Вопреки моим надеждам, участие на выставке мало приблизило меня к желанной цели: работе в художественно-производственных мастерских при Худфонде РСФСР. Формальным поводом для отказа послужила моя специальность - преподаватель черчения и рисования - а также то, что оконченное мною художественное училище являлось не высшим, а средним учебным заведением. Тогда как в действительности главным препятствием была элементарна конкуренция - слишком много желающих на очень ограниченное число мест. (В Ярославле, к моему огорчению, оказалось своё художественное училище, выпускники которого также были не прочь получить работу в системе Худфонда.) Так что, несмотря на рекомендацию Крохоняткина, Новотельного и ещё двух членов правления местной организации СХ, директор фонда Степанов мог не затруднять себя объяснением причины отказа: вы нам не подходите, и всё тут. Другое дело, если бы вы были членом СХ или хотя бы закончили "Строгановку"...
(Тогда я задним числом оценил "пробивную способность" Александра Жданова, полутора годами раньше добившегося нашего устройства на работу в ростовский Худфонд - о чём подробно написано в моём эссе "Слово о художнике Александре Жданове")
Деньги, заработанные мною за две иконы и эскиз алтаря, заканчивались, преподавать рисование, а тем паче черчение в общеобразовательной школе по-прежнему жутко не хотелось, по счастью, удалось устроиться в Дом Культуры Профтехобразования на "комбинированную" должность: художника-оформителя и руководителя изостудии. Точнее, Дому Культуры был нужен оформитель, но поскольку такой должности сему просветительскому учреждению по штату не полагалось, меня оформили руководителем изостудии на учительскую ставку - 18 часов в неделю и положили зарплату аж 78 рублей в месяц. Не густо - зато и работал я всего два дня в неделю. А если учесть, что моя жена инженер за 95 рублей "вкалывала от звонка до звонка" полную неделю, то вроде бы и неплохо. Да, изостудия оказалась фикцией - вернее, не совсем фикцией: на два часа из шестнадцати (а обеденный перерыв мне засчитывался как рабочее время) на занятия приходили сначала три ученика, затем два, а скоро уже и один, самый стойкий. Не знаю, повинны ли в том мои "блестящие" преподавательские способности - притом, что не только мои родители, но и дедушка, и прабабушка были учителями - или нежелание учащихся ПТУ осваивать вторую "специальность", факт остаётся фактом: с середины декабря до конца учебного года у меня был только один ученик. Зато - весьма настойчивый: узнав, что я работаю не один, а два дня в неделю, у своего ПТУшного начальства он добился ещё одного двухчасового занятия. К моей радости и к огорчению директора Дома Культуры - ведь таким образом сокращалось время моей художническо-оформительской деятельности.
(Вообще-то, не считая редких "авралов", я был отнюдь не перегружен оформительской работой и большую часть своего "присутственного" времени бездельничал в отведённой под изостудию комнате, то за бутылкой дешёвого вина обсуждая с завхозом - фронтовиком, насильно уволенным из армии стрелком-радистом - итоги второй мировой войны, то треплясь на прочие "животрепещущие" темы с кем-нибудь из свободных на данный момент преподавателей кружков. Однако директору, по привычке доставшейся нашему "советскому" начальству от крепостников-рабовладельцев, было не по себе от ощущения того, что его "челядь" имеет своё автономное дело, а не мчится, сломя голову, по мановению ока исполнять любую прихоть "господина". Нет, я вовсе не хочу представить милейшую и, в общем-то, достаточно деликатную женщину-директора эдакой Салтычихой - просто существуют такие должности, обязательным атрибутом которых является кнут. Пусть и невидимый...)
Работать два дня в неделю по восемь часов - кажется, немного (и до этого, и особенно после - в Худфонде - мне приходилось работать несравнимо больше), но вот "присутственное" время, когда нет никакого дела, а, тем не менее, приходится "отбывать часы", тяготило меня всё сильнее. Что не могло не вести к снижению творческой активности и росту потребления алкоголя. Причём - непродуктивного потребления, когда после принятой дозы начинало тянуть не к мольберту, а в кровать. Точнее - не сразу в кровать, сразу хотелось принять ещё одну дозу, и ещё...
