Вишневецкий, сосредоточенно сопя, тыкал пальцами в клавиатуру. Пальцы были большие, а клавиши - мелкие, поэтому процесс двигался по принципу "шаг вперед и два назад". Пан ксендз сидел за компьютером мрачнее тучи, но виной тому был вовсе не ежеквартальный отчет по деятельно-розыскным мероприятиям, которым Романов озадачил каждого из сотрудников спец-ОВД. Совершенно похоронное выражение не сходило с лица Стаха уже больше месяца, но делиться с сослуживцами причинами дурного настроения он не спешил.
- Кость, загляни в холодильник, там молоко не прокисло? - сказал Романов тем особенным тоном, каким говорят, замышляя недоброе. Русин покорно спрыгнул с престарелого пианино, на котором сидел, болтая ногами, и поплелся через комнату к маленькому холодильнику не менее преклонного возраста, чем многострадальный инструмент. Открыл дверцу, взял пакет молока, придирчиво понюхал, потом отхлебнул.
- Да ты чё, Геннадьич? Мы ж его только позавчера купили!
- От выражения лица пана Стаха молоко может прокиснуть прямо в корове, - ухмыльнулся полковник. - Вишневецкий, не разлагай органику и личный состав, улыбнись! Весна на дворе, пора любви, а ты сидишь, как сыч.
- А-а-а, псякрев! - видимо, компьютер в очередной раз подкинул Стахуподлянку, так что тот вскочил, едва не опрокинув стул, пнул жалобно скрипнувший стол и вышел из кабинета, хлопнув дверью. Через несколько секунд, впрочем, снова вошел, сдернул с вешалки пальто и хлопнул дверью еще раз.
- Во дает, - хмыкнул Костя, делая большой глоток из пакета с молоком.
- Да совсем взбесился, - с ноткой обиды в голосе бросил Романов. - Чувство юмора на своем мотоцикле отморозил.
- Вы, Витенька, категорически не имеете способностей к эмпатии, - вздохнул Гарик, отрываясь от собственного отчета. - Поэтому шутки у вас и дурацкие. Влюбился наш Стасик, а вы к нему со своей весной...
Окончание фразы потонуло в жизнерадостном ржании. Русин с Романовым хохотали так, будто услышали шутку века. Провидец терпеливо ждал, пока они выдохнутся.
- Ну и что я смешного сказал?
Отношения пана Вишневецкого с женщинами служили неиссякаемым источником шуток и острот на протяжении нескольких лет. Вокруг статного священника всегда увивалось множество заинтересованных в нем девиц, и он не брезговал их вниманием (если, конечно, замечал оное внимание к своей персоне), но представить себе влюбленного Стаха было тяжело. Примерно такие соображения и высказал Костя. Гарик пожал плечами.
- Ну, теперь представляйте себе на здоровье.
- Все у ляха не как у людей, - добродушно проворчал Русин, допивая молоко.
- Костенька, сколько раз вам говорить, не сметь бухать молоко так, будто мы покупаем его для питья! - взвился Мецгер, наконец обратив внимание на манипуляции Кости с пакетом. - Молоко для того, чтобы добавлять его в то, что Витенька зовет кофе!
Костя с пристыженным видом выбросил пустую тару и вернулся к пианино. Но полковника Романова не так просто было сбить с толку.
- А ты про Вишневецкого откуда знаешь? - поинтересовался он.
- Кофейная гуща подсказала, - буркнул Гарик. - Видел я их в городе.
- Да? И какая она? - Виктор обрисовал руками в воздухе поистине ботичеллиевские изгибы.
- Какая-какая... Обычная, - сказал Гарик и еще раз вздохнул.
Гарик уже сорок минут дрожал у памятника Пушкину, проклиная московскую весну и всяких опозданцев. "Надо было сразу в кабаке договариваться", - мрачно думал он. Капитан ждал Димку Жилина, своего приятеля по аспирантуре, с которым они накануне договорились встретиться за парой пива, и который обещал привезти Гарику подшивку американского научного журнала по биохимии. Собственно, ради журнала-то все и затевалось: милицейский капитан Мецгер такую роскошь себе позволить не мог, а вот сотрудник известной фармацевтической компании Жилин - запросто. Они договорились встретиться у Пушкина в восемь часов и пойти куда-нибудь выпить, но Димка опаздывал, и Гарик в своем тоненьком "студенческом" пальтишке уже натурально клацал зубами. Несмотря на календарь, показывавший начало апреля, погода стояла самая что ни на есть мартовская. Закуривая уже черт знает какую по счету сигарету, Гарик отвернулся, пряча зажигалку от ветра, и поэтому не заметил, как к нему подошли.
- Добрый вечер, Катенька, - пробубнил Гарик, ловя выпавшую из рук зажигалку. Катя работала в ОВД, кажется, в отделе кадров. Хотя основным отличительным признаком для девушекиз центрального ОВД давно уже было не место работы. Гарик как-то раз услышал в курилке от ребят из других опергрупп чудную классификацию: по версии неведомого остряка, здесь работали исключительно "монархистки", "сионистки", "институтки" и "католички". Мецгер посмеялся, но своим рассказывать не стал. Катя была из "католичек".
- А что это вы стоите здесь один? Ждете кого-то?
- Приятеля, - односложно ответил Гарик.
- А мы тут гуляем с подружками. Представляете, - Катя что-то щебетала, но Мецгер ее не слушал, время от времени выдавая в пространство что-нибудь вроде "Аааа", или "Правда?", или "Да что вы говорите!" А потом забыл отвечать и замер, невежливо уставившись куда-то за Катино плечо.
По аллее неторопливо шел Вишневецкий, как обычно, с непокрытой головой, в распахнутом пальто и с шарфом, свободно висящим на шее. Рядом с ним, почти повиснув на согнутой руке, семенила женщина. На ней был синтепоновый пуховик дурацкой канареечной расцветки, на выжженных краской желтоватых волосах красовался легкомысленно заломленный беретик, ободранные носки сапожек на низком каблуке загребали талое месиво. Провидческим зрением Гарик увидел ее лицо: усталое, с сухой кожей, натянутой на скулах и собравшейся морщинками в уголках глаз и возле губ, с упавшей на лоб прядью. Она что-то взахлеб рассказывала, заглядывая Вишневецкому в лицо. А он... Мецгер вздрогнул. На секунду ему привиделся рыцарь, ведущий к трону королеву. От рыцаря исходило слабое сияние, и сумерки расступались перед ними... Стах смотрел на свою спутницу и улыбался так, как могут улыбаться только очень счастливые люди. Только Гарик видел в этой улыбке обреченность и вину.
