Тишина в куполе "Биос-3" была особенной - густой, бархатной, насыщенной запахом влажной земли, прелых листьев и жизнью. Ева стояла неподвижно, затаив дыхание, наблюдая за двумя исполинскими тенями, медленно перемещающимися среди зарослей карликовой ивы. Шерстистые носороги, Фрейр и Фрея. Две тонны доисторического спокойствия и мощи, возрожденные её командой из генетического небытия. Сквозь прозрачную панель планшета в её руках текли биоритмы: стабильная кардиограмма, нормальная температура, уровни гормонов. Всё было идеально. И всё было неправильно.
"Биос-3" давно перерос своё первоначальное назначение экспериментальной капсулы для выживания в космосе. Теперь это был целый комплекс куполов, раскинувшийся в сибирской тайге, - ковчег, плывущий в будущее, влекомый титаническим трудом таких, как она. Где-то в других секциях колыхались на гидропонике генетически усовершенствованные злаки, потомки той самой карликовой пшеницы, что кормила первых испытателей. Но её сердце было здесь, в этом воссозданном клочке плейстоцена.
Автономный дрон-кормилец, похожий на изящную стрекозу, бесшумно пронесся над её головой, направляясь к кормушке. В воздухе мигнула голограмма - коллега из отдела этологии махнул ей рукой, отправляя новые данные по поведенческим шаблонам. Мир работал, как безупречный, отлаженный механизм. Общество "Синтез" гордилось такими местами. Видело в них доказательство своей зрелости - способности не только не вредить, но и творить, возвращать утраченные связи.
Ева приблизилась к ограждению. Фрейр, самец, флегматично жевал пучок осоки, его маленькие глазки, утопленные в складках кожи, смотрели в никуда. А вот Фрея... Самка стояла в стороне, у самой стены купола, за которой виртуальный проектор рисовал бескрайнюю, слегка размытую тундру. Она не ела. Не проявляла интереса к самцу. Её мощная голова была опущена, а взгляд, казалось, был устремлен не на симуляцию горизонта, а куда-то внутрь себя. Это была не болезнь. Это была апатия. Отсутствие воли, тот самый "поведенческий дефект", который сводил на нет все успехи генной инженерии. Что толку в безупречном теле, если в нём не зажигалась искра древнего инстинкта? Искры, ради которой всё и затевалось.
"Протокол "Активация через среду" будет слишком рискованным для неё в текущем состоянии", - прошептала себе под нос Ева, уже составляя мысленный список. Нужен углублённый нейроскрининг, проверить реакции миндалевидного тела, возможно, микроскопический сбой в эпигенетической коррекции... Её пальцы полетели по голографическому интерфейсу, назначая сложную серию неинвазивных тестов на завтрашнее утро. Профессионализм был её панцирем. Внутри же клубилось холодное беспокойство. Она не боялась неудачи - боялась статичности. Того, что их общество, достигнув вершины, просто застыло в идеальном, но бездвижном равновесии. А природа, даже воскрешённая, отказывалась играть по его правилам.
В этот момент её тимбимдинг-браслет, тонкое серебристое кольцо на запястье, мягко вибрировал, излучив тёплый янтарный свет. Напоминание: "Вечернее собрание когорты. 20:00. Тема: Распределение эмоциональных ресурсов на предстоящий цикл". Ева вздохнула, оторвав взгляд от замершей Фреи. Она ощутила ту же самую, знакомую тяжесть - тонкое напряжение между долгом здесь, среди тишины и оживающей истории, и долгом там, в уютном доме-капсуле, где её ждали любимые лица, разговоры и необходимость быть не только Евой-биоинженером, но и просто Евой. Она погасила голограмму планшета и в последний раз посмотрела на носорогов. Исполин, жующий траву, и его тень, уставшая от мира ещё до рождения в нём.
Он упал. Нет, он не упал. Его повалила на пол тяжесть. Бесшумно, без удара, просто вдавила в холодный полимер, выжав из лёгких весь воздух одним резким, унизительным выдохом. Лео лежал на спине в зоне дезинтеграции станции "Возвращение", широко раскрыв глаза, глядя в ослепительно белый потолок, и пытался заставить диафрагму сделать хотя бы одно, самое крошечное движение. Двенадцать лет. Двенадцать лет невесомости, где каждое усилие было точным, экономным, где тело было инструментом, а не грузом. Теперь это тело стало чужой, враждебной массой в сто с лишним килограммов, пригвождающей его к полу.
Шум. Вот что обрушилось на него вторым. Не тишина вакуума, не монотонный гул систем жизнеобеспечения "Ковчега", а какофония: шипение гидравлики, мерный, раздражающий голос синтезированного диктора, перечисляющий процедуры, шаги где-то за стеной, голоса - много голосов, говорящих спокойно, без напряжения, почти лениво. Он зажмурился, но звуки не исчезали. Земля.
"Встать, - приказал он себе мысленно, голосом капитана миссии. - Встать сейчас же". Его руки упёрлись в пол, мышцы спины и ног, атрофированные за годы невесомости и едва подкреплённые месяцами реабилитации на подходе, взмокли от натуги. Он поднялся на колени, потом на ноги, пошатнулся. Гравитация была неземной. Она была ложной, грубой симуляцией, которая тянула не к центру планеты, а куда-то вбок, в живот, заставляя внутренности смещаться с тошнотворной медлительностью. Он сделал шаг. Ещё один. Каждый шаг отдавался глухим ударом в позвоночнике.
Перед ним зажглась голограмма - изящная стрекоза из синего света. Сервисный дрон. "Леонид Вос, - проговорил он мягким, лишённым пола голосом. - Добро пожаловать на орбитальную станцию "Возвращение". Пожалуйста, проследуйте за мной для прохождения первичной адаптации. Ваш психолог-интегратор ожидает". Дрон плавно поплыл вперёд. Лео машинально оценил его траекторию, скорость, мёртвую зону позади. Старые привычки, вбитые годами полёта в ледяной пустоте, где любая неисправность означала смерть. Он следовал за дроном, но его глаза не смотрели вперёд. Они сканировали пространство: потолочные панели, за которыми могли пролегать магистрали, двери аварийных шлюзов, огнетушители, силуэты других людей в одинаковых комбинезонах мягкого серого цвета. Никакой формы, никаких знаков отличия. Ни одного знакомого лица. Он искал Степана, искал Айрин, искал кого-то из своих - но их здесь не было. Экипаж "Ковчега" уже развезли по разным секциям, разделили. Протокол.
Его рука непроизвольно полезла в карман временного комбинезона. Пальцы нащупали гладкую, почти стертую поверхность фотобумаги - анахронизм, за который его тихо осуждали ещё перед стартом. Он не вытаскивал её. Просто ощупывал уголки. Снимок старого леса в Карелии, сделанный за год до отлёта. Последний якорь. Последнее доказательство, что тот мир, тяжёлый, шумный и пахнущий гниющими листьями, вообще существовал.
Дрон остановился перед дверью с табличкой "Сектор психологической адаптации. Кабинет 1". "Ваш психолог-интегратор, Марк, ждёт вас. Пожалуйста, войдите". Голос звучал как нечто среднее между приказом и сервильной просьбой. Лео застыл на пороге, переводя дух. За этой дверью не было ни звезд, ни чётких инструкций, ни ясной цели "выжить и долететь". Там была только неопределённость. Он почувствовал, как по спине пробежал холодный пот, не связанный с тяжестью. Это был страх. Чистый, животный страх перед этим новым, слишком мягким и слишком тихим миром, который собирался его... адаптировать. Он сжал кулаки, почувствовав, как ногти впиваются в ладони, и толкнул дверь.
Дом-капсула её когорты парил среди других таких же на тридцатом уровне "Ноосферы", как аккуратная пчелиная ячейка в идеальном улье. Ева вошла, и система, узнав её биометрию, сменила свет с нейтрально-белого на тёплый янтарный, заиграла тихая, ненавязчивая музыка - что-то из реконструированных произведений раннего антропоцена. Воздух пах корицей и хвоей.
"И вот я вернулась в рай", - подумала Ева беззлобно, но и без восторга, снимая рабочую куртку.
В основной зоне царила картина умиротворённого бытия. Георгий, его крупная, спокойная фигура была сосредоточена на панели синтезатора. Он программировал ужин, бормоча под нос: "Увеличить долю антиоксидантов... Добавить вариативность текстур..." Олег, сидя на пуфе в позе лотоса, с закрытыми глазами и датчиками на висках, практиковал нейромедитацию; его лицо было безмятежным. А Лия... Лия была в центре. Она стояла перед большой голограммой, на которой переплетались фрактальные узоры, похожие на сны, и жестикулировала с привычным для неё восторженным жаром.
"...и главное, это не просто визуализация! - её голос, звонкий и убеждённый, нёсся через всю комнату. - Это попытка смоделировать коллективное бессознательное проекта! Представь, мы можем буквально видеть общие надежды, страхи, архетипы, которые движут нашим сообществом!"
Ева попыталась встроиться. Она подошла, поставила руку Лии на плечо. "Звучит масштабно. Как считываются данные?"
Лия обернулась, её глаза блестели. "Через агрегатор анонимных нейрооткликов на ключевые нарративы! Мы берём за основу..." Она говорила ещё минут пять, и Ева кивала, пытаясь ухватить суть, но её мысли упрямо ползли обратно, в купол "Биос-3". Она видела не фракталы, а неподвижную тушу Фреи у стены. Она думала не об архетипах, а об эпигенетических метках.
"Ева, ты слушаешь?" - голос Лии сменился с восторженного на вопрошающий, с лёгкой, едва уловимой ноткой обиды.
"Конечно, - автоматически ответила Ева. - Коллективное бессознательное. Это важно". Она поняла, что произнесла это с интонацией врача, констатирующего факт, а не партнёра, разделяющего интерес.
Георгий, словно чувствуя напряжение, объявил: "Ужин через семь минут. Сегодня - вариация на тему пасты с грибным протеином и шпинатом, оптимизированная для ночного восстановления". Его взгляд, тёплый и немного сочувствующий, встретился с глазами Евы. Он всё видел.
За едой разговор вертелся вокруг планов. Олег, закончив медитацию, говорил о предстоящем ретрите в горы. Георгий - о новом курсе кулинарной биохимии для подростков. Лия снова завела свою тему. Ева молча ковыряла вилкой в тарелке. Паста была безупречной. Идеально сбалансированной. Безвкусной.
