё и много. И юноша, насыщаясь, блаженствовал.
  
  Однако чрезмерное потакание разнообразным телесным прихотям часто - и очень часто - порождает всё новые и всё более неумеренные желания. Выспавшись и наевшись, Вин-ваш возжаждал любви - если называть любовью примитивное соитие с безответной, по случаю оказавшейся рядом, невольницей. Вообще-то - нет: юноша не был столь неразборчивым, и в его голове гоношилась-таки подленькая мыслишка, не разыскивать какую-нибудь припозднившуюся рабыню, а направиться прямёхонько к Лилиэде. (Конечно, знай сын Повелителя Молний, что Бегила всё ещё во дворце - не было бы тогда никаких забот. Но он был уверен, что на время его затворничества Первая наложница возвратилась домой.) А не домогаться Лилиэды - ума и осторожности Вин-вашу хватило. Да, первые шесть лун после зачатия нечистой - по мнению многих - женщина ещё не является... и мужчина может ложиться с нею, особенно не рискуя... может-то может, но... существовали ведь и другие мнения... с которыми человеку благоразумному следовало считаться... И, стало быть, если хочется невтерпёж - а после вина и мяса юноше действительно невтерпёж хотелось - следовало отважиться на достаточно рискованные поиски какой-нибудь вышедшей по нужде невольницы. Выпив для храбрости ещё, Вин-ваш встал, погасил светильник, немножечко подождал, привыкая к темноте глазами, и совсем бесшумно, будто бы на звериной ловле, выскользнул из комнаты.
  
  
  * * *
  
  
  Как показалось Повелителю Молний после посещения далёких земель рода Горной Козы, неудачи от него наконец отстали. Стоило на несколько дней отлучиться из Города - лопнула отвратительно прочная, со времени ненавистной победы Вин-ваша сдавливающая всё туже цепь. В будущем начинало брезжиться нечто радужное. Конечно, вождь понимал: опасности впереди немалые, борьба предстоит тяжёлая, но лопнула зловредная цепь, можно себе позволить немного расслабиться. Что, после мучительного напряжения двух или трёх предыдущих лун, было Повелителю Молний совершенно необходимо.
  
  Вернувшись во дворец и спрятав змею, вождь хорошо выспался и наступившей не по-осеннему жаркой ночью, размышляя о предстоящих делах, засиделся допоздна. И сейчас, освободившемуся от дикого напряжения, размышлялось ему уже не мучительно. Грядущие трудности его уже не пугали. Появилась приятная возможность немножечко отвлечься и подумать о совсем необязательном. В частности - о Бегиле.
  
  Утром, столкнувшись с нею, вождь слегка удивился: эта женщина всегда его избегала и, казалось бы, на время Вин-вашева заточения должна была покинуть дворец, однако же - не покинула. Почему? Это Повелителя Молний почти не интересовало - при встрече ему замыслилось другое: улучить наконец момент и показать зазнавшейся девчонке, кто во дворце хозяин. И сия игривая мысль, то разгораясь, то затухая, распаляла вождя весь день, однако, узнав, что хитрющая недотрога на ночь устроилась ни где-нибудь, а в комнате Лилиэды, под охраной неподкупного воина-пса, он, вздохнув про себя, от этой соблазнительной мысли к вечеру почти отказался. Да - почти отказался... однако жаркая тьма, сгустившись, вновь настроила Повелителя Молний на старый лад. А почему бы и нет? Конечно, в комнату, охраняемую неподкупным, свирепым сторожем, не проникнуть, но... всякое может статься! Для чего-нибудь женщина вдруг да выйдет? Стоит ему покараулить, стоит... Да и развлечься, на какое-то время забыв о мучительно трудной борьбе, было бы очень невредно...
  
  
  * * *
  
  
  Стремительно убежав от опасности, испуганная "бродячая" душа Бегилы затаилась, как мышь в норе - резко разбуженная женщина никак не могла понять, чего же так испугалась душа нал-вед. И, лёжа в темноте, страдала, стараясь припомнить хоть что-нибудь. Однако липкое месиво из страха и отвращения очень мешало памяти: Повелитель Молний - нечто опасно скользкое в ряд с невыносимо серым и пугающе длинным - и - совсем уже на границе зримого - жутковатая пляска бесформенных теней. Всё. Дальше сплошная ночь. Липкое месиво из страха и отвращения.
  
  Бегила, насилуя свою память, пыталась это месиво как-нибудь обойти, что ей не удавалось - чересчур вязко и топко. От властных понуканий страдала загнанная память - но и многократно усиленными возвращала эти страдания. И если бы не свойственная живому гибкость, то отражённые и умноженные отражением муки разорвали бы сердце и погасили ум. В живом - по-другому: мучительного борения воли и памяти Бегила почти не замечала - просто росла и росла беспричинная, конечно, мешающая, но не убивающая тревога. Сражение между волей и памятью оставалось скрытым от женщины - так глубоко заглядывать она не умела - беспричинно, казалось бы, нарастающая тревога всё сильнее будоражила сердце, порождая противоречащие друг другу желания: хотелось разом и затаиться, и объявить себя, не двигаться, не шевелить ни единым членом и, резко вскочив, куда-то побежать.
  
  В конце концов возобладало желание двигаться: Бегила, приподнявшись, села, ногой нашарила коврик, встала и осторожно прошлась по комнате. Немножечко постояла в углу, вернулась назад к ложу, снова отправилась в угол и опять из угла назад - комната женщину явно стесняла, явно была мала для её разросшейся тревоги. Немного помотавшись туда-сюда, Бегила приблизилась к двери и, забыв об осторожности, открыла её и вышла.
  
  
  * * *
  
  
  Из потаённого, мало кому известного перехода комнаты Лилиэды просматривалась очень хорошо. Естественно, не ночью: но во дворце знавшему досконально не только всякую лесенку и каждый из бессчётно многих чуланчиков, а и любую ступеньку на каждой лесенке, и любую неровность стены во всяком чуланчике, Повелителю Молний света не требовалось - вышедшего или вошедшего он бы заметил и в темноте.
  
  Однако мгновенья сменяли мгновенья - поначалу скорые и неразличимые они помаленьку начали растягиваться - досада и нетерпение овладели вождём. Затея, обещавшая, казалось бы, многие приятности, грозила обернуться унижением. И Повелитель Молний, дабы не конфузиться пуще, совсем уже собрался уходить - но открылась наблюдаемая дверь, на чёрном фоне обозначилась голубовато-серая фигурка и, тихонько переговорив со стоящим на страже воином, канула в коридорный мрак. Страж остался при двери - не пошёл за женщиной. Значит - не Лилиэда! Значит - Бегила!
  
  Встрепенувшийся вождь очень тихо и очень проворно спустился по узенькой, известной лишь посвящённым лесенке и, пройдя подземным ходом, затаился за поворотом. Похоже - пришло его время. Если зазнавшаяся девчонка почему-нибудь не повернёт с половины пути назад - ей никак ни миновать засады. А рядом такой удобный чуланчик - наконец-то строптивица узнает, кто во дворце хозяин!
  
  
  Тревога, выгнавшая Бегилу из комнаты, после нескольких нетерпеливых шагов по тёмному коридору понемногу утихла. Сделав ещё семь или восемь уже спокойных, уже пожалуй что и осторожных шажочков, она, окончательно опомнившись, надумала повернуть назад. Надумала, но почему-то медлила осуществлять это благое намерение, будто что-то - вязкая тьма или само это недоброе место? - крепко её держало. Переминаясь с ноги на ногу, женщина медлила, и... явившиеся из ночи руки (одна за плечо, а другая за шею, залепив ладонью рот), цепко её схватили и повлекли - уверенно и неотвратимо. От неожиданного испуга Бегила не то что бы сопротивляться, но и вскрикнуть-то не успела толком - пискнула про себя, и всё. Бесцеремонно влекомая насильником, сначала, приняв его за Повелителя Молний, чуть не сблевала от отвращения - в мерзкую, залепившую рот ладонь! - но вскоре, догадавшись по запаху, что напал на неё не вождь, успокоилась и даже немножечко приободрилась. Увы, бывает - не дочери из народа бад-вар всерьёз обижаться на какого-нибудь невольника по-звериному беспощадной похоти. Увы, бывает - покориться и сразу забыть... или - не сразу... или - напротив - помнить... это уж - как получится...
  
  
  К разочарованию Повелителя Молний женщина до поворота, до его коварной засады, немножечко не дошла - остановилась где-то шагах в девяти от неё; остановившись, сразу исчезла - в коридоре клубилась едва ли не первозданная тьма. Вождю пришлось до предела напрячь свой слух, и только тогда колдовство развеялось: никуда, естественно, Бегила не исчезла - её выдавало громкое частое туканье потревоженного сердечка. Туки-так, туки-так, - а ведь вот-вот и уйдёт, пожалуй! - вслушавшись повнимательней, забеспокоился Повелитель Молний. Медлить больше нельзя - пора выходить и брать! Но...
  
  ...слабенький, сразу задушенный писк, негромкие звуки недолгой борьбы, да с каждым шагом затихающее шуршание влекомого по коридору тела - кто-то его опередил! Вырвав из-за пояса нож, Повелитель Молний бросился за дерзким похитителем - догнать, покарать! - или никогда незабываемый позор! Догнать, покарать - но вождь не глупый мальчишка: за наглым похитителем бросился он не колеблясь, однако же с подобающей умудрённому многими битвами воину осторожностью. Наглец, завладевший женщиной, во дворце себя чувствовал уверенно, знал тайные проходы, жертву волок бесшумно - противником, соответственно, мог оказаться очень опасным - с таким, безусловно, необходима крайняя осторожность.
  
  Преследуя похитителя - благо тот не спешил, женщину увлекал хоть и неотвратимо, но бережно - Повелитель Молний успел удивиться долгой дороге во тьме: чего бы, казалось, медлить, совершенно ошеломлённая неожиданным нападением жертва и не подумает сопротивляться, дерзкому победителю не составит никакого труда овладеть ею, в первом попавшемся закоулочке он бы мог утолить свою страсть, нет же, схватил и тащит, словно имея ввиду дальний прицел. Вождь удвоил осторожность: на заурядного насильника всем своим поведением похититель не походил - уж не Чёрный ли это жрец Де-рада? Не добытчик ли свежей человеческой крови?
  
  
  Нечто подобное пришло на ум и Бегиле, но испугаться по-настоящему женщина не испугалась: сильные руки полонили её безоговорочно, однако же и не без некоторой, пусть грубоватой ласки. На смертное ложе - на алтарь Великого бога - влекут, очевидно, не так; так, обычно, увлекают на ложе любви; что тоже, в общем-то, удивительно: насильник и ложе любви соединяются, надо сказать, неважно. Проснувшееся любопытство совсем пригасило страх: кто это - такой сильный и дерзкий - увлекает её сейчас? Кто это? И зачем? Явно же - не случайно столкнувшийся с нею во тьме какой-нибудь похотливый мальчик... и не мучимый жаждой воин... да и вообще... сын ли человеческий тащит её сквозь мрак? Наслушавшись Лилиэду, Бегила была готова ко всяким странностям: ну, не Ле-ин, конечно... да и вряд ли кто-то из Старших... но из Младших-то?.. какой-нибудь незначительный полузабытый бог мог бы прельститься ею? Возжелать её и похитить? Мог бы - или не мог?
  
  Торопливые мысли, лихорадочно сменяя дуг друга, бросали Бегилу то в жар, то в холод. Правда - в умеренный жар и не в слишком знобящий холод: по-настоящему женщине всё же не верилось ни в Чёрного жреца Де-рада, ни в Младшего, соблазнившегося ею, бога. К тому же, недобровольное странствие скоро закончилось: открыв скрипучую дверь, похититель внёс женщину в комнату и выпустил наконец из рук. Раздул угли, зажёг светильник, и обернулся к ней лицом...
  
  
  Неожиданный свет в оконце был даром Великих богов затаившемуся снаружи Повелителю молний. Во тьме по пятам преследуя вора, вождь вскоре отказался от явившейся поначалу догадки: Чёрный Де-радов жрец, конечно же, ни при чём - Бегилу сцапал самый обыкновенный насильник! Правда - не в меру дерзкий и ловкий: ишь, как беззвучно сцапал! И как умело волочёт! Дерзкий, умелый, ловкий, - и привереда, и сластолюбец! - полу осуждающе, но и полуодобряюще в самом конце пути, увидев цель похитителя, не без зависти отметил вождь. Знает, куда утащить девчонку! Бывшая Лилиэдина комната сейчас пустует, пустует и смежная с ней - Му-натова! Похититель без всяких помех может хоть целую ночь забавляться с Бегилой!
  
  От этой неприятнейшей мысли полностью потеряв хладнокровие, Повелитель Молний - по-мальчишечьи безрассудно! - едва не напал на похитителя. Всякий умелый воин, а вор, несомненно, таковым являлся, сумел бы подставить под удар добычу. И, выиграв нужный миг, успел бы выхватить нож. И тогда неизбежен совершенно непредсказуемый поединок во тьме. Зачем? Не лучше ли, затаившись, выждать подходящий момент? И ударить наверняка? Ни себя, ни женщину не подвергая ненужному риску?
  
  И вождь затаился во дворике. И был ему свет подарком. Совершенно неожиданным: чтобы такой умелый и осторожный насильник вдруг высветил себя - подобной глупости с его стороны ожидать было трудно. Нет, явно что-то не то... очень - не то... но, слава Великим богам, незачем больше гадать вслепую, тайны бегут от света - и Повелитель Молний, взобравшись на гребень стены, осторожно заглянул в окно...
  
  
  Светильника зажигать не стоило - но в такую поздноту да в комнате от основных построек дворца отделённой высокой стеной - это не совсем безопасное действие казалось Вин-вашу мало рискованным. И хоть он для себя придумал будто бы убедительное оправдание - не разглядев, мол, пленницу, уродину или старуху как раз затащишь на ложе! - пренебречь осторожностью его заставило в основном не это. Не надуманное опасение за, может быть, неудачный выбор (ошеломлённую жертву влеча по лестничкам и тайным переходам, понял же - не старуха!), нет, опасение хоть и скрываемое от самого себя, зато настоящее: в нужный момент оказаться несостоятельным.
  
  После семидневного затворничества, после выпитого обильно и натощак вина, после выслеживания, ловли и умыкания - с сердцем гулко бьющимся от волнения и усталости - оконфузиться, ох, как просто!
  
  Сознаться в этой слабости Вин-ваш, естественно, не мог и, очень нуждаясь в кратком отдыхе, о должной осторожности, увы, забыл. Выгадывая себе передышку, затеплил в комнате свет и, приготовив несколько успокоительных слов, обернулся к пленнице. И здорово удивился - надо же! Широко распахнувшимися глазами - растерянная и дрожащая - на него уставилась Бегила. Она, значит, на время его затворничества не вернулась домой, а задержалась во дворце? Зачем? И почему это ей вздумала среди ночи прогуливаться по тёмным коридорам?
  
  Подобные то ли полу вопросы, то ли полу упреки завертелись на языке у юноши, но не спешили облекаться в слова: очень уж странно, словно на выходца из кошмарной бездны, женщина смотрела на него. По её так испуганно распахнувшимся глазам Вин-ваш понял: для каких-нибудь вопросов, а тем более упрёков сейчас не время - женщину прежде всего необходимо успокоить.
  
  
  Страх оторопевшей Бегилы, это ещё не страх - сам Повелитель Молний, заглянув в окошко, едва не брякнулся со стены.
  
  (Убийственную силу своего немыслимого кощунства Великий Герой явно недооценивал: для любого из соплеменников он, вышедший до срока из-под затвора, действительно являлся выходцем из Иного Мира! Живым покойником!)
  
  Вождь, правда, со страхом быстро справился - жгучая ненависть к своему отродью помогла ему овладеть собой: вот кто оказывается - гнусный похититель! Удачливый, дерзкий вор! Везунчик! Пенкосниматель! Нечестивец, каких ещё не рождала Тьма! Не зря же стал любовником Ужасной! Святотатец! Гнуснец! Ублюдок!
  
  И много чего ещё - подобного и покрепче - роилось в голове у вождя. Отдельными восклицаниями роились зачатки мыслей, долго ни во что не складываясь: брань, угрозы, ехидство, зависть - толку от такой мешанины немного. Единственный, разве, первый порыв обещал хоть что-то: сейчас вот, не мешкая, созвать старших жрецов и предложить им полюбоваться картинкой Вин-вашева "очищения"! Ох, как жрецы взовьются! Воспылают праведной яростью! Но это первый, по-детски чистый, однако же и по-детски наивный порыв.
  
  Само собой, немножечко поразмыслив, умный и хитрый вождь этому порыву не поддался. Быстро поняв: ещё неизвестно, к гибели или к славе приведёт юнца разоблачение. Он сам, например, к суевериям мало склонный, увидев и осознав, едва не загремел со стены. Чего же ждать от прочих? От слабых и суеверных? Ведь если боги этого гнуснеца не истребят на месте, то, вполне возможно, его - святотатца! - самого причислят к богам. А что? Наблюдая за мерзким выродком, вождь в любой момент ожидал увидеть небесный огонь! И это ведь - он! А прочие? Ведь это ему, видящему, как Вин-ваш, распивая винцо, любезничает с Бегилой, делается всё жутковатей...
  
  Первый звериный страх Повелитель Молний подавил успешно, однако жуть от близости к запредельным силам его воле не поддавалась - росла и росла наперекор сознанию. Надеясь с ней справиться, вождь спустился со стены, походил по дворику, и, кажется, помогло. Из глубины сознания выплыла очень удачная мысль: Великие боги медлят не зря - свой гнев на нечестивца они пересылают через него! Очень удачная, льстящая сердцу мысль: он раздавит отвратительную гадину, а не истребит Великого Героя! Блестящая, спасительная мысль: если Вин-ваша найдут мёртвым вне храма Че-ду, никому не придёт в голову затевать ненужное расследование! Всякому станет ясно: святотатца казнили боги!
  
  В увлечении Повелитель Молний за малым не совершил непростительную ошибку - уж больно ему хотелось своей рукой уничтожить омерзительного нахала! - однако вовремя одумался: на любовную ловлю он собирался не таясь, многие могли его видеть, необходимо вернуться и, показавшись всем, устроиться спать с какой-нибудь из наложниц. Пусть всё продолжает вершится по прежнему замыслу - правосудие пусть восторжествует через змею! Обрадованный - ещё бы, возмездие, а не убийство! - Повелитель Молний, тихонько покинув двор, лестничками и коридорчиками отправился восвояси: за оставшуюся меньшую половину ночи ему предстояло переделать множество дел...
  
  
  Действительно, в дерзком похитителе узнав Вин-ваша, Бегила в первый момент онемела от изумления и ужаса. Вот он - возможно, бывший? - её возлюбленный: муж Лилиэды, любовник Ужасной, вот он - выходец из другого мира!
  
  Овладевший женщиной страх, то разгораясь, то затухая, грозил вспыхнуть до неба, но Вин-ваш, почувствовав её состояние, тихонечко подошёл к Ам-литовой дочери и ласково погладил по плечам - Бегилино тело дрожью отозвалось на ласку. И в общем-то неприятная дрожь сейчас помогла: свирепый страх уменьшился, к ужасу и изумлению подмешалась немалая толика восхищения беспримерной Вин-вашевой дерзостью. Его безрассудной отвагой. Осмелиться бросить вызов не только Великим богам, но Изначальным Могучим Силам - какая женщина не прельстилась бы этой жутью? Не восхитилась отчаянным до безумия смельчаком? И какая женщина, утешаемая таким мужчиной, не сумела бы совладать со страхом? Бегила - сумела.
  
  Уже скоро, сидя за столиком, понемногу пила вино, заедая его холодным мясом и как ни в чём ни бывало разговаривая со своим возлюбленным. С бывшим возлюбленным. Но всё равно - желанным. Понимая умом, сердцем женщина не могла смириться с утратой - и медлила, и терпела, несмотря на сильнейшую боль. Терпела, страдая - и медлила. Оттягивая горестный миг прощания, медлила и ждала. Чего? Неизвестно - возможно: чуда. Какой-нибудь лёгонькой смуты в мире богов и предков. Медлила и ждала. До этой вот неожиданной полуночной трапезы. Сейчас же, неспешно попивая вино и рассеянно отвечая на расспросы Вин-ваша, Бегила почувствовала: эта полуночная трапеза будет для них последней. И женщиной овладела тихая грусть: так буднично и просто - за не согревающими разговорами и не опьяняющим вином - так вот и завершится всё? И что из того, что ещё несколько лун она будет занимать место на Вин-вашевом ложе? На ложе - не в сердце. И всего несколько лун. Да и будут ли они - ущербные эти луны? Предчувствие говорило Бегиле: нет. Эта вот трапеза да половинка ночи - только-то и осталось им. Печальная трапеза да горькая половинка ночи...
  
  Проснулась Бегила ещё в темноте, возлюбленный ещё не ушёл, спал себе как младенец - стало быть, рано. Есть ещё какой-то кусочек времени, это родное тело тихонечко огладить и оцеловать на память. На долгую - до старости? до погребального костра? - неугасимую память.
  
  Чтобы не потревожить спящего, женщина целовала едва касаясь губами и также, едва касаясь, водила ладонью по его телу - от плеча по груди к животу и обратно. Провела таким образом несколько раз, затем её ладонь опустилась ниже, бережно обхватила упругую - даже во сне! - Вин-вашеву плоть, немножечко подержала и съехала по бедру. Набок - чтобы по правой руке вернуться к голове спящего юноши. Съехать-то съехала, но тут же и замерла - дотронувшись до чего-то холодного, скользкого, невыразимо страшного. Несколько безумно долгих мигов Бегила не могла понять - до чего. Ладонь поняла быстрее - непроизвольно напряглась, в скользкоту и холод вонзив одеревеневшие пальцы, но тут же отдёрнулась, почувствовав будто бы и не сильный, однако же обжигающе резкий удар. Да - болезненный; но женщина завизжала отнюдь не от боли - от ужаса.
  
  
  Измученная и тяжёлой дорогой, и, главное, исходящей - воспринимаемой каждой чешуйкой кожи - от поймавшего её человека смертельной угрозой, в приютившем чуланчике змейка сразу впала в оцепенение. И, обнаружив несколько лягушат, проглотила лишь одного, да и то не от голода - по привычке. Больше всего ей хотелось покоя, отдыха и самую малость - мщения. Хорошо бы в чудовище, её захватившее, чтобы пожрать, успеть вонзить ядовитый зуб. Змейка, конечно, знала: такую громадину её яд свалит не скоро, она до этого будет многократно сожранной, и всё-таки... хорошо бы успеть вонзить! И дело не столько в мести, нет, в невыносимой, ощущаемой смертной мукой, враждебности - ей и её поймавшему злодею не жить на одной земле. А уползти отсюда - не уползёшь: камень со всех сторон, и змейка бросилась сразу, едва приоткрылась дверь. Но враг, очевидно, ждал: выпад провалился в пустоту, развилка прижала голову, и беспомощное тело захватили цепкие пальцы. Захватив, подняли и понесли. Затем разжались и в миг исчезли - враг помнил об опасности.
  
  Почувствовав себя свободной, змейка повертела головой в разные стороны, внимательно изучая и оценивая это новое место. В первый момент ей показалось, что оно не безопасней прежнего: с одной стороны обрыв, а с другой - спящее чудище той же породы, что и поймавшее её. Однако всё это - в первый момент, скоро змея уловила разницу: той же породы - да не совсем. От спящего не исходило никакой угрозы. Напротив - мир и покой.
  
  Приободрившись, недавняя пленница до половины свесила с обрыва гибкое, сильное тело и к своему большому удовольствию раздвоенным язычком дотронулась до земли - ни в какой она, значит, не в западне! Ползи себе куда хочешь! На все четыре стороны! И она совсем собралась уползти, но мирно спящее чудище прельщало необыкновенным живым теплом - ну, как хотя бы чуть-чуть не погреться! Было и так не холодно, однако прелесть живого тепла неодолимо притягивала - змейка, соблазнившись, поудобнее пристроилась под боком у ничуть не страшной, мерно дышащей громадины. И забылась в приятной дрёме. И за малым не прозевала руку врага. Коварно явившуюся с неожиданной стороны - из-за безугрозно лежащего тела. Но всё-таки - не прозевала. Успела собраться в комок и, ударив в ищущий, хищный палец, скатиться на землю и уползти. И лишь скрывшись в надёжную щель, змея поняла: ужалила она совсем не врага... но было ей это уже не важно...
  
  
  Проснувшись от пронзительного визга, Вин-ваш зажал ладонью вопящий Бегилин рот. Свободной рукой захватил плечо и с силой привлёк к себе сотрясаемое задавленным криком тело. Но из его крепчайших объятий женщина вырывалась несравнимо яростней, чем недавно из объятий, как ей тогда казалось, насильника - юноша встревожился не на шутку. Чуть-чуть развёл пальцы, и услышал сквозь хрипы и бульканье пробившееся слово: змея!
  
  Какая? Где? Почему? Как? Когда? Уже укусила? Куда? Покажи?
  
  Бросая эти вопросы, Великий Герой очень надеялся привести женщину в чувство - и, кажется, помогло: ослабло трясущееся тело, Бегила, заплакав, сникла. Вин-ваш полностью сдвинул руку со рта и наконец смог узнать, что только что, вот сейчас, её, да и его, наверно, искусала чудовищная змея.
  
  Сын Повелителя Молний слегка успокоился. Если бы не заразительный Бегилин страх, он бы, вероятно, успокоился полностью - с какой это стати ни с того ни с сего кусаться змее? Но источаемый женщиной смертельный страх полностью успокоиться не давал - понемножечку и в него вливаясь. А вдруг - не почудилось? Вдруг - да на самом деле?
  
  Юноша встал, в хранилище для огня раздул полу погасшие угли, на сухую лучину взял язычок дрожащего пламени и перенёс язычок в светильник.
  
  Особенного беспокойства сын Повелителя Молний будто бы не испытывал, однако любое движение давалось ему не легко - и он изрядно замешкался. Но увидев раздувшийся и почерневший Бегилин палец, не потерял уже ни мгновенья. Не думая об опасности, губами приник к крохотной ранке, потянул в себя и сплюнул. Ещё и ещё: отсасывая, выдавливая - едва ли не выгрызая. И всё-таки это казалось ему недостаточным - схватил ножик и отточенной медью палец рассёк почти до кости: чтобы отравленная кровь истекала свободнее. Однако, несмотря на эти решительные действия, уже опухла ладонь, а запястье наливалось отвратительной мертвенной синевой. На какой-то миг Вин-ваш растерялся - неужели же Бегиле суждено умереть так нелепо? - но вовремя вспомнил ещё об одном, всем звероловам известном средстве: отыскал крепкую бечёвку и натуго, что было мочи, перетянул руку повыше локтя. Всё. Больше он ничего не в силах. Да и сил не осталось больше. И времени - тоже не осталось. Ночь подходила к концу - о чём измученному Великому Герою напомнил бдящий в Му-натовой комнате младший служитель Грозного бога.
  
  
  * * *
  
  
  Страх овладел Вин-вашем сразу по возвращении. Прежде, спасая женщину, испугаться он не успел, но сразу по возвращении...
  
  ...и ни какой-нибудь незначительный испуг из-за вполне резонной тревоги, что так, необдуманно высосав яд, мог ведь он и сам отравиться, если во рту, предположим, была даже пустячная ранка - нет, полноценный свирепый страх. Чёрный, большой, лохматый. Тысячью пастей кусающий такую махонькую, перед ним совершенно беззащитную душу. Послав на ложе карающую змею, боги отнюдь не в Бегилу метили! В него они метили, в гнуснейшего святотатца! А может быть - даже и не боги! Может быть - на дерзкого
  нечестивца восстали Изначальные Непредставимо Могучие Силы! Осквернить очистительный обряд - самовольно выйти из-под затвора - впору и небу потом пасть! Чтобы очистить заражённую землю!
  
  Избранность избранностью, но так вознести себя над смертными... явно он хватил через край!
  
  Жестоко ожегшись о запредельное, Вин-ваш разом превратился в усердно кающегося грешника - не осталось и следа от былой гордыни. Если и не навсегда, то уж до конца луны, до назначенного жрецами срока, смирился безоговорочно. И ещё: что не давалось разуму - неистребимая страсть к Бегиле - страху, кажется, поддалось: его сердце отныне крепко затворилось для этой женщины. Огородилось пугающим рядом: Змея - Бегила - Лилиэда - Тренила - Ужасная - Бегила - Змея. Рядом, в котором Змея и Бегила оказались в зловещей близости...
  
  
  
  6
  
  
  Во всякий момент ожидая беду, спать Ле-гим-а-тан не ложился. Да и лёг - всё равно не заснул бы. Когда над его любимой девочкой клубятся грозовые тучи - какой, извините, сон. Молитва - другое дело. И множество нужного и ненужного приготовив для врачевания, большую половину мучительно долгой осенней ночи жрец провёл в неустанной молитве перед алтарём Лукавого бога. Все сомнения, по вредному их излишеству, забыв сразу и без следа. И сейчас - в тишине, в полутьме, в одиночестве - Ле-гим-а-тан ясно увидел выбранную и пройденную им дорогу. Которую, в отличие от большинства ревниво пылающих, а то и умеренно-тёплых служителей едва ли не всех богов, он выбрал сам. Выбрал сознательно, в возрасте далеко не юном - тридцати четырёх равноденствий от роду. Чем, возможно, объяснялись многие из его сомнений. Впрочем - не только сравнительно поздним возрастом начала служения, но и тем, что Лукавый Ле-ин не спешит карать усомнившихся: да и зачем? Время, неспешно кружась, частенько не стойкого в вере умеет обернуть к его лику особенно драгоценной гранью. К божьему лику, к неугасимому свету, к правде, не меркнущей в веках...
  
  И этой осенней ночью совершился неизбежный, пусть чуточку запоздалый поворот. Никогда ещё так усердно - со смирением и в душевной чистоте - не удавалось молиться Ле-гим-а-тану. Никогда ещё мыслям жреца не случалось быть в столь неразрывном согласии с языком...
  
  Мальчик, явившийся на заре, в первый момент едва ли не раздосадовал Ле-гим-а-тана - до того ему хорошо молилось, в такую светлую даль удалось уйти от мирской суеты. Однако - лишь в первый момент. Несколько слов послушника - и из заоблачных высей жрецу волей-неволей пришлось грохнуться о грешную землю. Хотя мальчишка-послушник, если бы не строжайший наказ обо всём произошедшем во дворце сообщать не медля ни одного мгновения, вряд ли бы решился помешать столь глубокой молитве - таким незначительным ему казалось случившееся: не воин, не вождь, не жрец, да даже и не обыкновенный никому неизвестный мужчина борется сейчас со смертью. Нет - всего-навсего женщина. И кто кого одолеет: Бегила ли смерть или смерть Бегилу - народу бад-вар это безразлично. Вот если бы беда стряслась с Лилиэдой...
  
  ...Ле-гим-а-тан, естественно, не дослушал юного демагога. Резко оборвал мальчишку и, переодевшись в несколько мигов, - переменив храмовую накидку - почти что бегом отправился во дворец.
  
  Бегилу жрец нашёл в состоянии самом плачевном. Лекаря Син-гил к ней направил из явно недоучившихся - да и то, пожалуй, из одного приличия. А в неотложной и, главное, умелой помощи, ох, как нуждалась женщина! При беглом осмотре Ле-гим-а-тан отметил: она до сих пор жива благодаря только тому неизвестному, который додумался перетянуть руку, а вовсе не целителю-самозванцу. Увы, неизвестный, перетянувший руку, врачевателем был никаким - хотя только он и помог Бегиле. Задержал ядовитую кровь, ничего не скажешь - но руку-то, руку! Оставить её перетянутой так надолго - женщину без руки оставить! Впрочем, к непосвящённому спасителю он явно пристрастен, явно несправедлив, но вот к самозванцу-лекарю!
  
  За свою очень не короткую жизнь считанные разы выходивший из себя Ле-гим-а-тан, ох, как хотел сейчас выплеснуть праведный гнев на самонадеянного недоумка! Опалить его свирепым огнём! Изъязвить небесной молнией! Однако - сдержался: времени нет для гнева - может быть, ещё не поздно помочь Бегиле?
  
  И, не слушая оправданий горе-врача, Ле-гим-а-тан бережно взял на руки юную женщину, и отяжелённый - нет, окрылённый! - драгоценной ношей покинул дворец Повелителя Молний. Теперь уже зная: отныне его счастье в его - и только в его! - руках. Если ему удастся найти противоядие и ненаглядная девочка сумеет победить болезнь - она его полюбит. Уверенность, основанная будто бы ни на чём, но уверенность, которая твёрже воинской клятвы. Только бы одолеть болезнь...
  
  В храме Ле-ина, в загодя приготовленной комнате - как кстати случилось озарение! - на мягком ложе поудобней устроив женщину и первым делом влив в её безвольно открывшийся рот несколько ложек известного лишь немногим, помогающего при укусах трёх-четырёх разновидностей змей противоядия, жрец занялся тщательным осмотром.
  
  С рукой оказалось гораздо лучше, чем ему подумалось поначалу - рука была перетянутой отнюдь не непоправимо долго. (Большая половина гнева на целителя-неумеху испарилась, перекипев в Ле-гим-а-тановом сердце: да, не много хорошего сделал тот, но всё-таки - сделал! Напоил укрепляющим питьём и какое никакое, а дал противоядие. А главное - он не сделал худого: не было спешности открывать дорогу больной крови, и при недостаточном знании дождаться кого-то, более искусного, вовсе не глупое решение.) С укушенным пальцем - много хуже. Вин-ваш - а Бегила, будучи в полу сознании, смогла поведать жрецу нечто бредовое о фантастических ночных приключениях - палец зачем-то рассёк ей до кости. (За этот вредный предрассудок взял бы Великого Героя и выпорол как мальчишку!) Но он же, рискуя жизнью, предварительно высосал яд. (А за этот негромкий подвиг смог бы найти достойную награду?)
  
  Из сбивчивых полу бредовых речей Бегилы Ле-инов жрец сделал успокоительные в целом выводы: большую часть яда Вин-ваш, очевидно, высосал - остаткам загородил дорогу тугой повязкой. И в столь плачевном состоянии женщину он нашёл вовсе не из-за отравления, а, скорее всего, из-за ещё неизжитого после укуса страха. Из-за всех потрясений - умыкание, "выходец из иного мира", умирающая любовь и, наконец, змея - бурно прошедшей ночи. Слава Великому богу - ничего непоправимого не случилось.
  
  Ободрённый приятным открытием, Ле-гим-а-тан не суетно, но и не медля, занялся необходимым врачеванием. Сильным противоядием девочку он уже напоил; неизвестно, какая именно змея ужалила - плохо; однако, можно надеяться, змея не из самых вредных; в противном случае Бегила бы уже умерла - Вин-вашева помощь оказалась бы недостаточной.
  
  (Вновь не повезло Повелителю молний - змею он поймал не ту. Ну, а если бы даже - ту? Кого ей вздумалось ужалить?)
  
  А живёхонькая Бегила болтала безумолку - темно и бессвязно - и это Ле-гим-а-тану очень не нравилось. Яд или потрясение - горячечный бред всегда нежелателен: рано он, кажется, поспешил обрадоваться, узнав о спасительном подвиге юноши - опасность ещё не миновала. И острым ножичком, с трудом найдя вену на распухшей и почерневшей руке, жрец точно рассчитанным движением отворил дорогу гнилой крови. Выпустил всю, что застоялась в руке, и развязал бечёвку - уповая только на противоядие да на помощь Лукавого бога.
  
  Своей широченной ладонью осторожно захватил у плеча нежную Бегилину руку и медленно, перебирая сильными пальцами, - то сжимая, то расслабляя их - провёл ладонью вниз до запястья. Снова вернулся к плечу и повторил опять. И ещё - два или три раза. Затем, помогая уже и другой ладонью, лёгкими полувращениями размял бесчувственную, окоченевшую руку - до тепла, до чистой, брызнувшей из открывшейся ранки, красной крови. И эту здоровую кровь остановил широкой тряпицей - несколько раз обернув её вокруг исстрадавшейся женской руки.
  
  После обильного кровопускания его ненаглядная девочка разом ослабела и сникла - пухлыми губками затворился почти непрерывно щебечущий ротик, мглистым дымком заволокло тёмно-карие глаза, голова запрокинулась на заботливо подложенные жрецом пушистые лисьи шкуры. Но прежде, чем позволить Бегиле впасть в забытьё, Ле-гим-а-тан выпоил ей огромную чашку подогретого - с мёдом и сонным зельем - вина. С пальцем предстояла болезненная процедура - пусть девочка крепко спит.
  
  И она уснула с последним глотком вина - жрец, однако же, не спешил: рана ему не нравилась. Мало того, что задета косточка - завалящим лоскуточком Вин-ваш, конечно, и не подумал перевязать: грязи попало уйма, да и яд сделал своё дело. Всё вычистив и промыв, Ле-гим-а-тан очень задумался: будь перед ним мужчина, он бы, нисколько не сомневаясь, палец отрезал - но у женщины?.. да ещё - любимой?..
  
  Немного потомившись в раздумьях, жрец решился прибегнуть к открытому им самим, многообещающему, но мало проверенному средству: к особенной, найденной в храмовых подземельях, серовато-зеленоватой плесени.
  
  Решить-то решил, но, спускаясь в подземелье, верховный жрец Лукавого бога продолжал сомневаться: да, прекрасно помогает плесень, помогает почти всегда, однако... бывают случаи... лучше о них не думать... в общем-то - крайне редко они бывают... и при неблагоприятном повороте палец он всегда успеет отрезать...
  
  Этой последней мыслью одолев сомнения, Ле-гим-а-тан тонким, широким лезвием в чистую тряпочку наскрёб нужное количество целительной плесени и, поднявшись наверх, тряпочку с удивительным снадобьем приложил к распухшему, зияющему глубоким разрезом пальцу. И осторожно обвязал палец, и сел рядом со спящей Бегилой.
  
  На данное время - всё. Остальное подскажет болезнь. Что и когда сделать ещё для женщины - прояснится несколько позже. Теперь - утреннее моление он пропустил, но жрецу Ле-ина, в отличие от служителей всех остальных богов, ради помощи ближнему такое не только позволялось, но даже и поощрялось - укрепиться разумом и излить безмерную благодарность Лукавому богу. А до полудня, до времени торжественной службы в храме, главнейшее - тем ли противоядием он напоил Бегилу? - должно разъясниться.
  
  Вообще-то из-за змеиного яда Ле-гим-а-тан почти уже не тревожился: будь отравление опасным - женщина сейчас не спала бы спокойно. Надо отдать должное Вин-вашу: за исключением распластанного пальца, всё остальное он сделал и верно, и вовремя. Об этом юноше, недавно ставшем Великим Героем, Ле-гим-а-тан впервые задумался всерьёз.
  
  Бессвязный рассказ Бегилы о бурно прошедшей ночи открыл жрецу новые чёрточки в двойственном характере сына Повелителя Молний. Чёрточки, предельно заостряющие и без того угловатый образ. Надоело ему, видите ли, сидеть под строгим затвором! И? Не убоявшись лютости нездешних сил, решил развлекаться ночами! Ловить случайных красоток! Мальчишество? Глупость? Или?.. особая, недоступная прочим мудрость?
  
  Скорее всего, как иногда бывает в реке, две не смешавшиеся, текущие рядом струи: мутная, грязная - от тёмных глубин людского естества - и голубая, прозрачная: от горных снеговых вершин и выше - от чистого мира богов и предков.
  
  Ле-гим-а-тан, разумеется, понимал: в каждом из человеческих сыновей столько всего намешано... но в том-то и дело - намешано! В Вин-ваше - течёт не соединяясь.
  
  А в отношениях между ним и Бегилой? (Увлекшись, жрец почему-то упустил из вида: в чём, в чём, а в этих отношениях он никак не может быть беспристрастным судьёй!) После победы над страшным Зверем - и это заметил не только Ле-гим-а-тан - любовная связь с Бегилой Великому Герою в чём-то уже мешает... как-то его стесняет... казалось бы - разорви! Ничего подобного! Мучая и себя, и женщину, каждую лопнувшую гнилую верёвочку дозаменялся другой - гнилой изначально! - до того, что едва не погубил Бегилу. Змея-то змеёй, но зачем, во-первых, было змее кусаться ни с того ни с сего, а во-вторых: дело не в одном змеином укусе! Ядом поражено в основном не тело - отравлена душа! Тяжело отравлена... вот только... каким ядом?
  
  (Наблюдение Ле-гим-а-тана как лекаря следует признать тонким и проницательным, но как жреца - не делающим чести его уму. Так ли уж виноват Вин-ваш, если лопнувшие ниточки соединялись в основном не им, а женщиной?)
  
  Что же касается Бегилы...
  
  ...а ничего её не касается! Вот она: спокойно спит и забывает, забывает во сне о бывшем своём возлюбленном!
  
  Прежде, чем уйти на торжественное моленье, жрец со сверхъестественным вниманием ещё раз осмотрел больную от макушки, до мизинчика на ноге: её золотистая кожа высветлилась и побледнела, но после такой кровопотери это неизбежно, сердце слегка частит, но бьётся без перебоев, дыхание ровное, жар небольшой - беда, кажется, обошла Бегилу. Утром, спасая девочку, Ле-гим-а-тан пожалел об отсутствующем Му-нате: сам не являясь колдуном, да и не очень веря в действенность большинства колдовских приёмов, утром он всякую помощь - от Верхнего мира, от Нижнего мира, хоть от Ужасной! - принял бы не колеблясь; сейчас, когда обошла беда, был рад, что справился сам, без непредсказуемых Древних Сил: с ними свяжись - не развяжешься! Вот помощь Великого бога - другое дело: и, дабы не опоздать, глянув на солнце, на торжественную дневную молитву жрец заторопился со спокойным сердцем. За время этой молитвы ничего худого с ненаглядной девочкой не должно случиться. Её сердечко бьётся без перебоев - дыхание не затруднено...
  
  
  Бегила проснулась только под вечер. Слабая, но довольная: ей снилось нечто приятное, а что - она позабыла, но ничуть не сердилась на свою память: позабыла и позабыла - и ладно, и пусть. Помнить порой мучительно, а забывать - если сразу и до конца - иногда бывает приятно. Позабыть всё и сразу... приснившийся сон, змеиный укус, умирающую любовь... Вин-ваша!
  
  Бегила опомнилась. И удивилась: она всегда забывала плохо, однако сейчас... или с ней что-то случилось? Не с телом - с телом понятно: змеиный укус, болезнь - с возвратившейся бродячей душой нал-вед ничего не случилось в странствиях? В каких удивительных краях побывала эта душа?
  
  Однако напрягать свою память женщине сейчас не хотелось - хотелось лежать и грезить. Лежать себе и лежать: не думая, не помня, не понимая... лишь разглядывая потолок и стены чистенькой, очень уютной комнаты... да переводя глаза со стоящего в дальнем углу винного кувшина то на жреца Лукавого бога, что-то переливающего из сосуда в сосуд, то на сгорающие, распространяя дивный запах, в хитро устроенном очажке тонкие веточки.
  
  Лежать бы, смотреть и... плакать.
  
  Слезами не едкими, не кипящими в сердце, но тихо текущими из глаз - в меру тёплыми, исцеляющими душу. Плакать и забывать. И слушать Ле-гим-а-тана. Ибо так ласково и участливо, как сейчас жрец, ни мать, ни отец, с ней не говорили. Разве что - Нивела.
  
  Плакать и слушать тихий, дарующий исцеление, голос Ле-гим-а-тана. Слушать и пить бульон, в чашку роняя слёзы. А после бульона - настой из каких-то трав. А после - вино: уже не плача, а только слушая и отдаваясь этому голосу. Пока - только голосу...
  
  "А если бы вдруг, - в Бегилиной голове мелькнула игривая мысль, - не одному только голосу? Жреца, правда, соблазнителем не легко представить... но если бы - вдруг?.. ведь не Ра-да-бада же перед ней служитель! И хоть не легко - а можно представить... она соблазнилась бы? или - не соблазнилась?.. сомненьице, ой, до чего надуманное! Соблазнилась бы - да и как ещё соблазнилась! Сразу же - лишь бы вздумалось Ле-гим-а-тану!"
  
  Не будь Бегила такой слабой после змеиного укуса, этой нескромной мысли она, несомненно бы, устыдилась: нет, как дочь своего народа, особенной строгостью нравов женщина не отличалась, но и не падала, как иные, в объятия всякого - первого, кто поманит. И даже - напротив: от чьих-то - достаточно вспомнить вождя - алчущих объятий она решительно уклонялась. Конечно, верховный жрец Ле-ина - это не первый встречный... и Бегиле он был всегда симпатичен... но всё-таки - жрец... и посметь подумать о нём, как об обыкновенном мужчине... от стыда не отмыться после! С покрасневшими лбом и щёчками несколько дней ходить! Глаза опустивши долу.
  
  Но это - если бы не болезнь. Здоровой - да, было бы стыдно. А слабенькой, только очнувшейся, с благодарностью принимающей и материнскую нежность, и отеческую заботу, и сестринскую участливость Ле-гим-а-тана - почему бы и не подумать о нём, как о мужчине? Несколько грузноватом, широком в кости (наверное, очень сильном?) и, несомненно, добром - притягательно, неотразимо добром! Слабенькой, маленькой, полубольной - от такого большого и сильного принимающей врачебную помощь - не должно стыдиться ей принять и мужскую ласку!
  
  (За тридцать своих равноденствий серьёзно недомогать - первенца она родила легко - Бегиле ещё не приходилось. И от стыда, возможного уже назавтра, откупиться сегодняшним недомоганием - даже не женская, а детская (удачна, впрочем) хитрость. Удачная, именно этой детской наивностью: сойдёт - женщине удастся разминуться со стыдом; не сойдёт - какой с неё спрос? Девчоночий! Ну, побранит её Ле-гим-а-тан, ну, накажет соответствующим образом (подумаешь!), но рассердиться-то по-настоящему - не рассердится. Не отвернёт своего лица!)
  
  А вечер уже переходил в ночь; горели светильники - три: один перед маленьким алтарём, другой на уставленном мисками, плошками, чашками, кувшинчиками столе, а третий (побольше и поогнистее) озарял для Бегилы (будто бы специально по её желанию!) сидящего подле её ложа жреца.
  
  Потом, когда всё так чудесно завершилось, как ни старалась женщина припомнить случившийся между ними необычайно интересный и доверительный разговор - не могла. Только общую ткань - да и ту с прорехами - ей неохотно возвращала память. Она, естественно, много говорила о Вин-ваше - много, но что конкретно? Обижалась? Восхищалась? Жаловалась? И того, и другого, и третьего - всего понемногу, наверно, было... но память! Все её слова присвоила, похоже, навсегда. А жрец? Сочувствовал? Утешал? Уговаривал? Увы, всё осталось в тумане...
  
  Зато не разговор, а остальное - её никак не украшающее - помнилось очень ясно: уже глубокой ночью, когда отяжелевшие слова давались ей всё трудней, она (пусть своего служителя не ревнует Лукавый бог!) тёплую накидочку (будто бы стало жарко!) сдвинула чуть в сторонку, небрежно приоткрыв грудь. (Ели бы в дальнейшем всё сложилось не так, как оно сложилось - этой ночи Бегила бы жутко потом стыдилась.) Ле-гим-а-тан, обеспокоившись, послушал сердце и будто бы про себя сказал: не жарко. Однако она, притворившись маленькой, капризной девочкой, высунула пострадавшую руку, обнажив при этом часть живота - конечно, "случайно". Затем, опьянев от собственной дерзости, полностью освободилось от противной накидки. И, стыдливо прикрыв глазки, голенькой предстала перед жрецом - однако из-под опущенных длинных ресниц свет пробивался лунный, а зрачки, поворачиваясь, жадно следили за Ле-гим-а-таном. (И всё безотчётно, не думая (посметь подумать - захлебнуться густым стыдом!) соблазнять служителя Лукавого бога. Вот если бы он соблазнял её... ах!) На этот раз Бегилино тело оказалось мудрее головы: тело вовсе не жаждало любовных ласк - слабое и не совсем здоровое оно, отдыхая и поправляясь, наслаждалось покоем, нисколько не желая ничего другого - но в немыслимой глубине, в той глубине, которая недоступна уму, телу было открыто: Ам-литовой дочери необходимо прельстить Ле-гим-а-тана. Ибо там - в изначальной недоступной разуму глубине - их души неразрывно соединены. И не обнаружить этой связи - обездолить жреца и женщину. Вот и старалось, вопреки недомоганию, слабое, полубольное тело...
  
  Из-под густых ресниц виделось Бегиле не совсем хорошо, но всё же виделось: служитель Лукавого бога не спешит соблазняться, глядит на неё с несомненным участием, но только - как на больную. И ум не знал, чего ей предпринять ещё - тело, однако, знало. Медленно - будто во сне! - оно потянулось, образовав притягательный извив, затем не спеша расслабилось и выгнулось по-другому, ещё, пожалуй, обворожительней.
  
  Прежде, чем приступить к нескромным опытам, женщина предусмотрительно крепко смежила веки и не могла видеть изменение Ле-гим-а-танова взгляда - проглядела, впоследствии так её восхищавшее (и чуть-чуть пугавшее) преображение глаз жреца: карие, небольшие они, распахнувшись, вдруг сделались бездонными и то ли звериными, то ли - что, впрочем, равнозначно - глазами Великого бога. Всполохи невиданных солнц и нездешних неслыханных гроз затрепетали в этих не человеческих глазах.
  
  Видеть, зажмурившись, Бегила не видела ничего, и на её пересохшие губы вкрадчивый поцелуй упал подобно первой ночной росинке - неожиданно и неизбежно. Последующие поцелуи - попавшие везде: от глаз до лодыжек - напоминали безудержный летний ливень: подобно тому, как небесная вода размягчает сухую землю, они полностью расслабляли тело. Лишая его всякой воли - глупая эта прихоть родись в женской головке! - даже и к притворному сопротивлению.
  
  С первыми каплями-поцелуями Бегилу закружил стремительный тёмный вихрь: будто бы наизнанку вывернув её тонкую кожу - такой вдруг чувствительной сделалась человеческая кожа. Начала на каждое прикосновение отзываться болезненно-сладким трепетом. Однако обычного возбуждения - а Бегила почти всегда отдавалась самозабвенно - не пришло: ослабленное болезнью тело дарить пока не могло - лишь принимать и впитывать. Зато принимало не просто с восторгом - с благоговением. И тёмная страсть претворилась в светлую, и с неба сошла луна, и звёзды спустились в комнату, и в последней пронзительной, однако негромкой судороге Бегиле открылась вечность.
  
  Заснула она, очевидно, сразу - ибо потом могла вспомнить одну только эту мучительно сладкую судорогу. Долгую и скоротечную - как грозовая ночь.
  
  
  Надежды Ле-гим-а-тана вполне оправдались: за время дневной молитвы с его ненаглядной девочкой не случилось ничего дурного. Она спокойно спала, и, прикоснувшись щекой к щеке, жрец с удовлетворением отметил: остыла излишне горячая кровь - от настораживающего жара не осталось даже и следа. Правда, уходя на молитву, яда он уже почти не опасался, но застоявшейся крови, но обезображенного пальца, но возможной после сильного потрясения горячки, но своего недостаточно проверенного лекарства - да, опасался. Но, слава Ле-ину, всё, кажется, обошлось.
  
  С радостью убедившись в этом, Ле-гим-а-тан изловил себя на грязненькой, недостойной мысли: на тело, вольготно раскинувшееся во сне, он смотрит не по-лекарски - по-мужски. Чтобы не искушаться, Бегилино прекрасное нагое тело жрец поспешил закрыть большой пушистой накидкой - этого только не хватало! Да, любовь имеет свои права, да, Ам-литова дочь будет принадлежать ему, но... только после того, как полюбит сама! А соблазнить девчонку, опоив её, к примеру, хмельными словами, он знал, ничего не стоит, но и ничего, увы, не даст: поцелуй, мимолётная страсть, обладание - а потом? Ведь просто соблазнить Бегилу он мог и раньше - однако, толку... когда её сердце целиком принадлежит другому... слава Ле-ину, до сих пор ему хватало ума - не соблазнять! И что же? Поражённому беспомощной красотой, голову потерять сейчас? На своём лекарстве - женщина согласится из одной только благодарности! - наживать призрачное богатство? И бессмысленно, и постыдно! Бессмысленно: если Бегилино сердце по-прежнему принадлежит Вин-вашу - завтра всё рассыплется прахом! Постыдно: врачебное искусство ему даровано не для корысти и уж тем более - не для жалкого вымогательства.
  
  Вовремя спохватившись и пристыдив себя, жрец покинул спящую девочку. Она очнётся под вечер, и вот тогда - покормить и дать целебного отвара - он ей будет нужен. Пока же - уединиться, немножечко отдохнуть, да и не мешало бы вздремнуть: как ни крути, а свои семьдесят восемь равноденствий с плеч никуда не сбросишь. Прошлая бессонная ночь уже успела сказаться тяжестью в голове, а если и эту (болезни зачастую непредсказуемы) ему предстоит бодрствовать - нужные силы могут иссякнуть в самый неподходящий момент. Да и мирный Бегилин сон пачкать нечистыми мыслями - а останься он рядом с девочкой, грязные мысли ни за что не отвяжутся - вовсе необязательно. Уйти, уединиться, передохнуть, вздремнуть...
  
  Когда Ле-инов жрец возвратился в комнату для больных, осенней грозой возмущённый день уже догорал на западе - посвежело и пахло сыростью. Ле-гим-а-тан затеплил очажок, подбросил в него благовонных веточек и, сражаясь с наступающей тьмой, зажёг не один светильник, а три. (Всем известно, что духи болезни не любят света, и когда загустеет ночь, надо будет добавить огня - и жрец загодя заправил маслом ещё четыре светильника.) Для быстроты не в глиняном горшке, бросая в него раскалённые камни, а в принадлежащем богу драгоценном медном котелочке поставил вариться крепкий - аж из пяти голубей - бульон. В горячем вине растворил мёд, залил кипятком особенно целебные - из Священной Долины - травы и устроился на скамеечке, в шаге от спящей Бегилы.
  
  Уединившись, жрец сумел одолеть дневные нечистые мысли и подле Ам-литовой дочери устроился уже не опасаясь за своё доброе имя - ах, как же ещё неважно, несмотря на почтенный возраст, разбирался в женщинах служитель Лукавого бога! Даже - имея двух жён. Не говоря о храмовых наложницах. (Впрочем, как и любой - и не только в народе бад-вар - мужчина.)
  
  Погрузившись в себя, Ле-гим-а-тан не заметил пробуждения Бегилы и, услышав тихий плач, внутренне напрягся, но, вслушавшись, успокоился. Не горько, не безысходно, не зло, не давясь слезами, не всхлипывая, не врёв плакала дорогая девочка. Нет, уподобившись небу в светло-серенький летний день, слёзы-дождинки она роняла. Тёплые - не горячие. С лёгким привкусом уже проходящей печали. Оплакивая умирающую любовь - а жрец очень надеялся, любовь к Вин-вашу умирает в душе Бегилы! - облегчала душу. И не надо ей сейчас мешать бесполезными утешениями: выплачется - утешится. Сама. Без ненужных уговоров. Другое дело - отвлечь: это да, это надо. Да и поесть ей - после обильной кровопотери - очень не помешало бы. И выпить вина с мёдом. И укрепляющего телесные силы отвара из горных трав.
  
  Ле-гим-а-тан не ошибся в своих прогнозах: в чашку с бульоном Бегила ещё роняла слёзы, а в вино - ни слезинки. Зато потекли слова. Не утренние, порхающие, соединённые разве что бредом, а крепкие, полновесные - и певучим ладом, и чёткой мыслью пригнанные друг к другу. Слова, конечно, о нём: о возлюбленном мучителе, о мальчике, о Великом Герое, о нём - о Вин-ваше.
  
  Доброе и худое, похвальное и грязнящее, светлое и ехидное, возвышенное и ядовитое - с участием и печалью - понемножечку обо всём. Растворив в текучей речи горький осадок любви, Бегила пыталась освободиться от остатков этого осадка. И, кажется - небезуспешно. И жрец её слушал с зарождающимся ликованием: утреннее предчувствие его, похоже, не обмануло - он в конце концов победит в заочном споре с Вин-вашем! Сердце юной женщины к нему всё-таки повернётся! Может быть - завтра. Может быть - через две-три луны. Но обязательно - до весеннего равноденствия.
  
  Вовлечённому в такой приятный и многообещающий разговор, Бегилина усталость открылась Ле-гим-а-тану со значительны опозданием. Заметив, как трудно сделалось женщине управлять потяжелевшими словами, жрец упрекнул себя: обрадовался, растрещался, развесил уши и распустил язык! В то время, как ненаглядной девочке - спать, спать и спать! Слабенькой, усталой - ещё далеко не выздоровевшей...
  
  ...вон и глазки уже слипаются, и сдвинута в полусне накидка, а в комнате-то совсем не жарко... обеспокоенный служитель Лукавого бога приник ухом к груди - слева от начинающейся впадинки: нет, ничего опасного. Сердечко бьётся, пожалуй, частовато, но ровно - без перебоев. И чёрный огонь не сжигает тело изнутри: напротив, кожа излишне прохладна - жрец осторожно поправил сбившуюся накидку. Или от горящего очага в комнате всё-таки жарко?
  
  Ле-гим-а-тан встал, палочкой поворошил угли, большим камнем заложил раскалённый зев, а когда обернулся... девчоночьи уловки наконец-то ему открылись! Ничего не спит Бегила! И думать не думает спать! Плутовка! Притворщица! Будто бы - жарко! Будто бы - в полусне! А накидка-то совсем в стороне! И выгибается, выгибается! То плечиком поведёт, то ножкой! То расслабит живот, то втянет! Ишь, соблазнялка!
  
  Жрец растерялся от так откровенно, с таким наивным бесстыдством выраженного желания: ему-то теперь как быть? Не заметить? А не заметь, попробуй, если глаза уже пленены! Если ловят, не отрываясь, исходящий от девочки свет! Побранить? Отшлёпать? Но словам Бегила сейчас недоступна... А шлёпать? Это ведь она только для него девочка, неразумное дитя, на деле - дважды рожавшая женщина. Отшлёпать её - поощрить плутовку! Взять плётку и бесстыдницу вразумить по должному? Между прочим - тоже чревато. Не совсем здоровую девочку по должному (а сейчас это значило - до кровавых рубцов) он не сможет, а если не по должному - явно не так поймёт! Истолкует наверняка по-своему! А сам-то он - что? Чувства к Бегиле питает отеческие? Спокойненько к ней подойдёт, повернёт как надо, и отшлёпает, выговаривая? Когда, будучи от неё в нескольких шагах, усмиряет себя с мучительным трудом?
  
  Недолго - ему показалось, вечность - в глубине души шла тяжёлая борьба, и всё-таки Ле-гим-а-тан сдался. Подошёл, постоял несколько мгновений, наклонился и влажных Бегилиных губ коснулся своими - вдруг пересохшими. Поцеловал закрытые глаза - и левую грудь, и правую, и живот, и ниже - всё, вплоть до лодыжек. Бессчётно поцеловал. И девочка, будто во сне - ах, соблазнялка! - раскрылась навстречу страсти. Властной мужской любви. Раздавленный разум успел пискнуть: нельзя! - но этот слабенький писк, естественно, не услышался. Бегила своё взяла.
  
  
  * * *
  
  
   "...и Грозный Че-ду, прости гнуснейшего беззаконца, - а от боли темно в глазах... - Великий и Грозный, восседающий на огненной туче, восседающий превыше всех остальных богов, - а раскалённые угли в горстях мало того, что злодейски впились в кожу, острые иглы-лучи ни куда-нибудь, к сердцу выслали... - милость даруй святотатцу мерзкому, - и то кольнут, то скребнут, то царапнут сердце... - и прости его безмерное прегрешение, - а надо держать, будь он не ладен, этот святоша... - ибо Ты есть казнящий, и Ты есть прощающий, - не подавая вида, надо держать раскалённые угли... - самый Великий из всех Великих, - ну ничего, Син-гилу при случае он напомнит... - Светлый и Грозный бог", - уф, кажется, всё! Наконец-то можно разжать пальцы. Прекратить сильнейшую боль. Но можно и не разжимать. Осталось совсем не много. Угли скоро остынут. А пока - потерпеть. Ладонями задушить огонь - немного себе, но добавить славы. Зверская боль, конечно, но с той, что казнила его Ужасная - никакого сравнения. От той невозможной боли он и закричать-то был не в силах, от этой - по силам ему не кричать.
  
  "По силам... по силам... потерпит... не мальчик... Герой... победитель Зверя", - уговаривал, и вполне успешно, (угли в ладонях гасли) себя Вин-ваш.
  
  Уговорил-таки: иглы лучи втянулись, ладони пока ещё, правда, жгло, но жжением хоть и сильным, однако уже не мучительным - огонь задушить ему удалось. Сын Повелителя Молний, разжав пригоршни и высыпав угли в воду, - они не зашипели, погасли - торжествующе глянул на Син-гила: ну вот, мол, хотел унизить, а на деле - прибавил славы.
  
  Вообще-то, все мальчики рода Снежного Барса, достигая брачного возраста, то есть двадцати шести равноденствий, прежде чем стать полноправными мужчинами, испытывались на стойкость раскалёнными углями (Вин-ваш в своё время - тоже), однако испытание, для мальчиков хоть и трудное, но почётное, Великому Герою как-то и ни к чему. Как-то слегка его и оскорбляет. Застонать мальчику - бесславно, однако прощаемо. Великому Герою не то что бы застонать, но и слегка запнуться, повторяя вслед за жрецом - совершенно немыслимо. А очень похоже, что Син-гил рассчитывал на какой-нибудь конфузливый сбойчик, неспешно пережёвывая тягучие слова покаянной молитвы. Будто бы на заре ему недостаточно было Вин-вашевых растерянности и смирения. И постыдным довеском к ним - едва скрываемого страха. А вернувшегося из ночных похождений юношу как бы случайно встретив, жрец довольно уже насладился видом всех этих отвратностей. Сполна насладился - и всё-таки не насытился. Пущей ему остроты хотелось...
  
  Так вот же - доунижался! - приправа жрецу отменная: побеждённый ладонями огонь. Доблесть-то не ахти, конечно, почти всякий мужчина из народа бад-вар мог бы при случае похвастаться подобной, однако Вин-вашу - независимо от намерений Син-гила - немудрящее испытаньице явно пошло на пользу: помогло вернуть веру в свою несомненную избранность. Казалось бы, пустячок, многим посильная стойкость, и других, не в пример весомее, подтверждений было уже довольно, но после "змеиной" ночи Вин-вашева вера крайне нуждалась хотя бы в дешёвеньком пустячке. Не то выходило чего-то не то - не то, как у всех, выходило всё: гнусное преступление - и сразу (змея) возмездие.
  
  А то, что змея тяпнула не его, а Бегилу, в этом юноша знака судьбы пока ещё не увидел - разумеется, доброго знака. Не время было увидеть: ночь, едва не ставшая роковой, встряхнула его ой-ёй-ёй, похоже.
  
  
  Куценькой похвалой сквозь зубы отметив стойкость Великого Героя, верховный служитель Грозного бога направил его в подземный затвор. На три - без света, воды и хлеба - долгих дня и ночи.
  
  В мелком злорадстве, в желании, унизив, возвыситься самому, Вин-ваш обвинял Син-гила напрасно - куда там! Узнав о Бегилином укушении, неробкий жрец затрясся от страха. От свирепого страха перед Ужасной. Едва узнав о случившемся, он сразу понял: когда, возмутившись преступлением, на святотатца восстали боги - змею от любовника отвела Она.
  
  И водил юношу между огней, и окуривал благовонным дымом, и дал в пригоршни раскалённые угли, и направил в подземный затвор, и всё это суетное и никчёмное от одного только страха. Страха перед Ужасной. Но и не меньшего - перед Её избранником! Очищая Вин-ваша, (как будто его можно очистить!) Син-гил опасался не за него - его опасался. Великого Героя. Повелителя Тайных Могучих Сил. А может быть - бога? Ведь о людях, ставших богами, существуют правдивые предания. И не только - в глубокой древности. Нет, во времена вполне исторические... А что у юноши жестоко обожжены ладони - ни о чём не говорит и ничего не доказывает: если Вин-ваш почему-нибудь скрывает свою божественную природу, то ему ничего не стоит притворно выказать и ожоги, и язвы, и всё прочее - людское.
  
  За мудрую предусмотрительность (от Великого Героя держаться, по возможности, в стороне) похвалив себя, многоопытный жрец сам решил затвориться на несколько дней - несомненно пойдёт на пользу! От неземных сил в столь убийственной концентрации - а около юноши даже воздух горел, казалось! - и ему, служителю бога, следует быть подальше. В кельи, в уединении - под охраной двух небольших (в половину человеческого роста) искусно выделанных из дерева статуй Че-ду и Де-рада. Перемочь, переждать, перебояться.
  
  
  В темноте, тишине и сырости - хорошо, хоть бросили немного соломы - Вин-ваш попробовал привести в порядок смятённые мысли и растерзанные чувства. Сразу по возвращении, напуганный приключившимся несчастьем и сурово встреченный Син-гилом, он только-то и смог, что в зловещем сочетании соединить змею с Бегилой. И почувствовать холодок к своей Первой наложнице. Такой необходимый, но прежде бежавший холодок. Сразу по возвращении... А затем - и огни, и дымы, и угли - его мысли, конечно, отвлеклись. И только сейчас, устроившись на соломе, юноша получил досуг подумать обо всём по-настоящему - не спеша. В тишине, в темноте, в покое.
  
  Однако поначалу, когда прислужник отделил его от мира дощатой дверью, в Вин-вашевой голове хозяйничала сущая чепуха. Примерно, в таком роде: существует же у Охотников за Головами глупейший обычай, своих Мёртвых закапывать в землю! Когда ясно и младенцу: пока не истлеет плоть, души не могут освободиться! Он в подземелье совсем чуть-чуть, и то жутковато сделалось! А каково Мёртвым под землёй? Ждать, пока истлеет плоть? Другое дело - погребальный костёр! Освобождая соединившиеся души, огонь быстро и весело справляется с нечистой плотью!
  
  И ещё много подобного - столь же необходимого, как разбитый горшок! - вертелось в голове сына Повелителя Молний. Причём - не подолгу. Чуть только что-то мелькнёт - сразу сменяется другим. И то хорошо, что боль в обожжённых ладонях не позволяла мыслям утонуть в ненужных пустяках - испытание, следует признаться, несмотря на некоторую неуместность, принесло Великому Герою немалую пользу. И помогло вернуть уверенность в своих силах, и болью в ладонях отвлекало теперь от всего не важного. И Вин-ваш перестал дуться на Син-гила - понял: жрец и не помышлял унижать его. А если, неукоснительно выполняя очистительные обряды, и желал чего-то втайне, то только одного: отгородиться от запредельных сил - хотя бы шатким (из радения и колдовства) заборчиком. О различных же пустяках, вроде того, насколько после такой тревожной ночи ему, Победителю Зверя Ужасной, испытание будет по силам, естественно, жрец не пёкся - разумелось само собой: Великому Герою по силам всё.
  
  Покуролесив по многим разнопутьям и в конце концов наткнувшись на Син-гила, от жреца уже мысли Вин-ваша свернули на прямую дорогу: к Бегиле, к змее, к дерзкому святотатству. Избранность избранностью, но, решившись на ночную вылазку, он всё-таки хватил через край - запоздалым покаяние Вин-ваш попробовал подольститься и к Старшим богам, и к Тайным Могучим Силам. Знал: бесполезно - особенно, к Тайным Могучим Силам - однако попробовал. Не скупясь на щедрые посулы. Всем Старшим богам пообещал по шести баранов, а Данне, Че-ду и Де-раду (особенно жадным до человеческой крови) сверх этого - по невольнику.
  
  С Древними Силами, конечно, посложней - чужой кровью от них не откупишься - но лукавый ум замыслил заступницей взять Ужасную. К Изначальным Силам Она, как-никак, ближе всех.
  
  И всё-таки, покаявшись и пообещав немалый выкуп, в глубине души Вин-ваш знал - бесполезно. До срока выйти из-под затвора - недаром для подобного святотатства у Людей Огня нет никакой казни! - преступление не прощаемое. И, его совершившему, следует в любой момент быть готовому предстать на беспристрастный Де-радов суд. Змея - это первое предупреждение. Жаль, что не раньше - а ведь не безумец! - он подумал о возможных последствиях. И лучше бы, не дожидаясь гнева нездешних сил, в добровольную жертву им предложить себя. В храме Че-ду, покаявшись перед всем народом, своё чёрное сердце пронзить копьём. Да, конечно - достойнее и славнее... а избранность? Умрёт гнусный нечестивец, восторжествует правда, но трещину между Священной Долиной и Городом кто засыплет? Трещину - зияющую смертельной раной?
  
  Нет уж! В темноте, в тишине, мысленно вернувшись к своему гнусному преступлению, Вин-ваш решительно оборвал благочестивые рассуждения: добровольно на алтарь он не взойдёт! Что будет - быть тому! Если богам или Тайным Силам неймётся прибрать его из этого мира - сами пускай потрудятся! А он - что же; он всегда готов...
  
  Юноша вспомнил недавний конфуз с Бегилой, тот самый, когда ему вдруг показалось, будто он вошёл в комнату к нечистой, и с нею, с нечистой, лёг, и она его не отвергла - не закричала в страхе. Вспомнил, как тогда, от паники, случившейся в первый момент, перенастроившись на сурово торжественный лад, он смог бестрепетно ждать казнящую молнию. Достойно приготовив себя к немедленной смерти. Тогда... а сейчас? Ведь тогда он об ошибке не ведал, и мнимое преступление ему не казалось мнимым, всё было по-настоящему... а сейчас? Разве сейчас - по-другому? Правда, на этот раз запрет он нарушил не по ошибке, оступился вполне осознанно, но для богов, а тем более для Древних Могучих Сил не имеет значения - осознанно или по ошибке...
  
  А действительно - не имеет? Мелькнула смутная мысль, что разница всё же есть, но эту вестницу грядущих времён Вин-ваш, увы, проглядел. Однако, исчезла она не совсем бесследно - пусть самым краешком, но прикоснулась к Вин-вашеву выбору: держаться намеченного пути, воле богов, конечно, внимая, но от всякого их окрика трусливо не вздрагивая. Будучи в любой момент готовым на беспристрастный Де-радов суд, не уклоняясь, держаться своего пути. А дань осторожности - небольшая поправка: с неземными силами обращаться всё же поаккуратнее, забыв мальчишескую браваду, ступать всё же поосмотрительнее.
  
  Покаявшись и с неземным, по его мнению, уладив, юноша обернулся к миру людей. Сначала - к Бегиле; но, с удовольствием обнаружив, что способен думать о ней без трепета, едва ли не равнодушно - до чего же удачно змея поместилась в один ряд с Первой наложницей! - направил ум на Лилиэду. На велением Великого бога данную в жёны сестрёнку-преступницу.
  
  Так случилось, что последние полторы луны он, отвлечённый множеством дел и забот - ревность Ужасной, смерть Тренилы, испытание ядом, "очищение" - почти не думал о Лилиэде. (Да и много ли в народе бад-вар всякий мужчина думает о законной жене? Разве что - когда она согрешит...) Уверенность, ясность, спокойствие - эти надёжные чувства на какое-то время заслонили Вин-вашу его жену. Но время вновь сместило привычные линии, и уже своё (родное! взлелеянное!) преступление напомнило ему о Лилиэдином - почти невольном. Она, оскорбив Че-ду и обманув народные чаяния, страшилась в основном гнева людей. Он, бросив дерзостный вызов всему мирозданию - одной только ярости нездешних сил.
  
  В уединении, в тишине, в затворе юношей вдруг овладели необычные мысли: о гневе людском и о гневе божьем, о мере вины и о мере казни. Как? От кого? Почему? За что? Лилиэде, допустим, от людей полагался позорный (но вместе с тем и очистительный!) костёр; ему, несомненно - молния. (Конечно, не от людей - от богов или от Тайных Могучих Сил.) Но сестрёнка-преступница ловко увильнула от костра, ему, может статься, молнию ждать и ждать... а вот, например - Бегила... ей-то змея - за что?..
  
  (Размышляя о себе, Лилиэде и Бегиле, юноша исхитрился напрочь забыть о Трениле...)
  
  Многослойные, раздражающие, обременительные для Вин-ваша мысли - с таким напряжением, как в эти бредовые дни и ночи, никогда после сыну Повелителя Молний уже не думалось. Изнемогая под непосильной тяжестью, юноша пытался от них отделаться - увы, рождённые темнотой, одиночеством, а главное, взбаламученной совестью, эти непрошеные мысли безжалостно тиранили ум Великого Героя. Диковинные, угловатые, непривычные, не желающие угомоняться мысли. И в самом конце заточения - венцом всех размышлений - вот ему достойная казнь! Не молнию с неба послали боги (зачем? миг - и ты в горних селениях!) нет, казнят его неотвязными, мучительными мыслями: по нездешнему изощрённая, но хуже всего - бесконечно долгая казнь. Ни в бред от неё, ни в смерть.
  
  По счастью, открылась дверь, впустив немного тусклого света, вошедший прислужник протянул юноше чашку воды и четвертинку свежей лепёшки - отступили нездешние муки. Чуточка света да пара глотков воды, да несколько малозначащих, однако таких желанных человеческих слов - избылась неземная казнь. А ещё несколько дней провести в сырой и затхлой клетушке - будет ему не вредно. По ночам поднимаясь к людям для совместной молитвы и по-братски вкушая с ними дарованный Аникабой хлеб - чего же ему ещё? Каких особых дорог? Попробовал... хватит! Избранность - да! А змея под боком? А неслыханная кара разгневанных богов: мысли, сводящие с ума? Избранность - да! Но и зрячая осторожность - впредь.
  
  Не в первый и не в последний раз за опасную слепоту, беспечность и легкомыслие Вин-ваш укорял себя, но так строго и беспощадно, как сейчас - ни до, ни после: случившееся потрясение пробрало его, кажется, до нутра. И после всех этих жуткостей - очень полезный вывод: смирив глупейшую гордыню, (Великому Герою, видите ли, стыдновато перед женой!) сразу по очищении бежать из Города и спрятаться в Священной Долине - Лилиэду, естественно, прихватив с собой. А заартачится она или не заартачится - да где это видано, чтобы муж потакал строптивой жене? - никуда не денется, согласится как миленькая! Что же касаемо до Бегилы... ох, не зря боги подстроили со змеёй! Предупреждение - строже некуда. Сроки, увы, исполнились, искорки дотлевают в сердце, но в целом... Бегила - Змея - Лилиэда - Змея - Бегила... печалясь не слишком горько, он теперь сможет позабыть нежные ласки и буйство плоти...
  
  
  
  * * *
  
  
  Осязая дремлющую под боком нежность, дабы её не вспугнуть, пробудившийся перед рассветом Ле-гим-а-тан старался сдержать дыханье и, взглядом раздвинув кровлю, рассеянно следил за угасанием небесных огоньков. Такой особенный взгляд - сквозь жерди и листья кровли - жрецу давался нелегко, да и был ему будто бы и не нужен, но... звёзды и только звёзды хотелось видеть сейчас Ле-гим-а-тану! Для чего незаурядному воображению жреца пришлось изрядно потрудится - не зря: звёзды вернули и мир, и покой. Не то бы (без трепетных огней в вышине) проснувшемуся словно от резкого удара, лежалось бы Ле-гим-а-тану тревожно и неуютно - пренеприятные мысли сразу по пробуждении овладели разумом.
  
  Врач, называется! Целитель, видите ли! А слабостью нездоровой девочки, её естественной благодарностью не преминул воспользоваться? Как какой-нибудь завзятый бабник! Ей, мол, самой хотелось, мол, сама соблазнила - а? А он будто бы ни при чём? Не его, а кого-то другого днём одолевали нечистые мысли? И не он это поздним вечером с гаденькой радостью внимал грустным словам об умирающей любви? И уже ночью тоже, конечно, не он девчоночью (явно детскую!) потребность в защите и ласке перетолковал, нимало не усомнившись, в женскую зрелую страсть? Её неосознанное (опять-таки, чисто детское!) бесстыдство намеренным обольщением счёл не он? И, свои нечистые желания приписав Бегиле, о плётке не он подумал? А вообще-то - Ле-гим-а-тан тяжело вздохнул - не плётка была нужна, но свирепый бич. Ле-ин упаси - не для девочки: для него - подлеца! Для него - подонка! Ну, что бы вчера не вмешаться Лукавому богу? Явившись с язвящим бичом, нещадно исхлестать своего недостойного раба? Дабы опомнился неразумный раб! Увы, сожаление, как обычно, запоздалое.
  
  А Бегила, носиком доверчиво уткнувшись в его руку и легонько посапывая, видит во сне, похоже, что-то приятное - будто бы всё случилось по воле богов, а значит: всё верно и хорошо. И к чему, спрашивается, бесполезная и мучительная самоказнь - не вернёшь прошедшую ночь, всё совершённое уже совершено. И вот тогда-то - смирившись с неожиданной и почти случайной подлостью - огромным напряжением воли, воображения и ума жрец взглядом раздвинул листья и жерди кровли.
  
  Перед рассветом звёзды поблекли, но Ле-гим-а-тану, дабы успокоить мятущийся разум, слабенького их мерцания вполне хватило: вторя небесным звёздам, гасли пылающие мысли, зато согревалась душа. Не от Бегилы ли - доверчиво прильнувшей во сне? Ненаглядной и точно теперь его - надолго ли только? - девочки. Надолго ли? Если отбросить всё случайное, надуманное, да даже будто бы и к добру привнесённое ущемлённой совестью, то ведь остаётся одно только это: надолго ли? Ведь в самом деле: тяжким покаянием отозвалось отнюдь не соитие с милой соблазнялкой. Экая невидаль. Не дитя же Бегила в конце концов. Но и не чья-то мужняя жена. И, стало быть, они не перешагнули ни божьих, ни человеческих законов. И спать, уютно посапывая, прелестная искусительница может совсем спокойно - с чистой совестью и лёгким сердцем. Своё - по мимолётному ли капризу, по властному ли велению природы - она безмятежно взяла, на чужое не посягнув. А вот он...
  
  ...он таки нарушил закон любви! (Никому, правда, неизвестный, самому для себя взращённый в самых далёких закоулках сознания.) И вот по этому, ни богам, ни соплеменникам неизвестному закону, Бегила должна была выбрать сама. И выбрать сознательно, а вовсе не по-вчерашнему: исцеление, благодарность, полуженская полудетская жажда ласки, симпатичный мужчина рядом - потянуться вчера к нему ей было почти неизбежно. Вчера. А сегодня? Когда спящая женщина пробудится?
  
  Утешало, правда, Ле-гим-а-тана одно небезосновательное сомнение: а не бред ли - взлелеянный им закон? Так ли любовь строптива? Переусложнённость чувств и желаний - не есть ли это тонкая извращённость? Что же, ответа ждать не долго, спящая вот-вот пробудится...
  
  
  ...Бегиле снилось странное: будто она - Вторая жена Лукавого бога. (Это как понимать - богиня?) Изменившая (когда? почему? и с кем?) своему повелителю, и он, на манер сыновей человеческих наказывая её плёткой, выговаривает, но не сердито, а скорее - с ласковой укоризной. И от этого наказания ей не только ничуть не больно, но даже приятно. И в то же время она чувствует глубочайшее раскаяние, вовсю текут слёзы - а вот почему?.. когда ни боли, ни страха! И ещё: лик Ле-ина кажется ей знакомым... его божественный лик приветлив, светел, но и... непроницаем и бесконечно чужд! Словом, сплошные несообразности. Но несообразности - после, при пробуждении; пока же - постигаемый только душой нал-вед, особенный, высший, музыкальный какой-то лад. А в целом, если сложить все отдельности: прозрачная серебристо-тихая радость. И, как продолжение радости и тишины - переход в явь для женщины оказался неощутимым: она узнала бога, и всё. Узнав - не поверила. Может ли быть, чтобы Лукавый бог...
  
  ...но Бегила быстро поняла: её сон закончился, душа нал-вед вернулась телу. Поняв, смущённо прикрыла глаза: робким утренним светом обозначился не божественный лик, а лицо соблазнённого ею жреца Ле-ина. Женщине - правда, ненадолго - сделалось невозможно стыдно: ей хватило наглости соблазнить служителя бога, а Ле-ин её разве же наказал? Поощрил, одобрил - а зря! Изрядная толика боли ей бы никак не помешала: видеть сейчас Ле-гим-а-тана было бы куда менее стыдно.
  
  Но, немножечко полежав с закрытыми глазами, левый - особенно любопытный - она чуть-чуть приоткрыла. Ну, во-первых - не съест же её Ле-гим-а-тан; а во-вторых: где и когда это было, чтобы соблазнённый мужчина на свою прелестную соблазнительницу рассердился всерьёз? Будь он жрецом хоть трижды! Да, сейчас ей немножечко стыдновато, но... хорошо, что всё случилось так, как случилось! Слегка замаранной совестью заплатить за вчерашнее блаженство - вполне приемлемая цена! И... сознание женщины чуть повернулось: с какой это стати ей следует стыдиться? Какие запреты она нарушила? Зло принесла кому? Своей изменой - Вин-вашу? Но... отгорел костёр, угли и те остыли... Да, она не хотела об этом знать, долго отворачивалась от пепелища... но ведь по сути - так?
  
  Вспомнив о возлюбленном мучителе, Бегила опять плотно зажмурилась - зажмурилась, ослеплённая мгновенным озарением: всё! Её муки закончились. Отныне она может думать о Вин-ваше без трепета. Предыдущая ночь-волшебница сняла с усталого сердца гнетущую тяжесть медленно умирающей любви. Сердце наконец может вздохнуть. Может и повернуться в другую сторону. А почему бы и нет?.. На женщину повеяло робким ветерком надежды: выходит, жреца она соблазнила не по капризу плоти, но по безмолвному зову судьбы? Или - по воле бога...
  
  Свой странный сон, что-то упустив и подправив, Бегила истолковала в самом благоприятном смысле: Ле-ин её вовсе не наказывал (теперь понятно - почему без боли), и не была она, конечно, женой-богиней (не Лилиэда ли с горечью ей говорила, что Ле-ин не может быть ни чьим мужем?), но плётка - знак власти мужа (не зря же он ей привиделся!), и получается, стало быть... а получается... как ни крути... быть ей замужем за жрецом! Служителем Лукавого бога. А слёзы во сне, известно - к радости.
  
  От неожиданной (да ещё вчера, да даже сегодня, при пробуждении, могла ли она о таком подумать!), однако вовсе не неприятной мысли сделалось Бегиле несколько зябковато: от Вин-ваша к Ле-гим-а-тану - не от пепелища ли к болотному огоньку? Манящему сквозь туман? Но по своей природе - недостижимому? С какой это стати жрец захочет взять её в жёны? Он в неё что - влюбился? Забота, участие - так и что же? По своей сверхъестественной доброте внимателен и участлив Ле-гим-а-тан со всеми, и почему бы ему о миловидной, юной женщине было не позаботиться чуть больше обычного?
  
  Так всё, но - сон? Этот однозначно ясный сон по-другому ведь не истолкуешь? Не истолкуешь... Бегилино сердечко сладко ёкнуло, а хитрющий ум подсказал: приоткрыв глаза, искоса посмотреть и, лицом виновато уткнувшись в могучую мужскую грудь, полуобернуться и замереть. Будто она - то ли дерзко напроказившая девчонка, то ли слегка согрешившая женщина. Об остальном - об ответной любви - должен позаботиться Лукавый бог.
  
  
  Бегила явно пробудилась, но притворяется спящей - почему?
  
  Ле-гим-а-тана это страшно - до смешения всех мыслей в один тяжёлый грязный ком - тревожило: почему? Боится? Печалится? Смущена? Или он ей не приятен? Противен до того, что и глаз открывать не хочется? Но хочется или не хочется, а открыть придётся... и она их откроет... и посмотрит на него... какими глазами?.. как?.. укоризненно?.. осуждающе?.. а если - с участием?.. да ещё - с теплом?.. о, как бы ему хотелось тепла! Надеяться на что-то большее жрец не смел: ему бы каплю тепла - остальное придёт со временен...
  
  Ле-гим-а-тан ещё и ещё обругал себя за свою вчерашнюю слабость: сдержись он, не ответь на наивный девчоночий соблазн - Бегила бы скоро стала его женой, а вот теперь... какими глазами она на него посмотрит? Только бы - не пустыми! Упаси Ле-ин от этой беды...
  
  Из-за очередного острого приступа самоедства жрец прозевал первый взгляд обожаемой девочки - откликнулся лишь на второй. И скорее - не на взгляд, а на ласковый свет из Бегилиных тёмно-карих глаз. Тут же, правда, погасший - женщина, в смущении, отвела глаза, ткнулась ему в грудь мокрым личиком (только что плакала? отчего?), обвила рукой и взволнованно зашептала.
  
  Ле-гим-а-тан поначалу жутко растерялся: он приготовился будто бы ко всему, но только не к такому!
  
  Прошло немало мгновений, прежде чем сокровенный смысл страстно нашёптанного сумел достучаться до оцепеневшего Ле-гим-а-танова разума. Но достучался, и был услышан, и хлынувшим светом за малым не ослепил жреца: Бегила ему рассказала сон, и, запинаясь от смущения, поделилась своим толкованием этого странного сна. И, плотно к нему прижавшись, смолкла и замерла в робком ожидании - то ли девочка-несмышлёныш, то ли хитрюга-женщина. Она, мол, ни при чём - так, мол, приснилось. А истолковала она, конечно, не от себя - по широко известным в народ бад-вар приметам. Ведь её необычный сон по-другому не истолкуешь? Или - можно и по-другому?
  
  Обратившись к нему будто бы за советом, Бегила удивительно ловко (чтобы не оконфузиться при неудаче) объяснилась в любви.
  
  Воистину непредсказуемая женщина - верно когда-то Му-нат заметил: упрощать ненужные сложности - божественный дар! (Ле-гим-а-тану кстати вспомнился недавний рассказ своего помощника о чудесном исцелении Лилиэды.)
  
  И эта женщина - это сокровище! - отныне его? Его - навсегда?
  
  От счастья - чересчур хорошо, чтобы быть правдой! - жрец боялся поверить, но смущённая девочка обвила его так нежно, обвила его как лоза опору, что волей-неволей пришлось поверить...
  
  
  
  7
  
  
  После неудачного опыта со змеёй ни случаю, ни воле богов, ни неожиданному везению Повелитель Молний решил не доверять - всё! Бесполезно! Хватит! Не его возлюбили боги! Слишком уж явно они благоволят несносному юнцу! И если бы - только боги! Дерзкий мальчишка взыскан милостью едва ли не всех старших жрецов! После немыслимого кощунства даже Син-гил не захотел огласки. Укусила змея Бегилу, и будто бы так и надо, будто бы змеи ни с того ни с сего кусаются каждый день, а Вин-ваш, конечно же, ни при чём, невинненьким остался в стороне, будто бы этой ночью был у Бегилы кто-то другой - святотатец спокойно вернулся в храм! Замаливать свои мерзости! Доколе, Великий Мар-даб, доколе гнусного беззаконца станет терпеть земля?! Не разверзнется под ногами? Не обрушит скалу на голову? Ах, если бы он тогда - !!!
  
  Наутро уже Повелитель Молний пожалел о не содеянном - не змею бы пристраивать под боком у гнуснеца, а ножом его спящего: РАЗ - и ВСЁ. А заодно бы и эту недотрогу - не из мести (не настолько он на девчонку зол), по одной лишь суровой необходимости: могла заметить и рассказать. Нет же - змея его прямо-таки заворожила! Захотелось, видите ли, бесследного убийства! А ножом - да ещё двоих - неизбежно запачкаешься в крови. И тихонечко, чтобы не заприметил ничей зоркий глаз, вряд ли бы удалось отмыться. Но всё же не трезвая осторожность, а вера в высшую справедливость - увы, тщетная! - предупредила удар... Миг бы - и всё... а он вместо этого валандался со змеёй... себя, называется, перехитрил!
  
  И вовсе уже издевательский смех судьбы: змею он, оказывается, изловил не ту! Укушенной девчонке яд, как ни странно, пошёл едва ли не на пользу - после небольшого недомогания она раскрылась благоуханным цветком! Никогда ещё - как мельком в Ле-иновом храме - вождь не видел Бегилу такой красивой. А когда узнал о её скором замужестве, то поначалу слегка взбесился: от его объятий мерзавка неизменно уклонялась, а стоило поманить Ле-гим-а-тану - сразу, небось, упала! У, потаскушка! Однако, взбесившись поначалу, скоро утешился: вряд ли к стареющему жрецу Бегила прилепится так, как к Вин-вашу - неуютные сквознячки семейной жизни скоро остудят женское сердечко - его шансы на успех очень повысятся.
  
  Но о девчонке, словно бы расцветшей от змеиного яда, так, между прочим - только в связи с Вин-вашем: с этим везунчиком, с любимцем и Неба, и Бездны.
  
  Когда грязная сплетня о Лилиэде, почти не прячась, поползла по Городу, вождь первым делом прикинул, сможет ли эта сплетня хоть чуть-чуть очернить мальчишку. Убедившись - не сможет, решительно отказался от соблазнительной грязи. Хоть сплетня всё объясняла - совместное ядопитие, смерть Некуара, болезнь Лилиэды, Му-натово бегство к Ле-ину - вот если бы до Великой Ночи! А пожалуй, и раньше: до победы над легендарным Зверем, когда Лилиэдин костёр неизбежно бы опалил и юнца. А вслед - бесполезно. Даже добейся он осужденья и казни дочери, после своей удивительной победы Вин-ваш останется в холодке: жизнь этого ублюдка теперь самоценна для Людей Огня. Да и, подвергая сомнению божественное происхождение будущего Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана, эта грязная сплетня не только бросала тень на него самого, Повелителя Молний, но и своим зловонным дыханьем всеохватные замыслы вождя - победоносной войной соединить наконец-то народ бад-вар - губила на корню. А посему, послушав и сделав выводы, злонамеренную, на радость врагам порочащую Лилиэду и Некуара, клевету Повелитель Молний строжайше запретил. Пригрозив суровыми наказаниями. Не очень-то это, но помогло: не умерев совсем, сплетня притихла до чуть слышного шепотка. Беззубого и почти безвредного.
  
  Но в очередной раз справившись с возникшими на его светлом, прямом пути каверзными ловушками, Повелитель Молний горько вздохнул о мальчишке-гадёныше - ни что его не берёт! Ни змея, ни сплетня! Боги, увы, возлюбили этого шелудивого пса. К сожалению, не до такой степени - чтобы поспешить взять к себе...
  
  ...однако, спешат - не спешат, а это "сокровище" в дар Данне или Легиде придётся поднести ему самому: заждались, небось, богини. А то - и Сама Ужасная. Но отныне уже - никаких посредников. Ни случаем, ни людьми, ни даже богами данных. Копьё или нож отныне - и направленные ни чьей-то, а только его собственной рукой. До того без посредников - что сцапай Вин-ваша крокодил-переросток, в орущего в страшной пасти сына он, для верности, метнёт копьё!
  
  Опасно? Могут заподозрить жрецы? А что - не опасно? Змей по кустам ловить или подмешивать яд в вино? Пробовал. Хватит. Он, как-никак, воин - и воин не из последних: отныне - нож или копьё! Лучше бы, конечно, нож, подозрений потом поменьше, но горцы-охранники - Вин-ваш, освободившись из-под затвора, шагу, похоже, теперь не шагнёт без них - и, значит: копьё.
  
  Да, зачем же скрывать, вождь подумал и о строжайше запрещённом в междоусобных стычках оружии - о дальнобойном луке. Ведь из лука нечестивца можно сразить и с двухсот шагов - и скрыться всегда успеешь, и соплеменники, скорее всего, обвинят в этом случае дикаря из Лесных Людей. Особенно - если стрелу взять не с медным, а с кремнёвым или костяным наконечником. Подумал, но всё-таки испугался гнева Великих богов - столь смертоносное оружие не для междоусобиц. К тому же, луком Повелитель Молний владел хоть и вполне прилично, но против копья - не в пример слабее.
  
  Хватит. Больше - ни хитрости, ни лукавства. Отныне - только нож или копьё. При первом удобном случае. А дабы этот благоприятный случай не прозевать - за каждым Вин-вашевым шагом следить в семеро зорких (самый преданный из четырёх окривел ещё в раннем детстве) глаз. Доверить следить надёжнейшим из надёжных - а великолепная четвёрка не раз проявила себя с самой лучшей стороны - вождь мог. Не опасаясь нежелательной огласки. Но только - следить. Всё остальное - в тайне и самому.
  
  
  * * *
  
  Как ни была занята Лилиэда мыслями о младенце, идущем в мир, блестящему повороту в судьбе Бегилы она обрадовалась искренне и горячо. Не совсем бескорыстно - да; но вряд ли бы кто решился упрекнуть её в столь невинной выгоде: иметь возможность поменьше ревновать мужа - за эту ничтожную слабость слегка покоситься на женщину мог бы, пожалуй, только Ар-трам. Ну ещё, в крайнем случае, Син-гил - эти правовернейшие из правоверных знатоки и хранители истлевших обычаев. Так что следует согласиться: корысть Лилиэды - не корысть; нет, естественная потребность в безраздельной любви - чтобы все Вин-вашевы ласки перепадали только ей одной. Чего, девочка понимала, не могло быть: братнины "верность" и "постоянство" ей слишком известны. Но бессчётные красотки - это одно; Бегила - совсем другое.
  
  И всё же, узнав о Ле-гим-а-тановом сватовстве, Лилиэда, вопреки небезвыгодным расчётам, обрадовалась чистой радостью: не зря накануне той судьбоносной ночи обожаемая сестрёнка плакалась ей о своей умирающей любви. О пустоте, холоде и подступающем одиночестве. О скором возвращении в приветливый и всегда - к сожалению, не теперь! - желанный родительский дом. К Нивеле, к отцу, к Сембинии - но... одинокой, в слезах, грустя! И как же - бесповоротно! к свету! - одна чародейка-ночь изменила её судьбу.
  
  Впору немного позавидовать названной сестрёнке. Завистью не разъедающей - пополам с грустью и нежностью. Догорела одна любовь, но сразу же занялась другая. Юноша ушёл в тень - явился зрелый муж. И как бы ни изощрялись язвить завистницы - не старик. В самой поре мужчина. Если отбросить грязноватые шуточки - в возрасте, наилучшем для всякой женщины. Не зря же в народе бад-вар испокон веку всем известно: с опытным, зрелым мужем жене-девчонке живётся, обыкновенно, легче, чем с безусым юнцом-задирой. И ухожена она бывает лучше, и домашней работой не слишком истомлена, и достойно наряжена, и сыта, а если порой и бита, то в основном за дело и почти никогда - жестоко. Да - не без досадных оговорок; но - в основном... Ну, а когда заботу и снисходительность старшего соединить с Ле-гим-а-тановой сверхъестественной добротой - для её названной сестры лучшего не придумаешь.
  
  Да, Бегиле с Ле-гим-а-таном - не то что ей с Вин-вашем. Чуяла Лилиэда, не только умом, но и плотью чуяла: с Великим Героем у неё всё сложится, ох, как не просто. Её недавние грёзы о бестревожно-светлом, золотисто-медовом будущем - девчоночий сон наяву, и только. В жизни-то, ох, по-другому будет. Позавидовать названной сестричке, право же, не смертельный грех. Очень даже можно позавидовать, но...
  
  ...ни за что бы Лилиэда не обменялась судьбами с Бегилой! Своё - небестревожное будущее и легкомысленного мальчишку-мужа - она никому не отдаст! Великая Ночь ей открыла столько... одарила её таким... и уже несколько лун, перерождённая Смертью, очищенная Великой Ночью, Лилиэда по-новому видит и понимает мир. И на Вин-ваша смотрит уже не только по-женски, но дарованным небом взглядом - видя в нём не случайное, не суетно-мелкое, но неизменно-вечное, озарённое Ле-иновым тихим светом...
  
  Под зимние затяжные ливни (осень как-то не состоялась, вслед за жарой, продержавшейся вплоть до обрезанных под завязку дней, из-за гор налетели тучи, повеяло холодом, потемнело и хлынуло), так вот, под эти зимние ливни, после нескольких бессонных ночей, Лилиэда додумалась до невозможного: не просто обожествила Вин-ваша (это бы - полбеды), нет каким-то непостижимым образом исхитрилась Лукавого бога и Ужасную соединить в своём муже. Ничуть не смущаясь вопиющими противоречиями, она изловчилась соединить чуждого плотской любви Извращенца-бога со способной любить лишь пожирая плоть Древней Воительницей. Да и то: сызмальства быть готовой родить от бога, а потом, по детскому недомыслию разочек согрешив, из-за одного грязноватого пятнышка отказаться от голубой мечты? Нет уж!
  
  Начиная с Великой Ночи - с ночи, подарившей ей мальчишку-мужа - для зачатого в эту ночь ребёнка Лилиэда и при солнечном, и при лунном свете настойчиво и терпеливо искала отца. И бредовая мысль - соединить Ле-ина с Ужасной - однажды уже посетила её шальную головку, но для столь утончённой ереси тогда не нашлось унавоженной земли: прельстительная колючка не смогла проклюнуться - зачахла в песках. Теперь - другое дело: Вин-ваш, после его страшного преступления не казнённый Небом, чем не сосуд для смеси из Света и Тьмы?
  
  Юноше, пившему кровь и евшему сердце Зверя, - Лилиэде сказали холодные зимние ливни - обязательно передалась какая-то часть Изначальной Тьмы. Той Изначальной Тьмы, Душа которой - Ужасная. И, породнившись с Ней, Вин-ваш не мог не приобщиться к Первозданному Хаосу. А значит, и сын человеческий - со времени Победы над легендарным Зверем - он не совсем. Но и считать его маловлиятельным богом - наподобие Диг-ди-гида - Лилиэде не очень-то улыбалось.
  
  (Родить от Младшего бога - не диво для многих из человеческих дочерей. А для сызмальства ждавшей зачатия от Че-ду - почти что бесчестье. Изначальная Тьма - другое дело...)
  
  Но если куцые дождливые дни и бесконечно долгие зимние ночи легко и просто смогли объяснить Лилиэде вмещённую братом Тьму, то с Ле-иновым Светом ничего не получалось. Переродивший девочку Свет, ни с Мраком, ни с Первозданным Хаосом соединиться - хоть разревись! - не мог. И она ревела зимними ночами, и горячо молилась - желанная смесь у Лилиэды никак не составлялась.
  
  Будь бы Му-нат поблизости - он бы, возможно, помог... а без жреца? Разве можно кому-нибудь доверить преступную тайну? Уже посвящённой Бегиле? Со своей названой сестрой дочь Повелителя Молний, естественно, поделилась - а толку-то?.. Нет - ни Бегила, ни даже Ле-гим-а-тан - всё в одиночестве, всё самой... увы, смертные ей не советчики... вот если бы сам Ле-ин... и невысказанную девчоночью молитву Лукавый бог, видимо, услышал.
  
  На этот раз всё совершилось буднично и просто - без особенных откровений, без неземного света и запредельной мудрости.
  
  За окном свирепствовал ночной ливень, зимняя тьма сквозь щелястый ставень дышала сыростью, очажок давно прогорел, Лилиэда под драгоценной шкурой Градарга не сказать, чтобы очень мёрзла, а так - зябковато ёжилась. И не столько от холода - густой мех согревал прекрасно - сколько от одиночества и дурных предчувствий: ребёнку от смертного - и дураку понятно! - Великим Героем и Мудрецом никогда не стать. Чего бы - ей в утешение - ни говорил Ле-гим-а-тан.
  
  Одиноко, неуютно, пусто, тоскливо... да ещё непокорная воле, бередящая душу память... и?.. и память ей вернула! Конечно же - Лукавый бог! Он это, он! Явно не без Ле-иновой помощи память вернула Лилиэде Великую Ночь! Незабываемый предзакатный свет! Когда они - мужчина и женщина - забыв всё постороннее, с тихой нежностью, открывая и познавая, оглядывали друг друга. Когда для неё, недавно переродившейся девчонки, снисходительный повелитель-муж навсегда соединился с богом-спасителем. И сейчас это вернула память! И Лилиэде вдруг открылось: Ле-ин не соединился только - нет, воплотился в брата! Тогда воплотился! В ту, для неё не просто Великую, а невозможно счастливую Ночь! Воплотился - вопреки своей непостижимой природе!
  
  Непостижимой? Ну, да, ну, конечно... любовь, не слитая с плотью - не зря же она, возмущаясь такой любовью, страдала и мучалась... долго и, казалось бы, безнадёжно... но! Но наконец свершилось, но ей наконец открылось!
  
  Ле-ину, чтобы быть познанным человеческой дочерью, необходим посредник! Обыкновенный земной мужчина. Ле-ин - не отец; ребёнка зачал не он, но без него - от Вин-ваша - родился бы заурядный мальчик, а вовсе не чаемый народом бад-вар Великий Герой и Мудрец Ту-маг-а-дан. Ле-ин - не отец, но... и отец как будто! Неясно? Непостижимо? Лилиэда как-то постигла...
  
  И всё-таки следует объясниться: в её головке всё же проклюнулся, вспоенный зимними ливнями, ядовитый сорняк. Или даже не ядовитый, а просто опасно буйный - обещающий разрастись, всё вытеснив, всё заместив собой: мысли, мечты, желания. Но возможное зло оставалось за гранью - добро было очевидным: Вин-ваш и Ле-ин - мужчина и бог - соединились в Лилиэдином сердце. Соединились через Ужасную. Нечто не очень чистое (человека) с чистотой совершенной (богом) соединила Тьма. Или, если для упрощения сделать маленькую перестановку, через не очень чистое (человека) Лилиэда сумела получить желанную смесь из Света и Тьмы. А вот о взрывчатой силе этой диковинной смеси девочка, к сожалению, знать не могла...
  
  
  * * *
  
  
  Торжественное посольство оказалось весьма успешным: польщённый несоразмерно ценными дарами, но особенно высоким вниманием - как же, ни абы кто, сам Му-нат взялся улаживать пустяковое дело! - Тренилин отец в знак совершенного примирения затеял великий пир. Обильный, пышный, однако - по своей долготе - крайне утомительный. Утомительный и сам по себе: священные пляски и песнопения - напролёт до утра; мясо - целиком зажаренными баранами; вино - круговыми (без счёта) чашами. И отказаться не откажешься, не нанеся смертельной обиды. Утомительный и сам по себе, а для жреца - из-за постоянного беспокойства о городских делах - невыносимый. И это ещё притом, что мысль о Вин-вашевом безумстве, о кощунственном покушении на священный обряд затворничества, Му-нату и в голову не могла прийти.
  
  Полившие было (сразу, ещё ночью держалась духота, а на утро - холодный ветер с гор) зимние ливни поначалу немного обнадёжили: жрецу подумалось, что ледяные дожди быстро остудят праздничный жар. Увы, Му-нат неважно разбирался в обычаях рода Красной Лисы. Жрец не знал: для мужчин и женщин этого рода (в основном виноградарей) с началом холодных дождей наступали Зимние Праздники - собранный виноград раздавлен, сусло перебродило и отстоялось, время торжественно открывать огромные (в человеческий рост) глиняные кувшины с пенистым молодым вином. И всякому, попавшему на такой праздник, покинуть хозяев раньше, чем через пол луны, нечего было и думать: ибо речь шла уже не о гостеприимстве и уважении, нет, о тайном влиянии на будущий урожай винограда и ячменя. Гость, ушедший не вовремя, мог, как известно, захватить и унести с собой (злонамеренно или случайно - дело десятое) производящую силу земли. И Му-ната, соберись он уйти хоть на день раньше срока, обязательно задержали бы: а вздумай настаивать на своём - убили бы, несмотря на жреческую неприкосновенность.
  
  Кроме того - откажись, не убили бы, но посольство бы оглушительно провалилось - жрецу довелось поучаствовать в священном обряде оплодотворения Родительницы-Земли. И хотя Му-нат не без симпатии посмотрел на предложенных ему трёх юных дочерей главы рода Красной Лисы, но под холодным дождём идти с ними в виноградник... а уклониться?.. как уклонишься, когда все мужчины и женщины, от только что достигших брачного возраста, до убелённых сединами старцев, разбрелись по опавшим виноградникам и засеянным ячменём полям? Все, кроме самых немощных. Не уклонишься, не обидев весь, пусть захудалый род. Надо идти - и Му-нат пошёл... Хорошо, хоть на время прервался дождь... Ну, и вино помогло, конечно...
  
  Впрочем, все эти подробности представляют некоторый интерес лишь в связи с непозволительно долгой отлучкой жреца. Помогают понять, в каком состоянии, когда ему наконец-то удалось порвать липучую сеть гостеприимства, он возвратился в Город. Понять и если не оправдать, то в какой-то степени хотя бы извинить вскоре им совершённый, крайне неблаговидный поступок. Да уж... поступок более чем неблаговидный... и если бы не свалившиеся на жреца сразу по возвращении тревоги, труды, заботы...
  
  А свалилось всего - гора да ещё с довеском. И самым неприятным была даже не сплетня о преступлении Лилиэды - надо полагать, Бегила всё-таки проболталась? - а хладнокровие, с которым Повелитель Молний, узнав о бесчестии Любимой дочери, строжайше запретил во дворце любые намёки на это кошмарное преступление. Му-нат, разумеется, понимал, что слухи о сомнительном происхождении Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана вождю совсем ни к чему, вредят его замыслам, но... если Повелителю Молний достало ума и осторожности сообразить, чем бы ни завершилось дело с Лилиэдой (прощением или костром), Вин-ваш в любом случае останется в стороне - ох, как опасен вождь! Наверняка что-то замышляет, наверняка следит за каждым Вин-вашевым шагом!
  
  Ле-гим-а-тан вполне разделял опасения Му-ната, и долго, уединившись, жрецы Лукавого бога старались разгадать затеи вождя, но открыли только одно: змея - не случайность. Если бы ещё в холода она заползла в тёплую постель... а в такую душную ночь, какая стояла тогда... ох, не случайность! Повелитель Молний к этой мерзости наверняка причастен.
  
  Открыть-то они открыли, но что следовало из этого? А ничего не следовало! Если из старших жрецов иные с ними и согласятся - кто посмеет обвинить вождя? Ловко он со змеёй придумал! Выйдет - отбытие в мир иной Вин-вашу обеспечено; не выйдет - чистеньким в стороне останется!
  
  Вообще-то, если бы его счастье (любовь Бегилы) не произошло от беды (змеиного укуса), о причастности Повелителя Молний к этому укусу Ле-гим-а-тан мог бы догадаться и сам, но воссиявшая любовь зачаровала его до высокого ослепления... до невозможности видеть человеческие грязь и подлость.
  
  Увы, обоснованное Му-натово подозрение сразу вернуло Ле-гим-а-тана на грешную землю: да, ни с того ни с сего не кусаются змеи, да, вождь, безусловно, причастен, но им - запоздалым провидцам - что предпринять в ответ? А теперь, когда возбуждённые умы будоражат слухи о преступлении Лилиэды - особенно? Ведь бывшее в предпочтениях старших жрецов равновесие между отцом и сыном эти вредные слухи сместили не в пользу сына...
  
  Ле-гим-а-тан с Му-натом долго обсуждали сложившееся положение, но ничего лучшего, кроме Вин-вашева бегства, не нашли. Да - и обидно и стыдно Великому Герою - но Повелитель Молний сейчас слишком опасен, не остановится ни перед чем. И неудача со змеёй лишь подстегнёт его: копьё или нож наверняка уже ждут Вин-ваша - при первом удобном случае медное остриё обязательно вонзится в незащищённую спину. Глубоко - под левую лопатку. И как ни обидно бежать Победителю Зверя Ужасной, но только гостеприимство жителей Священной Долины может сейчас защитить Вин-ваша.
  
  Оба Ле-иновых жреца почему-то были уверены в согласии юноши - не зря же после безумной выходки он примерно постился вплоть до конца затворничества, чувствовал, стало быть, как сгущается чернота! - однако бежать ему предстояло не сегодня, и у Повелителя молний была возможность попробовать осуществить свои непохвальные замыслы. И?
  
  Следить.
  
  На данный момент нет ничего лучшего, чем доверить мальчишкам-послушникам следить за вождём и его подручными. И, безусловно - в тайне: бегство Великого Героя подавляющему большинству горожан придётся не по душе - узнав, они не допустят бегства.
  
  Так рассудив, многомудрые жрецы Лукавого бога не ошиблись: Вин-ваш с ними согласился. Правда, с одним, значительно осложнившим побег, условием: обязательно взять с собой Лилиэду.
  
  
  
  Ещё бы Вин-вашу было не согласиться! В последние дни своего затворничества, думая о предстоящем побеге, он решил положиться только на содействие воинов из Священной Долины. И вдруг, негаданно нежданно, добровольные помощники из горожан! И какие помощники!
  
  Когда с ним заговорил Му-нат, юноша поначалу оторопел - знают жрецы Ле-ина! Каким-то образом сумели разгадать его тайну.
  
  Оторопел и, хитря, прикинулся недоумком: мол, чего это жрец плетёт, он, мол, не понимает, Великому Герою негоже, мол, как мальчишке, бегать... (А сердце в груди стучало: затаись! удвой осторожность! обмани отгадчиков!) Но уже скоро - слушая внешне безразлично, но внутренне предельно напрягшись - возликовал, поверив жрецу: не все горожане против! Иные - Му-нат и Ле-гим-а-тан - за! Опасность, ему грозящую, видят не хуже его самого! А в чём-то - и лучше! Ему почему-то до сих пор не пришло в голову соотнести змею с происками Повелителя Молний. А вот жрецам -пришло. Не зря Ин-ди-мин - и когда ещё! - советовал бежать не медля. Сражу же после Великой Ночи. А он, безмерно возомнив о себе, валандался в Городе! Лилиэды, глупец, стыдился! Забыв об отце! Который так о себе напомнил... А он - дурак дураком - не понял. И если бы не жрецы Ле-ина, змею так бы и продолжал считать небесным знаком! Грозным предупреждением разгневанных Великих богов. Или - Древних Могучих Сил. Когда - от отца подарочек. Первый - и сразу такой. Рядышком прошуршала смерть...
  
  Ещё бы Вин-вашу было не согласиться, неожиданно обретя опытных, мудрых помощников. Одному бы Му-нату - уж больно хитёр колдун - юноша, скорее всего, не слишком доверился. Однако Ле-гим-а-тану - поверил безоговорочно и до конца: никто никогда ни в пустяковом, ни в самом серьёзном деле не был ещё обманут старшим жрецом Ле-ина.
  
  Единственная небольшая размолвка со служителями Лукавого бога вышла у него из-за Лилиэды. Вин-вашу бегство казалось не сложным: ночи сейчас тёмные и длинные, расстояние до спасительных Гор считается в один дневной переход - на деле же, переход неполный - одолеть его за ночь жене-сестрёнке вполне по силам, а там, в Священной Долине, их приютит Ин-ди-мин. Однако жрецов смущал не переход, относительно перехода они были согласны с юношей: да, Лилиэде вполне по силам добраться за ночь до Гор, но... он - что? Воображает, что Повелитель Молний за ними не следит? Через своих доверенных соглядатаев? Ох, следит! Вчетверо, если не больше - мальчишки-послушники уже выявили двух шпионов - зорких, неугомонных глаз. Или Вин-ваш до сих пор не знает, что там, где, не привлекая враждебных взглядов, способен проскользнуть воинский отряд, не найдёт укрытия даже одна единственная, пусть самая осторожная из человеческих дочерей?
  
  Ничего не скажешь, опасения серьёзные, хитрость и коварство Повелителя Молний его сын безусловно недооценивал, но... без Лилиэды он был не согласен! Если даже не слишком печься о будущем (а мальчика, которого родит Лилиэда, оставлять в руках вождя - иметь постоянную головную боль), то просто покинуть её надолго - по сути, бросить - он не мог. Ещё в затворе, после безумной выходки каясь и размышляя в подземной келье, данную богом жену юноша сумел оценить по-новому. Тогда, в заточении, ему всё припомнилось с необычайной отчётливостью: и преступление Лилиэды, и Великая Ночь, и несколько глуповатое, но почему-то приятное обожествление девочки. По внешности глуповатое - мудрое по глубинной сути.
  
  Понятно, кому-то другому, даже мудрым Ле-иновым жрецам, не объяснишь, насколько ему невозможно бежать одному, без Лилиэды, и, убеждая своих неожиданных союзников, Вин-ваш обратил внимание в основном на Повелителя Молний. Лилиэда с божественным младенцем во чреве - не жирно ли это будет для беззастенчивого вождя? От имени Ту-маг-а-дана - до его возмужания, то есть в течение двадцати шести равноденствий! - Повелитель Молний наверняка сумеет развязать всеобщую братоубийственную бойню.
  
