Аннотация: Живём по Гегелю: всё действительное разумно (ибо создано). Или по Декарту: всё разумное действительно (ибо существует). Выбирайте, что подходит.
Яркое июльское солнце без труда пронзало стеклянную крышу. Тени от железных балок делили днище цеха на клетки, и в одной из них, будто медведь в зоопарке, метался свой обитатель — токарь Виталий Чуркин.
Послушно пели станки, вилась из-под резцов сизоватая стружка. Вдруг Чуркин замер. «Блазнится, что ли?», — спросил себя и коснулся ладонью разгорячённого лба.
Нет, не блазнилось. Он явственно услышал мычание и выглянул в проход. Посреди цеха стояла большая чёрно-белая корова и задумчиво глядела на него.
— Мистика, — предположил Чуркин.
Но, подойдя ближе к животине, понятливо усмехнулся. По случаю жары и летнего зноя были открыты цеховые ворота. Надо же! По территории их, в недалёком прошлом «секретного ящика», запросто бродят животные. Уже были случаи: в поисках поживы заскочила бродячая собака, а в разбитое окно залетела стая ворон. И вот теперь пожаловал крупный рогатый скот.
Следом в воротах появился потешный дедок с хворостиной в руках. Кудлатая бородёнка, широкая соломенная шляпа и потёртые джинсы.
— Твоя бурёнка, дед? — грозно, на правах хозяина, спросил Чуркин. Однако, присмотревшись, увидел, что никакой это не дед, а пожилой, но крепкий ещё мужчина. И на кого-то сильно похожий.
— Да вот, задремал на солнышке, а она прямым ходом сюда, — оправдался коровий пастух.
Услышав его хрипловатый с обстоятельными интонациями голос, Чуркин воскликнул:
— Петруха, ты, что ль?
— Он самый, — пастух тоже присмотрелся. — Виталик?
Они крепко пожали друг другу руки.
— Ну и где ты щас? — поинтересовался Чуркин.
— Сам видишь: пасу. Десять лет как уволился. Поначалу надеялся, что везде с руками оторвут. Ну, приглашали, однако зарплату платили мизерную. А то и вовсе на беспредельщиков напоролся: почти год бесплатно работал.
— Семья, дети? — продолжал любопытствовать токарь.
— Дочь — замужем. Мы квартиру молодожёнам отдали, а сами теперь постоянно на даче пребываем. Тут неподалёку, в сторону нашего бывшего полигона.
— Постой, — припомнил Виталий. — Я же был у тебя на даче. Кажется, успешный пуск «Сатаны» обмывали? Но там у тебя стоял хилый скворечник, продуваемый всеми ветрами.
— Утеплил, благоустроил, расширил владения, — словоохотливо рассказывал гость. — Конечно, снаружи избушка аляповато выглядит, но внутри вполне комфортно. Живу — не тужу. Я ещё и сторожем в дачном сообществе подрядился. А ещё курей и кролей держу. Свиней только нельзя: парфюм для дачного посёлка не подходящий. А чего ты удивляешься? В истории ещё не такие случаи были. Взять хотя бы этого, как его... римского императора, который в сенат лошадь ввёл.
— Ну, брось сказки заливать, — Чуркин слушал, а сам краем уха внимал своим станкам, работающим в автоматическом режиме. По наступившей тишине понял: линия встала.
— Чёрт!
— Что такое?
— На втором станке, вот уже не раз, цикл сбивается. Наши не могут разобраться. Работай, говорят, пока в ручном режиме. А мне это — как серпом по яйцам.
— Ну, пойдём, гляну. Тряхну стариной.
Направились к станкам. Корова постояла, подумала и медленно зашагала по проходу вслед за мужиками. Гость шёл, с любопытством разглядывал цех, в котором раньше работал, и продолжал рассказывать про римского императора.
— И вовсе не сказка. Ввёл, значит, он лошадь в сенат и уздечку спикеру передал. Пусть, говорит, вместо меня участвует в ваших прениях. А сам удалился в деревню. Капусту выращивать. Корова же это вообще чудо природы! Теперь для моих внуков всегда есть молочишко, творог, сметана. Всё самое натуральное, без обману.
Чудо природы шло за ними, прислушивалась, что о ней говорят, и мотала головой, как будто соглашалась: всё правильно.
— И вот, что я тебе скажу, Виталик. Моя Зорька по рентабельности никакому бизнесу не уступит. Конечно, слов нет, уход за ней нужен, и всегда проблема, где пасти. А тут вчера проходил задами родного завода, смотрю: мама родная! Такая жирная трава растёт. И, странно, будто для меня специально одна секция в заборе выпилена.
— Ничего странного. Видно, на металлолом сдали, — пояснил Чуркин и свернул с центрального прохода к станкам.
Гость, заинтересовавшись и забыв про свою скотину, стал подробно расспрашивать, как да что, и токарь, внимая его вопросам, даже засомневался: а помнит ли бывший наладчик, что к чему?
— Да ты не волнуйся, Виталик, — поспешил заверить Петруха. — У меня такой же девиз, как у докторов: не навреди.
Он проверил давление масла в гидросистеме, снял кожух с магнитной станции. Чуркин успокоился и, как ассистент у хирурга, стал подавать нужные инструменты.
