Аннотация: Попытка осмыслить "Гамлета". Или переосмыслить. Возможно, постмодернистская попытка. Итак - что будет, если дать слово Горацио?
ШЕСТОЙ АКТ
Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
Есть многое на свете, друг Горацио...
Есть многое на свете...
Старик лежал на спине, шевеля сухими губами. Шёпот, срывающийся с них, едва-едва можно было разобрать - только если подойти совсем близко, если подробно разглядеть жёлтую паутину морщин и глаза, подёрнутые плёнкой. В них отражался полог кровати - роскошный, расшитый звёздами балдахин, подарок невестки; но они ничего не видели и, казалось, не выражали. Глаза старика бессмысленно распахнулись в пустоту. Или, наоборот, настолько осмысленно, что уже не были внятны живущим.
По дну зрачков старика, точно речная рябь (о эта рябь - чёрная вода, усыпанная цветами - зачем, Офелия?..), пробегали воспоминания. Но на ум ему отчего-то не приходило ничего действительно важного, ничего, что принято считать важным. Не припоминались в подробностях ни университет, ни хмельные поединки, ни женитьба по приказу отца, ни многолетняя служба при дворе Эльсинора. Даже бесконечные войны - с норвежцами, с саксами, снова с норвежцами, и тот сумасбродный поход в земли франков - возвращались размытым туманом, будто не он, а кто-то другой участвовал в них, кто-то другой отдавал приказы и кромсал мечом чужую плоть, кто-то другой, другой... Всё это было теперь как во сне.
Совсем иные видения пожаловали к старику, то ли чтобы помучить его напоследок, то ли чтобы подарить ещё один глоток счастья. Ещё один, последний, пожалуйста; ведь счастья всегда мало, и кончается оно быстро, как южные вина в погребах данов - не живётся им здесь, среди снегов и тумана, и каменистых утёсов, и башен Эльсинора, упрямо взрезающих мглу. Ещё один... И память сыпалась на старика клочками, обрывками древних фолиантов - а может быть, цветными кусочками витражей или обрезками чёрной ткани? Чёрной-чёрной; ты всегда любил чёрный, друг мой, и до траура тоже: не зря в университете тебя прозвали датским вороном.
Ты всегда любил чёрный, Гамлет. Друг мой. Ваше высочество.
Бессвязные клочки упрямо кружились вокруг старика, пока он умирал. Горацио не хотел видеть, не хотел вспоминать - но вновь вспоминал, вновь видел. Странное завещание Гамлета (рассказать о нём правду - о, можно ли, и как?.. он знал, что провалил эту задачу), и вечные пятна чернил на его пальцах, и пытливо нахмуренные брови над черепом шута, и бой с Лаэртом, а потом тело у себя на руках - холодное, отяжелевшее.
Тот, кто всегда был живее живых и мудрее мудрых, чей язык резал вернее стали - почему, зачем так рано ушёл? Ни тогда, ни сейчас Горацио не понял. Он был одинок, беспомощен в своём непонимании; глухой стеной оно отделило его ото всех в Эльсиноре и Дании, не дало принять новые времена. Свою жизнь он прожил, точно чужую, навсегда отстранившись и от невзгод, и от радостей. Навсегда остался один. А точнее - наедине с ночными кошмарами, призраками Эльсинора и гибельным вопросом, ответа на который нельзя найти.
Есть многое на свете, друг Горацио...
Горацио вспоминает.
...Вот двое мальчишек играют в одном из заброшенных залов. Выцветшие гобелены угрюмо скалятся со стен, заодно с охотничьими трофеями предков Гамлета. Здесь же, с ними, старый шут Йорик, чьё глупо-яркое одеяние расшито колокольчиками. Йорик обожает Гамлета. Кажется, это взаимно. Горацио ещё не понимает, почему их до странности безумные (и до безумия странные) разговоры так увлекают его - и почему у него не получается в них участвовать.
- ...А если подумать, скучно. Можно ведь и поменяться, - со совсем не детской полуулыбкой роняет принц. - Йорик, не хочешь побыть наследником Дании?
- Тогда Вам придётся стать шутом, мой принц, - (с важностью). - Это место не должно пустовать. Среди людей так много дураков - один обязан быть и в Эльсиноре.
- Ну уж нет, дураком будет Горацио, - тихо смеётся Гамлет, и Горацио тоже смеётся, но сердце ухает в пустоту. - Как тебе такой расклад, дружище? Будешь шутом? А я стану другом наследника - тоже ведь важная роль.
Горацио соглашается, почти не думая. Игра начинается по новой. Он не знает, почему идея быть шутом Гамлета - пусть даже понарошку - и пугает, и отталкивает, и притягивает его. Просто так и было всегда, разве нет?.. Есть принц и он - при принце. Горацио-тень. Горацио-наперсник.