Катя оглянулась, чтобы посмотреть, что так привлекло его внимание, и поняла все безошибочным женским чутьем.
- Да где ж он ее нашел, корову эту? Ей же лет сорок!
Елене было тридцать четыре, и встретились они в костеле. После органного концерта Стах задержался в зале, а когда все-таки вышел, увидел расстроенную женщину в желтом пуховике, сжимающую в руках сумочку с болтающимся ремешком.
- Вам помочь? - спросил он.
- Нет, спасибо, ничего не нужно, - пробормотала женщина, глядя в пол, но Вишневецкий все равно аккуратно вытащил сумочку из ее рук. Поломка оказалась пустяковой - разболталось кольцо-держатель и выскочило из крепления. Стах, чуточку красуясь, разогнул пальцами упругую железку, поставил на место и свел обратно.
- Держите, - с улыбкой протянул он сумочку владелице.
- Ну зачем вы, не стоило, - на автомате произнесла она и подняла глаза. - Ой, простите... Спасибо!
У Вишневецкого в груди что-то оборвалось, ухнуло вниз, а потом взмыло под расписные своды храма. Он стоял, бессильно опустив руки, и не мог сказать дежурного "не за что", не мог повернуться и уйти. Проше было умереть на месте, чем бросить ничего не значащую фразу и оставить эту женщину одну.
- Разрешите вас проводить? - спросил он без улыбки.
- А вам не сложно будет? То есть... конечно.
Они шли к метро медленно, не обращая внимания на холодный мартовский ветер. Ее звали Елена, она практически висла на согнутой руке Стаха, постоянно оскальзываясь на мокрой наледи.
- Представляете, единственная сумочка. Не знаю, что бы я делала, если бы не вы... - они шли, и она, начав говорить, уже не могла остановиться. А Вишневецкий слушал ее голос и улыбался.
- Ой, вам, наверное, неинтересно...
- Мне очень интересно, правда.
Дорога до метро быстро кончилось, и они простояли двадцать минут у входа в вестибюль. Стах заметил, что Елена зябко прячет руки в карманы легкого пуховика, спохватившись, пригласил ее в кофейню.
- Только ненадолго, мне нужно...
- Согреетесь, и мы сразу уйдем.
Он так и молчал весь вечер, отвечая скомканными короткими фразами. Говорить не хотелось, хотелось смотреть на нее и слушать. У нее были чудесные карие глаза, того теплого медового оттенка, который так редко встречается в смешавшей все крови Москве. У нее были полные чувственные губы, блестевшие, как у девчонки-старшеклассницы. У нее была смешная прическа-"паж", и пряди обрамляли ее круглое простое лицо. Когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись ямочки. Она смущалась, и вертела горячую кружку с кофе в изящных маленьких ладонях. Она была прекрасна. Стах не видел морщин на ее лице, плохо прокрашенных волос, облупившегося розового лака на коротко постриженных ногтях, расплывшейся фигуры, нелепой одежды... Она была прекрасна, и он не видел ничего, кроме нее самой.
- А я вас раньше видела, я на все концерты хожу, - Елена улыбнулась ему из-под челки, в глазах блеснули искорки-смешинки
- Надо же... А у меня не всегда получается, - Стах никогда раньше не замечал ее. Почему?
Она согрелась, потянулась к сумочке за деньгами. Он заплатил. Она опять рассыпалась в благодарностях, он снова улыбнулся. Он проводил ее до подъезда, в самый последний момент все-таки решившись пригласить ее на ужин. Она согласилась. Она пошла домой, а ему предстояло возвращаться к метро и ехать через пол-Москвы. Приехав домой, он рухнул на кровать, уткнувшись в подушку лицом. Ему хотелось плакать.
Больше всего на свете Елена боялась выглядеть смешной. Она до сих пор не верила, что все это случилось с ней. Ну не мог высокий мужчина в дорогом пальто чинить ремешок на ее дурацкой сумочке, провожать ее до подъезда, а потом пригласить на ужин, даже не спросив номер ее телефона. Это какая-то ошибка, твердила себе Елена, он меня с кем-то перепутал, скоро все выяснится, и я от стыда сквозь землю провалюсь... Но подобные мысли терзали ее только когда она была одна. Как только Станислав появлялся рядом, все глупости улетучивались из головы и оставалась только радость.
Он звал ее "Еленочкой"- у него получалось "Геленочка", с мягким придыханием, так непохожим на грубоватый южный говор. Он целовал ей руку, и этот старомодный жестне выглядел в его исполнении ни пошлым, ни нелепым. Он приглашал ее в хорошие рестораны и дорогие кофейни, и ни разу Елене не стало стыдно за то, что она выглядит неуместно или бедно одетой. Глупой и детской, но такой верной ей казалась мысль о том, что рядом с ним она везде и всегда чувствует себя королевой, красавицей Геленой, а Ленка-неудачница остается где-то далеко, в двухкомнатной хрущобе с матерью и дочкой-подростком, пересчитывает свою зарплатку, вздыхает над двенадцатью лишними килограммами, штопает рваные колготки...
Ей так нравилось его имя, оно ему удивительно подходило. А короткое "Стах"- звучало серьезно, без малейшего намека на уменьшительно-ласкательное, которым и невозможно было назвать человека, переполненного силой и уверенностью.Стах умел укутать ее в свою уверенность, как в одеяло, под которым всегда тепло и уютно. А еще Стах умел слушать. Елена никогда раньше не встречала человека, который умел бы так слушать. Ему хотелось рассказать обо всем на свете, и она рассказывала - о дочке, о работе, о музыке - о том, чем она жила.
- Ой, что ж я все о себе-то! Надоела вам, наверное?
- Что вы, Геленочка! Вы так чудно рассказываете, мне про вас все интересно.
- А мне про вас тоже интересно, а вы все молчите и молчите.
- Простите, Геленочка, с моей стороны было так невежливо...
- Ну что вы! Просто расскажите что-нибудь. Вот вы кем работаете?
- Я священник.
Елена вздрогнула. Нет, Стах ее не обманывал, она поняла это сразу. Просто она не ожидала, не могла ожидать ничего подобного. Она видела священников - длинные рясы, неопрятные бороды, черные клобуки. Как мог быть священником этот красавец с мягким акцентом, внешностью актера и манерами аристократа?
- Вот как... - Елена опустила глаза. - А я в Бога почти совсем не верю. Я в "Блохе" работаю.
- Где?
- Ах, вы же не москвич. Институт детской онкологии имени Блохина. Двенадцать лет там работаю, и двенадцать лет в Бога почти не верю.
Стах вздохнул и накрыл ее руку своей, вынуждая поднять глаза и посмотреть на него.
