Автобус остановился и тут же уехал. Единственным человеком, сошедшим на этой остановке, был лишь весьма заметный молодой человек. Его высокий рост, превышающий средний показатель, ярко выделял его в толпе.
Резко дёрнув головой то вправо, то влево, он вернул её в изначальное положение, сделал глубокий вдох... и такой же глубокий, разочарованно-злой выдох. Раздраженно цыкнув, он поправил сумку на левом плече, сжал правой ручку чемодана на колёсиках и пошёл вперёд.
Знаки были не читаемы от слова 'совершенно'.
'Зачем их мыть, если тут только свои?' - как любила повторять его бабушка.
Вон тот дом в четыре этажа собирались взорвать ещё когда он был пяти летним ребёнком. А этот забор? Он до сих пор помнит, как местные мальчишки и девчонки зловещим шепотом рассказывали друг другу, что здание за этим забором - секретная государственная лаборатория, в которой из обычных людей делают мутантов.
'Какая лаборатория? Кондитерская это! А забор высокий, что б взрослые сахар с мукой и шоколадом не подворовывали, а вы - малолетки проклятые - продукцию! Лаборатория!.. Тьфу, ты!..' злобно плевался дед, когда услышал подобное.
Мужчина предпочитал не вертеться. Он всегда шёл с высоко поднятой головой, смотрящей чётко вперёд, и не вертел ей даже когда хотел посмотреть по сторонам. Лишь резко и быстро двигал глазами. 'Ты так ходишь, словно робот' - говорили ему редкие знакомые. Но это его не волновало. Ему было всё равно. Меняться только из-за того, что остальным он кажется инородным?
Нет.
Почему он взял с собой рабочую сумку? В ней же почти ничего нет, можно было бы засунуть её в чемодан. А вот сейчас совершенно неудобно ходить.
Зачем он вообще смотрел по сторонам? А, точно, ему нужен... да, вот этот дом - с тёмно-ореховым забором и зелёной калиткой.
Поднявшись на крыльцо, он постучал дверным молотком. Открыла ему молоденькая девушка, что испуганно ойкнула, увидев его.
- Мистер Мак'гран ещё здесь? - Сухо спросил он, наклоняясь к ней, как суровый взрослый к ребёнку.
- Да. - Полузадушено пискнула она, испугавшись ещё и его 'мёртвых' серо-фиолетовых глаз. Её глаза так же были интересного цвета - желтый с примесью серого. Почти у всех, живущих в этом захолустье, глаза были странного цвета, из-за чего все приезжие и верили в существование лаборатории. Ни у кого не было 'чистого цвета' - только смешение двух, а порой и трёх цветов.
- Передайте ему привет от Лауса-старшего. - Девушка всё так же испуганно кивнула. - До свиданья.
Спустившись с крыльца, он отправился в гостиницу, где снял номер. Пока на пару дней, а там... потом решит.
Всё то время, что он шел до поворота, он чувствовал испуганный, нервный взгляд девушки у себя на спине.
Ключ от номера он получил на въезде в страну. Хозяин гостиницы не ожидал требования отправить конверт с ключом до востребования на вокзал. Но это не волновало мужчину- ему так было гораздо удобнее. Поэтому, не поздоровавшись, не зарегистрировавшись (это уже должен был сделать сам хозяин гостиницы - опять-таки, по договорённости) он уверенно поднялся на второй этаж и направился в конец жилого крыла.
Замок на двери поддался с трудом - им явно нечасто пользовались. Он взял один из номеров 'люкс'. Хотя, по внешнему виду так не скажешь - две тесные комнатушки и узкая ванная.
У самого входа стояла тумбочка, а на ней лежала самая нужная сейчас вещь - табличка с надписью: 'Не беспокоить'. Повесив её снаружи, он с злым цыканьем, заметил, что замки здесь сделаны странно - дверь можно было закрыть на ключ лишь снаружи. Поставив на пол сумку и отодвинув чемодан, он без труда сдвинул тумбочку, дабы подпереть косяк - дверь открывалась внутрь.
На разуваясь, он затащил вещи в спальню. Бросив их на кровать, он вернулся в прихожую. Стянув и с силой встряхнув джинсовую куртку (раздался еле слышный хлопок), он повесил её на крючок на двери, а вот обувь он снимать не стал - кто знает, что здесь на полу.
В комнатах были розетки. И это хорошо. Достав из чемодана электрическую плитку, он принялся готовить. Яйца, лично собранные на соседней от его дома ферме, молоко, полученное там же под его чутким надзором, сахар, несколько раз просеянный, листья чая, перебираемые так же часто, что и сахар, куски мяса, вырезаемые лично им - эти и многие другие продукты безумно бесили его родителей. Точнее не продукты, а его убеждённость, что он должен получить их сам. Самому собрать, самому выбрать. Особенно им не нравилось, что даже после такого он всё равно перепроверял все продукты раз в несколько недель.
'Такой же псих-параноик, как и твой дед!' зло вскрикивала мать, когда вновь и вновь сталкивалась с его... странностями.
Деда в его семье не любили. У них было много родственников (в основном с бабушкиной и отцовской стороны), но никто из них не мог сказать хоть что-то положительное о деде. Кроме самого мужчины и бабушки, естественно. Однако... люди довольно часто поговаривали, что любовь бабушки - совсем не то, чем кажется. Говорили, что это на самом деле страх. Что вся та преданность и верность на самом деле вызвана ничем иным как смертельным ужасом. Было ли это правдой? Никто точно не знал. Зато знали, что любовь внука к деду была искренней.
Ведь тот был единственным, кто понимал его. Кто не обвинял его. Кто принимал его таким, какой он есть. Он не одергивал внука, когда он был сух и безразличен. Не говорил ему, как надо себя вести. Нет, он прекрасно его понимал, так как сам был таким - безразличным, сухим и меркантильным.
Они делили одну тайну на двоих - лишь то, что они отличались от окружающих, ещё не значит, что они не имеют права на жизнь.
Позавтракав, хотя скорее уже пообедав, он улёгся в кровать в одежде. Он быстро уснул, ведь он не мог себе позволить этого ни пока ехал в поезде (хоть и выкупил себе все купе), ни пока ехал в автобусе. Но расслабиться он не смог даже сейчас, лишь забыться больным, беспокойным сном.
- Вы это видели? Это был Лаус старший!