Тогда он понятия не имел, что протаптывает тропу, по которой будет идти всю жизнь. По которой всю жизнь будет следовать за ним - за своим повелителем и другом, оставаясь верным свидетелем его сомнений и страхов, побед и метаний, и боли, извечной, никому не понятной боли за изломанный мир вокруг.
...Лекция в университете. Старый профессор преподаёт богословие на латыни, и Гамлет откровенно развлекается, далеко не впервые слушая толкование Книги Иова. Философия и история несравненно больше увлекают его. Особенно философия. Всё чаще Горацио становится жутко, когда он слушает Гамлета. И всё меньше он представляет себе, как будет выглядеть их возвращение в Эльсинор.
Пинок под скамьёй.
- Нет, - одними губами шепчет Горацио. Гамлет ничего не говорит - просто чуть поднимает бровь. Горацио вздыхает. - Нет, принц. Я не буду спрашивать об этом.
- Почему? - он склоняет голову набок. Заинтересованность - или, скорее, любознательный интерес учёного к букашке. Он часто смотрит так на людей: друзей ли, врагов - безразлично. - Боишься?
- Нет. Это... нехорошо.
- Спроси. Тебе он ответит. Сам я не могу, он меня не выносит.
- Есть за что, принц.
Горацио знает, что может позволить себе такую маленькую дерзость. Больше того: знает, что порой Гамлету это нравится. Гамлет хотел искренности, как жаждущий - воды. Он постоянно мечтал о ней.
Но Горацио не был уверен, что сам принц умел быть искренним с кем бы то ни было - искренним до конца. Слишком много в нём путалось нитей и тропок, слишком много бродило горького знания. Знания, а потом и мудрости.
Принц серьёзно кивает.
- Есть за что. Но ты всё равно спроси.
Горацио поднимается. Студенты, шуршащие перьями, косятся на него с недовольством.
- Профессор, можно задать вопрос?.. Скажите, а... - проклятое горло пересыхает, и он вынужден замяться на секунду. Но под взглядом Гамлета невозможно идти на попятный. - А сами Вы смогли бы так, как Иов?
Седые брови в недоумении хмурятся.
- Что Вы имеете в виду?
- Не роптать на Бога, даже будучи поражённым проказой, - (это вопрос Гамлета, конечно, и идея Гамлета. Горацио чувствует себя, как ребёнок, неумело повторяющий слова взрослого). - Смириться с Его волей и восславлять Его, вопреки всему?
- О... - профессор краснеет. - Я...
- Или как пророк Даниил - не испугаться львов в яме, веря в то, что спасётесь?
- Вы...
- Или как Авраам - положить на жертвенник собственного сына? - Горацио обречённо наносит последний удар - в точном соответствии со схемой Гамлета. Его мутит от стыда. Принц сидит, скрестив руки на груди, с самым невинным видом. Профессор, оскорблённый и злой, смотрит на него в упор: он понимает, что стрела пущена не из лука Горацио.
- Кто подучил Вас? - шипит старик. - Знаете ли Вы, что сомнение есть ересь, юноша? В Писании ясно сказано: сих великих мужей вела рука Божия...
- Значит, сами Вы не смогли бы?
- Я просто грешник, но они...
- А есть ли тогда смысл говорить о вере в Бога, о Его заступничестве? Раз уж и то, и другое достаётся лишь избранным - тем, кто мудрее или отважнее других? Как это совмещается с тем, что Он - творец и отец всех живущих?
Горацио сам себе видится палачом, наносящим удар за ударом. Гамлет беззвучно аплодирует ему - так же, как своим любимым бродячим артистам. Он признателен за решимость.
Горацио стыдно. Очень стыдно - и потом, когда профессор разражается учёной бранью, тоже. Но перевешивает совсем другое ощущение - странная, диковатая щекотка где-то внутри. Он признан. Он исполняет свой долг. Он идёт по своей дороге.
Играет роль.
О нет, не слуги, не шута - он вершит свой добровольный выбор. Он смотрит на Гамлета, и обоим кажется, что присяга меж ними произошла задолго до коронации.
...- Отойдём в сторону, Горацио, - просит принц, и Горацио следует за ним, как всегда. Они бредут по морскому берегу; в Дании так много моря под серым небом - серым, словно эти дни после смерти короля... В университете Горацио отвык от моря.
Гамлет по-прежнему не снимает траур, хотя сроки давно прошли. Море, накатывая на гальку, с шипением слизывает невидимые следы. Горацио ещё вчера заметил тонкую седую прядь на виске принца. Он знает, что тот не спит ночами. И догадывается, каковы его кошмары - несмотря на то, что Гамлет никогда не рассказывает.