— А чей-то, Петя, твоя корова в цех забрела?
— Любопытная она, — не отрываясь от дела, отвечал гость. — Бывало, зайдёшь в стойло в чём-нибудь необычном, например, в тёмных очках. Так жевать перестаёт и смо-отрит изучающе. Жажда познания у неё — выше жратвы. У людей бы так, — выпрямился и посмотрел на свою бурёнку, на её полное вымя. — Я её два раза дою, утром и вечером, но сегодня, вижу, и в обед придётся.
— Так ты и доишь сам?!
— А то. Жена у меня женщина слабая, субтильная. И потом, это моя идея — держать. Вот сам и дою. Да мне нетрудно. Сноровку только надо иметь.
Гость продолжал проверку, а хозяин, хотя исполнял его команды, посматривал с недоверием, с изрядной долей скептицизма. И всё ещё удивлялся, что бывший наладчик стал пастухом.
— Ну, Петя, ты даёшь! С тобой не соскучишься. Верю, за соски дёргать научился. Слушай, а ей же бык нужен. Не оплодотворится же, молока не будет. Я правильно понимаю?
— Раз в год оплодотворяю.
— Сам, что ли?
— Раньше осеменителя приглашал, а потом и сам научился.
— Бедная корова! Значит, за соски — каждый день дёргаешь, а вставляешь реторту раз в год? То-то у неё взгляд такой печальный. — Чуркин покачал головой. — Да, удивляешь ты меня, Петя.
— Я сам себе удивляюсь. Мне по ночам ещё долго завод снился. Будто я по-прежнему в цеху и станки настраиваю.
— Это хорошо, что снилось. Значит, практика продолжалась. Теперь я почти уверен, что ты справишься.
По проходу спорым шагом вышагивал молодой парень с аккуратной причёской, в чистом, отглаженном белом костюме. Из нагрудного кармашка выглядывал блокнотик и шариковая ручка. Опасливо обогнув корову, приблизился.
— Ты только не шуми, Рома, — опередил его Виталий. — Вот, товарищ ко мне в гости пожаловал. Вместе со своей скотинкой. Между прочим, ветеран завода. Участвовал во всех космических программах. Линию мне починяет. Твои-то орлы ничего не смогли сделать.
— Корову-то зачем запустили? — с возмущением спросил мастер. — Скотобаза здесь, что ли?
— Здеся ей прохладней. На улице, вишь, жара.
Зорька, словно дождавшись начальства, пустила мощную струю, и в разные стороны полетели брызги. А потом и лепёшки начали падать. Гость от смущения спрятался за дверцу открытого шкафа и будто бы углубился в работу.
— Что это?! — Рома отскочил и обморочно побледнел.
— Ничего особенного, животное испражняется, — пояснил Виталий.
— Немедленно прекратите это безобразие!
— А как его прекратишь? — токарь пожал плечами. — Оно же как природное явление. Как извержение вулкана. Теперь только само собой прекратится.
— Вы... вы... за это ответите! — Рома от возмущения слов не находил.
— Да отвали ты, — Виталий отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
— Как это — отвали?
— Молча. А то я сам отвалю. Я здесь с семнадцати лет, три червонца стажу, мне хватит. Вот уеду в деревню и начну капусту выращивать. А лошадь вы уж сами подыскивайте.
— Какую лошадь?
— Которая заместо меня будет пахать.
— Вы, Виталий Сергеич, меня без ножа хотите зарезать, — другим тоном, примирительно сказал Рома. — Вот-вот высокие гости должны нагрянуть, а тут — корова.
— Да уж третий день в боевой готовности, — проворчал Чуркин. — Надоело ждать.
— Теперь уже точно, подъезжают, — трагически прошептал мастер. — Убедительно прошу: удалите животное! И это... следы пребывания тоже. А то не дай бог кто-нибудь из гостей в улику вступит.
— Ладно, уберём, — примирительно сказал Чуркин.
Мастер повернулся и припустил прочь. Токарь вытащил из ящика с металлическим хламом алюминиевую лопату и стал прибирать свежие, ароматно пахнущие лепёшки. Петруха попытался перехватить инициативу, но Виталий лопаты не отдал, и бывший наладчик опять принялся за ремонт.
В начале громадного километрового цеха появились давно ожидаемые гости. Они шли по проходу, в первом ряду вице-премьер. Подтянутый, моложавый, в накинутом на плечи белом халате. Рядом с ним вышагивал губернатор области — пожилой, невысокого роста дядька. Чуть сзади вымеривал цех длинными ногами директор завода. По бокам — два охранника. Они цепко поглядывали по сторонам, точно опасались, что из-за хобота какого-нибудь станка выскочит террорист с бомбой. А ещё дальше вразброд шагали инженеры, служащие, в том числе примкнувший к процессии мастер Рома, и корреспонденты. Среди них ярким оперением выделялся главред телестудии Симухин, вот уже лет десять прославляющий дела губернатора.
«Снимай! Всё подряд снимай!» — наставлял он оператора, тащившего на плече камеру.
