Привалов Александр Иванович : другие произведения.

Право Быть. Глава 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Глава 5. Ведь Каждый, Кто На Свете Жил ...
  
  
  Лишь два пути раскрыты для существ,
  Застигнутых в капканах равновесья:
  Путь мятежа и путь приспособленья.
  
  
  
  
  
  1. Игра в бисер
  
  У императора, несчастного наследника Гедды Белой, который умер на второй год после вторжения северных варваров, как в иных сказках было три сына. Император оказался большим любителем чудесных эликсиров и не менее ядовитых минералов - так что не всем из его детей стоило рождаться на белый свет.
  Старший, процарствовав несколько недель, так и не успев короноваться принуждён был отречься после любопытного разговора, что произошёл между ним и магистром Дебом, евнухом, который ведал дворцовыми службами, сношениями с иностранными державами, столичной гвардией, Управой Благочестия да и охраной самого императора.
  Тем поздним, но ясным утром обычно вежливый и со всеми любезный, мрачноватый сейчас евнух пригласил старшего сына на прогулку в дворцовый парк. Они собирались осмотреть павильоны, откуда через несколько дней выпустят в ночное небо целую тьму замечательных бумажных фонариков, каждый с крошечными огоньком за хрупкой стенкой из вощёной бумаги.
  Именно Деб, большой любитель мастерить и собственноручно запускать эти фонарики, предложил дворцовым вспомнить старый и по большей части простонародный праздник - отметить приближающуюся коронацию возвращением к истокам. К незамутнённым добродетелям древности...
  Деб предложил, а старший сын мёртвого императора, человек вежливый, утончённый, с прекрасными, до душевной мягкости манерами - согласился. Не хотелось ему ссориться с этим ... человеком. И без того было трудно.
  Мало кто знал, но с детства чахлый старший внук императрицы страдал ещё и редкой болезнью ног, приключившейся на нервной почве, да и отчётливо наметившееся ожирение отвращало его от сколько-нибудь долгих пеших прогулок. Но держался он молодцом и всегда помнил, не забывал, что рождение его сопровождалось благоприятными знаками: огромный Эр тёк чистой и сладкой водой неделю, а небо было покрыто милыми розовыми облачками. Твёрдо рассчитывал на судьбу великого императора.
  ... Порядок следования на прогулке определялся подробнейшим церемониалом и здравым смыслом: впереди в роскошных одеждах будущий властитель полумира, чуть сзади - скромно одетый, но всё равно внушающий евнух, за ним десятка два придворных, и, конечно же, охрана, да и просто холуи из обслуги. На одном из плавных изгибов мраморной тропинки глава этого микрокосма империи обратил внимание ближних на прекрасных статей коня, что по недосмотру, наверное, случился тем утром совсем рядом с дворцовыми путешественниками.
  - Да нет же, Ваше Вечность, - суховато улыбнулся евнух, - покорно прошу меня простить, но разве это конь? Это всего лишь корова.
  Звонко, хотя и не слишком громко засмеявшись, будущий император, подозревая сложную, на много ходов шутку своего жутковатого спутника, потыкал шёлковым, с жемчужными лепестками веером в вороного:
  - Я положительно уверен, что конь. В самом крайнем случае, согласен на кобылу, ха-ха-ха!
  - Почтительнейше уверяю, вы обманываетесь, верно виновато это яркое солнце. Что же касается данного животного, то это, конечно, корова. Источник молока. И сметаны. - вежливо, но твёрдо продолжил свою партию Деб.
  Стало ясно, что он не шутит.
  Будущий император судорожно стиснул пальцы, спрятанные в длиннейших рукавах кафтана. Он ещё ничего не понял, но беседа грозила перерасти в спор, что было, конечно, совершенно невозможно, и он, как человек воспитанный, воззвал к мнению случившихся там в большом количестве придворных - что за невразумительное существо о четырёх копытах встретилось им этим недобрым утром?
  И все, все до одного - и седоусый великан, могучий воин и начальник приказа варваров, и весёлая дворцовая девушка, и чопорный старик, называемый хранителем императорских кладовых, обещавший верную службу во время полуночных разговоров о достойных чиновниках, которые поддержат планы нового властителя, и даже милый друг, отрада сердца! - все, как один в высшей степени учтиво, но твёрдо подтвердили - да, корова.
  С рогами, молоком и выменем.
  Несостоявшемуся императору стало дурно.
  Он споткнулся на мраморной глади дорожки, запутавшись в сложном парадном платье. Подкосились больные ноги на высоких каблуках, выпал из ослабевших рук веер, его вульгарно вытошнило на тщательно подрезанные розовые кусты.
  Что ж, зато стало понятно насчёт коня-коровы, а чего не понял - объяснили вечером, перед тем как отправить в ссылку на север, в монастырь из мёрзлого камня.
  Магистр же Деб, который никогда и ничем не был доволен вполне, почувствовал некоторое удовлетворение.
  Дело о корове и неугодном лично ему наследнике устроилось без дополнительных расходов - неумный старший сын всё равно не пережил бы этот дурацкий праздник: люди Деба были готовы, но перед взрывом пришлось бы устроить пожар, а по нынешней безалаберности криворуких его помощников так недолго было бы и Небесный Ларец спалить.
  
  Что ж, у недавно умершего императора оставалось ещё двое собственных, скорее всего, сыновей, было из кого выбирать.
  Правда младший из оставшихся, Варда-Солдат, вырос человеком такого склада, что коровой его напугать было трудно, да и милых друзей у него не имелось, зато тот был окружён горцами-побратимами и четырьмя тысячами лично преданной тяжёлой кавалерии из вторых-третьих сыновей динатов победнее, которым наверх можно было пробиться только в седле, и не долгой и честной службой, а скорее - лихим напуском.
  Справиться с Вардой обычными мерами, "женским мечом" отравителя, например, не было никакой возможности (магистр Деб пытался и не раз). Варда предпочитал пребывать на окраинах, а двор у него был поставлен просто, но с большим бережением.
  К тому же имелся там один, хуже горца-побратима, Костяной Волк именем, бывший чиновник собственной Управы Благочестия! натасканный рвать горло врагам хозяина, как хорёк на крыс. Кто знает, сколько его, Деба, людей, что исправно отправляют почтовых голубей или суют клочки пергамента незаметным купчикам на рынках далёких селений, уже говорят с ним с чужого голоса.
  Ах, как всё же хороша была благословенная старина - высказал порицание проштрафившемуся сановнику, нахмурился и - готово дело. Даже проверять не нужно: сам удавится в нужнике и завещание не забудет переделать в пользу отца своего, императора. А всё потому, что благо государства! А ныне...
  