- Нет-нет! Это не мог быть он! Он же мертв, разве нет?
- Ну да, но... кто это тогда мог быть?
- Может внук? Они были довольно похожи, помните? Просто маленькая копия. Как думаете, он вернёт фабрику?..
Он проспал целый день. Проснулся в четыре утра. Переодевшись, он натянул плащ, и поднял раму окна. Второй этаж, трубы нет, плюща нет.
Улыбка растянула его губы - словно для него это проблема.
Песок хрустел под ногами. Его злил этот звук. Здесь не должно быть песка - это брусчатая дорожка, черт побери. Остановившись на середине, он поднял голову - не позволительная вольность для самого себя, но не восхититься фабрикой он не мог.
Большое четырёхэтажное здание из тёмного, почти чёрного камня. Резкие, острые углы фабрики четко прорисовывались на фоне серо-голубого с лёгкой примесью розового предрассветного неба. Все окна должны были быть закрыты на тяжёлые дубовые ставни, но некоторые из них всё же были открыты - скорее всего из-за сильных гроз крепления сломались, и теперь они раскачивались, противно хлопая на ветру - и за ними можно было увидеть тяжёлые и пыльные бордовые шторы. 'Мерзкие бесполезные пылесборники! Зачем они на фабрике?' - возмущался дед. Но это был один из редких капризов бабушки, потому их и не снимали. Краска на ставнях и рамах облупилась и кое-где пошла пузырями. Двери были железными, поэтому лишь слегка покрылись ржавчиной.
Поляна перед главным входом заросла травой и сорняками. Уличные часы - образцы металлической продукции (как их называл дед) - проржавели насквозь, а у некоторых даже сломались те или иные несущие части. Скамьи проломились, брусчатая тропинка проросла травой, одни декоративные растения разрослись и выглядели не успокаивающе и красиво - как должны бы - а отвратительно и раздражающе, а другие - повались, сломанные и засохшие.
Всего за десять лет, подумать только.
Но это лишь говорило ему о том, как много работы ему предстоит. Что совершенно не пугало его. По сути дела, всё это не имело значения. Ведь фабрика лишь первый шаг и ничего более.
Подойдя к двери, он резко повертел головой - постороннего бы испугала и отвратила неестественная скорость и резкость движения. Что, в общем-то, и было его целью. Отсчитав на двери третью большую шестерню, он коснулся самой её сердцевины и сдвинул её в сторону. Просунув руку в получившуюся дыру, схватился за рычаг и потянул на себя. Раздался легкий железный скрип и скрежет и его слегка подёргало за руку, которой он и тянул этот самый рычаг. Человека не знающего, это могло привести в ужас, так как у них это было бы не просто подёргивание, а раны, истекающие кровью. У Бартоломью же был одет семейный защитный браслет.
Оказавшись внутри он тщательно проверил как хорошо запирается дверь - никто не должен ему помещать.
Он слишком долго шёл к этому.
Ни лестница на верхние этажи, ни двери в рабочие залы его не интересовали. Его интересовал лишь кабинет деда. Дверь в него располагалась прямо под лестницей. Комната была обширной, без окон. Большую часть комнаты занимали два книжных шкафа, огромный стол деда и широкий и толстый ковёр, поднимающий пол на ладонь. Где дед его нашёл так и осталось загадкой - у них таких не делали.
Прямо за спинкой кресла висел громадный гобелен, сделанный вручную. Присев на столешницу, мужчина с мягкой улыбкой уставился на него. Там была представлена вся семья. Он пальцем провёл по дедовой ветви. Она шла к самому известному главе семьи, Вахранту Луса. Его считали чернокнижником и сожгли на костре. Более того, всю его семью предали анафеме. То есть отлучили от церкви. В то время это было опасно и подозрительно. Именно из-за этого они переехали и сменили фамилию с Луса на Лаус - ничего особенного, всего лишь смена места у одной буквы, но сработало идеально. Вахрант, Глен, Грегори, Руфа, Ульям, Николь и, наконец, он сам - Хадаранги. Тупая материнская любовь к древним знахарским именам. Наверняка значение такое же тупое, как и звучание. Что-то вроде 'Танцующий на радуге' или похожий бред.
Дед был с ним согласен. И всегда звал его Бартоломью. Даже вот это имя, данное матерью, было спорото (сначала пришлось вышить именно это, чтобы она перестала истерить), а поверх было вышито то, которое ему дал дед. Это было сделано бабушкой по просьбе деда после шестнадцатилетния Бартоломью. Та сделала это с удовольствием, так как хоть и безумно любила дочь, выбор имени считала поистине глупым. Собравшись с мыслями, он отодвинул гобелен и открыл сейф. Там лежали документы. Его документы. На имя Бартоломью Лауса. Дед перед смертью даже успел связаться с учебными заведениями и заставить их поменять все документы. Теперь он официально был Бартоломью. Никакого Хадаранги. Он мертв, просто исчез, и больше его не будет.
Любовно погладив папку с новыми, слегка хрустящими документами, он на краткое мгновенье прижал их к сердцу, после чего положил её на стол. Сейчас ему предстояло самое главное - проверить самую важную, не известную остальным часть фабрики.
С трудом отодвинув мебель с ковра и завернув его, он наконец увидел вход в подвал, о котором ему так часто говорил дед. Спустившись туда, он с силой зажмурился, после чего уставился вперёд. Теперь он смог увидеть очертания, после - силуэты, а после этого он смог наконец нормально разглядеть всё.
Это было огромное помещение - оно проходило под всей фабрикой - но с первого взгляда понять это было невозможно - большую его часть занимали исполинские каменные жернова. Под ногами похрустывали каменная пыль, песок, мелкие опилки и щепки. Бартоломью подошел и коснулся нижнего жернова - оба были гораздо выше него. Камень был холодным и шершавый. Но... таким важным.... Он почти любовно погладил его. От жерновов и зависит работоспособность фабрики. Лишь когда они заработают она начнёт приносить настоящий доход.
Фабрика была делом наследным. И работала она лишь при одном условии - в семье обязан быть хозяин. Мужчина. Всё было хорошо на протяжении четырёх поколений. А потом у Уильяма родилась дочь, прервав тем самым цепь наследования. Ему был нужен сын, но его жена смогла родить лишь дочь (из-за родов с осложнениями, она стала бесплодной). Весьма своенравную и непокорную дочь. Было время, когда мужчина, отчаявшись, был согласен даже на то, чтобы признать наследником рода своего зятя. Вот только его собственная дочь вновь ему помешала (уже во второй раз) и отговорила своего мужа. Тот, послушав жену отказался.
