Аннотация: Первый мой "золотой" рассказ - разделил 1-2 места в топе Веры Камши на конкурсе "НДП-2009". Опубликован в фантастическом сборнике "От легенды до легенды" в 2011 году (издательство ЭКСМО). Тираж 15 000 экземпляров.
В трех растяжках от рая
- ...а тогда Тиль ему и отвечает: "Ваше величество, очень прошу, поцелуйте меня в те уста, которые не говорят по-фламандски!" и поворачивается к Филиппу задом.
Наш с Михалычем дружный хохот прервал Федин рассказ о несостоявшейся казни Уленшпигеля. Вытирая рукавом гимнастёрки слезящиеся от смеха глаза, я поинтересовался для порядка:
- А по-каковски они у него разговаривают? Или, может, поют?
- Помню, в Гражданскую в нашей роте был мастер по этой части, - вынес резолюцию Михалыч, - так он такими устами "Боже царя храни" выводил. Опосля горохового супа. Душевно так выпёрдывал. И ведь практически не фальшивил, зараза!
Теперь ржали в голос уже все трое. Смех по предрассветному лесу разносился на многие километры. Вот только вряд ли его кто-то слышал. Одни мы здесь такие остались. Неупокоеные...
- Ну что? Вроде, развиднелось слегка? - с сомнением глянул на посветлевшее небо Михалыч. - Пошли, что ль? А? Штрафники Господа бога!
Мы с Федей привычно заняли позиции. Он метров на тридцать справа от тропинки, я - слева. Видимость, конечно - не так чтобы, но уже вполне... И мы двинулись за неспешным Михалычем, внимательно обшаривая глазами утренний лес.
Сапоги сбивали росу с редких былинок. Рукава гимнастёрки быстро намокли от веток кустарника. Но холода я не чувствовал. И сырости тоже. Всё это осталось в прошлом. В том самом, где у меня были и родители, и кот Васька, и горячая кровь. А мёртвым этого не полагается. Им нужно прибыть в чистилище "на разбор грехов" и получить назначение вверх или вниз. Очень похоже на сортировку вышедших к своим окруженцев. Которые с оружием и организованно - на доукомплектование частей. Трусов и паникёров - в расход. Сомнительных - по настроению.
Михалыч под Курском погиб в 43-м. Так в их время сомнительных уже в штрафные батальоны [1] закатывали. Где можно было кровью искупить вину перед Родиной. Вот он нас штрафниками и зовёт. А что? Похоже.
Только у нас чаши весов не в заградотряде, а в чистилище уравновесились. И отправили нас назад на землю. С тех пор так и бродим здесь: ни живые, ни мёртвые. Ждём, пока весы из равновесия выйдут.
Я побывал в этом самом чистилище семь лет назад. Сразу после короткого жаркого боя в сентябре 41-го у деревни Скворицы, гда наш изрядно потрёпанный батальон пытался остановить наступление двух полков рвущейся к Ленинграду 36-ой моторизованной дивизии немцев.
Вам интересно, наверное, чем я успел к двадцати годам насолить Господу? Да ещё и так сильно, чтобы уравновесить гибель в бою?.. Это ещё в Белоруссии было. Там я на полдня из стрелковой роты в артиллерию попал. Случайно. Собственно, от роты своей я к тому времени один остался. Отступали мы сборным отрядом. Человек полтораста. Почти половина - раненые. И одно орудие с четырьмя снарядами. Их берегли до последнего. Ну, остановились на ночь в лесочке. А утром нас немцы миномётным огнём разбудили. Артиллеристов первыми же разрывами уложило. Двоих насмерть. Один раненый. А я до этого три дня им с пушкой помогал таскаться. Ну, и узнал попутно кой-чего. Вот и пришлось за орудие встать. Артиллерист забинтованный командует, а я навожу. И тут замечаю, как на колокольне деревенской черный силуэт мелькает. Докладываю артиллеристу. А он мне:
- Наводчик это эсэсовский. Огонь миномётов корректирует, зараза. Жги по нему! Или нам всем - кранты.
