У подъезда опять сидел черный беспородный кобель с белым лбом и смотрел долгим просящим взглядом. Сошкин извиняюще развел руками: "Нет с собой ничего, дружище", - и вошел в темный, мрачный подъезд со сломанным кактусом на грязном подоконнике. Дома была жена Эмилия. Он хотел пожаловаться ей, что у него возникли проблемы на работе, но она смотрела сериал и энергично бросила:  - Не мешай!  Значит, сейчас бесполезно с ней толковать. По своему опыту Сошкин знал, что если Эмилия не прибавляет к своим репликам его имени, то разговор лучше не заводить. В одиночестве перекусив на кухне, он вернулся в комнату и подошел к включенному компьютеру, притулившемуся в углу. Но его благоверная предупредила:  - Ты ничего не трогай, мне почта должна прийти.  С некоторых пор она завладела всеми источниками информации в доме. Даже заставку на мониторе выбрала "под себя" - на экране теперь красовался её любимый актер Дольф Лундгрен, с мощным, вызывающим ужас торсом и упрямо выставленной вперед квадратной челюстью. Иногда Эмилия лирически вздыхала: "И почему мне в жизни не встретился такой мужчинка?"  Видя ее нерасположенность к общению, Сошкин улизнул к соседу, доктору философских наук. Однако сосед находился не в духе из-за того, что "Спартак" опять проиграл. "Ведь понимаю, что с позиции чистого разума - это совершенная чепуха, - недоумевал он. - Однако при том меня не покидает фукуямовское чувство конца времен, а в голову не лезет ни одна позитивная идея".  - Пойду в кабаке напьюсь и усну под забором, - мрачно пообещал он.  Сошкин не знал, спал ли философ - хотя бы раз - под забором или нет, но такое обещание слышал не впервые. Видимо, обычный выплеск депрессии. Выпили они, "не отходя от кассы", то есть там же, где доктор наук исповедовался - в тесной кухне на шесть квадратных метров, со старой газовой плитой, не менявшейся со дня заселения, и картиной маслом на стене. На картине были изображены неясные фигуры сидящих за столом людей, как будто отделенные от зрителя полупрозрачной занавеской, а внизу подписано: "Потайная вечеринка".  Иногда Сошкин, утомленный очередным монологом философа, отвлекался и начинал считать количество фигур на картине. Странно, всегда получалось по-разному: то двенадцать, то тринадцать. Будто время от времени один из участников вечеринки выходил, чтобы добавить на стол хлеба или вина.  Лишь однажды сидели на кухне у Сошкина, и исповедовался сам хозяин. Эмилия к ним не захотела присоединиться, но все слышала и, когда гость ушел, сказала: "Боже! Какие вы убогие".  Уже поздно вечером, вернувшись к себе, он спросил у жены, теперь сидящей за компьютером:  - Лера не появилась?  - Сам не видишь, - ответила она, осторожно касаясь клавиш пальцами, защищенными перчатками. Ну, это понятно. Эмилия уже сообщала ему откуда-то полученные сведения, что больше всего злокачественных микробов и вирусов оседает именно на клавиатуре.  За окном стояла сплошная темень, почему-то не горел ни один уличный фонарь. Он лег спать, ворочался, досчитал до тысячи, но так и не смог уснуть. Кроме мыслей о работе, добавилась тревога о пропавшей дочери, которая еще в субботу пошла на дискотеку и до сих пор не вернулась. А вдруг она где-то рядом, подумал он, но не может сориентироваться и блуждает в потемках. Бедная, маленькая девочка, которая за последний год лишь подросла, и на нее стали обращать внимание молодые хищные самцы. Чтобы уснуть, он даже пытался читать, перебрав на полке несколько книг. Там стояли сочинения классиков, приобретенные еще покойным дедушкой, русским интеллигентом в первом поколении, выходцем из крестьян. Дедушкин портрет стоял на верхней полке. И, когда Сошкин взял в руки томик Чехова, показалось, что дедушка поощрительно улыбнулся.  