- Вы, наверное, боитесь, что я осужу вас за неверие. А я не могу вас судить. Мне много раз задавали вопрос, почему Господь допускает такие муки для невинных детей, и я много раз не находил ответа. Я и сейчас не знаю. Но мне кажется, что мы не должны винить Господа в наших бедах, или надеяться только на него. Мы же люди, мы все сотворены свободными, а свобода означает ответственность. Об этом часто забывают и, возможно, Он напоминает нам... Простите, я начал читать проповедь. Так неуместно... Мне редко приходится говорить о Боге не в церкви, - он смешался и замолчал. Было видно, что он жалеет о сказанном. Елене стало неловко. Нашла что ляпнуть! А если его это задело? А если он не захочет после такого разговаривать? Нет, глупости. Он не такой. Обычный священник, может и не заговорил бы с ней больше, но Стах- не обычный.
- Вы, наверное, очень необычный священник, - Елена улыбнулась. Открыто, без робости, без стеснения - так, как он научил ее улыбаться.
- Почему? - Стах ответил на улыбку, и на душе у женщины стало легче.
- Вы больше похожи не на священника, а на крестоносца. Вы говорите, и я вам верю, и готова пойти за вами куда угодно, хоть в крестовый поход. И любой будет готов, я уверена.
- Большинство крестоносцев были хорошими солдатами, но совершенно не годились в священники. Но все равно спасибо вам. Мой сан не заставит вас избегать меня?
- Нисколько.
Все-таки он был невозможен. Рыцарь из легенд о короле Артуре, каким-то неведомым способом попавший в наше время и невесть почему заметивший из тысячи тысяч женщин одну Елену. Он не мог существовать иначе, чем в воображении ее и еще сотен разновозрастных дур, но он был. Большой, сильный, надежный, настоящий. Ни разу передумавшей все мысли Елене не пришло в голову, что Стах может оказаться аферистом, мошенником, негодяем, несмотря на то, что его скупые рассказы о себе казались фантастичными. Но чем дольше она об этом думала, тем более нереальной и нелепой ей казалась ее собственная жизнь. Вышла замуж в девятнадцать лет за кудрявого паренька-гитариста, в двадцать родила дочку, в двадцать один развелась, вернулась с ребенком в мамину "хрущевку", проработала больше десяти лет в детской онкологии, где навидалась всякого... Это ж какой дурой после этого надо быть, чтобы встретить рыцаря и не поверить ему?
Она звала его рыцарем. У нее выходило мягко: "р-рицарь", и сердце у Стаха сжималось от звуков ее голоса. Ему хотелось быть с Еленой каждую минуту своей жизни, не выпускать ее руки из своей ладони. Он знал, что это невозможно, и это его не пугало. Намного страшнее было другое.
Скользя мотоциклетными ботинками по апрельской грязи и сжимая посеребренную саблю, Вишневецкий не думал о Елене. Он даже не помнил о ней. В этот момент для него существовала только схватка, в которой с одной стороны был он, а с другой - древнее и жестокое зло без лица и имени. Даже резкая боль в руке, где когти вампира скользнули по защитному щитку и разорвали ткань "черепахи" вместе с кожей, не отрезвили его. Только когда где-то за спиной раздался голос Романова: "Все, последний готов!", Стах замер, не опустив поднятый в замахе клинок. В двух шагах шумно дышал Костя, хищно блестя стеклами очков.
- Я все не устаю на вас удивляться, - укоризненно сказал подошедший Гарик. - Каждый раз, когда я прошу оставить мне какую-нибудьзапчасть упыря, вы будто специально суете железки именно в эти места.
Он поцокал языком и наклонился над иссеченным телом, пытаясь определить его пригодность для дальнейшего использования.
- Стах, чего у тебя с рукой? - Костя отточенным движением бросил катану в ножны и бесцеремонно ухватил Вишневецкого за кисть, заставляя вытянуть руку.
- Больно, - удивленно произнес Стах, глядя, как на серые комья снега падают красные капли. Гарик ахнул, забыв про упыря.
- Стасик, вы идиот! Немедленно к машине, там аптечка!
Прислонившись к капоту "шестерки", Стах кое-как стащил через голову защиту и остался в футболке. Сразу стало холодно, он вздрогнул.
- Чего дрожишь, маклауд хренов? - рявкнул Романов. - Решил, что бессмертный, что ли?
И тут на Вишневецкого накатило. Страшная мысль - а как же Елена? - заставила его со всхлипом втянуть воздух. Впрочем, в этот момент Гарик как раз щедро плеснул в рану спиртом, и никто ничего заметил.
- Дай отхлебну, - хрипло сказал Стах. - Да поеду.
- Вы сегодня демонстрируете прямо-таки чудеса логики, - хмыкнул Мецгер. - Охлебну и поеду, как же.
- Не впервой, - отозвался Стах. - Чай, права не отберут.
Осознание собственной смертности накатило удушающей волной. Далекое и необязательное "если меня убьют" вдруг превратилось в "когда". Охотники редко умирают своей смертью и еще реже доживают до старости. Его восемнадцать лет в Охоте - почти рекорд. Когда его убьют, что станет с Еленой? Стах не стал надевать шлем - ехал все равно не быстро, пара добрых глотков спирта давали о себе знать. Хорошо, что он ей ничего не сказал. И никогда не скажет. Глупо ему признаваться женщине в любви.
- И почему же глупо, сын мой? - спросил отец Тадеуш. Спросил тихо, не вкладывая в вопрос ничего, кроме самого вопроса. - Ты здоровый молодой мужчина, почему бы тебе не полюбить?
- Я не мужчина, - дернул плечом Стах. Два священника могли пренебречь такой формальностью, как кабинка для исповеди. Они сидели на лавочке на храмовом дворе: сухонький пожилой отец Тадеуш в простом черном облачении и кажущийся рядом с ним огромным Вишневецкий в джинсах и расстегнутом пальто. Московский епископ удивленно поднял бровь:
- Хочешь сказать, ты не мужчина, а священник?
- Я не мужчина, я Охотник.
Духовник Стаха вздохнул и мальчишеским жестом взъерошил волосы. Он знал об Охоте, о работе Вишневецкого в ОВД, обо всех его загулах, и регулярно отпускал духовному сыну все его нехитрые грехи. Нехитрые, в том отец Тадеуш был уверен. Дети не совершают тяжких грехов, даже если им за тридцать, они облечены саном и им приходится убивать.
- Что мне делать, отец Тадеуш? - голос Стаха звучал обреченно.