Уильям едва не отчаялся. Он боялся, что уйдет, не оставив наследия. Но, в самый печальный для него момент, на свет родился Хадаранги. Мальчик был тих и дышать начал настолько незаметно, что врачи решили даже, что что он мертв, пока нянечка не заметила, что грудная клетка всё же двигалась. Его привычка быть тихим и незаметным порой пугала людей - они не любили, когда он незаметно появлялся в комнате и так же незаметно исчезал. Все считали это странным поведением для ребёнка, и уж слишком напоминающим дедово. И пусть все говорили, что внук деда не волнует, но Бартоломью всегда видел теплую волну, плескавшуюся в глазах Уильяма.
Довольно часто говорили, что внук безумно похож на деда, но при этом все вспоминали, что все мужчины в этой семье были похожи друг на друга. Все тихие, почти не заметные, у всех была паранойя и каждый из них был слишком властен и решителен. Все были высоки. Кто-то боялся этой семьи. Ведь даже глаза у всех мужчин были одинаковы - серые с фиолетовым. А взгляд был тяжёлый и злой....
Забрать себе всё было легко. Он почти всю свою жизнь слушал, как его мать повторяла 'Вот умрет этот старикашка, и мы всё сделаем по-другому. Лучше'. Она не понимала одного - лучше сделать невозможно. Всё и так идеально.
Она была нетерпелива. И порой строила планы по... 'ускорению старика'. Но откуда ей был знать, что 'старик' видит глазами внука. Смотрит его глазами, слушает его ушами и действует его руками. Уильяма не надо было ускорять. Он прекрасно знал, когда ему стоит уйти. И сделал он это, как только Бартоломью достаточно подрос, чтобы забрать себе фабрику.
Процесс был долог - Николь не могла поверить, что отец ничего ей не оставил. Она пыталась взять у сына хоть что-то, но тот не дал ей ничего. Ему надо было всё. Фабрика пустовала уже пару лет - у деда не было сил ей управлять, поэтому он просто законсервировал её - и что бы вновь запустить производство нужны были все ресурсы. Бартоломью был холоден и жесток, но, в тоже время, счастлив. Ведь он наконец-то мог быть самим собой.
Бабушка прожила достаточно, чтобы увидеть, как внук выходит из зала суда победителем. Она так и не смогла решить, на чью сторону встать - и дочь и внук были ей дороги.
Она и дед - единственные, кто действительно мог вызвать у него хоть какие-то эмоции.
Но сейчас.... Вот она - фабрика. И жернова, которые надо запустить.
Круг ещё даже не начинал своего движения.
- Бартоломью, а знаете, что? - Эта женщина его довольно бесила, но это была миссис Мак'гран. Её муж был самым верным и преданным человеком, что просто не мог представить, как жить без того, чтобы подчинятся семье Бартоломью. Поэтому придётся потерпеть.
- Что конкретно вас интересует?
- А наша девочка сказала, что вы довольно привлекательны! - Кокетливо подмигнула она (ну ей казалось, что это кокетливо).
А, теперь он вспомнил. Та девушка с желто-серыми глазами. Да, довольно милая. И выносливая. Идеальна будущая мать. Но сейчас не время.
- Я благодарен ей за это. - Разве она не боялась его? Интересно, она действительно так думает, или это инициатива матери? Глядя в глаза женщины напротив, он всё больше склонялся к последнему.
- Так может вы встретитесь? - С плохо скрываемой надеждой проговорила она, резко сминая платок в руках.
- Быть может. Но не сейчас. Если мадам не трудно, то не могла бы она подождать? У меня сейчас слишком много дел и слишком мало времени. А такой уважаемой госпоже надо оказывать всё свободное время. - С холодной улыбкой проговорил он.
- О, это так мило с вашей стороны! - С восхищеньем воскликнула она, радостно схлопывая руки на уровне груди. - Но можно ли мне, как матери, узнать ваше мнение о моей девочке?
- Она привлекательна. Довольно миловидна. - Он, наконец, оторвался от бумаг, и принялся крутить ручку в пальцах, глядя куда-то в пространство перед собой. Миссис Мак'гран завороженно наблюдала за ней, явно ожидая, когда чернила хоть каплей запачкает его длинные паучьи пальцы. Хоть он и пользовался лишь заправляемыми чернильными ручками, он никогда не пачкал руки. - У неё слегка грубые руки, это показывает её как девушку работящую, что, конечно же, вызывает лишь уважение. У неё ладная фигура. Здоровые волосы и совершенно неболезненный вид. Простите за грубость, но выглядит она как достойная кандидатура на продолжение рода...
- Это действительно грубо. - Слегка поморщилась миссис Мак'гран.
- Мне всегда повторяли, что я должен продолжить род, с обязательным первенцем-сыном. Поэтому семья для меня всегда на первом месте, и ваша дочь выглядит как сильная, выносливая, но при этом заботливая мать. Поэтому, если вы не возражаете, то, как только я разберусь с делами, то тут же нанесу вам визит, с целью более близкого знакомства с вашей дочерью.
Женщина счастливо и довольно улыбнулась.
- Вот только, к сожалению, я даже имени её не знаю. - Кажется, знание имени - признак вежливости? Так почему бы не узнать.
- Смоки. - Довольно и поистине счастливо чуть ли не крикнула почтенная мадам.
У неё был такой вид, словно она считала, что знание имени уже обеспечивало кольцо на пальце дочери. Пусть глупышка и заплакала вчера, говоря о страшных глазах и мертвом виде предполагаемого жениха. Это она просто не понимает своего счастья - сильный, богатый мужчина, почти не выезжавший за пределы городка, а также почти не выходивший с фабрики.
Как только об этом потенциальном женихе узнали в городе (а узнали об этом через неделю после его приезда в город - именно столько понадобилось молодому человеку, чтобы вновь открыть фабрику, о чём он во всеуслышание заявил одним вечером, на парковой площади, куда весь город созвал мистер Мак'гран), все матери с молодыми незамужними девчонками на руках вступили в некое подобие войны. Все девушки большую часть дня теперь вынуждены были тратить на свою внешность и манеры, их матери донимали мужей, что бы они как можно быстрее пригласили мистера Лауса в гости - 'на лёгкое знакомство'. Все знали, что это было обычным предлогом для смотрин.