Губернатор в свои шестьдесят с гаком стал очень опытным и чутким политиком. «Я всё чую», — мог сказать он так же, как говаривал персонаж известного фильма. Сейчас он «чуял», что там, в кремлёвских кабинетах, отношение к нему изменилось. И совсем близко подошло время, когда отправят в отставку. Да и, по большому счёту, справедливо. Устал он, выдохся, о вечном покое стал думать. Христианскую веру принял взамен прежней коммунистической, но — не особо насилуя себя. Потому что главные заповеди и там и сям оказались схожими: не убий, не укради...
— А почему рабочих в цеху мало? — спросил федеральный министр.
— Так потому и мало, что от вас заказов нет, — напрямую ответил Иван Фёдорович.
...Да, заповеди не изменились, только вот в мире стало больше грабителей и убийц. Напрочь исчез страх перед «гиеной огненной», а уж перед земными судами и подавно. Теперь попробуй, удержи распоясавшийся народ в узде. Все хотят урвать куски побольше и пожирнее, здесь и сейчас. А что там будет на «том свете» — до лампочки. Да и будет ли там что-нибудь?*
Губернатор искренне хотел сделать мир, по крайней мере, свою область, лучше, а людей — счастливее и богаче. Но сейчас, на закате деятельности, вынужден признать, что далеко не всё удалось. Уж слишком много родственников, друзей и сподвижников. Их нужно было обеспечить счастьем в первую очередь. Чтобы они поддерживали его (по крайней мере, не мешали) и бесстрашно смотрели в будущее. Эдак лет на сто вперёд. Дальше и не надо, психология человека на больше и не рассчитывает.
«Вот ведь, напялил на себя шапку Мономаха», — вздыхал он. Ему-то самому с годами всё меньше и меньше требовалось для индивидуального счастья. И всё больше оно понималось, как тишь да гладь, да божья благодать. Уже лучший коньяк в горло не лез: от него потом было также плохо, как прежде от обыкновенной сивухи.
Понимая, что задачу-максимум не выполнил, Иван Фёдорович утешал себя тем, что всё-таки не всех, но многих людей сделал-таки счастливыми. «И хрен с тем, что они в Кремле на мне крест поставили». Он и сам понял, что пора на покой. Этот трезвый, самостоятельный вывод подбодрил его, добавил смелости. И сейчас он ощущал себя таковым — уверенным и бесстрашным, как русский богатырь Саша с Уралмаша: «Помирать так с музыкой!».
Гость задал ещё несколько вопросов. Отвечая на очередной, Иван Фёдорович раскованно пожал плечами и сказал, что он «не в теме». А ведь раньше что-нибудь наговорил бы, с пятое на десятое.
«Пусть снимают, — уже даже весело решил он. — Удалюсь от дел и начну, как этот... древнеримский император... овощи выращивать». Ведь и жена не раз спрашивала: чем будет заниматься, когда на пенсию выйдет. Он отвечал, что в свою родовую деревню уедет. «Так я и предполагала! — язвительно замечала Юлия Леонардовна. — Надо же, в деревню. Нет, чтобы стать садовником в собственной оранжерее».
Когда-то он возил её на экскурсию и показывал свою вотчину. С таким настроем, с каким русский писатель Лев Толстой показывал гостям «Ясную Поляну». Там, в деревне, со смешным названием «Гнилушки» жила мама. А в последствии к маме он ездил без жены. Юлии Леонардовне был недосуг. Да и сам всё реже посещал «Гнилушки». В последний раз ездил на похороны. Его мать так и не согласилась переехать в город. И похоронить себя завещала на деревенском кладбище, рядом с прежде усопшими родичами. В деревне остался дом с большим участком на пятьдесят соток. На нём, очевидно, Ивану Фёдоровичу, выйдя на пенсию, и предстояло выращивать овощи.
— Вы — и не в теме? — удивился вице-премьер, услышав легкомысленный ответ.
Губернатор дал обратный ход.
— То есть, конечно, я в теме, но более подробно вам расскажет Лев Семеныч.
Директор завода, обрадовавшись, что вспомнили о нём, начал подробно отвечать на вопросы гостя.
Иван Фёдорович слушал невнимательно. Его всё больше занимало другое: итоги своей деятельности. Интересный получается расклад! Жена, сменив фамилию на девичью, владеет сетью магазинов. Сын по молодости вовсю «зажигал» в различных тусовках, но теперь, слава богу, остепенился и тоже весь в бизнесе. Дочь и зятёк не бедно живут. А вот у него в активе только усадьба в «Гнилушках». А ну как, выйдет на пенсию, а его богатые родичи объявят: «А кто ты, собственно, такой? Катись в свои владения!»
Однажды Иван Фёдорович подслушал разговор своих сдружившихся родственников. Перед тем как зайти в гостиную, он приостановился. Они смотрели новый фильм и комментировали. Громче всех выступал зятёк: «Не вижу в нём породы, — разглагольствовал он. — Соскоблить приобретённый лоск и обнаружится тот ещё вахлак». Иван Фёдорович подумал, что разговор шёл о режиссёре фильма, который тоже, промежду прочим, родом из отдалённого закутка области. Но потом понял: «Да это ж про меня!» Точно, все смутились, когда он вошёл. Аристократы, мать их. Дочь как-то обмолвилась, что её благоверный хлопочет о восстановлении дворянского звания. Ага, они новые столбовые дворяне, а он — «вахлак»...