(Ну, почему, почему, вспоминая молодость, большинство из нас вспоминает восхитительные мгновенья "меж трезвостью и опьяненьем"!? Когда с души снимается груз проблем, мир предстаёт в радужном свете, даль кажется сияющей, а горизонт - близким!? И даже неизбежное похмелье с высоты прожитых лет видится почти приятным: ах, как уморительно меня тошнило, как дивно болела голова, как гулко стучало сердце, как, опохмелившись, я был готов к новым "подвигам"! И только ли в ушедшей молодости дело? В остроте восприятия, кипении сил, накале чувств, безудержности желаний, способности творить? А может быть, сам по себе "зелёный змий" - неотъемлемый спутник творчества? И похмелье - необходимая плата за вдохновенье? Не знаю, не знаю...)
Как бы то ни было, наступило лето, и я уволился с опостылевшей должности - хватит! Сколько можно делать вид, что я работаю, попусту растрачивая творческие силы! Да, да, именно - растрачивая! Казалось бы, имея много свободного времени, твори себе и твори - ан, нет! В отличие от алкоголя, "присутственные дни" высасывали из меня вдохновение, не давая ничего взамен. Медленно, но верно превращая в "винтик" государственной машины. Что для художника хуже смерти. Да, неумеренным потреблением алкоголя можно погубить свой талант - а можно и не погубить - но постылой службой погубишь его обязательно. (Кстати, все истинные художники это чувствуют и предпочитают вести "антиобщественный образ жизни", чем идти в служебную кабалу.) Несколько месяцев работы в Доме Культуры открыли мне глаза на эту нехитрую истину. Как оказалось - не до конца. Потребовалось четыре года работы в Ярославском Художественном Фонде, чтобы окончательно понять: для меня творчество несовместимо со службой. Да и то, даже этого дорого доставшегося опыта оказалось недостаточно, чтобы избавиться от всех иллюзий - в голове постоянно гоношилась оппортунистическая мыслишка: мол, если зарабатывать не оформительством, а "чистой" живописью (скажем, в Московском Комбинате Живописного Искусства), то... а ничего - не то! Просто деградация таланта будет идти несколько медленнее, и всё. С другой стороны, не имея не только ренты, но и пособия по безработице, рискуешь умереть с голоду - и?.. Каждый художник на этот сакраментальный вопрос отвечает по-своему, и судья ему только Бог... Простите, забежал вперёд.
В начале июня ко мне в Ярославль приехал Саша Жданов со своей возлюбленной Людмилой (Люней) - о чём подробно рассказано в эссе "Слово о художнике Александре Жданове". Увы, по возвращении домой из бурной и, как это ни странно, плодотворной в творческом отношении поездки снова стал вопрос заработка. По счастью, в начале сентября пришло письмо от Лёни Стуканова - с Украины из города Глухова - в котором он сообщал, что нашёл большой "заказ" на настенную роспись в местном Доме Культуры и приглашал меня принять участие в работе. После двух месяцев интенсивного и очень напряжённого труда (по 12-14 часов в сутки), я вернулся в Ярославль с восьмьюстами рублями в кармане - пять-шесть месяцев можно было не думать о заработке, а полностью отдаться творчеству. Проводив Лёню, - а "по пути" в Таганрог он на несколько дней завернул ко мне в гости - я натянул на подрамники два десятка холстов, загрунтовал их и... не то что бы запил, но... 40 квадратных метров настенной росписи взяли, как выяснилось, много не только физической, но и творческой энергии. И чтобы восстановить её - требовалось время. Не меньше месяца, а пока... слава Богу, что особенности моего организма не позволяли мне тогда напиваться больше двух дней подряд! После чего требовался, как минимум, трёхдневный перерыв. К тому же - в ноябре открылась Осенняя городская художественная выставка, на которую взяли два моих, из написанных летом, пейзажа... словом, относительный успех, жена, алкоголь и общение с Петром Крохоняткиным помогли сравнительно быстро преодолеть творческий кризис. Вдобавок - Пётр Борисович знакомил меня с художниками не только своего поколения, но и с более молодыми - моими ровесниками. И так получилось, что в одной из компаний оказался сразу привлекший моё внимание высокий, кудрявый, "цыганистого" вида молодой человек - Юра Жарков. Выпускник Ярославского художественного училища - в ту пору работавший в архитектурной организации "Гражданпроект".