Но и классики не помогли. Сошкин вышел из спальни. Кажется, стояла глубокая ночь, однако Эмилия по-прежнему бдила. На этот раз смотрела ночную программу сто пятнадцатого канала. Удивило, что она сидит в его зимней шапке и в темных, непроницаемых очках, которые, видимо, позаимствовала у дочери.  - А шапку ты зачем мою надела?  - Сказали, что от телевизора жестокие лучи исходят. А досмотреть "Секс в нашем городе" хочется.  Он опять нырнул в постель, поправил подушку... Ну, не спится - хоть по голове себя обухом тресни. Под утро только уснул. Поэтому проспал, и на работу явился с опозданием.   Всё то же. Ему, главному инженеру проекта, надлежало поставить визу под положительным заключением, которое сочинили без его участия. Но Сошкин-то знал, что проект, хотя и претенциозный, многообещающий, но сырой. "Ага, - сообразил он. - Потом наше детище рухнет, будут жертвы, а я останусь крайним". Даже примерещился ему остров Сахалин, когда-то заселенный каторжанами. Откуда знал про Сахалин, Сошкин не припомнил, но это не помешало ему представить себя обритого и в кандалах. Он так и не подписал. Тогда к нему ворвался сам господин Нечаев, молодой, но дико растущий руководитель.  - Ставь автограф, не тяни резину, - приказал он.  - Не поставлю.  - А я говорю - ставь! В последних известиях уже передали, что наш проект принят к исполнению.  - А я говорю - не поставлю.  - Но почему, черт тебя подери?!  - Не кричите, не глухой, - упрямился Сошкин. - Я специалист с многолетним стажем. И прямо вам заявляю: проект сырой!  - Ах ты, совок! - совсем рассвирепел Нечаев. - Ладно, без твоей подписи обойдемся.  Он потянулся за проектом, но Сошкин, опережая его, схватил титульный лист, скоренько скомкал и съел.  - Тэкс, - процедил Нечаев. - Ладно, пеняй на себя.  Он вышел из кабинета. Сошкин попробовал работать, но пальцы у него дрожали. В голове что-то ритмично и надоедливо бухало, точно открыли там кузнечный цех. В животе бурлило от съеденной бумаги невысокого качества. В углах комнаты задвигались какие-то зловещие тени. В единственное окно заглянула омерзительная рожа и бесцеремонно захохотала, хотя заглянуть к нему в окно, по идее, никто не мог, так как его кабинетик находился на седьмом этаже. Тут Сошкин подумал, что он вовсе не на работе, а начался долгожданный сон, который так долго к нему не шел. Появился какой-то мужчина, кажется, из охраны. Он бесцеремонно ухватил за нос двумя пальцами и повлек за собой. Было очень больно, так что пришлось послушно следовать за ним.  - Куда, куда вы меня?  - Надоело нам возиться с тобой. Нечаев велел в министерство доставить.  Во дворе стоял грузовичок с будкой, и Сошкину велели лезть в кузов. "Третируют, - с обидой подумал. - Могли бы и поприличней транспорт предоставить".  В кузове лежали тюки с макулатурой. Сошкин подложил их под себя, чтоб было мягче. Ехали долго, поминутно останавливаясь. Но это понятно: пробки. В одной застряли особенно долго. От нечего делать, он стал перебирать бумаги распоровшегося тюка. Старые приказы, инструкции. А вот кипа газет и на одной из них крупный заголовок или, быть может, лозунг: "Народ и партия - едины". Он не понял, про какую это партию. Чтобы разобраться, следовало определить дату выпуска газеты. Но дата была напечатана слишком мелкими циферками. Так и не разобрался.  Наконец, добрались. В приемной рядом с ним сидел лысоватый служащий с нездоровым цветом лица, по виду похожий на бухгалтера, и все жаловался, жаловался.  - У меня обнаружили недостачу, - шептал он на ухо. - А я ведь ни копеечки в свой карман не положил. Ну, каюсь, иногда для личных нужд покупал презервативы. А проводил по статье, как расход на инвентарь. Я ими пользовался вместо нарукавников. Так и то, самые дешевые старался брать. О чем и заявил ревизору со всей прямотой и принципиальностью. Но меня не желают слушать! В нашем тресте, говорят, такие вольности не допустимы. Это, говорят, волюнтаризм, если не хуже.  