  А ныне магистр Деб готовился действовать так, как и множество его предшественников, что сделали из лесных бродяг-артов мировую империю.
  Ему было ясно, что Варда не упустит ничего из древних "Советов Государю", оружия старых и равнодушных империй. Оружия сточенного, но всё ещё опасного, как обломанный наконечник стрелы в живом мясе. Дело это было обычное - ещё со времён картушей было известно, что стоять к врагу нужно как можно ближе, что нужно многое обещать, слать к противнику мнимых предателей и лукавых перебежчиков, стараясь узнать с кем он уже имеет дело на твоей стороне, совать чужим вождям ядовитую наживку, дурить голову, стравливая их друг с другом.
  Деб всё это знал и умел, но и мотавшийся сейчас с войсками по северо-западу Варда был не глупее: знал, чего ждать. Но имелся тут один выверт, очень для Варды Солдата неудобный.
  Из двух зол, что обрушились на северные пределы империи, варвары являлись силой враждебной, конечно, но скорее природной и чуждой стране; восставшие же в тех краях крестьяне были - свои. Северян можно и нужно было пустить под нож и частью похолопить, а вот крестьян хоть и стоило стесать топором до костей, чтобы сволочи помнили, но выводить их за последнюю черту не следовало. Не в жалости к своему добру было здесь дело. Что таким, как Деб или Варда, жалость... Но как сломанная кость торчала наружу древняя правда империи - община выше динатов!
  Посаженный Столицей в провинцию чиновник мог брать взятки (и брал), отдавая свободных на поток и разграбление, мог завышать им налоги и обманывать, хищничать по-другому. Но рано или поздно по слову императора государство сворачивало такому шею, вспарывало ненасытное брюхо. Верные слуги государевы вышибали властелей с захваченных хитростью земель, освобождали деревни общинников. Бывало, те и сами жгли динатов (а заодно - и дурных чиновников), творили страшные дела, куда там нынешним. Но добрый император, которого обманывают (все, кому не лень, если судить по результатам), он поймёт, он всё в конце концов узнает и всё, всё исправит - в деревне в это верили истово, как в рассвет.
  Самое смешное, что верили не зря.
  Багрянородные хорошо понимали, без кого они обойтись могут, а без кого - Великие Фамилии раздавят их как лягушку на конюшне, и не забывали время от времени отстирывать постельное бельё империи, на котором сами и спали.
  Варда, как всем известно, метил в великие государи: крови и смерти не боялся, страну был готов вывернуть наизнанку, динатов же сильно не жаловал. Северяне для него - плевок. Встретит и разотрёт железным сапогом. А вот свои мужики, травяные сапоги - другое дело. Не сможет он отдать их динатам на расправу, сам накажет, а местные властели, которые достаточно уже претерпели за эти два года, могут и не выдержать, могут попробовать откусить змее голову, пока она не превратилась в дракона, в какого-нибудь нового Громмана. Задатки у Варды известно какие...
  Вот на это и сделал ставку магистр Деб.
  Варда обязательно попытается встретиться с вожаками взбунтовавшихся крестьян, но прежде всего - захочет он поглядеть на северян. А в лагере варваров имелся, как ему, Дебу, уже донесли, некий Рагван, совсем ещё щенок, но уже с титулом, пусть и северным. Для эрленца - все варвары на одну нестриженную рожу, но этот - другое дело. Этот как будто оказался сыном покойной леди Эльвид (тут магистр невольно содрогнулся, как ему сыпанули за шиворот снега), и уже поэтому стоял неизмеримо выше любого северного царька. Этот понятен - кто он и что.
  У его, магистра Деба, людей вполне может получиться заманить этого Рагвана, в окрестности лагеря имперцев - на переговоры, пообещав прощение и чин. И тут же схватить, выдать головой динатам - вот он, один из послов варваров, которых втихомолку принимает у себя Варда. Да и сынок он - чей, вспомнили? Мало эта бешеная сука голов наших срубила, теперь её гадёныш императору Варде будет служить?!
  С этого острого и совершенно, видимо, неожиданного для Варды обвинения и можно будет начать. Придётся, конечно, провернуть всё это через Айлонца, которому Варда в Небесном Ларце тоже ни к чему. Вот так мы избавимся от Варды.
  И это будет хорошо, но это будет только начало.
  А потом придёт время и тамошним властелям напомнить, что кровь императорская есть субстанция волшебная, и даже одна чёрная мысль об одной её капле, не то что сама пролитая кровь нашего драгоценного второго сына императора, - дороже всех Великих Фамилий, взятых вместе. И сразу же после этого дойдут руки до айлонской сволочи, дука этого, что "герцогом" именоваться вздумал, и даже "Великим", подстилка пелетийская (тут Деба совершенно натурально перекосило). Э-э-э, нет, милейший, погоди, а на колу ты не сидел?!
  В конце концов Варда прав - община должна получить защиту, как завещали хозяева империи, а не хозяева подворий, которые хотели бы увеличить их до размеров империй!
  Пока же с Айлонцем нужно быть поласковее, а в войско Варды, что стояло сейчас где-то под Ингером стоит отправить своих людей: сыграть "в две руки". С правой зайдут знающие и опытные, эти борозды не испортят. А вот слева будет у него "наконечник" с малым числом помощников - такого шлют обманом на убой, для смертельного дела - на один раз. И нужен тут человечек из тех, кто был зачислен в Управу недавно, кого не знает старый и пока ещё живой его товарищ Элг, кого не успел тот зацепить и зачаровать.
  Да-а-а, Элг - лихой был советник, не похеришь, но ведь даже сдохнуть на каторге не смог, как подобало, переметнулся к варварам, девка непотребная, а уж какого слугу государства из себя корчил!
  
  
  
  2. Распалась связь времён
  
  Больше всего на свете Арчибальд Верран Уквитт ненавидел запах нагретого солнцем мундирного сукна, уютную тяжесть золотых пуговиц и неохватный глазом морской простор. Равно как и корабли, паруса, солёный ветер в лицо и солнце, тонущее на весте. А об этих дурацких речках и разговора не было - умирающее течение, отвратительная тина, осклизлые лягушки, мерзкий ил да режущий ладони камыш ежеминутно наносили ему оскорбление почти личное. И ещё этот старый пердун Ильбон Рейнст, глава их маленького торгово-разбойничьего клана, постоянно именующий его полным именем!
  Имя своё он тоже не любил. На языке эльсов оно означало "ярко-золотой блеск" или что-то вроде этого, а на пеле: "благородство". Он ничего не имел против этого самого "благородства", живут ведь в деревне, да и в городе, сущеглупые дурачки, не убивать же их за отсутствие вкуса, а вот когда тебе самому суют в рожу гнилое мясо псины и требуют не только жрать, но и ещё и улыбаться при этом...
  Что же касается родового имени, то - ладно. Прежде всего это имя Старого Уквитта, хозяина горного Фэйбланда, его великого деда. Да и какой-то далёкий родственник отметился исторически даже здесь, в Эрлене. Предателем оказался, судя по всему - заработать решил, животное, хотя и неудачно.
  Мать, уроженка великой империи, слишком хорошо знавшая историю северного соседа-исполина, этого самого Эрлена, очень не любила говорить об этом деле. Старый же Уквитт смеялся и утверждал, что всё было не совсем так, да и предатель - это иногда очень любопытный человеческий тип.
  Раньше Арчибальд соглашался с дедом. Но права, кажется, была его мать.
  