Опять-таки - почему нас сразу потянуло друг к другу? Ведь при первом знакомстве мы с ним обмолвились едва ли двумя десятками слов? И он тут же назначил мне "свидание", пригласив зайти к нему на работу - в "Гражданпроект". Почему? И почему я не просто откликнулся на это приглашение, но навестил Юру уже на следующий день? Притом, что поспешность мне, в общем-то, не свойственна?
В рабочее время в пустой комнате сыграв три партии в шахматы и выпив две пол-литровые бутылки плодово-ягодного вина, мы вдруг почувствовали, что знакомы уже тысячу лет. Почему? Опять-таки - колдовской "химизм" дружбы, когда есть явление и нет никаких объяснений. Да, задним числом можно найти много причин мгновенно вспыхнувшей между нами дружбы: в частности, внешне Юра Жарков в ту пору имел сходство с Лёней Стукановым - тоже худой, высокий, правда, кудрявый и тёмно-русый, в отличие от блондина Лёни. Но внешнее сходство без внутреннего сродства может вызвать мимолётный интерес - не более. А наше внутреннее сродство хоть и выявилось достаточно скоро, но всё же - вряд ли так быстро? Или - так? Притом, что за шахматами и вином мы не могли вести "глубокомысленных" разговоров, а просто трепались о том о сём... и? К тому же, не видя прежде живописи друг друга, ни я о Юре, ни Юра обо мне не могли судить как о художниках - а вот, подишь ты... Между тем, если не считать детских и отроческих друзей, все мои позднейшие дружеские отношения складывались на "профессиональной" основе - на служении общему делу. Так было и с Лёней Стукановым, и с Валерой Собко, и с Сашей Ждановым, и с Петром Крохоняткиным, а тут... плохое вино, бестолковые шахматы, пустопорожние разговоры, и... не просто вспыхнувшая, а разгоревшаяся и продолжающаяся вот уже почти сорок два года, проверенная и временем, и пространством дружба!
После первой встречи скоро последовали и вторая, и третья - активный, непоседливый Юра за какие-нибудь два-три месяца перезнакомил меня со множеством молодых ярославских художников. В частности: с Владимиром Затучным, Виктором Решетовым, Александром Горячевым, Вячеславом Клапшей, Ярославом Тихменевым - сыном известной художницы (ученицы Осмёркина) Юзефы Михайловны Дружининой, (если мне не изменяет память, и я не переврал её имя-отчество). Со многими из них у меня впоследствии возникли тёплые приятельские отношения, однако не такие, которые называют дружбой. Вернее, дружескими некоторые из этих отношений - особенно с Ярославом Тихменевым - можно назвать, но ни интенсивность, ни накал чувств не позволяют мне говорить об этих отношениях как о близкой дружбе. Поэтому, чтобы не отпугнуть возможных читателей множеством упомянутых, но не наполненных должным содержанием имён, приношу свои извинения всем, названным вскользь, ярославским друзьям и приятелям: простите, даже графоман не в силах быть биографом всего своего окружения.
Возвращаясь к Юрию Жаркову, вскоре после нашего знакомства в одной из не совсем трезвых компаний Юра взял гитару и запел "Порвали парус" Владимира Высоцкого - я был сражён мощью его голоса, темпераментом и накалом чувств. Более того, мне показалось, что его исполнение не уступает авторскому - чего не могло быть, но что, тем не менее, было! Конечно, мой музыкальный слух - вернее, его полное отсутствие - не даёт мне права быть судьёй в певческом искусстве, но ведь "бардовская" песня это не совсем вокал, а может быть, совсем не вокал, а нечто иное, идущее непосредственно от "музыки сфер", так что... Короче, я был потрясён уникальным даром своего нового друга. Притом, что и мой старый друг Лёня Стуканов прекрасно исполнял авторские песни, особенно - Вертинского и Окуджаву. Однако мощь и напор Юры Жаркова поставили его вне конкуренции не только среди моих друзей и знакомых, но и среди профессиональных исполнителей "бардовской" песни, которых с конца восьмидесятых годов время от времени показывают по телевизору. Разумеется, с мнением человека, напрочь лишённого музыкального слуха, можно не считаться, но во всех компаниях - даже включающих в себя профессиональных музыкантов - Юра Жарков неизменно получал и получает заслуженное признание.