- Не знаю, Стась. Твою дорогу выбрал не только ты. Богородица тебя отметила, наградила даром, но страшен тот дар. Не теряй веры, мальчик мой, никогда не теряй веры в себя. Господь наш никогда не ошибается, а мы вот грешны. Слушайся своего сердца, и будь что будет.
- Спасибо, отец Тадеуш. Мне правда легче.
- Иди с миром, сын мой.
Она не должна привыкать к тебе, твердил себе Стах. Не смей ей ничего обещать, не смей заставлять ее ждать тебя, не смей знакомиться с ее дочерью, не смей знакомиться с ее матерью, не смей думать о том, что было бы, если бы... Получалось плохо. В последний раз ему было так плохо семнадцать лет назад, в первый его год в семинарии. Тогда его, совсем молодого парня, сходящего с ума от ломки Охотника, день и ночь терзали сомнения, правильно ли он поступил. По-мальчишечьи дословно выполняя данный обет, Стах одним махом перечеркнул все свои планы на жизнь, разрушил все свои юношеские мечты, принял на себе огромную, до сих пор почти неподъемную ответственность. Но разве мог он отказаться? Солгать?
Тогда тоже был май. Май девяносто второго года, бестолкового и страшного. Стахзаканчивал школу в Белгороде, куда они с семьей переехали три года тому назад. Здесь у него впервые появился лучший друг. Семье майора Вишневецкого часто приходилось переезжать с места на место, иногда дети меняли по три школы за учебный год. В таких условиях тяжело было заводить друзей, и Стах не заводил. А потом отец вышел в отставку, и дядя Саша, то есть отец Александр, брат отца, предложил им переехать в город, где у него был свой приход. Отцовскую отставку Стах в полной мере прочувствовал только тогда, когда они, въехав в новую квартиру, впервые за несколько лет до конца разобрали вещи, не оставив ничего в ящиках и чемоданах.
Леха учился в том же классе, что и Стах. Они удивительно быстро подружились, и все три года были не разлей вода - вместе ходили на самбо, вместе сбегали с уроков, вместе лазали по чужим садам за грушами - неподалеку был частный сектор, вместе ходили на дискотеку в соседний район, откуда часто приходилось возвращаться по крышам гаражей, чтобы не забили насмерть. А за несколько месяцев до окончания школы Леха начал отдаляться - у него появились какие-то непонятные дела, сжиравшие все его время. Стах сначала подумал, что его друг связался с бандитами - время было такое. На прямой вопрос Леха покачал головой: "Бандитами хотят стать только полные придурки. Я не такой".
Чутье у Вишневецкого было развито с детства. Он понимал, что ему не лгут, но и всей правды не говорят. Решение проследить за другом пришло спонтанно, когда Стах, возвращаясь домой поздним вечером (провожал с гулянки девчонку), вдруг увидел Леху. Тот шел куда-то, причем явно не желая, чтобы его заметили. Целью его поздней прогулки являлся какой-то полузаброшенный дом в частном секторе. Свет в окнах не горел, но голоса нескольких человек были хорошо слышны. Леху ждали. Наркоманы, решил Стах, глядя на бледные лица и черные пятна зрачков. Он устроился на груде бревен, сваленных у окна, и, прижавшись к стене, следил за происходящим внутри дома. И то, что он видел, ему крайне не нравилось.
Судя по всему, новые Лехины друзья были сектантами - черные балахоны, черные свечи, заунывные заклинания на непонятном языке. Они окружили парня, который, казалось, их даже не замечал. Леха стоял в центре комнаты и счастливо улыбался.
- Сними майку, - хрипло приказал один из балахонщиков.
Леха повиновался, не прекращая улыбаться. Черные балахоны пошли по кругу, завывая в такт шагам. Их движения были заторможены, словно в замедленной съемке. Один из них вытянул руку с ножом, по Лехиной спине потекла кровь. Тот даже не вздрогнул. Дальше можно было не смотреть. Историй про сатанистов, приносящих в жертву людей, за последние два года было предостаточно. Стах огляделся. Рядом с бревнами валялся топор, изрядно тронутый ржавчиной, но все еще представляющий собой солидный аргумент. В доме Стах насчитал двенадцать человек в балахонах. Пусть они двигались, как снулые рыбы, зато у них были ножи. Расклад был хреновый, как ни крути. За помощью бежать было бессмысленно - кто знает, на сколько рассчитан этот их обряд. И Стах принял решение.
- Пресвятая дева Мария, Пречистая Богородица... Уйдем с Лехой отсюда живыми, я священником стану, - прошептал он, покрепче сжимая в руке топорище. И пинком открыл хлипкую дверь, как раз в тот момент, когда из темноты выступила еще одна фигура в балахоне и откинула капюшон, обнажив уродливую лысую голову. Вот тогда Стах понял все. Те двенадцать, может, и считали себя адептами темного культа, но самом деле они были просто гулями молодого, но очень жадного носферату. Вампира. Отвратительного исчадия ада.
- Не подведи меня, рыцарь, - шепнул Стаху нежный женский голос, словно музыка вдруг зазвучавший в его голове. - Я спасу и сохраню тебя, а ты спаси и сохрани всех прочих.
- Радуйся, Мария, благодати полная, - тихо ответил Стах и ринулся вперед, занося топор. - Бей-убивай, кто в Бога верует!
Только божественным вмешательством можно было объяснить тот факт, что Вишневецкому тогда удалось не убить ни одного сектанта. Какая-то мудрая и опытная сила каждый раз разворачивала топор обухом прямо у него в руке, потому что самому было не до того. Пусть неловкие и заторможенные, но превосходящие его в количестве гули лезли дуром, любой ценой стараясь дотянуться до дерзкого паренька, покусившегося на добычу их господина. Четверо или пятеро упали после соприкосновения с холодным железом, прежде чем Стаху удалось прорваться к упырю. Ему несказанно повезло, что вампир оказался всего один, и то не вошедший в силу. Более опытный носферату, пожалуй, разорвал бы его на куски, но этот не мог даже приблизиться, и лишь выл и шипел, пытаясь найти укрытие. Не нашел. Тяжелый старый топор размозжил ему голову первым же ударом, и гули рухнули вместе со своим повелителем.
Потом Стах тащил потерявшего сознание Леху домой через кварталы, изобретал какие-то более или менее правдоподобные объяснения, обрабатывал синяки и ссадины на себе самом. А утром объявил о том, что после школы будет поступать в семинарию в Кракове. Мама заплакала почему-то, видимо, решив, что кого-то он ночью все-таки убил, отец спросил: "Уверен?" и, получив утвердительный ответ, не стал лезть в душу. Потом последовала кутерьма с оформлением загранпаспорта, получением визы, сбором хоть каких-нибудь денег. Уже перед самым отъездом к Стаху подошел дядя Саша.