  ... Советника Элга он впервые увидел сереньким дождливым днём, сразу по прибытии их замечательного судна, отвратительной речной коровы, в среднее течение Олькоги; местной великой реченьки, как говорят наши дорогие уроженцы империи, чтоб ей поперёк себя треснуть.
  К вечеру порывистый ветер разогнал тучи, развиднелось и они - всем гамузом, как говорят уже в иных местах, во главе с мастером Рейнстом, старым пердуном, сошли на берег. Сошли наконец на твёрдую почву принимающей стороны и под охраной эрленцев в их нелепых кафтанах и с не менее нелепыми бердышами двинулись на встречу с Вардой-Солдатом. Они имели аудиенцию, как сказали бы в сравнительно цивилизованном государстве. Арчи присутствовал на ней в унизительном качестве переводчика.
  Местные хозяева поглядывали на гостей с надменностью несколько деланной и от того совершенно уже запредельной. Долгая процедура представления друг другу, эти идиотские "спросить о здоровье государя" (государя, как раз в это временя, в Пелетии не было, было какое-то невнятное "общее благо" и Парламент с его грандами) да кто именно спросит, да кто ему ответит... И это при том, что императора и в Эрлене сейчас не имелось! А попробуй не спроси или не теми словами ответь - разорвут.
  Откуда-то поналезли непонятные словеса времён едва ли не войн с картушами и не менее дремучие, старообразные обороты, которые и не переведёшь толком. Под конец он просто плюнул на эти танцы ущемлённого тщеславия и перестал слушать, что ему бурчали местные, да и свои, быстро и по возможности ожидаемо отвечал обеим высоким договаривающимся сторонам, закаменев лицом.
   Две кучки людей собрались на лужайке у охотничьего домика, размером с хорошее палаццо, который занимал сейчас принц Варда, именуемый пелетийцами "Отважным" (называть его "Солдатом" всем в письменной форме запретили ещё до того, как их корова-барка начала свой многотрудный путь по речной системе огромного и в той же мере бестолкового соседнего государства). Мастер Рейнст, старый ..., то и дело бросал плотоядные взгляды на трёхэтажный многобашенный "домик" с бесчисленными окнами, заделанными широченными листами отличного, отсюда было видно, стекла. Старый ... полагал, что "домик" - принадлежит лично Варде Отважному, и акции последнего заметно поднялись в его глазах. В пустой голове старого ... звонко щёлкали щедро смазанные глупостью золотые шестерёнки наживы.
  А вот и здоровенный, быстрый и откровенно ненавидящий его, Арчи, - и всех остальных "гостей с запада" - человек, главный телохранитель Варды, называемый ни много ни мало Костяным Волком. Да и сам Варда, тоже высокий и, видно, что очень сильный человек стоит совсем рядом. И везде, куда не кинешь унылый взгляд, какие-то чиновники, многочисленные и разнообразные, какие-то, якорь им в зад, военные, просто холуи... Постельничие, стольники-спальники, кравчие, чашники и чарочники, прочая саранча. И у всех форменные одежды, знаки и даже Знаки. Ос-споди...
  Арчи, не стараясь ничего запомнить, медленно ведёт взглядом вдоль стайки этих попугаев, где золотые и серебряные тона забивают все остальные. Он знает, что вечером перенесёт всё на бумагу - перепишет их всех, никто не выпадет из памяти, его хорошо научили разбираться в обитателях заснеженного тропического леса.
  
  С неба перестало течь, облезлая статуя чего-то аллегорического на мотив идеи Справедливости у высокого крыльца "охотничьего замка" быстро сохнет под ветром, только по щеке ползёт жирная капля, тяжёлая, как сиротская слеза. Какая пошлость! Справедливость плачет, с отвращением думает Арчи, не успев стереть с лица гримасу. Он осторожно косится окрест - не видел ли кто его промашки, выражения истинных чувств.
  Оказалось - да, заметили.
  Чуть в стороне от попугаев, на первой ступеньке широченного крыльца стоит ещё один высокий человек, пусть и не богатырь видом, возрастом лет на сорок - сорок пять. Сухое, острое лицо под шапкой седых волос, простенькая серая униформа и аж целый рубин на тонком обруче белого металла, надвинутом на лоб.
  Человек хлестнул его коротким взглядом, как розгами, вымоченными в солёной воде.
  Сердце Арчи даёт перебой.
  Да ведь это ... О, матерь божья, Дева Пресвятая! Самый опасный человек в стране, как говорил ему дед, когда был жив. Самый опасный для него, Арчи, речного окунька-переростка, что ещё секунду назад мнил себя жестокой щукой, лениво раздвигающей плавники в тёмно-зелёных зарослях жизни.
  Советник Элг расфокусировал взгляд, видно тоже запоминает это отвратительное зрелище в деятельном ожидании событий и действий. На Арчибальда Уквитта Младшего он больше не смотрит, только медленно, едва заметно покачивает головой в такт почти никому не слышной здесь мелодии, которая всегда с кавалером Уквиттом.
  В воздухе разлито нетерпение и жаркая духота. Дождь собирается вернуться и не один, а в обнимку с грозой.
  