  (О своих скромных замыслах, о необходимой, по его мнению, кровавой, но ограниченной стычке между родом Снежного Барса и родом Змеи Вин-ваш предусмотрительно умолчал. Чувствуя: служителям Лукавого бога, в отличие от Ин-ди-мина, эти замыслы представятся в лучшем случае крайне сомнительными. Если - не до конца безумными. Особенно - завзятому миротворцу Ле-гим-а-тану.)
  
  К Вин-вашевой радости, после непродолжительного, но вдумчивого и серьёзного обсуждения всех "за" и "против", жрецы с ним согласились: да, оставить вождю божественного младенца - много опаснее, чем Лилиэде бежать из Города. Конечно, женщина очень осложнит побег - ничего не поделаешь, необходимо смириться с этим и, чтобы уменьшить риск, приготовиться необычайно тщательно. Причём - за самое короткое время.
  
  
  * * *
  
  
  О готовящемся побеге Повелителю Молний донёс Кривой. Его единственный глаз оказался "переглядчивее" трёх внимательных, дальнозорких пар, которыми прочие соглядатаи хвастались перед увечным - тайные Лилиэдины сборы были открыты не ими. Перевести внимание с Вин-ваша на его жену, им не достало чутья. Или опыта, или ума - не важно: как девочка украдкой пихала в дорожный мешок дорогие наряды и редкие украшения, заметили не они.
  
  Да, собственно, и Кривой - заметив тайные сборы, никаких выводов не сделал. Действительно: куда и зачем бежать на сносях всеми так чтимой в Городе будущей матери Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана? Однако же по какому-то наитию догадался проследить за девочкой и, заметив, тайные сборы, рассказал вождю.
  
  Выводы сделал сам Повелитель Молний. Сделав, заторопился. Вин-ваш, того и гляди, ускользнёт в недосягаемость, но это - с одной стороны, а с другой: чтобы покончить с зарвавшимся юнцом, более удобного случая, чем побег, не представится. Да, одному против двух - Вин-ваш с копьём под лопаткой, будет не противник - смертельно опасно. Однако воины из Священной Долины городские окрестности знают плохо, да и ночная темень - союзница не из худших. Прямо-таки замечательная союзница... когда придёт время убегать и прятаться! Но чтобы метнуть копьё даже и с двадцати шагов - желательно всё же хотя бы немного видеть...
  
  И так и этак обмозговав заковыристую задачу, Повелитель Молний сумел найти приемлемое решение: в Горы из Города вели только две дороги - и обе через Священную Рощу, и обе с лёгким подъёмом. И значит, став на опушке, даже в наичернейшую ночь увидишь выходящих из лесу - когда их фигурки нарисуются на фоне неба. Разве что - свирепый зимний ливень смешает небо и землю?.. но, если ливень, то, скорее всего - гроза... раскатистый гром, ветвистые молнии, необходимый свет... тогда-то он уж точно не промахнётся!
  
  Несколько осложняло дело разнопутье: хотя вождь почти не сомневался, что беглецы предпочтут дальнюю дорогу - как более скрытую и удобную - но полной уверенности всё же не было: мало ли... и засаду Повелитель Молний решил устроить на перекрёстке, в сердце Священной Рощи, близ алтаря Аникабы - мало ли! Вдруг да, вопреки осторожности, беглецы изберут ближнюю дорогу - по-над рекой? К такому развитию событий тоже следует быть готовым. И потом... алтарь Аникабы - не лучшее место для засады - да... но если ночью случится гроза или, напротив, сквозь тяжёлые зимние тучи луна хоть на миг проглянет... здесь же у алтаря можно будет покончить с юнцом! Бросок и - покуда летит копьё - в кусты, к крутизне, и поминай как звали! К тому же, через Священную Рощу пролегает несколько тропинок, и если ночь окажется непроницаемо тёмной - тогда по задуманному первоначально: окольной тропинкой опередив беглецов, спрятаться за деревом на опушке.
  
  Рискованно, тяжело, опасно, но более удобного случая, чем побег, вождь, располагай он даже не ограниченным временем, вряд ли бы мог дождаться. Воины из Священной Долины не посмеют вернуться в Город с Вин-вашевым трупом в руках: в убийстве Великого Героя ослеплённые яростью горожане обвинят их самих - их, сторожей-предателей. И если суровые воины не убоятся смерти - они убоятся стыда. Рассказывать, как в хранимого тобою сзади впилось копьё - лучше, конечно, смерть. Причём, одинаково стыдно рассказывать и чужим, и своим, и если бросок удастся, Повелитель Молний не сомневался, воины-псы, Вин-вашево тело в тайне предав огню, бесследно исчезнут. Не оставив никаких концов - ни в Священной Долине, ни в Городе. Ярость и подозрения - да. Но в Городе заподозрят высокомерных горцев, в Священной Долине - презренных жителей Побережья. А так ли всё случится в действительности или как-нибудь по-другому - он, Повелитель Молний, в любом случае останется в стороне.
  
  
  Примерно то же, что и вождю, пришло в голову Му-нату. Побег - прекрасный случай для Повелителя Молний, чтобы, не возбудив против себя опасных подозрений, разделаться с Вин-вашем. Жрец был уверен, если вождь проведает о побеге, то, не убоявшись воинов-горцев, подстережёт беглецов и коварно метнёт копьё в спину ненавистного сына.
  
  Однако, в отличие от Повелителя Молний, Му-нат не позволил своим мыслям оборваться на этой ступени: а что случится с Лилиэдой? Когда, сражённый, рухнет Вин-ваш, и воины, наугад пошарив во тьме, ни с чем возвратятся к трупу? Не станет ли перепуганная девочка для них обузой? Не захотят ли они избавиться от несчастной свидетельницы своего позора? Вообще-то - а грядущий младенец Ту-маг-а-дан свят, конечно, и для них - решиться на такое гнусное злодейство они не должны бы... не должны бы... чуть-чуть подумав! А сгоряча? Над трупом доверенного их вниманию, но ими не сбережённого? Понимая, что с этого момента для них нет места среди живущих в подлунном мире? Что с этого момента они куда мертвее убитого Вин-ваша? Нет, случись так, как представилось жрецу - за жизнь Лилиэды он бы поручиться не мог...
  
  Разгорячённой мыслью опередив действительность, Му-нат, барахтаясь в тяжёлых волнах нахлынувшей тоски, жадно ловил воздух, но воздуха не хватало. Волны накатывались одна за другой, захлёстывали и, смыкаясь над головой, затягивали в тёмную глубину, прижимая к скользкому дну. И силы иссякали, и слабела воля к борьбе, и дна таки жрец коснулся. Противного, скользкого, живущего по своим, для людей непонятным законам дна. Ах, как же Му-нат боялся этой липкой отвратности, но её леденящих касаний, несмотря на бесчисленные ухищрения, ему избегать удавалось не всегда - пусть изредка, но, запутавшись в придонных водорослях, жрецу приходилось в душе открывать такое... безрадостные открытия, однако - не бесполезные. Коснувшись тёмных истин, душа иногда обретала свет. Вот и на этот раз...
  
  ...при мысли о возможной гибели Лилиэды тоска захлестнула Му-ната с головой, но, погрузившись и приобщившись тьмы, жрец с содроганием понял: всепоглощающей тоской разлилась вовсе не предполагаемая гибель девочки - если опасность, то обострение чувств и готовность к битве, а никак не тоска - нет, предстоящая разлука. Увы, только духовной дочерью Лилиэда перестала быть жрецу незаметно и, похоже, уже давно. И многое из не должного - особенно, смертельно опасное испытание ядом - без труда объясняется тлеющей в недоступной глубине, неосознанной ревностью...
  
  Ревность, любовь, опасность, тоска, разлука - жрец наконец-то сделал отчасти мучительное, но и освобождающее от значительной части подспудных страхов открытие: через печаль - к свободе. К свободе не от любви - от любви его не освободит даже смерть - к свободе от тёмной страсти и уязвляющей душу ревности. А любить Лилиэду, неземной любви учась у Лукавого бога, ему суждено всегда. Кающуюся или грешащую, издали или вблизи, радуясь за неё и страдая с ней - по неземному любить всегда. А будет угодно судьбе... она ведь такие порой совершает выверты... исхитряется сочинить такое... но это - где-то вдали. Рядом же - сегодняшней ночью...
  
  ...закончив замысловатый круг, мысли Му-ната соединились в исходной точке: мёртвый Вин-ваш, взбешённые воины и дрожащая Лилиэда - кто её защитит? А кроме него - никто! И если случится худшее - вождь проведает о побеге и изловчится метнуть копьё - ему необходимо быть рядом. Но не среди бегущих - возможно, что воинов образумит слово, а если не образумит? Жрецу вступать в рукопашную схватку с могучими воинами из Священной Долины? Глупей не придумаешь! Уж если они осмелятся, если решатся на страшное преступление - вряд ли он успеет моргнуть глазом, прежде чем вместе с Лилиэдой отправится к Де-раду. Нет, рядом с девочкой пусть будет Ле-гим-а-тан - лучший из миротворцев - а он, незамеченным, пойдёт сторонкой... и если, избави Ле-ин, гроза всё-таки разразится...
  
  Нет, в крайнем случае Му-нат собирался быть никак не безучастным зрителем и даже не статистом - в чём в чём, а в трусости никто и никогда не мог упрекнуть жреца. Нет - чуть-чуть в сторонке, но... едва ли не богом, блюдущим справедливость! Правда, на несколько - а долго ли, натянув лук, спустить тетиву? - сеющих смерть мгновений.
  
  Да, на что, убоявшись древнего заклятья, не посмел решиться сам Повелитель Молний, на то, увы, решился Му-нат. И можно было бы жрецу придумать кое-какие хиленькие полуоправданьица: а как по-другому, ослепни воины от безудержного гнева, ему бы удалось удержать их от злодейства? Или: подумав о запрещённом луке, о преднамеренном убийстве жрец вовсе не помышлял. Лук, дескать - в крайнем случае: если он увидит, что Ле-гим-а-тану не удаётся защитить Лилиэду словом.
  
  Есть, стало быть, кое-какие оправданьица для жреца... особенно, учитывая его благие намерения... однако... если без лукавства... никаких оправданий для него нет! Этак ведь каждый - когда его прижмёт чересчур больно - чем-нибудь запрещённым шарахнув ближнего, всегда сумеет отговориться лютой необходимостью!
  
  Ведь не зря ещё на заре истории мудрейшие из Людей Огня в междоусобицах строжайше заповедали лук. Закляв его страшным заклятьем. В этой жизни пригрозив нарушителям мучительной смертью, а в будущей - полным истреблением нечестивой души. И, в общем, этот древний запрет нарушался крайне редко. И Му-нат, к сожалению, был одним из немногих - втайне посмевших. Правда - давным-давно, в ранней юности, в совместной с Повелителем Молний борьбе за небывалую власть. И, казалось бы, с той поры, разойдясь с вождём, жрец неузнаваемо преобразился, сумел очиститься от многих мерзостей, а уж в последнее время, с помощью девочки открыв для себя Ле-ина... ан, нет! Когда дело дошло до крайности, когда ту же девочку вот-вот придётся защищать в смертельной схватке, сразу же вспомнил старое!
  
  На луке, многие равноденствия пылившемся в тайнике, поменял тетиву, приготовил три стрелы с кремнёвыми - заметьте себе! - наконечниками и плотную шерстяную (для зимних холодов) накидку.
  
  
  Около середины ночи Вин-ваш осторожно разбудил спящую Лилиэду. Сам он, естественно, не ложился: для воина не поспать одну ночь - пустяк.
  
  От лёгкого прикосновения к обнажившемуся плечу юная женщина встрепенулась и, выскользнув из-под шкуры, села на краешек ложа, нежно прильнув к мужу. Если бы им не предстоял опасный побег, от этой недосказанной ласки Вин-ваш растрогался бы, пожалуй, до умиления: ведь он - дурак дураком! - ещё несколько дней назад рассказывая жене о готовящемся бегстве, стыдливо отводил глаза. Стесняясь - кого? - Лилиэды! Велением Грозного бога данной в жёны сестрёнки-преступницы! А в ответ? Ни тени неудовольствия! Согласие! Понимание! Готовность следовать за суженым не только в Священную Долину, а хоть к дикарям из Лесных Племён!
  
  Совсем недолго рядышком посидев в темноте, они развели руки - каждому оказалось дело. Особенно - Лилиэде. Конечно, дорожный мешок она собрала загодя - но где, когда и какая женщина да не спохватилась бы в последний миг? Одно заменить другим, разреветься из-за утерянного, тут же утешиться, обнаружив его на месте, пожаловаться, что мешочек мал, но, приподняв его, удивиться тяжести - да в темноте, да втайне? Если бы не вошедший в комнату воин, Лилиэда прособиралась, пожалуй бы, до утра. Но воин шепнул: пора.
  
  Будущую мать своего ребёнка Вин-ваш поверх шерстяной накидки заботливо укутал в сшитое из шкуры барса, безрукавное подобие короткого (выше колен) плаща. Пристроил на спине дорожный мешок - несколько тяжеловатый для жены-девчонки, но ведь сама собирала! - и, взяв за руку, повёл за воином. Во внутреннем дворике к беглецам присоединился второй охранник и, к некоторому удивлению Вин-ваша, не Му-нат, а Ле-гим-а-тан.
  
  Из Города вышли через запасные, не особенно охраняемые - к тому же жрецы ещё с вечера подпоили стражников - воротца. Первая, труднейшая часть побега далась на диво легко. И если бы не мысли о Повелителе Молний, можно было расслабиться, но о вожде все помнили и, не утратив осторожности, от городской стены свернули на петляющую среди кустов, почти потерявшуюся в ночи тропинку. На дорогу, дабы не искушать судьбу, решили выйти после Священной рощи, миновав алтарь Аникабы.
  
  
  * * *
  
  
  Предыдущую ночь, проклиная несносного юнца, Повелитель Молний мок под дождём - в эту, став под облюбованным деревом, почти сразу замёрз. Дождь прекратился ещё днём, к вечеру в серой сплошной пелене стали появляться разрывы, сейчас же неслись по небу по краям подсвеченные полной луной клочья и лоскуты отгремевшей бури - если бы не злодейский холод, ночь для затеянного была бы как по заказу. Луна-Легида, то прячась, то объявляясь, дарила и свет для броска и тень - чтобы скрыться после. Только вот редкий на Побережье холод...
  
  Замерзая под деревом, вождь чувствовал: в неподвижности, затаившись, он долго не продержится. Нет, потерпеть-то - не мальчик! - потерпел бы, но, окоченевшему, ни силы, ни точности для верного броска может не хватить в нужный момент. Не смертельно разящей молнией, а беспомощно трепыхающейся бабочкой полетит копьё.
  
  А походить, согреться? А воины-псы? Наверняка учуют!
  
  Повелитель Молний почти пожалел, что сразу, едва узнав о предстоящем побеге, отказался от услуг своих соглядатаев. Да, разумная предосторожность, но оставь он следить за Лилиэдой хотя бы Кривого, ему бы не пришлось зимними ночами так подолгу то мокнуть, то мёрзнуть. А избавиться потом от Кривого - раз плюнуть. Нет, зачем-то пожелалось сугубой тайны...
  
  Уж не повторяется ли история со змеёй? Не отвернулись ли боги народа бад-вар от него вконец? От этой безрадостной мысли вождю сделалось жутковато, но подступивший страх, встретив сопротивление могучей воли, преобразился в неукротимую ярость: всё! Надоело! Хватит! Или он, или паршивый юнец! Наперекор всем и всему! Даже - Самой Ужасной!
  
  И помогло. Ярость вождя согрела. От сердца жаркой волной - возвратив подвижность рукам и ногам - прокатилась красная ярость. Взыграла закипевшая кровь, и Повелитель Молний почувствовал: сколько ему надо - столько он и простоит под деревом!
  
  
  Под деревом, от которого Му-нат, случайно спрятавшийся невдалеке, среди разросшихся кустов, не отводил своих дальнозорких глаз. Жрец значительно раньше вождя пришёл к алтарю Аникабы, но, в отличие от него, совсем не мёрз. С вечера, думая о предстоящей засаде, служитель Лукавого бога уловил перемену ветра и, глянув на небо, понял: ночь предстоит холодная. Теперь же, потуже подпоясав просторное и очень тёплое одеянье из волчьих шкур, отчасти злорадно, отчасти сострадательно думал о Повелителе Молний: в одной только дождевой накидке - каково-то ему сейчас? А если бы, как когда-то в юности, когда им засады доводилось устраивать не порознь и друг против друга, а совместно против общих врагов - вождь бы сейчас не стучал зубами от холода. Он бы предупредил вождя о возможном ночью морозе.
  
  Му-нат расчувствовался от отмытых временем от грязи и крови, слегка и по-хорошему щемящих воспоминаний: ему вдруг захотелось окликнуть бывшего соратника, отговорить от затеянного, увести во дворец и, как когда-то, перед пылающим очагом посидеть с ним за чашей пенистого молодого вина.
  
  Наваждение - да и только! Чередованием света и тьмы сквозь несущиеся облака Легида околдовала разум! Давно разошлись их дороги! Ещё с той поры, когда жрец понял, что Повелитель Молний мечтает победоносной войной соединить не только жителей Побережья, а весь народ бад-вар. И горожан, и горцев - достаток и бедность, лёд и огонь. Войной, в которой - вождь не сумел или не захотел увидеть - победителей не будет. Вот тогда-то и разошлись их дороги... Однако сейчас, под влиянием чар Легиды, умом понимая свою правоту в том давнем разногласии, сердцем жрец сочувствовал Повелителю Молний: надлежащее место всему без труда находится лишь в голове, а в реальной жизни всё так перепутано... взять того же Вин-ваша: особенного миролюбца в юноше он не видел. И отнюдь не был уверен, что, когда придёт его время, Великий Герой окажется лучшим правителем, чем его отец. И если бы не Лилиэда - он бы сейчас не прятался по кустам с запрещённым оружием в руках...
  
  
  Согревшая Повелителя Молний ярость понемножечку исчезала, возвращался отвратительный холод, и вождь подумал: а не сделать ли, стоя на месте, несколько резких телодвижений? Ведь если не переступая, то вряд ли учуют и воины-псы. И уже совсем решился напрячь несколько крупных мышц, но в этот момент в лесу за поляной явно под человеческой ногой хрустнула сухая ветка. Встрепенувшись и внимательно вслушавшись, вождь скорее не услышал (всё-таки - далеко), а догадался: они! Беглецы! Наконец-то! Но до чего же хитры и осторожны! Не вышли на перекрёсток, а минуют его лесом! Что ж! Такую возможность он предвидел! И опередить их вполне сумеет! А не сумеет, ночь для преследования - лучше не надо. Луна то выглянет, то исчезнет - то подарит свет для броска, то тень, чтобы спрятаться. А холод? Это ведь только стоя на месте мёрзнешь! В погоне, в движении - не успеешь опомниться, как станет жарко!
  
  Всё это в голове Повелителя Молний мелькнуло в считанные мгновения, и, не успев додумать, он уже стремительно шагал по открытому месту, через поляну - так ближе. Чтобы в спешке и темноте не сбиться с нужной тропинки, скользнул взглядом по алтарю богини, и в этот самый момент вздрогнул и пошатнулся от резкого то ли удара, то ли толчка в правую верхнюю часть спины - ближе к держащей копьё руке. В два или три прыжка - руководство над телом медленный разум уступил быстрому чутью - оказался у алтаря и юркнул за спасительный камень. И только здесь, в укрытии, почувствовав жгучую боль и увидев стрелу, пробившую мышцу руки, вождь сумел оценить и свою неудачу, и своё везение. Из охотника он превратился в дичь - Вин-ваш без всяких помех доберётся до Гор: обидно, досадно, ну да в конце концов с богомерзким юнцом он ещё разочтётся! А вот попади стрела ниже на пол ладони - не скользни по лопатке и рань неопасно руку, а вонзись между рёбер - не скрываться бы ему сейчас за надёжным камнем, а окровавленному лежать на открытом месте, целиком во власти неведомого врага. Неведомого?
  
  Левой рукой захватив у раны, Повелитель Молний переломил древко о камень и, стиснув зубы, резко выдернул оставшийся обломок. Перевёл дух и при лунном свете внимательно осмотрел наконечник стрелы.
  
  Неведомого?
  
  Да, кремнёвыми наконечниками пользуются и жители Священной Долины, и Охотники за Головами, и дикари из Лесных Племён. Но этот вот, вождь был уверен, не от кого-то из них подарочек - нет, для них камешек оббит и обколот чересчур аккуратно - никто иной, как ненавидимый Первый друг! Повезло, ничего не скажешь! Раньше, когда они действительно были друзьями, Му-нат, как правило, не промахивался. С луком в руках он был почти также опасен, как с могучим колдовским заклятием на языке. Повезло? На данный момент - вне сомнений! А в будущем?.. явным врагом иметь Му-ната... но со жрецом - успеется... сейчас - скорее во дворец... и унять текущую кровь, и как следует всё обдумать.
  
  Чтобы не догнала вторая стрела, дождавшись большого облака, Повелитель Молний во тьме быстренько добежал до леса и, нырнув под защиту стволов и веток, уже без суеты начерно перевязал руку и направился во дворец. Кляня про себя весь свет, а друга-врага - особенно.
  
  
  Му-нат так и не понял - ни сразу, ни размышляя после - с какой это стати он выстрелил в вождя. Ведь запрещённое оружие жрец брал единственно для защиты девочки и намеревался использовать только в том случае, если её жизни будет грозить непосредственная и явная опасность. Но когда, почуяв беглецов, Повелитель Молний отделился от дерева и, угрожающе сжимая копьё, пошёл по следу, жреца будто что-то толкнуло: сам по себе - ?! - натянулся лук, прищурился левый глаз, и, сорвавшись с тетивы, смертоносная стрела полетела в великолепно видимого в лунном свете, шагающего через поляну вождя.
  
  Опомнился и ужаснулся Му-нат только тогда, когда, пошатнувшись, Повелитель Молний вздрогнул, замер на миг и бросился за алтарь. Опомнился, ужаснулся - и застыл в глубокой растерянности: что ему сейчас предпринять? Затаиться и подождать? Пойти на помощь раненому? Но раненый не опасно - а жрец на это очень надеялся - своего обидчика встретит, конечно, не ласково. Встретит - как загнанный зверь охотника. Крикнуть вождю, что нечаянно? Не поверит и - поделом.
  
  И долго, пока луну не закрыло большое облако, Му-нат мялся на месте, не зная что делать. Услышав во тьме торопливую пробежку и шорох раздвигаемых кустов, жрец одновременно и с сожалением, и с облегчением понял: время упущено, он опоздал. Если Повелитель Молний ещё не догадался, кто в него выстрелил, то догадается очень скоро. Да уж, даже не на примирение, а на прежнее относительно безопасное противостояние не осталось никаких надежд. При первом удобном случае вождь смертельно укусит. И будет прав. И, кроме самого себя, винить в этом некого. Давным-давно установившееся между ними негласное равновесие нарушил не Повелитель Молний. Да, у Му-ната были очень веские основания пожалеть о содеянном. С другой стороны, удостовериться, что рана не слишком опасна - а вождь, побежав, дал к этому повод - являлось для жреца большим облегчением: Великие боги не допустили гнусного злодеяния.
  
  Утешившись своей неудачей, жрец, по некотором размышлении, отказался от возвращения в Город: слишком опасно. И бегством Вин-ваша, и своей раной Повелитель Молний наверняка доведён до бешенства, и в ярости, не думая о последствиях, способен на всё. Не думая, что недруги и завистники безосновательное убийство жреца ему не простят - ведь никто не поверит, будто Му-нат имеет скверную привычку прогуливаться по ночам с запрещённым оружием! Да, со временем, отрезвев, вождь это поймёт, а пока... гнев Повелителя Молний желательно переждать в отдалении! Лучше всего - в Священной Долине... И, между прочим, он там будет полезен Вин-вашу... И Лилиэде...
  
  Насколько в неожиданном решении Му-ната страх примешался к нежеланию разлучаться с девочкой, сказать нелегко, да это и не важно: жрец выбрал для самого себя неожиданный, для Лилиэды с Вин-вашем небезразличный путь - вот что в конце концов оказалось главным.
  
  Надумав, решившись, выбрав, Му-нат, соединяя разрозненные мысли, ещё чуть-чуть подождал, затем, собираясь отправиться вслед за беглецами, вышел из-за кустов на поляну, глянул на освободившуюся от туч Луну-Легиду и в ужасе оторопел...
  
  ...правее и ниже луны объявилась жуткая вестница грядущих бед и несчастий. На мутно-зеленоватом небе висела, переливаясь кровью и распустив убийственный хвост, страшная немигающая звезда.
  
  
  
  
  Часть 4
  
  
  Ужасная пробуждается
  
  
  1
  
  
  Из женщин, детей, да и мужчин Священной Долины одну Темирину Страшная Вестница испугала менее прочих. Не из-за особенной смелости - по горским меркам девочка была скорее трусихой - нет, появление хвостатой гостьи в тайне она сочла не знаком надвигающейся беды, но знаком скорого воссоединения с Великим Героем.
  
  Девственность, как полагается, отдавшая на алтаре Аникабы, взамен от богини она не получила плода - и это тем обиднее, что и обе близняшки, и рыженькая длинноносая Миньяна (а ещё подруга!) вовсю хвастаются заметно округлившимися животиками. И дело, стало быть, не в Вин-ваше. Ещё, правда, две девушки, бывшие с ним в эту ночь, тоже не понесли, но легче ли от этого Темирине? И утешительные речи Ин-ди-мина: никуда, мол, Великий Герой не денется, негде ему укрыться от Повелителя Молний, кроме Священной Долины - нисколько не успокаивали. Да, отец рассуждал правильно, Вин-вашу Священной Долины не миновать, однако её, Темирины, его появление коснётся какой гранью? Она ему кто - жена? Ну, а если бы даже и связал их жрец Аникабы - бесплодие развязало бы брачные узы. Ведь (по обычаю) если жена не понесёт в течение двух равноденствий, её муж безоговорочно освобождается от всех клятв и обязательств и воссоединяется со своим родом.
  
  Да, предрассудок, да, как правило, хвастовство: недаром первая брачная ночь у народа бад-вар занимает три обыкновенных и два между ними дня - и то не всегда в эту долгую ночь происходит зачатие - но лично она была обязана понести от Великого Героя. Сразу. Если бы даже он не овладел ею на алтаре Аникабы. Великий Герой, как известно, в производящей силе не уступает иным богам и, если пожелает, может - заметьте! - оплодотворить деву один только взглядом. А уж поцелуем, прикосновением... и что же тогда получается? Вин-ваш не сумел одарить её? Но какой же он в этом случае Великий Герой? Однако, после убийства Градарга... выходит - не захотел! И, стало быть, отстегав её тонкими ремешками, он всего лишь наказал дерзкую девочку? Ничего другого ввиду не имея? А после?.. Но когда это и какой мужчина взял бы да отказался от его поманившей женщины?
  
  
  Подобные тревожные мысли омрачали Темиринины дни и отравляли ночи последние несколько лун - с того отвратительного времени, когда в назначенный срок Легида не пожелала её отметить священной нечистотой. Когда из-за глупой самонадеянности - в преддверии Легидиных дней вместо того, чтобы сидеть в шатре, смела она прогуливаться по лугам! - за малым не приключилось большой беды. На её счастье рядом оказался незанятый пастушеский шалашик - беда обошла стороной. Её - стороной... Но несколько капель нечистой крови попали на открытое место - подруги их не заметили, но от Неба не скроешь мерзость! - и разгневанные боги поправее и пониже луны повесили зловещий знак: смотрите и содрогайтесь!
  
  Но, к своему удивлению, когда устрашающе воссияла жуткая новоявленная звезда, Темирина содрогнулась меньше других. Во-первых: знала, почему появился кошмарный знак и отнюдь не самой страшной карой - могло ведь и Небо обрушиться! - имела все основания его считать, а во-вторых: каким-то непостижимым образом исхитрилась связать этот знак с Вин-вашем. Причём - исхитрилась связать не в зловеще запутанном, а чуть ли не в благоприятном сочетании. Естественно, в благоприятном не для народа бад-вар, но - для себя.
  
  Да, много бед сотворится от хвостатой звезды, и посещала же Темирину достаточно благочестивая мысль, в нечаянном преступлении повинившись перед Людьми Огня, смертью на алтаре искупить свой невольный грех, но... подвиги и героические деяния - это мужской удел! Воину - да: покаяться и добровольно отдать свою жизнь, осквернись он даже невольно - необходимо. И этому масса примеров. И об отдавших с радостью свои жизни богам или Тайным Силам Темирина знает не понаслышке - сама многократно видела уходящих в последний путь. Но это - для воина, для мужчины... а женщине? Не только на Темирининой, но на памяти всего народа бад-вар очень немногие из человеческих дочерей решались на подобный подвиг. Нет уж, если бывшие с ней подруги не заметили, как она обронила нечистую кровь, то самой-то - не героиня! - незачем спешить на очистительный костёр. Вот будь бы по-городскому...
  
  Вообще-то правоверной дочери гор не к лицу бы завидовать горожанкам, но в данном случае... да имей Темирина возможность вместо костра очиститься бичеванием и двух лунным затвором - повинилась бы не колеблясь! Отнюдь не чрезмерной телесной болью да незначительными неудобствами заплатить за душевное спокойствие - более чем приемлемая для неё цена. Особенно, если учесть, что не за одно лишь своё душевное спокойствие, но ради блага народа бад-вар - очень приемлемая цена. А ведь по полунасмешливым полу одобрительным рассказам отца - непредставимое для Темирины легкомыслие! - неженки-горожанки каяться, согрешив, отнюдь не спешат... позавидовать, словом, немалые основания...
  
  Однако печься о невозможном Темирина могла недолго и, немножечко повздыхав про себя, зависть задвинула в уголок - подальше. О Великом Герое - другое дело... И, когда появился зловещий знак, Темирина, кажется, поняла, почему Вин-ваш не захотел подарить ей сына - конечно же, из-за Данны: первенца по обычаю забрала бы богиня. Да, обыкновенному мужчине было бы лестно первенца-сына отправить к Данне... однако - Великому Герою... сумевшему победить Зверя Ужасной... и за этот подвиг - не шуточки! - спавшим, как с женщиной, с Душой Изначальной Тьмы... так-таки - лестно?
  
  И вообще... диковинный знак... с ним у Темирины связано многое... к тому же - всё очень запутано... первенец, Данна, Ужасная, нечаянный грех - не для её ума. По счастью, миновав неуклюжий ум, в глубине души вызрела уверенность: диковинная звезда предвещает отнюдь не одни сплошные беды да потрясения, а нечто новое - туманно-прельстительное. Тихо и мирно оно не придёт, конечно - туманное это новое - однако не совершится непоправимых бед. И кому бы чего ни выпало - кому радужный ломтик счастья, а кому незаслуженная бесславная гибель - её, Темирину, беда обойдёт стороной.
  
  
  Из-за таких вот немножечко страшноватых, но в целом приятных предчувствий в судьбоносную ночь Вин-вашева бегства младшая дочь Ин-ди-мина проснулась ещё до света. Послушала в темноте разнообразное (с присвистом, с всхрапыванием) дыхание спящих рядом домочадцев, выбралась из-под тёплого меха, и осторожненько (дабы не вспугнуть ничей сон) добралась до выхода. Из мягкого вороха зимних одеяний на ощупь вытащила что-то огромное (не своё) и, голову пропустив в дыру, запахнулась и опоясалась.
  
  Чужое, неловко сидящее, мешая ступать, волочилось полами по земле - ну, да не далеко ведь! зато не озябнешь зимней ночью! - раздвинула полог и выбралась из шатра. Босыми ногами ступив на снег, поёжилась, но скорей не от холода - по непривычке. Жаркий огонь внутри не очень-то позволял своевольничать зимней стуже - да и, рождённая в горах, к снегам и морозам Темирина привыкла с детства. Это ведь в Городе, на Побережье, диво дивное - снег: в Священной Долине луну-полторы, а иногда даже две всякой зимой на земле он лежит исправно. Не говоря о случающихся чуть ли не до весеннего равноденствия неожиданных, злых метелях.
  
  Легида склонялась к горизонту, и незваную гостью Темирина нашла с трудом - между горными зубцами красная (от грядущей крови?) заблудившаяся звезда искала дневного приюта. И эту, ненавидимую всеми вестницу девочка почти пожалела: из-за того, что боги наградили тебя пугающим хвостом и выслали смущать людские души... не позавидуешь непутёвой гостье! И, глядя, как нечистая звезда всё ближе и ближе льнёт к неприветливому скалистому гребню, Темирина уверяется всё твёрже и твёрже: как для кого, но в целом для народа бад-вар и, что очень немаловажно, в отдельности для неё, хвостатая гостья - не неблагоприятный знак!
  
  Да, будет великое смятение, да, грядут огромные перемены - и кровь, и пожары, и битвы, и разорения: всего предстоит достаточно - но не погибнет народ бад-вар! И она не погибнет, и Великий Герой - Вин-ваш. И первенца от Великого Героя - глядя на гребень, давший приют звезде, девочка вдруг поняла - Данна не заберёт. Нет, ей-то самой ни капельки не жалко отдать сына богине, но и Победителя Зверя Ужасной она тоже понимает: какое ему, вступившему в любовную связь с Душой Изначальной Тьмы, дело до капризов богини? Боги непостоянны, боги завистливы... а вот Душа Изначальной Тьмы...
  
  (...о том, что в незапамятные времена первенцы отсылались не к Данне - к Ужасной, Темирина, разумеется, ничего не знала, а о ночах Тайной Охоты - удачно забыла.)
  
  Предутренний холод, Ин-ди-минову дочь заставив зябко поёжиться, скоренько сбил в стайку и вернул земле её разлетевшиеся мысли: из неясно хмельного будущего - в знакомое, в трезвое, в настоящее.
  
  Пока Темирина грезила, звезда успела скрыться, и вслед за хвостатой гостьей в горные пропасти собиралась кануть Луна-Легида. В её прощальных лучах кое-где догорал ледяным огнём выпавший ночью пушистый снег, но вот Легида заслонилась скалой, и последние редкие искорки враз погасли. Зато в сгустившейся тьме бессчётными огоньками затрепетало небо. До этого в лунном свете не терялись немногие звёзды (Легида безоговорочно главенствовала на небе), но стоило ей скрыться за скалой - верхняя бездна раскололась на тысячи блёсток: мерцающих, разноцветных, неотразимо чарующих.
  
  
  Ночь иссякала. Темирина, заворожённая колдовским, предрассветным временем, людей, неожиданно вынырнувших из тьмы, заметила всего в нескольких шагах от себя. Вздрогнула, испугавшись, попробовала юркнуть в шатёр, но не женщине состязаться с воином в быстроте - сильные руки намертво перехватили её у самого входа. Ни вскрикнуть, ни шевельнуться - только дрожать от страха да вглядываться, в темноте пытаясь разобраться, кто это (такой дерзкий и дикий!) осмелился её полонить? Дочь, как-никак, старейшины не бесславного рода Змеи. Кто - и зачем? Хорошо, как это обыкновенное умыкание девушки-невесты - ну, а если что-то похуже?
  
  К счастью для перепуганной Темирины, неизвестность не затянулась - к её полонившему воину подошли стоявшие поодаль, и один, наклонившись, успокоительно зашептал: не тати подкрались ночью, не какие-нибудь отпетые лиходеи, нет - разве она ещё не узнала его голос? - преданные друзья. И, боясь до конца поверить чуду, Темирина узнала: успокоить её, губы приблизив к уху, старается никто как Вин-ваш! Он! Великий Герой! Единственный!
  
  Услышав постоянно ожидаемый и в тоже время сейчас, в предутренней тишине совершенно неожиданный голос, одеревеневшее от испуга тело приятно расслабилось. И, ощутив обретённое девочкой спокойствие, сначала разжал, а вскоре и вовсе убрал руки торопыга-воин. Недолгое пленение завершилось для Темирины не просто удачно - преславно и победительно. Из бессловесной трепещущей жертвы она мигом превратилась если не в полновластную госпожу, то уж в беспрекословно чтимую хозяйку. Несмотря на свой, почти девчоночий, возраст. Для младшей дочери Ин-ди-мина - донельзя удачное и чрезвычайно льстящее превращение. Вин-ваш, воины - а Темирина и удивиться уже успела, как, в полонившем её гиганте, она сразу не признала посланца Священной Долины? - все в молчаливом приветствии склонили головы.
  
  Девочке, разумеется, хотелось слушать желанный, почти забытый голос Великого Героя, однако, шёпотом её успокоив, Победитель Градарга чуть-чуть посторонился, представив дочери Ин-ди-мина диковинного незнакомца. Диковинного - не сначала. Сначала - крайне досадное открытие: отойдя шага на два, её Вин-ваш с заметным участием наклонился к незнакомой девчонке. Что не к случайной какой-нибудь - к Лилиэде, что на чужой стороне да после трудной дороги Вин-вашу невозможно было её не обнять, это Темирина сообразила значительно позже. А сначала - обжигающая досада, к тому же сдобренная ядовитой капелькой ревности. И посему чего-нибудь особенного в заговорившем с ней незнакомце Ин-ди-минова дочь сразу не уловила. Все его странности открылись ей после - в отчем шатре, в общем разговоре, в мерцающем свете горящего в плошках жира. Открылись после, но по обыкновенным для большинства сыновей и дочерей человеческих капризам памяти Темирина решила сразу и навсегда: ещё у входа, при первом знакомстве, Ле-инов жрец ей показался более чем диковинным.
  
  
  * * *
  
  
  Присутствие среди беглецов Му-ната явилось для Ин-ди-мина предзнаменованием крайне тревожным: будто бы мало зловещей хвостатой гостьи - нет же! Ещё и колдун вдобавок...
  
  Вообще-то в другие времена внезапный визит жреца старейшину рода Змеи, вполне бы возможно, обрадовал. Не в пример большинству своих соплеменников, Ин-ди-мин никогда не считал Му-ната ядовитой гадиной: а умному поговорить с мудрым - всегда приятно... но это - в другие времена... а отнюдь не тогда, когда звезда- грозовестница вот уже третью ночь истязует души безмерным страхом.
  
  (К тому же из-за зимних холодных ливней для горожан, по словам жреца, незваная гостья открыться ещё не успела, и получается, что скорые беды и потрясения угрожают в основном не Городу, а священной Долине. Краешком, разве, Город они заденут... Город-то - краешком, а вот Горы?..)
  
  Последние пол-луны - будто нарочно! - снег если и выпадает, то только после рассвета; изредка - днём; и никогда - ночью. Ещё не было хвостатой гостьи, а такое упрямое постоянство безоблачных ночей в некоторых (из понимающих) успело вселить тревогу. Он сам, старейшина рода Змеи, особенно после сильной, однако всякий раз с лёгкостью усмиряемой тьмой метели, не без страха задумывался: такое необыкновенное постоянство - к добру или к худу? Не возвращаются ли времена Всесильной Изначальной Тьмы? Не Ужасная ли это, разбив цепи, вырвалась из ледяных провалов? Не грядет ли вот-вот по новой Её жесточайшая битва с богами народа бад-вар? А смертные? В этой немыслимой битве уцелеет ли кто-нибудь?
  
  Мерзкие предчувствия, словом, зашевелились в груди Ин-ди-мина несколько раньше, чем на ночном небе вдруг воссияла незваная гостья. На будто бы нарочно от дневных облаков освобождаемом к ночи небе... Для жуткой вестницы - освобождаемом... И сроки исполнились... И, не помедлив, она явилась...
  
  
  И в это ужасное время - называется, улучил момент! - к нему, к Ин-ди-мину, вздумалось пожаловать Му-нату! Представить себя Священной Долине!
  
  Страх страхом, но старейшина рода Змеи голову потерял ещё не совсем - после первой недолгой растерянности сразу сообразил: жизнь жреца Лукавого бога трепыхается сейчас на ниточке - на тоню-ю-сенькой. Сам-то он понимает это?.. му-у-дрейший! А если понимает, что - не боится смерти? Или... не мальчишка же в самом деле... в Городе оставаться жрецу было уже и совсем нельзя? По пятам уже смерть ходила? Да-а... положеньице!
  
  Даже если отвлечься от тайной симпатии, голое гостеприимство обязывало Ин-ди-мина дать надёжное укрытие явившемуся так не вовремя - не то что Священной Долине, а, если понадобится, Ужасной наперекор! Чем бы самому старейшине рода Змеи это ни угрожало! И не только ему - всему роду Змеи! Гостеприимство - увы, случается! - тяжкий, порой неподъёмный груз; но надо его нести - пусть трещат кости и рвутся напряжённые жилы! - с достоинством, улыбаясь...
  
  Положеньице...
  
  Подставив плечо непосильной ноше, Ин-ди-мин и пошатнулся, и, пошатнувшись, задумался...
  
  ...не расспросив, не выведав - успеется! - велел собирать к торжественной, но и скромной (без посторонних) трапезе. Какие бы чёрные мысли ни одолевали его сейчас - гостеприимство ходит, по счастью, торными дорогами - усталых, озябших путников первым делом необходимо посадить к горящему очагу, накормит тушёной козлятиной и напоить вином.
  
  В шатре затеялась праздничная суета: женщины раздували сбережённый под грудой углей огонь, старшие (из непосвящённых) мальчики несли хворост, один из воинов свежевал козу - угостить Вин-ваша, Му-ната и Лилиэду разогретым тушёным мясом Ин-ди-мин, конечно, не мог. Да, привечать неожиданных гостей тем, что окажется под рукой, вполне позволяет обычай, но Великому Герою подать вчерашнее мясо... этого старейшина рода Змеи никогда бы себе не простил! (Или, что не менее вероятно, когда появился лишний повод потешить свою старость свежей козлятинкой - зачем его упускать?)
  
  Как бы то ни было, но лишь улеглась недолгая суета и удобно устроенные на мягких шкурах посланцы Города заедали овечьим сыром из всего один раз обошедшей по кругу чаши выдержанное вино, а над пламенем очага уже шипели нанизанные на палку большие куски пахучего козьего мяса - целиком бы оно вкуснее, но не томить же голодных гостей, некогда целиком, и, преодолев лёгкое неудовольствие, Ин-ди-мин приказал разъять тушу на части.
  
  
  Немногое время успело вернуться к истокам времён - рой величальных слов кружился по заведённому издавна.
  
  Вин-ваш, разумеется, не говоря о Лилиэде, участвовать мог лишь по началу, когда говорилось самое общее, известное всякому воину ещё от первого посвящения - скоро ему пришлось замолчать: Му-нат с Ин-ди-мином взошли на такие вершины, погрузились в такие бездны... Славицы, здравицы, величания - на чей-нибудь посторонний слух обыкновенное словесное состязание: не деле - совсем не то. Сбережённое памятью поколений, заветное и очень небезопасное таилось не только во всяком слове, но и в порядке слов и - что всего важнее - в нужном бы, кажется, по разговору, однако не названном, намеренно обойдённом.
  
  Недолго - мясо едва схватилось коричневой хрусткой корочкой - разговорившемуся Ин-ди-мину казалось, что он со жрецом на равных, но когда мясо изжарилось, а по кругу пошла третья чаша, старейшина рода Змеи опомнился - на равных?.. да ничего подобного! Безнадёжно сзади!
  
  Дабы возбудить новые опасения, Ин-ди-мину с лихвой хватило чувствительного, никем, правда, кроме главных участников этой бескровной битвы не замеченного поражения: уж коли, презрев смертельную опасность, Му-нат не убоялся пожаловать вслед за хвостатой гостьей - с возвращением он торопиться не станет. Задержится... и - надолго... Городу он, похоже, теперь вроде кости в горле... Городу - да... а Священной Долине? В Горы этот незванец пожаловал, интересно, с чем?
  
  Мясо уже остывало в глиняных плошках, огромную круговую чашу уже сменили маленькие - чтобы каждому пить по его способностям и потребностям - а старейшина рода Змеи ни дразнящего мясного, ни завлекающего винного запахов будто бы не ощущал: положеньице...
  
  Поначалу Ин-ди-мина заботило в основном то, что, ох, как не просто будет уберечь колдуна от гнева испуганных зловещей звездой соплеменников. После же бесславно им проигранной словесной битвы смущало уже другое: в Священной Долине всякий, достигший соответствующего возраста, и жрец, и колдун, и пастух, и воин - причастен и приобщён всему понемногу, словом. Старейшина рода - тем более. Избранные, конечно есть, и наиболее прозорливые соплеменники их выделяют: он, например, Ин-ди-мин, не обольщался своими колдовскими способностями и отмеченным богами благоволил без зависти. Но это - своим, из горцев: ни роду Змеи, ни тем более Священной Долине злонамеренным колдовством вредить, естественно, не хотящим. А если, паче чаяния, и объявится нечестивец среди своих - досадно, но полбеды: всегда найдётся кто-нибудь умеющий отвести пагубу его чар. На искушённого всегда есть искушённейший. Опять же - среди своих. В сравнении с изощрённейшими жрецами и колдунами Города - невинных любителях. А уж Му-нату достойных соперников вряд ли и в Городе сыщешь... н-н-да...
  
  ...только возраст и выдержка помогли Ин-ди-мину удержать внутри неприятные подозрения. Неприятные особенно из-за того, что глава рода Змеи заметил: словесный поединок затеялся не по умыслу Му-ната, заповеданного знания лукавый Ле-инов жрец выказывать вовсе не хотел, а уж от скользкой своей победы отрёкся бы с большим удовольствием. И если вопреки желаниям колдуна опасное всё-таки расплескалось - то как же он переполнен им! Опасным, запретным, тайным!
  
  
  Насущные заботы и вовремя, и удачно отвлекли Ин-ди-мина от мучительных сомнений: не то бы - а человек, как известно, слаб! - на что-нибудь бесчестное старейшина рода Змеи, глядишь, и решился бы. По счастью, Му-нат пожаловал не один - следовало позаботиться и о Вин-ваше, и, особенно, о Лилиэде.
  
  Косые взгляды младшенькой (любимой, но и строптивой!) дочери, время от времени исподлобья бросаемые ею на Первую жену Великого Героя, не укрылись от глаз Ин-ди-мина: будто бы мало трещины между Городом и Священной Долиной - не хватало только разделения в своём Доме!
  
  Первым, естественно, появилось желание взять пятихвостую плётку и как следует поучить ревнивицу, однако, внимательней присмотревшись к дочери, Ин-ди-мин отказался от столь простого решения: её ревность - не детское, не девчоночье: плётка вряд ли уже что-то поправит. Наказанная несправедливо - а думать-то она будет именно так! - свою ревность Темирина, конечно, спрячет... до времени! Но спрятанное - да к тому же подогретое обидой - чувство вдвойне опасно! Лилиэде - чужачке в Священной Долине - от Темирининой ревности придётся, ох, как не сладко! А самой Темирине? Любимой строптивице? По-другому - но вряд ли слаще! Всё лучшее - отзывчивость, честность, нежность - скрытая ревность выжжет в душе дотла. И Вин-ваш - да, Великий Герой, но ведь по сути юноша - вряд ли сумеет что-то поправить. Не разбираясь в докучных сложностях, несколько раз, возможно, крепко поколотит обеих - а толку-то? Колотушки - по долгому жизненному опыту Ин-ди-мину прекрасно это известно - никудышнее лекарство от ревности. Силой, побоями можно заставить удержаться от действий - да и то, до поры! - над чувствами сила имеет немного власти. Мало того - желаниям принуждающего действует, как правило, наперекор. Однако Вин-вашу, чтобы понять эту нехитрую мудрость, прожить ещё надо сто-о-олько... Темирина с Лилиэдой состарятся, прежде чем он поймёт!
  
  Мысли о судьбе своей младшенькой, любимой строптивицы-дочери другие - тяжёлые, о Му-нате - мало-помалу вытеснили из головы. Не сказать, чтобы старейшине рода Змеи было легко зреть вызревающую ревность, однако в сравнении... К тому же: время ещё не упущено, и если действовать не силой, а умом, многое можно ещё поправить... В первую очередь - по ходу разговора - завладеть вниманием Великого Героя: дабы это внимание отвлечь от Лилиэды. Да, для всякого не ослепленного ясно: к своей первой жене Вин-ваш не выказывает чего-то особенного - только необходимое в чужом месте внимание, и ни словечка сверх. Ясно, увы, не ослеплённому - не Темирине. Невидимыми слезами ревность уже замутила её глаза. Начальная, вкрадчивая, для самой девочки пока почти ещё незаметная - подленькая такая ревность.
  
  И уже скоро, будто бы нечаянно заговорив о небывалом подвиге, Ин-ди-мин вполне овладел вниманием Вин-ваша. Что, впрочем, было не сложно: юноша всякий раз до самозабвения увлекался свежеизобретёнными подробностями поединка со Зверем Ужасной - так и сейчас: ни Лилиэды, ни Темирины - он, горы, Зверь. Точный расчёт, горячее сердце, верные руки, холодная голова. Каждый раз, по новой рассказывая о страшной битве, Вин-ваш "вспоминал" новые подробности - да такие необходимые, что и сам скоро уже нисколько не сомневался: всё так и было на самом деле.
  
  
  Удачный шаг Ин-ди-мина не остался незамеченным - Му-нат его оценил вполне. Правда - самым краешком вконец измученного ума. Да, жрец прекрасно понимал, какое страшилище может вырасти из проклюнувшейся Темирининой ревности; понимал также и то, что этот гадкий зародыш следует истребить немедленно, однако делать сейчас что-нибудь самому - сил у него не хватало. Засада у алтаря, выстрел в Повелителя Молний, поспешное бегство - почти опустошили душу жреца: остаток сгорел в глупейшей словесной битве между двумя, помягче сказать, не юношами.
  
  Поистине - гнев Че-ду! Иначе не объяснишь столь опасную для него неосторожность! Ин-ди-мину-то - что! Позволить себе забыться в своём доме - не страшно! А вот ему... среди чужих... непростительно!
  
  Да, будь он посланцем Города - затеять и выиграть подобное состязание был бы обязан: чужое колдовство победить своим. Но это - имея за своей спиной тысячи копий. А одинокому? По сути - изгнаннику? Так вот - ни с того ни с сего! - радушному, гостеприимному хозяину взять да открыть глаза на его слабость в колдовском искусстве? Непростительно! Чему удивляться, что, не снеся подобного позора, ум Му-ната сначала покраснел от стыда, затем размягчился и наконец растаял - на какое-то время сделавшись никуда негодным.
  
  Слава Лукавому Ле-ину, что этот опасный конфуз приключился не в разговоре с тупым спесивцем. И, кажется - не с хитрым врагом. Стоило жрецу опомниться и, спохватившись, повернуть беседу от тёмной двусмысленности к скучноватой, но зато ясной учтивости, Ин-ди-мин его поддержал с нескрываемым удовольствием - и более: помог сгладить неизбежные при таком резком повороте неловкости.
  
  Гостеприимство гостеприимством - оно, конечно, обязывает, но по обязанности... лучше ли, чем по приказу? Да, почитая древние обычаи, всякий, не вовсе падший, сделает всё, что ему положено - но ведь и только. Из должного всё - а сверх? А должным, жрец прекрасно понимал, в Священной Долине ему не обойтись. Куценьким этим должным... Однако, "расположен", "не расположен" - у неглупого враз не узнаешь... и за то уже слава Великим богам, что его колючие неуместности старейшину рода Змеи не задели больно.
  
  Это маленькое незатейливое открытие Му-ната, мало сказать, обрадовало - возвратило душевные силы: помогло удержать и слегка оформить расплывшиеся было мысли. Восстановить в голове хоть какой-то порядок. И всему окружающему уделить нужное внимание. В частности - Лилиэде и Темирине. Заметив ревность, проклюнувшуюся в дочери Ин-ди-мина, понять: старейшина рода Змеи сам опасается этой ревности. Стараясь и, кажется, небезуспешно любимую младшую дочь избавить от недобрых мыслей: Вин-ваша-то вон как ловко, вспомнив о Славной Победе, сумел занять разговором! А что?.. Вин-ваша - от Лилиэды... и Темирину от Лилиэды - значит! Очень удачный ход. Не просто умён, но где-то даже и мудр старейшина рода Змеи! Мудр, необидчив, гостеприимен - прямо-таки выкупан в добродетели... о судьбе Лилиэды можно больше не печься - его духовное чадо пристроено, кажется, надёжно... да-а?..
  
  ...а в сердце-то червячок! С его-то тайной любовью - при столь благостном раскладе - хоть на что-нибудь можно ещё надеяться?
  
  Пососал, пососал червячок и бросил, придушенный волей жреца: глупости городить опять? Будто бы мало ему одной судьбоносной непростительности? Нет уж! Ни в коем случае - не сейчас! И думать не сметь о любви сейчас! Когда-нибудь - когда исполнятся сроки... когда-нибудь - а теперь... теперь - Ин-ди-мин! Ему всё внимание!
  
  И роду Змеи, и Священной Долине - хлеб беглецу не в радость, ноша его горька. Даже - а только на это и уповать жрецу - если старейшина рода Змеи отметится не показным гостеприимством. Чужаку-горожанину (да с недоброй славой! да жрецу Лукавого бога!) чудо - прижиться в Горах. Среди воинов и пастухов Священной Долины. В твердыне древнего благочестия. Сюда бы опасно было во всякое время... ну, а вслед за хвостатой гостьей...четырежды будь он проклят - этот предательский выстрел! Сам по себе - или местью Че-ду? но ни в коем случае, не его рукой! - тогда натянулся лук, и...
  
  
  ...Хоть волей и мыслями Му-нат уже овладел, но, будто бы и впопад участвуя в важном разговоре, не мог до конца справиться с памятью - память застряла там: на озарённой луной лесной поляне. В укрывших кустах - близ алтаря Аникабы. Поэтому весь разговор со старейшиной рода Змеи оставался несколько отстранённым: пусть и впопад - но в индифферентном полу участии. Не Ин-ди-мин, скорее, высвечивался пламенем очага и не под натянутыми на деревянные рёбра шкурами зимнего шатра, нет: Луной-Легидой - Повелитель Молний. Под разорванным бурей в клочья, ночным, нехорошим небом. Предательский выстрел выпадал (явно же - стрелял не он!), после вождя - звезда! Вождь исчезал во тьме - хвостатая гостья, разрастаясь в памяти, переливами цвета невинной крови заполняла всю эту ужасную ночь. Дальше - опять провал. Как догонял беглецов - этого жрец не помнил. А догнал он их не скоро - видимо поляна, явно небезучастная свидетельница редкого вероломства, его задержала надолго.
  
  Следующее воспоминание относилось уже к повороту дороги, к тому месту, где она расходилась с рекой - на холодом отливающейся в лунных лучах каменистой, пологой возвышенности. Только здесь Му-нат наконец догнал задержавшихся из-за Лилиэдиной усталости, гонимых злобой вождя беглецов. Естественно - очень испуганных. Звезду и они заметили. Кипящую кровавым огнём вестницу Изначальной Тьмы.
  
  От предчувствия предстоящих бед и воины и даже Ле-гим-а-тан впали в немалое смятение: а Вин-ваш с Лилиэдой - особенно. Подобно только что осквернившемуся жрецу и юноша, и его жена несли глубокие зарубки на своей совести и так же, как и Му-нат, не могли не связать явление страшной гостью со своими недавними мерзостями. А впрочем, Ле-гим-а-тан и воины: они что же - совсем безгрешны? Вдруг да каждый из них, поглубже заглянув в себя, имеет все основания иные из своих "подвигов" связать со звездой грозовестницей? Тот же Ле-гим-а-тан?
  
  Впрочем, кое-что для Му-ната прояснилось уже очень скоро. Рассказав Ле-гим-а-тану о своём злосчастном выстреле, жрец в ответ услышал нечто удивительное: верховный служитель Лукавого бога вовсе не склонен был связывать отдельные (даже наичернейшие!) преступления отдельных людей с яростью Нездешних Сил. Дерзки наперекор издревле сложившимся, непоколебимым убеждениям Людей Огня!
  
  Да, о подлом выстреле он высказал Му-нату несколько осуждающих слов, но - исходя только из земного, из человеческого. А к своей, мол, недостойной слабости приклеивать небесный знак - неслыханную, однако, ересь измыслил Ле-гим-а-тан! - детски глупая самонадеянность, и только.
  
  И весь разговор с верховным жрецом Лукавого бога, и суровый выговор, и прощальный, одновременно и укоризненный, и понимающий, и отчасти даже извиняющий взгляд, это вот - да, это память сохранила.
  
  Итак: поляна, луна, Повелитель Молний - провал - кипящая кровью вестница грядущих бед - опять провал - недолгий, но до дна взволновавший душу разговор с Ле-гим-а-таном - после неинтересно. Всё последующее - вплоть до шатра Ин-ди-мина - помнится, разумеется, помнилось, но в сереньком, безразличном цвете. Остаток пути до гор, тяжёлое ночное восхождение, снег и мороз Священной Долины - обычные трудности зимней (во тьме) дороги. Исключительные, разве что, для Лилиэды.
  
  Не позволить слишком уж своевольничать надоеде-памяти - всё, чего после весьма значительных усилий смог достичь ум Му-ната: но и это совсем не мало. Помогло это в продолжение разговора со старейшиной рода Змеи не совершить новых ошибок - по крайней мере, грозящих бедой. И, что очень существенно, стать участливым не в пример полнее. Глубоко вникнуть в тонкости крайне важного для жреца разговора. И по достоинству оценить Ин-ди-миновы выдержку, ум, находчивость. Лишний раз убедиться, что Лилиэда, кажется, обрела надёжный кров...
  
  Однако, как ни старался Му-нат в течение всего разговора проникнуть в скрытые замыслы старейшины рода Змеи, так и не смог этого сделать. Даже - чуть-чуть прикоснуться к тайному. Вообще-то, верно: чтобы проникнуть в замыслы всякого, не обделённого умом человека - необходимо время. Луны и равноденствия. Вопрос, правда, в том: где их возьмёшь? Счёт-то идёт на дни! Гостеприимство строжайше правит только семь первых дней: следующую седмицу - уже помягче. А стоит миновать луне, и приютивший, если родством или торжественной клятвой он с гостем не связан, безоговорочно освобождается от священного долга. И всецело волен вести себя лишь по сердечным склонностям...
  
  Семь, четырнадцать, двадцать один... и если не с Ин-ди-мином, то - с кем же? Кто из горцев пожелает приветить опасного чужака? Да ещё явившегося вслед за страшной хвостатой звездой?
  
  За время долгого разговора многажды перебрав в уме самые разнообразные способы своего обустройства, Му-нат не нашёл ничего хоть мало-мальски вразумительного. Слишком уж он инороден Священной Долине. Ведь, на взгляд горожанина, у горцев и жрецов-то нет настоящих... Попробовать утвердиться колдуном? Слишком рискованно: при неудаче, в отличие от жреца, колдуну нельзя сослаться на волю богов. Вызвался повелевать Запредельными Силами - не рассчитывай на снисхождение. Одну или две ошибки соплеменники, возможно, простят, но уж после третьей... нож, пропасть, костёр - обязательно истребят! Смерти, положим, Му-нат не слишком боялся, но погибнуть вот так, по-глупому, из-за собственной неосмотрительности ввязавшись в безвыигрышную игру, согласитесь - обидно.
  
  Нет, чем угодно - словами, делами, запретным знанием! - очаровав Ин-ди-мина, загоститься подолее... И тогда уже, не спеша оглядевшись, местечко подыскать по себе... Да, старейшина рода Змеи умён, подольстишься к нему не вдруг - но при крайней-то нужде?.. отчего бы и ни попробовать?.. и - не откладывая!
  
  И весь дальнейший разговор жрец исхитрился опутать тоненькой паутинкой лести - и, кажется, небезуспешно. По крайней мере, к концу затянувшейся едва ли не до полудня трапезы глаза Ин-ди-мина выглядели чуть поласковее. Пусть с небольшим, но уже несомненным участием.
  
  
  Усталая, озябшая Лилиэда хоть и устроилась близко к огню, но никак не могла согреться. Горы встретили её таким снегом и холодом - впору отогреваться в самом пламени! Она уже успела несколько раз больно обжечься, но не смела даже подумать, отсесть от очага хотя бы на шаг. Пусть некоторые из особо зловредных искр жалят незащищённую кожу, но если замёрзла кровь - кто же станет капризничать? Кто, несмотря на болезненные укусы, откажется от тепла?
  
  Медленно согревалась кровь, медленно пробуждался ум - не спеша появился интерес к разительно непривычному окружению. Слишком уж - не спеша... Не то бы недобрые, будто невзначай бросаемые Темириной взгляды насторожили бы Лилиэду сразу. В чём-нибудь значительном она бы могла не разобраться, но уж стервозность-то - в её самых неуловимых оттенках! - научилась различать сызмальства.
  
  Нет, оттаяв у очага и обретя способность к элементарным суждениям, чего-нибудь эдакого незаурядно зловещего девочка не открыла в глазах Темирины - коварства, возможно, чуть выше меры: обыкновенного, кошачьего, исподтишка. Да по-женски елеем сдобренного ехидства - привычную, словом, горечь набирающей силу ревности. Правда, с какой стати?.. Дочери старейшины рода Змеи ревновать к ней - горожанке, беглянке, изгнаннице? Открытой любым обидам? И от недобрых людей, и от злых богов. Непривычно суровых горцев и богов, омерзительно охочих до человечьей крови. Не говоря уже о прочих незначительных лютостях... переносить свирепые морозы да сыпучие (выше колен) снега - и без Темирининой ревности ей, Лилиэде, хватит "развлечений" в Священной Долине! Одной, пожалуй, не справится...
  
  Да, но на кого она может здесь положиться? На Ле-ина? Му-ната? Вин-ваша?
  
  Однако, подумав о Вин-ваше, Лилиэда заколебалась: муж-то он муж... и любит её, похоже, донельзя... увы, земная любовь - напиток слегка отравленный: взор и радугой расцветить способный, и сплошь заволочь густым туманом. И всего через несколько лун будет она Вин-вашу видеться в ореоле или в мерзостной чешуе - поди, угадай сейчас! А Великая Ночь? А всё драгоценное, ими обоими друг в друге тогда открытое? Опять же - земное. Стало быть - преходящее. И что из того, что тогда им показалось - вечное? Вечное о земном - смешно! Или - печально. Или - то и другое вместе. Главное - невозможно.
  
  Нет, всерьёз и надолго рассчитывать на защиту Вин-ваша - было бы непростительной глупостью. Нет - только на одного Ле-ина. Зато на бога - всецело. Её возлюбивший бог от непоправимых несчастий обязательно убережёт свою избранницу! Убережёт везде: на побережье, в горах, над пропастью, в пламени, в облаках, среди звёзд - в нечистом мире людей и в сияющем мире богов и предков! В этом Лилиэда нисколько не сомневается. Однако от неприятностей, даже значительных - девочка вполне убедилась в этом - и не подумает. В меру сил - самой исхитряться надо. А если не выйдет уклониться - терпеть наравне с другими. Прочими дочерьми народа бад-вар.
  
  Естественно, на словесный язык - возникни даже вздорное это желание - немногое из мелькавшего в голове сумела бы перевести Лилиэда. Однако из-за отсутствия словесных одежд мысли не потеряли необходимой строгости - отогревшись у очага, дочь Повелителя Молний сделала совершенно верные выводы: слушать, смотреть, говорить поменьше. Внимание, осторожность, ловкость - и да поможет ей Ле-ин! (Пришла почти к тому же - к чему пришёл многомудрый Му-нат.) Правда, с особенным, по-женски затейливым завитком в конце: она с Темириной подружится. Конечно - не как с Бегилой, но всё же достаточно нежно. Ведь разделяющим ложе с одним мужчиной - или сдружиться, или возненавидеть друг друга. А так как относительно для себя безвредно можно ненавидеть только случайную потаскушку - никак не законную жену, ни даже постоянную наложницу - то, хочешь не хочешь, а придётся сдружиться. Иначе всё пойдёт кувырком: домашний очаг осквернится незатихающем битвищем - чёрным пламенем испепелятся души.
  
  
  А вот Темирина, глядя на Лилиэду, поначалу не утруждала себя обременительной умственной работой: если бы не эта большеглазая, зябнущая рядом с огнём девчонка, то она, любимица Ин-ди-мина, была бы сейчас совершенно счастлива. Вин-ваш наконец-то рядом, её не забыл и, главное - не оглохла, слышит! - отец с пришельцем-жрецом обстоятельно обговаривают все оттенки такой долгожданной, грядущей в ближайшие дни, церемонии. И ей, Темирине, грезить бы сейчас о нескончаемой первой ночи... если бы не эта мерзлячка! Велением, видите ли, Великого бога Че-ду данная Вин-вашу в Первые жёны!
  
  Вообще-то внезапная ревность смущала и саму дочь предводителя рода Змеи: по обычаям народа бад-вар, чтобы одна из жён дерзнула ревновать к другой - возмутительно! В подобных случаях муж, как правило, уличённую очень жестоко бьёт. Случается - до бесчувствия. В жизни, конечно - сложней. Частенько - особенно, если любит - бьёт не слишком жестоко. Как за прочие невеликие прегрешения, постегает немного плёткой - и успокоится до другого раза.
  
  Но не грозящие побои в первую очередь смущали Темиринин ум: слава Великим богам - не неженка! Если за дело - примет их с благодарностью. Нет, необъяснимая ревность - сам по себе. С какой стати? Или помимо её и Лилиэды у Победителя Зверя Ужасной жён больше не будет? Будут! И скоро! Во-первых: близняшки из могучего рода Чёрного Орла - да захоти Вин-ваш, ему от них не отвертеться! А её подруга - Миньяна? Не красивенькая-то она не красивенькая, а - подишь ты! - многие алтари успела обтереть спиной. И если не женой, то наипервейшей наложницей непременно сделается у Вин-ваша - и скоро. И тем не менее ни к одной из них - равно, как и из других, пока неведомых - она и не думает ревновать Великого Героя! Только - к одной Лилиэде! Но - почему? Почему, скажем, не к Миньяне? К своей любвеобильной подруге?
  
  Донельзя озадаченная неожиданной ревностью, Темирина украдкой, но очень внимательно поглядывала время от времени на Лилиэду - будто бы в самом сосредоточении тайны надеясь найти разгадку. Сколько она, однако, ни смотрела - мало что ей открылось. Женщина-девочка, под стать ей самой, ещё не добравшая соков - и чем только эта нескладёха смогла прельстить Великого Грозного бога?! Ведь кроме огромных - а по правде, и жутковатых! - чёрных, как угли, глаз нет в ней ничего особенного. Нет вот - и всё тут!
  
  Чем дольше Темирина смотрела на Лилиэду, тем крепче утверждалась в своём мнении: ничего, кроме пугающих глазищ, в дочери Повелителя Молний особенного нет.
  
  Чем дольше Темирина смотрела на Лилиэду - тем тревожнее становилось ей.
  
  И из этой тревоги - сначала тоненьким лучиком: ой ли, а в ревности закавыка ли? - а скоро уже и слепящим светом: девчонка, зябнущая у очага, несёт во чреве плод от Великого бога! А ревновать к богоизбраннице... да, поначалу, при первой встрече, когда Вин-ваш нежно наклонился к Лилиэде, тогда - да, тогда её, Темирину, кольнула ревность... однако - немного погодя?.. ей продолжало казаться: ревность - в действительности: страх и зависть! Не ревнует она Лилиэду, нет - ну, может быть, самую крохотку - боится её и завидует. Богоизбраннице-то - попробуй не позавидовать! Богоизбранницы-то попробуй - не устрашись!
  
  Своим сногсшибательным открытием выбитая из общей беседы, Темирина украдкой, дабы не привлечь ненужного внимания, выбралась из шатра - на мороз, под зимнее небо, в спасительное сейчас одиночество. Ей было совершенно необходимо немедленно осмыслить пугающее открытие, а что по поводу её самовольной отлучки скажет отец - не имело значения. В крайнем случае, соврёт, что вышла по нужде.
  
  Снаружи кружился гонимый ветром, почти обязательный предвечерний снег - мутная белизна пространства полностью подчиняла разум. А почему бы - открывшему эдакое - уму Темирининому и не побыть в плену? У оснежённого от края до края, от неба и до земли, покоряющего тишиной пространства? Без надоедливого разума - куда спокойней. Почему бы - и девочка распахнула лисьи меха - ей не отдаться ветру и снегу?
  
  Разгорячённую кожу ласкали бесчисленные снежинки, между прядями тёмных волос, остужая воспалённую голову, забивался игривый ветер - Темирина забылась. Забывшись - почти успокоилась: а с какой это стати ей надо бояться богоизбранницы Лилиэды? Первой жены Вин-ваша? Разве она не чужачка в Священной Долине? Отторгнутая родным Побережьем? Взысканная вниманием Грозного Че-ду? Ну, и что! Мало ли одаривали и до сих пор одаривают своим вниманием дочерей народа бад-вар Старшие боги? Не говоря уже о Младших? Правда, целенаправленно, как Лилиэду - редко... однако быть ей богоизбранницей, по счастью, недолго - до рождения Ту-маг-а-дана... сразу же после - Лилиэда вновь станет обыкновенной женщиной...
  
  А что Первой женой Вин-ваша - так ведь это только по званию. Одинокой да беззащитной - долго ли быть ей Первой? Одними женскими чарами сердце Великого Героя вряд ли вряд ли долго удержишь. А кроме своих, весьма сомнительных, прелестей ничего у этой девчонки в Священной Долине нет. И если бы не Че-ду - быть бы ей не Первой женой Вин-ваша, а скромной наложницей.
  
  Успокоенная ласковыми покалываниями снежинок, Темирина вернулась в шатёр: к очагу, к разговору, к гостям - к Вин-вашу. Села у ног отца и, прикрыв глаза, мысленно перенеслась в скоро грядущее. И виделось ей оно, вопреки приметам и обстоятельствам, скорее - сияющим... Ничего, что в небе хвостатая гостья - не приключится непоправимых бед. Ни с ней, ни с Вин-вашем, ни с народом бад-вар. А Лилиэда? А что - Лилиэда? Ни боятся её, ни ревновать к ней не стоит! Ничего не имущая в Горах беглянка, лишившись избранности, не удержит Великого Героя!
  
  Ну, а случись такое чудо, можно ведь и подправить слепую судьбу - не правда ли? Небось, горы для горожанки многие опасности притаили на каждом шагу? Легко оступиться ей и - вниз, головой о камни! Легко заблудиться ей и замёрзнуть в забытой богами дыре! А не то - и всего верней! - из любопытства отведать незнакомых ягодок... Не малое, неразумное дитя? Так ведь можно и подсказать...
  
  Примерно эдакое и другое, ему подобное, представилось размечтавшейся Темирине. И из причудливой игры разнуздавшегося воображения само собой вытекало: быть с Лилиэдой поласковее. Взять под своё покровительство, научить не оступаться в горах, указать на безопасные тропинки, рассказать о съедобных растениях...
  
  
  Незаметно завечерело, но день не угас, а будто бы растворился в густых бледно-сизых хлопьях. В сумерках, как всегда, мело - этот бы снегопад да ночью! - однако Ин-ди-мин был уверен: в темноте распогодится. Сначала меж туч проглянут редкие звёзды, а вскоре, изодрав ветхие одежды, Луна-Легида на трепещущий небосвод выведет ужасную гостью. И страхом опять до земли придавятся, восставшие было за день, людские души.
  
  Опять - смятение, трепет... и как он ни старался уберечь жреца от посторонних глаз - увы, проведали многие... нет, от обезумевших соплеменников защитить Му-ната будет очень непросто не через четверть луны, а уже этой, наступающей ночью... а священный долг гостеприимства обязывает к жертвам... и что же? Ради этого долга роду Змеи героически встать против всех? Из-за какого-то пришельца-колдуна обречь себя на поголовное истребление? Да полноте! Он, Ин-ди-мин, имеет все основания усомниться в безумном героизме своих сородичей! Нечистые времена успели растлить не одних горожан, но и - по счастью, в меньшей степени - жителей Священной Долины. Пусть горцы в своей гордыне и отрицают это - негодование не защита от правды. Нечистые времена - худые нравы. Многие, очень многие, не замечают, не хотят знать об этом - ну да какой с них спрос? Нищие духом - они блаженны, ибо не ведают, что творят. Он, к сожалению, и замечает, и знает, и ведает слишком много: ему, Ин-ди-мину, на защиту жреца-пришельца род Змеи не поднять... Даже - будь у него такое желание... И нечего, стало быть, пенять на прочих, коли он сам, предводитель рода, отнюдь не жаждет погибнуть со славой за чужака... Но и позволить в своём Доме гостя заклать как жертву - навеки покрыть себя позором. Да, поначалу, новоявленной звездой ведомые по дороге страха, горцы не подумают о неслыханном бесчестии, однако, если возвещённые беды минуют Священную Долину - вспомнят! И как ещё вспомнят!
  
  От этих малоприятных мыслей в разговоре начали случаться никак не красящие хозяина заминки, но - право же, Великий Де-рад свидетель! - Ин-ди-мину было сейчас не до них. Когда весь выбор: либо смерть, либо бесчестие, то даже самые крупные досадности - ничего не значащий вздор.
  
  Вот если бы уклониться от мучительного выбора, это вот - да! За это старейшина рода Змеи с радостью заплатил бы дорого. Если бы удалось уклониться... но - как?..
  
  ...и уже ближе к ночи, когда тучи, освобождая небо для хвостатой гостьи, заспешили за перевал, Ин-ди-мина выручила разбуженная отчаянием память: всеми забытый старик-отшельник, единственный жрец Ужасной - вот кто ему поможет! Неловко, конечно, к тебе пришедшего в гости сразу же спроваживать невесть к кому, но выбора у Му-ната нет: если не затерянная в горах пещера, то - смерть. И служитель Лукавого бога не должен, по идее, обидеться, не глупец ведь, наверняка поймёт: гостеприимство гостеприимством, но если приютивший тебя не бог...
  
  ...Му-нат, разумеется, не обиделся.
  
  
  
  2
  
  
  Напролом через чащу, к размокшей от зимних дождей крутизне, и вниз: оступаясь, падая, здоровой рукой хватаясь за колючие ветки - то в совершенной темноте, то, когда расступались тучи, при обманчивом лунном свете - бесславно бежал Повелитель Молний.
  
  Ради справедливости, стоит заметить, так вот, потеряв голову, вождь побежал не сразу.
  
  После ранения, за алтарём избавившись от стрелы и благополучно достигнув леса, он почти успокоился, решил, что худшее миновало, что за деревьями да во тьме нечего опасаться повторного выстрела - правильно, в общем-то, всё решил - но... без спешки и суеты, как это и подобает воину, отдалившись вроде бы от опасности, вдруг был настигнут необъяснимым страхом! Уже во дворце, вспоминая, вождь так ничего и не понял: не мальчик, не женщина, да и воин не из последних - как он мог позволить до такой степени ослепить себя страху?! Из охотников-то - да в дичь? Ну, и что? Мало ли чего случается в битвах? Да и помимо битв... уж ему ли не знать людского коварства!
  
  Но мысли, воспоминания - всё это после, не прежде, чем через день. В ту же злосчастную ночь, уже укрывшись во дворце, Повелитель Молний долго ещё не мог избавиться от страха. Вызванный срочно жрец Де-рада успел и рану перевязать, и напоить каким-то снадобьем, но, Повелитель Молний не мог успокоиться пока не подействовало несколько чашек вина. И только наутро, проснувшись, он с облегчением почувствовал: все его пять или семь - или, сколько их там полагается? - гнездящихся в теле душ вроде бы освободились от страха.
  
  Побаливала простреленная рука, но кость не задета, и, стало быть - ерунда. Всё бесследно заживёт через несколько дней. Разве что - останется небольшой шрам. Прибавляющий чести воину.
  
  Страх отступил, но едва не освободил дорогу не рассуждающей ярости - вождь, к счастью, вовремя услышал её тяжкую поступь. И, стиснув зубы, успел остановить. В этот ответственный - едва ли не судьбоносный - миг воля его не подвела. Если Му-нат - а что именно Му-нат, Повелитель Молний нисколько не сомневался - избрал дорогу войны, для ярости места нет. Дать ей в сердце место, чтобы поставить хоть один коготь - неотвратимо погибнуть.
  
  Насколько опасен жрец, вождь прекрасно помнил по молодости - по совместной борьбе. Потом, когда разошлись дороги, он почему-то решил, что Му-нат полностью преобразился: отстирал грязные одежды и чистеньким теперь шествует исключительно по прямым дорогам. Возможно - из-за нежелания жреца принимать участие в человеческих жертвоприношениях? Навообразил себе: если Му-нат не хочет убивать на алтаре, то и вообще утратил способность к убийству? Видимо - так... Необъяснимую, по мнению вождя, прихоть жреца принял за коренное преобразование его сути - и вот вам: едва не остался лежать со стрелой, впившейся под лопатку, близ алтаря Аникабы.
  
  Ничего, выходит, Му-нат не переменился! Напротив - стал ещё коварнее! Там, где можно и нужно - днём, в храме Че-ду - убивать он, видите ли, не желает; а ночью, из-за кустов - да ещё строжайше запрещённым оружием! - извольте. А как ловко отвёл глаза - переметнувшись к Лукавому богу! Кому-то, возможно, и не отвёл... однако ему - Повелителю Молний - отвёл, перевёртыш! Как же, Лукавый Ле-ин не принимает человеческих жертв - и, значит, его жрецы... а это одно и значит! Не убивают на алтарях - и только! В бою - когда, конечно, дело дойдёт до крайности, когда всякий к тому способный, защищаясь, берёт оружие - убивают не хуже прочих! В давней, но в памяти её переживших случившейся будто вчера, яростной битве с неисчислимыми полчищами диких Лесных Людей Ле-гим-а-тан был далеко не последним. Немногие могли с ним соперничать. Со временем оно как-то позабылось... а зря! Помнить-то очень стоило... ему самому - по крайней мере... тогда бы, глядишь, и поостерёгся храм Ле-ина считать тихой заводью.
  
  И всё-таки - не удалось Му-нату! Мар-даб ему помешал! Заставил дрогнуть руку предателя! Коварный колдун промахнулся! А ведь когда-то стрелял поразительно точно!
  
  После приступа необъяснимого страха, после с трудом усмирённой ярости Повелителю Молний было вдвойне приятно вспомнить о чём-нибудь отрадном: боги его не оставили - вместо смертельной раны он получил пустяковую царапину! Неудачи последних лун, тянущиеся сплошной чередой, на этот раз не сомкнулись в гибельный круг. Да, быть от Вин-ваша невдалеке - нельзя; он и его отродье не совместимы в одном мире; почему-то и боги, и Тайные Силы, и даже Сама Ужасная возлюбили этого юнца... но вот захотел убежать мальчишка... и надо ли было пытаться ему мешать?.. нет, разумеется! Ведь каждый шаг Вин-ваша в Священной Долине - шаг к Войне! К долгожданной - его Войне! Ведь стоило убежать мальчишке - всё возвратилось к своим началам. Трещина, разделяющая горцев и горожан, вновь обрела знакомые очертания. Будто бы Вин-ваш и не убивал Зверя Ужасной.
  
  А что? Разве младенец Ту-маг-а-дан не принадлежит безраздельно Городу? Разве горожане не вправе требовать его возвращения у жителей Священной Долины? А высокомерные горцы почти наверняка откажутся выдать беглянку... и как горожане проглотят эту несносную горечь?.. робкие соплеменнички... скорчат какие рожи?.. то-то же! Как ни кинь - всё Война!
  
  И словно нарочно умножая приятность этих размышлений, Кривой рассказал Повелителю Молний о хвостатой звезде. Поклялся - что видел сам. Правда, других, из будто бы тоже видевших, сыскалось немного. Во дворце - лишь невольница. В Городе - может быть, с десяток. Но людей, к сожалению, незначительных. Которых числить в свидетелях - только по крайней скудости. Вот если бы видел хоть один из жрецов... увы, проморгали звезду жрецы!
  
  А слухи между тем поползли по Городу - брожение прекратил Син-гил. Здесь, надо отдать ему должное, жрец оказался на высоте: именем своего повелителя, Грозного бога Че-ду, до ночи загородил не в меру разговорчивые уста. Пока, мол, никто из достойных не видел хвостатой звезды - нечего, торопя события, вредными разговорами смущать людские души. Великий бог не потерпит пустословия в столь важном деле. Вот если, собравшись вместе, необычайную гостью увидят старшие жрецы - они (и только они!) дадут правильное истолкование. Что она предвещает - чем и кому грозит. Но только - после того, как узрят сами. А то ведь - кое-кому могло и примерещиться...
  
  Впервые чуть ли не за луну зимний день случился погожим. Знаменательного вечера с тревогой и нетерпением ждали все, а Повелитель Молний - особенно. Правда, его тревога была иного рода, чем у испуганных горожан - не от страха, а от надежды. От сладостного предчувствия своей долгожданной Войны. Тщательно им взлелеянной, за малым не обошедшей стороной, зато теперь, когда Вин-ваш улизнул в Горы, от Города вновь стоящей в одном шаге. Ведь если горожан так растревожила всего лишь смутная весть о хвостатой звезде, то каково-то им будет узнать о бегстве Великого Героя? Да вдобавок - с будущей матерью младенца Ту-маг-а-дана! Сам смотался, и Лилиэду увёл с собой! Не просто женщину, дочь вождя, нет - общенародное достояние! Надежду Людей Огня! И воины-псы ему помогли! Воины из Священной Долины.
  
  К вечеру, к сожалению, вместе с узенькой полоской заката потускнела радость вождя - тяжёлые тучи с гор её подчернили разочарованием. Солнечным днём казалось: грядущая ночь будет звёздной и лунной - увы, ничего подобного: опять тяжёлые тучи сплошь обложили небо.
  
  Не только Повелителю Молний, но и собравшимся жрецам, да и всем горожанам эти надоевшие тучи были сейчас, ах, как досадны! Как не ко времени! Как всем не терпелось узнать волю богов! А теперь вот - в тревоге и неизвестности! - жди, Де-рад его знает, сколько!
  
  Тучи - тоже, конечно, знак: небо не спешит явить страшную гостью... а может быть - вовсе не явит... и нет, возможно, вообще никакой звезды...
  
  ...собравшиеся во дворце жрецы толковали и так и этак - Повелителю Молний их многомудрые рассуждения были глубоко неинтересны. Вполне доверяя Кривому, он знал, что звезда на небе - а толку-то? Ведь ему-то хвостатая гостья была нужна только для того, чтобы посеять смуту в умах соплеменников - а если она не видна, то и делать ей, собственно, нечего! Могла бы и вовсе не появляться - вполне хватит одного Вин-вашева бегства... И тем не менее, покажись эта грозовестница - насколько бы всё упростилось...
  
  По представлениям народа бад-вар хвостатые гостьи предвещают разные бедствия, но в первую очередь - войну. И какие бы хитроумные толкования ни придумали осторожные жрецы - этой связи им было бы не разорвать. Нет уж, увидев страшную звезду, горожане приготовились бы к войне даже и против воли. Хотелось бы кому-то или не хотелось - с богами не очень-то вступишь в спор! - внутренне все согласились бы. И настроенных подобным образом горожан, сообщив об измене Вин-ваша, было бы совсем не трудно поднять на кровавый бой за правое дело. Включая и самых осторожных. Если боги послали свой знак - кто посмеет отказаться?
  
  Ну, чего бы этим отвратительным тучам было ни погодить?! Хотя бы - на одну ночь!
  
  К утру нетерпение Повелителя Молний дошло почти до предела. Почувствовав это, вождь, сославшись на рану, покинул жрецов - не очень-то вежливо, но несравненно лучше, чем прилюдное проявление ярости. В такие-то судьбоносные времена...
  
  Пройдя из совещательной комнаты в свои покои, вождь у одной из младших жён потребовал принести вина - отпил из кувшина несколько крупных глотков, неповреждённой левой рукой несколько раз очень больно ударил женщину и, таким образом немного разрядившись, упал спиной на широкое ложе. На мягкую шкуру барса. Надумал плачущую украдкой спутницу жизни вдобавок отстегать плетью, но поленился и выслал прочь. Гнев отступил, а попусту тратить силы - не такие теперь времена настали. Не лучше ли - в зазоре между рассеявшимся гневом и идущим на смену сном - лишний раз хорошенечко обо всём подумать? О жреце-перевёртыше, о сбежавшем юнце, о звезде-грозовестнице и... о Ле-гим-а-тане! Так-таки шёл он себе сторонкой, не замечая Му-натовых вывертов? "Шалостей" и "забав" своего помощника? "Игр" его - в ночном лесу, с запрещённым луком?
  
  А наверняка ведь - вспомнив о Ле-гим-а-тане, сразу же решил вождь - старший жрец Ле-ина был причастен к побегу. И к покушению? Как следует всё обдумав, на это подозрение Повелитель Молний ответил твёрдым "нет". В чём в чём, а в низости и коварстве никто ещё до сих пор не мог упрекнуть Ле-гим-а-тана. Ни у кого не было оснований. А как же - помощь Вин-вашу в побеге? Но это, если подойти не предвзято, совсем другое дело. Помочь убежать от смертельно опасной подлости (а жрецы наверняка догадались, что тёплой ночью змея на ложе - никакая, разумеется, не случайность) и подличать самому - занятия всё же разные. Но как же тогда - запрещённый лук? Засада Му-ната близ алтаря? О луке, допустим, Ле-гим-а-тан мог ничего не знать, однако - о засаде?.. вряд ли! Не мог не знать! Стало быть, надо или изменить о нём все представления, или...
  
  ...или Му-нат и его провёл!
  
  Счастливая разминка со смертью прошлой ночью, неопасная, однако побаливающая рана необычайно обострили ум Повелителя Молний. Наконец-то вождь мысленно ту завершил дорогу, на которую однажды было ступил, но, отвлечённый другими заботами, скоро оставил. Ту - которую одолел Му-нат.
  
  Пронзённый копьём Вин-ваш, дрожащая Лилиэда, и воины из Священной Долины - как бы они повели себя? Будущей матери младенца Ту-маг-а-дана разве бы не угрожала смерть? Ох, угрожала бы! И, конечно, коварный колдун, нарисовав эту мрачную картину, легко представился Ле-гим-а-тану защитником Лилиэды. А лук, мол, на самый крайний случай: если ослеплённые яростью воины-псы всё-таки решаться на неслыханное злодейство.
  
  А что, разве не похоже на правду? Он сам - на месте Му-ната - сделал бы именно так: убедительной сказочкой развязав себе руки, отправился бы в засаду на врага...
  
  Проснувшись около середины дня, вождь прислушался: в ставень барабанил надоедливый зимний дождь. Раздражённый его упрямым постоянством, Повелитель Молний встал, забывшись, толкнул ставень правой рукой, слегка покривился от неожиданной, правда, не сильной боли и выглянул в окно - небо беспросветно в дожде. И к ночи ждать каких-нибудь перемен - ждать милости от Ужасной. Конечно - случается, но особой надежды питать не стоит. Уж если вчера, когда солнце, не омрачаясь, светило весь день, к вечеру с гор навалились тучи, то с какой стати сегодняшний дождь должен прекратиться к ночи?
  
  Раздражение Повелителя Молний усилилось, вождь уже почти решил снять его обычным способом - вызвав нескольких жён и наложниц, исхлестать их бичом - однако одумался: в наступившее тревожное время потакать своим прихотям и привычкам - спешить на встречу с Де-радом. Вообще-то, понял он это ещё вчера, ещё вчера решил не растрачивать сил понапрасну, а вот - подишь ты! Стоило хорошенько выспаться и всё умное как-то забылось! Конечно, в кровь исхлестать бичом нескольких женщин - не великий труд, но... как известно, стоит поддаться одной слабости - тут же за ней вереницей потянутся другие.
  
  Нет! На войне - по-военному! Ни вольностей, ни излишеств! Не кровь сейчас горячить, подолгу забавляясь с жёнами, нет - замечать их как можно меньше! Сходиться с женщинами только для краткого соития - когда уже совсем невтерпёж. Да и во всём другом - помнить, не отвлекаясь: выстрел Му-ната положил начало его Войне. Его долгожданной Войне между Городом и Священной Долиной. Войне не разрушительной, но созидательной.
  
  Приятными мыслями о скорой войне подавив неприятное раздражение, Повелитель Молний занялся необходимыми мелочами. Да, война уже у порога, но, чтобы, распахнув дверь, она вошла в дом - ему ещё предстоит потрудиться. И насколько бы хвостатая звезда могла облегчить эти труды! Объявись она вовремя! Ищут уже мальчишку, скоро уже проведают, где он отыскал убежище - и как бы сейчас была нужна звезда-грозовестница! Чтобы бегство Вин-ваша прочно соединилось с ней! А то ведь, стоит ей помедлить, получается не очень складно: бегство Вин-ваша - само по себе, сама по себе - звезда. Да, оба эти события войну предвещают и порознь, но... чтобы соединиться им! В зловещий клубочек! Миленькое такое образовав сочетание!
  
  День приближался к вечеру, зимний противный дождь поливал вовсю - надежд на ближайшую ночь оставалось ничтожно мало. Вообще-то, если бы надежда не была неистребимой по своей сути, можно было сказать: никаких надежд.
  
  Что же, дерзкий юнец сбежал, но оставленные им следы ещё не остыли - хочешь не хочешь, а какое-то время ещё предстоит мириться с невезением, уповая если не на эту, то, возможно, на следующую ночь - примерно так утешал себя Повелитель Молний.
  
  И это ему, кажется, удалось: не говоря о гневе, он смог справиться с мешающим раздражением - не прибегая к надёжным, но в данный момент совершенно негодным средствам. И боги вознаградили вождя за это: мысли сделались острыми, проникающими в глубоко скрытое. Согласитесь, накануне Большой Войны - неоценимый дар. А что Повелитель Молний не смог этим даром воспользоваться в должной степени - как говорится, его печаль.
  
  Но даже и то немногое, что из своих прозрений вождь всё-таки смог извлечь, очень ему пригодилось...
  
  Увы, главного Повелитель Молний так и не понял: в Войне между Городом и Священной Долиной никаких победителей не будет.
  
  Вернее, обострившийся ум указал вождю на такую нежелательную возможность, но это открытие было для него подобием назойливой мухи: Повелитель Молний отмахнулся и забыл - мало ли, что пищит назойливый разум!
  
  Вождь отмахнулся от подсказок размягчающего волю ума - Душа Изначальной Тьмы приоткрыла глаз. Ещё полусонный, почти ничего не видящий, однако же - приоткрыла. И последние остатки благоразумия окончательно покинули Повелителя Молний - немногое, бывшее здравым, поддалось общему недугу.
  
  Ужасная приоткрыла второй глаз.
  
  Чего-нибудь особенного вождь не заметил. И не почувствовал. И не вспомнил. А ведь мог вспомнить: там, где война - там обязательно Ужасная. Ведь это сохранилось во многих преданиях. А вспомни Повелитель Молний - мог бы оказаться не рабом Древней Воительницы, но её полноправным союзником. Ведь Ей Самой безразлично: раб или союзник - главное, чтобы война. Увы, вождь ничего не вспомнил и угодил в безусловный плен. В безоговорочное рабство. Правда, не зная об этом. Ведь в плену оказалось не тело - души.
  
  И что же? Боги зря обострили ум Повелителя Молний? А это - как посмотреть. Спрятанное за гранью времён - то, действительно, так и осталось скрытым. Зато до многого из земного - прежде почти недоступного - вождь смог дотянуться. А уж и без того недюжинное его коварство успело расцвести такими цветами...
  
  Но, извините, об этом несколько позже, а пока...
  
  ...пока Повелитель Молний, не слыша перемен в шуме дождя, решил этой наступающей ночью со жрецами не бодрствовать - незачем. В ближайшее время наверняка не распогодится. Если пожелают боги, следующая ночь будет, возможно, счастливее...
  
  Знаки, однако, знаками, но откроется или не откроется Городу хвостатая гостья - Война всё равно состоится. А на войне - по-военному. Ещё днём, чтобы не подвергаться разнообразным соблазнам, вождь решительно прогнал из своей комнаты всех жён и наложниц, прислуживать по мелочам оставив только одного мальчишку - не то из невольников, не то из ещё не прошедших посвящения свободных. Да на всякий случай велел поблизости находится Кривому...
  
  За ставнями не унимался дождь, в очаге потрескивал сухой хворост, потягивая подогретое вино, Повелитель молний в одиночестве размышлял о нескольких ближайших шагах навстречу Большой Войне.
  
  Приказав мальчишке натаскать побольше хворосту, юного прислужника вождь выставил тоже - дабы не отвлекал своим постоянным мельтешением. Вообще-то, чем глубже обострившийся ум погружался в тонкости всех обстоятельств, тем вождю становилось яснее: а ничего уже, собственно, делать ему не надо. Вин-ваш, дерзко похитив Лилиэду, всё уже совершил за него. Остался сущий пустяк: возмутившись этой беспримерной наглостью, потребовать у зазнавшихся горцев немедленного возвращения женщины, носящей в своём чреве божественного младенца. Горцы наверняка откажутся, и...
  
  ...и перед чем, как перед колючей изгородью, ранее останавливался ум, теперь, обострившийся, он с лёгкостью оказался "за"! За колючкам яростных, но всё же ограниченных стычек между отдельными родами. За издревле священным для всякого из народа бад-вар обычаем кровной мести. За - страшно даже подумать! - крайне редко, но всё же случающимися осквернениями храмов и алтарей.
  
  За всеми этими, всегда тлеющими, но редко разгорающимися всерьёз междоусобицами, вождь наконец-то увидел Пожар Настоящей Большой Войны. Да у горцев и горожан всегда было достаточно и поводов к кровавым, беспощадным стычкам, и самих этих стычек, но... между, скажем, родом Змеи и родом Снежного Барса, Родом Чёрного Орла и родом Свиньи, а так - чтобы всем против всех! - подобного ещё не случалось. И вот вам - божественный младенец! Многие из жрецов, внемля Легидиным предсказаниям, надеялись, что он, возмужав, сможет засыпать трещину - дочерью народа бад-вар зачатый от Великого бога, мир принесёт и горцам, и горожанам. Даже сам Повелитель Молний до своего сегодняшнего прозрения думал сходно с подавляющим большинством, однако, глубоко проникнув обострившимся умом, совершил восхитительное открытие: вовсе не мир - но меч.
  
  (А то, что это поразительное открытие ему нашептала Ужасная - вождь, разумеется, не догадался.)
  
  Ах, если бы вдобавок звезду-грозовестницу! Тогда бы ему вообще ничего не оставалось делать! Всё бы совершилось само собой... Но если от глаз горожан хвостатую гостью скроет ненастье - а на удачу, пока из дворца окончательно не выветрится заразный Вин-вашев дух, особенно полагаться не следовало - тогда ему, Повелителю Молний, предстоит ещё немножечко потрудиться... да - предстоит...
  
  И, конечно - вождь понял очень вовремя - он не предъявит никаких требований от имени Города к Священной Долине в целом: явно не тот расклад!
  
  Да, в своём большинстве родовые вожди Побережья смирились с его превосходством, но смирились - по-разному: от безоговорочного подчинения, до безукоризненно вежливых, однако мало к чему обязывающих, отнюдь не сердечных поклонов. И самое неприятное: чем род сильнее - тем независимее. До сих пор в упорной, тайной работе вождя именно это препятствие являлось основным; и его собственные, связанные с Ту-маг-а-даном надежды очень отличались от надежд остальных горожан: горожане чаяли в нём будущего Героя-Объединителя, он - единоличного властителя. Общенародного - божественного и для горцев, и для горожан вождя... Естественно - по его возмужании: то есть, через двадцать шесть равноденствий. Пока же - чтобы уговорить несговорчивых, угомонить неугомонных - божественным мальчиком, как щитом, прикрывшись, времени у Повелителя Молний было бы более чем достаточно.
  
  И до победы Вин-ваша, до оборения им Зверя Ужасной, в основном всё получалось по намеченному в тайне вождём. После же - показалось, всё разом рухнуло, но... отвратительный выродок убежал, прихватив Лилиэду, и... война приблизилась вновь! И куда как значительнее - чем прежде! Подошла к самому порогу!
  
  И зимним дождливым вечером обострившийся ум открыл Повелителю Молний на редкость удачный ход: возвращения Лилиэды требовать не Городу у Священной долины, а одному только роду Снежного Барса - у приютившего беглецов рода Змеи! Казалось бы: ну и что? Обычная межродовая свара. Ан, нет! Лилиэда, вернее, младенец Ту-маг-а-дан, достояние не одного лишь рода Снежного Барса, но всех Людей Огня! Значит - всего Города! Но и - всей Священной Долины! Сеть-то сплелась какая - а? Кто в неё не уловится!
  
  Возбуждённый открытием, поблёскивающим драгоценной позолотой, Повелитель Молний долго не мог заснуть. Ночь перевалила за середину, очаг давно прогорел, комнатой овладела снотворная тьма, мягкая козья шерсть заботливо расслабляла тело, но сон где-то задержался - не торопился уводить душу нал-вед в еженощные странствия. Будто бы чувствовал проводник "бродячей души" бог Тин-ди-лен: вождю засыпать не время, не всё ещё вождь додумал, не обо всём позаботился.
  
  И ночь далеко продвинулась, и, утомлённый бессонницей, вождь наконец-то вспомнил: а как же Му-нат?! Ели жрец выстрелил всё-таки не случайно, если, собираясь в подлую засаду, он уже замыслил убийство? То есть - с самого начала? А хоть отчасти извиняющие Му-ната домыслы о Лилиэде - домыслы, и не больше! Услужливым умом нашёптанные для самоуспокоения.
  
  И в этом случае?.. Да, Му-нат сейчас в Священной Долине, в дневном переходе от Города, но ведь для колдовства, в отличие от стрелы, расстояние не помеха! И нож, и стрела, и копьё не всегда поражают насмерть; умелое колдовство - всегда. Да, таких смертельно опасных искусников очень немного - Му-нат, на беду, из этих немногих. Мало того - один из первых. Да нет: не один из первых - самый первый.
  
  Так за две с четвертушкой ночи и за два дня между ними мысли Повелителя Молний, описав круг, сомкнулись. И срастившим конец с началом, запирающим колышком оказался жрец. Вначале - подлый выстрел, и пагубное колдовство в конце... По воле Великих богов, неудачный выстрел, но - колдовство?.. Если Му-нат возьмётся всерьёз - ох, позубастей будет! И? Ждать - сложивши руки? Пока ни с того ни с сего вдруг начнёшь увядать и чахнуть? Ничего не скажешь - "достойный" конец!
  
  И перед тем, как бродячая душа нал-вед оставила истомлённое бессонницей тело, вождь нашёл верное решение: в составленное из влиятельных жрецов посольство за матерью младенца Ту-маг-а-дана непременно включить Кривого. С особенным, крайне деликатного свойства заданием. И тогда, если пожелают боги, одним - но каким! - колдуном убавится у Людей Огня.
  
  
  * * *
  
  
  Ужасная пробуждается - выслушав покаянное признание Му-ната, с горечью понял Ле-гим-а-тан: иначе никак и ничем не объяснишь предательский выстрел. Ведь накануне побега договорились яснее ясного: лук - только в крайнем случае. В том маловероятном случае, если жизнь Лилиэды действительно повиснет на волоске... А получилось? Отвратительно! Мерзко! Нарочно гнусней не выдумаешь! Или?..
  
  ...или стоит всего лишь раз коснуться запретного - неизбежно вляпаешься в кровавую грязь? Всё, что было в душе нечистого, взбаламутиться и разом затопит? А ведь в глубине-то у каждого... Тем более - у Му-ната...
  
  Соглашаясь на запрещённое оружие, он, Ле-гим-а-тан, был обязан помнить об очень небезупречном прошлом своего помощника! И как теперь ни раскладывай, а постыдным бременем вина легла на обоих. Но это бы - полбеды: да, муторно, тяжело, но со временем полегчало бы, а вот стоящая у дверей Большая Война...
  
  В достопамятную ночь Вин-вашева бегства увидев хвостатую гостью, Ле-гим-а-тан сразу усомнился в благополучном исходе всей их затеи: не будет ли на руку Повелителю Молний рождение младенца Ту-маг-а-дана в Священной Долине? А когда на середине пути их наконец-то догнал Му-нат и рассказал ему о своём коварном выстреле, у верховного жреца Ле-ина не осталось уже никаких сомнений: да - будет. Вождь, конечно же, потребует у горцев скорейшего возвращения Лилиэды. И Город его поддержит. И?.. Но что-нибудь изменить было уже, к несчастью, поздно...
  
  ...и дождь, после ясного дня вновь поливший к ночи, оказался для жреца спасительным даром. Для единственного из горожан.
  
  Взбудораженные слухами о страшной гостье, в боязненном нетерпении все ждали их подтверждения - он, в отличие от большинства жителей Побережья, знал. Видел уже звезду-грозовестницу, и надеялся только на зимние затяжные ливни: ибо, среди прочего, верховный Ле-инов жрец знал и то, что хвостатые гостьи надолго не задерживаются. Вестницами грядущих бед нежданно-негаданно являются вдруг на небе, но, постояв несколько ночей, бесследно исчезают. И, стало быть, если в ближайшие дни не распогодится - можно надеяться, что грозу пронесёт мимо. Без страшной гостьи Повелителю Молний вряд ли удастся поднять всех горожан. Скверно, разумеется, и без того - многие поддержат законное требование о немедленном возвращении Лилиэды - но, во-первых, многие, однако не все, а во-вторых: потребовать то потребуют, но в Большую Войну, потеряв головы, безрассудно не ввяжутся. Без звезды-грозовестницы - крепко прежде подумают...
  
  Поэтому после ночного бдения во дворце Повелителя Молний вернувшись в Ле-инов храм, Ле-гим-а-тан особенно горячо молился Лукавому богу: чтобы плотные дождевые тучи не расступались подольше, от людских любопытных глаз понадёжнее укрывали ночное небо - дабы страшная гостья, так и не показавшись горожанам, вновь канула в непостижимую бездну.
  
  После долгой пламенной молитвы жрец уединился в особенной - сводчатой, с верхним светом - комнате. В солнечную погоду эта комната - благодаря забытому искусству древних строителей - всякого, попавшего в неё впервые, полностью завораживала неземным освещением. Да что новички - она и служителей храма, постоянно бывавших в ней, очаровывала почти в каждое посещение. В отстоящие от пола на два человеческих роста, узкие, стрельчатые окна каменным белым кружевом раздробленное и многократно отражённое солнце вливалось таинственным, сильным, но не слепящим светом. В сумерки, в дождь - по-другому, но всё равно - по-праздничному. То же белое кружево, которое умягчало излишнюю яркость, собирало рассеянный свет, и тяжёлой, гнетущей тьме никогда не удавалось накопиться в этой удивительной комнате. Словом - лучшее место в Ле-иновом храме для всех мало-мальски тяжёлых дум. А для Ле-гим-а-тана - в его теперешнем, отвратительном разброде мыслей - неоценимое. Чтобы без спешки и суеты подумать о подошедшей опасно близко войне, о своём непредсказуемом помощнике - да и о собственных потаённых глубинах...
  
  ...ведь, соглашаясь на запрещённое оружие, Му-натово им злодейское употребление предположить-то он мог? Мог! И более - был обязан! Да даже - если без злоупотреблений, если жизнь Лилиэды действительно бы на волоске повисла - не слишком ли высока цена? Единожды переступив черту между дозволенным и запретным... нет, Ле-гим-а-тан отнюдь не был меднолобым законником, к иным нарушениям ветхих обычаев относился вполне терпимо, иные, например, кощунственное очищение согрешившей девочки и спасение её от костра Му-натом, даже приветствовал, однако были ведь и другие, в понимании жреца - неколебимо твёрдые.
  
  И к таковым, безусловно, принадлежал лук - чересчур опасное оружие для межродовых стычек. Ведь если бы не древнее заклятие, ох, не умножался бы сейчас, ох, не процветал бы народ бад-вар! Если бы - существовал вообще... Ведь, по старинным преданиям, прежде страшного разгрома, прежде бегства с исконных земель, луками постоянно пользуясь в междоусобных стычках, сами себя значительно поубавили Люди Огня. И помудревшие в великой беде изгнанники, обретя Священную Долину, недаром первым делом страшными клятвами закляли употребление лука в междоусобицах.
  
  Да, всегда случались отдельные святотатцы - Му-нат из них, увы, не первый и не последний - но его самого, Ле-гим-а-тана, оправдывает это хоть сколько-то? Что не стрелял сам - так что же! Знал ведь, и согласился! Но - почему?
  
  У Му-ната, всего удивительней, хоть небольшое, а есть оправдание: его подземная страсть к Лилиэде. А вот у него, в отличие от своего помощника - никаких оправданий. Одно только слабенькое утешение: Повелитель Молний пострадал не серьёзно. Он не только не убит, но и ранен совсем пустячно. Утешение - для кого? Измазавшись - оправдываться перед кем? Перед Великим богом? Перед Тайными Непредставимо Могучими Силами? Перед совестью - терзающей душу нал-гам?
  
  В спокойный времена Ле-гим-а-тан, пожалуй, долго бы казнился нравственным самобичеванием, но ввиду близкой войны ограничился наложением на себя строгого поста - естественно, если не придётся взяться за оружие. Да, в междоусобных войнах жрецам запрещено браться за оружие, но... когда Горы и Побережье насмерть вцепятся друг в друга - вряд ли у кого-нибудь получится остаться в стороне! Даже у верховного жреца Старшего бога.
  
  Собранный каменным кружевом благотворный свет очистил душу Ле-гим-а-тана от мути, поднявшейся со дна, и его мысли потекли широким потоком: от назревающей между горожанами и жителями Священной Долины всеобщей бойни, от своего преступного соглашательства, от разделённой с помощником, позорящей их обоих вины - к нему самому, к Му-нату. Совершённое - совершено: покаяние, пост, молитва - больше ничем не поможешь прошлому; зато побеспокоиться о будущем - очень стоит.
  
  Вождь наверняка догадался, кому это вздумалось прогуливаться ночью с луком в руках, наверняка поспешит расчесться со жрецом, наверняка в посольство за Лилиэдой включит убийцу. Му-нат, конечно, должен и сам предположить подобное, однако и предостеречь его - тоже нелишне.
  
  (Ах, Му-нату сейчас было не до какого-то там одиночки-мстителя, в Священной Долине сейчас ему приходилось прятаться едва ли не от всех её жителей, но Ле-гим-а-тан, разумеется, этого не знал.)
  
  Успокоившись в чудотворной комнате, верховный жрец Ле-ина надумал пойти домой. Храм, молитва, алтарь - это и возвышенно, и очень важно; кров, разговоры с любимыми, домашний очаг - может быть, и не столь возвышенно, но важно ничуть не менее. А он со времени Вин-вашева бегства - то есть, три ночи и два дня - дома почти что не был. Так - забегал урывками, толком не приласкав даже и Бегилу: что, понимал, не гоже. Заботы заботами, дела делами, но женщины (жёны), но дети - сыновья и дочери - всем и всему необходима своя толика времени и внимания: иначе не успеешь оглянуться, а всё уже как-то наперекосяк.
  
  Без заботливой - но и твёрдой - мужской руки нестроение, начавшись с пустяков, змеистыми трещинами мало-помалу раздирает Дом. В обычных и поначалу будто бы безобидных полу колкостях полу шутках, без которых не могут женщины, погуще от раза к разу просачивается ехидства, и вот уже: ссоры, обида, ревность - а, глядя на матерей, вслед за ними и детишки, и...
  
  ...как бы ни отвлекали его дела, какие бы ни томили заботы, Ле-гим-а-тан, по мере возможного, старался ни одну из своих жён не обойти внимание и лаской. Благо, что пока доставало и мужских, и душевных сил. А не будучи главой рода, он, по счастью, не имел необходимости заводить ненужного множества жён.
  
  После смерти своей Первой - и долго думалось, единственной - Имбелы Ле-гим-а-тан взял в осиротевший Дом двух уже в возрасте (сорока пяти и тридцати восьми равноденствий от роду), правда, привлекательных женщин, привык к ним и более жён заводить не думал. Старшая, Элинида, по воле богов бездетная, со временем стала выглядеть моложе родившей Ле-гим-а-тану трёх дочерей и сына, да и пришедшей уже с ребёнком Ринэрии. И неудивительно, что именно Ринэрию, а вовсе не Элиниду, переступив заветный порог, Бегила посчитала Первой.
  
  
  Небрежение последних дней не могло не сказаться - в Доме оказалось значительно хуже против предполагаемого. И, к глубокому огорчению верховного жреца Ле-ина, виновны в этом были не Ринэрия, не Элинида, но его ненаглядная любимица - Бегила.
  
  После своего вселения скоро освоившись и сдружившись со старшей женой и, разумеется, с опекаемыми ею младшими сыновьями Имбелы, она, по отвратительной дворцовой привычке, стала строить козни Ринэрии. Да с такой отменной сноровкой, что Элинида, особенно никогда не дружившая со Второй женой, но до этого прекрасно с ней ладившая, советы и замечания, прежде совсем не обидные, стала слегка приправлять едким уксусом.
  
  Впервые открыв подобную мерзость, рассердившийся жрец свою любимую плутовку, разумеется, наказал - да, видимо, слабовато. Тлетворного воздуха Бегила во дворце наглоталась более чем достаточно. А он, многоопытный, недоучёл - и вот вам...
  
  
  ...услышав из-за двери странные звуки, Ле-гим-а-тан поспешил пройти на женскую половину дома - и замер. Картинка ему открылась не просто безобразная, но, в общем-то - невозможная: крупная, необычайно сильная для женщины Ринэрия покорно лежала, уткнувшись лицом в изголовный валик, и громко поскуливала. А Бегила - соплячка в сравнении со Второй женой! - вдохновенно, что было мочи, двухвостой плёткой секла её необъятные ягодицы. Конечно, всхлипывала и поскуливала Ринэрия в основном от обиды, но всё-таки - и от боли. Однако - покорно лежала, будто бы так и надо, будто бы прелестная негодница имела над ней безусловную власть.
  
  (После прояснилось, что тогда она так и думала.)
  
  Сразу Ле-гим-а-тана увидела только Элинида; увидела, но от смущения и стыда не поднялась навстречу, а, выпрямив спину, осталась сидеть на месте - на краешке ложа, у ног Ринэрии. Увлёкшаяся Бегила и раз - пока жрец стоял в дверях - стегнула Вторую жену, и два, и занесла уже плётку для третьего удара, и только тогда, почувствовав что-то неладное, обернула личико к дверному проёму - разрумянившееся, с широко раскрытыми глазами. Её заведённая за голову рука мелко задрожала, плётка упала на пол, и враз обмякшая юная хулиганка, не отводя от Ле-гим-а-тана своих распахнутых глаз, попятилась, оседая, к ложу и, обхватив Элинидины колени, скорчилась в прежалкий комочек.
  
  А Ринэрия, всё ещё ничего не замечая, продолжала лежать, омачивая слезами мяконький изголовный валик - всхлипывая, правда, уже потише. Наконец, чуть успокоившись, приподняла голову и... заголосила врёв! Мол, не мог подождать немного!.. не поручать Третьей жене!.. этой противной девчонке!.. пусть сам, если она этого заслужила, наказал бы куда больнее!.. но только бы - сам!.. са-а-ам!.. са-а-а-ам!..
  
  Ринэрины горькие, сквозь рёв, причитания жрецу немного разъяснили дело. По крайней мере, он понял, почему эта сильная, можно сказать, могучая женщина с такой покорностью принимала Бегилины удары. Но каким образом его любимой проказнице удалось до такой степени обмануть Вторую жену? Впрочем, не в меру доверчивую Ринэрию перехитрить и обмануть легко - но чтобы так?!
  
  Не надеясь узнать большего от ревущей женщины, за дальнейшими разъяснениями Ле-гим-а-тан обратился к Бегиле, но та, оцепенев, не могла ничего ответить - жрецу пришлось расспрашивать Элиниду. Которая, будучи в великом смущении, робко ему поведала, что несколько дней назад в ответ на особенно ядовитую колкость Бегила получила крепкую затрещину от Ринэрии, и очень за это обиделась. И ей, Элиниде, когда они остались наедине, хвастливо призналась, что скоро отомстит свое могучей обидчице. Так накажет её, как только мать, отец или муж могут позволить себе наказывать. Сама, мол, она тогда не поверила обиженной девочке - подумала: хвастается. А оказалось - ничуть не хвастается.
  
  Ле-гим-а-тану было отчего и о чём задуматься. Нет, не о Бегилиной немудрёной хитрости - чего там, Ринэрию обмануть легко - и, похоже, девчонка ловко использовала недолгое вчерашнее уединение с ним, нет, задуматься следовало о том, как ему быть сейчас? Ведь если загорается дом, то сначала тушат огонь, а потом уже думают о причинах пожара. А его Дом, следует честно признаться, горит его Дом вовсю. Бегила, ненаглядная любимица, оказалась крайне огнеопасным сокровищем.
  