- Ты уверен, Стась? Не отступишься?
- Я... обет дал, - хмуро ответил Стах, глядя в пол. - Когда мы с Лехой в неприятности вляпались. Отступать некуда.
- Тяжело будет, - сказал дядя Саша, усаживаясь рядом. - Мне тяжело было, а я ведь этого всегда хотел.
- Справлюсь.
- Вот и хорошо. А военного из тебя все равно бы не получилось, прости уж за прямоту. Нет в тебе двух важных качеств: умения отказываться от своих решений и цинизма. И, надеюсь, никогда не будет. Поезжай, Стась. Станет тошно - вспоминай святого Станислава. Он тоже не собирался становиться святым покровителем Польши.
Святого Станислава, лихого шляхтича, епископа-бунтовщика, предательски убитого королем Болеславом Смелым, СтахВишневецкийпотом вспоминал часто. В первые месяцы было не до того - он с трудом привыкал к суровому семинарскому быту, наспех учил церковную латынь. А потом Стах начал сходить с ума. Учеба давалась ему тяжело, он заучивал наизусть священные тексты, не понимая их смысла. Он абсолютно не чувствовал в себе ни желания, ни склонности к духовному наставничеству и ощущал себя обманщиком, не способным сдержать данное слово. Больше того, семинарист Вишневецкий был полностью лишен способности к духовному смирению, приличествующему носителю сана, и с долгих совместных молитв он выходил, пошатываясь, потому что в глазах темнело от ярости - более бездарного времяпрепровождения он и представить себе не мог. В довершение ко всему, Стах не мог спать.
Стоило ему хотя бы на несколько минут провалиться в сон, как он попадал в самую гущу схватки. На него бросались омерзительные твари, целя зубами в горло, а он рубил их клинком со сверкающим лезвием. Иногда сон менялся, и тогда Стах шел по следу с саблей наголо, дрожа от радостного возбуждения и чувствуя сладкий запах страха, исходящий от прячущихся в тенях упырей. Это не были кошмары: он не боялся, напротив, желал этого всем сердцем, и от осознания этого просыпался, зажимая ладонью рот, чтобы не закричать. По ночам Стах молился, прося утешения у Пречистой Девы и святого Станислава, чем пугал делившего с ним келью худого чеха с землистым лицом. Кроме Охоты в жизни Вишневецкого ничего не имело значения.
С тех пор мало что изменилось. Ценой невероятных усилий ему удалось справиться с собой, до поры до времени загнать голодное звериное безумие внутрь себя. Стах ни разу не пожалел о своем выборе, и стал хорошим или, по крайней мере, неплохим священником. Но он всегда оставался в первую очередь Охотником. И сейчас в его жизнь вторглась Елена, и Охота перестала быть единственной ведущей его силой. То, что он чувствовал к этой женщине, не было похоже на давние переживания, но обладало схожей природой. Ксендз Вишневецкий снова сходил с ума, и то, что он был при этом счастлив, не приносило ему облегчения.
Никому, кроме отца Тадеуша, Стах всего этого не рассказывал, и не рассказал бы ни за что. Да и зачем кому-то было знать эту старую историю - у каждого Охотника была своя похожая. Кроме того, Вишневецкому требовался совет, а не сочувствие.
- С ума я схожу, Костя, вот что.
Русин хмыкнул. Они сидели на полу, прислонившись к стене, и курили, сбивая пепел в консервную банку. В двенадцатиметровой комнате из мебели была одна старая тахта, на которой для двух крупных мужчин места было маловато. Зато от этой стены был хорошо виден затейливый иероглиф, одним росчерком кисти написанный на большом листе ватмана.
- Я, знаешь ли, крупный специалист в этом вопросе. С чего ты вообще это взял?
- А что мне еще думать? Я когда с ней - никакой Охоты нет, никаких вампиров, только она и я где-то рядом. Стоит саблю в руки взять - ни одной мысли о Елене, даже не помню ее, лицо из памяти исчезает.
- А когда один и не на Охоте?
- А вот тогда-то я, Костя, с ума и схожу. Все пытаюсь свою жизнь воедино собрать, а она водой сквозь пальцы в разные стороны бежит. Сам знаешь, меня и до того каждый божий день надвое рвало, а сейчас и вовсе невмоготу. Даже в церкви от своего безумия скрыться не могу.
- Это не сумасшествие, Стах, по крайней мере, не по психиатрическому профилю, - Костя смотрел куда-то вперед и вверх, точным движением близорукого человека роняя пепел в банку не глядя. - Я пока в институтах учился, книги умные читал. И в них твоя болезнь называется - любовь. То, что до тебя это только на четвертом десятке дошло - это уже частности. Так что не псих ты, старина, просто дурак.
- Ну спасибо, - фыркнул Вишневецкий. - Скажи же мне, о многомудрый философ, и что же мне, дураку, со всем этим делать?
- А хрен тебя знает, - Костя пожал плечами. - Нашел, у кого в таких делах совета просить. Я тебе тут только одно могу сказать: делай хоть что-нибудь.Водки хочешь?
- Хочу, но не буду. Я покататься ночью хочу, - Стах поднялся. - Счастливо, Костя.
- Ага. Дверь входную захлопнуть не забудь, - Русин вставать не стал. Зачем, если друг не обидится, а все сущее и без того погрязло в тщете?
Когда-то Елена была "совой" - засыпала под утро и, если не удавалось проспать хотя бы до полудня, отчаянно зевала весь день. Потом годы работы по сменам приучили ее не обращать внимания на время суток и жить в соответствии с графиком работы. Но если удавалось пополуночничать, женщина старалась не упускать этой возможности. Лелька увлеченно смотрела какой-то заграничный сериал, мать спала, а Елена неловко щелкала друг об друга вязальными спицами - другие медсестры на спокойных дежурствах часто вязали, множа шарфы "резинками" и носки с уползающими на щиколотку пятками, и взялись учить рукоделию товарку-неумеху. Когда зазвонил мобильный телефон, она вздрогнула от неожиданности. Первая мысль была - с работы. Но на экранчике мобильника высветилась надпись - "Станислав".
- Да? - удивленно сказала в трубку Елена.
- Геленочка, простите меня, пожалуйста, за поздний звонок, - Стах говорил торопливо, словно боялся, что она не дослушает. - Вы, наверное, не согласитесь...
- На что? - женщина улыбнулась. Он все время заставлял ее улыбаться.
- Спуститься вниз. Я у вашего подъезда.
- Сейчас спущусь.
- Накиньте куртку, на улице прохладно.
