Пучеглазов Василий Яковлевич : другие произведения.

Бенефис Евсея

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    БЕНЕФИС ЕВСЕЯ (Юмористический моноспектакль). Программа эстрадных миниатюр о российской современности от лица бывшего "советского писателя".


    Copyright1975 - 2011 Василий Пучеглазов(Vasily Poutcheglazov)


    Василий Пучеглазов
    БЕНЕФИС ЕВСЕЯ
    Юмористический моноспектакль

    ПРЕДСТАВЛЕНИЕ

    Добрый вечер! Добрый вечер, дамы и господа, леди и джентльмены, сударыни и милостивые государи, а также отдельные всё ещё товарищи! Безмерно счастлив приветствовать всех вас в этом зале, а всех нас - на этой сцене!
    Сегодня у нас знаменательное - историческое, как водится, - событие. Сегодня мы с вами будем присутствовать на долгожданном праздничном бенефисе большого мастера и не меньшего художника речи и языка, выдающегося представителя изящной словесности в массах и непревзойдённого стилиста орфографии, синтаксиса и, с позволения сказать, идиом.
    Как вы уже догадались, сегодня перед вами на этих скромных подмостках живой (пока) классик, знаменитый (хотелось бы верить) деятель, великий (что естественно) писатель и - не побоюсь этого слова, русский - поэт Евсей Чепухазов!
    Попросим, дорогие друзья, попросим нашего мэтра на сцену! Аплодисменты! (Идёт к кулисе.) Евсей, голубчик, публика ждёт! Милости просим! (Заходит в кулисы и тут же выходит обратно.) Вот и я! (Кланяется.)
    Благодарю, драгоценные мои, благодарю! Тронут сердечно и до глубин. Вроде, вот и привык к общенародной любви, а волнует. Просто до слёз иногда. (Достаёт платок.) Ишь, как нахлынуло, а? Что значит, тонкая эмоциональная натура... (Утирается.) Ну, всё, всё, превозмог. Овладел собой. Эмоции эмоциями, а время диктует и долг обязывает. Хоть он и небольшой.
    Итак, сначала о главном.
    Поскольку, как все мы знаем из прессы, на данный момент у нас в отчизне некоторый тотальный... подъём культуры, а также определённый окончательный... взлёт искусства и, как обычно, известный глубочайший... рост всего, чего можно, - денег нет!
    Так что, не обессудьте , уважаемые, но сегодня я тут один за всех. И в лице, как всегда, национального гения, и в роли конферансье, и я же чтец вслух моего же художественного наследия.
    Увы, дорогие мои, увы! Такова уж судьба нас, подвижников, в лихую годину: идти в народ, бросаться, что называется, в гущу - и черпать, и черпать... Даже и я, как видите, тоже: с высот, извините, поэзии - и лицом, так сказать, в действительность. С эмпиреев - и на передний край. Чтобы собой, своим героическим телом, как говорится, закрыть. Ну, брешь эту самую. Ну, вы меня понимаете, какую. Ну, финансовую, в бюджете, как и у вас... Что, нет? У вас без проблем? Тогда, может, спонсором - вы не против? Окей, я согласен, после концерта обсудим, я готов к конструктивному диалогу... В общем, договорились!
    Нуте-с, "вернёмся к нашим баранам", как говорят на Кавказе.
    Сперва позвольте представить себя чуть более подробно. Это я, разумеется, для приезжих и иностранных гостей. Остальные, я полагаю, давно знакомы: кто - с моим многогранным и эпохальным словесным творчеством, а кто, смею надеяться, и непосредственно с автором. Есть тут которые непосредственно? Или желающие? Блондинки до тридцати, например? Или брюнетки? Ну, или рыжие, на худой конец, - до и с гаком? Есть, да? Окей, я согласен, после концерта я готов к достижению консенсуса. Именно, именно, его самого... В общем, договорились!
    Стало быть, о себе - как о творческой единице.
    Думаю, для большинства присутствующих это не секрет, но всё же, как нынче принято, напомню собравшимся свой статус. Прежде всего, я известный член! Причём не только почётный, но и активно действующий - всё ещё. Причём не только в российских литературных союзах, но и за рубежами. Недавно опять оценён по достоинству в мировом масштабе. В Америке в академии опять действительным стал, причём членом же. Академия там такая, специально для гениев. В городе Лох-Анджелес. Так мне и написали: за совокупные заслуги в области одухотворения человечества печатным словом Вам присвоено звание академика и титул "Писатель Милостию Божьей". И всего две тысячи за пересылку диплома. В у. е., конечно.
    Чего вы смеётесь? Наши не меньше берут, между прочим. Правда, правда. Я же во всё подряд вступаю, все гонорары на это уходят. "Милостию Божьей" я уже в третий раз, а я же ещё и "Поэт земли русской", и "Негасимый светоч культуры", и "Дитя гармонии первого разряда". Вот, пожалуйста, у меня регалии на визитке уже не умещаются, а они шлют и шлют... Бремя славы, что делать!
    Кстати, быть может, у кого есть конкретные предложения в этом плане? Сорбонна, скажем, если не очень дорого. Но чтобы с мантией. Или, к примеру, лауреат с лавровым венком. Что, Нобелевка по сходной цене? Окей, я согласен, после концерта готов рассмотреть и с присущей мне скромностью принять заслуженную оценку... В общем, договорились!
    Ну, что же, представление бенефицианта будем считать законченным, пора приступать к его творчеству. На сцене Евсей Чепухазов!