— А что это у вас за лакуны образовались? — громко спросил вице-премьер.
— Что вы говорите? — не понял директор. То есть понял-то он сразу, но оставил себе, при безмолвствующем губернаторе, секунды на размышление.
— Пустоты, говорю, почему? Станки, куда подевались?
— Убрали за ненадобностью.
— Растащили? — прямо спросил высокий гость.
— Да нет... как сказать... — замешкался Лев Семеныч. — Частью на металлолом сдали. Чтобы было чем зарплату рабочим платить.
Его голос задрожал, нервы натянулись до предела. Ещё бы! Решалась судьба нового заказа. Дадут ли им или переправят в другую область. Он дождался — гость, наконец, задал главный вопрос:
— Так с новым заказом-то справитесь? Можно положиться?
— Справимся! Можно! — мигом ответил Лев Семеныч.
Иван Фёдорович, включившись в разговор, подтвердил, что смогут.
Прогнали линию в автоматическом режиме. Ни единого сбоя, всё как по маслу.
— Ну, Петруха! Ты кудесник. Тебя, кажется, Михайлычем по отчеству? Ну, спасибо, Пётр Михайлыч, гений датчиков и электромагнитов, — Чуркин взглянул на большие цеховые часы. — Ого! Уже час. Пошли перекусим, перекурим, тачки смажем.
Они по ступенькам вниз спустились в подвальный этаж, в раздевалку. Корова, было, двинулась за ними, но перед ступеньками в затруднении остановилась.
Виталий вытащил из своего шкафа пакет.
— Я с собой беру. Столовая у нас, знаешь, работает через пень колоду. Рабочих мало осталось, и повара разбежались.
— И у меня тоже с собой, — Пётр Михайлыч снял со спины школьный рюкзачок и стал выкладывать на металлический столик свои припасы. — Вот огурчики с грядки, вот помидорчики с теплицы. Яички — со своего курятника.
— Тогда сам бог велел, — Виталий вытащил из шкафчика плоскую фляжку.
— Что это? — спросил гость.
— А то не знаешь. «Гадость», наш фирменный напиток. Выделять, правда, стали меньше. Но и поводов для праздников мало. Ни на Марс, ни на Луну уже давно ничо не запускаем. Это я так держу — на всяк случай. И сегодня как раз такой случай представился. Давай, Михайлыч! За твои золотые руки!
Выпили «гадости» — технического спирта, разбавив его водой. Пили из титановых мензурок. На них были надписи. На одной: «Всё действительное — разумно». На другой: «Всё разумное — действительно». Гость с интересом разглядывал.
— Это Глеб, гравировщик, память о себе оставил, — пояснил Чуркин. — Долго у нас работал, взгляды менялись. Вот только не упомню: от чего к чему он пришёл.
— Помню Глеба, как же. Он для лунного вымпела гравировку делал.
— Да, было. Справа молот, слева серп, это наш советский герб, хочешь сей, а хочешь куй, всё равно получишь куль.
— Ну, нам-то нечего обижаться. Зарплату получали побольше, чем директор. Мне даже, при встрече с ним, неудобно становилось: обделили Александра Матвеича.
— Сейчас у нас другой, Лев Семеныч. Из старых мало кого. — Виталий скоренько облупил предложенное гостем яйцо, круто посолил.
За ними, у стены, стоял топчан не топчан, но что-то похожее. С него поднялся длинноволосый парень в футболке и кулаком протёр глаза.
— О, Дениска выспался, — сказал Чуркин. — Можешь сматываться, я сегодня добрый. Друга встретил!
— Тогда я пошёл, дядя Виталя.
— Кто это? — спросил Михайлыч, провожая парня взглядом.
— Ученик. Днём спит, по ночам в клубе тусуется. Родители поят, кормят, на пепси с комбикормом... то есть с попкорном!.. денежку дают. Месяц другой ещё проспит, а там — в армию. Если родители не отмажут.
— Мастер у вас тоже молодой.
— Из молодых, да ранний. В партию власти уже вступил.
— А про каких гостей он поминал?
— Очередная трепалогия, — махнул рукой Чуркин. — Вице-премьер должен пожаловать.
— Уж не по этому ли случаю ты в чистенькой курточке и белой панамке?
— Да, приодели.
— Господи! — воскликнул Михайлыч. — Ну, ничего не меняется в подлунном мире. Показуха, как и «гадость», неистребимы.
Засмеялись и по второму разу чокнулись мензурками. Михайлычу досталась та, на которой было начертано: «Всё действительное — разумно».
— Тихо у вас теперь стало, — заметил он и вздохнул. — Не могу привыкнуть. В одночасье всё рухнуло. И вот я думаю: а так ли были необходимы реформы? Ну, понимаю: от нефти жили, нефть в цене упала. Но разве мы решили проблему?
— Результат на морду, — усмехнулся Чуркин.