  ***
  
  Ильбон Рейнст, формальный глава их миссии, как была обтекаемо названа эта пелетийская авантюра, желал получить исключительные права на ввоз и продажу в Эрлене табака, продажу везде - кроме Регата Дальнего. Взамен предлагал казне выплаты от торгов этой дрянью, которая быстро тогда вошла в моду в закатных странах, и даже готов был на небольшой авансовый платёж ("Семь тысяч отличных серебряных монет, чёрт меня дери! Неплохо, как вы полагаете, Арчибальд?!"). Собирался ещё поставлять в год чуть не тысячу фунтов нюхательного зелья императорскому двору совершенно бесплатно - но только если выйдет урвать беспошлинный ввоз курительных принадлежностей.
  Господину Рейнсту Арчибальда порекомендовали люди, которым тот отказать не мог, да и не хотел - молодой Уквитт был довольно хорошо известен в Джюниберге, он уже сейчас был ловким и удачливым человеком и кроме того прекрасно знал этот дикий Эрлен. Дед его, конечно, умер, и дела в горном герцогстве наладить в свою пользу будет Арчибальду нелегко, а уж полностью удержать в руках огромный пай в Компании не выйдет ни при каких обстоятельствах, но лет через пять этот молодой человек может стать одним из влиятельнейших лиц в Пелетии, а там...
  Сам мастер Рейнст был туповат, а ближайшее его окружение оказалось утыкано ещё и прямыми жуликами. Уквитта Младшего они приняли без особого почтения и чуть ли не с похлопыванием по плечу. Похлопы Арчи быстро прекратил, но грандиозные планы его деда на Эрлен (а не этот дурацкий табак), которые они вызнали непонятно откуда, окружением вежливо высмеивались, Арчи же этим немного раздражался.
  Впрочем, справедливость, как кара глупцам, казалась ему неизбежной: в Эрлене заморскую гадость табак уже распробовали, ввозили её из Эндайва да и на месте сеяли, ума большого для этого не требовалось. И поэтому для того, чтобы обеспечить толстому и глупому Рейнсту обещанную монополию, пришлось бы перевешать сотни эрленских чиновников, берущих только по таможням и приграничным заставам, а насчёт исключительных прав на сбыт смог бы помочь только сам Искупитель, лично. Это было ясно уже в Джюниберге, но Арчибальд не стал никому ничего объяснять. По разным причинам. И в конце концов он просто хотел увидеть наконец эту страну.
  И не потому, что у него там - в душе - ожили вдруг какие-то чувства. Он всего лишь знал о планах деда на Эрлен немного больше скалящих зубы дураков и даже эрленских корреспондентов Уквитта Старого.
  Нет, герцог не собирался никого обманывать, все его планы на совместную с империей эксплуатацию некоторой части того хорошего, что плохо лежало на Островах, они были всерьёз и надолго. Но и момент он терять не мог - Эрлен обезглавлен и поэтому совершенно беспомощен. Да, у миллионов людей, там живущих, всего одна голова на всех, и вот она взяла и потерялась, император умер... Ну как упустить такую возможность, как не подвинуть чуть-чуть контрагента.
  Речь шла, ни много ни мало, о новой династии.
  А что же, Золотой Князь имел не больше сил, чем мог выставить для такого дела Фейбланд, да наёмники из южных провинций, да собранные на паях войска Ланриера и Гееста. А заплатить хозяевам этих наёмников и самой Пелетии можно было империей. Никто не собирался её разрушать и грабить - ну, почти, только немного по окраинам, по верху, да по некоторым особенно жирным местам - а вот сбывать там поскрёбки с Островов и продукты собственной быстро растущей промышленности и получать от местных дары их недр и пашен без всяких глупых налогов, пошлин и чиновников было бы очень славно. Да и мало ли что ещё можно устроить в огромной стране, которой пользуешься, но за которую не отвечаешь...
  Дед был реалистом - кто бы дал ему протолкнуть свиное эрленское рыло к богатствам Островов, если бы не поистине императорский подарок хозяевам этих богатств.
  А самое смешное, что в Небесном Ларце воссесть должен был кто? Кого эрленские властели пригласят на царство, пусть и псиное, на поводке у Великих Фамилий - ну не деда же! Отец - непонятно кто, какой-то капитан... А внук, вон какой парень, на него даже взглянуть приятно. И сам наполовину эрленец да ещё из рода тамошних дуков, которые были из Норбаттена! А поскольку рода этого на земле не осталось совсем, что тоже было очень неплохо, с эрленской точки зрения во всяком случае, то дело складывалось очень удачно.
  Да и кровь императоров, детей Гедды Белой, которая впустила к себе в спальню Хестера Дюка, потомка одной из ветвей герцогского рода Ничеркотта, была так похожа на его собственную. Конечно, в империи на этот брак смотрели косо и никаких новых Хестеров там и даром не было нужно, но ведь как тут всё лепилось одно к одному...
  
  Через два дня после Великой аудиенции эрленская охрана "принца" Варды перетряхнула пелетийскую барку от киля до клотика. На робкие протесты мастера Рейнста Костяной Волк, который носил, как оказалось, старинное пелетийское имя Аарлонг, только нагло ухмылялся, иногда порыкивая совершенно по-медвежьи. Впрочем, к тому времени старый пердун уже сам кое-что понял насчёт почвы принимающей стороны, и возмущался "этим неприкрытым варварством" больше для вида.
  Тем более, что люди мастера Рейнста и он сам вовсе не ссорилась с людьми "принца". Наоборот - Варда решил провести трудные переговоры на корабле своих новых союзников, в камерной, скажем так, обстановке, и уже поэтому там всё должно было блестеть "как у кота яйца", как не без внутреннего злорадства перевёл на пелетийский требование этого замечательного Аарлонга, кавалер Уквит.
  А они у котов блестят? не смог не осведомиться ошарашенный такими делами кто-то из пелетийской банды утончённых дворянчиков. Ну, смотря какой кот - не смог удержаться блестящий кавалер, продемонстрировал торжество разума, закалённого в боях с варварством, во всех его, варварства, проявлениях.
  
  Начались переговоры, начались и проблемы с Бойдом Аккером, место которого столь бесцеремонно занял Арчибальд. Бойд был молодым парнем, даже младше кавалера, толковый и красивый, как девушка. Рыжий, смешливый, легко и много разговаривающий, он часто и заразительно смеялся. Жестковатый и несколько надменный с плохо знакомыми людьми, Арчибальд ему немного завидовал, сам не понимая, чему именно, и ничего не имел бы против нормальных или по крайней мере рабочих отношений.
  Но Бойд Аккер младшего Уквитта едва ли не ненавидел: дядя Бойда, большая шишка в муниципалитете Грейлага, занимал известное положение в партии "селёдок", а Старый Уквитт был не то что "крючком", то есть природным оппонентом этой партии, дед был самым настоящим Крюком, лидером группы людей, которая со временем эволюционирует в одну из двух "главных" партий Пелетии.
   "Крючкам" и "селёдкам" договориться было трудно. Собственно, Арчи, плевать хотел на политику, до тех пор пока она лежала снизу, а он - сверху, а вот Бойд Аккер был человеком прямым и немного горячим ("нелепым в своей наивности", как полагал Арчи, впечатлений своих не скрывающий).
  Рабочие отношения у них не складывались, а работать приходилось много.
  