    ДВОРЯНСТВО

    Я полагаю, после вступительной части вы все уже поняли, с кем имеете дело. Тут и последний дурак поймёт, правильно? Что, нет? Кто-то всё ещё не?.. А я бы понял.
    Тогда, если не возражаете, от официального аспекта меня перейдём к интимному. Имею в виду, к частной жизни творца. Так что давайте-ка обратимся к первичным биографическим истокам и глубинным корням. В прежнее советско-плясательское время я их, конечно, скрывал, таил, разумеется, в заповедных недрах души, маскировался под рабоче-крестьянина да выразителя народных чаяний, но теперь я скажу. Возвещу публично и громогласно. Открою миру тайну рождения. Явлю, наконец, своё истинное высокородное лицо, голубую кровь и белую кость. Да, да, господа, именно так. Я - дворянин!
    Даже более того. Я, помнится, взялся своё родословное древо выстраивать, так там вглубь веков до Рюрика и дальше - всё одни мои родственники, Чепухазовы.
    В летописях, к примеру, встречаем: богатырь Чепухаз Гусляр. Прозвище получил за исключительную любовь к гуслям. Бывалоча, как услышит перезвон струн, так сразу, от впечатлительности своей натуры, и давай этими гуслями честной народ крушить. А музыканту, понятно, первому по башке - за то, что растрогал. Просто этакий древнерусский "рок музыкантов". В наши бы дни он музыкальным критиком был.
    Или боярин потом, столбовой, уже при Иване Грозном, - Евлампий Чепухаря. Этот в опричнине прославился, по шкуродёрской части. Большой он мастак был живьём шкуры драть с кого ни попадя. С редкой сноровкой драл и с недюжинным мастерством. К нему даже из Европы приезжали учиться, палачи ихние. Перенимали прогрессивный российский опыт. Его при дворе так любовно и называли: "Шкурник".
    И при Петре Первом тоже предок мой упомянут в высочайшем царском рескрипте. Цитирую сей исторический документ на память. "А дворянского сына Фёдора Чепухашку за беспримерное казнокрадство и небывалый доселе разврат бить батогами и сослать на вечное поселение в Сибирь". Что значит выделиться сумел: и внимания самого царя удостоился, и в освоении Сибири участие принял.
    А уж в девятнадцатом веке и позже - вообще покатило! Друг Пушкина, граф Илья Чепуханин, знаменитый петербургский повеса, картёжник и женолюб, во цвете лет убит на дуэли пробкой из-под шампанского. Затем друг Льва Толстого, кавказский князь Резо Чепухашвили, прославленный тамада, красавец и сердцеед, совсем молодым на пиру по ошибке зарезан гостями-горцами вместо барана. И, наконец, друг Блока, барон Алекс Чепухановский, известный поэт-декадент, биржевой игрок, гурман и волокита, в сравнительно юном возрасте, увлекшись опиумом, сбился на пятой тысяче со счёта любовных побед, вследствие чего, в припадке мировой скорби, выпил к телятине вместо красного вина белое и скончался в страшных мучениях от нарушения вкусовой гармонии.
    Ну, дальше, в советский период, естественно, уже без титулов, попросту.
    То пламенный трибун газетной страницы Демьян Чепуховский, с его хрестоматийными строками:
    "Партийно трудясь, коллективно бушуя,
    Строй светлое завтра и бей буржуя!"
    То секретный сотрудник особого отдела, виртуоз художественного доноса Ефим Чепухеев, с многотомной подшивкой его сочинений в спецхране.
    То, уже на моей памяти, дядюшка мой, бард-шестидесятник и секретарь Союза писателей, Евгений Чепухенский, не только бессменный рупор идейно подкованной молодёжи, но, как выяснилось, ещё и многолетний диссидент и оппозиционер. Недавно вот опубликовал своё сокровенное тех лет - в США. Он там у них ресторанчик себе приобрёл на прежние гонорары, так что ему теперь, слава Богу, есть, на что издавать. Смело так рубанул, нелицеприятно, и всего тридцать лет спустя:
    "Не люблю ни вождя я прежнего,
    Ни советскую власть, ни Брежнева!"
    Бунтарь, одно слово. Бесстрашный борец с режимом. Герой да и только.
    Ну а в нашу эпоху - это уж я, собственно Чепухазов. Средоточие, так сказать, всего лучшего в роду. У меня достоинств наследственных не перечесть. И к музыке я чувствителен бываю, как мой предок с гуслями. Особенно если ночью разбудит. И шкурник я тоже - там, где требуется. И к женскому полу предельно неравнодушен, не говоря о выпить-побезобразничать. И, вероятно, я также умру молодым. Поэту же так положено - умирать молодым. Хотя бы душой. А я, к тому же, аристократ. Хотя бы духа. То есть, наружно-то я трибун, когда надо, - как Демьян; закулисно, случается, и виртуоз кляузного пера - как Ефим; но по сути своей я мятежный поэт, опальный, как водится, и гонимый. Хотя бы тайно - как дядя Женя.
    Нам, дворянам, иначе никак нельзя, мы всё же элита, цвет нации.
    Это ведь только в каком-нибудь обществе потребления поэт сидит себе да стишки пописывает в свободное время. А у нас в России, если поэта не посадили, ему сидеть некогда. Да часто и не на чем. Дворянство, небось, денег стоит: тут вам и грамоты с соответствующими печатями, и герб с орлами да львами, и монограммы на постельном белье. Зато уважают все.
    Монограммы, впрочем, я сам вышивал, крестиком. Тем более, работы немного, белья-то всего одна простынка. А всё равно стелить его негде, это бельё, - мебель я всю распродал, чтобы исконное благородство восстановить. На табуретке сегодня сплю: свернусь калачиком под монограммами и балансирую до утра на кухне. Я же после герба со львами и без квартиры остался, так добрые люди меня иногда на кухню пускают переночевать, когда я им грамоты свои показываю и древо своё - до Рюрика включительно. Уважают, что говорить.
    А мне, в сущности, и пойти теперь некуда: я же из современных родственников не признаю никого - из-за их низкого происхождения. Чужды они мне - как представителю высшей знати. Я, чай, не технарь какой-то и не служащий. И не банкир, не приведи Господи. Я всё-таки сливки общества.
    Я по моим документам, знаете, кто? Нет? А внешнее сходство ничего не подсказывает? Не узнаёте? А в профиль? Не догадываетесь? Ладно, не буду томить. Я - Великий князь Чепух-Чепухович, прямой потомок царского рода по боковой линии побочной ветви. Плюс по западной примеси я, кроме того, виконт Цент-Сантимский. А по восточной - султан Вин Бин Неладен. Я, короче, по древнеримским первоистокам - Чепухей Первый, Император Всея Объединённой Европы! О более мелких титулах из скромности умалчиваю.
    Да меня, между прочим, за чистоту крови даже милиция в парке с лавок не гоняет. Уважают аристократа!