Довольно долго они идут молча, отдаляясь от группы придворных. Эту прогулку затеяла королева Гертруда; из-за спины доносятся переливы лютни и чей-то смех. Принц морщится. Горацио знает, как болезненно он влюблён в одиночество, в лес, скалы и море. В библиотеки.
А ещё он знает, как болезненно принц нуждается в людях - пусть таких несовершенных и таких чужих для него.
- Погляди-ка на них, - Гамлет кивает на мелких крабов, что возятся у самой кромки воды. Крабы скользят на мокрых камнях, пытаясь выбраться из западни, в которую сами себя загнали. - Жалкое зрелище, не правда ли? Совсем как люди... Он убил его, Горацио, - говорит он, не меняя ни тона, ни выражения лица. Горацио останавливается. - Нет-нет, иди дальше... Пусть думают, что мы болтаем о пустяках. Да, может, так и есть, - он криво усмехается. - Пустяки... Клавдий убил отца. Я совершенно уверен.
Горацио не знает, что сказать. Море шумит.
- А... Ваша матушка?
- Наверняка знала, - Гамлет пожимает плечами, и небрежность, с которой он это делает, обескураживает Горацио гораздо больше его усмешки. - А может, и нет... Так ли уж это важно? Не знаю, Горацио. Я ничего не знаю. За одним исключением, пожалуй: дьявол бродит среди людей, и это отнюдь не сказки... - Гамлет смотрит на горизонт, прищурившись пытливо и близоруко. Горацио мысленно даёт себе клятву, что будет защищать его до конца. - Наш век вывихнут, Горацио. Наш мир безумен. Безумие, боль, несуразные крики - вот всё, что здесь есть... А впрочем, вздор. Не слушай меня. Ты должен думать о жизни, а не о смерти.
- У Вас есть доказательства, мой принц? - Горацио осмеливается положить руку Гамлету на предплечье. Сквозь тонкую ткань сорочки чувствуется, что у принца лихорадка. - Это серьёзное обвинение.
- В подлости? - Гамлет едко хмыкает. - Ничего серьёзного, друг мой. По-настоящему серьёзные обвинения нельзя предъявить всему человечеству, не так ли?.. Ах да, чуть не забыл. Держи, - нервные пальцы принца ненадолго зарываются в карман и извлекают мятое письмо. - Передай ей. Офелии.
- Дочери Полония? - зачем-то уточняет Горацио. Гамлет невозмутимо кивает. Горацио только теперь замечает сломанную печать. И полудетский почерк - совсем не причудливые угловатые штрихи Гамлета. - Но... это ведь её письмо.
- Да.
- Вы прочитали и возвращаете? - новый кивок. - Без ответа?
- Зачем же спрашивать об очевидном? - раздражённо бросает Гамлет. На лице у него - тени и пятна бессонной ночи; почему-то Горацио приходит в голову, что ответ всё-таки был написан.
- Это оскорбит её, мой принц.
- Её?.. О нет. Разве что расстроит.
- Вы хотите этого?
- Вовсе нет, но что поделаешь? Правда часто расстраивает, иначе люди не были бы собой... Прекратим этот разговор: нам пора возвращаться, - Гамлет приказывает одними глазами, и Горацио, повинуясь, прячет письмо. - Мне грозит опасность, Горацио. Ты со мной?
"Я умру за Вас", - хочет сказать Горацио, но у него не поворачивается язык.
- Конечно. Что я должен делать?
- Встретимся в полночь на стене замка. Южная смотровая площадка. Это срочно; обязательно будь там.
Он разворачивается и уходит, как ни в чём не бывало - тонкая, сутулая фигура в чёрном. Горацио смотрит ему вслед.
Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.
Так всех нас в трусов превращает мысль...
Скончаться. Сном забыться. Уснуть... И видеть сны?
Горацио уже ничего не видит - и видит всё сразу. Звёзды, вышитые на пологе кровати, вдруг становятся ближе; их холодный мертвенный свет заливает всё.
Горацио, ты лучший из людей, с которыми случалось мне сходиться.
Старик жадно хватает ртом воздух. Холодный свет мешает дышать.
Откуда ты знал?..
"Будь свободен", - прошептал принц за мгновение до того, как его сердце остановилось. Это было для него, для одного Горацио, не слышное остальным. Постскриптум к завещанию. Просьба жить - или освобождение от присяги?
Через много лет Горацио понял. В тот день, утратив Гамлета, он действительно стал свободным. Служение больше не висело над ним: он не был тенью, пусть даже тенью грустного полубожества. Он был свободен и одинок.
Однако сейчас он отдал бы все страшные годы свободы за миг того рабства. За миг, в котором жизнь была бы наполнена смыслом - и смысл бы с каждым вдохом сладко ударял в голову, точно хмель.
- Я иду, мой друг, - обещает старик - неважно, что это звучит неразборчивым, хриплым бормотанием. - Я уже иду.