  Советник Элг, который с самого начала начал присматриваться к Арчибальду, конечно не упустил этой детали, опустил очередную монетку в копилочку. Он всегда старался изучить предмет до того, как начать действовать, а не в процессе, но время поджимало.
  И однажды поздней ночью или может быть очень ранним утром после очередных переговоров на барке пелетийцев советник запустил первый шар по самой прямой из всех трёхмерных траекторий.
  Разговор начинается по-эрленски и после нескольких прозрачных намёков советник Элг переходит к делу:
  - Ты хочешь мне что-то сказать?
  - Хочу, но кроме ругани пока ничего в голову не приходит. - Даже поперхнулся Арчи от такой непосредственности.
  - А ты подумай.
  - Да какого чёрта! - переходит на пеле Арчибальд, уже зная, что советник Элг прекрасно читает на этом языке и "всё понимает", но вот разговаривает - без блеска. - Вы что же, собираетесь, - и тут поневоле приходится вернуться к языку противника - "привязать ласточку"? Это не так просто, милейший!
   Не слишком опытный и переоценивающий свои силы, он не понимает, что его уже начинают привязывать, запускают крючья в душу. Чтобы тебя победить, мне нужно тебя понять - эта мысль никогда не станет слишком популярной в известных службах Пелетии. Что там собственно понимать, обычно полагают даже лучшие её представители...
   - Тебя неплохо обучили языку и о важных вещах не забыли. Мать постаралась?
   - Оставьте мою мать в покое! - уже откровенно злобно шипит на него мальчишка со шпагой, а его накрахмаленные манжеты начинают злобно потрескивают. - Что вам за дело до моей ...
   - Перестань, Арчибальд. Я не виноват в том, что произошло.
   Глаза у того округляются, он отступает на шаг.
   - Что - произошло?! Да что вы себе... Прекратите!!
  
   ... Советник Элг был неплохо знаком, к счастью, заочно, с дедом Арчибальда Уквитта, хозяином Ничеркотта, сильнейшим из герцогств Горной Пелетии, создателем Компании. Делатель королей и богатейший человек Пелетии.
  Несколько лет назад герцог Ничеркотта начал о чём-то договариваться с дуком Айлона, а затем с помощью последнего вышел и на столичных чиновников высокого ранга.
  Пока страна меняла императоров, как несвежее бельё, чиновники остались без присмотра и почти сразу пошли чудить, мерзавцы, начали выдумывать всякие планы-небылицы.
  Элг лично говорил тогда с некоторыми из них - и не в пыточном подвале, но за богато накрытым столом. Пронырливые хищные твари, на которых клейма негде было ставить, захлёбываясь смехом рассказали ему о заморских дурачках, которые придумали... вот такое, что и в ум не возьмёшь.
  Он предлагает нам лишить самих себя власти. Он не понимает, что говорит с чиновниками, которых так сильно ненавидит?
  Старый Уквитт предлагал им - ни много ни мало - совместную эксплуатацию Островов. Конечно, в подчинённом положении, конечно предложен был только кусочек, бедноватый Мандай - в двуединое владение.
  А чё хочет взамен? следовал законный вопрос.
  Чиновники только пожимали плечами, отводили в сторону налитые кровью глаза. Мол, корабельный припас ему нужен, беспошлинный для евонной компании, вроде - лён да канатная пенька, мачтовое дерево - своё-то подбирают уже, мореходы драные, а втридорога через Эндайв наше таскать надоело им ...
  Чиновники мялись, продажные скоты темнили, лгали, конечно, но он хорошо видел, что каждый, как ребёнок, был очарован океанскими далями, каждому снился золотой прибой Островов, но самое, бесконечно более главное - каждый захвачен мыслью о том, что можно, оказывается жить вот так, своим умом. То есть на свой карман - по своему разуму и оборотистости. И провались она эта родина, не говоря уже об этом поганом государстве...
  Как же трудно было ему, советнику Элгу, скрывать свою ненависть к этим... Нет, изменнические по сути планы его мало заботили, но "жить своим умом" - он ведь именно этого хотел для своего народа. И вот что начинало получаться и как всё это начинало выглядеть, стоило хоть немного ослабить вожжи, отложить на минуту плеть.
  Самый же молодой или пьяный из его собеседников, оставшись с советником наедине, бухнул правду: да ничего ему не надо! Мы сами будем строить корабли, вести торговлю - сначала с Островами, а потом и со всем светом, что лежит к востоку от нас, куда пелетийцам хода нет. Будут у нас свои моряки, капитаны и навигаторы, школы для них, будут верфи тысячные. Такое дело, - шептал молодой чиновник, не сделать обычным чиновным порядком. Да и не надо! Чё мы носимся, сука, с этими церемониями и чинами?! Чё мы экзамены эти б...ские сдаём индюкам старым, как дети малые?!
  Тут требуется частный интерес, тут другие люди нужны. Вот моя, к примеру, фамилия - батя меня по чиновному раскладу пустил, а брательник - у него голова, как счёты. Людей за мух не считает, даже я его опасаюсь иной раз. Выйдет ему подходимый случай на Острова эти сплавать, вернётся - с телегой золота. Если не с кораблём. Не глупее мы пелетийских, только живём, как мудаки с этим императором...
  Молодого чиновника немалого уже ранга советник Элг приказал своим людям кончить под видом несчастного случая; за Управой Благочестия надзор тогда тоже прохудился, многое можно было сотворить. А потом собрал четверых человеков, кто поосторожнее, потяжелее на подъём, из тех, с которыми разговаривал, и строго хоронясь от магистра Деба, который ничего такого не одобрил бы, договорился с ними.
  Его, Элга, допускают к переговорам с пелетийцем, а он за это обеспечивает им безопасность. Не так он представлял себе лучшее будущее своей страны, но выбирать не приходилось. И он честно выполнял обещание пока не узнал о смерти одного странного и опасного герцога из такой же страны. И в очередной раз остался у разбитого корыта. А там и Дебу донесли, конечно, и это стало последней соломиной: дальше уже всё - поездка на север, на смерть.
  
  Да, план старого герцога был неплох.
  Ничего бы не вышло, конечно, кроме кровавой ерунды, но можно, можно было бы попробовать. Этот пресловутый золотой прибой Островов - попади он в правильные руки - многое мог бы упростить для тех в Эрлене, кто хотел - нет не телег золота в своих карманах, а всего лишь чуть подвинуть свою прОклятую кем-то от века страну, пустить её по другой дорожке. Пусть и не обязательно в сторону чиновников, которые захотели вдруг (да что там, всегда хотели) прихватить за мягкое уже целую страну.
  Но чиновники - малая беда да и нельзя пока без них. А вот Великие Фамилии, дуки-властели, которые пудовыми комьями грязи висели на ногах его народа - который и не замечал своей ежедневной муки, не мыслил иной жизни, - вот их, пожалуй, стоило бы и ... Одними деньгами, да ещё в чужом кошельке, тут не обойдёшься, но лучше сеять и жать золото, чем лить кровь и закапывать трупы, полагал советник.
  Да и его ли народу бояться прыжка через пропасть? Разве в первый раз отрываются они от корней, сжигая на белом песке разбитые корабли, швыряя на кон настоящее ради зыбкого будущего?
  Может и не получится пройти по лезвию, да и лезвия у этой бритвы может и не быть вовсе. Может быть. Но нельзя бояться жизни. Нельзя бояться будущего.
  Это прежде всего глупо. Если что-то можно сделать, что-то выгодное человеку, полезное ему, пусть и убийственно страшное для его народа, для страны, которая тебе дорога, для представлений о жизни, которые кажутся тебе правильными - то это будет сделано, и запретами, казнями, изуверскими наказаниями не отвести руки убийцы. Всё, всё развалится, всё покатится под гору и хорошо если рано, чем поздно.
  Прошлое не поможет тебе. Возможно, оружие найдётся в будущем. А может быть и нет. Но ведь нужно иметь смелость меняться, чтобы иметь право быть.
  