(Забавный штрих: в разное время сначала Лёня, а затем Юра пробовали научить меня исполнять самые незатейливые песенки, и оба, изрядно помаявшись, пришли к выводу, что я один из тех редких типов, которые могут расстроить хор. Причём, Лёня - ещё в художественном училище, когда мы с ним вместе снимали флигель - как-то, затратив три дня на моё обучение шлягеру "Крутится, вертится шар голубой", отметил мои успехи, однако, вернувшись после выходных из Таганрога и услышав мой "вокал", сказал: нет, это не я тебя научил петь, а ты меня разучил. Между тем, в выпивающих и поющих компаниях так хотелось присоединить свой голос к хору - увы, увы...)
В качестве некоторой компенсации - вместо отсутствующего музыкального слуха - с лёгкой руки Юры Жаркова стал служить мой поэтический дар. В самом начале нашего знакомства высоко оценив мои стихи, Юра в дальнейшем активно пропагандировал моё "пиитическое" творчество в дружеских - пьющих и поющих - компаниях. Параллельно с Петром Крохоняткиным - которому тоже очень понравились мои стихи. Так что поначалу - до того, как постоянное участие на местных художественных выставках принесло мне известность на живописном поприще - среди ярославских художников я "прославился" в качестве поэта. Конечно, не мне судить о своём поэтическом даре - не хочу ни приуменьшать, ни преувеличивать его масштаб - но факт остаётся фактом: среди ярославских художников образовалось несколько преданных поклонников моего поэтического творчества. Во многом - стараниями моих друзей Петра Крохоняткина и Юры Жаркова. Особенно - Юры. Не просто подвигавшего меня читать свои стихи, где можно и где нельзя, но и самому постоянно читавшему их. И даже - правда, несколько позже - положившему кое-какие из моих виршей на музыку и блестяще их исполняющему.
В отличие от стихов, Юра (прирождённый живописец) поначалу несколько прохладно отнёсся к моим картинам - их цветовое решение не нашло отклика в его душе. И только после моих интенсивных колористических поисков - где-то спустя год от начала нашего знакомства - он оценил некоторые из моих живописных произведений. Что, начальное неприятие моей живописи, казалось бы, должно было помешать нашей дружбе - не помешало! Почему? Видимо, возникшая между нами духовная связь находилась на такой глубине, где не только отношение к искусству, но и само творчество могли вызвать лишь лёгкую рябь на её поверхности. К тому же, весь этот год я не видел картин самого Юрия - по той простой причине, что, закончив Ярославское Художественное Училище, он взял своеобразный "тайм-аут", всё это время занимаясь чем угодно, только не живописью - а когда увидел...
...зелёное, голубое, фиолетовое! Свет, воздух, фактура! Говоря о пейзажах и портретах Юры Жаркова, я могу смело повторить то, что раньше сказал о пейзажах Саши Жданова: они меня очаровали с первого взгляда! Особенно - портреты. Которые - без преувеличения! - светились внутренним светом.
Увлёкшись, немного забежал вперёд: прежде, чем я смог увидеть Юрину живопись, ему следовало её создать - то есть, написать очаровавшие меня картины. Для чего требовалось место, и Юра его нашёл. Уволившись из "Гражданпроекта", он устроился художником-оформителем во Дворец Культуры Моторостроителей - монументальное помпезное здание, призванное своим величием "подавлять" бездуховный Запад. А если без ехидства, один из тех очагов, где в пору застоя теплилась культурная жизнь России. Да, как глыбами льда придавленная мёртвой идеологией, партийным контролем и элементарной начальственной дурью, но всё-таки - теплилась.