  (Воистину - и в большом, и в маленьком! - совершенно непредсказуемая женщина. После всего великого и возвышенного - достаточно вспомнить исцеление ею Лилиэды! - да самые что ни на есть мелкие бабьи дрязги. От кого от кого, но от неё-то никак им не ожидаемые!)
  
  Слегка уклонившись в сторону, Ле-гим-а-тан сразу же спохватился: о Бегилиных сложностях и противоречиях можно подумать потом, на досуге - сейчас не время. Дом, подожжённый ею, зримо уже горит, и надобно первым делом залить чадящий огонь - надобно... да... но - как? Само собой - наказать девчонку. Однако, во-первых, на свою любимицу по должному - а не так, чтобы полу наказание полу ласка - может и не подняться его рука; а во-вторых, что сейчас гораздо важнее: и Ринэрия затаит обиду, и, главное, как бы больно ни попало от него Бегиле, девочка будет в основном довольна. К болезненным побоям от мужа приучена всякая из дочерей народа бад-вар; с покорностью - чем, желая отомстить Ринэрии, плутовка сама воспользовалась! - их принимает, и, если без увечий, сразу же забывает. И, стало быть, жалость он даже задвинь подальше, плётка навряд ли чего решит: от любящего-то мужа да жене так дерзко напроказившей - исполосуй он её хоть до крови - где-то и лестно будет.
  
  Мелькнула было соблазнительная мысль: а не передоверить ли наказание самой Ринэрии? Она-то, обманутая и разобиженная, церемониться точно не станет. Стоит позволить ей взяться за плётку - его любимой плутовке несколько дней потом присаживаться к столу будет не слишком ловко: чего-чего, а силы Второй жене не занимать. Да и Ринэрия, наказав свою обидчицу, не затаит на девчонку зла - сама же и пожалеет скоро. И будь на месте Бегилы всякая другая из дочерей народа бад-вар - так бы и следовало поступить. Однако так обойтись с Бегилой - немного подумав, понял Ле-гим-а-тан - нельзя. За обиду обиженной со своей обидчицей расчесться позволить обидой же - в данном случае, увеличить общую неприязнь. Да, положеньице... он сам отстегай девчонку - та перед Ринэрией возгордится сверх всякой меры, ещё пуще распушит свои ядовитые пёрышки... передоверь сию воспитательную функцию Ринэрии - не воду прольёшь в огонь, а масло. Оставь негодницу без наказания - а сейчас это, чувствовал Ле-гим-а-тан, будет Бегиле куда как больнее плётки - его недалёкая Вторая жена ничего не поймёт: пусть ненадолго, но затаит на девчонку зло. Да, Ринэрия скороотходчива, обида в её душе не совьёт настоящего гнезда, назавтра уже выпорхнет и бесследно улетит, и... тем не менее...
  
  "...а Элинида - что же? - жрец очень вовремя вспомнил о своей Первой жене. - Совсем безвинна? Охотно поддержав Бегилину ложь, не разделила ли она и вину с ненаглядной негодницей? Разделила! Да и как ещё разделила! А если так - то..."
  
  Ле-гим-а-тан поднял оброненную Бегилой плётку и весьма выразительно глянул на Элиниду. Умная женщина его сразу же поняла: свою единственную одежду, синий кусок закрывающей бёдра ткани, распустив, быстренько размотала и не то что бы с удовольствием, но с видимым облегчением, попросив подвинуться Ринэрию, легла на её место. Тяжёлая неопределённость сложившихся в бесконечность мигов - пока Ле-гим-а-тан размышлял, не говоря ни слова - мучительно угнетала достаточно чуткую Элиниду...
  
  Жрец угадал: с резкими - при каждом ударе - вспышками острой телесной боли негромкими взвизгиваниями и покаянными причитаниями между ними Элинида справлялась вполне успешно, страдая (если, вообще, страдая) явно не чересчур. По-настоящему, плача с горьким надрывом, страдала забившаяся в уголок Бегила. Да до того горько, с таким щемящим надрывом - что, разом забыв свою обиду, добросердечная Ринэрия бросилась её утешать. Ничего, естественно, из этого у неё не вышло, зато в другом - и куда важнейшем! - преуспела Вторая жена жреца. Пожалев свою обидчицу, достаточно пролила воды в зажжённый Бегилой огонь - пожирающий Дом пожар утих. Головёшки ещё чадят, и, возможно, тлеет ещё под пеплом, но свирепое пламя сбито, но уже можно расчищать пожарище.
  
  Кроме Ле-гим-а-тана в этот момент что-то поняла, кажется, одна Элинида. Не получив очередного удара, она с удивлением посмотрела на мужа: что, разве уже - всё? Разве уже достаточно он наказал её? Однако, проследив за его взглядом, сразу же сообразила: мужу сейчас не до неё - всё его внимание сейчас обращено на Ринэрию и Бегилу.
  
  И действительно: достаточно или не достаточно ей попало, как о малозначащей безделице, вмиг забыв, с подступившим невесть откуда, сладостным холодком под сердцем Элинида, будто заворожённая, смотрела на Бегилу с Ринэрией. А смотреть было на что: обиженная нежно утешает свою обидчицу - эдакое мало кому доводилось видеть! Самой Элиниде - впервые.
  
  Да, опасный пожар потушен - наблюдая за заботливыми хлопотами Второй жены, с радостью понял Ле-гим-а-тан. За злобой последних дней едва не просмотренная беда, обошла, по счастью, его Дом. Слабую, а, несмотря на телесную мощь, Ринэрия всегда терялась перед остреньким Бегилиным язычком, обижать негоже - Элинида, кажется, уже поняла. Ненаглядной его любимице понять будет сложнее - сегодняшнее безобразье не в счёт, Бегила в нём явно раскаялась, недаром так безутешно плачет - но, чтобы научиться ей укрощать ядовитенький язычок, должно пройти некоторое время. Правда, можно надеяться: время - не слишком долгое. С её-то удивительным умом... Ринэрия - та вообще вряд ли чего поймёт, но ей этого и не надо: доброе сердце, как правило, прозорливей ума.
  
  Всё, собственно. Дом уже не горит. Обиженную и обидчиц утешить и приласкать - одинаково всех. Бегиле, впрочем, следует ещё хорошенько всыпать, но, разумеется, не сейчас - завтра. А сейчас... Ле-гим-а-тан потушил светильник, в темноте прошёл в уголок и, крупную Ринэрию подхватив правой рукой, а Бегилу - левой, отнёс обеих на ложе, поместив рядом с Элинидой...
  
  ...и вечер сменила ночь, и спали умиротворённые женщины, а жрец, взбудораженный беспокойными мыслями, хоть и закрыл глаза, однако не мог заснуть. Несмотря на накопившуюся усталость, чуть только бог Тен-ди-лен душу нал-вед выводил из тела, растревоженный ум тут же её возвращал назад - то ли разорванный в клочья сон, то ли издырявленная беспамятством ветхая ткань сознания. По-другому, впрочем, вряд ли могло и быть: к мучительным мыслям о близко подступившей кровавой междоусобице подмешивались другие - тоже не слишком приятные. Об огнём опалённом Доме и об учинившей пожар проказнице: о ней, разумеется - о Бегиле...
  
  Заворожённый до ослепления своей поздней любовью, каких-нибудь изъянов в драгоценном сокровище жрец, естественно, прежде не видел - его глаза осязали не женщину, но пахнущий мёдом свет. И Бегилин остренький язычок прежде его нисколько не настораживал - впрочем, не диво: во дворце он был не только уместен, но совершенно необходим для женщины. Наряду с обжигающим ехидством, занозистым коварством, ядовитой вредностью и прочими, неотъемлемыми от слабости, одеяниями наложниц-рабынь. И было бы глупостью думать, будто, покинув дворец, Бегила сумеет легко очиститься от разъедающей душу грязи - дабы случилось такое отрадное преображение, должно пройти немалое время. И всё-таки... учинив сегодняшнее безобразие, не через край ли она хватила? Аникабой или Легидой подаренного ей света, толику - и немалую! - не расплескала ли в грязь?
  
  Впрочем, на чём-нибудь одном (даже и на любимой девочке) не удавалось задержаться неудержимо ветвящимся мыслям Ле-гим-а-тана - поэтому беспомощно разметавшимся веткам-ниточкам приходилось судорожно цепляться за мелькающие в пустоте призраки веры, любви, надежды. Да и на самом деле, когда Ужасная приоткрыла глаза, верить, что сохранится мир? любить среди пламени? надеяться на лукавый ум? - извините, вздор! Ужасная - это война! И не то, чтобы - Священной Долины с Городом; и не то, чтобы - род, расколовшись, восстал на часть; и не то, чтобы - брат на брата или даже отец на сына, сын на отца; нет - в каждом разъединятся души! На части расколются сердца! Мычанием, ржаньем, хрюканьем обернутся слова во ртах! Или - в пастях уже звериных? Львиным рыканьем, змеиным шипом, волчьим протяжным воем.
  
  Если бы не усталость последних дней, Ле-гим-а-тан, пожалуй, содрогнулся бы от видений, заполнивших промежутки между явью и сном. А так... спутанные и перемешанные обрывки сна, вплетаясь в его грозные видения, смягчали их нестерпимую чёткость: мирным домашним дымком затягивая невыносимый пламень грядущих битв. Что бы там ни таило будущее, как бы ни скалилось окровавленными клыками - в Доме, по счастью, пожар потушен. И - кем? Вопреки всем мыслимым и немыслимым ожиданиям - Ринэрией!
  
  Страшное, отступив до времени, освободило лёгкую дорогу мыслям Ле-гим-а-тана - во всяком случае, так поначалу показалось жрецу...
  
  Ринэрия, Элинида и наконец ненаглядная задира: Бегила - лёгкая и приятная для перенатруженных мыслей жреца дорога, но... с удовольствием на неё ступив, проницательный ум скоро уже почувствовал скрытые розоватым туманом неровности.
  
  Нет, по некотором размышлении Ле-гим-а-тана уже не смущали ни ядовитый язычок Бегилы, ни её сегодняшнее безобразье: да, и удивительная, и необыкновенная, но всё-таки - женщина! Дочь своего народа и своего времени! Нет, жрецу вдруг припомнилось другое: а ведь его возлюбленную Ужасная однажды уже посещала! Воплотилась Она тогда или не воплотилась - вопрос спорный, но, что посещала - в этом сомнений нет!
  
  И теперь, когда Грозная Воительница вот-вот проснётся по-настоящему, мучительный душевный разлад коснётся, скорее всего, не какого-нибудь взысканного богами безымянца, нет - Бегилы. (Предположив такую неприглядность, жрец, по счастью, ошибся: с его дорогой девочкой не случилось этой беды - душевный разлад затронул другую...) Чего, конечно, Ле-гим-а-тан заранее знать не мог, и его ум, стиснутый тревожными мыслями, отчаянно бился, пытаясь разорвать прочную сеть: Бегила - Ужасная - бывшее (или не бывшее?) Её воплощение - и (ну, чтобы Ей спать да спать!) пробуждение Грозной Воительницы - эту отвратительную прочность поди, разорви, попробуй!
  
  И сдался, заботами последних дней перенатруженный до бессилия, ум Ле-гим-а-тана - побеждённый жрец, не найдя спасительных просветов в мучительном, обступившем со всех сторон, забылся тяжёлым сном. Правда, всего в шаге от сна один солнечный лучик страшную тьму на миг разорвал: в окружающей беспросветности особенно чистым светом полыхнула его любовь. Стиснутая давящим беспокойством за свою возлюбленную - она полыхнула новым, не этим, не здешним светом.
  
  И последнее, перед сном пришедшее Ле-гим-а-тану в голову: да, ненаглядную девочку он завтра накажет и, может быть, побольней обычного, но уж, конечно, не так, как она этого заслужила. Да, её сегодняшнее безобразие - очень скверная шалость, но ведь не преступление же на самом деле...
  
  
  
  3
  
  
  Ночью, в метель, из уютного шатра Ин-ди-мина, ох, как неприятно было бы уходить Му-нату, если бы только... не хвостатая гостья! Не дурная - ещё снисходительно! - молва о его колдовском искусстве. Не трещина - между Городом и Священной Долиной. Не очень даже понятное нежелание старейшины рода Змеи из-за какого-то чужака стать против всех. А он сам - на месте Ин-ди-мина - разве бы по-другому повёл себя? Нет, разумеется! Спасибо уже и за то, что старейшина о нём всё-таки позаботился: двусмысленное, но подыскал убежище. И за метель - это уже к Ле-ину - хвала и слава Лукавому богу!
  
  Почти что луну тучи лишь днями скрывали небо, днями лишь сыпал снег, ночами, словно нарочно, небо было безоблачным - будто бы готовилось для хвостатой гостьи. И надо же, когда всё виделось таким безнадёжным - спасительная метель! И скроет следы, и, главное - если и на другую ночь повторятся тучи - благоприятный знак! Пусть не завтра и даже не послезавтра, но через пять-шесть дней - если, опять-таки, хотя бы в течение нескольких ближайших ночей тучи будут являться на небе - людская молва исчезновение звезды-грозовестницы свяжет с гонимыми Городом беглецами. А это для них для всех - но особенно для него! - неоценимый дар. Да и для Лилиэды с Вин-вашем - хоть их положение никак не сравнимо с его - этот прелестный подарочек очень не помешает.
  
  Подобные, весьма его согревающие, попутные размышления жрецу значительно облегчали путь. Долгий, тяжёлый - по заснеженным горным кручам - путь беглеца в ночи.
  
  Без трёх, заботливо выделенных Ин-ди-мином - а он ещё имел глупость настаивать на одном! - опытных проводников эту дорогу Му-нат ни за что бы не одолел. Узкие обледенелые тропы, предательски заметённые снегом трещины - да в темноте, да в спешке - сто раз бы сорвался и ахнул в бездну! И одного проводника - если бы старейшина рода Змеи согласился с ним - обязательно утянул бы за собой к Де-раду. Ведь однажды даже всех трёх, оступившись над пропастью на узеньком карнизе, за малым не утянул вниз. Ему, повисшему кулём на верёвке, ни тогда, ни после так и не удалось понять, за что они в последний миг зацепились среди льда и камня. Но, к счастью, зацепились и, видимо, скоро уже забыли о пережитой опасности - их поступь не потеряла прежней уверенности.
  
  Совсем незаметно для Му-ната наступил серенький рассвет. Разве что стало менее скользко, да коварно скрытых снегом трещин будто бы поубавилось. И только, когда проводники остановились на относительно широком уступе, жрец наконец-то заметил: опасная ночь завершилась, зимним негромким светом о себе заявляет утро. И ещё: ох, до чего же вовремя проводники устроили привал - при свете жрецу открылась его безмерная усталость. Да, без крайней нужды в горы зимой соваться жителю Побережья не след.
  
  (Му-нат, естественно, не догадывался, что и для привычных горцев переход, проделанный ими ночью, в метель, был если не чудом, то маленьким подвигом.)
  
  Несмотря на свирепую усталость, жрецу всё же хватило сил, подивиться особенной предусмотрительности жителей Священной Долины: они захватили с собой не только хворост, что было бы очень понятно, но и несколько круглых, величиной с кулак, камней. Ему, например, никогда бы не пришло в голову брать с собой в горы камни, а вот, подишь ты, он теперь - что? Среди снега и льда копьём бы пытался отбить кусочек от огромных несокрушимых глыб? А выпить сейчас горячего отвара возвращающих силы трав - не могло быть ничего лучше!
  
  И вот уже от накалившихся на костре камней в глиняном небольшом горшочке с шипением тает снег, и скоро закипает вода, и заваренные травы пахнут пойманным летом солнцем. И вот уже - сквозь усталость - до Му-ната доходит нехитрая истина: если в ближайшее время какой-нибудь меднолобый "хранитель древностей" не спровадит его к Де-раду, то, чтобы прижиться в Священной Долине, ему необходимо узнать очень многое - невежества горы не прощают.
  
  Видя безмерную усталость жреца, проводники, против обыкновения, позволили ему немного соснуть, и если бы не стыд за свою слабость, оставшаяся дорога была бы Му-нату совсем легка - отдохнувшему-то, да днём! При свете-то, да в безветрии - ночная метель иссякла. Опять-таки - очень благоприятный знак!
  
  А днём действительно проглянуло солнце, и просветлели лики проводников. И если к ночи опять метель... да даже и без метели - тучи бы просто закрыли небо... и эдак - на четверть луны... ну, на пять, на четыре, да даже на три дня и ночи... по утру - чтобы солнце, к вечеру - тучи... ах, как бы тогда всё упростилось! Не скрывающимся беглецом был бы он тогда у Щур-теми-тина, но полноправным гостем.
  
  Полноправным? Чересчур, пожалуй, самонадеянно - у выпавшего из Круга Времён (а жрец Ужасной уже давно перешагнул человеческий - в сто шестьдесят равноденствий - рубеж) свои особенные законы. Гостеприимством, священным для всякого из ещё живущих, он никак не связан. Да и ничем людским, перешагнувший опасный рубеж, по сути уже не связан - недаром о таких говорят хоть и с почтением, но и с не всегда хорошо скрытой неприязнью: Бессмертный. Обожествляя - правда с сомнительным оттенком - их этим прозвищем. И - чего уж! - будь у Му-ната выбор, он бы без сожаления пренебрёг гостеприимством Щур-теми-тина. Даже - несмотря на неуёмную жажду знаний: а от жреца Ужасной наверняка можно было бы узнать много нового... только вот - какого нового?
  
  Уже смеркалось, когда путники узким ущельем наконец-то поднялись к трещине, разорвавшей скалу - входу в жилище жреца Ужасной. В жилище - во чреве гор. Ничего не скажешь, самое подходящее для служителя побеждённой, но отнюдь не смирёной Воительницы. И только сейчас, смотря на заметно сникших отважных проводников, Му-нат по-настоящему оценил гибельность пройденного ими пути - воинам так не хотелось входить в пещеру, что, если бы они смели надеяться на повторное чудо, то сразу же, не передохнув, отправились бы в обратный путь. Увы, чудеса и вообще-то редки, а уж о том, чтобы дважды... трое неустрашимых, не решаясь войти, мялись перед зияющей трещиной... ах, как же им не хотелось искать приюта у жреца Ужасной! Но сразу же повернуть и, на ночь глядя, отправиться в обратный путь - Му-нат понял по их поведению - было бы верной гибелью.
  
  И Хранитель Главной Тайны Ле-ина первым шагнул во тьму.
  
  Ощупью сделав несколько шагов, жрец обернулся к выходу - проводники, разумеется, последовали за ним. Подойдя вплотную, задержались подле Му-ната, кто-то раздул тлеющий в выдолбленном полене огонь, зажёг от него смолистую ветвь, и нехотя отступила тьма. Жрец огляделся: слева и справ - близко, на расстоянии вытянутых рук - теснили каменные стены. Правда, сверху ничто не давило - света от медленно горящей ветки недоставало, чтобы полностью рассеять мглу - но общей стеснённости это не уменьшало. Напротив - тревожная мгла вверху представлялась несокрушимей камня.
  
  В семидесяти пяти шагах от входа - по подробным наставлениям Ин-ди-мина - следовало свернуть в малозаметный проходик. Затем, поначалу слегка пригнувшись, отсчитать ещё пятьдесят шагов и - вправо. Дальше - никаких сложностей: ни ответвлений, ни низких сводов - головой, стало быть, невзначай не стукнешься.
  
  В конце извилистого пути коридорчик впал в маленькую пещерку. Здесь, по словам того же Ин-ди-мина, затеплив небольшой костерок, следовало терпеливо ждать - благо, Щур-теми-тиновыми заботами было припасено довольно хворосту. Да и у стенки, выбегая из трещины и после нескольких шагов вновь прячась под камень, журчал быстрый ручей - словом, располагайся с удобствами и жди. Объявиться или не объявиться и когда, если - да, это Щур-теми-тин решает сам. А пока...
  
  ...при свете костра внимательно осмотрев пещеру, внимательные проводники невдалеке от вязанок хвороста углядели снаряды для добывания огня: палку с привязанной к одному концу прочной льняной бечёвкой, две (с углублениями) сухих дощечки и веретенообразный (с канавкой посередине) стерженёк из твёрдого дерева. Охлестни его в один оборот бечёвкой, палку согни дугой, в углубление нижней дощечки подложи сухой коры, туда же вставь стерженёк, сверху прижми второй дощечкой, за подобие лука возьмись рукой, и побыстрее двигай его то вправо, то влево - вот тебе и огонь. Для гостя или случайного путника приготовлено, словом, всё - а скоро уже проводники обнаружили вместительный мешочек с вяленым мясом. Подвешенный к палке, вонзённой в трещину. Заботливо приготовлено, ничего не скажешь...
  
  ...чтобы, не увидев хозяина, после необходимого отдыха отправиться своим путём... или же - терпеливо ждать... если нужда именно в нём - в Щур-теми-тине, в жреце Ужасной.
  
  Не застав хозяина, Му-натовы проводники заметно приободрились - у них появилась надежда избежать внимания выпавшего из Круга Времён. Если он не пожелает объявиться в эту, уже наступившую ночь, то, разминувшись с хозяином, перед рассветом они уйдут.
  
  Наскоро поужинав принесённым с собой, все, за исключением дозорного, завалились спать - всех до предела вымотал труднейший зимний переход. Разбудив Му-ната перед рассветом, проводники откланялись и, от костерка на ветку перенеся огонь, друг за другом канули в знакомый проходик. Явно довольные, что им удалось избежать свидания со жрецом Ужасной. И сразу же - тишина. Особенная, подземная - журчанием ручейка отнюдь не разбавленная, но, скорее, круче замешанная.
  
  За несколько последних дней Му-нату наконец-то удалось остаться наедине с собой. Самое время, чтобы и теснящиеся мысли привести в какой никакой порядок, и осмотреться, и, главное, настроиться должным образом перед ответственной встречей с Щур-теми-тином. Только настроиться, и ничего более: как и о чём говорить с Выпавшим из Круга Времён - заранее заботиться бесполезно. Но внутренне подготовиться, чтобы в нужный момент нашлись нужные слова - необходимо.
  
  Му-нат, естественно, начал с простейшего - с тщательного исследования своего убежища: не угадаешь, сколько придётся ждать жреца Ужасной. А то, что до него всё здесь осмотрели проводники - так ведь пусть и очень внимательно, но второпях. К тому же, они заявились сюда хоть и небольшим, но всё-таки - отрядом: не было нужды, особенно осторожничать.
  
  Однако, несколько раз обойдя всю пещеру и не обнаружив чего-нибудь не найденного проводниками, жрец угомонился. И упрекнул себя за зряшную суетность: зверя, по крайней мере, из знакомых Людям Огня, опасаться не слишком следовало. Щур-теми-тина? Да. Но тут уж опасайся, не опасайся - ничего не поделаешь. Не силой же - будь за ним даже сила - навязывать себя в гости? Тут уж - всё на доверии. Неизвестности? Тьмы? Ужасной? Тревожит, конечно, Тайное, но Му-нат знал по долгому опыту: земному существованию Оно угрожает редко. И ему ли - ко всему прочему, имеющего в заступниках Лукавого бога - опасаться нездешних гроз?
  
  Вовремя упрекнув себя, жрец успокоился: суете никогда не место, а уж сейчас - тем более. О невозможном пусть пекутся нетвёрдые духом - мудрому с ними не по пути. Успокоившись, подложил в костёр хворосту, и, подчёркнуто не спеша, начал готовиться к длительному ожиданию.
  
  Испытав огнетворные снаряды, удостоверился - действуют; аккуратно пристроил ух возле волчьей шкуры - дабы в темноте не искать на ощупь; подобрал плоский, поболее локтя в длину и в ширину, не толстый камень; положил его калиться в костёр; в глиняный горшок насыпал муки из походного мешочка, зачерпнул из ручья воды и замесил - чтобы не круто, но и не жидко. На раскалившемся камне напёк ячменных лепёшек; одну, соблазнённый неповторимым духом свежеиспечённого хлеба, разломал пополам и съел. Остальные же - штук пятнадцать - дав им как следует остыть, высушил у огня и прибрал в мешок. Этого должно было хватить на несколько дней, а более - ничего: в ожидании жреца Ужасной, пост ему будет очень невреден. Пост и молитва - дабы укрепил, вразумил и наставил Лукавый бог.
  
  
  * * *
  
  
  Сложные - при его смерти для рода Снежного Барса и новом рождении в роде Змеи - однако обязательные обряды вышли Вин-вашу боком. А если к этим "запредельным" добавить свадебные, вполне земные, но тоже достаточно утомительные - неудивительно, что брачная ночь с Темириной получилась несколько прохладной. Нет, Великий Герой не осрамился, всё должное совершил по должному, но, к немалому его огорчению, только должное и ничего - сверх. Умеренная приятность - да; но трепета, но огня в крови, не говоря о блаженном самозабвении - ничего подобного. И не Темирина, как бы Вин-вашу ни хотелось свалить на неё свои неудачи, была повинна в этом: в самом деле, ни неопытной же девочке вести за собой искушённого мужчину? Испившего из многих источников.
  
  Так всё, однако, не будь Высокой Мечты, Великий Герой рассердился бы на дочь Ин-ди-мина: а как же иначе? Кто и когда из Героев в любых своих неудачах взял бы да обвинил себя? Подобного не случалось от начала времён! И не случится до их конца. Вот когда обветшает время, в его прорехах, возможно, и заведутся Сомневающиеся Герои... но это - ещё когда... А пока: лишь незначительность Темирининых промахов в сравнении с громадьём замыслов Вин-ваша отвела от неё грозу - не то бы сын Повелителя молний, срывая досаду, крепко бы отколошматил девчонку.
  
  По счастью, сейчас Великого Героя не слишком занимали шероховатости брачной ночи - как, впрочем, и сама эта ночь - нацелившемуся попасть в Спасители народа бад-вар, было не много дела до объятий и поцелуев Второй жены. Сделаться для Священной Долины своим - вот что являлось главным для юноши.
  
  Поначалу, до бегства, Великому Герою, удачно побратавшемуся со многими из горцев, это представлялось несложным - увы. Будто бы местью Че-ду, их появление в Священной Долине предварила хвостатая гостья! Ну, чтобы ей было немного ни задержаться! Полыхнуть зловещим огнём, допустим, завтра? После их прибытия, после переходных и свадебных обрядов... тогда бы - да! Тогда бы (то есть, сейчас) воссияй хвостатая звезда - не надо ничего лучшего: поманенный её светом род Змеи, не задумываясь, пошёл бы за ним против рода Снежного Барса. За сыном - против отца. Но - что сулило надежду - только один род Змеи против одного рода Снежного Барса. А не так, как почти созрело: Священная Долина - против Города. Нет, не Горы и Побережье, а только два рода должны схлестнуться между собой - по той, вслед за оборением Зверя, его Высокой мечте.
  
  Увы... хоть на другую же ночь после появления беглецов в Священной Долине тучи скрыли зловещую гостью, хоть для прибывших это и явилось благоприятным знаком - необходимого сближения всё-таки не получилось. Даже - после очень нелёгких и продолжительных переходных обрядов. Да, умершего и вновь рождённого род Змеи принял безоговорочно, принял и... нет, в ряд с ровесниками Великого Героя, разумеется, не поставили - отвели достойное место, но... для Вин-вашевых всеохватных замыслов совершенно недостаточное!
  
  (Сын Повелителя Молний не знал: место ему отвели много выше возможного. Ещё бы на одну ступень вверх, и, по всеобщему убеждению - не потерпели бы Старшие боги. Или, ещё опаснее: восстали бы Древние Беспощадные Непредставимо Могучие Силы.)
  
  Хотя самому Великому Герою всё виделось не в столь радужном свете: что из того, что его назначили Вторым вождём? Вторых-то - аж пять! Да, под его началом больше пятидесяти отборных воинов, для которых свят всякий его приказ, но... с кем и когда начинать войну - решает, увы, не он! Только - старейшина рода... Нет, не будучи дураком, Вин-ваш не мечтал занять место Ин-ди-мина, но если бы его назначили Первым вождём - появились бы кое-какие возможности... Пусть не совсем законные, но появились бы...
  
  Вообще-то, Великий Герой не забыл: увлёкшийся Ин-ди-мин принял его, случившееся по оборении Зверя Ужасной, божественное озарение - назревающий обвал тем меньше учинит беды, чем раньше сорвётся. Однако... сколько с тех пор утекло воды! Сколько приключилось разного, совсем непредвиденного! Да даже одной звезды-грозовестницы - более чем довольно! Увидев эту страшную гостью, тысячу раз мог передумать старейшина рода Змеи! Безумием было бы для всякого жителя Священной Долины помышлять сейчас хоть о какой-то войне! Верной гибелью для рождённого в Горах безумца обернулась бы сейчас всякая битва! А уж кого-кого, но Ин-ди-мина никак не назовёшь безумцем - старейшина рода Змеи мудр, осторожен, предусмотрителен: все Вин-вашевы разговоры - нет, не о самой войне, а только о её возможности - решительно пресекает: нашёл, мол, время печься о будущей славе! О Победе ли думать кому бы то ни было, посмевшему развязать войну под знаком зловещей звезды? Мудро оно, ничего не скажешь, но...
  
  ...не для Великого Героя! И уж тем более - не для видящего себя Спасителем народа бад-вар! А вот назначь его Первым вождём, сын Повелителя Молний сумел бы обойти Ин-ди-мина. Со всей его, на Вин-вашев взгляд, тронутой тленьем мудростью.
  
  
  * * *
  
  
  Поначалу праздничной сумятицей, а затем трёхдневной брачной ночью полностью вытесненная из привычного круга будничных дел и забот, Темирина, естественно, не заметила некоторой прохладности мужа. И в своём блаженном неведении его небрежные ласки принимала как дар Небес.
  
  Да и то: Великий Герой, в храме Де-рада связанный с нею нерушимой брачной клятвой, отныне - её муж! И уж своё-то - наперекор изнеженной горожанке! - она не упустит. Тем более, что в течение нескольких лун - а нелепый обычай жителей Побережья, мужу к жене, несущей во чреве, не прикасаться, для Темирины явился приятнейшим откровением - Вин-ваш с Лилиэдой не ляжет! И неужели же - за десятки ночей наедине! - она не сумеет стать Первой? А не сумеет - её вина! Ведь - удача сама плывёт ей в руки! - Лилиэда сбоку, в тени, в сторонке... И решительных, правда, мало похвальных деяний от неё, скорее всего, теперь не потребуется.
  
  За приятностью этих мыслей неискушённой Ин-ди-миновой дочери неудивительно было не прозевать лёгкую небрежность Великого Героя, и длительной брачной ночью она осталась вполне довольна: из положенного, на её взгляд, всё совершилось даже с избытком - теперь она непременно понесёт! А смешной городской обычай? Не для рождённой в Горах! Заведённый на Побережье - пусть блюдётся его дочерьми! Ей до дурацкого их обычая нет никакого дела!
  
  Муж? Но зачем же ему открываться в ближайшие три, четыре луны? Вот когда заметно округлится живот - тогда он и узнает. Рассердится? Больно поколотит? Но побои от любимого принимать за дело - она не из глины, не треснет... А вот - "рассердится" - это ещё вопрос... Поначалу - возможно. Однако, поколотив, наверняка остынет и сменит гнев на милость. Чтобы на женщину, ласкающую даже и беззаконно, мужчина бы разгневался всерьёз - до сих пор она о таком что-то ещё не слышала...
  
  Всё, словом, для дочери Ин-ди-мина складывалось прекрасно: Лилиэда пока в сторонке, она сама после брачной ночи не может не понести, однако Вин-ваш до времени этого не узнает, и, слава Великим богам, три или четыре луны он безраздельно - её. Да - её... нет, Темирина не лукавила сама с собой, отчётливо понимала: без множества женщин Великому Герою не обойтись, но... к множеству не ревнуют! Ревнуют к одной - к избраннице. К той, которая занимает место не только на ложе, но и в мужском сердце. А пока Лилиэда в тени, кто помешает ей занять место в сердце Вин-ваша?
  
  
  * * *
  
  
  Лилиэду, по счастью для девочки, брачная ночь её мужа со Второй женой уязвила не глубоко - забот хватало и без того: очень непросто было прижиться на новом месте, несмотря даже на заботливое, почти отеческое отношение к ней Ин-ди-мина - слишком уж рознились от городских обычаи Священной Долины. Взять хотя бы одни очистительные обряды - существуют они или не существуют у горцев? Поначалу казалось - не существуют; однако, приглядевшись внимательнее, девочка с удивлением открыла: и существуют, и широко практикуются. И всего удивительнее то, что по многообразию и сути - почти такие же, как у горожан. Да и по форме - отличались лишь в незначительных подробностях. Но... всё запутывало и сбивало с толку! - применялись они в иных случаях.
  
  Там, где, не замечая грязи, горожанин беспечно переходил вброд, горец, доведись ему одолеть подобную переправу, считал необходимым очиститься. Случалось - правда, значительно реже - и наоборот. Например, в Городе изменившая мужу жена была обязана очиститься в храме, в Священной Долине - нет. (Конечно, от своего повелителя попадало, как правило, и той и другой - но это уже семейное, касаемое только их.) С другой стороны: если не женщина, а дева - поддавшаяся соблазну или даже ставшая жертвой насилия - лишалась невинности не по должному (в храме или на алтаре), то в Городе она отделывалась умеренным бичеванием, тогда как в Священной Долине безумицу ждала смерть. И сколько ещё различий...
  
  Умей Лилиэда смотреть обобщённо, со стороны, она бы могла сказать: и в Горах, и на Побережье круги, замыкающие чистое и нечистое, схожи, но покрывают разные области - пересекаясь совсем чуть-чуть. Впрочем, не умея выразить словами эти отвлечённые понятия, дочь Повелителя Молний вполне чувствовала опасное для неё различие. И, зная, что ей сейчас не до тонкостей, сосредоточилась на главном - на угрожающем смертью. А таких запретов, нарушение которых обещало скорое свидание с Де-радом, она насчитала аж тридцать пять! И это против одиннадцати - в Городе! И общих - согласных и там, и тут - только три: убийство мужа или отца да осквернение алтаря.
  
  Оставались, конечно, ночи Тайной Охоты, но это - совсем другое: схожее с неразделимой с опасностью воинской славой.
  
  И ладно бы - тридцать пять; столь важное Лилиэда запомнила и скоро, и накрепко - больше всего смущала не многочисленность: нет - недосказанность. У каждого из родов, населяющих Священную Долину, правила несколько различались. И чтобы среди горцев жить хоть в какой-то безопасности, никак нельзя было путаться в бесчисленных смутных оттенках. И ещё...
  
  ...не одним человеческим (хотя человеческое, без сомнений - главное) Лилиэду пугали Горы. Чужим и опасным здесь было всё: пропасти, камнепады, лавины, холод. И только одно слегка утешало девочку: отношение к ней Ин-ди-мина. Из-за её связанной с беременностью нечистоты Вин-ваш существенно отдалился, а сможет она или не сможет вернуть мужа после родов - ведомо лишь Великим богам; Му-нат - тот вообще сразу исчез; с Темириной, после некоторого напряжения вначале, отношения сложились ровные, умеренно прохладные, о желанной для неё дружбе приходилось только мечтать - Лилиэда, естественно, не догадывалась, насколько эта дружба, пожелай Темирина шагнуть навстречу, была бы для неё опасна. И не прими её Ин-ди-мин, как дочь - девочке было бы очень не по себе...
  
  ...но принял, согрел, утешил - не оставил её Ле-ин! Не покинул на перепутье! Здесь: среди скал и снега - между незнакомыми людьми с их жутковатыми обычаями! Когда Му-нат ушёл в неизвестность, когда Вин-ваш охладел, как минимум, до родов - бог ей послал отца! Не породившего? Эка важность! Ведь породивший, Повелитель Молний, всегда стоял от неё очень далеко. Ведь не она (что из того, что звалась Любимой?) была нужна вождю - младенец Ту-маг-а-дан! Для его великих замыслов. По сути, сиротой - её мать умерла родами - девочка росла во дворце. Му-нат, Некуар, да прислужницы, и более рядом - никого; и радость, когда Ле-ин даровал ей Бегилу, была для Лилиэды головокружительно опьяняющей радостью. Увы, земные радости скоротечны, Бегила осталась в Городе, в тёплом привычном мире, а в горах, среди льда и камня, Лилиэду, казалось, ждёт много злейшее одиночество, но снова вмешался бог-заступник и послал девочке Ин-ди-мина. Да уж - послал... Или, вскоре случившееся, случилось всё-таки по его воле?..
  
  
  Отшумели зимние метели, до весеннего равноденствия оставалось совсем немного времени, снег в долине растаял, в четверть силы зазеленела пробившаяся трава - пришла пора ягниться овцам и козам.
  
  Лилиэда сидела на старенькой волчьей шкуре, где-то в ста шагах от шатра - на золотистом от незнакомых ей цветов, хорошо просохшем пригорке. Рядом, на треснувшем сбоку буровато-сизом камне, поблёскивая на солнце чешуёй, грелась крупная - примерно, в локоть длиной - совершенно неподвижная ящерица. Случайно её увидев, девочка, дабы не вспугнуть неловким жестом, постаралась замереть подобно этой привлекательной гадине. Что, кажется, ей удалось: симпатичная тварь продолжала бестревожно купаться в благодатном солнечном свете.
  
  Вообще-то, до её подземной красы Лилиэде было немного дела - подумаешь, ящерица! - не какая-нибудь диковина и, по счастью, не ядовитая змея, и... будто зачарованная, смотрела дочь Повелителя Молний! Зачарованная, конечно, не ящерицей - Весной! Ласковым солнцем, бесчисленными - среди бледной травы и камня - крохотными звёздочками цветов, необычайно чистым воздухом и трепетной тишиной в сердце. Или: от будто прилипшей к камню ящерицы, скользнув по золотистым цветочкам-звёздочкам, парила, освобождённая, душа нал-гам - от девочки расходящимися ввысь кругами. Над всей Священной Долиной. Осваивая и, кажется, уже чуть-чуть понимая чуждое прежде высокогорье. И, главное - принимая.
  
  И этим солнечным ранневесенним днём в мире, столь отличном от знакомого с детства, Лилиэда впервые почувствовала себя не безнадёжно чужой. Да, всё в Священной Долине будто бы по-другому: не говоря о нравах и обычаях - другие цветы, деревья, травы, но... солнце-то - то же! Да, меньше пока от него тепла, но света ничуть не меньше! А воздух! От городского он если и отличается - то выгодно отличается! Много прозрачней и чище! Им, скорее, не дышишь, но - пьёшь! Этот удивительный воздух.
  
  Нет, сидя на пригорке и безотчётно следя за ящерицей, Лилиэда вовсе не думала ни о воздухе, ни о солнце - она тогда ни о чём не думала! - воспарившая душа и прозревшее сердце куда лучше зашоренного ума дарили ей новый мир. Ещё совсем недавно - ещё сегодняшним утром! - бывший таким чужим. Враждебным и непонятным. Впрочем, понятнее - даже и для вознесшейся души - он не очень-то становился; но зато - когда не с земли, а сверху! - злая тень чуждости и враждебности бесследно рассеивалась.
  
  (После, не раз спотыкаясь и больно падая, девочка в своих неудачах обвиняла уже не всю Священную Долину, но лишь отдельные камни.)
  
  А пока, для удобно устроившейся на золотистом сухом пригорке, зримого и близкого для неё, почитай, что не было. Разве что, общие ощущения: света, весны, тепла - время, естественно, в них не входило. Чтобы блаженство было незамутнённым - время должно стоять: и в этот солнечный день время для Лилиэды услужливо остановилось. Нет, оно не исчезло, не расслоилось, как в те грозные - после незабываемой встречи с богом и странной её болезни сумасшедшие дни и ночи - нет, будто бурный поток наконец-то впал в море: вокруг расплескались такие пучины времени, что ему уже сделалось невозможным течь в каком-то одном направлении. И, подарив Дочери Повелителя Молний совершенное блаженство, время остановилось. Однако, к немалой её досаде, павшая на пригорок тень вернула Лилиэду суетному людскому миру - миру с текущим временем. В своём блаженном состоянии девочка надеялась на свиданье с богом, но пришёл человек - от бога не легла бы на пригорок тень.
  
  На потревожившего её неземной покой расстроенная дочь Повелителя Молний глянула с укоризной, сквозь слёзы, однако, узнав пришедшего, сразу смягчилась: на отца - а к этому времени старейшину рода Змеи она уже безоговорочно произвела в отцы - можно ли сметь обижаться? А уж на такого внимательного, заботливого и понимающего - тем более! Ведь это благодаря только ему одному, Ин-ди-мину, и горы сделались для Лилиэды не безнадёжно чужими, и в Священной Долине отыскалось для неё пусть скромное, но достойное место.
  
  И, вспыхнувшая на миг обида, тут же погасла, и девочка улыбнулась бесшумно подошедшему Ин-ди-мину.
  
  Тем более, что не так, не с необязательным разговором старейшина рода Змеи пожаловал к угревшейся на бугорке Лилиэде. Нет - по делу. И по делу - весьма приятному. Позвать её на ожидаемую уже пол-луны интереснейшую прогулку. В недальний, тысячах в трёх шагах от шатра, загон для овец и коз - на весенний праздник приплода. (На языке народа бад-вар - Данахиназ.)
  
  Когда отъягнится последняя овца из стада, а на звенящем вечернем небе после недолгих земных странствий вновь утвердится Луна-Легида - случается этот пастырский праздник. Вино осеннего урожая, единожды перезимовавший барашек, костёр в ночи, несколько, с гостями и пастухами обычно не более десяти, человек вокруг, короткая (но всегда от чистого сердца) молитва к одаривающей потомством Аникабе, да степенная - до самого сна - беседа. И, Лилиэда думала, под кровлями из душистых ветвей безмятежные сны до утра...
  
  (Выросшая практически в затворе, о многом, разумеющемся само собой, она, увы, ничего не знала. Не знала, что посвящённая Аникабе ночь ни в коем случае не могла завершиться безмятежными снами...)
  
  
  Особенно собираться им не пришлось, дорога предстояла недолгая - единственно, что досталось нести Лилиэде: несколько тяжеловатый с непривычки кувшин с хорошим вином. Однако недавней затворнице так и так приходилось осваивать дела и обязанности дочерей народа бад-вар: а как же иначе, при самом заботливом отношении к ней ничем, кроме копья, Ин-ди-мин не мог занять свои руки - какой бы в противном случае из него получился защитник? Враг напади внезапно? А - никакой! Да, на своей земле, да, слава Великим богам, в кровную месть с соседями род Змеи не замешан, да, в Священной Долине почти не осталось зверей, нападающих первыми - так всё, и всё же... Если рядом идут мужчина и женщина - мужские руки может отягощать только оружие! Прочая ноша - женщине! Нетленная мудрость предков.
  
  Мудрость, однако, мудростью, а, подходя к овечьему загону, девочка порядком притомилась - хорошо хоть, недалеко: не то, не много ещё приобщённая к женской доле, она и вовсе выбилась бы из сил. И, конечно, надо отдать справедливость Ин-ди-мину: старейшина рода Змеи вёл её не спеша, с остановками - чтобы Лилиэдины толком неокрепшие плечи не пригнуло бы чересчур бремя земных трудов. Заботливо вёл - по-отечески...
  
  На месте они оказались рановато: солнцу до гор оставалось ещё около двадцати шагов, привязанный у ручья барашек ещё спокойно пощипывал траву - о чём-то, наверно, важном вполголоса говорили между собой трое степенных, густобородых пастырей. В противоположность им весёлая, шумная стайка молоденьких женщин хлопотливо сновала между ручьём и близкой рощицей - огромная, на взгляд Лилиэды, куча хвороста всё увеличивалась. (На празднике Данахиназ костры должны гореть до утра, но девочка, недавно вышедшая из-под затвора, об этом, естественно, не знала.)
  
  Само собой, старейшина рода Змеи подсел к пастухам - дочь Повелителя Молний влилась в весёлую стайку женщин. То ли покровительство Ин-ди-мина, то ли просто праздничные приветливость и открытость - девочку приняли с радостью, как свою. Смех, шутки, к которым располагало нетрудное общее дело, очень скоро рассеяли присущую Лилиэде осторожность - тем более, что хитрющие плутовки извернулись в рощице, под густым кустом спрятать от мужчин объ-ё-ёмистый кувшинчик! С неважным винцом, по правде - кисловатым, не в меру терпким - но ведь хмельным! А до его вкуса неизбалованным горянкам было сейчас дело десятое. И Лилиэда, привыкшая к другим винам, несколько раз глотнув из горлышка, сделала приятное для себя открытие: какое вино - не главное. Главное - где, с кем и когда. А в рощице, тронутой первой, ещё не мешающей свету зеленью, да с опьяневшими от воздуха, света, весны, вина молодыми женщинами и в преддверии весёлого праздника Данахиназ - всё бы пилось, чего ни дай. И как бы ещё пилось!
  
  Кое-какие шуточки и намёки, будь Лилиэда чуточку потрезвей, смогли бы, пожалуй, ей что-нибудь поведать о своеобразных обрядах грядущей ночи, да и то - сомнительно. Нет, свежеприобретённые подружки ничего намеренно не скрывали от девочки, но... Аникабина ночь, весенний праздник приплода - что ими зналось с измальства, для недавней затворницы пока оставалось тайной. И как бы свободно ни болтались их остренькие язычки, вряд ли, будь даже Лилиэда сейчас трезвее ждущего в засаде зверолова, ей бы открылось многое. Словом, павшая к ночи роса ничуть не отяготила её праздничной окрылённости.
  
  (Впрочем, на Лилиэдином месте всякая, не в пример умудрённейшая, из горожанок могла бы запросто ошибиться: что для мужчин из Священной Долины несущая во чреве вплоть до последних двух лун перед родами не является нечистой - этого ни одной из горожанок не пришло бы в голову.)
  
  В праздничный водоворот затянутая делом не делом, а скорее весёлой суматохой, из этой круговерти дочь Повелителя Молний вынырнула лишь после того, как, стремительно прокатившись по зубчатому краю гор, исчезло солнце. Кануло в бездонную пропасть: чтобы, всю ночь карабкаясь неизвестными даже самой Ужасной тесными подземными коридорами, к утру вновь добраться до неба.
  
  Резко, как это обыкновенно бывает в горах ранней весной, потянуло злым холодом. Благо, уже горели костры, и на одном из них, на том, у которого чинно беседовали мужи, поджаривался нанизанный на вертел барашек - тот, что совсем недавно бестревожно щипал траву. Конечно, на четверых мужчин да на семь (вместе с Лилиэдой) за праздничными хлопотами изрядно проголодавшихся женщин, одного юного барашка хватило бы лишь облизнуться, но под другим костром в земляной, предварительно прокалённой яме, переложенная пахучими травами в собственном соку доходила козлятина - основная еда предстоящей ночи.
  
  Быстро потемневшее после захода солнца небо так обустроилось для праздника Данахиназ, что лучше нарочно не выдумаешь: рядом с тонюсеньким серпиком Луны-Легиды воссияла вечерняя звезда - счастливая звезда Аникабы.
  
  Между тем, поспел барашек - по приглашению Ин-ди-мина женщины перешли к "мужскому" костру, пузатая круговая чаша наполнилась великолепным вином: стало быть, не зря Лилиэда маялась с тяжёлым кувшином. Однако, прежде праздничной трапезы, все собравшиеся обернулись лицами к вечерней звезде и, протянув ей навстречу раскрытые ладони, обратились к богине с дошедшими сквозь многослойную толщу времени, но от этого ничуть не стёршимися торжественными словами:
  
  "О, Великая Аникаба, о, одаривающая своим потомством всех, живущих на этой земле, милость яви к народу бад-вар, щедротами не обойди его, козам пошли козлят, овцам пошли ягнят, дочерям человеческим - сильных, здоровых мальчиков и луноликих красавиц-девочек. О, Великая Аникаба, пусть Люди Огня, но особенно те из них, что нашли приют в Священной Долине, плодятся и размножаются, вселяя страх во врагов. Пусть потомство Людей Огня будет многочисленнее небесных звёзд, пусть воины вырастают крепче гранитных скал, пусть матери вырастают плодовитее крысьих самок, пусть козы растут, как реки водой, обильные молоком, пусть овцы растут, как луга травой, богатые тёплой шерстью. О, Великая Аникаба, смилуйся и прими недостойный дар Твоих смиренных рабов, ибо эту ничтожную малость они приносят от чистого сердца. О, Великая Аникаба, имя Твоё да пребудет во славе, доколе хотя бы один из Людей Огня будет попирать стопами земную твердь. Вайве!"
  
  (Восклицание непереводимое, родственное русскому "ура", если бы огненный цвет последнего суметь дополнить голубым - небесным.)
  
  Вайве! - с этим восклицанием старший из пастухов пристроил на алтарь махонького, всего нескольких дней от роду, ягнёночка и уверенным взмахом большого ножа отсёк ему голову. Затем, в пролившейся крови омачивая указательный палец правой руки, на лицах приблизившихся к костру мужчин и женщин нарисовал священные знаки.
  
  Лилиэда, когда окровавленный палец дотронулся до её лба, вдруг отчего-то вздрогнула - казалось бы, не впервой, и более: случалось, что палец, оставляющий знаки, был не в козьей или овечьей, а в человечьей крови, могла бы, казалось, привыкнуть, но... все те, торжественно обустроенные жертвоприношения, в которых она принимала участие, случались в храмах, после долгих молитв, священных плясок и песнопений, а не так - под открытым небом, после, на Лилиэдин взгляд, непозволительно короткого славословия.
  
  Кровью с богиней соединив присутствующих, пастырь-распорядитель, разложив на алтаре небольшой костёр, поверх жарко пылающих сучьев поместил зарезанного ягнёнка - дабы жертва побыстрее дошла до Аникабы. И уже скоро (с неба не успела сойти вечерняя звезда) огонь справился со своим делом - лишь пепел остался на алтаре. Да угли - дотлевающие кое-где под ним. И, обеими руками высоко подняв пузатую чашу, на эти горящие угли Ин-ди-мин пролил изрядно вина: зашипело, забулькало, поднялся горьковатый пар - жертва ушла к богине. Захватив пригоршню образовавшейся золы, старейшина рода Змеи поместил её в почти ополовиненную чашу - и размешал рукой.
  
  К большому удивлению Лилиэды, первым из чаши Ин-ди-мин отпил не сам и не кому-нибудь из степенных пастырей предложил освящённое вино - ей предложил, девчонке!
  
  (Вот и ещё одно отличие от горожан! В Городе первое (всё и всегда!) полагалось старшим, а в Священной Долине - что же? Случается - что и младшим? Это открытие до того польстило девочке, что она не могла не поспешить с обобщениями: у горцев только в одном случае - на празднике Данахиназ - первый глоток полагался женщине. Не обязательно младшей возрастом - ещё не рожавшей. А поскольку среди собравшихся женщин таковой являлась одна Лилиэда - вот ей и достался первый глоток.)
  
  Когда из чаши понемногу отпили все, Ин-ди-мин выплеснул остатки вина на алтарь уже освобождённый от углей и пепла жертвенного костра - будто бы скрепляя с богиней обоюдовыгодный договор о сотрудничестве. Бессловесное соглашение: мол, ни мясом, ни вином, ни хлебом Люди Огня не обойдут Аникабу - так пусть же и богиня в свой черёд к ним проявит щедрость. Одарит их обильным потомством. Женщин - детьми. Коз - козлятами. Овец - ягнятами. Щенятами - и лис, и волчиц, и сук. Оленятами - быстроногих оленьих самок. Всем, словом, из живущих на этой земле, пошлёт потомство. И рыбам, и птицам, и зверям, и гадам. Опасным, полезным, желанным - всяким.
  
  Уладив дела с Аникабой, (Лилиэда по наивности решила - все) собравшиеся наконец-то приступили к праздничной трапезе. И вовремя - и мужчины, и женщины изрядно проголодались. Обойдя круг, пузатая чаша опустела, а от молоденького барашка скоро остались только косточки. Хорошо, поспела козлятина: сдвинув огонь с плоских камней, открыли земляную печь, чашу вином наполнили по новой - торжественности явно убавилось, зато, словно ручей из-под завала, струйками прорвалась весёлость. Сначала - у женщин.
  
  Быстро охмелевшие от мяса, вина и весеннего воздуха, они, взявшись за руки, затеяли древнюю ритуальную пляску. Поначалу - вполне невинную: нечто, похожее на обычный девический хоровод. Но чаще и чаще перебирали ноги, круче и круче сгибались спины, выше и выше вздымались руки - всех полонили Древние Могучие Силы. И хоровод распался.
  
  Его недавние участницы, одна за другой отступая во тьму, сбрасывали с себя одежды и в свете костра вновь появлялись уже совершенно нагими. И извивающимися - уже совершенно в змеином образе. Руки и ноги, сплетаясь и расплетаясь, превращались в отдельные, самостоятельно живущие существа. В плавно-стремительных движениях гибкие, уже не человеческие тела то свивались в один клубок, то рассыпались по трое, по двое, по одиночке - правда, на считанные мгновения. Всё убыстряющееся движение рассыпавшиеся тела скоро опять соединяло в клубок - в единое, живущее невообразимым множеством жизней, странно одухотворённое существо. И мужчины не могли долго противиться проснувшимся Древним Силам - через короткое время вплелись в клубок.
  
  Лилиэда не запомнила, ни как, ни когда она пристала к клубящемуся рою - точно, что до мужчин - однако, когда именно? И где сбросила свои нехитрые одежды? Как положено, отступав во тьму, или же - у костра? При свете и на глазах у всех?
  
  Впрочем, эти ненужные сомнения пришли значительно позже - утром, когда миновала Аникабина ночь. А тогда, когда девочкой владели чары священной пляски, её разум спал - мешающий, вредный разум. Зато пробудилось другое: заговорили не знания, данные опытом её недолгой жизни - заговорил опыт бесчисленных поколений предков. Лилиэда вдруг себя ощутила не только матерью грядущего в мир младенца - но МАТЕРЬЮ всех живущих. И живших. И будущих жить. В ней будто бы соединились все ЖИЗНИ, но зато и она вся растворилась в них. Из своего, личного, в ней уже ничего не осталось - из всего, сделанного в этом состоянии, ничто не могло быть ни чистым, ни нечистым. Ни плохим - ни хорошим. Ни добрым - ни злым. Растворившись в тысячах жизней, единственную - свою! - она не могла не потерять. И перестав быть собой, Лилиэда уже не могла нести ответственности за действия неодухотворённого тела.
  
  (Недаром у Людей Огня - и горцев, и горожан - всякий, из земного мира вырванный священным безумием, может себе позволить всё. И потом не то что бы смерть, но даже лёгкое неодобрение ему не грозило за самые наикощунственнейшие деяния.)
  
  И дочь Повелителя Молний скоро уже пеклась не о том, что с ней случилось во время священной пляски, нет - о последующем. А где и когда она разделась - приплелось совершенно зря: очевидно, под влиянием всего последующего. А может быть - и не зря... сомнения разбудили память и сберегли для девочки хоть какие-то кусочки дивной Аникабиной ночи. Не то бы Лилиэда ничего не помнила о своём удивительном соединении с богиней.
  
  Скорее всего, это случилось ближе к концу, когда в девочке не осталось уже ни капли своего, когда индивидуальное полностью заместилось общим: над личностным, над родовым, а постепенно - и над человеческим. Всё в ней, она во всём: ощущение не для дочери народа бад-вар - ощущение для богини. И, став Аникабой, Лилиэда настолько переполнилась особенным тёмным блаженством, что, едва ли не вопреки всему мирозданию, у девочки сохранились какие-то воспоминания о нём: отрывочные, смутные, но - сохранились. Она - Аникаба: а стало быть, и рабыня, и госпожа всякого и под землёй, и на земле, и на небе имеющего мужской облик. Она принадлежит всякому, но и ей безропотно повинуются все. И все бесчисленные совокупления, совершаемые и в Нижнем, и в Среднем, и в Высшем Мирах, в конечном счёте совершаются с нею. И от этого - непрерывное блаженство.
  
  Но после, стараясь связать обрывки воспоминаний, Лилиэда, вопреки недавнему очарованию, всё-таки спросила себя: тёмное блаженство богини - то ли это блаженство, которое ей сулил Ле-ин? И была вынуждена ответить - не то!
  
  Однако время сомнений, воспоминаний, вопросов и ответов пришло лишь через несколько дней... а тогда - на празднике Данахиназ - многажды сплетаясь и расплетаясь в опьяняющем хороводе, дочь Повелителя Молний сполна испила тёмного блаженства.
  
  Но, если честно, несколько дней спустя Лилиэду всерьёз смущали отнюдь не смазанные воспоминания о случившемся с ней у костра (всё, бывшее в безумном хороводе - это, в конце концов, Аникабино), нет - последовавшее за тем! Её - Лилиэдино. Увы - прекрасно помнимое.
  
  
  Когда усталость оборвала изнурительные, дополняемые священными соитиями пляски - бестревожного сна не наступило. Правда, на какое-то время бесчувственные, друг к другу, казалось бы, совершенно уже безразличные тела попадали у костров, но... опять-таки - первыми зашевелились женщины!
  
  Сначала одна протянула руку к неостывшей земляной печи, за ней - другая. Третья, преодолев смертельную слабость, налила вина в круговую чашу - отпила сама, и немножечко влила в рот соседу слева. И мало-помалу вино и мясо вернули телам беглые души - взгляды сделались осмысленней, движения обрели уверенность.
  
  Ещё с трудом воспринимая окружающее, Лилиэда подумала: всё, теперь до утра - мирные беседы.
  
  Правда, чуточку смущала память - богиня, видимо, не доглядела: запредельного, против других, в девочку пролилось несравненно больше, и это чуждое выветривалось с трудам, а до конца, как выяснилось позже, так и не выветрилось... или - вздумалось вмешаться Ле-ину? Может статься, Лукавый бог не хотел, чтобы Лилиэда вовсе забыла о бывшем на празднике Данахиназ тёмном блаженстве?
  
  Но разрозненные обрывки в смутные образы и нечёткие картинки память сложила лишь через несколько дней, а пока, просыпаясь... только отвлекала внимание дочери Повелителя Молний!
  
  А отвлекаться ему не следовало... Вовремя заметь Лилиэда, как по двое, по трое мужчины с женщинами исчезали во тьме, она бы, вероятно, хоть немного задумалась и, возможно, не поддалась приключившейся с ней вскоре слабости... А так - усталая, полусонная - оставшись с Ин-ди-мином наедине, даже не заметила, как весьма удобно пристроилась на его надёжных коленях. Или, старейшину рода Змеи самочинно произведя в отцы, отнеслась к нему по дочернему?
  
  Но даже - если и так? Будь она, например, Темириной... достигшей соответствующего возраста, стоило ли подобным образом дразнить мужчину?
  
  Ведь если дочерние чувства редко переходят в женские, то отеческие в мужские - напротив! - куда как часто. Не невинное же она на самом деле дитя, чтобы не знать: да, сожительство с дочерью как с женой в народе бад-вар если не поощряется, то нисколько не осуждается. И практикуется сплошь и рядом. Особенно - с младшей дочерью. С избалованной, обыкновенно, отцовской любимицей. И поэтому частенько таким дочерям замужество выпадает и припоздавшее, и, как правило, неудачное. И вовремя Темирине не подвернись Великий Герой - вряд ли бы она избежала участи общей для отцовских любимиц.
  
  А о Лилиэде - забывшей (вполне естественно), что для мужчины-горца нечистой она пока не является, забывшей (опрометчиво), кем она в само деле доводится Ин-ди-мину - чего уж и говорить: неизбежное совершилось само собой.
  
  И наутро память упрекала девочку не в неизбежно свершившемся ночью, нет - в испытанном ею удовольствии. Не то бы - без удовольствия - бывшее между нею и Ин-ди-мином она бы с чистой совестью посчитала обязательным обрядом праздника Данахиназ. Велением Аникабы. Но... посчитай, попробуй, коли даже после восхода солнца её не оставлял сладчайший трепет! И - мало этого! - уже на возвратном пути Лилиэде вдруг пронзительно захотелось, чтобы случившееся между нею и Ин-ди-мином в темноте, бесстыдно повторилось при свете.
  
  Старейшина рода Змеи не мог не заметить этого, сгустившегося до зримости желания - заметил и, взяв Лилиэду за руку, отвёл девочку в сторону от тропы, за оглушительно цветущий куст. Прохладная тень, опьяняющий запах цветов - днём бесстыднице было даже приятнее, чем ночью.
  
  "Бесстыднице? Развратнице! Прелюбодейке!", - такими, хлещущими больнее плётки, словами, вспоминая случившееся, дочь Повелителя Молний за малым не отстегала себя. Однако, не отстегала - не слишком склонная к самоистязаниям, девочка легко нашла оправдание: стеснительные городские обычаи, не для живущей в горах! Ей вовсе не обязательно мучительно долгое воздержание! С неё будет вполне довольно двух лун перед родами! А измена Вин-вашу? Что ж! Сам-то, небось, отнюдь не поститься ночами? С Темириной - да и не с ней одной...
  
  
  Всему, словом, объяснения и оправдания Лилиэда нашла легко - вот только... чрезмерно сосредоточившись на своих незначительных грешках, ухитрилась прозевать главное: медленное, но неотвратимое пробуждение Грозной Воительницы. В первую очередь - в ней самой. А сможет ли Ле-ин и на этот раз отвести беду - заранее не скажешь. Ведь это не кто-нибудь несколько лун назад, не какой-нибудь жрец-безумец, она сама, Лилиэда, зимней дождливой ночью каким-то непостижимым образом исхитрилась соединить Ужасную со своим спасителем - с Лукавым богом. Изначальную Тьму - с Несказанным Светом. И, ничего, к сожалению, о том не ведая, получить смесь страшной взрывчатой силы... Ей, видите ли, тогда казалось недостойным понести в своём чреве от смертного... Непременно хотелось от Старшего бога... Ей - ухитрившейся изменить самому Че-ду?!
  
  
  
  4
  
  
  Чего-чего, но такой необычайной жестокости Ам-лит никак не ожидал от зятя-тихони. Да, несколько последних лун его старшая дочь вела себя не просто крайне мало похвально - нет, вызывающе неосторожно. На Ам-литовом подворье разве глупцы не ведали о её связи с красивым невольником. И, разумеется, за "доброжелателями" дело не стало. Кто-нибудь, улучив момент, да шепнул отравленное словечко...
  
  И, право же, узнав эту унизительную новость, возьми Нивелин муж сыромятную плётку и в кровь исполосуй развратницу, Ам-лит его бы нисколько не осудил: не потому что главу рода Волка особенно возмущала женская слабость старшенькой - нет, согрешила, будь добра, постарайся, скрой. А если на это не хватило ума или осторожности: не обижайся, коли рубцы надолго изукрасят кожу - вполне заслуженное наказание.
  
  Да, живущей под отчей кровлей нет, обычно, нужды слишком уж осторожничать - давать чрезмерную волю рукам редко осмеливается муж-приёмыш... Правда, случается, обидевшись, навсегда покидает осквернённое ложе - но это, когда его жена изменит со свободным. А грех с невольником - кто же его всерьёз считает изменой? Да, столь непростительно забывшемуся рабу его паскудство, как правило, выходит боком: долго потом приходится зализывать свои увечья и раны. И это - при некотором везении: если его вообще не забивают насмерть.
  
  (Конечно, в этот недобрый день окажись Ам-лит дома, жизни недостойного раба вряд ли бы что-то угрожало: сильные молодые невольники стоят недёшево, и если, отдавшись гневу, за простительный грех всякого обрекать на смерть - можно и разориться. Скорее всего, согрешивший раб отделался бы свирепым, но отнюдь не смертельным бичеванием.)
  
  Впрочем, по-настоящему отца Нивелы возмущала не напрасная, по его разумению, гибель невольника - с кем не случается, не настолько уж скуп Ам-лит - разгневанный муж разошёлся, не доглядел, увлёкшись, наказания раб не вынес, под бичом отдал свою душу Де-раду... увы! Если бы так! В гневе бы - да увлёкшись! Нет! Хладнокровно! Сознательно! И это, к сожалению, ещё не всё. И далеко не худшее из совершённого им.
  
  Казалось бы, узнав об измене жены, в первую очередь поучи её, а после - что сердце скажет: забудь, приласкай, прости, а если не можешь, не прощай, разлюби, уйди - так ведь нет! Ничего подобного! Нивела не дождалась от мужа не то что бы плётки - пустяковой затрещины! С нарочитым безразличием он её вывел на двор и, схватив за локти, привязал спиной к ограде - дабы грешница не пропустила ничего из предстоящего.
  
  Поначалу, пока длинный пастушеский бич, разрывая кожу, впивался лишь в мясо спины и плеч, истязуемый раб молчал: наказанье вполне заслуженное, а чтобы мучительными стонами и рвущимися наружу воплями обожаемой госпоже не причинять лишнего страдания - потерпит, насколько достанет сил.
  
  Нивела вначале тоже - скорее была обиженно удивлена, чем испугана: да, так не полагается, но, в конце концов, разгневанный муж может сначала до бесчувствия наказать невольника, а потом уже обратить внимание на согрешившую жену. Конечно, ни бичом, ни, тем более, прилюдно он её не посмеет сечь в доме отца - хочет или не хочет, но отведёт назад в комнату и возьмёт обычную плётку. Что ж - поделом: ей ни в коем случае не следовало быть столь непростительно неосторожной. Очень даже невредная наука на будущее.
  
  Лишь уязвлённая гордость обиженно роптала при первых ударах бича: по обычаю, как бы ни был разгневан муж, начинать полагалось всё-таки с неё - с изменившей жены. Лишней болью обернулся бы нерастраченный гнев? Опять-таки - поделом! И плётка - не бич, и она не невольница, а старшая дочь Ам-лита! На её нежной коже дольше бы после рубцы горели? Подумаешь! Перетерпела бы! Зато меньше бы досталось любовнику. А уж с тем, что он, стиснув зубы, когда, срывая мясо с плеч и спины, аж до рёбер и до лопаток достаёт беспощадный бич, пытается молча перестрадать - грозящее её коже не шло ни в малейшее сравнение.
  
  Словом, копаясь в своих обидах, Нивела оказалось совершенно не готовой к жуткому, звериному воплю истязуемого раба. Не понимая, в чём дело, женщина посмотрела на подвешенное за руки и немыслимым образом выгнувшееся обнажённое тело любовника - или рабу уже изменили силы? Но бичевания - и не слабые - ей доводилось наблюдать не раз, и старшая дочь Ам-лита знала: так не бывает. Если наказуемый пытается мужественно молчать, то так, по-звериному, он сразу не завопит - даже если его душевные силы на исходе: нет, сначала мучительно застонет, затем, захлёбываясь, перейдёт на рык и только в конце может сорваться в крик. Насколько бы глубоко язвящий конец бича ни впивался в окровавленное мясо спины, плеч, ягодиц и бёдер... Или же?.. Или?..
  
  ...наконец Нивела увидела и поняла - Де-рад побери этого изверга! Её отвратительного мужа! Несколько ниже рёбер, туда, где человеческие внутренности защищены лишь кожей да нетолстым слоем мяса, охлестнув тело невольника, глубоко впился бич. И, вторя новому невыносимому воплю, раздался женский - и умоляющий, и предостерегающий - крик: так - по животу и ниже - это уже не наказание, это медленное убийство! А жить или умереть рабу - решать только Ам-литу! Ему - и никому другому!
  
  Но заступничество Нивелы её мужа не только ничуть не смутило, а напротив - лишь раззадорило. Недобро поглядывая на привязанную жену, в каждый следующий удар он стал вкладывать всё больше силы, однако, не теряя головы, старательно прицеливаясь, чтобы нечаянно сразу не убить раба.
  
  К концу затянувшейся казни, Нивела, на своё счастье, впала в странное полу беспамятство: она будто бы всё видела и слышала, но всё видела и слышала будто бы уже и не она - последний, особенно жуткий предсмертный вопль женщину по-настоящему уже не потряс. И страшноватая мысль: если, не внемля рассудку, муж насмерть засёк её любовника, то ведь и с ней, с Нивелой, он может сделать то же - не испугала Ам-литову дочь: настолько безразличным ей сделалось всё. Включая - собственную участь.
  
  
  Вернувшись, Ам-лит застал свой Дом в полном смятении: две невольницы хлопотали над окровавленным мёртвым телом, подготавливая его к погребальному костру, притихшие детишки попрятались по углам, Сембиния уединилась со старшей дочерью - лишь из расспросов обычно словоохотливых, а теперь сбившихся в молчаливую стайку младших жён, старейшина рода Волка узнал о случившемся. Узнать-то узнал, но... обычно не сомневающийся, сейчас он впал в пренеприятную растерянность: всё совершилось без него, и что ему теперь делать - подсказал бы кто-нибудь из Великих богов!
  
  Расчётливая жестокость зятя отнюдь не чересчур мягкосердечного Ам-лита сбивала с проторенного пути: он сам, никудышный знаток потаённых движений души, плётку пускал в ход не задумываясь - не различая ни жён, ни детей, ни слуг. А зачастую - ни правых, ни виноватых. Да и то: в частых семейных дрязгах, кто начал первым, кто более виноват, кто менее - попробуй, разбери! А при столь многочисленном семействе? Неудивительно, что стоило затеяться мало-мальски громкой сваре - одинаково попадало всем.
  
  Но, не много задумываясь о том: кому и за что - за мерой Ам-лит, обычно, следил неукоснительно. И никого, даже самого дерзкого и никчёмного раба, ещё ни разу не засёк до смерти. А тут...
  
  С Нивелой и сошедшимся с ней невольником старейшине рода Волка дело представлялось до прозрачности ясным: их вина очевидна, наказание определено древними обычаями - всыпав развратникам, чтобы запомнилось надолго! - невольника отослать на дальние пастбища, а грешницу (увы, человеческая плоть похотлива), после её очищения в храме, конечно, простить. В самом деле - не к рабу же ревновать всерьёз?
  
  Ам-литу казалось - дело яснее ясного, а случилось... подишь ты! Случилось несообразно ни с чем...
  
  Пальцем не тронув дочь, муж её сумел довести до тяжёлой болезни! И скрылся! Возвратился, видите ли, к своим любимым стадам! Оставив за собой окровавленный труп и полубезумную Нивелу. И ему, старейшине рода Волка, теперь трудись - распутывай этот гадкий клубочек... С трупом, конечно, сложностей не много: убитый убит, и назло своему паскудному зятю Ам-лит приказал, чтобы тело раба торжественно, словно свободного, предали погребальному костру. Однако с Нивелой - как и чем помочь старшей дочери?
  
  К счастью, предводитель рода Волка вовремя вспомнил о другом своём зяте: главный жрец Ле-ина, искуснейший целитель - если не он, то кто же?
  
  За служителем Лукавого бога отрядив трёх старших мальчиков, Ам-лит невольно задумался о перипетиях человеческих судеб: Бегила, любимица - её не сложившаяся жизнь ещё совсем недавно наполняла горечью сердце Ам-лита. Напротив, с Нивелой казалось всё прочно устроенным: она и при Доме, и с мужем, и Аникаба её не обошла детьми.
  
  Да, если честно, муж Нивеле достался средненький: на ложе жены он приходил не часто - всё больше со стадами, всё мечтая разбогатеть и обзавестись своим хозяйством. Оно вроде бы и не худо... но... надолго покидать молодую жену - ясно же, что чревато... И будь он поумнее, вместо сегодняшнего зверства поблагодарил бы Нивелу за неопасную связь с рабом! А что? А сойдись она со свободным? Да наклони к нему своё сердце? При чём бы остался он? При полутора сотнях правдами и неправдами приобретённых у Ам-лита овец и коз? Но после дикой утренней выходки, очень похоже, при том и останется. Ни своего безмерного оскорбления, ни мук убиваемого любовника Нивела ему не простит...
  
  А поведи себя по-людски? Нивелу бы - хорошенечко плёткой? Невольнику - на спине и на ягодицах кожу с мясом перемешай бичом? Чтобы потом негодяю несколько дней пришлось отлёживаться на брюхе? Не только простила, виновной бы продолжала себя считать! Свою боль от плётки забыла бы уже к вечеру, а высеченный любовник - не то, что убитый: очень скоро лёгкая жалость к нему соединилась бы с изрядной долей презрения. И наступившей ночью, каясь в слезах, умоляла бы о прощении, и, получив его, своего снисходительного повелителя до утра одаривала бы такими ласками... поведи себя Нивелин муж по-людски!
  
  С другой стороны: неустроенная судьба наложницы ветреного мальчишки вдруг до того изменилась - явно не обошлось без Лукавого Ле-ина! Что совсем недавно казалось прочным - пошатнулось до основания; что виделось построенным на песке - утвердилось вдруг на скале. Было о чём задуматься Ам-литу...
  
  
  Ле-гим-а-тан пожаловал засветло - благо, до Города было не далеко.
  
  Внимательно осмотрев Нивелу, жрец нашёл её состояние не опасным. Да, она испытала сильнейшее потрясение, и скорого выздоровления ждать не стоило, однако - ничего угрожающего. А впрочем: молодость, забота, внимание - быстрое выздоровление тоже возможно. К тому же, удачно прошла маленькая лекарская хитрость: Нивела упорно отказывалась от еды и питья, но от лекарства предложенного старшим жрецом Великого бога, как было отказаться?
  
  И, поначалу внутренне сопротивляясь, а потом охотно, она таки выпила вместительную чашу подогретого вина - с мёдом и сонным зельем. Вторую - уже порядком захмелев - выпила с удовольствием. После третьей - крепко уснула: что, собственно, и требовалось. Лучшее лекарство при её болезни - сон. И, конечно - Бегила. Зная о близости сестёр, Ле-гим-а-тан решился пожертвовать несколькими блаженными ночами с младшей женой - такие, из-за душевных срывов, болезни весьма коварны, и как-то оно обернётся утром... Впрочем, до завтра жрец и сам не собирался возвращаться в Город - был у него разговор к Ам-литу. И очень ответственный.
  
  Слава Великим богам - старейшина рода Волка не мог этого не заметить - с приходом жреца удивительно быстро угомонился растревоженный Дом. А казалось бы, Ле-гим-а-тан не сделал ничего особенного: вином усыпил Нивелу, рядом с ней уложил сестру, успокоил Сембинию, о каких-то пустяках немножечко поболтал с младшими жёнами Ам-лита да чуть-чуть повозился с детишками - и тучи рассеялись, и проглянули тёплые лучики.
  
  Женщины, убаюкав младенцев, наскоро собрали пусть запоздалый, но почётного гостя всё же достойный ужин. Правда, завершился он близко к полночи, ну да после такого недоброго дня - простительно.
  
  Отужинав, по повелению Ам-лита старшие мальчики, жёны, невольники и невольницы разошлись, не задерживаясь, по своим комнаткам и закуткам - старейшина рода Волка легко догадался о желании верховного жреца Лукавого бога переговорить с ним наедине. Однако погребальный плач - Ам-лит почти пожалел о своём капризе, похоронить невольника, как свободного - мешал всякому разговору. А уж о разговоре серьёзном - под причитания, вопли, стоны - нечего было и думать. Благо, стояла тёплая ночь, и, захватив кувшинчик с превосходным вином, мужчины оставили стены и кровлю трапезной.
  
  Снаружи, не приглушённый никакими преградами, плач по покойнику сделался невыносимым - четверо искуснейших в этом деле невольниц старались вовсю - по счастью, подворье Ам-лита было обширным, изгородь позволяла отойти от плакальщиц шагов на семьсот. И здесь, в тишине, под небом, полной луной мягко окрашенным в цвета спокойствия и безмятежности, наконец-то затеялся ответственный разговор.
  
  Ле-гим-а-тан начал с сегодняшнего - с утренней зверской выходки обыкновенно мало заметного мужа Нивелы.
  
  Да, жрец вполне согласился с Ам-литом: в гневе, увлёкшись, почти всякий оскорблённый муж способен насмерть засечь невольника, но хладнокровно и, главное, согрешившую жену заставив следить за казнью - нужна выдающаяся жестокость. И, значит, тщательно скрытая, она всегда гнездилась в Ам-литовом зяте - здесь всё ясно, нет никакой загадки. Но вот почему выплеснулась до времени? Или этот тихоня уже достиг намеченного? Обзавёлся бессчётными стадами? Чтобы смотреть за ними, вырастил уже нескольких сыновей? Приобрёл собственных невольников? Да до той вожделенной поры ему предстояло ждать не меньше двадцати равноденствий!
  
  А рвущуюся наружу жестокость, мог бы выпускать неприметно: отстегай он Нивелу много больней, чем следовало, с невольника хоть от плеч до пят - молодой, вынес бы - бичом обдери всю кожу, кто бы чего сказал? Твёрдым, по-мужски суровым, но справедливым все бы посчитали его. Так ведь нет - сорвался! А почему?
  
  Потому что Ужасная пробудилась полностью!
  
  Всё дело, по мнению Ле-гим-а-тана, было в этом. Ужасная пробудилась - и такие ли, в скором времени, предстоят злодейства! Жестокости, зверства, подлости! Ох - несравнимо тяжкие! А самое скверное - массовые! Когда вполне приличные люди вдруг начнут вытворять такое...
  
  Но - улучив момент, верховный жрец Ле-ина уклонился в нужную сторону - эти рассуждения хоть и интересны, однако далеки от насущного. Ни он и никто другой ничем и никак не способны помешать пробудившейся Грозной Воительнице. Уж коли допустили Старшие боги... Единственное, что ещё в человеческих силах - не дать развязаться всеобщей бойне.
  
  Конечно, дело не завершится стычкой рода Снежного Барса с родом Змеи - к тем и к другим присоединятся многие. Не зря отправленное Повелителем Молний посольство в Священной Долине приняли с холодноватой вежливостью - наотрез отказав в просимом. А ведь после перехода Вин-ваша в род Змеи уже не велось речей о возвращении Лилиэды - говорилось лишь о её ребёнке, о будущем Великом Герое и Мудреце Ту-маг-а-дане. И Повелитель Молний, снаружи вспыхнув праведным гневом, в глубине очень обрадовался: вот она - взлелеянная им Война!
  
  Ле-гим-а-тан понимал вождя - Повелитель Молний уже давно шагал на встречу Большой Войне - но вот Ин-ди-мина... старейшина рода Змеи, каким его знает жрец, не был сторонником крайних мер. Или Му-нат, не видевший в Вин-ваше особенного миролюбца, оказался лучшим прозорливцем, чем он сам?.. Но если даже и так... чтобы умудрённый предводитель рода попал под влияние мальчишки?.. нет, невозможно! Скорее всего, Ин-ди-мин уступил общему решению: если весь род высказался "за", то его глава не мог сказать "против". А как оно случилось в действительности, об этом остаётся только гадать... впрочем - незачем! Всё уже совершилось: посольство вернулось ни с чем - для пожара Большой Войны приготовлена здоровенная вязанка хвороста.
  
  
  Вина в кувшинчике разве что уполовинилось, а верховный жрец Лукавого бога успел осторожненько перейти к главнейшему. Не от себя и не от своего бога, но как посол могучего рода Водяной Черепахи торжественно обратился к предводителю многославного рода Волка - предложив Ам-литу оборонительный союз: когда-де полыхнёт пожар, и Повелителю Молний вздумается втянуть в него всё Побережье, чтобы их оба рода не опалились. Ибо, соединившись, они окажутся костью не по зубам: из сильных - лишь роды Горной Козы да Свиньи безоговорочно поддержат Повелителя Молний. Но земли Горных Коз далеки от Города, отъединены от него землями трёх родов, и, стало быть, их оборонительному союзу нечего ждать оттуда серьёзной угрозы: главное - род Свиньи. Ведь без его поддержки Повелителю Молний ни за что бы не навязать Побережью свою волю.
  
  К сожалению, Му-нат без следа исчез в Священной Долине - в своём, то есть в роде Свиньи, жрец обладал значительным влиянием. Ведь давным-давно ни кто иной, как он, сумел склонить свой род к союзу со Снежными Барсами - и какому союзу! Прочнейшему! Выдержавшему испытание и совместной борьбой, и, что особенно важно - временем! Чтобы более сорока равноденствий двум равносильным родам шагать рядом, не тесня друг друга - редчайший случай! А вернее, не случай - Му-нат: ибо только его стараниями до сих пор не распался этот невозможный союз! И если бы удалось отыскать жреца, да убедить его шепнуть несколько нужных словечек предводителю своего рода... глядишь бы, и пошатнулся этот союз...
  
  (За недолгое время их сближения Му-нат, увы, не успел сказать Ле-гим-а-тану, что он уже не несколько словечек шепнул, что не малую - после того, как их с Повелителем Молний пути окончательно разошлись - успел проделать работу: союз нерушимым только казался! В действительности - таковым не являясь. К сожалению - не успел сказать: слишком уж на это недолгое время обоим жрецам выпало волнений, забот, трудов.)
  
  
  Ам-лит с огромным удовольствием слушал речи верховного жреца Лукавого бога - ибо сам давно уже подумывал о союзе с родом Водяной Черепахи. Но, во-первых, это ему представлялось не срочным, а главное, когда слабый обращается к сильному, совсем другое дело, чем когда сильный обратится к слабому: в первом случае в образовавшемся союзе о равенстве нет и помину, во втором - оно очень даже возможно. И, как теперь выяснилось, старейшина рода Волка выжидал не напрасно: не он - сильнейший ему предложил союз.
  
  Вообще-то, предложить этот союз полагалось самому Ди-ги-а-тину, главе рода, ну да, не допустив большой натяжки, Ле-гим-а-тана можно считать равноценной заменой - как-никак, а верховный жрец Великого бога, да и у Водяных Черепах на видном месте. Обязательно, чуть-чуть поторговавшись, надо соглашаться на этот союз.
  
  Однако поторговаться Ам-литу не удалось: со всем обоснованным согласившись сразу, всё хоть немного сомнительное Ле-гим-а-тан полностью отверг, напомнив старейшине рода Волка, что речь идёт не о каких-нибудь выгодах и преимуществах - о жизни и смерти. Поодиночке Повелитель Молний обязательно сумеет втянуть их в братоубийственную бойню. Или Ам-лит и на этот раз надеется отсидеться в своей знаменитой башне? Пусть тогда вспомнит: первоначальным жителям Побережья, когда на них всей массой навалился народ бад-вар, не очень-то помогли подобные башни. Да, такую башню почти невозможно взять приступом - а осадой? Когда нечего станет есть? Или предводитель рода Волка надеется на скорое завершение грядущих битв? Полагает, что, полыхнув, пожар войны не продлится дольше нескольких лун? Пусть не надеется! Стоит вспыхнуть - гореть будет долго! Не менее нескольких равноденствий!
  
  Даже не раздосадованный несостоявшимся торгом - настолько вескими были доводы Ле-гим-а-тана - со всем, из предложенного жрецом, Ам-лит согласился, не потеряв лица. Тем более - что Ле-гим-а-тан принял без возражений несколько его действительно стоящих замечаний. И высказал благодарность главе рода Волка за предложение в это смутное время не одной лишь Бегиле, но и другим жёнам и детям жреца укрыться на его подворье - под надёжной защитой башни. Ибо после зверской утренней выходки мужа Нивелы не осталось никаких сомнений: Война может начаться в любой день. Если кипящая внутри жестокость, вопреки всяким расчётам и выгодам, уже хлещет через края - значит, люди созрели. Для предстоящих битв. Для крови, пожаров, гибели. Для массовых жертвоприношений Ужасной.
  
  
  Столь резкая перемена во взглядах Ам-лита - ведь наверняка о стоящей у порога войне до этого вот сегодняшнего разговора не очень-то задумывался старейшина рода Волка - в другие времена могла бы удивить Ле-гим-а-тана, но... в другие времена! А не сейчас, когда полностью пробудилась Ужасная!
  
  Сейчас, напротив, за беспечность и недальновидность жрец в первую очередь укорял самого себя: зная несравненно больше Ам-лита, мог бы и раньше позаботиться о семье! Или - забыл? Непростительно забыл, что после бегства Вин-ваша Война приоткрыла дверь? А после бесславного возвращения послов вождя она не у порога - нет, на пороге уже стоит! И во всякий момент медной поступью может войти в Дом! Что же? Выходит, Ам-литу он сумел открыть глаза - сам оставаясь слепцом? И это - когда пожар может полыхнуть не сегодня-завтра!
  
  А дети и женщины? Бегилу и ту без большой охоты он на несколько дней привёл к отцу! Только - из-за Нивелы. Думая лишь о заболевшей. Не о Бегилиной безопасности. А Ринэрия, Элинида? Нет! Сегодняшней ночью ему не придётся спать! Гостеприимством Ам-лита необходимо пользоваться сейчас - не откладывая на завтра! Немедленно возвратиться в Город и ранним утром, до восхода солнца, женщин с детьми привести сюда - под гостеприимный Ам-литов кров. Башня, при всех её недостатках, самая надёжная защита в случае вероломного нападения.
  
  Стремительно мелькнув в голове Ле-гим-а-тана, эти мысли ничуть не помешали важным переговорам. Да и вообще, после согласия Ам-лита на союз, важного почти не осталось: уточнить некоторые подробности, да, призвав в свидетели Старшего бога, обменяться священными клятвами.
  
  Конечно, по заключении столь ответственного союза, следовало закатить торжественный пир, с обеих сторон созвав множество гостей - однако и жрец, и старейшина рода Волка понимали: нельзя. Во-первых: нет времени, а во-вторых - союз-то тайный. Совершенно незачем привлекать к нему внимание посторонних.
  
  Легида, высоко забравшись, сияла во всю, не омрачаемая ни щербинкой, ни облачком - самый подходящий свидетель. И перед её ликом Ам-лит с Ле-гим-а-таном торжественно поклялись в вечном союзе между родами Волка и Водяной Черепахи - за прочностью этой клятвы призвав наблюдать богиню. Затем обменялись заговорёнными амулетами: клятва клятвой, но боги порой медлительны, клятвопреступника не спешат карать - колдовство действует повернее. После чего каждый поторопился заняться своим делом: Ам-лит - изобретением наилучших способов обороны, Ле-гим-а-тан - исходом из Города. Немедленным исходом своих жён и детей - пока не поздно, пока не полыхнул страшный пожар Войны.
  
  
  * * *
  
  
  Едва занявшимся утром, Повелитель Молний проснулся в приятнейшем возбуждении, ибо открылось ему во сне: ещё не сегодня, но - завтра! Да - непременно завтра! Его огромная, проделанная в тайне работа наконец-то принесёт плоды. И ведь - дурак дураком! - за малым всё не испортил сам. Страх и ненависть - как они порой ослепляют. Вин-ваш с копьём под лопаткой - избавленье от страха? Да! Но и - не более. Сколько бы ещё пришлось трудиться после этого замечательного события... Вин-ваш в Священно Долине - Война сама шагает навстречу! Уверенно. Неотвратимо. Медной тяжёлой поступью.
  
  Жизнь зачастую куда как хитрее самых хитроумных замыслов. После бегства несносного юнца, после Му-натовой стрелы, пусть с запозданием, но он это понял. Ведь бегство Вин-ваша и Лилиэды открыло прямой путь в Горы посольству с законными - и неприемлемыми! - требованиями. А от возвращения ни с чем городского посольства, словно лавина с гор, всё покатилось само собой. И всё - к долгожданной его Войне. Ведь, если не вникать в мало кому известные тонкости, Город кругом прав: законно потребовав своё и получив оскорбительный отказ, осталось уповать только на силу - разве не так?
  
  Вчерашним вечером со жрецами, собравшимися по его просьбе, именно об этом вдохновенно говорил вождь. И легко убедил большинство из них. (Не случайно, проведав об отлучке Ле-гим-а-тана, Повелитель Молний поспешил созвать это собрание!)
  
  Открыто вождю возразил лишь один Син-гил: да, надо отдать ему должное, уверенно возразил, но... ведь - один! Ле-гим-а-тана-то не было!
  
  И опасения Син-гила - из собравшихся только Повелитель Молний понимал, до чего обоснованные! - что войной между родом Снежного Барса и родом Змеи дело не ограничится, не произвели должного впечатления на увлёкшихся жрецов. Кто-то, возможно, и колебнулся внутренне, но громко верховного жреца Че-ду не поддержал никто. Ле-гим-а-тана-то не было! И с мнением вождя с некоторыми несущественными оговорками согласилось всё Высокое Собрание: род Снежного Барса имеет право требовать у рода Змеи зачатого дочерью Повелителя Молний от Великого бога будущего Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана. И не просто требовать, но - в случае отказа - угрожать войной.
  
  После этого не совсем чётко сформулированного решения руки у Повелителя Молний оказались свободными: в какой форме потребовать - осталось за ним. И, стало быть - можно в такой... мужчины из рода Змеи неизбежно схватятся за копья! А можно...
  
  ...можно вообще без нового посольства! Приятное утреннее возбуждение - не от этой ли блестящей мысли? То ли ещё во сне, то ли сразу по пробуждении на Повелителя Молний снизошло судьбоносное озарение: триста его наёмников - да какой ещё предводитель рода располагает хоть чем-то подобным?!
  
  
  Да, если строго, эти наёмники на службе не у него - после достопамятного нападения Лесных Людей, Город постановил создать такой, свободный от прочих обязанностей, боевой отряд. Чтобы от каждого рода по нескольку воинов неотлучно пребывали в Городе - разумеется, в достатке снабжаемые своими родами одеждой, оружием, хлебом, вином и мясом. Так постановили все главы сильнейших родов Побережья - и поначалу действительно было так.
  
  Однако с течением времени смягчалась память о кошмарном набеге - почётная обязанность иным стала казаться обременительной. Да и то: более чем по десятку лучших воинов безболезненно от себя отрывать не мог даже не слабый род. И уже давно - когда Первый друг действительно был другом - Му-нат отыскал прекрасное решение: необязательно для службы отсылать своих людей - если втрое против необходимого будет одежды, оружия, хлеба, вина и мяса - Город вполне обойдётся без их "драгоценных" воинов!
  
  Конечно, не вдруг, не без сопротивления и борьбы эта дерзкая мысль овладела неподатливыми умами - многие из родовых вождей обоснованно опасались, что нанятые за вознагражденье воины в конце концов усилят не Город, а Повелителя Молний. Однако возможность уклониться от обременительной повинности и, казалось бы, резонные соображения: не очень-то, в случай чего, триста отщепенцев придутся ко двору рода Снежного Барса - постепенно успокоили самых осторожных.
  
  И вожди прозевали, как этот действительно поначалу сброд стал грозным боевым отрядом. Тем более - что Повелитель Молний ещё ни разу не использовал наёмников в междоусобных стычках. Разумеется - днём, ну, а ночью... однако, если ночью порой и случались выгодные вождю убийства - всё покрывала тьма. К тому же, ночью случались убийства выгодные не только Повелителю Молний...
  
  И постепенно - луна за луной, равноденствие за равноденствием - триста со своими родами порвавших связи наёмников сделались в руках Повелителя Молний необычайно грозной силой. Целиком отдавший себя ратному делу - о чём родовые вожди пока не знали - стоит трёх или даже четырёх, пусть сильных и отважных, но копьё в руки берущих от случая к случаю, воинов. Да ещё поди, собери этих воинов, и пока они подоспеют к битве... словом, при внезапном нападении сплочённому отряду повелителя Молний не дал бы достойного отпора ни один из родов. Даже - из самых могучих: располагающих многими тысячами пригодных к войне мужчин.
  
  
  Конечно, удачно подобное вероломство могло сойти раз или два: соседи бы всполошились и, собрав нужные силы, изготовились к битве, но... он, Повелитель Молний, ждать не станет! Пастбища рода Змеи находятся у самого перевала - и? Почему бы и не?..
  
  ...а в Городе наверняка не придёт ни в чью голову, что его отряд будет не веским доводом при переговорах, что, если Змей удастся застать врасплох, вообще не будет переговоров - стремительное нападение, короткая битва и немедленное отступление: за перевал, на равнину, на Побережье - к своим.
  
  И Город с возмущением узнает о гнусном нападении на его немногочисленный отряд несметных кровожадных полчищ рода Змеи. А если, паче чаяния, кто-то заподозрит обратное - промолчит: ибо свои не могут быть не правы. Тем более - немного подумав, вождь решился на небольшой риск - не надо ему трёхсот, довольно половины. Зато - наилучших воинов. О чьих достоинствах на Побережье знают очень немногие. А достоверно - один Му-нат. Но, слава Мар-дабу, ненавидимый Первый друг бесследно сгинул в Горах. И, можно надеяться - навсегда.
  
  (Предполагая, что о достоинствах наёмников знает только Му-нат, Повелитель Молний - уже полонённый Ужасной! - ох, как заблуждался: догадывались и Син-гил, и Тай-леби-шад, а достоверно, от самого жреца, знали Ле-гим-а-тан, Ин-ди-мин, Вин-ваш - а от них все, кому надлежало знать. Ещё зимой, поддавшись гневу и нетерпению, Повелитель Молний, на свою беду, сделался не союзником Грозной Воительницы, а Её рабом. Притом, что этой Госпоже безразлично, к кому придёт победа, и придёт ли она вообще к кому-нибудь - у Неё одна забота: пролилось бы побольше крови.)
  
  Увы, это прояснилось значительно позже, пока же, обдумывая предстоящий поход, ослеплённый вождь пребывал в самом радужном настроении. Согласие на переговоры получено им вчера, сто пятьдесят лучших воинов он отберёт сегодня, и уже завтра - да, именно завтра! - конец его тайной, многотрудной работе. Вернее - начало новой. Безусловно - опаснейшей, но, не в пример, приятнейшей. Битвы, победы, подвиги - ратный весёлый труд! Убийства, пожары, кровь - не юнец, понимает - но во имя какой высокой цели! Наконец-то объединить весь народ! И горцев, и горожан! Под единой властью! Под властью будущего Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана! Пока - под его! Мудрой и Справедливой! Единственной - достойной Великого народа бад-вар!
  
  День прошёл в радостных хлопотах - Повелителю Молний хотелось самому отобрать воинов, как ни доверяй предводителям, свой глаз, несомненно, надёжнее. Ведь в некоторых случаях молчаливость куда весомее силы и ловкости. А уж в предстоящем-то щепетильном деле... нет, в выпестованном за долгие равноденствия отряде откровенных болтунов быть не могло... однако - молчаливость молчаливости рознь... ночью всадить нож в предателя и дерзким набегом заварить всеобщую Войну - совсем не одно и тоже. После учинённой тобой резни убедительно врать, что не ты напал, что на тебя напали - для этого мало одной молчаливости. Например, Некуар, доживи он до настоящих дней, никак не годился для подобного дела: хотя в битвах стоил не то что пяти - пятнадцати лучших воинов.
  
  И ещё: справедливые требования к роду Змеи большинство старших жрецов одобрить-то одобрило, но если он сразу начнёт показывать зубы, это на Побережье понравится не всем. Не зря Ле-гим-а-тан, проведав о ночном совещании, на рассвете увёл из Города своё семейство. А в течение дня, узнав о необычном (вооружённом) посольстве, его примеру последовал кое-кто ещё. И хуже всего: Биш-мар - немалый человек в роде Свиньи. А уж, целиком рассчитывая на безоговорочную поддержку рода Свиньи, Повелитель Молний ждал от него большего доверия. Конечно, осаждённый Город - не завидное место для женщин и детей, но чем лучше беззащитные поселения? Тын из брёвен, повыше, чем в три человеческих роста, и изгороди из колючих веток - сравнение в чью пользу?
  
  За дневными хлопотами, за суетой эти неприятные, время от времени мелькающие мысли вождь успешно прогонял. Без шума и без вреда для дела он всё равно не мог задержать уходящих, а насущных и неотложных забот хватало и без того. Однако ближе к вечеру, когда тщательно им отобранные воины разошлись на отдых тремя (по пятидесяти человек) отрядами, отгонять назойливые мысли сделалось потруднее. Повелителю Молний вдруг пришло на ум: а Побережье - как же? Когда полыхнёт долгожданная Война, как поведут себя союзные и подвластные роды?
  
  Не то что бы вождь не задумывался об этом раньше - раньше об этом думалось радужней: данники ему представлялись сплошь покорными, союзники - верными до конца. За одним исключением: род Водяной Черепахи - в давней борьбе за власть Повелитель Молний не мог похвастаться значительными победами над этим родом. И в конце концов с Водяными Черепахами установились неопределённые отношения: нечто среднее - между полу союзничеством и полу противоборством. И хотя Повелитель Молний надеялся: когда Горы и Побережье насмерть вцепятся друг в друга, не очень-то получится у этого рода остаться в стороне - Большая Война неизбежно затронет всех - однако понимал: чтобы остаться в вожделенном холодке, предводители Водяных Черепах сделают всё. Поэтому поспешный исход из Города семейства Ле-гим-а-тана ничуть не смутил вождя - верховный жрец Ле-ина по-другому поступить не мог. Но когда вслед за ним потянулись другие, а особенно преданный, думалось, до конца Биш-мар - Повелитель Молний встревожился: с кем с кем, а с родом Свиньи союз представлялся незыблемо прочным.
  
  И не будь вождь безоговорочно полонённым Ужасной, то, уловив опасные колебания, решение он постарался бы отыскать помудрее: если Война накатывает сама, то неловкие шаги ей навстречу - к чему они приведут? К бесчестию? Пораженью? Гибели? Не вернее ли держаться мнения большинства - посольские обязанности не совмещать с разбойничьими? Пусть неприемлемыми, пусть в вызывающе дерзкой форме - но ограничиться только одними требованиями? Да, угрожая войной, но начиная всё-таки не с неё? Не с внезапного нападения на беззащитный род?
  
  Но Душа Изначальной Тьмы уже полностью полонила Повелителя Молний, и блестящее, на его взгляд, решение оказалось совершенно противным разумному: не ограничившись вероломным нападением, учинить всеобщую резню. Не щадя ни детей, ни женщин. Чтобы, воспылав яростью, Горы Побережью ответили тем же. И вот тогда, по мнению вождя, никто не останется в стороне. А чтобы не сгинуть поодиноче, всё Побережье, волей-неволей, объединится под его началом.
  
  Впрочем, не совсем ясно, прошедшей ли зимой или значительно раньше, когда мысль победоносной войной соединить Город со Священной Долиной сделалась навязчиво неотступной, вождь окончательно полонился Ужасной. Можно только заметить: если свободным он не был и раньше, то зимой, вслед за Вин-вашевым бегством и выстрелом Му-ната, поддавшись гневу, попал уже в полное рабство. И волю творил Её. Своей Госпожи. Ужасной.
  
  
  * * *
  
  
  Узнав стороной о Лилиэдиной "измене", Вин-ваш почувствовал себя скорее довольным, чем рассерженным. Разве что лёгким облачком ревность скользнула по краю, не омрачив сердца. Во-первых, по его мнению, ревновать всерьёз - было уделом женщин, у мужчин есть занятия поважнее; а во-вторых: во всяком случае - не к Ин-ди-мину. И тем более - не теперь, когда между ним и девочкой глухим забором стала её беременность.
  
  У горцев свои обычаи, и если для старейшины рода Змеи Лилиэда не является нечистой - его дело. Он же, Вин-ваш, придерживаясь городских взглядов, не то что к жене или наложнице из свободных, к невольнице не взойдёт на ложе уже через две луны после зачатия. Да, по мнению большинства городских жрецов, нечистота, приходящая через две луны, таит опасность в основном для женщины, однако существовали и другие мнения - прямо противоположные.
  
  (Если отвлечься, то можно сказать, что в народе бад-вар на нечистоту, приходящую к женщине после зачатья, ещё не сложилось устоявшихся, однозначных взглядов - в отличие, скажем, от нечистоты, ежелунно насылаемой Легидой. Причём - не только во всём народе, но даже и на Побережье. Разумеется - за исключением двух лун перед родами.)
  
  Однако - не сложилось в целом, не выработалось общего мнения, но по отдельности у каждого для самого себя очень даже сложилось. В частности, у Вин-ваша - в непоколебимо твёрдое: на ложе к беременной женщине - ни-ни-ни! Впрочем - лишь для самого себя. Если Ин-ди-мин с Лилиэдой считают по-другому - пожалуйста, их дело. Тем более...
  
  ...что ж, как ни крути, а придётся сказать о нимало не украшающем Великого Героя: любовная связь старейшины рода Змеи с его Первой женой оказалась Вин-вашу очень выгодной. Поднимающей не менее, чем на две ступеньки в принявшем их роде. Причём, поднимающей не в видимом, не в утверждённом звании - в сердцах сородичей. Что недавнему чужаку куда как желанней всех внешних отличий и званий. И, без извиняющей хоть немного ревности, было бы непростительной глупостью, сердиться на Лилиэду.
  
  Да, узнав о её "измене", ветреную девчонку плёткой он, разумеется, постегал - чтобы помнила, чьей она всё же является женой. Однако - постегал совсем легонечко: непонятно, наказывая ли, поощряя ли, или же вместе - и то и другое. В общем, получилось весьма двусмысленно: не забывай, мол, о мужниной власти, но и радей о его успехах. Двусмысленность, если к Вин-вашу подойти с общими мерками, с дурным запашком, по правде, но - если с особенными, скроенными лишь для Великих Героев - вполне извинительная. Чем не пожертвует Великий Герой ради спасения своего народа! Ну, а в данном-то случае ни о какой жертве речи вообще не шло: не к Ин-ди-мину же Лилиэду ревновать всерьёз? К седобородому старцу? Что из того, что ласкает её, как женщину? Любит-то всё равно, как дочь! Отеческой - не мужской любовью!
  
  (Конечно, если задуматься глубоко, то, ох, как не просто расставить вехи между отеческим и мужским. Не всегда ли к отеческой любви подмешена толика - и немалая! - мужской? Впрочем, заниматься скрупулёзным размежеванием в народе бад-вар находилось немного охотников - и Вин-ваш никогда не входил в их узкий круг.)
  
  Как бы то ни было, глаза юноши без труда закрылись на Лилиэдино легкомыслие - её женские слабости, растворяясь, таяли в ослепительных преимуществах любовной связи со старейшиной рода. Стремительно уносясь по склонам весенними мутными ручейками. Оставляя обсыхать под солнцем весомые, зримые валуны Вин-вашевых выгод и преимуществ. Уже больше сотни воинов попадало под его руку, самостоятельности в действиях вкушать уже дозволялось полной ложкой, а главное: не приблудным чужаком отныне становился Великий Герой для рода Змеи, нет - своим. Да, по обычаю, после переходных и свадебных обрядов Вин-ваш считался своим, но ведь - считался, не был. Ведь, если на то пошло, не обряды, а только время делают человека по-настоящему своим. Или же...
  
  ...сын Повелителя Молний пошёл по этой, по короткой, прямой дороге!
  
  И кто его упрекнёт? Спаситель народа бад-вар не мог себе позволить долгие равноденствия отсиживаться в прохладной тени! Даже - в спокойное время. А уж теперь, когда - после хвостатой гостьи - Большую войну в Священной Долине все не просто ждали, не сомневались в её неотвратимости... в кровавом свете грядущих пожаров и битв замечать некоторые вольности его Первой жены было бы непозволительной роскошью!
  
  Вообще-то, если бы передуманное без слов Вин-ваш захотел облечь в словесные одежды, ему бы хватило нитей, разве, на крохотный передничек. Соткалось бы нечто подобное, например, такому:
  
  "Лилиэдка-то - а?.. во даёт!.. совсем ошалела девка!.. спуталась со стариком... ну, погоди!.. а впрочем... пусть позабавится... а Аникаба?.. а не боится - её дело... и этого старикашки... этого, этого... который - старейшина!.. предводитель рода!.. а он, Великий Герой, всё ещё во Вторых вождях.. нет уж!.. война на носу, а Ин-ди-мин распускает нюни: доченька, доченька... а сам, как стемнеет, к этой доченьке шасть да шасть... ну, ничего - к нечистой дошастается... или горцу - сойдёт?.. ничего подобного!.. меньше, чем на полтораста воинов, он, Спаситель народа бад-вар, теперь не согласится... в одиночку-то - не наспасаешься!"
  
  А возможно, и ещё меньше слов употребил бы Вин-ваш - воину ни к чему слова. Нет, порой без них не обойдёшься - выклянчить, обмануть, отгрызться - но не мысли же разжижать словами? К тому же - не находя нужных? Лишь замутняя мысли! Спотыкаясь то тут, то там! Что ему делать - Великий Герой знает без слов. Без этих ненужных побрякушек. Знает - и делает. Творя волю богов. А высшая воля, как всем известно, людям является не в словесных одеждах. Является... как в темноте Ужасная! Также незримо, молча - и также неотвратимо. В прикрытиях не нуждающейся, ослепительной наготе всезнания. И смертному - лишь покоряться. Как он сам после столь печально закончившегося опыта с Тренилой уже не осмеливается ни в чём перечить Грозной Воительнице. Накрепко-навсегда запомнив и странную смерть Второй наложницы, и насквозь прожигающие огненные бичи. Высшая воля - закон для смертного. А чья она: Старшего бога, Ужасной, Древних Могучих Сил - малозначительные оттенки. Если ему, Вин-вашу, назначено стать Спасителем, то это, несомненно, высшая воля - которой необходимо повиноваться. Не осуждая шалости Лилиэды с Ин-ди-мином, но используя их во благо Людей Огня.
  
  И к утру того дня, когда под видом посольства Повелитель Молний затеял кровавый набег на Священную Долину, его сын успел высоко подняться в роде Змеи.
  
  И судьбоносным утром, подобно отцу, Вин-ваш тоже проснулся в приятном возбуждении. Ощущая, что для Людей Огня наконец-то пришло Великое Утро. Нет, Спаситель народа бад-вар пока ещё ничего не знал о происках Повелителя Молний. То есть - не знал конкретно, не знал о готовящемся набеге, но вызревшую за перевалом угрозу чуял по запаху, как спелый плод.
  
  
  Ин-ди-мин, похоже, тоже что-то почуял: во всяком случае, этим солнечным утром Вин-ваш с ним договорился легко - не то что луну или две назад. И даже - не то что ещё вчера. Ещё вчера несогласный с приготовлениями к неизбежной межродовой войне - сегодня Ин-ди-мин согласился без колебаний. (Наверняка сегодня и до него дошёл ядовитый запах созревшего на Побережье плода!) А когда вот-вот нападут на тебя - сразу, небось, забудешь все недобрые приметы! Время ли помнить о зимнем смятении - о сулящей неудачи в битвах страшной хвостатой гостье - когда вот-вот нападут на тебя? Нет уж, любой, не помрачённый рассудком, на месте Ин-ди-мина отбросил бы все сомнения и изготовился к бою. И, так поступив, старейшина рода Змеи выполнил свой долг - не более.
  
  В обращённых к нему словах Вин-ваша услышав подтверждение собственных опасений, Ин-ди-мин тут же собрал Малый Совет. "Малый" не по значению - по не многочисленности его участников: сам старейшина рода да трое, вместе с Вин-вашем, Вторых вождей. Ещё один из Вторых, сжигаемый изнутри чёрным огнём, бредил в отдельном шатре, а последний, пятый, позавчера ушёл вместе с Первым вождём в дальний конец долины - к союзному роду Лошади. Тогда Ин-ди-мин об этом заметил вскользь, однако сегодня, в преддверии грядущих битв, разъяснил, что не просто, отдавая дань вежливости, он направил вождей в союзный род - нет, с наиважнейшим поручением: договориться о совместных действиях ввиду близкой войны.
  
  Это признание Ин-ди-мина явилось для Вин-ваша неожиданным и не слишком приятным сюрпризом: по неопытности о поступках других судя по своим, он полагал, что захваченный будничной суетой старейшина рода Змеи не способен как следует оценить надвигающуюся грозу. О её сокрушительной мощи и о времени, когда грянет, знать ничего не знает - нежничая с Лилиэдой и прочими полудевчонками! А оказалось: способен, знает, имеет, может.
  
  За прошедшие луны оказывается не забыл предостережений Му-ната! Помнит, чем за долгие равноденствия сделался в руках Повелителя молний оборонительный городской отряд! Какую страшную силу таят триста наёмников! Триста мужчин - единственным ремеслом избравших войну!
  
  Опасается, может, умеет, хочет - и?
  
  Не зная всей подоплёки и впервые услышав о проделанной оборонной работе, Вин-ваш крайне удивился: значит, он стучал не в глухие двери? И сразу обиделся: выходит - ломился в открытые? Похоже - не очень-то ему доверяет род Змеи? Ему - Великому Герою! Вот и спасай таких! А Лилиэда?.. Связь его жены с Ин-ди-мином ничему, получается, не помогла? Не возвысила его ни на чуть-чуть? Все преимущества и выгоды - в одном лишь его воображении? Презрев опасную нечистоту - это что же? Плутовка тешила свою похоть - и только! Ну, развратница! А он-то, узнав о её женской слабости, распутницу постегал лишь для вида! Бережней, чем дитятю! Сегодня же, взяв новую плётку, всыпать ей до крови! Этой прелестной негоднице!
  
  Приняв такое простое и ни к чему не обязывающее решение, Вин-ваш скоро справился со своей немалой обидой, и в дальнейшем слушал Ин-ди-мина, не отвлекаясь - о его надеждах и опасения, о проделанной оборонной работе - обо всём со вниманием. А сделанного - Великий Герой имел все основания укорить себя за юношескую слепоту - оказалось-таки изрядно. Впрочем, неудивительно: между горцами всегда было в избытке жаждущих схваток и битв с Побережьем. И стоило предводителю рода Змеи чуть-чуть ослабить повод - многие посрывались с привязи.
  
  Ведь всеобщей кровавой бойни до сих пор удавалось избегать лишь благодаря мудрой предусмотрительности некоторых особенно дальновидных жрецов и вождей. И когда Ин-ди-мин, в Священной Долине наиболее влиятельный, а главное, до сих пор наиболее непоколебимый из миротворцев, вызывающе отказав посольству, ступил навстречу Войне, большинство с радостью потянулось за ним. Тут же забыв о зловещей гостье.
  
  А обиды? Пустое, детское! Да, ему, чужаку, до сих пор не очень-то доверяли, но ведь - доверили! О предстоящих битвах Ин-ди-мин с ним сейчас советуется, как со своим! Посвящая в самые тайные замыслы! А Лилиэда? Её шашни со старейшиной рода? Ему они что - в убыток? Не принесли ожидаемых преимуществ и выгод? Подумаешь! Иметь глупость сердиться на слабости людской плоти? Причём - очень оправданные? Вздор! Да, плётка, если умеренно, всякой женщине на пользу - Лилиэдке, при случае, он добавит: однако щадяще - не до крови. И если - а ведь надвигается такое! - останется время для пустяков. А по его утренним ощущениям и по сказанным сейчас словам Ин-ди-мина получается, что отныне время завертится не в пример быстрее - забыв о ничтожных докуках, отныне бы поспевать справляться с громадным и неотложным!
  
  Главное: отныне он не чужак для рода Змеи.
  
  По завершении недолгого совещания, Ин-ди-мин для каждого распределил неотложные дела и обязанности: Вин-вашу с двумястами ему подчинённых воинов выпало идти на перевал - в ночь, не откладывая.
  
  (Да, старейшина рода уже с утра чувствует ядовитый запах, да, гроза может разразиться в любой момент - во что бы то ни стало требуется предупредить любое возможное коварство.)
  
  Вин-вашу - на перевал, в дозор; двум остальным вождям - заняться обороной стойлища: собрать боеспособных мужчин, а женщин (с детьми, стариками, козами) переселить на дальние пастбища; благо, прошла пора ягнения и весенней стрижки - управятся как-нибудь без мужчин.
  
  Сам Ин-ди-мин собрался наведаться к соседям: дабы главу могучего рода Чёрного Орла поторопить с близняшками - им уже и рожать пора, а он всё ещё тянет со свадьбой!
  
  Ладно, если детей от Великого Героя Ин-ди-шарам непременно хочет оставить для своего рода - можно оговорить заранее. Можно - как-никак, рядом! - блюдя в чистоте древние обычаи, и близняшек оставить в родительском шатре, но зачем же тянуть со свадьбой? Да, для надёжного союза одной свадьбы, конечно, маловато - но ведь надо же с чего-то начинать? Глядишь, две, две с половиной сотни воинов по-соседски, не нанеся себе ущерба, да и выделит на первый случай могучий род. А ему, Ин-ди-мину, при вероломном нападении - очень существенная поддержка.
  
  На том и закончили - каждому нашлось место и дело. Вин-ваш, несколько ошеломлённый откровениями главы рода Змеи, немного задержался на совещательной лужайке - чтобы привести в порядок смущённые мысли.
  
  В целом решение, принятое их скромным Советом, его устраивало, обиды - по правде, юношеские - рассосались раньше, но... его Высокое Назначение - с ним-то отныне как? Если Ин-ди-мин, вопреки внешней беспечности, всё предвидел и подготовился к нападению, то... ему, Вин-вашу, подскажите, как стать Спасителем? С его двумя жалкими сотнями!
  