  Старый Уквитт умер около года назад. Вместе с ним умерли его планы, а перед этим кто-то убил его сына и невестку. А вот этот парень - остался.
  Советник не знал больше ничего об этом непонятном деле, но ясно видел, как ползёт под накрахмаленной простыней, разрывая тонкое полотно шипами и клешнями, немалых размеров нечто. А настроенный благожелательно к ним, к эрленцам, пелетиец сейчас был нужен крайне.
  Его люди уже прихватили двоих морячков с барки, но толку от того большого не вышло. Один неплохо заработал и постарался обо всём забыть, но рассказанное им могло бы помочь разве что в штурме с воды пелетийский корыта. А второму, драчливому и неумному субъекту, пришлось исчезнуть бесследно. На этом советник решил пока остановиться, а тут ...
  
   - Я могу прекратить. Но это не поможет. Как ты будешь жить дальше? Как ты вообще живёшь... - глубоким тихим голосом сообщил он кавалеру Уквиту. Поднятой ладонью пресёк взрыв негодования, коротко поклонился и ушёл.
  
  
  
  3. Люди и Их Людоеды
  
  Вернувшись в каюту кавалер Арчибальд сообразил, что его, кажется, опоили. Имелись у местных снадобья, что развязывали человеку язык, делали неосторожным. То-то этот чёртов советник возился там со стаканами, а сам он, Арчи, разболтался как пьяная девка...
  Выбирая между слабительным и долгой прогулкой верхом, кавалер Арчибальд в конце концов выбрал спиртное в ассортименте. Быстро и аккуратно - как делал почти всё - окончательно и бесповоротно напился, разделся и залёг в узкую и неудобную, именно такая и была ему сейчас нужна, койку.
  Сон ему приснился обычный, надоевший: всё тот же стылый ужас, как он есть.
  
   ... Больше всего на свете маленький Арчи хотел стать фрегатом. Да, именно фрегатом, шальной океанской птицей, а не другим каким-нибудь кораблём или тем более - судном.
  Вот он стоит у края гранитной набережной, море глухо клекочет ярдах в десяти под ногами, а к пирсу как раз и швартуется "Шквал", отцовский фрегат. Вокруг люди - десятки и сотни. Тысячи...
  С Островов пришёл ежегодный "серебряный флот", и родные (и близкие) моряков флота благодарят Всевышнего, что всё прошло сравнительно благополучно, а по большей части - просто радуются, что-то кому-то кричат, весёлое, машут руками, не забывая при этом о своём месте.
  Отец будущего кавалера Арчибальда командует конвоем, он - один из главных актёров этого ежегодного театра, и поэтому - Арчи, вместе с пока ещё "мамкой", леди Агельстайн, её слугами и служанками, телохранителями и ... нет, подруг у "мамки" нету, занимают одно из лучших мест на набережной.
  Местное купецтво называет, пусть пока и не очень уверенно, это место "эспланадой" ("Это просто и всего лишь набережная! Да и слово-то чужое." - Немного сердито и очень мило морщит носик "мамка". - "Ты видишь здесь крепость?"). Нет, он не видит тут крепости, форты лежат намного южнее, он видит закушенную губу, злой высверк бриллианта в маленьком ухе - мать отворачивается, не хочет смотреть в лицо поднимающегося снизу отца. Она не рада...
  И он в который раз - в этих проклятых снах-кошмарах - "вдруг" вспоминает, что мать никогда, насколько он помнил, не отселяла его наедине с отцом. Она постоянно, как не было у неё иных забот, торчала в спальне маленького Арчибальда, беспардонно пренебрегая няньками читала на ночь, придумывала игры; дверь между их спальными всегда была приоткрыта... Она как дикая эрленка часто брала его, маленького, в свою постель, и он мог поклясться, что ходила к нему ночами: проверять - как оно там, всё ли так хорошо, как должно быть?
  Мелкие точки и чёрточки понемногу свивались в верёвку.
   А днём всё опять было хорошо, мило и так, как будто отец не плавал где-то без малого год, а только вчера...
  
  И ещё было у них с мамкой одно на двоих острое и опасное.
  Об империи, которая убила её род, одна она осталась - вспоминала леди Агельстина редко, но языком с ним занималась регулярно, порядки описывала так точно, как это было возможно для изгнанницы, никогда не видевшей родины - каковой она совершенно явно для сына, но незаметно для себя, считала холодную и мрачную северную страну.
  Леди Агельстайн, как называл её дед, на жизнь смотрела трезво, восторженной дурочкой она не была даже по его высоким меркам, но... Казалось, помани её, открой кто ворота в этот страшный Эрлен, рявкни, хлестанув плетью по голенищу - и пойдёт, побежит, спотыкаясь, на правёж, на смерть, не оглянется на добрую, милую жизнь. Арчи видел это отчётливо, и это чрезвычайно сердило его: он всегда был готов защитить "мамку", ещё и потому, что не понимая этого сам, знал, что она очень несчастлива в браке.
  Но далёкую северную страну он не только ненавидел (и слегка побаивался). Его мать была сильной и умной женщиной. Может не зря она так относилась к этому Эрлену, тысячу чертей ему в ...? Так что сам он глядел на эту замечательную империю с опаской и некоторым удивлением. С интересом, короче.
  
  Потом пришёл и сам дед, редкий гость в его снах, изысканно одетый, только кружева на горле смяты и побурели - кровь натекла из перерезанного горла.
  