Вернее, формально Юра Жарков числился главным художником парка, разбитого позади дворца, но помещение для работы располагалось в самом дворце. И роскошное помещение - примерно, ста двадцати квадратных метров площадью, занятое, кроме Юрия, всего двумя художниками. Так что - пиши, не хочу! И Юра, освоившись, то есть, вместе с новыми сослуживцами потребив изрядное количество декалитров слабых и крепких алкогольных напитков, стал писать. Причём - весьма интенсивно. Можно было бы сказать, компенсируя упущенное время, но... применительно к творчеству, какое время считать "упущенным"? Время созревания? Когда идёт интенсивная внутренняя духовная работа? Да, не проявленная внешне, но без которой не возможно никакое серьёзное творчество. Конечно, у многих художников, в частности, у Александра Жданова, Петра Крохоняткина и вашего покорного слуги, внутренняя работа сопутствовала и сопутствует внешней - у многих, но не у всех. Юре Жаркову на творческое "созревание" потребовалось два года после окончания художественного училища, зато, как следует "взявшись за кисть", он очень быстро наверстал "упущенное" время - в короткий срок создав ряд выдающихся живописных произведений. Кстати, в этом отношении Юра оказался похожим на другого моего друга - Лёню Стуканова - которому "на раскачку" после окончания училища тоже потребовалось изрядное время.
(Маленькое лирическое отступление. Сегодня (6 января 2012 года) в 4 часа утра раздался телефонный звонок - Юра. (Перезваниваемся мы с ним часто, а вот встречаемся, к сожалению, редко, в основном, когда он приезжает по делам в Москву - годы берут своё.) И мы так увлеклись воспоминаниями, что проболтали не меньше часа - сколько интересного было в молодости! Как бурно кипели силы, как быстро струилась кровь! И даже то, что в своё время вызывало резкое неприятие, теперь умиляет едва ли не до слёз. Всё-таки есть у времени свойство дарить если не забвение, то... а правда - что? Говорят: мудрость, спокойствие, просветлённость - нет, я бы так не сказал. Во всяком случае - о себе. Ни мудрее, ни спокойнее, ни просветлённее годы меня не сделали - напротив: забрав изрядную долю творческих сил, (не говоря уже о физических) взамен принесли болячки, пенсию, зубные протезы, а вот - подишь ты! Сказать о надвигающейся старости, что она несёт только отрицательные эмоции - тоже не могу! Что-то в ней есть такое... такое... ощущение завершённости?.. времени сбора урожая?.. которым, если не обманывать себя, тоже особенно не похвастаешься... не знаю, не знаю... нет - знаю! Дело не в количестве урожая! И даже - не в его качестве! Дело в том, что урожай выращен! Каким бы "дождливым" или "засушливым" ни было лето, но пришла осень, и с ней ощущение: что есть, то есть. Да, не всё удалось, многие мечты так и остались мечтами, многие проекты не осуществились, планы не реализовались, но... что сделано, то сделано! Теперь - насколько достанет сил - можно без спешки и суеты преодолевать оставшийся путь. Подбирая оброненные в молодости колосья. Да, да, ощущение того, что теперь можно жить без спешки и суеты - основная отрада старости. Вот только - отрада ли?..)
Простите, увлёкся. Во Дворце Культуры, куда устроился Юра Жарков, помимо прочего, была прекрасная изостудия, много лет руководимая талантливым художником и блестящим педагогом Владимиром Афанасьевым. Естественно, общительный Юрий очень скоро познакомился и с руководителем, и с большинством студийцев - что, думаю, принесло пользу как самому Юре, так и некоторым особенно чутким студентам. Во всяком случае, отмечу Владимира Литвинова - преподавателя университета, в ту пору кандидата (впоследствии доктора) физико-математических наук, ставшего очень интересным, регулярно выставляющимся художником. Конечно, основная заслуга в его образовании и становлении принадлежит Володе Афанасьеву, но и Юрино (как и Петра Крохоняткина) влияние приуменьшать не стоит.
Говоря о своём обучении в художественном училище, я неоднократно подчёркивал значение того влияния, которое студенты оказывали друг на друга. Так вот, поскольку даже в очень хорошо поставленных изостудиях, обыкновенно, не бывает такого подбора талантливых учащихся, как в специальных учебных заведениях, то общение со сложившимися художниками для студийцев неоценимо - надеюсь, Володя Литвинов, если ему попадут на глаза эти заметки, подтвердит мои слова.