— Тогда зачем было затевать? И так бы перетерпели. Мы же самые терпеливые в мире. Везде в мире бастуют, баррикады возводят, магазины и машины жгут. А узнаешь причину — смех скрозь слёзы. На пять процентов, видите ли, цены на бананы поднялись. Правительства свергают, министров в отставку отсылают. А нас всех, как липку, ободрали и ничего — мы и на этот раз стерпели. В конце концов, можно было и при старой системе впроголодь пожить, дожидаясь когда нефть в цене подпрыгнет.
— Ты правильно мыслишь. Но — не по-антисоветски. Свободы не было.
— Так неужели за то, что в дачном курятнике разрешили прописывать, стоило такие катаклизмы устраивать? — с недоумением спросил гость. — Ну, я понимаю: тоталитаризм, архипелаг Гулаг. Издевались над людьми, в «лагерную пыль» стирали. Как же, наслышан, фильмов насмотрелся. Но вот что странно: я ничего такого не изведал. Болтали по пьяне что хотели, начальство материли в хвост и в гриву, анекдоты про вождей и генсеков рассказывали...
— Рейтинг им повышали, — хохотнул Чуркин.
— И хотя бы один сексот объявился. Не было таких!
— Да, у нас был славный коллектив. Спаянный и споенный.
— Знаешь, Виталик, я даже обделённым себя чувствую, — признался Михайлыч. — Жизнь вроде прожил и как бы мимо основного её содержания прошмыгнул. От тюрьмы и от сумы отделался.
— Да ты по лесоповалу, что ли, тоскуешь? — удивился Чуркин. — Я тебе щас объясню, почему нас это миновало. Всё дело в том, что мы во власть не пёрли. Ну, погуляем, потрепимся, да опять к станкам — ракеты точить. Я и сейчас точу. Только уже не ракеты, а кастрюли. Но тсс! — он приставил палец к губам. — Скажу по секрету. Нам опять, после долгого перерыва, светит крупный заказ. Проект «Феникс», слышал? Из пепла будем возрождаться! Поэтому и гости к нам.
— А я и не сомневался, что всё вернётся на круги своя. Да чтобы после тысячи лет войн и вражды вдруг, в одночасье, кровными друзьями все сделались?.. Как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь. — Михайлыч с интересом глянул на товарища. — И как, справитесь?
— Ну, если старых кадров собрать. Только боюсь, тремор мужикам будет мешать.
Из глубины подвала донеслись новые, неожиданные звуки. Гость даже шею вытянул, гость, прислушиваясь. Но Чуркин, не удивившись, пояснил:
— Наш шлифовальщик на саксе учится.
Он поднялся и привёл из дальнего угла длинного, тощего парня.
— Садись. Ко мне давний друг в гости пожаловал.
Парень вежливо раскланялся. Михайлыч поинтересовался, где он музыке обучается. Шлифовальщик ответил, что ходит во Дворец Культуры в музыкальную школу.
— А, в наш «Изумруд»? И я туда по молодости хаживал, в драмкружок. Правда, из меня актёр никакой, но именно там я со своей Лялей познакомился. «Разбойников» Шиллера ставили, и я играл шестого члена шайки. Свои монологи и сейчас наизусть помню.
— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовался Чуркин.
— Хо-хо! Хо-хо!
— И это, что ли, всё?
— А что ты хочешь, шестой же я был член, а не главный — не Карл Моор. Тот много высказывался. Заклинило разбойника на справедливости.
— Это естественно, — утвердил токарь, кромсая ножиком крупный помидор. — Токмо разбойники о справедливости и пекутся. Вспомни Робин Гуда. Или нашего Котовского. Грабь награбленное — и вся недолга. И только теперешние экспроприаторы мудрее оказались. Пограбили, говорят, и хватит. Отныне частная собственность неприкасаема и священна. И ведь умудрились сами ни на грош не пострадать. Всё растащили, ничегошеньки нам, простофилям, не оставили. А про «Изумруд», в котором ты шестого разбойника играл, забудь. Там сейчас фитнес, боулинг, покер, девочки-припевочки, и другие платные увеселения.
Он закончил кромсать помидор и разлил по мензуркам. Шлифовальщику досталась с надписью «Через тернии к звёздам».
— Небось, тебя за плату музыке учат?
— Так за бесплатно и чирей в наше время не садится, — миролюбиво откликнулся тот. — Я, когда профи стану, тоже за концерты буду иметь.
— Если найдутся желающие слушать, — язвительно уточнил Чуркин. — А пока выпей для вдохновения и сбацай нам за бесплатно.
— Что сыграть-то?
— Да уж не пуси-муси. «Сиреневый туман» знаешь?
— Попробую.
Шлифовальщик-саксофонист сходил за инструментом, прилип к блестящей, изогнутой трубе губами... начал тихо, нерешительно. Но увлёкшись, заиграл громче, прикрыл глаза, отдаваясь музыке.
— Сиреневый туман на город опустился, над тамбуром взошла прощальная звезда, — напевал Чуркин. — Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда... Эх, мудрые раньше были кондуктора! — Он посмотрел на гостя странно заблестевшими глазами. — А то давай опять к нам, Михайлыч? Я похлопочу за тебя.
— Ты меня смутил, Виталик, — не сразу откликнулся бывший наладчик. — Оно бы, конечно... Я вот делал станок и волновался, как школьник перед экзаменом. А вдруг не получится? И очень рад, что получилось.