"Так, - сказала наконец Лия, коснувшись своего браслета. Проекция недельного расписания возникла в центре стола. - Давайте скоординируемся. У меня три пиковых дня с проектом. Георгий, ты можешь взять на себя бытовой модуль в среду? Олег, ты свободен в четверг? Ева..." Она посмотрела на неё. "У тебя там с носорогами кризисный период. Давай выделим тебе окно на восстановление сил в воскресенье? Полное погружение в природу, сенсорная депривация..."
Они говорили о ней. Заботились. Планировали её эмоциональные ресурсы, как бюджет проекта. Ева почувствовала, как по её спине пробежал холодок. Она посмотрела на их лица: Лия - увлечённая и деловитая, Георгий - заботливый и устойчивый, Олег - просветлённый и спокойный. Они были красивы. Они были её семьёй. И в этот миг она ощутила себя самым чудовищным эгоистом на свете, потому что глядела на этот островок гармонии и чувствовала лишь пронзительное, тоскливое одиночество. Её рука сама потянулась к браслету, будто он мог дать ответ. Но он лишь тихо светился, напоминая о следующем пункте расписания.
Кабинет Марка был образцом терапевтической нейтральности. Свет - ровный, рассеянный, без теней и бликов. Звук - приглушённый до фонового гула, маскирующего любые шумы извне. Даже воздух циркулировал без сквозняков, сохраняя постоянную, комфортную температуру. На столе не было ничего, кроме прозрачной сенсорной панели, сливавшейся со столешницей. Единственным личным акцентом была небольшая голограмма в углу - динамичная скульптура из света, изображающая двух сплетённых дельфинов. Подарок от Артёма на годовщину соединения. Символичный, красивый и абсолютно безопасный.
На панели парило досье. "Вос, Леонид (Лео). Бывший член экипажа МКК "Ковчег". Миссия: TRAPPIST-1e, долгосрочная разведка". Рядом с текстом медленно вращалась трёхмерная модель мозга, испещрённая цветными метками. Марк неспешно водил пальцами, выделяя ключевые блоки текста, его лицо отражало спокойную концентрацию хирурга перед операцией.
"Точка риска номер один, - проговорил он для записи, и его ровный голос подхватил ИИ-ассистент. - Длительная изоляция в условиях искусственной, но жёстко структурированной микросреды. Иерархия миссии заменяла все социальные институты. Подчинённый лишён необходимости в выборе, начальник - в эмпатии. Выживание команды - сверхценность, подавляющая индивидуальные конфликты, но не разрешающая их".
Он приблизил модель мозга, выделил область префронтальной коры. "Точка два. Гипертрофия областей, ответственных за оперативное прогнозирование в условиях дефицита данных и мгновенного принятия решений. Сопутствующее ослабление нейронных связей, связанных с долгосрочным социальным планированием и чтением сложных эмоциональных сигналов. Проще говоря, его мозг настроен на поиск хищника в кустах, а не на анализ намёка в тоне собеседника".
Марк откинулся в кресле, сцепив пальцы. Его взгляд был холоден и ясен. Леонид Вос был не человеком, вернувшимся домой. Он был уникальным, сложнейшим случаем. Социальным ксеноморфом, чья психика эволюционировала на иной, враждебной среде. Задача Марка - аккуратно, без повреждений, пересадить его в теплицу общества "Синтез". Изучить процесс. Улучшить протоколы. Возможно, даже написать работу. Мысль вызывала в нём не волнение, а тихое, профессиональное удовлетворение.
В этот момент голограмма дельфинов меркнула, и на её месте возникло лицо Артёма. Живое, озабоченное, с тенью усталости под глазами. "Марк, ты там?"
"Я здесь, - Марк не изменил позы, лишь слегка повернул голову. - Что случилось?"
"Биостимулятор для Алины. Школьный психолог настоятельно рекомендует к началу учебного цикла. Ты же говорил, что возьмёшь на себя выбор модели и заказ. Я отправил тебе три варианта от "Нейрогармонии" ещё вчера. Ты смотрел?"
Марк на мгновение замер. Он вспомнил уведомление, мелькнувшее на периферии зрения во время сеанса с другим клиентом. Он отметил его про себя как "бытовое, несрочное". "Я... ознакомлюсь в ближайший временной интервал, - сказал он ровно. - После завершения текущего анализа. Приоритет - профессиональная деятельность".
На экране лицо Артёма дрогнуло. Не гнев, а что-то более глухое - разочарование, может быть. "Приоритет. Хорошо. Не забудь". Связь прервалась. Дельфины вернулись, безмятежно кувыркаясь в луче света.
Марк несколько секунд сидел неподвижно, глядя в пустоту. Легкое раздражение, похожее на сбой в алгоритме, скребнуло его изнутри. Почему Артём не может сам разобраться? Зачем выносить это на него сейчас, в рабочий пик? Он сделал глубокий вдох, как учил своих пациентов, и сосредоточился на дыхании. Раздражение отступило, оставив после себя лишь холодноватую пустоту и осознание небольшой, но досадной ошибки в личном планировании.
Он вернулся к досье. К модели мозга. К сложному, интересному, важному случаю. Здесь всё было понятно. Были правила, протоколы, измеримые результаты. Он выделил следующий пункт. "Точка риска три: потенциальная ностальгия по жёсткой структуре. Миссия давала простую шкалу ценностей: полезен для выживания - хорош. Нет - балласт. Общество "Синтез" с его культом тонкой эмпатии и рационального альтруизма может быть воспринято как... хаос мягкости".
Марк позволил себе лёгкую, почти незаметную улыбку. Сейчас он подготовится к первой встрече. Установит контакт. Начнёт процесс. А вечером, возможно, найдёт время просмотреть эти модели биостимуляторов. Всё можно оптимизировать. Всё можно вписать в график. Главное - сохранять контроль. Над случаем. Над собой.
Медицинский модуль был полной противоположностью аскетичному отсеку "Ковчега". Здесь было светло, просторно и... любезно. Слишком любезно. Аппараты, похожие на фантастические цветы, беззвучно выдвигали щупальца с датчиками. Лазерные сканеры бесшумно скользили по его телу, а ласковый синтезированный голос комментировал: "Пожалуйста, расслабьте левую руку. Сейчас мы оценим плотность костной ткани. Всё идёт отлично". Лео стоял посреди этого технологического сада в одном нижнем белье, чувствуя себя не пациентом, а экспонатом. Каждое прикосновение, даже безболезненное, было вторжением. Каждая похвала голоса - унижением. На "Ковчеге" медосмотр был суровой необходимостью, грубым и быстрым, как проверка снаряжения. Здесь это напоминало обряд, где его тело было алтарём, а машины - жрецами.
Наконец, ему вернули его серую униформу и проводили по бесшумному коридору обратно к двери с табличкой "Кабинет 1". Он вошёл, уже ожидая увидеть нечто стерильное и пугающее. Вместо этого он попал в комнату, которая явно старалась быть "тёплой". Деревянные панели (синтетические, он мгновенно определил), мягкий ковёр, панорамный экран с видом на горный пейзаж. И за столом - человек. Марк.
"Леонид, прошу, садитесь", - Марк указал на кресло напротив. Улыбка на его лице была откалиброванной, профессионально-доброжелательной.
Лео сел, но не откинулся на спинку. Он сидел на краю, спина прямая, как струна, руки лежали на коленях. Поза отдыхающего бойца. Его глаза быстро оценили комнату: одна дверь (вход), большой экран (не стекло, не проломить), вентиляционная решётка (слишком мала), сам Марк (среднего телосложения, расслаблен, прямой угрозы не представляет, но контроль над ситуацией - у него).
"Как вы себя чувствуете после первых процедур?" - начал Марк, его пальцы едва касались поверхности стола, будто он играл на невидимой клавиатуре.
"Тяжело", - ответил Лео односложно. Его собственный голос прозвучал хрипло и чуждо после лет общения по рации.
"Это естественно. Гравитация - это самый грубый, но и самый эффективный напоминатель о доме", - сказал Марк. Его слова были правильными, как из учебника. "Можете описать ваши первые впечатления? Что бросается в глаза? Или... в другие чувства?"
Лео помолчал, его взгляд упёрся в панораму за окном. Там, за стеклом, плыли облака над цифровыми пиками. Безопасно. Бессмысленно.
"Тихо, - наконец выдавил он. - И слишком много пустого пространства".
Марк слегка наклонил голову. "Пустого? Имеется в виду физическое пространство станции?"
"Нет. Пространство... между людьми. Между действием и результатом. Между вопросом и приказом". Он искал слова, чувствуя, как они рвутся наружу, грубые и неотшлифованные. "На корабле всё было заполнено. Шумом систем. Смыслом. Здесь... здесь тихо. И в этой тишине - пустота. Нечем дышать".
Марк ничего не записывал, но Лео видел, как на секунду замерла его идеальная улыбка. Психолог сделал едва заметную паузу, будто перезагружая программу. "Интересная метафора. Пустота как отсутствие давления. Возможно, это ощущение пройдёт, когда вы заполните это пространство новыми смыслами, связями".
Лео ничего не ответил. Он снова смотрел в окно, на ложные горы. Новые связи. Какие связи могут быть у метеора, врезавшегося в теплицу?
Сеанс длился ещё двадцать минут. Марк задавал мягкие, осторожные вопросы о сне, о воспоминаниях о миссии (Лео отвечал односложно или молчал), о его ожиданиях. Лео чувствовал, как каждое его слово, каждый жест, вероятно, фиксируются, анализируются, раскладываются по полочкам. Он был объектом изучения. И это было в тысячу раз хуже, чем быть просто новичком.
В конце Марк открыл ящик стола и извлёк небольшой сферический предмет, размером с апельсин. Он был матово-белым и казался невесомым. "Это - ваш временный личный ассистент. Его зовут Кай. Он поможет вам ориентироваться в расписании, находить информацию, отвечать на бытовые вопросы. Думайте о нём как о... гиде".
Марк коснулся сферы, и она мягко всплыла в воздух, заняв позицию в полуметре от плеча Лео. Из неё прозвучал тот же ласковый, безполый голос, что и в медблоке: "Здравствуйте, Леонид. Рад быть полезным. Куда направимся?"
Лео посмотрел на эту парящую сферу, на её безликую поверхность. Это был не гиД. Это был надзиратель. Антенна, через которую Марк и вся эта система будут слушать каждый его вздох. В его груди что-то похолодело и сжалось в тугой, злой комок. Он не сказал ни слова. Просто кивнул Марку, развернулся и вышел из кабинета. Сфера Кай бесшумно последовала за ним, как привязанная невидимой нитью. Лео шёл по коридору, чувствуя на затылке её незрячий, всевидящий "взгляд". Он был больше не один. Теперь у него был спутник.