  Ведь даже, если погибнет Первый вождь и Первым, вопреки обычаю, изберут его - Ин-ди-мин никому не отдаст командования! О старейшине рода Змеи, считая его немощным старцем, он до сих пор судил, ох, как превратно! Слабый, видите ли, трусоватый, сластолюбивый старикашка - вздор! Ничего подобного! Да, избегал лезть на рожон, да, уклонялся насколько можно, но когда Война ступил на порог - преобразился на глазах! Из его ста равноденствий много как шестьдесят осталось, а сорока - будто и не бывало! Изумлённым глазам предстал не старец, но зрелый муж!
  
  По счастью, на долгие раздумья у Вин-ваша не было времени: принять под своё начало сто незнакомых воинов, с каждым перемолвиться хотя бы несколькими словами, позаботиться о съестных и прочих нужных припасах - лишь на закате дозорный отряд смог занять перевал.
  
  На позиции и подавно не осталось времени до смущающих мыслей: расставить стражу, выслать разведчиков, устроиться на ночлег, отобрать гонцов для связи со стойбищем - пришлось повозится до глубокой темноты.
  
  А в полночь пришла Ужасная.
  
  За суетой, за хлопотами Вин-ваш ухитрился забыть: сегодняшняя ночь - Её. Хорошо - не дома. Не на ложе с Темириной. Или какой-нибудь другой. В одиночестве. Среди потрескавшихся скал и невысоких кустиков. Под звёздным небом. В самом подходящем окружении для Души Изначальной Тьмы. В Её исконном царстве. И любовные ласки с Нею на этот раз оказались особенно восхитительными. Превосходящими не только все, бывшие под кровлей, но и те первые, на высокогорном лугу - вслед за оборением Зверя. Безоговорочно полонящими, опьяняющими до безумия, утомляющими до самозабвения, но и... наделяющими ясновидческой прозорливостью! Дарующими уму дивную трезвость! Вливающими в тело нездешнюю силу! Несравненные ласки Грозной Воительницы! И сейчас, накануне битвы, Вин-ваш почувствовал: исполненные до краёв суровой нежности. Не расслабляющей, но - дающей силу.
  
  Но и - ещё... помимо... чего поначалу Вин-ваш не осознал, и что впоследствии явилось тем шатающимся камнем, из-за которого чуть было не сорвался обвал всеобщей Войны. Ужасная смогла заронить в Великого Героя смутное ощущение: чем ожесточённей битвы, чем больше крови, тем вернее можно стать Спасителем. Казалось бы, нелепость, но... если бы Вин-вашу было сказано словами! То есть - конкретно, определённо, внятно. Тогда бы для сына Повелителя Молний могла высветиться несообразность полученных откровений: спасти истребивший себя народ, непосильно не только смертному, но даже и Старшему богу.
  
  Увы, волнующая неясность откровения, заманивая за горизонт, полностью скрывала лежащие на пути ловушки. Ужасная заронила в юношу не созревшие мысли, пусть даже не облачённые в словесные одежды, но их семена. Сразу пошедшие в рост, сразу полонившие ум. Однако - неощутимо. Просто - призрак всеобщей бойни перестал смущать Вин-ваша: ему привиделась пусть кровавая, но в целом обычная межродовая свара. Почти - по первоначальному. По пригрезившемуся вслед за убийством Градарга.
  
  А как Душа Изначальной Тьмы, привнеся ничтожное "почти", повернула Вин-вашевы замыслы в нужную для Себя сторону, этого юноша не заметил. Ему всего лишь пришло в голову, что без сокрушительной победы над родом Снежного Барса, никогда не стать Спасителем народа бад-вар. Пока жив Повелитель молний, пока стоит Город - все выигранные сражения ничего не значат: он и без того Великий Герой, и любые воинские подвиги ему не прибавят славы.
  
  Хорошо хоть, вопреки опасному опьянению, от непростительных глупостей Вин-ваша уберегло простое житейское соображение: затей он что-нибудь сверх назначенного - пойдут ли за ним подначальные воины? По его слову - без повеления Ин-ди-мина? Нет! Не пойдут! Как бы иным - и многим! - подобно ему самому, ни хотелось совершить разорительный набег на ненавистный Город. Сейчас не пойдут... а в будущем?
  
  Да, ежелунные свидания с Ужасной не прошли для Вин-ваша даром. Его высокой мечте, стать Спасителем народа бад-вар, добавили малозаметную чёрточку: стать Спасителем, не думая о цене.
  
  Нет, этой ночью, на перевале, ростки ядовитых семян им ещё не ощущались, пока он размышлял пусть о кровавой, но всё же ограниченной войне, мечтая всего-навсего разрушить Город да истребить Повелителя Молний. Но это - сейчас... а в будущем?
  
  Посеянное Ужасной, неразличимо по цвету, вкусу и запаху - и сыну не то ли придётся жать, что уже жнёт его отец? А что, в отличие от отца, сын не жаждал подобной жатвы - кому это интересно...
  
  
  
  5
  
  
  Темирина была уверена: наступившая весна - с дождями, цветами, травами - пришла в первую очередь для неё. Для неё воссияло солнце, для неё у овец и коз родилось обильное потомство, для неё в Священной Долине по ночам раскладываются праздничные костры. К ней - к ней одной! - Великий Герой приходит на ложе: Лилиэду, держась дурацких городских обычаев, оставив без мужской ласки. А что она сама уже почти две луны не порожняя - Вин-вашу об этом незачем знать. Предусмотрительно затворяясь при якобы приходящей вовремя Легидиной нечистоте, можно ещё долго скрывать от него свою беременность. При некотором везении живот заметно округлится не раньше, чем через три луны. А то и - через четыре. И всё это время - Вин-ваш её И безраздельно: Миньяна, близняшки - все те, кому, не зная городских обычаев, она имела глупость завидовать - они на сносях и вот-вот родят. Не соперницы - было чему завидовать!
  
  А Вин-вашевы ласки делались всё привычней, при этом не приедаясь, и когда наступило судьбоносное утро, Темирина его встретила в растерянности - смешанной с досадой. Да, ей открылось ещё зимой: беды и потрясения, ожидающие народ бад-вар, не угрожают бедой её мужу; да, она понимала: Великий Герой должен постоянно отличаться в кровавых битвах - чтобы не потускнела слава, её, наподобие медного зеркальца, необходимо протирать, шлифуя; да, в земной жизни нельзя без долгих разлук - всё это сызмальства знала Ин-ди-минова дочь, но... почему сейчас?! Когда она только-только открыла сладость любовных игр? Когда она, как ей казалось, вот-вот безраздельно овладеет сердцем Вин-ваша? Почему - не через три луны: А лучше - через четыре? Когда так и так её округлившийся живот отвратил бы Вин-ваша от ложа?
  
  Словом, у Темирины были веские основания горько посетовать - к счастью, не было времени: предстояли спешные сборы. Конечно, основные хлопоты достались Первой жене Ин-ди-мина - не забыть необходимого, проследить за всеми и всем - но неотложных дел предстояло столько, что на счету оказалась каждая женщина. И не только женщина - девочкам и мальчикам, из тех, которые постарше, изрядно пришлось побегать. Собрать домашнюю утварь: ткани, меха украшения - всё это связать в удобоносимые тюки, а скот? А оберегающие от зловредного колдовства, сглаза и порчи священные фигурки? Да если учесть, что восьмистам уходящим женщинам и детям (не считая грудничков) Ин-ди-мин мог выделить в помощь не более двадцати мужчин - по сути, не в помощь, а только для охраны? Увы, от малоценного, не очень обязательного - жалей не жалей! - приходилось отказываться. А второпях малоценное отличить от важного - мужчине, порой, нелегко бывает; женщине - невозможно. Особенно - когда дело доходит до нарядов и украшений. Хочется всё захватить с собой.
  
  Темирина впервые позавидовала неимущей изгнаннице - Лилиэде: и брать ей с собой немного, и имеется опыт. А вот у неё, у любимой дочери Ин-ди-мина, столько всего накопилось... и от чего-то отказываться... потом мучительно сожалея... Лилиэдке-то хорошо! Имея лишь необходимое, она быстренько собрала маленький мешочек и взялась помогать другим! А вот ей, Темирине, мало того, что за еле подъёмный узел пришлось основательно отведать плётки, пришлось - что гораздо хуже - всё выложить и, чуть не плача от сожаления и досады, поболее двух третей оставить на месте. И это ещё не всё! Нестерпимо обидней этого: в освободившийся мешок ей добавили три увесистые фигурки незначительных божков! Так что, окончательно увязанный, он оказался немногим легче - ровно настолько, чтобы нести было по силам. А когда половина чужого - тогда меньше по силам. Ну, ладно: ей бы доверили изображение Де-рада - Священную Реликвию рода Змеи - так ведь нет! Маловлиятельных истуканчиков!
  
  Впрочем, заботами, подобными Темирининым, все молодые женщины оказались утомлёнными ещё до начала исхода. И удручёнными, и расстроенными - не одна всплакнула, отказываясь от дорогой безделушки! Однако Темирине пришлось тяжелее прочих - отцовской любимице, младшенькой, наравне с другими никогда прежде не бывшей в тяготах и трудах.
  
  Нет, горянка не могла быть чересчур избалованной, но...тем не менее... окажись рядом отец - её бы не нагрузили никому не нужными деревяшками! А может - и лучше так?..
  
  Когда немного улеглась обида, Темирине пришло на ум: впереди такие потрясения - давать сейчас волю уязвлённой гордости было бы совершенной глупостью. Тем более - искать поддержки у отца. Ведь на старейшину рода сейчас навалилась такая тяжесть! И ещё: а на дальних пастбищах? Под началом не Ин-ди-миновым, но его Первой жены? Какого-то придётся там? Кто её там избавит от повседневных обязанностей и утомительных трудов? Да - никто! Там предстоит нести всё наравне со всеми! И - без поблажек!
  
  Гордыня ещё немножечко поворчала, поцарапалась, но, смирённая волей, успокоилась, больше не мешая ответственным сборам - Темирине сделалось легче, успешнее стали слаживаться дела. Заплечный мешок стал удобоносимым - освободилось время, чтобы участвовать в общих хлопотах.
  
  
  Блеяли, согнанные с ближайших пастбищ, бессчётные козы и овцы; подле них, наводя порядок длинными хворостинами, сновали возбуждённые старшие мальчики; последние из замешкавшихся женщин второпях примеряли кладь - солнце миновало вершину дневного пути, чтобы хоть сколько-то пройти до темноты, следовало немедленно отправляться в путь. Торопливые прощания - а Вин-ваш, слава Великим богам, И Лилиэду, и Темирину улучил-таки момент расцеловать, напутствуя - и по зелёным лугам медленно покатилась живая волна.
  
  В дороге, на удивление, оказалось легче. Заплечный мешок ощущался лишь вначале - скоро всё внимание отвлекли на себя упрямые козы да глупые овцы. Не дать распасться огромному стаду - нужен пастырский опыт. То есть тот, которого вовсе не имели женщины, а старшие мальчики - лишь начатки. То есть тот, замещая отсутствие которого, ох, как пришлось побегать. Всем - не обременённым прожитыми равноденствиями. Темирине - само собой.
  
  И звонко щёлкая пастушеским бичом - что умели очень немногие из женщин - она увлеклась, забыв об усталости. Сожалея только о том, что так, для забавы, отец научил её щёлкать бичом, а вот хоть немножечко руководить стадом - увы. Справедливо считая, что это не женское дело. Справедливо? Располагай она нужным знанием - как бы это сейчас пригодилось! Ибо лишь многолюдство, когда на три тысячи овец и коз приходилось не менее четырёхсот погонщиков, не давало разбрестись стаду. Но и вести его в нужном направлении столь диковинным способом если и удавалось, то крайне медленно.
  
  Хорошо, что в головы стерегущим воинам наконец пришло: продвигаясь подобным образом, они далеко не уйдут - время сейчас основной противник - половина охранников, передав товарищам копья, быстренько навела порядок. Темирину и прочих, умеющих лишь громко шуметь, отослали назад, дабы они подгоняли отстающих скотов, и, взяв в помощь старших мальчиков, освободившиеся воины полукольцом охватили стадо - беспорядочная суета и ненужная беготня сразу прекратились, а движение вперёд резко ускорилось. До темноты переселенцы смогли проделать почти четверть обычного дневного перехода.
  
  Приобретённый накануне опыт, утром сказался благотворно: живой поток покатился не кипящей волной, не вопяще-блеющим человечье-скотинным месивом, а потёк журчащим, полноводным ручьём. Оставшийся путь удалось осилить в три дневных перехода.
  
  На четвёртый день странствий переселены достигли дальних угодий рода Змеи. С пастушескими шалашами, загонами для скота, навесами от непогоды - при нужде, хоть зимуй. А что? Эта обширная излучина, будучи ближе к небу, отличалась суровыми зимами, но ведь в соседней, лежащей никак не ниже, вполне смоги прижиться люди из рода Лошади. При наступлении холодов - никуда не откочёвывая.
  
  
  На новом месте Темирине с Миньяной и ещё двумя молодыми женщинами достался такой просторный шалаш, что, не спрашивая их согласия, к ним подселили Лилиэду и Младшую, с недавно отнятым от груди мальчишкой, жену Ин-ди-мина. Хорошо хоть - не одну Лилиэду. Не то бы, сердись не сердись, её пришлось признать старшей. При Свалании же - полная неразбериха в пользу Темирины. Не говоря о ней самой, даже Лилиэда была обязана подчиняться Свалании, но чтобы Первая жена подчинялась Младшей - о таком не слыхал никто. И когда всё так запуталось, двусмысленная независимость Лилиэды для дочери Ин-ди-мина обернулась желанной вольницей. Чем, не обременяя себя сомнениями, она не преминула воспользоваться.
  
  Конечно, Свалании - а соблюдать видимость почтения было и обязательно, и нетрудно - досталось лучшее место в шалаше: против входного лаза, подальше от дымного очага. Лилиэда легла по правую руку от неё, а вот Темирина, которой полагалась лечь правее Лилиэды, устроилась слева от Свалании - ибо некому ей было указать на должное место: ни жена Ин-ди-мина, ни дочь Повелителя молний не жаждали затевать ненужные свары. Зачем? Когда всех прекрасно устраивало образовавшееся расположение! Смягчить жёсткость окостеневших правил - естественно, не выходя за границы разумного - порой очень удобно. Тем более - в первые дни на новом месте. Когда всем молодым женщинам, не щадя ни трудов, ни сил, от рассвета и дотемна приходилось постигать начатки пастушеского искусства. Когда насущно необходимое для рода Змеи в целом - а ведь скот, основа благополучия - все частности подчинило общему, до глупых ли ссор тогда. Из-за чьего-то, может быть, ущемлённого самолюбия?
  
  А когда всё немножечко успокоилось, когда накопился нужный опыт и появилось свободное время, все подавно забыли о Темирининой вольности - дерзость перешла в привычку.
  
  (Наверно, не следовало бы заострять внимания на таких пустяках, но как устроились жёны Вин-ваша, для них самих ни в коем случае не являлось "пустяком" - ведь в одном шалаше, и неизвестно на сколько лун...)
  
  Обычно, от двуначалия в полушаге стоит безначалие, и следовало удивляться не его приходу, а сохраняющемуся небольшому порядку. Свалании оказалось вполне довольно почётного места; Лилиэде - положенного по званию; Темирине - её независимости. Правда - пока. Редко кто способен оценить по достоинству завоёванное без борьбы - во всяком случае, не младшая дочь Ин-ди-мина - которой хотелось большего. Но о желанной власти - не дурочка, понимала - ей пока приходилось только мечтать. Присмотреться, удерживая достигнутое, выведать слабости и секреты - торный и, к сожалению, безошибочный путь всех властолюбцев.
  
  Собственно, Свалания была Темирине понятна: какое ни отведи ей место, всё равно - младшая останется младшей. Однако - Лилиэда...
  
  Когда-то - зимой, при первом знакомстве - полузамёрзшая девочка показалась ей телесно слабенькой и, главное, душевно не защищённой. Казалось: дочь тёплого побережья не приживётся в горах. А если даже и приживётся - пригнувшимся чахлым кустиком. Еле-еле осмеливающимся зеленеть, а не то что бы там цвести. Но стоило лишь немного пригреть солнцу - расцвела, да и как ещё расцвела! Нежнее лилий, заметней маков, хмельнее роз! Однако... солнце, тепло, свет - без них цветение невозможно, но... питаемое ими одними, не имеющее корней в земле, поразив на миг дивной красой, скоро увядает, гаснет, чернеет и осыпается - Лилиэда цвела себе и цвела! Откуда беря нужные соки? Этого Темирина не могла понять.
  
  Да, любовная связь с её отцом, с Ин-ди-мином, поддержала девочку, немного, но помогла укорениться - однако, случайно ли старейшина рода Змеи так ею увлёкся? Разве ему не доставало юных красивых женщин среди своих? Или праздник Данахиназ мимолётное претворяет в долгое? Или - растленность города? Глубокая развращённость его дочерей? Ведь Вин-ваш её, Темирину, научивший многим приятным стыдностям, у кого-то учился сам? У бесчисленных наложниц? У избравших любовь ремеслом жриц кровожадной Данны? И Лилиэду, конечно, не могли обойти всеобщее разложение и растленность нравов! Девчонка - при желании - легко могла завлечь Ин-ди-мина! Опутать его сетями немыслимых наслаждений!
  
  Не худшее объяснение - да... и Темирине оно уже приходило в голову, но... чего-то в нём всё-таки не доставало! Что-то ускользало и ловко пряталось: земным, пусть самым изощрённым, всё-таки объяснялось не всё. Ладно, связь с предводителем рода Змеи, Лилиэду чуть-чуть укоренив, позволяла ей понемножечку впитывать соки из чужой земли: скромненько цвести по ночам - ей бы, пожалуй, их хватило. Но опьяняюще - днём?.. куда как прочнее требовалась связь! Следовало быть укоренённой от рождения! Да и то... земным сокам не обеспечить неземное цветение! Нет, Лилиэдина красота наверняка питалась чем-то тайным! Укреплялась не здешними силами!
  
  Боги? Ужасная? Колдовство?
  
  Ужасная, по размышлении, отпадала: дочь Повелителя Молний цвела не той красотой, которой порой одаривает Грозная Воительница - не сражающей наповал, но манящей и очаровывающей, как ручей в жару. Колдовство? Но без посторонней помощи вряд ли бы Лилиэда так преуспела - не хватило бы ей собственных знаний; а когда скрылся Му-нат - кто бы сумел ей помочь? И всё-таки... расстояние - не помеха для могущественного колдуна! Да и кроме лукавого жреца - почти невероятно, но всё же! - Лилиэда могла найти искусника. И от мысли от колдовстве - в дивном преображении девочки - отказываться не стоит. Глупостью было бы недооценивать тайное...
  
  ...глупостью было бы, так мало зная о Лилиэде, пытаться утвердить свою власть! Темирине, привыкшей к безоговорочному первенству среди сверстниц, не просто далось это понимание, но ведь далось - и вовремя. Удержало от бесполезных свар. А возможно, имея ввиду последствия - вредных и небезопасных. Ведь, утвердив сейчас свою власть, впоследствии можно, ох, как обжечься! Стать Первой в Вин-вашевом сердце - не женщинами у очага командовать! На три, четыре луны позже начнись война - тогда бы другое дело. Тогда, Темирина не сомневалась, она бы наверняка преуспела. Теперь же - из-за так не вовремя начавшейся войны - с Вин-вашем оборачивалось не в её пользу. Лилиэда родит летом и к осени станет совершенно чистенькой - в отличие от неё, Темирины. И Великий Герой, в битвах увенчанный новой славой, на ложе придёт не к ней - к Лилиэде, Де-рад её побери! И тогда...
  
  ...нет! Пытаться прибрать власть в шалаше к своим рукам, как следует не разузнав о девчонке, было бы непростительной ошибкой! Напротив, воспользовавшись навязанной близостью - выведать, разгадать, понять. Ведь, по правде, с острым любопытством и должным вниманием она присматривалась к Лилиэде лишь в первые дни знакомства - пока не узнала о городском обычае, мужчине не ложиться с женщиной, начиная с третьей луны её беременности. И пока не убедилась, что Вин-ваш свято блюдёт этот дурацкий обычай.
  
  А стоило состояться столь приятному открытию - интерес Темирины к дочери Повелителя Молний почти угас. Ведь к ней теперь Вин-ваш приходил на ложе - не к Лилиэде.
  
  "Ну, не дурочка ли! - задним числом Темирина укоряла себя за былую беспечность. - Будто это сложилось само собой! И будто бы - навсегда! Будто не временная нечистота развела Вин-ваша с Первой женой! Будто бы - не до поры! А она, Темирина, забеременев, будто бы останется чистенькой!"
  
  Слава Великим богам, многие вздорности отшелушились при переселении - обнажённой предстала суть: или - или. Или она - или Лилиэда. Или, вернувшись к старым замыслам, помочь Лилиэде перебраться в лучший мир - или, трудней, но надёжней, стать Первой в Вин-вашевом сердце!
  
  И в этом свете их пребывание под одной кровлей надо рассматривать, как дар. Когда и где - без мужского глаза, вне будничной суеты и постоянно рядом - могла бы в такой мере раскрыться дочь Повелителя Молний? Женщина среди женщин - чтобы выведать самое потаённое, нарочно не придумаешь ничего лучшего! Слушать, смотреть, разгадывать! Не пропуская ни полу жеста, ни полунамёка! И, разумеется, стать с девчонкой значительно приветливее, участливее, заботливее и разговорчивее, чтобы, обманувшись этой лаской, Лилиэда сама шагнула навстречу.
  
  Однако Лилиэда если и пошла ей навстречу, то очень медленно. Днями сменялись дни, женщины уже научились неплохо управляться со стадами, дошли уже слухи о стычке за перевалом, а дочь Повелителя молний приблизилась на каких-нибудь полшага. Эдак ведь, чтобы сойтись по должному, не нескольких лун, а и нескольких равноденствий ей не хватит! А ускорить? А можно ли? Запросто!
  
  Всякий, испив лишку вина, становится, ох, каким разговорчивым. И Лилиэда - а почему бы и нет? - изрядно опьянев, очень даже может разоблачиться. Выболтать самое заветное и о себе, и о Вин-ваше, и, главное, о том, как ей удаётся околдовывать мужские сердца. А почему бы и нет? Стоит только её напоить, как следует...
  
  (Будь Темирина если не зрелым мужем, то хотя бы седовласой женой - идея была бы не самой худшей. А так... сверстнице напоить сверстницу... девчонке - девчонку... горянке - горожанку... да при этом не напиться самой... Темирина, увлёкшись, ничего этого не учла!)
  
  Стянуть у Первой жены Ин-ди-мина не маленький кувшинчик вина - оказалось совсем не трудно. (Если дознаются - высекут в кровь; ну, да кто бы не рискнул немножечко пострадать ради великой цели?) И Лилиэду не пришлось уговаривать потихоньку вдвоём распить кувшинчик - с благодарностью согласилась дочь Повелителя Молний.
  
  
  Вечерком (благо, наконец-то стало появляться свободное время), поодиночке (чтобы не привлекать внимания) девчонки скрылись за скалистым выступом. Оттуда, продравшись через частый кустарник и поднявшись по камням, вышли на маленькую лужаечку - Темирина загодя нашла это потаённое место.
  
  И место великолепное: от овечьих загонов шагах всего в пятистах, но совершенно незаметное - если бы даже кому-то вздумалось пробраться сквозь частый кустарник, то зачем бы ему понадобилось карабкаться вверх по камням? А снизу, стой хоть у самого подножья, ничего незаметно: скала и скала - правда, отлогая, невысокая, легко доступная - но что на ней делать? Разве что - глазеть по сторонам?
  
  Именно так (три дня назад) Темирина сделала это немудрящее открытьице: одолев зацепистый кустарник, местечко между камнями и зеленью она нашла вполне подходящим для тайного пикничка и собралась уже возвращаться назад, но, любопытствуя, поднялась по камням, и... ей открылась восхитительная лужаечка! Защищённый со всех сторон, крохотный, не более, чем по тридцать шагов и вширь, и в длину - но сплошной! но густой! - волшебный на вид ковёр огненно-красных маков. Темирину и ту, не слишком чуткую к красоте, заворожила эта дивная лужаечка - чтобы не испортить неземной красоты, она тогда не посмела ступить и шагу. Или - чего тоже нельзя исключить - из-за вдруг охватившей робости: ведь неизвестно кому принадлежало это великолепие. Из многочисленных богинь - какой? Доброжелательной или зловредной: А если даже и доброжелательной - как она отнесётся к непрошеному вторжению?
  
  Поэтому, поднявшись сюда с Лилиэдой, дочь Ин-ди-мина исподтишка следила за своей спутницей - хотелось узнать: насколько она оробеет? Но узнать этого Темирине не удалось: да, шагнув на уступ и увидев волнующийся живой ковёр, юная женщина замерла - но отчего замерла? От страха или от восхищения? Немножечко постояла, и по отлогому склону медленно сошла вниз - к самому краю цветочного ковра. Сняла с себя шерстяную накидку, постелила её на нагретые солнцем камни, и села, касаясь ступнями ближних стеблей. Однако - осторожно, не наклонив ни единый цветок. Поди тут, узнай - боится дочь Повелителя Молний или священнодействует?
  
  А вот Темирина, спускаясь к ней, с каждым полу шажком всё больше сожалела о своём замысле: и надо же было додуматься привести Лилиэду на эту лужаечку! Мелко семеня ногами, дочь Ин-ди-мина ругала себя за глупое любопытство: там, за кустарником, у подножья скалы, их наверняка бы никто не заметил! А если бы и заметили пьющих украдкой - отчаянно трусившая Темирина страху, просочившемуся из запредельности, без колебания предпочла бы плётку. Пускай очень болезненное, но хорошо знакомое - не ощущаемому кожей, но сжимающему сердце. Придумала, называется! Ведь, что сейчас чувствует Лилиэда - ей ли вызнавать, полонённой страхом?
  
  Как сделались эти несколько шажочков вниз, Темирина потом долго не могла понять: видимо - гордость заставила. Возможно, вкупе с неосознанным пониманием: Первой жене Вин-ваша явно выказать свой страх - навсегда остаться Второй.
  
  Как бы то ни было, дочь Ин-ди-мина сошла по склону и, сев рядом с Лилиэдой на расстеленную накидку, внутреннего трепета внешне не проявила. А поскольку внутреннее и внешнее незримо связаны, то скоро Темирина почувствовала значительное облегчение.
  
  Или - от близости? Сев рядышком и коснувшись рукой руки, женщины неизбежно соприкоснулись душами: Лилиэдино спокойствие по капелькам перелилось в дочь Ин-ди-мина. И явившийся кстати кувшин с вином - поддавшись страху, Темирина едва не забыла о цели, приведшей её на волшебный луг. Несколько крупных глотков - и всё! По телу - приятное тепло; мысли освобождены от гнёта; и дружеское внимание к недавней сопернице! К так вовремя напомнившей о вине Первой жене Вин-ваша.
  
  А Лилиэда, дав ей испить, сама с видимым удовольствием приложилась к кувшинчику - Темирина, не ведая, украла замечательное вино. И, наблюдая за тем, с каким наслаждением пьёт дочь Повелителя Молний, думала лишь о своей удаче: если и дальше так - подолгу и неотрывно - наверняка скоро захмелеет! Скоро уже развяжется язычок! Имея не много опыта, она не замечала, что, в отличие от неё, Лилиэда пила смакуя, не торопясь, маленькими глоточками. Тем более Темирина не заметила ни лёгкости, явившейся в её мыслях, ни приятного головокружения. А дружелюбие, вдруг нахлынувшее тёплой волной, вообще изменило всё - хитроумные замыслы если ещё и копошились на дне сознания, то уже с совершенным безразличием к ним.
  
  Приложившись во второй раз, Темирина, пожалуй, помнила о намерении пить для вида, однако, распробовав и войдя во вкус, оторвалась не сразу - и вдруг ощутила резкий голод. И за свою беспечность едва не рассердилась на всё мироздание, но Лилиэда уберегла глупую девчонку от кощунственной брани - очень вовремя предложив лепёшку с овечьим сыром! Значит - предусмотрела! От неё в отличие - позаботилась о еде!
  
  Дальнейшее Темириной вспоминалась кусочками - да и то, преимущественно, начальными. Вспоминалось: после лепёшки с сыром, ею овладела слезливая нежность. К Лилиэде, к цветам, к их невидимой хозяйке (богиничке, несомненно, славной!), к первым звёздам на небе, к утратившим чёткость, будто раздвоившимся, горным вершинам, к вечеру, к тишине - к близкому и далёкому, к осязаемому и незримому, к земному и запредельному. Хотелось по душам поговорить со всеми и обо всём. И безумолку, прерываясь только, чтобы испить восхитительного вина, Темирина доверчиво и откровенно говорила с горами, небом, цветами, звёздами. И само собой - с Лилиэдой. Тем более, что из всего окружающего отвечала только дочь Повелителя Молний. По крайней мере, по началу - пока ещё сохранялось сознание. Позже, но это уже за гранью памяти, будто бы и цветы отвечали шёпотом, и далёким гулом - горы. Особенно привлекали разговоры цветов - и Темирина, уже в совершенном беспамятстве, как-то сумела заползти в их гущу.
  
  
  Лилиэда проснулась глубокой ночью. От холода, спустившегося со снеговых вершин. Подобрала тёплую накидку, поплотней закуталась и присела на остывший камень. Огляделась вокруг (если ошаривание темноты зрачками можно назвать оглядыванием), нащупала стоящий за камнем кувшин, поднеся его к уху, побулькала, обрадовалась, определив на слух, что осталось не меньше трети, отпила несколько глоточков и прихотливыми струйками позволила разбежаться мыслям - всё равно сейчас их было не удержать в одном потоке. Да и зачем? Позволить разбежаться своим мыслям - дать им необходимый отдых.
  
  Однако, прежде, чем отдаться увлекательной игре, Лилиэда поинтересовалась: а что с Темириной? Куда она делась?
  
  Сломанные стебли и раздавленные цветы - а это безобразие начиналось у самых ног - указали верный след. В темноте, на ощупь пройдя по нему, дочь Повелителя Молний скоро наткнулась на спящую Темирину. За малым не упала, запнувшись за откинутую руку, присев у головы, убедилась: Вторая жена Вин-ваша безмятежно спит - пусть себе, ей полезно проспаться! - и вернулась к покинутому камню.
  
  Села, отхлебнула ещё немного вина, и её мысли, освобождённые от всяких забот, потекли свободно. О чём бы то ни было Лилиэда уже не думала (ведь "думанье" - скреплённое волей время), а воля могла только помешать прихотливой игре разрозненных, свободно текущих струек. Со временем же у Лилиэды - после её странной болезни - отношения очень усложнились, образовалось стойкое недоверие к этой, насмехающейся над смертными, ненасытно бездне. Поэтому творящееся в её уме было бы точнее сравнить с разглядыванием поднесённой вплотную к глазам сложной картинки: скользящий по отдельным деталям, выхватывающий то одно, то другое взгляд - много подробностей, все интересны - но ни что не выделяется, но ускользает главное, но целое безнадёжно теряется.
  
  (И хоть всё дальнейшее волей-неволей будет связано последовательностью слов и строчек - то есть, представлено линией - попробуйте увидеть не цепь, но плоскость, на которой порознь рассыпаны отдельные звенья этой цепи; вообразите себе, что не разглядываете звено за звеном, а видите всё и сразу.)
  
  "...вино превосходное... ещё пару глотков?.. крепкое, а не чувствуется... не запьянеть бы снова... надо вернуться до рассвета... если узнают - попадёт... давненько она не пила такого... а не разбуди Темирину - проспит до солнца... что-то холодновато... и звёзды, звёзды... пить не умеет эта... эта... однако - придумала!.. её, видите ли, напоить... выведать - чем горожанки прельщают мужчин... она что - жрица Данны?.. или - многоопытная наложница?.. фу, какой жёсткий камень!.. слава Ле-ину, вокруг много сломанных стеблей... гораздо лучше!.. и мягко, и не холодит... а Темиринка-то, Темиринка - ишь ведь, чего замыслила!.. вспомнит - что разболтала?.. когда проспится?.. вряд ли - перебрала изрядно... но она сама успокоилась-то как рано!.. до чего ослепла, сойдясь с Ин-ди-мином!.. забыв, что в Горах - всё по-другому... никогда нельзя терять осторожность... а Ле-ин... милый Ле-ин... опять уберёг и спас!.. и всего обидней: ну, убей её Темирина - так ведь и что?.. в Вин-вашевом сердце стать первой - на время - совсем не трудно... та, что на ложе - та и в сердце... и на сейчас - Темирина первая... а на потом... она сама - когда была первой?.. после Великой Ночи?.. может быть, да и то... Бегила?.. та - да... без сомнения - была первой... и почему - была?.. скорее всего - продолжает быть... а сам Вин-ваш - знает ли он об этом?.. похоже - вряд ли... но ведь чувствует... или - уже не чувствует?.. замыслы, слава, дела, заботы... да и Ужасная... любовь дочерей человеческих - что она теперь для него?.. вовремя Ле-ин послал ей Ин-ди-мина... и всё-таки... старейшина рода ласкает её, как женщину - а любит?.. любит, конечно - как дочь... нежно и снисходительно... но если ей это нравится?.. а Вин-ваш?.. или бывшее Великой Ночью она уже забыла?.. нет!.. прекрасно помнит!.. а передуманное под зимние затяжные ливни?.. Ужасная и Ле-ин, Ле-ин и Ужасная - Тьма и Свет... тогда они соединялись... теперь уже непонятно - как... соединялись они тогда - теперь это для неё слишком сложно... и звёзды, звёзды... а на охапке подобранных стеблей - много удобнее, чем на камне... а Темирина-то, Темирина... при всей своей хитрости - до чего же всё-таки наивна!.. не умея пить - за что взялась!.. выведать у неё о Вин-ваше... чтобы втереться в его сердце!.. да есть ли вообще у Вин-ваша сердце!.. а она сама?.. да, жена... и бывшее - было... однако в будущем - что?.. и звёзды, звёзды... ишь, как рассиялись!.. и их манящий свет - её... и ночь, и вино в кувшине, и невидимые в темноте цветы, и её возлюбивший бог... милый Ле-ин... опять уберёг... и будет беречь всегда... и всегда будет любить... а ночь-то - успела уйти далеко за середину! Пора возвращаться! Пора будить Темирину!"
  
  Очнувшись от своих полу мыслей полу видений, Лилиэда заторопилась: им надо вернуться затемно, а пьяную Темирину тащить через зацепистый кустарник - здорово придётся повозиться. Заспешила, засуетилась, но...
  
  ...первое из откровений, впоследствии принесших сомнительную известность дочери Повелителя Молний, опалило её неземным огнём.
  
  Лилиэда вдруг (смутно - сквозь дым и мглу) увидела пылающий Город. Увидела вопящих, сражающихся людей и массу трупов. Увидела своего отца, Повелителя Молний - лежащего на площади, раскинув руки, с копьём, впившимся в грудь. И Вин-ваша - склонившегося над его телом. Но самое странное: убитый отец походил на сына, а поразивший его копьём сын - на отца. Да не походили они друг на друга - нет: копьём пронзённый, распластался Вин-ваш, а над ним склонился Повелитель Молний. Это, однако - по видимости; по сути: убитым сыном являлся отец, отцеубийцей - сын.
  
  Страшное прозрение - даже Лилиэду, бывшую с запредельным, что называется, накоротке, оно обожгло нездешним холодом. К счастью, некогда было докапываться до тёмных глубин - скоро рассвет, парой глотков успокоить взбесившееся сердце, и попробовать растормошить Темирину.
  
  Растормошила, выпоила ей остатки вина, и, закинув себе на плечо руку дочери Ин-ди-мина, помогла ей спуститься вниз. Затем проволокла спотыкающуюся пьянчужку через частый кустарник. За кустарником, у ручейка, холодной водой омыла перепачкавшуюся женщину, заодно немного отрезвив, ополоснулась сама и, поддерживая за локоть незадачливую хитрюгу, сумела украдкой пробраться в шалаш - очень вовремя, не задолго до общего пробуждения.
  
  Темирине хватило трезвости лишь на то, чтобы пройти открытое место, в шалаше она сразу бухнулась на шкуры и вновь мертвецки заснула - пусть! Никто не видел их возвращения! Утром сумеют отовраться!
  
  Однако самой Лилиэде - тоже не слишком трезвой, прободрствовавшей половину ночи - не спалось. Случившееся откровение, поражая сверхъестественной чёткостью, действовало сильнее усталости, и вина: не то, что во сне, но подобное увидь наяву - не врезалось бы так мучительно в память. С другой стороны, по зримости и отчётливости превосходя реальность, по пониманию перевёрнутого увиденное превосходило сон: сын - это отец, отец - это сын, и никаких сомнений. Да, видеть одно, а знать другое, случается иногда во сне - но не с такой же ясностью?
  
  Лилиэда лежала, прикрыв глаза, и вплоть до рассвета пыталась понять увиденное - увы, ничего путного не приходило в голову: если где-то в дебрях измученного ума и шастали правдоподобные догадки, то прятались они очень ловко. А помочь было некому.
  
  Нет, среди умудрённых старцев могли отыскаться знающие - ведуны, колдуны, прорицатели - но дочь Повелителя Молний чувствовала: доверить незнакомцу столь опасную тайну - безрассудство, ведущее если не к гибели, то к полной зависимости: мало ли что может пожелать чужой! А из своих поблизости - никого. Только - одна Темирина...
  
  Да, как ни странно, признания хватившей лишку вина в своих непохвальных замыслах Лилиэду не только не отвратили от дочери Ин-ди-мина, а напротив - значительно приблизили: ну да, ну замышляла её убить - однако, не теперь, а в достаточно отдалённом будущем, да и то, если не завоюет Вин-вашева сердца. И мотив извинительный, и, главное, замышляй она убийство всерьёз - не проболталась бы, насколько бы ни была пьяна. Так ведь... девчоночьи мечтания, а вовсе не зрелый умысел. А в своих мечтаниях кому не доводилось ткать из ядовитых нитей чего-нибудь злого и безобразного? Да, в гневе, забывшись, Темирина - гордячка и своевольница - вполне могла убить, но с умыслом, заранее подготовившись... на неё не похоже! Не случайно же, перебрав вина, выложила всё без утайки...
  
  А её наивное желание? Ведь не затем крала вино, чтобы пооткровенничать самой - нет, чтобы у неё, Лилиэды, выведать секретные средства, которыми будто бы пользуются горожанки, обольщая мужчин! Секретные средства... смешно! Довольно молодости и красоты! Да против этих "средств" не устоит никакой мужчина! А вот удержать возлюбленного надолго... стать единственной в его сердце... не помогают самые изощрённые ласки! Великие боги?.. Возможно... Только - с какой стати?.. Боги не постоянны, боги капризны... И потом - единственной - что это значит? Взять её, Лилиэду: Вин-ваш у неё - единственный? А Некуар - прежде? А Ин-ди-мин - теперь?
  
  Мучительные размышления Лилиэды о пугающем откровении, обернувшись к Ин-ди-миновой дочери и соприкоснувшись с земным, смягчились - многие из своих сомнений она невольно приписала Второй жене Вин-ваша: в действительности Темирина желала быть не единственной, а всего лишь - первой. И своими сомнениями наделив дочь Ин-ди-мина, Лилиэда уже не могла не породниться с ней душами - сколько-то, да породнилась. И как бы в дальнейшем ни обернулись их отношения, отныне - с прошедшей ночи, с "пьяной" исповеди Темирины - они уже не чужие.
  
  Поэтому наутро, превозмогая похмельную слабость, дочь Повелителя Молний наравне со всеми занялась хозяйственными работами - чтобы отвести от Темирины позорящее подозрение.
  
  (Ну да, мол, вчера они прогулялись вдвоём, заблудились в темноте, попали в частый кустарник, затем, оступившись на скользком камне, Вторая жена Великого Героя упала в холодный ручей, вот и неможется ей теперь - ну и что? Разве это предосудительно? Пропавший кувшин с вином? А пропал-то он когда? Ах - неизвестно? Может быть - несколько дней назад? Но, простите - причём здесь они? А если Первой жене Ин-ди-мина за своё же ротозейство хочется кого-то высечь - пусть найдёт кого-нибудь побезответнее! Мало ли всегда под рукой проказливых мальчишек!)
  
  Делая то одно, то другое, то с одной, то с другой перебрасываясь словечками, Лилиэда успешно справилась с ролью наивной овечки: если с утра и были у многих сомнения в их невиновности - к вечеру рассеялись почти у всех. Да выпей девчонки ночью на двоих такой кувшин - беспробудно проспали бы до середины дня! А уж о том, чтобы одна из них с утра взялась за работу - не могло быть и речи!
  
  (Естественно, горянки судили по себе. Им, выпивающим лишь по большим праздникам, то, что Лилиэда в Городе ежедневно пила по нескольку чашечек сладкого вина, никак не могло прийти в головы. В Священно долине только почтенным мужам, разменявшим восьмидесятое равноденствие, дозволялась эдакая роскошь.)
  
  Вернувшись под вечер в шалаш, Лилиэда нашла Темирину на прежнем месте - то есть там, где ей и полагалось быть: дочь Ин-ди-мина не испортила её игры, ещё днём перестрадав похмелье, осталась лежать под тёплой накидкой - будто ей зябко, будто нездоровится. Это и радовало - поняла без слов, подыграла отлично - но и настораживало: не такая уж она простодушная, как показалась ночью - притворщица, будьте любезны! А успокоительные рассуждения: дескать, затей убийство всерьёз, не проболталась бы и по пьянке - рассуждения ведь, и только. Да, она бы - не проболталась. Но сравнивать ей себя, горожанку, привыкшую к вину едва ли не с раннего детства, с дочерью гор, выпивающей лишь по праздникам, это вот - да, это опасная глупость. И признания пьяной Тренилы надо объяснять не несерьёзностью её намерений, а крепостью и количеством выпитого ею вина. Вот если она признается по трезвому - тогда другое дело. Тогда её признание можно будет истолковать или как изощрённейшее коварство, или как действительный - без подвоха - отказ от своих непохвальных замыслов.
  
  Пока же, насторожившись, не подавать вида: устроившись на законном месте, слева от неё, Темирина сделала не малый шаг навстречу - а вот зачем, искренне ли желая сближения или с недобрым умыслом, это ещё предстоит узнать: слушать, смотреть, разгадывать...
  
  ...И сейчас, слава Ле-ину, лучшее время для проникновения в тайные замыслы дочери Ин-ди-мина: надёжней, чем совместный грешок, чем незначительное и не злодейское преступленьице, не объединяет ничто - от общей грязцы удобнее отмываться в одном ручье. А распитие краденого вина - грех, как по заказу: и приятный, и стыдноватый, и, в общем-то, не опасный; ну, узнают, ну, осрамят, ну, высекут плёткой, но ведь - и всё. Мало того, осуждая вслух, многие втайне одобрят. Насмехаясь над их неловкостью - ведь попались! - их дерзости - ведь осмелились! - наверняка позавидуют.
  
  И не худо бы этот "идеальный" грех попробовать повторить...
  
  И вино теперь добывать не Темирине, а ей - Лилиэде...
  
  Конечно, выкрасть теперь будет много сложнее... впрочем...
  
  ...зачем же красть! Экая глупость! Дочери Повелителя Молний, Первой жене Великого Героя попасться на мелкой краже! Подобно безродной девчонке быть высеченной прилюдно? Фи! Разве ей не достанет хитрости придумать чего-нибудь поумней? И потом: ну, раз украдёшь, ну, два, но вино ей, увы - Лилиэда поняла после вчерашней выпивки - желательно принимать почаще. Горожанке - приученной к нему с детства... Необязательно - каждый день... но раза три, четыре в луну - считай, что необходимо. Не допьяна, конечно - но всё-таки... то-то на новом месте ей было несколько не по себе... и она наконец поняла - почему... и, стало быть, надо исхитриться... отыскать пусть скудный, но неиссякаемый источник... помимо Ин-ди-миновой Первой жены... а у кого... конечно - у пастухов! Пока они здесь! Пока Война не затянула всех мужчин!
  
  У пастухов-то у пастухов, но ей, ничего не имеющей беглянке, что предложить взамен?.. Да, у привлекательной женщины всегда есть что предложить мужчине... Однако после переселения на этих дальних пастбищах привлекательных юных женщин оказалось - хоть пруд пруди... Жаждущих, одиноких... Не помышляющих ничего просить за любовные ласки. (И вообще: в Священной Долине о таких просьбах - более чем естественных для горожан! - кажется, слыхом не слыхивали.) Но и вино... ей ведь оно необходимо... и?.. конечно - не просить! Сами предложат, сами дадут! Ведь у горянок - как: да - это да, нет - это нет. Ни оттенков, ни полутонов. А если - ни да, ни нет?
  
  Пристав к стайке юных сладострастниц, вечерком отправиться к пастушеским шалашам... будто из любопытства... лёгкие вольности позволив разгорячённым мужчинам - уклоняться от серьёзных домогательств... и раз так, и два, и три... ускользая в последний миг... а если не удастся ускользнуть?.. какой-нибудь, особенно распалённый, овладеет ею насильно?.. что ж, не без риска - ничего не поделаешь: вино ей необходимо... а одного или двух насильников, если таковые найдутся, не стоит принимать в расчёт... ведь большинство, раздразнясь, ничуть не пожалеет о такой безделице, как кувшин вина... стоит лишь им вовремя намекнуть... да, горцы не привыкли платить, однако - одаривать... а уж Первую-то жену Великого Героя, мать будущего младенца Ту-маг-а-дана?
  
  Замечательная мысль!
  
  За оставшуюся луну, пока она не станет нечистой для всякого из народа бад-вар, вином её так одарят - при разумном употреблении хватит до следующей весны! А Вин-ваш? А откуда он узнает? Сладострастницы, по ночам повадившиеся шастать к пастушеским шалашам, в большинстве своём - не безмужние! Молчание для всех желательно! Ни одной не нужна огласка! И ещё... можно попробовать втянуть Темирину! Чтобы и дальше грешить им совместно!
  
  Подумав так, Лилиэда перевела глаза на спящую дочь Ин-ди-мина - слабым поздневечерним светом очерчивался лишь верхний, размытый контур: под шерстяной накидкой угадывались колено, плечо - далее: тьма и мерцающий полуовал щеки. Более - ничего. Да и видимое тускнело и гасло едва ли не с каждым ударом сердца - сгущалась непроницаемая ночная тьма. Или - всеобщая. Та Изначальная Тьма, Душа которой - Ужасная?
  
  За заботами дня, за вечерними размышлениями Лилиэда почти забыла об откровении, потрясшем её накануне. А ведь не зря же, не ни с того ни с сего привиделось ей такое? Отцеубийца-сын, являющийся в облике убитого отца... Вин-ваш - Повелитель Молний, а Повелитель Молний - Вин-ваш... Нет, загадка не для неё! Будь поблизости если не Му-нат, то хотя бы Ин-ди-мин... Впрочем, Темиринин отец вряд ли бы смог что-то разгадать - чересчур круто намешано запредельного... Но посоветоваться с кем-нибудь из старших ей совершенно необходимо - слишком гнетёт увиденное! Днём ещё ничего, но стоило сгуститься тьме - всё вновь отчётливо перед глазами. Вернее, не перед глазами - в памяти, но ей-то какая разница? Перед глазами, в памяти - главное - в ней! Неотвязно и неистребимо!
  
  Дыхание спящих рядом (с всхрапываниями, с присвистом), конечно, успокаивало - одной сейчас было бы совсем невыносимо - увы, успокаивало недостаточно. Давила окружающая тьма, хотелось света, дня, голубого неба или - хотя бы! - факела, костра, светильника, а приходилось довольствоваться лишь единственной слабой звёздочкой, заглянувшей во входной лаз.
  
  Хоть чем-то - слава Ле-ину! "И трижды слава!" - внимательно следившая за далёкой искоркой, мысленно воскликнула Лилиэда, почувствовав успокоение. Внезапное. Настигшее почти так же, как поразившее вчера откровение. Разлившееся неожиданным пониманием: а зачем ей, страдая и мучаясь, пытаться проникать в запредельное? Разве она для этого призвана? Обладает нужными знаниями? Да, видение ниспослано ей, но его сокровенный смысл пусть разгадывает кто-нибудь помудрей её! Обязательно только - свой! Это она поняла, и этого ей довольно.
  
  Вот когда возвратиться Му-нат - пусть он и ломает голову. А ей достаточно и земных забот - с Темириной всё очень непросто. В задуманные вечерние похождения к пастушеским шалашам её обязательно надо втянуть - чтобы не наябедничала Вин-вашу, но, главное, чтобы им и дальше быть связанными совместными грешками. Ведь, греша совместно, навстречу дружка дружке они будут идти волей-неволей.
  
  (Очень опасный путь, но Лилиэда пока не видела его коварных поворотов. Где грешок вырастает в Грех, преступленьице в Преступление - не знает никто из ступивших на этот скользкий путь. Когда боязнь переходит в страх, симпатия в отвращение - для всякого, на такой путь ступившего без злого умысла, более чем неясно. Прожжённые властолюбцы, такие, как Повелитель Молний - другое дело, но речь не о них...)
  
  Лилиэда же, успокоенная заглянувшей в шалаш звездой, видела лишь преимущества, могущие образоваться из совместных похождений. Ведь, чтобы судить о серьёзности опасных Темирининых намерений - необходимо самое тесное сближение. И путь, увиденный Лилиэдой, казался ей ровным.
   Звезда давно ушла из проёма, ночь перевалила за середину, наступило самое опасное время - однако дочь Повелителя Молний уже спала и не почувствовала запаха Ужасной, на несколько мгновений заслонившей входной лаз.
  
  
  Весь следующий день в перерывах между работами Лилиэда не упускала случая подумать о предстоящем вечере. Какой тканью обмотать бёдра, каким ожерельем украсить грудь, как убрать волосы - чтобы выглядеть дразняще, но и не чересчур соблазнительно? Темирине она с утра посоветовала для вящего правдоподобия попритворяться ещё не совсем здоровой: слабенькой, скучной, вялой - сегодняшним вечером лучше одной, без неискушённой дочери Ин-ди-мина: узнать, испытать, попробовать. Мало ли - что и как.
  
  Между делами Лилиэда успела переговорить с двумя из постоянно шатающихся к пастушеским шалашам сладострастниц - те, и немного недовольные (соперницей больше!), и очень польщённые (как же, к ним желает присоединиться Первая жена Великого Героя!), согласились взять её с собой.
  
  На месте они оказались засветло.
  
  (Поначалу, когда отваживались немногие, женщины приходили лишь в темноте, соблюдая внешние приличия, но время шло, осмелели даже самые робкие, и теперь, не дожидаясь захода солнца, едва завершив дневные труды, все, жаждущие любовных ласк, щебечущей стайкой слетались к пастушеским шалашам.)
  
  Лилиэда не обманулась: стоило ей прийти - она сразу же оказалась в центре мужского внимания. Ещё бы - будущая мать Великого Героя и Мудреца! Кому не хотелось принять участия в окончательно отделке младенца Ту-маг-а-дана!
  
  (Горцы, в отличие от горожан, были уверены, что мужчина, вступая в любовную связь с забеременевшей, помогает формированию младенца в её чреве не две луны, но - семь. До того, как за дело берётся бог - если мальчик. Или богиня - по случаю девочки. Конечно, с Лилиэдой всё обстояло куда сложней: бог - и ни какой-нибудь, а Великий Че-ду! - в образе её брата, Вин-ваша, был причастен с самого начала, и не смертным, казалось бы, пытаться улучшить его творение, но... извечная мужская самонадеянность!)
  
  Ин-ди-мин на дальних угодьях в помощь женщинам оставил всего пятнадцать мужчин, и, оказавшись среди них, Лилиэда почувствовала: каждый из этих пятнадцати мечтает уединиться с ней. И это - при первом появлении. А завтра и послезавтра? После того, как, раздразнив пастухов, она будет незаметно исчезать? И сегодня, и завтра, и послезавтра - чтобы в ближайшие дни никто не мог похвастаться близостью с нею? Интересно узнать, какое впечатление произведёт эта искусная игра на прямолинейных горцев?
  
  Не удалось узнать!
  
  Горцы оказались более прямолинейными, чем представлялось дочери Повелителя Молний. Лишь потемнело небо, лишь по лощинам пополз туман - вокруг ни щебечущей стайки, ни мужчин, снисходительно внемлющих женскому лепету. И так неожиданно, так быстро и согласованно, словно, предвидя её приход, все сговорились заранее. Не успев опомниться, Лилиэда осталась один на один со старшим из пастухов. А ускользнуть? Вообще-то, было немного времени. Если бы - без колебаний. Как только стало редеть собрание - в кустарник, в туман, в лощину. Но что-то, хитрейшее, чем все расчёты, удержало дочь Повелителя Молний на месте. Уверенность горца? Его завораживающее спокойствие? Когда он приблизился и, взяв за руку, повёл её к ближайшему шалашу? Словно - законную жену?
  
  Вспоминая после, Лилиэда и самой себе не сказала бы с уверенностью - случилось или не случилось тогда насилие? Да, ей хотелось немножечко поиграть - однако, зачем? Да, не спрашивая согласия, пастух взял её за руку и повёл - но ведь она покорно пошла? Да, в шалаше капельку посопротивлялась - однако, лишь соблюдая приличия! А если убрать расставленные вопросы? С женщинами к мужчинам она собиралась зачем? А всю эту игру для чего затеяла? То-то же! И, получив желаемое - а узнав, что для здоровья будущего Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана его маме необходимо вино, пастух подарил Лилиэде аж три кувшина - о чём оставалось сожалеть? Что вышло не по намеченному? А по намеченному - и не смертными, но богами! - когда случается, без отклонений? Уж ей ли этого не знать!
  
  Ночью, вернувшись к себе и чуть-чуть подвинув спящую Темирину, Лилиэда долго ворочалась на мягкой шкуре, но устроиться поудобнее ей никак не удавалось. Постоянно что-то мешало. Только - не мысли. Может быть, неприятные ощущения? Какая-то непонятная неудовлетворённость? Казалось бы, затея удалась на славу: против ожидания вина получено втрое, да и удовольствие, если честно, она испытала не малое, а будто чего-то недоставало. Или, напротив: нечто злодейски избыточное бугрило ложе - мешая устроиться. Но ощущения - всё же не мысли: справляться с ними полегче - покрутившись и поворочавшись, около середины ночи Лилиэда смогла заснуть. И приснилось ей невозможное: заурядное - как у людей, животных или прочих богов - соитие Ле-ина с Ужасной. То есть: дочь Повелителя Молний видела соединение Света и Тьмы, но воспринимала его обыкновенным соитием.
  
  Представший бродячей душе кошмарчик Лилиэда утром пыталась истолковать и так и сяк - не истолковывалось. Любящий непонятной любовью, свободный от плоти бог и пожирающая плоть Воительница - как они могли соединиться? Что между ними общего?
  
  (Дочь Повелителя Молний, естественно, не догадывалась: это общее - она сама. Вернее - её гордыня. Ещё зимой, едва убедившись в своей беременности, она не захотела смириться с мыслью родить от смертного, изощрившийся ум предположил посредником Вин-ваша, и результат: прошедшей ночью ей приснилось пусть не заурядное, однако вполне возможное соитие - любовная связь её брата с Ужасной - но брат воспринимался Ле-ином, свободным от плоти богом: вот вам и смутивший развратницу кошмарчик...)
  
  День, по счастью, развеял мутный осадок сна, за хозяйственными хлопотами Лилиэда скоро забылась, и утреннее опасение - не выражает ли таким образом Ле-ин своего неодобрения её вчерашним ночным похождениям, представ в столь неприглядном свете? - выплыв на миг, утонуло в дневных заботах. Тем более - приближался вечер (а три-то кувшина - какой запас?), пора было собираться к пастушеским шалашам...
  
  
  
  6
  
  
  Стычка за перевалом, та, о которой, преувеличивая и приукрашая, молва прошла по всей Священной Долине, не принесла её участникам - по своей незначительности - ни чести, ни славы. Вздор, пустячок, нелепица - но...
  
  ...о появлении военного отряда дозорные донесли Вин-вашу на рассвете - с середины подъёма: Повелитель Молний избрал неудобную, малоизвестную тропинку. В темноте полетели копья, нескольких ранив, а двух или трёх убив - восходящие мгновенно попрятались за камнями, и из укрытия забухал посольский, взывающий к миру барабан. Направив гонцов к Ин-ди-мину, Вин-ваш совсем уже было надумал спуститься по склону, но вовремя остерёгся: заброшенной тропинкой карабкающееся в темноте посольство? Явно что-то не то! Попахивает гнилой приманкой! Соблазнись, отвлекись, забудь про другие дороги - враги мигом займут перевал! Да, грохот посольского барабана священен, не совместим с вероломством - но, не замышляя недоброго, зачем было ночью карабкаться по крутым откосам? Рискуя оступиться и свернуть шею?
  
  Поэтому, немного поколебавшись, Вин-ваш отправил вниз одного из своих помощников - с небольшим, из двадцати человек, отрядом. Да, маловато - но если справедливы худшие опасения? Нет уж, не распыляя главных сил, держаться за перевал! Скоро рассвет, посольство (если оно действительно - посольство) пусть подождёт на месте - утром, когда развиднеется, тогда, пожалуйста, как говорится, милости просим: при свете, при солнышке, а в темноте - зачем же? В горах в темноте опасно. Горожане, поторопившись, об этом могли забыть - вполне извинительно для равнинных жителей - и напоминание от живущих в горах их, конечно же, не обидит: обменяться опытом порой очень полезно. Например, им самим и в голову не могла прийти мысль о "ночном посольстве" - вот ведь сколь печальные досадности от взаимного непонимания приключаются иногда во тьме! И теперь, когда разъяснилось дело, горожане ведь не рассердятся за полетевшие в поднимающихся украдкой копья? Ну, кто бы мог подумать, что не злоумышленники карабкаются тайком по кручам, а в темноте поднимается добропорядочное - без задних мыслей! - посольство? По малоизвестной, небезопасной и днём тропинке?
  
  
  С барабанщиком и пятью бойцами укрывшись за большим камнем, Повелитель Молний с большим трудом справлялся с бешенством, закипающем в сердце. И особенно распаляло гнев главы рода Снежного Барса даже не издевательское сочувствие невидимого говоруна - нет, полный провал взлелеянных в тайне замыслов. Когда один из поднимающихся упал и вскрикнули двое, поражённых копьями, вождь, мгновенно юркнувший за камень, понял: предупредили! Расставив дозоры - ждут! О неожиданном нападении не может быть и речи!
  
  Грозным шёпотом удержав на месте нескольких из молодых, горячих, вздумавших пробраться по скалам и, напав сзади, перебить дозор, Повелитель Молний приказал бить в посольский барабан. Всякому, хоть чуть-чуть искушённому, открылось яснее ясного: уж если охраняется заброшенная тропинка, значит, горцы изготовились, ждут - наверняка на перевале сильный отряд. А ввязываться в битву в столь невыгодных условиях рискнул бы только безумец. Ночью, на крутизне - снизу. В незнакомой местности. Решение - для мечтающих о славе, безрассудных юнцов. А умудрённому... для чего, спрашивается, издающий неповторимые звуки, посольский барабан? Именно для этого - для таких вот непредвиденных встреч во тьме! Что ж, до рассвета - так до рассвета... они подождут, потерпят... чтобы потом припомнить оскорбление! Потом... а когда - "потом"? Во всяком случае - не завтра. И даже - не через несколько дней.
  
  Увы, предутренняя прохлада не мешала кипеть ярости: углем пылало сердце, запертые проклятья сжигали язык во рту - хорошо хоть, собрав всю волю, вождю удавалось сдерживать возмущённый разум: скверно, не по его, предвидели, догадались, вызнали! Но, оступившись, кубарем покатиться вниз? Нет уж! Перекипеть, остыть, и поискать обходные пути! Дерзкий набег сорвался - прямым посольским обязанностям это не помешает: потребовать возвращения ещё не рождённого младенца Ту-маг-а-дана, а при отказе - объявить войну роду Змеи. Торжественно - с соблюдением всех формальностей. И с почётом - уйти? Не оставив за собой разорённого стойбища? Похоже, к несчастью - так... Однако - завтра он всё увидит своими глазами... Найдёт решение на месте...
  
  
  Перед самым рассветом, приведя с собой сильный отряд, к Вин-вашу пожаловал старейшина рода Змеи; доставленное гонцами известие представлялось Ин-ди-мину настолько важным, что он надумал лично глянуть на сомнительное посольство - в случай чего, врага всего удобнее встретить на перевале. Взбирающиеся вверх по крутому склону самые искусные воины стоят очень немного - больше половины легко перебить камнями. На подобный случай заготовленными в избытке. Ещё до боя - не понеся потерь.
  
  Пусть даже, затеяв коварный набег, хитрый вождь прихватил с собой всех наёмников - а в столь щекотливом предприятии он мог полагаться только на них - что они могут сделать, против летящих сверху камней? Попрятаться, дожидаясь ночи? Чтобы попробовать пройти в темноте? Вновь рискуя попасть под смертельный град? Вряд ли - не дураки. Скорее всего, ожегшись, вниз уползут во тьме - на свои гнилые равнины. Впрочем, это досужие домыслы. Зная, что обнаружены и увидев на перевале изготовившихся воинов, наверняка не решатся напасть. Недаром, наткнувшись на дозор, сразу же вспомнили о посольском барабане! Ишь как рьяно забухали, взывая к миру!
  
  И молодцом - Вин-ваш. Проявил сдержанность достойную не юнца, но мужа. Остерегаясь ловушки, не поддался барабанному зову. Не оголил перевала. Конечно, назначая его командовать на столь ответственном участке, Ин-ди-мин с ним послал двух опытных помощников, которые воспрепятствовали бы вопиющему безрассудству - не остался бы перевал без воинов. Но пожелай Великий Герой с небольшим отрядом спуститься сам - слова бы не сказали: этот незначительный промах не много бы навредил общему делу. И за по-юношески естественный, но по сути неверный шаг старейшина рода Змеи нимало бы не осудил Вин-ваша - кто из его сверстников, поддавшись смелому порыву, не позабыл бы о главном? А вот Сын Повелителя Молний проявил завидную выдержку, показал себя зрелым вождём - поманен, отмечен, избран! Ужасной? Так что же! Это для горожан Она - страшный призрак; для горцев - воплощение Тайных Могучих Сил! Не зря же избранный Ею юноша показал себя зрелым вождём!
  
  
  В глубине очень польщённый Ин-ди-миновым одобрением, Вин-ваш постарался скрыть радость, мелькнувшую в глазах: мол, ничего особенного, да - остался на перевале, но ведь это разумелось само собой, каким бы иначе он был командующим? И старейшину рода Змеи поблагодарив за завышенную оценку его, Вин-вашевых, действий, обернулся лицом к востоку - к занимающейся заре. К пока бессолнечному, но уже наполняющемуся светом небу.
  
  Наказав Вин-вашу позволить не более, чем пятидесяти (всего - и жрецам, и воинам) подняться на перевал, Ин-ди-мин с половиной приведённых с собой бойцов возвратился в стойбище. Этим доверием обрадованный даже приятнее, чем похвалой, Великий Герой пожирал глазами вниз уходящий склон - дабы не прозевать никакую подлость. Поэтому показавшийся из-за камня синий посольский жезл, несмотря на значительное расстояние, не остался незамеченным - значит, завязались переговоры.
  
  Повелитель Молний настаивал на том - передал поднявшийся к Вин-вашу гонец - чтобы особенно торжественное посольство насчитывало не менее семидесяти человек: переговоры затягивались. Уже ощутимо пригревало солнце, когда вождь всё-таки подчинился требованиям Ин-ди-мина.
  
  Не желая без нужды сталкиваться с отцом, встретить на перевале поднимающихся горожан Вин-ваш поручил помощнику - сам же (с сотней отборных воинов) занял господствующую возвышенность: пусть все - и взошедшие, и оставшиеся - увидят подпирающие небо копья.
  
  
  После долгих, бесплодных и, в общем-то, бесполезных - больше двумя десятками или меньше воинов он мог взять с собой, ничего не решало - препирательств и пререканий, поднявшийся на перевал Повелитель Молний великолепно скрыл гнев: по его бесстрастному лицу вряд ли бы кто-то догадался о буре, клокочущей внутри. А сдерживаться, видят Великие боги, вождю стоило немалых усилий. Не говоря о главном, о провале блестящих замыслов, на последнее время с избытком выпало мелких унижений и оскорблений: от издевательского сочувствия, до неслыханных требований ограничить состав посольства. Слава Мар-дабу, вверху сделалось легче: и встретили с должным почётом, и отвлекли насущные заботы - высмотреть, разузнать, разнюхать, отыскать уязвимые места.
  
  По первому впечатлению - а сотня копейщиков внушительным частоколом рисовалась на фоне неба - никаких слабостей. Да пятьдесят встречающих, да не менее ста попрятавшихся, а в близком стойбище - сколько? Да, Ин-ди-мин успел собрать значительные силы! Вообще-то, окончательно не полонись Повелитель Молний Ужасной, после провала зимнего посольства он был обязан предвидеть подобное и мог бы оставить мечты о внезапном набеге - но слишком уж привлекал набег! Удайся он - насколько бы упростились хлопоты! Ведь объявление войны - это ещё не война!
  
  Однако... вождя осенило: вот она - первая уязвимость! Готовность Ин-ди-мина воевать!
  
  Да, в ближайшем и не самом существенном он, бесспорно, проиграл, но в главном - в его долгой работе - несомненно выиграл! Собравшему войско - не избежать сражений! Чего бы старейшина рода Змеи теперь уже ни делал - он не сможет возвратиться назад! Ведь если мужчины его рода, забыв о повседневных заботах, взялись за копья - дунуло на них военным ветром, огнём опалило сердца! Не разойдутся они без битв! Без побед, поражений, подвигов! Всякий, побывавший хотя бы в одном сражении, знает, что этот древний, сжигающий всё огонь, можно потушить только кровью!
  
  Сделав для себя столь приятные выводы, Повелитель Молний легко справился с клокочущим с ночи гневом. А обиды? А что ему до мелких уколов, когда в главнейшем - по его! Теперь, увидев приготовления Ин-ди-мина, вождь уже нимало не сомневался: вот Она - его Большая Война!
  
  Правда, не будь он рабом Ужасной, то, увидев те же приготовления, мог бы усомниться в своей скорой победе, понял бы: впереди ждут долгие и изнурительные бои. Такие, что неизвестно: а не на поминках ли по народу бад-вар будут стервятники праздновать победу? Пожирая не сожжённые трупы!
  
  
  Спровадив гостей к Ин-ди-мину, Вин-ваш быстро справился с оставшимися делами - обученные послушанью наёмники не доставили никаких хлопот. Приказ Повелителя Молний ими не обсуждался - стоило посольству взойти на перевал, то кучками, то поодиночке они потянулись вниз и стали лагерем на равнине. Дозорные прочесали склон и, конечно, никого не обнаружили - приказ соблюдался свято, а вождь на этот раз, кажется, не хитрил.
  
  Настораживало только одно: воинов в лагере было не многим больше сотни - а где остальные?
  
  И так, и эдак Вин-ваш пытался прокрутить в уме эту загадку, и никак не прокручивалось, пока не зацепилось за то же, за что накануне у Повелителя Молний: зачем же, затевая коварный набег, брать с собой всех наёмников? Довольно и половины! Да встреть они на своём пути не воинов-горцев, а захвати врасплох беззащитное стойбище, страшно подумать, что бы в нём могли учинить эти вот, сто пятьдесят - обученных и на всё готовых! Не щадили бы, небось, никого - ни детей, ни женщин! Ночью напав врасплох и учинив жуткое побоище, на рассвете спокойно бы ушли эти головорезы - за перевал, на равнину, и поминай, как звали. Но...
  
  ...неужели Повелитель Молний столь наивен? Да, не каждую ночь на перевале значительные силы, однако дозоры - всегда. Или он, судя по изнеженным горожанам, понадеялся, что дозорные могут задремать перед рассветом? Впрочем, на что бы он там ни надеялся, а щелчок получил обидный. И поучительный - ишь, каким смиренным барашком прикинулся поутру! Посольство, мол - и ничего другого. Ух, до чего хитёр!
  
  При мысли о своём ненавистном отце Вин-ваш, по обыкновению, разволновался: и детские, и юношеские, и совсем недавние - змея на ложе! - ожили воспоминания, пробудился дремлющий страх. Хорошо - ненадолго. Стоило оглядеться, увидеть подначальных воинов - сразу же отлегло от сердца: прошлое прошло, пора забыть, он теперь не трепещущий отрок, а самовластный вождь. Любовник Ужасной. Да - опасная связь, но наполняющая гордостью, но льстящая до глубины души.
  
  В отличие от тревожной ночи, день намечался спокойным: появилось время подумать не только о неотложном, но и о лежащем несколько в стороне от главной дороги.
  
  Разделив с помощниками утреннюю трапезу, по её окончании Вин-ваш одного из них направил в стойбище, а другого на перевал и на какое-то время остался в одиночестве, если не считать охрану. Но стража располагалась поодаль, шагах в тридцати, и не мешала размышлениям сына Повелителя Молний. А поразмыслить о своей Грозной любовниц, об Ужасной, ему сейчас было очень даже невредно.
  
  После странной Тренилиной смерти Великий Герой не без трепета ждал Её очередного посещения: насквозь прожигающие огненные бичи, ох, как ему запомнились! А если - опять? Посчитает, что недостаточно наказала ослушника? Захочет добавить? Бр-р-р! Но нет, Она пришла, как ни в чём ни бывало, наполнила страстью и утолила страсть, показала Себя восхитительной любовницей - трепетной, нежной, ласковой. Даже не напомнив об ослушании...
  
  А этой - уже прошедшей ночью?
  
  И вот об этой минувшей ночи, кусочек тишины урвав у военной сумятицы, Вин-вашу требовалось хорошенько подумать. Точнее - о странностях этой ночи.
  
  Появление Грозной возлюбленной не на уединённой лужаечке и не в закрытой комнате, а среди воинского отряда было для него совершенной неожиданностью. В первый момент Великий Герой даже растерялся: нет, приди обычная женщина, всё бы совершилось вполне естественно - в народе бад-вар, если без нарушения важных запретов, любовные игры особенно не скрывают... но ведь пришла-то не человеческая дочь! Пришла Душа Изначальной Тьмы! И прилюдно возлечь с Нею Вин-вашу почему-то не хотелось...
  
  ...и, уловив его колебания, Ужасная распустила волосы - непроницаемо чёрные, дивно пахнущие звёздами и облаками - и ими обволокла, и окружающий мир исчез... А когда он возвратился, Вин-ваш с удивлением открыл: никто ничего не заметил - будто их страстные ласки случились мало того, что не на этом месте (среди воинского отряда), но и не в этом времени.
  
  Да, о многом следовало подумать Великому Герою... Особенно - о неповторимом звёздном запахе Её волос.
  
  
  Старейшина рода Змеи с отменной почтительностью встретил сомнительное посольство - ещё бы! Как-никак - на высочайшем уровне!
  
  И только немного посетовал, что, не быв извещён заранее, он достойно не приготовился. Но ведь необразованный суеверный горец может надеяться на снисходительность просвещённого Повелителя Молний? Ведь Великий Вождь простит его за недостаточную торжественность? А уж он, чтобы загладить этот досадный промах, не пощадит своих сил! Не пожалеет времени!
  
  Сегодня, разумеется, не может быть и речи о каких-нибудь переговорах - сегодня праздничный пир! Событие-то какое - а?! Глава могучего на Равнине рода надумал лично пожаловать в Горы! Чтобы вступить в личные переговоры с главой далеко не такого могущественного, но тоже не бесславного рода! И, ах, до чего же жаль: для приёма столь Высокого Посольства у них ничего не приготовлено! Речь, разумеется, не о еде-питье - с этим не будет сложностей. Но чтобы столь почётному гостю достойно скрасить ночи... все, к сожалению, высокородные женщины сейчас на дальний угодьях... в частности, его, Ин-ди-мина, младшие дочери и старшие внучки... нет, нескольких привлекательных юных женщин из ближних окрестностей сумеют доставить к ночи... гонцы уже в дороге... будет кому согреть ложе для Повелителя Молний... однако, пусть не обессудит высокий гость, эти юные горянки могут хвастаться чем угодно, но не особой знатностью... правда, все они из свободных, но ведь в Священной Долине и нет, по сути, настоящих невольниц.
  
  Ах, ну чтобы было предупредить его хотя бы за четверть луны! Две луноликих внучки недавно, в прошедшее равноденствие, вступили в подходящий возраст! И обе пока - незамужние! И, можно надеяться - ещё не познали мужчин! Но - как на беду! - до дальних угодий три дневных перехода. Конечно, он отправил скороходов - два закалённых воина туда доберутся уже сегодняшней ночью, увы. Обратная дорога. Женщинам, при всём желании, её не одолеть меньше, чем за два дня. Ну да вождь наверняка загостится подолее - задолго до его ухода внучки должны поспеть! И если хотя бы одна из них от главы столь могучего рода мальчика понесёт во чреве! Но даже и девочкой - правнучкой, дочерью Повелителя Молний - он будет страшно доволен!
  
  Да, за нежданной радостью как-то совсем забылось: сегодняшний пир в честь посольства продолжится завтра свадебным! Предводитель рода Чёрного Орла гордый Ин-ди-шарам всё-таки спохватился: обычай обычаем, но считать своим зятем Великого Героя - желательно и для него. Правда, спохватился в последний момент: близняшки вот-вот родят - однако это нисколько не помешает свадебным торжествам.
  
  Да, пришлось пойти на уступки: каждую третью ночь Вин-вашу предстоит проводить в их шатре - на землях могучего рода Чёрного Орла - но это же рядом, уходя вечером, вполне можно возвращаться утром.
  
  К тому же - и женщины: да, они не смеют противится отцовской власти... пока не смеют... а когда сроднятся с мужем? Вошедших во вкус близняшек кратковременные визиты мужа вряд ли устроят! Наверняка захочется большей близости! И постоянным нытьём, ох, как отца достанут! И на ветхие обычаи Ин-ди-шарам, скорее всего, махнёт рукой и отпустит их в стойбище мужа. Гадательно это - да... но - чего не бывает в жизни! И как бы там ни сложилось в будущем - некоторая двусмысленность нисколько не помешает завтрашнему пиру. Свадебные трёхдневные торжества пройдут честь по чести.
  
  
  Угрюмо выслушивая Ин-ди-миновы излияния - безукоризненно вежливые по форме, но, по сути, сотканные из жгучей крапивы - Повелитель Молний думал: а не пора ли кончать игру? Рядом с изукрашенным синими лентами посольским жезлом не утвердить ли вверх остриём копьё? Не ввязываясь в долгие переговоры? Вызывающе это - да, но всё же - в границах дозволенного. Так объявить войну - вполне разрешает обычай. Но, так объявив - уже не оставишь места ни для объяснений, ни для переговоров. Неизбежна тогда война, но, спрашивается - какая? Долгожданная Большая его Война - или обычная межродовая свара?
  
  Так объявив - чего он добьётся в конце концов? Смертоносный набег сорвался - ни в целом горцы, ни в отдельности род Змеи не имеют причин для полноценного, жгущего сердце гнева. Да, копьё, воткнутое рядом с посольским жезлом - безоговорочно объявленная война: ну и что? Разве их земли расположены рядом? Или, двинув на Равнину войско, Ин-ди-мин ему сделает подарок? Этот хитрющий лис! Нет уж, с копьём успеется, нет уж, спрятав подальше обиду, случать медово-ядовитые речи - отыскивая слабости у врагов! Мудрому вождю не пристало сердиться из-за пустяков!
  
  Одну уязвимость, слава Мар-дабу, он уже смог открыть - сразу, едва поднявшись: а осмотревшись внимательно? Если, подавив раздражение, он задержится хотя бы на четверть луны? Познакомится с Ин-ди-шарамом? Смирив неуместную гордость, как ни в чём ни бывало примет участие в затевающихся празднествах? Или - трудно попритворяться для дела? Прикинуться довольным ядовито-медовой речью? Показать себя прельщённым сладостью и не чувствующим отравы простачком? Нет ведь! Совсем не трудно! Не обладай он таким уменьем - ничего бы не смог добиться!
  
  Действительно трудным будет только одно: спокойно переносить завтрашнее торжество своего отродья. Видеть, как этот, в горы сбежавший гад, всё глубже укореняется в Священной Долине! Как гнуснец, в роде Змеи ставший одним из вождей, породнится с главой могущественнейшего рода Чёрного Орла! Этого - да: видеть действительно не хотелось бы! Но... вот она - вторая уязвимость! Объявив войну роду Змеи, он и соседнему косвенно бросит вызов! Да, по имеющимся сведениям, никаким ни с кем союзами не хочет себя обременять гордый Ин-ди-шарам... не хочет?.. но славой Победителя Зверя Ужасной он всё же прельстился! Пошёл на брачный союз! И, конечно, Ин-ди-мин прав: недолго под отчей кровлей жёнами при "приходящем муже" согласятся быть его дочери! Наверняка скоро переберутся в шатёр к Вин-вашу! И этим, пусть пока и не прочно, свяжут обособленных прежде соседей!
  
  Нет уж, чтобы уйти сейчас - надо быть безумцем! Красиво оно, ничего не скажешь, рядом с посольским жезлом утвердив вверх остриём копьё, сразу же возвратиться назад - молча, без объяснений. А после? Ждать пока Ин-ди-мин спуститься на Равнину? От кого от кого, а от него дождёшься! Да, получив войну, он не станет препятствовать нескольким десяткам горячих, нетерпеливых юношей совершать ночные прогулки к Городу - роду Снежного Барса, хочешь не хочешь, а придётся нести ненужную тяжесть мелких сражений. Он, Повелитель Молний - что? Этого добивается? Очень ему нужны ничего не решающие победы и поражения? Недовольство и раздражение в своём роде - на пользу великим замыслам?
  
  А напасть самому? А полученный ночью урок!
  
  В горах, к сожалению, недоступны горцы - он это знал всегда и, затевая беспощадную резню, надеялся на ответную ярость. Дабы, ослепнув от гнева, горцы для праведной мести спустились вниз. Не мелкими по ночам отрядами, но, не таясь - сокрушительной волной. Тогда бы - да: тогда бы Большая Война не заставила себя ждать. А без этого? Ничего не значащими стычками Ин-ди-мин легко может поссорить его со своим родом - если у предводителя Змей ума и выдержки достанет на то, чтобы участвующих в набегах юношей удерживать от излишних бесчинств и, главное, славу в сражениях позволить им добывать только на землях Снежных Барсов. А ни ума, ни выдержки - чувствовал Повелитель Молний - Ин-ди-мину не занимать.
  
  И уйти теперь, когда всё складывается не в его пользу, уйти, так мало поняв хитрющего лиса - он не безумец! Да - не в его пользу, но... оказывается, старейшина рода Змеи готов к войне! И в Священной Долине намечается многообещающий союзец! В своей основе сулящий выгоды не столько его участникам, сколько ему - Повелителю Молний! И, сделав красивый жест, уйти сейчас? Среди вождей - дураков не много! И он - не из их числа!
  
  
  И день, и ночь на перевале прошли спокойно, дел у Вин-ваша почти что не было, и свадебный пир оказался кстати - эдаким приятным, неожиданным развлечением. Ин-ди-мин давно поговаривал о браке с близняшками, придавая ему очень большое значение - увы. До сих пор переговоры с руководителем рода Чёрного Орла ладились не слишком успешно. И сладились, можно сказать, за спиной у Великого Героя. Именно в тот день, когда он, приняв под начало дополнительный отряд, выступил на перевал.
  
  Само собой, торжество устраивалось на землях рода Чёрного Орла - неподалёку, но и не рядом. Старшим вместо себя оставив одного из заместителей, в сопровождении десяти отборных воинов около середины дня Великий Герой отправился в стойбище Ин-ди-шарама.
  
  И множественностью, и продолжительностью - особенно, если не в первый раз, без возбуждающей новизны - утомляли свадебные обряды, и Вин-вашу было бы не легко скрывать скуку, если бы... не его отец! Не Повелитель Молний! Молитвы, жрецы, песнопения, гордый Ин-ди-шарам, необходимые колдовские действия, да и обе его жены - всё это казалось полинявшим и незначительным... но стоящий поодаль вождь, но коварный его отец... нет, не до скуки было Вин-вашу! Правда, волю собрав в кулак, он смог придушить страх - но тем вольготнее клокотала ненависть. И, будто бы невзначай, изредка поглядывая на отца, юноша ощущал в нём такое же клокотание. При совершенном внешнем бесстрастии: и взгляд, и лицо, и в целом фигура - спокойствие и безразличие, но... палимые общим огнём, легко понимают друг друга! Внешние приметы им не нужны!
  
  Обратив всё внимание на Повелителя Молний и отстранившись от свадебных обрядов, неудивительно, что Вин-ваш прозевал, как потемнело небо и загорелись первые звёзды. Великому Герою было не до браной ночи - да ведь и то: по самым снисходительным меркам его жёны являлись нечистыми уже не меньше луны. Конечно, всякий мужчина в народе бад-вар знал едва ли не с детства, что нет незаменимых женщин - вместо близняшек, какая-нибудь юная "заместительница" с ним возляжет, и Вин-ваш нисколько не удивился робко поманившей его к шатру, незнакомой прелестнице.
  
  А вот в шатре - и тревожные мысли о Повелителе Молний, и опустошённость после вчерашней особенно восхитительной близости с Ужасной - за малым не оконфузился. Лишь понимание, что он не просто мужчина, но Герой, Победитель Зверя, помогло ему справиться с супружескими обязанностями. Да - неважненько, но, слава Великим богам, неопытная девчонка не понимала толку в любовных играх и осталась вполне довольной. Чтобы дальше не искушать судьбу, совершив должное, Вин-ваш затеплил светильник. Осторожно растолкал спящих (или притворяющихся?) близняшек, разлил по чашкам сладкое вино, открыл миску с запечённым в золе ягнёнком - традиционный ужин для новобрачных. Мало привычные к вину горянки пьянели с каждым глотком - разговорами, шутками, а то и лёгкими шлепками Вин-вашу их приходилось взбадривать, пока, по его расчётам, каждая испила достаточно, чтобы наутро ничего не помнить и о прошедшей ночи рассказывать с его слов.
  
  Убедившись, что женщины беспробудно спят и укрыв их козьими шкурами, юноша потушил светильник и, отодвинув низкое ложе, устроился между ним и каркасом шатра. Да, с Повелителем Молний в стойбище Ин-ди-шарама допустили всего пятерых воинов, и затеять им что-нибудь недоброе, казалось бы - верная смерть: так всё, и всё же, несмотря на надёжную охрану, о себе позаботиться самому - очень даже невредно. И своего отца, и его ловких наёмников Вин-ваш знает прекрасно.
  
  
  Летом, к несчастью, вовсе не недоступны горы - рискнув и не пожалев труда, в Священную Долину можно попасть разными дорогами. Минуя охраняемый перевал. Ведь воинам рода Змеи как следует не уследить даже за знакомыми тропинками. А если коварные враги изберут нехоженый путь?
  
  Поэтому, Повелителя Молний заняв праздничными пирами, Ин-ди-мин не терял времени напрасно: оставив сто тридцать воинов на перевале и сто шестьдесят в стойбище, сто пятьдесят бойцов он отправил на дальние угодья - посольство посольством, но, прикрываясь им, мало ли что затеял вероломный вождь? Решившись на дерзкий набег, он взял лишь половину наёмников - а куда делась вторая? Не послал ли Повелитель Молний своих головорезов в горы тайными окольными тропками?
  
  Конечно, жителей Священной Долины не просто застать врасплох, в каждом стойбище бывает, обычно, не меньше ста боеспособных мужчин, а по ночам - надёжные дозоры. Для защиты от порой проникающих по прорезанному рекой ущелью своих извечных врагов - кровожадных охотников за головами. Но их свирепые соседи нападают мелкими отрядами и, как правило, в набеги направляют молодых воинов, которым не терпится показать себя в битвах - обычно, дело ограничивается стычками с дозором. Молниеносно напав и успев у убитых отрезать две-три головы, при первых потерях они немедленно отступают. Да, это неприятно: злит, раздражает, бесит, но, по большому счёту, ничего серьёзного - дикари ни разу не рискнули напасть на самое отдалённое стойбище. А гибель, порой, дозорных? Что ж, побеждать или гибнуть в бою - славный удел мужчины!
  
  Но если, пробравшись тайными тропами, на уединённое стойбище во тьме нападут наёмники Повелителя Молний? Сто, сто пятьдесят - обученных и на всё готовых? Дозорные будут перебиты, не успев поднять тревогу, и что тогда с мирно спящим стойбищем учинят эти звери - страшно подумать!
  
  Конечно, сразу же после прибытия незваных гостей, чтобы предупредить Священную Долину, Ин-ди-мин разослал гонцов к старейшинам всех родов, и можно надеяться: никого не застанет врасплох чёрное коварство. Но - лишь надеяться! К сожалению, в Горах немало подобных Ин-ди-шараму самоуверенных глав родов - горожан не ставящих ни во что. Не говоря о наёмниках - о никуда не годном, по их мнению, сброде.
  
  Однако, предостерёгши, старейшина рода Змеи ничего больше сделать не мог - оставалось лишь позаботиться о своих. По счастью, давний союзник, рассудительный Ин-бу-прир, не был меднолобым упрямцем - можно, стало быть, положиться на род Лошади. И это тем более кстати, что дальние угодья рода Змеи расположены рядом с землями Ин-бу-прира - лежат в соседней излучине.
  
  Завершались трёхдневные празднества, но хоть и очень внимательно следил Ин-ди-мин за Повелителем Молний - не заметил ничего подозрительного. Пил, ел, веселился, уединился на ночь с предложенной красоткой - словом, ни шага от должного не сделал вождь. Вот только наёмники ушли уже на второй день - освободив предгорную равнину. По донесениям дежурящих на перевале воинов - в направлении Города. Но трое посланных в разведку бойцов, увы, не вернулись, и куда отряд подался в действительности - оставалось только гадать. И эта неопределённость страшно тревожила старейшину рода Змеи - он удвоил внимание к посольству: чтобы в случае гнусного вероломства иметь под рукой заложников. Вряд ли Повелитель молний захочет за милые сердцу мерзости платить своей, а не чьей-то чужой жизнью.
  
  Однако, хоть опасениям и тревогам хватало места - Ин-ди-мин не мог поимённо назвать угрозу: пока в Священной Долине с вождём находятся всего тридцать, пусть наилучших воинов - он должен бы поберечься. Но сразу же, как только посольство спуститься на равнину - следует ждать пакостей. В самом деле, ведь не для того же, чтобы торжественно объявить войну роду Змеи, Повелитель Молний лично пожаловал в Горы? Нет, вождь явился за настоящей Войной! Однако, после того, как провалился его первоначальный замысел - на что он рассчитывает? Каким образом собирается её добиваться? Эта, неподдающаяся решению, загадка постоянно терзала ум Ин-ди-мина.
  
  
  Как правило, перебежчиков не любят, если и принимают, то неохотно, и, разумеется, не доверяют принятым - то есть, обыкновенным перебежчикам. Но когда из высоких соображений... например, из таких: дескать, в Священной Долине познав праведные обычаи и глотнув здесь чистого воздуха, они отныне не смогут терпеть тлетворный смрад Побережья - на некоторых это может произвести впечатление. Нет, старейшину рода Змеи такими байками не проведёшь - он достаточно умён и зряч - а вот гордого Ин-ди-шарама... предрассудками опоённого беспробудней, чем пьяница самым хмельным вином... очень стоит попробовать!
  
  Да, если все тридцать пришедших с ним воинов вдруг заделаются праведниками - это, пожалуй, насторожит даже высокомерного и недалёкого Ин-ди-шарама: но - если треть? Да ещё - со жрецом Данны? Клюнет? Наверняка клюнет! Всякому лестно считать себя спасителем заблудших душ!
  
  Конечно, необходима крайняя осторожность - ну да из воинов, вошедших в состав посольства, им отобраны не просто самые сильные, ловкие и отважные, но и самые хитроумные. Которым ничего не стоит в течение нескольких лун попритворяться кающимися кроткими овечками. Пока Ин-ди-шарам не потеряет остатки бдительности и, забыв их происхождение, не доверится, как своим. И вот тогда-то...
  
  Ужасная подарила вождю это озарение накануне переговоров, в последнюю ночь связанных с приёмом посольства торжеств - когда он перед самым рассветом неожиданно проснулся в окружении двух безмятежно посапывающих прелестниц. Резко, будто бы от толчка: старейшина рода Чёрного Орла - вот она, третья уязвимость! И, несомненно - главная! Предрассудки, высокомерие, гордость - зияющая брешь в обороне Священной Долины! И десять - всего лишь десять! - преданных и на всё готовых воинов её легко превратят в смертельную рану. Ин-ди-мин или Ин-ди-шарам - какая разница для горцев! Род Змеи или род Чёрного Орла - неважно, в каком из них десять избранных учинят резню - праведным гневом полыхнёт вся Священная Долина!
  
  Получив во сне страшное озарение, Повелитель Молний стал с умыслом затягивать бессмысленные переговоры: дабы поодиночке переметнувшись к Ин-ди-шараму, грешники-горожане ступили на праведный путь.
  
  Требования и посулы, угрозы и лесть - слова, и ничего более! - божественный младенец Ту-маг-а-дан... который в равной мере причастен и Городу и Священной Долине... общенародное достояние... и поскольку его нельзя поделить... слова, слова... бесполезная трата времени!
  
  Была бы - бесполезной... не наставь вождя Ужасная! А так, с Её подачи - помаленечку, день за днём - таял его отряд! И когда из охраны осталось менее двадцати воинов, Повелитель Молний, почти естественно возмутившись вероломным гостеприимством горцев, рядом с посольским жезлом утвердил вверх остриём копьё. Всё! Его терпенье иссякло! Того только не хватало, чтобы коварные горцы, умышленно затягивая переговоры, переманили к себе всю его охрану!
  
  
  * * *
  
  
  Неизвестно, если бы так стремительно не завертелось время, как долго Нивела ни позволила бы себе страдать - потрясение выпало не по силам, такой хладнокровной жестокости она никак не ожидала от мужа. Правда, вино, на ночь выпоенное ей жрецом, оказало благотворное действие: проснувшись утром, да ещё рядом с любимой сестрой, старшая дочь Ам-лита вчерашний кошмар смогла увидеть в смягчающей дымке. А тут ещё и Бегилин вкрадчиво-нежный шёпот: ну, да... ну, убит любовник... жалко его, конечно... однако невольник, вступая в связь со свободной, знал ведь, на что идёт... и разве она, Нивела, прежде не задумывалась о смерти, грозящей рабу?.. наверняка - задумывалась... конечно, зная отца, столь печального исхода вряд ли ждала всерьёз... но ведь, по честному, не гибель невольника, а расчётливая жестокость мужа в первую очередь потрясла Нивелу?.. но - слава Великим богам! - сестра не обязана жить с этим чудовищем... захочет - простит... не захочет - пошлёт подальше!
  
  Нивеле было десятое дело до смысла сказанных Бегилой слов, но искреннее участие в её тихом голосе - оно бальзамом умягчило сердце. К тому же, затеявшаяся с утра необычайная суета - а какая женщина не покорится любопытству? - не слишком подходящее время для душевных страданий: Нивеле волей-неволей пришлось восстать с ложа. А тут ещё и Ле-гим-а-тан: навестив вчерашнюю больную, жрец помог ей сгладить последние следы мучительного потрясения - утро почти вернуло здоровье старшей дочери Ам-лита. И ничего, что вчерашняя, окаменевшая, к счастью, боль, продолжала ворочаться внутри - уже умершая, она больше не доставляла настоящих страданий. Словом - исцеление состоялось.
  
  Жрец это понял, Бегила - почувствовала. Почувствовала и поторопилась занять сестру хозяйственными делами. Которых - не придуманных и неотложных - оказалось невпроворот: разместить семейство Ле-гим-а-тана, помочь с обедом для полусотни ожидаемых союзных воинов - да вдобавок к повседневным домашним хлопотам - только и поспевай справляться!
  
  Да, подготовиться к будущей обороне - занятие для мужчин: а кому присмотреть за мужчинами? Это в походах пусть они питаются хоть разведённой в воде мукой да вяленым мясом; допустить подобное в своём доме - стыд и позор для женщин! Нет уж, пока не пришла пора забиться в башню, сколько бы ни собралось людей, всё должно быть, как всегда: горячая похлёбка, свежие лепёшки, тушёное с овощами мясо - чтобы каждому вовремя и сполна.
  
  Да, основная тяжесть легла на плечи Сембинии, но досталось и другим: не говоря о младших жёнах Ам-лита, Ринэрии с Элинидой, едва осмотревшись, пришлось приступить к женской работе - ведь, готовясь к длительной осаде, большинство невольниц старейшина рода Волка разослал по дальним угодьям.
  
  (О планах Повелителя Молний и он, и Ле-гим-а-тан только догадывались, и, конкретно ничего не зная о них, могли уже сегодня ждать коварного нападения. Да, от небезопасных глупостей вождь, кажется, должен был удержаться... и всё-таки... мало ли что могло взбрести ему в голову... а бережёного, как известно, оберегают Великие боги...)
  
  Поэтому женщинам на подворье Ам-лита очень не хватало помощниц - в их распоряжении осталось всего с десяток невольниц, и восставшей с ложа Нивеле безделье было бы грехом. Нет, после вчерашнего потрясения, её бы никто не осудил - однако сама... нет! И, занявшись делом, она так увлеклась, что скоро напрочь забыла вчерашний кошмар.
  
  
  Неприметно за ней следивший Ле-гим-а-тан, отметил это с удовольствием: недуг, угрожавший разуму, обошёл Нивелу стороной. Вообще-то, великолепно чувствующий человеческую природу, жрец не опасался по-настоящему тяжёлой болезни, но... тем не менее... Однако, увидев, как втянутая Бегилой в общее дело, преобразилась женщина, успокоился окончательно: недуг обошёл стороной старшую дочь Ам-лита, теперь можно заняться своими делами.
  
  Его семейство - ах, как удачно сладился накануне союз! - пристроено надёжно: пора возвращаться в город. Не ему учить Ам-лита обороне: вовремя предупреждённый, вон как расстарался старейшина рода Волка - ни в чём ни малейшей небрежности, всё основательно, всё с запасом! И он, Ле-гим-а-тан, нужен сейчас не здесь - в Городе. Конечно, и без него есть там кому присматривать за Повелителем Молний: но видеть - одно, а понимать - другое.
  
  Обратная дорога через лес - если считать со вчерашнего вечера, в четвёртый раз одолеваемая не выспавшимся Ле-гим-а-таном - была, по счастью, не долгой: жрец вполне успевал к полуденной службе в храме. Даже - не слишком торопясь. И мог, стало быть, и рассеянно смотреть по сторонам, и, главное, дать привольно растечься мыслям, до того стеснённым жестокой необходимостью - наконец-то позволить им крайне необходимый отдых. Чего, в течение нескольких последних лун, жрецу почти не удавалось - столько на эти последние луны выпало тягостных, неотложных дел.
  
  И вот, шагая лесной тропинкой, Ле-гим-а-тан - впервые за долгое время... только лишь, и... сразу ногой о корень! Уж - не о тот ли?.. Нивела сегодняшним утром ему призналась...
  
  ...и, как это в спокойные времена с ним случалось нередко, а теперь сделалось малодоступной роскошью, от частного - от зверства мужа старшей дочери Ам-лита - мысли Ле-гим-а-тана растеклись без удержу, пытаясь охватить общее: уследить ту границу, которая человеческое - нечистое, злое, жестокое - всё-таки отделяет от... зверского?.. нет... и барсы, и львы, и волки привлекаются лишь для удобства... для всем понятного сравнения... нет - не человеческого!
  
  Конечно, такие мысли явились жрецу не в первый раз, и, увы, как всегда, замкнулись в не разрываемый круг: не человеческое - откуда оно? и чьё? Да, оставался выход - всё свалить на Ужасную. Однако в глубине души жрец чувствовал: это не настоящий выход, а лишь сомнительная лазейка - к сожалению, лучшего, сколько он ни старался, не приходило в голову. Да и с более лёгким - с определением той границы, за которой заканчивалось человеческое - ум не всегда справлялся.
  
  Нет, в каждом отдельном случае, эта черта всегда ясно просматривалась: но - в каждом отдельном случае! И лишь - для него самого! Ни обобщить, ни тем более попробовать посмотреть чужими глазам жрецу никак не удавалось. Впрочем, с последним Ле-гим-а-тан, кажется, разобрался: для большинства из народа бад-вар граница закреплена обычаем - твёрдо и навсегда. И яростные метания у Людей Огня случаются только тогда, когда почему-то молчит обычай - то есть, когда им приходится встречаться с не бывшим прежде. А для немногих, подобных ему самому, для каждого из таких проведена своя граница. Что, если задуматься, тоже настораживает: ибо таких - немногих - в целом из Людей Огня набирается слишком много. Причём, очень несхожих - страшно даже подумать, в какой тьме проведена граница Повелителем Молний!
  
  А когда - от обычая ни на шаг? Тоже ведь, как сказать... в Священной Долине в чистоте и строгости - а толку? Если судорожно цепляться за обветшавшее - гнилая ткань, в конце концов, разорвётся. Во всём полагаться на волю Великих богов? Знать бы её всегда! И чтобы их веления постоянно не противоречили друг другу! А то: Мар-даб - одно; Аникаба или Де-рад - другое; а ветреная Легида - несообразное ни с тем, ни с этим! Да ещё Данна, да Че-ду, да всё искривляющий Ле-ин! Да Младшие - толком не сочтённые - боги! Ведь порой вмешиваются и они! А Тайные Силы? Древние - Непредставимо Могучие! Во всём полагаться на волю Великих богов? Но, спрашивается, слушаться чьих советов, внимать каким подсказкам? Конечно, другое дело, если бы...
  
  ...Ле-гим-а-тан замер на месте от ослепившего ум открытия. От ужаса и восторга. От поднимающей к небу тяжести. От вдавливающей в землю лёгкости. От разлившейся Светом Тьмы. От немыслимой простоты открывшегося и, если честно, от сдавившего душу страха.
  
  По отдельности и сердце, и мозг, и лёгкие, и кишки, и желудок, и печень невозможному открытию дружно кричали: НЕТ! Но целое соглашалось - ДА! А поскольку потрясённое до основания тело жреца всё-таки не распадалось на части, то, вопреки всей, бесчисленными поколениями народа бад-вар собранной по крупинкам мудрости, Ле-гим-а-тан понимал, что - ДА! Что Данна, Легида, Че-ду, Аникаба, Мар-даб, Де-рад - есть имена, и только.
  
  А Ле-ин? К сущности им Открытого он ближе, чем прочие (о, несравненно ближе!) но всё равно - лишь имя. Открывшийся, Единственный - не может быть назван на человеческом языке! Между прочим, Единственный - тоже неверно: исчислить Его нельзя также, как и назвать. Он есть. Он существует. И лучшее, на что способен человек - сказать со смирением: Боже. Приняв Его Изначальную Непостижимость.
  
  Откровением пригвождённый к месту, Ле-гим-а-тан даже окольные слова: Единственный, Всегда Существующий, Непостижимый, Неизмеримый и Неисчислимый - сумел найти значительно позже. Чуть-чуть освоившись с Невозможным.
  
  Не бессмертные боги - с их именами, страстями, чувствами - но Бог: вне времени и вне числа.
  
  (Впрочем, последнего Ле-гим-а-тан так и не сумел вместить и уже скоро свёл к относительно понимаемому: Единственный и Вездесущий - так, хоть и не без труда, но всё-таки укладывалось в голове, да и какой никакой, а протягивался мостик к Ле-ину.)
  
  Однако способности помнить и понимать - смутно помнить и плохо понимать - вернулись к жрецу только в Городе. Вместе с заботами и злобой дня. Когда он уже и в храме отслужил, и внимательно выслушал мальчишек, приглядывающих за Повелителем Молний. И, как знать, выпади времена спокойнее, не осмыслил бы Ле-гим-а-тан глубже потрясшее его откровение? И многих Ле-иновых свойств Богу, их не имеющему, возможно бы, не придал?
  
  
  Один из воинов, присланных родом Водяной Черепахи, Бегиле вдруг показался когда-то виденным, но забытым. Светлые с красноватым отливом кудри... неописуемой синевы глаза... и море в них и небо... а не из охотников ли он Легиды?.. Бегила вспомнила: сестра - не она! Ну, конечно же, это он! Незнакомец, пытавшийся соблазнить Нивелу! Давно - ещё в прошлой жизни.
  
  (А любимая дочь Ам-лита после брака с Ле-гим-а-таном свою жизнь чётко разделила на "до" и "после". И всё, что случилось "до", казалось ей едва ли не мороком, во всяком случае - чем-то не настоящим.)
  
  И до чего удачно! Первая она, а не Нивела на подворье отца увидела меднокудрого незнакомца - можно предупредить сестру, чтобы та внутренне приготовилась к встрече. Да и внешне - после вчерашнего потрясения выглядит она, по правде, неважно. Впрочем - захочет ли? Не рано ли? Однако - встретятся так и так...
  
  ...разволновавшаяся Нивела и захотела, само собой - изменяя мужу с невольником, об удивительной встрече у водопоя она, с сожалением о не случившемся, вспоминала часто - и Бегиле, вовремя предупредившей, была очень благодарна. Ещё бы! С потускневшим, почти неживым лицом, да обёрнутая затрапезной, коротенькой (выше колен) застиранной, полинявшей тканью, с самым немудрящим ожерельицем на груди и почти неприбранными волосами - да попасться ему на глаза такой? Когда, возможно, от этой встречи...
  
  ...из боязни сглазить, Нивела оборвала заманчивые мечты, и, ухватив за руку сестру, увлекла её в свою комнату - одной в таком состоянии ей бы не удалось привести себя в порядок. И действительно: и жёлтое, праздничное, почти до пят (совершенно неуместное в будни), и красное с бахромой (в эдаком - к уже состоявшемуся любовнику) Бегила отвергла сходу; выбрала синее (спокойствие, мир, надежда), свежее, но уже надёванное (в новом, когда женские руки наперечёт, было бы вызывающе); сама обернула тканью широкие бёдра сестры, отступила шага на три и, придирчиво осмотрев, прицокнула язычком - захочешь, а не прицепишься! Нарядно, заметно, но внешние приличия вполне соблюдены! Старшая дочь вождя, даже хлопоча по хозяйству, может себе позволить так одеться! Не коротко, но и не слишком длинно - чуть ниже колен - не в заношенном, но и не в новом.
  
  С украшениями оказалось ещё сложней: чего-нибудь редкого и дорогого в будни надевать нельзя - с другой стороны, не оставаться же было Нивеле в простеньком ожерельице из невыразительной речной гальки? Бегила долго пробовала то одно, то другое и видела: всё - не то: или чересчур празднично, или безвкусно пестрит, или (из меди и жёлтого янтаря) совершенно исчезает на золотистой коже сестры. Всё, словом, оказывалось не тем, пока под руку Бегиле не подвернулось нечто совсем диковинное: да, ожерелье, да, из медных подвесок, но в каждую из подвесок искусно вправлен синий полупрозрачный камешек. И чередуясь - покороче и подлинней - так что, будучи скромненьким, одинарным, ожерелье казалось двойным: и красиво, и не укоришь в нескромности.
  
  Правда, надев его на Нивелу, Бегила засомневалась: её сестра преобразилась неузнаваемо - будто бы скромненько, из потускневшей меди и одноцветных камешков, скромненько, но... да в пять рядов из золота и слоновой кости, разрешаемое лишь по великим праздникам, надень что-нибудь Нивела, она не стала бы привлекательней! (Любимая дочь Ам-лита, разумеется, не знала, что в другие времена и в другом народе за эти синие камешки отдали бы, не задумываясь, все, в том числе и золотые безделушки её сестры.) Не знала Бегила - да, но что-то такое чувствовала и, в смущении, засомневалась: вроде бы одинарное ожерелье, из одноцветных некрупных камешков, значит - можно и по будням... и, тем не менее... эдакое носить пристало не дочери из Людей Огня!
  
  Однако Нивела, глянув в медное зеркальце, не усомнилась ни на мгновение: это и только это! Если обычай не запрещает и если ей так идёт - а ведь валялось не замечаемое! - это и только это. Лучшего просто не может быть! И достаточно скромно, и нельзя отвести глаза! А возможное колдовство? Да чтобы быть красивой, какая женщина не пойдёт на риск! И потом: если и колдовство - наверняка привораживающее!
  
  Эти рассуждения не убедили Бегилу, ей продолжало казаться, что случайно найденное ожерелье не для человеческой дочери - для богини, да и то ещё не для всякой. Лишь для одной из Старших: для Аникабы, Легиды, Данны. И как только это странное украшение попало в отцовский дом? И почему до сих пор оставалось незамеченным?
  
  Впрочем, последнее объяснялось сравнительно легко: она сама, только примерив на сестру, открыла неизъяснимую прелесть этого ожерелья. А так: для праздников - слишком просто... Для будней - что-то смущает... Посоветоваться бы... Но её муж возвратится поздним вечером, а кроме Ле-гим-а-тана, Бегила чувствовала, никто не даст вразумительного совета... Обычаем - дозволяется... А нездешняя красота... Её способны оценить немногие из народа бад-вар. Ведь даже сестра, Нивела, увидев, как ей идёт, обрадовалась и всё - от запредельного отделавшись легкомысленной шуткой.
  
  Однако же - нет! Бегила ошиблась. Один, и именно тот, для которого она так старательно наряжала сестру, увидев ожерелье, украсившее Нивелину грудь, впился в него глазами. Всего - на один миг. На, может быть, долгий миг, но всё-таки не настолько, чтобы, кроме внимательно следившей за ним Бегилы, кто-нибудь ещё мог перехватить его взгляд. Ибо очень скоро глаза меднокудрого незнакомца вновь сделались невозмутимо спокойными.
  
  Да и быть незнакомцем он скоро перестал - Ам-лит представил дочерям приспевших на подмогу воинов из рода Водяной Черепахи. И однажды поразивший Нивелино воображение незнакомец звался, оказывается, вполне по-людски: Гир-каном - "Видящим скрытое". Для рыболова или охотника самое обычное, отнюдь не редкое имя, но...
  
  ...сёстры - каждая по-своему - истолковали его значение.
  
  Бегила: "Видящий скрытое" - колдун, прорицатель, жрец - держаться с ним следует поприветливее и поосторожнее...
  
  Нивела: при той давней встрече у водопоя он, выходит, поманил её не просто так, как всякий мужчина красивую молодую женщину, нет, разглядел скрытое в её сердце! Разгадал самые потаённые желания!
  
  
  В своих предположениях и догадках каждая из сестёр хоть и не попала точно в цель, но промахнулась совсем чуть-чуть.
  
  Увидев у водопоя привлекательную женщину, Гир-кан, конечно, её поманил, как всякий мужчина, особенно не задумываясь: приглянулась - отчего бы и не соблазнить? Не соблазнится? Не велика печаль! Покладистых прелестниц в народе бад-вар достаточно! Только следующей ночью, прождав Нивелу почти до утра, Гир-кан ею заинтересовался всерьёз. И вспомнил её взгляд: и робкий, и жаждущий, и, главное, просящий о чём-то самой неведомом... И будь у него побольше времени, от этой женщины, не разузнав в чём дело, Гир-кан бы не отступил. Правда, уже скоро другие дела, заботы и женщины незнакомку, встреченную на закате у водопоя, совсем вытеснили из головы. Превратили её в прекрасную, полузабытую тень.
  
  И вдруг - неожиданно... сегодня...если честно, сначала - не Нивела; сначала - драгоценное ожерелье на её золотистой груди: не узнать этого ожерелья Гир-кану было невозможно...
  
  ...Бегила не зря почувствовала нечто необычное в незнакомце из рода Водяной Черепахи. Вот только напрасно приписала ему сверхъестественные способности: да, и немножечко колдовать, и при случае истолковать волю богов, и прислуживать в храме (как всякий из Людей Огня) Гир-кан, разумеется, умел. Возможно, что лучше многих. Но главное - не это. От всех, встречаемых ею раньше, его отличало другое: Гир-кан, о чём знали очень немногие, не являлся сыном народа бад-вар.
  
  И здесь, далеко от родины, на женщине из рода Волка увидев редкие, Людьми Островов очень ценимые камешки, чужеземец, естественно, изумился. Особенно - рассмотрев как следует. В конце концов, синие полупрозрачные камешки могли приглянуться и кому-нибудь из местных, но ожерелье... оно явно не здешней работы! На Первом Острове его изготовил древний, почти легендарный Мастер! Да и на Гир-кановой родине таких осталось очень немного - шесть или семь штук.
  
  Неудивительно, что здесь, в полудикой стране на дочери незначительного вождя увидев драгоценное ожерелье, он замер от изумления. На одно-два мгновенья - можно надеяться, этого замешательства никто не заметил: в противном случае, придётся здорово поторговаться. Нет, в народе бад-вар истинной стоимости дивного ожерелья наверняка никто не знает - однако выказанная заинтересованность всегда поднимает цену.
  
  Подобные мысли стремительно пронеслись в голове Гир-кана, почти не замешкавшись, он сумел перевести взгляд от ожерелья на его обладательницу. И новая неожиданность.
  
  Хозяйкой вожделенной редкости, старшей дочерью Ам-лита вдруг оказалась та - почти забытая незнакомка! До того забытая, что, вглядываясь в будто где-то когда-то виденное лицо, Гир-кан с трудом вспоминал - где и когда. И, пожалуй, слишком долго: во всяком случае, от внимательно за ним следившей Бегилы судорожное барахтанье Гир-кановой памяти не сумело спрятаться за внешним спокойствием. С горьким сожалением она отметила: её сестра для красавца-воина была лишь одной из многих.
  
  И опять-таки - попала только в краешек цели.
  
  Наконец-то узнав во владелице драгоценного ожерелья когда-то встреченную у водопоя незнакомку, Гир-кан обрадовался вдвойне. Правда, первый мотивчик звучал резковато, не в лад: у женщины, если её удастся соблазнить, ожерелье будет заполучить легко, возможно, и даром - как знак любви. Однако второй мотив звучал несравненно стройней и чище: до чего же эти синие камешки идут Нивеле! Земную женщину преображают в богиню!
  
  И после недолгой борьбы, к чести Гир-кана, победил второй мотив. В нём пробудились нежные, полузабытые чувства. Грусть от невстречи с той, однажды им жданной целю ночь, и радость от встречи с этой - в старшую дочь вождя наконец-то смогла воплотиться тень! Обернуться прекрасной женщиной! А из-за дивно преобразившего ожерелья, можно почти без преувеличения сказать - богиней!
  
  К сожалению, первая встреча оказалась очень краткой: представление, обмен приветствиями - несколько слов, и всё - неотложные дела (вплоть до ночи) были и у воинов, и у женщин. Ну да - теперь неважно! Тень смогла воплотиться, и свести знакомство покороче - зависит теперь от него. Да, и от Нивелы - тоже: но Гир-кану всегда с избытком хватало мужской самоуверенности. Тем более, хоть при приветствии было сказано всего несколько слов, он, достаточно искушённый, по неуловимым оттенкам в голосе, по опущенным вниз глазам почувствовал, что отнюдь не безразличен старшей дочери Ам-лита. А отвлекающие дела и хлопоты - день или два, не дольше: после, когда на подворье предводителя рода Волка всё устаканится, свободного времени образуется вдосталь...
  
  ...не привязаться бы только всерьёз...
  
  Срок его пребывания среди Людей Огня подходил к концу, если считать по-местному, до возвращения на Острова Гир-кану оставалось меньше четырёх равноденствий, и вступать в слишком обязывающие отношения - обманывать и себя, и женщину. А, в случай чего, увезти с собой? Нет... это невозможно. И не захочет, скорее всего, а и захочет - не прижиться на Островах дикарке... Разрывать же ещё живую любовь - мучительно для обоих...
  
  Впрочем, трезвые соображения Гир-канов ум смущали недолго: общая - присущая мужчинам всех времён и народов - небрежность в любовных делах очень скоро родничок его чистых мыслей замутнила песчинками острых вожделений да илом поднявшихся со дна желаний. Стоило только с неба скатиться солнцу - его благие намерения сразу потускнели в вечерних сумерках: не "там-и-тогда", а "здесь-и-теперь" всецело завладело умом. Да и на самом деле: четыре равноденствия - очень немалый срок. За это время и с ним, и с Нивелой может случится всякое, и, опасаясь призрака глубоких чувств, скоро уже возможное удовольствие откладывать на потом? У них - что? Вечность в запасе что ли? Как у бессмертных богов? Нет уж! Где-то ближе к полуночи, когда всех, подуставших в дневных хлопотах, как следует полонит сон, он проберётся к старшей дочери Ам-лита. Проберётся - и будь, что будет!
  
  
  Ле-гим-а-тан возвратился поздним вечером, Бегила, само собой, ушла к нему, на супружеском ложе Нивела осталась одна. Супружеском? Как бы не так! Откровенно выказав вчера свою выдающуюся жестокость, худородный приёмыш-муж порвал последние любовные связи - оставалось одно: забыть. И его вчерашнее зверство, и его самого...
  