Ну, навёл я орудие. Благо по горизонтали с моим опытом охоты не ошибёшься. С вертикалью труднее, всё-таки пушка - не дедова бердана, но по колокольне промазать сложно. Саданул бронебойным. Да маковку и сшиб. Вместе с этим, в чёрной форме. Очень меня наш полковник тогда хвалил. "Сразу, - говорит, - видно, что сибиряк и охотник потомственный". А по-моему, просто повезло с наводкой. Ну, или наоборот. Как посмотреть?
Это уже только в чистилище выяснилось, что не корректировщик там был, а поп местный. К заутрене старух созывать полез, потому что звонарь испугался. Вот попу этому точно не повезло. Без покаяния к Господу отправился. Казалось бы, какие у священника грехи? И ведь надо же так, чтобы они со своей попадьёй как раз в ту самую ночь кое-что новое для себя в любви пробовали... Ну, сами понимаете, война... Неизвестно, что завтра будет... Детишек в доме четверо... Куда ж еще и пятого? В общем, от того греха содомского да без покаяния, он прямиком в ад и отправился. Ну, а мне, значит, лишняя строчка в обвинительном перечне...
Михалыч - батальонный парторг. С его должностью святым нужно быть, чтобы мимо ада промахнуться. А вот за что к нам "в штрафники" Федю определили - я так и не понял. Он о себе мало рассказывает. Знаем только, что под Вязьмой погиб, на Московском направлении. Через месяц после меня. К нам с Михалычем он недавно прибился. Первые дни всё больше молчал. Сейчас хоть байки иногда травит.
Вы спросите, какого чёрта мы по лесам мотаемся? А что нам ещё делать? Ни жизни в нас не осталось, ни чувств, ни других каких ощущений. Одна смерть. Но зато ей-то мы ещё поделиться можем. Вот и делимся. Как найдём мину или снаряд неразорвавшийся, так и пытаемся с ними смертью своей поделиться. Это и нам развлечение, и живым доброе дело. Всё меньше народу от этой заразы погибнет да покалечится. Но запасы смерти у нас не безграничны. По мере того, как они заканчиваются, мы всё прозрачнее становимся и для посторонних предметов проницаемее. А начинается оно с конечностей. Наверное, от того что их сильнее взрывами треплет. Вот Михалыч уже мелкие веточки сквозь ладони спокойно пропускает. Значит, скоро ему вверх или вниз отправляться. А если к тому времени равновесие не нарушится, он просто в воздухе растворится. Так уже с некоторыми было.
-- Отказ от чёткого выбора линии поведения неконструктивен, и в вашем случае равнозначен сознательному переходу в небытие, - объяснил мне на прощание этот феномен Владислав Казимирович Левандовский, по прозвищу Пузень, наш школьный учитель математики, занимавшийся в небесной канцелярии моей скромной персоной.
До Михалыча ту же байду, только на полуматерном пролетарском жаргоне донёс мастер Ижорского завода, обучавший деревенского паренька таинству борьбы со свёрлами, плашками и напильниками. Федю, по его словам, инструктировал первый ротный командир.
Но что-то заболтался я, а Михалыч тем временем вправо шагнул и в лес углубляться начал. А-а-а, вот оно что! Завал на тропинке. Сосна поперёк упала. А из-под неё вроде проволока стальная проглядывает. К чему бы это?
Я подошёл поближе. И точно... Мина-растяжка. К пеньку граната привязана. От чеки поперёк тропинки ржавый тросик тянется. Я хлопнул в ладоши два раза.
- Ну и глаза у тебя, Серёжа! - Михалыч смотрел на мину, как будто впервые встретил. - Сам рвать будешь?
Да что я, изверг? Он же второй день не в себе. Всё ждёт, как судьба решится. Пусть взрывает. Авось для пропуска в рай хватит! А я поброжу пока, куда мне торопиться-то?