Данные висели в воздухе перед ней, холодные и неумолимые. Голограммы графиков, спектрограмм мозговой активности, таблицы с цифрами - всё сливалось в ослепительную, бессмысленную кашу. Ева моргнула, заставив глаза сфокусироваться. Результаты углублённого нейроскрининга Фреи. Диагноз, если это можно было так назвать, подтвердился: не органическое поражение, а функциональный сбой. Синаптические связи в миндалевидном теле, этом древнем центре страха, ярости и, что важнее, базового инстинкта выживания, формировались вяло, реагировали на стимулы с заторможенной, почти апатичной скоростью. Эпигенетика? Возможно. Случайная ошибка в нейронной карте, загруженной в биосинтезатор? Вероятно. Но факт оставался фактом: носорожиха, идеальная физически, была психическим инвалидом. Для дикой природы - смертный приговор.
Конференц-зал "Биос-3" был заполнен. Пришли этологи, генетики, ветеринары. Лица - сосредоточенные, внимательные. Никакой паники, только рациональный интерес к проблеме. Система работала.
"Коллеги, - начала Ева, и её голос прозвучал твёрже, чем она ожидала. - Данные перед вами. Медикаментозная коррекция на таком уровне чревата полным изменением личности особи. Мы получим ручное, управляемое животное. Не дикого носорога, а биоробота в его шкуре. Это противоречит цели проекта".
На экране появилась трёхмерная модель мозга Фреи с подсвеченными проблемными зонами. Кто-то вздохнул.
"Что вы предлагаете, Ева?" - спросил Саян, старший этолог. Его тон был вежливым, но в нём слышалась привычная осторожность системы.
Ева сделала глубокий вдох. Она уже неделю обдумывала этот шаг, и сейчас он казался единственно верным, пусть и безумным. "Протокол "Стимуляция через среду". Полная. Мы переводим обеих особей в имитационный купол !7. Активируем полную программу "Ледниковый период": понижаем температуру до минус пятнадцати, запускаем режим ветра и осадков, имитируем укороченный световой день. Убираем все удобства. Оставляем только грубый подножный корм и лёд. На четырнадцать дней".
В зале повисло изумлённое молчание. Потом загудели голоса.
"Это огромный стресс! У них уже есть отклонение!"
"А если Фрейр проявит неожиданную агрессию к ослабленной самке?"
"Мы рискуем потерять обе особи, Ева. Годы работы..."
Ева слушала, кивая. Все возражения были справедливы. Разумны. Безопасны. И вели в тупик. Она подняла руку, и зал постепенно затих.
"Я знаю риски. Но я также знаю, что мы создали им тепличные условия. Их инстинкты спят, потому что им нечего преодолевать. Нет холода - нет необходимости сбиваться в пару для тепла. Нет скудности корма - нет конкуренции, нет импульса к размножению для продолжения рода. Мы дали им тело, но забыли дать... вызов". Она говорила, и в её собственных словах слышался отзвук её личных, невысказанных тревог. "Я не предлагаю издевательства. Я предлагаю дать им шанс вспомнить, кто они. Разбудить память вида не на уровне ДНК, а на уровне инстинкта".
"А что говорит Каирос?" - спросил кто-то с дальнего стола.
Ева коснулась панели, и в воздухе появилась лаконичная надпись, выданная искусственным интеллектом-советником после ночного анализа её предварительного запроса: "Вероятность положительной поведенческой коррекции: 58,3%. Вероятность ухудшения состояния или гибели одной из особей: 41,7%. Рекомендация: отложить решение, продолжить медикаментозную терапию низкого уровня."
Цифры горели в полумраке зала. 58,3% против 41,7%. Почти паритет. Система, видя неопределённость, предлагала путь наименьшего риска - продолжать бессмысленные инъекции, наблюдать угасание.
Ева обвела взглядом коллег. Она видела в их глазах сомнение, страх ответственности, расчёт. "Каирос дал оценку. Но окончательное решение - за нами. За живыми людьми, которые их создали. Я как главный биоинженер проекта принимаю на себя всю ответственность. Я предлагаю запустить протокол. Сегодня. Прямо сейчас".
Тишина стала оглушительной. Саян смотрел на неё, потом на цифры, потом снова на неё. В его взгляде мелькнуло что-то, помимо осторожности - искра азарта, давно забытого вызова. Он медленно кивнул. "Я поддерживаю. Этологический мониторинг будет вестись в режиме нон-стоп".
За ним, один за другим, кивали другие. Не все, но большинство. Не из-за веры в успех, а из-за веры в неё. В её интуицию, которая уже не раз выручала проект.
Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок, но внутри зажглась странная, тихая уверенность. Это был риск. Возможно, безумный. Но это было действие. Преодоление статичности. "Благодарю. Приступаем. Перемещение особей в купол !7 начать через час. Активировать программу "Ледниковый максимум" после их адаптации". Она отключила голограмму, и цифры Каироса исчезли. На их месте осталось лишь пустое пространство, которое теперь нужно было заполнить смыслом. Своим собственным.
Дымок от самовара струился вверх тонкой, сизой нитью, упираясь в потемневшие от времени брёвчатые стропила. Ирма сидела за столом, сложив натруженные, в прожилках и пятнах земли руки, и смотрела в квадратное окошко. Челнок, вернувшийся накануне, уже не был виден. Но небо помнило. Оно всё ещё дрожало от того вторжения - едва уловимая рябь в воздухе, которую не измерить приборами, но можно почувствовать кожей, если ты, как она, прожил шестьдесят лет, слушая тишину.
Вчерашний след на небе был похож на бледный шрам. Не на рану, уже на память о ране. Она наблюдала за ним в сумерках, стоя на пороге, пока первые звёзды не проступили сквозь пелену. Возвращение. Какое смешное слово. Никто и никогда никуда не возвращается. Можно прилететь обратно к точке на карте, груду металла и плоти, но то, что улетело - душа, если пользоваться старыми, отброшенными словами, - оно остаётся там, в холоде. Оно меняется.
Она потянулась к толстой, потрёпанной тетради в кожаном переплёте, развязала завязки. Чернильная ручка лежала рядом, простая палочка с пером, которое она меняла раз в год. Она обмакнула её в склянку, подумала, и вывела твёрдым, неторопливым почерком: "Вернулся ещё один. Несёт в себе холод далёких звёзд. Земля будет пытаться его согреть, а он, возможно, обожжёт её. Не со зла. Со своей правдой".
Закрыв дневник, она подошла к двери. На крыльце стояла аккуратная пластиковая коробка - дрон-курьер оставил её на рассвете, не нарушив покоя сиреной. Внук. Добрый мальчик. Присылал семена редких, не модифицированных сортов и, разумеется, лекарства. "Бабушка, хотя бы витамины!" - умолял он в голосовых сообщениях, которые она слушала раз в месяц на стареньком плеере.
Она открыла коробку. Семена в бумажных пакетиках - красивый почерк, названия, которые уже нигде не звучат: "Звёздчатка злачная", "Пострел раскрытый". Она аккуратно сложила их на полку. Рядом лежали аккуратные блистеры с капсулами, нанотюбики с гелем - "для укрепления костной ткани", "для нейрогармонии". Она взяла их, постояла секунду, глядя на яркие этикетки, и положила обратно в коробку. Закрыла крышку. Пусть лежит. Мир "Синтеза" был щедр, он предлагал спасение от всего, включая саму жизнь, её естественный износ. Она предпочитала изнашиваться правильно.
Надев протертый на плече плащ, она вышла наружу. Воздух пах сырой хвоей, грибной прелью и далёким дымком - горели где-то торфяники, может, за сотню километров. Её уши, не забитые постоянным информационным шумом, улавливали это. Она пошла по тропе, петляющей между вековыми кедрами, к своим "капканам". Не убивающим, конечно. Регистрирующим. Небольшие датчики с камерами, которые фиксировали проход зверей. Волки, рыси, редко - тигр. Она собирала данные и отправляла их в "Биос-3", в обмен на неприкосновенность своего участка леса. Симбиоз.
Проверив одну ловушку (прошла лиса), она выпрямилась и невольно взглянула туда, где за деревьями мерцали огромные, полусферические очертания куполов "Биос-3". Они сияли в сером дне мягким, искусственным светом, похожие на гигантские мыльные пузыри, застрявшие в тайге. Красиво. Безопасно. Мёртво.
Она знала, что там делают. Воскрешают мёртвое. Благое дело. Но её гложала тихая мысль: а нужно ли мёртвое возвращать в мир, который сам отчаянно пытается забыть, что такое смерть? Что такое дикость, неконтролируемость, непредсказуемость? Они создают идеальных животных, лишённых страха. А она сторожила последних диких, в чьих глазах ещё горел тот самый, неудобный, опасный страх.
Повернувшись спиной к сияющим куполам, она углубилась в чащу. Лес принимал её, скрывая в своей зелёной мгле. Она шла к следующей точке, думая о том холодном следе на небе и о человеке, который его оставил. Он был диким зверем в клетке самой совершенной цивилизации. И она, как и её волки, чувствовала запах чужеродной плоти. Интересно, подумала она, кто кого в итоге приручит? Или кто кого, в конце концов, принесёт в жертву своим идеалам?
Кабинет погрузился в полумрак. Единственным источником света была теперь панорамная голограмма, висящая в центре комнаты, - динамичная карта мозговой активности Леонида Воса за последние двадцать четыре часа. Она напоминала взволнованное море, где всплески кортизола и адреналина отмечались алыми и оранжевыми вспышками. Марк сидел неподвижно, его лицо освещалось этим тревожным заревом. ИИ-ассистент уже выделил паттерн, но Марк хотел увидеть его сам, своими глазами.
"Воспроизвести с привязкой к локациям", - приказал он тихо.
Голограмма ожила. Траектория движения Лео по станции "Возвращение" выстроилась в тонкую светящуюся нить. Зелёные участки - коридоры, его капсула. Жёлтые - зоны питания, медицинский блок. И три ярко-алых всплеска, похожих на язвы, - столовый модуль в час пик.