Никогда еще Сошкин не видел таких странных бухгалтеров. "И бухгалтер мне снится, что ли?" - недоумевал он. А тот не оставлял его в покое, все бормотал и бормотал, что сейчас у него единственная надежда на Михаила Пудовича, заместителя министра.  - А сам министр не принимает? - спросил Сошкин.  - В Вифляндию уехал, с визитом, - пояснил бух.  Сошкин такой страны не припомнил и логическим путем вывел, что это, значит, продолжается сон. Он отодвинулся от жалобщика, теперь понимая, что на самом деле никакого бухгалтера не существует, а этот фантом, сидящий рядом, воплощенное кем-то намерение, чтобы и он, Сошкин, сдался, сломался и тоже поклонился в ножки начальству. "Не поддаваться, не поддаваться, не поддаваться!"  Бухгалтера вскоре вызвали, и он посеменил в кабинет. Сошкин терпеливо ждал. За окном завыла карета скорой помощи, в приемную быстрым шагом вошли люди в белых халатах, один из них нес свернутые носилки. Они проследовали в кабинет Михаила Пудовича и вскоре вышли, неся бухгалтера уже на развернутых носилках. Тот лежал - губы синие, глаза закрыты, а нос заострился. Его худенькие пальчики, соединившись на груди, едва выглядывали из рукавов безупречного костюма.  "Ах ты ж, господи, - подумал Сошкин. - Не выдержал человек. Рукава сохранил, а сам гикнулся".   Его очередь. Он вошел. За столом сидел некто важный, озабоченный, по-видимому, Михаил Пудович. И был он очень крупный. Гораздо крупнее Нечаева.  - Ну, что вы за канитель устроили? - услышал Сошкин.  - И ничего не устроил, - голос у него дрогнул. - Я согласно принятых норм и правил.  - Выкладывайте честно вашу карту. Чего вам надо?  Сошкин ни в чем особенно не нуждался, но вспомнил, что Эмилию не устраивала малогабаритная квартира. "Потребовать, что ли?" - с тоской подумал он, но сдержался и, крепясь изо всех сил, ответил, что ему ничего не надо.  - А может, шоколаду? - как ребенку, предложил Михаил Пудович, и Сошкин понял его дьявольскую уловку. Принять подачку, значит, признать себя зависимым, вступившим в игру по их правилам.  - Не желаю! - возразил он и, чтобы ответ прозвучал убедительно, добавил: - Не люблю сладкого.  Михаил Пудович нахмурился, снял трубку телефона и потыкал на кнопки толстыми пальцами. "Не соглашается, - поглядывая на посетителя, выдавал он. - Стрелочником отказывается быть... Хорошо, доставим в надлежащем виде".  Он нажал на кнопку; за Сошкиным зашли двое, правда, без носилок. Они без лишних слов сопроводили его в пустую комнату без окон. Долгое время никто не заходил, потом появился мужчина в темном рабочем халате, вытащил складной метр и обмерил в длину и в ширину. Его пепельные волосы были перевязаны зеленой тесемкой, а на халате висел жетон: "Гр. Яков Брынза". Сошкин сидел тихо и гадал, что означает сокращенное слово. А Брынза, закончив обмеры, спросил: "С клозетом будем делать, али как?" Сошкин не понял о чем он, но сказал, что клозет ему не нужен. Мужчина брезгливо поморщился и высказался, что нищий, мол, нынче пошел заказчик. Затем, продолжая ворчать и жаловаться на убытки, удалился. Опять пришлось ждать. И это ожидание длилось вечность...   Но вот в порядком замутненном сознании раздался трубный глас:  - Катафалк для Германа Сошкина!  "Это для меня катафалк, это же я Герман Сошкин, - сообразил он. - Но почему катафалк? Я ж ведь живой еще!" Нехотя поднялся и, придерживаясь рукой за стену, пошел по коридору. На выходе его поджидала странного вида карета, обитая черным бархатом, а на крыше сверкал проблесковый маячок. За рулем сидел усатый водитель в комбинезоне и в защитных очках. А сопровождал Сошкина оживший Дольф Лундгрен, универсальный солдат. Во всяком случае, этот человек был сильно похож на любимого "мужчинку" Эмилии. Он приоткрыл дверцу салона и велел ложиться в стоявший там черный гроб. Сошкин припомнил мастерового с метром и понял, что сокращенное слово на жетоне означало "Гробовщик". Оперативно сработали, подумал он, и улегся. Впрочем, краем сознания понимал, что все это ему снится, а во сне и не такое бывает. Гроб пришелся в самую пору. Сопровождающий присел рядом, на скамью. Затрещал мотор, катафалк двинулся.  - А сейчас куда меня? - приподнявшись из гроба, спросил Сошкин.  - Не возникай, - с акцентом сказал Дольф. - Ты уже покойник.  Он окаменел лицом, поджал губы, показывая, что в разговоры пускаться не намерен. Ехали быстро, катафалк покачивался на рессорах. "Куда все-таки меня везут? - анализировал Сошкин. - В министерстве мы уже были. Так неужели..." Он побоялся даже в мыслях закончить свою догадку. Дольф Лундгрен прикрыл глаза и сидел прямой, величественный, упираясь головой в потолок. Челюсть у него была такая массивная, что если б она являлась искусственной и он ее вынул и долбанул по черепу - тут бы и пришел конец... Но вот Дольф обмяк, прислонился к спинке кареты и начал выводить рулады. Сошкин приподнялся, отдернул занавеску и прилип к маленькому окошку. Кажется, выехали на Тверскую. Справа по движению промелькнул "Макдоналдс" с большими витринными окнами, и Сошкин успел заметить, как один из посетителей хлопнул по заду подошедшей к нему хорошенькой официантке.  Испуганными тушканчиками прижимаются к тротуару, пропуская их, попутные машины. К чему бы это? "А! - вспомнил он. - Мы же на спецтранспорте, с мигалкой"... Дольф Лундгрен пошевелился, и Сошкин послушно опустился в свое ложе, до конца не разглядев, куда они едут. Впрочем, впереди одна дорога - та, которую он сам же спрогнозировал работой своей мысли.  Остановились. Провожатый проснулся и велел восстать из гроба.  - Так я ж покойник. Сами говорили.  - Не имеет значения, - обронил Дольф. - Тут и покойники оживают.  Вышли. Да, точно, они на территории Кремля. Вон и Царь-пушка стоит, и Царь-колокол рядом; все прежнее, исторически устоявшееся. Только добавился ряд бронзовых статуй, и Сошкин, разглядев их, понял, что это были самые богатые люди из книги рекордов Гиннеса. На груди у каждого висела табличка с активами, означенными в млрд. долларов. Почему-то припомнился старый фильм, где так же, шеренгой, с табличками на груди, стояли приговоренные к повешению партизаны. Что-то не то... Не должно такого быть в Кремле! Не передавали! Дума не обсуждала!.. Но вон и Спасская башня. Только странно, часы на ней идут в обратную сторону. "А, так это не Кремль, а всего лишь его зеркальное отражение", - понял Сошкин. Прошли мимо величественных кавалергардов, которые ружья держали с левой стороны, и по гулкому, широкому коридору зашагали мимо громадных дверей, на которых висели таблички с именами неизвестных людей. Это Сошкина тоже насторожило.  "Неужели власть переменилась? - подумал он. - Выборов-то еще не было". Остановились перед дверьми на которых висела блестящая таблица: ГЛАВНЫЙ ПРЕСТИДИЖИТАТОР. "Это кто ж такой? - не мог вспомнить Сошкин. - Управляющий делами? Главный советник?" Так и не вспомнил; но было ясно, что здесь заседает очень большой начальник. И, скорей всего, раз уж пошло по нарастающей, фигура величиной с Кинг-Конга. В приемной навстречу им поднялся мужчина-секретарь. Дольф Лундгрен подтолкнул ведомого вперед.  - Херман Сошкин! - известил он.  - От кого представлен? - осведомился секретарь.  - От собственной персоны.  - Сейчас доложу.  Секретарь исчез в кабинете, а вскоре появился и велел Герману минуточку подождать. "Изучают досье на вас",- доверительно сказал он. Наконец вызвали. Сошкин вошел в кабинет и остался один на один с небожителем. На ковровой дорожке, ведущей к столу, ощущалась перспектива, как на картинах художников-реалистов. Сошкин сделал несколько осторожных шагов вперед. К его удивлению, за громадным столом-броненосцем сидел некто небольшенький - при столь значительной должности. С напряженным вниманием смотрел Сошкин на этого человека, подозревая, что здесь и говорят как-то иначе, как-нибудь с заду на перед.  - Ну, здравствуйте, Герман Степанович!  Нет, нормально глаголет, правильно и четко. И улыбается по-человечески. Самолично вышел из-за стола, росточка оказался малого и веса незначительного, легонький, как надутый водородом мячик. Даже, идя навстречу, подпрыгивал. И руку первым протянул для пожатия. А себя не назвал, видимо, считает, что все его и так знают.  "Держи ухо востро, - предостерег Сошкин собственную персону. - Вдруг и тут тебя попытаются сделать железнодорожником". Он отдернул руку, как от горячей сковородки.  - Нет, нет и нет!  Главный прести-дижи-татор (и не выговоришь!) пожал плечами и тоже убрал руку.  - Извините. Я не знал, что вы не пользуетесь общепринятым способом приветствия.  "Зубы заговаривает. Не поддаваться!"  - Ну-c, рассказывайте, как поживаете. How are you, как говорят в таких случаях наши заокеанские друзья.  - Нормально, - буркнул Сошкин. - Только почему-то в гроб меня положили.  - Это бывает при нашей неразберихе, - улыбнулся престидижитатор и лукаво погрозил пальчиком. - А почему вы, согласно протоколу, не поинтересовались моим здоровьем?  "Ладно, спрошу. Это ничего мне не стоит".  - И как ваше здоровье?  - Устал что-то, - вздохнул хозяин кабинета. - Столько забот! К вечеру облегченно вздыхаешь: ну, слава богу, день прошел. Конечно, если укладываясь спать, делаешь вывод, что не напрасно день прожил, то удовлетворение чувствуешь, не без этого. Но таблетки глотать приходится. Почти постоянно что-нибудь преследует: дисперсия, диспепсия, диарея и прочие дисфункции... У вас такое бывает?  "Точно, зубы заговаривает",- подумал Сошкин и, припомнив последние, неподдающиеся анализу события, пробурчал, что еще и не такое бывает.  - Я думаю, всё из-за погоды, - сделал самостоятельный вывод престидижитатор. - Жара в последнее время стоит несусветная. Пожары кругом. "Горит, горит, страна родная". Откуда это, из какой оперы?.. Впрочем, неважно. Ясно другое: в такую жару только на даче время проводить. У вас есть дача?  - Нету, - отрывисто бросил Сошкин.  - А мне за казенный счет выделили. Место прекрасное: сосновый бор, озеро, в котором при старании можно выловить премудрого пескаря из сказки Салтыкова-Щедрина. Вот только купаться я брезгую. Представляете, какой-то нехороший мужик, не обращая на меня внимания, утопил с лодки черную собаку с белым лбом. Я наблюдал со своего бережка, и у меня до сих пор в глазах эта картина. Как он привязывает ей на шею камень, собачка скулит, визжит. А сам он - ни звука, как будто глухонемой. Я хотел об этом случае Брижжит Бардо сообщить, да все недосуг.  Он вдруг в недоумении замолк.  - О чем, бишь, я? - спросил и потер лоб. - Ах да, о погоде! Хорошо, что скоро изменится. По метеосводкам обещают сильные дожди. Даже грозят наводнением. "В нашем городе дождь, он идет днем и ночью". А это откуда?..  Сошкин предположил, что, скорее всего, и этот деятель ему снится. И его охватил ужас. Нет, сам по себе приснившийся не страшен. Но весь ужас заключался в том, что теперь Сошкин не мог выйти из состояния сна. "Надо же, какая чертовщина, - подумал он. - То не мог уснуть, а теперь не могу проснуться".  - Попадем из огня да в полымя, - продолжал хозяин кабинета. - И никуда ведь не денешься, придется в четырех стенах, на верхних этажах власти, сидеть. Но спасение есть! Очень интересной обещает программа телевидения быть. Турнир по теннису, мое собственное выступление, а также новые шоу с хайтеками, заимствованными у наших друзей из Америки...  - Я не смотрю телевизор! - выкрикнул Сошкин.  - Почему это? - запнулся престидижитатор.  - Не смотрю и все тут, - продолжал бунтовать Сошкин. Не хотелось объяснять, что он не смотрит телевизор по той банальной причине, что жена его не допускает, и вместо точного ответа выдвинул причину, может, и не самую главную: - Я не желаю подвергаться действию жестоких лучей.  - Как?? Как вы сказали?  - Это не я, это жена моя говорит, что телевизор испускает жестокие лучи, вредные для здоровья.  - Вон оно что, - нахмурился главный престидижитатор. - А мне до сих пор об этом не доложили. Впрочем, сейчас выясним. У меня сынишка во всем разбирается. Он у нас индиго... У вас сын тоже индиго, да? Как вы думаете, это является следствием чего? Уж не инопланетяне ли за нас потрудились?  - У меня дочь, - пробурчал Сошкин.  - Сочувствую. С дочерьми всегда проблемы.  - Какие проблемы? - спросил насторожившись, вспомнив, что Лера пропала.  - Их часто похищают и продают в сексуальное рабство. В последнее время наши органы разоблачили несколько таких преступных фирм, - мимоходом пояснил хозяин кабинета и поднял трубку аппарата, на котором вместо цифр были каббалистические знаки.  - Не звоните, не надо, - остановил его Сошкин. - Не утруждайте себя.  - Нет, почему же. Мне не трудно... Алле, это кто? А, это ты, дорогая... Да нет, ты мне не нужна. Викешу позови, пожалуйста. Что? В углу стоит?.. Ты поступила верно, дорогая, наказав его, и все-таки на минутку освободи. Что? Я сам юрист! Я знаю, что наказание должно носить неотвратимый характер. Но тут дело государственной важности, касающееся сохранения здоровья, может быть, всей нации. В том числе и тебя!  Он, ожидая, приподнял голову и пояснил Сошкину:  - От манной каши, бунтарь эдакий, категорически отказался... Алле, алле, это ты, детка? Слушай внимательно, твоя помощь требуется. Дело такое, тут у меня один дяденька утверждает, что от телевизора исходят жестокие лучи. Ты мог бы по этому поводу дать информацию?  Послушал, положил трубку и с довольной улыбкой сообщил:  - Ваша супруга выразилась неточно. Викентий объяснил мне, что правильнее будет сказать не "жестокие лучи", а "жёсткое излучение", и к телевизорам оно имеет очень отдалённое отношение. А далее, видимо, моя супруга вмешалась... и сынок скороговоркой упомянул о каком-то растении, которое произрастает в наших огородах, - он в недоумении наморщил лоб. - И еще мой сынок успел упомянуть о каком-то родственнике, проживающем в столице Украины. Но тут я опять не понял. У нас в Киеве, правда, были родственники, но мы уже лет двадцать не общаемся по идеологическим причинам.  - Что ж тут непонятного? - усмехнулся Сошкин. - "В огороде бузина, а в Киеве дядька". Поговорка такая.  - Как-как? "В огороде бузина, а в Киеве дядька"? А-ха-ха, очень любопытная поговорка, - престидижитатор от души посмеялся. - Понимаю, понимаю! Вика хотел подчеркнуть алогичность высказывания вашей жены. А я-то, я-то! В такие конспирологические дебри влез, что сейчас самому смешно...  Он выбрался из-за стола.  - Ну, что ж, Герман Степанович. Мы с вами откровенно побеседовали, а заключительное слово я привык произносить с трибуны.  Только сейчас Сошкин заметил в глубине зала возвышение с трибуной. Хозяин кабинета легко, с подскоком, взлетел туда, приосанился, взял в руки микрофон и произнес речь. Её содержание, правда, из головы Сошкина улетучилось с последним словом. Затем оратор спрыгнул с помоста и сам соизволил подойти для прощания. На его лице появилась благожелательная улыбка.  - Не скрою - рад, что мы с вами все вопросы порешили и сумели прийти к общему знаменателю. Засим, до свидания, не смею вас задерживать.  "Что же я наделал? - запаниковал Сошкин. - Неужели поддался? Но когда и в какой момент?"  В эту самую минуту в кабинет без спросу вошла женщина с ведром и шваброй. Она потянула носом, недовольно поморщилась и сказала:  - Фу, какой воздух спёртый!  Прошла к окну и потянулась открыть створки. Хозяин кабинета изменился в лице, побледнел, вскинул руки и трагически выкрикнул:  - Марьиванна, не надо! Только не это! Умоляю!  "Вот, оказывается, кто тут главный начальник - Марьиванна", - подумал Сошкин. А престидижитатор продолжал умолять:  - Марьиванна, погодите! Дайте хоть усядусь на свое место и пристегнусь ремнями безопасности.  - Ну вот еще, годить... некогда мне годить, - проворчала уборщица и, нимало не медля, распахнула створки окна. Бедного кремлевского администратора неудержимо подхватил сквозняк. Мигом он вылетел из окна, потешно кувыркаясь и безуспешно пытаясь зацепиться за раму руками.   От такого неожиданного явления Герман Сошкин, наконец, проснулся. "Слава богу, - порадовался он. - Кончилась фаза сна!" Посмотрел на часы: пора идти на работу. Но еще можно хлебнуть кофе. Он сварганил себе кофе и сидел, пил на кухне. В этот момент радио, которое молчало уже лет пятнадцать, сердито фыркнуло, подняв облачко пыли, и левитановским баритоном известило, что сегодня в метро, без пяти девять, ожидается теракт с тротиловым эквивалентом в три килограмма.  "Ну, во время предупредили, пережду", - Сошкин налил себе еще чашку и стал, прихлебывая, раздумывать над услышанным. Конечно, радовало, что спецслужбы не дремлют. Но ведь и террористы тоже. Такое впечатление, что дело поставлено на поток... Зазвенел телефон, он вышел в тесную прихожую и поднял трубку.  - Ты почему на работу не являешься? - услышал разгневанный голос Нечаева.  - Я теракт пережидаю. По радио предупредили.  - Ты брось мне эти отговорочки! А то я тебе сам такой теракт устрою, что мало не покажется!  - Ну вот что, господин террорист, - со смелостью кремлевской уборщицы заявил Сошкин. - Я один раз уже отказался подписывать ваши липовые бумаги. И своей позиции не изменю. Очень сырой проект, не обоснованный. В огороде бузина, а в Киеве дядька.  - Чево? - заревело в трубке. - Немедленно приезжай! А то щас санитаров на твой адрес вызову. В смирительной рубашке доставят!  Пробудилась Эмилия, уснувшая на диване. Телевизор выключен, а на экране монитора кружатся в режиме ожидания разноцветные шары, заменив почившего в электронной памяти Дольфа Лундгрена. И супруга была еще вся сонная, расслабленная, а на голове по-прежнему зимняя шапка, на руках - перчатки. Она сняла шапку и тряхнула свеже-завитыми золотистыми кудрями.  - Гера, ты с кем ругаешься?  Наконец-то она обратилась к нему по имени.  - С работы звонят, - отметил он и, не выдерживая больше напряжения последних дней, стал ей исповедоваться, как бухгалтер в приемной министра. - А мне не хочется на работу. Опостылело все! Нечаев ругается, совком обзывает. А потом ведь на меня всё и спишут. Не хочу, не желаю! Так он, представляешь, санитаров грозится вызвать...  - Санитаров? - удивилась Эмилия. - Каких санитаров?  - Не знаю. Наверно, из психбольницы.  - Нет, Гера, ты все-таки иди на работу, а то как мы?.. Не проживем. Даже за квартиру нечем будет платить и нас через полгода вышвырнут, как Сидоровых со второго подъезда. И Нечаева слушайся, а то и впрямь тебя в психушку упрячут. Иди, дорогой!.. - она помедлила. - И у меня к тебе просьба. Возвращайся попозднее. Если хочешь, в кафе посиди. А то ко мне сегодня обещал наведаться мой школьный друг Эдуард, одноклассник-ру. А он такой стеснительный! Но я нашла выход из положения. Чтобы Эдуард справился со своими комплексами, я написала ему, что я вдова.  Лицо у Сошкина исказилось, и Эмилия немедленно отреагировала.  - Но ты же не хочешь обращаться к сексопатологу! - с нервной дрожью выкрикнула она. - Я своими ушами слышала, как ты на кухне признавался этому подзаборному философу: "У нас секса нет, у нас секса нет, но не очень-то и надо"... Зачем тогда меня, такую молодую, замуж брал?  "Что ж она себя молодой считает? - замыкаясь в себе, с недоумением подумал он. - Она же старше меня на год".  - Лера вернулась? - мрачно спросил, глянув на стену, где висело крупное фото дочери. На портрете десятилетней давности она была с косичками, курносая, веселая и чудо как родная.  - К счастью, нет. И она нам с Эдуардом не помешает, - томно сказала Эмилия. - А ты иди - работай... Стой! Дай я тебя, милый, поцелую.  Он послушно подошел к дивану, наклонился, она быстро поцеловала и отстранилась.  - Что-то у тебя лоб холодный. Ну, ступай!   Вспомнив про черного беспородного кобелька с белым лбом, Герман захватил с собой кусок колбасы, но пса у подъезда не обнаружил и предположил: "Наверно, утопили". По дорожке к подъезду шатающейся походкой приближалась фигура с низко опущенной головой. И Сошкин сразу подумал, что все-таки сосед-философ посетил кабак и переспал под забором. Но когда фигура приблизилась и подняла голову, он увидел, что это вовсе не философ, а пьяный сантехник Вася, прежде обслуживавший их дом. Он приметил колбасу на скамейке и тотчас схватил.  - Не для вас положено, - осмелился сказать Сошкин.  - Мне закусить нечем, - возразил Вася и вытащил из кармана бутылку дешевого портвейна. - Будешь?  - Нет, - отказался Герман и зачем-то пояснил: - Мне на работу.  - Да что вас там, на работе, обнюхивают? - удивился Вася и приложился к бутылке.  Герман посмотрел на него и подумал: "Удивительное постоянство! Минуют эпохи, меняется общественное содержание жизни, а Василий Иванович умудряется оставаться самим собой". Бывший сантехник, а ныне неизвестно кто, видимо, разобрался с мимикой критически настроенного к нему господина, и насмешливо отпарировал:  - Да ты и сам хорош, Сошкин.  - В смысле?  - Завсегда умудряешься оставаться винтиком... или нет... шурупчиком.  Герман болезненно сморщился.  - С чего вы взяли? - спросил с дрожью в голосе, как будто услышал сильное оскорбление.  - Академик Познер по телевизору сказал, - пояснил Вася. - Все мы, говорит, как были, так и остаемся винтиками-шурупчиками, и у каждого внутри должон произойти этот... термоядерный взрыв, чтобы изменить своё состояние.  - Мало ли что он там говорил, - не мог успокоиться Герман. - А я-то тут причем?  - А ты похож на Познера, только круглых очочков не хватает, - определил сантехник и откусил колбасы. - А подскажи-ка мне, голубчик, что в этом году раньше будет: выборы или конец света?  Сошкин не стал отвечать на этот бессмысленный вопрос. Ясно, что если раньше наступит конец света, то никакие выборы не состоятся. А конец света вполне возможен в самое ближайшее время. Стоит "Спартаку" в очередной раз проиграть.  Он под аркой прошел на улицу и, невзирая на грозные окрики Нечаева, решил добираться в офис пешком. По улице вместе с ним густой толпой вышагивали граждане. Наверно, тоже опасались взрыва в метро. Вдруг все, как один, остановились и посмотрели вверх. Герман тоже посмотрел вверх и увидел, как воздушные массы влекут в верхние слои атмосферы того престидижитатора, с которым беседовал во сне. И тот бултыхается в воздухе, как космонавт в невесомости. Иногда он скрывался в облаках, витал в них почти невидимый, потом выныривал вновь и продолжал непрерывно размахивать руками. Возможно, то были жесты отчаяния. Но отсюда, с тротуара, казалось, будто он продолжал что-то высказывать и жестикулировал для убедительности.  Конечно, удивительная картина, но мало ли каких чудес не происходит на белом свете. Мысли Германа были нагружены другим. А что если все-таки подписать эти чертовы бумаги, и вообще впредь делать то, что от него потребуют? Отправят ли его на Сахалин - это бабка надвое сказала; зато сразу и надолго наступит облегчение. Его не будут пытать, истязать, он вольется в круг пляшущих под сурдинку и неотличимо сольется со всеми. "Ну, а если не подпишу... что тогда? Повторится ночной кошмар, из которого я с таким трудом вышел? Или события пойдут каким-нибудь иным путем?"  Рядом пронзительно завыли сирены - целая кавалькада машин с красными крестами ехала кого-то спасать. И там, куда они ехали, в небо поднимались клубы черного дыма, в котором извивались белесые червяки...