  Днём - за делами, в суете, в разговорах, хлопотах - это Нивеле вполне удавалось, но стоило ночью остаться одной, увы, сразу всё вспомнилось: и его отвратительная ухмылочка, и вопли терзаемого любовника, и своё спасительное бесчувствие. И, слава Великим богам, вчерашний кошмар прошёл, кажется, без опасных последствий: сейчас как следует выплачется, успокоится и заснёт.
  
  И стоило в нужном направлении повернуться мыслям, сразу защипало глаза - и слёзы, слёзы: каплями, ручейками, речками. Обильные, тёплые - умягчающие. Ах, сколько же их накопилось! Однако, выплакавшись, старшая дочь Ам-лита успокоилась лишь отчасти - сон где-то задержался, душа нал-вед не желала покидать тела. Нет, слёзы без остатка унесли воспоминания о вчерашней боли, и муж (что бы в его оправдание, ссылаясь на Ужасную, ни говорил отец) бесповоротно сделался бывшим - однако успокоиться и уснуть Нивеле никак не удавалось. Мешал - к счастью, по-хорошему - трепетный огонёк надежды.
  
  Казалось бы - не девчонка, но... ведь прошлым летом Легида не зря, наверное, ей открыла?.. и не просто открыла, а, можно сказать, повелела... а она, убоявшись, посмела ослушаться богиню... и теперь, спустя столько времени - не поздно ли?.. правда, Бегила сказала... но не чересчур ли оно хорошо, чтобы быть правдой?.. ведь сама, приветствуя Гир-кана, не заметила ничего особенного... конечно, так волнуясь, она не могла ничего заметить... и, возможно, сестрёнка всё же права?.. может быть, воин и в самом деле не равнодушен к ней?.. ах, что бы ей было прислушаться к зову богини!.. не оказаться такой трусихой!.. а теперь-то... что - если поздно?
  
  Однако сердце стучало: нет! Нет - нет - нет: ещё ничего не поздно! Воля богини, как ей ни противься, в конце концов, всё равно восторжествует! Ведь Легида уже воплотила её смутное виденье! И в образе меднокудрого незнакомца привела на Ам-литово подворье! И до чего же вовремя! Стоило увидеть Гир-кана - вчерашний кошмар сменился сладкой надеждой. Неуверенной, робкой - пусть! Пополам с сомнениями - неважно! Главное - он рядом... и теперь - непременно... и - скоро...
  
  ...правда, так скоро - то есть, сегодняшней ночью - Нивела Гир-кана не ждала. А посему - и растерялась, и капельку рассердилась, и... задохнулась от радости! Приличия требовали немного посопротивляться - хотя бы совсем чуть-чуть, что называется, "для вида" - но женщина так устала... и столько его ждала... до приличий ли было ей?..
  
  
  Ле-гим-а-тан проснулся до света; его жёны, все три, безмятежно посапывали на наваленных на пол шкурах; впрочем, о Ринэрии никак не скажешь: посапывала - вовсю храпела; осторожно, чтобы нечаянно не разбудить уставших женщин, жрец покинул тесную комнату. После застоявшегося, душного воздуха плотно затворённого на ночь помещения, прохладный предутренний ветерок чудесно освежал не только тело, но и во сне разомлевший ум.
  
  А сосредоточенно, не спеша подумать было Ле-гим-а-тану очень о чём: нет, не о возглавленном Повелителем Молний - Де-рад его забери! - "посольстве". Из ста-то пятидесяти прекрасно обученных, вооружённых воинов!
  
  Ещё накануне, едва узнав о затевающейся подлости, жрец известил Ам-лита, и старейшина рода Волка, не замешкавшись, отправил в горы двух скороходов - можно надеяться, вовремя предупреждённый Ин-ди-мин примет необходимые меры.
  
  Нет, не о будничном, пусть даже очень важном (не размышлять о нём, а просто делать необходимое!) хотелось обстоятельно подумать Ле-гим-а-тану - о Боге, вчера открывшемся.
  
  Вчера, к сожалению, жрецу не представилось этой возможности: днём мешали сосредоточиться и служба в храме, и гнусная затея Повелителя Молний, и бездна прочих насущных дел, а поздним вечером - сначала разговоры с Ам-литом, затем соскучившаяся Бегила и, наконец, усталость, сон - тоже было не до Открывшегося. Поэтому своему раннему пробуждению жрец чрезвычайно обрадовался: времени, чтобы осознать Великое, остаётся всё меньше, оно стремительно тает - многое, к сожалению, уже невозвратно утрачено...
  
  (Служитель Ле-ина, предполагая - "многое", не подозревал, что не многое, а почти всё! Вчера, настигнутому Откровеньем, было бы ему не в Город идти, а податься в пустыню! Сразу, не мешкая! И тогда, возможно, он хоть чуть-чуть осознал бы Невозможное, хоть очень не точно, но переложил Его на словесный язык. А спустя пол дня и целую ночь - на что оставалось надеяться? На память? Но чтобы память вместила Непостижимое - Его необходимо хоть как-то соотнести с чем-нибудь знакомым. Сразу. Собрав на месте как можно больше причудливых, ни на что не похожих кусочков иной Истины. Увы, жрецу удалось подобрать на месте лишь жалкие крохи нездешней Сути - что, впрочем, тоже совсем не мало. Но и не так много - как ему продолжало казаться.)
  
  И Ле-гим-а-тан, вышедший из душной комнаты в предрассветную ночь, даже не догадывался о невосполнимой потере. Напротив, почувствовав освежающий ветерок и отойдя подальше от людских построек, возомнил себя достаточно приобщённым.
  
  Неисчислимость Открывшегося, не задумываясь, он отбросил - явная чушь. С именем - то есть, с отсутствием Имени - поколебавшись, согласился. Да, непривычно, дико, но если в Открывшемся есть частица от каждого бога, человека, зверя, птицы, гада, то иметь какое-то одно имя Он не может.
  
  Чем глубже погружался Ле-гим-а-танов ум, тем основательнее зацеплялся за противоречия, созданные дотошным земным рассудком: не боги, но Бог - кто может вместить подобное? Не множество душ, но одна - не явный ли вздор для всякого? А незримость? Неосязаемость? Бесплотность? Притом, что ему самому, удостоенному Откровения, эти необычайности если и доступны, то только в самом грубом приближении.
  
  Нет! Истинный Бог, к сожалению - не для Людей Огня. Разве что - для очень немногих... Например - для его помощника. Му-нат если и не вместит, то, во всяком случае - не обронит в грязь...
  
  Уже окончательно рассвело, подворье Ам-лита вспенилось утренними шумами, там и сям замелькали снующие по хозяйству женщины, когда Ле-гим-а-тан смог привести хоть в какой-то порядок опасно расшатавшиеся мысли. Некоторыми, правда, пожертвовав. Самыми угловатыми, выпирающими из ряда, но, жрец смутно чувствовал, едва ли - не самыми ценными.
  
  Увы, оставшееся сковалось в простенькое, недорогое, так сказать, массовое изделие: единственная душа у смертного, единственный безымянный Бог - чего бы, казалось, проще...
  
  ...однако Люди Огня - в своём подавляющем большинстве - не вместили даже и этой малости.
  
  Впрочем, и сам Ле-гим-а-тан недолго удержался на достигнутой высоте: безликое - Бог - привычным - Ле-ин - подменив уже очень скоро. Поначалу - лишь для удобства, но... в конце концов, победила привычка.
  
  
  
  7
  
  
  С первым весенним теплом Му-нат с радостью, но и не без сожаления, покинул Щур-теми-тинову щель - пещера его и притягивала, и пугала. Он скоро приспособился и к извилистым коридорам, и к низким нависшим сводам, да и с "Выпавшим из Круга Времён" у него установились вполне приемлемые отношения - однако существовало что-то ещё... отталкивающее... и зовущее! Намекающее на нечто, давно забытое. На древнюю - оборванную не вовсе - связь. На невидимые нити, продолжающие тянуться из Изначальной Тьмы.
  
  Чуть-чуть освоившись с подземельем, Му-нат, конечно, попытался размотать тревожащий клубочек - с факелами из смолистых ветвей излазил почти все, хоть сколько-нибудь доступные проходики и, не найдя ничего особенного, уверил себя, что всё: от новизны ощущений, от камня, сдавившего и с боков, и сверху. От чуждой и, вероятно, враждебной силы - просачивающейся из трещин, из глубины. От странных шорохов, необъяснимых бульканий и крайне подозрительных скрипов. Может быть - от тени Самой Ужасной. Да, обитель в чреве горы для Её жреца - прекрасное место, лучшего не придумаешь. Но - лишь для Её жреца! Для прочих... впрочем, мало ли каких прихотей у людей... однако - для большинства... и уж точно - для самого Му-ната... первым по-настоящему тёплым дням, ох, до чего обрадовался служитель Ле-ина!
  
  Правда, с возвращением в Священную Долину ему спешить не стоило - многие наверняка ещё не забыли хвостатую гостью. Но после того, как растаял снег, жрецу ничто не мешало соорудить в ущелье шалаш - на манер пастушеских. Шагах в пятистах от входа в пещеру, там, где расступались горные кряжи, приютив прелестную - сплошь пестрящую весенними цветами, поделённую пополам говорливым ручейком - лужаечку.
  
  А скоро, когда достопамятный перевал сделался легкопроходимым и начали появляться гонцы от Ин-ди-мина, жрец поставил второй шалаш - без крайней нужды пользоваться гостеприимством "Выпавшего из Круга Времён" находилось не много охотников. Вернее, вовсе не находилось: все, дело к Щур-теми-тину имеющие не лютой зимой, на ночь предпочитали останавливаться снаружи, даже под проливным дождём - кое-как спрятавшись под нависающей скалой.
  
  Однако, переселившись и наконец-то освободившись от постоянно гнетущей тяжести, Му-нат с некоторым удивлением заметил: подземелье его притягивает - у ручейка, среди буйных трав, под синим небом ему вспоминались со сладковатой грустью совсем недавно нагонявшие тоску узкие каменные коридоры. Да и Щур-теми-тин виделся не угрюмым полупомешанным старикашкой, но Мудрым Предком. Родоначальником народа бад-вар.
  
  И в это недолгое, отщепившееся от мира время служитель Лукавого бога смог многое переосмыслить. Впрочем, неудивительно: отпущенный Пещерой, он ощутил себя заново рождённым Чревом Земли. И помнящим, в отличие от первого рождения, всё, с ним случившееся, и "до", и "в", и "после".
  
  (По идее, нечто схожее Му-нат должен был ощутить во время своего торжественного "второго" рождения - то есть, по достижении двадцать шестого равноденствия. Однако - тогда не ощутил ничего подобного: уж больно грубой, способной обмануть лишь заурядных отроков, являлась подделка.)
  
  Теперь же, когда не в тёмную хижину его заточил людской обряд, но воля судьбы во чрево гор, жрец себя действительно почувствовал родившимся заново. К тому же, было и ещё нечто такое... очень дополнившее впечатление и давшее обильную пищу размышлениям Му-ната...
  
  ...о чём несколько вечеров подряд, сидя на камне у догорающего костра, он напряжённо думал - об удивительном зале в глубине пещеры. Очень просторном, однажды открытом ему Щур-теми-тином. Нет, собственно, не о зале: под землёй ему доводилось видеть помещения и много просторнее, и гораздо красивее - с гигантскими, снизу и сверху тянущимися навстречу друг другу каменными сосульками. Нет - о загадочных рисунках, сплошь покрывающих стены этого зала и забирающихся кое-где повыше, чем на три человеческих роста.
  
  Увидев их впервые, жрец был ошарашен - чуть ли не до потери сознания опоён смесью страха и восхищения. И, конечно, там, под землёй, он не мог не то что как следует подумать, но даже и разобраться в своих ощущениях - однако, зачарованный, преодолевая невесть откуда берущуюся слабость в руках и ногах, несколько раз возвращался в этот удивительный зал. И смотрел, смотрел - сжигая уйму смолистых веток - и старался запомнить всё, до последней мелочи. И так - до открытия, разом покончившего с этими, как выяснилось, очень небезопасными визитами.
  
  Почему не сначала, почему только в пятое или шестое посещение жрец обратил внимание на одну странность - не суть. Главное - он заметил, что у некоторых из нарисованных зверей то ноги, то даже часть туловища отсекаются полом. И это - притом, что у всех, изображённых чуть повыше (а встречались и очень упрощённые рисунки), ноги, пусть намеченные корявыми чёрточками, были всегда.
  
  Не слишком мудрёный вывод о пластах тысячелетней грязи напрашивался сам собой - немножечко поискав вокруг, Му-нат нашёл подходящий камень: плоский, с острой щербатой кромкой. Затем, пробормотав в полголоса заклинание, оберегающее от многих бед, жрец подошёл к стене и попробовал копать.
  
  Впрочем, не напрасны ли его усилия? Нечто слежавшееся и непроницаемое на вид - как? Подастся заострённому камню? Оно поддалось. Поначалу - с большим трудом. Корка окаменевшей грязи снималась слоями значительно тоньше пальца. Углубившись, примерно, на ладонь и найдя подтверждение своей нехитрой догадке (разумеется, ноги уходили вниз) жрец собрался прекратить неблагодарную работу - ну, дороется он до камня, затратив уйму труда, изображение раскроет до копыт, а, спрашивается, зачем? Ведь догадка уже подтвердилась... И если бы слежавшаяся грязь оставалась по-прежнему твёрдой, Му-нат скоро бы оставил утомительное занятие, но... от сильного нажатия вдруг резко углубился копающий камень! Твёрдая корка, оказывается, была немногим толще ладони! И отчего бы - ах, любопытство! - не покопать ещё?
  
  Покуда в рыхлом слое попадались лишь мелкие косточки, жрец не обращал внимания на отбрасываемый грунт, старательно следя за открывающимся рисунком - дабы ненароком не повредить. А чёрная или красная вынималась им земля - даже и с глиняными черепками! - тогда не имело значения. Лишь бы поскорей дорыться до основания, удовлетворить детское любопытство, и... поначалу Му-нат не понял! Нечто, противно скрипнувшее, он принял за шарообразный обломок молочного горшка, расшатал его, вытащил, и... сами собой разжались задрожавшие пальцы - из рук выскользнул не глиняный черепок, но выпал человеческий череп! Выходит - он осквернил могилу! Потревожил забытый прах! Не одним рукам и даже не всему телу, но и душе нал-гам было отчего задрожать!
  
  Уняв страх сильнейшим заклятьем, Му-нат немедленно засыпал яму и, насколько сумел, попробовал вернуть первозданность верхнему грязевому слою. Нечего и говорить, что с тех пор жрец всегда обходил стороной этот разрисованный зал - как ему порой ни хотелось посмотреть на диковинных зверей, стоило вспомнить своё нечаянное кощунство... подумать о потревоженном прахе... да и, по счастью, наступили тёплые дни... вне подземелья, в шалашике на весеннем лугу стало намного легче справляться с небезопасным любопытством! И если бы не зацепистая память...
  
  ...которая, всё удержав, и без того беспокойный ум жреца возбудила едва ли не до горячечного бреда! Ещё бы! Зреть воочию легендарных зверей Ужасной - это, знаете ли! Му-нату, чтобы усмирить взбесившийся ум, пришлось прибегнуть к нескольким, далеко небезвредным колдовским приёмам. И только после этого он смог отдать справедливую дань памяти поколений. И восхититься ею: и удивительных мохнатых слонов, с закрученными в спирали бивнями, и громадных, с непомерно разросшимися рогами оленей, и, наконец, Градарга - всё сохранила родовая память Людей Огня! Однако - подробности...
  
  ...ах, если бы не кощунственное разрытие могилы! Много смолистых веток сжёг бы тогда жрец, рассматривая легендарных зверей! Впрочем, чтоб получить неизгладимое впечатление, ему хватило нескольких, уже состоявшихся посещений, а вот, чтобы осмыслить увиденное...
  
  ...конечно, в незатейливых объяснения недостатка не было: когда-то, давным-давно, какой-то неведомый народ зачем-то додумался разрисовать стены и потолок пещеры... нет! В отличие от иных, особенно осторожных истолкователей позднейших времён, Му-нат понимал - "зачем". Чтобы привадить зверя, чтобы поразить его плоть, не поранив душу, зачем нужны магические изображения - этого, как колдун, он не мог не знать. Но вот когда и каким народом - сколько жрец ни пытал свой ум, сплошные домыслы, и ничего путного.
  
  К тому же, с каждым весенним днём убывало времени для праздных мыслей, а уж когда гонцы принесли весть о вооружённом "посольстве", Му-нату волей-неволей пришлось забыть об увлекательных древностях. Посольство - после провалившейся попытки тайком пробраться в Священную Долину? Наверняка Повелитель Молний успел измыслить новую пакость! И, стало быть, ему, Му-нату, пришла пора распрощаться со Щур-теми-тином, оставить надёжное (неважно, что жутковатое) убежище и с головой нырнуть в неиссякаемый мутный поток человеческих интересов, страстей, воль, судеб.
  
  Весенняя ночь пьянила оглушительными запахами, после прощальной трапезы со Щур-теми-тином посланники Ин-ди-мина спали в "гостевом" шалаше, Му-нат собирался в обратный путь. "Собирался" - разумеется, не в бытовом значении, жрец не имел излишка земных ценностей: скорее - собирал мысли и воспоминания. А их-то - за две луны своего "подземного" существования - служитель Лукавого бога поднакопил изрядно.
  
  Во-первых: Ужасная - при прощании Щур-теми-тин назвал Му-нату Её самое "настоящее", самое тайное имя. Вообще-то, с тем, что и так было известно немногими избранным, и открытым "Выпавшим из Круга Времён", казалось бы, небольшая разница: Она когда-то звалась не Душой Изначальной Тьмы, а Душой Подземных Жилищ. А поскольку на древнем (сакральном) языке народа бад-вар Изначальная Тьма (Элим-Элам) и Подземное Жилище (Гелим-Элами) не только по звучанию, но и по значению очень схожи - Му-нат узнал вроде бы не много нового, однако это немногое дало жрецу богатую пищу для размышлений. В эту последнюю, от людских тревог и страстей пока ещё отделённую ночь.
  
  Подземных Жилищ - конечно же! Человеческий череп, древнее имя Ужасной - Ыш-Гелим-Элами - разломали запретную перегородку в уме Му-ната: а ведь очень возможно, предки Людей Огня в незапамятны (долегендарные) времена находили себе приют в подобных пещерах? Да нет! Не приют! Людей порождающим чревом были эти пещеры! Не только народа бад-вар, вообще - Людей! Ведомых и неведомых, давно прошедших и ещё не рождённых! А что? Звёзды, в иные ночи так густо падающие - не семя ли это Неба? Оплодотворяющее Землю? И почему - только одних людей? А богов, а зверей, а гадов?
  
  Небо-Отец, падающими звёздами осеменяющий Землю-Мать - да по-другому и быть не может!
  
  Ослепительная догадка, подобно молнии, упразднила ночную тьму: потрясённый жрец особенным (не человеческим) зрением разглядел не только каждую травинку, но и её корень, и глубже, вплоть до кипящих подземных вод, там, где родятся немыслимые чудища - потрясённый стройностью, чёткостью и простотой открывшегося Мира.
  
  Вначале были Земля и Небо, и от их Супружеского Союза родились и бессмертные, и смертные: и боги, и люди, и звери, и птицы, и гады - ах! До чего же дивно! И как понятно!
  
  Но почему в народе бад-вар об этом никто не знает? Ведь Первородные должны были рассказать своим потомкам? А если умолчали, то почему? Нет, конечно, рассказали, но ведь сменилось уже столько поколений! Забылось Древнее Знание! Уж ему ли, изощрённому в Тайном, не знать, как - от поколения к поколению - выродилось колдовское искусство!
  
  В свете открывшегося, Му-нат едва не согласился с теми (и многими!), которые чуть что кричат о всеобщем упадке - похоже, на жреца подействовал особенный воздух Священной Долины. Воздух, крепко настоянный на старых традициях.
  
  Накрывшая с головой хмельная волна скоро схлынула - служитель Ле-ина несколько отрезвел от оглушающей новизны своего открытия. Ну да, оплодотворённая Небом, Земля когда-то произвела человеческий род из своего Чрева - и что же? Из-за этой догадки - потерять голову? Конечно, эта догадка и замечательная, и увлекательная, и интересная, однако - догадка, не более. А озарение? Позволившее заглянуть в невообразимые глубины? Могло ведь и помститься... Нет, от кем-то - уж не Ужасной ли? - дарованного знания зачем же отказываться?.. но и терять из-за него голову, уподобившись восторженному юнцу - нет, для умудрённого равноденствиями это не годится. Тем более...
  
  ...с мудростью древних - тоже очень непросто: да, многое умаляется, но многое или совсем не бывшее, или до поры таившееся зерном неожиданно идёт в рост... достаточно вспомнить Лилиэдины откровения о Ле-ине... или исцеление Бегилой своей возможной соперницы...
  
  Нет, не мудрому судить времена и нравы - мудрому сравнивать, помнить, знать... Ну, а придётся действовать - сердце ему ещё, кажется, не давало губительных советов...
  
  Эта последняя мысль полностью отрезвила Му-ната, и, глянув на звёзды, жрец заметил: ночь перешла значительно за половину, до рассвета желательно немного соснуть... а поразительное откровение?.. что ж, его теперь и нарочно не забудешь... пусть дозревает само... со временем, глядишь, и поспеет какой-нибудь диковинный плод...
  
  
  * * *
  
  
  Весьма непохвальный для мужней жены промысел Лилиэды был недолгим - увы, ей, горожанке, не удалось понять горцев. Старший из пастухов, в первую ночь одарив её аж тремя кувшинами, вселил подспудную надежду, что и в дальнейшем с дарами всё будет в порядке - ну, не по три, но по одному-то разнесчастному кувшинчику! - кто откажет в такой малости Первой жене Вин-ваша?
  
  И верно: в две следующие ночи по кувшину вина матери будущего младенца Ту-маг-а-дана благодарные пастухи ещё дарили, но... уединившись в четвёртый раз, она зря понадеялась на обыкновенное подношение - нет, для формирующегося во чреве будущего Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана пастух не пожалел перебродившей крови земли, щедро угостил Лилиэду, однако с собой... не кувшинами же, на самом деле, младенцу лакать вино?
  
  По возможности скрыв обиду, дочь Повелителя Молний ещё один раз пришла к пастушеским шалашам - один, и последний!
  
  Пусть Темирина, поначалу здорово робевшая, но скоро привыкшая и приохотившаяся, ради будущего ребёнка (или - плотских приятностей?) продолжает наведываться одна: общим грешком её удалось связать, ни той, ни другой нет резона ябедничать Вин-вашу, а какая решилась первая и которая поддалась соблазну - он не станет доискиваться, основательно попадёт обеим.
  
  Конечно, справедливые мужнины побои и Лилиэду, и Темирину не слишком бы испугали - если бы... за что-то другое! Поменьше задевающее мужскую гордость! И, как ни странно, дочь Повелителя Молний была уверена: откройся их грех, она, на Вин-вашев взгляд, была бы виновна менее Темирины. Для горожанина Вин-ваша узнать, что его жена вынуждена отдаваться за плату, не так обидно - чем если бы она отдавалась из-за легкомыслия, похоти или мимолётного каприза плоти. Ведь, если за плату - есть не малая доля его вины: мужу следовало позаботиться о жене, привыкшей с детства к вину! (Для горцев, конечно - наоборот, но ведь Вин-ваш с Лилиэдой и по рождению, и по воспитанию всё-таки горожане!)
  
  А дабы прекратить ненужные пересуды - а с точностью-то до дня кто осмелится судить о грядущих родах? - дочь Повелителя Молний всем сказалась нечистой. Священной уже и для горцев, двух лунной - то есть, безоговорочно Аникабиной - сияющей нечистотой. И очень вовремя - будто Ле-ин шепнул.
  
  На всех проходимых летом перевалах и горных тропах расставив дозоры и с предводителем рода Лошади договорившись о взаимной помощи, примерно, через луну после скоротечной ночной стычки, Вин-ваш с вверенным ему отрядом объявился на дальних угодьях рода Змеи. Неожиданно - к вечеру - изрядно переполошив женщин повадившихся ходить к пастушеским шалашам.
  
  Однако Лилиэда, помня о городских обычаях, ожидала намного большего трепета от уличённых жён. И полной неожиданностью для дочери Повелителя Молний была робкая просьба Темирины только о том, чтобы она не говорила Вин-вашу о её трех лунной беременности: о сокрытии же легкомысленных прогулок к пастушеским шалашам - ни слова. Правда, в недоумении Лилиэде пришлось быть недолго: вернувшиеся с Вин-вашем воины всех помоложе женщин - и жён, и сестёр, и наложниц, и весьма отдалённых родственниц, и грешниц, и праведниц - всех отстегали плётками. Однако - весьма умеренно. Скорее, совершая очистительный обряд, чем наказывая.
  
  Уже ночью, а Вин-ваш увёл Темирину из общего шалаша, недоумение Лилиэды смогла разрешить Свалания: да, если женщина вступила в связь с мужчиной из своего рода - обычно, муж не ревнует всерьёз. По-настоящему мучительное наказание - иногда даже до смерти - женщине из Священной Долины грозит за связь с чужаком. Например - с горожанином.
  
  Разумеется, в реальной жизни всё сложней, и жестокосердный от природы муж всегда найдёт повод, дабы изменившую жену избить до полусмерти. И уже завтра кое-кому из ойкавших сегодня притворно, будет не до притворства. Однако, увидев в глазах Лилиэды тревогу и приняв её за естественный страх перед мужем, Свалания поторопилась успокоить дочь Повелителя Молний: уж кому-кому, а Вин-вашевым жёнам не грозит ничего серьёзного. Ведь она видела, что если бы позволял обычай, до Лилиэды Вин-ваш не коснулся бы вообще, ну, а до Темирины... её он и так постегал достаточно... в самую меру, чтобы не сильной телесной болью распалить в ней жажду любовных ласк! На её, на Сваланин, взгляд, Темирине требовалось всыпать значительно больнее: а так-то - бесстыдница не посчитала нужным даже притворно поойкать! Сладострастно себе постанывала, и всё! Хорошенький, ничего не скажешь, пример для жён!
  
  Войдя в воспитательный раж, Свалания совсем забыла о дочери Повелителя Молний. Со страстью (уж не из зависти ли? ибо ей самой после родов оставалось ещё луну быть нечистой!) осуждая легкомыслие юных развратниц, она уже мало чего могла замечать вокруг: не видела, что душа Лилиэды была не здесь, а в иных времени и пространстве, и что тревога в её глазах вовсе не из страха перед Вин-вашем...
  
  ...а видела Лилиэда - при вспышках молний, сквозь ливень, смешавший землю с небом - тени, подкрадывающиеся к шатру. Очень просторному - не иначе, как к шатру предводителя славного рода. И каким-то вторым, явно не человеческим зрением - спящих в шатре мужчин, женщин, детей. Слышала - чего из-за грома и ливня слышать, разумеется, не могла! - противный скрип разрезаемой ткани. Чувствовала - ох, до чего же чувствовала! - запах Торжествующей Смерти.
  
  Последующее произошло мгновенно: тени, просочившиеся в разрезы ткани, вдруг обернулись воинами-убийцами - первыми пали двое дремавших у входа стражников, а затем... всё бы, пожалуй, согласилась отдать дочь Повелителя молний, чтобы не видеть последовавшей затем кошмарной бойни! Взрослых мужчин в шатре, кроме сразу погибших стражников, было, к несчастью, всего трое - к тому же, спокойно спящих. И только один - великан, предводитель рода - будучи смертельно раненым в грудь, чем-то тяжёлым всё-таки сумел размозжить голову уже торжествующему убийце. А дальше... скорое избиение поголовно всех детей и женщин, исчезновение в ночь убийц, трупы и кровь в шатре - тревога в глазах Лилиэды сменилась откровенным ужасом.
  
  Таким откровенным, что увлёкшаяся Свалания всё же его заметила в слабых отсветах догорающего у входа очага и, на полуслове оборвав назидательную речь о домашнем обустройстве, сама, похоже, заразилась неземным ужасом. По счастью - в слабой степени. Не отнимающей, но обостряющей разум.
  
  Первым делом, конечно, женщина огляделась вокруг - не подкрадывается ли Нечто из тьмы. Однако, выбравшись из лаза наружу и заметив возле костров многочисленные любовные парочки, успокоилась относительно внешней угрозы: да и действительно, с приходом сотни воинов, внешних опасностей значительно поубавилось. Но в таком случае: такой откровенный ужас в глазах Лилиэды - откуда и почему он взялся? И, главное - что делать?
  
  Чуть-чуть помедлив у входа и полностью успокоив себя видом небывало оживлённого стойбища, Свалания забралась в шалаш и подбросила хвороста в догорающий очаг - понадеявшись на благотворную силу света. Однако ужас в глазах Лилиэды при свете проступил ещё яснее. Немыслимый, запредельный ужас.
  
  В совершенной растерянности Младшая жена Ин-ди-мина придвинулась к юной женщине, ласково обняла её и погладила по плечам - деревянное изваяние обняла на ощупь. За малым не отпрянула от страха, но в этот критический миг Лилиэдино тело ожило - дрожью отозвалось на ласку. А вскоре - брызнувшими из глаз слезами, сбивчивой речью и неуклюжими попытками пока ещё непослушных рук обнять прижавшуюся Сваланию. Телу вернулась душа нал-гам, и только что бывшее невообразимо страшной реальностью, сделалось всего лишь пугающим прозреньем - заняв законное место уже не в сердце, а в памяти.
  
  Из тёмных слов Лилиэды Младшей жене Ин-ди-мина удалось понять только одно: к женщине возвратилась душа нал-вед - из мучительных, крайне опасных странствий.
  
  Однако сердце указало Свалании верный путь: неважно о чём - не стыдясь ни нескромностей, ни глупостей, покаяния перемешивая с упрёками, не делая никаких различий между возвышенным и смешным - главное, говорить. Каких бы трудов это ни стоило, поскорей вовлечь в беседу дочь Повелителя Молний - чтобы душе нал-гам ни в коем случае не вздумалось вновь покинуть тело. Ведь "собственная душа", это не душа нал-вед (странница по своей природе), и позволять ей отлучаться - спешить предстать на Де-радов суд. Такие отлучки, как всем известно, чреваты скорой смертью, и посему попытку Свалании "разговорить" Лилиэду следует считать удачной и своевременной.
  
  Естественно, поначалу Лилиэда лишь слушала, почти ничего не понимая, но участливый человеческий голос порой творит чудеса - скоро, пусть невпопад, она смогла отвечать. И страшное прозренье скоро окончательно сделалось достоянием памяти - сердце освободилось от пережитого ужаса.
  
  Безмерно благодарная Свалании за участие и заботу, дочь Повелителя Молний совсем уже надумала отблагодарить её подробным рассказом о своём кошмарном Видении, однако спохватилась: ничего себе - дар! Да жена Ин-ди-мина просто умрёт от страха! Нет, дар обязан быть приятным... А есть ли у неё что-нибудь такое?.. Ну, которое может быть приятным даром?..
  
  И Лилиэда вспомнила...
  
  ...чуточку поколебалась, но быстренько придушила жадность - хватит и на троих кувшинчика! Да, Миньяна, кажется, на сей раз не проявила особенного участия, но отменной соседкой была с первых же дней совместной жизни в шалаше: весёлой, но не назойливой, говорливой, однако не надоедливой - крайне редкие сочетания! - и что же? Сегодня, когда женщинам рода Змеи выпал неожиданный праздник, ей бедненькой из-за своей ничистости уныло сидеть в сторонке? Нет уж! Уж если праздник, то пусть - для всех! А там поглядим, кто спразднует веселее: чистенькие среди мужчин - или они: трое нечистых и в одиночестве? И кому легче дастся похмелье!
  
  От резко спавшего напряжения, Лилиэда опьянела ещё до вина - приятную лёгкость обрели её мысли. Свалания, впрочем - тоже: иначе бы Лилиэде вряд ли удалось соблазнить тайной выпивкой не приученную к вину горянку. Миньяне же - коли дочь Повелителя Молний и жена Ин-ди-мина ей предложили на равных разделить компанию - было куда как лестно. Имеющая среди возвратившихся воинов множество дружков рыженькая проказница пообещала мигом достать свежей козлятины: чтобы на празднике - всё по-праздничному!
  
  И действительно, когда с заветным кувшинчиком Свалания с Лилиэдой вернулись в шалаш, остроносенькая шустрячка, что-то вполголоса напевая у пылающего очага, уже нанизывала кусочки тёплого, исходящего кровью мяса на заострённые прутики. Вперемежку со шляпками неведомых Лилиэде грибов. И какими-то листиками.
  
  Глубокой ночью, когда уже все спали, из расселины между плоскими камнями в двух-трёх шагах от входа в шалаш из земной утробы просочился пар. Тяжёлым, липким облаком растёкся по невысокой траве, лизнул загороженный ветками лаз и, разделившись на многие язычки, проник внутрь сквозь хлипкую преграду. Заклубился вокруг спящих вповалку женщин и, сгустившись, накрыл их с головой полупрозрачным, колышущимся одеялом. Ненадолго - скоро, поредев, растаял, внешне ничего не изменив: вот только их сны...
  
  ...каждой из женщин приснилось почти одинаковое, но Свалания и Миньяна, не приученные к вину горянки, будучи очень пьяными, ничего не запомнили - при пробуждении у них остался лишь неприятный осадок, с веским основаниями принятый ими за похмелье. Зато Лилиэда запомнила всё прекрасно и на похмелье, увы, свалить ничего не могла - ей, горожанке, несколько чашечек слабенького вина не оставляли такого удобства. Так что увиденное ею во сне неизгладимо врезалось в память...
  
  Впрочем, у дочери Повелителя Молний не было твёрдой уверенности - действительно ли увиденное ею случилось во сне: а вдруг да на самом деле? И, мало того: а Вселившаяся в неё - не продолжает ли ею владеть? Она, как известно, имеет безоговорочную власть над всякой из человеческих дочерей! На Побережье в Городе на этот счёт ещё возможны какие-то сомнения, но не здесь - среди гор, в Священной Долине Предков.
  
  А что же тогда - Ле-ин? Отступился? Или - в Священной Долине почти безвластен? Или...
  
  ... Лилиэде никак не удавалось прогнать из памяти мерзкое сновидение: она - составив единое существо с вселившейся в неё Ужасной! - наконец-то попала в желанные объятия бога-спасителя, и, страстно отдаваясь Ле-ину, вместе с тем, урча от удовольствия, с отвратительным наслаждением пожирает бога. С отвратительным? Увы, это - при пробуждении. Ночью же - а вдруг не во сне? - с упоительным!
  
  Ах, до чего же дочери Повелителя Молний не хватало сейчас Му-ната! Когда же, когда он наконец покинет своё тайное убежище?! Лилиэда чувствовала: без его помощи её вот-вот затопит Запредельное, в последнее время хлещущее из всех щелей!
  
  Пожаловаться Вин-вашу? Как-никак - муж... и Великая Ночь им, можно надеяться, не забылась... а толку? Ну, пожалеет, ну, попытается утешить, но ведь помочь ей всё равно не сможет: Запредельное, просачивающееся из иных миров - ничего он в этом не понимает!
  
  О своём последнем видении, о бойне в шатре вождя, об этом - да, об этом ему рассказать необходимо. Понимает, не понимает - однако предупредит Ин-ди-мина, и старейшина рода Змеи разберётся, возможно, лучше. Да, шатёр ей виделся не Ин-ди-минов, и вождь-великан нисколько не походил на старейшину рода Змеи, но она сама, Лилиэда, кто она такая, чтобы судить о мере опасности? Пусть разгадывают мудрейшие - её дело: предупредить. И тогда чей-нибудь славный род и минует, авось, злодейство.
  
  
  * * *
  
  
  Едва Вин-ваш узнал от своей Первой жены о бывшем ей накануне откровении, страшно обеспокоившись, немедленно отправил гонцов к Ин-ди-мину. Лилиэда не из тех, чьими откровениями можно безнаказанно пренебрегать - он это понял ещё тогда, в первую (незабываемую!) брачную ночь.
  
  Также сын Повелителя Молний наказал гонцам, если они застанут в стойбище Му-ната, то пусть попросят жреца поспешить на дальние угодья рода Змеи - Лилиэда не всё сказала. Он ясно видел: поведав о своём страшном видении, она не полностью освободилась от владевшей ею тревоги. Осталось что-то ещё, о чём не хотела, а пожалуй, и не могла ему рассказать жена - скорее всего, опасно связанное с запредельным.
  
  Да, прошло уже много времени после Великой Ночи, Вин-вашу уже случилось и отдалиться от Лилиэды, и вновь с нею сблизиться, и, вопреки влечению, отойти опять - чтобы занять достойное место в Священной Долине - и самые разнообразные оттенки чувств (от обожания до резкой неприязни) не раз, чередуясь, сменили друг друга, но бывшее той Ночью (немного участия, чуть-чуть понимания да несколько капель тепла) сделало Лилиэду не равной всем другим женщинам: Вин-ваш не мог допустить, чтобы его Первая жена осталась один на один с Запредельными Силами. А сам, не имеющий должного знания и однажды здорово ожегшийся о неземное, он не помощник - единственным выходом было призвать Му-ната. Если из смертных кто-то способен помочь Лилиэде - только жрец Лукавого бога. Ему же (вполне земному) надлежит печься о здешнем: о перевалах и горных тропах, о доверенных под начало воинах - следить, взвешивать, измерять, вынюхивать. То есть, заниматься тем, чем и положено Второму вождю.
  
  Помимо этого, вернее, сверх этого, Вин-вашу предстояло и ещё кое-что, как значащее для всех, так и для всех ничего не значащее, но важное лично для него. Для всех - ввиду предстоящих боёв, подготовить к зиме летнее стойбище: чтобы, объявись такая нужда, не только уже пришедшие, но и весь род Змеи сумел бы здесь перезимовать. Впрочем, общее, значимое для всех, отнимало не много времени - распорядиться и проследить.
  
  Зато другое, важное только для него - судя по ночным признаниям Темирины - потребует много воли, терпения, строгости и упорства: без присмотра его жёны совсем отбились от рук, а Вин-ваш, держась городских обычаев, не хотел своим Домом считать весь Ин-ди-минов род. Однако в Священной Долине громко об этом не скажешь - значит, придётся потрудиться вдвойне.
  
  Может быть, по примеру отца, не плётку ему завести для женщин, а длинный, язвящий до мяса бич? И сечь их не за определённые провинности, а так: по капризу, по настроению? Дабы распутницы ощущали постоянный трепет перед мужем? Может быть... но... от сих воспитательных приёмов желательно получать двоякое удовольствие... да, от сечения, от женских взвизгиваний и вскриков, от вздувающихся на коже рубцов удовольствие получить не хитро - он это почувствовал ещё с Бегилой. Но чтобы всякий раз по возвращении не приветливый женский взгляд, а глаза затравленного зверька следили за тобой со страхом - этого Вин-ваш не хотел. Пока ещё не хотел. Пока не обзавёлся десятком жён... однако - в дальнейшем... уподобившись не только отцу, но многим городским мужчинам... не исчезнет ли для него различие между необходимой строгостью и самыми жестокими из своих причуд?
  
  Правда, лежащее впереди, пока просматривалось туманной отвлечённостью, если и занимая ум, то лишь увлекательной игрой ещё неразличимых цветов. К тому же, горянки - вовсе не горожанки: за дело безропотно примут любую боль, если же без дела... изредка, снисходя к мужским слабостям - стерпят... но, чтобы постоянно... уподобясь городским сёстрам... он очень сомневается в их благовоспитанности.
  
  Разумеется, как вчера, дразня и играя - пожалуйста, с удовольствием, хоть дважды, хоть трижды в день! - однако сегодня утром Темирину, после её ночных признаний в распутстве, хорошенечко отстегав за дело, Вин-ваш ничего не понял. По его мнению - за дело; по мнению дочери Ин-ди-мина - так, за безделицу: ведь нельзя же к мужчинам из своего рода так приревновать жену, чтобы, забывшись, исхлестать её в кровь? И, что для гордой горянки ещё больней - вдобавок наговорить всяческих мерзостей?
  
  Нет, в упрёк от Темирины Вин-ваш не услышал ни полслова, но и в раскаяние - тоже ни полслова. И это ещё не всё: показывая себя примерной женой, она поначалу несколько раз вскрикнула, но потом почему-то замолчала - и именно тогда, когда по её вздрагивающей спине плётка разошлась вовсю. Конечно, эта стойкость стоила Темирине дополнительной боли - но кто остался победителем? И что же? Оступившуюся жену наказывая в следующий раз, он должен согласовывать с нею условия наказания? И, выговаривая развратнице - тщательно подбирать слова? Дабы не сказать чересчур обидных?
  
  Собственно, от Темирины Вин-ваш направился к Лилиэде, надеясь забыть о своём поражении - ему казалось, с горожанкой будет намного проще: согрешившая с пастухами, она не будет считать себя невинненькой, наказание от мужа примет по должному, ненужной стойкостью его не рассердит, но... выведенный из себя Темириной, Вин-ваш, похоже, забыл о Великой Ночи...
  
  А увидев в глазах Лилиэды нездешнюю тревогу, забыл и о цели - вмиг ставшей ничтожной - до плётки ли в человеческой руке его Первой жене, когда её душу исхлестали неземные грозы? Слава Великим богам, что он это сразу почувствовал и, отложив на время заботы о домашнем обустройстве, поласковее расспросил Лилиэду. И, узнав от жены о её страшном видении, послал гонцов к Ин-ди-мину - личное подождёт! С жёнами он разберётся на досуге!
  
  Размышляя о домашних делах, сын Повелителя Молний отчаянно лукавил. И, прискорбней всего: не с посторонними - сам с собой. Однажды посмотрев сквозь пальцы на связь Лилиэды с Ин-ди-мином, с какой стати он по-настоящему рассердился, узнав о ночных похождениях своих, покинутых им надолго, жён? Ведь, неважно из каких соображений смирившись с сожительством Лилиэды и Ин-ди-мина, Вин-ваш в действительности уже признал своим Домом весь род Змеи. И, не обманывай юноша себя, он бы не мог не согласиться, что чересчур увлёкся, наказывая сегодня Темирину.
  
  В связи с чем, следует заметить: для Вин-ваша явились благом и Темирина стойкость, демонстративно выказанное ею пренебрежение к телесной боли, и Лилиэдина, по счастью, вовремя им увиденная, отрешённость от земной суеты - открыв иные измерения, эти женщины помогли ему по-новому взглянуть на привычное. Лилиэда, впрочем, не в первый раз...
  
  Однако, если свою сестру Вин-ваш выделил из ряда человеческих дочерей ещё в Великую Ночь, то Темирина ему до сих пор казалась женщиной вполне обычной и представлялось нетрудным делом убавить спеси избалованной дерзкой девчонке - а подишь ты! Оказалось легче изодрать на её спине всю кожу, чем заставить попросить прощения! Не зря же, выведенный из себя её молчанием, он подумал о глубоко язвящем биче?.. Не зря?.. Кто ему нужен - жёны или трепещущие рабыни?.. Что же - пример отца?.. Но ведь Вин-ваш ни в чём не хотел походить на Повелителя Молний... Не хотел?..
  
  
  * * *
  
  
  Возвратившись в стойбище Ин-ди-мина, Му-нат без особенного труда сумел неплохо устроиться, совместив мало кому интересные жреческие обязанности с общеполезной деятельностью колдуна-целителя. Чему очень способствовало удачное спасение им двух мальцов, по недосмотру старших отведавших ядовитых ягодок. И, казалось бы, служителю Ле-ина выпало немного времени, чтобы перевести дух, но...
  
  ...перебежчики!
  
  Чтобы хоть на мгновенье забыть о них - следовало родиться непроходимым глупцом! Слава Великим богам, старейшина рода Змеи, справедливо боясь подвоха, не обманулся: однако - Ин-ди-шарам?! Умудрённому Вождю позволить так ослепить себя! Недомыслие? Гордость? Хвастливая переоценка сил? Нежелание хоть чуть-чуть задуматься? Ничто из этого нисколько не извиняет Ин-ди-шарама! Единственное - может быть: полное неведение относительно меры хитрости и коварства Повелителя Молний... Меры - не представимой для простодушных горцев. Ведь даже и Ин-ди-мин, почувствовав опасность, не сумел её оценить по должному - иначе бы всё сделал, чтобы "новообращенцам" не дать прижиться в горах! Если нужно - в обход недальновидного старейшины рода Чёрного Орла. Не останавливаясь ни перед ядом, ни перед ударом ножом из-за угла. Подло, нечестно, но... в сравнении с тем, что своим лазутчикам поручил Повелитель Молний - наверняка невинно!
  
  Впрочем - запоздалые сожаления. Ин-ди-шарам уже расселил перебежчиков среди своих многочисленных пастухов - мол, с чем бы они ни напросились в Горы, а поодиночке не могут представлять серьёзной угрозы. Чушь! Благоглупости! Будто бы в случае нужды искушённым воинам трудно объединиться!
  
  А, предположим, его, Му-ната, обманули нехорошие предчувствия? И Повелитель Молний оставил в Горах всего лишь соглядатаев? Сомнительно, но... допустим! Да для вынюхивания им не надо ничего лучшего! Дабы побольше разузнать о Священной Долине, условия - как на заказ!
  
  Разве что... но - нет... на это Ин-ди-шарам никогда не пойдёт... да и никто из вождей Священной Долины никогда не пойдёт на это... как же - гостеприимство для них превыше всего... Де-рад побери этих чистюль! Ведь предводителю рода Чёрного Орла стоило лишь заикнуться - пришельцы бы сгинули без следа! Это - и только это! - имея в виду, можно было бы считать мудрым решением рассеяние чужаков в горах.
  
  Увы - нет! Не только Ин-ди-шарам, но даже и Ин-ди-мин - а Му-нат пробовал намекнуть старейшине рода Змеи - ни за что не пойдёт на это. Да, Ин-ди-мин почувствовал опасность, да, советовал Ин-ди-шараму гнать перебежчиков, да, в их рассеянии прозрел дополнительную угрозу, но уж коли свершилось, коли дадено чужакам убежище - гостеприимство священно и для него. И?.. Что же - ему в одиночку решать эту заковыристую задачу?..
  
  ...сколько ни пытался Му-нат найти решение в одиночку - не нашёл ничего заслуживающего внимания. Ничего - кроме колдовства. Разумеется - чёрного.
  
  Однако для успешного колдовства (о чём знают немногие) недостаточно хоть что-то иметь от жертвы (несколько волосков, выплюнутую слюну, капельку крови, обрезок ногтя), нет, главное - известить того, против кого направлено колдовство. В противном случае - результат крайне сомнительный.
  
  И не видя ничего лучшего, Му-нат решился на безумно отважный поступок: колдовать не втайне, намекнув только самой жертве, а в открытую. Не совсем, конечно, в открытую, считаясь с предрассудками народа бад-вар, пришлось блюсти видимость тайны, но - только видимость. То есть, так - чтобы, будто нечаянно, подсмотрели многие. И рассказали другим. И далее - передаваясь по цепочке - слух дошёл бы до перебежчиков.
  
  Нелишне повторить: Му-нат решился на смертельно для него опасное действие. Не говоря об испытании ядом, чего жрец почти не боялся - по обычаю, в порядке самозащиты всякий, против кого строят козни, мог безнаказанно убить зловредного колдуна. И на перебежчиков это право распространялось в полной мере. И всё-таки жрец решился.
  
  За неимением от рассеявшихся чужаков хотя бы клочка одежды, он искусно вылепил десять глиняных фигурок - почти не скрываясь от любопытных глаз. Конечно, древние заговоры, страшной силы заклятия и (в завершение) разламывание фигурок на куски - это по-настоящему в тайне: вдали от жилья, на исходе ночи, при первых дуновениях предутреннего ветерка. Следов же своих преступных деяний (отломанных от фигурок рук, ног и голов) колдун не стал прятать намеренно - чтобы жутковатая весть поскорей дошла до пришельцев.
  
  Огласка случилась восхитительно громкой - за малым удалось избежать ядопития - эхо стремительно покатилось по Священной Долине. И - отражением - всего через несколько дней один из новообращённых сорвался в пропасть. Му-нат мгновенно приобрёл опасную славу - следовало затаиться и выждать. Поэтому гонец от Вин-ваша явился очень кстати: чем дальше он окажется от шатров рода Чёрного Орла - тем защищённее от карающего копья. Да и наконец-то после долгой разлуки увидит Лилиэду...
  
  
  * * *
  
  Дочь Повелителя Молний очень обрадовалась своему объявившемуся наставнику: теперь есть кому рассказать и о страшных видениях, и даже об отвратительном сне. Кошмарную тяжесть запредельного теперь можно частично переложить на чужое - и крепкое! - плечо. Чуточку перевести дыхание. Нет, не стоит приятно обманываться: вселившаяся в неё во сне Ужасная спуску отныне не даст - вновь и вновь будет возвращаться, отвратительными соблазнами отравляя душу, но, чувствуя рядом надёжную опору, она, авось, найдёт в себе силы бороться с самой уж непристойной мерзостью. Ощущая спокойную мощь испытанного в беде наставника - а почему бы и нет? - возьмёт вот и не позволит Грозной Воительнице изгаляться над её беззащитной душой нал-вед? Нет, даже с Му-натовой помощью она вряд ли сможет до конца освободиться от власти Ужасной - какая-то частичка Древней Воительницы неразрывно соединилась с её естеством - однако смягчить, размыть, затуманить... чтобы, по крайней мере, доведись ей ещё пожирать во сне бога-спасителя, она больше бы не испытывала безумного наслаждения - рядом-то с его жрецом!
  
  (Вообще-то, в мерзопакостном сне дочери Повелителя Молний стоило винить не столько Ужасную, сколько свою гордыню. Ведь не кто-то, а она сама, не желая смириться с ребёнком от смертного, под зимние затяжные ливни изобрела в своей головке немыслимую химеру. Каким-то кошмарным образом примирив Совершенный Свет с Изначальной Тьмой. Да вдобавок умудрилась приплести сюда Вин-ваша. Словом, с неподражаемой наивностью сумела соединить разнородные миры: неземные - с земными. Да, Старшим богам или Древним Могучим Силам это иногда удаётся - но чтобы человеческой дочери...)
  
  
  Когда, проявив завидные настойчивость и терпение, Му-нат наконец-то справился с буйно разросшимися сорняками и открыл питающий их ядовитый источник - в который раз благодарный жрец восславил Ле-ина. Ибо без его помощи разум Лилиэды распался бы, как трухлявый пень! Будто бы девчонке недостаточно было преступления, смертельного страха, опасного ядопития, тяжёлой болезни - нет же! Когда, казалось, всё благополучно завершилось и после Великой Ночи от законного мужа она понесла младенца - ухитриться такое выдумать! Замкнуть на себя Невообразимые Силы!
  
  И не охраняй Лилиэду Ле-ин... но и он... ведь, во сне пожирая бога, дочь Повелителя Молний не истончает ли наяву свою защиту?.. и надолго ли хватит повреждённой защиты? Да, жрец имел случаи увериться в могуществе Лукавого бога: но ведь - на Побережье, в Городе. А среди гор?
  
  Чтобы не ко времени не увязнуть в привлекательных отвлечённостях, Му-нат постарался собрать свои мысли в узкий пучок: Ужасная, Боги, Небо, Земля - на досуге, при случае, не сейчас. Сейчас - Лилиэда. Слава Ле-ину, Лукавый бог помог открыть отравленный источник - осталось "всего ничего": обезвредить яд. Сущие "пустяки"... помочь девочке разъединить разнородные миры! Убедить, что от смертного, от Вин-ваша, она может родить очень даже достойного сына! А несбывшиеся надежды народа бад-вар? А насколько они были обоснованы? Выболтала, видите ли, Легида! Когда-то - давным-давно... А после? Страсть Аникабы к Некуару, преступное безрассудство воина... но главное - Повелитель Молний! События последних лун вполне прояснили то, о чем жрец догадывался уже давно: не для мира вождю был нужен младенец Ту-маг-а-дан, нет - для войны.
  
  Убедительных доводов, если ими умело пользоваться, вполне бы, казалось, должно было хватить Му-нату - но сколько же всяких "если"! Если гордыня не до конца ослепила девочку! Если Ле-ину сумеется хоть чуть-чуть потеснить Ужасную! Если запредельности не успели сковаться в неразрывную цепь! И... если его подземная любовь хотя бы единственным пузырьком не вырвется до поры наружу! Сколько зацепистых, коварных "если"!
  
  Зато видения, так испугавшие Лилиэду, мало смущали Му-ната: ясновиденье не болезнь, но - дар: жрец это постиг давно. Естественно, о грядущих бедах не стоит кричать на перекрёстках и площадях - за неприятные пророчества вполне можно поплатиться жизнью: опять же, пережитые потрясения научили девочку осторожности. Она, слава Ле-ину, о своих видениях рассказала только Вин-вашу и только - самое необходимое.
  
  Впрочем, её последнее откровение, будучи зловещим по смыслу, по сути представлялось прозрачно ясным: что Повелитель Молний оставил в Горах перебежчиков с намерениями далеко не добрыми - это сразу же понял даже предводитель рода Змеи. Но вот - первое... оно несравненно запутаннее и темнее!
  
  Му-нат пробовал подступиться к нему по-разному, и кроме давно им подозреваемого, что по своей природе сын был не большим миролюбцем, чем его откровенно воинственный отец, разгадать ничего не мог. Ну, да, ну, вполне возможно, копьё, направленное рукой Вин-ваша, когда-нибудь поразит Повелителя Молний... а дальше? Сомкнуть гибельные для народа бад-вар объятия попытается сын? Навязать свою единоличную власть и Городу, и Священной Долине? Не сейчас, но - в будущем?
  
  Или же... в голове Му-ната мелькнула смутная тень догадки: да, Вин-ваш отнюдь не миролюбец, но, в отличие от отца, он не одержим бредовой идеей соединить несоединимое, и своё властолюбие, скорее всего, благоразумно ограничит одной Священной Долиной. И, скорее всего, в Горах свернёт себе шею. Что же - его печаль. Эта дерзкая попытка, буде она предпринята, не угрожает благополучию народа бад-вар. Да, не угрожает - в целом... а в частности? Что, скажем, случится с Лилиэдой?
  
  Из-под земли за малым не вырвался крохотный пузырёк потаённой любви жреца, но, сотворив из воли тяжёлый камень, Му-нат вовремя смог придавить своё нездоровое вожделение. К тому же, и ум подоспел на помощь: тревожиться об отдалённом будущем тогда, когда уже в самое ближайшее время предстоят многие нешуточные опасности? Даже если забыть о превратностях неотвратимо надвигающейся войны - вдруг Лилиэда произведёт на свет не мальчика, а девочку?
  
  
  А дочь повелителя Молний, всё выложив наставнику, впервые за несколько лун наслаждалась покоем - таким необходимым перед скорогрядущими родами.
  
  Что до страшных видений - Му-нат легко избавил её от напрасной тревоги: мол, заглядывать в будущее случается не ей одной, а достаточно многим. Правда, видеть с такой чёткостью, как она, удаётся очень редким, особенно взысканным богами, но... не пугаться же дара свыше? С осторожностью - да! - но и с благоговением следует принимать его. А она, Лилиэда, очевидно, благодаря богу-заступнику, проявила должную осмотрительность, опасное знание благоразумно скрыв от посторонних. И если так будет в дальнейшем - Му-нат за неё спокоен. Обо всех своих видениях полностью, без утайки, она может рассказывать только ему и Ле-гим-а-тану. Но более - никому. Правда, многое можно доверить Ин-ди-мину - многое, но не всё. А вот Вин-вашу - только самое необходимое. Запредельное - это не для него.
  
  Польщённая похвалой Му-ната её незаурядному уму, Лилиэда долго не замечала, как жрец сумел осторожно забраться в самые потаённые уголочки её души. И как - совсем незаметно для неё - сумел расшатать противоестественный союз: каким-то непонятным образом ухитрился разъединить Ле-ина, Ужасную и Вин-ваша, и чем-то отторгающим смазать образовавшиеся разрывы. То есть, сделать так, что они уже не могли вступить в порочную связь. Особенно - Ужасная и Ле-ин. Ну, а Вин-ваш, немножечко поболтавшись рядом, отпал сам по себе - да и то: человеческим сыновьям не след соседиться с неземным.
  
  Не измучай так Лилиэду страшные видения и безобразные сны, столь бесцеремонным вмешательством в заповедные глубины её души дочь Повелителя Молний могла бы, пожалуй, и возмутиться - впрочем... пусть неосознанно, но чего-то подобного от своего наставника она ведь ожидала?.. так сказать - исцеляющего насилия?
  
  А заоблачные грёзы? Но пока душа нал-гам окончательно не отделилась от тела, нельзя долго дышать разряжённым воздухом - Му-нат, слава Ле-ину, помог ей вернуться на землю: во всяком случае, Лилиэде никогда уже больше не пришлось пожирать во сне бога-спасителя. Что же касается её ребёнка - вопреки всем опасениям Му-ната, обязательно родится мальчик! Ведь даже если, уступив бескрылому разуму, отцом считать Вин-ваша, всё равно не обошлось без вмешательства Ле-ина - вопреки не только доводам жреца, но и возмутительной сути возлюбившего Лилиэду бога!
  
  (В чём в чём, а в этом Му-нат не сумел поколебать дочь Повелителя Молний!)
  
  И действительно, когда наступило время, солнечным летним утром, с лёгкостью, редкой даже для дочерей народа бад-вар, Лилиэда произвела на свет на диво крепкого мальчишку.
  
  
  * * *
  
  
  Небо уже задышало осенью, всё чаще стали срываться холодные дождики, а от Повелителя Молний не было ни малейших враждебных действий - будто бы не он по весне торжественно объявил войну роду Змеи. А ведь через полторы-две луны в горах выпадет снег, перевалы сделаются труднодоступными - тогда решиться напасть, разве, безумец. Нет, занавесясь осенними ливнями, обязательно на исходе ночи вождь совершит набег. Разумеется - с неожиданной стороны: не зря же его соглядатаи целое лето вынюхивали в горах! Правда, кроме Ин-ди-шарама, ни один из старейшин не допустил подозрительных перебежчиков на земли своих родов. Увы, угодья рода Чёрного Орла были очень обширны - шпионы наверняка разузнали многое: Ин-ди-мину, с оставшимися у него пятьюстами воинов, если и удастся предупредить неожиданное нападение, то достойно отразить мало-мальски значительное вторжение - вряд ли.
  
  Старейшина рода Змеи понял это уже давно и, не собираясь погибать со славой, загодя принял меры - велев приспособить к зиме летнее стойбище. И когда зачастили осенние дождики, Ин-ди-мин почувствовал: пора.
  
  Да, из-за обильных снегов от бескормицы падёт много скота, однако люди из союзного рода Лошади давно приспособились зимовать в соседней излучине - и живут ведь не хуже прочих. Тем более, если затянется война (а она наверняка затянется!), чтобы роду Змеи сохранить себя, необходимо держаться в стороне от главных событий. Да, в любом случае, из воинов погибнут многие, но если из взрослых мужчин сохранится хотя бы пятая часть - род Змеи восстановится.
  
  Ин-ди-мин в последний раз перед уходом предостерёг Ин-ди-шарама, но тот только отмахнулся: с тремя-то тысячами отменных воинов - ему ли бояться зарвавшегося вождя?! Повелителя, понимаешь, Молний - выскочку, с насквозь прогнившего Побережья!
  
  При прощании - а более ничто не задерживало - Ин-ди-мин с горечью про себя отметил: сила, порой, беззащитней слабости. А в соединении с гордостью и самомнением, возможно - всегда.
  
  По прибытии старейшина рода Змеи нашёл летнее стойбище хорошо подготовленным к зиме. И свои пастыри постарались, и здорово им помогли дружественные соседи. К тому же, Ин-бу-прир, во всём отличный от Ин-ди-шарама, прекрасно понимал: открыто объявив войну роду Змеи, негласно Повелитель Молний объявил войну всей Священной Долине. И, не считаясь ни с обычаями, ни с договорённостями, нападёт на всякого, кого, на его беду, сумеет застать врасплох. И в эти тревожные времена, чем ближе сойдутся союзники - тем выше их шансы на выживание. Объединившись, они смогут освободить для войны от всех занятий около полутора тысяч мужчин. Причём - в наилучшей поре: от тридцати шести до семидесяти равноденствий отроду.
  
  А для начала - совместно провести праздник осенней стрижки овец. В отличие от празднуемого весной Данахиназа, этот шумный весёлый, отчасти даже и буйный праздник сплачивает людей не в небольшие группки, но соединяет всех без разбору.
  
  В самый разгар веселья, когда вино, уравняв в правах и мужчин, и женщин, стало уже размывать в их глазах границы между своим (своей) и чужим (чужой), Ин-ди-мин потихоньку отвёл Му-ната в стоящий особняком шатёр - к старейшине рода Лошади. Из празднующих лишь они трое сохранили разум в не замутнении: обязывало и положение, и, главное - время. Ввиду надвигающейся войны, почти во всём согласный с Ин-бу-приром, старейшина рода Змеи хотел, чтобы глава рода Лошади выслушал мнение Му-ната - значительно отличающееся от их взглядов на характер грядущих битв.
  
  А жрец ни мало ни много настаивал на том, что Повелитель Молний не поведёт в горы ни несколько тысяч, ни даже несколько сотен воинов. Чего он этим добьётся? Жестокой, кровавой битвы - с поражением и бесславным бегством?
  
  Да, безумная идея уже давно овладела вождём, однако разума его не лишила. Ни - тем более! - хитрости и коварства. Ведь даже и победа над каким-нибудь слабосильным родом ему ничего не даст. Ведь это же сказка, будто Повелителю молний безоговорочно подвластно всё Побережье. Да затей он безнадёжный поход на горцев - род, разве, Горной Козы подкинет ему сотню, другую воинов. Сотен семь или восемь он наберёт из рода Снежного Барса. Ну и, конечно, триста его наёмников: силы значительные, но - для чего? Чтобы в упорной битве над каким-нибудь из родов Священной Долины одержать нелёгкую победу? И - отступить со славой? Нет! Повелителю Молний нужно совсем не это! Ему нужна какая-нибудь невообразимая гнусность, чтобы, воспылав праведным гневом, горцы-мстители разъярённой волной скатились вниз и хлынули по равнине, сметая всё на своём пути. И вот тогда, защищаясь, всё Побережье объединилось бы волей-неволей. И вот тогда, то - чего жаждет вождь: Большая Война.
  
  Му-нат немножечко подождал, пока Ин-бу-прир осмысливал услышанное, из чашки, стоящей на низком столике, отпил пару глотков и, не торопясь, продолжил: мол, и он и они, по счастью, знают, что измыслил Повелитель Молний - боги открыли Лилиэде его мерзкий замысел. Да - откровение, да - полной уверенности быть не может, но... он, Му-нат, толкователь не из последних. Достаточно искушён в тайной науке. И в данном случае ни на волос не сомневается - девочке было настоящее откровение. Ясное и недвусмысленное. И пусть они оба представят себе, как разъярится Ин-ди-шарам, когда узнает, что в каком-нибудь отдалённом стойбище рода Чёрного Орла нечестивые жители Побережья учинили зверскую резню? И что предпримет в ответ!
  
  Долго, почти всю ночь, им троим пришлось говорить и слушать под многоголосый праздничный гул. Если Ин-ди-мин, лучше знающий Му-ната, после убедительных слов жреца склонен был с ним согласиться, то Ин-бу-прир все доводы служителя Лукавого бога воспринимал с большим недоверием.
  
  Старейшине рода Лошади думалось, примерно, так: колдун, тайновидец, жрец... с запредельным - и низшим, и высшим - он, возможно, близок, однако со здешним... людским, нечистым... особенно, связанным с ратным искусством... не старейшина рода, не вождь... и даже не воин... а о земном рассуждает так, будто с ранней юности привык командовать воинскими отрядами!
  
  Словом, предвзятые предубеждения долго мешали Ин-бу-приру оценить и значение посланного Лилиэде откровения, и Му-натову уверенность в истинности послания, переданного богами через дочь Повелителя Молний...
  
  ...ладно, если бы открылось самому жрецу... всё - понадёжнее... а то - обыкновенной девчонке... заурядной, ничем ни примечательной... наверняка - ничего не смыслящей в тайной науке... с другой стороны, что, когда и кому открыть - боги это решают сами. И ещё, - до старейшины рода Лошади наконец дошло, - уж кому-кому, а Му-нату, ох, как известен Повелитель Молний!
  
  Последнее соображение несколько примирило упрямца с настойчивостью жреца. Тем более, что просьба Му-ната никак не затрагивала оборонных приготовлений союзников. Ведь единственное, чего от них добивался колдун: если действительно случится так, как открыли боги - на помощь Ин-ди-шараму выслать по небольшому вспомогательному отряду. Да, гордый старейшина рода Чёрного Орла вряд ли обрадуется этой незначительной помощи, но, по обычаю, не сможет её не принять. И тогда, да помогут Великие боги, ему, возможно, удастся праведный гнев Ин-ди-шарама направить хоть в какое-то подобие русла.
  
  С чем они трое и согласились на исходе ночи - когда уже стало светать, и утомлённые пиршеством мужчины и женщины группами, парами и поодиночке вповалку спали у догорающих костров.
  
  И если бы во вскоре случившееся не попала всеми просмотренная - и в первую очередь, Повелителем Молний - маленькая соринка, так бы оно и пошло, пожалуй, по задуманному вождём, но... в затеянную им игру, Ужасная внесла крошечную поправку.
  
  
  * * *
  
  
  Уже на исходе осени, когда обыкновенные в это время предзимние грозовые ливни вот-вот должны были смениться коротким, предвещающим снег затишьем - Священную Долину потрясла весть о редком злодействе.
  
  И отговориться своим неведеньем - непереносимей, больней, стыдней! - горцы, увы, не могли. И Лилиэдины откровения были у всех на слуху, и, что ещё существенней, безрассудно дав убежище перебежчикам, Ин-ди-шарам мог бы и раздружиться со своей всегдашней беспечностью! Проявить хоть маленькую осмотрительность! Окружить свой шатёр хотя бы полусотней стражников! Сменяемых - бдящих ночью! Тогда, глядишь бы, и не погиб. И... по замышленному Повелителем Молний потекли бы тогда события! Но...
  
  ...за всё лето жертвами колдовства Му-ната пали лишь двое соглядатаев, однако один из павших был тайным руководителем, посвящённым в далеко идущие замыслы вождя. Остальные же - только воинами. И со своей, воинской частью замысла они справились чересчур хорошо...
  
  С откровением, посланным Лилиэде, реальность совпала полностью - совместились не только основные линии, но соприкоснулись даже случайные чёрточки. Совпадение получилось настолько точным, что, многими нечто подобное не предполагайся раньше, земному бытию пророчицы наверняка бы пришёл конец. Да, иметь ясновидцев среди своих, очень не худо, но видящих так пугающе чётко, по мнению большинства народа бад-вар - опасно.
  
  Злодейство открылось только поздним утром, после гремевшей всю ночь грозы - многоопытные воины-убийцы не оставили после себя свидетелей: в шатре предводителя рода Чёрного Орла ни из женщин, ни даже из младенцев не уцелел никто. Восстановить картину удалось лишь по следам: умело разрезанная ткань, павшие без борьбы охранники - убийцам удалось застать врасплох спокойно спящее семейство вождя. Только Ин-ди-шарам, прежде, чем пасть с прободённой грудью, успел тяжеленной палицей размозжить голову одному из нападавших.
  
  Вот она, для Повелителя Молний оказавшаяся роковой, поправочка! По его замыслам, старейшине рода Чёрного Орла полагалось остаться в живых. Чтобы, гибелью близких и гнусным предательством потрясённый до глубины души, этот доверчивый, но страшный в гневе вождь в ярости бы спустился вниз и во главе огромного воинства двинулся по прибрежной равнине, истребляя всех без разбору. Не разбираясь - к каким родам они принадлежат. Своей справедливой но безрассудной яростью вынудив Побережье к объединению. И вот тогда-то... А так...
  
  Конечно, настаивающих на немедленном возмездии, горячих голов в Священной Долине нашлось с избытком - по счастью, некому было их повести за собой. Со смертью Ин-ди-шарам род Чёрного Орла (самый могущественный в Горах) на несколько дней остался без общепризнанного старейшины. Другим вождям - и, в частности, Ин-ди-мину - этого времени оказалось достаточно, чтобы клокочущий понапрасну гнев направить в нужное русло. Из ослеплённых яростью мстителей суметь организовать грозное - почти пятитысячное - войско. И, главное, готовое не без разбору всех на Побережье грабить и убивать, а вести войну с одним только родом Снежного Барса. Да, упорную, беспощадную, но - лишь с одним этим родом.
  
  
  Му-нат, принявший малозаметное, но действенное участие в подготовке похода, постарался не дать волю своим нехорошим предчувствиям - иначе призрак Большой Войны, смущая своей осязаемость, очень мешал бы необходимым ближайшим действиям.
  
  Да и на самом деле: мог ли он поручиться, что гнев разъярённых воинов в каком никаком подобии русла вождям удастся удерживать и впредь? Причём, поручиться не только за других, но даже и за себя самого - когда пробудилась Ужасная? Правда всё, бывшее хоть чуть-чуть по силам, он, кажется, сделал... оставалось только помолиться Ле-ину - дабы обошлось без чаемой Повелителем Молний Большой Войны...
  
  
  Перед сном - а с утра в поход - жрец вышел из душного помещения и едва устоял на ногах: предзимнее затишье нескольких последних дней сменилось яростной снежной бурей. Секущая по глазам белизна из мрака да ветер, мешающий дышать - чтобы не потеряться в этой круговерти, Му-нату пришлось прислониться к шкурам покинутого шатра.
  
  Жрец попробовал оглядеться по сторонам - уже в одном шаге от него всё пожирала белая взбесившаяся муть. Му-нат посмотрел вверх - не было никакого неба: всё та же, ветром оторванная от тьмы, гибельная белизна.
  
  
  
  
  Часть 5
  
  
  Путём Ле-ина
  
  
  1
  
  
  Вопреки зреющей грозе, последнее предвоенное лето всем принадлежащим к Ам-литову дому женщинам (безразлично - свободным или невольницам) не скупясь отмерило приятностей, удовольствий, радостей. С явно избыточной щедростью - будто желая их наградить за все прошедшие и вскоре грядущие лишения и невзгоды.
  
  Когда возглавляемое Повелителем Молний посольство вернулось с торжественно провозглашённой, но не "настоящей" войной, на Побережье поняли: всё серьёзное отодвигается до осени - да, от ночных нападений и мелких стычек роду Снежного Барса придётся нести какие-то потери, но... война объявлена только одним этим родом! Справедливая, с соблюдением всех формальностей. И лишь одному роду - Змеи. И пока не случилось массовой резни, прочим жителям Побережья не стоило особенно опасаться. Да, от досадных неузнаваемостей с несколькими из посторонних наверняка приключится беда, но ведь - с немногими, из самых безрассудных.
  
  Конечно, война всё равно война - все мало-мальски предусмотрительные главы прибрежных родов провели оборонные работы: выставили удвоенные дозоры, укрепили колючие изгороди, боеспособных мужчин постарались освободить от второстепенных обязанностей. Ну, а Ам-лит тот, вообще - весной; предупреждённый Ле-гим-а-таном, надёжную оборону сумел организовать всего за день и половину ночи: что, впрочем, владеющему неприступной башней было не сложно. Да вдобавок, благодаря тому же Ле-гим-а-тану, вовремя заключившему союз с родом Водяной Черепахи.
  
  Примерно половину луны - до того, как вооружённое "посольство" возвратилось в Город - за воинством, затопившим подворье Ам-лита, оставшимся женщинам довелось побегать: подать, постирать, принести, сготовить, и всё-таки, несмотря на эти утомительные хлопоты, ни одной не пришло в голову посетовать на нелёгкий труд - внимание множества молодых мужчин каждую до того взбудоражило, в каждой открыло такие силы, что наступающая ночь разве что одну Сембинию одаривала быстрым сном. Все прочие, закончив дневные дела, улучали момент, чтобы обменяться с воинами несколькими словечками.
  
  А когда вернулось "посольство" и отчасти высветились замыслы Повелителя Молний, у женщин из Ам-литова Дома дел значительно поубавилось: больше не приходилось ждать нападения от безрассудного соседа - для взлелеянной им Войны Повелитель Молний избрал другой путь. По видимости - законный. И, стало быть, до осени старейшине рода Волка не требовалось содержать на своём подворье значительный отряд. Не считая своих (немногим более тридцати), из союзного рода Водяной Черепахи он оставил всего пятнадцать воинов - в основном для того, чтобы не отмерла, засохнув, удачно налаженная связь. И к оставленным десяти невольницам Ам-лит призвал на подмогу ещё двадцать - молодых, красивых - и у женщин, и у мужчин образовалось много свободного времени, и, право же, не стоило искушать легкомысленных младших жён.
  
  (Супружескую неверность - случайную, без огласки - старейшина рода Волка осуждал не слишком строго и, естественно, не хотел, чтобы какая-нибудь из ветрениц оступилась прилюдно, днём: а при таком множестве молодых воинов и при таком недостатке женщин это было почти неизбежным.)
  
  Да, даже призвав дополнительных невольниц, Ам-лит не очень-то обезопасил себя от неверности младших жён, но от ни им, ни ему не нужной огласки, можно надеяться - да. И, как показало время, хитроумная тактика старейшины рода Волка себя вполне оправдала: если иные из его жён не сумели вполне соблюсти себя, согрешили, не одолев соблазна, то в такой глубокой тайне, что не только толков, но даже насмешливого перешёптывания ни разу ни у кого не вызвав. Да ведь и то: Ам-лит, наступившей весной разменявший всего-то шестьдесят восьмое равноденствие, имел достаточно (даже с избытком) мужской силы - подтолкнуть к измене некоторых из его жён могло, разве, одно любопытство. И, конечно, главное: внимание постороннего. Чужого - не своего мужчины.
  
  И это, до сель незнаемое внимание, до краёв наполнило удивительным, новым смыслом жизнь всех женщин на подворье Ам-лита - последнее предгрозовое лето отложилось в их памяти нескончаемым праздником.
  
  Впрочем, справедливость повелевает отсоединить от всех Бегилу с Нивелой - не из-за сверхъестественного добронравия, но потому, что, переполненные своим, сёстры уже не могли вместить ни капли чужого. Бегила, изменявшая - и не раз! - Вин-вашу, не могла подумать без отвращения, чтобы не только наяву, но даже во сне изменить Ле-гим-а-тану. Нивела, никогда по-настоящему не ласканная изгнанным мужем, упивалась любовью Гир-кана, как пустыня благодатным дождём - не видя никого вокруг, кроме возлюбленного.
  
  Однако укоротились дни, с гор спустились холодные тучи - слухи о редком злодействе враз прервали затянувшийся праздник.
  
  
  От гонца Му-ната первыми о беспощадной резне в Горах узнали Ле-гим-а-тан с Ам-литом - не позднее, чем Повелитель Молний, несколькими днями раньше всех прочих на Побережье. Узнали и вопреки всем предзнаменованиям: звезде-грозовестнице, откровениям Лилиэды, коварству вождя - в первый момент сильно растерялись. Им сразу подумалось: теперь ничто не удержит горцев от ответной массовой резни. Вообще-то - не вопреки, а в полном согласии с приметами, откровениями и действиями вождя. Но они-то, Ле-гим-а-тан с Ам-литом, очень надеялись на лучшее! А так, как случилось - что же? Губительный обвал покатился по замыслам Повелителя Молний? Гнусность, случившаяся в Горах, по Равнине расплещется пусть и оправданным, но - злом? И, значит, теперь неизбежна чаемая вождём Большая Война? Сулящая народу бад-вар не только неисчислимые беды, но неотвратимую гибель?
  
  Правда, тенью надежды виделась гибель Ин-ди-шарама - одному Ле-гим-а-тану - такая неуловимая тень не для неизощрённых глаз Ам-лита. Верховный жрец Ле-ина, подобно Му-нату, в убийстве предводителя рода Чёрного Орла усмотрел единственный благоприятный знак: ошибка вождя? Случайность? Вмешательство Высших Сил? На месте Повелителя Молний он, Ле-гим-а-тан, ни в коем случае не радовался бы гибели Ин-ди-шарама! Да, учинив гнусную резню, вождь, похоже, добился Большой Войны, но кто теперь поведёт разъяренных мстителей?
  
  
  * * *
  
  
  Эти же соображения, овладев умом, на две ночи лишили сна Повелителя Молний: отвратительный колдун, "Первый друг", Де-рад его побери, отнюдь не сгинул в горах! И, мало этого - взялся за старые штучки! И с отменным успехом - гад! Да, вождь, разумеется, наказал перебежчикам, при первом удобном случае своего бывшего помощника освободить от земной жизни, переправив его в чистый мир богов и предков. Но этот нечестивец, объявившись в стойбище Ин-ди-мина и едва ли не на глазах у всех исполнив мерзейшее колдовство, опять затерялся в горах - а кому было его выслеживать? Не перебежчикам же? Рискуя обнажить до времени самое сокровенное!
  
  Нет, защищая свою жизнь, истребить зловредного колдуна - обычай позволяет каждому, даже и перебежчику: но затевать на него охоту?.. подстерегать, выслеживать?.. только с дозволения предводителя рода! Причём, не своего рода - а давшего колдуну приют! Да, на испытании ядом они могли настаивать, и даже Ин-ди-мин не посмел бы отказать им в этом - но что для Му-ната яд!
  
  А он сам, Повелитель Молний, до чего непозволительно расслабился! Удачно справившись с "посольскими" делами - пролентяйничал, считай, всё лето! Полностью положившись на перебежчиков! Они, мол, всё устроят! Они и устроили! И кроме себя, винить ему в этом некого!
  
  Да, за целое лето (вернее, ещё весной) жертвой злодейского колдовства пал всего один из оставленных в горах соглядатаев - тогда, получив дурное известие, он здорово всполошился: показалось, хитроумнейший замысел гибнет на корню, но... днями сменялись дни, прочие перебежчики продолжали здравствовать - Повелитель Молний почти успокоился. Почти убедил себя, что один-то воин мог лишь по неосторожности, без всякого колдовства сорваться в пропасть - непростительно недооценил Му-ната! Забыв не только о совместной юношеской борьбе, но и о недавнем подлом выстреле! А жрец о себе напомнил! И как! Если не полностью всё расстроив, то до крайности осложнив! И это уже не случай - нет, полноценное колдовство! А иначе почему он, Повелитель Молний, четверть луны тому назад, когда бесследно исчез тайный руководитель, не находился в Городе? В стойбище рода Горной Козы неспешно вёл нужные, но вовсе не неотложные переговоры - в трёх дневных переходах от Города. И гонец, разумеется, к нему опоздал...
  
  Не воины же, вдруг оставшиеся без руководителя, виновны в чрезмерном рвении? По своему, по-воински, ища себе славы, они и рассудили здраво, и исполнили лучше некуда - нанеся такой чувствительный урон самому могучему роду Священной Долины! Отправив к предкам гордого Ин-ди-шарама. Безмозглого великана... играющего главнейшую роль в замыслах Повелителя Молний... вернее - игравшего... в самом деле, не мертвецу же вести мстителей в бой?
  
  Да, теперь обязательно состоится набег, но кто будет командовать? И если преемник Ин-ди-шарама праведный гнев сумеет удержать в каком никаком русле?..
  
  ...немудрено было Повелителю Молний лишиться сна, узнав от перебежчиков об их "подвиге"! Непредвиденного сразу свалилось столько... и ладно бы - одних дел... нет - разъедающих волю мыслей! Если взбудораженные Горы ответят не слепой яростью, но расчётливым, зрячим гневом? Хлынут не бешеной, без разбора истребляющей всех лавиной, но дотекут до Города пусть кипящей - однако же в берегах! - рекой? И стены прорвут, и затопят Город? Кровью затопят его защитников?
  
  Подобные мысли на день и на две, обрамляющие этот день, ночи тяжёлым камнем придавили волю вождя. Хорошо, что горцы не спешили с набегом - прозевали напасть на ослабевшего духом. Хорошо?
  
  Когда воля выкарабкалась из-под гнёта, Повелитель Молний опомнился - плохо! И чем дольше горцы медлят с набегом - тем хуже! Сумев обуздать свою ярость, копят силы! Что же! Слава Великим богам, исцелился раненый дух - стены крепки и надёжны копья! - немеркнущую славу в грядущих битвах стяжает себе род Снежного Барса.
  
  (Ужасная! Не могла же Она до времени отвернуться от своего раба! Обессиленного - бросить на полпути? Позволить ему погибнуть, не исполнив всей меры подлостей и злодейств?)
  
  Сбросив внешнюю тяжесть и, к сожалению, не ведая о глубинном течении, зимним дождливым утром после двух мучительных ночей вождь наконец заснул. И как это испокон веков случается с выдающимися (и не очень) людьми, решение к Повелителю Молний пришло во сне. Настолько простое и неожиданное, что при пробуждении он усомнился: а не через край ли? Неужто Великие боги стерпят столь невообразимое коварство? Или - что ещё хуже - не восстанут ли Древние Силы? Оберегающие народ бад-вар от губительной новизны? Ведь во сне ему открылось не просто безобразное (жестокое, гнусное, отвратительное) коварство - нет: незнаемое прежде Людьми Огня! Такое - перед которым устроенная в горах резня низводится едва ли не до уровня детской проказы! Да, мнимыми перебежчиками обманув противника, напасть на него врасплох - редкое вероломство, но... всё-таки - мыслимое! Кое в ком из Людей Огня могущее себе найти если не сочувствие, то понимание. Во сне же открылось ему такое...
  
  ...об открывшемся думать и то было страшно Повелителю Молний! По счастью, не требовалось думать - с поразительной чёткостью душе нал-вед явилось скоро грядущее! И, значит, до того, как придётся действовать, об открывшемся можно как бы забыть. Когда исполнятся сроки, пусть тогда всё случится как бы само собой - окажется продолжением сна! Неосознанным шагом в неслыханную новизну. Не думать, забыть, прогнать... так, впрочем, чтобы... не думая - хорошенько подготовиться! Забывши - не потерять следа! Прогнав - дверь оставить открытой! И, главное, в тайне не от других, нет - от себя! Словом, так, чтобы голова как будто не ведала, что делают руки и ноги.
  
  Страшное открытие состоялось, и Повелитель Молний, как бы забыв о нём, занялся обычными делами: последними, самыми неотложными - ввиду скорой Войны.
  
  Возвратившихся перебежчиков вождь, по счастью, сразу же, ещё до затмения воли, успел отослать в лесные дебри - подальше от любопытных глаз. Чтобы, когда слухи о гнусном злодействе распространяться и по Равнине, виновные исчезли: предатели, мол, всегда предатели, вольно было Ин-ди-шараму привечать отщепенцев - вот и допривечался! А куда они подевались? Может статься, откроют Великие боги? Он, Повелитель Молний не только знать ничего не знает об этих ползучих гадах, но и не хочет знать! Ведь им-то самим предводителю рода Змеи война объявлена открыто - без вероломства, с соблюдением всех правил: а мерзавцы и негодяи, способные бросить липкую тень на доброе имя, к несчастью, всегда случаются. Пусть кто угодно из горожан или горцев отыщет и истребит на месте этих ублюдков - он, разумеется, и не подумает заступаться за выродков, опозоривших Город!
  
  Так (ещё до их возникновения) предупредив нежелательные пересуды, Повелитель Молний для самого неотложного у надвигающейся Большой Войны сумел урвать какой-то кусочек времени. Крайне необходимый кусочек времени - тщательно готовясь многие равноденствия, он, казалось, не должен был упустить ничего важного, однако, когда исполнились сроки, то здесь, то там открылись зияющие бреши. Как-то вдруг обнаружилось: успешно подготовив войну, он не совсем готов к боевым действиям. Чрезмерные силы направив на одно, на вскармливание своей Войны, вождь не додал корма другому - тактике и стратегии предстоящих битв.
  
  К тому же, в безупречном по первому взгляду замысле - роду Снежного Барса встать один на один против рода Змеи - задним числом открылся существенный изъян: если не разрыв, то значительное ослабление союзнических связей. Действительно, если друг против друга только два рода - зачем им союзники? Чтобы в межродовую свару (тайный - но именно, тайный - замысел Повелителя Молний!) вместе с собой затянуть других? Этого не желающих?
  
  (Не будь вождь безоговорочно полонённым Ужасной - он, конечно, не просмотрел бы такой скользкий поворот событий. Впрочем, Грозная Воительница, отправив Своего раба в путь по-над пропастью, не бросила его без поддержки: в критический момент нечто небывалое открыв удручённому вождю, взбодрила его уставшую волю... да и потом... до конца продолжала нашёптывать полезные советы! До копья, вонзившегося в сердце! И неважно, что нашёптанные Ею подсказки Повелителю Молний казались открытиями собственного ума - желанную жатву собрала Она.)
  
  Впрочем, гибельности присоветованного ему Ужасной в этой земной жизни вождь так и не успел понять - оборвавшее эту жизнь копьё избавило Повелителя Молний от многих мучительных разочарований. Пока же, получив незримую поддержку, вождь сполна использовал кратковременное затишье пред грозой: пусть на живую нитку, но сумел залатать главные дыры в обороне.
  
  С присланными из рода Горной Козы пятьюстами воинами, в Городе собиралось не менее двух тысяч защитников: увы - не из лучших. Нет, о половине из них что-то нелесное мог сказать только завзятый злоязычник: они и отважны, и свирепы с виду - да, недостаточно обучены, но обученных по-настоящему во всём народе бад-вар было всего лишь триста. Но их то - по самому строгому счёту стоивших не менее тысячи! - вождь не собирался непосредственно использовать для обороны Города. Им предстояло идти окольными дорогами. Нет, чтобы не вызвать ненужных подозрений, не следовало отсылать всех, хотя бы сотню воинов требовалось держать на виду - что ж, прочим придётся постараться вдвойне! К тому же, от оставшихся наёмников будет существенная польза в обороне. Словом, по мнению Повелителя Молний, три, да и четыре тысячи горцев ни за что бы не взяли Город, но... неспроста, небось, мстители медлят с набегом? Небось, собирают несметные полчища?
  
  Конечно, если двадцать, да даже и пятнадцать тысяч воинов сойдут с гор - ему это будет на руку: пред такой убийственной силой волей-неволей объединится всё Побережье. Однако рассчитывать на столь восхитительный подарок было бы извинительным лишь неопытному юнцу, а никак не зрелому воину, тем более - вождю... Нет, с гибелью Ин-ди-шарама перевелись дураки в Горах. Старейшины Священной Долины не двинут на Город войско ни в двадцать, ни даже в десять тысяч... а вот - в пять или шесть... сквернейший для него расклад... но, к сожалению, самый вероятный!
  
  Сколькими воинами располагает род Ин-ди-мина - на Побережье этого не знает никто. По его грубым прикидкам - кстати загостилось "посольство"! - не многим более тысячи. Но Ле-гим-а-тану, а тем более Ди-ги-а-тину попробуй, докажи... Нет, если пять, да даже и шесть тысяч воинов спустятся с гор и по дороге к Городу не учинят вопиющих бесчинств - на чрезмерное для рода Змеи многолюдство ненадёжные союзники намеренно закроют глаза. А надёжные? Они - что? Да и надёжных-то - много ли их осталось?
  
  Если не считать безоговорочно подчинённых, маловлиятельных и слабосильных четырёх родов - только один род Горной Козы. Не надо себя обманывать - один! Главный и верный, думалось, навсегда союзник род Свиньи спокойненько останется в стороне! При этом - не нарушив клятв! По видимости - не предав и не обманув! Сумей-ка доказать не желающим знать, что у Ин-ди-мина не может быть более полутора тысяч своих воинов!
  
  Мало того, старейшина рода Свиньи - будто бы издеваясь! - охотно предложил ему в помощь триста ищущих славы юношей: мол, кто разберёт, к какому роду принадлежат эти юнцы? Понимай - ни в чём не отличившиеся, не испробованные в сражениях, ничего не умеющие!
  
  И ведь - опять Му-нат! Опять упредил его! Ещё по весне, когда вооружённое "посольство" только собиралось в Горы, а Биш-мар - не малый человек в роде Свиньи - поспешил увести из Города своё семейство, Повелитель Молний заподозрил неладное. Но только теперь, не поморщившись скушав издевательское предложение о смехотворной помощи, (не идти же с родом Свиньи на открытый разрыв?) сумел оценить - насколько! И в какой глубокой тайне! Ведь если о его собственной секретной работе кое-кто наверняка догадывался, то о ловко подстроенном Му-натом разрыве давнего союза ему ничего не было известно до самых последних дней! Да, после исхода весной Биш-мара подозрения у него шевельнулись, но именно - шевельнулись. А летом, словно бы от жары - ругай не ругай себя! - совсем утихли. И?..
  
  ...взбешённый вождь с внешне совершенно искренней благодарностью принял малоопытных юнцов! Взбешённый собственной недальновидностью, предательством предводителя рода Свиньи, но главное - ядовитейшими (исподтишка!) укусами Му-ната. Ладно, подлый выстрел ещё можно оправдать заботами о Лилиэдиной жизни! Колдовство в горах - тем более: после выстрела перешедшему на другую сторону, отчего жрецу было бы не обойтись с врагами по-вражески? Но загодя подготовленный им разрыв?! Ведь, чтобы расшатать прочный союз - были нужны не луны! Нет - равноденствия! То есть, те равноденствия - когда хоть и остудилась былая дружба, но не то что о вражде, о малейшей неприязни не было даже и помину! То есть, те - когда он ещё мало чего скрывал от Му-ната! При этом - считая себя хитрецом. Тогда, как в действительности...
  
  ...вместо того, чтобы если не избавиться от жреца - тогда ему этого попросту не могло прийти в голову - то уж, заметив холодок, перестать откровенничать он был просто обязан! Являйся в действительности ни каким-нибудь особенным хитрецом, а просто - не дураком! Теперь-то (задним умом!) разглядеть Му-натово коварство - чего уж проще! Одна незадача - поздно! Жрец успел-таки разломать казавшийся нерушимым союз с родом Свиньи!
  
  По счастью, когда, казалось, ярость опять сомнёт волю вождя, Ужасная вновь помогла ему: остудила закипающий гнев, очистила глаза от злобы, освободила запутавшийся ум.
  
  Пусть всего триста не испытанных в битвах юношей, но старейшина рода Свиньи ему их всё-таки предложил! И, стало быть, Му-натовыми стараниями союз хоть и расшатался, но ведь не развалился окончательно! А четыре подвластных рода? На худой конец, каждый из них сможет выделить хотя бы по двести воинов! Глядишь, у него и набирается дополнительная тысяча защитников! А обороняться - не нападать! Три, три с половиной тысячи к пяти, да и, пожалуй, к шести - приемлемое соотношение! Имея даже двукратное превосходство в людях, сходу Города врагам не взять - волей-неволей придётся перейти к длительной осаде. А продолжительные осады на чужой земле - они чреваты... Отыскивая себе пропитание, всегда ли сумеют горцы находить различие между собственностью Снежных Барсов и достоянием других родов? Или, к примеру, на отдалённое стойбище Ам-лита разве не может (по неведенью!) напасть отряд, отбившийся от основного войска?.. Не крупный отряд, естественно - человек эдак в двести?..
  
  Сделав необходимые выводы, вождь значительно успокоился: а может быть, и не к худу гибель Ин-ди-шарама? Ведь неизвестно, что может оказаться опаснее: зрячий холодный гнев - или слепая ярость?
  
  
  * * *
  
  Как было сказано, известие о подлой резне в Горах враз оборвало казавшийся бесконечным праздник всех женщин на подворье Ам-лита. Мужчин, изготовившихся к войне, если ещё и привлекали женщины, то - сугубо плотски: ни беспечной болтовни, ни долгих распаляющих ласк - торопливые, впопыхах, соития: единственное, что оставила надвигающаяся гроза. Опять-таки, исключая двух старших дочерей Ам-лита: для Бегилы праздник мог прерваться только с жизнью Ле-гим-а-тана, да и то на время - до воссоединения с ним уже навсегда в чистом мире богов и предков. Нивела же... впервые по-настоящему вкусившая плотской любви... за еженощные свидания она обоготворила Гир-кана! Если и сетуя на неизбежную скоротечность этих свиданий, то совсем чуть-чуть: даже такие, злодейски урезанные приближающейся войной, они наполняли радостью не только Нивелино тело, но и её душу. Струящейся, светлой радостью - прежде не прозреваемой даже в самых лучистых снах! Настолько отгородившей женщину от всего земного, что она не могла думать даже о самом ближайшем будущем. Зачем? Какое будущее? Когда одно настоящее - и ничего кроме!
  
  Гир-кан - по-другому: но о будущем и он пёкся не более, чем Нивела. Правда - о ближайшем будущем; об отдалённом - по возвращении на Острова - очень даже пёкся. Однако ближайшее - готовая вот-вот полыхнуть, чужая война - всё ближайшее заволакивал густой дым. Нет, он не стремился стать героем на чужой войне, но и быть трусом - и по своей природе, и по долгу службы - тоже не мог. Да и просто по благоразумию - на войне что трус, что герой - излюбленное лакомство Смерти.
  
  Так что, не собираясь гибнуть со славой, таиться в последних рядах Гир-кан тоже не собирался. Нет - рядом с отважными, стойкими, уверенными в себе - ни с безрассудно смелыми, ни с безрассудно робкими зрелому воину не по пути. Конечно, где и когда придётся встретиться со смертью - этого всё равно не угадаешь, и ближайшее будущее Гир-каном просматривалось плохо. Оставалось одно настоящее. А в настоящем была Нивела.
  
  Вообще-то, как ему казалось, менее, чем за луну открыв загадки и тайны этой женщины, Гир-кан не мог объяснить длящуюся и, главное, день ото дня усиливающуюся привязанность. Едва ли не с первого своего шага на Побережье мужественный, красивый воин пользовался неизменным успехом у дочерей народа бад-вар; из всех, по-настоящему им возжажданных, ни одна ещё не воспротивилась его чарам; казалось бы: то же самое и с Нивелой - ан, нет! Легко сходясь с женщинами, с подобной же лёгкостью синеглазый островитянин расставался с ними - но вот со старшей дочерью Ам-лита...
  
  ...очевидно не зря, признав в Нивеле встреченную у водопоя незнакомку, Гир-кан отчего-то очень обеспокоился, как бы к ней не привязаться надолго - чего прежде с ним никогда не случалось. Из-за драгоценного ожерелья на её золотистой груде? Не исключено... но лишь - поначалу... а спустя несколько дней? Когда к дивному сочетанию - безмятежно-синее на золотисто-живом - он уже привык? Тем не менее чувствуя, что день ото дня всё прочней прилепляется к Нивеле?.. или же?..
  
  ...поразительная, ни у одной из множества прежде знакомых женщин не встречаемая досель бестребовательность? (Ни в коем случае - не путать с бескорыстностью! Бескорыстные возлюбленные порой попадались Гир-кану. И даже - вопреки устоявшимся мужским предубеждениям - не так уж редко.) Однако таких, не выпрашивающих даже полунамёком ни жарких поцелуев, ни долгих любовных ласк, ни хотя бы нежного взгляда - никогда! С сияющей в лучистых глазах благодарностью всё от него берущая и ни о чём не просящая сама - только Нивела!
  
  Столь необычайная бестребовательность, казалось бы, должна была скорее остудить Гир-кана, но - нет! Будто бы издеваясь над опытом большинства мужчин, всё подбавляла топлива в разгорающийся любовный огонь! И если бы не стоящая у порога война, Гир-кан, возможно, и испугался бы располыхавшегося столь жарко чувства, но... не в виду скорой войны! В самом деле, не о будущих лунах и равноденствиях печься всерьёз тогда, когда, возможно, уже через несколько дней от земных радостей и забот его навсегда освободит вражеское копьё! Потому-то, в короткие теперь свидания мало думая о последствиях, к Нивелиному огню Гир-кан изрядно добавлял своего. Потому-то, сгорая в любовном пламени, женщина всякий раз выпадала из земного времени. Какое, простите, время - если даже при самом скоротечном свидании её душа разгоралась углем? Счёт его - что? Прикажете вести не по ударам ли тонущего в блаженстве сердца? Когда, купаясь в нездешнем сиянии, оно или останавливается вообще, или, не согласуясь с земными ритмами, сокращается тысячу раз в мгновенье!
  
  
  Первым, горящей не поземному страстью обеспокоился не Гир-кан - Ам-лит. Не сразу. Сразу, напротив, тем, что после безоговорочного разрыва с жестокосердным мужем его старшая дочь так скоро утешилась с меднокудрым пришельцем, Ам-лит был доволен: это увлечение наверняка ей пойдёт на пользу, полностью излечит память от недавнего кошмара. Вот только... если бы синеглазый воин действительно принадлежал к роду Водяной Черепахи! Он бы легко поучил согласие Ди-ги-а-тина - Нивела наконец-то бы обрела достойного мужа! Увы, гостить у Людей Огня островитянину оставалось меньше четырёх равноденствий.
  
  Ле-гим-а-тан, рассказавший об этом старейшине рода Волка, также не советовал, используя родительскую власть, поспешно тушить любовный пожар: сейчас такое горение для Нивелы - благо, а за четыре равноденствия мало ли что может случиться? Мгновенно вспыхнувший, Гир-кан способен мгновенно остыть. Увлечься какой-нибудь новой чаровницей. И, вообще, когда на носу война - гадать даже о самом ближайшем будущем...
  
  Ам-лит согласился с верховным жрецом Ле-ина: действительно, четыре равноденствия - очень приличный срок, всё может случиться. А пока следует благодарить Великих богов за то, что они так своевременно послали Нивеле Гир-кана. Да, Гир-кан Нивеле - ниспосланный свыше дар...
  
  ...как и она ему!
  
  Это уже меднокудрый воин. Стоило ему посмотреть на эту женщину, как на дар богов - сразу же объяснялось многое. Особенно то, что до сих пор являлось для Гир-кана главной загадкой - длящаяся и день ото дня усиливающаяся привязанность.
  
  Конечно, Нивела земная женщина - вся от мира сего - на запредельное в ней нет и полунамёка... Но посланное богами - не обязательно оброненное с небес... Ему не возбраняется быть самым что ни на есть земным... и всё-таки - не вполне земным! Даже не прикосновение любого Старшего бога, но просто его указующий жест: вот, мол, твоё, бери - на выделенное подобным образом бросает лучик нездешнего света, неуловимо преображая его. Может быть - совершенно неуловимо, но ведь не в этом суть. Уловишь ты или не уловишь искорку от горнего света, но то, что им было озарено, для тебя - очищено.
  
  И ожерелье на груди Нивелы - несомненный указующий знак для островитянина. А иначе, как в здешней глуши могла оказаться такая редкость? Вообще-то... наверно, и без вмешательства Высших Сил ожерелье могло попасть к народу бад-вар?.. могло-то, могло, но... для этого требовалось совпадение чересчур многих невозможностей! Что, несомненно, выглядело неестественней, чем вмешательство Высших Сил. Стало быть - боги. Стало быть, ожерелье - знак. Стало быть, Нивела - дар.
  
  Да, Нивела дар, посланный богами - и?
  
  В очищенные от сомнений последние шесть ночей перед началом боевых действий смягчилась страсть меднокудрого островитянина, просветлела, приобрела лунные оттенки. Воина перестала смущать необычайная привлекательность старшей дочери Ам-лита - и женщина расцвела. (Жалкая и неточная попытка определить словами пробуждение новых, не знаемых прежде чувств.) Несомненно, Нивелино пробуждение началось раньше: с появления на отцовском подворье давным-давно встреченного у водопоя незнакомца - с узнавания, трепета, обретения. С обретения? Да, за миновавшее лето воин её успел одарить бесконечно многим... и... тем не менее... для совершенного счастья женщине всё-таки не доставало единственной неощутимой капельки!
  
  Впрочем, сама Нивела до нескольких последних дней - до того, как эта животворная капелька оросила её душу - даже и не догадывалась о недодаденной малости, считая себя бесконечно счастливой. И дело не в изгнанном муже - многие из сыновей народа бад-вар были бы несравненно щедрее на телесные ласки, чем этот жестокосердный скаред... на телесные... на телесные - и только... Да, для большинства дочерей народа бад-вар этого было вполне достаточно. Для самой Нивелы - до последних шести ночей - более чем достаточно. Да что говорить о неискушённой дочери Ам-лита - когда меднокудрый воин... ведь и Гир-кан, в совершенстве познавший плотское, до этих незабываемых шести ночей о чём-то большем, с плотским пусть неразрывно связанным, но к нему одному всё-таки не сводящимся, ничего не знал. И дивные шесть ночей для многоопытного островитянина явились откровением ничуть не меньшим, чем для старшей дочери Ам-лита...
  
  ...но и кроме.
  
  Нивела в эти последние предвоенные ночи смогла хоть немного понять чувства своей сестры к верховному жрецу Лукавого бога. То, что до сих пор виделось ею в Бегиле если не лживым, то сильно преувеличенным - не уменьшилось, нет - стало на должное место. Старшая дочь Ам-лита смогла наконец не умозрительно, а всем своим естеством понять: сестрёнкина любовь к Ле-гим-а-тану - чувство пусть и редчайшее, но всё же не невозможное.
  
  (Нивеле оставалось сделать всего шаг, чтобы увидеть новую землю. И на этой новой земле - новую любовь. Всего один шаг... правда, через край - в бесконечность. Неудивительно, что этого шага она не сделала...)
  
  Впрочем, и её сестра, Бегила, будучи и по природе более чуткой, и времени имея неизмеримо больше, чем жалкие шесть ночей - и она не смогла ступить за заветную черту. Разве что, приближаясь к ней, иногда улавливала освежающее дыханье иной реальности.
  
  Гир-кан? Удовлетворённый простеньким объяснением, что Нивела - дар богов, мимо невообразимо нового он поспешил пройти стороной. Дивные шесть ночей воину пришлись не по мерке. И более: по их истечении - до чего же капризна земная любовь! - он почувствовал: небывало пламя угасает. Нет, новая любовь на новой земле - не для воина, пусть даже обожествлённого исстрадавшейся женщиной.
  
  А для кого?
  
  Из современников ближе Бегилы, не считая Ле-гим-а-тана, к новой неземной любви подходили и Лилиэда, и Му-нат. Однако Лилиэда, бога-спасителя соединив с Ужасной, сама затворила себе дверь к пониманию нездешней красоты, а хитроумный жрец - ну, не насмешка ли? - пал жертвой изощрённой мудрости. Сделав изумительное для своего времени открытие, будто вначале были Земля и Небо, он ступил на другой путь познания, который увёл его от истины дальше, чем девочку её заблуждения.
  
  Пожалуй, для одного Ле-гим-а-тана пока ещё оставалась приоткрытой дверь к постижению новой любви - тем более, что Бегила...
  
  
  * * *
  
  ...прохладным зимним утром от свалившейся вдруг тревоги проснулась Третья жена Ле-гим-а-тана. В полутьме огляделась по сторонам: Ринэрия с Элинидой спокойно спали - любимого мужа рядом не было. Но отчего - тревога? В Город к утренней службе в храме жрец отправлялся рано; зимой - так почти что затемно; уйти ему было уже пора; нетребовательный в быту, он, собираясь в Город, своих жён, как правило, не будил - или сам разогревал себе оставшееся от ужина, или просил об этом проснувшуюся невольницу.
  
  Вот и сегодня... ведь так же - как и вчера? Нет, далеко не так! Вчера, проснувшись и рядом не обнаружив мужа, Бегила нисколько не обеспокоилась - знала: ближе к вечеру Ле-гим-а-тан здравым и невредимым возвратится к семье, под надёжный Ам-литов кров. Сегодня - совсем не то. Казалось бы, ввиду скорой войны любая его отлучка должна была тревожить любящую до самозабвения женщину - однако до сегодняшнего утра почему-то не тревожила. Тогда, как сегодня...
  
  Осторожненько, чтобы не разбудить Ринэрию с Элинидой, Бегила в полутьме поднялась с широкого низкого ложа, мышкой скользнула в крохотную и совсем уже тёмную комнатку (скорее, чуланчик), на ощупь отыскала молитвенный коврик и, приняв под себя скрещённые ноги, устроилась поудобнее - дабы ни чем не отвлекаться. Не отвлекаться, правда, не удавалось: от внешнего устроения внутреннее нестроение - ну, хоть заплачь! - не спешило заимствовать порядка. Молиться? Бегила попробовала. Но все, к кому обращалась женщина: и Ле-ин - бог её мужа, и Че-ду - верховный бог на Побережье, и Аникаба - покровительница рода Волка - все они ничего не открыли ей. Даже ближайшее будущее тонуло в непроглядной тьме - тревога усиливалась.
  
  Не помогли молитвы - помогут слёзы? Действительно - помогли. Однако - совсем чуть-чуть. Не освободив от мучительной тревоги, а только уменьшив боль. Ровно настолько, чтобы о несостоявшемся прощании смогла посожалеть Бегила: ну, отчего бы ей вчерашним вечером или хотя бы ночью было не обеспокоиться о сегодняшнем дне? Да пусть даже перед самым рассветом - пока её муж только собирался, пока ещё не ушёл? О, если бы чуть пораньше - неужто бы она не смогла отговорить Ле-гим-а-тана? Подумаешь - служба в храме! А на пути - вражеский отряд? Повстречай разведчики одинокого путника - станут они выяснять, к какому роду принадлежит идущий? Да и вообще - кипящие праведным гневом горцы не поспешат ли отправить в лучший мир всякого из прибрежных жителей? Поспешат! Ну, почему бы ей было не проснуться вовремя?!
  
  А теперь? Почитай до вечера, до того, как, закончив дневную службу, Ле-гим-а-тан не возвратиться на Ам-литово подворье, она себе не найдёт места. А, допустим, муж задержится?.. но этого нельзя себе и представить! Это настолько страшно, что в течение дня шевельнись мысли о подобном исходе, их необходимо безжалостно истреблять! Да! Рассуждать легко, а как на деле? Мысли - не мухи, не пауки, не змеи - истреби их, поди попробуй! Но ведь что-то надо делать? Иначе можно совсем известись до вечера! Надо... а что? Пожалуй, единственное - поговорить с отцом...
  
  Выйдя из молитвенной комнатки, Бегила слегка удивилась: долго же она там пробыла! Уже вовсю сияло прохладное зимнее утро, вовсю хлопотали приставленные к хозяйству невольницы, младшие жёны Ам-лита возились с детишками, вдохновенно сплетничали, перешучивались с мужчинами - будто и не было никакой войны!
  
  Такие, накануне лившими ливнями чисто умытые дни - случающиеся только по зимам и крайне редко - Бегила очень любила, и если бы не война... а вернее - тревога за мужа... ох, до чего бы она обрадовалась! Зимнему солнышку, так приятно согревающему после холодных дождей - свежести, чистоте, покою... если бы... но - не сейчас! Благолепие дивного утра смогло задержаться разве что на наружных краешках глаз - всё остальное застила тревога. Досадуя на задержки, восхитительно невпопад отвечая на обращённые к ней вопросы, женщина сновала по злодейски раздвинувшемуся подворью, отыскивая своего отца. Однако самой ей казалось - нестерпимо медленно. Непростительно, непоправимо медленно! Ведь уже, может статься, где-нибудь в лесной чаще с грудью, прободённой копьём... нет! Бегила гнала от себя страшные виденья, и её шаги убыстрялись.
  
  Ам-лит отыскался неожиданно и вблизи. У пустующего сейчас овечьего загона. Женщина, можно сказать, наткнулась на разговаривающего с Гир-каном и ещё двумя воинами отца. Смутилась от неожиданно случившейся бесцеремонности, на мгновенье потупилась, но - а тревога была несравненно весомей всех приличий и правил - одолев смущенье, не сразу отошла в сторонку, а лишь после того, как попросила отца уделить ей немного времени. В общем, вызывающе дерзкая просьба, но о последствиях - могущих оказаться весьма чувствительными для плеч и спины - в тот момент Бегила не думала, ей тогда было не до пустяковых неприятностей.
  
  
  Однако, Ам-лит нимало не рассердился, узнав, отчего в мужской разговор вдруг вздумалось затесаться его дочери - он сам беспокоился с утра. Ещё на рассвете, случайно сойдясь с собирающимся в Город Ле-гим-а-таном, старейшина рода Волка неожиданно почувствовал: сегодня что-то не так. Что-то - не как всегда. Похоже, что жрец и сам улавливал нечто неладное: его, крайне неохотно берущего в руки оружие, на этот раз не пришлось упрашивать захватить копьё. Да и от предложенных в помощь двух опытных воинов и шустрого мальчишки-лазутчика Ле-гим-а-тан немножечко поотнекивался только для вида - последнее полностью убедило Ам-лита: гроза уже рядом. И громыхнёт не завтра - сегодня уже громыхнёт.
  
  Казалось бы - естественно: война отворила дверь, но... тихая при прощании просьба жреца: если придётся им на пути встретиться со смертью, то в их гибели обвинять не горцев, а Повелителя Молний, совершенно сбила с толку Ам-лита: коварство вождя полагая почти безмерным, он сам ни за что бы не смог границу этого коварства уследить в такой близи! Напасть не на чужих - на своих: мерзость, которая не укладывается в голове! С другой стороны... верховный жрец Ле-ина - отнюдь не пустой придумщик... да-а-а...
  
  
  Не догадываясь, отчего за свою дерзость она не получила ни единой затрещины, приветливости отца Бегила всё-таки удивилась бы - не этого требовал от него обычай - если бы, узнав о её тревоге, Ам-лит не сказал дочери, что полностью разделяет её беспокойство, что Ле-гим-а-тан сегодня ушёл не безоружным и не без охраны, и что ещё трёх воинов он, не мешкая, отправит в Город.
  
  Получив обнадёживающее известие, Бегила приободрилась, но, немного подумав, вновь обеспокоилась: значит, тревога при пробуждении - не зря? Если не только она, слабая женщина, а сильные и далеко неробкие мужчины почуяли шарящую рядом беду - ох, неспроста! Серьёзная опасность Ле-гим-а-тану грозит не завтра - сегодня! И, может быть - непосредственно в этот миг? Или - следующий за этим? Или... женщина немного опомнилась: жрец уже в Городе, в храме Ле-ина, среди своих.
  
  (К большому счастью для Бегилы, Ам-лит не поделился с дочерью сомнениями, разбуженными в нём Ле-гим-а-таном: иначе бы не тревога, не беспокойство, нет - беспрерывно нарастающий ужас!)
  
  Однако и без этого, без знания мрачных мерзостей женщина основательно истерзалась до середины дня - пока с успокоительной вестью не объявился юный помощник жреца: мол, пока ничего худого, в Городе всё спокойно. И с детской непосредственностью запрокинув голову и посмотрев в зенит, уже от себя добавил: какое сегодня безоблачное небо!
  
  Почему-то - а безоговорочно великолепный, с тёплым, но не палящим солнцем царствовал удивительный зимний день - этот естественный восторг болезненно царапнул почти успокоившуюся Бегилу, вновь пробудив в женщине уснувшую боль.
  
  
  * * *
  
  
  Закончив дневную службу, Ле-гим-а-тан поспешил покинуть возбуждённый Город. Му-нат вовремя известил его о скором выступлении горцев в поход (если не в ближайшую ночь, то в следующую), но верховного жреца Ле-ина торопили отнюдь не превратности близкой войны, нет - Повелитель Молний. И захватить копьё, и не отказаться от воинов, предложенных сегодня Ам-литом, вынудил он же: хитроумный, коварный вождь.
  
  Заметив, как в последние несколько дней постепенно тает - казалось бы, не заменимый при обороне Города - выпестованный вождём отряд, жрец обеспокоился не на шутку. Правда - не сразу: вначале казалось вполне нормальным, что, готовясь встретить многочисленных врагов, Повелитель Молний повсюду рассылает опытных разведчиков. Однако, присмотревшись, а Ле-гим-а-тану было не занимать наблюдательности, он скоро обнаружил: из наёмников в Городе осталось не более ста. Ушедшие - не возвращались. Конечно, лазутчики могли сноситься с вождём по ночам, в глубокой тайне, но, во-первых - зачем? - а во-вторых: на смену явившимся следовало бы уходить другим - свежим, с не притупившимся на собачьей, по сути, службе чутьём. Однако главное, что настораживало: ни с чем несообразный избыток - на Побережье (среди своих) ни для чего не пропускающего догляда хватило бы с лихвой и полусотни воинов! Нет же! В Городе оставались лишь те наёмники, которых вождь почему-то не брал в затеянное весной "посольство"? Случайность? В столь ответственный момент! С Повелителем Молний как-то не состыковывается! С расчётливым, дальновидным, хитрым!
  