    СОБРАТ

    Кстати, о нас, об аристократах духа. Была тут недавно встреча с одним таким собратом, сейчас расскажу по порядку.
    Иду я как-то по улице, иду, никого не трогаю, зубы во рту пересчитываю, оставшиеся, а навстречу мне "Мерседес". Мчится на полной скорости и весь сверкает на солнце - от чистоты.
    Я, понятное дело, прыг в сторону - пропустить его, и он в сторону. Я - в другую, и он туда же. Я - назад, а он в лоб на меня. Тормознул в последний момент и замер у самых моих... У ног, то есть. Аж капотом упёрся.
    И только я рот открыл - свои чувства выразить, глядь, а там за рулём в "Мерседесе" морда, вроде, знакомая. Толстая, постаревшая, правда, но явно знакомая. И мне ухмыляется и подмигивает.
    А потом вылезает из "Мерседеса" дородный такой, осанистый дядя в крутом прикиде, и вижу я вдруг, что это Петька. Петька Петров, друг моего дворового детства, собственной персоной.
    - А чего это ты пешком сегодня? - спрашивает меня Петька. - Где твоё авто?
    - Там же, - отвечаю, - где моя новая квартира с евроремонтом. Где дом в Париже и вилла на Канарах. В самых смелых мечтах.
    - Так ты что же, - справляется Петька, - ты, никак, из этих, из "социально незащищённых"?
    И взглядом меня окидывает, оценивающим: что, мол, почём и из какого бутика. Ну и, конечно, сразу же усекает, что бутиками тут и не пахнет. Как и высоким парфюмом. Наоборот даже пахнет.
    - И кто ж ты сейчас? - осведомляется он, оценив и принюхавшись. - Профессия у тебя есть какая-нибудь?
    - А как же, - говорю я гордо. - Ещё бы не быть. Только профессия, - говорю, - и есть. Редкая, но массовая. Писатель я.
    - Батюшки! - всплескивает он толстыми ручками с золотым "Ролексом" и перстнями с каратами. - И ты тоже!
    - Тоже, - подтверждаю со скорбным вздохом. - Лет двадцать пять как тоже. Можно сказать, профессионал пера, литератор со стажем, боец литературного фронта.
    - Надо же, совпадение какое! - восклицает солидный Петька. - Я ведь как раз поэт! Даже в союз писателей вступил недавно.
    - Это в какой из них? - интересуюсь. - Их теперь, вон, сколько, союзов: и лизателей, и спасателей, и вытрясателей...
    - Нет, нет, - отмахивается он. - Нам, новым русским талантам, все эти ваши бывшие союзы не подходят. Мы себе свой отдельный союз создали, престижный, для имущих и состоятельных. С баром, бассейном и соответствующим вступительным взносом. У нас в ночном клубе все современные знаменитости пасутся, весь цвет рыночной литературы.
    - Кто ж у нас, интересно, цвет сегодня? - удивляюсь. - Книжки мне покупать не по карману, отстал немного от прогресса культуры.
    - Ну, лучшие имена ты, я думаю, знаешь, - просвещает он меня. - К примеру, Лакунин. Или Плебеин. Или Порокин и Маргаринина. Властители дум и сумм. А ты как? Вписался уже в новые реалии?
    - Вписываюсь как будто, - отвечаю подавленно. - В процессе творческой адаптации. В такие высшие сферы нынешней нашей словесности я, конечно, ещё не поднялся, матюгами я пока не пишу, но главные продажные жанры уже освоил. Один эротический женский роман написал, под псевдонимом Василиса Прекрасная, под названием "Невинная нимфоманка". И детектив один залудил, "Менты всегда круче", из серии "Урка с мыльного завода". Сейчас вот над триллером работаю, про вампиров. Название "Съешь мою печень".
    - Лихо - кивает он. - Но это всё для презренного металла, а что у нас в плане духа?
    - Чего, чего?
    - Ну, духа, высокой духовности, - разъясняет он снисходительно, капот поглаживая. - Как мы насчёт искусства и творчества, чистого и святого? Присутствует?
    - Окстись, Петюня, - вздыхаю. - Я же сказал, я деятель культуры. Грех смеяться над убогими.
    - Вот и отлично, - ликует он. - Тогда давай-ка подруливай вечерком к этому ресторанчику. Приглашаю на скромный дружеский ужин в узком кругу.