Хуже всего было молодым парням. Многие из них сначала обрадовались вновь появившимся рабочим местам, но после в панике и отчаянье наблюдали за происходящим - некоторые из них уже готовились к свадьбе. Но почти все матери тут же отказали им, в надежде на более выгодную партию. Не все мужья шли на поводу у своих жен, и некоторые свадьбы всё-таки были сыгранны, но не всем повезло - жены были сильны в своих доводах, некоторые не боялись прибегать к поддельным истерикам и припадкам. Некоторые парни понимали, что обвинять в этом всём самого Лауса глупо, ведь виноват не он, а матери, тянущиеся к более обеспеченному будущему своим дочерям. Но остальные были довольно злы и лишь одно останавливало их от открытого конфликта - работа на дороге не валяется, а ездить в соседний город хочется не всем.
Самих дочерей никто не спрашивал. А те отчаянно желали, чтобы неприступная мечта их матерей наконец женилась на ком-нибудь, позволив им вернуться к их обычной жизни - а некоторым и к любимым мужчинам, с которыми они не могли нормально пообщаться уже несколько месяцев. Ведь не назвать же общением редкие, робкие перегляды через изгородь. Особо вздорные девушки, так же, как и матери, не гнушались истерик с битьём посуды, расшвыриванием вещей и криками, от которых сотрясались стёкла.
Вскоре, после возвращения продукции на рынок, появились старые компаньоны деда, с целью восстановления старых договорённостей. И, конечно же, с дочерями или внучками. Договорённости восстанавливались, девушки получали свои порции комплиментов, и уезжали, не получив самого желанного - никаких намеков на свадьбу или заинтересованность в объединении семей.
Лаус всё это знал. Останавливать это он, конечно же, не собирался. Это его веселило. В какой-то мере он считал происходящее неким подарком жителям - особо храбрые парни ночью пробирались к домам, навещая своих подруг - кто поговорить, а кто - тайком оставить подарки. Безделушки, букетики цветов, проникновенные письма... Бартоломью знал, что девушкам нравились это романтические глупости, а парни, стесняющиеся своих чувств, могли подобным образом признаться в них, избегая личного контакта. Хотя, главная причина была в другом - жернова чувствовали это напряжение городка.
Каждый вечер он спускался в подвал и с внутренней теплотой гладил тихо гудящие и слегка дрожащие жернова. Они подрагивали, показывая свою готовность двинуться - дай им только возможность. Но для этого надо было немного больше, чем переполох. Нужно было тепло. Вот только что бы его взять надо было потрудиться. Но когда он боялся работы?
- По нашим данным, фабрика Лаусов вновь начала работу.
- А что насчет продолжения дела Вахранта?
- Точных данных не поступало, но...
- Что? Говорите-говорите, молодой человек.
- В одном из соседних городов, да и в местности, где жили Лусау ходит легенда о... жерновах...
Чувство времени могло появиться только тогда, когда жернова закрутятся - это то, что постоянно повторял дед.
В какой-то мере это действительно было правдой. Без них он не чувствовал себя полноценным или полностью живым. Без них у него было лишь болезненное нетерпение. Что-то постоянно сдавливало лёгкие. Болезненно и невыносимо.
В конце дня, когда все уже расходились, а он оставался один (жил он в кабинете, чтобы не бегать каждый день на фабрику из гостиницы, и для собственной безопасности от всех этих матерей), Бартоломью складывал руки на столе и укладывал на них голову. Он чувствовал, как в глазах что-то щиплет, словно вот-вот заплачет. Но влаги не было. А ещё ему казалось, что все перечисленные на гобелене люди словно стоят у него за спиной и осуждающе смотрят на него. Через пару месяцев он поймал себя на том, что он утыкается лицом в стол, обхватывает голову, словно защищая её, и едва ли не поскуливает 'Не надо... хватит... мне надо ещё немного времени... скоро всё будет... пожалуйста!..'
Это было его недостойно. Это было слабость чистейшей воды. За это было даже более стыдно, чем за медлительность.
Ему надо было тепло... он настолько отчаялся, что уже был готов использовать одного из местных. Но тут же одёргивал себя - не надо. Слишком рискованно.
Из-за этого слабость продолжалась.
В один из таких вечеров он услышал, как кто-то входит на фабрику после закрытия. Он поднял голову. Кто это мог быть? Потом вспомнил - миссис Мак'гран собиралась принести ему сегодня ужин, так как считала, что он отощал и взяла на себя 'обязанность' следить за его питанием.
Он решил с ней не спорить. Ей было все равно - откажут сегодня, она принесёт завтра, уже без предупреждения. Женщина так делала с месяц. Вот только... оказалось, что сегодня еду принесла не она.
В кабинет тихонько постучала и зашла та самая девушка с серо-желтыми глазами. Как же её звали?.. Точно, Смоки.
- Простите, можно? - Еле слышно выдавила она. У неё на лице были слегка видны слёзные разводы - скорее всего, девушка долго отказывалась от того, чтобы прийти.
- Да, конечно.
Она медленно прошла к столу, и аккуратно поставила корзинку с едой на уголок его стола.
- Тут мама... вам собрала... - Выдавила она.
- Спасибо. - Так же тихо ответил он. - Нас, кажется, не представляли друг другу, верно? Меня зовут Бартоломью Лаус.
- Смоки... Смоки Мак'гран. - Её голос дрожал, словно она сейчас расплачется.
Этого ему точно не было нужно. Он принялся судорожно думать.
Фабрика производила часы - символ текущего времени, которое, как иронично, никто из его семьи почти не ощущал. Но недавно один из молодых парней, пришел к Бартоломью с вопросом 'Сэр, а если мы делаем часовые механизмы, почему бы нам не заняться механизмами игрушечными?'. Идея была воспринята молодым главой хорошо - дополнительная прибыль, девушек и матерей, что захотят работать, можно будет привлечь к работе - раскрашивать или даже шить. А самых умелых можно будет потом перекинуть на основную секцию, пусть часы будут украшены не только резьбой, но и рисунками, а то выглядят слишком просто.