- Обязательно. Я спускаюсь.
И действительно, через минуту она уже стояла у лифта - в домашних штанах, шлепанцах и куртке, накинутой поверх растянутой кофточки. Выйдя на улицу, она не сразу заметила Стаха, точнее, не сразу поняла, что это он. Возле большого черного мотоцикла стоял рыцарь в черных блестящих доспехах. В одной руке он держал шлем, а в другой - мобильный телефон.
- Стах!
- Геленочка! Добрый вечер! - он сделал шаг ей навстречу, и стало видно, что на нем не доспехи, а защитный костюм с блестящими пластиковыми щитками. - Вы извините меня, но я случайно оказался в вашем районе и не смог удержаться, чтобы не позвонить вам. Я вас не разбудил?
- Нет, я как раз решила сегодня лечь попозже.
- Хотите прокатиться? - спросил Стах и протянул ей шлем. Елена заметила еще один, висящий на рукоятке руля, и ей вдруг стало невероятно весело. Ее рыцарь был мальчишкой, как и положено любому настоящему рыцарю. Серьезным, большим, сильным мальчишкой, уже осознавшим свою силу, но еще не успевшим повзрослеть.
- Конечно, хочу, - Елена откинула волосы с лица и смело надела шлем. Она еще ни разу не каталась на мотоцикле, да еще и ночью. Почему бы не начать именно сегодня? За те два снебольшим месяца, что она была знакома со Стахом, она и так уже сделала немало вещей, о которых раньше и подумать не могла. - Куда мы поедем?
- А куда вы хотите? - серьезно спросил Станислав, подсаживая ее на заднее сиденье. - Москва сегодня вся ваша.
- Хочу к реке, - ответила Елена, чуть откидываясь назад, чтобы не мешать Стаху. - Ой, у вас куртка порвана. Что это, кровь?
Мужчина бросил взгляд на свое левое плечо.
- Ничего страшного. Проезжал между гаражами, зацепился за арматурину. Рука почти зажила, а куртку зашить забыл. Держитесь крепче, Геленочка, мы едем к реке!
А она-то думала, почему вокруг длинноволосых парней на мотоциклах увивается столько девчонок! Это оказалось и вправду потрясающе: нестись сквозь ночь на ревущем черном стальном звере, чувствуя бедрами горячий металл, прижимаясь к широкой спине мужчины, надежно держащего зверя в узде. Кажется, Елена смеялась в полный голос, но за шумом ветра не слышала сама себя. Ветер, ночь и скорость пьянили не хуже спиртного, и Елена была благодарна Стаху за приглашение. Даже знай она, что у него есть мотоцикл, самой ей никогда не хватило бы смелости попросить покатать ее. Вся поездка по набережной Яузы заняла минут двадцать, но женщине они показались часами. Тем неожиданней было по возвращению увидеть Лельку, стоящую у подъезда.
- Леля? - Елена поспешно и неловко спрыгнула с мотоцикла, едва он остановился, и поспешила к дочери, на ходу снимая шлем. - Ты что так поздно на улице делаешь?
- Это тебя надо спросить, - девочка отвечала сердито, но в ее голосе слышались нотки облегчения. - Убежала из дома на ночь глядя, телефон не взяла. Скажи спасибо, что я бабушку будить не стала, она бы тебе устроила!
- Леля, ну что ты говоришь... Меня друг позвал покататься немного по Москве, я не собиралась задерживаться...
- Ма, ты себя слышишь? Что бы ты мне сказала, если бы я такое выкинула?
- Простите, барышня, это я виноват, - Стах неслышно возник у Елены за спиной, забрал у нее шлем, который женщина неловко вертела в руках, и легким движением приобнял ее за плечи.
- А вы еще кто такой? - неприязненно спросила Лелька. Елена вспыхнула от грубости дочери.
- Меня зовут Станислав, я друг вашей мамы, - Стах сделал вид, что не заметил тона девочки, и Елена была ему за это благодарна, но положила себе непременно поговорить с дочерью на предмет хороших манер.
- А это моя дочь, Леля, - поспешно вставила она, пока Лелька не успела отпустить еще какую-нибудь бестактность. Дочь проигнорировала реплику матери.
- Я Ольга, - по-взрослому представилась она и протянула Стаху руку. Елена еле удержалась, чтобы не прыснуть: и где только успела нахвататься? Вишневецкий же серьезно, без тени преувеличения, склонился над узкой девичьей ладошкой. Растерявшаяся Лелька, ойкнув, выдернула руку и, чтобы скрыть смущение, продолжила допрос.
- А чего это вы мою маму по ночам на мотоцикле катаете?
- А она раньше никогда ночью на мотоцикле не каталась, - ну кто, кто еще мог вести этот идиотский диалог с подростком и не говорить ни свысока, ни заискивающе? И ведь, главное, это работало! Стах вынуждал Лелю подстраиваться под его "взрослый" тон, и девочка подчинялась, сама того не замечая.
- Я, может быть, тоже никогда не каталась ночью на мотоцикле. Согласитесь, это не повод убегать ночью из дома, никого не предупредив.
- Хочешь? - Стах обезоруживающе улыбнулся и протянул ей шлем.
Лелька бросила на мать быстрый взгляд, и Елена кивнула.
- Только не лихачьте.
- Не буду. Держитесь крепче, Ольга.
Лельку Стах катал недолго, судя по всему, они просто объехали квартал и вернулись. Но когда девочка сняла шлем, ее глаза восторженно сверкали. Вишневецкий помог ей слезть с мотоцикла и под руку проводил до подъезда.
- Ну что, грозная Ольга, вы не сдадите нас с мамой бабушке?
- Так уж и быть, - смилостивилась грозная Ольга. - А вы меня как-нибудь еще покатаете?
- Непременно, - пообещал Стах.
Елена понимала, что сейчас он попрощается и уедет. Ей очень хотелось задержать его, отблагодарить хотя бы чашкой кофе за чудесный подарок, познакомить получше с дочкой, чтобы он понял, что Лелишна не всегда такая ершистая, возможно даже попросить его остаться... Она знала, что это невозможно, но никто не мог запретить ей хотеть этого.
- Я своим звонком доставил вам столько неудобств... Простите меня, - он опять просил прощения, как будто мог ее обидеть.
- Стах, ну зачем вы... Мне так понравилось, спасибо вам. И не смейте больше извиняться, я на вас обижусь!
- Спокойной ночи, - Елена смотрела, как он садится на мотоцикл и медленно выезжает из двора. - Пойдем, Лель?
- Пойдем, - девочка тоже провожала Стаха взглядом. - А он прикольный. Это с ним ты с весны по вечерам пропадаешь?