  ... Вся его деятельность, насколько мог судить чуть повзрослевший Арчибальд, так или иначе была связана с Компанией и, следовательно, с Островами. Он очень многое знал о них, он тщательно и неутомимо собирал эти знания в самых разных местах: выкупленные или украденные навигационные карты, лоции и дневники, долгие беседы с капитанами, торговыми агентами и офицерами колониальных войск. Он тратил время и деньги, пытаясь разобраться в одиннадцати видах сахара и двуустах восьмидесяти восьми видах пряностей (в те времена к ним относили и некоторые красители, лекарственные растения, мази и всякую иную дорогущую хрень, что везли с Островов); перец красный, белый и чёрный; корица, шафран, ваниль и гвоздика, своенравная королева морских караванов; расположение факторий и крепостей с их гарнизонами, укреплениями, составом артиллерии и комендантами; торговые флотилии и военный флот, пираты и каперы, и эти непонятные братья сур.
   Но когда Арчи спросил его однажды, в очередной раз гостя у герцога в Кайдене, дед, а почему ты никогда не плавал туда и вообще ведь никуда почти не плавал, и ...
   - Почему?
   - Потому, - ответил дед. И посмотрел, как на дурака.
  Арчи ничего не понял тогда, конечно, кроме главного: он уже давно, оказывается, укладывает камни в стену, которую строит между собой и этим человеком. Заодно и море-океан невзлюбил, и постепенно это чувство, подпитываемое из самых разных источников, выросло в прямую ненависть. А ненависть ... уже ни во что не выросла.
  Но сейчас-то, во сне, кавалер Арчи знал, что один раз Старый Уквитт туда всё же сплавал - просто не было другого выхода. Понял, однако, и то, как странно было деду услышать такое - а чего ж ты сам не ...
  Для старшего Уквитта Острова были вроде породистой лошади на скачках: он очень многое собирался на них поставить, движимый далеко не только простой жаждой наживы, и хотел, разумеется, разобраться в том, что там и как происходит. Но вот жить на конюшне, вычёсывать и скрести эту самую замечательную лошадь лично... Господа, разве это - его дело? Герцог не был чванлив, но люди ведь не равны от природы и каждый должен заниматься своим делом.
  
  ***
  
  День этот, который разделил его жизнь на две половинки, живую и мёртвую, начинался совсем неплохо.
  Некоторое время назад Компания, вернее её канцелярия, отрастила себе, в большой тайне, очередную конечность - Третью экспедицию. Другие органы с похожим названием были скорее хватательными, а этот предназначался для изучения и подсказок, что же остальным щупальцам хватать в первую очередь.
  Начальником там сразу воздвигли одного из младших акционеров, как и полагалось, а собственно работников должен был набрать скромный секретарь. Вот сегодня Арчибальда Веррана Уквитта и назначили этим секретарём.
  Дело это решалось долго, шло трудно, у деда было полно могущественных врагов, да и люди нейтральные проявляли разумную осторожность, не собираясь складывать всё своё дорогое в одну корзину. Дед пошёл на уступки в некоторых вопросах, да и младшему Уквитту ясно объяснили, что набирать персонал следует на только в Фейбланде из своих людей, а - более равномерно.
  Арчибальд не спорил: требования эти были разумны, а в своих способностях держать подчинённых под контролем двадцатитрехлетний кавалер не сомневался, как и в том, что совместная непростая работа и большие деньги людей часто сближают. Ради чего и было всё придумано, как ему иногда казалось. То есть не только Третья экспедиция, но и собственно Компания и многое чего ещё.
  Новое назначение Арчибальд и его многочисленные знакомые (друзей он не имел) шумно отпраздновали в модном на тот момент "Зондерланге". Потом они все куда-то поехали, но - не доехали, потому что шлюхи многим приелись, а вот служанки в Джюниберге были те ещё оторвы, то есть вели себя и одевались, как их хозяйки, что смотрелось особенно выигрышно в смысле нижнего белья и всякого рода женских штучек.
  
   ... Всё на свете, однако, имеет свойство по крайней мере заканчиваться, вот и кавалер Уквитт (Арчи был с рождения записан в орден "Утренней Звезды") вечерней уже порой понемногу приходит в себя у порога семейного дома.
  Это очень хороший дом, большой и каменный; трёхэтажный и канал на заднем дворе, и вид из окон, и местоположение. Такой дом в таком месте могут себе позволить не так уж много людей в этом городе, который он совершенно искренне считает столицей мира. И вовсе не потому, что тот правит морями (только начинает) и торговлей этого самого мира. Сила - это прекрасно, но когда сила и свобода (сила и "правда", как сказали бы на тысячу миль восточнее) идут под венец рука об руку, то ...
  Как порой трудно, но интересно жить в кипящем котле новых идей, среди интеллектуальной и социальной разнородности, которая рушит такие привычные нашим соседям - общепринятые! - отношения подавления чужих религиозных прав, отношения между хозяевами и слугами, дворянами и просто людьми, военной властью и гражданским населением. Да, аристократ, генерал и даже простой глава семейства может рассчитывать на некоторое безотносительное уважение, но "подобающий" статус - это уже как получится.
  А получается уже неплохо: превосходные приюты и больницы, ограниченный характер духовной власти, не говоря уже о военной, а также выдающиеся достижения искусства, философии и науки.
  И как забавны в своём презрении к нам эти даже не восточные, а западные соседи со своими корольками, поганым духовенством, погрязшем во всех мыслимых пороках, и неисчислимыми ордами холуёв. И если ...
  
  Но тут он всё-таки угомонился, сообразив, что уже несколько минут топчется на пороге собственного жилища, которое угрюмо скалится на него тёмными провалами окон.
  Опять никого нет дома... Мать укатила в свой дурацкий храм, молиться непонятно о чём, отец в клубе Адмиралтейства ... отдыхает, слуги по случаю надвинувшегося праздника Белой Девы по большой части отпущены, надеюсь, хоть Марта осталась - жрать ведь хочется нестерпимо.
  Вот когда бы стоило явиться к нам с визитом леди Кэйри - красивая ж девка: мы бы выпили, я бы ей прочёл свою замечательную лекцию о силе прогресса и источниках этой силы, а прекрасная дикарка, восхитившись, не стала бы ломаться, как в тот единственный раз, когда Провидение оставило нас наедине, беззлобно усмехается Арчи.
  
  Да, дом кажется и в самом деле пуст, даже привратник куда-то делся. Никогда такого ещё не было, да и как там, например, лошади? Сами по себе? Но Арчи довольно сильно пьян: на ногах стоит твёрдо, но многое проходит мимо его взора.
  Впрочем, в Джюниберге семейству Уквиттов и имуществу этого семейства лихие люди не грозили. О деде и говорить нечего - воровское дно в этом городе он держал за яйца, как и не герцог, но даже в дом его сына нехороших людей можно было бы затащить только на верёвке, если не на канате.
  ... Встречать его никто не собирается.
  И запах какой-то странный в огромном зале на нижнем этаже: уксусом, кажется, пахнет. Странности множатся, но кавалеру нет до этого дела... Широкая дубовая лестница негромко поскрипывает под ногами усталого человека. Сейчас он доберётся до своей части третьего этажа и ... И чёрта с два: на втором этаже под неплотно притворённой дверью в малую гостиную ясно видна полоска света. Это что же, кто-то из домашних уже вернулся?
  Арчибальд с тяжёлым вздохом направляет стопы в гостиную, дверь бесшумно открывает ему путь в новый мир, который полон ужаса и отвратительных теней-перевёртышей. А он, забыв вдохнуть, стоит на пороге и смотрит, и всё никак не может понять, что же он видит.
  