Марк запустил запись с камер наблюдения (разрешённую протоколом безопасности). На экране Лео стоял с подносом у раздаточного автомата. Вокруг него двигались, смеялись, спокойно разговаривали люди. Он был неподвижен. Его спина - прямая, плечи слегка подняты, голова чуть втянута в плечи, как у человека, ожидающего удара. Камеры высокого разрешения позволили Марку увидеть детали: ритмичное, частое движение кадыка, микросокращения жевательной мышцы, взгляд, который не фокусировался на еде, а метнулся к выходу, к скоплению людей у столика, снова к выходу. Это не была паника. Это была гипербдительность. Состояние постоянной боевой готовности, в котором человек подсознательно вычисляет угрозы, пути отступления, укрытия. Состояние солдата на вражеской территории.
"Остановить, - сказал Марк. - Увеличить модель мозга. Сектора F-7 и C-12."
Трёхмерная модель всплыла рядом. Области, отвечающие за обработку социальных сигналов и долгосрочное прогнозирование в безопасной среде, были приглушёнными, серыми. Зато области мозжечка и древней лимбической системы, связанные с мгновенной реакцией "бей или беги", пылали активностью. Его мозг не пытался понять намерения окружающих. Он пытался предсказать траекторию их движения, как предсказывал траекторию метеороида.
Марк откинулся в кресле. Первоначальная гипотеза подтверждалась. Социализация через погружение в группы, как это делалось с репатриантами прошлых, менее долгих миссий, была неприменима. Для Лео любое скопление людей было не обществом, а средой с повышенным риском. Его психика, заточенная под жизнь в герметичном консервном банке с экипажем в шесть человек, воспринимала земное изобилие контактов как хаотический, угрожающий шум.
"Следовательно, - проговорил Марк, формулируя мысль для себя, - стандартный протокол неприемлем. Необходим этап "заземления". Не эмоционального, а физического. Нужна простая, повторяющаяся, изолированная от социального давления задача. Труд, который даёт немедленный, осязаемый результат. Работа руками. В одиночестве, но под присмотром."
Его пальцы снова заскользили по интерфейсу. Он вызывал базу доступных ресурсов. Нужно было место за пределами станции, но контролируемое. Место, где есть ручной труд, но нет случайных толп. Его взгляд упал на запрос, пришедший час назад из научного комплекса "Биос-3": "Требуется доброволец для вспомогательных работ по расчистке сектора гидропонных плантаций после плановой дезинфекции. Низкоквалифицированный труд. Изолированная зона."
Идеально. Заповедник. Природа. Физическая активность. Минимум людей. Максимум контроля. Марк почти улыбнулся. Это было элегантное решение. Он составил официальный запрос, адресовав его главному биоинженеру комплекса - Еве. В тексте он подчеркнул: "Работа должна быть монотонной, не требующей принятия решений. Важен процесс, а не результат. Изоляция от коллектива обязательна на первом этапе."
Он отправил запрос и отключил голограмму. Тревожное море в его кабинете погасло. Воцарилась привычная, стерильная тишина. Марк взглянул на голограмму дельфинов, но сейчас она не приносила успокоения. Вместо этого он вспомнил лицо Артёма и его вопрос про биостимулятор. Вспомнил пустой, недоумевающий взгляд своей дочери Алины, когда он в последний раз пытался объяснить ей сложную психологическую концепцию вместо того, чтобы просто поиграть.
Он подумал о Лео, об этом мощном, искалеченном изоляцией сознании, которое он теперь должен был встроить в пазл общества. И внезапно, остро и не к месту, его посетила мысль: а не пытается ли он, Марк, "заземлить" и самого себя? Свои собственные, плохо осознаваемые трещины? Упорядочивая хаос в чужой голове, чтобы не видеть его в своей семье?
Он отогнал эту мысль как непрофессиональную. Включил свет. На его столе снова лежало досье. Только досье. Всё остальное было контрпродуктивной эмоциональностью. А контроль, как он знал, начинался с подавления именно этого.
Тишина в жилой капсуле была обманчивой. Она не была пустотой - она была наполнена звуками, каждый из которых резал слух, как нож. Гул систем жизнеобеспечения где-то за стеной, похожий на тяжёлое дыхание спящего зверя. Периодический, едва слышный щелчок переключающихся каналов связи. Шорох собственной крови в ушах. На "Ковчеге" тишина была абсолютной, это был вакуум, в котором любой звук был сигналом, знаком жизни или неисправности. Здесь тишина была живой, многоголосой, и в этом было насилие.
Лео лежал на койке, уставившись в потолок, где мягкая световая панель имитировала предрассветные сумерки. Он пытался заснуть уже три часа. Его тело, измученное гравитацией, просило отдыха, но мозг отказывался отключаться. Каждые несколько минут веки сами собой приоткрывались, сканируя комнату: дверь (закрыта), панель управления (погашена), вентиляционная решётка (никакого движения), сферический дрон Кай (стоял на док-станции, неактивный, но казавшийся притворно спящим). Древний инстинкт сторожа, выдрессированный годами в пустоте, не унимался. Здесь не было метеоритных угроз или разгерметизации. Здесь угроза была разлита в воздухе, неосязаемая и оттого ещё более страшная.
В отчаянии он сел и потянулся к единственному якорю. Потёртая фотография. Карельский лес осенью. Жёлтое, красное, бурое. Стволы сосен, уходящие в небо. Лишайник на камнях. Снимок был плоским, немым, но стоило закрыть глаза, и он оживал: запах сырой хвои и гниющих грибов, хруст веток под ногами, далёкий крик птицы. Его лес. Его Земля. Та, ради возвращения на которую он и держался все эти годы.
Он встал, подошёл к стене. "Панорама. Режим поиска. Координаты..." Он назвал примерные цифры, которые помнил. Стена ожила, превратившись в окно, летящее над планетой с орбитальной высоты. Лесные массивы, пятна городов-кампусов, серебристые нити транспортных магистралей. Программа быстро сузила поиск, выделив район. Лес всё ещё был там. Но теперь он был очерчен чёткими, геометрическими границами и подписан: "Биос-2. Заповедник полного цикла. Доступ ограничен." Рядом, чуть восточнее, светилась другая метка: "Биос-3. Научно-восстановительный комплекс. Приоритетный объект."
Его будущее место "терапии".
Лео увеличил изображение. Виртуальная камера спикировала вниз, сквозь облака. Вот они - те самые гигантские купола, которые он видел на общей схеме. Стекло, металл, зелень внутри. Люди, похожие на муравьёв. Он водил пальцем по панели, меняя ракурсы, изучая местность с холодной профессиональной отстранённостью разведчика. Поля, технические постройки, жилой модуль... Его палец замер. На одной из дорожек между куполами шла группа людей в защитных экокостюмах. Впереди них - женщина. Она шла быстро, уверенно, не оглядываясь, и её спутники неотступно следовали за ней, повторяя её маршрут. Даже через расстояние и цифровой шум было видно: она ведёт. Она знает куда. В её движениях не было ничего от нерешительной, плавной грации обитателей станции. В них была целеустремлённость, которая была ему понятна. Целеустремлённость капитана, ведущего команду через астероидное поле.
В этот момент на панели в углу экрана всплыло уведомление от Марка, сопровождённое мягким, но настойчивым звуком. Лео вздрогнул, словно его застали на месте преступления. Он коснулся значка.
"Леонид. Ваше назначение согласовано. Завтра, 08:00 по местному времени, транспорт доставит вас в комплекс "Биос-3". Ваша задача: вспомогательные работы по поддержанию инфраструктуры в секторе гидропоники. Инструкции на месте. Ваш интегратор, Марк."
Текст горел перед ним. "Вспомогательные работы". "Поддержание инфраструктуры". Для него, экзобиолога, изучавшего потенциально живые формации в атмосфере далёкой планеты, это звучало как откровенное, циничное унижение. Его собирались использовать как бесплатную рабочую силу, как тупое орудие. Горячая волна горечи подкатила к горлу. Он сжал кулаки, и фотография в его другой руке хрустнула.
Он посмотрел на экран. На женщину, которая там, внизу, вела своих людей к какой-то понятной, земной цели. А здесь он, в своей капсуле, получал приказ копаться в трубах с водой. Это была не адаптация. Это была капитуляция.
"Согласовано", - пробормотал он сквозь зупасти, тыкая пальцем в кнопку подтверждения. Это было не его слово. Это было слово солдата, получившего бессмысленный приказ. Но приказ есть приказ. Он лёг обратно на койку, повернувшись лицом к стене, на которой теперь навсегда висела карта его нового, унизительного назначения. Фотография леса лежала у него на груди, под ладонью. Последний бастион пал.
Успех, даже хрупкий и предварительный, пахнет иначе. Он пахнет озоном после разряда, холодным воздухом имитационного купола и едва уловимым, но уже различимым запахом животного пота - не страха, а усилия. Ева стояла у бронированного стекла смотровой галереи, наблюдая, как Фрея, покрытая инеем, упрямо раскапывала копытом мёрзлый мох. Рядом, тяжко дыша, стоял Фрейр, прикрывая её массивным боком от имитированного ветра. Это был не прорыв, но первый, крошечный сдвиг. Апатия начала трескаться, уступая место древнему, глубинному дискомфорту, который и был первым шагом к инстинкту. В её груди расправилась тугая пружина, которую она замечала лишь теперь, когда та ослабла.
Именно в этот миг безмятежной, профессиональной отрешённости на её персональный дисплей, встроенный в стекло, пришли два уведомления почти одновременно. Первое - от системы мониторинга купола !7. Она коснулась иконки, и перед глазами выплыли данные: "Особь Фрея (Самка). Поведенческий индекс: +12%. Зафиксировано пищевое поведение, исследовательская активность. Стресс-маркеры в пределах допустимой нормы. Рекомендация: продолжить наблюдение." Сухие строчки зажгли в ней тихое, почти стыдное ликование. Она была права. Её интуиция, этот ненаучный, смутный инструмент, снова сработала.
Второе уведомление было помечено официальной печатью Центра психологической интеграции. Ева с лёгким вздохом раздражения отложила радость в сторону. Бумажная работа. Она открыла файл. "Запрос на трудовую адаптацию репатрианта. Вос, Леонид. Бывший экзобиолог миссии "Ковчег". Требуется: предоставить возможность для простого физического труда в изолированных условиях. Цель: "заземление", снижение социальной тревожности. Рекомендовано: рутинные задачи без когнитивной нагрузки." К запросу было приложено краткое досье и заключение психолога - некоего Марка. Ева пробежала глазами по тексту. "Длительная изоляция... архаичные социальные шаблоны... потенциал дестабилизации..." Очередной сломанный винтик, который система пыталась потихоньку, без лишнего шума, подогнать обратно в механизм.