    И адресок мне записывает на своей визитке с вензелями. Тот ещё ресторанчик, я слышал. Запредельный - в плане тонкости вкуса. О ценах и говорить нечего, - только для настоящих гурманов. Иначе в рот не полезет - за такие деньги.
    Я, признаюсь, весь день до вечера голову ломал - как же он так поэтом разбогател? Может, песенник? Ну, это, знаете? "Я тебя, а ты меня! Опа-опа!" и тридцать три притопа. Или рекламу он пишет - про пиво с прокладками? Или он вообще слоганы придумывает для предвыборных кампаний - "как нам переприсвоить Россию"?
    Ладно, думаю, небось сам расскажет, как выпьет. Распушит свои гонорарные перья перед коллегой по поэтическому цеху. Чего бы иначе он меня приглашал, если бы не покрасоваться.
    И точно, как в воду глядел. Так оно и случилось - распушил.
    К ресторану собрат мой уже на "Кадиллаке" подъехал, длинном и чёрном. Сам Петюня, для вящего эффекта, в очёчках дымчатых, в смокинге белом и в шортах до колен. С тапочками на босу ногу. Это чтоб сразу видно было, что он у них завсегдатай, в дорогих кабаках. Рубашка цветастая, жёлто-зелёно-розовая, распахнута, и на груди, разумеется, цепь золотая. А то, не дай Бог, за интеллигента примут, малоимущего.
    И для полного антуража с ним девица такая, под его смокинг. Блондинка с губами, ноги во весь мой рост и наряд сногсшибательный. То есть, почти полное отсутствие. Снизу - вот так, сверху - так, и спина голая до самой... В общем, досюда. И что-то сверкает то там, то сям. Бриллианты, наверное, - чтобы усугубить соблазн. Видать, она из агентства по сопровождению - известно, какому.
    Но, правда, воспитанная попалась: весь вечер тихо сидела, к соседям не приставала и канкан на столе не выплясывала. Всё больше смотрела загадочно, ахала от восторга в нужных местах, водку с нами пила да ногу на ногу перекладывала - для поддержания тонуса эротичности. Экстра-класс, одним словом, даже на "вы" ко мне обратилась.
    - Вы, - говорит, - тут часто бываете, чмо болотное?
    - Да каждый вечер, - отвечаю, - девушка вы сомнительная. Каждый вечер, как приглашают.
    - Она тут тоже впервые, - перебивает нас Петька. - Дебютантка.
    И ведёт он наш узкий круг в зал за стол, и начинает заказывать что-то, чего я слыхом не слыхивал никогда, не то что пробовать. Суаре-муаре какое-то, суфле-фуфле да фрикасе-кискисе. И так он бойко на языке иноземном трещит, что я только диву даюсь.
    - Петька, - изумляюсь тактично, - откуда такие познания? У тебя ж в школе по иностранному всегда твёрдый кол был. С минусом.
    - Опыт, дружок, - отвечает. - Исключительно опыт. Пожил на Западе, пообщался там с их гарсонами и шансонами, оно на ум и легло.
    - А что ты делал на Западе? Туристом?
    - Да нет, - замечает небрежно, - у меня там недвижимость кое-где. Во Флориде коттеджик с пляжем, в Ницце именьице небольшое у моря, в Саксонии замок средневековый с лесным массивом. Ну и квартирки, понятно, - во всех мировых столицах. Чтобы было где голову преклонить русскому поэту в скитаниях на чужбине.
    - Неплохо, однако, живётся русским скитальцам на этой чужбине, - кошусь я завистливо.
    - Ну, не скажи, - отнекивается он. - А ностальгия? А тоска по Родине? А дым отечества?
    - Это что, когда торфяники горят? - уточняю.
    - И всё ты опошлить должен, - укоряет Петька отечески. - Сейчас, пока заказ принесут, я тебе почитаю кое-что из нового моего сборника. Потом подарю на память.
    И достаёт он из смокинга томик. Обрез золотой, переплёт из телячьей кожи с золотыми же перекрёстами и инкрустацией, и название самоцветами выложено: Пётр Петров "Лиропень". Причём "Пьётр" через мягкий знак написано, а "Петрофф" - с двумя "фэ" на конце. На западный манер, очевидно. Для облагораживания.
    Засим Пьётр наш с двумя "фэ" сдвигает очёчки на нос, закатывает глазки и объявляет актёрски: "Язь есмь"! Философское!"
    И декламирует:
    "Укусил меня за ногу язь!
    Я не знал, что есть рыба такая...
    Я входил в эту реку смеясь,
    серебристой волною плеская.