Это раньше единственным производителем часов была только их фабрика. А теперь появились конкуренты. И хотя 'Часовые механизмы Лаус' всё ещё были самой привлекательной фирмой - пусть они делали часы медленно, зато вдумчиво и с аккуратностью, из-за чего часы могли тикать чуть ли не столетиями - в голову Бартоломью начали приходить мысли, что привлекать надо не только качеством. Так пусть теперь они будут более яркими, привлекающими внимание... но сейчас не об этом.
Сейчас об игрушках - их они действительно начали делать, но пока на рынок не выставляли - не все выглядели привлекательно, а ведь именно это было основным критерием к игрушкам. Они должны выглядеть ярко, аккуратно и безопасно. И интересными как для детей, так и для родителей (ведь родители покупают игрушки). А для этого нужен женский взгляд. Так может нужно совместить две цели?
- Смоки, вы разбираетесь в игрушках? - Попробовал он. Глупый вопрос, но как-то же надо начинать, верно?
Та удивлённо глянула на него. В её глазах действительно стояли слёзы, что быстро высохли, стоило ей услышать такой, казалось бы, абсурдный вопрос из ниоткуда.
- Ну-у-у... да, наверно... мне так кажется.... - Выдавила она.
- Вы не возражаете, против небольшой прогулки? Тут же, по фабрике...
Девушка замялась, но еле видно кивнула, судорожно сжимая пальцы.
Пока они шли к маленькому залу на втором этаже, Бартоломью описал девушке ситуацию. Та, продолжая сжимать свои аккуратные пальчики, восторженно выслушала его и так же восторженно прощебетала о том, какая это восхитительная идея, и что помимо заводных игрушек можно будет сделать маленькое отделение простых, мягких. Она знает несколько хороших, умелых и талантливых девочек! Стоит только сказать, как она с ними поговорит и всё тут же будет готово! Немного посмеявшись над слегка кособокими машинками и собачками - идея и желание у парней были, а вот навык... не особо - она уже стала более спокойной, не было и намека на слёзы.
Когда они вернулись в кабинет и Бартоломью все же решил поесть, она слегка настороженно попросила у него листик с карандашом и принялась неумело и косовато рисовать что-то, напоминающее куклу в платье в одном углу листка. В другом расположился тощий кот с длинным хвостом и лопоухий щенок с пятном на правом глазу. Под этими художествами расположилась детское изображение лодочки. А рядом - нечто похожее на шкатулку, окруженную маленькими вопросиками. Стоило ему поинтересоваться, как она тут же с жаром объяснила о том, что вот эти три рисуночка - просто предложения. А вот этот, со шкатулкой, - предложение серьезное. У них в стране редко появлялись шкатулки, а вот всяких мелочей у людей меньше от этого не становилось. Шкатулочки, коробочки и маленькие сундучки - вот помощь в нелёгкой борьбе с расфасовкой различной мелочёвки.
Бартоломью был приятно удивлён тому, как много предложений было у людей вокруг! Так смотришь, и уже не их парни и девушки будут ездить в чужие города, а оттуда к ним. Глупое желание прославить семейное имя, что теплилось в нём с самого рожденья, подняло голову, стоило ему узнать лишь о игрушках. А новые предложения лишь подогрели его. Пусть это звучало глупо, но таким образом он хотел отомстить всем тем, кто испортил жизнь его семье много, очень много лет назад.
- А вы кушайте, Барт, кушайте! У вас-то работа, наверняка, нервная! Вон как вы отощали от всей этой беготни! - Вдруг сказала она, смущенно приглаживая свой листок.
- Барт?.. - Пораженно выдавил он.
- Ой... - Только и вырвалось у неё, словно она только сейчас поняла, что сказала. - Я... я просто подумала... ну, у вас имя такое длинное... вот и я по... подумала... может можно вас так называть... - Испуганно бормотала она, нервно теребя уголочек листка.
- Да... да, конечно... - Она встревоженно приподняла голову, слегка испуганно глядя на него из-подо лба. - Можно и так называть.... Просто... меня ещё никто не называл.
- Да-а? - Протянула она с лёгкой улыбкой. - А как вас тогда родители звали?
- Мои родители звали меня совсем по-другому. - Улыбнулся он, но только губами - по-другому он просто не умел. Его лицо вообще не менялось: он всегда держал голову ровно, но слегка наклонял подбородок к шее, из-за чего она слегка наклонялась вниз, глаза были совершенно без эмоциональны, и единственное, что на его лице отображало хоть какие-то эмоции - рот, брови и кончик носа. Он заставлял себя улыбаться, кривить губы и, иногда, морщиться и хмуриться. Но делал он это редко и больше пользовался голосом. Именно он чаще и больше всего показывал его эмоции. Поддельные, в большинстве своём.
- А как, если можно узнать? - Мило и заискивающе улыбнулась Смоки, складывая руки на столе и наваливаясь на них грудью. За недолгие и нечастые посещения города Лаус смог понять, что здесь это движение - неуловимый признак заинтересованности девушки, а также попытка привлечь к себе внимание собеседника мужского пола. Скорее всего, сейчас это означало лишь заинтересованность, но все равно вызвало удивление. Только что она чуть ли не плакала в его присутствии, а сейчас уже пытается его привлечь - не слишком ли быстрая смена настроений?
- Раньше у меня было другое имя. Мать называла меня Хадаранги. Никто, кроме неё не знает значения. Более того, деду казалось, что это крайне глупое и не солидное имя. Поэтому, как только мы дождались моего совершеннолетия, мы добились разрешения на изменение на более удовлетворяющее нас Бартоломью.
- Вот как... а можно я буду вас всё-таки звать Барт? Просто Бартоломью это такое суровое и жесткое имя. Не говоря уже о том, что оно слишком длинное - Немного жалобно, словно жалуясь, протянула она.
- Да... да, конечно.
С того дня еду ему приносила лишь Смоки. Слово за слово начинались разговоры. В большинстве своём инициатором выступала сама Смоки. Она сидела на кресле посетителей и слегка неумело рисовала платьица, куколок и другие игрушки.
Их производство, кстати, шло теперь полным ходом. После нескольких неудачных попыток они выглядели и привлекательными, и безопасными. Неудавшиеся игрушки кто-то из работников подарил своим девушкам или женам, кто-то дарил своим детишкам, а кто-то прятал для будущих детей или внуков. Неожиданно для самого Лауса у всей молодёжи появился повод уважать его и благодарить - они подумали, что согласие на производство игрушек и привлечение к производству женщин на самом деле была попыткой сгладить ту неприятную ситуацию, что сложилась с его приездом. Он их разубеждать не собирался - чем счастливее люди, тем лучше они работают. И оказалось, что жернова реагируют не столько на недовольство, сколько на силу эмоции как таковую.