"Экзобиолог, - беззвучно повторила она. Жалко. Но её дело - носороги, а не люди. Её комплекс - не санаторий. У неё и так достаточно проблем с одним видом млекопитающих, страдающих апатией.
Её пальцы привычным движением вывели резолюцию: "Не возражаю. Направить в технический сектор "Гидропоника-2" на работы по очистке и обслуживанию магистралей. Контакт с основной командой - минимальный. Ответственный: мастер участка Саян." Она поставила электронную подпись - "Ева-28, гл. биоинженер "Биос-3" - и отправила ответ. Дело закрыто. Ещё один пункт в длинном списке административных обязанностей.
Она выключила дисплей и в последний раз взглянула на носорогов. Фрея теперь лежала, свернувшись, а Фрейр стоял над ней, как живая скала. Картина, полная суровой, доисторической нежности. Улыбка тронула её губы. Завтра будет новый день, новые данные, новые решения. А сейчас можно позволить себе минуту тихой гордости.
Спускаясь по спиральной лестнице из смотровой галереи к главному выходу, она на ходу проверяла расписание на завтра. Утренний обход, совещание по бюджету, анализ новых проб... Её мысли уже уплывали вперёд, в привычные русла.
Она вышла из зоны куполов через центральный шлюз. Вечерний воздух был прохладен и свеж, пах тайгой и озоном. Вдалеке, над зубчатой линией леса, зажигались первые звёзды. Она собиралась направиться к своему электро-байку, но движение на краю поляны задержало её взгляд.
К служебному причалу у периметра подъезжала небольшая транспортная капсула - не грузовая, а пассажирская, серая, без опознавательных знаков. Дверь отъехала, и из неё вышел мужчина. Он был одет в простую серую униформу, без знаков отличия, с небольшим рюкзаком за плечами. Он не сразу двинулся к зданию администрации. Он замер на месте и медленно, на все триста шестьдесят градусов, повертел головой. Его взгляд скользнул по сияющим куполам, по ограде, по кронам дальних деревьев, по ней, стоящей у своего байка. Этот взгляд был чужд всему, что она знала. Он не был любопытным, восхищённым или растерянным. Он был жёстким, мгновенно анализирующим, сканирующим. Взглядом хищника, оценивающего новую территорию. Взглядом охотника, ищущего укрытия и угрозы.
Их глаза встретились на долю секунды через сотню метров вечернего воздуха. Ева почувствовала необъяснимый, ледяной укол между лопаток. Инстинкт, куда более древний, чем профессиональная выучка. Потом мужчина резко опустил голову, как бы отключаясь, и быстрым, целенаправленным шагом направился ко входу в служебный корпус.
Ева стояла ещё несколько секунд, странно озябшая. Потом тряхнула головой. Репатриант. Тот самый, из запроса. "Вос, Леонид." Нервный, с перегруженной психикой. Ей стало немного неловко за свой мгновенный страх. Бедняга. Ему здесь, среди этой тихой, упорядоченной жизни, наверное, так же тяжело, как её носорогам в ледниковом периоде.
Она села на байк, завела его. Тихий электромотор загудел. Она бросила последний взгляд на огни куполов, где спали её исполины, и тронулась с места, направляясь в кампус, к своему когорту, к ужину и расписанию. Но образ этого жёсткого, сканирующего взгляда, засевший где-то на задворках сознания, никак не хотел растворяться в вечернем воздухе. Как заноза. Маленькая, незначительная, но ощутимая. Глава закончилась. Их миры разделяли теперь не сотни световых лет, а всего лишь несколько стен, пара правил и один неслучившийся разговор.
Глава 2. Чужая почва
Утренний свет, фильтрованный умным стеклом купола, был бесстрастно ярким. Ева стояла перед массивным панорамным экраном, на котором в режиме реального времени отображались два тепловых контура - Фрея и её самца, Орна. Данные текли по краям: сердечный ритм, двигательная активность, глубина сна. Прошлая ночь в куполе "Ледниковый период" была первой.
Она щёлкнула языком, вызывая график температуры. Симулятор опустил её до минус пятнадцати, вызвав естественную реакцию - животные сбились в кучу, их метаболизм ускорился. Это было хорошо. Но ритм сердца Фреи, хотя и участившийся, оставался монотонным, без характерных для здорового стресса всплесков. Самка пассивно приняла холод, как принимала всё остальное. Орн, напротив, демонстрировал больше активности, даже попытался ободрать кору с искусственной ели. "Проявляет инициативу, - подумала Ева. - Но будет ли она направлена на защиту семьи или на что-то ещё?"
Она откинулась на спинку кресла, чувствуя тягу в напряжённых плечах. Решение было правильным. Прогноз "Каироса" в 58% уже подрос до 61,3%. Неплохо за двенадцать часов. Но её преследовал остаточный мандраж - адреналин от вчерашнего риска, от того, что она пошла против консенсуса. Во рту стоял привкус металла.
И тогда, словно тень от пролетевшей за куполом птицы, в сознании всплыло другое лицо. Жёсткое, с глазами, которые не отражали утренний свет, а, казалось, поглощали его. Возвращенец. Лео. Мимолётность той встречи на парковке не соответствовала той тревоге, которую она вызвала. Это был не страх физический, а что-то иное. Как будто в отлаженный механизм "Биос-3" бросили горсть песка. Неизвестно, застрянет ли он в шестернях или будет перемолот без следа.
Ева встряхнула головой, пытаясь сосредоточиться на графиках. Её общество было построено на рациональности, на предсказуемости. Она сама была его опорой - человек, возвращающий жизнь. Но что, если эта предсказуемость вела в тупик? Что если их гармония была лишь тонкой плёнкой на поверхности глубокого, тёмного озера, а этот человек с взглядом охотника был камнем, готовым её пробить? Она снова посмотрела на тепловой контур Фреи. Безжизненную, статичную линию. "Мы боимся статичности, - подумала она, - но ещё больше боимся того, что может её разрушить". И непонятно, что страшнее.
Запах стерильности и влажной земли в лаборатории сменился едкой чистотой кислорода и слабым ароматом озона. Лео стоял посреди бесконечного ряда гидропонных желобов, где под фиолетовым светом LED-ламп тянулись кверху идеальные ряды салата. В руках он сжимал беспроводной сканер, задача которого была проста до идиотизма: подносить к метке на каждом ростке и ждать тихого щелчка. Физический труд. Заземление.
Каждый мускул в его теле кричал. Земная гравитация была невыносимым грузом, настоящим насилием после долгих лет стандартной или пониженной g. Не боль, а постоянное, унизительное давление, напоминавшее, что его тело больше не принадлежит ему целиком. Оно стало тяжёлым, неповоротливым, чужим. Он двигался неестественно, как марионетка, и это видели все. Сотрудники в белых халатах проходили мимо, погружённые в свои планшеты или тихие беседы. Их взгляды скользили по нему, не задерживаясь. Он был частью интерьера. Сломанным инструментом, отправленным на профилактику.
"Кай, следующий ряд, секция 4-Г," - раздался спокойный голос из маленького дрона, парившего в полуметре за его правым плечом. Лео повернулся, и его взгляд упал на гладкую, блестящую поверхность устройства. В нём отражалось его собственное искажённое лицо - тень с кругами под глазами.
- Я вижу, - пробормотал он, но дрон, конечно, не нуждался в подтверждении. Он просто фиксировал.
Лео сделал шаг, и колено подвело, послав в мозг короткую, острую вспышку боли. Старая травма, забытая в невесомости, напомнила о себе здесь, в этом царстве тяготения. Он стиснул зубы, удерживаясь от того, чтобы не ударить сканером по ближайшей стойке. Ярость поднималась по пищеводу горячим комом. Это была чистая, простая ярость, знакомая по годам миссии. Там она имела цель. Там её можно было направить на решение задачи, на преодоление поломки, на выживание. Здесь ей не было выхода. Здесь её приходилось глотать, превращая в тошнотворную горечь.
Он поднёс сканер к следующему ростку. Щелчок. Цифра на маленьком экране увеличилась. Сто двадцать третий. Из, вероятно, тысяч. Унижение было не в самом труде. Оно было в его абсолютной, убийственной бессмысленности. Его разум, настроенный на расчёты траекторий, анализ чужих атмосфер и принятие решений, от которых зависели жизни, теперь был сведён к функции считывания штрих-кодов. Это был не труд. Это была ритуальная порка, обёрнутая в красивую оболочку терапии.
"Эффективность ваших действий снизилась на семь процентов по сравнению с предыдущим часом, - вежливо заметил "Кай". - Рекомендую микропаузу. Дегидратация может усиливать гравитационный стресс".
Лео не ответил. Он смотрел на свои руки, сжимающие пластиковый корпус сканера. Руки, которые собирали образцы на ледяном спутнике, чинили реактор в открытом космосе. Теперь они дрожали от усталости после двух часов простого стояния. Он чувствовал себя не человеком, а призраком, забредшим в слишком яркий, слишком мягкий, слишком упорядоченный мир. И этот мир не видел в нём человека. Он видел аномалию, которую нужно тихо, методично отшлифовать.
Планерка в главном конференц-зале "Биос-3" проходила в привычном, почти ритуальном порядке. Голографические схемы проектов парили над столом, а голос ИИ-секретаря монотонно зачитывал пункты повестки. Ева сидела прямо, её пальцы бессознательно выстукивали ритм по столешнице из переработанного бамбука.
- По пункту семь: мониторинг адаптации пары Coelodonta antiquitatis в куполе "Ледниковый период-2", - произнесла она, когда дошла очередь. На экране появились те же графики, что она изучала утром. - Первичные данные обнадёживают. Физиологические показатели в норме, наблюдается реакция на стимулы среды. Однако поведенческий паттерн самки Фреи остаётся апатичным. Уровень родительской мотивации близок к нулевой отметке.
Коллега напротив, Ариан, специалист по нейроэтологии, нахмурил бровь.
- Ева, ты загнала их в искусственный ад. Минус пятнадцать - это экстрим для видов, не проходивших акклиматизацию в естественной среде. Мы рискуем получить не пробуждение инстинктов, а травматический шок. Протокол предполагал постепенное...
- Протокол предполагал месяцы наблюдения, которых у нас нет, - парировала Ева, и в её голосе прозвучала сталь, удивлявшая её саму. - Период реинтродукции в экопарк утверждён. Мы либо готовим жизнеспособную пару сейчас, либо откладываем проект на неопределённый срок и распускаем команду. Я взяла на себя ответственность за ускоренный сценарий. Данные, - она ткнула пальцем в воздух, перелистнув голограмму, - показывают положительную динамику у самца. Это лучше, чем деградация обоих.