Соединив "верх" и "низ" - а помещение художников-оформителей находилось на пятом этаже, тогда как изостудия была на первом - Юра Жарков немало способствовал превращению Дворца Культуры Моторостроителей в один из центров неформальной художественной жизни Ярославля. Вернее, изостудия Володи Афанасьева и прежде была одним из таких центров, однако общегородской масштаб данное заведение обрело именно с приходом Юрия, благодаря которому, кроме студийцев, там стали бывать профессионально образованные художники. И некоторые из них, в частности, ваш покорный слуга - достаточно регулярно.
Итак: декабрь месяц года, скажем, тысяча девятьсот семьдесят второго. Или семьдесят третьего - не суть. Главное, Юра Жарков работает во дворце и в данное время занят большим новогодним панно, изображая Деда Мороза со Снегурочкой в санях, запряжённых тройкой лихих коней. Поднявшись к нему на пятый этаж, вижу: Юре необходимо опохмелиться. Мне - тоже. Правда - не в такой степени: накануне я "принял" значительно меньше Юры, который не удовлетворился выпитым в одной компании и продолжил в другой. Денег на двоих - около двух рублей. У работающего там же главного художника дворца Юрия З. (не уверен в памяти, а перевирать его фамилию не хочу) денег тоже не густо. Остро встаёт извечный русский вопрос: "Где достать недостающий рубль?". Желательно, конечно, не рубль, желательно - побольше. А умудрённая опытом администрация дворца, за две недели до праздника выдав зарплату, распорядилась в бухгалтерии, чтобы до Нового года никаких авансов. Делать нечего - берём по две бутылки пива и в ожидании художницы-практикантки Ларисы, у которой (теоретически) могла оказаться "свободная" трёшка или даже пятёрка, "поправляем здоровье". Хорошо, но - мало! А Ларисы нет как нет, да и вообще - никакой гарантии, что у неё удастся "перехватить" хоть трёшку.
Спускаемся к Володе Афанасьеву - того тоже нет, но изостудия открыта. Стало быть - скоро будет. Однако Юре надо дорисовывать панно, и он поднимается в мастерскую - я остаюсь. Минут через двадцать приходит Володя и обращается ко мне с неожиданным предложением: "изваять" Снегурочку. Сам же, по праву "посредника", берётся за Деда Мороза. Впрочем, тут же великодушно предлагает поменяться объектами, если, допустим, у меня аллергия на Снегурочек. Мне всё равно: ни аллергии на Снегурочек, ни опыта подобной работы у меня нет, так что... с другой стороны: по двадцать пять рублей каждому и, по словам Володи, три, максимум четыре, часа работы... э-э, где наша не пропадала! Я соглашаюсь.
Трёхметровая глыба спрессованного снега значительно поубавила мой энтузиазм - какие, к чёрту, три-четыре часа! Тут и за целый день не справишься! Да... но 25 рублей... которые можно получить уже сегодня... словом, глаза страшатся, а руки делают! Вооружившись штыковой лопатой, скребком для очистки тротуаров ото льда и большим ножом для "тонкой работы", взгромождаюсь на позаимствованную в библиотеке раскладную лестницу и храбро приступаю к делу. В пятидесяти метрах от меня работает Володя Афанасьев - большие комья снега так и летят из-под его лопаты.
Часам к пяти вечера выясняется, что Володин прогноз оказался излишне оптимистичным, мой - чересчур пессимистичным. Отведённое Володей время истекло, а работы оставалось часа на полтора-два. В общем-то, не плохо, вот только бухгалтерия официально закрывается в шесть, а фактически - в половине шестого. И? Пять-шесть часов стахановского труда, а деньги - завтра? Ведь директор распорядился - никаких авансов?.. Я приуныл, однако Володя, многозначительно подмигнув, воткнул лопату в недоделанную полу шубы Деда Мороза и поспешил во дворец. Оказывается, запрет касался не всех - в частности, ему, многолетнему руководителю изостудии, администрация полностью доверяла, и, увидев почти законченные "скульптуры", комендант дворца принял нашу работу. Стало быть, можно, и?.. Володя решительно отвергает моё предложение сделать небольшой перерыв: знаю, мол, сперва по стаканчику, а потом ещё по стаканчику, а после присоединится Юра... моя лопата с остервенением вонзается в бедную Снегурочку! Ах, так! Ну, держись ледяная девушка! Сейчас я не просто отколю от тебя всё лишнее, но и растоплю твоё замороженное сердце!