    Я не ведал о мерзком язе!
    А меж тем, он лежал под корягой,
    когда я в молодецкой красе
    омывался журчащею влагой.

    В упоении было нельзя
    и предвидеть угодное Богу
    роковое кусанье язя
    за мою оголённую ногу..."
    После чего ждёт моей реакции.
    - Да, Петь, - говорю, - ты поэт.
    Живот-то уже подводит от голода. Урчит уже всё внутри.
    - Большой поэт, - поправляет он наставительно.
    - Великий, - поправляю я, в свою очередь.
    И выпить мне страсть как хочется - от этих его стихов.
    - И вольный гений, - поправляет он мягко.
    - И солнце поэзии, - поправляю я, икая и слюни глотая.
    - И ключевая фигура, - поправляет он.
    - И первопроходимец, - поправляю я.
    Мне ж дурно уже от запахов здешних, я же специально весь день ничего не жрал.
    Он было опять рот открыл - ещё раз поправить, но тут, слава Богу, нам принесли, подали и по первой налили.
    - Ладно, - сжалился Петька. - Выпьем тогда за вдохновение. В моём лице.
    Выпил, закусил вдумчиво и снова глазки закатывает. Прилив, стало быть, у него, этого самого. В его лице.
    - Ты вот на тяготы жизни сетуешь, - молвит он с приливом в лице своём.
    Клянусь, о тяготах я ему ни звука. Это вид у меня такой, литераторский, непотребный, мне даже порой подают на улицах. Недавно старушка одна сердобольная огурец дала. "Совсем, - говорит, - оголодал, болезный..." Честное слово.
    - Ты сетуешь, - продолжает Петька, вторую рюмку подъемля, - а жизнь проходит. А жизнь она праздник. То карнавал в Бразилии, то Рождество в Нью-Йорке, то харакири в Японии... Или, к примеру, в данный момент. Сервис, уют, дружеское общение, - чего ещё-то тебе?
    Хлопнул стопарь мимоходом и третьей чокается.
    Я, понятно, не отвечаю. Я деликатесы мечу, пока не убрали. На пару с девицей Петькиной.
    - Я тебе, старина, стихами скажу, - заявляет Петька. - Как гедонист мизантропу.
    - Гедонист это кто? - любопытствует девица.
    - Это я, - снисходит Петька к её непросвещённости. - Любитель жизненных наслаждений.
    - То есть, иначе, - объясняю более доходчиво, - жуир, бонвиван, шармёр и эпикуреец.
    После моих объяснений девица икрой поперхнулась и вопросов больше не задавала. Только глазами лупала и лоб морщила - от умственных усилий.
    А гедонист Петрофф четвёртой рюмкой мне салютует:
    - Итак, слушай, унылая личность. "Вкус жизни"!
    И далее излагает с пафосом:
    "Хоть все мы перемрём, в конце концов,
    и вновь судьба глумится: "Ну-ка, ну-кось...",
    люблю я малосольных огурцов
    укропную духмяность и упругость!

    Хоть всё сулит кромешную беду
    и скорбью мировой душа упилась,
    зато как смачно хрупает во рту
    зелёная перчёная пупырность!