— Ну, так! Вперёд и с песней!
— Погоди. А как мне с Зорькой быть? Она у нас, как член семьи. Даже Ляля в сарай заходит, гладит её и свои прежние монологи читает. А Зорька внимательно слушает. И внуки, между прочим, Зорьку обожают. Она у них, как воспитательница в детском саду. Если начнут проказничать, рогами так грозно поведёт. А если молодцами ведут, то начинает их облизывать, как своих малых телят. А ребятишки-то рады!..
Экскурсанты шли и беседовали до тех пор, пока не наткнулись на чёрно-белую корову. Лев Семеныч, отвечавший высокому гостю на многочисленные вопросы, опешил и потерял дар речи. Тот с удивлением разглядывал животное. А Зорька — с не меньшим интересом уставилась на вице-премьера.
Навострились охранники. Они туго соображали, представляет ли угрозу для их шефа это крупнорогатое существо.
— Да, я вижу, вы и дойный гурт у себя завели, — с иронией сказал высокий гость.
Оператор в недоумении глянул на шефа, ожидая от него указания: снимать или нет? Симухин, впрочем, забыл про оператора и тоже с удивлением смотрел на рогатую животину. Только мастер Рома, шедший в хвосте процессии, был единственный, кто уже знал о корове в цеху. Но он надеялся, что её выдворили и, когда вновь увидел, растерялся до обморока.
— Убрать! — шепнул директор главному инженеру. Тот дальше — по цепочке. Последним команду получил Рома и, преодолевая страх, ухватил Зорьку за рог, пытаясь завернуть её и увести с прохода. Однако Зорька заупрямилась и так мотнула головой, что мастер едва не вывернул руку.
Только губернатор в своём новом, бесстрашном состоянии обречённого нашёлся с ответной репликой.
— А что, Сергей Филиппович? Вам не глянется наше ноу-хау?
Будто приговор себе подписал. Но молодой вице-министр, помнящий своё КВНовское прошлое, вполне мило улыбнулся.
— Это, конечно, неожиданно, однако на ноу-хау не тянет. Я в северо-западный округ недавно ездил. Там военнослужащие по собственной инициативе свиноферму развели. Кормят свиней отходами от кухни. Я, между делом, президенту доложил, и у него даже настроение улучшилось. «Наш народ не пропадёт в любой ситуации!» — вот что он сказал.
— Да уж, мы такие, — подтвердил Иван Фёдорович. — Лыком шитые, бичами опоясанные.
Ожили кино-фото-корреспонденты. Симухин жестами подогнал своего оператора: действуй!..
— А помните, как облажались американцы? — развил тему вице-премьер.
— Как же, помню, — откликнулся Иван Фёдорович. — А, впрочем, вы о чём? Может, мы о разном?
— Я о туалетной бумаге, — с улыбкой пояснил министр.
Иван Фёдорович не смог сдержать ответную улыбку. Этот байку про туалетную бумагу он слышал. Якобы бравые американские вояки отказались идти в наступление из-за отсутствия этой самой бумаги. Американский президент, информированный в срочном порядке, негодовал. Лица, ответственные за поставку туалетных рулонов, были строго наказаны. Судя по реакции вице-премьера, он и о сегодняшнем казусе с коровой президенту позитивно доложит. Как о солдатах, которые завели свиней.
Зорька вытянула шею и длинно промычала:
— Му-у-у!
— Что она? — спросил Сергей Филиппович.
Тут уж Иван Фёдорович почувствовал своё превосходство.
— Вымя у неё давит. Видите, молоко капает. Её облегчить надо. — Он повернулся к директору. — Лев Семёныч, организуйте дойку. А то корову, панимаешь, завели, а тех-условия её содержания не выдерживаете.
Тот, растерявшись, отыскал взглядом главного инженера. Главный повернулся к мастеру.
— Я не умею, — растерялся Рома.
— Эх, молодёжь, — Иван Фёдорович решил доиграть свою роль до конца. — Ни на что не способны! Видно, самому придётся.
— А вы разве умеете? — с удивлением спросил вице-премьер.
— Так вышли мы все из народа, — ответил губернатор.
Бесстрашие подхватило и понесло его на гребне волны. Обычная осторожность и хитрость ретировались. А доить и в самом деле доводилось. Матушка научила. Корову мать всегда держала. Правда, в последний раз Иван Фёдорович доил лет двадцать тому назад. Заехал домой, мотаясь по районам области, а мать приболела и сразу в сарай направила: корова недоенная. Он уже тогда на высокой должности был. Но не осмелился ослушаться. Мать — высшее начальство и непререкаемый авторитет. Её уже давно нет, и, казалось бы, теперь никто не заставит дёргать корову за дойки. Ан нет — сам напросился.
— Воды и полотенце! — коротко потребовал он.
Принесли обыкновенное кухонное полотенце и чайник с водой.
— Подмыть надо, — пояснил губернатор, поливая Зорьке вымя. — Теперича приступим к самому процессу доения, — он даже заговорил по-простолюдному.