Через сорок минут работа была закончена.
Зная о нашем трудовом подвиге, Юра Жарков, тем не менее, не горел желанием внести свою лепту в общее дело, оправдываясь тем, что ему со своими Дедами Морозами, Снегурочками, зайчиками, волками, лисами к сроку никак не справиться - дескать, директор стоит над душой и требует, требует...
(В данном случае, Юра был прав: обычно покладистая администрация культурно-просветительских учреждений буквально зверела перед праздниками - особенно "советскими". С Новым Годом ситуация была несколько иной - так сказать, единение партии и народа. Которое в реальной, а не в воображаемой действительности случалось в этот по-настоящему всенародный праздник. Единственный раз в году, но случалось. Соответственно, и требования начальства отличались некоторым благодушием, и исполнители, по возможности, не халтурили.)
"Нищие" с утра, вечером мы сделались "богачами": две "десятки" и одна "пятёрка" приятно шуршали в моём кармане. Тоже - и у Володи. Занятий в изостудии в этот день не было, но "на огонёк" заглянуло три или четыре студента - компания собиралась тёплая. А уж когда к нам присоединился разделавшийся со своим панно Юра Жарков... для начала решили сброситься по три рубля. А поскольку до Нового Года оставалась всего неделя - как было не отметить это знаменательное событие? И мы отметили! Водка, вино, песни - гитары у Юры не было, но под его водительством все, кроме меня, оказывались замечательными певцами - скоро потребовалось сброситься по новой. Теперь уже - кто сколько может. Словом, довольно скоро меня потянуло в сон, а чтобы мне не мешать, оставшиеся самые стойкие борцы с "зелёным змием" поднялись в мастерскую к Юре. Перед уходом одной из сердобольных девушек пришла в голову не лучшая мысль: поднять меня с бетонного пола (где было так уютно!) и уговорить лечь на подиум для натурщиков - квадратную двухметровую, возвышающуюся сантиметров на тридцать, платформу. К тому же - опять-таки, заботясь о моём удобстве - уходя, погасили свет.
Проснувшись, я растерялся: где люди, где песни, где свет? Почему я один, в полной темноте, в незнакомом помещении? Правда, темнота оказалась не полной, когда прошла растерянность, я заметил узкую полоску пробивающегося из-под двери света - туда! К людям, к песням, к вину! Прочь из этой мрачной пещеры!
Не без труда поднявшись, я сделал шаг в сторону двери. И ещё один, и... платформа кончилась! На меня бросилась сначала квадратная колонна, от которой я сумел увернуться, а после - бетонный пол, навстречу которому я успел выбросить левую руку. Сколько-то, возможно, несколько секунд, а возможно, и несколько минут, я пролежал оглушённый, пытаясь сообразить: что это за чудовище напало на меня в темноте? С огромным гранёным рогом и плоским, невероятно широким лбом? И, главное, куда оно делось? Не нападёт ли вновь?
По счастью, сумеречное состояние скоро прошло: я понял, что лежу, уткнувшись лицом в пол, и кто-то грызёт большой палец моей неловко подвёрнутой левой руки. Крыса? Да нет, ничего подобного! Сознание окончательно прояснилось, и я сообразил, что грохнулся с подиума. Со всего маха - о бетонный пол. Задев - или, не задев? - по пути колонну. Н-да... сломана или не сломана подвёрнутая рука? А всё остальное? Не считая пальца, вроде бы ничего не болит - держась за колонну, пробую встать на ноги. Это мне удаётся - стало быть, относительно цел. Домой!