    Хоть мы всю жизнь у смерти на весу
    и бренность нас скукоживает квёло,
    но в мир иной с собой я унесу
    вкус огурца заветного посола!"
    Тут от поэтического подъёма прилив у него усилился, и как пошёл он рюмку за рюмкой опрокидывать - и с тостами, и без! У меня аж рука поднимать устала.
    И всё он путешествия свои расписывает да о своих знакомствах со знаменитостями распинается. И фотографии предъявляет в альбомах, для убедительности: везде он и кто-то, оба пьяные в зюзю.
    И я знаменитостей понимаю. Такими темпами я и сам к горячему был тоже... Подшофе, скажем так. В окружающей обстановке ещё ориентировался и очёчки Петрушины сквозь туман различал. Но и только.
    А он при виде мяса опять воспрял поэтически.
    - Ты, - говорит мне, - хаешь вот нашу российскую действительность...
    Крест святой, и словом я не обмолвился о действительности. Да и чего её хаять, если в другой-то мне всё равно не жить. Молча претерпеваю, стиснув зубы от умиления.
    - А я, - говорит он, - отдыхаю душой. Окунаюсь в родное и близкое. У меня как-то вырвалось об этом - стихом. Редким по силе экспрессии. Изволь, я прочту, так и быть.
    И прочёл:
    "За бугром, на Западе поганом,
    все меня считают бандюганом.
    Но зато на Родине, друзья,
    я среди таких же, как и я!"
    Потом он ещё читал что-то, с экспрессией и выражениями, но я тогда мясо ел. А два дела одновременно делать я уже был не в состоянии. Чуть прояснилось только после десерта, когда он к своей любовной лирике перешёл.
    "А на прощание, - слышу я Петькин голос, - я вам, сограждане, прочту самое трепетное и заветное. Маленький мой шедевр с большим наполнением".
    Смотрю, а Петька уже посреди зала стоит с пачкой валюты. И всем присутствующим купюры зелёные раздаёт - за предстоящее прослушивание его шедевра. Всё же народ вокруг тоже не слабый, могут и осерчать, если что. Гурманы все и эстеты. Так вломят за оскорбление вкуса - что будь здоров.
    - Ну-с, дамы и господа, с вашего позволения, - становится Петька в позу лорда Байрона. - "Поп-кумирное"! Это название, а содержание вот...
    И вещает звучно:
    "Когда опрокину я стопку,
    охоч я бываю до дам!
    За голую женскую попку
    я душу и тело отдам.

    Пуская впереди нервотрёпки
    и сам я едва ль не святой,
    но голость нетронутой попки
    горит путеводной... звездой!

    О, как я порою не робок,
    когда представляю на миг,
    какого же множества попок
    я в жизни ещё не достиг!"
    И хотя на последнем взмахе руки он не устоял и об пол ляпнулся, публика его приняла благосклонно. Не била и деньги назад не возвращала.
    Он же, едва официанты его подняли сообща, опять ко мне обратился - как к собрату по духу.
    - Ты, брат, не гуманист, - осудил он ласково. - Нету в тебе доброты и милосердия, о братьях меньших ты не думаешь эгоистично. А меня прямо слеза иной раз прошибает - при виде...
    И сразу, без перехода, как заорёт в голос:
    "Замерзает муха на стекле;
    на неё в окошко смотришь ты...
    Хорошо тебе в твоём тепле
    нюхать магазинные цветы.

    Хорошо подзуживать: "Давай,
    полетай-ка нынче у меня..."
    А ведь и она - живая тварь!
    В общем бытии вы с ней - родня!

    Ежели тебе сейчас теплей,
    удели и ей тепла чуть-чуть:
    посочувствуй мухе, пожалей,
    сунь себе за пазуху на грудь!"
    Прочёл и слезу уронил в рюмку, якобы последнюю.
    А уж когда, спустя две бутылки "на посошок", мы с девицей его в "Кадиллак" укладывали, я, наконец, решился и спросил. Весь вечер хотел спросить, да робел перед его поэтическим величием и инвалютным размахом. "Вдруг, - думал, - вскладчину нам платить за скромный ужин? Тут же, как минимум, на сто минимальных окладов, а у меня и на автобус не наскребёшь..."
    Но после того, как он два моих годовых дохода на чай дал и ещё один - швейцару при выносе его тела, я таки решился.
    - А скажи мне, Петруша, - спрашиваю, - как тебе удалось поэтом такие деньжищи зашибить? Открой коллеге свою творческую лабораторию.
    - Просто, как всё великое, - мычит. - Я же нефтяным бизнесом занимаюсь.
    - Ну а поэзия тут при чём?
    - Именно ни при чём, - отвечает. - В этом-то и секрет успеха: мухи - отдельно, а монеты - отдельно.
    И отпал.
    Только свой томик стихов успел мне сунуть - на память.
    Так что и я теперь поэтическим словом живу. Да! Камешки самоцветные, что на обложке, из названия выковыриваю, продаю поштучно, да с них и живу.
    Такая вот, граждане, "Лиропень"!

