На весенних каникулах ездили с мамой в Париж. Отцу было некогда - как раз на ежегодную встречу с президентом собрался, нащот бизнеса замутят. Эйфелевая башня мне сразу не понравилась. Почему-то давит на мозги. Будь моя воля - снес бы, не задумываясь.   Беседовал с парижанином, ошивавшимся около. Через гида, сам французского почти не знаю. Так, несколько слов выучил. Скажу только, что язык у них потешный. Впечатление, что они нарочно его коверкают, типо как мы свой, когда в Инете общаемся. Я ему про башню, что она мне на мозги давит, а он мне в ответ, что она давит не только мне. В прошлом давила некоему Гиде Мопсу, и он убежал из Парижу. Нам учителка в гимназии внушала, что каждый человек - незаурядная, неповторимая, уникальная личность. И тут такой сюрприз. Интересно, кто это из французов набрался наглости ощущать мир так же, как я?.. Надо потом будет посмотреть в Google.   Мама меня от себя не отпускает. Как будто я маленький. Вечером вышли прогуляться по Елисеевским полям. Че-то у нас, кажется, в Москве гастроном есть с похожим названием. Наверно, и тут наш человек наследил.   Моя маман надолго застряла у пруда с лебедями. И все восхищается. "Какие милые, грациозные создания". Я улизнул от нее. Мне другие лебеди нужны. Уже четырнадцать лет стукнуло. Меж прочим, возраст итальянского мачо, который в малолетнюю нимфетку влюбился. "Нет повести печальнее на свете" - слышали?.. Моя бабушка наизусть читает, да так что мурашки по коже. Артисткой могла бы стать, если б её дедушка в обкомовском буфете не захомутал. Ну, да это было в доисторические времена, когда частную собственность не разрешали. Дедушка и не разрешал, но потом передумал. Молодец, дедуля! Для меня старался. Я единственный наследник холдинга, принадлежащего отцу. Но не будем забегать вперед. Пока Париж, золотая осень, тестероны флинкуют - как у дедушки в обкомовском буфете в одна тыща лохматом году... Ага, выбрался, значит, я на набережную Сены, а тут, что и желал. Две хорошенькие лебеди. Сразу двух и зафрахтую. Но как к ним обратиться? Хорошо, английский знаю. Не, в гимназии-то я не очень напрягался. По компьютерным играм выучил.   - Do you speak English?   - Но, но, - машут прелестными головками. Ну, чисто француженки.   Во, облом. Как же быть?.. И они тоже в затруднении. Одна другой что-то щебечет. Ой, мама родная! Различаю до боли знакомые слова:   - Блин, попался ж волосатик.   - Совсем еще ребенок.   - Как ты думаешь, у него мани есть в кармане?   - Ес, ес! - отвечаю им (денег мне мама выделила - чтобы я не канючил по каждому поводу). - Вы из какой деревни, девчонки?   - О, наш чувак! - они обрадовались. Однако тут, откуда ни возьмись, появился... короче, французский городовой. Материализовался, как ежик из туману, и строго-настрого приказал лебедям убраться восвояси. Я ему, естественно, на инглише:   - What is the matter, sir?   Он похлопал меня по плечу и сказал на знакомом мне лондонском диалекте: пора бай-бай, малыш. Не люблю я амикошонства. Отскочил от него, руку сунул в карман куртки и пальцем ткань оттопырил. Ну, точь-в-точь как в боевиках, когда гангстеры через одежду стреляют. Мне было любопытно, как полисмен отреагирует... Черт подери! Вроде неуклюжий на вид, а такой расторопный. Сшиб меня с ног, руку заломил - да так больно. Ай, кричу! Ну, тут мама бросила птиц разглядывать, на всех парах принеслась. И зонтиком с металлическим стержнем полицая по голове. И раз, и два, и три. А он еще и галантным оказался:   - Силь ву пле, мадам. Ма па си суво...   Черт его знает, что он там бормотал. Кажется, просил, чтоб маман его стукала не так часто. Но когда она ему лоб все-таки продолбила, и на его глаза закапала кровь, он рассердился, отобрал у нее зонтик и доставил нас в участок. А оттуда в медпункт. Помощь оказывали всем троим: у меня оказался вывих плеча, у полицая гематома на темени, а у мамы - нервное потрясение. Слезы у неё в три ручья лились. Её дитятку повредили, калекой сделали!.. А я уже с болью справился, мне всё нипочем. Патаму шта дома я и покруче залетал. Помню, когда год назад от своих ментов убегал, то неудачно спрыгнул с мостовой и сломал ногу.   