  
  Хрустнувшая за поворотом ветка насторожила идущих с Ле-гим-а-таном воинов, и собралось в тугой комок не ко времени рассеявшееся внимание жреца: друг? Неприятель? Случайный путник? Или - хуже всего! - коварная засада? Место самое подходящее! В поредевшем зимнем лесу не часто встретишь не растерявший летней зелени, непроницаемый для взгляда кустарник. А за поворотом такая заросль, что могут спрятаться даже и тридцать человек!
  
  Ле-гим-а-тан и его спутники остановились: их, вместе со жрецом, шестеро - а сколько за поворотом? Густо топорщащиеся на ветках листья скрывают скольких недругов? Затаиться? Ввязаться в бой? Изготовившись, продолжать идти - будто бы не услышав предостерегающего хруста? Всё плохо! Таиться? А если - случайный путник? Потом не оберёшься стыда! Впрочем, в такое тревожное время выглядеть трусоватым - куда менее зазорно, чем когда тишь да гладь. Главное не это, главное - сколько ждать? До сумерек? До глубокой ночи? Но если впереди никто не прячется - ведь обидно? А если - напротив - враги в засаде? Свои - при солнышке-то! - вряд ли рискнут напасть, но стоит сгуститься тьме...
  
  ...немного посовещавшись, все единодушно решили: изготовиться и - будь, что будет! - идти вперёд. Их - а жреца, как воина, следовало считать всерьёз! - всё же шестеро: сильных, отважных, ловких.
  
  Зелёные заросли начинались шагах в пятнадцати от поворота - внимание каждого многократно усилилось: казалось, не четырнадцать глаз, считая пару мальчишеских, но не менее сорока пытались пробуравить плотные листья. Не удавалось. Миновал поворот, кусты заканчивались - мальчишка замер. Пригнулся, всматриваясь в видимый ему одному просвет, и, засмеявшись, выпрямился. Схлопотал лёгкий подзатыльник, но, не справляясь с давящим смехом, стоял и трясся, прикрыв рот левой ладошкой и отставленным от кулачка пальцем правой руки указывая на низкий просвет. Высокорослым воинам, дабы заглянуть туда, приходилось складываться вдвое - зато, выпрямившись, каждый светлел лицом: начисто стиралась омрачавшая тень тревоги. Нет, уподобившись мальчику, никто из воинов не рассмеялся, но враз спало напряжение - правда, на подворье Ам-лита путь завершился без особенной славы, но (от недавно проявленной решительности) в добром расположении духа. А то, что помстившийся за кустами "опасный враг" оказался невольницей, присевшей по нужде - что же, на войне случается...
  
  
  
  2
  
  
  Наконец-то сбылась меча Вин-ваша: оставаясь по званию Вторым вождём, в действительности он получил такую власть, какой под началом Ин-ди-мина не располагал и Первый.
  
  Посовещавшись, трое главных предводителей пятитысячного войска горцев постановили выделить особый разведывательный отряд - примерно, из пятисот самых лучших воинов. А поскольку основательнее Вин-ваша городские окрестности знал только служитель Лукавого бога - но жрец не может быть вождём! - кому, как не юноше, судьба определила возглавить этот отряд? Да, его назначение состоялось не без споров - смущало многое: возраст, происхождение, отсутствие опыта. С другой стороны, весомее всех этих мыслимых и немыслимых изъянов и недостатков сына Повелителя Молний оказалась победа над Зверем Ужасной. Так очевидно взысканный Древними Непредставимо Могучими Силами ни в чём не может потерпеть неудачи - этот распространённый предрассудок после долгих споров наклонил-таки в пользу Вин-ваша даже самого недоверчивого из трёх главных вождей: Ин-бу-прира.
  
  На Равнину разведывательный отряд сошёл четырьмя днями раньше основного войска - в частности, и для того, чтобы договориться с родом Красной Лисы если не о союзе, то хотя бы о невмешательстве. (В сущности, формальность - уж кому-кому, но не этому слабосильному роду встревать в битву гигантов!) Впрочем, формальность формальностью, однако на войне, ох, как стоит уделять внимание мелочам! Эту нехитрую истину более всех осознавал Му-нат - вызвавшись сопровождать Вин-ваша, жрец не без основания надеялся на свои дружеские, установившиеся позапрошлой осенью отношения с главой рода Красной Лисы. Несмотря на все неудобства и треволнения, оказалось, его посольство загостилось тогда не зря: можно надеяться, что посеянное позапрошлой осенью принесло недурные плоды.
  
  Однако самого Вин-ваша крайне раздражало присутствие Му-ната в доверенном ему отряде: юноше хотелось полной самостоятельности - чего, конечно, не могло быть при жреце-советнике. Но... не всё сразу! Чем-то можно и поступиться! Главное: уже пятьсот - и каких! - воинов под его началом. Напуганный этой скатившейся с гор лавиной предводитель рода Красной Лисы - ишь ведь! - стелется, словно трава у ног.
  
  
  Власть. Да в таком объёме. Да в первый раз. Неудивительно, что Вин-ваш упивался ею. И не будь рядом Му-ната, то свежеиспечённый самовластный вождь наверняка во множестве натворил бы небезвредных глупостей. Хотя бы - как должное приняв вынужденное подобострастие предводителя рода Красной Лисы, не задумываясь о последствиях, двух девиц собственноручно заклал бы на алтаре в жертву Де-раду, считая их добровольным даром. Впрочем... а почему бы и нет?.. две человеческих - тем более, женских - жизни в сравнении с громадьём предстоящих дел - менее, чем ничто... но... а если всё-таки - вынужденным?.. и для предводителя рода что-то, да значат две его юных внучки?
  
  Вин-ваш, опоённый властью, не задумывался об этом, совершая жертвоприношение. И, не колеблясь, занёс уже было нож. Но в этот критический момент вмешался жрец. Солоноватой шуткой, что, дескать, сыну Повелителя Молний куда интересней будет уединиться с этими девицами ночью, чем заклать их прилюдно днём, взметнул такую волну смеха - какое уж тут жертвоприношение! Необходимую для него торжественность волна громового смеха начисто смыла у всех. Даже у горцев. Трясущимися после неудержимого хохота руками Вин-ваш и верёвки-то, связывающие девчонок, разрезать сумел не сразу - хорош бы он был, попытайся перерезать им горла! Осрамился бы непоправимо! Поэтому, когда вместо перепуганных девочек на алтаре пристроили первую из десятка коз, юноша передал нож Му-нату - он чувствовал: с должной ловкостью сейчас вряд ли справится и с козой. Ночью же...
  
  ...жрец во многом оказался прав. Во многом, но не во всём. Да, действительно, шуткой Му-ната спасённые от неминуемой смерти, эти девочки доставили ему ночью немалое удовольствие, но... глянув на утомившихся от непривычки к любовным играм и быстро заснувших прелестниц, Вин-ваш засомневался: на месте неискушённых девчонок могли быть другие - поопытней. Несомненно, сумевшие бы ему доставить большее удовольствие. Большее? После Бегилы? После незабываемой Великой Ночи с Лилиэдой? Да даже в сравнении с Темириной вряд ли хоть одна из женщин рода Красной Лисы была способна на большее. А Ужасная? Однако, ненароком о Ней подумав, Вин-ваш поспешил отогнать эти опасные мысли: нездешнее - без крайней необходимости, о таком ни думать, ни вспоминать не стоит. Другое дело - о земном, привычном: например, о спящих рядом девчонках. О девчонках-то о девчонках... а что - о них?
  
  Робкие, неумелые... до краёв наполненные благодарностью... стоп! Вот чего юноша прежде не получал ни от одной из женщин хоть в сколько-нибудь сравнимой мере. Ну да, ну конечно, как всякий мужчина из народа бад-вар, он, по обычаю, имел безоговорочную власть над жёнами и наложницами. Мог и казнить, и миловать, сообразуясь лишь со своими прихотями. Мог? Если не по обычаю, а на деле? Надавать затрещин, исполосовать плёткой - конечно. Но вот убить... не держа за хвост серьёзного преступления?.. сомнительно... по крайней мере - себе дороже! Не говоря о значительном выкупе, чего стоят чрезвычайно утомительные очистительные обряды! Вспомнишь о странной Тренилиной смерти - прежде сто раз подумаешь! Бр-р-р!
  
  А вот сегодня... жизни спящих сейчас под боком девчонок были полностью в его руках. И они это понимали. И их неумелость в любовных играх полностью возместилась благодарностью. Даже - с избытком. Ведь до сегодняшней ночи он, Вин-ваш, не знал ничего подобного. Да и - откуда? Бывшие с ним прежде женщины разве его боялись по-настоящему? Крепких затрещин, плётки - да. Но разве это - по-настоящему? Всякая из дочерей народа бад-вар, ох как, приучена с детства к болезненным побоям. Увечий? Но, не считая расквашенных носов, да изредка рассечённых губ, ни одну женщину он до сих пор не изувечил. И, спрашивается, с какой стати его, сына Повелителя Молний, было бояться дочерям народа бад-вар? То есть - бояться по-настоящему? А ни с какой! И что же? Выходит, до сегодняшней ночи столь пьянящей благодарности он не знал по своей вине? И, выходит, такую благодарность всегда можно получить легче лёгкого? Значит, достаточно, чтобы женщина знала: её жизнь зависит от его прихоти? Ах, до чего же просто! Легко! Понятно! Как всё "великое"!
  
  Незачем, стало быть, вместо плётки для женщин заводить бич? Что - бич? Ну, больней, конечно, ну, засечь им можно до смерти, но ведь и плёткой - тоже! Не пожалев времени и труда - тоже ведь можно до смерти! А руками? Чего уж проще! Схвати за горло, сожми потуже да несколько долгих мигов не отпускай - труп обеспечен. И каждая женщина это знает. И не боится. И суть, стало быть, в другом - в обветшавших обычаях. В выкупе. В долгих и трудных очистительных обрядах. В укоренившемся предрассудке: ни жену, ни наложницу, ни даже невольницу не предавать смерти без тяжкой провинности.
  
  (Следует заметить, не будучи особенно жестоким по своей природе, ни засекать до смерти, ни кого-то душить отнюдь не жаждал Вин-ваш. А как же - за малым несостоявшееся жертвоприношение? Но это совсем другое! Для народа бад-вар - священное!)
  
  Однако на нечто новое и, как оказалось, важное несостоявшееся жертвоприношение открыло глаза Вин-вашу. И именно потому, что - несостоявшееся. Иначе - зарежь он девчонок на алтаре - юноше вряд ли бы хоть когда-нибудь удалось вкусить опьяняющей, ни с чем не сравнимой благодарности.
  
  Теперь же, в красновато-сизой от дотлевающих в очаге поленьев, уютной ночной полутьме глядя на уснувших девочек, Вин-ваш пытался соотнести своё удивительно открытие с обычаями и предрассудками народа бад-вар. Увы - одно с другим соотносилось неважно.
  
  Да, своему возлюбленному нечто прельстительное вовсю нашёптывала Ужасная, но ведь - возлюбленному, не рабу! Обольстив, соблазнив, опутав Она смогла наклонить гибкий Вин-вашев разум в нужную для Себя сторону: однако - совсем чуть-чуть. Да, по своему произволу казнить и миловать - хмельнее выдержанного вина, но... разве это открытие?
  
  Вин-ваш знал сызмальства, что такой властью располагают некоторые из старших жрецов, предводители всех родов, да и просто иные влиятельные вожди, но он знал и другое: никто, даже сам Повелитель Молний, ещё не дерзнул бросить вызов древним обычаям. Во всяком случае - прилюдно. Другое дело - в тайне. Кое-кто наверняка осмеливается ночью, в глубокой тьме обходить мешающие обычаи, но, во-первых, неизвестно, каким унижением в мире богов и предков обернутся нарушителям их вольности, а во-вторых: тайное по своей природе обязано оставаться тайным. Хвастаться всеми своими "подвигами" способен разве что круглый дурак.
  
  Да, Вин-ваш понимал, чтобы стать Спасителем народа бад-вар, ему предстоит содеять много недозволенного и запретного. Естественно - в тайне. Ступая на нехоженые пути, сын Повелителя Молний был готов к грязи и крови, и... при последних отсветах догорающих в очаге поленьев вглядываясь в лица спящих девчонок, размышлял не о сделанном, нет - о не сделанном: о несостоявшемся жертвоприношении.
  
  Отвлечённый непритязательной шуткой жреца от не то что дозволенного, но священного для народа бад-вар убийства, днём он за малым не осрамился, а ночью - по той же шуточке - получил должную награду... Награду? Или - немыслимое искушение? Неодолимый соблазн... Если так просто от всякой женщины добиться безмерной благодарности, то...
  
  ...обычаям народа бад-вар необходимо бросить прилюдный вызов! Чего, Вин-ваш понимал, соплеменники не позволят даже Великому Герою. Нет, необоснованные убийства двух или трёх наложниц ему, конечно, простят, но... с каждым разом отмывать руки от крови будет всё тяжелее! А главное, так поступая, дождётся он от женщин чаемой благодарности? Никогда! Ведь многие мужчины из народа бад-вар, достаточно вспомнить отца, по поводу и без повода до полусмерти избивая жён и наложниц, что получают взамен? Благодарность? Как бы не так! Они получают бессловесных, трепещущих рабынь! А если жесточайшие избиения разнообразить убийствами? Что тогда? Тогда он получит даже не запуганных рабынь, а потерявших человеческий облик, дрожащих тварей! Не просто бессловесных, но навсегда утративших способность к самым простейшим мыслям. Нет уж! Таких-то, в скотов превращённых женщин, ему и даром не надо!
  
  Но неодолимый соблазн до сих пор незнаемой благодарности?.. С ним-то отныне, как быть?..
  
  ...и юноша очень кстати вспомнил: для спокойно спящих сейчас девчонок он ни в коем случае не является убийцей. Ведь смерти их обрекал не он, но древний, священный обычай. Он же, напротив, перерезав ножом не горла, а связывающие верёвки, спасителем был для девочек.
  
  (Избирательность памяти: спасителем, разумеется, был Му-нат, но не только для Вин-ваша, а и для внучек старейшины рода Красной Лисы жрец будто бы растворился - неверная посылка не помешала верному выводу: безмерная благодарность не оттого, что сын Повелителя Молний держал в руках две человеческие жизни, нет - оттого, что отказался их взять.)
  
  Сделав льстящее открытие, угомонился ум Вин-ваша: соблазн? Искушение? Потом, на досуге! Неодолимый? А зачем его одолевать? Случилось нечто неповторимое, и было бы глупостью требовать от женщин, не переживших подобного, им самим не знакомых чувств. А неиспытанное досель удовольствие? А зачем от него отказываться! Кто или что помешает хоть завтра взять этих девчонок в жёны! Да предводитель рода Красной Лисы с радостью согласится отдать ему своих внучек не то что в жёны - в последние наложницы! И потом...
  
  ...не унаследовав от отца жестокости, вспыльчивость от него Вин-ваш унаследовал в полной мере. И, вспыхнув, несправедливо (он понимал) и затрещины раздавал своим женщинам, и брался за плётку. Понимал, но поделать с собой ничего не мог. Впрочем - и не старался. Большинство дочерей народа бад-вар, к подобному обращению приученных с детства, оценивало не мотивы, но результат. И ни синяк под глазом, ни расквашенный нос, ни рубцы от плётки не считая существенным ущербом, вполне спокойно относилось к вспышкам несправедливого гнева. Тем более, что случались они не так уж и часто. А Лилиэда: А Темирина? Но до Лилиэды после Великой Ночи (даже, когда и за дело) Вин-ваш касался с опаской. Что же до Темирины (гордячки и своевольницы), юноша понял ещё весной: если за дело, считая себя виновной, она безропотно примет строжайшее наказание, если же необоснованно - затрещину (изредка, снисходя к мужским слабостям) стерпит, а вот о плётке следует позабыть: замкнётся, надуется, словечка в течение дня не молвит. Однако Лилиэда и Темирина - редчайшие исключения; Вин-вашу всегда было на ком сорвать необоснованный гнев: и обе близняшки, и рыженькая Миньяна вполне спокойно принимали несправедливые побои - в меру взвизгивая и поойкивая. Вполне спокойно... слишком спокойно... и?.. не принесённые в жертву девочки, небось, не будут такими бесчувственными?.. все его побои наверняка будут принимать с благодарностью?.. даже - самые суровые и несправедливые?.. и?..
  
  ...засыпая почти под утро, Вин-ваш окончательно решил: завтра же, не откладывая, у старейшины рода Красной Лисы в жёны или в наложницы просить его внучек...
  
  
  Му-нат этой ночью тоже заснул далеко не сразу - долго прокручивал в уме не случившееся прошедшим днём: ставший вождём мальчишка по беспечности и недомыслию едва не споткнулся на первом шаге! Да даже действительно добровольно (в чём жрец сомневался) в жертву общему делу старейшина рода Красной Лисы обреки своих юных внучек - заклать их следовало никак не Вин-вашу! И никому из горцев! Вообще - никому чужому! Только самому старейшине рода! А если бы его рука не поднялась на любимых внучек - передоверить своим жрецам! А так, как чуть не случилось... мало ли, увлекшись, что способен сделать каждый! Кого отправить к богам! В данный момент, нисколько не сожалея. Но... спустя некоторое время... когда в душе догорит чёрный огонь... измерив и оценив содеянное... поняв, что поправить уже ничего нельзя... не переложит ли он ответственность на исполнителя своей затмившейся воли? Если не переложит - может считать себя мудрецом. По праву. Без хвастовства. Но среди всех человеческих сыновей сколько таких наберётся? Один? Два? Три? А среди сыновей народа бад-вар?.. И с какой это стати таковым является старейшина рода Красной Лисы?.. А если вдруг даже и является - меняет ли это дело? Нет! Не меняет!
  
  До смерти двух, едва ли даже достигших брачного возраста внучек предводителя рода Красной Лисы всем остальным - кроме, возможно, матери - дело десятое. Или совсем никакое. Но... только сегодня! А не минует и половины луны - ох, как припомнят все! Не пожалеют, нет - просто припомнят! Припомнят: их не свои заклали - чужой зарезал! А вот то, что в жертву их предложили сами - это забудут! Забудут все до единого - а является или не является предводитель рода редчайшим исключением - не имеет значения: волей-неволей ему придётся согласиться с общим мнением.
  
  Конечно, для объединённого войска горцев слабосильный род Красной Лисы - ничтожный камешек на пути, но... споткнувшись о небольшой камешек, сколько великих падало? Из-за незначительной небрежности, гибли какие грандиозные замыслы! И потом: а действительно, этот камешек - так ли уж он ничтожен? Да, род Красной Лисы располагает от силы тремястами годными к битвам мужчинами - однако необходимо считаться с тем, что земли этого рода являются главным ключом ко всему Побережью. Не единственным, но - главным. Если к Городу идти в обход - и значительно длиннее, и, главное, может переполошиться всё Побережье. Чем путь извилистей - тем туманней цель: соприкасаясь со многими, невольно и тех затронешь, которые без этого соприкосновения предпочли бы закрыть глаза - не пересчитывать спустившегося войска. Уверить себя, что против рода Снежного Барса выступил только один род Змеи. Следовательно - единоборство, всё чин по чину: объявленная весной война, лето и осень протлев под спудом, полыхнуло видимым пламенем. Но рано или поздно это должно было случиться, и если сцепились только два рода - зачем же вмешиваться прочим?
  
  (Шатко, сомнительно - на Побережье у многих потянутся руки к копьям, но, можно надеяться: потянутся - не возьмутся. И если, да не допустят Старшие боги, не случится какой-нибудь чрезвычайной подлости - благоразумие не позволит сжать ладони и обхватить прочные древки.)
  
  Если же идти окольными путями... за половину бессонной ночи Му-нат порадовался, наверно в пятый раз, что напросился в разведывательный отряд! С должной трезвостью отнёсся к Ин-ди-миновым славословиям о новоявленном вожде Вин-ваше. Нет, отчего же, жрец допускает: юноша сумел выказать себя отменным военачальником, но что следует из этого?
  
  Умело руководить сражением, храбрость соединив с предусмотрительностью, для командующего достаточно - а для вождя? Почти с пятьюстами отборными воинами пришедшего на чужую землю? Которому - по крайней мере, вначале - надо не выигрывать битвы, но всячески уклоняться даже от незначительных стычек? Да уродись Вин-ваш величайшим из военачальников - всё равно по молодости совершил бы достаточно серьёзных ошибок, стоит вспомнить о несостоявшемся жертвоприношении, и...
  
  ...уже перед тем, как заснуть, Му-нат вспомнил и о другом: о нехорошем блеске в глазах Вин-ваша, когда на рукояти жертвенного ножа побелели от напряжения сильные пальцы юноши. Нет, жрец понимал: присущая ему самому глубокая неприязнь к человеческим жертвоприношениям в глазах почти всякого из народа бад-вар выглядит постыдной слабостью. Если не святотатством. И, конечно, сын Повелителя Молний - воин, мужчина, вождь! - мог, не задумываясь, заклать девчонок на алтаре. Не задумываясь... для воина - нет ничего естественней... для вождя, по меньшей мере - неосторожно... для мужчины - смотря по его природе! Да, поднимая нож, Вин-ваш в первую очередь ощущал себя воином... забыв, что кроме того является вождём... забыв... нет! Не забыв! Вспыхнувшие на миг в глазах колючие красноватые искорки - если бы к девочкам, с трепетом ждущим смерти, юноша оставался равнодушным - откуда бы они взялись?
  
  Ведь в молодости Повелитель Молний тоже не отличался жестокостью: вспыльчивостью, отвагой, хитростью - но не жестокостью. Это со временем... прибирая к своим рукам всё большую власть... всё чаще слыша льстивые речи... всё беззастенчивее переходя черту между дозволенным и запретным... впрочем... разбередив старую язву, Му-нат внутренне поморщился: а кто вывел Повелителя Молний на эту опасную дорогу? Кому открыла Легида будущее народа бад-вар? И начальную, возможно, не самую кровавую, но, несомненно, самую грязную часть дороги рядом с вождём - а подчас и опережая его! - кто, спрашивается, прошагал? Пока не увидел гибельность этой, столь заманчивой поначалу дороги? Да, чтобы отклониться, ему самому достало сил, вождю, к сожалению - нет, и... увидев, что по стопам отца вот-вот зашагает сын, сетовать теперь на кого? На отца? На сына? Увы - совесть указывала Му-нату не на них...
  
  Дабы усмирить эту самую уязвлённую совесть, жрец попробовал думать не о прошедшем - уже свершившимся - а о предстоящем в недалёком будущем. Но ничего с мало-мальски удовлетворительной чёткостью в будущем не просматривалось: множество людей, интересов, сил сгустились в непроницаемое для взгляда облако. Да ведь и то: с растревоженной совестью соваться в будущее - нет, конечно! Сосредоточив ум на завтрашних заботах, Му-нат попробовал его отвернуть от незаживающей старой язвы - и это жрецу удалось. Сначала угасла боль, затем рассосалось раздражение на предполагаемую жестокость Вин-ваша - пришёл благодатный сон. А грядущие хлопоты и труды? Об этом - утром. Отдохнувшему, на свежую голову... Главное - он при юноше, и с помощью Ле-ина как-нибудь сумеет отговорить свежеиспечённого вождя от скоропалительных действий...
  
  
  Зимнее утро случилось солнечным - большая редкость на Побережье - изрядно заспавшийся Вин-ваш с трудом разлепил веки, и его первой приятной мыслью было: ого! Главный вождь - это многого стоит! Никто не посмел его разбудить! Второй - значительно менее приятной - Де-рад побери, не слишком ли поздно он проснулся? И третьей - вовсе неутешительной - а вверенный ему отряд? К соне-вождю - как отнесутся воины? Да в походе? Да на чужой земле?
  
  Но, слава Великим богам, явившийся жрец развеял эти неприятные мысли: наказав хлопочущим по хозяйству девочкам принести вина и мяса, Му-нат так заговорил с сыном Повелителя Молний, будто ничего особенного не случилось, будто позднее пробуждение нисколько не предосудительно для вождя.
  
  Ободренный такой снисходительностью к постыдной даже для подростка слабости, Вин-ваш не сразу заметил: а разговор-то получается очень небезобидный, очень другой, чем ему показалось вначале. Он совсем просмотрел, как, легко скользнув по сегодняшнему, жрец вспомнил вчерашнее: несостоявшееся жертвоприношение. И из Му-натовых слов вытекало: а случись то, что могло случиться - как бы оценил Вин-ваша (пусть не сегодня, пусть послезавтра) предводитель рода Красной Лисы? Какими бы глазами посмотрел на чужака, зарезавшего его внучек?
  
  И победитель Градарга, вождь, краснея подобно мальчику, без возражения проглатывал обидные упрёки - увы: они были полностью заслуженными. В самом деле: то, что для воина (и даже - для начальствующего над воинами) простительно, то для вождя может оказаться смертельным - попробуй, не согласись, когда всё на виду!
  
  Тем более, что разговор состоялся наедине, не требовалось производить впечатления на посторонних слушателей и, значит, не стоило пыжиться. И, втихую пережевав обиду, юноша согласился со жрецом: да, разумеется, он не прав, впредь постарается действовать осторожнее, а в сомнительных случаях будет обязательно советоваться с Му-натом. Кажется - всё? Выяснилось, что - нет. Правда, последующие слова служителя Лукавого бога были Вин-вашу куда приятнее предыдущих.
  
  Прошедшей ночью - знаменательное совпадение! - жрецу пришло в голову то же, что и победителю Зверя Ужасной: у старейшины рода Красной Лисы просить в жёны его, по счастью, не принесённых в жертву, юных внучек. Конечно, жрецу и вождю на ум это пришло по разным причинам: Вин-вашу - из-за странных, незнаемых прежде чувств; Му-нату - на холодную голову: дабы смыть неприятный осадок, возможно, оставшийся у предводителя рода Красной Лисы. Однако, мотивы мотивами, но - совпадение? Когда в народе бад-вар всякий твёрдо знает: и в Высшем, и в Среднем, и в Низшем мирах всё так взаимно переплетено, что за какую ниточку ни дёрнешь - везде отзовётся! Совпадение? Глупости! Сын Повелителя Молний уверен: знак! И знак, судя по приметам, благоприятный для задуманного. (Если чего-то хочется - всегда отыщутся благоприятные приметы!) Невинного подыгрывания Вин-ваш, разумеется, не заметил и сразу согласился со жрецом: если вчерашний промах так просто сгладить, у предводителя рода Красной Лисы попросив в жёны его внучек, то отчего бы, не откладывая, ни доставить ему эту приятность?
  
  Однако, прежде чем заняться сватовством, Вин-ваш собрал на совет помощников. Му-нат - тоже присутствовал... не воин, служитель бога, но... и городские окрестности он знает лучше всех, и сношения с родом Волка идут в основном через него, и, главное, юноша понимал: жреца отстранить от дел - самому не у дел остаться. Ни Ин-ди-мин, ни Ин-бу-прир, ни спешно выбранный после подло убитого Ин-ди-шарама новый глава рода Чёрного Орла зеленоглазый Ин-гал-тремит не наделяли его такой властью. А после недавнего выговора тщательно скрытая, но нисколько не притупившаяся обида? Что ж, придётся потерпеть! Не для того он с огромным трудом сумел отхватить изрядный ломоть власти, чтобы сразу расстаться с ним! Чтобы из-за детской обиды ведущую к славе лестницу уронить себе на голову.
  
  (Нет, подобные мысли у юноши оформились не сразу - к вечеру. Но, ещё не осознав толком, руководствуясь смутными ощущениями, Вин-ваш в течение дня не совершил хоть сколько-нибудь значительных ошибок. Обида обидой, но первое чувство - смолчать, услышав суровый выговор - не подвело: совет, на котором отыскались интересные решения, прошёл спокойно, по-деловому. А ссориться? Со жрецом? Сейчас?! Он всё-таки не безумец! Му-нат не такой человек, с которым можно безнаказанно поссориться: и уж во всяком случае - не теперь, и тем более - не из-за детской обиды!)
  
  Днём состоялся сговор; польщённый предводитель рода Красной Лисы охотно забыл вчерашнее, сожалея только о том, что его внучки не дотягивают до брачного возраста. Старшая - та совсем чуть-чуть, а младшая - почти три равноденствия. Впрочем - разве это препятствие? В жёны пока нельзя - в наложницы очень можно! А дальше - полностью на Вин-вашево усмотрение: назвать ли их жёнами, оставить ли в наложницах или, если не угодят, отослать назад, к отцу - не существенно. У Великого Героя Победителя Зверя Ужасной побывать в признанных наложницах - хотя бы совсем недолго - для девчонок большая честь.
  
  
  Маленькая оговорка "назад к отцу" не прошла без внимания жреца - как и предполагал Му-нат, старейшина рода Красной Лисы является этим девочкам не только дедом, но и отцом, но и... не зря же он сделал малозаметное ударение на слове "назад"! Даже, если пока и - не... то в будущем?.. а что?.. вслух о таком говорить не принято, но ведь случается... да - не часто, но и не исключительно редко! И за малым не зарезанные девочки, вполне возможно, дороги предводителю рода Красной Лисы втройне...
  
  Правда, этому мысленному построению жреца не хватало совсем "немногого" - основания. Ведь смерти любимые внучко-дочки избежали, считай, что чудом... Вряд ли предводитель рода мог надеяться на такой благоприятный исход. А если так, то почему он в жертву не предложил других? Для него безразличных? Чтобы умаслить Че-ду и Данну - намеренно предложил им самое дорогое? Будто бы сходится, но, жрец чувствовал, сходится недостаточно - чтобы служить основанием.
  
  У рода Красной Лисы есть хорошие шансы, чтобы остаться в стороне от разгорающейся войны, и, спрашивается, зная об этом, почему старейшина был готов пожертвовать любимыми внучками? Услышав повеление одного из Великих богов? Не исключено, конечно, однако сдаётся жрецу, что старейшина не из тех, которые готовы слепо повиноваться невнятным знакам и двусмысленным голосам. Нет, есть что-то ещё... невидимое не только для него, Му-ната, но, очень возможно, и для самого предводителя рода? Или... предводителем всё же видимое, но настолько для него неприглядное, что сами собой отворачиваются глаза?..
  
  Праздничная трапеза плавно шла по торной дороге, Му-нат, внешне вполне и впопад участвуя, внутренне был далеко от праздника, копаясь в необозримых завалах памяти - не сохранился ли в древнейших преданиях хоть какой-нибудь намёк на правнучко-внучко-дочек? Однако, изрядно перебрав износившейся рухляди и тщательно осмотрев каждую ветошку, жрец вынужден был отметить: не сохранился. Притом, что не только о сожительствах, но и о браках между отцом и дочерью - сколько угодно: и не намёков, нет, развёрнутых повествований. К тому же - общеизвестных. А вот о сожительстве деда с внучкой - об этом предания молчат. Все. Даже строго оберегаемые от непосвящённых. И?..
  
  Заняв свой ум разрешением головоломной и совершенно неактуальной загадки, окончания шумного пиршества Му-нат всё же не прозевал: успел перехватить провожающий Вин-ваша и внучек в отдельный шатёр взгляд предводителя рода Красной Лисы. Отуманенныё болью, но и озарённый надеждой взгляд. Перехватив, убедился: его догадка не догадка - истина. И сразу засомневался: пока Вин-ваш будет геройствовать на войне, старейшина рода - как? Сумеет одолеть соблазн? Впрочем, тут же и спохватился: ему-то какое дело! Смерть обошла девчонок, чужой не только их не заклал, но, взяв в Первые наложницы, облегчил выбор старейшине рода. А как сложатся семейные отношения - это уже приправа. Совершенно неощутимая в огненном вареве предстоящих битв. Главное: у рода Красной Лисы нет никакого повода таить обиду на горцев.
  
  
  Вин-ваш, ненадолго уединившийся с Селанией и Рамидой, - так звали его новых наложниц - не помышлял ни о чём, кроме краткой беседы. Да и не мог - даже в том случае, если бы его плоть вдруг страстно возжелала: ибо сын Повелителя Молний попал в весьма двусмысленное положение. С одной стороны: после свадебного пира не уединиться с наложницами - обидеть старейшину рода Красной Лисы; а с другой - уединившись - поставить под большое сомнение своё участие в намечающемся этой ночью разведывательном походе. Вступившего даже не накануне, а менее, чем за четверть дня в опасную близость с женщиной не то что командующим, а просто соратником с собой не возьмёт никто! А не возглавить выступающий в ночь отряд - вождём остаться только по званию! И если бы не изощрённость жреца - а Му-нат, прежде чем юноше уединиться с наложницами, перед всем войском связал его торжественной клятвой, что уединиться-то он уединится, но более: ни-ни-ни! - Вин-ваш не повёл бы девчонок в шатёр. Как бы потом ни дулся старейшина рода Красной Лисы! Подумаешь! Оставить без брачного уединения его внучек - не на алтаре заклать: подулся бы день-другой и перестал. А вот не возглавить разведывательный отряд... как бы то ни было, а всё же спасибо лукавому жрецу! Хитрющий Му-нат сумел совместить, казалось бы, несоединимые обычаи! И предводитель рода остался довольным, и, после данной клятвы, ему, Вин-вашу, ничто не помешает возглавить ночной поход.
  
  Польщённые внимание молодого вождя, девчонки трещали, не унимаясь. Сначала - о незначительном: женском, а зачастую и просто детском. Но скоро, снисходительностью юноши поощрённые к откровенным излияниям, заговорили о действительно их волнующем - увы, не слишком приятном для сына Повелителя Молний. О пережитом ими вчера: когда - в ожидании смерти - они лежали связанными на алтаре. Разумеется, сёстрам не хватало слов - да и какие слова способны поведать о запредельном ужасе и неземной тоске! - поэтому их обоюдный рассказ ткался из разрозненных нитей, получаясь сбивчивым, путаным, с многочисленными повторами, но... и такого было Вин-вашу более чем достаточно! Ему вспомнилось собственное детское и отроческое ощущение обречённости - явилось болезненное раскаяние. И насколько бы оно было мучительнее - случись вчера непоправимое! Зарежь он на алтаре девчонок! На Ужасную - как после странной Тренилиной смерти - свалить бы не удалось.
  
  Впрочем, всё это мелькнуло в уме Вин-ваша и отозвалось болью в сердце подобно солнечному лучу сквозь быстро бегущие облака: на миг расставив по местам тени и свет, скоро опять растворилось в серости - однако мелькнуло не совсем зря, напомнив об истинном соотношении Света и Тьмы.
  
  Не надолго сбитый с привычной дороги смятением воли и чувств, уже скоро сын Повелителя Молний смог подчинить их себе: ведь в общем вчера всё обошлось, и стоит ли особенно казниться из-за не случившегося? Не лучше ли какой-нибудь шуткой отвлечь сестёр от пережитого накануне ужаса? И Вин-ваш "пошутил": а как, мол, лёжучи связанной на алтаре, ни одна себя не почувствовала козочкой или овечкой? Неуклюжая, скверная шутка, но на непритязательных девчонок она подействовала благотворно: прыснув, сперва рассмеялась младшая - старшая сразу же подхватила.
  
  И, слава Великим богам, девчоночий смех смыл без остатка недорастаявшие со вчерашнего комья страха - разговор для Вин-ваша сделался не в пример веселее. Опять - о не важном, детском: но ведь дело не в смысле! Неопределённое, бестревожно лёгкое, розово-светло-дымчатое - куда как приятней, чем проступающее сквозь тонкую корку времени, чётко очерченное чёрными линиями, случайно не состоявшееся злодейство.
  
  После вовремя вставленной шутки, Вин-ваш чересчур увлёкся приятно для него обернувшимся разговором: ещё чуть-чуть - мог бы подняться ропот: воины по-своему истолковали бы затянувшееся уединение. Вернее - по-мужски: дескать, клятва клятвой... однако - соблазн... а идти в опасный поход с осквернившимся... тем более - им ведомыми...
  
  ...по счастью, Вин-ваш не перешёл неуловимой границы - опомнился: время! Его почти не осталось! Ещё чуть-чуть помедлить - перед подчинёнными воинами предстать осквернившимся! Да вдобавок - клятвопреступником!
  
  И повелительным жестом оборвав девчоночий щебет, в наступившей тишине каждую из сестёр торжественно - правда, с оттенком нежности - расцеловав в лоб и щёки, сын Повелителя молний покинул шатёр. Время. К воинам. В ночь. В поход.
  
  
  * * *
  
  Довериться или - нет? А если не доверяться? Если попробовать самой - втихую? Конечно, не одной, но кроме её, Темирины, в роде Змеи на сносях семь или восемь женщин, и, главное, женщин рожавших, уже пожертвовавших первенцев Данне. И из восьми-то, глядишь, хотя бы одна произведёт на свет мертворождённого ребёнка?.. А если даже и не произведёт?.. Да, в Священной Долине нет настоящих невольниц, но по занимаемому положению выше Младшей дочери Ин-ди-мина стоят всего пять или шесть женщин... Да и то - по месту на праздничных торжествах... А у отцовского очага?.. Разве что - Лилиэда?..
  
  Всюду она! Сначала - беглянка! Потом - соперница! Теперь же?.. Подруга?.. После всего-всего?.. Замышленного убийства? Выболтанных по пьянке тайн? Совместных прогулок к пастушеским шалашам? Зависти - вот что главное! - к не принесённому в жертву Данне младенцу Ту-маг-а-дану? Притом, что ей, Темирине, дабы не нарушить равновесия между Землёй и Небом, своего первенца предстоит отослать к богине! Завидовать, знать, трепетать от страха - и всё же считать подругой?
  
  Да!
  
  Довериться или - нет? Девчоночий самообман! Будто боги или - ещё опаснее - Изначальные Древние Силы позволят ей безнаказанно баловаться с Запредельным! Так-таки и разрешат ей - обольстив, уговорив, запугав - тайком обменяться младенцами с какой-нибудь из уже рожавших женщин? Дабы в жертву принести чужого! Нет, без надёжного проводника, без Лилиэды - уже посмевшей! - ей, Темирине, нечего и думать пройти по паутинке над бездной. Сорвётся на первом шаге! И падать тогда, и падать... мимо Де-рада и Данны... мимо Ужасной... мимо... бездна же! И значит?..
  
  ...без Лилиэды, значит, никак нельзя! Ведь дочь Повелителя молний сумела не упасть!
  
  То с улыбкой поглядывая на накормленного, распеленавшегося во сне, не принесённого в жертву младенца Ту-маг-а-дана, то из полу прикрытого лаза выставляя узкую ладонь и ловя ею крупные снежинки, сидит себе юная колдунья - будто ничего особенного, будто всё, как у всех! Будто Данна и не алчет крови первенца! Или?
  
  С утихающим снегопадом иссякал понемногу день, сквозь неплотно закрытый лаз зимний колючий ветер подбирался к самому очагу, чтобы не впустить в жилище коварную ночь, Миньяна подбросила в огонь толстых сучьев - на Темирину навалились очень неприятные мысли: сможет ли, даже если захочет, помочь ей Лилиэда? Ведь у дочери Повелителя Молний первенец не от Вин-ваша - от Великого бога! От самого Че-ду! Мало того: не просто полу божественный мальчик - нет, по словам Легиды, будущий Герой и Спаситель Людей Огня! Неудивительно, что Данна была вынуждена подчиниться воле Верховного на Побережье бога, неудивительно, что от лукавого жреца узнав о Легидиных откровеньях, в Городе не возроптал никто - но горцы-то? Мало в чём согласные с горожанами, почему и они смирились со столь вопиющим попранием древних обычаев! Поверили Му-нату? Жрецу-перевёртышу? Всерьёз приняли откровения Легиды? Но если смирились, поверив чужому жрецу - значит, сами хотели этого?.. этого... чего это - этого?.. святотатства? (Столь кощунственную мысль, как опасного паука, дочь Ин-ди-мина немедленно раздавила. С гадливостью и со страхом.) Нет, разумеется! Подобно жителям Побережья, горцы тоже чаяли Спасителя народа бад-вар! Только поэтому у них случилось редчайшее согласие с горожанами! И, получается, Лилиэда - так? Сама по себе - ничто? И ей, Темирине, не сможет помочь, даже если и пожелает? Не то что делом - но хотя бы мало-мальски ценным советом? Помочь не сможет... а не предаст? Конечно - они подруги... аж с весны... с распития краденого вина... с совместных прогулок к пастушеским шалашам... но, не считая этих незначительных грешков, что она, в сущности, знает о Лилиэде?
  
  Дабы не мешал пылающий в очаге огонь, Темирина отсела в сторону: ближе к выходу - наискосок от Лилиэды. Устроиться постаралась так, словно это её - теперь и сейчас! - осторожное осматривание из-под полуприкрытых век снимет многие завесы с сокровенных тайн дочери Повелителя Молний! Разумеется, жалкая попытка: уж если за лето, осень и половину зимы Лилиэда не сказала о себе ничего порочащего всерьёз, то с какой стати она разоткровенничается теперь? Или ей, Темирине, когда волей-неволей придётся довериться юной колдунье - боги подарят ясновидение? И сами собой откроются все Лилиэдины тайны?
  
  Однако боги не торопились, тайное оставалось тайным, младшая дочь Ин-ди-мина едва не плакала от досады: ведь ей хотелось ни чего-нибудь особенного (скажем, прозрения грядущего), нет, сущего пустячка - о сидящей напротив женщине знать хоть что-то, порочащее её всерьёз! Способное, в случае нужды, связать Лилиэдин рот! А не быть чего-нибудь занозистого, как у всякого из живущих на этой земле, не могло у дочери Повелителя Молний. И занозистого не просто болезненно, но - а почему бы и нет? - для неё смертельно опасного. Увы - глубоко внутри. Внешне же - после рождения младенца Ту-маг-а-дана - Лилиэда само спокойствие. Безмятежность, невинность - тьфу! Прямо-таки - благоухающий первоцветик! Только что - из-под снега. Правда - не тронь! Ядовитый...
  
  Ведь для правоверной дочери гор кощунственная мысль, не отдавать первенца Данне, к Темирине пришла не вдруг: поначалу зародилась обыкновенная зависть к Лилиэде, баюкающей своего ребёночка - стыдливая, тихая, с солоноватым привкусом грусти. Однако шло время, розоватый орущий комочек плоти с удивительной быстротой превращался в прелестного мальчика - зрела и зрела зависть. Созрела, и, подобно гнойнику, недавно, не прошло ещё луны, лопнула, сразу же отравив Темиринины мысли: Легида, видите ли, открыла! Наиветреннейшая из богинь! И по словам этой потаскушки - Лилиэде можно! Единственной из дочерей народа бад-вар! Не отдавать первенца Данне!
  
  Только этим, отравленным до полного помрачения разумом, извиняется беспросветно сумасшедшая мысль Темирины: почему Лилиэде можно, а ей - нельзя? Другие, тоже вполне безумные мысли уже естественно вытекали из этой, первой: а так ли, как все думают, Данна охоча до крови младенцев? Нет, в особых - и достаточно частых - случаях Данне (как и Де-раду, Че-ду, Аникабе, Мар-дабу, да даже и Легиде) необходима человеческая кровь, но... так ли уж обязательно - всех первенцев? Без исключений? Ведь без крови младенца Ту-маг-а-дана пришлось обойтись богине? И ничего - не зачахла! И уж как-нибудь обойдётся без крови её, Темирининого, первенца!
  
  Да, когда отрава несколько рассосалась и разум чуть-чуть просветлел, дочь Ин-ди-мина отчаянно испугалась: она так размахалась взбесившейся мыслью, что на её беспутную голову впору посыпаться звёздам с неба! Испугавшись, на несколько дней притихла, превратившись в робкую тень. Не то что не думающую, но почти и не говорящую - лишь отвечающую на впрямую обращённые к ней вопросы. Да и то - из страха. Ибо, замолчав совсем, она бы неизбежно привлекла внимание - что, конечно, ещё страшнее.
  
  Однако звёзды не торопились падать, и, несколько дней пробыв говорящей тенью, Темирина вновь обзавелась плотью. Поначалу пугливые - но всё-таки в её голове зашевелились мысли. И вот тогда-то она додумалась обменяться младенцами с какой-нибудь из уже рожавших женщин. Тогда же и поняла: ей не обойтись без Лилиэдиной помощи - без проводника не пройти по паутинке над бездной.
  
  Однако, осознав это, Темирина долго не могла довериться дочери Повелителя Молний, не зная за той ничего, порочащего всерьёз - тянула до последнего, до того, как этим зимним вечером вдруг почувствовала: а родит-то она вот-вот, если не завтра, то послезавтра.
  
  Внешние обстоятельства, казалось бы, благоприятствовали: чтобы будущего Спасителя народа бад-вар сразу же отличить от прочих младенцев, их оставили всего втроём, считая Миньяну, в просторнейшем, утеплённом на зиму шалаше. А Миньяна не проболтается - Темирина достаточно знает за ней такого... о, если бы за Лилиэдой знать хоть четверть подобного! Тогда бы не задумываясь можно было довериться дочери Повелителя Молний! Но... тайное... чтобы владеть чужими секретами, надо сызмальства расти рядом дружка с дружкой! Увы, Лилиэда - чужачка...
  
  ...сидит себе с безмятежным личиком наискосок от очага напротив входа, чёрными глазищами пожирая своего первенца! Словно бы ничего особенного, словно бы Данна не может ей навредить! Или, наперекор всему сущему, действительно - не может? Ведь со времени рождения младенца Ту-маг-а-дана Легида уже пять раз спускалась на землю - и ничего! Не то что не случилось маленького миропотрясения - огненного, к примеру, дождичка - нет же: и мать, и малыш здоровы! Мало того, Лилиэда, расцветшая ещё по весне, после легко прошедших родов засияла новыми красками! Да какими! Не оторвёшь взгляда!
  
  Ночь сгустилась до черноты, хлопочущая по хозяйству Миньяна, сготовив обычный ужин - тушёная козлятина и лепёшки с овечьим сыром - раскладывала мясо по мискам, дочь повелителя Молний уткнула ротиком в грудь проснувшегося и заревевшего было младенца. Темирина сидела, как зачарованная, не шевелясь, словно сейчас - не прозевать бы! - должно случиться нечто особенное: откровение... или знак... или скромное - только для неё - страстно желанное чудо. Желанное - до закипания крови в жилах. А всем известно, если женщине что-то желается до такой степени - оно непременно произойдёт: сквозь неплотно закрытый лаз ворвалась холодная струя, очаг полыхнул пламенем, посыпался пепел, заклубился дым, испуганно ойкнувшая Миньяна кинулась к выходу, выплюнул грудь и заплакал мальчик - Темирина будто прозрела. Не то что бы ей открылось нечто особенно тайное, нет, просто младшая дочь Ин-ди-мина вдруг почувствовала: Лилиэда ей поможет. Почему, с какой стати и каким образом - этого Темирина не ведала, однако знала: поможет. А, казалось бы, естественное опасение: не предаст ли - попросту вздорно. Почему - опять-таки не имело значения... Этой, уже наступившей ночью, стоит заснуть Миньяне, она, ничего не утаивая, обязательно перешепнётся с Первой женой Вин-ваша...
  
  
  Лилиэду, из-за младенца спящую вполглаза, разбудил вкрадчивый Темиринин шёпот. Поначалу, спросонья, она понимала плохо, а разобравшись, дочери Ин-ди-мина сразу прикрыла ладошкой рот: о таком не следовало знать не то что Миньяне, но даже её неразумному младенцу! Затем, за руку осторожно взяв Вторую жену Вин-ваша, повлекла её к выходу. На ощупь нашла меховые пастушеские одеяния, одно накинула на Темирину, в другое закуталась сама, отодвинула закрывающий лаз сплетённый из прутьев и обтянутый кожей щит, пропустив вперёд дочь Ин-ди-мина, выбралась вслед за ней, снаружи, слегка замешкавшись, (не с руки - снаружи) за собой затворила вход и, насколько ей позволяла ночь, огляделась по сторонам. Прислушалась. Звёздно, морозно, тихо. Если бы не укрывающий землю снег - совершенная тьма; если бы не редкие вздохи гор - гнетущая тишина.
  
  Но Лилиэде сейчас не было дела ни до тайн, ни до красот зимней морозной ночи - она высматривала укромное местечко. Верней, не высматривала - в темноте угляди, попробуй! - вспоминала: за валунами, слева от шалаша, кажется, хорошо, их никто не увидит, но и они, к сожаленью - тоже. Сзади? В рощице у скалы? Далековато, могут заметить дозорные, да и, по правде, на пятьсот шагов от жилья, в темноте, в мороз, по снегу - и холодно, и страшновато. Особенно ей - не рождённой в горах.
  
  Пока Лилиэда маялась, припоминая особенности ближайших тайников, Темирина, уловив её колебания, указала рукой на чернеющие шагах в сорока от входа невысокие кустики - наилучшее убежище. Если их там заметят - не обратят внимания: женщины, присевшие по нужде - экая невидаль!
  
  Насколько позволял собранный и отражённый снегом трепетный звёздный свет, всматриваясь в лицо младшей дочери Ин-ди-мина и вслушиваясь в её взволнованный шёпот, Лилиэда, наверное, трепетала бы... если бы к чему-нибудь подобному уже не была готова! А так - лишь слегка про себя дивилась: Му-нат - надо же! Когда уже он предвидел! В самом начале осени предупредил её, что Темирина, скорее всего, тоже не захочет отдать Данне своего первенца. А она, Лилиэда, тогда почти не поверила жрецу: как же, чтобы дочь Священной Долины да не убоялась гнева богини? Когда из горожанок до сей поры отваживаться на такое смели лишь единицы! Из самых отчаянных! Да и они - с превеликим трепетом! А чтобы посметь горянке - нет, такое невозможно себе представить!
  
  В том разговоре Му-нат не стал переубеждать дочь Повелителя Молний, лишь посоветовал: если случится по его предположениям и Темирина к ней обратится с необычайной просьбой - быть осторожнее. Обещая Второй жене Вин-ваша поддержку и помощь в отношениях с Неземными Силами - с земным, человеческим, обойтись как можно бережнее. Ибо то, что на Побережье спокойно сойдёт с рук - стеснительность и неудобство строгих очистительных обрядов, разумеется, не в счёт - в Горах может стоить жизни.
  
  И ещё в шалаше, спросонья поняв лишь главное в тихом шёпоте, Лилиэда сразу же вспомнила о давних предостережениях жреца - потому-то и поторопилась прикрыть Темирине рот, потому-то и вывела наружу Вторую жену Вин-ваша: а ну, как не спит Миньяна? И под холодным звёздным небом до конца дослушав страстную исповедь, порадовалась своей предусмотрительности - а что, как не спит Миньяна? Да тогда ей, владеющей такой тайной, ничего не стоит обрести безграничную власть над ними обеими!
  
  Однако на эти, тихонько высказанные Лилиэдой опасения, Темирина ответила твёрдым "нет". Она что - не дочь Ин-ди-мина? Да существуй малейшая опасность, неужто она, пусть и шёпотом, затеяла бы разговор в шалаше? Не дурочка, понимает! А Миньяне всё равно придётся довериться - ей, Темирине, не обойтись без помощи рыженькой шустрячки. Но пусть Лилиэда не берёт себе этого в голову - Миньяна не выдаст. И вообще, о земном, о здешнем дочери Повелителя Молний не надо думать - ей, Темирине, рождённой и выросшей в Горах, надлежит заботиться о земном. А Лилиэда, если посмеет, - обретший твёрдость, когда женщина соприкоснулась с землёй, вновь задрожал голос Ин-ди-миновой дочери, - пусть поможет отвести нездешние грозы... разумеется, если ей это по силам... И из ночи - молящий взгляд. Исполненный надежды и сомненья. Нежности и печали. Самоуверенности и страха...
  
  ...домысленный Лилиэдой взгляд! В такую густую темень глаза младшей дочери Ин-ди-мина лишь на неуловимые мгновенья обозначались призрачным звёздным светом. Вспыхивали и сразу гасли - растворяясь в непроницаемой зимней ночи.
  
  Да... домысленный... но - домысленный ни с того ни с сего?.. За два равноденствия их знакомства Лилиэда, как ей казалось, так изучила свою товарку, чтобы вопреки самой густой тьме разгадать её взгляд: дерзкий и самоуверенный - касательно здешнего мира, робкий и беззащитный - когда прозревались неземные грозы.
  
  На недолгое время дочь Повелителя Молний безмерно возгордилась - что ей, однажды сумевшей внести такую сумятицу в Неземные Миры, Темиринины тревоги? - но вовремя спохватилась: ой ли, а если бы не Му-нат? И ловко скрывший гнусное преступление, и до сих пор надёжно оберегающий её и от гнева обманутого Че-ду, и от ярости Изначальных Могучих Сил. А без жреца? Её плоть обратилась бы в гонимый ветром пепел, а от бренной оболочки костром освобождённые души люто, небось, казнились бы обманутым богом! А лукавый Ле-ин? Не возлюби он незадачливую преступницу - вряд ли бы и Му-нат помог.
  
  Вовремя вспомнив о боге-спасителе и жреце-перевёртыше, Лилиэда съёжилась - отнюдь не от холода. Пастушеские одежды великолепно отгораживали тело от зимней стужи, но непрошеные мысли и растревоженная память - от них не спасёшься волчьими шкурами! Необходимы страшные, Лилиэде неведомые заклятья. А Му-нат, как назло, сейчас среди воинов, на Побережье, вне досягаемости. А Темирина - рядом. А она, Лилиэда, на скользкий путь направленная тщеславием и гордыней, твёрдо обещала младшей дочери Ин-ди-мина помочь уладить дела с Нездешними Силами. Едва услышав о её просьбе. Как же, ощутить себя заправской колдуньей - ужели не закружиться женской головке! Расхваставшись по-детски - как же не предложить в подарок неподъёмного знания! Однако, опомнившись...
  
  С другой стороны: наобещав, расхваставшись, тут же отречься от своих обещаний - непоправимо пасть в глазах Темирины... А браться за непосильное?.. Не чувствуя рядом руки Му-ната?.. А Ужасная-то, небось, не спит?.. И?.. А Ле-ин-спаситель! Её возлюбивший бог! Который не просто рядом - нет, неотступно с нею! Всюду! Всегда! Везде! Избавит! Убережёт! Направит! И справится, справится она как-нибудь без жреца! Справится?..
  
  Ведь, уверяя Ин-ди-минову дочь в своём умении договариваться с Нездешними Силами, Лилиэда в основном убеждала себя - и, в конце концов, убедила. Сначала, разумеется, Темирину, но вскоре, заразившись чужой уверенностью - и самоё себя. И даже - совершенно искренне! - перед тем, как вернуться в шалаш, ухитрилась устроить лёгонький выговор младшей дочери Ин-ди-мина: мол, стоило той довериться пораньше. Мол, неземное - оно, конечно... но, столько времени истратив на нездешнее, со здешним-то теперь - как?.. успеет справиться Темирина? За оставшиеся день - два?
  
  В столь естественном вопросе уловив одну только дружескую заботливость - нежелание быть вовлечённой в опасное предприятие Лилиэда ловко скрыла напускным безразличием - вмиг оттаявшим и дрожащим уже не от страха, а от благодарности голосом, Темирина успокоила дочь Повелителя Молний: у неё вполне достаточно времени, чтобы управиться со здешним. Роды начнись хоть завтра. Они, как-никак, с Миньяной подруги сызмальства, и о рыженькой плутовке она предостаточно знает такого... волей-неволей она ей поможет! Словом, Лилиэде нимало не стоит печься о здешнем - здешнее для неё, Темирины... для рождённой и выросшей в Горах...
  
  
  
  3
  
  
  На обратном пути из Города отнюдь не чрезмерно осторожничал небольшой отряд: те же кусты, в которых уединилась рассмешившая всех невольница, скрывали и ещё кое-кого - и даже не одного. Распластавшись, там пряталось пятеро наёмников. И их-то - умелых, совершенно слившихся с землёй - мог обнаружить не мальчишка-дозорный. Разве что - не уйди он к Аникабе - Некуар. А более - никто. Никто, стало быть, из Людей Огня. По крайней мере, спрятавшиеся не сомневались в своей "невидимости" - в столь ответственный дозор Повелитель Молний отправлял лучших из лучших: уставших каждую ночь заменяя свежими воинами.
  
  Вождь нисколько не сомневался: у старейшины рода Волка налажена постоянная связь с горцами. И Повелителю Молний смертельно хотелось перехватить лазутчиков: причём - на землях Ам-лита. Ибо, если поодаль - то даже лютейшие пытки ему ничего не дадут: суровые горцы не проговорятся. Если же их удастся поймать на землях рода "союзника" - пусть себе умирают молча! Ам-лит замарается так и так. Во время войны привечать у себя исконных врагов Побережья - не избежать косых взглядов соседей. Даже дружески к нему настроенные, возможно, сочувствуя в тайне, вслух будут вынуждены осудить старейшину рода Волка. И тогда вряд ли удастся Ам-литу отсидеться в своей знаменитой башне.
  
  К своему несчастью, Повелитель Молний ничего не знал о тайном союзе между родами Волка и Водяной Черепахи, да и вряд ли мог знать... хотя... не будь он рабом Ужасной... многочисленные гости на подворье Ам-лита могли бы навести его на верные мысли. Увы, все усилия вождя были направлены на другое. На главное, На разжигание Большой Войны. И многие "мелочи" остались в стороне. Как показало время - судьбоносные "мелочи".
  
  Затаившиеся в кустах дозорные задолго до поворота заметили возвращающегося с охраной Ле-гим-а-тана, и будь у них такой приказ, пятеро профессиональных воинов мигом бы справились с шестью мало искушёнными в ратном деле мужчинами. А уж заметив, в какое замешательство жреца и его охрану повергла присевшая по нужде невольница, рассмеялись бы, позволяй им обстоятельства, веселей мальчишки, первым углядевшего сквозь густую зелень затаившуюся (затаившуюся?) молодую женщину. А что? Попасть в руки нескольким мужчинам - вряд ли неприятное приключение для невольницы? И не имей дозорные строжайшего приказа, они, конечно возместили бы молодой женщине то, чего она напрасно ждала от возглавляемого жрецом отряда, увы...
  
  ...этого не позволяло время. Да и задание: забавляться со смазливой невольницей - наверняка выдать себя. Но главное всё-таки - время: как быстро и как бесшумно ни овладей они перепуганной женщиной - отряд Ле-гим-а-тана уйдёт далеко. А вождь строго-настрого наказал наёмникам не спускать глаз с верховного жреца Лукавого бога - вдруг да Ле-гим-а-тан встречается в тайне с каким-нибудь незнакомцем? Разумеется, ни сам Повелитель Молний, ни даже дозорные не надеялись всерьёз на такой роскошный подарок - и всё-таки... вдруг да осторожный жрец даст промашку?.. а приказ есть приказ... прячущуюся - или заигрывающую? - невольницу воины обошли стороной и бесшумно двинулись вслед за Ле-гим-а-таном. Разумеется - напрасно.
  
  Проследив за жрецом и его спутниками до опушки леса, до места, откуда Ам-литово подворье просматривалось как на ладони, раздражённые наёмники вернулись в чащу. Невольница, разумеется, их не дождалась. Хотя каждый из воинов был уверен: знала бы, что они вернутся - обязательно задержалась бы! (Нечто большее, чем обычная мужская самонадеянность - уверенность в своей исключительности. Для воинов иногда полезная, но зачастую опасно ослепляющая.) В отношении женщины позволительное пренебрежение - перенесённое на мужчин - оно бы могло сыграть злую шутку, вздумай на отряд Ле-гим-а-тана напасть эта пятёрка! Да, из трёхсот наёмников нашлись бы воины способные вчетвером (а то и втроём) справиться со жрецом и его охраной - только не эти пятеро! В неответственные дозоры Повелитель Молний отряжал далеко не лучших.
  
  Стемнело. Противный зимний дождик, проникая сквозь поредевшую зелень, скоро уже насквозь промочил шерстяные накидки воинов. С нетерпением ожидая смены, уставшие соглядатаи мёрзли и ругались про себя - в кустах им предстояло таиться ещё половину ночи. Хотя и дураку понятно: в дождь да в такую темень, дабы быть обнаруженным, вражеский лазутчик должен пройти не рядом - даже и в двадцати шагах - а наткнуться непосредственно на засаду. Что, согласитесь, невероятно. И охота вождю понапрасну распылять свои силы?..
  
  
  Брюзжащие про себя разведчики даже не подозревали, насколько их, порождённые холодом, усталостью, неудачей, мысли совпадали с мыслями Повелителя Молний. Впрочем, вождь уже четверть луны назад догадался о бесполезности своих хитроумных засад - спустя пол-луны после того, как додумался их устраивать. А мог, окажись немножечко помудрей, вовсе не обременяться им - детская хитрость! Да, вождю до смерти хотелось перехватить лазутчиков на землях Ам-лита, но ведь он должен был понимать, что ему придётся иметь дело не с одним старейшиной рода Волка, а и с Му-натом. А детскими хитростями провести лукавого жреца - затея, заведомо обречённая на провал!
  
  Осознав это, ненужные засады вождь сохранил для вида - чтобы не потерять лица перед наёмниками. Из десяти - оставив лишь три. Отправляя в них далеко не лучших воинов.
  
  Имея дело с Му-натом, настораживать обыкновенные ловушки - не сработают; строить обыкновенные козни - попусту тратить время. Нет, по наитию - по нашёптанному Ужасной! - только небывалую каверзу, можно надеяться, не разгадает и, стало быть, не предупредит лукавый жрец.
  
  Да, необходимо отметить, за прошедшее время Повелитель Молний внёс некоторые поправки в открывшееся ему в результате первоначального "озарения". Он быстро понял: двести наёмников - чересчур рискованно, вполне хватит и ста, а поразмыслив ещё немного, "отряд особого назначения" решил сократить до пятидесяти человек, отобрав в него самых молчаливых воинов. И ещё: напасть не на стойбище Ам-лита - союзничек так себе, многие, пожалуй, почуют правду - нет, вырезать одно из стойбищ рода Свиньи! В этом случае, если кто-то и заподозрит - только один Му-нат. Один! Другие - гнусность настолько немыслимая! - не поверят лукавому жрецу.
  
  (А мог, наверное, не будь он уже полностью порабощён Ужасной, и догадаться Повелитель Молний: нет - не один Му-нат. Кроме ненавидимого "Первого друга" - ещё и Ле-гим-а-тан. Мало того, заметив днём, что верховный жрец Ле-ина, вопреки своему обыкновению, появился в Городе с охраной, мог бы предположить: а его сокровенная тайна, возможно - уже не тайна?.. И, как показало время, наиболее дальновидных вождей Побережья необычайная гнусность не застала врасплох. Но... отданный и не отменённый приказ сработал! Когда уже было непоправимо поздно, когда уже все склонялись к миру, пятьдесят затаившихся хищников показали клыки и когти - за малым не полыхнула Большая Война! Правда - без Повелителя Молний. Но это - когда ещё: почти через три луны, пока же...)
  
  В отличие от недовольных дождём дозорных, вождь ему радовался почти по-детски: экая темень! А негромкое беспрерывное пощёлкивание мелких капелек - его соглядатаям обеспечены невидимость и бесшумность! Врагу, к сожалению, тоже - но кому лучше известны городские окрестности? А у напавшего первым - неоспоримое преимущество! А семьдесят пять отборных наёмников стоят двухсот козопасов!
  
  (Опять заблуждение. Правда - не роковое. Отборные воины, определив по чавкающей под ногами грязи, что, напади они, им навстречу ощетинятся где-то за триста копий, уклонились от неравной схватки.)
  
  Гонцы с важными сообщениями могли появиться не раньше исхода ночи, но, предвкушая приятные для себя вести, Повелитель Молний не думал ложиться спать: потягивая выдержанное вино, вождь вёл неторопливую беседу со свободным сегодня сотником и старшим жрецом Легиды. Не серьёзную - частично расслабляющую, но и слегка бодрящую. Отвлекающую от зряшных гаданий, снимающую излишний груз с перенапряжённой воли, но и отгоняющую нежелательный этой ночью сон. Когда виден конец долгой и трудной работы, когда уже этим утром о первой победоносной битве, возможно, придут известия, тогда нельзя быть ни перевозбуждённым, ни полусонным, ни совершенно трезвым, но и ни упившимся вином. Что вряд ли бы удалось Повелителю Молний в одиночку. Когда этой вот обыкновенной зимней дождливой ночью на смену поре надежд приходит пора свершений! И по надуманному делу он призвал командующего сотней наёмников, и - без всяких объяснений - жреца Легиды. Неумён, недалёк верховный служитель этой богини, однако - покладист. Да, без умных советников порой не обойтись, но, чтобы поболтать, отвлечься, Легидин жрец и сотник - наилучшее общество. Первый глуп от рождения, а кругозор второго (по природе отнюдь не глупого) сильно ограничен его ремеслом.
  
  Главным образом говорил знающий то же, что знали все (следовательно, ничего не знающий) жрец Легиды - так, пересуды, сплетни, жалобы: мол, на алтарь этой богини теперь редко-редко приведут невольника или невольницу, а о свободных (даже младенцах) Легида совсем забыла - то-то в окрестных лесах почти не осталось дичи... говорил удивительно невпопад, но ничего лучшего в данном состоянии вождю не сказали бы и не в пример умудрённейшие!
  
  Вначале, когда ещё мало убавилось вина в кувшине и не успел ещё разойтись легкомысленный служитель ветреной богини, советник тоже изредка обранивал по нескольку штук неаккуратно, но прочно связанных словечек. Будто бы даже дельных, однако - о чём? Что, дескать, горцы не дураки и вряд ли рискнуть отправить в разведку отряд менее чем из двухсот человек; а бой в темноте - неверный бой, и выучка (первейшее преимущество наёмников) не очень-то им поможет; и что сидящие в засаде семьдесят пять - да, они неплохие воины, но всё же - не лучшие, и... будто бы вождь не знал без него! Без этого пораженца!
  
  Тоже - командующий! А не сместить ли? Или?.. Впрочем - поздно. Война уже полыхнула, и сейчас кому-нибудь случайному, второпях, доверить сотню? Когда этого он, повелитель Молний, прекрасно знает! Да - осмотрителен. Да - осторожен. Но уж - никак не трус. Кого-кого, а сорвиголов всегда значительный преизбыток! И одному из таких доверить сотню? Чтобы он, не имеющий ни нужного опыта, ни дара богов, ни даже ума, понапрасну бы рядом со своей непутёвой башкой положил головы доверенных ему людей? Нет уж!
  
  Здравая мысль вовремя нашла вождя - остыл закипающий гнев. Повелитель Молний не успел наделать небезопасных глупостей: вот когда Большая Война победоносно закончится - тогда он припомнит сотнику пораженческие настроения!
  
  Очень хорошо, что, словно предчувствуя, помочь скоротать ночь он пригласил не одного командующего, но и болтливого, глупого, казалось бы, ни на что не годного жреца Легиды. И ведь кстати - а?.. закипающий гнев остыл отчасти и благодаря его неуёмной болтовне! Впрочем, по сузившимся, остекленевшим глазам Повелителя Молний сообразив в чём дело, и сам командующий поспешил перевести беседу в менее опасное русло: снаряжение, довольство, выучка - мелкие, но важные подробности воинской жизни - очистился взгляд вождя. Разбилась ледяная корочка, неизменная колючая проницательность вернулась его глазам.
  
  Со второй половины ночи начали пребывать гонцы - увы, с не радующими известиями. Первый едва-едва успел сообщить, что горцы снарядили в разведку значительный (не меньше, чем в триста копий) отряд, как следующий дополнил: этот отряд ведёт кто-то хорошо знакомый с Побережьем - воины движутся по строго пограничным (считай, ничьим) землям. И если бы они шли днём, не таясь - не было бы и повода к нападению: посольство, скажем, или просто дружеское посещение одного из прибрежных родов. Ночью, само собой, другое дело: всякий, скрывающийся во тьме - враг, напасть на него не только позволительно, но и необходимо. Правда, одна незадача...
  
  ...гадательные рассуждения второго гонца скоро - после прихода третьего - сменились, увы, неприятной определённостью: командир наёмников не решился ночью напасть на превосходящие силы врага - ни оценить противостоящих воинов, ни даже пересчитать их. И хотя Повелитель Молний хорошо понимал разумную предосторожность командующего - на его месте он сам не рискнул бы напасть во тьме - тем не менее, злился. Да, напрасно, по-ребячески глупо - в ответственную засаду им направлены превосходные воины, но если врагов больше впятеро? - однако ничего не мог поделать с собой. Разве что - за внешним спокойствием постараться скрыть клокочущее внутри раздражение: дабы воинам не передалась неуверенность их начальника. Которая, начиная со второй половины ночи, всё основательнее овладевала вождём. И от прихода второго гонца до появления пятого успела дойти до опасной черты. Ибо четвёртый посланец, прибывший уже под утро, принёс известие не просто неприятное, нет - сквернейшее! Земли Ам-лита миновав подобно прочим, горцы, похоже, следуют во владения рода Водяной Черепахи!
  
  Кажется, сбывались худшие опасения вождя: жители Священной Долины стакнулись-таки с этим непобеждённым родом. Могучим, способным в случае нужды, поставить в строй едва ли не семь тысяч воинов! И неважно, что Водяные Черепахи никогда и ни на кого ещё не нападали первым, и неважно, что они не дадут горцам своих воинов, главное - приютят! Обеспечат едой, отдыхом и наложницами! И тогда, если горцы затеют длительную осаду Города, им незачем будет бесчинствовать по окрестностям. И пятитысячное войско наглухо обложит Город, а надёжных - из сильных - союзников на Побережье нет...
  
  Словом, стоило четвёртому гонцу принести угрожающее известие, почти уверился Повелитель Молний: сбываются худшие из его опасений. И то, что издалека ярко сияло, приблизившись, сразу погасло, будто бы вывернулось наизнанку - пахнуло смрадной гарью. Да, его хитрость удалась превосходно, горцы расшевелились, но... попробуй теперь, докажи Побережью, что не одни только воины рода Змеи вот-вот нападут на Город! Что один Ин-ди-мин - хоть лопни, хоть раздай копья всем мужчинам от двадцати шести до ста равноденствий отроду! - ни за что не набрал бы больше полутора, двух тысяч воинов. И каких? Этот отряд состоял бы наполовину из юнцов и старцев! И, если "без дураков", из напавших на Город от рода Змеи, в лучшем случае, может быть только тысяча воинов! А остальные? Но - Де-рад побери! - будто бы единоборство... Не подкопаешься...
  
  То, что раньше (до вероломной резни в Горах) было "за" Повелителя Молний, теперь обернулось "против". Да, он добился войны, однако - какой войны? Настоящей Большой Войны между Священной Долиной и Побережьем? Нет! Он добился войны для одного только рода Снежного Барса - изнурительной, с напряжением всех сил и крайне сомнительным исходом. Войны с противником, численно превосходящим вдвое. Численно - а в умении? У горцев было время, и если род Чёрного Орла сумел обуздать свою ярость, то жители Священной Долины выставят наилучших воинов. Правда, теплилась слабая надежда, что или недостаточно, или излишне много. Эдак - десять-пятнадцать тысяч! Но... зная Му-ната, можно ли надеяться на такой подарок? Вряд ли...
  
  И пока смешавшиеся мысли вождя метались между надеждой и отчаянием, явился пятый вестник. И подтвердил: да, горцы проследовали на земли рода Водяной Черепахи. И, как ни странно, когда правдоподобное предположение обернулось угрожающей действительностью, Повелитель Молний вдруг успокоился - Ужасная не оставила своего раба. Не бросила его на перепутье...
  
  (Правда, в свете вскоре последовавшего, непонятно - зачем это было нужно Грозной Воительнице? Ведь вождь, по сути, своё дело сделал... Имея виды на его сына?.. Но Вин-ваш, в отличие от отца, был не рабом Её, а возлюбленным... и?..)
  
  Однако, чего бы ни затеяла Ужасная, после прихода пятого вестника Повелитель молний обрёл уверенность. К нему возвратились обычные хитрость и изворотливость. Появились плодотворные мысли. Вновь поманила надежда. Отчаиваться сейчас? Когда наконец началась, долгие равноденствия лелеемая в тайне, его Война? А что - не совсем по предвиденному? А что, где и когда, начиная осуществляться, полностью совпадало бы с нарисованным в уме? Ах, род водяной Черепахи даст приют неприятелю! Так-таки - всему несметному войску? На несколько лун? Во всём стесняя себя? И ради чего! Безразличной для Водяных Черепах победы? В будущем - полной власти на Побережье? Чушь! Чтобы ради гадательных выгод процветающий, независимый род согласился взять на себя тяжкое бремя? Вздор! Да, разведчиков на несколько дней, не ущемляя себя, принять они примут, но - не целое войско! Возможно, помогут горцем продовольствием, однако - не более. Ибо принять большее участие - помимо ненужной тяжести - настроить против себя всё Побережье! Такого не скроешь! А следовательно - не приютят... Наложницами не обеспечат... И вообще: род Водяной Черепахи в открытом союзе с горцами - страшилка для маленьких девчонок!
  
  А, на словах, по-прежнему союзник - род Свиньи? С ним-то теперь - как? Да, отвратительный колдун основательно-таки расшатал союз - ну и что? Конечно, держась в стороне, может пока род Свиньи чувствовать себя в безопасности... Пока... А если истекающий кровью, задыхающийся в сжимающемся всё туже кольце врагов Город попросит помощи? Откажет? Рискуя разделить участь Снежных Барсов? Да, от горцев столь опасного для них безрассудства - нападения на род Свиньи - ни в коем случае не стоит ждать, но... допустим, уединённое стойбище этого рода ночью вырежет отряд отбившихся от рук мародёров?.. разве не спохватятся Свиньи? Не захотят отомстить жестокому врагу? Особенно, если на месте бойни они найдут три или четыре трупа "несомненных" воинов из Священной Долины?
  
  Напряжение спало. Легидин жрец этого не заметил, а сотник - да. Заметил и позволил себе расслабиться. Не хуже вождя понимая, что сулят приносимые гонцами известия, он в любой момент ждал вспышки безудержного гнева, не завидуя появляющемуся время от времени мальчишке-прислужнику. Когда они со жрецом уйдут - ох, и достанется ему от Повелителя Молний! Вождю необходимо выплеснуть клокочущий внутри отравленный кипяток, и безответный мальчишка подходит для этого как нельзя лучше.
  
  
  * * *
  
  
  Рядом. Ласковый, сильный, добрый - спит. Возлюбленный, муж - её. Не безраздельно? Она не жадная. Под боком-то ни Ринэрия, ни Элинида - нет. Она - из дочерей народа бад-вар счастливейшая! А какой большущий! И ведь когда в одежде - не скажешь. Роста чуть выше среднего, а летом - лён, зимой - шерсть скрадывают, прикрывая, могучие плечи и широченную грудь. И всё остальное. И только без одежды - когда на ложе... и не будь он таким добром, было бы страшновато... и не просто добрым - трогательно заботливым... крайне внимательным... эдакими-то ручищами, забудься жрец Ле-ина, покалечить не то что её - Ринэрию ничего не стоит... и ни разу ведь не забылся!
  
  До умиления расчувствовавшаяся Бегила осторожно приподнимает голову и в промежуток между вздымающимся левым плечом Ле-гим-а-тана и его щекой пробует посмотреть в окошко. В щёлочках в ставне никакого намёка на свет, но женщина знает - утро. Обычное зимой на Побережье - в доски стучащий дождик, знобящий сырой сквозняк. Обычное мерзкое утро, но... насколько же оно лучше вчерашнего! Солнечного, тёплого, чистенько умытого. С безоблачным - безукоризненной голубизны - великолепным небом. (С тухлым желтком - резвящимся в гнусной голубизне!) Сегодняшнее, пока невидимое, уютно-серое - подобное золе в домашнем очаге - насколько же оно милее вчерашнего! Вчера: мучительная тревога и - солнце! Словно бы, в насмешу! Сегодня же... возлюбленный, муж - и прочая, прочая - рядом!
  
  Бегила не спала, наверно, до середины ночи и знает, что её муж лёг поздно - хочет быть примерной женой, собирается тихо встать и приготовить вкусный завтрак, но почему-то мешкает. К плечу Ле-гим-а-тана прижимает свою щёку, из-за спины свешивает ему на грудь левую руку и замирает. Спит? А если?.. нехорошо, неловко, но... и хотеться-то ей хочется немногого... чтобы он только открыл глаза, повернулся к ней, тихонько прижал к себе, шепнул на ухо несколько ласковых словечек - только почувствовать: жив, невредим и рядом... и всё... больше ведь ей ничего не хочется?.. правда ведь - ничего?.. Однако, пока Бегилина головка была занята благостно отвлечёнными мыслями, рука-своевольница, чуть касаясь, то по груди Ле-гим-а-тана съезжала вниз к животу, то возвращалась опять к ключице - даже не полу ласка, а лишь намёк... ведь муж не проснётся от этих неощутимых прикосновений?.. его - усталого, мало спавшего - она ведь не разбудит таким образом?.. разбудила-таки!
  
  Неуловимый стремительный поворот, сжимающие до сладкой боли могучие руки мужа, полу беспамятство, наполненное блаженством, миг, превращённый в вечность - и в себя приходящая Бегила уже с краю: безвольная, опустошённая и счастливая. Вообще-то - ей бы не разлёживаться, а встать: раздуть в очаге огонь, приготовить завтрак, но... вставать так не хочется! Так хорошо лежать рядом с любимым мужем. И ничего, что сейчас он ласкает Элиниду. А после будет ласкать Ринэрию - удивительно, но пока преспокойно спящую! Ничего - первой сегодня была она. Первой и - может быть... полежать?.. не спешить вставать?.. творящееся рядом любовное священнодейство по-настоящему пробуждает Бегилины желанья: ей уже не просто хочется прижаться к мужу, и недавней ласки ей уже мало... подождать, не спешить - пусть Элинида готовит завтрак! Ринэрия - ей помогает. А она... плутовка прекрасно знала: выпустив из объятий Вторую жену, Ле-гим-а-тан задержится на ложе... и она... она...
  
  ...всё, разумеется, получилось по-Бегилиному! Правда, на этот раз без беспамятства и божественного опустошения, но... медленное - до полного перетекания друг в друга - слияние разве хуже? Когда не теряется ни одного даже самого слабого ощущения? Не хуже - нет! - по-другому: немного уступая в остроте, ощущения зато приобретают такую глубину... и тонула, тонула Бегила, и, утонув, уснула... и спать бы, продолжая тонуть во сне, увы - не в этом мире! Земные заботы привязывают к земле: нет, намеренно ни Ринэрия, ни Элинида её не будили, но домашняя суета - скрежеты, скрипы, стуки, громкие голоса - не очень-то заспишься.
  
  За сегодняшнее утро проснувшаяся уже во второй раз, Бегила заметила: этот повторный сон был не долгим - женщины даже не успели приготовить завтрака. И её муж здесь - ещё не занялся делами. И в Город, слава Великим богам, сегодня он не пойдёт.
  
  Встав, Бегила прибирает волосы, обёртывает бёдра чистенькой синей тканью, прикрывает грудь простеньким ожерельем и присоединяется к Ринэрии с Элинидой. Дел у очага осталось не много, и её помощь - не помощь, однако обычай требует... и Бегила подкладывает в огонь несколько хворостинок - будто бы пустячок, а занятие! Глядишь - не сочтут бездельницей! Она же не виновата, что вставшие раньше жёны так быстро справились с делами? И завтрак почти готов...
  
  За едой, как полагается, все молчали, после - разъединились. Ринэрия занялась младшими детишками, Элинида пристроилась у окошка прясть, Ле-гим-а-тан отправился на Совет к Ам-литу - а ей? Чем ей занять себя? Бегила задумалась. Тоже присесть у окошка с пряжей? Или же - навестить Нивелу? Нет, не теперь. Есть на сегодня что-то такое... такое... чего никак нельзя отложить на завтра... такое - не дающее ей покоя... знать бы - что именно! И будто бы нет причин для тревоги - её муж дома, не в Городе - но отчего-то свербит в душе! Ни заняться делом - ни побездельничать. Выйти наружу? Под зимний холодный дождик? Не хочется... но и в комнате не усидеть!
  
  Помаявшись некоторое время, женщина решается: достаёт тёплую накидку, заворачивается в неё с головой, поплотней подпоясывается и выходит из комнаты.
  
  Не добираясь до тела, холодные мелкие капли соскальзывали по накидке - Бегила, прикрыв за собой дверь, рассеянно осматривала знакомое до мелочей подворье. Знакомое? Сейчас она в этом сомневалась. Всё виденное и перевиденное ею с детства сейчас казалось слегка чужим. Особенно - башня. Наивное - для детей и женщин -предание, будто эту башню, денно и нощно работая аж семь равноденствий, сложили предусмотрительные предки Ам-лита, даже в детстве не очень-то убеждало Бегилу: слишком уж всё недавно, слишком многие помнили, кем в действительности была сооружена башня. Не способная к двоемыслию, любимая дочь старейшины рода Волка предпочитала держаться следующего: каменная громадина - не творение рук народа бад-вар, а наследие глубокой древности. Скорее всего - даже не истреблённых Людьми Огня Жителей Побережья: слишком огромная, слишком старая, чересчур чужая. Когда, казалось, намоченные холодным дождём деревянные постройки отца прижались к самой земле, башня, полностью равнодушная к капризам зимы, гордо купала голову в низко спустившейся небесной сырости. Несокрушимая, каменная, чужая.
  
  И Бегила с неприязнью почувствовала: ей - туда. Мало того - украдкой.
  
  Да... туда... к мужчинам... подслушивать их тайные разговоры... однако - подумать легко... а сделать?
  
  В замешательстве, изрядно постояв под дождём, женщина медленно двинулась по подворью. Нет, не к башне - к этому она ещё не была готова: к овечьим загонам. Сегодня почему-то полным блеющей скотиной - не выгнали, значит, на выпас стадо? Не выгнали... и не только... за загонами, под навесом, полыхали пламенем открытые очаги, возле них суетились женщины, обжаривая и укладывая овечье мясо в глиняные, очищенные огнём, горшки. Послойно - пересыпая толчёными орехами, солью и заливая топлёным салом. Последнее - что обычно делается перед осадой. Приготовленное таким образом, мясо может, не портясь, храниться равноденствиями.
  
  Увы: похода в башню не избежать - она не в силах не знать, какие им угрожают опасности, и, главное, что в связи с этим собираются делать мужчины. Надо идти, однако...
  
  ...словно бы одеревенели ноги... не слушаются... не хотят нести в нужную сторону... и Бегила, не решаясь войти, долго кружится у башни. С трепетом приближаясь по полшажочка.
  
  Нет, подслушивая, она, кажется, не нарушит известных ей запретов. Конечно, если незадачливую шпионку откроют, высекут больно - до крови. Но - муж или отец: стало быть - ничего серьёзного. Ничего - вредящего телу... земного... отчасти - и не земного: насколько знает Бегила, так поступая, она не прогневит ни одного из Старших богов. Однако, кроме людей и богов, есть Могучие Древние Силы - от начала времён строжайше разделившие женское и мужское. И не только по их природе - но по правам и обязанностям. И посметь нарушить это разделение - оказаться зёрнышком в огромной мукомолке: вот чего Бегила боится по-настоящему. Боится, но, минуя вход то справа, то слева, оказывается с каждым разом на полшажочка ближе к башне. Боится, но и не может одолеть внутреннего веления - и приближается, приближается...
  
  После дня снаружи - в помещении непроглядная ночь. Приходится, чтобы не сделать неверного шага, коснуться рукой стены, веющей каменным холодом - пока глаза привыкают к темноте. Пока не начинают улавливаться сочащийся из бойниц-окошек слабенький сероватый свет. Пока в сумраке не начинают различаться деревянные столбы, перекрытия, лесенки - скорее всего, в действительности (не по легенде) работа Ам-литовых предков.
  
  Глаза Бегилы ещё не привыкли толком к полутьме, а её уши уже уловили негромкие голоса - слева и сверху. Не обнаружив себя, нечего было и думать подняться по лесенке - женщина осторожно прокралась вдоль стены. И замерла. Слышалось ей не очень хорошо, да и услышанное понималось плохо, однако из услышанного и хоть как-то понятого выстраивался жутко тревожный ряд: убийства, болезни, голод. И сверх этого, обычного для всякой войны - немыслимое коварство. В отличие от невидимых ею собеседников Ле-гим-а-тана, женщину не требовалось убеждать жрецу: каждому дошедшему до неё словечку мужа Бегила верила, ничуть не сомневаясь. И не только потому, что - муж или, что - умный: нет, вспоминая Повелителя Молний, верила - этот на всё способен! Мало ему сопутствующих всякой войне заурядных мерзостей - исхитрился выдумать невообразимое святотатство!
  
  Разговор наверху заканчивался, ошарашенная услышанным женщина, спохватившись в последний миг, успела-таки ускользнуть из башни. И уже на дворе, под дождём, она почувствовала непомерную тяжесть опасного знания - ох, не напрасно мужчины берегут свои тайны! Затаилась, подслушала, выведала - и?.. возьмёт в руки копьё и станет в воинский строй?.. как бы не так! Кто ей позволит это! Имей даже Бегила достаточно сил! Ловкости и уменья! Никто, никогда, ни за что! Женщине - женское! От начала времён! И, значит, чужое знание - для неё только ненужное злое бремя! От которого освободиться - увы, никак! Знание - товарец, ой, до чего же каверзный! Его ни вернуть, ни обменять, ни даже выбросить! И ладно бы, доставшийся ей случайно - мало ли кого, как, за что и чем награждают боги - нет же, самою с трудом добытый! Вернее - украденный! Стало быть - по заслугам. И мучительно тяжело - и не бросишь...
  
  Придавленная грузом чужого знания, Бегила, меряя шагами подворье Ам-лита, наверно, до темноты бы месила грязь - устала и простудилась - но за сим бесполезным занятием была, по счастью, замечена мужем: отведена в комнату, усажена к очагу, накормлена, напоена горячим вином и слегка наказана. За детское безрассудство - додуматься в холод разгуливать под дождём! - наказана соответствующим образом.
  
  
  Управившись со своей ненаглядной девчонкой, Ле-гим-а-тан задумался: воистину непредсказуемое сокровище ему послал Ле-ин! И? От опасного, шагающего рядом с бедой любопытства, как удерживать Бегилу? И вообще: а можно и нужно ли? Ведь опасно не любопытство как таковое - нет, слепота. Когда, не видя, она осмеливается туда совать носик, где вполне может нанюхаться отравы! И жалко жрецу возлюбленную, и, тревожась, он на неё чуть-чуть сердится, и гордится ею - осмеливается! В отличие от огромного большинства не только дочерей, но и сыновей народа бад-вар - осмеливается знать! Но - рискуя. И не только носиком, нет, головой рискуя - а ну как вдохнёт смертельную отраву? А остеречь? Необходимо, однако - как? Увы, этого жрец не знает... само собой - не запугивая... однако, "не запугивая" - всего лишь "не"... и Ле-гим-а-тану известны многие "не", но он не знает ни одного "да"... а без "да" - только из запрещающих "не" - ничего путного не построишь... можно и то запретить и это, и пятое, и десятое, и тридцать второе, но если не доглядишь тридцать третьего - любимая на нём обязательно споткнётся...
  
  И, слава Ле-ину, когда Ле-гим-а-тан вплотную подошёл к совершенной растерянности, он таки вспомнил: а ведь Бегила, подслушивая, не колебала никаких устоев! И всерьёз, стало быть, она не рисковала! И, значит, её не упрекнёшь в особенном безрассудстве. Что же касается Нездешних Сил - спрашивается, он на что? Верховный жрец Старшего бога!
  
  И ведь совсем недавно, доверившись не рассудку, а чувству, он поступил совершенно верно: за детское легкомыслие - вздумалось, видите ли, зимой под дождём прогуливаться! - отшлёпав девчонку, он отвлёк проказницу от мыслей о запредельном. И, как выяснилось из последующего разговора - не только. И даже - не столько. Выяснилось - о запредельном Бегила не много думает. Вернее, до удачно сошедшего ей подслушивания, она ох как боялась Древних Могучих Сил, однако, услышав и сполна пропитавшись земными тревогами, сразу же забыла о нездешних грозах: выдающееся коварство Повелителя Молний - здешнее это, зримое, земное, и... не в пример страшнейшее! Перед таким коварством вождя всё запредельное бледнеет и обесцвечивается. Напротив - стоящая у порога война, начинает полыхать особо зловещими красками.
  
  Не в запредельном, а в обыденном суметь увидеть настоящий ужас - редчайшая способность, не без натяжек приписанная Бегиле Ле-гим-а-таном: Большая Война для народа бад-вар явление всё-таки не вполне обыденное. И уж тем более - задуманное вождём злодейство. Узнав о тревогах жены, Ле-гим-а-тан волей-неволей посмотрел на них своими глазами. Волей-неволей подарил ей своё умение: в огне домашнего очага видеть сжигающий мир пожар. Умение, которым Бегила если и располагала, то в малой степени. Или... не то что бы в малой... просто, мир ей открывался по-своему...
  
  Однако, допустив ошибку в весьма существенном, в главном верховный жрец Ле-ина оказался прав: подслушав не предназначавшийся для неё разговор, тревогами Бегила заразилась не будничными. В смятение её ввергло не одно лишь естественное беспокойство об участи родных и близких, но, в первую очередь, опасение за судьбу народа бад-вар. И, конечно - приоткрывшаяся, невообразимая чернота души Повелителя Молний.
  
  Ле-гим-а-тану пришлось до вечера осторожно расспрашивать жену, прежде чем он достаточно узнал о том, что её так встревожило. Пришлось сначала объяснить любимой девочке, что он её немножечко наказал вовсе не за подслушивание, а за глупейшую прогулку под холодным зимним дождём. А за подслушивание - не ладонью - страхом она была наказана много больней. Он же, напротив, её расспрашивает только для того, чтобы, узнав, успокоить. Ведь кроме того, что - муж, он как-никак верховный жрец Великого бога, и от гнева Древних Могучих Сил уж как-нибудь, да убережёт жену.
  
  Если учесть, что в двух маленьких комнатушках было невозможно уединиться, а Ринэрии с Элинидой не стоило знать лишнего, то состоявшийся разговор придётся признать плодом обоюдного сверх искусства. Или - установившейся между мужчиной и женщиной особенной душевной близости: когда, непонятные другим, ими понимаются даже туманные полунамёки. И ничего удивительного, что, разговаривая подобным образом, интересующее его Ле-гим-а-тан узнал только к вечеру. Узнав, успокоился сам и сумел успокоить Бегилу. И это далось жрецу тем легче, чем несомненней он убедился: девчонка девчонкой его Третья жена, но не такая уж безрассудная, как порой может показаться. Вспомнив все её странности и причуды, Ле-гим-а-тан отчётливо осознал: по-настоящему, жизнью, младшая дочь Ам-лита рискнула лишь однажды, когда вызвалась изображать Ужасную. Да ведь и то - не сама: по приказу Грозной Воительницы. И зря он излишне тревожится за Бегилу: при кажущемся безрассудстве, она вовсе не склонна терять голову.
  
  (Немыслимо любит свою ненаглядную девочку - оттого и тревожится!)
  
  Стемнело. Важный и скользкий - из-за сплошных недомолвок - разговор с Бегилой завершился к обоюдному удовольствию: и жрец, и его жена узнали из этого разговора друг о друге немножечко нового - и хорошего. Немножечко. Однако из таких "немножечко" строится всё большое. Бегилина и вообще-то редкая, а в женщине исключительная способность за заботами и тревогами о себе и близких уметь видеть грозящее не близким, а дальним, особенно тронула Ле-гим-а-тана.
  
  Понимание жрецом Лукавого бога её затаённых страхов, открыло в сердце Ам-литовой дочери новый источник нежности к мужу.
  
  Вечером, наконец-то освободившийся от тревоги за жену-девчонку, Ле-гим-а-тан завёл общий разговор: дал Элиниде, Ринэрии и Бегиле необходимые советы на случай осады. Конечно, по возможности он сам позаботится о женщинах, увы - по возможности. Ибо во время войны мужчина не только все силы жертвует общему делу, но полностью подчиняет ему свои привязанности и чувства - будь он хоть трижды жрецом. Например, сегодняшней, уже наступившей ночью ему предстоит покинуть подворье Ам-лита. Конечно, Бегилин отец в случай чего побеспокоится о женщинах, но старейшине рода Волка необходимо будет позаботиться обо всех женщинах и детях, так что, рассчитывая на его помощь, пусть не забывают сами о себе: пусть стерегут по очереди - дабы, заслышав подозрительный шум, успели укрыться в башне. И Нивелу - а Гир-кан тоже уходит этой ночью - его жёны пусть заберут к себе. Естественно - с мальчиками. Вчетвером и дежурить им будет легче, и Бегилина сестра не останется в одиночестве.
  
  Кажется - всё? Последний ужин в мирной жизни? Последний, съеденный не впопыхах, козлёнок? Пусть даже гроза, сгустившаяся над народом бад-вар, обойдёт стороной его Дом, Ле-гим-а-тан знает, она неузнаваемо изменит мир. И уцелевшие ещё долго будут разделять все события на "до" и "после". И сегодняшний ужин - случившийся "до войны" - навсегда останется в памяти. И Ле-инов жрец медлил: что бы там ни случилось в будущем, а сегодняшний довоенный ужин пусть его жёны запомнят, как праздничный. Тепло от мирного домашнего очага пусть пронесут через холод возможных недобровольных странствий.
  
  Кажется - всё? А ещё? Что он ещё может придумать, чтобы этот ужин остался незабываемым для всех?
  
  Сосредоточившись, скоро придумал: Элиниде велел принести круговую чашу, Ринэрии - откупорить кувшин лучшего вина, Бегиле - до краёв наполнить священный сосуд. Да, это против правил: недаром, исполняя его волю, женщины слегка недоумевали, но всё и всегда по правилам - для общественной, не для частной жизни! Зато как запомнится! И когда каждая понемножечку отпивала из круговой чаши - по засветившейся в женских глазах признательности - Ле-инов жрец понял: запомнилось! Даже Ринэрии. Не говоря об Элиниде с Бегилой.
  
  Как Ле-гим-а-тан ни затягивал время, но вот уже и козлёнок съеден, и опустошена вместительная чаша - на прощание перецеловать покрепче жён, и в путь.
  
  
  Из-за возможных дозоров вождя шли без огня и молча. Под постоянно усиливающимся дождём. То скользя ногами по сырой траве, то выше щиколоток проваливаясь в жидкую грязь. Дорога не из приятных - но если бы дело было только в ней одной! В зимней ночной дороге! Для Ле-гим-а-тана не много значили внешние неудобства: холод, грязь, сырость - к ним скоро привыкаешь. Но удручающие мысли - к ним вот поди, привыкни! Единственный способ: вовсе не думать - увы, непригоден для жреца. В отличие от большинства, он не мог жить только одним настоящим. Будучи заложником беспощадной мысли, изводился и завтрашними, и послезавтрашними, и совсем отдалёнными бедами - даже и теми, которых вполне могло не случиться. Вот и сейчас, шагая в темноте под дождём, Ле-гим-а-тан думал не столько о коварстве Повелителя Молний, сколько о природе этого коварства. И жрецу открывались такие мрачности... Причём, присущие не одному вождю, но едва ли не каждому, из живущих на этой земле...
  
  Хорошо, усиливался дождь, глубже и непролазнее становилась грязь - печальные обобщения не перешли разумной черты. В мирное время сравнительно безобидное, но ввиду начавшейся войны очень опасное уныние лишь коснулось Ле-гим-а-тана, царапнуло и улетело прочь - до послевоенных, снисходительных к изощрённым играм ума времён.
  
  
  * * *
  
  
  На новом месте, на землях уверенного в свой силе рода Водяной Черепахи, Вин-ваша сразу же покинуло опасное опьянение властью: на землях могучего рода триста его разведчиков оказались ничтожной горсткой - что, согласитесь, не очень-то способствует самоуверенности. Вернее, поначалу, после опасного перехода впотьмах, гордыня ещё шевелилась в юноше, но холодноватая вежливость предводителя рода Водяной Черепахи явилась сильным и быстродействующим отрезвителем. Всё строго по обычаям, ни шага в сторону: умеренно торжественное приветствие, скромное пиршество для полузваных гостей - ответственные переговоры откладывались на следующий день. Мало считаясь с интересами горцев. Будто бы триста копий - не разведывательный отряд, а основное войско. Но для Вин-вашева самолюбия самым обидным было не это, а то, что, Ди-ги-а-тин, не пожелавший принять молодого вождя, нашёл время уединиться со жрецом. Да - потихонечку, незаметно, дабы не учинить гостям обиды, но и не особенно хоронясь: имеющие глаза могли видеть. И сыну Повелителя молний не оставалось ничего лучшего, чем притвориться слепым - того только не хватало, чтобы Му-нат заметил лёгшую на его лицо тень досады! Этот жрец-перевёртыш! Трижды перевёртыш! Мало ему измены Грозному богу Че-ду - он, беря на себя воинские обязанности, в сущности изменяет своему настоящему покровителю Лукавому Ле-ину, богу далёкому от мирской суеты!
  
  Сердиться на Му-ната из-за того, что предводитель рода Водяной Черепахи предпочёл жреца вождю, Вин-вашу казалось недостойным, но и смириться с таким предпочтение юноше не позволяла гордость, и когда подвернулся удобный повод, чтобы перенести свой гнев, как было за него не взяться? Перевёртыш, изменник - достаточно! Такому кто станет завидовать? Как бы его ни отличил предводитель рода!
  
  Не слишком удачно начавшийся для сына Повелителя Молний день мог бы тянуться бесконечно долго, если бы не дела: разместить разведывательный отряд, устранить неизбежные между горцами и жителями Побережья трения, выставить дозоры - в общем, до вечера нашлись занятия. А вечером - новое беспокойство: не оставит ли его Ди-ги-а-тин на ночь без наложниц?
  
  В данный момент новоиспечённый вождь не особенно нуждался в женской ласке, но унижение... Нет... Не оставил. Прислал даже трёх... Однако - хоть и не старых, но и не слишком юных... И ещё: после ничем не примечательного соития из последовавших за ним разговоров выяснилось, что одна из присланных женщин - вдова, другая - недавно брошена мужем, а третья - служительница Легиды. Будто бы не недостойно, но и почётным тоже не назовёшь - свободные, не невольницы, но из таких свободных, которых стоит лишь поманить, являются на ложе по первому зову. То есть из таких, которых Вин-ваш, при желании, без всякого содействия нашёл бы на Побережье сколько угодно. И если на несколько ночей, то - даром. А надолго - за самый незначительный выкуп. Однако внешние приличия Ди-ги-а-тином были соблюдены, а его высокомерие, выступающее рёбрами из-под тонкой корки - пусть оно останется на совести хозяина, пусть недоброй порой старейшина рода Водяных Черепах вспомнит, как он принимал Победителя Зверя Ужасной! Великого Героя! Вспомнит, и, в сокрушении, смиренно склонит голову перед гневом Грозной Воительницы.
  
  (Неудачно сложившийся день не мог не придать горьковатого привкуса наступившей ночи: измышлять неземные кары - занятие не для уверенного в себе вождя, сильный должен сам поставить обидчика на место, но... едва ступив на Побережье, Вин-ваш сразу лишился силы! Сразу вспомнились и отроческая обречённость, и недавнее, смертельно опасное коварство отца. Возможно - не надолго... возможно, уже завтра возвратятся силы... однако сегодня... столкнувшемуся со снисходительным, покачивающимся на грани вежливости и презрения гостеприимством... не мудрено было юноше вспомнить об Ужасной! О своей Грозной любовнице! И помогло: засыпая, Вин-ваш уже не думал о неурядицах прошедшего дня.)
  
  Утром собрался Большой Совет. Из горцев, кроме сына Повелителя Молний, пригласили не только сотников, но и вождей помельче - чтобы преобладание жителей Побережья было не столь очевидным. Опять-таки, сообразуясь лишь с внешними приличиями, однако - сработало: даже затаивший обиду Вин-ваш не смог ни к чему придраться. А уже скоро, захваченный важным разговором, юноша напрочь забыл все обиды: оказывается его отец, по очень правдоподобной догадке Ле-гим-а-тана, измыслил такую гнусность! Перед которой все его прежние "подвиги" отбеливались до невинности детских проказ! И неудивительно, что, помимо юноши, поначалу с невероятным предположением старшего жреца Лукавого бога согласился только Му-нат - всем остальным это откровение Ле-гим-а-тана показалось больным вымыслом. Нет, впрямую никто не назвал жреца сумасшедшим - однако не впрямую... обоснованные, веские, ссылающиеся на опыт многих поколений предков доводы выступающих поколебали было и Вин-ваша - так ли уж чёрен его отец? Но, спокойно выслушав всех несогласных, Ле-гим-а-тан заговорил опять...
  
  ...надо отдать ему должное, к ответственному разговору жрец прекрасно подготовился: собрав воедино разрозненные мелкие факты, соорудил из них очень даже не шаткое строение. Мол, сомневающиеся мудры, он сам, узнав о такой мерзости, обвинителю бы не вдруг поверил... но... почему Повелитель Молний отправляет в дозоры одних наёмников? Больше им доверяет? Ладно! А зачем, собственно, ему для разведки аж двести воинов? Когда за глаза хватило бы и полусотни! Ведь на своей земле! И почему - пусть все обратят на это особое внимание - в дозоры уходят одни и те же? Принимавшие участие в весеннем "посольстве"? Или - они наилучшие? Возможно... но лучшие - в чём? В одном только воинском мастерстве? Ой ли! Самые молчаливые - да. Способные учинить любую мерзость? Скажем: почти любую. Ибо - что особенно тревожит! - без малого пятьдесят наёмников словно бы растворились. Исчезли. Канули. В Городе их никто не видел уже четверть луны. И?.. затаились в особенном секрете? Это - само собой. Однако - в каком? Доглядывать им надлежит за чем? Да и - доглядывать ли? Ведь вынюхивать, разузнавать, да и при случае из засады нападать на врага - не только не осуждаемо, но достойно похвалы. Вот именно - на врага... а если - не на врага? Пусть задумаются вожди и старейшины...
  
  По отвердевшим губам, сузившимся зрачкам и сжавшимся в кулаки ладоням Вин-ваш увидел: незачем никому задумываться - речь Ле-гим-а-тана убедила всех. Но, убедив, удовлетворить, естественно, не удовлетворила - оставалось чересчур много неясностей: да, наёмники Повелителя Молний наверняка устроят резню на Побережье - однако: где и когда? Жертвой мерзкого коварства вождя падёт стойбище чьего рода? Увы, полнейшая неопределённость...
  
  Подумав и про себя, и вслух, все согласились: кроме рода Водяной Черепахи, да, пожалуй, рода Волка - столь независимых тревожить не с руки - на Побережье может пострадать любой род. Ибо для вождя не суть - кто; для него главное - свалить злодейство на горцев. А помешать?
  
  Посовещавшись ещё, собравшиеся с горечью отметили: помешать Повелителю молний вряд ли возможно. За короткое время выследить горстку искусных воинов - заведомо обречённое на провал занятие. Пусть те, которые подальновидней, сами позаботятся о своей безопасности. Да, кто-то, скорее всего, не убережётся, кому-то предстоит оплакивать предательски убитых родичей, но, можно надеяться, в отвратительной резне загодя извещённые жители Побережья обвинят не горцев, а истинного виновника.
  
  Дальнейшее обсуждение коснулось Вин-ваша ближе, затронув не только его чувства, но и заставив напрячься разум: как, где, когда, на каких условиях, дабы не бросить тень на род Водяной Черепахи, многотысячное войско горцев может проследовать к Городу? Пройти по чьим землям? Но главное: сходу хорошо укреплённый Город не взять, осада наверняка затянется, а помогать чужим... стало быть, необходима сугубая тайна...
  
  Впрочем, главным препятствием являлось не это, нет, желание Ди-ги-а-тина держаться по возможности в стороне: ведь если бы не угроза Большой Войны, он, глава сильнейшего рода на Побережье, никогда бы не взялся помогать горцам. И только потому не остался сторонним наблюдателем, что понимал: длительная осада разлагает, с какой бы строгостью вожди ни блюли порядок, но воины всё равно начинают красть и грабить. Затем - неотвратимо, по цепочке - поджигать, насиловать, убивать. Словом, предоставь горцев самим себе - всё случится по коварным замыслам Повелителя Молний: раздражённое бесчинством непрошеных гостей, против них восстанет всё Побережье.
  
  Вин-вашу, как представителю Священной Долины, не нравилась речь старейшины, но, скрепя сердце, он вынужден был согласиться с главой Водяных Черепах. Да, предоставленные сами себе - при недостатке еды и женщин - воины поступать будут именно так, как предрекает Ди-ги-а-тин. Проявят свои не лучшие свойства. И, чтобы не допустить опасного беззакония, придётся принять недоброхотную помощь - между Священной Долиной и осаждающим Город войском невозможно наладить надёжную связь. В самом деле, не перегонять же ежедневно по двести голов скота по узким полоскам "ничьей земли"? А женщины? Не в обычаях горцев брать жён в военные походы! И что же?.. Ведь затеваемая осада - небывалое явление на памяти Людей Огня. Ведь никогда прежде не случалось, чтобы несколько тысяч мужчин надолго оставляли свои очаги. (Завоевание Побережья - не в счёт. Тогда неудержимой лавиной хлынул с гор весь народа бад-вар - тогда ни ярости, ни похоти Людям Огня сдерживать не требовалось.) Теперь же, напротив: чтобы избежать Большой Войны - нужна особенная деликатность. "Не на живот, а на смерть" сражаясь с родом Снежного Барса, горцам никак нельзя ущемить на Побережье кого-нибудь ещё.
  
  Разумеется, Вин-ваш знал это и раньше, задолго до резни в Горах, сразу после того, как ощутил себя Спасителем народа бад-вар - понимая, что на новый путь не ступишь бескровно и безболезненно, он сразу задумался о цене. Да, знал - но знал отстранённо, отчётливо не представляя многочисленных западней и ловушек. И уж совсем не предполагая, что на ровном по виду отрезке пути могут таиться опасные ямы. В самом деле: что еда или женщины способны привести к гибельным осложнениям - кто бы взялся предсказать заранее? Во всяком случае - не Вин-ваш. И когда старейшина рода Водяной Черепахи заговорил об этих мелких, но занозистых и ядовитых досадностях, юноша растерялся: с горой рассыпающихся отдельностей ему, казалось, не справиться.
  
  По счастью, на помощь пришёл Му-нат. О зловредных мелочах жрец, видимо, думал и прежде, и повёл о них обстоятельный разговор с Ди-ги-а-тином. И в конце концов предложил приемлемые решения - правда, немного ущемляющие интересы и горцев и жителей Побережья, но ущемляющие в равной мере.
  
  Проще всего, к удивлению Вин-ваша, оказалось с женщинами - сын Повелителя Молний как-то совсем упустил из вида жриц Кровожадной Данны. То, что о них не подумал никто из горцев - неудивительно: откуда им было знать о чужих обычаях? Но он-то, он рождённый и выросший на Побережье - для вождя непростительная забывчивость! А ведь помимо жриц Данны - есть и Легидины! А служительницы Мар-даба и Аникабы? Да, только жрицы Данны обязаны отдаваться всем желающим, домогающихся их мужчин не разделяя на "своих" и "чужих", но он что-то не слышал, чтобы из жриц Легиды хотя бы единственная хоть раз отказала кому-нибудь...
  
  
  
  4
  
  
  Шла вторая луна осады. Город оборонялся стойко. Горцы несли значительные потери. Их численное преимущество в действительное - то есть, в победу - не воплощалось. И это было тем обиднее, что сразу, при первом натиске, Город едва не пал. Казалось, ярость жителей Священной Долины должна была смести не только его защитников, но и прочно утверждённые, без зазоров пригнанные дуг к другу толстые брёвна стен. Должна была... однако - не смела: помимо страстного желания, гнева, отваги, мужества требовалось умение, которым, увы, в народе бад-вар не мог похвалиться никто. Ведь Город, в сущности, первая крепость, которую Люди Огня попытались взять штурмом. Да, несколько поколений назад им уже пришлось иметь дело с неприступными башнями Жителей Побережья, но, обжегшись на первой же, мудрые предки переменили тактику - сделав союзником всепобеждающий голод.
  
  Однако нечего было и думать измором взять Город: на побережье теперь жили не чужие - свои. Свои - не доверяющие обеим противоборствующим сторонам. Главы прибрежных родов в своём большинстве не слишком сочувствовали Повелителю Молний, и были бы рады его паденью, но... если бы это случилось быстро! Если бы, в несколько дней совершив возмездие, удовлетворённые горцы вернулись назад, к своим очагам - кто бы чего сказал! Подлость наказана, спор закончен - мстителей, воздавших кровью за кровь, Священная Долина встретит с почестями. И да будет им гладкой возвратная дорога. Когда же всё так затянулось...
  
  ...наверное, первым, из почувствовавших неладное, был Му-нат. Опасался-то он всегда: когда горцы, разъярённые подлым убийством Ин-ди-шарама, в поход ещё только собирались, тогда уже жрец задумывался, как бы избежать длительной осады - но ни тогда, ни после так и не смог придумать чего-нибудь дельного. Впрочем, догадываясь о затруднениях, могущих случиться из-за задержки, служитель Лукавого бога, как показало время, их всё-таки недооценивал - сильно преувеличивая предполагаемую терпимость жителей Побережья. Тогда как в действительности уже к исходу второй луны отношения между окрестными обитателями и осаждающим Город войском подошли к опасной черте. Нет, горцы вели себя образцово, не было и помину о каких-нибудь бесчинствах, но осознание того, что их Город осаждают чужаки, пришельцы, скоро едва ли не до воспламенения накалило страсти. Чувствовалось: затянись осада хотя бы ещё на луну - и полыхнёт. На что, конечно, очень надеялся отсиживающийся за стенами вождь. Чего - всеми силами - хотел избежать Му-нат.
  
  Сметая неба зимнюю серость, вовсю уже расхлопотались весенние ветерки - солнце, тепло, цветение! - а Город, теряя своих, продолжал перемалывать чужих. Длинные лестницы - единственное приспособление осаждающих - оказались не слишком ловким средством: на каждого из вскарабкавшихся, наверху всегда приходилось не менее трёх защитников. К тому же, утверждать эти лестницы приходилось под градом летящих со стен камней. В самом начале, потеряв убитыми, ранеными и искалеченными больше двухсот человек, горцы спохватились: днём - безнадёжно. Попробовали ночью - вышло немногим лучше: тьма не лишила бдительности горожан. Правда, потери оказались меньше, но результат по-прежнему - никакой. Да, оберегая войско от развращающего бездействия, вожди осаждающих предпринимали штурмы каждую ночь - только убитыми каждый раз теряя от десяти до пятнадцати человек - но Город стоял, а надежды гасли... победа манила и отворачивалась... а время работало против...
  
  Пригревало солнце. До весеннего равноденствия оставалась почти луна, но ветры переменились, и с моря на побережье ощутимо веяло влажным теплом. А цвело-то, а зеленело - дыши, наслаждайся, забыв о мирских тревогах! Только вот попробуй, забудь о них, когда постоянно напоминают... Когда предводитель рода Водяной Черепахи, утречком заявившись к горцам, потребовал от вождей: если в ближайшие семь или восемь дней Город не будет взят - пусть чужаки возвращаются к себе. Побережье их больше терпеть не хочет. Да даже и Водяные Черепахи, в своём большинстве враждебно настроенные к Повелителю Молний, и те уже желают горцам скорейшего возвращения...
  
  Му-нат подобного заявления ждал несколько дней, внутренне готовился, но когда оно прозвучало, всё-таки оказался не вполне готовым: мало - будто бы в насмешку! - Ди-ги-а-тин оставлял времени осаждающим.
  
  Нет, жрец не жаждал ни смерти Повелителя Молний, ни падения Города, но понимал: это вот, уже состоявшееся противостояние не может завершиться миром - слишком глубоко затронуты чувства противоборствующих сторон. Доведись им вернуться ни с чем, горцы не успокоятся. И не найдут ли на Побережье кого-нибудь побеззащитнее, чтобы излить свою ярость? И тогда - наихудшее: Большая Война. А предотвратить? Жрец не видел ничего другого, кроме как взять Город в несколько оставшихся дней. Но и как взять этот злосчастный Город, Му-нат тоже не видел.
  
  Угревшийся под весенним солнцем жрец Лукавого бога сидел, размышляя, на срубленном толстом стволе. Покрасневший круг нырнул за дальние горы, похолодало, а Му-нат, с высоты озирая Город, продолжал сидеть - ещё немного, совсем чуть-чуть и его ум отыщет верный способ! Ведь не зря же ему несколько дней назад приснился сон: к единственным воротам в городской стене по воздуху - как по воде! - подплыло огромное бревно и, покачавшись туда-сюда, ударило? С немыслимой силой! И разом треснули толстые, скреплённые медью доски! И в проём волной хлынули горцы! Да во сне Город пал с удивительной лёгкостью - а наяву? Ведь брёвна не летают подобно птицам! По крайней мере, в этом мире... Однако сон - отчётливый до последней мелочи - он что же, привиделся напрасно? Но так не бывает! Чтобы что-то приснилось, бог Тин-ди-лен должен в такие миры отвести бродячую душу нал-вед, где увиденное происходит в действительности! Где, что же... летают брёвна? А почему бы и нет! Мало ли чего может случиться в заоблачных или подземных странах! Такого, что, из живущих на этой земле, не грезилось и самым мудрым!
  