В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь едва слышным гудением серверов. Ева чувствовала на себе взгляды. Не осуждение, скорее - настороженное оценивание. Она нарушила неписанное правило: не высовываться слишком резко. Гармония строилась на консенсусе, даже медленном, а не на рывках одиночек.
- Предлагаю вынести оценку "Каиросу", - мягко сказала третья коллега. - Пусть взвесит риски и долгосрочные последствия твоего метода для всей программы реинтродукции.
- Уже сделано, - солгала Ева. Она не делала этого. Она боялась, что ИИ, с его бесконечными цепочками "если", снова выдаст свои 58% и свяжет ей руки. - Ожидаю вердикт к концу дня.
Планерка двинулась дальше. Обсуждали новые штаммы почвенных бактерий, график ротации волонтёров, плановый ремонт купола. Ева кивала, делала пометки в своём нейроинтерфейсе, но мысли её были где-то далеко. Когда на её персональный экран поступила пачка автоматических запросов на утверждение - заявки на материалы, отчёты по расходу энергии, психологическое заключение на работника Леонида Воса (ID 447-B) от интегратора Марка - она, не вчитываясь, ставила электронную подпись. Одним движением глаза. Заключение Марка промелькнуло строчкой: "...рекомендовано продление этапа заземления с акцентом на изоляцию от нетривиальных социальных и информационных стимулов..." Ева пропустила это мимо сознания. Просто ещё один винтик в машине адаптации. Просто ещё один "сломанный" возвращенец, которого система будет терпеливо чинить.
Но где-то в глубине, под слоем усталости и концентрации, шевелилось то самое беспокойство. Вспоминался не график и не рискованный эксперимент, а именно этот винтик. Человек с глазами, в которых не было ничего от мягкого света "Биос-3". Песчинка, уже попавшая в механизм. Она поставила последнюю подпись и отключила экран.
Марк сидел в тишине своего кабинета, где единственным звуком было едва слышное жужжание системы вентиляции. Перед ним в воздухе были развёрнуты три голограммы. Левая - непрерывный график биометрических показателей Леонида Воса: сердечный ритм, кожно-гальваническая реакция, активность миндалевидного тела. Центральная - обработанные аудиоленты с дрона "Кай", преобразованные в спектрограммы, где всплески низких частот отмечали моменты напряжения в голосе Лео. Правая - видео, снятое тем же дроном: угол обзора сзади-сверху, фигура мужчины в простой рабочей одежде, неестественно скованная среди рядов зелени.
Марк отпил глоток воды комнатной температуры. Его лицо, освещённое холодным светом голограмм, было непроницаемо. Он не видел человека. Он видел паттерны.
"Интересно, - проговорил он вслух, не обращаясь ни к кому, просто фиксируя мысль. - Реакция на рутинную физическую нагрузку сопоставима с реакцией на кризисную ситуацию у контрольной группы. Уровень кортизола завышен на 40% от нормы адаптации. При этом моторные функции подавлены, что указывает не на физиологическую, а на психосоматическую природу "гравитационного стресса"".
Он увеличил фрагмент спектрограммы. В момент, когда Лео почти оступился, звуковая волна показала резкий, заглушённый выдох, почти рык. Но голос остался молчаливым. Подавление.
"Архаичные паттерны доминирования и территориальности, - констатировал Марк, делая голосовую пометку в файл. - Они не интегрированы. Они загнаны вглубь системой жёсткой субординации миссии. Здесь, где субординация отсутствует, они не находят выхода. Нет врага, кроме среды. Нет задачи, кроме выживания в чуждой социальной среде. Что порождает фрустрацию и глухую агрессию, направленную внутрь".
Его пальцы взметнулись, управляя интерфейсом. Он сравнил данные Лео с профилями других возвращенцев, успешно прошедших адаптацию. Различие было разительным. У других пики стресса приходились на моменты социального взаимодействия - шумные собрания, необходимость высказывать мнение. У Лео же пик был в моменты вынужденного покоя, монотонного труда. Его психика, выкованная в дальнем космосе, требовала не общения, а цели. Чёткой, ясной, желательно связанной с физическим выживанием.
"Текущий этап "заземления" недостаточен, - заключил Марк, и в его голосе прозвучала лёгкая, профессиональная досада. - Он лишь усиливает фрустрацию. Изоляция от сложных социальных стимулов была верной, но её нужно усилить. Необходимо ограничить и информационный поток. Его попытки найти старые координаты через сеть - это не ностальгия. Это поиск точки опоры в прошлом, которая мешает адаптации к настоящему".
Он составил краткий, сухой запрос. Продление этапа адаптации на неопределённый срок. Полное отключение доступа к общесетевой информации, кроме базовых жизнеобеспечивающих сервисов и рабочих инструкций. Рекомендация куратору на месте (в данном случае - формально руководству "Биос-3") ограничить любые нетривиальные контакты. Цель: создать информационный вакуум, чтобы психика, лишённая подпитки из прошлого и неспособная пока принять настоящее, начала, наконец, перестраиваться. Выжженное поле, на котором можно сеять новое.
Он отправил запрос, поставив высокий приоритет. Система "Каирос" мгновенно его обработала, присвоив статус "Рекомендовано к исполнению на усмотрение ответственного лица". Этого было достаточно. Марк откинулся в кресле. На миг его взгляд задержался на семейной голограмме в углу стола - он, Артём и улыбающаяся девочка с идеально симметричными чертами лица. Совершенная картинка. Почти такая же стерильная, как данные на экране. Он быстро отвёл глаза, вернувшись к графикам. Здесь, в цифрах и паттернах, всё было ясно. Всё под контролем.
Обеденный перерыв был не отдыхом, а еще одним видом пытки. Столовая "Биос-3" - просторная, светлая, наполненная тихими разговорами и запахом свежей выпечки - казалась Лео воплощением какой-то издевательской нормальности. Он взял поднос с едой, сгенерированной авторепликатором по стандартному питательному профилю, и сел за пустой стол у огромного окна, выходящего не на лес, а на внутренний дворик с декоративным мхом.
Еда была безвкусной. Идеально сбалансированной, но лишённой каких-либо следов хаоса настоящей пищи. Он ел механически, чувствуя, как каждый кусок становится комом в его желудке. Но его ум, скучавший от бессмысленного утра, уже искал точку приложения. Лазейку.
"Кай, - тихо произнёс он, не глядя на дрона, зависшего рядом, как преданный, но абсолютно бесчувственный страж. - Открой мне доступ к общественным архивам. Личным. Запрос по идентификатору Леонид Вос, номер миссии "Зодиак-1".
"Обрабатываю, - немедленно откликнулся дрон. - Доступ к личным неактивным архивам периода до миссии ограничен протоколом реинтеграции. Вы можете просмотреть базовую подтверждённую информацию".
На сетчатке Лео, через нейроинтерфейс "Кая", возникли строки текста. Сухие факты. Место последней регистрации перед отлётом: жилой комплекс "Рассвет", Кампус-7, Сектор "Дельта". Координаты. Фотография здания - белая, ступенчатая структура, утопающая в зелени вертикальных садов. Таким он его и запомнил. Таким он улетал.
Но это был не дом. Дом - это внутреннее пространство. Когорта. Артем, Лиза, Яна. Их общая комната с хаотичными голограммами чужих планет, со старым диваном, на котором можно было уснуть втроём, с запахом кофе и жареных тофу по утрам в день отдыха. Он попытался вызвать эти образы, но они были как вода сквозь пальцы - расплывчатые, неуловимые. Двенадцать лет в стальном коконе корабля и станции стёрли детали, оставив лишь смутное чувство тепла и... принадлежности.
"Запрос на текущий статус жилого модуля, - выдавил он, чувствуя, как сердце начинает биться чаще, уже не от гнева, а от чего-то более острого и болезненного. Надежды? Страха?"
"Жилой комплекс "Рассвет", Кампус-7. Модуль 45-Дельта. В настоящее время зарегистрирован за когортой "Синергия-4". Статус: активно заселён".
Слова были как удар тупым ножом. "Активно заселён". Конечно. Что он думал? Что время остановилось? Что они сохранят пустующую ячейку как музейный экспонат в ожидании его возвращения? Рационально он понимал абсурдность таких ожиданий. Но что-то глубоко внутри, что-то дикое и не рационализированное, рвалось на свободу с рычанием ярости и боли. Его место занято. Его прошлое закрашено, переписано другими.
Он стиснул вилку так, что пластиковая ручка затрещала. В горле встал ком. Это была не просто потеря имущества. Это была потеря последней точки опоры на этой планете. Земля ушла у него из-под ног не только физически, но и метафорически. Он был не просто чужим. Он был призраком, чьё место в мире оказалось стёртым.
Навязчивая, тёмная идея оформилась мгновенно и чётко. Увидеть. Своими глазами. Не на экране, а вживую. Увидеть это здание, этот модуль, свет в его окнах. Удостовериться в предательстве. Или... или найти какой-то призрачный след себя. Он не знал, зачем. Но это желание гнало его, было единственным якорем в море тошнотворной, мягкой чуждости.
"Кай, - его голос звучал хрипло. - Вечером, после завершения рабочего цикла, мне потребуется транспорт для... ознакомления с инфраструктурой кампуса. В учебных целях".
Дрон завис на секунду, обрабатывая запрос. "Запрос на использование лёгкого электрокара в личных целях в нерабочее время сопряжён с понижением вашего уровня адаптационного доверия. Вы подтверждаете?"
"Подтверждаю, - бросил Лео, отодвигая почти нетронутый поднос. Понижение доверия? Какая разница. Единственное, что у него ещё оставалось, - это право на собственное падение. И он собирался этим правом воспользоваться. Чтобы увидеть могилу своего прошлого.
Вечерний кампус "Ноосферы" тонул в мягком золотистом свете биолюминесцентных фонарей, имитирующих закат. Ева шла по аллее, ведущей к её жилому сектору, но её шаг был тяжёлым, несмотря на физическую лёгкость после дня, проведённого больше за экранами, чем на ногах. Усталость была другого свойства - ментальной, густой. В голове продолжали крутиться графики сердечного ритма носорогов, а в ушах звучал скептический голос Ариана с планёрки.