    БИЗНЕСМЕН

    Поскольку сегодня у меня творческий отчёт перед народом за всё, что я натворил в русской литературе, я постараюсь своими яркими красками обрисовать вам отдельные знаменательные этапы моего боевого творческого пути. Мог бы, конечно, при желании, развернуть и бескрайнюю панораму содеянного, но пощажу ваши нервы. Я всё-таки всегда держал руку на пульсе и чутко внимал велениям времени, а время, прямо скажу, баловало разнообразием. Что отразилось. Сейчас, бывало, начну свои лирические стихи читать, про "массовый энтузиазм", молодёжь за юмориста принимает. Думает, что прикалываюсь.
    Так что, ввиду смены лексики и понятий, я лучше буду о непреходящем и вечном. О себе.
    Вот, к примеру, не очень давно у меня духовный переворот случился. Проходил я в жару мимо пивной, тут-то он и случился.
    Пива мне так захотелось, что мочи нет, а выпить не на что. А душа мятежно горит и бунтарски требует.
    И реклама мне вспомнилась, как назло, что по телевизору крутили. Мол, настоящее наслаждение; мол, ради чего живём... И встало оно как живое перед глазами: льётся и пенится, льётся и пенится...
    "Как же я так отстал, - думаю, - на пути прогресса? Народ, вон, уже при капитализме хлещет-лакает от пуза, а я, ретроград, всё ещё на одну зарплату сторожа прозябаю..."
    Поясню насчёт сторожа. Это я по ночам совмещаю, чтобы днём свободным художником быть. Поддерживаю жизнедеятельность бренного организма. А вы ж понимаете, если только на страже стоять, то не больно разгонишься. Между тем, жара, жажда и пиво холодное рядом.
    "Да нешто же я настоящего наслаждения не испытаю? - возмущаюсь я мысленно риторическим вопросом. - Нешто впустую вся жизнь пройдёт?"
    И едва я о смысле жизни подумал, как он тут как тут, переворот во мне.
    "Дай-ка я, - думаю вдруг, - в бизнес пойду. Пусть уж корысть, чистоган и нажива, но с пивом в паузах".
    Перевернулся я внутренне - лицом к свежим веяньям из пивной, решился на смелый шаг да сразу же этот шаг и сделал. Прямо в пивную и сделал, где деловой народ сидел-толковал.
    Выбрал я там себе самого делового на вид, амбала такого в кожанке, загривок - как у носорога, и подхожу.
    - Уважаемый, - завязываю непринуждённую беседу, - я тут, знаете ли, решил в бизнес пойти. Вы, я смотрю, человек деловой, - может, подскажете, как бы мне это осуществить? Где лучше мне приложить мой богатый жизненный опыт, природную смекалку и недюжинную энергию?
    Он на меня глаза от кружки поднял и стал смотреть. Долго смотрел. Мне аж неловко сделалось, не по себе как-то. Вдруг надо было к нему не "уважаемый" обратиться, а "глубокоуважаемый"? Или же вообще "досточтимый"? А я, выходит, схамил. Нагрубил - по незнанию правил делового этикета.
    - Так, - говорит амбал наконец. - Повтори конкретно. И не гони.
    Ну, я повторил, как можно медленней. С поправкой на "досточтимого".
    Тут он опять смотреть стал - ещё дольше. Только кожанка на бицепсах потрескивает да шея поскрипывает - от напряжения.
    - Не врубаюсь, - произносит он озадаченно. - Ты что, бутылки собираешь?
    - Нет, нет, - тороплюсь его успокоить. - Бутылки это в далёком прошлом. Сегодня я бы хотел что-то более солидное.
    - Что, червонец сшибить?
    - Нет, нет, - тороплюсь. - Я не по мелочи.
    - А больше я не даю, - насупливается он. - Ты, ханыга, небось не бабуля у храма.
    - Нет, нет, - тороплюсь уже изо всех сил. - Подаяние - это в далёком будущем, надеюсь. Сегодня я бы хотел заработать.
    - Заработать? - Вижу, вроде, осмысленность появилась во взгляде. Доходит мало-помалу. - И кто ж ты, братан? Карманник или напёрсточник?
    - Я вообще-то писатель, - говорю.
    - Писатель? В натуре? - поражается он чему-то. - То есть, тебе пописать-подрезать - это на раз?
    - Был бы заказ, - отвечаю. - А там я и попишу, и подрежу, где надо. Мне не жалко.
    - То что не жалко - понятно, - замечает он. - Ты ж заказной. Типа профессионал.
    - Вот, вот, - подтверждаю. - Именно профессионал. Столько уж лет этим делом занимаюсь.
    - А на вид добренький, - ёжится он отчего-то. - Ладно, возьму тебя в долю. Поедем на стрелку, с пацанами вопросы перетирать. Перо твоё при тебе?
    - Да я с ним не расстаюсь, с пером, - заверяю. - Вдруг да понадобится. На меня же часто находит, так что оно всегда под рукой.
    - Ещё и психованный, - роняет он, обеспокоенный чем-то.