  Позволив себе некоторые вольности, поблукав по неземным мирам, мысли Му-ната вернулись долу: Город необходимо взять в течение нескольких ближайших дней! И прихотливый сон, непонятно как, но связан с этой настоятельной необходимостью... или - не связан?.. а высаженные ворота?.. ну, вот же, вот! Решение где-то рядом! Вертится едва ли не под ногами! Но не даётся в руки! И всё-таки... сегодня он найдёт это решение! И если бы не так не вовремя явившийся Ин-ди-мин, возможно - нашёл бы... посидел ещё немножечко в темноте под звёздами - и нашёл...
  
  ...увы, наступило время ночного совета вождей. Старейшина рода Змеи отыскал уединившегося Му-ната и отвёл к людям внутренне упирающегося жреца. Обсудить вскоре предстоящую вылазку. Бесполезную, как и все предыдущие.
  
  На совете Му-нат отмалчивался - всё равно чего-нибудь дельного ни он, ни кто-то другой не могли предложить собранию. Вот если бы суметь додумать... Жрецу сейчас не хотелось говорить ни с Ин-гал-тремитом, ни с Ин-ди-мином, ни с Ин-бу-приром, ни тем более с Вин-вашем - вот с Ле-гим-а-таном он бы поговорил с радостью. Рассказал ему свой непонятный сон. И вдвоём, глядишь, они бы смогли его разгадать. Но, ох, как далеко сейчас старший жрец Ле-ина - не по расстоянию, нет, по сути - за границей. За разделившей с начала осады горцев и жителей Побережья трудно переходимой чертой. Конечно, Му-ната с Ле-гим-а-таном эта черта внутренне не разделила, однако внешне её приходилось блюсти: видеться друг с другом с большими предосторожностями - значит не во всякое время. А расстояние - что же: будто бы и рядом, но захочешь встретиться, а пойдёшь не вдруг. И нечего делать: ему одному предстоит искать решение - и да будут милостивы Великие боги, да не допустят Большой Войны...
  
  То, что ночной совет вождей завершился ничем - неудивительно: куда неприятнее удручённость (почти обречённость!) окрасившая речи едва ли не всех говоривших. Все понимали: в несколько подаренных им предводителем рода Водяной Черепахи дней Города не взять... а дальше... что - дальше?.. ни с чем возвратиться в Горы? Кровью не смыв обиды? Немыслимо! И то и сё вытекает из этого, и всё, Де-рад побери, хуже не придумаешь!
  
  Проводив воинов на очередной безнадёжный штурм, жрец пошёл к своему маленькому, отдельному шалашу: уединиться... не торопясь подумать... пока ещё не безнадёжно поздно.
  
  В шалаше думалось неважно: переплетённые ветки кровли отнимали необходимый простор - немного повертевшись на волчьей шкуре, Му-нат выбрался наружу. К сожалению, лагерь от Города располагался слишком близко - до жреца ощутимо доплескивалась злоба клокочущего у стен сражения. Служитель Ле-ина с грустью вспомнил затерянную в горах долину перед входом в поземную обитель жреца Ужасной - такое бы уединение да сейчас ему! Не надолго - хотя бы на ближайшую ночь... Безусловно, вздорная мечта среди воинского лагеря, вблизи от яростной битвы, но... да, от охраняемых шалашей уходить опасно, но... ведь не из прихоти! Ради всеобщего блага! И, немного поколебавшись, Му-нат рискнул: вверх по тропинке, затем, оставив слева алтарь Аникабы и миновав густые заросли - на опушку. Конечно, было безопасней затаиться в кустах, но жрец чувствовал: без пространства над головой ничего не получится - чтобы понять странный сон, необходимо между всеми Мирами наладить зримую связь. Дабы через его земное тело из глубины заструился к звёздам невидимый, но могучий поток.
  
  То ли полосами стелился редкий туман, то ли низко проплывали лёгкие облака - звёзды то показывались, то исчезали. Однако эта полупрозрачная завеса жрецу ничуть не мешала - просвечивая сквозь неё, небесные огоньки приобретали особый смысл. Будто бы становились родней - земней, понятней. Зато несомненно земное: убегающий вниз откос, там и сям чернеющий кустарник, затаившиеся за спиной деревья - всё это, закутавшись в серебристую пелену, представлялось чуть-чуть чужим. Неведомым. Новым. Родственным сразу и звёздам в небе, и обитающим под землёй чудовищам - в Тёмных Мирах Де-рада и Данны.
  
  Словом, выйдя на лесную опушку, жрец понял: если ему суждено где-нибудь и когда-нибудь разгадать свой странный сон, то только здесь и только сегодняшней волшебной ночью. Конечно - если не помешают... люди, боги, Древние Могучие Силы - только бы не помешали... и тогда, возможно, он разгадает...
  
  Да, Му-нату, как колдуну, естественным было бы прибегнуть к какой-нибудь ворожбе: не ждать милости у богов, а взять эту милость посредством изначальной мудрости, но... относительно для себя безвредно у богов можно требовать только чего-то знакомого! Ибо, не зная толком - как раз получишь! Приснившееся бревно, к примеру - притянутое в этот мир волшебством - вдруг саданёт не по городским воротам, а, раскачавшись, по лбу? И это - не худшее. А ну как там, у себя это, птичкой порхающее в воздухе, бревно в действительности имеет громадные размеры? Допустим - с высочайшую гору? И вот такое - с маху! - саданёт по городским воротам? Ни ворот, ни стены, ни Города! А возможно, и всё Побережье, качнувшись от страшного удара, не устоит на месте и кувыркнётся в море! Нет уж, пробовать насиловать волю богов - для безвредных по своей неумелости колдунов-любителей. Для профессионалов - это запретный путь. Без должного понимания сути дела прибегать к помощи непредсказуемых Древних Сил - нет, как бы ему этого ни хотелось, Му-нат не мог решиться на такое безрассудство. Вот если ему удастся понять свой сон... если откроется...
  
  ...а ночь стояла удивительная! Не по-весеннему светлая, одетая в прозрачное серебро, пахнущая цветами и звёздами. Думай, молись - обязательно всё откроется такой ночью. Без непредсказуемого вмешательства Древних Сил. Только - по воле Великих богов. Правда, богов... чересчур общё! Старших - и то аж семь. И что же? Все они по просьбе смертного поторопятся открыть свою волю? Так-таки - все семеро поспешат на помощь? Даже - обманутый и преданный жрецом Че-ду? А прочие? На всякий случай - помолиться всем? Нет, не годится! Просить у многих - по сути, не просить ни у кого!
  
  Казалось бы, всего естественней было обратиться к его новому владыке, к Лукавому Ле-ину, однако Му-нат чувствовал - только не с этой просьбой! Ибо его сон вмещал нечто такое, что не могло понравиться Ле-ину. Этот Лукавый бог - по его извращённой сути - не мог одобрить ни разрушения Города, ни убийства его защитников.
  
  Однако, если не к нему, то к другому богу всё равно надо обращаться за помощью - Город необходимо взять... надо... вот только - к кому?
  
  Весенняя ночь пьянила; в голове Му-ната мысли плодились и размножались: увы - без толку, не указывая ни на какого конкретного бога. И что же - он уединился зря? Зря, рискуя, оказался на удалённой от лагеря лесной опушке? Не зная, к кому из семи Старших богов обратиться за необходимой помощью? И к этому - нежелательно, и к тому - нельзя, а можно - Де-рад побери? - к кому? А ни к кому иному, как только к нему - к Де-раду! А что? Разве он недоступней других? Опасней и непредсказуемей? Но уж никак не непредсказуемей Ле-ина и не опасней Древних Могучих Сил! Предубеждения - да; на Побережье существуют стойкие предубеждения относительно Всевластного Повелителя Нижнего Мира - но так ли уж обязательно держаться мнения большинства? В конце концов, для приютившего его, Му-ната, рода Змеи Де-рад - наиболее почитаемый бог! Покровитель рода. А не поможет - что же. Терять он ничего не теряет.
  
  "Де-рад многославный, вайве! Могучего Владыку да не обидит просьба смертного! И да не отвратит своего лица Великий бог! И да не закроет своих ушей!"
  
  Му-нат не знал тайных, открытых только его жрецам, молитв к Де-раду, и обратился к нему с общепринятыми приветствиями - авось, да услышит Владыка Бездны. Правда, без щедрой жертвы не приходилось слишком надеяться на его милость, а у служителя Ле-ина с собой не было ничего, кроме вина и хлеба. Ну да ведь можно попробовать попросить в долг: отыскать покрупнее камень, положить под него лепёшку, на этот самодельный алтарь брызнуть вином и, главное, не поскупиться на обещания - предложив пятерых (нет, лучше десятерых!) баранов.
  
  Исполнив задуманное, Му-нат распростёрся у камня, ставшего алтарём - рассеялась воля жреца, свободно потекли его мысли, не задерживаясь ни на чём конкретном, не пытаясь проникнуть ни ввысь, ни в глубину. Да и вряд ли могли бы - став единым лёгким облаком, они утеряли способность проникать куда бы то ни было. Необходимое условие для связи между Высшим, Средним и Низшим Мирами - пусть ненадолго отказаться от ограниченного земного разума, дабы он не заглушал негромкий голос бога... увы, Му-нат лежал и не слышал никакого голоса. Земля холодила кожу, топорщащиеся травинки лезли в глаза и в ноздри: в конце концов жрецу надоело лежать, распростёршись ниц - без толку, не своего служителя Де-рад не желает знать! А может - просто не верит в долг... Ничего не поделаешь: надо или к кому-нибудь другому обращаться за разгадкой странного сна, или как-то исхитриться самому... да, самому... во что не очень-то верится, но...
  
  ...правой рукой отодвинув землю от лица, Му-нат поспешил встать - сейчас! Через миг - через два! Разъяснится его странный сон!
  
  И, смотрящий уже в небо, жрец снова увидел землю! Знакомую! У городских ворот! И множество - в два порядка - бегущих по этой земле ног! А выше - плечи и головы! А на плечах - верёвки! А на верёвках - бревно! То самое! Во сне - плавающее по воздуху! В действительности - несомое множеством человек! Ими раскачиваемое! С маху бьющее по воротам! Сокрушающее преграду!
  
  И до чего же, если прозреть умом, непонятное может стать простым! До досады, до злости на самого себя - ну, как же прежде не видел?! Не понимал? Пытался искать в запредельных мирах? Когда всё - на виду! Рядом! Что - разве трудно повалить большое дерево? Обтесать и обвязать множеством верёвок? Нескольким десяткам воинов взяться за верёвки, поднять на плечи и, и разбежавшись, концом бревна ударить по воротам! Правда, никогда прежде такого не делалось... Впервые - вот в чём загвоздка...
  
  После ослепительного прозрения наперебой стали являться важные мелочи: какое дерево подойдёт для бревна? Сколько человек потребуется, чтобы его нести? Какой длины должны быть верёвки? А летящие со стен камни и копья? Как защититься от них? Ведь нельзя вместе и держать над головой щит, и нести бревно? Значит - нужны помощники? Вероятно - не менее двух на каждого из несущих? Чтобы один прикрывал от камней и копий, а другой пытался поражать не в меру ретивых защитников! Это ведь только во сне сразу вылетели ворота! В действительности, скорее всего, по ним придётся ударить не один и не два раза! А после? Как половчее ворваться в образовавшийся небольшой проём? В спешке и тесноте многолюдство опасно само по себе - воинам народа бад-вар ещё ни разу не приходилось сражаться в таких условиях! Когда в основном решают не сила и мужество, а организованность и порядок. И, конечно - быстрота. Неожиданным нападением ошеломив противника, надо успеть воспользоваться достигнутым преимуществом: в образовавшийся пролом воины смогут врываться не более чем по четыре в ряд, и стоит замешкаться - враг сумеет наладить оборону. Значит, необходимо не только всё тщательно обдумать, но и обязательно попрактиковаться. Построив подобие городских ворот, опробовать новый - прежде незнаемый! - способ.
  
  Ин-ди-мин, а к нему первому обратился Му-нат, понял жреца далеко не сразу: чересчур необычно, никто о таком не слышал и потом - боги... как они отнесутся к столь опасной новизне? Убеждая главу рода Змеи, жрец, разумеется, переложил ответственность на Де-рада: будто ему всё открыл Владыка Нижнего Мира - чего уж, лукавство, но для изобретателя извинительное лукавство! Не ссылаться же было на свой странный сон? Или - ещё глупее! - на ненадёжный человеческий разум? А Де-рад - для предводителя рода Змеи звучит! И жрец не ошибся: сославшись на Владыку Нижнего Мира, он смог рассеять очень понятное и очень оправданное недоверие Ин-ди-мина. Осталось созвать совет и попробовать убедить остальных вождей.
  
  Что удалось. Правда - с большим трудом. Пришлось говорить чуть ли не целый день. Да и то: кошмарное изобретение Му-ната получило признание только потому, что глава Водяных Черепах почти не оставил времени горцам - все понимали: обыкновенными способами в несколько дней Города ни за что не взять. Волей-неволей пришлось согласиться с опасной новизной.
  
  
  * * *
  
  
  Последние пол-луны Повелитель Молний спал преимущественно днями - получив сокрушительный отпор, горцы решались лишь на ночные атаки. Да, неопасные, но всегда надёжней руководить обороной лично - слишком уж памятен первый натиск! Когда всё висело на тонюсеньком волоске! Когда, казалось, ярость неисчислимого воинства из Священной Долины вот-вот затопит Город. Прорвёт стены и кровью защитников затопит улицы, площади и дома! Слава Великим богам - тогда удалось отбиться! И даже - в сравнении - своих потеряв не много: что ни говори, а сверху куда сподручнее! Когда смертоносным оружием делается не только копьё, но и любой булыжник! А камней в Городе достаточно, и не великий труд их поднимать на стены. И если бы не более чем двукратное численное превосходство - спать можно было бы спокойно. Особенно, учитывая то, что...
  
  ...лазутчики уже несколько дней доставляют приятнейшие вести! Такие, на которые лишь в самых радужных мечтах смел надеяться Повелитель Молний! Терпение прибрежных жителей иссякло куда раньше, чем, осторожничая, он полагал вначале! И, значит, не следует опасаться главного союзника осаждающих - голода: продовольствия в Городе запасено лун на восемь, а недовольное Побережье наверняка не позволит горцам задержаться так надолго!
  
  (Повелитель Молний ещё не знал, что речь уже идёт не о нескольких лунах - о считанных днях!)
  
  По прикидкам обрадованного известиями вождя получалось, что Побережье не позволит жителям Священной Долины осаждать Город дольше двух, в крайнем случае, трёх лун. Да и то - вряд ли! Скорее всего, им придётся убираться значительно раньше! И что же? Гордые горцы смирятся, не отомстив? Ой ли, не отмстив - не смирятся! А поскольку Горда им не взять, то... на Побережье есть восхитительно беззащитные поселения! И неужто ни одного из таких стойбищ не тронут отступающие ни с чем воины из священной Долины? Нет, конечно! Так не бывает! Хотя бы одно - непременно вырежут...
  
  Солнце склонялось к западу, после очередной тревожной ночи прекрасно выспавшийся вождь осматривал городские укрепления - за время осады у него уже вошло в привычку: пусть мимолётно, но всё увидеть самому. И не только из-за врождённой недоверчивости, но и по отчётливому пониманию: если не сам - то кто же? Да, о камнях, копьях, хлебе, вине, сушёном мясе начальствующие над воинами прекрасно позаботятся и без него, однако есть нечто неуловимое, невещественное, но очень и очень важное, и вот его-то если упустишь - потеряешь всё. Воины могут быть прекрасно снаряжены и накормлены, но без веры в конечный успех они не победят даже слабейшего. Да, происходящие каждую ночь, успешные, почти без потерь сражения укрепляют боевой дух, с другой стороны - самонадеянность, разрастающаяся от битвы к битве, может вскормить горькие плоды: бахвальство, беспечность, лень. Стало быть - самоличный дозор необходим. И это не всё... есть и кроме... и очень существенное...
  
  Поднявшись на стену, вождь внимательно осматривал недалёкий лес на склоне горы. Там за деревьями затаился враг. Беспощадный, отважный, сильный. Осторожный, коварный, хитрый - ишь, как умело свой лагерь скрыл в лесной чаще! Сквозь кусты не видно ни одного шалаша! А дозоры, дозоры! Пытаясь подобраться к чужим тайнам, Повелитель молний не досчитался уже десятка разведчиков! Нет, окружить Город непроницаемым кольцом горцам, конечно, не удалось - соглядатаям не доставляло больших трудов ни покидать его, ни возвращаться - однако проникнуть во вражеское стойбище... из наёмников потеряв троих, далеко не худших, вождь с сожалением отказался от этой затеи. Бесполезная трата людей и сил. И всё же - ах, как хотелось знать! Что ещё, кроме беззубых ночных атак, замышляет враг, затаившийся за деревьями?
  
  Увы, пред глазами - сквозь цветы и зелень - лишь кое-где стволы да ветки: ни малейшего намёка на затаившихся горцев. Постояв немного на возвышении над воротами и, само собой, не узнав ничего нового, Повелитель Молний спустился вниз. Естественно, недовольный, но что поделаешь - многое не в человечьей власти. Какой бы значительной она ни была. Слава Старшим богам и за то, что они помогают ему удерживать Город. И, можно надеяться, будут помогать и впредь - пока, обломав зубы о стены, горы не уберутся восвояси. Недовольные. Злые. Готовые на любые подлости. И это случится скоро. Через одну, две луны... и?..
  
  ...и на исходе весеннего, в целом благоприятного дня на Повелителя Молний ледяной волной вдруг нахлынула взявшаяся невесть откуда тревога.
  
  Ненадолго. Уже через несколько мучительных мгновений вождь недоумевал: с какой стати? Неужели он со стены увидел что-нибудь угрожающее? И, умом ещё не осознав этой угрозы, сердцем уже почуял опасность? Вроде бы - нет... Когда из сердца ушёл холод, Повелитель Молний попробовал напрячь память: лес как лес - зеленеет, цветёт, на ветерке трепещет листочками, кишит притаившимися врагами - словом, обыкновенно угрозливый. Тишина? Но воины народа бад-вар никогда не шумят напрасно. Упавшее утром большое дерево? Да, непонятно, зачем было горцам рубить такую громадину, но раз срубили - значит, зачем-то нужно. Городу от этого ни тепло, ни холодно. А ещё? Кажется - всё. Как Повелитель Молний ни пытал свою память, она упорно молчала. Но отчего тогда взялась эта мучительная тревога? Де-рад побери - отчего?.. или?
  
  Ненавидимый "Первый друг"! Злонамеренный колдун! Его это штучки - его! Полностью спевшись с горцами, небось, напускает порчу!
  
  Едва подумав о Му-нате, вождь обеспокоился не на шутку: нет, его посетила ненапрасная тревога! Колдовство - это очень серьёзно! Самое смертоносное и самое совершенное оружие на земле! Разит бесшумно, без промаха - и расстояние для него не помеха! Конечно - в умелых руках, но уж кому-кому, а Му-нату не занимать искусства! А защититься? Или истребив злодея, или прибегнув к помощи столь же умелого колдуна! Но Му-ната, нашедшего приют у горцев, нечего и думать, извести сейчас... и совсем безнадёжно - отыскивать равноценного ему колдуна... и что же, смирившись, погибнуть? У порога Большой Войны? Когда вот-вот грянет очистительная Гроза! Не завершив главного в жизни дела? Не даровав своему народу ослепительно-светлого будущего? Нет, пока бьётся сердце - он обязан сражаться! Какое бы подлое оружие ни применил враг! Ведь не за себя - за общее благо Людей Огня! И горожан, и горцев! Чтобы весь народ соединился под его мудрым правлением! И когда до заветной цели остался какой-нибудь шаг - позволить тёмным силам задуть чистый огонь? Нет, он не позволит!
  
  Верховный жрец Де-рада - а ему одному хоть сколько-то доверял Повелитель Молний - узнав о тревогах вождя, рьяно взялся за дело: как же, одержать верх над самим Му-натом - кому не лестно! И взялся не только рьяно, но и достаточно тонко: не уверяя в своём превосходстве, он обратил внимание вождя на то, что противиться злым чарам значительно легче, чем самому наводить порчу.
  
  (Мнение очень спорное, однако широко распространённое - Повелитель Молний не мог не зацепиться за него: зная не понаслышке о беспредельной силе Му-ната, он, как за соломинку, ухватился за надежду, подаренную жрецом Де-рада.)
  
  Ночью, готовясь отражать дежурное нападение, Повелитель Молний почти забыл о приключившейся днём тревоге - перед битвой не до предчувствий. И, как всегда, умело командовал обороняющимися - да, по правде, и приступ не отличался напором. Конечно, вождь понимал: отвлекая зряшными атаками, горцы выжидают удобного момента - авось, однажды ослабнет бдительность горожан? И они этим воспользуются!
  
  Домысел - не из худших: по мере того, как атаки горцев делались всё безобиднее, осаждённые всё настойчивей соглашались считать истиной это успокоительное предположение. И тем не менее, сомнения оставались - у многих в глубине гнездилась тревога: а вдруг враг рассчитывает не только на потерю внимания? Вдруг, измыслив какую-нибудь зловредность, лишь отвлекает беззубыми штурмами? В частности, у Повелителя Молний (сразу, как только пошла на спад ярость жителей Священной Долины) мелькнуло в голове нечто подобное - увы, бесплодное. Предполагая и то и сё, ничего определённого он не мог предвидеть, и, чтобы не изводиться пустыми сомнениями, убедил себя: да, горцы предпринимают неподготовленные атаки только длят того, чтобы усыпить внимание горожан. Будто бы убедительное предположение - однако гадательность и незавершённость этих домыслов не давали покоя ни уму, ни сердцу.
  
  Без труда отразив очередной ночной приступ, на рассвете, прежде чем лечь спать, вождь призвал для беседы служителя Де-рада: во-первых - узнать, что он уже предпринял и что собирается предпринять против зловредного Му-натова колдовства, а во-вторых: пригласить на собираемый вечером Большой Совет. (Все старшие жрецы, все, включая сотников, начальствующие над воинами. Вдруг да кто-то из них сможет сказать что-то дельное о предполагаемых замыслах горцев. Или, напротив, сумеет убедить, что ночные атаки не таят непредвиденной угрозы.)
  
  Смеркалось. И довольный, и вместе с тем недовольный только что закончившимся Советом - никто из собравшихся не прозревал какую-нибудь особенную опасность, но и убедить в том, что горцы не замышляют неожиданной пакости, тоже не убедил никто - Повелитель Молний, покинув дворец, вышел на торговую площадь: центр всей обороны Города. В мирные дни пустующая по вечерам, сейчас она жила особенной жизнью: готовя ужин, суетились воины у костров, многочисленные жрецы возносили молитвы богам, молоденькие невольницы (вкупе со жрицами Данны, Легиды и Аникабы) утоляли ненасытную мужскую похоть, блеяли приведённые на убой бараны, под ногами путались псы и мальчишки - словом, привычная повседневность воинского стана. Деловитостью, да даже и некоторой беспечностью, вселяющая уверенность в победе. Будничные хлопоты перед лицом опасности - не могло быть ничего более успокоительного!
  
  Похоже, ноги оказались умнее головы, после Совета выйдя на площадь, вождь очень приободрился: с этими-то людьми да не победить?! Спокойными, мужественными, уверенными в себе! Совершенно чуждыми разлагающим сомнениям! Умеющими видеть лишь то - что необходимо! Живущими одним настоящим, но зато - сполна! Увы, Повелитель Молний не мог позволить надолго овладеть собою приятным мыслям: если обыкновенным воинам полезно не задумываться о будущем, то вождю - нельзя. И исцеляющую своей суетой торговую площадь ему пришлось скоро покинуть - дабы перед сражением по должному настроить мысли и чувства, необходимо уединение.
  
  Во дворце в маленькой, освещаемой лишь очагом, уединённой комнате повелителя Молний опять посетила тревога. Как и вчера - беспричинная, но не в пример сильнейшая той. Вождь ни с того ни с сего почувствовал: этой, уже наступившей ночью обрушится всё, возведённое им - вдруг полностью иссяк источник Силы. Конец всем мечтам, замыслам, да и, скорее всего, его земному бытию. И дело не в гибели, возможной во всяком сражении - нет, в изначальной ущербности всего, им построенного. В ущербности? Объединить горцев и жителей Побережья - разве это ущербно? Разве не соответствует чаяниям народа бад-вар? Но тогда почему, погибни он в сражении, должен обрушиться почти готовый, лишь немножечко недостроенный, мост?
  
  (Повелитель Молний намеренно упустил из вида, что (по замыслу) главной опорой этого моста являлась его единоличная власть, и, значит, в случае его гибели, мост не мог не обрушиться.)
  
  Впрочем, ослеплённый вождь никогда не видел (да и не хотел видеть!) существенных изъянов в своей постройке, и если что-то не получалось - всегда сваливал на других: мол, противодействуют, мешают, губят великие замыслы. И прежде его ум легко находил виновных в противодействии, однако сейчас, когда тревога ни с того ни с сего мучительно сжала сердце, Повелителю Молний вдруг открылись такие бездны... такие чёрные неприглядности... что хоть немедленно отправляйся в храм и, взойдя на алтарь, вонзай себе в сердце нож! И не будь Повелитель Молний таким закалённым бойцом, он бы так и сделал. Но - опытный воин, вождь! - перетерпел-таки, до хруста стиснув зубы. Дождался пока жуткая ледяная пустота заполнилась хоть и сильной, но уже выносимой болью. А скоро и боль растворилась в горечи: Му-натовы штучки! Ворожит колдун на вечерней заре! И стоило вождю найти виновного - от запредельных мук не осталось следа, всё заслонила земная злость. И не только на Му-ната, но и на чересчур самоуверенного служителя Де-рада: как же, не располагая нужными знаниями, вызвался расстроить злые чародейские козни!
  
  Перекипев, повелитель Молний значительно успокоился - нет, тревога не ушла окончательно, но преобразилась в слабо ядовитую грусть. Отравляющую почти что сладко: смерть? Ну и пусть! Значит, народ бад-вар не достоин высокой судьбы - пусть продолжает копошиться в грязи! Он, Повелитель Молний, озирая Землю из Заоблачных Стран, многажды позлорадствует: отвергли, не приняли - вот им за это, вот! Забвение, безысходность, грязь! Отныне - и до конца времён! А из-за кого? Из-за Му-ната! Предателя, перевёртыша и святотатца!
  
  Будь больше времени, Повелитель Молний, пожалуй, перебрал бы всех действительных и мнимых обидчиков - всех этих субчиков причислив к "врагам народа"! - но торопила ночь: скоро очередная атака горцев, и что бы он там ни думал, как ни лелеял свои обиды, а долг остаётся долгом - вождь до конца обязан командовать воинами! Не оценят, забудут - пусть! Предчувствуя близкую смерть, Повелитель Молний не дрогнул духом: только своим путём - и до конца! Какое бы чёрное коварство ни измыслил мерзкий колдун!
  
  
  Будто бы полноценный штурм, но что-то всё-таки смущает. Да, наверное, в десяти местах горцы пытаются овладеть стеной, с устрашающим воем лезут вверх по лестницам - срываются, падают, гибнут под градом камней и копий. Немногие, взобравшиеся, смерть находят наверху - под палицами и топорами - изредка успевая прихватить с собой лишь одного или двух защитников. Очень похоже на первый натиск, когда ценой огромных потерь горцы за малым не взяли Города, но всё-таки - лишь похоже. Сейчас им явно не хватает ярости и неистовства тех сокрушительных атак. Сражаются они будто бы и отважно, но чуть-чуть с оглядкой: не забывая о своих деревянных щитах. Сражаются упорно, хладнокровно, но... слегка трусовато! Эдакими-то усилиями Города им никогда не взять! Что они - не понимают этого? Наверняка понимают! Но откуда тогда осторожность - на грани трусости? Ведь в чём в чём, а в излишней робости никак не упрекнёшь жителей Священной Долины! В неосторожности, неумелости, безрассудстве - да; но никогда - в трусости! И? Стало быть - отвлекают! Ждут момента и ищут места! Где и когда оборона даст трещину! И тогда уже хлынут яростным, всё сметающим валом! Если где-нибудь оборона даст трещину... где-нибудь... где?
  
  Как всегда, умело руководящего бойцами Повелителя Молний это не могло не тревожить - где?
  
  Во второй половине ночи прежде разрозненные атаки горцев сосредоточились в трёх местах: два - у реки, там где пониже стена, а третье - у храма Данны. (В случае успеха, попав на крышу, нападающие без труда сумели бы развить этот успех.) Однако Повелитель Молний был почти уверен: ни одно из трёх выделившихся направлений нельзя считать главным. Здесь очевидные слабости в обороне, и атакующие не могли не понимать, что на таких опасных участках горожане сосредоточат большие силы. Нет, скорее всего, в одном из нескольких, продолжающих подвергаться разрозненным атакам мест - там, где никто не ждёт! Да - но где именно?
  
  Дабы попробовать разгадать неприятельские замыслы, вождь поднялся на вознесённую над воротами, самую высокую часть стены. За ночным сражением было возможно судить только по факелам, мелькающим там и сям, да по яростным воплям сцепившихся в схватке воинов. Огненное мельтешение во тьме да неумолкаемый рёв полу охрипших глоток - немного, но знающему достаточно.
  
  Ближайшая битва шла шагах в тридцати от городских ворот: вяло, явно для вида - человек пятьдесят всего с одной лестницей только обозначали штурм, никак не рассчитывая на успех. (Не там же, где стена выше всего, можно было надеяться её преодолеть!) Однако этой ложной атакой горцы отвлекали защитников. Кроме того, что связаны сорок воинов - требовалось внимательно следить за врагом! Мало ли что! Да, бесплодно, напрасно, но страшно раздражает тупым упорством - вождь не выдержал. Из припасённых на крайний случай тонких метательных копий выбрал одно и глянул вниз. До осаждающего отряда где-то шагов шестьдесят, семьдесят - то-то, считая себя недосягаемыми, горцы не прячутся за щитами - далековато, но... Повелитель Молний резко откинулся назад, стремительно распрямился - неуследимый жест! - из разжавшихся пальцев вымелькнула медная молния. Рослый, плечистый горец схватился было за древко угодившей в грудь смерти, но всплеснул руками и рухнул. Яростный вой внизу, брякнуло, ударившись о щиты, несколько на излёте копий - мгновенное замешательство, и всё снова по-прежнему: возня с неудобной лестницей, то вскарабкивающиеся, то скатывающиеся по ней враги - словом, отвлекающий, неторопливый штурм.
  
  Выплеснув гнев, вождь сразу успокоился и почти пожалел о своей мальчишеской выходке: метательные копья припасены на крайний случай, когда один из приступов горцев будет близок к успеху, а так, как распорядился он... больше или меньше одним из нападающих - это ничего не решает. Но, главное, поддавшись безудержному гневу, он потерял контроль над битвой. Вон - у реки и у храма Данны сражения явно идут на спад, зато у ещё зимой заделанной напрочь калитки, кажется, следует ждать решительного штурма: ишь, как разгорелось! И за совсем короткое время! Только что казалось: горцы там атакуют, лишь отвлекая - и, погляди-ка, полноценный штурм! А он-то - хорош! - за малым не прозевал. Конечно, у горожан там есть командующий. Судя по приглушенным расстояниям воплям, у калитки приняты должные меры - но о ходе всего сражения судить не сотнику! Что это? Просто опасный штурм или последний решительный бой? Оценить общую угрозу может только Великий Вождь. Ему, Повелителю Молний, Верховному Главнокомандующему требуется принимать ответственное решение! Причём - быстро и безошибочно! Ишь, как разгорелось!
  
  Запыхавшийся гонец помог преодолеть вождю маленькую заминку: у калитки стену штурмуют уже больше пятисот человек! С двумя десятками длинных лестниц! И павших воинов, сразу же заменяют новые! И, несмотря на смертоносный град летящих сверху камней и копий, лезут и лезут горцы! Как в страшные первые дни осады! Напролом. Не считаясь с потерями. И хоть сверху куда сподручнее - у защитников тоже уже много погибших. Необходима срочная помощь.
  
  Услышав гонца, Повелитель Молний больше не колебался: да, жители Священной Долины завязали решительный бой! И, кроме просимого сотником подкрепления, послал ещё пятьдесят наёмников - всего не предусмотришь, отдельные язычки большого огня могут пробиваться непредсказуемо, и кому как не наёмникам их гасить. Конечно, немного рискованно - вдруг эти ловкие воины окажутся нужнее в другом месте? - однако, не умеющий рисковать, всегда проигрывает. Сейчас резервы нужнее всего там - у калитки. К тому же тридцать самых отборных наёмников всегда при Повелителе Молний, да около ста в запасе: словом - разумный риск. Если, что кажется сомнительным, горцы затеют ещё одни штурм - горожанам достанет сил отразить и его.
  
  А самому? Не сходить ли туда? Не посмотреть ли на месте, как и что там творится? "Незачем!", - немного подумав, решил вождь. В гуще сражения мало чего увидишь. Чтобы не закружиться в вихре, от него надо держаться на расстоянии. Руководить общей обороной Города, несомненно, удобнее всего отсюда - с возвышения над воротами. Да и, насколько позволяет ночь, и слышно, и видно лучше всего отсюда. Что это, к примеру, за шум возник в темноте? Рядом - там, куда не достигает факельный свет? Какой-то странный тяжёлый топот? Необходимо присмотреться попристальнее!
  
  И через два-три мгновения вождь увидел...
  
  ...непонятное, длинное (сердце подсказало - смертельно опасное!) вызмеилось из тьмы и стремительно бросилось на ворота. Прогремел страшный - аж вздрогнула стена! - удар. Чудовище чуть-чуть отползло, покачалось туда-сюда и бросилось снова.
  
  Ужас ещё продолжал владеть защитниками - оцепенение, слава Великим богам, их отпустило: до небес взметнулся исполненный ярости вопль, в немыслимое страшилище полетели копья. Разорвав криком глотку, Повелитель Молний поднял громадный камень. Сбросил, не целясь - схватил другой. Этот - а воля вождя начала справляться с запредельной жутью - метнул уже не вслепую, но постарался попасть в голову чудовищу. Вернее туда, где должна была находиться эта самая голова - и где её не было. И, разумеется, не могло быть.
  
  Отступило главное помрачение: на Город напал не какой-нибудь невообразимый выкормыш бездны, но, возможно, не уступающие ему в жестокости, а всё-таки - люди. Длиннющим бревном соединённые в смертоносное целое, прикрытые панцирем из вознесённых над головой щитов - словом, чудище чудищем! - на городские ворота напали горцы. Со страшной силой бабахнут комлем в скреплённые медью доски, отойдут на десять-пятнадцать шагов, покачаются, разбегутся и вновь бабахнут! И кто это только их надоумил?! Кто из семи Старших богов желает Городу зла? Знать бы! Но - некогда: под ударами невообразимой силы поддаются, треща, ворота. Конечно, когда защитники убедились, что на них напало не отродье Ночи, что ворота бревном высаживают обыкновенные земные люди - ярость сменила страх, вниз обрушились камни, полетели копья: увы - не нанося существенного урона. Копья - те совсем: горцы сплошь закрылись щитами. Камни, которые потяжелей, попадая, сбивали с ног... к несчастью - не многих! Не очень-то бросишь тяжеленный булыжник - от стены не дальше, чем на пять-шесть шагов - и горцы становились уязвимыми лишь на несколько мигов: ударив по воротам, быстро отступали в недосягаемость. Если бы заранее знать об их страшном орудии, тогда что-нибудь можно было придумать, но ведь, Де-рад их побери, со своим кошмарным изобретением они застали горожан врасплох!
  
  После третьего сокрушительного удара Повелитель Молний отчётливо понял: больше девяти-десяти таких ударов ворота не выдержат. И изредка попадающие камни не помешают врагу. Участь Города решается уже не на стенах - нет, внизу у ворот. И пока ещё есть немного времени - там необходимо наладить оборону.
  
  Расставив камнеметателей, вождь с тридцатью наёмниками спустился со стены. Очень вовремя: воины, охраняющие ворота, совсем растерялись. Что неудивительно: они ведь не видели кошмарного приспособления горцев - что-то вдруг со страшной силой ударило в толстые доски, немного помедлило и садануло снова. Ходуном заходили в пазах засовы, всхлипнули скрепляющие крестовины, посыпались медные накладки - Неземной Истребитель напал на Город. Стражники оцепенели: иные стали молиться, уставясь в небо, иные, загородив глаза ладонями, готовились к немедленному отбытию в лучший мир. И лишь немногие, хоть и дрожа от страха, выставили копья навстречу неведомому Злу. А между тем, от следующих один за другим тяжёлых ударов, от ворот уже с треском отлетали доски.
  
  Кто возьмётся в спешке и замешательстве наладить надёжную оборону? Но то, что было возможно сделать, Повелитель Молний сделал: пригрозив, пристыдив, привёл в порядок стражу и, соединив её с наёмниками, расставил по обе стороны от ворот. Отправил гонцов за подкреплением и внимательно огляделся вокруг: всё ли из возможного он сделал - нельзя ли чего-нибудь ещё? Но ворота вот-вот должны были разлететься вдребезги, и вождь понял: если что-то и можно, то уже не успеть. Стоять насмерть - и всё. Ничего - лучшего. Неистовые враги смогут врываться в проделанный проём не более, чем по четыре в ряд, и если надеяться где-то их удержать, то только здесь. Мужество, волю, силу собрав в один грозный кулак.
  
  И в этот судьбоносный момент, сполна получив Своё, Ужасная оставила своего раба: тысячи мужчин и женщин уже обречены смерти, а кто выйдет победителем, это не имело никакого значения для Грозной Воительницы. Чтобы залить вековечную жажду, пролилось бы обильнее крови - остальное Её нисколько не занимало.
  
  Постоянной поддержки своей Повелительницы Повелитель Молний не ощущал уже в течение нескольких лун, но, когда вдруг исчезла опора, пустоту почувствовал сразу. Будто бы заживо вырвали сердце - отчаянье, холод, мрак. Всё, что недавно казалось ценным: будущее Людей Огня, младенец Ту-маг-а-дан, единоличная власть - обернулось жалким пустячком: нимало не интересным и совершенно не нужным. И даже страшное изобретенье Му-ната - а в несколько бесконечно долгих (между "уже ничего нельзя" и "пока ещё ничего нельзя") мгновений прозревший вождь понял, кто надоумил горцев высаживать ворота бревном - перестало вселять страх. Падёт или отгрызётся Город - это не повлияет на общую участь народа бад-вар. В несколько (между "уже" и "ещё") мигов ожидания схватки Повелителя Молний настигло резкое отрезвление: вопреки его чаяниям и опасениям, наконец-то вспыхнувшая Большая Война будет хоть и кровавой, и беспощадно, но всё же не судьбоносной.
  
  Шелухой осыпались мнимые ценности, грядущее и прошедшее канули в безразличность, осталось лишь настоящее, наполненное одним желанием: вот-вот ворвущегося в разбитые ворота врага встретить с должным "гостеприимством"! По пословице: щит в щит и копьё в копьё - и да помогут Великие боги!
  
  Ни сам Повелитель Молний, ни им сплочённые воины так до конца и не разгадали лютой хитрости нападающих: когда упали высаженные ворота, горцы не бросили бревна - нет, ворвались в пролом, сминая им защитников. Правда, к этому времени подтянулись резервные наёмники, и на первых порах битва завязалась на равных. Однако горожанам не удалось прикрыть бреши, и понемногу начинало сказываться численное превосходство жителей Священной Долины.
  
  Краешком правого глаза, левый из-за попавшей в него крови из раны на лбу почти не мог смотреть, Повелитель Молний видел, как, сражённые ножами, топорами и копьями, падают подле него наёмники. Неприятели тоже падали - и даже в большем количестве - увы, на каждого из горожан приходилось не менее двух горцев.
  
  Разумеется, вождь только видел, думать - в обычном смысле - в пылу сражения он не мог. Однако, кроме личных защиты и нападения (отвести направленный в тебя удар, самому изловчиться воткнуть копьё), ему приходилось быстро и, по возможности, безошибочно принимать общие решения: где напасть, куда отступить, как исхитриться, чтобы потерять поменьше своих. Естественно, эти решения принимались не умом - медлительный ум не успевал за битвой - однако, не думая в обычном смысле этого слова, Повелитель Молний находил верные пути: ведомые им воины защищались успешно. А врагов всё прибывало...
  
  Медленно теснимые от ворот, горожане вливались в улицы. Скапливались на площадях. Забирались на кровли дворцов и хижин. Дрались за каждый дом. За каждую комнату в доме. И убивали многих, и сами были убиваемы во множестве. Пронзённые копьями - падали на ступени храмов. Зарубленные топорами - у порогов своих жилищ. Но и горцев падало не меньше. С прободёнными туловищами. С раскроенными черепами, С ползущими из животов кишками. В лужицах общей - и горожан, и горцев - крови колыхались общие внутренности. Судорожно змеились кишки. Дымилась, остывая, кашица из мозгов. Стоны, скулёж, хрипы - внизу под ногами. Выше - чавканье, визг, скрежетание, стуки и треск взбесившихся дерева, меди, камня. И над всем этим, волнами от земли до неба, то яростно ликующие, то злобно угрюмые, то обжигающие ненавистью взрёвы, проклятья, вопли. Временами сливающиеся в общее для горожан и горцев "вайве"!
  
  До рассвета сражение шло с переменным успехом: темнота, теснота, да и родные стены, уравнивая силы, помогали защитникам удерживать Город. Несмотря на то, что на каждого из горожан приходилось по два горца. И каких! Ни недозревших, ни перезревших не было в объединённом войске жителей Священной Долины. И, не считая наёмников, с ними из горожан могло сравниться не более семисот человек. И столько же, возможно - проигрывало им не безнадёжно. Остальные же... но где Повелителю Молний было взять лучших?! Зато дрались горожане яростнее. Не то, что не щадя своих жизней - горцы своих тоже не щадили - нет, падая смертельно ранеными, норовили, если руки уже не держали ножей, впиться во врага хоть зубами. Впрочем, ведь они сражались за свои очаги. За своих жён и своих детей. И - больше: за род Снежного Барса. Чтобы он не рассеялся, не исчез - оставшись только в преданиях. А когда в опасности твой род, забудешь не только о своей жизни, но даже о смерти - будучи многократно убитым, всё равно попробуешь вцепиться во врага. Так это - да; но всё же мёртвые - шаткая опора: теснимые отовсюду, уцелевшие защитники утром оказались на храмовой площади. И было их, шатающихся от ран и усталости, не более пятисот. Остальные, прободённые копьями, изрубленные топорами, упокоились на залитых кровью улочках. На порогах разграбленных жилищ. У навсегда погасших очагов. На ступенях захваченных и осквернённых храмов.
  
  Отразив щитом очередной удар, Повелитель Молний затесался в гущу своих воинов - оглядеться: а вдруг да чудо, вдруг и горцев в строю осталось немного? Вдруг да несметное воинство полегло под копьями горожан? Увы, вскарабкавшись на валун - на алтарь одного из Младших богов - вождь увидел поверх голов: ничего подобного! Никаких чудес! Горстка уцелевших защитников стеснена торжествующим врагом на половине храмовой площади. Конечно, света ещё не хватало, но всё же его было достаточно, чтобы понять: если где-то в Городе и идут сражения, то они ничего не могут изменить - всё решается здесь. На площади. Перед храмами Де-рада, Че-ду и Данны. Напротив захваченного дворца. На последнем клочке раскисшей от крови, пока ещё принадлежащей роду Снежного Барса земли. Ибо - незачем себя обманывать! - если даже многие их женщин и немногие из мужчин уцелеют в этой резне, никогда уже не подняться Снежным Барсам! В лучшем случае - сохранив лишь славное имя - прозябать на бесплодных землях. Где-нибудь на краю пустыни. Самыми слабыми из слабых.
  
  А враги сжимались всё плотней, всё меньше копий ощетинивалось им навстречу - Повелитель Молний понимал: совсем скоро сложат головы и самые стойкие. Понимал с холодком обречённости, но - как ни странно! - ободряющим холодком: вот-вот свалится, бывшее и всегда тяжёлым, а в последнюю ночь ставшее невыносимым, его добровольное бремя. И там, в чистом мире богов и предков, он наконец-то отдохнёт!
  
  И по вдруг посветлевшим лицам бившихся рядом воинов, вождь догадался: последние из защитников почувствовали то же, что и он -веющее живительной прохладой дыхание Горнего Мира. Очищающее. Вселяющее надежду. Не только обещающее заслуженный отдых ТАМ, но и ЗДЕСЬ - пока они здесь! - вливающее в тела новую силу. Могучую, грозную, никому из них прежде неведомую. И вместе с этой несокрушимой силой - удивительную лёгкость. Будто бы нет ничего невозможного, будто бы в мире тебе подвластно всё! И горстка израненных, смертельно уставших воинов за малым не сотворила чудо.
  
  Ощутив дивное единение с каждым из своих соратников, Повелитель Молний сошёл с камня: никаких командиров больше не нужно, целое, с которым он полностью слился, безошибочно знает, что, где, как и когда ему делать. Напасть, переждать, отступить, сместиться - теперь никому не надо об этом заботиться: всё совершится само собой и - наилучшим образом!
  
  О, какие песни сложили об этом бое! А через несколько поколений - когда действительность растворилась в океане времени - какие родились легенды! Да ведь - незачем зря скромничать - очень было о чём! Только что: горстка измученных горожан, и вдруг - не иначе, как волшебством! - нечто целое, неизмеримо сильное, сметающее всё на пути. И если бы бой шёл на открытом месте - несколько этих, чудом преобразившихся сотен, разметали бы любое, даже неисчислимое воинство! Было бы только где им развернуться! Если бы - на открытом месте! А так, потеснив врага с площади, горожане уткнулись в улицы. И, чувствуя, что им нельзя растекаться, поколебались туда-сюда и вернулись на политую кровью землю. Но даже и здесь, в тесноте, если бы горцы не отступили, а продолжали наседать по-прежнему - истребили бы их всех до единого! Приходись на одного горожанина хоть по десять захватчиков! Но столкнувшись с чем-то, превосходящим людские силы, горцы не выдержали - отступили на узкие улицы. Попрятались по ими же разорённым домам. Заняли оборону на крышах. И чтобы быстрей выдохлось сотне-руко-ного-головое чудище, с безопасного расстояния начали метать в него копья.
  
  Повелителем Молний ещё продолжало владеть упоение небывалой битвой, ещё, ох, как хотелось разить и крушить врагов, но вдруг оказалось - некого! Площадь вдруг оказалась пустой. Кроме своих - никого рядом. И можно было бы праздновать победу, но... за небольшим окровавленным пространством, увы - враги. Попрятавшиеся, притихшие, однако - не побеждённые. Ждущие за стеной из щитов и копий. Готовые, навалившись грудой, смять тяжестью тысяч тел. Действовать: нападать, отступать, разить - единственное, что давало горожанам хоть тень надежды, и что, уйдя в глухую оборону, горцы не позволяли им делать: словно бы зная, стоит чуть-чуть помедлить, и распадётся непобедимое целое. И действительно - оно скоро распалось.
  
  Соединявший его с другими, восхитительный полусон, увы, оставил вождя - одного, среди нескольких сотен вдруг пробудившихся и, подобно ему самому, вмиг обособившихся героев. Цельное распалось на отдельных людей, но распад на этом не остановился - заживо души стали разъединяться с телами.
  
  До попавшего в грудь копья был уже мёртв Повелитель Молний: ибо, оставайся он живым, не следил бы отстранённо за вырастающим медным жалом - тёмная точка на светлом небе, чёрточка, змейка, жезл - но или бы уклонился, или подставил щит.
  
  Однако, когда души с телом уже не в ладу, кто и зачем станет противиться желанному? И, копьём поражённый в сердце, пал Повелитель Молний. Не самым последним из всех защитников - как вскоре разгласила молва - нет, одним из последних пал.
  
  
  
  5
  
  
  Притих побеждённый Город, будто бы разом выдохся: хрипы и стоны раненых ещё недолго стелились у земли, но и они скоро прекратились: будто только что и не кипела площадь в неистовой битве - успокоилось (упокоилось!) разом всё.
  
  В сгрудившихся посередине площади защитников, Вин-ваш метал копья наряду с другими - а что ещё оставалось делать, когда бешеный натиск горсточки горожан заставил горцев загородиться щитами? Потеснил их в улицы и загнал в дома? С безопасного расстояния метать копья - и только! Юноше - среди прочих. И уж, конечно, вопреки скоро родившейся молве, в течение ночи он не искал встречи с отцом. Да, сведи их лицом к лицу превратности битвы, от поединка, наверное, было бы не уклониться, но напрашиваться самому? Нет уж! Как ни желал Вин-ваш смерти Повелителя Молний, но чтобы намеренно искать встречи с разъярённым могучим воином - он не безумец! Да, умело командовал своим отрядом, дрался не хуже других, но зря - не мальчишка! - не геройствовал. Тело - другое дело: когда закончилась битва, он старательно искал мёртвое тело отца. Чтобы, увидев своими глазами, полностью убедиться: смертельно опасный враг навсегда покинул земные пределы. И можно больше не бояться того, кто страшнее Самой Ужасной.
  
  Лёгкое весеннее небо струило обильный свет, горцы добивали раненых воинов. Если бы не внушительный, тысячи в две, отряд Водяных Черепах на склоне, они не только раненых и не только мужчин, но, пожалуй, перебили бы и всех мальчиков - Вин-ваш бродил по площади среди трупов. Между сотен изрубленных, залитых кровью тел ему было очень непросто отыскать единственное, однако - необходимо: ведь пока не увидишь сам, не можешь быть твёрдо уверенным. Что бы ни сказали тебе другие - гораздо менее заинтересованные, чем ты. Тем более, никто из горцев не знал толком Повелителя Молний - при всём желании воинов порадовать молодого вождя, нельзя было на них положиться.
  
  Меж облаков уже временами косилось утреннее солнце, а Вин-ваш, меся кровавую грязь, всё ходил и ходил по площади. И наконец - нашёл! Тело отца, к удивлению юноши, лежало на виду. И даже - было не слишком израненным. Во всяком случае - узнаваемым без труда.
  
  Да, несомненно, перед Вин-вашем, сведёнными пальцами впившийся в землю, прободённый копьём, лежал Повелитель Молний. И тонкое древко слегка подрагивало в его груди - может быть, ещё жив? Нет, это мучительно испускающий дух, его невезучий, с распластанным животом, сосед. Достав из-за пояса нож, Вин-ваш наклонился к раненому - стоны прекратились. Юноша выпрямился - всё? Война закончилась? Горцы удовлетворены смертью обидчика? А он сам - доволен этой скоротечной войной? Ему не стяжавшей особой славы?
  
  На сына Повелителя Молний нахлынули сильные и очень противоречивые чувства: облегчение, радость, спокойствие, торжество - тревога, зависть, опустошённость, злость. Смертельно опасный враг повержен - и что же? Отныне навсегда уснёт память об отроческой обречённости? Сердце освободится от детских страхов? И теперь уже - без оглядки! - вслед за высокой мечтой? Будто бы - да... однако... война закончилась как-то не так... Если не опьяняться победой, его самого оставив сбоку. Да, одним из влиятельных, но отнюдь не главных вождей. И? Успокоившись - ждать в стороне? Пока не подвернётся новый удобный случай? Ага, дождёшься!
  
  Горцы отомщены, Повелитель Молний пал, род Снежного Барса если не полностью уничтожен, то низведён, повержен и втоптан в грязь - и, главное, благодаря кому?! Не Ин-ди-мину, не Ин-бу-приру, не Ин-гал-тремиту - верховным вождям объединённого войска горцев - нет, благодаря жрецу-святотатцу! Ибо без кошмарного изобретения Му-ната - и из какой только чёрной бездны к колдуну пришло ужасное озарение? - Город продолжал бы стоять, успешно отгрызаясь от многочисленных врагов. И ещё недолго полютовав у стен, жители Священной Долины были бы вынуждены ни с чем возвратиться назад. И война затянулась бы. И вот тогда - да! Тогда, несомненно, он бы увенчал себя славой: сделался не одним из вождей, но - Вождём! Взысканным не людьми, но богами! Взысканным не для незначительных битв и ничтожных побед, но чтобы сослужить высокую службу: стать Спасителем народа бад-вар.
  
  (Вин-ваш не заметил незначительной подмены: от первоначального замысла (ограниченной войной спасти свой народ от всеобщей братоубийственной бойни) осталось только "спасти". А ведь с тех пор, как ему открылось его высокое назначение, не миновало и пяти равноденствий! И осталось только - "спасти"! Значит - любой ценой? А между прочим, не того ли хотел и его отец: соединив - спасти? И что же? По стопам Повелителя Молний Ужасная и Вин-ваша смогла направить? Как-никак - не раба, возлюбленного? Ой ли, ведь если без лукавства, на этот сомнительный путь Она его заманила не сегодня и не вчера! Иначе с какой стати он бы осмелился не внять Её недвусмысленному предостережению? В сущности - пожертвовав Тренилой? Ища вящего подтверждения своей избранности? Увы, эта отговорка могла сгодиться только для замирения растревоженной совести! А на самом деле? Не искусила ли - запретив! - его Ужасная? И не поддался ли он соблазну?)
  
  Вин-ваш, разумеется, не собирался докапываться до всего этого, не то чтобы глубоко запрятанного, но скверно попахивающего - сейчас его ум занимало не прошлое, а только настоящее. Тусклое настоящее. Умеренно тёплое. Теперь, после падения Города, ни раскаляемое пламенем грядущих битв, ни оледеняемое страхом перед Повелителем Молний - эдакое благостно приторное ненастоящее настоящее! Как и от чего теперь спасать Людей Огня? Всеобщей Войны, похоже, не состоится, а медленно и упорно строить мост через трещину - не для Вин-ваша. Строитель не Спаситель - кто помнит строителей? Помнят Героев, Вождей, Колдунов, но не строителей.
  
  Но главное, в чём юноша особенно не хотел себе признаваться: со смертью Повелителя Молний его Ненависть не умерла. То есть теперь, пока он стоял у трупа отца, этого Вин-ваш ещё не знал, считая кипящую ненависть ещё не погасшим огнём отгоревшей битвы. Но знал он или не знал, а не только настоящее, но и будущее виделось им в отсветах этой, лавой кипящей ненависти. И на кого-то, дабы не обуглилось сердце, должна была выплеснуться раскалённая волна. И на кого же ещё - как не на Му-ната!
  
  Всюду этот сомнительный жрец! Вмешивается во всё! Кто, спрашивается, мешал ему самовластно командовать разведывательным отрядом? Кто - и в большом, и в малом - стеснял его волю? Но всё это, каким огорчительным оно ни будь, мелочи - кто придумал жуткое приспособление? Кто догадался городские ворота высаживать бревном? Кто, стало быть, положил конец войне? В сущности - не успевшей разгореться! Обречённого - не спалившей! Гноящегося - не вскрывшей! Гниющего - не отсекшей. Никого не очистившей! Да, случись замышленная Повелителем Молний Всеобщая Война - она бы почти наверняка принесла гибель народу бад-вар. Но, с другой стороны, война, завершившаяся так быстро, не разрешила существенных противоречий. Не засыпала трещины. Не примирила с горцами жителей Побережья. И что же? Крови с избытком - плохо? Недостаточно крови - тоже не хорошо? А кто виноват? Му-нат! А ещё? Ин-ди-мин, Ин-бу-прир, Ин-гал-тремит - все, чрезмерно осторожничающие! С такими вождями и такими советниками Спасителем никогда не стать! То ли дело - его погибший отец! Да - ненавидимый! Да - при жизни смертельно опасный! Но - без оговорок! - Вождь! Без сомнений и колебаний шедший к цели! Делающий - что ему надо! Твёрдый! Прямой! Решительный!
  
  Семя, зароненное Ужасной, неудержимо тронулось в рост: никогда прежде Вин-ваш ни в чём не хотел походить на своего отца, однако сейчас, стоя рядом с убитым, он уже не был в этом уверен - многое, из прежде отталкивающего в Повелителе Молний, начинало его понемногу притягивать. Пока без связи с лежащим во прахе у его ног, на проложенный вождём путь незаметно для себя ступил Вин-ваш. А точнее - переступил со своего - в этом месте и в это время впритирку сблизившегося с дорогой отца. Подумаешь - Великий Герой... Разумеется, льстит, но и только... Спаситель - другое дело! Ради этого не пожертвуешь чем? Своей жизнью? Не задумываясь! Жизнями окружающих? Тем более, не задумываясь!
  
  Слились дороги - замкнулся круг! Лилиэде не зря привиделось: побеждённый отец - это сын; сын-победитель - в действительности - отец! И это не бредовая прелесть, нет - обыкновенная ухмылка Бездны! Победителя с побеждённым ехидненько поменять местами - любимая игра Ужасной! А оболочка? Но смерть подарила отцу юношескую мягкость сына - победа отчеканила на лице Вин-ваша ястребиную заострённость лика Повелителя Молний.
  
  Конечно, для смотрящего со стороны внутренняя перемена осталась скрытой - лишь через некоторое время, да и то самые прозорливые смогли её заметить - зато наружное преображение произвело очень сильное впечатление сразу на всех. Чему, впрочем, способствовала окружающая обстановка: на залитой кровью площади грудами сотни трупов, побродившая среди них и замершая фигурка, солнечный зайчик на меди ножа на миг, внезапно оборвавшиеся стоны - сын таки изничтожил отца!
  
  А что? Если с расстояния так виделось милосердие к смертельно раненому безымянцу - неудивительно, удивительнее другое: в молве, вскоре широко распространившейся, в действительности никогда не бывший поединок предстал во многих подробностях. Вин-ваш добил не смертельно раненого (и уж, само собой, не безвестного воина), нет, в опаснейшем из единоборств - на ножах - сошёлся лицом к лицу с Повелителем Молний. И в отчаянной битве явив чудеса силы, ловкости, храбрости одолел своего могучего отца. И эта молва оказалась настолько убедительной, что мало кто ей не поверил. Да даже и сам Вин-ваш, немного посомневавшись, в конце концов согласился с красивым измышлением: ещё бы! Спасителю народа бад-вар никак не помешает новый подвиг! Особенно - такой!
  
  
  Ле-гим-а-тану со склона был виден весь Город - разграбленный, обезлюдевший, во многих местах горящий. Поредевшее войско горцев перед возвращением в Священную Долину вместе с добычей и пленными расположилось у неприступных (и всё же не защитивших!) стен. Уже второй день продолжался нелёгкий торг: чтобы достойно проводить своих погибших воинов, жителям Священной Долины хотелось принести в жертву всех уцелевших горожан - внушительный отряд Водяных Черепах подоспел донельзя вовремя. Если бы горцам позволить поступить так, как им хотелось - тогда не избежать Всеобщей Войны. Жители Побережья ни за что бы не простили чужим полного истребления одного из своих родов. У Снежных Барсов уцелела едва ли сотня мужчин да сотни три мальчиков, и чтобы хоть как-то теплиться роду - меньше уже нельзя. Ин-ди-шарам отомщён сполна, и для жертвоприношений горцам будет довольно младенцев и стариков. Ну, ещё сколько-то женщин - благо, их не много погибло в роковую ночь - можно уступить победителям.
  
  Как ни претили Ле-гим-а-тану человеческие жертвоприношения, но верховный жрец Ле-ина прекрасно понимал: жителям Священной Долины необходимы некоторые уступки - потеряв множество своих, они не могут не проводить погибших с должными почестями. И что бы он ни испытывал лично, но, как представляющий Водяных Черепах, настаивать мог только на разумном: из Снежных Барсов необходимо в живых оставить столько, чтобы сохранился этот род. Горцам, со своей стороны, желалось грандиозного жертвоприношения, и торг затягивался. Достичь опасной остроты ему не позволяло вовремя подошедшее двухтысячное войско, но тем упорнее он становился. И это таило свои опасности: победителям хотелось увести с собой почти всех привлекательных женщин, по их уверениям, не для жертвоприношений, а как невольниц - однако для рода Снежного Барса это в любом случае являлось невосполнимой потерей. И недовольство жителей Побережья усиливалось день ото дня. И чем данное противостояние могло завершиться - ведомо лишь Великим богам. Ясным было только одно: жители Священной Долины должны возвратиться в Горы не позднее, чем послезавтра. Однако - как убедить победителей умерить свою прожорливость?
  
  Вечернее солнце уплотняло дымы над Городом, вверх по склону тянулись запахи гари и тленья - устанавливался непрочный мир. Мир? А может быть - краткое перемирие?
  
  Устроившийся под деревом на перегибе горы, Ле-гим-а-тан, напрягая ум, пытался прозреть грядущее. После второго дня опасно затягивающихся переговоров, ощутив настоятельную потребность в уединении, верховный жрец Ле-ина поднялся в рощицу Аникабы - сел на камень под обособившимся деревом и попытался по-новому настроить свои мысли. В лад не сегодняшнему - мгновенному - но в лад звучанию холодноватых прожилок вечного, ни в чём не соответствующего будничному бренчанию.
  
  Это долго не удавалось Ле-гим-а-тану - долго, поглядывая то на дымы над Городом, то на золотящиеся над тонкой полоской дальнего моря вечерние облака, настраивался жрец Ле-ина. К сожалению, злободневное так тревожило, что его мыслям было невозможно покинуть тесный круг - приходилось довольствоваться объедками настоящего.
  
  "Конечно, две тысячи не израненных крепких воинов - куда как серьёзный довод. Хочешь не хочешь, а горцам придётся считаться с ним... А как - Бегила?.. Ведь они не виделись уже три дня... Побережье спокойно может настоять на своём... Слава Ле-ину, Дом Ам-лита война обошла стороной... А попробовать убедить?.. За эти три дня ничего худого не должно было случиться с его дорогой девочкой... Иначе бы - чувствовал... Если их не убедить, то, оправившись, склонённые силой горцы явят свою силу... Сегодня же посоветоваться с Му-натом... И с Ин-ди-мином... А помощник-то - а?.. Приспособление-то измыслил - жуть!.. И кто его только надоумил?.. Нет, Бегила, по счастью, лишь кажется неосторожной... И, конечно, в такие тревожные времена не сунется за ворота... И чем бы это суметь убедить жителей Священной Долины умерить свою жадность?.. А относительно Вин-ваша Му-нат был, ох, как прав!.. Этот мальчишка вовсе не миролюбец... И дело не в том, что он охотно принял навязанную молвой личину отцеубийцы - кто бы отказался от такой славы?.. Нет, держит себя на Совете так, будто он не он, а воскресший Повелитель Молний!.. Настаивая на невозможном, явно добивается Большой Войны... Хорошо хоть, что не имеет достаточного влияния среди вождей Священной Долины... Пока не имеет... С Ин-ди-мином и Ин-бу-приром - самыми благоразумными из горцев - он обязательно переговорит сегодня... И, само собой - с Му-натом... А Бегила, кого она родит по весне - мальчика или девочку?.. И ведь уже скоро - через две луны... Де-рад побери, как всё-таки убедить жителей Священной Долины умерить свои требования?.. Погиб Повелитель Молний, но - на беду! - возродился в своём сыне... Му-нат... Ин-ди-мин... Бегила..."
  
  Несколько одних и тех же обстоятельств, имён, событий, прокручиваясь в голове Ле-гим-а-тана, полностью пленили мысли жреца: одно настоящее - никакого будущего! Но то что отдалённого на пять-шесть шагов, но самого ближайшего - завтрашнего - хоть убей, не виделось! А видеть было крайне необходимо - мало ли какие беды зреют потихоньку во тьме! Увы - ничего не виделось...
  
  До первых звёзд просидев под деревом и с огорчением поняв, что от его ума сейчас немного толку, Ле-гим-а-тан поднялся и, выйдя на тропинку, в темноте зашагал к шатрам победителей. Намереваясь немедленно посоветоваться с Му-натом и Ин-ди-мином - переговоры требовалось заканчивать как можно быстрее. Да, быстрее, но - каким образом? Самому Ле-гим-а-тану ничего путного не приходило в голову.
  
  В шатре Ин-ди-мина малопродуктивный разговор тянулся до полуночи: ни хозяин шатра, ни Му-нат, понимая, что надо, тоже не знали - что. И основная загвоздка была не в главных вождях - даже Ин-гал-тремит был доволен свершившейся местью и богатой добычей - нет, в подобных Вин-вашу командующих различными вспомогательными соединениями: поддержанные сотниками, они хотели не части - всего. Хотели в жертву богам заклать не только оставшихся мужчин, но и всех мальчиков, а всех привлекательных молодых женщин увести с собой. Вот, когда от рода Снежного Барса останется только память - тогда, мол, и завершится месть. И хуже всего было то, что эти непомерные требования - вполне в рамках обычая. Победитель в народе бад-вар полностью распоряжался жизнью поверженного врага: одного ли, многих или целого рода - не имело значения. Да, на памяти уже четырёх поколений ни в Горах, ни на Побережье никакой побеждённый род не губился полностью - однако в старых, священных для Людей Огня преданиях...
  
  
  После паденья Города, Му-нат уже на следующий день пожалел о своём кошмарном изобретении. Он, кажется, предвидел всё: и опасность долгой осады, и озлобленность не отомстивших горцев, и гнусное торжество Повелителя Молний, и, главное, неизбежное перерастание затянувшейся междоусобицы в Большую Войну - просмотрел только один "пустячок": ненасытную жадность победителей! Жадность - вопреки не только благоразумию (с благоразумием победители, как правило, не в ладу), но даже вопреки страху! Среди враждебно настроенного окружения торговаться за каждую женщину - это что? Мужество? Обыкновенная глупость! Чванливая самоослеплённость торжествующих победителей. Не желающих ни на шаг заглянуть вперёд. Ведь, да не допустят Великие боги, стоит Побережью терпение потерять всерьёз, горцам придётся думать не о добыче, нет, как бы унести восвояси ноги - только об этом, и ни о чём другом.
  
  И, что особенно досадно, и Ин-ди-мин, и Ин-бу-прир, и Ин-гал-тремит - главные вожди объединённого войска горцев - понимают, видят, соглашаются, а вот командующие рангом пониже... все особачились! Как в сладкую кость, вцепились в добычу! Не тронь - разорвут на части! И, хоть плачь, хоть смейся, свирепее всех - Вин-ваш! Вернейший, видите ли, хранитель ветхих заветов! Главный блюститель горской чести! Неугомонный страж священных древних обычаев!
  
  В отличие от Ле-гим-а-тана, Му-нат никогда не видел в Вин-ваше особенной тяги к миротворчеству, даже в чём-то симпатизируя ему, всегда предполагал в юноше беззастенчивость в средствах достижения цели, но чтобы решительный поворот случился столь скоро - за один день! - такого он всё же не ожидал. Или?.. Видение Лилиэды было не туманным намёком, но ясно явленной картиной будущего?
  
  Сын это отец, отец это сын - значит, не просто душа Повелителя Молний вселилась в Вин-ваша, но мертвец овладел живым? Вообще-то - случается. Да, редко, но не исключительно редко. Однако, если отбросить общепринятые суеверия, чтобы тобой овладел мертвец, то этого надо желать - пусть даже бессознательно. По своему колдовскому опыту Му-нат знал: чтобы мёртвый насильно овладел живым - такое случается только в непритязательных бабьих страшилках! Сказываемых детишкам на ночь! Конечно, во всевластии покойников в народе бад-вар сомневаются лишь единицы, но он-то сам уверен, что живого может изнасиловать только живой. Мёртвый способен очаровать, соблазнить, прельстить, а чтобы овладеть насильно - дурацкие байки!
  
  (Эти взгляды Му-ната шли вразрез с общепринятыми не только в его время, но и в другие, куда более "просвещённые" времена - впрочем, не склонные к суевериям большинства, истинные естествоиспытатели изредка случались на протяжении всей человеческой истории.)
  
  Однако - добровольно или насильно - об этом лучше потом, на досуге, сейчас для Му-ната куда важнее было другое: как бы у мелких особачившихся вождишек отнять мозговую косточку? Внушить им: ещё несколько дней такого бесстыдного торжища - горцам придётся думать не о добыче, а о своих головах.
  
  Попробовать переговорить с Вин-вашем? Напомнить зарвавшемуся юнцу о его кое-каких непохвальных тайностях? Вот только - поможет ли? Ведь, победив Градарга, когда ещё он себя поставил выше людского суда? А уж теперь-то, дружно возведённый молвой в отцеубийцы, тем более не посчитается с голосом, выбивающимся из хора! Воззвать к его благоразумию? Юноша от природы очень не глуп, но... Повелитель Молний тоже ведь был умён... однако, отдавшись вздорной мечте, ишь, чего натворил! И если сыном овладела душа отца, взывать к его благоразумию - не городские ворота взламывать, пытаться сокрушить скалу!
  
  В поисках выхода до кровавых мозолей натружая свой ум, Му-нат до сегодняшнего вечера немного надеялся на Ин-ди-мина и, главным образом, на Ле-гим-а-тана - авось да один из них уже отыскал приемлемое решение. Однако из недавно закончившейся беседы к общему разочарованию выяснилось: Ин-ди-мин с Ле-гим-а-таном надеялись, в свой черёд, на него - словом, аховое положение! Досель - немыслимое! Младшие не хотят подчиняться старшим - в народе бад-вар никогда не слыхали о таком кощунстве! Да, Повелитель Молний заварил, кажется, похлёбку сплошь из перца! И затейник уже погиб, а она не стала съедобней! Только подумать: юнец- приёмыш, как хочет, вертит недоверчивыми горцами! Играя на их алчности! И каким бы безнадёжным это ни виделось, а надо попробовать убедить мальчишку! Внемлет он или не внемлет рассудку - всё равно не остаётся ничего другого. Может быть, не совсем ослеплён победой? Поймёт, что ещё три или четыре дня и ныне торжествующим горцам станет не до добычи? Ведь если даже вселившаяся в сына душа Повелителя Молний жаждет Большой Войны - не могла же она при этом переселении настолько поглупеть, чтобы рваться в заведомо неравный бой? Да, мутя второстепенных вождей, мальчишка себе на уме: недоспевших разумом стравив со зрелыми, отхватить себе толстый ломоть власти - самый короткий путь. Но ведь... и самый опасный! А во враждебном окружении - гибельный! Только вот как эту очевидность суметь втолковать распухшему от гордыни юнцу? А надо - будь он неладен, этот недовылупившийся баламут!
  
  Как и предполагал Му-нат, разговор с сыном Повелителя Молний не заладился: притворившись невинненьким несмышлёнышем, Вин-ваш ловко ускользал от всего неприятного. Он-де, мол, кто? Мало того, что один из самых заурядных командующих - чужак для жителей Священной Долины! Кто его станет слушать? Ведь если, дабы не прогневить богов, горцы хотят неукоснительно блюсти священные от начала времён права победителей, то противиться этим благочестивым желаниям - попахивает святотатством!
  
  Ишь, как ловко повернул! Исконное, изначальное, освящённое именами Великих Героев - возрази, попробуй!
  
  А мальчишку-то он - "мудрейший"! - явно недооценивал, считая тенью отца, до сих пор почти не замечал собственной черноты Вин-ваша. Не то что бы вовсе не видел - то там, то здесь его внутренняя грязца порой проступала наружу! - но в мере, никак не соответствующей опасности. Смотрел с эдакой снисходительной полуусмешечкой старшего: мол, молодо - зелено, когда дозреет, тогда вот и поглядим. И перезрело! А он не заметил - когда! И что опаснее для народа бад-вар - несгибаемое упрямство Повелителя Молний или изворотливость Вин-ваша - Му-нат бы сейчас не взялся предсказывать.
  
  Разговор завершился ничем - подтвердились худшие из опасений жреца: нет, Вин-ваш не слепец, не только прекрасно видит, чем может обернуться для горцев гнев Побережья, но и намеренно стремится к этому. Намеренно не хочет мира. Нет, в отличие от отца, Большая Война и Победа любой ценой ему, похоже, не нужны; зато постоянно тлеющая - не всполохами до неба, а ползущая по траве и кустам - да! Тягучая, вязка, умеренно губительная... и длящаяся... длящаяся... длящаяся... Не столько сама по себе война, сколько - Му-нат замялся, подыскивая определение - состояние войны! Чтобы, многажды отличившись, достойное место занять не только в роде Змеи, но и во всей Священной Долине!
  
  Что ж, сумеет или не сумеет Вин-ваш возвыситься среди горцев - касается только его: а вот - какой ценой? За этим необходимо глядеть в оба! Чтобы за юношеское честолюбие не пришлось платить большой кровью! Стало быть - торг необходимо закончить завтра! Пусть, в крайнем случае, верховный жрец Ле-ина пригрозит победителям от имени рода Водяной Черепахи, и горцы покинут Побережье недовольными - пусть! На сейчас главное - покинут! Если нет времени распутывать затягивающуюся на шее петлю - необходимо перерезать верёвку!
  
  Глубокой ночью, лёжа в шалаше на брошенной на ветки шкуре и перебирая в памяти прошедший день, Му-нат всё же немного утешился: не зря, как ему сразу подумалось, прошли вечерние переговоры. Особенно - с Вин-вашем. Убедившись в намеренной глухоте сына Повелителя Молний, жрец окончательно понял: необходимы решительные и неотложные действия. Очень или не очень разобидятся горцы - это второстепенно. Утром, улучив момент, надо шепнуть несколько слов Ле-гим-а-тану - пришла пора Водяным Черепахам явить свои силу и твёрдость. Не уговаривать победителей, торгуясь из-за каждой девчонки, но предложить им забрать то, что пока дают и немедленно возвращаться в Горы.
  
  Найдя удовлетворительное решение - удовлетворительное, с натяжкой, увы, на лучшее не было и намёка - Му-нат наконец заснул. И был разбужен грохотом военного барабана...
  
  ...что? Непредсказуемо, ни с того ни с сего у Побережья лопнуло терпенье?!
  
  Мигом вынырнув из шалаша, жрец увидел изготовившихся к обороне горцев. Изготовившихся в страшной спешке, однако - без суеты. Большинство войска, имея за спинами несгоревший кусок городской стены, выставило копья и полукольцом окружило лагерь - замешкавшиеся бойцы, цепляя к поясам топоры и подхватывая щиты, торопились стать в строй. Командовал Ин-ди-мин. К нему и от него шли воины.
  
  Ещё ничего не зная наверняка, хотя уже о многом догадываясь, Му-нат тоже собрался обратиться к предводителю рода Змеи, но вовремя спохватился - не сейчас! В столь ответственный момент отвлекать командующего - на грани предательства! В лучшем случае - непростительная глупость! Если потребуется его содействие - Ин-ди-мин позовёт сам. А пока, присмотревшись, попробовать найти службу по себе. Правда, не зная в чём дело, это затруднительно... ой ли! Так-таки - не зная? Да, воинам сейчас не до жреца: но да видит, имеющий глаза, слышит - имеющий уши, думает - не лишённый разума... увы, только одним объяснялась эта разительная перемена! Уже погибший Повелитель Молний учинил-таки посмертную пакость!
  
  Скоро призванный к Ин-ди-мину, в ответ на незаданный вопрос Му-нат получил от предводителя рода Змеи горькое "да".
  
  И ведь предполагалось вероломное нападение - ещё осенью были предупреждены вожди! - и тем не менее наёмники застали врасплох одно из стойбищ рода Свиньи... И уже с рассвета горцам противостояла лишняя тысяча кипящих гневом воинов. И если бы не Ле-гим-а-тан, не давший увлечься Водяным Черепахам, в настоящее время было бы не напряжённое противостояние, но кипела кровавая битва. Которая, впрочем, вопреки стараниям Ле-гим-а-тана, могла затеяться во всякий момент. Наверняка уж по всему Побережью сейчас спешат гонцы от рода Свиньи - и к полудню ещё полторы, две тысячи бойцов подойдут к Городу. И в самом благоприятном случае - если верховный жрец Лукавого бога и впредь сможет удерживать Водяных Черепах - после полудня всё равно не миновать сражения. Может быть - единственное...
  
  ...недовысказанную просьбу Ин-ди-мина Му-нат остановил почтительным жестом правой руки - приказал одному из воинов принести копьё без наконечника, из захваченных женских одеяний выбрал синюю ткань, разрезал её на полосы и, обмотав лентами обезжаленное древко, превратил его в посольский жезл. Переговорив с Ин-бу-приром и Ин-гал-тремитом и убедившись, что они разделяют взгляды Ин-ди-мина на сложившуюся ситуацию, вышел из круга горцев и уверенно зашагал в направлении воинского стана рода Свиньи - неспешно, но твёрдо поднимаясь по склону холма навстречу грозно выставленным копьям. Да, происходя из рода Свиньи, жрец, возможно, рисковал меньше кого-то постороннего, но идущий в пасть свежей ярости не может быть уверенным ни в чём - во-первых, гнев ослепляет вернее ночи, а во-вторых: своего, да вышедшего из вражеского лагеря, не сочтут ли гнусным предателем?
  
  Но, приближаясь к хищно нацеленным копьям, Му-нат если и думал об опасности, то совсем чуть-чуть. Ему, далеко не трусу, смерть, как и жизнь, виделись сейчас отстранёнными от его сути - поднимающийся по склону жрец заботился только о том, как убедить своих соплеменников в невиновности горцев.
  
  И не просто убедить, но суметь это сделать до полудня... задача, прямо сказать, из... без Ле-гим-а-тана её бы ни за что не удалось решить Му-нату! Только с помощью срочно приглашённого верховного жреца Ле-ина удалось пригасить разгорающийся огонь. Ле-гим-а-тан напомнил командующему отрядом Свиней Биш-мару: разве вожди не были предупреждены? Или гнев настолько ослепил пострадавший род, что Свиньи всерьёз считают горцев причастными к ночной резне? Намеренно не желая видеть настоящих виновников?
  
  Конечно, главным отрезвителем оказались не эти доводы - Му-нат говорил примерно то же - но они помогли Биш-мару сохранить лицо. Ибо - в чём основное отличие! - за Ле-гим-а-таном стояло две тысячи отменных воинов. И верховный жрец Ле-ина заявил с не жреческой прямотой: если горцы немедленно, разумеется, освободив пленников, надумают уйти с Побережья - отряд Водяных Черепах препятствовать им не будет. И пусть тогда Биш-мар со своей разнесчастной тысячей попробует загородить горцам дорогу.
  
  По сути - двойное предупреждение: жителям Священной Долины - освободить пленных и не мешкая, покуда целы, топать восвояси; роду Свиньи - остыть и, не впадая в бешенство от боли, поискать истинных виновников: если ещё возможно сыскать горстку рассеявшихся головорезов...
  
  Всё же удивительно ловко - будто он не жрец, а прирождённый вождь - Ле-гим-а-тан ухитрился использовать жалкую четвертушку дня. Приблизительно три тысячи пригодных к делу горцев, тысяча разъярённых, однако не самых лучших бойцов из рода Свиньи и двухтысячное отборное войско Водяных Черепах - кто, спрашивается, может ставить условия? Если жители Священной Долины немного помедлят - успеет распространиться весть о ночной резне - единицы из горцев сумеют вернуться домой. Если немедленно начавшемуся отступлению вздумают воспрепятствовать Свиньи - будут растерзаны в клочья превосходящими силами врага.
  
  Вернувшись, Му-нат кратко, но выразительно обрисовал главным вождям объединённого войска горцев положение, сложившееся на данный момент: или обидное, но не бесславное (ведь Город взят и пал Повелитель молний!) немедленное возвращение, или героическая (однако, во имя чего?) гибель в сражении со всем Побережьем.
  
  Разумеется, не обошлось без критических, по счастью, кратких - ведь не остановишь солнце! - высказываний. К тому же, Ин-ди-мин, утром, среди общей растерянности явивший себя хладнокровным вождём, указав на небо, прекратил опасные подстрекательства. Когда командуют не трое, а один - а Ин-бу-прир и Ин-гал-тремит, почувствовав в критической ситуации превосходство предводителя рода Змеи, уступили первенство ему - не очень-то посвоевольничаешь. Так что, солнцу было ещё далеко до середины неба, а от полуразрушенного и частью сгоревшего Города по ведущей в Горы дороге, построившись по четыре в ряд, потянулись недавние победители. С копьями наперевес - обещания обещаниями, а никому ещё не вредило, позаботиться самому о себе.
  
  По разуму, по обязанностям, по общей пользе Му-нату следовало остаться на Побережье - с гибелью Повелителя Молний миновала угроза его жизни, а Священной Долине жрец останется навсегда чужим - да, следовало бы по разуму... Но Ин-ди-мина, с немалым риском осмелившегося когда-то приютить гонимого беглеца, сейчас, пока отступающее войско не достигло спасительных гор, бросить было бы нечестно ... А вечером, когда прибрежная равнина осталась позади, жрец подумал о Вин-ваше: за молодым смутьяном требуется неусыпный догляд - похоже, мальчишка окончательно ступил на дорогу отца. И пойдёт по ней, и пойдёт - на горе народу бад-вар... своим наложницам не на радость... и детям... и жёнам... и Лилиэде...
  
  Вместе с жителями Священной Долины жрец начал восхождение по горным кручам.
  
  
  * * *
  
  
  Темирине вполне удался сложный обмен-обман: в жертву была принесена чужая малышка - своего же, якобы усыновлённого, болезненного мальчишку выхаживала дочь Ин-ди-мина. У входа горел жаркий костёр - весна весной, а ночи ещё дышали зимним холодом - неунывающая Миньяна, как всегда, хлопотала с ужином, что-то мелодичное мурлыкая под нос, подросший Ту-маг-а-дан, гулькая и пуская слюни, пытался встать на четвереньки. Голова перевешивала, будущий Великий Герой заваливался на бок, зарываясь личиком в волчью шерсть, но, чуть-чуть полежав и немного поползав, упрямо пытался если не голову, то хотя бы попку вознести над неумолимо притягивающей землёй.
  
  Наблюдая за Лилиэдиным здоровым сынишкой и тетёшкая своего худосочного младенца, Темирина не досадовала, не злилась и на завидовала - боялась. И даже не столько за болезненного мальчишку - всё равно не жилец - сколько гнева обманутой Данны вообще. Ладно, если бы только этого её сына богиня забрала к себе, а если, разгневанная обманом, начнёт отнимать всех? Которых она родит? Как это изредка случается с некоторыми, неотмываемо замаравшимися из дочерей народа бад-вар? И тогда? Не дожидаясь, пока ей "помогут" недовольные соплеменники, добровольно отправиться к Данне? Чтобы за свою преступную ложь в чистом мире богов и предков навсегда сделаться рабыней кровожадной богини? Дабы вечно терпеть насмешки и оскорбления? Или?.. Не обратиться ли снова к Первой жене Вин-ваша? Что-что, а помочь уладить отношения с Неземными Силами ей твёрдо обещала Лилиэда! Вот только - не прихвастнула ли? А она, как дурочка, ей поверила! И теперь, сиди, гадай, что взамен своей жизни предложить кровожадной богине? Или - Лилиэдин бог?.. загадочный, непонятный... ах, поскорее бы вернулся его жрец!
  
  Снаружи заслышались шаги, зашуршала отодвигаемая большая ветвь - озябшая Лилиэда, проскользнув во входной лаз и, мельком глянув на малыша в углу, пристроилась поближе к костру. Даже на исходе второй зимы в горах она не смогла привыкнуть к холодам Священной Долины: особенно - к весенним. Отправляясь куда-нибудь днём - солнце, теплынь! - она с собой брала, разве, одну шерстяную накидку, но стоило чуть-чуть припоздниться... бр-р-р! Те несколько сотен шагов, что обыкновенно отделяли какое-нибудь её заветное местечко от стойбища, хотелось бежать бегом, да в ночной темноте не больно-то разбежишься - продрогшей до костей она вползала в свой шалаш. А преодолеть потребность в уединении - редкую даже для мужчин народа бад-вар - Лилиэда не могла. Выросшей с детства в изоляции, ей время от времени требовалось побыть в стороне от людских ушей, языков и глаз. Брать же с собой тёплым солнечным днём что-то из шкур, казалось дочери Повелителя Молний лишним, так что, вернувшись, она за малым не заползала в огонь. И только постепенно, отогреваясь, свой голос вплетала в общие разговоры.
  
  Поначалу, пока холод зимней ночи не покинул тело, Лилиэда, выслушивая Темиринины полу жалобы полуупрёки, не придавала им должного значения - всякая мама беспокоится о своём болезненном малыше! - но, отогревшись и вслушавшись, сразу сообразила: это не девчоночий вздор, это очень серьёзно. Не о жизни младенца - жалко его, конечно, но из рождённых зимой едва ли не каждый третий умирает в первую луну - и даже не о собственной жизни, нет, Темирина ей говорила о куда более важном: о вине перед Данной и, стало быть, о загробном существовании. Испуганная, дрожащая, жаловалась, надеясь: а вдруг да её душа не совсем черна? Вдруг да погибла не окончательно? И не навсегда обречена рабству в мире богов и предков? Или... если Данна ею оскорблена безмерно... Лукавый Ле-ин - как?.. может быть, заступится за неё?.. и если захочет заступиться - достанет ли у него сил, противиться кровожадной богине?
  
  Сдобренные робкой надеждой полу жалобы полу упрёки... а что скажешь на них в ответ? Что Ле-ин умеет прощать? Что способен защитить не только от гнева Данны или Че-ду, но и от злобы Самой Ужасной? Сказать-то легко, а вот суметь убедить... или хотя бы приободрить... ей самой Ле-ин пообещал защиту и помощь, явившись лично, и пообещал - не словесно... А неземной свет и нездешнее тепло пытаться описать несовершенным человеческим языком - загрязнить свет и рассеять тепло. А Темирина ждёт... Ждёт - оледеняемая страхом и согреваемая трепетным огоньком надежды... Данна, видите ли, ей готовит вечное посмертное рабство! Из-за не принесённого в жертву младенца!
  
  Не зная, как утешить Темирину, Лилиэде рассердилась. И на дочь Ин-ди-мина - осмелилась пойти наперекор древним обычаям, а получилось что-то не так, сразу расхныкалась! - и на себя: не задумываясь, обещала горянке помочь уладить отношения с неземными силами, а когда дошло до дела, сидит безъязыкой дурочкой, не находя ни одного утешительного словца. Рассердилась, вспыхнула, за малым не высказала гадость, вертящуюся на языке, но, устыдившись, замкнула рот: испуганную Темирину кольнуть сейчас ядовитой мерзостью - Ле-ин не похвалит её за это. Нет уж, если она не умеет приободрить и утешить словами - обнять, погладить по голове и плечам, предложить выпить сладенького вина.
  
  Кажется, помогло. Вторая чашечка, слегка затуманив глаза Ин-ди-миновой дочери, вместе с тем смягчила её мысли. Лишив их болезненно уязвляющей остроты. И то, что недавно Лилиэдой говорилось напрасно, теперь, повторённое, действовало успешно и благотворно. Посмертное рабство виделось теперь Темирине чем-то расплывчатым и, главное - необязательным. К тому же, очень кстати вмешалась Миньяна: взяв у Темирины сморщенного, хныкающего младенца, стала его укачивать. И то ли опыт (а несмотря на свой юный возраст, неунывающая резвушка уже трижды успела родить), то ли передавшиеся младенцу через ладони природные живость и бодрость духа - малыш скоро уснул. А может - и не умрёт? А и умрёт - разве обязательно из-за проклятий Данны? У самой Миньяны недавно умерла младшая девочка; первенца, по обычаю, забрала богиня; так что, трижды рожавшая, она осталась с одной девчонкой - которую, впрочем, охотно уступила своей бездетной матери.
  
  Казалось бы, у женщин шла болтовня мало относящаяся к делу (между высокой детской смертностью в народе бад-вар и посмертными муками грешной души, по правде, не много общего), однако на Темирину она подействовала подобно дополнительной ложке бальзама - вдобавок к двум чашкам выпитого вина. И мало-помалу разговор перешёл на общие проблемы. Вернее, сначала, не без умысла вспомнив о Му-нате - мол, возвратиться жрец, и тогда Темирине можно будет совсем не опасаться гнева Кровожадной Данны - Лилиэда начала вслух гадать о том, что творится сейчас на Побережье.
  
  До Священно Долины уже дошли вести и о падении Города, и о торге, затеявшемся возле разрушенных стен - но дошли в главных чертах, без подробностей, смертельно необходимых всякой женщине. Кто отличился? Кто, из простых воинов, не вернётся? (О погибших командующих, разумеется, уже знали.) Много ли пленных? Всех ли захваченных горожан победители намереваются принести в жертву богам? Или в Священной Долине наконец-то появятся настоящие невольницы? И некоторые из домашних дел жёны и матери непобедимых воинов наконец-то смогут переложить на чужие плечи? Да мало ли - десятки, а то и сотни! - разнообразны подробностей интересовали девчонок. А гадать о незнаемом толком - увлекательнейшее занятие! До глубокой ночи его хватило! Благо, укаченный Миньяной, спал Темиринин младенец. Спал и уставший от неравной борьбы с неодолимыми силами тяготения Лилиэдин мальчик.
  
  Последние веточки, из приготовленных на сегодня дров, догорали в очажке - от ночного холода щитом загородив лаз, женщины тоже налаживались спать. Вяловато досплетничавая - уже лёжа и укрывшись шкурами. И напоследок - однако душа нал-вед ещё не успела покинуть тела! - Лилиэда увидела... правда, не особенно ясно...
  
  ...могучих дерущихся жеребцов... рыжего и вороного... на удивительно ровном бескрайнем лугу... под изумительно синим небом... рыжий - это Вин-ваш, чёрный - его отец... схватка упорная - силы равны и ни один не хочет уступать... однако - не ожесточённая... похожая скорее не на драку, а на борьбу... жеребцы не кусаются, не стремятся вонзить друг в друга копыта, а стараются лишь повалить на траву... то спереди, то с боков - толкаясь то плечами, то грудью... кто окажется упорней и тяжелей... но обоим не занимать упрямства, а их силы равны, и длится борьба, и длится... а поодаль, во главе огромного табуна, за схваткой наблюдает облачно-белый, невероятного роста Конь - Великий Мар-даб... и Лилиэда знает: чтобы присоединиться к ведомому богом табуну, сцепившимся жеребцам необходимо закончить битву... и этого хочется им обоим... однако - до срока они не могут... и срока - не близкого... слишком много в несовершенном мире людей у них накопилось друг против друга злобы... и долог срок из бессмысленной борьбы...
  
  Но... ведь Вин-ваш ещё не умер? Тогда - почему и как он очутился на горних пажитях? Лилиэде очень хотелось это знать, но зримое, на какой-то миг полыхнув радужным многоцветьем, враз погасло. Перед глазами - непроницаемая ночная темень. Посапывание плотно прижавшегося пухленького Ту-маг-а-дана. Тихонький плач Темирининого заморыша. Эдакое крохотное царство мира, покоя, сна. Островочек тепла и уюта в окружающем холоде. И бессонная Лилиэда - посередине.
  
  Нет, в отличие от прежде посещавших её видений, это нисколько не пугало юную женщину. А о не страшном и не обязывающим что-то делать - почему бы и не поразмышлять немножечко перед сном? Пока не отвлекло злободневное. Пока, личиком уткнувшись в правую грудь, смешно посапывает сыночек - крепкий, довольный, сытый... А Темирина с Миньяной спят... Попробовать понять увиденное...
  
  Собственно, то, что Повелитель Молний в лошадином обличии попал после смерти в мир Мар-даба - самое что ни на есть естественное. Превыше прочих почитавший этого бога, неудивительно, что отец в нём нашёл заступника. И когда Вин-ваш покинет земные пределы, тоже, возможно, его душа отойдёт к богу-Коню Мар-дабу. Приняв соответствующий облик, вольётся в огромный табун.
  
  (Ведь Му-нат рассказывал, что не во всех, а только в поздних преданиях души, переселяясь в мир богов и предков, сохраняют человеческий вид.)
  
  Поединок упорный, но без огня и страсти - это непонятнее, но доискиваться до его скрытого смысла Лилиэде не хочется, ей куда интересней другое: её муж всё ещё в этом мире? Или - уже в другом? Нет, погибни Вин-ваш, она бы, конечно, сразу почувствовала, но... как возможно одновременно пребывать в двух мирах? Или... время гнилое в своей основе?
  
  Лилиэде вспомнилось давнее: казалось бы, прочно забытые дни болезни. Когда время выкидывало премерзостные штучки. То пряталось, то растекалось, то вовсе исчезало. Да, не увидь Лилиэда воочию тлеющую грязноватым светом ниточку времени, она бы об этом притворщике мало что знала и, не зная, не беспокоилась... но, однажды открывшееся... как бы ей хотелось забыть о непосильном разуму! Увы, не забывалось! Навсегда остались в памяти слабосветящиеся стежочки гниловатой ниточки! Там - у потолочной балки. Тогда - в последний день её странной болезни.
  
  Поэтому неудивительно, что, в Мар-дабовом мире увидев Вин-ваша, Лилиэде страстно захотелось понять увиденное. Увы, глубокое понимание ей не давалось, открылось только одно: в мире богов и предков своё не земное время. То, что здесь было, есть, или будет, там существует всегда. Но и этой малости оказалось достаточно, чтобы заронить тревогу в сердце дочери Повелителя Молний. Нет, заглядывать в другие миры - всегда очень небезопасное занятие! Хотел ты этого или не хотел - не имеет значения. Прозрел ли страшную беду или какой-то пустячок - тоже не важно. А она-то - развоображалась! Как же, увидев необязательное, но очень любопытное, собралась со смаком обсасывать новость из неземных пределов! Будто свежие, исходящие мёдом соты! Напрочь забыв о пчёлах! А ведь боги ничего не посылают зря! И её видение что-то - да значит!
  
  От нахлынувшей вдруг тревоги Лилиэде сделалось душно в шалаше под шкурами, и, отодвинув щит, голенькой, как легла, она выскочила наружу. Луна-Легида стояла высоко, по залитой зеленоватым светом земле стелились иссиня-чёрные тени, повсюду успокоительная тишь весенней ночи - отлегло от сердца. Да, небезопасно заглядывать в иные миры, да, об увиденном надо рассказать Му-нату, но не пугаться же чуть что по-девчоночьи? Когда ещё летом - и после каких видений! - жрец, объяснив, её утешил. А сейчас? Разве по-другому? Или дерущиеся кони - страшнее убийства Ин-ди-шарама? Глупости! Или память о давнем преступлении, смертельном страхе, опасном ядопитии, странной болезни? Возможно... Но ведь - обошлось... При посредничестве своего заступника Ле-ина какого чудесного мальчика она родила от Вин-ваша! И по каждому поводу позволять хватать себя за горло тянущимся из прошлого отвратительным липким страхам? Нет уж!
  
  Морозная ночь бодрила. Ещё немного походив по лужаечке, Лилиэда вернулась в шалаш. Осторожненько, ощупью, забралась под шкуры, крепко прижила к себе спящего сынишку, затворила веками глаза и почти сразу заснула.
  
  
  С утра между женщинами возобновился вчерашний разговор - продолжились оживлённые гадания: кто? сколько? каких? когда? Кто из воинов не вернётся? Сколько пленников захватили горцы? Каких женщин отобрали себе в невольницы? Когда мужчины возвратятся домой?
  
  Очень увлекательные гадания: предполагалось и то, и это, и разумное, и сомнительное, и вовсе невозможное - ах, если бы утром было побольше времени! Услаждая свои язычки, девчонки наверняка бы досплетничались до блаженства, увы... заботы, дела, хозяйство. Вот-вот начнут ягниться овцы, а из-за войны жутко недостаёт мужчин, и хоть в сравнении с прошлой весной опыта изрядно прибавилось - всё-таки тяжело. Да исконно женское - прясть, ткать, убирать, готовить, нянчится с детишками - не разболтаешься.
  
  Однако сегодня Лилиэда была рада делам: ночное видение - хоть в его безвредности, под луной по морозцу прогулявшись голенькой, она себя почти убедила - всё же оставило горьковатый осадок. И попробовать его развеять, что-нибудь делая - пойдёт на пользу. И делая - не по дому. Благо, сынишка подрос, и его можно смело доверить Темирине или Миньяне - той, которая захочет остаться при шалаше. Лучше всего, взяв хворостину, пойти к овечьим загонам. Конечно, пастушка она так себе, если по честному - никудышная, ну да - не в одиночку. К тому же, умеющих ловко управляться с овцами и козами, из женщин отыщется немного - ей, Лилиэде, не будет стыдно среди неумех.
  
  Однако, прежде чем дочь Повелителя Молний успела уйти к скотским загонам, в стойбище объявился гонец.
  
  Всё! Закончен затянувшийся торг! Великодушные горцы, совершив возмездие, всех пленных - пусть они ими подавятся! - уступили мелочным жителям Побережья. И, гордо покинув нечистые земли, с великой славой возвращаются домой. Непобедимые воины, позавчерашней ночью взошедшие по склонам, уже в Священной Долине. Если считать с сегодняшнего утра - пошёл уже второй день. И после торжественного пира, через четверть луны, пусть женщины рода Змеи готовятся встретить мужей, сыновей, отцов. Вайве!
  
  Ликующее, многоголосое "вайве" раздалось в ответ. Слава Великим богам, гонец явился утром - большинство женщин ещё не успело разойтись по делам - расплескались тёплые волны радости. А поскольку мужчин в стойбище было мало - никем не сдержанные. Слёзы, объятия - у тех женщин, что постарше; девчоночий неудержимый визг - у молодых, восторженных. Эдакое буйное умопомешательство - не у всех, но у многих. Миньяна, к примеру, то поочерёдно к Лилиэде и Темирине вешалась на шею, то принималась скакать и прыгать, то, вопя что-то бессмысленное, раскинув руки, начинала кружиться в дикой пляске. Впрочем, сама Темирина, забыв и о болезненном младенце, и даже о Даннином гневе, долго не удержалась на месте - взвизгнула, сорвалась и, за руки захватив подругу, затопала с ней в паре. Подскакивая и вереща по-заячьи.
  
  Бурлила, клокотала - всех опьяняла радость. Лилиэду, конечно - тоже, но недостаточно, чтобы дочери Повелителя Молний пуститься в пляс. Светлели мысли, теплело сердце, но, оставаясь трезвой, целиком отдаться ликованию ей мешала умненькая головка. Да, продлись праздничное буйство, она, не выдержав, тоже ненадолго сошла бы с ума - но половодье скоро пошло на убыль. Будто враз трезвея, одна за другой молодые женщины становились мокрыми пташками. Нахохливались, прижав пёрышки и смущённо поглядывая по сторонам. Ишь, чего с ними со всеми выкинула нечаянная радость! По счастью - со всеми: смущенье быстро проходило, после лёгонького безумия в стойбище затеялись оживлённые разговоры.
  
  Слава Де-раду - конец войне! Скоро мужчины возвратятся домой! И праздник Данахиназ - о, каким восхитительным будет этой весной праздник Данахиназ!
  
  Порешив устроить вечером скромное пиршество, чтобы отметить победу, но и не обидеть не вернувшихся победителей, женщины занялись делами: глупые овцы, не разделяя человеческой радости, блеют, просятся на травку.
  
  
  Против обещанного гонцом, на пару дней раньше мужья возвратились к жёнам. К матерям - сыновья. К детишкам - отцы-победители. Пришёл и Вин-ваш. Герой, Победитель Зверя Ужасной, прославленный вновь - и как! До того, как его увидела, Лилиэда не очень-то верила опередившим слухам, однако увидев... В первый момент, ошибочно приняв сына за отца, вздрогнула от испуга - немного всмотревшись, удивилась своей ошибке: ах, молва! Что она способна натворить! Ведь крупными угловатыми чертами лица Вин-ваш всегда смахивал на Повелителя Молний! Ну да, исчезла юношеская мягкость, резче обозначился рот, слегка запали глаза: сходство, несомненно увеличилось - но не на столько же, чтобы его пугаться! Однако в достаточной степени, чтобы перестать отмахиваться от слухов - если одна из душ Повелителя Молний не вселилась в его сына, тогда чем объяснишь такую перемену? Конечно, поединок, прославленный молвой, вряд ли случился в действительности - вождь сражён не ножом, а метательным копьём. И многие бросали копья в последних защитников Города, а чьё попало... одно роковое из тысячи... почему бы и не Вин-вашево? Никакой красивости, никакого подвига, обыкновенная ухмылка войны - и всё становится по местам! Следует внимательней присмотреться к мужу: если с отцом он сблизился не только внешне, но и внутренне - тогда никаких сомнений, чьё копьё попало в Повелителя Молний!
  
  В первые дни по возвращении - праздничная суматоха, мужские ласки - Лилиэда не заметила ничего особенного, а когда догорела вспыхнувшая при встрече радость, увы: присматриваться оказалось незачем - всё сделалось удручающе ясным.
  
  Словно дождавшись конца войны, весна пришла не мимолётной гостьей, но полноправной хозяйкой: в несколько дней распустились листики, луга запестрели цветами, среди ветвей расчирикались птички. Ночи стали теплее - припозднившись, уже не приходилось дрожать от холода.
  
  С приходом мужчин, у женщин поубавилось дел - появилась возможность почаще отлучаться от шалаша. Казалось бы: вернулся муж - радуйся, держась подле него. Не шастай по своим укромным местечкам. Или, если уж не можешь без уединения - отлучайся как можно реже... Но Лилиэде, напротив, уединяться почему-то хотелось всё чаще и чаще... Конечно, не потому, что Вин-ваш стал больнее поколачивать женщин - он пока держался в границах разумной строгости... или?.. уже и поэтому? Чувствую, что границу разумного сын Повелителя Молний готов перейти во всякий момент, не желала ли, пусть неосознанно, Лилиэда сделать преградой расстояние?..
  
  ...как бы то ни было, однажды вечером возвращаясь домой, в тридцати, наверно, шагах от шалаша дочь героически погибшего Вождя услышала громкий и невыносимо горький Темиринин плач.
  
  Безудержно рыдающая Вторая жена Вин-ваша, лишь судорожно прижимала к груди своего худосочного младенца да заливалась слезами, не отвечая на расспросы. Обеспокоенная Лилиэда в первую очередь осмотрела мальчика - жив. И не скажешь, что особенно болен с виду. Такой, как всегда: нездоровый, слабенький, а в общем - ничего особенного. Оглядела маму: на левой скуле - синяк; на плечах и спине: свежевздувшиеся рубцы от плётки - недавно ей изрядно досталось; но тоже - ничего особенного. Истощилось терпение? Но чтобы у дочери народа бад-вар (тем более - у горянки), истощилось терпение - нужны не такие побои. Явная несправедливость? Оскорбительно ни за что её наказал Вин-ваш? Но уж в этом-то случае Темирина - гордячка и своевольница - даже под плёткой не раскрыла бы рта, а не то что бы плакать после. Да и вообще: ни из-за телесной боли, ни из-за самой гнусной несправедливости так горько не плачут. Тут что-то другое - несравненно злейшее. А что - пока не узнаешь: Темирина лишь всхлипывает, дрожа, да судорожно прижимает к груди младенца. И проявлять настойчивость в расспросах - не просто бесполезно, но, по правде, и страшновато: а ну как задушит мальчика? Остаётся лишь дожидаться, пока женщина выплачется и расскажет сама...
  
  Ожидание получилось долгим: совсем стемнело, раздув угли и подложив сухих веточек, Лилиэда затеплила очаг - рыдания продолжались. Когда уже было замешано тесто для лепёшек, только тогда они стали понемногу стихать. И отдельные, поначалу бессвязные - сквозь всхлипывания и слёзы - начали прорываться слова. И тогда Лилиэде открылось такое...
  
  ...младенец... Вин-ваш... богиня... чужой или свой?.. гнев обманутой Данны... слабый, болезненный... так и так не выживет... зачем же напрасно сердить богиню?.. жертва, алтарь - пока ещё не поздно... Данна охоча до крови первенцев... скорее всего - простит задержку... но твой же... тем хуже!.. значит, сама виновата!.. у меня не дурное семя!.. я одна во всём виновата - да?.. а кто придумал обманывать богиню!.. завтра же на алтарь заморыша!.. пока Данна не покарала всех!.. но твой же, твой!.. ты ещё пререкаться будешь!.. ну, давай подождём хотя бы луну?.. половину?.. завтра же!.. ну, ради Аникабы - четверть луны?.. нет!.. но я не отдам... завтра же!.. не отдам... вот тебе, вот!.. не отдам!.. получай, гадина!.. !.. нет!.. и ещё! и ещё!.. не отдам!.. отдашь, никуда не денешься!.. нет, не отдам!.. Поговори у меня!.. !.. мой, не отдам!.. вот тебе! вот!.. хоть убей!.. я сказал - завтра же!.. ай!.. мой!.. ой!.. нет!.. да!.. а!.. !.. !..
  
  Что это? Обыкновенна мужская бесчувственность - или жестокость, достойная самого Повелителя Молний? Да, болезненный младенец не полюбился Вин-вашу сразу, но требование отдать его Данне... Знай Лилиэда своего брата ревнителем древнего благочестия - она бы ему нашла оправдание, но уж кем-кем, а ушибленным святошей Вин-ваш не являлся, сам себе порой позволял такое... И, стало быть, его ссылки на гнев богини - только неуклюжий предлог, чтобы избавиться от непонравившегося младенца! И... возможно - побольней достать Вторую жену? Темиринина гордость его, конечно, задевает - а чем её сломить? Если побоями - пришлось бы бить часто и до полусмерти... что с дочерью предводителя рода не очень-то себе позволишь. Прежде сто раз подумаешь. За младшенькую-то любимицу Ин-ди-мин непременно заступится - в крайнем случае, заберёт назад. А вот так, как придумал братец - женщина беззащитна! Скрыв первенца от богини, она не посмеет жаловаться отцу... и надо же было проболтаться дурочке! Видите ли, вообразила, что, узнав от кого болезненный мальчишка, Вин-ваш переменит к нему отношение? И ведь - переменил! Да и как ещё! Хорош - ничего не скажешь! И можно ли теперь хоть как-то помочь этой доверчивой дурочке? Поговорить с Му-натом? Авось, хитрющий жрец подскажет какой-нибудь выход?
  
  Наскоро утешив Темирину и наказав ей притвориться и не перечить мужу, побыстрей, пока не вернулся Великий Герой, Лилиэда покинула шалаш. Юркнула в темноте в кусты - немножечко страшновато идти ночью не по тропинке, ну да Ле-ин охранит её, а с братом сейчас нельзя встречаться - и, выбравшись из чащобы, вышла на бережок ручья. Однако, прежде чем пересечь поляну, решила немножечко погодить: а ну как - сама? Вдруг да всё не так безотрадно, как ей показалось сразу? Вдруг да её с Темириной муж ещё не вовсе злодей? Ведь не померещилось ей когда-то, ведь поглотившая три обыкновенных и два дня между ними, была у них с братом Великая Ночь?
  
  Настаивая на жертвоприношении хилого младенца, действительно ли Вин-ваш хотел уязвить Темирину? Зачем? Чтобы, сломив гордость, полностью подчинить себе? Будто бы - да... не опасаясь гнева обманутой Данны?.. а с какой стати она это взяла?! По прежде позволяемым вольностям в отношениях с Неземными Силами? Но ведь по-настоящему только один раз - выйдя до срока из-под затвора - это себе позволил Вин-ваш. И сразу же нарвался на змею. И больше - ни-ни! А бывшее раньше... а что - бывшее раньше? Смерть Тренилы? Непонятно, темно, запутано. Любовная связь с Ужасной? Будто бы это зависело от него! Убив Градарга, он, волей-неволей, заполучил Её в любовницы! И если беспристрастно: все грешки Вин-ваша в отношении мира богов и предков - или пустое, детское, или чужое, навязанное извне.
  
  А тут: скрытый о богини первенец - да вдобавок больной, слабый! - Великий Герой мог испугаться и непритворно. Но ведь... и притворяясь - мог? И поди, угадай: боясь ли Данниного гнева или желая уязвить Темирину Вин-ваш настаивает на жертвоприношении? Или, тоже не исключено, и то, и другое вместе?
  
  И что же? Её с Темириной муж - совсем злодей? Полузлодей? Совсем не злодей? Драться больнее начал? А будто один Повелитель Молний нещадно колотил своих жён - будто не все мужики такие! За крайне редкими исключениями: Ле-гим-а-тан, Ам-лит, Ин-ди-мин, Му-нат - если и есть ещё, она таковых не знает. Но в таком случае - почему она сама предпочитает держаться подальше от мужа? Боясь его плётки? Если и "да" - то не слишком сильно... Нет - не обманывая себя - она чувствует притаившуюся в Вин-ваше угрозу. Что-то опасное, тёмное - прежде ею в брате не замечаемое... Но если так - тогда почему?..
  
  Чем глубже проникали Лилиэдины мысли, тем безнадёжней они запутывались: то выходило, что её муж уже зрелый злодей, то - просто вспыльчивый юноша. Ведь, приказывая пожертвовать полуживым младенцем, он вполне мог думать: Темирина не хочет соглашаться только из вредности и упрямства - где уж понять мужчине материнские чувства! Да вдобавок - боязнь гнева богини... Могло или не могло так быть? Очень могло! Но и с целью, как можно больнее задеть Вторую жену - увы, тоже могло! И то, стало быть, и то, и это... и среднее между тем и этим... а почему она сама стала бояться мужа, как только он возвратился из военного похода?.. когда вплоть до сегодняшнего дня брат не давал к этому серьёзных поводов?.. из-за резко усилившегося сходства с погибшим отцом?.. или - Вин-ваш это Повелитель Молний, Повелитель Молний Вин-ваш - из-за врезавшегося в память виденья?
  
  Нет, ей самой - не под силу! Незачем понапрасну мучить ум! Тем более, незачем, что, даже пойми она брата, Темирине бы это нисколько не помогло - необходимо идти к Му-нату.
  
  И, ещё немного постояв на полянке, бережком разлившегося ручья, свежей, но не холодной весенней ночью Лилиэда направилась к жрецу.
  
  
  
  6
  
  
  Его любимая девчонка - до чего же ловкая льстица! Мол, такой умный, всезнающий (едва ли - не всемогущий!) он, конечно, сможет помочь Нивеле? В пустяковом, в общем-то, деле? Поможет её сестричке удержать противного Гир-кана? Ну, что ему стоит - а? Ведь он такой всезнающий, мудрый, добрый...
  
  Бегила уговаривает, безбожно льстя, и ластится шаловливой кошечкой. Ничего себе - "пустячок"! Извечное между мужчиной и женщиной! Идущее от начала времён!
  
  Ощутив охлаждение Гир-кана, Нивела пожаловалась сестре - та, сочувствуя, попробовала подольститься к нему: мужу, целителю, верховному жрецу Лукавого бога. Он, видите ли, Ле-гим-а-тан, почему-то обязан уметь всё. И уговаривает, расхваливая, и ластится, пристроившись на его коленях. Эдаким уютным комочком говорливой дразнящей нежности. А как ответишь Бегиле? Ежели в шутку - несколькими ласковыми шлепками перенастроив её мысли и разбудив дремлющие вполглаза всегдашние желания - не требуется большого ума. И на сколько-то времени - пока не остынет любовный жар - она будет очень довольна таким ответом. Но... скоро опять пристанет с "пустяковой" просьбой! И, значит, надо попробовать ответить ей всерьёз. Надо, но...
  
  ...осторожно ссадив Бегилу с колен, Ле-гим-а-тан поднялся с низенькой скамеечки и, поцеловав в щёки, носик, глаза и губы, отослал жену помочь Элиниде с ужином. Пообещав подумать о её просьбе. Как же, любимица - ишь, как умело пользуется своим положением, почти ничего не делая по дому! Надо бы немножечко с ней построже - да где уж ему, тающему от своей поздней любви! Да ведь и то: после некоторых, из-за её ядовитого язычка, трений с Ринэрией сумела так повернуть, что обе старшие жены теперь ей во всём потворствуют! Полностью избавив от домашних забот! И такой-то - любимой и любящей, юной, весёлой, ласковой - не пообещаешь, разве что, остановить солнце на небе! Да и то - если попросит понастойчивее... Однако - пообещав...
  
  Ле-гим-а-тан подошёл к маленькому окошку и посмотрел на по вечернему освещённое подворье. Мир. Тишина. Спокойствие. Словно бы и не было никакой войны. Словно бы - а ведь не миновало и двух лун! - и не висела судьба народа бад-вар на тонюсеньком волоске. По счастью, бои не коснулись подворья Ам-лита - но напряжение, но тревога... и как скоро всё успокоилось! Только - надолго ли? Вынужденные уйти без пленных, жители Священной Долины - да, отомстив! - всё-таки не получили должного удовлетворения; их победа оказалась не полной, урезанной, а горячих голов меж горцами достаточно, и, значит, продолжает тлеть... не откладывая, надо наладить переговоры старейшин влиятельных родов! Этим же летом - лишь поостынут страсти. И когда не решено столько судьбоносного, надо же было Бегиле навязаться с незначительными Нивелиными заботами! Незначительными?..
  