Её жилая ячейка, как и у большинства когортных единиц, была не отдельным домом, а частью ветвистого живого комплекса, где частные пространства напоминали гнёзда на огромном дереве. Войдя, она ощутила знакомое тепло, запах чая и что-то сладкое, выпекаемое в пищевом принтере. И почти сразу - лёгкое напряжение в воздухе, невидимое, но ощутимое, как статическое электричество перед грозой.
- Эви, привет! - Лия, её партнёрша, появилась из кухонной ниши, улыбаясь. На ней был свободный халат, а в руках она держала чашку. Её короткие волосы были слегка растрёпаны, что означало долгий день глубокой концентрации за нейроинтерфейсом. - Как твои ледяные гиганты? Выжили?
- Пока да, - Ева скинула легкую куртку, пытаясь встроиться в эту домашнюю атмосферу. - Больше того, Орн проявил признаки территориального поведения. Рыл грунт у входа в укрытие. Это хороший знак.
- Отлично! - Лия кивнула, но её взгляд уже блуждал, полный внутреннего огня, который Ева знала слишком хорошо. - Слушай, я сегодня погрузилась в новый модуль по визуализации квантовых состояний через сенсорный фидбэк. Это не просто графика, это... попытка прочувствовать многомерность. Ты представляешь? Мы можем не только видеть модели, но и ощущать вероятность волнового коллапса как текстуру, как давление на кожу...
Она говорила быстро, увлечённо, её жесты были широкими. Ева пыталась слушать, кивала, но её собственный мозг отказывался переключаться. "Вероятность волнового коллапса" сталкивалась в её сознании с куда более приземлённой проблемой: как завтра стимулировать материнский инстинкт у трёхтонного млекопитающего, которое не проявляет к этому ни малейшего интереса.
- ...и это может перевернуть не только искусство, но и педагогику, - завершила свой мини-доклад Лия и, наконец, пристально посмотрела на Еву. - Ты с нами? Кажется, ты всё ещё там, в своём куполе.
Ева вздохнула, чувствуя вину. - Прости. Просто... это критическая фаза. Я не могу просто выключиться.
- Я понимаю, - сказала Лия, но в её голосе прозвучала лёгкая обида. Понимала ли она на самом деле? Их когорта строилась на балансе интересов, на взаимном питании идеями. Но в последнее месяцы миры Евы и Лии расходились всё дальше. Лия парила в абстрактных, прекрасных сферах нейроэстетики, где главным был субъективный опыт. Ева же копала лапами в земле, в глине, в крови и инстинктах, пытаясь вернуть то, что было безвозвратно утеряно.
- Конечно, - улыбка Лии стала чуть более формальной. Она повернулась к кухне. - Я напечатала клубничный торт. Попробуешь?
Ева кивнула, подходя к окну. За стеклом, в синеве сумерек, уже зажигались огни других "гнёзд". Гармоничный, безопасный, предсказуемый мир. И тогда, как вспышка на сетчатке, снова возник тот взгляд. Взгляд Лео. Жёсткий, не смягчённый ни фито-лампами, ни уютом кампуса. В нём не было вопроса. В нём был вызов. Вызов всей этой мягкости, всем этим бесконечным обсуждениям и консенсусам. Он смотрел, будто видел не её должность или репутацию, а что-то глубже, более хрупкое - тот самый страх статичности, который она носит в себе.
Она вздрогнула, когда Лия коснулась её плеча, протягивая тарелку с идеальным ломтиком торта.
- О чём?
- Ничего, - Ева взяла тарелку, избегая её взгляда. - Просто... сегодня видела одного из возвращенцев. Того, что прикомандировали к нам на работы.
- А, того "дикаря"? - Лия сморщила нос. - Говорят, они сложные. Полная перезагрузка социальных инстинктов.
- Да, - тихо сказала Ева, отламывая кусочек торта, который на вкус оказался просто сладкой массой с ароматизатором. - Сложные.
Но в этом слове для неё уже было нечто большее, чем клинический термин. Это было признание. Признание того, что в её отлаженный мир ворвалась сила, которую система обозначила как "сломанную", но которая, возможно, просто была... иной. И эта инаковость пугала и притягивала одновременно, как тёмная вода глубокого озера, на поверхности которого так спокойно отражались огни её идеального дома.
Вечерний ветерок, несущий запах хвои и влажной земли, шелестел страницами старой, настоящей бумажной книги на коленях Ирмы. Но она не читала. Бинокль с потёртой, местами облезлой краской был тяжёл и надёжен в её руках. Он не увеличивал цифровым зумом и не сканировал тепловые сигнатуры. Он просто приближал мир, делая его чуть более осязаемым, грубым, реальным.
Её хижина, больше похожая на огромное, причудливо выращенное грибное тело, чем на строение, стояла на самом краю охраняемого периметра "Биос-3". Отсюда, с маленькой деревянной площадки, открывался вид на южный сектор комплекса: сверкающие на последних лучах купола, матовые стены исследовательских модулей, ленты пешеходных дорожек. Ирма редко смотрела туда. Сегодня - смотрела.
Её бинокль нашел его легко. Он двигался не так, как все. Остальные работники, завершив смену, шли расслабленно, группами или поодиночке, но их движение было плавным, вписанным в ландшафт. Этот же - шел, словно преодолевая невидимое сопротивление. Каждый шаг был отдельным, волевым актом. Его плечи были напряжены, голова чуть втянута, как у зверя, чувствующего опасность на открытом пространстве.
"Смотри-ка, - прошептала Ирма себе под нос, голос её был похож на шелест листьев. - Вернулся. Совсем".
Она наблюдала, как он останавливается у выхода из служебного ангара, оглядывается. Его взгляд скользнул по деревьям, по горизонту, по куполам - быстрый, оценивающий, тактический. Он искал не красоту заката. Он искал углы, укрытия, векторы потенциальной угрозы или пути отступления. В этом мире, где единственной угрозой считалась скука, он всё ещё жил в режиме выживания.
- Не человек, - сказала Ирма тихо, опуская бинокль. - Растение. Да. Растение, которое двенадцать лет росло в чёрной, безвоздушной почве далёкой звезды. Корни его там остались. А его вот, сломанного, выдернули и сунули в наш тёплый, сытый компост. И ждут, что он расцветёт. А он задыхается.
Она откинулась на спинку своего самодельного кресла из коряги. В её хижине не было голограмм. Были книги, засушенные растения, странные камни с интересной фактурой, куски керамики с забытых раскопок - не технологии, а идеи, застывшие в материи. Она была мемориалом не старого мира технологий, а старого мира души - дикой, неудобной, жаждущей не только гармонии, но и бури.
Система, "Синтез", лечила ностальгию по дому, по людям. У неё были протоколы для этого. Но как лечить тоску по иному миру? По миру, где пространство было бесконечно и пусто, где тишина была абсолютной, а ответственность - смертельной? Как лечить тоску по состоянию постоянного, ясного, животного напряжения? Эта тоска светилась в каждом движении возвращенца, как фоновое излучение после Большого взрыва.
Ирма снова подняла бинокль. Он уже уходил по дороге к общежитиям, его фигура растворялась в сумерках.
- Они думают, ты болен, - прошептала она ему вслед, зная, что не услышит. - Что тебя надо починить, чтобы ты стал как все. Гладким. Безопасным. Они не понимают, что ты - симптом. Симптом того, что их идеальный сад... он слишком тесен для всего, что может вырастить человеческая душа. Ты - щель в их раю. Интересно, они её заткнут... или она их поглотит?
Она положила бинокль в старый потертый футляр, взявшись снова за книгу. Но читать не стала. Сидела в темнеющих сумерках, слушая, как просыпается ночной лес - настоящий, за её порогом. И думала о холоде далёких звёзд, который один человек принёс в своём сердце на планету, разучившуюся дрожать.
Марк завершал рабочий день с чувством удовлетворённой усталости, которое давала сложная, но решённая задача. Воздушные интерфейсы в его кабинете погасли, оставив лишь мягкую подсветку и тихое гудение. Он составил итоговый отчёт по первому этапу наблюдения за субъектом Вос, Леонид. Язык был безупречно клиническим, выводы - неопровержимо подкреплёнными данными. Он не просто наблюдал - он предсказывал траекторию и корректировал её превентивным воздействием.
Его пальцы провели в воздухе финальный, отточенный жест, отправляя пакет документов. Запрос на продление этапа "заземления" с коррективами ушёл в систему "Биос-3", адресованный формальному куратору работ - главному биоинженеру Еве-28. Копия - в архив комитета по реинтеграции. Санкционировано "Каиросом". Механизм был запущен.
"Рекомендация 4.1: ограничить доступ субъекта к общесетевой информации и личным архивам вне рамок текущих бытовых и рабочих задач. Цель: снижение когнитивной нагрузки, связанной с непрерывным сравнением прошлого и настоящего социального опыта, и минимизация триггеров экзистенциального дистресса".
Он прочитал этот абзац про себя. Звучало... корректно. Этично, с точки зрения долгосрочного блага пациента. Отсечь гниющую ткань ностальгии, чтобы дать возможность зажить новому. Как хирург. Иногда нужно причинить контролируемую боль, чтобы спасти организм.
Марк встал, разминая затекшую шею. Его взгляд упал на статичную голограмму в углу: он, Артём и их дочь Элис. Улыбки, идеальная композиция. Картинка счастья, отлитая по матрицам общественного одобрения. Он вспомнил их недавний разговор об оптимизаторе для Элис. Артём волновался, что без дополнительной нейростимуляции она "отстанет от когорты". Марк же приводил доводы о естественных темпах развития и рисках чрезмерного вмешательства. Холодные, логичные доводы. Сейчас, глядя на её застывшую улыбку, он поймал себя на странной мысли: а что, если его профессиональная безупречность, его умение дробить человека на паттерны и корректировать их, незаметно просочилось и в его отцовство? Что если он наблюдает за развитием дочери так же, как за графиками Лео - видя не личность, лишь набор параметров, требующих тонкой настройки?
Он резко отвёл глаза, погасив голограмму движением руки. Это была нерелевантная ассоциация. Профессиональное и личное должны быть разделены. Его работа - обеспечивать стабильность системы, в которой растёт его дочь. А для этого иногда нужно принимать жёсткие решения в отношении тех, кто эту стабильность может поколебать.
Он сделал последнюю пометку в своём личном журнале, не для отчётов, а для себя: "Субъект Вос. День 2. Реакция на ограничения - ключевой показатель. Ожидаю фазу гнева, затем апатии. После апатии - возможна открытость к новым паттернам. Наблюдать за влиянием физического труда как замещающей деятельности".