- Нет, - говорю, - давай ты, нечасто такая "дура" попадает, чтобы её без рук, без ног взорвать можно было.
Михалыч ушёл в лес, подобрал толстую жердину, подсунул под проволоку и нажал снизу плечом. Послышался легкий щелчок. Все дружно рухнули на землю. Ничего плохого случиться с нами не могло. Но уж очень неприятно это, когда сквозь тебя стальные осколки пролетают. Вроде и не больно совсем, а всё одно на душе муторно.
Рвануло, как и положено, на счёт "четыре". Я отжался от спрессованной сапогами тропинки, уселся на чуть влажную от росы прошлогоднюю листву. Михалыч медленно поднимался ввысь. Успевшее взойти солнце подсвечивало сбоку его летящую фигуру.
- Ну вот, сбылась мечта моей Алевтины Петровны, - донёсся до нас постепенно слабеющий голос. - Прощайте, ребята. Авось ещё там свидимся. Серёжа, ты Федю не обижай, ладно?..
Михалыч просочился сквозь ветки берёзы и исчез из виду. А я смотрел на шевелящиеся от утреннего ветерка листья и не мог прийти в себя от удивления. Вот же сказанул старик! Совсем сбрендил напоследок. Нашёл, блин, дитятко беззащитное. Да от него впятером хрен отмашешься! Чтобы я этого слона не трогал? Он же на две головы выше. И плечищи... Не в каждую калитку втиснешь! Такого обидеть - оглобли не хватит. Кувалда нужна!.. Пуда на полтора весом. Где он, кстати?
Я пошарил взглядом по лесу. Федя всё ещё лежал на животе там, куда упал перед взрывом гранаты. Руки прижаты к лицу. Плечи вздрагивают. Плачет? Ну, ни фига себе! Это уже не штрафбат, а дурдом какой-то. Ладно, пойду вперёд. Пусть проревётся, раз приспичило. Потом догонит, если захочет.
Метров через триста я увидел, что влево уходит едва приметная старая тропка. Нет, никаких особых подозрений, озарений... Скорее, просто искал предлог для остановки. Мол, посоветоваться надо с напарником, перед тем как дальше голенищами шоркать. Но чем больше ждал, тем привлекательнее казалась мысль - двинуть по этой тропе вглубь леса. Во-первых, основная дорога, похоже, давно разминирована. Та растяжка уцелела потому, что под лежащей сосной не шарили. Тросик я даже сейчас с трудом заметил, а пока хвоя не осыпалась, его и с фонарём было не разглядеть. А во-вторых, по боковой тропке явно несколько лет никто не ходил. Там могли и мины после войны не снять. В общем, пошарить в той стороне стоило.
Федя появился минут через двадцать. За это время я пробежался до первого завала и готов был делиться впечатлениями.
- Деревья, вроде как, в беспорядке. А всё одно засеку напоминает! Нет, они не спилены, из земли вывернуты... Но не бурелом, точно! Часть корней лопатой подрублена. Кто-то вручную под бурю сработал. Неспроста оно... Как думаешь?
- Да, ты прав! - согласился Федя. - Надо нам по этой тропке прогуляться. Очень уж всё оно подозрительно.
И мы тронулись в путь. Примерно через километр дорогу перегородил второй завал. Этот был уже явно рукотворным, без всякого намёка на стихию. Федя внимательно осмотрел сложенные крест-накрест деревья.
- Когда отпрыгну, ты тоже падай, - сказал он и решительно рванул на себя лежавшую сверху осину.
Мгновение спустя четыре взрыва слились в один.
- "Шпринг-мины", - пояснил поднимающийся с травы Федя. - Взрыватели комбинированные [2], поставлены на неизвлекаемость. Там что-то серьёзное впереди. Печёнкой чувствую.