- С ним, - не стала спорить Елена.
- Одобряю, - без улыбки сказала Леля.
Они поднялись в квартиру, думая сразу лечь спать, но в коридоре их уже ждала бабушка.
- И где мы шлялись? - Марина Александровна всю жизнь проработала на швейной фабрике, на пенсию ушла начальником цеха, и умела, когда хотела, говорить внушительно.
- Мы гуляли, - ответила Лелька прежде, чем Елена успела собраться с мыслями.
- Ночью?
- А что? - немного задиристо ответила девочка. - Мы не одни гуляли, а с маминым другом!
- Леля, - ахнула Елена. Дочка и сама поняла, что зря упомянула о Стахе, но было поздно.
- Оля, иди в свою комнату, - распорядилась бабушка.
- Я не Оля, а Леля, - буркнула та, но повиновалась. Елена сбросила куртку и туфли и пошла в большую комнату, твердо решив сегодня не ссориться с матерью. За тридцать четыре года ссор было предостаточно, и портить еще одной настроение не хотелось.
- "Мамин друг" - это тот бандит на мотоцикле, с которым вы раскатывали по двору? - сухо поинтересовалась Марина Александровна, входя в комнату вслед за дочерью. С тех пор, как Леля пошла в школу, Елена оставила девочке маленькую комнату, а сама перебралась в зал, к матери. Пусть с ней было тяжело, а подчас и вовсе невыносимо, но лучше уж мучиться самой, чем подставлять ребенка.
- Он не бандит, мама, - устало сказала женщина, опускаясь на софу.
- А кто? Олигарх?
- Он священник.
- Угу. А ты у нас Богородица.
- Спокойной ночи, мама, - Елена выключила свет и отвернулась к стене. На ее руках, казалось, еще оставался запах Стаха - аромат кофе, дорогого табака и металла. Мама могла думать все, что угодно - впервые после рождения дочери она была счастлива.
Светлая мысль отдохнуть на природе, пожарить шашлыки и "в кои-то веки провести выходные как белым людям" принадлежала полковнику Романову. Его в этом начинании поддержал весь коллектив, но жизнь внесла суровые коррективы в радужные планы Охотников. О шашлыках прослышала витина Елена и сказала, что это отличная идея - наконец-то съездить куда-нибудь вместе с детьми и подругами, а не просто поглощать мясо, щедро запивая его водкой, как это делают разные несознательные элементы. Милиционеры трагически взвыли, ибо относили себя к тем самым несознательным элементам и честно собирались везти на природу минимум четыре бутылки. Но потом Костик смекнул, что шашлыки в семейном формате - отличный предлог для того, чтобы заставить Вишневецкого познакомить друзей с его загадочной пассией. Капитан Мецгер заметил на это язвительно, что почему-то подобная гениальная идея пришла в голову единственному безоговорочно холостому человеку в коллективе.На подпольном собрании постановили считать любопытство сильнее алкоголизма и выезжать на природу с личной жизнью.
Елена сказала, что знает хорошее место где-то под Купавной, Романов сказал, что на такое количество народа одной машины все равно не хватит, а он не собирается с завистью заглядывать в рот подчиненным, так что ехать решили на электричке. Собирались на вокзале, с непривычки долго, подшучивая друг над другом. Первым приехал Костя, подозрительно позвякивая десантным ранцем. Спустя пять минут появились Гарик с Юлей: Мецгер тащил, помимо своего студенческого рюкзачка, еще два здоровых пакета, а девушка, плавно поводя широкими бедрами, обтянутыми светлыми шортиками, несла на плече пляжную сумку. Стах и Виктор появились практически одновременно, но с разных сторон. Сначала вечная вокзальная толпа расступилась, чтобы пропустить Вишневецкого, приобнимающего невысокую полную женщину и тоненькую девочку-подростка, и сомкнуться за их спинами, а потом откуда-то сбоку вынырнул Романов, таща за собой Елену с сыновьями.
Едва сбросив с плеча спортивную сумку, Романов повернулся к Стаху:
- Ну что, герой, знакомь со своими красавицами!
Вишневецкий смущенно повел плечами.
- Слетелись, коршуны... Это Гелена, а это Ольга.
- Можно просто Леля, - вставила девочка.
- А это мои друзья...
- Алкоголики! - весело закончил Костя. Леля прыснула, Елена прикрыла улыбку ладошкой.
- Вообще-то, я хотел сказать, мои друзья-милиционеры, но правду, видать, не скроешь. Вот эта находка для шпиона - это Костя, самый наглый - Виктор, он у нас полковник, а самый тихий - Гарик. Гарик Эдуардович, не прячьтесь за Юленькой, я вас все равно вижу. Юля, а вы ему не потворствуйте. Это Елена, а это Сережа и Лешка.
Оставив женщин и детей знакомиться под присмотром Гарика и Кости, Романов с Вишневецким отправились к кассам за билетами. Витя порывался использовать служебное положение в личных целях, но очередь рассосалась довольно быстро. Народу в электричке было довольно много, но ехать было недалеко, так что дорога особых неприятностей не причинила. От станции пришлось пройти пару километров, но место, о котором говорила Лена, действительно было удачным: не особо людным, тенистым и возле воды. Начали раскладывать нехитрый багаж. Романов решительно разогнал всех от мангала и взялся шаманить над углем из бумажного пакета.
- Гарик Эдуардович, а вы тоже милиционер? - спросила Леля.
- Что, не похож? - хохотнул Гарик. - Представьте себе, есть в моей нелегкой жизни еще и такая неприятность. А вы меня еще по отчеству именуете. Я себя сразу чувствую старым и больным академиком и действительным членом. А я всего лишь простой российский патологоанатом.
- Правда, патологоанатом? - глаза девочки загорелись интересом.
- Не слушай его, Леля, - Стах похлопал Мецгера по плечу. - Гарик у нас доктор наук, один из лучших судмедэкспертов Москвы.
- Стасик, и вы еще обозвали Костеньку находкой для шпиона! - взвыл Гарик, обычно стеснявшийся своего научного звания.
- Как говорят в одном чудесном южном городе, чтоб вы так жили, как прибедняетесь, - фыркнул Вишневецкий, удаляясь.
- Я тоже хочу судмедэкспертом стать, криминалистом как в "СиЭсАй", - доверительно поделилась Леля. - Сначала хотела в медицину пойти, как мама, а потом поняла, что не смогу смотреть, как живые люди умирают. Уж лучше сразу с трупами, помогать милиции преступников искать.
- Ой, Лелечка, в нашей работе есть куча минусов и всего один плюс, - Гарик притворно вздохнул.
- И какой же?