Как раненое животное - прав, прав сэр Чарльз Дарвин! - напрочь забыв и о выпивке, и о дружеской компании, устремляюсь домой. Благо - недалеко: семь остановок на трамвае. В вагоне до меня стали доходить голоса пассажиров: да он весь в крови, надо в милицию, в скорую... Кто в крови? Кого в милицию? Кому скорую? С каждым толчком трамвая в голове проясняется - кажется, речь обо мне... Я в крови, меня в милицию, мне скорую - чёрт! Этого только не хватало! Надо "линять" пока "не замели"! Выхожу из вагона. Удачно. За две остановки до своего общежития, рядом с домом Петра Борисовича Крохоняткина. Эврика! Здесь мне помогут.
Надо отдать должное мужеству и хладнокровию Зины Крохоняткиной - жене Петра Борисовича. Открыв дверь и увидев окровавленного типа, она не запаниковала, не засуетилась, а, убедившись, что раны поверхностные, отвела меня в ванну и обмыла лицо холодной водой. Что меня почти полностью отрезвило, и я не без удивления узнал, что, кроме сорванного ногтя на большом пальце левой руки, у меня глубоко рассечена бровь - надо же! Так вот откуда смутившая пассажиров трамвая кровь! А я-то думал, что повреждён только палец. Оказывается, из трамвая я вышел удачно во всех смыслах: моя сентиментальная жена Вера, увидь меня в таком виде, скорее всего, впала бы в жуткую панику. А так, отмытый перевязанный и напоенный чаем Зиной, домой я явился в почти благопристойном виде - пластырь на лбу и бинт на пальце придавали мне своеобразный - "воинский" - шарм.
Завершая данную главу, думаю, что немного конкретных биографических сведений не повредят образу моего друга Юрия Жаркова. В противном случае, у читателей может о нём сложиться впечатление как о беспечном "праздном гуляке", хотя... что-то моцартовское в Юре, несомненно, есть! Жизнелюбие, лёгкость, с которой он сходится с людьми, ну и, конечно, огромный творческий дар. А вот реализация этого дара... впрочем, полагаю, у реального, а не романтизированного Моцарта (как у всякого настоящего гения) тоже были определённые трудности в работе. Ведь мало услышать "музыку сфер", надо суметь переложить её на понятный людям язык - чего не сделаешь без "пота" и "крови".
Итак: Юрий Дмитриевич Жарков родился 2 февраля 1949 года в Тихом океане у берегов Камчатки на крошечном островке Оссоры - во всяком случае, так я запомнил. А уточнять, простите, нет большого желания, ибо художник, вышедший из океана - факт, способный разбудить воображение даже у самого сухого биографа. А применительно к Юре Жаркову - не просто факт, а факт символический, определивший многие особенности его творчества.
Юрина мама Людмила Андреевна Жаркова (участница Великой Отечественной Войны, истребительница фашистов - снайпер) в трудные послевоенные годы в одиночку вырастила двух мальчишек - Юру и его старшего брата. И не просто вырастила, но и дала им достойное образование - Юра в 1969 году окончил Ярославское Художественное Училище.
Когда мы познакомились, Юрий был женат на скрипачке ярославской филармонии Людмиле - увы, этот брак скоро распался. Как и второй, оказавшийся ещё более недолговечным. Семейное счастье улыбнулось Юрию только в третьем браке с Ольгой, в котором у них родилась дочь Дарья - ныне взрослая, самостоятельная девица, проживающая в Петербурге. Подробней об этом браке я скажу в следующей главе. А в заключение этой отмечу: из всех моих друзей-художников Юра Жарков добился самого большого признания на Родине - получив в прошлом году из рук Президента Дмитрия Медведева звание Народного Художника России.
Есть большое искушение на этой оптимистической ноте завершить данную главу, но... месяца два назад Юра мне пожаловался, что строительные рабочие разбили окно в его мастерской, а ДЕЗ не желает делать ремонт. Стекло большое, нестандартное, а у нас, как известно, всякий ничтожный начальник мнит себя Господом Богом. Вот и работает Народный Художник в мастерской, окно в которой заделано фанерой - ибо в настоящий момент не в состоянии вставить стекло за свой счёт. Такие, стало быть, дела - так наша Родина относится даже к признанным ею художникам...