Местность за вторым завалом начала подниматься. Сосны исчезли. Остался только молодой березнячок с небольшими островками такого же юного осинника. Трава в светлом молодом лесочке вымахала даже Феде по пояс, а мне и вовсе - по грудь. Это там, где не стоял сплошной стеной трёхметровый ольшаник. Кое-где среди новой поросли виднелись почерневшие на срезах пеньки. Мы с напарником переглянулись. И двинулись по краю старого леса. А когда сделали полный круг, наши руки и ноги уже легко пропускали веточки берёз. Ведь к тому времени на воздух взлетели ещё три завала и семь одиночных мин.
Затем мы направились внутрь молодого березняка и через четверть часа вышли к покрытому вековым лесом холму, расположенному в самом центре недавно пройденного круга. Брустверы густо поросли травой и кустарником, стенки окопов оплыли и местами обвалились, но без сомнений - холм по всему периметру был подготовлен к обороне. Ещё один сюрприз ждал нас внутри периметра. Мины. Целый склад немецких мин. Похоже, его не успели эвакуировать. Зелёные ящики лежали четырьмя ровными квадратами. Федя деловито прошёл почти к самому центру крестообразного коридора и стал аккуратно разгребать землю.
- Есть, - сказал он удовлетворённо, - в двух метрах от точки "це", как в инструкции! В остальных трёх проходах такие же должны быть...
- Какие? - спросил я.
- Такие же мощные заряды, чтобы от любого из них штабели сдетонировали. Все четыре разом. Вон, кстати, смотри, ещё один замыкатель из листвы выглядывает, прямо напротив... Наверняка, и на подходе десятка два противопехоток стоит. Только мы с тобой на почву уже почти не давим, вот и прошли спокойно. Я знаешь, что подумал... - он прервал разговор и поднял руку.
Издали донеслись детские крики. Мальчишки! Услыхали взрывы на завалах и решили посмотреть, что происходит.
- Вот же невезуха! - стукнул себя ладошкой по лбу Федя. - Рвём эту дрянь немедля!
- Чем? Вблизи ни одной коряги подходящей. А наши руки и ноги детонатор не утопят, - ответил я.
- А голова на что?
...
- Ну? Неужели не понял? Берёшь меня за ремень, переворачиваешь и бьёшь головой об детонатор. Должно сработать! Только ты уж со всей силы лупи, не деликатничай!
До меня наконец-то дошло. А что? Может получиться.
- А почему твоей?
- Инерционная масса у меня больше. Быстрее, ну!
Я ухватил Федю за пояс и перевернул. Да, весу в нём сейчас немного. Хотя, всяко больше, чем во мне. Что ж, посмотрим, так ли крепка его белобрысая черепушка... Удар, щелчок, взрыв... И мы взлетели к самой макушке высохшей берёзы, стоящей в середине крестообразного прохода. Очевидно, её в своё время оставили, чтобы крепить тенты, растягиваемые в дождь над штабелями. На пару секунд мы зависли в воздухе, затем медленно поплыли вверх.
Неужели? Он нас простил!
Я глянул вниз и непроизвольно уцепился руками за ветки. Сквозь оседающее облако пыли с каждой секундой всё отчётливее проступал покосившийся штабель. Вскоре показались и остальные. То ли отсырела мина за мирные годы, то ли её саботажники делали.
А голоса ребятишек меж тем слышались всё отчётливее. Рядом со мной за ветки пытался ухватиться Федя.
- Господи, - шептал он, - ты хорошо подумал? Мне ещё, наверное, рано уходить! Ну, опусти на землю... на полчаса всего. А потом, куда скажешь: хоть в рай, хоть в ад! Слышь, скотина небесная! Я ж к тебе вежливо обращаюсь...
А что? Он хорошо придумал! Вот только, что толку просить? О грехах своих напомнить нужно!
- Попадью вдовой оставил, детишки осиротели! - стал перечислять я всё, что не вошло в обвинительное заключение, - в пионерах состоял, пока за курение не выгнали. Мимо церкви проходя, почти что ни разу не крестился. Да меня, чтоб ты знал, в комсомол чуть-чуть не приняли перед самым призывом...