- Ни один клиент не нахамит.
Девочка расхохоталась.
Ленины сыновья вполне ожидаемо повисли на Русине - из всей романовской смены больше всего они любили "дядю Костю". Романов подозревал, что Костя втихаря и невзирая на строжайший запрет, рассказывает мальчишкам про "кровищу и кишки". Женщины втроем сидели на покрывале и о чем-то болтали, время от времени начиная хихикать. Стахова Елена сначала смущалась и явно чувствовала себя не в своей тарелке, но потом пообвыклась и, судя по всему, нашла общий язык свитиной Леной и Юлей. В общем, все были при деле, один Вишневецкий слонялся туда-сюда, не зная, к какой компании приткнуться.
Помощь ему особо не требовалась, но наблюдать бесцельные метания Стаха больше не было никаких сил.
- Чего мотаешься, как собачий хвост? Держи вот шампуры, сейчас мясо нанизывать будем.
Склонившись над кастрюлей, Вишневецкий втянул носом воздух.
- Ммм, чеснок, перчик, шафран... А чего хмели-сунели не добавил?
- Что нашел дома, то и добавил, тоже мне, шеф-повар нашелся, - добродушно проворчал Витя. - Так чего ты мечешься-то, а? Гляди, все хорошо и пасторально, все довольны и счастливы, один ты маешься.
- Да маетно мне, Витя, - вздохнул Стах, насаживая на шампур розовый кусок мяса. - Все кажется, что если сейчас все так хорошо, то потом будет как-то невероятно плохо.
- Ох, интеллигенция сраная, - прикрикнул Романов и тут же оглянулся - не слышали ли дети. Убедившись, что заслуженная кара от тяжелых лениных рук не спешит обрушиться на его голову, продолжил уже тише: - Я с тебя, Вишневецкий, хренею временами. Вроде умный мужик, а бывает - сказал, как в лужу пернул. Ты бы лучше жизни радовался, пока возможность есть, а про трындецы всякие будешь думать, когда они появятся.
- Твоими бы устами, Витенька, - Стах ловко низал шампуры, чередуя мясо с луком и маленькими помидорчиками. - Я восемнадцать лет не думал, что будет после. Не было у меня никакого "после". А сейчас вдруг появилось, и я со всем пылом новообращенного предвижу в нем всякие, как ты выражаешься, трындецы.
- Намекаешь, что это у тебя пройдет?
- Ну, повод надеяться есть.
- А что это вы тут, беседы философские беседуете? - возник рядом с кастрюлей мяса оголодавший на свежем воздухе Костик. - А я, между прочим, дипломированный философ...
- Ты дипломированный прохвост, - рявкнул Романов и шлепнул Русина шампуром по руке как раз в тот момент, когда тот пытался вытащить из эмалированной чаши изобилия здоровенный кусок говядины. - И упырь вдобавок. Не сметь жрать сырое!
- Да, Костенька, вам сырое вредно. В сыром мясе яйца гельминтов, в просторечии именуемых глистами, в вашем стройном организме вам с ними будет тесно, - Гарик в полете поймал выроненный Костей кусок.
- Да вы что, озверели? - закипая, поинтересовался Виктор.
- Фактически, - кивнул Мецгер, от греха подальше выпуская добычу обратно в кастрюлю. - Мы оголодали, как те тигры, которым не докладывают мяса. И если его в ближайшее время не доложат, среди мирного населения появятся первые жертвы.
- А ну брысь! - полковник грозно поднялся на ноги, сжимая в руках шампур. Наперерез командирскому гневу устремилась Лена.
- Мальчики, проголодались? Я как знала, сосисок с собой взяла, чтобы перекусить до шашлыка.
Мальчики победно взвыли и исполнили ритуальный танец победы людоедского племени уга-чака. Стах смущенно взглянул на Елену, и увидел, что она смеется. После сосисок и в ожидании шашлыков Юля потащила всех купаться. Первыми в воду полезли, разумеется, дети, потом Гарик с Юлей, а через некоторое время к ним присоединился величественный Романов в компании двух Елен. Русин с Вишневецким остались следить за мангалом, отговорившись чересчур холодной для них июньской водой. Виктор с Гариком понимали, что они не хотят лишний раз демонстрировать впечатляющее количество шрамов, и всеми силами отвлекали внимание женщин от уклонистов.
После того, как первая партия шашлыков была приготовлена и тут же съедена, Юля вспомнила:
- Гарик, мы же с тобой бадминтон купили!
Бадминтон оказался востребован. Сначала поиграли Юля с Гариком, потом старший Ленин сын Сережка с Лелькой, потом за ракетки взялись две Елены, даже Романов сыграл партию с Лешкой. Под конец не выдержал и Костя, как раз отставивший в сторону бутылку, втихаря приконченную на двоих со Стахом.
- Ну что, пан Вишневецкий, покажем класс?
- Покажем, - согласился Стах, поднимаясь и с хрустом поводя плечами.
Они и показали. Первые несколько минут прошли нормально, играли не спеша, приноравливаясь к ракеткам и друг к другу. Но потом мужчины разошлись, удары стали сильнее, и в какой-то момент воланчик от мощного движения Стаха не улетел в неведомые дали, а застрял в сетке ракетки.
- И-эх! - отбивая подачу, Костя подпрыгнул, взмахнул ракеткой, и взвыл от боли: в руке у него осталась ручка, обмотанная пестрой лентой, а остальная часть снаряда, обломившись, треснула его по голове.
- Да-а, профессионалы вышли на поле, - прокомментировал Романов.
- Юленька, за сколько мы купили этот бадминтон? - поинтересовался Гарик.
- За сто пятьдесят рублей...
- Вот на сто пятьдесят рублей мы и поиграли, - заключил Мецгер. - Хорошо, что наши главные разрушительные силы слишком ленивы, чтобы устраивать дестрой постоянно.
В Москву возвращались уже поздним вечером, как пишут в школьных сочинениях, "усталые, но довольные". Дети втроем дремали на одном сиденье, напротив дрыхли "домиком" Костя с Гариком. Романов спал, откинувшись на жесткую спинку. Лена с Юлей обменивались кулинарными премудростями. Стах смотрел в окно, баюкая в объятиях Елену.
- Ох и влетит мне завтра от мамы, - вдруг хихикнула она.
- За что же? - удивился Стах.
- У нас на даче забор обвалился, а мы с Лелькой с вами поехали вместо того, чтоб его чинить. Придется на следующей неделе возиться...
- Не говорите глупостей, Геленочка, - мягко прервал ее Вишневецкий. - Не будете вы чинить никакой забор. В следующую субботу я приеду к вам на дачу и все починю.