Полицейский комиссар требовал уплатить штраф. А мама требовала компенсацию за увечье несовершеннолетнего. Согласились на ничью. И в конце концов нас вежливо проводили до гостиницы. Этот полицай по пути стал опять что-то наговаривать маме. Но я ему шепнул на международном диалекте, что не хрен, мол, к замужней приставать, чувак. Кажется, понял.   Ночью маман звонила папе, жаловалась. И опять, глядя на меня закованного во французский корсет, плакала и упреки папе выдвигала: почему он не обеспечил нашу безопасность на берегах Сены. Но моего папу не так-то просто пронять, он у нас хладнокровный, как гиппопотам. Почему-то сразу решил, что во всем виноват я. И заключил миролюбиво:   - Ладно, пущай там этот поросенок перебесится. Быстрей бы из него вся дурь вышла. Ведь в скором будущем ему предстоит ответственная и напряженная работа на должности председателя совета директоров.   Это, значит, он мне такую должность уже припас. А че? Подросту, подучусь, может, и на кандидаты в президента заявку подам. Дедушка-то у меня, ого-го! По его стопам пойду. Хотя, по правде сказать, меня очень напрягает, что предок - за меня и без меня - программу на будущее составил. Ну, с ним-то я спорить не стал: бесполезно. Он только себя слышит. А вот мамане в одной запальчивой дискуссии я свою точку высказал. Кукиш, говорю, вам с маслом, у меня свои планы на жизнь.   - И кем же ты хочешь стать, Олежка? - заинтересованно спросила маман. - Ужли не режиссером-продюссером?   - Нет, этим... как его... комбайнером.   Так, вырвалось невзначай, хотя я и понятия не имел, че такое комбайнер. А она, видать, знала. И очень расстроилась.   - Ах, да что ты такое несешь? Да откуда у тебя такие вульгарные желания?   А я ведь настырный, я в дедушку пошел. Послушал ее вздохи и про себя твердо решил: "Непременно стану комбайнером! Всем чертям назло!" Но это так, лирический откид. А теперь продолжим за Париж.   На другой день маман целый день бегала по парижским шопам и к вечеру слегла от усталости. А я, наоборот, вполне оклемался. Ну, и один спустился в ресторан. Съел какую-то гадость, отдающую болотом, хотел заказать вискаря - и тут отказали: "Но, но, малыш". Сволочи!..   На эстраде появились музыканты. Певун в розовой манишке. Ну, чисто клоун. Или с ориентацией замутил. Поулыбался всем и запел... Нет, не нравится мне ихний прононс. Да и музыка дерьмовая. Я заскучал и решил что-нить заказать. И прикинул - а что? Вспомнил опять про своего любимого дедушку. Он давным-давно, когда меня и в проекте не было, работал где-то в глуши, за МКАДом, и там много чего нахватался. Это потом его в столицу перевели, и я уже на Фрунзенской набережной родился. Так вот он, дедушка-то мой, когда вмажет крепенько, одно и тоже распевал. Про артиллеристов. Голос-то у него зычный такой был. Бабушка только головой качала: "Тихий ужос!" Других песен мой дедушка не помнил, че-то с памятью его стало. И нас с бабушкой заставлял подпевать, а сам руками размахивал. Ну, типо дирижер... Я подошел к этому клоуну в розовой манишке.   - Хочу песню заказать. Ты по-русски ботаешь?   - Да, да, я выучиль, - отозвался он с французской учтивостью. - Рюски гости нам всегда хорошо платиль.   Ну, растолковал ему, что мне надо, и сто евриков для энтузиазму сунул. Минут пять на репетицию ушло. Музон подобрали, припев с горем пополам заучили. Да и всё равно я весь текст не помнил, а дедушки под рукой не оказалось. И вот - музыканты грянули! Барабанщик по своим тарелкам, саксофонист на изогнутой. Короче, центр Парижа, в окне ихняя башня торчит, а с эстрады на ломанном русском несется любимая дедушкина песня:   - Артиллеристы, Сталин дал приказ!   И ведь, главное, в тему-то. Там строчка есть такая: "За слезы наших матерей, за нашу Родину - огонь!" А я еще держал в башке, как маман рыдала, когда полицейская сволочь вывихнула мне плечо. И щас, дирижируя здоровой рукой, кричал, задавая темп:   - Огонь, огонь!   