Подали бачок для питья и подходящий пустой ящик вместо скамейки. «Эх, наверняка после такого демарша вышвырнут меня, — подумал Иван Фёдорович, устраиваясь сбоку от коровы. — Хорошо не тридцать седьмой год. Не расстреляют».
Цвирк-цвирк, весело зазвенели струйки молока, ударяясь о дно питьевого бачка; потом, когда дно закрылось, звуки переменились на аппетитно-плотные. «Не забыл ещё», — удовлетворённо отметил Иван Фёдорович. Руки сами напомнили. А Зорька оглянулась на него и посмотрела добрыми глазами. По правде говоря, он вначале её побаивался. Вдруг лягнёт. Но корова замлела. Ей было всё равно, кто её доит — безработный слесарь, домашняя хозяйка или губернатор области...
Зазвучала красивая лирическая мелодия. Высокий гость изумлённо вскинул брови.
— Господа, да это уж не «Сиреневый ли туман»? — воскликнул он.
— Похоже, да, — ответил Лев Семеныч, припомнив одну из любимых песен своей молодости.
— А с какой стати? — спросил вице-премьер, на всякий случай нахмурившись. На его высоком лбу сформировались складки раздумья. Всё задумали заранее? Срежиссировали с целью вовлечь его в недостойный фарс? Хотя, впрочем, общеизвестно: президент козу доил...
«Не угодили!» — Лев Семеныч занервничал и, желая услышать объяснения, глянул на главного инженера. Тот одарил свирепым взглядом Рому. И только на лице бесстрашного губернатора не дрогнул ни один мускул.
— А как же без музыки, — отозвался он, не отрываясь от дойки. — Помните раньше пели: «Нам песня строить и жить помогает». И удоям способствует. Животное расслабляется и отдаёт всё до капли.
— Поразительно, — усмехнулся вице-премьер. — И главное, как во время.
— Оперативно работаем! — подтвердил губернатор и совсем уже запростецки, совершенно нарушая протокол встречи, предложил: — Сергей Филиппович, а может, и вы попробуете доить?
— Нет, сами додаивайте, — отказался вице-премьер. — Видите ли, мой выход из народа состоялся в далёком прошлом. Мои предки уже пять поколений на государевой службе.
— А я, по историческим меркам, совсем недавно. До сельхозинститута в подпасках ходил. Пожалуй, выйду на пенсию, и вернусь к земле.
— И чем же вы займётесь? — высокий гость повторил вопрос Юлии Леонардовны.
— Ну, корову держать вряд ли смогу. Это, знаете, в наших условиях почти титанический труд. Капусту буду выращивать.
— Рано вам пример с Венципиана брать, — с улыбкой сказал вице-премьер. — Нет уж, мы вас не отпустим. И не думайте! Вы ещё много пользы можете принести в вашем нынешнем амплуа.
Тут уж мускулы лица у Ивана Фёдоровича дрогнули. Всё отлично, ему доверяют. Его ценят, оставляют на княжение.
— Что ж, коли доверяете, послужим, — с настроением откликнулся, прикидывая, что ещё одну пятилетку выдюжит, расстарается. Он давно понял, что всех оптом сделать счастливыми невозможно. Значит, надо увеличивать число осчастливленных поштучно. Прибавится ещё один — хорошо. Десяток — ещё лучше! А общее счастье — это, по-видимому, и есть, когда такими, конкретно осчастливленными, окажутся все родственники. В конце концов-то, если верить Библии, люди таковыми и являются. «Все мы от Адама и Евы». Но вот для зарвавшегося зятька обратный отсчёт начнётся. Да он вперёд себя ещё его нищим сделает. Зазнался «дворянин».
Мелодия оборвалась. Дойка закончилась. Однако литров восемь надоил. Распрямился, перемнулся на затёкших ногах. Мастер Роман услужливо подал полотенце. И грянули аплодисменты! Вся челядь захлопала. Вице-премьер открыто улыбнулся и тоже пару раз хлопнул в ладоши.
— А доить, не худо бы всем научиться, — не удержался Иван Фёдорович от назидательного вывода. — Вдруг нынешние кризисы закончатся глобальной катастрофой. Придётся всем-всем к земле обратиться... Кружка найдётся?
Мигом нашли кружку — вместительную, из сверхпрочного металла для космических ракет, на боку которой было выгравировано: «Каждому — по потребности». Губернатор не без удивления прочёл надпись и зачерпнул молока.
— Сергей Филиппович, отпробуйте, пожалуйста. Вам, как нашему гостю, первую чашу.
Секундное колебание промелькнуло на лице вице-премьера. Он забеспокоился: пища незнакомая, как бы пищеварительный тракт не возмутился. Принял. Взвешивая, приподнял выше и громко сказал:
— Нет, тяжела для меня чаша сия, — и, не глядя, передал назад.
...Чуркин вспомнил про работу, а Михайлыч забеспокоился, что Зорька там одна осталась, и они поднялись наверх. Гость вздохнул облегчённо: Зорька стояла на том же самом месте. Но, присмотревшись, увидел её обвисшее вымя и глазам своим не поверил.
— Гляди-ка! — показал на корову Виталию и отметил чуть ли не с восхищением: — Уже опорожнили. Надо ж! Узнаю свой народ!
— Да, — подтвердил Чуркин. — Мы в любой ситуации не пропадём. И никогда не вымрем.
— Я не в обиде. Даже хорошо, что подоили. Мы выпили, а Зорька на дух не переносит запаха спиртного.
— Выходит, она не только твоих внучат воспитывает, но и тебя в норме держит?
— Выходит так.
— Знаешь, у меня национальный проект в голове родился, — Чуркин ухмыльнулся. — Каждому россиянину по корове!
— А что? Хороший проект. У китайцев, помнится, похожий был. Каждому — по металлургической домне. И ведь смотри, как поднялись.
Оба согласились, что проект хороший, но обсудить не успели. По проходу, навстречу им, бежал мастер.
— Ну, щас опять начнёт, — проворчал Чуркин, а забоявшийся Михайлыч схватил Зорьку за ошейник и развернул к выходу.
Но у Ромки было весёлое настроение. Он только спросил, где они пропадали.
— Обедали, — буркнул токарь. — Что ж нам и пообедать нельзя?
— На здоровье! Вот только высоких гостей вы проворонили.
— А с чего бы нам на них любоваться? — пожал плечами Виталий. — Они же не клоуны. И мы не в цирке.
— На цирк и было похоже! Особенно когда наш шлифовальщик на саксе заиграл. Придётся ему премию выписать. Всё путём, Виталий Сергеич. Возрождаться будем! Заказ наш! — Ромка теперь приветливо посмотрел на гостя. — Может, твой друг опять на завод пожелает вернуться?
— Наладчиком? — встрепенулся Чуркин. — Мы об этом уже толковали.
— Можем и дояром взять! Дойный гурт будем при заводе организовывать, — сообщил Ромка и побежал дальше.
— Ну и ну, — покачал головой Чуркин. — Надо ж, с высоким начальством пообщался и шизанулся от усердия.
Тем временем Зорька сама, без принуждения, пошла на выход.
— Опять на травку потянуло, — пояснил Михайлыч, поспешая следом.
Он в последний раз посмотрел вглубь на проплешины, появившиеся на местах разграбленных и демонтированных станков, взглянул вверх, на высокие пролёты, стеклянную крышу...
— А телик ты в своём курятнике смотришь? — спросил Чуркин. — В курсе, что наш «Буран» какой-то иностранец себе для коллекции выкупил?
— В курсе. Как бы он в нём отхожее место не сделал.
— А знаешь, что наш «Мир» вот уже пять лет на дне морском покоится?
— И это знаю.
— Но зато согласись, Михайлыч, экологическая обстановка за эти годы заметно улучшилась. Глянь вокруг!
Действительно, на голубом июльском небе сияло солнце, на заводском дворе росла сочная трава, которой надолго ещё хватит Зорьке. И ни одной железяки не валялось — всё прибрали и сдали на металлолом. Даже куска проволоки днём с огнём не сыщешь.
— Так-то оно так, — согласился Михайлыч. — Травка зеленеет, солнышко блестит... А всё-таки, знаешь Виталик, за державу обидно.
На студии Симухин отсматривал отснятый материал, сам, никому не доверяя, редактировал и восторгался.
— Ой, смотрите, смотрите! Наш-то Иван Фёдорович вроде заправского дояра. А у Льва Семеныча-то как физия вытянулась. А Сергей Филиппович-то! Как будто при пуске новой ракеты присутствует. Ай, какие мизансцены! Ах, как здорово!
Он то и дело звонил помощнику губернатора, бомбардируя того одним и тем же вопросом: можно ли показать «Большую дойку» по местному каналу? И сильно огорчался, выслушав в ответ, что решение ещё не принято.
— Всё согласовывают... — досадовал он. — Сколько можно?
Вечером, за ужином, продолжал беспокоиться. Попросил жену, чтобы принесла из бара коньяка. И ей рассказал, что было днём, заставил поднять бокал.
— За удачу! Конгениальный материал!
Он уже ощущал её, свою удачу. И без прищура видел новый поворот в жизни. Засиделся здесь, на периферии. С его талантом можно и в Останкино работать.
Над столом висел маленький телевизор. Симухин смотрел на экран, не отрываясь от приёма пищи. Ещё выпил, уже без жены. Скоро по местному вещанию появится их оригинальный сюжет. А пока — ну, что показывают? Кто-то украл миллион. Кого-то поймали на взятке. Чей-то шестисотый мерседес задавил прохожего... Тоска и скука!
Двадцать один ноль-ноль. Выпуск последних известий. Симухин замер, не донеся до рта третью рюмку. Его «Большую дойку» показали по ЦТ, ни словом не упомянув про первоисточник.
— Что ж это на белом свете деется! — простонал он. — Уже интеллектуальную собственность из-под носа тащат!
Стало обидно до слёз и так дурно, что он допил бутылку — уже не с радости, а с горя. Ночью, проснувшись, продолжил. Даже не поленился в круглосуточный шалман сходить. Несколько дней не появлялся на работе. А когда отрезвел, позвонил на студию узнать, как там. Ответил зам.
— Не беспокойтесь, всё идёт нормально, — утешил главного, теперь уже бывшего, и начальственным голосом посоветовал: — Можете продолжать пить.