  Впрочем, для большинства мужчин - действительно. Любит, не любит, горит, охладел - и это, когда, может быть, решается участь народа бад-вар? - вздорная бабская прихоть! Развлечение избалованных жён! Ему, Ле-гим-а-тану, по меркам Людей Огня и Ринэрии, и Элиниде, и особенно Бегиле следовало бы хорошенько всыпать - дабы надолго запомнили и больше не приставали с подобным вздором. Всё бы и поутихло, и - без забот. Занимайся себе спокойно общественными делами. Но... если не на поверхностный взгляд, если посмотреть поглубже?.. что изначально - горцы и жители Побережья или Мужчина и Женщина? За ответом не далеко ходить! Но если лежит так на виду - чьи отношения важнее? Рода Чёрного Орла с родом Водяной Черепахи или - Нивелы с Гир-каном? Если ссорятся два рода - на пороге стоит Война; если не ладят мужчина с женщиной - не стоит Дом. И что опаснее, если задумаешься - не сразу ответишь. Конечно, внешне война страшнее: разорение, голод кровь - при домашнем же нестроении, видя снаружи крепкое, внутренней гнили обычно не замечаешь, живёшь себе и живёшь... пока неожиданно всё не рушится!
  
  Чуть уклонившись в сторону, Ле-гим-а-тан скоро возвратился к Бегилиной просьбе: пообещать-то любимой жене он пообещал - подластилась, улестила, выманила! - но ведь в действительности вряд ли сумеет чем-нибудь помочь... Ну что, ну поговорит с Гир-каном - а дальше? Если погас любовный огонь - попробуй, разожги его вновь! Ах, женщины, женщины! Ему - что: варить приворотное зелье? Самочинно произведя себя в колдуны? Да не он свари, а даже и сам Му-нат - вряд ли бы помогло! Любит, не любит - это сильнее всякого колдовства! Любил, разлюбил - уже ничем не поможешь! Конечно, будь Нивела Гир-кану женой - другое дело: с жёнами и не любя живут... И потом...
  
  ...а надо ли?
  
  Мысли жреца Ле-ина вышли на другую дорогу: Гир-кану уже недолго осталось гостить у Людей Огня. Скоро ему возвращаться на свои любезные Острова под долгожданный отеческий кров - скоро придут другие... а брать с собой Нивелу?.. неизвестно, как на это посмотрели бы соплеменники меднокудрого соглядатая, а вот Ам-лит ни за что не отдаст свою дочь на чужбину! И будет прав. Чужая страна, чужие люди, чужие обычаи - всё чужое. Конечно, жители Островов не людоеды, подобные Людям Леса, и внешне Нивела, возможно, устроилась бы у них неплохо, однако внутри... не скребла бы внутри тоска по своим? А такое - увы, очень житейское - охладей к ней Гир-кан не сейчас, а после, уже увезя? Куда бы она приткнулась? Одна - и не то что без отца и крова, но и без рода-племени?! Сиротой на чужбине - женщина наверняка зачахла бы! И если нельзя увезти - стоит ли особенно сожалеть о любви, до поры отцветшей? Конечно, сердечко у Нивелы сейчас болит, но случись разрыв позже несколькими лунами или даже равноденствиями - разве бы ей было легче? Болело бы разве меньше? И пока не отболит само - вряд ли чем-нибудь поможешь Нивеле... Во всяком случае - не теперь... Вот когда затянется, подзаживёт...
  
  На небе появились первые звёзды, вот-вот должен был поспеть ужин, а Ле-гим-а-тан всё продолжал стоять у окошка - вдруг да решенье придёт само? Вдруг да подскажут звёзды, сверкающие на тёмно-синем небе? Или нашепчет ветерок, поднявшийся к ночи? Нет, откроют не то, как оживить умершую любовь (это безнадёжно!), но - как утешить Нивелу? Помочь ей забыть Гир-кана. Избалованного любимца дочерей народа бад-вар... Перестрадать, перетерпеть, забыть... Но звёзды мигали молча, а ветерок нашёптывал на чужом языке - нерешённую проблему жрец отложил до другого раза: да, мешкать не следует, однако - не горит. Если не сегодня, не завтра, то через день или два он найдёт нужные слова, измыслит что-нибудь утешительное для Нивелы. А для Бегилы...
  
  ...в той, что побольше, комнате женщины собрали ужин. Ле-гим-а-тану пришлось на время прервать свои размышления - утром, на свежую голову, по дороге в храм. На сейчас - не торопясь поесть свежих лепёшек с мясом, приласкать перед сном детишек и, уединившись с жёнами, сначала немного послушать их милый щебет, а после затеять любовные игры: всегда одинаковые в основе - никогда неповторимые в оттенках. До блаженной усталости, до тихонько подкравшегося сна.
  
  Однако Бегила - впору бы перестать удивляться её непредсказуемости! - прежде, чем бог Тен-ди-лен заманил "бродячую" душу нал-вед в ночные странствия, приблизив ротик к Ле-гим-а-танову уху, сама нашептала решение жрецу. Конечно, было бы любопытно знать: оно ей открылось только что, или, подластиваясь со своей просьбой, плутовка его уже имела в виду? И льстила - желая ненавязчиво повлиять на мужа? Зачем? Ведь она подсказала очень разумный выход! Или?.. но неужто - настолько мудра? Из опытных зрелых мужчин до такого додуматься смог бы один из ста! А чтобы - молоденькой женщине? Невероятно!
  
  Не сразу поделилась своей нехитрой догадкой, а сумела так повернуть, чтобы ему - независимо! - то же самое пришло на ум. А если обоим в головы приходит одно и то же, значит - истина рядом?
  
  Действительно, о широко распространённом в народе бад-вар обычае помнили и он и Бегила - однако, как к этому отнесётся Нивела? Вот чего спросить у своей сестры - пока та ещё продолжала любить Гир-кана - не могла Бегила. Вернее, спросить-то могла, но в ответ получила бы от Нивелы лишь жалобы да слёзы. А так, как придумала - если придумала, если, увлёкшись, он ни придал жене нездешней мудрости - тогда не надо и спрашивать: истина рядом, коли обоим - одно и то же.
  
  Полусонный шепоток жены - казалось бы, ничего особенного! - крайне взбудоражил Ле-гим-а-тана. Бог Тин-ди-лен силком бы сейчас не смог увести из тела его "бродячую" душу - если Бегила додумалась до такого, то ему-то... жрецу... мужчине...
  
  ...чтобы не разбудить спящих жён, Ле-гим-а-тан осторожно поднялся с ложа и, отворив дверь, вышел под усеянное звёздами небо. Разгорячённое тело остужал приятно прохладный ночной ветерок, однако близость людских жилищ и взблеивание, иногда долетающее из овечьих загонов, не давали толком сосредоточиться. А сосредоточиться было необходимо, и Ле-гим-а-тан вовремя вспомнил о бегущем в отдалении ручье - одиночество, тишина, свобода. Не маленькая, улучённая у насущных дел и докучных мыслей, но безоговорочная - один на один с Богом! - Свобода.
  
  Удобно пристроившись на бережку и наслаждаясь мелодичным журчанием ручья, верховный жрец Ле-ина смотрел на звёзды - распространённое и извинительное заблуждение - где же обретаться Высоким истинам, как не вдали от земных суеты и грязи? Но, лукаво перемигиваясь между собой, звёзды не торопились делиться с Ле-гим-а-таном сокровенными тайнами. Может быть - нашепчет ветерок? Или - нажурчит ручей? Увы, у всего свой, человеку редко понятный язык... Смирившись, что он сейчас не готов для высоких откровений, Ле-гим-а-тан мысленно возвратился к Бегиле.
  
  Неужели он не ошибся? И к бессчётным достоинствам ненаглядной девочки надо причислить ещё одно? И какое! Почти что сверхчеловеческую мудрость! Однако... не усложняет ли он, безбожно увлёкшись? Да, из мужчин много если бы один из ста догадался так проверять Нивелины чувства, однако Бегила - женщина. И что для мужчины - мудрость, для женщины, возможно, изначально данное? И, стало быть, сокровенное шепнув перед сном, его жена не явила нездешней мудрости? Лишь обыкновенное не мужское знание? Ну да! Ничего себе - обыкновенное! Чтобы самой предложить разделить мужнины ласки с необязательной женщиной - даже с любимой сестрой! - это, знаете ли... притом, что в Бегилином самопожертвовании нет ни малейшей необходимости...
  
  
  (И о чём промолчали звёзды, что утаил ночной ветерок, не разболтал говорливый ручей - к Ле-гим-а-тану пришло из первозданной, существующей до начала времён глубины. Из той глубины, которая на человеческом языке условно может быть названа Богом. Из той глубины, которая однажды уже открывалась Ле-гим-а-тану и из которой жрец сумел зачерпнуть очень немного, отождествив Сущего с Ле-ином. Впрочем, сейчас он зачерпнул ещё меньше, но всё-таки - зачерпнул. Одну единственную драгоценную каплю...)
  
  
  ...самой предложить такое! Когда никто не тянул за язык! Добровольно навязать себе соперницу! Пусть даже любимую сестру! Но ведь не на ночь, не на луну - нет, предложить её в жёны! Мужчине, в которого влюблена сама! Или она совершенно уверена в своих чарах? Но совершенно уверенной может быть или полная глупышка, или очень мудрая женщина. А поскольку Бегилу считать глупышкой нет никаких оснований - то?.. И всё равно не сходится! Даже допустив в женщине нездешний ум - куда запихнёшь её ревность? Или... и не ревнива? Но уж этот-то - дудки! Да, и мириться с неизбежным, и скрывать обиды она умеет неподражаемо, но чтобы самой себе измышлять лишние хлопоты и тревоги? А если даже, любя сестру, и справилась с ревностью - как быть с телесной жаждой? Ведь Бегила не может не понимать, что если Нивела станет Четвёртой женой, ей самой будет меньше перепадать мужниной ласки? Пусть ненамного, а меньше...
  
  А ручей - издеваясь! - взбулькивал; а звёзды - ехидничая! - перемигивались; а ветерок - насмехаясь! - лгал; но То, Что пришло из Глубины... только к Его чистому голосу прислушивался Ле-гим-а-тан: да - может! Бестребовательной и бескорыстной, вообще позабыв о ревности, может являться Любовь. Мало того - должна. Если она - Любовь. Не отвергая телесных радостей - уметь подниматься над ними. И такая - поднявшаяся (но ни в коем случае не оторвавшаяся!) над плотью Любовь - способна принести и плоти несравнимо сильнейшую радость. Дать куда более глубокое удовольствие, подарить не в пример острейшие ощущения... казалось бы, в любовном соитии - дари и будешь сто крат одарен, но...
  
  ...на небо взошла половинка поздней луны - скоро Легиде пускаться в очередные земные странствия - Ле-гим-а-тан, перемеривая и перевзвешивая поколебленные нравственные ценности, сидел у ручья, не торопясь возвращаться в комнату. Новое на грани (или за гранью?) доступного ему очень хотелось понять здесь же: на берегу ручья, под звёздами, поблекшими в лунном свете.
  
  Любить - не желая, не вожделея... любить - и всё... разве такое возможно? Мало того, любить не задумываясь: а любим ли ты? Не порывая с плотским, забыть о плоти? Будто бы телесная, смертная оболочка его, Ле-гим-а-тана, сути не вмещает полностью? И все его души - ах, нет, единственная душа! - имеет обителью не только несовершенное человеческое тело, но и что-то ещё... как бы разом пребывая и в нём и вне его... тем самым соединяя дольнее прозябание с божественным инобытием... уф! Пожалуй - лишку головоломно! Хорошо бы как-нибудь обойтись без таких сложностей... увы: по-новому не поняв плоть, и любви не поймёшь по-новому! Де-рад побери, какой-то заколдованный круг! Живя в теле - забыть о нём? И только тогда оно будто бы заживёт по должному! Да не из сыновей и дочерей человеческих, из богов и богинь народа бад-вар, исключая, возможно, Ле-ина, подобного не вместит никто! И что же? Выходит, Бегила выделяется не только из человеческого ряда? По меньшей мере, становится вровень с Ле-ином? По своей воле предложив мужу взять сестру Четвёртой женой...
  
  Поражённый открывшимся, Ле-гим-а-тан полностью упустил из вида, что, на его ложе предложив место сестре, Бегила вовсе не предлагала ей уголочка в мужнином сердце! И более: зная, насколько сердце жреца заполнено ею одной, могла, не опасаясь, слегка подвинуться на ложе - жертвуя, разве что, малой толикой телесных утех. В свете открывшегося Ле-гим-а-тану - жертва почти невидимая. Но всё-таки - жертва. И главное - добровольная. И именно добровольность этой незначительной, в сущности, жертвы сместила нравственные ориентиры - до невероятных размеров увеличив в глазах жреца Бегилину самоотверженность. Земную женщину выдвинув не только из ряда людей, но и из ряда богов и богинь народа бад-вар.
  
  Хотя, не потеряй Ле-гим-а-тан способности к трезвому мышлению, он без труда бы понял: любовь Бегилы - отсюда. Вся - из земного мира. О новой любви и о новой плоти она знает не больше его самого. А возможно - и меньше. Но, к счастью, на какое-то время потеряв способность к разъедающим играм ума, Ле-гим-а-тан сумел избежать невыгодного для себя сравнения: он - знает, Бегила, не зная - жертвует. Пусть немногим, но жертвует. Бескорыстно. По своей воле.
  
  Легида неторопливо шла вверх по небу - размягчивший заскорузлую корку сознания, понемногу гас неземной свет. Нет, жрец уже не мог позабыть ни о новой любви, ни о новой плоти, но и остаться взыскующим их, как самого дорогого в жизни, тоже, увы, не мог. Его по-новому настроенные мысли сплелись в незатейливый узор: для новой любви необходима новая плоть, но поскольку старую нельзя изменить по своей воле - надо её очистить...
  
  Наконец, поняв, что новое Откровение он сейчас не способен осмыслить глубже, жрец возвратился в комнату.
  
  Лунный луч падал на ложе - на женские руки, на щёки, на лбы, на груди, на разметавшиеся по изголовному валику, завораживающие пряди волос. Да, не зря в народе бад-вар укоренилось общее мнение, будто женские волосы, притягивая Нездешние Силы, могут являться пристанищем для богов. И хотя это древнее поверье почти не затрагивало жреца - служа Ле-ину, он давно отказался от большинства суеверий - сейчас, глядя на серебрящиеся в лунном свете ленты, струйки и нити Ночи, Ле-гим-а-тан чувствовал, что Ужасная не взялась из ниоткуда, что Душа Изначальной Тьмы владеет частичкой каждого из живущих на этой земле. А как же, Открывшийся?.. Он - из другого ряда... Не только ни в чём не схожего ни с рядом Древних Могучих Сил, ни с рядом богов и богинь народа бад-вар, но если сними и пресекающегося - то только на миг, случайно...
  
  Ещё немножечко поглядев на высвеченную луной, прядями разметавшуюся по изголовному валику Душу Ночи, Ле-гим-а-тан тихонько подошёл к ложу - его жёны так уютно спали, что было жалко их потревожить. С краю, как всегда, на левом бочку - Бегила. И её ноги так подогнулись в коленях, что волей-неволей - дабы освободить чуточку места - их пришлось немного подвинуть: тёплые, нежные, совершенно изумительной формы. Авось, не проснётся девочка? Проснулась. Слегка приоткрыла глаза. Потянулась губами к лицу жреца. Правую руку закинула на его плечи...
  
  ...засыпая - и кто только подбросил такую мысль? - Ле-гим-а-тан подумал: в основе своей будучи совершенно земной, любовь Бегилы озарена горним неугасимым светом...
  
  
  * * *
  
  
  "Завтра же на алтарь заморыша! К Данне - пока не поздно!", - назойливо вертясь в голове, это соображение отвлекало Вин-ваша от крайне важного и сугубо тайного разговора. С раннего вечера и до поздней ночи поодиночке неприметными тропинками недовольные воины и вожди сходились в редко посещаемый, укрытый скалами отрог долины. В основном, как повелось испокон веков - молодые, горячие. Впрочем, среди собравшихся присутствовали "молодые" весьма условно - конечно, не старики, но уже достаточно тронутые битвами и равноденствиями: успевшие получить первые боевые отметины, когда большинство из пришедших и ходить-то ещё не умело толком.
  
  Да, когда войско вернулось домой - праздничная суматоха, радость от встречи с детьми и жёнами - горечь из-за украденной победы почти прошла, но уже скоро (не минуло и двух лун) вновь усилилась. Причём - многократно.
  
  Горцы постарше - ревностнее относящиеся к обычаем предков - сожалели о великолепном массовом (увы, не состоявшемся!) жертвоприношении.
  
  (Нет, сразу после штурма погибших воинов из Священной Долины провожали пристроенные совместно с ними на погребальных кострах не только убитые в бою, но и пленные, заколотые в последний миг. Где-то, около ста горожан. И жертвоприношение, стало быть, не обошлось без свежей, богам столь угодной крови. Однако героизм погибших был, несомненно, достоин большего, чем жалкая сотня жизней!)
  
  Молодые (легкомысленные, жадные до плотских утех) в основном сетовали, вспоминая юных горожанок - достигших небывалых высот в любовных играх. Ах, какие наложницы могли быть у них! Не вмешайся так не вовремя Водяные Черепахи! И, разумеется, и молодые, и те, что старше, забыли о своей скаредности: не возжелай они сверх меры, закончи пораньше торг - Повелитель Молний не успел бы их укусить посмертно, устроенная наёмниками резня уже не навредила бы жителям Священной Долины. Для заклания на алтарях и мужчин и старух, и мальчиков было бы у горцев в достатке. А также - соблазнительных городских распутниц: дабы днём помогать женщинам по хозяйству, а ночами обучать воинов-победителей восхитительным любовным играм.
  
  А поскольку среди собравшихся заметно преобладали молодые - большинство разговоров (пока ещё не все подошли и не приспело время для общих прений) сводилось, в конце концов, к женским особенностям и отличиям. В основном - телесным. Умственное в женщинах большинству сыновей народа бад-вар было не интересно - подчёркивались, считаясь общим местом, лишь отрицательные свойства: лживость, коварство, хитрость. Душевное вовсе не принималось в расчёт: неуловимо, зыбко, не скроишь по готовым меркам.
  
  Вин-вашу - лелеющему, ох, какие замыслы! - этот необязательный трёп хотелось перевести в другое русло: поближе к своему, заветному, но... "Завтра же на алтарь заморыша", - ему очень мешали мысли о преступном своеволии Темирины. Задетый за живое Второй женой, он не мог пропускать мимо ушей замечаний о женских уловках, подлости и коварстве - волей-неволей прислушиваясь к ним, от важного (судьбоносного!) отвлекал свой ум.
  
  "Нет! Хватит! Распусти баб - сядут на шею! Будто мало ему одной Лилиэдки! С её немыслимым - посметь изменить самому Че-ду - преступлением! Которое он, промолчав в силу сложившихся тогда обстоятельств, был вынужден разделить с преступницей! И Темиринка теперь - по её стопам! Пожалела, видите ли, для Данны первенца! Добро бы - здорового и красивого! Он бы такое понял! Простил! И, возможно, согласился бы скрыть её обман! Нет же - больного, хилого! Завтра же на алтарь заморыша!"
  
  Подобные мысли, вертясь в Вин-вашевой голове, ему очень мешали думать о предстоящем собрании. Только-только всплывёт в разговоре с кем-то что-нибудь общее, важное для Людей Огня, как сразу же заслоняется вредной частностью:
  
  "А без Лилиэдки, пожалуй, не обошлось и тут! Сама по себе Темирина ни за что бы не решилась обмануть Данну! Да, на Побережье порой случается: некоторые из беспечных, чадолюбивых мам особенно крепких мальчишек-первенцев не отдают богине. Притворно обмениваются и, пожертвовав чужой девчонкой, усыновляют своих же чад. Но чтобы на такое решиться дочери Гор... сколько ни будь у неё смелости... нет! Наверняка не обошлось без Лилиэдиного участия! Завтра же провести тщательное расследование! И в случай чего, дать наконец почувствовать Первой жене, кто в Доме хозяин! По- настоящему - до кровавых рубцов - поучить развратницу! Заодно, припомнив ей Ин-ди-мина! И ещё... на Побережье женщине, решившейся на обман, всегда готовы помочь уладить отношения с Данной жрецы Ле-ина и некоторых Младших богов и богинь... а здесь? На каких, спрашивается, жрецов и каких богов Лилиэда могла рассчитывать в Горах? Обещая помочь Темирине? На каких, на каких... будто не ясно! Конечно же - на Му-ната! Всюду этот лукавый жрец! Вмешивается и сеет смуту! Ах, чтоб его..."
  
  ...но что, "чтоб его" - Вин-ваш не успел вообразить соблазнительную картинку сокрушительного паденья жреца: из званых наконец-то подошли все. Живость необязательных частных разговоров заместилась деревянной торжественностью общего дела.
  
  Выступающие говорили строго по форме - кратко, не перебивая друг друга - но поначалу очень бестолково: обида правила их речами. Не столько предлагалось, как взять своё, сколько слышались вздохи о потерянном. Мол, коварным жителям Побережья - провались они все к Де-раду! - их подлое вероломство ещё отольётся кровавыми слезами.
  
  (Будто бы без этих неумных выскочек все и так не знали, будто бы это не общая рана горцев!)
  
  Однако скоро - после пяти или шести толком ничего не сказавших недоумков - очередной из выступающих наконец-то подошёл к важному: разве от жителей Побережья ждали чего-нибудь другого, кроме подлости и коварства? Разве лишь из-за одних нечестивых прибрежных неженок оказалась оплёванной выстраданная победа горцев? А Ин-гал-тремит? Ин-ди-мин? Ин-бу-прир? Главнокомандующие объединённого войска Священной Долины? Кто поспешил принять предложенный Ле-гим-а-таном мир? Кто - как не эти пораженцы! Двурушники! Недоумки! Трусы!
  
  До "предателей" и "изменников" пока ещё не дошло, но скоро, судя по возрастающей горячности в речах ораторов, должно было дойти. Скоро - Вин-ваш понимал - перехлестнёт через дамбы правил, приличий, норм. И тогда...
  
  "Ах, провалиться бы колдуну к Де-раду! Там ему место, там! В сумрачном Нижнем мире! У Кровожадной Данны! Среди смертельно согрешивших женщин, непоправимо падших Героев, невольников и младенцев! Среди утонувших, пропавших без вести, сорвавшихся в пропасти, сожранных львами и людоедами из лесных племён. Словом, среди тех, которые почему-нибудь не очистились пламенем погребального костра. А не здесь - не среди людей! Чтобы колдун не осмеливался больше давать вредные советы ему, Вин-вашу - Спасителю народа бад-вар! Кем-то, видите ли - ничтожнейшими девчонками! - почему-то нельзя пожертвовать; так-то - унизительно вежливо! - надо держать себя с предводителем захудалого рода; на этого нападать, а того не трогать - тьфу! Будто он сам не знает! Или - вообще уже полный завал! - баламутить чужих баб? Против него, Вин-ваша, потихоньку настраивать его законных жён! Ладно бы - одну Лилиэдку! Сестру он по-настоящему никогда не держал в руках - но Темирину! Благочестивую горянку! Сбивать с праведного пути - суля защиту от гнева Данны! Ах, ну что б его поскорее прибрал Де-рад! Ведь не то..."
  
  ...а ничего, увы, не "не то"! Распалившиеся говоруны против Ин-ди-мина, Ин-бу-прира и Ин-гал-тремита чего уже только не предлагали - едва ли не предать смерти! - а против лукавого жреца ещё никто не сказал ни словечка. Как же, спознавшегося с такими Силами, попробуй, задень - горцы смертельно забоялись колдуна едва ли не с момента его появления в Священной Долине. И каждая новая нечестивая выходка Му-ната умножала страх. А уж после его кошмарного изобретения (высаживать бревном городские ворота - из каких это бездн пришло?) всякий из горцев был скорее готов потерять голову, чем осмелиться поднять руку на колдуна. Впрочем, если без приятных самообманов, он сам, к несчастью, тоже... и что же? Му-нат неуязвим? Увы, похоже, что - да. Во всяком случае, ни единого из Людей Огня жрец может не опасаться... и?..
  
  Другие-то очень уязвимы! И Ин-бу-прир, и Ин-ди-мин, и Ин-гал-тремит! А недовольство незадачливыми вождями всё сильнее слышится в речах выступающих, всё язвительней осуждается принятый ими мир, всё настойчивее раздражённые горцы требуют смерти изменникам, но... ничего конкретного! Так - общие пожелания...
  
  Слушая эти грозные речи, Вин-ваш жалел о зря упущенном времени. Не о легкомысленных жёнах, непростительно отвлекаясь, ему следовало думать перед началом собрания! Тем более - не о Му-нате: до колдуна всё равно сейчас не дотянешься. Нет, до начала общего разговора ему очень стоило перешепнуться со многими из пришедших - тогда, возможно, выступающие поопределённее бы высказывали свои требования! А то, - смерть предателям! - а дальше - ни шага. А ему-то, спрашивается, много ли толку от смерти Ин-ди-мина? Ну да, найдись смельчак и всади нож в предводителя рода Змеи - освободилось бы заветное место, а дальше? Кто он такой, чтобы надеяться занять это местечко? Герой, Победитель Градарга? В нужный момент большинство забудет! Один из Вторых вождей? Вздор! Вторых-то - аж пять! А что пришелец, принятый родом Змеи чужак - это вот вспомнят все! К тому же - возраст. Он что-то не слыхал, чтобы в Горах предводителем рода становился кто-нибудь моложе шестидесяти равноденствий. Нет! Смерть Ин-ди-мина его ни на шаг не приблизит к заветной цели. Зато отдалить - способна... А бестолково гневные речи могли вот-вот подтолкнуть к неразумным решениям - Вин-ваш это понял и взял слово.
  
  Поначалу сын Повелителя Молний говорил в лад с предшествующими ораторами: о трусости и нерешительности вождей, о низости и коварстве жителей Побережья, о мужестве и героизме горцев. Единственное отличие: предателями и изменниками Ни Ин-ди-мина, ни Ин-бу-прира, ни Ин-гал-тремита Вин-ваш не обозвал ни разу. Да, они проявили себя робкими до трусости, недальновидными до слепоты, но ведь и то... пусть собравшиеся припомнят ... перед старейшинами стоял не лёгкий выбор... в соотношении один к одному вступать в битву на чужой земле - не всякий из вождей решился бы на такое... неудивительно, что старцы - зачем же скрывать их возраст! - уклонились от главного сражения... лишив горцев не победы - никто и ничто не может лишить Героев победы! - но её сладких плодов... а что главнокомандующие оказались предателями - нет, помилуйте, он этому не верит... и собравшимся - храбрейшим из храбрых! - не стоит торопиться с выводами... взять, к примеру, того же Ин-ди-мина... конечно, как вождь - все понимают, да?.. но как предводитель рода... заботлив, благочестив, внимателен... и если Первым вождём при нём будет кто-то порешительней, помоложе и, главное, посамостоятельней...
  
  Вин-ваш свою речь сумел завершить в самое время: не сказав лишнего - незаметно выразив нужное. Способные понимать - поймут, а дуракам не к чему прицепиться. Ведь ничего определённого, всё: "подождать", "присмотреться", "в том только случае, если" - тьфу! По честному - тошнотворная речь! Достойная не воина, а жреца, да и то - из самых немощных! Или... величайшего из властолюбцев! Ничего самому - чтобы всё предложили другие, оценив его скромность. А не чрезмерную ли? Вдруг да не так поймут? Решат, что Великий Герой, довольствуясь славой, не жаждет обременять себя излишней властью?
  
  Сойдя с камня, с которого говорил, сын Повелителя Молний с трепетом вслушивался в речи последующих ораторов. Куда теперь наклонится большинство? Слава Великим богам, его слова оказались переломными: выступивший сразу после него, хоть и довольно ещё нёс всякой околесицы, но незадачливых вождей уже не называл изменниками и не требовал их смерти. Дальше - определённее. Горячие, недалёкие выговорились в начале - от тех, что умней и сдержанней, наконец-то стали поступать дельные предложения. Правда - противоречивые. От традиционного для Священной Долины самосожжения протестантов, до не стыкующегося ни с какими обычаями, мало кому понятного предложения ограничить всевластие Предводителя рода, передав некоторые из его полномочий военным вождям.
  
  И совсем уже неожиданным для самих собравшихся оказался итог долгих словопрений: вообще ничего не делать. В частности - не возвращаться. Пусть к покинутому из-за войны перевалу с Ин-ди-мином отправятся те, которые им довольны. Недовольные останутся здесь - на дальних угодьях рода Змеи.
  
  Кто первым высказал небывалую мысль и понимал ли он, что предлагает - не суть, а вот почему все согласились с безумцем - ведомо только Ужасной. Как бы то ни было, но никто не заметил таящейся в этом предложении страшной угрозы. Напротив, кошмарная небывальщина заворожила вначале всех - словно бабочек, пылающий ночью костёр. Видя лишь выгоды: свободу от надоевшей власти Ин-ди-мина, тучные пастбища, расширение и процветание рода - никто не хотел посмотреть вперёд хотя бы на десять равноденствий. А посмотри - он бы увидел вдали отнюдь не процветание. Ведь дальние угодья рода Змеи - спорные земли. И союз с родом Лошади оказался возможным только потому, что Змеи согласились на этих землях не заводить постоянных поселений. Да, война поубавила мужчин, однако не настолько, чтобы пересматривать взаимовыгодный договор! А через десять равноденствий? Когда подрастут мальчики? И девочки понесут от них? Да что десять - уже через пять равноденствий Змеи начнут стеснять Лошадей! Ведь в этом конце Священной Долины мало обильных угодий, и если, поселившись здесь, нарушить шаткое равновесие - сначала голод, затем ссоры и уже скоро неизбежные междоусобные войны.
  
  Из собравшихся одному Вин-вашу грядущее приоткрылось с чёрного краешка: голод, сраженья, кровь - но ради спасения своего народа Великий Герой не
  колеблясь согласился на временные неудобства. И, взяв на себя ответственность, не спешил открывать глаза простецам. Не видят - тем лучше! Увереннее шагнут в неизвестность! А предстоящая чреда многочисленных мелких войн? Так ведь - мелких! Не угрожающих гибелью народу бад-вар! А что довольно прольётся крови - потом будет крепче стоять! Его отец, Повелитель Молний, куда как обильно пролил крови на Побережье, и до чего же прочно стояло!
  
  Нет, если собравшиеся решили остаться на дальних угодьях рода Змеи - следует сполна воспользоваться благоприятным случаем, а не указывать всем на беды, которые могут случиться из-за их скоропалительного решения. Указчиков и без него будет достаточно! Ин-ди-мин, Ин-бу-прир, Му-нат - далеко не полный перечень! Не только вожди, но и некоторые из обыкновенных воинов наверняка прозрят грядущие войны, наверняка попробуют воспрепятствовать расколу рода Змеи - нет уж, ему совсем не с руки помогать этим благоразумцам! Пусть сами стараются!
  
  "А ведь случись наметившийся раскол, у оставшихся он окажется старшим по званию!", - с этой приятной мыслью значительно заполночь Вин-ваш подходил к своему шалашу...
  
  Пищал вредный Темиринин младенец, - ну да недолго ему осталось, завтра же на алтарь заморыша! - сама Темирина, крепко прижав к груди худосочного отпрыска, то ли спала, то ли притворялась спящей. А Лилиэда? Вытянув правую руку, Вин-ваш коснулся Ту-маг-а-дана - вот что значит, неукоснительно следовать воле богов! Каким крепким растёт мальчишка! А быстро-то - считай, на глазах! Но мама... куда это она запропастилась?
  
  Осторожно, дабы не разбудить сынишку, пошарив между мальчиком и сплетённой из веток стеной, Вин-ваш никого не нашёл - что, опять наладилась к Ин-ди-мину? Забыв не только о приличиях, но и о супружеском долге? Ну, ничего, утречком он ей задаст, как следует! Чтобы, если не поняла, то хоть почувствовала: наступившее лето ничуть не схоже с прошлым! Принятый родом Змеи, тогда почти что беглец, теперь-то он - о! Не просто Великий Герой и Знатный Отцеубийца - но всеми признанный Вождь! Уже не нуждающийся в покровительстве Ин-ди-мина! Больше не собирающийся смотреть сквозь пальцы на любовные шашни своей Первой жены с предводителем рода! Да и Первой женой - после рожденья Ту-маг-а-дана, после гибели Повелителя Молний - Лилиэда разве что только считается! А в сущности - сирота, беглянка - не рыпаясь, будет стоять там, где он соизволит отвести ей место! Ладно, утречком, не откладывая, маме Ту-маг-а-дана придётся хорошенечко разъяснить, что к чему! Дабы надолго запомнила. А пока...
  
  После вчерашней ссоры - туда же, вслед за Лилиэдкой, а ещё горянка! - к Темирине его не слишком тянуло, и, ощупью перебравшись через спящую женщину, Вин-ваш заключил в объятия Миньяну. Рыженькую - во всём шустрячку! Немного лишку неразборчивую в своих связях, но ведь - не жена. Да и наложница так, не из признанных - спит в его шалаше, и ладно. И спрос с такой, разумеется, не велик.
  
  
  * * *
  
  Му-нат, безуспешно стараясь скрыть от себя эту слабость, возвратился в Священную Долину только из-за Лилиэды, однако, осмотревшись, скоро обнаружил, что в Горы вернулся он очень кстати.
  
  Казалось бы, погиб Повелитель Молний, взят и разграблен Город, сурово наказан род Снежного Барса - радуйся! Однако радовались победители весьма и весьма умеренно. Усиливаясь день ото дня, сожаление об оставленных на Побережье пленных могло вызвать опаснейшее брожение. Да, пал ненавистный Город, убит вероломный вождь, но зияющая трещина продолжает угрожать бедами - её зазубренные края, увы, не сблизились ни на шаг. Да и можно ли их сблизить? В человеческих ли это силах? Правда, Легида когда-то ему открыла, будто трещину сможет засыпать зачатый Грозным Че-ду Великий Мудрец и Герой Ту-маг-а-дан... Но можно ли принимать всерьёз откровения это ветреной богини?.. И потом: от кого от кого у Лилиэды мальчик, но уж никак не от Че-ду! И?.. если засыпать трещину не в человеческих силах, то люди, возможно, могут построить через неё мостик?.. но даже если и могут - для этого необходимы знания...
  
  Лукавый жрец Ле-ина не зря околачивался в горах подолее трёх равноденствий - ему таки удалось обольстить пятерых из жителей Священной Долины. Правда, трое из них были почти мальчишками, один - престарелым служителем Де-рада, и толку от таких помощников было не слишком много; зато пятый - полноправный воин - оказался бесценным соглядатаем. Только от него Му-нат узнал что-то достоверное о нехорошем, грозящем перерасти во всеобщую смуту, брожении.
  
  И неудивительно, что когда тот отправился на тайную сходку, колдун с нетерпением ждал его возвращения. Наконец-то сдвинулось! Наконец-то рассеянное в воздухе недовольство начало сгущаться в грозовую тучу! Да - очень опасную: но всё-таки, если есть что-то определённое, то можно попробовать направить его в нужную сторону, а не получится - хотя бы вовремя уклониться.
  
  И потому в самом начале ночи - только-только успело по-настоящему стемнеть - услышав шорох в кустах неподалёку от шалаша, жрец вопросительно насторожился. Что? Соглядатай уже вернулся? Но, если так - вряд ли тогда состоялась сходка? Или не он, а кто-то другой? Не желая, чтобы его заметили, прокрался в темноте кустами?
  
  Выбравшись из шалаша, Му-нат безуспешно всматривался в сплошную черноту - после масляного светильника внутри глаза совсем не хотели видеть в темноте снаружи. Кто? Вернувшийся соглядатай? Или кто-то другой? По делу? Или - с недобрым умыслом? Шагах в десяти от шалаша заслышался знакомый, его окликнувший голос - Лилиэда? Но почему - ночью? Что у неё стряслось? Что-нибудь - с сынишкой? Но зачем же тогда она кралась кустами? На два-три мгновенья эти надуманные загадки заняли ум Му-ната - затем жрец тихонечко отозвался.
  
  Лилиэда приблизилась. Протянула Му-нату дрожащую то ли от волнения, то ли от страха руку. Дотронувшись, успокоилась. Следом за колдуном вошла в просторный шалаш и слегка прижмурилась от света. Пока её оглядывал жрец, молча стояла в углу, растрёпанной головкой касаясь переплетённых ветвей. Вид ой-ёй-ёй имея: по плечам и груди змеились распущенные волосы, зажатая в правой руке накидка выглядела только что вынутой из грязной лужи, скрывающую бёдра и часть живота зеленоватую ткань разорвал зловредный шип, и всюду на незакрытом теле царапины от острых колючек. Иные глубокие - до крови. Торопилась и явно шла не по тропинке - кралась в темноте через кустарник. Зачем? Лилиэда заговорила.
  
  Быстро поняв, в чём дело - не горит, до утра потерпит - свою безудержно разговорившуюся бывшую воспитанницу и ученицу Му-нат мягко прервал: мол, в целом ему вполне ясно, пусть Лилиэда успокоится, он сумеет защитить Темирининого младенца, сейчас неотложней другое. Велев дочери Повелителя Молний подойти поближе к светильнику, жрец, распустив завязки, освободил ей тело от порванной грубой ткани. Внимательно с головы до ног осмотрев юную женщину, взял чистую тряпицу и, умакнув её в кувшин с ключевой водой, осторожно промыл царапины - в основном, не глубокие, но множественные и потому болезненные. Только на левом бедре шип, разорвавший ткань, распластал до мяса нежную кожу. Му-нат достал горшочек с целебной мазью и длинную узкую ранку залепил густой смесью. Затем, подбросив веточек на полу потухшие угли, раздул в очажке небольшой, но жаркий огонь и подвёл Лилиэду поближе к очагу. Пустяковые царапины прекрасно зажили бы и без его вмешательства, а вот согреться девочке, промокшей при переправе через разлившийся ручей, совершенно необходимо - простывшей легко подхватить любую хворь. Да вдобавок - расстроенной и огорчённой злым велением Вин-ваша.
  
  Когда обсохшая кожа потеплела на ощупь, Му-нат взял городскую (из тончайшей козьей шерсти) накидку и завернул в неё юную женщину. На покрывающую низенькое ложе волчью шкуру положил ещё две овечьих и, устроив на них Лилиэду, предложил дочери Повелителя Молний сладкого, крепкого вина. Теперь можно не спешить, пусть беглянка рассказывает обстоятельно...
  
  Оказалось, что главное (зачем она так торопилась ночью) Лилиэда уже поведала: сразу же, как вошла в шалаш - в первых немногих словах. И, пообещав спасти Темирининого младенца, Му-нат её уже в основном утешил. Да... утешил... в единичном, отдельном, частном... но...
  
  ...всякий раз, как Великий Герой измыслит какую-нибудь зловредность, ей что же - бежать к жрецу? Жаловаться и искать защиты? Но ведь жену защищать от мужа - не только бесполезно, а где-то и нелепо! Да, изредка случается: своим законным злодеем доведённая до крайности - хоть не живи! - женщина, смалодушничав, убегает к отцу... на потеху сплетницам! Для неё, Лилиэды, и жалкий, и невозможный выбор. Смирись она даже с позором и надумай уйти от Вин-ваша - уходить ей не к кому. И потом: она не считает себя доведённой до крайности - да, вернувшись с войны, муж стал драться больнее, однако не настолько, чтобы его бояться всерьёз... а вот она боится... а почему - не знает...
  
  Му-нат, участливо выслушивающий Лилиэдины жалобы, знал почти достоверно... Нехороший огонёк в глазах сына Повелителя Молний, когда тот, сжимая жертвенный нож, собирался заклать на алтаре внучек предводителя рода Красной Лисы, ох, как запомнился жрецу! Нет, Лилиэдин страх - не пустая выдумка: увы, она прозрела... "увы" - ибо не поможешь... а утешать?.. зная, что её страх очень обоснован?.. не предательство ли это? Да, Вин-ваш способен на страшное... но разве можно такое говорить жене о её муже?! Однако - не говорить, коли уже сама почувствовала... тоже - не выход... нет, надо придумать что-то такое... успокаивающее, не расслабляя... как когда-то перед ядопитием... чтобы, справившись с гнетущим страхом, она ни в коем случае не потеряла осторожности! Да уж, с сыном Повелителя Молний никак нельзя терять осторожность! И Лилиэде необходимо об этом сказать... да - необходимо... но - как?
  
  Размышляя, Му-нат присел на краешек ложа и, накрыв ладонью Лилиэдину руку, попытался в юную женщину вселить уверенность одним прикосновением, без слов. Уверенность, которой, к несчастью, сам не имел. Разумеется, не в отношении Темирининого младенца - он без труда убедит Вин-ваша отказаться от этой жертвы - нет, в отношении будущего дочери Повелителя Молний и шире: в отношении будущего Людей Огня. Увы, закончившаяся война ни на шаг не осветила путь - впереди, как всегда, темно.
  
  Молчаливые прикосновения, даже если не достигают своей прямой цели, редко проходят бесследно: не находя утешающих слов, жрец бессознательно поглаживал Лилиэдину руку - чувствующую, тёплую, живую! - и, стало быть, не скажешь, кто более "виновен" в последовавшем безрассудстве. То ли из благодарности девочка потянулась к нему, то ли Му-нат к ней наклонился излишне нежно, но то, что неизбежно должно было случиться раньше или позже - случилось в эту ночь. И сразу после - будто она пришла только за этим! - женщина безмятежно уснула. Смешавшийся жрец, немного полежав рядом, встал, выпил вина и, воровато глянув на Лилиэду, вышел из шалаша. Свершилось. Только вот - что свершилось? Обольщение? Кража?
  
  Снаружи, взбодрённый ночным холодком, Му-нат смог верно посмотреть на только что приключившееся: в общем-то - ничего не свершилось. Расчувствовавшаяся девочка ему отдалась, не мудрствуя - и ничего более. Видя в нём покровителя и заступника: в нём - также как в Ин-ди-мине... то есть - одного из... когда ему самому хотелось совсем не того! Нет и того, разумеется, тоже, но - в дополнение... Когда Лилиэда зажглась бы ответным чувством... А не просто - ища у него защиты. Только вот...
  
  Впервые со времени бегства в горы жрец разрешил себе задуматься о своей "подземной" любви: на подобные мысли наложенный им когда-то строгий самозапрет Лилиэда, отдавшись, разрушила этой ночью - думать стало не только можно, но и необходимо. И... бесполезно!
  
  Немного походив в темноте перед шалашом, Му-нат это отчётливо осознал: почти задушенная волей его больная любовь ничего хорошего не могла разбудить в ответ в дочери Повелителя Молний. И хорошо, что не разбудила! Какого-нибудь укусливого зверька! А то ведь: Ле-гим-а-тан дождался - возможно, и он дождётся! Да уж - будто любовь валяется на дороге! Не поленись, наклонись - возьмёшь! Как же! Женщину - да, возьмёшь, а вот её любовь... И потом, может ли он позволить себе это редкое извращение, коим является любовь? Особенно - в данное время. Когда не успела утихнуть одна война, а близко - за следующим перевалом - ворчит другая? Ему, "мудрейшему", не надлежит ли у Лилиэды учиться простоте? На ночь сошлись - и ладно. Приласкав и пригрев друг друга, оба утешились - и хорошо. А о завтрашнем - завтра.
  
  Не додумавшись ни до чего утешительного, Му-нат вернулся в шалаш. Глядя на спящую Лилиэду, выпил ещё вина. Жалко, но женщину скоро придётся будить: ей желательно вернуться домой до того, как придёт Вин-ваш - дабы избежать лишних побоев, а главное, дальнейшего отчуждения. Всё-таки - на нелестный вывод жрецу хватило смелости и ума - если дочь Повелителя Молний кого и любит, то только мужа. И жалуется на него, и боится его - поэтому. Не то - не так уж и не к кому ей уйти, Ин-ди-мин приютит с большим удовольствием - сбежала бы от своего "злодея".
  
  Любит Вин-ваша сейчас... а завтра? Будет ли продолжать любить? Видимо, если её муж не докатится до совершенно уже немыслимой жестокости - будет. И долго? Всё чаще терпя болезненные и несправедливые побои? Этого невозможно знать заранее... Однако ему, Му-нату, вряд ли стоит обольщаться: даже закончась разрывом отношения Лилиэды с братом, на ответную любовь с её стороны уж кому-кому, но не ему рассчитывать. На благодарность, признательность - да; на любовь - дудки. А недавняя близость с нею? А будто она была для Лилиэды хоть чуть-чуть обременительной! Будто не естественным было огорчённой, расстроенной женщине приласкаться к своему заступнику! Это говорит лишь о её мягком сердечке и о достаточно свободном понимании своих прав и обязанностей. И на такие-то восхитительные знаки внимания от Лилиэды он иногда может рассчитывать - впрочем, как и Ин-ди-мин. И всякий - либо оказавший помощь, либо сумевший ей понравиться. А вот на любовь...
  
  ...умом понимая, что "нет", сердцем Му-нат продолжал противится окончательному приговору и посему нашёл уклончивое решение: пусть всё остаётся, как есть. Надумает Лилиэда - пусть приходит. Не надумает - нечего делать, как-нибудь перемается, оплакивая про себя несостоявшуюся любовь... А пока...
  
  Осторожно разбуженная жрецом, женщина не пожелала возвращаться домой ночью. Вставать с мягкого тёплого ложа и окунаться в холодную тьму - нет уж, увольте. Вот когда развиднеется утром - другое дело. Тем более, что ей не хотелось видеть сейчас Вин-ваша. Рассердится? Ну и пусть! Она всегда может сослаться на Ин-ди-мина - мол, старейшина рода пригласил её в гости, как было отказаться?
  
  
  
  7
  
  
  Лето прошло в бесплодных переговорах - нет, не внешне, внешне они казались удачными: торжественное многолюдное посольство в Горы, ответное столь же торжественное посольство, многодневные пиршества, совместные жертвоприношения и, главное, обоюдовыгодные договорённости - казалось, всё предвещает народу бад-вар долгий и прочный мир, но... этот провозглашённый вечный мир Ле-гим-а-тан не без основания считал кратким перемирием!
  
  Основной организатор и вдохновитель прошедших переговоров едва узнав от Му-ната о недовольной молодёжи в Священной Долине, он сразу понял: до настоящего мира, ох, как ещё далеко! Да, слава Ле-ину, всеобщей бойни удалось избежать, однако - надолго ли? Пал Повелитель Молний, но не по стопам ли отца уверенно зашагал его сын? Разве не так когда-то начинал вождь, погибший в развязанной им войне? Сначала в своём роде урвать побольше власти, затем (где силой, где хитростью) подчинить себе маломощные роды, а после, окрепнув, уже и не слабым соседям беззастенчиво навязывать свою волю - заманчивый, проторённый путь. Правда, Вин-ваш покамест в самом его начале: став во главе недовольных, он только-то в маленьком поселеньице и добился власти, но ведь - добился! И не важно, что стойбище, отщепившееся от рода Змеи, внешне подчиняется Ин-ди-мину - вернее, делает вид, что подчиняется! - в действительности юные отщепенцы самостоятельны более чем достаточно. В Горах оказалось с лихвой сочувствующих их тихому мятежу.
  
  Хорошо хоть Му-нат после паденья Города, вопреки его, Ле-гим-а-тана, советам, вернулся в Священную Долину: колдун, бывший когда-то и сам первостатейным смутьяном, загодя учуяв смуту, успел предупредить и Ин-ди-мина, и некоторых других старейшин - не то бы дела сейчас обстояли намного хуже.
  
  За послевоенным летом на Побережье пришла исключительно холодная зима - снег выпадал и не таял по нескольку дней! - из Священной Долины известия пошли поспокойнее, Ле-гим-а-тану наконец-то выпала передышка. Понимая, что - ненадолго, верховный жрец Ле-ина улучил немного времени, чтобы заняться своим домом. Домом - в его узком и прямом значении: своим, осквернённым войной, жилищем при храме. Гостеприимство гостеприимством, но как ни радушен Ам-лит, а в мирное время ютиться под чужой кровлей - дело пренеприятнейшее: и тесно, и, главное, требуется применяться к чужому семейному укладу.
  
  Разграбленный, полуразрушенный и частично сожжённый Город понемногу залечивал раны: в поправленных и заново освещённых храмах уже с лета службы шли обычным порядком, на площадях бойко торговали, у оружейников ковались ножи, топоры, наконечники копий и стрел - словом, повсюду прорастала жизнь. Даже нашлось местечко для остатков рода Снежного Барса: досель неслыханную дальновидность в отношении побеждённых проявили их соседи - изрядно общипав угодья неудачников, Барсам всё же оставили достаточно земель за рекой, пострадавшим не пришлось переселяться в пустынную местность. Конечно, этот род лишился власти над Городом, но ведь так и было до Повелителя Молний - главное: Город выжил.
  
  К весеннему равноденствию Ле-гим-а-тан смог наконец вернуться в заново перекрытый, обставленный самым необходимым просторный дом. А учитывая, что в самом начале осени Бегила ему родила двойняшек, да и Ринэрия, как всегда, на сносях - очень и очень вовремя: за всенародным-то, ох, как легко забыть личное! Спохватишься, и... ну да Ле-ин помиловал. Обошлось. Уже к лету жизнь наладилась по довоенному. Всем и всему отыскались свои местечки - не исключая Нивелы. А Бегила верно угадала относительно сестры: оставленная Гир-каном, две-три луны она потосковала, поплакала, но когда Ле-гим-а-тан договорился с Ам-литом, её не пришлось понуждать идти в жёны к жрецу. А уже скоро прижилась, пригрелась - да ведь и как! Будто с детства принадлежала к Ле-гим-а-танову Дому!
  
  Второе послевоенное лето обещало быть спокойным - брожение в Священной Долине, казалось, пошло на спад. Образовав на дальних угодьях рода Змеи независимое поселение, недовольные быстро угомонились. Да и неудивительно: три равноденствия - немалый срок, редко кто может так подолгу лелеять свои обиды. И было бы допустимо думать: скоро всё окончательно утихнет - если бы... не поселенье на дальних угодьях рода Змеи! И мужчин-то в нём не более сорока, да женщин немного за пятьдесят, да сотня детей постарше - кто же считает младенцев - но ведь женщины рожают! А из старших мальчиков каждое равноденствие по пять или шесть достигают брачного возраста! А из девочек стольких же - если не больше - Легида отмечает священной нечистотой! И, стало быть - новые семьи и дети! А пастбища не обильны! И украсть овцу у соседа - постоянный искус!
  
  Казалось бы, не Ле-гим-а-тану думать об этом, от этой печали головы пусть болят у горцев, но, понимая, что заваривается нечто пускай и острое, а всё же сугубо местное, тем не менее жрец тревожился - смутно прозревая какую-то непонятную общую угрозу. Впрочем, не следует думать, будто смутные тревоги чересчур омрачали для жреца второе послевоенное лето. Нет, насущное: восстановление Города, служба в храме и, разумеется, Дом оставляло, по счастью, мало времени печься о далёком: ведь живёшь-то не "вчера" и "завтра", ведь живёшь-то - "сегодня"! И лето прошло спокойно - даже капельку сонно: между дневными службами в храме и домашними вечерами в кругу детей и жён. И наступила вторая послевоенная осень...
  
  
  За ставнями свирепствовал дождь: правда, не зимний - осенний, тёплый, но уж зато и хлещущий! Вовсю секущий стены и кровлю! Отвратительной сыростью дышащий в каждую щёлку! Дождь-повелитель, дождь-властелин! Казалось бы - безоговорочный, но... в очаге пылал жаркий огонь! Нивела, на плоские камни наливая полужидкое тесто, одну за другой пекла румяные лепёшки. Элинида, перекладывая их пахучим козьим сыром, время от времени поворачивала вертел с цельным некрупным барашком. Ринэрия, накормив и отправив спать младших детишек, возилась со старшими - и хваля, и браня, и целуя, и шлёпая. Бегила, по обыкновению, будто бы понемножечку помогая всем - понемножечку всем мешала. Однако - так заботливо и участливо, что ни одной из женщин не могло прийти в голову сказать ей хоть одно сердитое слово. Тем более, что мешала она самую капельку.
  
  В ожидании ужина сидящий у низенького столика Ле-гим-а-тан благодушествовал, неспешно потягивая кисленькое молодое винцо. Добрая, бестолковая, чуть насмешливая жизнь завораживающе кипела в его Доме - ах, если бы так всегда! Отгородившись от мира стенами, забыть о царящем в мире зле! Если бы только было возможно отгородиться! Или - ещё лучше! - построить свой добрый и справедливый мир. Но... не того ли, по сути, желал и Повелитель Молний? Думал ли он о добре и зле, ступая на новый путь - неизвестно, но уж о справедливости-то, конечно, думал... и?..
  
  Негромкий стук в дверь вовремя - при переходе от огороженного и уютного к безграничному и пугающему - лишил ненужной прыти неуёмную мысль жреца: кто? В такой дождь и в такую темень? Ринэрия, спросив разрешения у мужа, впустила ночного гостя.
  
  Порог переступил мокрый, взъерошенный юноша - почитай мальчишка. В котором Ле-гим-а-тан признал одного из многочисленных сыновей Ам-лита.
  
  Встав со скамеечки, жрец поприветствовал посланца. Назвал своим гостем. Мальчик, и смущаясь от непривычки, и годясь важным поручением, ответствовал торжественно и длинно - как, впрочем, и следовало знающему своё дело гонцу. Всё честь по чести: непроницаемое лицо, выпрямленная спина, сдвинутые колени - но носик по-детски хлюпает! но на щеках девчоночий румянец! но в глазах щенячий восторг! С трудом, но жрец удержал улыбку на чуть дрогнувших губах - зачем же огорчать мальчика? Спешившего к нему в надвигающейся тьме, под проливным дождём! Нет, пусть он себя чувствует не мальчишкой, пришедшим с поручением от отца, но воином, явившемся по приказу предводителя рода - с подобающей торжественностью Ле-гим-а-тан пригласил посланца к ужину, как раз поспевшему к этой поре. Разъял на части переложенного на деревянное блюдо барашка, мальчику первому протянул лакомый кусок, наделил жён, детишек и задумался, не торопясь пережёвывая сочное мясо.
  
  Ам-лит пригласил его по делу - спешному и, конечно, важному: иначе старейшина рода Волка не стал бы беспокоить верховного жреца Ле-ина. Однако, послав мальчишку, он тем самым давал понять, что спешному не безотлагательно и важному - не смертельно. И, кажется, можно было подождать хотя бы до утра... если бы знать - зачем? Если бы не тревожное любопытство! И?.. не расспрашивать же ему посланца, позабыв о приличиях! То, что мальчику поручено, он уже передал, а говорить сверх - Ле-гим-а-тан и сам, как ему ни хотелось знать, не одобрил бы подобной болтливости! Нет, нежелание идти в дождь соизмерить с беспокоящим любопытством - что перевесит? - это решать ему, без чьих бы то ни было подсказок... да, соизмерить - легко сказать... когда дождь всё сильнее, а тьма всё гуще... до окончания ужина жрецу не давалась эта заковыристая задачка! А в конце любопытство сделалось настолько неодолимым, что отпала надобность что-то решать: не медля, сейчас идти!
  
  Подворья Ам-лита жрец и мальчик достигли только около середины ночи: и припозднились с ужином, и дождь превратил тропинку в вязкую, скользкую топь - времени на переход потребовалось вдовое, против обычного.
  
  Однако старейшина рода Волка спать не ложился - ждал. И не один. В потайной комнатке в башне, кроме Ам-лита, Ле-гим-а-тана приветствовал Му-нат. Вот, стало быть, в чём дело! Что-то важное стряслось в Горах! И, видимо, крайне необычное - если лично пожаловал помощник! А всё-таки - что? Но, позабыв о вежливости, не начнёшь же сам задавать вопросы? И произнеся ответное приветствие, Ле-гим-а-тан принял безразличный вид.
  
  Пока глава рода Волка не разлил по чашкам вино и, плеснув на домашний алтарь, не предложил выпить служителям Ле-ина - всё это время Ле-гим-а-тан терпеливо ждал. По строгому соблюдению правил сразу поняв, что им предстоит очень важная беседа.
  
  Наконец заговорил Му-нат и открыл нечто одновременно и ожидаемое, и неожиданное. Зная Вин-ваша, Ле-гим-а-тан в значительной степени предвидел его поступки - но частности! но детали! Можно ли было думать, что его любовь к Лилиэде извратится столь необычным образом! Что унаследованная от Повелителя Молний склонность к мучительству примет столь удивительную форму! Похоже, собираясь принести в жертву Темирининого худосочного мальчика, этот "сообразительный" юноша открыл неограниченные возможности для утончённого издевательства. В самом деле: побои для дочерей народа бад-вар привычны; и, если умеренно, утешает извечная присказка, - бьёт, значит, любит, - если особенно жестоко: почерневшие и усохшие от побоев жёны не много радости доставляют на ложе, а вот так, как придумал Великий Герой... Правда, не на всякую женщину больнее бича подействовали бы Вин-вашевы злые "изыски" - однако на Лилиэду... крайне чуткую и впечатлительную... подействовали не то, что больнее бича - убийственно! Доведя женщину до тяжёлого душевного расстройства!
  
  Ведь до чего изощрился этот - своего гнусного отца несомненно достойный сын - додумался до какой мерзости! Дождался, пока Лилиэда родит следующего ребёнка - Ту-маг-а-дан священен, с ним не прошло бы - и... нет, прямо, как когда-то Темирининого младенца, он не потребовал принести в жертву этого Лилиэдиного мальчика, но... постоянно ронял такие фразочки: мол, Данна недовольна, чахнет без крови первенца, мол, разъярясь, богиня может всех мальчиков поразить бледной немочью, и если Лилиэда не хочет зла Ту-маг-а-дану, то ведь ещё не поздно к богине вместо первенца отослать последыша, глядишь, и смилостивится Данна, особенно, если пообещать ей и третьего, ещё не рождённого, а последыш-то (пухленький, крепкий, розовый!) так на алтарь и просится - ишь ведь, каким тонким глумливцем проявил себя Великий Герой!
  
  Конечно, когда не прямое требование, а пусть и прозрачные, но только намёки, мало на какую из дочерей народа бад-вар эти подлые выверты подействовали бы так мучительно - почти любая, привыкнув, перестала бы обращать на них внимание, увы, с Лилиэдой Вин-вашу "повезло": неосторожно обожествив её в Великую Ночь, он теперь имеет возможность всласть мучить богиню - расплачиваясь с ней за свою же давнюю восторженность. Любя? Вероятно. Но легче ли от этого дочери Повелителя Молний?
  
  Поначалу, когда Знатный Отцеубийца лишь приступал к своим "опытам", и Лилиэда (дрожащая, в слезах) пожаловалась ему, Му-нату, он было попробовал поговорить с Вин-вашем по-хорошему, но убедился - без толку. Уж больно юнцу пришлась по душе свежеизобретённая "забава" - прикинувшись простачком, вождь и не подумал оправдываться: мол, экая неженка его сестрица - совсем не понимает шуток. Вот прикажи он снести младенца на алтарь - тогда другое дело. А цепляться к оброненным вскользь словам - способна только недоброжелательная дура. Не только ничуть не заботящаяся об общественном благе, но не умеющая толком подумать даже о своём личном - вдруг да действительно Данне захочется сорвать зло на Ту-маг-а-дане? К примеру, взять Темирину: ослушавшись, она всё равно потеряла заморыша - и хоть недавно родившуюся девчонку уже без колебания отдала богине, а тем не менее, отчаянно трепещет. Ведь Горы - не Побережье: вольности, терпимые на Побережье, в Горах приводят к беде. И если даже не покарают боги, то уж соплеменники-то, узнав...
  
  ...ишь, огрызнулся-то как ядовито! Разом представ радетелем и общественного, и личного! Ревностным хранителем древних обычаев и преданий! На кого-нибудь другого это ловкое краснобайство могло бы произвести ой-ёй-ёй какое впчатленьице - выказав Вин-ваша не мучителем Лилиэды, а прямо-таки её рьяным заступником! Разумеется, на него, на Му-ната, этот бесстыжий словесный вздор если и произвёл впечатление, то сугубо отрицательное, а вот скрытая угроза... она ему ясно дала понять: с сыном Повелителя Молний по-хорошему не выйдет. Ужасная Своего любовника завела уж Де-рад его знает куда - пришлось напомнить Вин-вашу, что, кроме карающих богов, в мире есть Тайные Неизмеримо Могучие Силы. Ехидных болтунов истребляющие по-разному - порой даже и так, что кажется, будто их неправедные жизни пресекла злая отрава. А кто, спрашивается, из смертных ближе всего к этим Могучим Силам? То-то же...
  
  Сообразительному вождю юных отщепенцев не пришлось разжёвывать этот намёк - поняв с полуслова, он сразу сбавил тон: разумеется, Лилиэда вольна поступать по-своему, если не боится Данниного гнева, может не отсылать последыша к богине, он ведь и не настаивал, просто, как муж, считал своим долгом предостеречь любимую жену... А глупенькая девочка, не оценив его заботы, сразу же побежала жаловаться...
  
  Разговор тогда так и закончился ничем: на миг выпустив коготки, но, убоявшись встречного удара, Вин-ваш сразу прикинулся невинненьким барашком - эдаким заботливым, мягкосердечным мужем. Пекущимся только о здравии жены. Да уж, пекущимся... допечь до костей способным! Насквозь пропечь душу! Медленно эдак то с одного, то с другого бока попыхивая на неё смрадным огнём! И при этом сладенько облизываться - наблюдая за корчами поджариваемой души! Да уж, прямолинейная жестокость Повелителя Молний, когда, развлекаясь, он своих женщин нещадно полосовал бичом, в сравнении с Вин-вашевыми "изысками" кажется едва ли не безобидной шалостью! Немножечко неуклюжей и, может быть, излишне грубоватой любовной игрой.
  
  Да, тот разговор закончился ничем - и? Лилиэда полностью осталась во власти мужа-мучителя? И хоть он поначалу понадеялся, что нет, время, к сожалению, показало - да. Полностью. Ведь Великому Герою ничто не мешало в своих домашних разговорах постоянно расхваливать исконные добродетели народа бад-вар: почитание древних обычаев, повиновение воле Великих богов и, главное, постоянная готовность пожертвовать всем личным ради общего блага. Если потребуется - даже жизнью: мол, это ли не священный долг всякого из Людей Огня? Особенно - горца! А что некоторые, проявляя преступную слабость, уклоняются даже от ничтожных жертв - подумаешь, младенец! - если не в этом мире, то в мире богов и предков святотатцев ждёт суровая расплата. Сопровождая свои ехидные разглагольствования двусмысленными взглядами, будто бы невзначай бросаемыми на Лилиэдиного мальчика. Увы, ничто не мешало извергу, укрывшемуся за древними обычаями, постоянно и глубоко уязвлять жену!
  
  Попытку Ле-гим-а-тана вмешаться в его рассказ и хоть немножечко обелить Вин-ваша - ведь юноша мог и по неведению, не понимая, насколько эти словесные истязания мучительны для его сестры, а на душе не видно ран и рубцов - Му-нат сходу отмёл: как же, не понимая! Прекрасно понимая - и наслаждаясь корчами умело поджариваемой души!
  
  Да, Лилиэда крайне, может быть, болезненно впечатлительна - однако, что из этого следует? А то единственное - что особенно гнусно пользоваться этой редкой слабостью! А Вин-ваш? До того допользовался, что всего за несколько лун у девочки зашёл ум за разум! И после такого его оправдывать?! Когда, чтобы её душа окончательно не затерялась где-то в иных мирах, им пришлось срочно бежать из Священной Долины...
  
  Вот, стало быть, в чём дело! Вот почему старейшина рода Волка спешно послал за ним, за старшим жрецом Ле-ина. И почему - мальчишку. Действительно: и совершенно неотложное, но и сугубо личное дело. К тому же - тайное. Бегство жены от мужа не приветствуется в народе бад-вар нигде: на Побережье - не более, чем в Горах.
  
  Можно надеяться - Ту-маг-а-дана они оставили Вин-вашу? Му-нат подтвердил - конечно. Если Лилиэда немного не в своём уме, то он, слава Великим богам, пока ещё соображает и не допустил бы глупости мальчишку, рождённого от Грозного Че-ду, украсть у Священной Долины! Неужто, когда чуть-чуть поутихло в Горах, он бы стал тревожить змеиное гнездо? Что уж, Ле-гим-а-тан своего помощника держит совсем за дурака? Нет, только он, Лилиэда и её младший сынишка, кроме матери, никому не интересный мальчик - собственно, семейное дело. Конечно, непохвально бегать жене от мужа, но ведь случается...
  
  Слушая объясненья Му-ната, Ле-гим-а-тан думал сразу о многом. Где спрятать Лилиэду с ребёнком? (А спрятать необходимо, бегство Первой жены Великого Героя - отнюдь не только семейное дело, сознательно или нет, а помощник смягчает его остроту.) Кто на подворье Ам-лита уже знает об этом бегстве? (Чем больше посвящённых - тем скорее надо действовать.) Что говорить посланцам, которые не сегодня-завтра обязательно явятся за беглянкой? И - вопреки моменту - а действительно, так ли уж невозможно Вин-ваш допёк Лилиэду? Чтобы его бросать? Не преувеличивает ли Му-нат - им горячо желаемое принимая за действительное? Впрочем, зачем гадать о том, как бы могло случиться - если уже случилось? Правильно или не правильно поступил помощник, украв у мужа жену - с этим успеется, на сейчас главное: где и как спрятать дочь Повелителя Молний? В общем, где - это ясно: кроме как у Водяных Черепах, то есть в собственном роде Ле-гим-а-тана - негде. В эту ли ночь понуждать уставшую женщину идти под дождём по грязи или погодить до завтра - вот в чём закавыка. Да, отправиться в путь сейчас, не откладывая - это вернее, но достанет ли у Лилиэды сил? Выдержит ли она недолгий, но достаточно трудный ночной переход? Му-нат, когда Ле-гим-а-тан обратился к нему с этим вопросом, подумав, решил: должна бы... Да, душевно Лилиэда расстроена, но телесно она более-менее в порядке. А укрыться - действительно - чем скорей, тем надёжней.
  
  Дочь Повелителя Молний вполне осилила трудный переход, и поддерживавший её за руку едва ли не всю дорогу верховный жрец Ле-ина имел бы лишний повод усомниться в чистоте намерений своего помощника, если бы не явно нездоровое безразличие юной женщины. Ко всему - включая собственную судьбу. Но хуже всего - к младенцу-сыну. Что ж, Великого Героя обвиняя в особенно утончённой жестокости - Му-нат совершенно прав? И Лилиэде, постоянно уязвляемой мужем, сделался безразличным её младший сын? Но если так - то поздно! Когда матери делается безразличным её дитя - уже ничем не поможешь! И в этом случае колдун не поторопился, а напротив - непоправимо замешкался! Бежать им было необходимо значительно раньше!
  
  Правда, когда они пришли в главное стойбище Водяных Черепах и Ле-гим-а-тан, быстренько договорившись с главой рода об убежище, получил возможность плотней заняться Лилиэдой, он мог по новой усомниться в беспристрастности Му-ната. Испив горячего травяного отвара и чуток отдохнув, женщина зримо преобразилась - будто бы разом пробудилась от странного сна наяву. У назначенной ей в помощь девчонки взяла своего мальчика и, немного потетёшкав, уткнула ротиком в грудь. Глядя на эту милую возню с сынишкой, Ле-гим-а-тан понял, что худшие из его опасений, по счастью, не подтверждаются. Дочери Повелителя Молний не безразличен её малыш: сразу после опасного бегства из Священной Долины трудная дорога под дождём, осенняя слякоть, усталость, ночь - какая из женщин после таких изматывающих усилий чувствовала бы себя бодрее? А чуть отдохнула - и занялась своим мальчиком, и, оживая, разговорилась. И, значит, Му-нат всё-таки излишне очернял Вин-ваша? Имея свои интересы, напрасно представлял его изысканным злодеем?
  
  Когда ожившая Лилиэда заговорила вполне разумно, Ле-гим-а-тан по первому впечатлению совсем уже было приписал своекорыстный умысел своему помощнику, однако, подольше послушав женщину, снова засомневался - в её речи было что-то чуть-чуть не так... Если по отдельности, то вроде бы всё в порядке, всё логично, осмысленно - только вот связи между словами и мыслями... очень странные связи! Причудливые, неуловимые, удивительно своеобразные - единственное, что понял верховный жрец Ле-ина: говоря о чём-то, Лилиэда имеет в виду не это, а нечто другое, отличное от называемого - будто бы на чужом, привычно звучащем, но в сущности непонятном языке. Точнее - на собственном, ведомом только ей одной. А может быть, она просто не выспалась? И отвар из целебных трав, вернув телесную бодрость, не смог восстановить равновесие в душе? Так это или не так - покажет время, а вот поспать Лилиэде в любом случае будет очень невредно, и, растворив в вине нужное снадобье, Ле-гим-а-тан дал его выпить женщине. И дочь Повелителя Молний крепко уснула.
  
  Возвращаясь в Город, жрец уже не обвинял помощника в корыстном злоупотреблении властью - с Лилиэдой крайне не ясно. В частности, он сам, день последив за ней, не стал бы спешить с выводами, больна или здорова женщина. Поэтому, собираясь в обратный путь, Ле-гим-а-тан попросил присмотреть за Лилиэдой сведущего в лекарском искусстве служителя Ра-да-бада. Конечно, лучше бы самому, но если и не здорова дочь Повелителя Молний, то у неё не та болезнь, которая требует постоянной заботы. Да и вообще, чем меньше внимания к Лилиэде, тем лучше для её здоровья: ибо душевные расстройства переменой обстановки и окружения часто поправляются куда верней, чем чрезмерной заботливостью. Разумеется - лёгкие расстройства. Тяжёлые, к сожалению, не излечиваются ничем. Разве что - волей Великого бога. Остаётся только надеяться, что душа у Лилиэды затронута не особенно глубоко. И Му-нат, больную женщину уведя из Священной Долины, был, очевидно, прав... А верно ли он определил причину, всё свалив на мучительство Вин-ваша, или болезнь случилась по воле богов - это второстепенно. И если к решению сменить для девочки окружающую обстановку примешались личные интересы - то можно ли осуждать жреца? Когда для больной, как лекарь, он сделал наилучшее из возможного...
  
  
  * * *
  
  
  Для Гир-кана на Побережье настала последняя зима; вскоре после весеннего равноденствия (через одну-две луны) за ним должна приплыть большая двухмачтовая ладья - на Островах решили несколько раньше срока сменить своего соглядатая: о подробностях войны между Городом и Священной долиной Совету Старейшин хотелось узнать от очевидца. Конечно, скорое возвращение радовало, но радовало не без грусти: чужая страна, чужие обычаи - проведший почти всю молодость среди Водяных Черепах, меднокудрый разведчик со всем этим сроднился. Да, на Родине его ждут признанье, почёт, достаток - со временем, место в Совете Старейшин - но простодушные, очаровательные туземки! Своей непосредственность так отличающиеся от чопорных островитянок!
  
  А отполыхавшая страсть к Нивеле! Не говоря о множестве лёгких влюблённостей и увлечений! Такое разве забудешь! Проживи хоть - по странному счёту Людей Огня - и за сто восемьдесят равноденствий.
  
  Много - излишне много - связывало Гир-кана с Побережьем; но Родина - это Родина; и хоть не без грусти, но и не без радости он собирался в обратный путь. "Собирался" - относилось в основном к прощаниям с его возлюбленными. И хоть после огневой, сумасшедшей, в чём-то даже мучительной страсти к Нивеле Гир-кан старательно избегал серьёзных отношений, у него таки завелось пять или шесть не совсем случайных подружек. Конечно, общеизвестно: с глаз долой, из сердца вон - покинутые женщины горевали бы недолго, но однажды приключившаяся любовь, до глубин встряхнув всё естество, научила островитянина бережнее обращаться и с собственными, и с чужими чувствами. Так что последняя на Побережье зима для Гир-кана должна была пройти в тихих, чуть грустных прощаниях, но... всё в воле Ле-ина!
  
  На беглянку-затворницу он поначалу обратил не много внимания. Готовящегося отплыть на Родину, его уже мало что интересовало у Людей Огня. Разумеется, как разведчик, мимо действительно важного Гир-кан не прошёл бы, но местное и сугубо личное - это для праздного любопытства, которое ему проявлять уже недосуг... Во всяком случае, так казалось самому Гир-кану... И первая встреча с Лилиэдой вовсе не отложилась в памяти соглядатая - как, впрочем, и вторая, и третья. Только в четвёртый (если не в пятый) раз в одном из жилищ предводителя рода Водяной Черепахи, увидев женщину с младенцем, он ею заинтересовался.
  
  Странно - на выцветшем, бледном личике огромные глазищи! - почему-то при предыдущих бесследных встречах островитянин их не замечал: Лилиэда прежде глаза то ли отворачивала, то ли загораживала ресницами - ещё никогда колдовским чарующим светом так не обжигало Гир-кана! А может быть, во внезапно пробудившемся интересе соглядатая отчасти "повинен" Ле-гим-а-тан, в одно из своих посещений поведавший об удивительной судьбе дочери Повелителя Молний, и, разумеется, заинтересовавший Гир-кана и этой выдающейся судьбой, и той, которая сподобилась такой доли. Ну, а стоит заинтересоваться...
  
  Нет, далеко не сразу эта женщина разбудила в меднокудром разведчике хоть мало-мальски нежные чувства. Просто, однажды заговорив с ней и в ответ услышав немного сбивчивую (но влекущую!) речь, Гир-кан начал искать бесед с Лилиэдой. Ведь юная женщина - на вид, так совсем девчонка - за свою недолгую жизнь столько уже успела испытать и узнать, что впору нескольким умудрённым воинам.
  
  (Островитянин долго не догадывался, как исключительно ему повезло: из изначально не посвящённых он оказался вторым, считая Бегилу, с кем дочь Повелителя Молний разоткровенничалась без утайки. Ле-гим-а-тан, рассказывая разведчику об удивительной судьбе девочки-беглянки, разумеется, умолчал о её преступлении.)
  
  Вообще-то, серьёзные разговоры с женщинами были не в Гир-кановых правилах, но ведь он вовсе не думал соблазнять Лилиэду - лишь, изумляясь, с мальчишеским холодком сладковатой жути выслушивал её дивные речи, не помышляя ни о чём другом. Ладно бы, презрев угрозу костра, Лилиэда переступила только людские обычаи - случается! Но обмануть Грозного Че-ду? А всё, последовавшее за этим? Когда, страшно рискуя, Му-нат очистил юную преступницу и отравил её соблазнителя? Постигшая девочку, странная болезнь? Удивительное исцеление с помощью великодушной соперницы? И, что уже вовсе из рада вон, в сотворцы будущего ребёнка придать мужу Ле-ина? Бога, не способного к плотской любви! Неудивительно, что, додумавшейся до такой ереси, стали являться поразительные видения! Откровения - сбывающиеся до мелочей! Нет, и десяток воинов-ветеранов не поведали бы Гир-кану и десятой доли того, что рассказала Дочь Повелителя Молний.
  
  Вот только последние несколько лун в Священной Долине... нет, Лилиэда о них не умалчивала... напротив - говорила и говорила... и в многословье тонула суть! Вин-ваш ли хотел пожертвовать Данне её младшего сынишку, сама ли богиня потребовала мальчика, происки ли это Ужасной - понять было очень нелегко. Как только женщина касалась последних лун - между словами разрушались обычные связи: Вин-ваш почему-то начинал напоминать Че-ду, Ле-ин сливался с Ужасной в единое доброжелательное чудовище - Тьма становилась Светом, а Свет Тьмой. Хорошо, что Ле-гим-а-тан своевременно просветил островитянина: мол, последние луны в Горах - очень непростое время для Лилиэды: если не полное помрачение души нал-гам, то её частичное слияние с "бродячей" душой нал-вед. Странствие по иным мирам. Возможно, и по таким, где не только верх и низ, но прошедшее и будущее смешаны воедино. Особенно, если учесть, что у Лилиэды уже давно очень непростые отношения со временем. А поскольку во всей этой неразберихе замешана душа нал-гам, то Гир-кану следует всячески отвлекать женщину от тревожащих воспоминаний. Мол, если девочка сумеет забыть кое-что непосильное для человеческого разума, тогда её душа сможет полностью исцелиться. Поэтому, когда Лилиэда начнёт смешиваться в речах, пусть соглядатай попробует сделать так, чтобы опасные разговоры она переводила на что-нибудь другое - дабы мрачные призраки Гор отстали от дочери Повелителя Молний. И полный благими намерениями, с решительность достойной восторженного мальчишки, вскоре после судьбоносной беседы с Ле-гим-а-таном Гир-кан попробовал...
  
  ...увы, словами не вышло: на одно его трезвое, убедительное слово у Лилиэды находилось и два, и три. Возможно, не столь убедительных - зато не в пример более интересных и увлекательных. А заинтересовавшись разговором, попробуй, отвлеки! Во всяком случае - не словами.
  
  И, дабы прикрыть говорливый ротик, мягких Лилиэдиных губ Гир-кан коснулся своими - мужскими, жёсткими. Властно, но не обидно оборвав её речь. В молчании потекли мгновения, но это заградительное касание губ губами если и можно было назвать поцелуем, то с очень большой натяжкой - уставившись глазами в глаза, женщина не сопротивлялась, но и не отвечала. Гир-кан - первостатейнейший соблазнитель! - при других обстоятельствах сразу бы понял: безнадёжный случай. Однако сейчас, замкнув своими губами Лилиэдин рот, островитянин не имел и в мыслях соблазнять её! Сейчас он всего лишь пытался следовать совету Ле-гим-а-тана, всего лишь пробовал отвлечь дочь Повелителя Молний от опасно её волнующих разговоров! И пока губы сливались с губами, женщина, разумеется, была вынуждена молчать, но стоило устам разъединиться, опять начинали течь слова - в самых причудливых сочетания. И, помня о предостережениях жреца Ле-ина, Гир-кан опять затворял поцелуем Лилиэдин ротик... И, разумеется, случилось то, что должно было случиться между мужчиной и женщиной.
  
  Поначалу островитянин не придавал особенного значения образовавшейся связи, разведчику казалось, что дочь Повелителя Молний прильнула к нему просто ища опоры - сбежавшей от мужа женщине необходим утешитель. Однако днями сменялись дни, истекла луна, пошла вторая - Гир-кан начал тревожиться: ласки Лилиэды сделались для него предпочтительнее, чем ласки прочих, всех вместе взятых его подружек. До того предпочтительней и желанней - что к исходу третьей луны у любвеобильного соглядатая осталась только одна Лилиэда.
  
  Почему? Каким образом? Конечно - колдовство!
  
  Да, после того, как Гир-кан научился действенно отвлекать дочь Повелителя Молний от опасных разговоров, женщина стремительно похорошела: исчезла болезненная бледность, пополнело исхудавшее личико, под поглаживающей мужской ладонью стали искриться женские волосы. А сохранившаяся, но уже не пугающая запредельность взгляда? Да, было отчего меднокудрому островитянину потерять голову - но не настолько же? Чтобы, забыв о скором отъезде, дни и ночи проводить с Лилиэдой? Или страсть, приключившаяся у него с Нивелой, повторялась опять? Нет! Хуже! Если и повторялась, то, к несчастью - с удесятерённой силой! К весеннему равноденствию ошеломлённый соглядатай понял: дочь Повелителя Молний ему послана Ле-ином. И - навсегда! И, стало быть, необходимо либо увезти её на Острова, либо, если она не согласится, самому остаться на Побережье - попросив убежища у Водяных Черепах.
  
  
  * * *
  
  
  После бегства жены, у Вин-ваша всё пошло как-то особенно наперекосяк: да, он и почитаемый, и зависимый только внешне, а по сути вполне самоправный вождь, но... кем управляющий?! Всего полусотней - кто же считает женщин с детьми? - да, буйных, драчливых, но... козопасов! Умеющих и за себя постоять, и у зазевавшегося соседа при случае оттянуть лакомый кусочек, но всё равно - не воинов! А поначалу-то, после паденья Города, какие были надежды! Казалось, стоит лишь обособиться и ватага рассерженной молодёжи скоро вырастет в грозное воинство. Однако - жёны, стада, детишки - всего за одно равноденствие жизнь вошла в привычную колею. Даже стала забываться обида на коварных жителей Побережья - "украденная" победа жгла сердца всё слабее. Да вдобавок - обычное после большой войны - и люди, и скот начали обильно плодиться и умножаться. До высоких ли замыслов, коли от зари до зари приходится мыкаться по скудным неудобьям со своенравными козами и тупыми овцами?
  
  Но всё же главное, отчего всё пошло совсем не по чаемому, не жёны с детишками, не расплодившиеся стада и изнурительный труд при них - нет: Му-нат! В чём в чём, а уж в этом-то Вин-ваш был совершенно уверен! Кто, спрашивается - колдовством, не иначе! - вызнав о заговоре рассерженной молодёжи, успел предупредить Ин-ди-мина и некоторых других родовых вождей? И, попавшей под дождь головёшкой, заговор, пошипев, погас! Старейшина рода Змеи не только не помешал заговорщикам отложиться, но, "не заметив", можно сказать, посодействовал. Правда, "посодействовал" так, что они с огромным удовольствием обошлись бы без этого "содействия" - гонения и борьба намертво соединили бы отщепенцев. А без преследований, естественно, получилось ни то, ни сё - просто ещё одно заурядное, небольшое стойбище. Донельзя самостоятельное и независимо, но, по сути, ничем не выделяющееся - вполне безвредное.
  
  "Жрец-первёртыш, колдун, предатель... если не боги, то хотя бы Ужасная сыщет ли на него управу!", - стоило Вин-вашу вспомнить о сбежавшей Лилиэде, как его мысли, описав зигзаг, вновь возвращались к Му-нату.
  
  Так и сейчас, под умопомрачительно цветущим кустом угревшийся на весеннем солнышке, разом и о своей Первой жене, и о колдуне, совратившим её с пути, думал сын Повелителя Молний - машинально растирая рукой перезимовавшие травинки. Разумеется, себя нисколько не обвиняя в случившемся; Лилиэду - совсем чуть-чуть; на одного жреца сваливая мучительно ощущаемые разочарование, горечь, обиду, боль. Мало того - незадавшуюся любовь тоже навешивая на колдуна-разлучника. Кто, как не он, виновен во всех Вин-вашевых неудачах?! А то, что после Великой Ночи он свою жену заботой и лаской оделял урывками и весьма не щедро - об этом, конечно, молодой вождь забыл.
  
  Но вот в чём действительно - с выгодой для себя - ошибался Му-нат, это в безоглядно придаваемой им Вин-вашу, сознательной жестокости. Не говоря уже об отце, сознательно, даже после знакомства с Ужасной, Вин-ваш был всё-таки менее жесток, чем большинство мужчин народа бад-вар. Да, не вмешайся когда-то жрец, внучек предводителя рода Красной Лисы он бы спокойно зарезал на алтаре, но ведь только потому, что так диктовал обычай. А когда обошлось, после восхитительно проведённой ночи с безмерно благодарными девчонками, он искренне порадовался не случившемуся.
  
  Вообще-то, не проникнись он вздорным убеждением, будто во всех его неудачах виновен только Му-нат, сын Повелителя Молний должен был бы поблагодарить жреца за спасение этих девчонок - какие из них получились жёны! Ласковые, покорные, не просто немедленно исполняющие любой его высказанный каприз, но и умеющие угадывать невысказанные желания! Пока рядом была Лилиэда, это не замечалось должным образом: всё же Великая Ночь навсегда осталась незабываемой - однако после её бегства... без этих хлопотуний Вин-вашу было бы вдесятеро тоскливей!
  
  Ну, почему, почему колдун умыкнул его сестру?! И каким образом? Опоив её приворотным зельем? Ведь он, Вин-ваш, не виновен в бегстве совей жены?.. Ведь - правда?.. Ведь он же не сделал ей ничего плохого?
  
  Увы, сосредоточившись лишь на сознательно доставленных им Лилиэде страданиях, сын Повелителя Молний не мог или не хотел видеть неосознанного зла. А сознательно, что же: колотушек Лилиэде перепадало намного меньше, чем Темирине, Миньяне, да даже и по-собачьи преданным внучкам предводителя рода Красной Лисы. И это притом, что, на взгляд большинства мужчин из Людей Огня, Вин-ваш был непозволительно мягок со своими женщинами - после его побоев ни одной ни разу не пришлось отлёживаться больше двух дней. И, стало быть, думающий о Лилиэдином бегстве Вин-ваш не то что в жестокости, но и в сколько-нибудь заметной строгости, по меркам народа бад-вар, себя обвинить не мог. Скорее уж - в попустительстве. В развращающей мягкости к Лилиэде. Неосознанное же... но оно для того и прячется, чтобы, по капелькам всплывая из глубины, понемногу изводить душу горечью, взявшейся будто бы ниоткуда.
  
  Ах, ну что бы Вин-вашу отнестись к Му-натовым предостережениям посерьёзнее! Своевременно понять, что его злые подковырки - а ведь речь-то шла о самом дорогом для матери, о жизни её младенца! - для Лилиэды несравнимо невыносимей плети. Да что плеть! Бич для неё был бы куда менее болезненным, чем гнусности, мимоходом роняемые мужем относительно младшего сына! Ведь она не могла знать, злые ли это шутки или Вин-ваш действительно собирается совершить жертвоприношение.
  
  Он сам как мужчина не чувствовал меры своего мучительства, и когда Му-нат попробовал указать ему на недопустимость такого поведения, естественно, заартачился: как же, в сугубо личном деле какой-то колдун будет ему указывать! Да ещё угрожая ядом! И это отнюдь не пустая угроза - уж кто-кто, а Му-нат способен! Пригрози он одними чарами, Вин-ваш бы ещё мог усомниться; его - вольнодумца - "чистое" колдовство не особенно испугало бы, но если в соединении с ядом... Волей-неволей в своих разговорах с женой, помня о страшной угрозе, сын Повелителя Молний стал предельно тщательно выбирать слова, и...
  
  ...уже скоро открыл: чем туманней его намёки, тем сильнее они действуют на Лилиэду! И больней её задевают? Тогда, пользуясь вдруг приобретённой властью над некогда им обожествлённой женщиной, он не задумывался об этом. И, злоупотребляя, до бегства довёл жену? Извините - чушь!
  
  Со времени бегства сестры с Му-натом сколько бы сын Повелителя молний мысленно ни оглядывался назад, он не видел своей вины: да, от его намёков жене, возможно, было и больновато, но то ли приходится каждодневно терпеть большинству дочерей народа бад-вар от своих мужей и возлюбленных! Не в пример - злейшее! А что сам, ехидненько покалывая Лилиэду, получал немалое удовольствие - так это единственно от равновесия, восстанавливаемого им в семье, от удовлетворённого чувства мужской справедливости: женщина обязана твёрдо знать своё место. И, проводя необходимую воспитательную работу, с какой это стати он должен был ощущать себя мучителем? Потому что так его обозвал колдун? Разлучник и соблазнитель!
  
  На шашни Лилиэды с Му-натом - раньше дознайся о них Вин-ваш - он бы посмотрел снисходительно: развратной девчонке не впервой путаться со стариками, можно припомнить её продолжительную связь с Ин-ди-мином - но бегство жены от мужа? И, конечно, сама Лилиэда ни за что не решилась бы на такой отчаянный шаг! Даже воспылай - чему совершенно не верилось - неукротимой страстью к Му-нату! Нет, во всём виноват колдун! Подсунув ей отворотного зелья, он добился, чтобы его, Вин-ваша, так опозорила девчонка!
  
  На весеннем солнышке под цветущим кустиком завершив возводимую уже несколько лун мысленную постройку и упрятав в неё всё раздражающее, сын Повелителя Молний впервые за это время получил возможность по-новому оценить свою любовь к Лилиэде - точнее, переоценить. Без спешки и суеты припомнить основные после Великой Ночи зарубки и узелки. И что же? Утешительного, по правде, ему припомнилось немного. В Великую ночь обожествив девчонку-преступницу, он тем самым проложил страсти изначально неверную дорогу. Или забирающуюся под облака, или съезжающую в болотную гниль. Или...
  
  ...по воле Великих богов - Лилиэда не для него? А как же, в этом случае, откровения Легиды? Однако с откровениями всё, ой, как не просто! Во-первых: Му-нат мог их неверно понять, а главное, изменив Че-ду, девчонка, разумеется, не могла зачать от этого бога. Да сколько ещё всего примешалось вдобавок! Ужасная! Лилиэдин заступник - Лукавый Ле-ин! Заметно ощущаемое грозное дыхание Древних Могучих Сил! И то, что было задумано изначально - не могло остаться не изменённым. И если бы Вин-ваш смог подняться над ущемлённым мужским самолюбием, он, пусть с горечью, должен был признать: да, Лилиэда пришлась ему не по мерке. Но из мужчин - живших, живущих и ещё не рождённых - сколько бы отыскалось согласившихся признать, что какая-то женщина им не по мерке? И в этом отношении сын Повелителя Молний не составлял исключения. Перемеривая, переосмысливая, переоценивая любовь к сбежавшей жене, он перебрал сотню возможностей - только не эту, казалось бы, напрашивающуюся. Не ошибся Вин-ваш только в одном: Лилиэду он потерял навсегда - чувства оказались умней рассудка, не добродившее в голове, добродило в сердце.
  
  К вечеру, когда на долину пала тень от зазубренной поднебесной гряды, Вин-ваш неожиданно для самого себя вдруг примирился с потерей жены. То ли подействовала весна - после зимы повсюду нарождалась новая жизнь - то ли удивительный горный воздух: опьяняя запахами цветущих трав и деревьев, он размягчал в душе всё мучительно заскорузлое, то ли просто пришла пора - пристойно ли Великому Герою так долго изводиться из-за жены-беглянки! Будто нет ничего важнее!
  
  Весна освободила сердце Вин-ваша от остатков Лилиэдиной власти - ах, если бы (заодно!) и от власти Ужасной. Скольких смут, а возможно, и окончательного раскола избежал бы тогда народ бад-вар. Но, извините, это уже за гранью настоящего повествования...
  
  
  * * *
  
  
  После страшных равноденственных бурь мутные волны, накатываясь, облизывали узкую полоску песка у прибрежных скал. До прибившейся к самым камням невысокой грядки из водорослей, древесных сучьев и прочей гниющей дряни: полураскрытых раковин с разлагающимися жильцами, противной медузьей слизи, дохлых усохших рыбин. Однако свежий, пахнущий йодом и солью ветер не давал сгуститься зловонию - Лилиэда, сидящая шагах в тридцати и локтей на пятнадцать выше, не улавливала носиком всех этих неприятностей. Впрочем, будь полное безветрие и солнце перегрей отбросы до совершенного неприличия, она и тогда не ощущала бы никаких неудобств - ведь рядом сидел Гир-кан. Или - Ле-ин, наконец принявший облик синеглазого, меднокудрого островитянина? Женщина не могла этого решить с первой, небесным огнём восхитительно опалившей встречи.
  
  Миг - озарение - вспышка: Он! В зримом человеческом образе. Спасший и в этот раз! Уже не от реальных угроз, но будто бы от невещественных, однако всё равно страшных запредельных опасностей.
  
  Прошедшие лето, осень и часть зимы - до исцелившей встречи - Лилиэде довелось непозволительно часто заглядывать в иные миры. После того, как она пожаловалась Му-нату на изощрённую жестокость мужа, видения, до этого случавшиеся сравнительно редко, стали являться по нескольку раз за луну, и, в конце концов, действительность для Лилиэды раздвоилась. А самое худшее: она перестала понимать в каком из миров случаются те или иные события - граница, разделяющая различные области бытия, сделалась прозрачной. И хоть это невообразимое переплетение пространств и времён дочери Повелителя Молний скорее нравилось - всё же порой она ощущала неведомую опасность. Тем более, что и жрец...
  
  ...правда, тревоги Му-ната женщине казались сильно преувеличенными, но когда служитель Ле-ина предложил покинуть Священную Долину, она легко согласилась: к этому времени Лилиэду с Вин-вашем не связывал даже и страх - живущая сразу в нескольких мирах, она уже не могла бояться зла, творящегося в каком-то одном из них. Единственное, что её чуточку пугало: сама эта странная множественность. Однако, пугая, вместе с тем притягивала и очаровывала.
  
  В первые дни на Побережье для дочери Повелителя Молний будто бы ничего не изменилось: с тем же безразличием, с которым она бросила мужа в Священной Долине, на подворье Ам-лита женщина рассталась с Му-натом и чуть позже, проделав ночной переход - с Ле-гим-а-таном, оставшись среди совсем незнакомых людей на землях рода Водяной Черепахи. Где и с кем быть - для Лилиэды, живущей одновременно в нескольких мирах, не имело значения: разговаривающая с богами и предками, она мало нуждалась в обществе соплеменников. И если бы не Ле-ин, то, очень возможно, её душа навсегда бы осталась в каком-нибудь из неземных миров. И от этой неприятности - телом принадлежа земле, растерять души в запредельных странах - женщину, приняв образ Гир-кана, уберёг Лукавый бог.
  
  Нет, не с первой, не со второй и не с третьей встречи Лилиэда смогла понять, кто ей явился в образе меднокудрого островитянина. Только после того, когда, оборвав какой-то незначительный разговор, Гир-кан коснулся её губами. Нет, не поцеловал - коснулся, но бывшее лишь чем-то отвлекающим для соглядатая для Лилиэды явилось ослепительным светом: Он! Наконец-то! Снизошёл до неё! Открылся в виде земного, невозможно красивого мужчины!
  
  О страсти, пришедшей вслед за всё озарившей вспышкой, нечего и говорить: отдаваясь богу, любая женщина умирала бы в его объятиях. И воскресала. И умирала снова. И так - без конца. Умирать в восхитительно сладких муках и вслед за тем воскресать не поземному чистой - может ли быть полнее блаженство! Но и это ещё не всё. И, возможно, не самое главное. С мужчиной - да: большего не то что пожелать, но и вообразить себе не могла бы никакая женщина... но когда под видом мужчины явился Старший бог... и не просто один из Старших, а возлюбивший тебя Спаситель - будучи на высшей ступени восторга, следующей (невозможной!) ждала Лилиэда. И когда Гир-кан поманил её за море, женщина не колебалась ни мгновенья: там, за краем, где сходятся море с небом, ей суждена Новая Любовь на Волшебных Островах. Уже ни с чем не сравнимая. Даже с настоящими - сжигающими и воскрешающими - объятиями бога.
  
  И нетрудно представить, с каким нетерпением Лилиэда ждала отъезда - в ответ на предложение Гир-кана, ему самому остаться среди народа бад-вар, подумав про себя: испытует! Хочет узнать - достойна ли? Готова ли, без колебаний оставив земное, пойти за своим Богом? Пусть, пусть испытует! Ни мига не сомневаясь! За Ле-ином-Спасителем - когда и куда угодно! Только бы поскорее угомонилось противное море! Мутные желтоватые волны очистились бы - поголубели! И явилась невиданная крылатая ладья!
  
  И, разумеется, женщине, пожирающей глазами горизонт, не было дела до гниющих внизу отбросов. Воняй бы они вдесятеро сильней, Лилиэда, уткнувшаяся головой в Гир-каново плечо, всё равно бы не чувствовала земной гнили: сидящей рядом с Богом, немудрено забыть о несовершенстве человеческого мира. Только бы не потерять Его - Спасителя! Чтобы, сжигая и воскрешая, её любил неземной любовью принявший человеческий вид Ле-ин. И поскорее увёз на Волшебные Острова! Конечно, с Богом восхитительно всюду, но Лилиэда всё-таки чувствовала: лишь там, где море сходится с небом, откуда поутру взбирается выспавшееся солнце, она узнает всю полноту неземной любви!
  
  
  * * *
  
  
  "Исцелил или окончательно свёл с ума?", - вот что, узнавший о новой связи Лилиэды, постоянно решал, но так и не решил Му-нат. А после отгремевших в равноденствие гроз миновала уже луна, совсем скоро Гир-кану отплывать на родину - нельзя медлить с решением.
  
  "Впрочем, а не пустое ли это любопытство? Узнай он достоверно, всё равно изменить бы ничего не смог!", - ах, как такие мысли мешали жрецу! А ведь после того, что он понял ещё в Горах, душевное здоровье дочери Повелителя Молний не так бы и много должно было значить для Му-ната... однако же - значит... притом, что, уводя женщину из Священной Долины, сказать: спасая - жрец, не покривив душой, не сказал бы. Жестокость Вин-ваша - если уж до конца, по честному! - ни смертью, ни даже тяжкими увечьями Лилиэде не угрожала. Во всяком случае - телесными. Что же касается душевного... ой ли, беспристрастен ли его приговор? Да, Великий Герой, ехидничая, позволял себе гнусные намёки, но прямо, в отличие от Темирининого заморыша, он не требовал принести в жертву Лилиэдиного сынишку. Ему, Му-нату, тогда виделось по-другому: Вин-ваш тогда казался утончённым мучителем... и поэтому он уговорил жену убежать от мужа? Да. Отчасти. Теперь же, оглядываясь назад, дабы по уши не увязнуть в самообманах, был вынужден согласиться: части отнюдь не главной. Главное же, старательно от себя скрываемое - не умирающая надежда... Казалось бы, надежда вопреки всему: опыту, мысли, чувству - но надежда на то и надежда, чтоб не считаться с очевидностью.
  
  Неожиданная телесная близость - той ночью-обманщицей, когда, заступаясь за Темирину, к нему пришла Лилиэда - должна была бы Му-нату открыть глаза, но... ослеплённый больной любовью, жрец не видел нелестной для него действительности! Не видел, а верней, не хотел видеть: дочь Повелителя Молний, отдающаяся с трогательным бесстыдством, испытывает к нему, примерно, то же, что и к предводителю рода Змеи - благодарность, смешанную с капелькой любопытства. Немало, но и, увы - не больше. И, что уж совсем не делает чести зрелому мужчине, льстящее самоослепление не прошло после этой ночи.
  
  Конечно, наутро язвительный ум донимал жреца: мол, дождался, заполучил на ложе девчонку, небось, теперь она будет частенько скрашивать ночи, радуйся, не мечтая о чём-то большем! Однако сердце яростно сопротивлялось этой унылой трезвости: нет, ничего не кончено! Пусть в прошедшую ночь Лилиэда отдалась без любви, но её ласки были отнюдь не бесстрастными, и, значит, не заказана дорога серьёзным чувствам - со временем полюбит. А в споре ума и сердца, обычно, побеждает что? Даже у самых мудрых?
  
  И ещё дочь Повелителя Молний с жалобой на Вин-ваша ночью пришла к жрецу... и ещё...
  
  И только спустя луну, после безрезультатного разговора с Великим Героем, Му-нат наконец заметил отчаянное смятение всех Лилиэдиных душ. Заметив, встревожился. Дал целебного питья. Увидев, что оно мало помогает, всерьёз занялся лечением: перепробовал, смешивая с вином и мёдом, много различных снадобий, колдовал, молился - души, разбредшиеся по иным мирам, не жалели соединяться. Какая-нибудь одна - чаще всего, "душа рода" - оставалась в Лилиэдином теле, а остальные, не приманенные ни питьём, ни колдовством, ни молитвами, продолжали спокойно шастать по запредельным странам, "одаривая" свою хозяйку непозволительными видениями. В больших дозах тайны богов и предков губительны для смертного, об этом знает всякий, даже начинающий колдун - тревоги Му-ната, день ото дня усиливаясь, к исходу лета переросли в отчаяние.
  
  Что? Если не телесная смерть, то и не жизнь - по сути? С единственной - обезличивающей! - "душой рода" в теле? Что? Превратив мужа в изощрённого мучителя, Че-ду таки "достал" Лилиэду? А как же тогда Ле-ин? Или, вспомнив недавнее откровение, обратиться непосредственно к Земле и Небу? И это попробовал Му-нат, и тоже не помогло - лишь в середине осени случилось нужное озарение: от болезни, настигшей в Горах, сбежать на Побережье. Поначалу жреца не слишком интересовало, от каких Сил пришло это спасительное озарение: уговорить Лилиэду, подготовить трудный побег - хватало неотложных дел - после, размышляя, Му-нат решил: разумеется, никто, как Ле-ин. Бог, возлюбивший женщину, и сейчас отвёл грозу. Спас? А вот этого жрец не знал до сих пор - то есть, спустя шесть лун после бегства.
  
  На Побережье из предосторожности им пришлось сразу расстаться, и Лилиэду, укрывшуюся у Водяных Черепах, Му-нат мог видеть редко, о её здоровье (да и всём прочем) узнавая от Ле-гим-а-тана - увы, понаслышке...
  
  Конечно, первое известие о связи дочери Повелителя Молний с Гир-каном больно царапнуло жреца - новый удар по его безумной надежде! - однако, перетерпев, Му-нат смирился: Ле-ин знает, что делает. Если это неглубокая, сугубо плотская связь - она ему не помешает; если в груди у Лилиэды затрепетало сердечко - значит, эта любовь нужна для её исцеления. А он, что же - он будет терпеливо ждать... Сейчас главное - исцеление, корыстные желания - после, когда девочка душевно поправится...
  
  Однако, уговаривая и убеждая себя, Му-нат в глубине знал: после преступления, разделённого им с Лилиэдой, чему-чему, но ответной любви дочери Повелителя Молний Че-ду будет противиться всеми силами. И, к сожалению, в этом деле Ле-ин ему не помощник. Действительно, что могла понимать девчонка, неосмотрительно принимая на ложе Некуара, но он-то, служитель Грозного бога, совершив кощунственное очищение и тем самым изменив своему Повелителю, обязан был думать о последствиях... и окажись сейчас сам на месте Ле-ина - стал бы потакать прихотям предателя? Ссорясь с могущественным собратом? Конечно, по меркам Людей Огня, Ле-ин донельзя извращённый бог, но всё-таки - не настолько же?.. Увы, и разум, и сердце громко и согласованно жрецу твердили - нет, и только надежда тихонько шептала: да.
  
  И новый сокрушительный удар молва нанесла по надежде Му-ната: будто бы Гир-кан, покидая Побережье, собирается взять с собой Лилиэду. На свои распрекрасные - будь они трижды прокляты! - Острова. И что девочка не просто согласна, а ждёт не дождётся отъезда.
  
  И вдобавок, уточнивший это известие Ле-гим-а-тан, одобрил такой поворот событий: видите ли, по мнению верховного жреца Лукавого бога, чем дальше дочь Повелителя Молний окажется от земель народа бад-вар, тем вероятнее её исцеление! Его, Му-ната, называется, мысль развил! Мол, если бежать от болезни, то лучше - как можно дальше! Самому-то Ле-гим-а-тану, дождавшемуся от Бегилы ответной любви, хорошо рассуждать со стороны - всё складно выходит: увезти, исцелить, спасти! Ну, а ему - Му-нату? Расставаться уже даже не с надеждой, а с её тенью?
  
  В голове жреца, вытесняя одна другую, гоношились и мельтешили разные мысли; то это казалось важным, то - то; то, например, убедить разведчика, что Лилиэда наверняка зачахнет на чужбине, то попробовать запугать его злыми чарами. Однако уверенности не было ни в чём, разговор откладывался, а время неумолимо шло.
  
  Истекала уже вторая луна после равноденствия, а Му-нат - чего никогда не бывало прежде - мысленные (на грани безумства) подвиги совершая по нескольку раз на дню, в действительности не предпринимал ничего. Из-за Че-ду? Ле-ина? Древних Могучих Сил? Казалось, всё сошлось против жреца: обманутый Че-ду, Вин-ваш, болезнь Лилиэды, синеглазый островитянин, благие советы Ле-гим-а-тана, а главное - собственная, мучительно переживаемая немочь...
  
  ...и грянул ожидаемый гром: Ле-гим-а-тан известил Му-ната, что с Островов приплыла ладья. И примерно через четверть луны Гир-кан с Лилиэдой покинут земли народа бад-вар. И если жрец хочет попрощаться со своей подопечной - пусть поторопится.
  
  И, как это случается при обычной грозе, душит сгустившийся воздух, давят низкие тучи, но стоит сверкнуть, прогреметь, полить, и дышится вновь легко - тоже случилось с Му-натом: настоящее, громыхнув мучительно нежеланным, но ожидаемым известием, вернуло ему и силу, и волю. Засобирался, засуетился жрец: увидеть, узнать - самому, быстрее! Вдруг да ещё не поздно, вдруг да Ле-гим-а-тан ошибся? Увы, мрачные мысли пытаясь разогнать суетой, Му-нат в глубине знал: напрасная спешка и пустая суета - даже останься Лилиэда на Побережье, его она всё равно бы не полюбила. Что же иначе, как не это глубинное знание, до сих пор удерживало жреца на месте? Позволив за ползимы и всю весну только два раза навестить земли рода Водяной Черепахи?
  
  Так, в смятении, одновременно и гонимый и удерживаемый больной любовью, Му-нат отправился на последнее в земном мире свидание с дочерью Повелителя Молний.
  
  
  Тёмные против света головы, плечи, руки - почва, тяжесть, земные соки; струящееся сияние вокруг - бесплотность, лёгкость, небесные голубизна и золото - такими наутро предстали перед жрецом Гир-кан с Лилиэдой: частью земными, но частью уже небесными, будто бы рядом, но и вместе с тем уже далеко - словом, предстали воспоминаньем о каких-то других мирах. Всего лишь из-за обмана зрения: солнце за спинами явившейся на рассвете парочки преобразило человеческих дочь и сына в тёмных, но и одновременно блистающих выходцев из запредельности. Преображение многозначительное для Му-ната - особенно учитывая, что Лилиэду он увидел после почти двух лунной разлуки. Впервые после её болезни и сразу - так! И оставшиеся четыре дня озарёнными то ли солнцем в глаза из-за голов и спин, то ли светом иных миров запечатлелись в памяти жреца. Несмотря на грусть скорой - навсегда! - разлуки. А что - навсегда, Му-нат убедился сразу же, едва заговорив с дочерью Повелителя Молний.
  
  Чуть по-другому, чем прежде, но (главное!) все Лилиэдины души, вернувшись, соединились в теле - выздоровев, дочь Повелителя Молний похорошела сверх всякой меры! Воистину - на зависть даже Старшим богиням народа бад-вар! И такую-то - исцелённую, лучащуюся и лунной и солнечной красотой - Гир-кан увезёт за море? Да - увезёт. Ибо, как ни больно жрецу соглашаться с этим, но он вынужден согласиться, Лилиэда выздоровела только благодаря своей новой любви к меднокудрому соглядатаю. Или - по её восторженным признанием наедине - к принявшему его образ Ле-ину. А как с вопиющими противоречиями: с любовью, свободной от плоти, богом, любящим только такой любовь, и Гир-каном (очень даже земным и плотским!) справилась Лилиэда - дважды второстепенно. Уверовав, женщина исцелилась - вот что принять и с чем согласиться требовалось Му-нату. И, увы - с окончательно гибелью своей безумной надежды. И, надо отдать должное жрецу, промаявшись день и несказанно промучавшись ночь, наутро он и принял, и согласился: да, ему Лилиэда принадлежать не будет. И никому из Людей Огня. Синеглазый островитянин - или всё же Лукавый бог? - умчит её за море.
  
  Эта двойственность: сын человеческий или Лукавый бог - вопреки очевидности привнесённая восторженной убеждённостью дочери Повелителя Молний - осталась со жрецом навсегда; чему, впрочем, немало способствовало само отплытие - то ли действительно на Острова, то ли в сияющую Запредельность.
  
  
  Время исполнилось на рассвете. Приведённый ночью в укромную бухточку, Му-нат в последний раз попрощался с Лилиэдой, по-отечески поцеловав её в лоб и щёки - подведя итог прощанию, растянувшемуся на три бесконечно долгих, но и мигом мелькнувших дня. Время исполнилось. Поддерживаемая под руку Гир-каном, по широкой длинной доске дочь Повелителя Молний поднялась на борт огромной с вздыбленными кормой и носом ладьи. Ударили большущие вёсла, вспенив воду - отплытие. Постояв ещё немного на вылизанной волнами полоске песка, жрец вскарабкался на береговые скалы - чтобы до конца быть свидетелем.
  
  Сверху ладья казалась ползущей по серой глади чёрной сороконожкой - упорно и не спеша ползущей. Но с берега потянуло утренним ветерком, и сороконожка, расправив крылья и дивно преобразившись в птицу, резко рванулась вперёд - навстречу встающему из-за моря солнцу. Му-нат, до этого никогда не видевший неведомых народу бад-вар парусов, с огромным изумлением наблюдал за этим сверхъестественным преображением: полноте, а Гир-кан ли, а не Лукавый ли бог мчит Лилиэду вдаль?
  
  А встающее солнце соединило море и небо огненной дорогой, и, скользнув на неё, ладья растворилась в кипящем свете. И, жрецу, ослеплённому светом, казалось, что нет ни берега, ни моря - что всё стало небом. Сияющим бесконечным небом. И в этом небе огненным облаком - Лилиэда. Улетающим к солнцу облаком.
  
  
  Опустошённым, но и наполненным, потрясённым до основания, но и совсем спокойным Му-нат возвращался в Город. В уме жреца роились тысячи противоречивых мыслей, перебивая и вытесняя одна другую, в итоге они сходились в один пучок: ему никогда не понять умчавшего Лилиэду бога. Ибо лукав Ле-ин. Извилист путь его. Смертному не уследить.
  
  
  Апрель 1986 - Июнь 1997
  
  Январь 1998 - Июнь 1999
  
  Декабрь 2005 - Сентябрь 2006
  
  
  
  ПРИМЕЧАНИЯ.
  
   1. Некуар - Нек-бед-у-вар. В переводе: Подобно Огню Палящий. Слитное написание соответствует произношению на языке нарда бад-вар и свидетельствует о подчинённом положении мужчины. В данном случае: воин-наёмник. Женские имена - даже богинь - всегда произносились так: слитно и уменьшительно. Подразумевалось, что женщина подчинена изначально: мужу, отцу, а если богиня - то "богу-мужчине".
   2. Ра-да-бад - один из Младших, но влиятельных богов.
   3. Ле-ин, Легида, Че-ду, Де-рад, Мар-даб, Аникаба, Данна - семь Старших богов и богинь нарда бад-вар.
   4. По преданиям народа бад-вар, Великим Героем и Колдуном, сумевшим в незапамятные времена добраться до горизонта и таким образом подняться живым на Небо.
   5. Не следует забывать, что в году два равноденствия - весеннее и осеннее; стало быть, Лилиэде около двенадцати лет: обычный брачный возраст для цивилизаций, находящихся на уровне развития народа бад-вар.
   6. Лукавым - прямые значения: кривым, изогнутым; для народа бад-вар, однако, при обращении к этому богу главными были значения производные: загадочный, непонятный, странный - пришлый; естественно, с русским эвфемизмом - произнося "лукавый", подразумеваем чёрта - этот эпитет нимало не соотносится.
   7. К описываемому времени уже вырождающийся, древний магический ритуал, важной составляющей частью коего являлась антропофагия.
   8. По представлениям народа бад-вар, Хозяина Нижнего Мира, Владыки жизни и смерти, Судьи, определяющего, куда после смерти тела надлежит следовать душе.
   9. Таящаяся в волосах - особенно женских - вредоносная колдовская сила всякого из народа бад-вар относиться к ним заставляла, обычно, с трепетом.
   10. Хотя у народа бад-вар - по крайней мере, на Побережье - Старшим из Старших считался Че-ду, отношения между богами представлялись этому народу очень запутанными и противоречивыми: безоговорочного подчинения, несмотря на достаточно строгую иерархию, в действительности (вопреки модели) не предполагалось.
   11. Между магией и религией (а колдовство - разновидность магии) едва ли не во все времена отношения были сложными; и теоретическая их несоединимость не мешала на практике - часто и одному лицу - совмещать в своих действиях, казалось бы, несовместимое: заговор, например, сочетать с молитвой.
   12. Не следует представлять себе чистую, мягкую - подобную современной электротехнической - медь. Первые металлурги (а технологически народ бад-вар находился на уровне соответствующем эпохе энеолита) использовали медь содержащую значительное количество примесей: сурьмы, мышьяка, цинка, олова и т. д. Проигрывая в электропроводимости, в твёрдости такая - естественно легированная - медь значительно превосходит "чистую".
   13. В связи с широко распространившимися в настоящее время "околоастрологическими" спекуляциями стоит отметить, что ни с прецессией земной оси, ни тем более с мифическими эпохами Овна, Льва или Стрельца это название никак не связано; Люди Огня - от принятого в данной культуре обычая трупосожжения, то есть, кремации тел умерших.
  
  
  
  
  
  
Оценка: 1.73*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"