Но тут какое-то чмо с бабочкой на шее подбежало и стало возмущаться сразу на трех языках. Ну, по некоторым словам, типо международным, я догадался, что он оушенно недоволен моим заказом. Мол, тут у нас демократия, а вы гимн кровожадному диктатору исполняете. Этого тирана, дескать, преступником в Европе объявили, и всю историю под этим гуглом будут пересматривать. Да, мол, будь он живой, на него давно в розыск бы подали! Интерпол подключили! Или НАТО с крылатыми ракетами...   А мне прикольно. У меня и дедушка шутник еще тот был. В позапрошлом году помер, проказник, напоследок ущипнув гостью из Берлина за попку. С горнишной перепутал. А она приезжала, чтобы ему почесть воздать, как выдающемуся деятелю, во время ушедшему на пенсию. Вот прикол-то был! Я ржал донемогу, как та немка чуть не до потолка подпрыгнула.   А сейчас, смотрю, мой певец в розовой манишке смущенно лыбится, но чмошнику не поддается. Мол, оплачено, мосьё, не имею право отказать. Рыночная, дескать, система спроса и предложения, толерантность опять же. А я, чтобы подкрепить его позицию, еще сто евриков сунул. А че их жалеть? Все одно обесценятся. И доллар скоро рухнет. Всё рухнет. Рублями, чуваки, запасайтесь.   - Правильно чешешь, камрад! - подбодрил я певуна. - Давай опять про артиллеристов!   И сидел, наслаждаясь, глядя на кислые физиономии вокруг. Многие, вообще-то, возмущались, но мне чихать. Оплачено! Нишкните! Кишка тонка - меня переплатить, нищеброды. То ли еще будет, когда подрасту. А пока насечку в своем мыслительном аппарате сделал, что надо узнать больше про диктатора Сталина. Понравилось мне, что этот дядя так сильно им всем не нравится. Люблю задирать публику. Не по мне, что она здесь такая сытая и самодовольная.   На другой день маман очухалась и потащила меня в Лувр. Видите ли, ей знакомая визажистка сказала, что посетить Париж и не побывать в Лувре - это преступление. Ну, ладно, заказали такси, отправились. Ходили, смотрели. Мона Лиза искоса эдак на меня со стены глянула. Она мне тоже не понравилась. Я маме так и заявил. А какая-то древняя старуха, кожа да кости, оказавшаяся нашей соотечественницей, но удравшая сюда сто лет еще назад, в наш разговор без пардону влезла:   - Младой человек, одна известная на весь мир актриса сказала, что эта женщина настолько знаменита, что сама вправе выбирать, кто ей нравится, а кто нет.   - Умолкни, скумбрия, - огрызнулся я. - Это некультурно в чужой разговор, не представившись, вмешиваться.   Короче, уел её. А что? У меня ведь тоже нервы не железные. Вот вырасту, получу в наследство папины миллиарды, приобрету эту самую Мону и закажу нашим художникам, чтобы переделали её улыбку на более приветливую. И Эйфелеву башню куплю. Снесу к чертовой матери и на металлолом сдам.   Покинул Париж я разочарованным. Нет, ну а вы-то чего восхищаетесь: "Ах, Парри, ах, Парри, увидеть и умереть!" А вот вам, с дылдочкой! Так говаривал мой дедушка, показывая при этом... ну, да ладно. Моя бабушка говорит, что это неприличный жест. Если интересуетесь, найдёте здесь: www.russ_superstyle.ru. Кто не въехал, на всяк случай поясню: русский суперстиль, значится. Советую ознакомиться и взять на заметку всем, кто еще не бывал за границей. Вообще же, пока вывод у меня такой, пацаны: ой и скучный же там живет народ! Нет, мы не такие. И такими никогда не станем, чему бы нас не учили в гимназиях. Как говорил иногда дедушка, ссылаясь на какого-то авантюриста позапрошлого века: мы пойдем своим путем! И я-то свой путь уже избрал: стану комбайнером. Маленько поюзал - узнал, что это такое. Воображение у меня богатое. Представил, как сижу за штурвалом и песню во все горло ору: "Наши нивы глазом не обшаришь..." В общем, степь да степь кругом. Пахан как-то в хорошем настроении спросил у меня:   - Ну, че тебе, Олег, подарить на день рождения? Мерс или Лексус?   А я ему свою мечту:   - Нет, подари мне лучше, папа, зерноуборочный комбайн.   Вы бы знали, как он рассердился. Такое редко с ним бывает.   - Хрен, - говорит, - тебе, а не комбайн. Ты у меня начнешь, как Рокфеллер. С чистки обуви!   И подарил сапожную щетку.   Ладно, о ревуар. Остаюсь Ваш, чистильщик обуви Олег Дьячков, по прозвищу Дюпон. Сижу на площади Пушкина, здесь всегда многолюдно. Подходите! Надраю ваши щиблеты так, что вместо зеркала в них будете смотреться. С пролетариев умственного труда дорого не беру.