Больше всех была счастлива Смоки. Она считала, что это - показатель его благородства. Судя по всему, девушка уже смирилась с желанием матери породниться с владельцем фабрики и поэтому лишь смиренно налаживала с ним отношения. Не известно откуда, но всё чаще и чаще она находила в его личности и характере такие черты, что сам Лаус поражался - откуда она такое брала?.. Но не возражал. Порой даже подстраивался под придуманный образ самого себя. Так было удобнее.
Как-то незаметно в его кабинет перебралась её домашняя оттоманка - маленькая и аккуратная, вся в деревянных цветах, обита тёмно-зелёным сукном с не менее маленькой и аккуратной атласной подушечкой. Теперь, во время ужинов, она сидела на оттоманке и тихонечко шила для кукол платья. Корпус игрушек делали новоявленные мастера, лица и прически - такие же новоявленные мастерицы, а вот одежду - несколько девушек, что за день могли сшить до пяти кукольных платьиц. В число таких быстрых девиц которых входила и Смоки.
Порой, когда Бартоломью уже заканчивал ужин, и возвращался к делам, девушка нет-нет да поглядывала на него. Тихо вздыхала и возвращалась к шитью. Это было странно и непривычно. Но... он словно чувствовал, как лёгкие сдавливает. Но не резко и болезненно, как до этого, а как-то тепло и мягко. Как котёнок коготками легонечко цапает. Хотя, как и с котёнком, порой был резкий болезненный укол. Но пока что жизнь была более-менее проста.
- Как насчет людей? Никто ещё не пропал?
- Нет, сэр.
- Но кто-то же должен скоро пропасть, верно?
- Обычно это происходило быстро, верно?
- Тогда почему сейчас он так тормозит?
- Кто знает... Может он просто стал более осторожным? По сравнению с предшественниками?
- Может быть...
- Странно это все. Не может все так просто закончиться, говорю вам!
- Вы порой излишне драматизируете, надоедает, честное слово.
Почему-то всё шло не так, как должно быть... Бартоломью был в тихой ярости. Он был готов зло хлопать по столешнице. После этого ладони неприятно щипало - это единственное, что его останавливало.
Причем ничего не удавалось из-за того, что орден неимоверно тормозил. Они должны были прислать отряд ещё пару месяцев назад. Но ничего не делали.
Жернова недовольно гудели. Сидя за своим столом он чувствовал, как их ось, расположенная прямо под его стулом, дрожит под ним, напоминая о себе. Он раскачивался на стуле, болезненно мыча. Недовольство жерновов причиняло ему почти ощутимую боль.
Вечером было совсем плохо - словно чувствуя, что кроме него на фабрике никого нет, они начинали просто неописуемо гудеть и трещать. Спать стало невозможно - пол дрожал, а стены гудели. Он сжимался в клубок на кушетке и тихонько выл от боли, напряжения и банальной усталости. Ему безумно хотелось, чтобы это прекратилось. Чтобы он смог нормально поспать.
Стоило спуститься в подвал (в этот раз пришлось потрудиться - оттоманка сильно мешала) и он услышал то, чего не было раньше - жернова гневно скрипели. Они сильно подрагивали, камень тёрся о камень, но при этом не кружась, как должны бы. Они как будто скрипели зубами от злости. Неуверенно, слегка пошатываясь от страха и почтения он подошел к ним, вытянув вперёд правую, слегка подрагивающую, руку. Пальцы, всё так же подрагивая, коснулись камней.
- Простите. - Его голос дрожал так же, как и руки. - Но давайте подождём. Вам же хочется почувствовать кровь ордена, верно? Скоро у них кончится терпение, и они пришлют кого-нибудь. Слабого и одинокого. Тут то мы его и поймаем! И вам станет тепло. Вам же этого хочется, верно? Ведь это из-за них вы оказались в таком положении, верно? Четыре пра, тебе же это понравиться, верно?
Жернова деловито погудели, словно обдумывая предложение. Вот они даже замолчали на мгновенье... После, басовитый гул заполнил подвал. Четыре пра согласен подождать. Бартоломью благодарно и успокоено склонился к жерновам и ткнулся в них лбом.
- Это уже не осторожность! Это слабость!
- Но сэр...
- Молчать! Он либо туп, либо ничего не может! Мы обязаны отправить кого-нибудь, что бы он разобрался с ним! Одного будет достаточно.
- Я так не думаю.
- Да кто ты такой, чтобы...
- Заткнись! Тебя слышно с улицы. Послушник!
- Да, сэр.
- Бтхали! Ты что, под дверью стоял?..
- ... нет...
- Собери мне малую оперативную группу и отправь к Лаусу-младшему.
- Ты с ума сошел? Он там один и он там уже год и ещё ничего не сделал! Он вряд ли сможет оказать хоть какое-то сопротивление!
- И тем не менее. Его дед в своё время тоже не казался сильным. А сколько он хлопот доставил? Иди в архиве покопайся, может узнаешь.
Их было больше. Он рассчитывал на одного. Максимум - на двух. А их было четверо. С другой стороны - чем больше людей, тем горячее будут жернова. Тем сильнее и дольше они будут крутиться. Но... четверо... это будет трудно.
Бартоломью выдохнул. И глубоко вдохнул. Один как раз прошёл мимо складов. Хорошо, что сегодня Смоки не приходила (ему пришлось сильно потрудиться, что бы она уехала на день в соседний город и посчитала это своим решением), и никто не мог ему помешать.
Если не считать их количества, то всё остальное происходило точно по плану - они пришли через два часа после закрытия, разделились и пытались найти его по одному. Они даже не переговаривались.
Что было глупо с их стороны.
Леска над головой Бартоломью дрогнула. Обречённый вошёл на склад. Мужчина подтянул ноги и теперь сел на корточки. Незваный гость вел себя странно - он топал словно слон и даже не пытался скрыть своё присутствие. Иногда ногой подталкивал коробки с деталями. В некоторые он даже заглядывал. Бартоломью раздражённо дёрнул уголком губ - да как он смеет! Ходит тут как хозяин, залазит в ЕГО вещи! Он будет первым.