Он вышел из кабинета, оставляя в темноте лишь слабый индикаторный свет. Его шаги по коридору были ровными, уверенными. Он поставил диагноз, назначил лечение. Остальное было делом времени и точного следования протоколу. Где-то в глубине, под слоем профессиональной уверенности, шевелился крошечный, почти неосязаемый червь сомнения: а что, если некоторые раны не должны зарастать гладко? Что если шрам - тоже часть целостности? Но он отогнал эту мысль, как ненаучную и деструктивную. Его мир держался на предсказуемости. И он был его хранителем.
Электрокар тихо шелестел шинами по идеально гладкому дорожному покрытию кампуса "Ноосфера". Для Лео это управление было ещё одним унижением - машина почти вела себя сама, требуя от него лишь легких корректировок курса. Он чувствовал себя не водителем, а пассажиром в клетке из прозрачного пластика и умного стекла, которого мягко, но неуклонно везут к месту казни.
"Кай" молчал. Дрон, закреплённый снаружи на крыше, лишь изредка мигал синим индикатором, фиксируя маршрут. Лео не смотрел по сторонам. Пронзительная, почти болезненная правильность всего вокруг резала глаза: чередование жилых модулей и зелёных зон, группы людей, спокойно беседующих в искусственном свете фонарей, тихая музыка, доносящаяся откуда-то из скрытых динамиков. Это был антипод хаотичной, суровой, но честной красоты космической станции или даже стерильного, но напряжённого улья корабля. Здесь не надо было бороться. Здесь надо было... существовать. И это было невыносимо.
Комплекс "Рассвет" появился справа. Он почти не изменился. Та же белая стена, те же текучие линии, те же висячие сады. Лео припарковался в общем кармане, его пальцы сжали руль так, что суставы побелели. Он вышел, и гравитация снова напомнила о себе - но теперь это было фоном. Всё его существо было сфокусировано на одном: модуль 45-Дельта. Верхний ярус.
Он не пошёл к общему входу. Это было бы бессмысленно, его ключи давно были деактивированы. Он просто стоял в тени огромного старого клёна (настоящего или невероятно искусного симулякра?) и смотрел вверх. На окна. Их было три больших, панорамных. В его время там висели тканые шторы, подарок Лии с какой-то выставки. Теперь штор не было. Был ровный, тёплый свет умного стекла, слегка приглушённый.
И силуэты. Два силуэта. Один - стоял, жестикулируя, возможно, что-то объясняя. Другой - сидел, подняв голову. Они были размытыми, абстрактными, но абсолютно чужими. Не та форма головы, не тот тип движений. Ничего общего с лёгкой, стремительной Лизой или медлительным, основательным Артёмом.
Лео замер. Всё внутри него, каждая клетка, приготовившаяся к хоть какому-то - пусть горькому, пусть болезненному - узнаванию, вдруг обрушилась в пустоту. Он ждал удара. Получил вакуум. Его прошлое не было мёртвым. Оно было живо. В нём просто не осталось места для него. Оно продолжалось без него, как продолжается река, если из неё вынуть камень.
Он не помнил, как вернулся в кар. Не помнил дороги обратно. В ушах стоял гул. Ярость не пришла. Пришло что-то хуже: леденящее, тотальное безразличие. Если это не его дом, то что здесь вообще его? Гравитация? Воздух? Они были общими для всех. Он был призраком, лишённым даже привязки к месту.
Когда он загнал электрокар на парковку у общежития "Биос-3" и выключил двигатель, тишина навалилась на него всей своей физической массой. Он сидел, уставившись в темноту за лобовым стеклом.
И тогда в его поле зрения, на сетчатке, всплыло уведомление. Беззвучное, текстовое, от системы реинтеграции.
"Уведомление. В соответствии с рекомендацией психолога-интегратора и с санкции "Каирос", ваш доступ к общесетевой информации и личным архивам (уровень 2 и выше) приостановлен на срок адаптационного этапа. Доступны базовые сервисы, навигация и рабочие протоколы. Цель: оптимизация когнитивной нагрузки. За деталями обратитесь к куратору".
Текст повисел несколько секунд и исчез.
Лео медленно, очень медленно повернул голову и посмотрел на дрона "Кай", который, отсоединившись от крыши, парил рядом с дверцей, ожидая, когда он выйдет.
Он вышел. Поднял руку. Не к дрону. К своему личному, встроенному в одежду интерфейсу, крошечному гаджету, последней ниточке, через которую он хоть как-то мог касаться своего прошлого. Он отщёлкнул застёжку, выдернул тонкую пластину с мерцающим индикатором. Не глядя, с силой, от которой свело плечо, швырнул её в темноту, в сторону кустов. Услышал короткий, сухой щелчок удара о камень.
"Кай" мягко парил на месте. Индикатор мигнул жёлтым, фиксируя действие.
Лео не посмотрел на дрона. Он развернулся и пошёл к тускло светящемуся входу в общежитие. Его шаги теперь были не тяжёлыми от гравитации. Они были пустыми. Как будто он шёл не по земле, а по пеплу.
Всё, что оставалось от Леонида Воса, члена миссии "Зодиак-1", было теперь здесь, в этом теле, в этой пустоте. И система наконец добилась своего. Она изолировала его полностью. От прошлого. От будущего. Оставив в вечном, беззвучном настоящем.
Поздний вечер окончательно вступил в свои права, окрасив небо над "Биос-3" в густой бархатно-синий цвет, усыпанный холодными, не мерцающими точками звёзд - такими, какими их видно только вдали от городских огней, а может, и только после того, как смотришь на них из бездны. Ева стояла на открытой наблюдательной площадке на крыше административного модуля. Ветерок, уже прохладный, гулял в её волосах, сдувая остатки дневного напряжения, но не касаясь напряжения внутреннего.
Внизу, среди тёмных масс восстановленного леса, светились окна лабораторий и жилых блоков, вычерчивая безопасные, понятные геометрические узоры. Её мир. Защищённый, продуманный, гуманный. Но сегодня его совершенство казалось ей хрупким, почти бутафорским. Как декорация.
Она вызвала отчёт. Тот самый, который подписала не глядя. Текст развернулся перед её глазами в прозрачном окне, наложенном на звёзды.
"Психологическое заключение по субъекту Вос, Леонид (ID 447-B)... Рекомендация 4.1: ограничить доступ субъекта к общесетевой информации и личным архивам... Цель: снижение когнитивной нагрузки, связанной с непрерывным сравнением прошлого и настоящего социального опыта... Минимизация триггеров экзистенциального дистресса..."
Сухие, бесстрастные слова. Клинические. Совершенно логичные с точки зрения системы. Изолировать, чтобы исцелить. Отрезать, чтобы сохранить целое. Так работал "Биос-3" с больными животными. Но человек - не животное. Или... или в каком-то смысле именно животное, только более сложное?
Она закрыла отчёт. Звёзды снова стали чёткими. И она впервые за долгое время увидела их не как астрономические объекты или символы романтики, а как то, чем они были для таких, как Лео. Бездны. Цели. Пустоты, в которые можно улететь и забыть. Или из которых можно вернуться - сломанным, чужим, с взглядом, в котором замерла бесконечная темнота.
Вспомнился тот миг на парковке. Его взгляд. Это не был взгляд "субъекта с экзистенциальным дистрессом". Это был взгляд человека, который увидел в ней не биоинженера Еву-28, а... а что? Часть механизма, который его дробит? Или, может быть, того, кто мог бы понять?
Она содрогнулась от неожиданной мысли. Что если система, пытаясь отшлифовать его "архаичность", стирает не патологию, а суть? Ту самую суть, которая позволила ему выжить там, на краю, и которая теперь мешает ему вписаться в их идеальный, тесный мирок? Что если они лечат болезнь, которой нет, а настоящую рану - тоску по иному способу бытия - игнорируют?
Ева обхватила себя руками, чувствуя, как холодок с площадки проникает под лёгкую куртку. Но это был не только физический холод. Это было предчувствие. Предчувствие того, что она стоит на краю чего-то большего, чем личный или профессиональный интерес. Эта "песчинка", этот "сломанный винтик"... Он был вызовом. Вызовом не только системе адаптации, но и ей лично. Её вере в то, что их путь - единственно верный.
Завтра, решила она вдруг, с неожиданной твёрдостью. Завтра она не просто мельком увидит его на территории. Она найдёт повод. Посмотрит не как куратор на подопечного, а... как человек на человека. Попытается увидеть за диагнозом Марка, за сухими строчками отчёта, за этим жёстким, поглощающим свет взглядом - того, кто вернулся из бездны. Чтобы понять. Чтобы ответить на этот немой вызов, который уже поселился в ней самой, как тихий, настойчивый звон в ушах после полной тишины.
Она ещё раз посмотрела на звёзды. Теперь они казались ей не просто точками. Каждая была дверью. В одну из этих дверей он вошёл. И вернулся. И теперь его возвращение грозило открыть другие двери - уже в их собственном, таком устоявшемся мире. Ева глубоко вдохнула ночной воздух, пахнущий хвоей и холодной землёй, и повернулась к выходу. Сомнение, раз появившись, уже не уйдёт. Оно будет грызть её изнутри, пока она не найдёт ответ. И первый шаг к ответу лежал через того, кто принёс с собой холод далёких звёзд.
Глава 3. Столкновение миров
Ева ненавидела "Ноосферу" в такие дни.
Солнечный свет, фильтрующийся через адаптивные купола, был слишком ярок и ровен, лишён жёстких сибирских контрастов. Воздух пах не землёй, хвоей и озоном биореакторов, а стерильной свежестью систем климат-контроля и кофе из репликаторов - идеальной температуры, идеального состава, идеально пресным. Шум был самым раздражающим: не рёв ветра в растяжках куполов "Биос-3" и не тревожные крики животных, а гул десятков голосов, смех, оживлённые дискуссии, щебет дронов-носильщиков. Звук интеллектуального праздника, на который она явилась незваной и не в настроении.
Она шла по главной аллее кампуса к павильону "Афина", сжимая в кармане плаща забытый там на прошлой конференции стресс-куб. Её пальцы автоматически щёлкали скользящими гранями. В голове, вопреки всем попыткам сосредоточиться на предстоящем симпозиуме, непрерывно крутились данные: температура тела Фреи, уровень кортизола, частота сердечных сокращений у самца Тора после вчерашнего инцидента. Каждые пять минут её нейроинтерфейс мягко вибрировал, отображая на периферии зрения сводку с камер наблюдения купола "Ледниковый период". Стабильно. Пока стабильно. Но это "пока" висело над ней дамокловым мечом.