    - Работа такая, - говорю. - Нервная и непредсказуемая.
    - Ты только на стрелке не беспредельничай, - предупреждает он. - Мочилова лишнего не устраивай. Без базара?
    Теперь уже я на него долго смотрел. Долго-долго. Родной русский язык осмысливал.
    - Ну, пускай без, - соглашаюсь покладисто. - Можно и в магазине.
    Он на меня тоже хотел было посмотреть, но глаза отвёл.
    - Хохмач ты, - бормочет. - Душегуб...
    И садимся мы в его джип с железом никелированным, здоровый, как танк, и едем на окраину в рощу.
    А там несколько таких джипов стоит и возле них - несколько таких же, как мой: в коже, с загривками и со стрижкой под глобус. И вид у них явно недружелюбный.
    А самый из них неприветливый сразу же на меня уставился. Причём безо всякого радушия и доброжелательности. Смотрит так в упор и цедит неприятным голосом:
    - Что за хмырь, братаны?
    И мне потом, уже недвусмысленно:
    - Ты кто?
    - Писатель я, - отвечаю честно.
    - Переводчик? - спрашивает он неприязненно.
    - Ага, переводчик, - хмыкает мой амбал. - Народ переводит почём зря. Чик - и нету.
    - Ах, вот ты его зачем привёл, - мрачнеет чужой амбал, чуток отодвинувшись. - А я-то думал, мы по-хорошему.
    - А пацаны с тобой для чего - всей бригадой? - мрачнеет и мой. - А граната в руке? А пулемёт, вон, из "Мерса" торчит - это как? Для "по-хорошему"?
    - А то, - цедит чужой. - Чтоб без наездов.
    - Ну, и этот затем же, - кивает мой на меня. - Как страховка.
    И тоже отодвигается слегка - за меня. Видать, он укрыться за мной решил - по недомыслию. А он же меня в три раза шире, если в профиль. В анфас я и говорить не хочу. И зачем я только зарядку делал в школе.
    - Мелковат для телохранителя, - оценивает меня чужой опасливо.
    - Зато шустрый, - не соглашается мой гордо.
    - И старый, - отмечает чужой.
    - Зато опытный, - опровергает мой.
    - И один, - заключает чужой.
    - Зато круче всех, - отвечает мой.
    После чего они взглядом во взгляд упёрлись и с полчаса молча стояли. Только смотрели и кожей потрескивали на загривках.
    - Значит, круче? - цедит один.
    - На спор, - цедит другой.
    "Ну, - думаю, - пора бы и объясниться с конфликтующими сторонами. Чтобы, как говорится, погасить страсти".
    - Осмелюсь ли обратиться, сударь? - начинаю чужому издалека с предельной тактичностью. - Относительно вашего простительного заблуждения на мой счёт. Вы производите впечатление человека, не чуждого стремлению к совершенству, пускай пока только физическому...
    - Стоп, - прерывает он мою речь. - Не грузи инъязом. Ты из какой конторы?
    - Я не служу, - заявляю с известным духовным превосходством в голосе. - Я свободный художник.
    - Не, не въехал, - тормозит он меня. - Щас ты не служишь, коню понятно, но кем ты раньше был? До перестройки.
    - Раньше? - переспрашиваю. - Да кем я только не был, всего и не перечислишь.
    - Под прикрытием, стало быть, работал, - соображает он. - То есть, внешняя разведка.
    И ещё чуть отодвигается.
    - Ну, так как? - спрашивает мой амбал чужого. - Добром?
    - Добром, - соглашается чужой неохотно. - А то свяжешься с ними...
    - Не будете ли вы так любезны, господа, - осведомляюсь я, - объяснить мне, как деловому партнёру, что, собственно, за добро у вас?
    - А вот оно, - говорят они оба разом.
    И знак делают, условный.
    И тут же роща вокруг как зарычала моторами, как ожила! И выезжают со всех сторон на поляну и пушки, и танки, и машины с ракетами. Целых две армии в полной боеготовности.
    - Вот, - говорят амбалы, - сколько добра у нас.
    - Спасибо, - благодарю, - за демонстрацию. Вынужден срочно прервать деловое сотрудничество. Потому что если всё это добро пальнёт...
    И сглазил.
    Таки пальнуло всё сразу. Видать, я их шаткое равновесие нарушил своим предположением.
    В общем, из бизнеса я уже не выходил, а выползал. Под шквальным огнём и бомбардировкой. И после ещё пёхом до города пёр, в лохмотьях весь и в осколках. И потом год в себя приходил в травматологии.
    Так что, наверное, не буду я лучше бизнесменом. Лучше без пива я потерплю, чем такие деловые переговоры.
    Тем более, кожаной куртки у меня нет и танка тоже. А уж загривка - так и подавно.
    Не гожусь!
    (Антракт)

    осень 2002

    *

 



Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"