Тот как раз прошёл мимо. Бартоломью выждал, пока он немного пройдет вперёд. Тихо выбравшись из-под верстака, под которым он до этого прятался (весьма маленького верстака! Надо заказать верстаки повыше, с его два ноль пять прятаться очень неудобно) он еле слышно и пригибаясь едва ли не вдвое направился за ним. Можно было бы и не так осторожно - тот не обращал никакого внимания на окружающий мир. Лезвие вышло из ножен с тихим шипением и лёгким металлическим звоном.
- Барт, ты хорошо спал? - Обеспокоенно поинтересовалась Смоки, едва войдя в кабинет.
- Да, конечно. Почему ты спрашиваешь? - Он не разогнулся, посмотреть на неё. Ещё немного времени и его глаза перестанут быть красными. Надо немного подождать. И делать вид, что очень занят документами.
- Ты очень бледный. У нас проблемы? - 'В последнее время она начала говорить 'у нас' и 'мы'. Пытается привыкнуть?'
- Нет, у нас нет проблем. - 'Почему я отвечаю ей так же?' - Просто много дел. Ничего особенного. Ты что-то хотела? - Он задумчиво шмыгнул носом, и дёрнул мышцами шеи, из-за чего шейные кости резко выделились, отвлекая на это Смоки. С тех пор как он похудел (а он довольно сильно похудел от нервов и недосыпа) она постоянно пугалась, когда он так делал. Всё её внимание мгновенно концентрировалось на этих косточках.
- Если бы я не носила тебе ужин, то посчитала бы что ты совсем не ешь. Скажи, Барт, почему ты плохо кушаешь? - Она аккуратно подсела на стул для посетителей и, протянув ладошку, аккуратно погладила его по руке. - Надо хорошо кушать. Тогда ты будешь здоровым. А то все уже спрашивают, всё ли у тебя хорошо. Обещай мне, что ты будешь хорошо и вовремя кушать! Пожалуйста. - Немного жалобно протянула девушка, гладя правую кисть. - И тебе нужно отсюда переехать! У тебя как-то странно пахнет...
- Не надо мне никуда переезжать. Надо просто просушить фабрику, влажность большая, не более того. - Глаза наконец-то перестало щипать. Э то значит, что они вернулись в норму и теперь можно было посмотреть на неё. Подняв голову, он проникновенно заглянул ей в глаза. - Я нормально ем. Просто у меня так много дел, что вся энергия тратиться на них и ничего на теле не откладывается. Не волнуйся, скоро официально запустим новое производство, дел станет меньше. Скоро я стану побольше, - мягко улыбнулся он.
Смоки кивнула и сжала его руку, а после пересела на оттоманку, принимаясь за шитьё. Бартоломью удовлетворённо кивнул, почувствовав мягкое движение под креслом.
Жернова счастливо и сыто крутились.
Вот чего он точно не ожидал, так это полиции. Кто мог подумать, что чёртов орден решит обратиться в спец службы. Хотя, с другой стороны, мог обратиться не орден, а знакомые или родственники пропавших. В целом, не важно, кто обратился, а то, что кто-то это всё-таки сделал.
Теперь приходилось сидеть и откровенно врать. Хорошо, что лицо без эмоциональное - трудно сказать врёт он или нет. Он хорошо знал, что даже аппараты физиологической проверки - как они там называются? Детекторы лжи? - ничего не покажут. Главное, чтобы ни с чем не вступало в противоречие.
- Ваши работники говорят, что двадцатого к вам должны были прийти четверо человек...
- Во сколько? - Перебил его Бартоломью.
- После завершения работы фабрики. - С готовностью подсказал служитель.
- Не помню, простите. - Слегка покачал он головой. - Если честно, не помню даже, чтобы кто-то заходил. Особенно вчетвером... а что, работники видели? - Как бы между прочим поинтересовался он.
- Вечером двадцатого где-то через полчаса после закрытия фабрики, в городе появились трое мужчин и девушка, поинтересовались где вас найти и отправились в указанном направлении. После этого их никто не видел. Кстати, почему после закрытия вы всё ещё были на фабрике?
- Понимаете, - Бартоломью встал, и закрыл дверь кабинета на ключ, - Я тут живу. У меня есть, конечно, дом - маленький двухэтажный домик где-то в десяти минутах ходьбы от фабрики. Но он законсервирован, так как его надо ремонтировать, а мне некогда этим заниматься и лучше приложить к этому женскую руку, которой пока нет. Да и нормальное это состояние для моей семьи, видите? - Не отходя от входной двери он повернулся к косому потолку (прямо под лестницей), вытянул руку вверх, коснулся почти не видимой выемки и отпустил отошедшую полку с койкой. Он не мог не заметить, что полицейские занервничали, стоило ему закрыть дверь и облегчённо выдохнули, когда увидели, что это всего лишь кровать. - Как вы можете видеть, койка находиться прямо у двери, поэтому и приходиться закрываться на ключ - что бы меня никто не ударил, если будет искать. - Сообщил он с лёгкой улыбкой. Удовольствие мурашками пробежало по его позвоночнику, когда мужчины содрогнулись от его без эмоциональных глаз. - Но, так как она под лестницей, то я слышу, как кто-либо поднимается по ней. И я никого не слышал.
- А почему вы должны слышать, как кто-то поднимается по лестнице?
- Как вы сами могли убедиться, кабинет находиться в совершенно неочевидном месте. Переделывать всё будет долго, трудно и дорого, поэтому мы и не меняем ничего. Поэтому, если в холле нет никого, кто мог бы направить в нужное место, все идут на второй этаж, где прямо у лестницы расположен кабинет секретаря.
- Вы позволите? - Поинтересовался тот из пары, что был немного моложе. Сразу видно - он в паре младший не только по возрасту, но и по званию, и выполняет всю работу. Бартоломью кивнул и тот аккуратно скрутил матрас, ставя колено на панцирную основу кровати. Осмотрев полку и открывшуюся выемку, он кивнул и так же аккуратно расправил матрас. Поворачиваясь, он зацепился взглядом за ковер. - А что насчёт ковра? У вас там что-нибудь есть? Погреб, например?
Бартоломью сделал вид, что задумался.
- Не знаю, право слово. Насколько я знаю, единственный раз, когда его двигали, так это когда мой дед подарил его моему прадеду. Его как занесли, так и не трогали.
- А как вы его прибираете?
- Раз в две недели приходит уборщица, мы выносим мебель, она убирается, мы её назад заносим. Всё кроме книжных шкафов, конечно.
- Почему кроме книжных шкафов? - Поинтересовался уже старший. Ещё и вперёд наклонился, словно на след напал.
- Так они же тяжёлые!
- Ваш стол тоже не маленький.
- Так книги надо будет доставать и назад ставить. А это - трата времени. Мне же хочется, что бы они стояли так, как я привык, а если их так переставлять, так это ещё дольше.
- А вы их все помните? - С сомнением и подозрением спросил старший.
Бартоломью сел за стол и по памяти двигал рукой и называл все книги на первой попавшейся полке - ни разу ни сбившись и не обернувшись. Сказать, что у тех пропал дар речи, ничего не сказать. Мужчина тихо и довольно хмыкнул - с недавних пор это стало его любимым развлечением - Смоки была просто в восторге.
- Поэтому, как видите, мне удобно, когда они стоят на своём месте. Но если вы действительно хотите двигать ковёр, то вам стоит спросить у уборщицы - она, может, это и делает, я не в курсе. - Он свёл лопатки, с тихим хмыканьем откидываясь в стуле.
- Не стоит, сэр. - Подал голос молодой, который осматривал ковер. - Тут металлические гвозди. Он прибит. - Конечно, они фальшивые, и на первый взгляд и не скажешь, что от гвоздей там лишь приклеенные шляпки. Его неподвижность обеспечивается весом.
- Ещё вопросы, господа? - Спокойно поинтересовался мужчина, внутренне ликуя от маленькой лжи на виду.
- У вас вон там - Кивок старшим в сторону стеклянной полки для кинжала. - Холодное оружие. Лицензия есть?
- Конечно. Предъявить? Хотя, она и не нужна.
- Что, простите? - Едва не выплюнул старший, подобравшись.
- Это пример исторического оружия. Сейчас носит лишь декоративный характер. С тем же успехом он мог бы быть пластиковым.
- А что это за клинок? - Глаза у младшего блестели неподдельным интересом.
- Это Пеш-кабз. Использовался в основном в Индии и Персии. Применялся для пробития брони и кольчуги. Все документы на него есть, могу предоставить. - Холодное оружие было маленьким грешком Бартоломью, так как это увлечение считалось дедом абсолютно бесполезным, а потому запрещенным. Бартоломью на словах соглашался с ним и переставал этим заниматься, а по делу прятал увлечение, как только мог. Даже семейную энциклопедию оружия, купленную одним из предков чисто из декоративных целей (что б красиво стояла на полке) заменил фальшивкой - бабушкина книга по вязанию с поддельной обложкой, сделанной из простых альбомных листов и коробочки с красками - и спрятал оригинал под кроватью.
- А может вы знаете, как называется такой меч, у него такая штука у рукоятки... - младший складывает пальцы корзинкой.
- Гарда.
- Что?
- Такая штука у рукоятки, которая отделяет рукоять от лезвия называется гарда. - С мягкой улыбкой подсказал Бартоломью. Сразу видно, молодой - интересуется, но информации достать не может.
- А-а. - Радостно протянул он. Быстро перелистнув блокнот и записал новую для себя информацию. - И вот эта вот га-арда...
- Нет, просто гарда. Без двойного 'А'.
Младший радостно покивал.
- Она идёт такая красивая, как кружевная...
- Гарда 'корзинкой'. Меч с такой гардой называется Чиавона. Только это не меч, а палаш.
- А чем...
- Так, хватит. Если так хочется узнать, то спросишь потом, после работы. А нам работать надо. - Раздражённо прервал их старший мужчина. У младшего как обрубило - глаза потухли, и на лице отразилось чистейшее разочарование.
Он походил на маленького ребёнка у которого отобрали игрушку. Бартоломью хмыкнул.
- Постойте. - Он склонился и с самой нижней полки левого шкафа взял тяжёлую потрёпанную книгу. Теперь там уже не стояла подделка, умело сделанная маленьким Хадаранги, а настоящая энциклопедия, которую вернул из-под кровати Бартоломью. Слегка подкинув её в ладонях, он мягко улыбнулся и искоса глянул на младшего полицейского. - Это моя маленькая историческая энциклопедия холодного оружия. Она у нас в семье уже несколько поколений. Могу одолжить на пару месяцев. Но, - он с шутливой серьёзностью указал на собеседника, - вы мне - расписочку напишите, что бы я мог с вас потом ей стребовать.
Так, младшего подкупили, за старшим дело не встанет.
Главное, что б кинжал на экспертизу не взяли. Он его плохо от крови почистил. Даже сейчас он видел тускло светящееся пятнышко крови. Оно слегка сливалось с маленьким рубином на рукоятке, так что вроде не видно. Но если присмотреться... однако полицейские уже уходят. Бартоломью улыбается, вставая из-за стола.
Со свадьбой не затягивали, ведь круг должен был, наконец, закрыться рождением сына.
Смоки была морально готова. Не то чтобы счастлива, но точно готова. Её платье, оказывается, шила миссис Мак'гран. Оно было и простеньким, и красивым. Особенно хорошо оно обхватывало грудь и бёдра - особую гордость во внешности матери.
Миссис Мак'гран так же взяла на себя смелость пригласить весь их городок. Бартоломью лишь отправил письмо родителям. Однако, они приехали. Они скрипели зубами (особенно мать), но улыбались поздравлениям и сами поздравляли новобрачных.
Стоя перед священником (семья Мак'гран была весьма набожной и попросила жениха об этой вольности), Бартоломью думал лишь о том, что галстук-лента давит на кадык и что ему надо будет носить его до конца дня. А ещё, что у него сводило плечи - ему приходилось стоять, согнув левую руку в локте, на которой держала свою руку Смоки. О чем думала девушка было не понятно. Хотя она слегка приподняла голову.
Бартоломью немного склонился к ней и приготовился слушать.
- Я не знаю, каким будет наш брак и любишь ты меня или нет. Но я хочу много детей. Понял?
- Конечно. - Сухо улыбнулся Бартоломью.
- Мне всё равно, какие у нас будут финансы, я хочу четверых
- Договорились. - 'Мне нужен мальчик, а остальное меня не волнует'.