Ветки скользили в исчезающих ладонях. Спускаться по ним не получалось. Чтобы просто удержаться на месте, приходилось всё быстрее перебирать руками. Меня всё сильнее тянуло ввысь. Рядом пыхтел и корчился Федя. Ему тоже приходилось не сладко.
- Да что же это делается? - завопил вдруг он, как паровозная сирена, - добром же просят, тормозни! У тебя там наверху что, память отшибло! Забыл, что я почти пять лет служил власти сатанинской? В войне неправедной участвовал? Добровольно! Без принуждения! Ты это всё забыл?
"Да что он несёт, кретин несчастный! - промелькнуло у меня в голове, - войну бы уж лучше не трогал! Она у нас самая что ни на есть справедливая, это мне и в чистилище сказали! Его ж сейчас ураганом вверх потащит!"
- Твою мать! - сменил пластинку мой сосед по сухостойной макушке, - сколько можно in den Wolken schweben [3]? У мальчишек там жизнь an einem Harchen hangen [4]! Scheisse [5]! Arsch [6]! Что же теперь делать-то, Donnerwetter [7]?
А вот это я уже понял! Доннерветтер? Я-то думал, он по латыни с Господом решил пообщаться, на родном его языке, так сказать!
- Ах ты, немчура поганая! - заорал я на этого гада, - форму нашу одел [8], человеком прикидывается... Да я тебя сейчас...
Рванулся, а руки-то заняты! И выпустить из них ветки... ну, никак... Тут же улетишь и... ага, привет ребятишки! Вечная вам память! Но я извернулся и ногой по голени ему попытался засандалить. Да уж больно злой был, видно... Промахнулся. Чтоб оно всё!.. Впервые в жизни промазал. В ствол берёзы угодил со всей своей сибирской дури.
Хрустнуло там что-то под моей ногой, и стала макушка в сторону клониться.
- Молодец, Серёга! - кричит этот, как его там на самом деле зовут...
И хрясь в то же место обеими ногами. Макушка совсем отломилась и полетела к земле. Как парашютик, толстым концом вниз.
- Выравнивай! - орёт этот придурок. - В детонатор целься! Ты же снайпер у нас! Ну!
- Так не дёргай резко! - отвечаю. - Придерживай слегка! Не боись! Второй раз - не промажу!
И я попал! Теперь рвануло так, что мы оба взмыли вверх праздничными ракетами. Похоже, все четыре штабеля сдетонировали одновременно. Пылища поднялась... Мальчишки с перепугу на землю попадали. Я так и обмер, не ранило ли кого. Но нет, быстро вскочили и припустили прочь от места взрыва. А ещё я успел заметить, что справа километрах в десяти грузовик на дороге тормознул. Из него высыпало человек пятнадцать в серых шинелях, и все они двинулись в нашу сторону. Значит, уцелевшие мины тоже скоро обезвредят. Вот и чудненько!
Затем я вписался в облако и некоторое время летел в окружении прохладного шевелящегося пара. Потом снова было чистое небо. И здесь я опять увидел его.
- Как там тебя? Фридрих? Фредерик?
- Фёдор я. Фёдор фон Левински. Первый батальон 800-го полка "Бранденбург". Погиб вместе с девятой ротой третьего батальона того же полка в октябре 41-го на Истринском водохранилище.
- А что не со своими? Почему к нам прибился?
- Это долгая история. Меня свои застрелили. Так что, вроде как получается, я на этой стороне погибший.
Тут движение вверх затормозилось и нас потащило в разные стороны.
- Очевидно, по конфессиям рай разделён, - предположил Федя, - и по нациям тоже. Чтобы там мы ту же чехарду не затеяли... Ну давай, Сергей! Не поминай лихом! Михалычу привет от меня, если встретишь!
Хотел я вначале ему матерком ответить. А потом вспомнил, как он за сухие ветки цеплялся, чтобы мальчишек наших от смерти уберечь. И не смог. Вместо этого я набрал в лёгкие побольше воздуха и завопил в сторону удаляющегося силуэта: