Полковник из генштаба все знал. Глаза у него сидели глубоко и смотрели пронзительно. Они выявляли и съедали тех, кто сомневается.   - Американцы совсем обнаглели, считают себя властелинами мира. Объявили себя нашими друзьями, а сами везде понавтыкали своих баз, их флот во всех океанах, стратегические бомбардировщики в небе, военные спутники в космосе. Их генерал, ястреб Мак-Кинли, прямо заявляет, что с русскими надо кончать, пока мы переживаем трудности.   Полковник понизил голос, но звучал он, как и всякое откровение, слышимо, четко и с максимальной угрозой.   - Но не на тех нарвались, - продолжал он. - Наш всенародно-избранный напомнил ихнему, что наша ядерная дубинка не заржавела и готова к ответному удару.   Выступая, он не стоял на месте, а нервно прохаживался взад-вперед. Я подумал, что полковник из очень обиженных. Из тех, которым генералами уже не быть.   - И нам сейчас, как никогда, надо находиться в состоянии полнейшей мобилизации. К вам, воинам ПВО, это относится в первую очередь. Вы - глаза и уши нашей обороны. А в первую очередь противник при нападении что делает? - спросил и сделал паузу, ожидая от нас ответа.   Мы все молчали.   И полковник рассердился на нашу несообразительность. Он бросил, будто выстрелил:   - Ослепляет и оглушает!   Мне предстояло идти в ночь на боевое дежурство. Но я совсем не поспал. До пяти часов никак не мог уютиться в постели. Простыни оказались холодными и сырыми. А когда стал засыпать, нас подняли. Чтобы мы послушали полковника. И сейчас, внимая ему, подумал: "Сам ты ястреб".   Полковник продолжал шпарить:   - В виду сказанного. Мы, конечно, не будем первыми нажимать на ядерную кнопку, но всем вам, нашей службе дальнего оповещения, надо быть начеку.   'Что ж поспать тогда не дали?" - возник у меня в башке резонный вопрос. Конечно, я смолчал. И сам смог ответить. Полковник озабочен проблемами в масштабах земного глобуса. Ему нет дела до отдельного солдатика.   Потом у меня возник еще один вопрос. Насчет этой самой ядерной кнопки. Её, насколько я знал, мог нажать только наш "народно-избранный". Но всегда ли он сам находился в состоянии "боевой готовности"? Или, прямо сказать, - боевой вменяемости? Еще когда я был на гражданке, во всю ходили слухи, что наш главнокомандующий надирается до поросячьего визга. И даже обсикивается, как малый ребенок. Какая там ядерная кнопка! До унитаза успел бы добраться. Но может, президент на время "забегов в ширинку" передает "ядерный чемоданчик" помощнику?..   Неизвестный нам американский генерал Мак-Кинли, очевидно, не пьет, и его угрозы куда реальнее. Но я не запаниковал. Меня заинтересовало нечто совсем иное. А какого цвета эта самая ядерная кнопка? Красная, зеленая или, может, белая? И как до неё добраться? Может, надо разбить какой-нибудь стеклянный колпак? Или как-то по-другому...   - Вопросы есть? Задавайте!   И у меня прямо зачесалось. Так захотелось спросить насчет кнопки. Я поднял руку. Но одновременно кое-что припомнил. Когда-то меня выдворили из класса, когда на уроке по физике, я задал похожий вопрос: "А какого цвета электрон?" Физичка, вообще-то женщина смирная, рассердилась. Она решила, что вопрос задан с подковыркой и выставила меня из класса. И в тот же день меня выгнала с урока наша англичанка. Обе вынесли вердикт: "Без родителей в школу не приходи!" А куда сейчас меня выставят, если полкашу не понравится мой вопрос?   Мигом опустил дрогнувшую руку. Но поздно, мое желание уловлено. Я сидел в первом ряду.   - Спрашивайте, - позволил полковник и подошел ближе. Просверлил воспаленными глазами. - Да встаньте, как положено!   Я вытянулся, и руки по швам. Лихорадочно подбираю нормальный для рядового и первогодка вопрос. Но меня заклинило. И задал вопрос, может, еще нелепее, чем раньше возникший.   - Господин полковник, а хватит ли накопленного ядерного оружия, чтобы поразить все цели?   У полковника брови прыгнули вверх.   - Я к тому, - поспешил пояснить, - что, если не хватит, то ведь придется действовать, как раньше.   - Что значит "как раньше"? Что имеете в виду? - строго спросил полковник.   - В смысле: а не придется ли померяться силами в рукопашном бою.   - Сначала представьтесь, как положено!   - Рядовой Шатунов.   - И к чему вы это клоните, рядовой Шатунов?   - Ни к чему не клоню. Просто подумал, что если схватимся в рукопашную, то наши шансы повысятся, - лепетал я. - Помните, еще солдаты Суворова славились умением драться в рукопашную. А он сам говорил: "Пуля дура, а штык молодец".   - Спасибо, что напомнил о Суворове, - сказал полковник. - Но это нам уже ни к чему. В рукопашную не придется. На каждого живущего на Земле, включая новорожденных и стариков, накоплено по две целых две десятых тонны ядерного оружия. В тротиловом эквиваленте, естественно, - уточнил он.   После доклада шли без строя и делились впечатлениями. Подал даже голос наш каптерщик Артюх, крупный, одутловатый парень, прихрамывающий на одну ногу. Среди нас были и такие: немножечко хромые и немножечко косые - всякие, потому что набрать нужное число рекрутов с каждым годом становилось труднее. Рожать в нашей стране стали меньше, а "косить" от армии больше. Я сам хотел закосить, но мои предки не нашли нужной суммы для отмазки.   - Ишь, на каждого человека по две тонны взрывчатки заготовлено, - поразился Артюх. - Это ежели они на человека свалятся, то и не надо, чтоб взрывались. И без того прихлопнут.   - Речь шла о тротиловом эквиваленте, - поправил другой солдат, первогодок, щупленький, в очках; его взяли в армию с третьего курса университета. - На самом деле это не так много, меньше килограмма.   Артюх - "дедушка". Он посмотрел на салагу, как на какое-то мелкое насекомое, которое надоедливо зудит над ухом.   - Ну, для тебя, студент, в любом случае хватит: с эквивалентой или без.   - Я вот одного не пойму, - подал голос ефрейтор Коротков. - Чего они на нас прыгают? Генерал этот, Мак Кинли - сумашедший какой-то. Посадить его в дурдом и все проблемы решились бы.   С Пашей Коротковым мне предстояло заступать в ночь на дежурство. Он, как и Артюх, "дедушка", и, стало быть, тоже имеет полноценное право голоса. Наши деды особенно воспылали неделю назад, когда вышел приказ о демобилизации. Они ночью, в каптерке у Артюха, даже отмечали этот факт. И мой наставник Паша принимал участие. На утро я впервые видел Пашу неадекватным. На его вопрос, "чего они на нас прыгают", ответить вызвался "студент".   - Они считают себя высшей расой. У них чувство собственного превосходства. В этом уверены не только их генералы, но и рядовые солдаты.   - А ты откуда знаешь?   - Они даже трусы носят звездно-полосатые, под цвет флага, - объяснил "студент".   Что ж, убедительно. Из нас никто ни красных, каким раньше был наш флаг, ни трехцветных, каким он стал, трусов не носил. Всем выдавали одинаковые - черные. Я ничего не хотел говорить. Но другой "дед", вечный работник пищеблока сержант Ляпкин прицепился именно ко мне.   - Ну ты, салабон, и ляпнул про рукопашную. До нее не дойдет. И совсем по другой причине. Не из-за ядерного оружия.   - А по какой? - спросил за меня кто-то другой.   - Да кто нынче полезет в рукопашную? Кого защищать-то? С какого переляху? Ну, сменится хозяин, на которого нам всю остатнюю жизнь придется пахать - и что?.. Во вторую мировую немцы за две недели Францию одолели. То же и с нами будет. Лихим маршем новый завоеватель по России пройдется.   Придя в казарму, я взглянул на настенные часы у входа над дневальным: до ужина меньше часа, раздеваться и лезть в постель поздно. Только тяжко вздохнул, зная, как мучительно захочется спать позже, ночью.   Перед ужином из поселка пришлепал солдат-почтальон со свежей почтой и передал мне письмо. Я сразу узнал округлый, ученический почерк моей матери.   'Ты, Юрочка, береги себя, сильно не усердствуй, - писала она, - знай, что служба твоя - дело временное, не главное. А главное у тебя впереди. Подумай серьезно о своей дальнейшей жизни. Напиши, что решил. Куда пойдешь учиться. Отцу в молодости намного тяжелее было, и то выучился, большим человеком стал. А тебе-то грех не учиться. Материальные условия позволяют, мы рады помочь, за кусок хлеба тебе не надо думать. И способности у тебя есть, учителя в школе это отмечали. Особенно хвалили Антонина Петровна и Адель Иосифовна..."   Надо же, вспомнила о чем. Странно. Выходит, меня хвалили те, кому больше всего досаждал. Антонина Петровна - физичка, которая так и не ответила мне, какого цвета электрон. Адель Иосифовна - англичанка, поносившая меня за нововведения в английский язык. Так, в письменных работах, я упорно избегал союза "and", а вместо него - как в появившейся в нашем городе рекламе - ставил &. Это почему-то её страшно раздражало. Да, многим попортил нервы...   'Купила тебе модный костюм, очень красивый, приталенный, с накладными карманами. Если приедешь в отпуск, будет в чем выйти. Ты и так парень красивый и видный. А в этом костюме и подавно. Почему не сообщаешь, получил ли наш последний перевод?"   Ну, все тоже. Мать уже поседела от тревог и хлопот, от желания "быть не хуже, чем другие". А отец даже строчки не написал. Он и раньше не очень-то снисходил до меня, весь в работе. До того как мы "подружились" с американцами, я его почти не видел. Он был начальником цеха на оборонном заводе и день и ночь ковал оружие для защиты от империалистов. А сейчас торчит на заводе по инерции; они там перешли на выпуск бытовой техники, которую те же "империалисты" делают куда лучше. И в последнее время с его лица не сходило выражение непонимания происходящего.   Лишь на моих проводах он снизошел до меня. Выпил, размяк и разговорился. "Ничего, отслужишь, - напутствовал. - Я тоже служил. Целых три года. И нас тоже всех под гребенку брали: и косых, и глухих... Потому что мы военного года производства, очень мало нас народилось". Он рассказал, что как раз, когда служил, Карибский кризис случился. Мир был на грани катастрофы. Их часть на Кубу задвинули.   - Помню, плыли через Атлантику. А над нами ихние самолеты курсировали. Нас всех для маскировки одели в приличные штатские костюмы, соломенные шляпы выдали, и мы, как цивильные пассажиры, прогуливались по палубе. И беспрестанно играла музыка.   Я впервые в жизни выпил с ним, и мне было приятно, что сижу и беседую со своим предком на равных. Он попытался меня подбодрить, но я-то видел, что у него самого не проходит ощущение скорой катастрофы. Да и я сам все больше укреплялся во мнении, что мир стремительно сходит с катушек. Где гарантия, что не отыщется чудак на букву "м", который нажмет на кнопку ядерной войны неизвестного цвета. Даже нормальные люди иногда сходят с ума, а сейчас таких, склонных к умопомешательству, все больше.   Припомнил умирающую тетку. Мать ходила к ней каждый день, и меня один раз затащила. "Надо и тебе, сынок, с тетей попрощаться". Я ожидал увидеть тихую, больную, теряющую связь с миром женщину, однако мы зашли, видимо, в неподходящий момент. У прежде беззлобной тети Маши, какой её знал, - от болей, страха перед смертью, случился сдвиг. Я увидел измученную, озлобленную фурию, которая напоследок прохрипела: "Все сдохнете!" Этим последним напутствием ничего нового она для меня не открыла. Я уже был достаточно взрослым и понимал, что жизнь любого человека заканчивается смертью. Так длилось веками. Уходили отдельные люди, но человечество продолжало жить. И, может, только сейчас, в наши дни, появилась реальная перспектива "сдохнуть" всем сразу.   Читая, я сидел на табуретке у тумбочки, садиться на заправленную кровать нам, салагам, не разрешалось.   - Эй, Юрик, - окликнул меня Паша Коротков. Он лежал на кровати, не раздевшись, в форме, ему это было позволительно. - У тебя, что ль, зубы болят?   Нет, не болели. Но чтение письма перекосило мою физиономию. Мать по-прежнему носится со мной, как с писаной торбой. Не ведает, что её независимому, гордому сыну пришел конец. Здесь я самый неприметный и по-мелкому исполнительный. Неохота лишний раз сортир драить, и её "Юрочка" козыряет любому встречному сержанту. И каверзных вопросов больше не задаю. Себе дороже. Да и что она там талдычат про мое будущее! Если у человечества его нет - что про моё толковать? Сами себя не взорвем, так какое-нибудь небесное тело шмякнется о Землю так, что мало не покажется. Или новый всемирный потоп наступит. Чего-нибудь да случится. И живем мы все в страхе, в ожидании этого "чего-нибудь".   - Плохие новости? - продолжал расспрашивать Паша, поняв, что зубы тут ни при чем.   Он тоже получил письмо. Уже прочитал; руки заложил под голову, мечтает. Вот-вот дембель, и он прямо цветет. Как глупо выглядит счастливый человек!.. В этот раз мне почему-то особенно неприятно смотреть на его приземистую, крестьянскую фигуру, на большую, лобастую голову с мягкими, прильнувшими к черепу светлыми волосами.   А перевод, про который мать упомянула в письме, я получил. И потратил за несколько дней в офицерском буфете. На сок, пирожные и прочие сладости. И каждый раз проглатывал все второпях, чуть ли не на ходу. Мне казалось неприличным есть пирожные, когда мировые катастрофы на уме. А еще смущало то, что рядом оказывался либо Артюх, либо другие старослужащие, которые переводов не получали. Они глядели на меня, "салабона", голодными глазами, и мне приходилось их угощать. Не от доброты, совсем нет; а чтобы они меня самого не съели. И лучше, если б переводы мать не присылала. Можно, конечно, и вообще не получать их - пусть бы на почте отсылали обратно. Но за этим последует непредсказуемая реакция матери. Еще и к министру обороны обратится за разъяснениями.   - Шатунов, к следователю! - окликнул дневальный.   Я знал, что меня должны вызвать. У нас в батальоне работал следователь, и всех по очереди вызывали. То ли на опрос, то ли на допрос. На той недели в нашей казарме, из оружейной комнаты, которая вообще-то закрывалась и опечатывалась, пропал пистолет ПМ.   Зашел в кабинет, где принимал следак. Это был мужчина в форме майора с толстыми щеками и умным взглядом. Как и положено, назвал свое ФИО.   - Ну, присаживайтесь, Шатунов.   Сам стоял у окна с видом на наш гальюн, который мне иногда приходилось драить.   - Ну-с, и что вы можете мне сообщить?   Я пожал плечами.   - Как вы думаете, кто это мог совершить?   - Что совершить? - уточнил я.   - Ты дурачком-то не прикидывайся, - поморщился он, мигом меняя способ общения со мной. - Знаешь ведь прекрасно, о чем речь.   Осведомителя хочет из меня сделать. Я вдруг подумал: а если б знал, кто стащил тот злосчастный пистолет, сказал бы ему?.. Почему-то осведомителем становиться не хотелось.   - А ну-ка, подымись. - Он взял со стола грязную гимнастерку, развернул её и примерил к моим плечам.   Это что-то новое. Ребята о такой процедуре не рассказывали. Вчера, когда я был свободным от дежурства, мы цепью прошли за территорией гарнизона, обследовав прилегающий к части лесок. Ничего такого не нашли. Сегодня свободные от смены солдаты, наверно, опять искали.   Гимнастерка оказалась шире моих плеч. Майор задал еще несколько несущественных вопросов и отпустил. Разумеется, это процедура меня не обрадовала. Из личного времени отняли еще четверть часа.   А ведь я мог кое-что сообщить. Да и каждый из нас, солдатиков, имел свое личное, но практически совпадающее мнение, кто похитил пистолет. Служил в нашей роте один товарищ... тоже из дедов, службу уже заканчивал. Сержант Шохин. Парень приблатненный, до армии успел в колонии для малолетних поторчать. Но сейчас всех, в том числе и бывших ээков, призывают родине служить. Рассудили так: они же наказание отбыли и являются полноценными гражданами. Значит, лишить право на службу - ущемление их гражданских прав. Здорово работает юридическая мысль! И главное, вовремя созрела. Когда рекрутов имелось хоть пруд пруди, о поражении прав бывших зэков не поминали. Не призывали из опасения, что они могут привнести в нашу доблестную армию нездоровые замашки, зоновскую атмосферу.   Шохин с нашим братом не знался, а вот к нему наведывались друзья. Сам видел, когда однажды нес наряд на КПП. На замызганном джипе подъезжали натуральные "братки". Может, по их заказу он и стащил пистолет.   - Рота, на ужин - подъем! - крикнул дневальный.   В столовой рядом сидел Паша. Он стрескал кусок жареной трески и аккуратно, хлебной корочкой, подчистил тарелку с картофельным пюре.   После ужина отправились на станцию. Я шел с неохотой, через силу, подчиняясь враждебной необходимости, и будь на то моя воля, сел на чем стоял и пальцем не пошевелил бы. Все вокруг хмуро, тускло, чахоточная растительность, горькая на вкус трава, дрожащие в ознобе осины да корявые лиственницы. И всегда здесь дует сырой, холодный ветер. Пятьдесят километров отсюда море, это с него сквозняк. А за морем - чужая земля и на ней американская военно-воздушная база...   Паша шел впереди. И ничего такого, никакой хмурости, вокруг он не замечал. Обернувшись, глубоко втянул в себя воздух полной грудью и сказал:   - Хорошо, когда весной призывают!   Недавно, на прошедшие праздники, нам показывали старый фильм. Про исправившегося уголовника. Его там, в конце, свои же кореша кокнули. Так вот, нашим "дедам" больше всего понравилась фраза главного героя, что хорошо, когда весной в тюрьму сажают. Наши разыгрывали эту сценку на свой лад. "Хорошо, когда весной призывают!" - говорил один. "А почему?" - подыгрывал другой. "Да потому что и дембель весной!" Тешились, как малые дети. Наверно, и Паша ждал, что я подыграю ему. Но я промолчал.   Сверху, на холме, торчала гигантская стрекоза с крыльями-антеннами, а под ней, в бункере, одетом в бетонные плиты, наша операторная. "Дежурство сдал, дежурство принял", - и все такое. Сейчас станция в отключке. Экономим, на электроэнергию лимит. Но это хорошо. А то и без атомной бомбы можно схлопотать дозу шустрых альфа-частиц. Правда, нас уверили, что защита в бункере надежная и можно как угодно долго находиться без вреда для здоровья. Однако, кому известно, сколько мешков с цементом сэкономили при постройке наших защитных бастионов?.. Индивидуальных дозиметров нам не выдают, сразу ничего не скажется. Зато последствия могут проявиться позже, на гражданке. Вдруг и своей девчонке удовольствие не сможешь доставить. Когда идешь с дежурства, ноги сами собой ускоряются. Скорей бы отсюда!.. Но мы-то лишь заступаем и впереди долгая ночь.   А Паше все пофигу. Его беспечность удивляет. В прошлый раз залез на холм при включенной аппаратуре и пробыл не меньше пятнадцати минут. Может, не ведает, что творит? Спустился - с букетом. "Вот, цветов нарвал, - пояснил он. - Там, наверху, уже появились".   Ну, не идиот ли? Зачем ему цветы? Я так и спросил: кому он собирается их дарить?.. Паша не делал тайны с этого. Еще раз напомнил, что у него скоро дембель. Он тут засушит гербарий и отвезет домой младшим сестренкам. У него их две, в школе еще учатся, и для них это будет познавательно. Он и букашек тут всяких собирает. А еще на досуге плетет мужские ремни. Правда, братьев нет, но есть друзья, им подарит. Не ехать же домой с пустыми руками.   Я подумал, что возможно Паша и раньше из-за любопытства на холм лазил, и получил изрядную дозу. Может, рядом с ним уже находиться опасно. Он и сам как радиоактивный излучатель. Что-то не нравится мне цвет его лица.   Заступив на боевое дежурство, бездельничаем. То есть я бездельничаю, а Паша тотчас начинает плести дембельские ремни из разноцветных тонких жилок, которые он поснимал с проводов. Всегда он чем-то занят, что-нибудь строгает или плетет, обо всем расспрашивает, всему удивляется, будто только родился и видит все в первый раз.   Скучая, посмотрел на его толстые, короткие, но очень проворные пальцы. Потом перевел взгляд на темечко, прикрытое мягкими льняными волосами. Он ощутил мой взгляд и поднял голову.   - Паша, а ты почему не кудрявый? - спросил я.   Глаза у него синие, прозрачные и широко открытые. Призывался он из-под Рязани, откуда-то из тех мест, где родился Сергей Есенин.   - А почему я должен быть кудрявым?   - Думал, у вас в Рязани все кудрявые.   - Нет, ты ошибся. У нас всякие есть: и кудрявые, и лысые тож, - разъяснил он.   Я зевнул и стал соображать, кого он мне напоминает. Помню, в школе нас задолбали "Войной и миром". Да, был там похожий тип.   - Нет, ты не Паша Коротков. На самом деле ты Платоша Каратаев... Можно мне тебя так называть?   - Ты на че намякиваешь? Кто это?   - Существовал такой. В романе Льва Миколаевича Толстого "Война и мир". Ты оттуда. Из прошлого века.   - Не читал, - отозвался он. - Некогда было. Хотя в руках держал. Очень толстая опупея.   - Гляди-ка, - удивляюсь я. - Ты, Паша, литературоведческими терминами стал изъясняться.   - От вас же, молодых и грамотных, нахватался, - разъяснил мой наставник. - А звать, если хошь, зови. Хоть Каратаем, хоть Караваем. Только в печь не клади...   Нет, все-таки с Пашей можно служить. Таких простоватых, совершенно лишенных гонора "дедов" во всей нашей армии, от Балтики до Курил, с десяток не наберется. Насчет "Платоши Каратаева" он не врубился, не копенгаген. Впрочем, я и сам об этом Караваеве мало что знаю. Ну, был такой придурок, который ничему и никому не перечил. Льва Толстого я, как и Паша, не читал. А про Платошу Каратаева узнал из дайджеста. Учился у нас в классе один предприимчивый паренек, сочинял дайджесты на все произведения, которые мы проходили, затем размножал на принтере (только у него и был) и продавал желающим. У меня тоже скопилось несколько таких дайджестов. Помню, какую-то вшивую собачку этот Каратаев пригрел на груди, и та постоянно бегала за ним, пока товарищи по плену, сильно проголодавшиеся, ту собачку не съели. Или это из другой "опупеи"?..   Пока вспоминал, нам дали команду на включение. Экран засветился синим цветом, луч развертки начал борзо вращаться по часовой стрелке. Паша переговорил с операторами КП, посмеялся над какой-то шуткой и начал считывать координаты находящейся в воздухе "цели".   Я все сильнее стал позевывать. Паша укоризненно посмотрел на меня, вспомнил, что он старший тут и приказал сесть за индикатор. Даже обратился, по уставному:   - Рядовой Шатунов, слушай мою команду!   Но тут же переменил начальственный тон на обычный и пояснил, что наш командир, майор Выхухолев, в приватной беседе с "дедами" объявил, что не демобилизует их, пока они нас, салаг, не обучат.   Паша пристроился сбоку от меня и стал пояснять. При этом у него был такой вид, вроде он делал исключительно важное и полезное дело. Он, кажется, всерьез считал громаднейшей ценностью всё то, чем овладел здесь. А по мне так... По существу, мы попали в музей. В металлической тумбочке лежали папки со схемами нашей станции. И на каждой, как в насмешку, стоял штамп: "Секретно". Какие тут могут быть секреты! Нашей станции можно отмечать юбилей. Эту технику делали в шестидесятых годах, когда еще мой отец спасал мир при Карибском кризисе. Давно бы пора нашу технику отправить на утиль. Однако из-за "слабой позиции", в которой мы оказались, замены оборудования пока не намечалось. Я-то не хуже грозного полковника из генштаба в ситуации осведомлен. Мой батя, всю жизнь вкалывавший в ВПК, сейчас сковородки для домохозяек делает.   И вообще, лох мой батя. До самого последнего времени гордился, что он относится к ИТР, прогресс двигает. Лучше бы в торговлю подался. Наши южные братья еще когда с жизненными приоритетами определились. Припоминаю старый анекдот, слышал пацаном. "Кто у тебя, папа, Рубик?" - спрашивает учитель, знакомясь с первоклашками. "Директор овощной базы". - "О, мое почтение ему. А у тебя, Сафико?" - "Товаровед". "О, тебе здорово повезло, Сафико". Ну и так далее. Потом спрашивает у скромного, тихого мальчика в застиранных штанишках. "А у тебя кто папа Аванес Наболдян?" - "Мой папа инженер на заводе". Общий смех в классе, и учитель укоризненно замечает: "Вай-вай, дети. Не смейтесь над горем Аванеса!" Учился бы я в том классе, надо мной тоже б смеялись.   Я сонно смотрел на экран. Мелькала в глазах радиально-круговая развертка, в центре высвечивались большие, яркие пятна. Это - "местники", расположенные вблизи станции высокие холмы, сопки. Паша убрал яркость развертки:   - Так для тебя, паря, будет понятней.   Как бы примеривая на себе роль учителя из сказочной страны Армении и продолжая анекдотический опрос, я поинтересовался:   - Паша, скажи, а кто у тебя папа?   Он нисколько не удивился вопросу.   - Нету у меня отца, разбился на мотоцикле.   - Пьяный, что ли?   - Ну... выпивший, - как-то нехотя признал он.   - Сколько тебе тогда годков было?   - Двенадцать, - ответил он и не без гордости прибавил: - С тех пор я в доме за хозяина.   Экран стал меньше сверкать. Пока воздушных целей на нем не видно, только в левом верхнем углу с каждым оборотом антенны высвечивались беспорядочные, на первый взгляд, пятнышки. Я уже знал, что это дрейфуют американские стратегические бомбардировщики, которыми вероятно командует генерал Мак-кинли. Фокусировка по краям экрана слабая, и пятнышки расплывчатые. Похоже, как мухи за грязным стеклом.   Если я поддамся уговорам мамки и пойду учиться, то на кого угодно, только не на инженера. Сейчас в моде юристы и менеджеры, они мазу держат. На менеджера и пойду. Хотя, по моему раннеспелому, но твердому убеждению, туфта все это. На менеджера и учиться не обязательно. Природный талант надо иметь, подвешенный язык и желательно "лохматую руку", которая двинет тебя на приличную должность.   А корочки с высшим образованием нужны для близира. Да и если ты при деньгах, то можно без лишних заморочек любые корочки на рынке купить.   Мой однокашник, который дайджестами торговал, уже "при деле". И от армии его отмазали. У него папа вовремя сориентировался - сунул, кому следует. А мой папа всю жизнь был законопослушным, поэтому и не отмазал. Сам три года оттрубил и искренне считает (впрочем, втихаря, не оглашая позиции), что и я должен "долг родине отдать". Зато мать предприняла все возможное, чтобы меня отмазать. Она собрала свою информацию: "В армии над солдатиками издеваются, бывает, избивают и даже убивают". Я-то знал, что она проявляла инициативу: продала собственные украшения и, не посвящая отца, всучила взятку какому-то воинскому начальнику. Но того то ли сместили, то ли посадили, и наши денежки, естественно, пропали...   Ладно, отслужим, как и хотелось бате. Тем паче, что у нас тут дедовщина не такая страшная, как её малюют. У нас главное - боевое дежурство. Лишнего народу нет, издеваться не над кем. Драить до блеска краники в умывальнике - непозволительная трата времени. Мы драили их, пока нас не включили на дежурство.   В нижней части экрана проклюнулось еще одно пятнышко.   - "Илюша" полетел, - определил Паша. - Пассажирский, рейсовый. Примечай, какое у этого голубя отображение...   - Передавать?   - Не надо. У них есть своя служба, а мы для других целей, - солидно, гордясь, что он тут для других, более важных "целей", решил мой наставник. Но тут же переменил решение. - Хотя нет, потренируйся-ка.   Он выключил тумблер передачи в линию, и я, тупо глядя на экран, совмещал отметку индикатора с "отображением" ИЛа и нажимал на кнопку громоздкого устройства, которое позже превратилось в современную "мышь". Паша наблюдал за точностью моих "попаданий" и комментировал.   От включенной аппаратуры стало жарко. И началось! Глаза у меня набухли и стали слипаться сами собой. Хорошо бы их закрыть и привалиться на спинку кресла. Точка "Илюши" медленно проползла по нижней части экрана. Сегодня нам повезло: учебных полетов наших боевых самолетов нету, наверно, керосин кончился, а американцы - далеко-далеко, за линией границы.   Половина двенадцатого. Как медленно тащится время! Глаза против воли слипаются, а впереди еще целая ночь. Но Паше хоть бы хны. Он смотрит перед собой привыкшими к бессонным ночам глазами и по радиотелефону болтает с операторами КП, у него там много дедов-приятелей.   - Слышь, что передали, - он поворачивается ко мне. - Одна станция из нашей службы дальнего оповещения сломалась, на второй втихаря перепились и просят не беспокоить. Одни мы остались... Чувствуешь ответственность?   Киваю. То, что я давно чувствую, можно определить так: американцы еще полностью не знают о нашей слабости. На самом деле, мы гораздо слабее, чем они предполагают. И если досконально б знали, давно накинулись добивать слабого. А что? Безнаказанно, с минимальными потерями с их стороны. И то, что на второй станции перепились, не ново. У наших "дедов" тоже недавно был сабантуй. Отмечали дембельский приказ, всю ночь гуляли. В каптерке у Артюха. Я под утро выходил отлить, знаю. И Пашин голос слышал.   В час ночи мой командир достал из укромного места несколько сухарей из черного хлеба и мне предложил: "Пожуй сухариков, ты, наверно, есть хочешь". Взял один и начал грызть. Сегодня в офицерский буфет не ходил, деньги кончились. У Паши их, по-моему, никогда не было. Мизерную солдатскую получку он тратил на туалетные принадлежности и сигареты. Правда, курить недавно бросил. Как раз после того "сабантуя". Как-то вытащил из тумбочки несколько пачек и предложил мне. "Бери бесплатно, меня уже тошнит от них". Я, в свою очередь, передал сигареты еще кому-то. Вот ведь, блюдю (или блюду?) наказ мамаши: берегу здоровье.   Неторопливо жуя, Паша замечает:   - Нам, по приказу министра обороны, положены ночью булочки с кофеем, но нам не приносят. Это, конечно, повара, виноваты.   - Воруют, что ли? - зевая, спросил я.   - Ты думаешь? - удивленно откликнулся он. - А я думал, ленятся.   Кто ему ляпнул про булочки "с кофеем" - непонятно. Наверно, подшутили. А он поверил. Ага, раззевай пасть пошире... Покончив с сухарями, Паша уселся поудобнее, расстегнул карман гимнастерки и достал письмо, решив почитать еще раз. Читает, шевеля губами. Да уж не складывает ли он буквы в слоги, как первоклассник. Я раздосадовано подумал: "Черт, ведь могли бы поспать по очереди". Но это Паше невдомек. Он прокашливается, морщит лоб в мыслительном напряжении. Все ясно, хочет поговорить "за жизнь".   - Вот моя Катька пишет, что ждет... Как ты думаешь, ждет она?   - Откуда я могу знать.   - Ну, а ежели вообще? Может такое быть?   - Какое?   - Чтоб солдат ждали.   Я пожал плечами. До армии у меня была девчонка. Бегала за мной, караулила у подъезда, ожидая, когда выйду. А я ничего не обещал ей, даже комплиментов не говорил. Не припоминаю, чтобы я томился, робел, восхищался - все это выпало на её долю. Лизка и провожать меня прибегала, и теперь, видимо, ждет писем. Она бы и сама написала, но куда писать-то?.. Мать, конечно, ей адреса не даст, мать считает, что моя подруга не пара мне. И теперь я подумываю: а не написать ли моей золушке? Из чувства противоречия матери. Но пока мне даже родителям отвечать лень. Им не пишу - отписываюсь.   - Все-таки я думаю, что Катька меня ждет, - решил Паша после непродолжительного размышления. - Мне и сестра о том сообщала. Даже кореш, на год раньше отслуживший, написал, что она в клуб не ходит, ни с кем не встречается.   - Да у тебя там целое охранное агентство!.. А пояс верности ты, случаем, ей не пришпандорил?   Паша не знает, что это такое, и я охотно разъясняю.   - Не, у нас в сельмаге такие штуки не продают.   Кажется, он шутит. Это мне нравится, и я продолжаю расспрашивать:   - Кузня-то у вас в деревне есть?   - А как же.   - Можно в кузне заказать.   - Вполне. У нас кузнец дядя Вася - золотые руки. Все может смастерить. Только мне энтот пояс без надобности, - покончив с шутками, серьезно заключает Паша. - Я так думаю, что Катюха все-таки ждет. Вот дембельнусь и женюсь на ней.   - А дальше что?   - Жить будем.   - Детей нарожаете, да?   - А как же без этого, - согласился Паша.   - Но, может, ты и не способен детей делать.   - Как это не способен?   - Ну, два года здесь, под облучением.   - Не должно. Отцы-командиры предупредили бы.   - Может, утаили.   - Не, если мы рожать перестанем, то они без подчиненных останутся. И их сократят. А вслед за ними и высшие начальники не у дел окажутся. Не кем будет командовать. Страна без рядовых граждан развалится.   - Ну, ты наговорил, - удивился я, не отказывая ему в логике. - Да им начихать, развалится страна или нет!   - Ежели начихать, зачем во власть пёрли?   - Извлечь личную выгоду, - я пожал плечами.   - Их личная выгода окончится концом света.   - Так это еще вопрос: мне кофею с булочкой не попить или миру в тартарары провалиться, - припоминаю цитатку из своих школьных "дайджестов".   Наш спор заканчивается вничью. Паша остается при своем мнении. Он задает еще несколько вопросов и, ожидая ответов, недоумевающе смотрит на меня прозрачно-синими, бесхитростными глазами. Поразиться можно его любопытству к вещам и людям. Как будто нигде не бывал, ничего не видел. Впрочем, так оно и есть, жил в своей деревеньке, пока в армию не взяли... Однако не в этом все-таки дело. Я тоже не очень-то перевидал на белом свете, но авансом все осточертело. И кажется, что все позади, хотя моя мама талдычет, что у меня все впереди. Как мне дальше с таким сознанием жить? Есть столетние старики, которые радуются каждой минутке жизни, даже зная, что эти минутки последние...   Паша стал серьезным, дальше некуда. И еще один вопросик мне подкинул.   - Вот мы с тобой... бывает, спорим, однако с кулаками друг на дружку не кидаемся... Так?   - Ну, так.   - Тогда почему раздор в мировом масштабе?   - Люди не делятся на пары, - наобум отвечаю.   - Как это, не делятся? - удивленно уточняет он.   - Так, не делятся. Их всегда нечетное число.   И Паша впадает в крайнее недоумение: неужели такой пустячной причиной все объясняется?..   - Да, беспорядок в мире. Евреи с арабами до сих пор не могут общий язык найти, в Африке - голод, американцы что-то опять оборзели. Вот даже нашу деревню взять - и то не лады: пишут, тля фрукты в этом году попортила. А у нас дома такой сад! Если ко мне приедешь, я тебя яблоками угощу. Таких ты сроду не едал.   Даже сейчас, когда Паша заговорил о катастрофах, в его голосе что-то домашнее, деловитое. Как будто мужик зашел в захламленный хлев и собирается чистить. А чистить хлев для Паши - обычная работа. Я уже знаю, у него в деревне "хозяйство". Хотя, может, демобилизовавшись, он переменит род занятий. Многие дембеля так делают. В город уматывают, в милицию, в охрану идут. И их с охотой берут. В этом - единственный бонус нашей службы.   - Ну, дембельнешься ты, женишься. А чем дальше планируешь заниматься? - пытаю я.   - Бизнесом, чем же еще, - уверенно отвечает Паша.   Вот тебе раз! Паша, оказывается, тоже не лыком шитый. И новое для нас понятие так уверенно выговорил.   - И в чем он будет состоять, твой бизнес?   - Из колхоза, скорее всего, уйду. Щас полная свобода, никто не препятствует. Свиней возьмусь разводить. Я уже мамане написал, чтобы она поберегла нашу Машку. Приеду, огуляю ее.   - Это как?   - У соседа знатный хряк, - поясняет он.   - А, - зевая, вставляю я. - А то я подумал, ты сам её хочешь огулять.   - Нет, без шуток. Получу приплод: пятнадцать-двадцать поросят. Самых крепких оставлю. И бизнес пойдет. На втором этапе заимею штук семисят...   - Понятно. На третьем заимеешь штук пятьсот, - продолжил я, - зайдешь в сарай, а они, голодные, набросятся и сожрут. И на том твой бизнес закончится.   - А я не стану доводить до третьего этапа, - сказал Паша. - Остановлюсь на втором. Часть свиней сдам, чтобы корм было на что купить... Ну, в общем, там поглядим. Ежели во вкус войду, то и до третьего этапа раскручусь. Только тогда помощников придется брать.   Он поворачивается ко мне на вертящемся металлическом стуле и неожиданно спрашивает:   - Вот ты пойдешь ко мне в помощники?   Я от неожиданного предложения рот открыл. Может, он не такой уж простодушный, как думаю? Всерьез предлагает или подкалывает?   - Нет, не пойдешь, - сам себе ответил Паша. - Ты человек городской, привык за животными через решетку, в зоопарке, наблюдать. Но если надумаешь когда-нибудь, я не против. Да хотя бы в гости приедь, посмотреть на мой бизнес. Я тебе адрес свой оставлю... Хочешь, прям щас запишу?   - Ладно, потом как-нибудь.   - Нет, потом забуду. На всяк случай я щас, - Он отрывает от письма чистый клочок бумаги и записывает свой адрес.   Я прячу в карман гимнастерки.   А спать хочется прямо до немоготы. Глаза у меня самопроизвольно закрываются, голова клонится... Вздрагиваю и выпрямляюсь. Паша ясными, бодрыми глазами смотрит на меня.   - Ложись-ка ты, паря, на чехлы, отдохни маненько... Я-то спать не буду, хочу ответ моей красавице писать.   Тащусь в угол и ложусь на чехлы. Кажется, что усну мгновенно. Но странное дело - сон не идет. Эх, и спать еще не научился в таких условиях! Меня все сильнее начинает пробирать дрожь. Пока работали, казалось, что тепло, а сейчас всего колотит. Ворочаюсь и так и сяк, накрываю жестким чехлом то один бок, то другой, то голову, то ноги, но согреться и уснуть настоящим, глубоким сном - не удается. Забываюсь только на пять, десять минут, а потом, весь дрожа, открываю глаза, смотрю перед собой и думаю: да когда же закончится эта пытка!..   В одно из пробуждений вижу: Паша оторвал взгляд от бумаги, грызет шариковую ручку и задумчиво смотрит в мою сторону.   - Не спишь, Юрка?.. А скажи-ка мне, сколько на кажного человека тротила накоплено?   - Какого тротила?   - Ну того, термоядерного. Полковник толковал.   - По две тонны с прицепом.   - А людей сколько у нас?   - У кого это "у нас"?   - Ну, вообще. На Земле.   - Шесть миллиардов.   - Значит, всего сколько скопили?   - Тринадцать тысяч мегатонн, - подсчитываю я.   Он вновь склонил голову и задвигал шариковой ручкой. Нашел о чем писать подруге! Впрочем, для него, видимо, все одинаково важно. И мегатонны, воровитые повара, обделившие нас "кофеем", голод в Африке, евреи и арабы странным образом переплетаются в его письмах. Еще через полчаса я устаю ощущать холод, устаю думать, ворочаться, теребить чехол и засыпаю так, словно проваливаюсь в глубокую, черную яму. Столь же неожиданно просыпаюсь и смотрю на часы: всего только четыре. Когда же кончится проклятая эта ночь!.. В ушах комариный писк высокого напряжения, Паша сидит за индикатором. Замечает, что я проснулся.   - Сядь, паря, посиди. В полете разведчик погоды.   - Передавать? - уточняю я.   - Да. Планшетисты на КП ведут его.   Сажусь за индикатор. А Паша встает, потягивается, зевает. Ему, видно, тоже спать хочется, но лицо у него не измученное. И он не на чехлы лезет - а подходит к выходу, открывает дверь. В кабину врывается свежий воздух. Пахнуло туманом, еще чем-то. Паша смотрит в предрассветную мглу, принюхивается и говорит убежденно: "Ну, сегодня хороший будет денек!" Через секунду исчезает в тумане. Побродит вокруг, сыщет какого-нибудь жучка и покажет мне.   А спать хочется еще больше. Самые мучительные, переломные минуты. И лучше б совсем не ложился. Экран чист, но вверху как прежде мельтешат расплывчатые мухи-бомбардировщики. Отметка нашего самолета, разведчика погоды, вспыхивает каждую минуту. Можно подремать в перерывах, и даже сон увидеть. Только это не сон, а странная, беспокойная жизнь сознания. Представляется, что дежурство закончилось, и я в казарме, взбираюсь на второй ярус, с наслаждением вытягиваюсь... но тут появляется полковник из генштаба и строго говорит: "Не спи, солдат, в мире неспокойно, передавай координаты"...   Однако пора просыпаться и передавать координаты всамделишного самолета. Как медленно он движется! Небольшое движение правой руки, и отметка телепередатчика на угасающем пятнышке воздушной цели. И снова провал в сон. Но опять возникает вчерашний полковник и тянет за одеяло: "Вставай, солдат, американцы зашевелились". Экран индикатора растет и растут расплывчатые мухи-бомбардировщики. Трясу головой, и экран очерчивается яснее. И мухи четче. Да и совсем это не мухи, и не пляшут они на месте, а ползут ближе к центру. И рассыпаются на отдельные точки, двоятся и учетверяются, и вот уж их целая лавина. О, как много их! Как же я передавать буду, ведь не успею?.. Однако нужно просыпаться, минута прошла.   Но что это?   Э, так это не сон, это наяву, перед глазами экран, и американские бомбардировщики в самом деле заполнили всю верхнюю часть. Как полыхает экран от их отметок! Глаза слепит. И наяву, на самом деле, они движутся вниз, к центру. "Тридцатая, ответьте!" - слышу в наушниках. Бессмысленно отвечать: их не удержишь, не остановишь. Вот так же, ранним утром, на нас напали в сорок первом. Паралич воли, точно кто-то с ножом у горла... А Паша, черт знает где, букашек собирает.   Сорвал с головы радиотелефон, выбежал в белесую тьму, зову командира.   - Что такое? - откликается он.   - Война, Паша!   Он несется навстречу и опрометью - за индикатор. Ну и пусть хрипит, захлебывается словами и цифрами - бесполезно. Бессмысленность сильнее. Сколько их? Сто, двести или тысяча? Скоро достигнут центра экрана, то есть появятся над головой, и получай причитающуюся пайку из двух ядерных тонн. Ноги ослабли, и я опустился на колени. Однако, как неудобно! Хоть и конец, а все равно неудобно. Земля сырая, коленки промокли, а какая-то жесткая ветка уперлась в подбородок. Поднял голову и посмотрел вверх. Туман садится. Открывается небо, ясное и пустое. Уже и станция хорошо видна, до неё метров двадцать. В дверях станции появляется Паша. Осматривается и кричит:   - Эй, Юрка, где ты?   Поднимаюсь на ноги.   - Кончилась война, - объявляет Паша. - Опять мир, паря. Повернули назад. Так близко и такой оравой еще ни разу не подлетали. Ну и ну!..   Он устало улыбается. Я захожу в бункер, смотрю на пустой экран, где остались только пятна "местников", и тоже расслабляюсь. И тут же замечаю, что тумблер передатчика в линию выключен... Уже выключен. Смотрю на добродушную и вместе с тем лукавую физиономию Паши и вдруг ясно понимаю, что он и не передавал вовсе. На моем лице, должно быть, сильное недоумение или, возможно, ужас, сравнимый с тем, что со мной было, когда мухи-бомбардировщики поползли к центру экрана.   - Так ты не передавал? - объявил свою догадку.   - А погодил маленько, - словоохотливо объяснил Паша. - Чего преждевременно панику сеять? Вдруг у нас там, на командном пункте, такой же психованный сидит, как вчерашний полковник. И завертелась бы карусель. А так - все тихо-мирно обошлось. Генерал Мак-кинли попугать хотел, да и сам, видно, напужался. Поди, обмочил свои звездно-полосатые трусы.   Он ухмыляется, а я по-прежнему ощущаю страх. Наверно, теперь лично за себя. Ни за что не решился бы взять на себя такую ответственность. Ведь и под трибунал могут отдать. Впрочем, с меня взятки гладки. Я ведь "салабон", молодой, зеленый, почти и не человек вовсе. Паше полностью отвечать. У него неистребимая уверенность в том, что у людей достаточно здравого смысла не делать глупости. А я думаю: "И вправду, может, наоборот все? Может, показалось, что мир рушится, потому что на душе гадко?"   Нас сменили. Старший смены, сержант Щетинин, что-то сказал Паше шепотом, непредназначенное для моих ушей. Вижу, лицо Паши бледнеет, синие глаза тускнеют. Во время завтрака он скучен и мрачен и, может, впервые за два года службы не подчищает хлебной корочкой тарелку.   Я не решился спросить, что случилось. Неужели его фортель стал известен высшему начальству?   Вскоре все прояснилось. Мы еще не успели раздеться и нырнуть в постели, как дневальный требовательно прокричал:   - Ефрейтор Коротков к следователю!   Паша ушел и в спальню больше не вернулся. Черт, неужели это он стащил пистолет? Зачем? Чтобы в будущем охранять своих свиней?..   В то же утро еще двоих "дедов" посадили под арест на гарнизонную гаупвахту. Нет, их не обвиняли в краже пистолета. Ушлый следователь, занимаясь поиском пропавшего оружия, попутно зацепил еще одно происшествие, имевшее место две недели назад. Тот самый сабантуй, когда наши деды отмечали дембельский приказ. Ночью они не дошли "до кондиции", и трое из них, включая моего Пашу, отправились в рабочий поселок, за три километра от части. Сунулись в один двор, во второй, - злобный лай собак был им ответом. Тогда наш письмоносец, прекрасно знавший деревню, повел "дедов" к магазину. Здесь было тихо и темно, а хилая задняя дверь держалась на самодельных навесах.   В ту ночь прошел первый майский дождь и смыл все следы. Гражданские оперы, искавшие преступников среди местной публики, ничего не нашли, и дело прикрыли. Продавщица магазинчика, поначалу обескураженная, борзела с каждым днем и "припоминала" все больше и больше, дополняя список похищенных товаров. На самом-то деле наши парни утащили всего ящик вина, килограмм конфет и коробку "Примы" (те самые сигареты, которые потом предлагал мне Паша). Да еще раздавили впотьмах несколько кассет с куриными яйцами. Но теперь-то их обвиняли в хищении "в особо крупных размерах". Пустые бутылки из-под вина и конфетные фантики, найденные в лесу рядом с нашей частью (при розыске пропавшего оружия) и привели к раскрытию "преступления века".   Выездной суд состоялся прямо у нас в гарнизоне. Моему Паше или, как я нарек, Платоше, дали три года - после тех двух, что он безукоризненно отслужил.   Навсегда запомнил, как он в наручниках, низко опустив голову, кандыбал к автозаку. Эх, Паша, Паша! На три долгих года откладывается твоя мечта стать бизнесменом. Да и потом останутся ли у тебя силы и желание заняться фермерством или зона добьет тебя, превратив в другого человека?..   Сам я благополучно отслужил и вовремя демобилизовался. А вскоре и женился - на Лизке, которая прилипла ко мне еще до армии. Я, наверно, слишком ленив для того, чтобы сделаться дон Жуаном. А она явилась ко мне на второй день после дембеля. Да и что об этом. По большому счету все женщины одинаковые. Ну, отличаются размером груди и бедер, ну пусть у моей Лизки параметры чуть-чуть не сходны с классическими... Что с того? Стоит ли на том заморачиваться? Зато она мне верна, как собачонка. В конце концов, и мама моя признала Елизавету, и даже сама разменяла квартиру, чтобы мы, молодожены, жили отдельно.   Иногда я поминал о Короткове, соотнося течение его времени со своим: "А Платоша-то еще в тюрьме сидит". И позже: "Ну, уже отсидел и, наверно, занялся своими свиньями". Мне было интересно, получилось ли у него, не насели ли многочисленные чиновники с поборами, не ставят ли местные завистники палки в колеса, глядя, как охотно размножаются его свиньи?   А еще позже, когда в очередной раз остался без работы, то припомнил о Паше конкретно. Меня сократили, хотя наша лавочка процветала. Я в очередной раз повздорил с работодателем. Вечером, после безуспешного поиска "приличного места", лежал на диване и смотрел передачу про одного полусумашедшего миллионера, который бросил все дела, уехал из Москвы в деревню и занялся фермерством. Показали и его детей, чистящих сарай, и жену-красавицу, бывшую "мисс очарование". Теперь она доила коров и, по её словам, была счастлива. Я подумал: "Ой ли! Наверно, твой настырный мужик тебя, как надо, проинструктировал". С экрана телевизора он приглашал всех желающих ехать к нему в деревню. "А что? Не податься ли и мне?" - подумал я. Но следом моя мысль пошлепала дальше. А зачем к нему ехать, когда меня звал в помощники знакомый, дружественный мне человек. Обещал же принять, и адрес дал.   - Эй! - крикнул я своей Лизке.   - Что тебе? - отозвалась жена.   - Собирайся, поедем в деревню.   - Счас соберусь, - с готовностью ответила она. - Мы в гости поедем? На сколько дней?   - Навсегда, - ответил я, пока не вставая с дивана.   - Ой, правда?.. Веточке, может, там лучше будет.   Наша пятилетняя дочь страдала аллергией неизвестно от чего.   - А куда именно мы поедем? - уточнила Лизка.   А действительно - куда?.. Я припомнил, что Пашин адрес оставался в мундире.   - Где мой дембельский лапсердак?   - В шкафчике, - ответила Лизка. - Я его вычистила и повесила на плечики в полиэтиленовом мешке.   Увы, обшарив карманы своего вицмундира, я не нашел того листочка, на котором Паша записал адрес. Тогда стал припоминать то, что мне рассказывал сослуживец. Ну, Рязанская область (или теперь губерния?) - это ясно. И название его деревни вертится в голове, Паша не раз упоминал. Что-то такое смешное - типа Новых Васюков.   К нам пришел гость - мой отец, и я отвлекся. А Лизка, простофиля, тут же сообщила ему, что мы собираемся переезжать в деревню - к моему армейскому товарищу.   - Армейская дружба - это святое, - поддержал отец.   И в очередной раз начал рассказывать, как он с товарищами спасал мир во время Карибского кризиса. Причем, его оценки событий с того времени нисколько не изменились.   - Империализм тогда в очередной раз выпустил свои хищные когти, - наворачивал он. - Но мы не оставили без защиты кубинских друзей!   А когда уходил, сунул моей Лизавете денежную купюру оранжевого цвета, на которой памятник какому-то древнему первооткрывателю. Она мне потом показала, и я её отругал. Ибо тоже гордый, и материальной помощи от пенсионеров-родителей принимать не желаю. Хотя - что есть, то есть - они подсовывали нам деньги по разным поводам.   - Ну че ты, в самом деле, - подольстилась ко мне жена. - Это же папа нам дал на переезд. Он мне так и шепнул: это вам на переезд. Ты вспомнил адрес своего армейского друга?..