  ... Мать свою, Агельстину Энрох, внучку уничтоженного императрицей Геддой дука Норбаттена, он в детстве называл только по-эрленски и только "мамкой", не вполне, видимо, понимая все оттенки смысла, заложенные в таком обращении - особенно когда оно используется в отношении женщины высокого происхождения.
  Совсем ещё молодая "мамка" Агельстина хмурилось, морщила точёный носик и всё старалась извести плебейское словцо, но когда он однажды свалился со стены семейной часовни, ободрав руки, ноги и немного кожи со лба, она, прибежав первой, всё повторяла белыми от ужаса губами, не плачь, сыночек - а он совсем и не плакал, только хрипло молчал, смотрел на неё и на свои окровавленные конечности огромными глазами - не плачь, миленький, мамка здесь, м-мамка всё сделает, шептала, заикаясь, точно такими же глазами осматривая единственного сына Агельстина.
  Измазав в крови любимое платье, расшитое золотом и каменьями, отнесла его чёрным ходом к себе в спальню - у них был званый обед, толпа гостей, чужих людей, которые её часто раздражали, а уж общаться с ними теперь она не смогла бы чисто физически.
  Дед, впрочем, всё заметил или как обычно - донесли ему, и матери пришлось переодеться и спуститься вниз развлекать приглашённых (будь они прокляты трижды и семирежды!), а балбесом Арчи занялся лично Уквитт Старый в компании своего слуги, молчаливого дикаря с Островов. Дикарь, звали его, кажется, Иниго, был единственным врачом, которого старик признавал в профессиональном качестве.
  
  После того случая это слово вышло у них из употребления, но, как оказалось, не навсегда.
  - Мамка... Мама! - заорал он во весь голос по-эрленски. - Что ж это такое, Господи...
  
  Гостиная прекрасно освещена: у самого порога, где стоит пока Арчи, навалена горка чьей-то одежды, а у дальней стены стоит неприятно похожий на него, Арчи, молодой человек блондинистой масти, совершенно голый, на низко опущенных руках блондинчика - его, Арчи, мать, одетая как для большого выхода в город.
  Слабосильный блондинчик не может удержать тело, руки его дрожат, голова её мелко мотается, как у поломанной куклы.
  Увидев Арчибальда он дико вздрагивает всеми своими мослами и роняет тяжеловатую для него женщину на пол.
  Мать падает на паркет красного дерева, головой ударяясь о твёрдые, металлически блестящие в огнях многочисленных свечей тёмно-красные квадраты, привезённые сюда из тропиков. Но костяной стук не беспокоит Арчи. Он отчётливо видит её разбитый правый висок, уже засыхающую кровь и на правой стороне лба, где чуть растрепалась причёска под изысканным головным убором, огромную шишку. И то, как она упала...
  Его мать мертва.
  Арчи не в первый раз видит мёртвого человека.
  
  Он вдруг вспоминает, как зовут Блондинчика.
  Даже имя у гадёныша какое-то жеманное: Ильзен, господи прости. Все его звали - Зен. Зен Стуклиф, да. Из тех Стуклифов, которые когда-то владели Кершо, а теперь влачат и клянчат. Ильзен начинал на самом первом отцовском фрегате, юнгой. Так и ползал за ним по ступеням служебной лестницы. Вот и дополз.
  Блондинчик всхлипывает. Делает шаг назад и начинает что-то сипло орать - это не я, я не виноват, она сама, она...
  Арчибальд не слушает.
  - Мамочка... - ещё шепчет он на родном языке и, кажется, плачет, а длинная тяжёлая шпага выскальзывает из ножен сама собой.
  
  Выпад в горло.
  Блондинчик отбивает рукой, гранёный клинок режет ему ладонь и разрывает мясо на предплечье.
  Следующий - в живот. Удар проходит.
  Арчи ускоряется, он отличный фехтовальщик, но сейчас не совсем в форме. Не слышит криков Блондинчика, не слушает его оправданий, теряет картинку, теряет чувство боя, дистанции, всё теряет! Так нельзя, это опасно - но какая сейчас разница, если мир его рушится, погребая под глыбами горящего камня понятия пользы, опасности и надежды, только пена вскипает на губах. И слёзы текут по хорошо выбритому лицу, катятся на мятый кружевной воротник, не могут остановиться.
  Блондинчик совсем не двигается. Стоит столбом, пытается закрыться руками и всё ещё что-то лепечет, сильно вздрагивая от рвущих мясо ударов.
  ... Шаг и выпад в бедро, хлёсткий удар тяжёлым клинком по правой руке, кажется у того хрустнула кость, рубящий по роже, по этим поганым голубым глазкам. Колющий в почку, почти проходит. Тварь снова хватается за липкий от крови клинок, падает на колени, задевая мать...
  Голова взрывается от ярости.
  Быстрее, быстрее, на мясо его! И рвущий горло рык - от ненависти хрустит в висках - он случайно кажется попал этому в сердце и этот, этот ... умирает, уже умер, возможно, и поэтому он торопится, бьёт, кромсает мерзкое бледно-синее тело пока тварь может быть ещё жива...
  НО тварь уже умирает, зато в незакрытую дверь малой гостиной заглядывает ещё один человек, полностью, даже парадным образом одетый. Страшный гул в голове отступает на мгновения, красно-белое безумие пока может гнуть его только когда они одни, когда он один против всего мира и никто не поможет, никто не услышит крика - за что?! а вот тут кто-то стоит на пороге и это - его отец.
  Вспыхивает надежда, пришедшая из детства, где нагретое солнцем сукно мундира, золотые пуговицы и прекрасные гордые фрегаты. А у него, Арчи, больше нет гордости, и ничего больше нет, только красное и белое, и он так хочет верить, что отец поможет и объяснит, вытащит из бездонной ловушки сумасшествия, сделает так, что...
   - Нет! Не надо!! Что ты де... - кричит человек в дверях и бросается в гостиную, роняя какие-то кожаные предметы по дороге: лицо красное, руки протянуты в бессмысленном и бессильном жесте защиты. - Что же это, Господи?!
  - Папа, - лепечет чушь Арчи, впервые с раннего детства называя человека этим именем, - Что это, папа...
  Но человек отталкивает его, грубо и сильно, человек неверной походкой проходит мимо мёртвой Агельстины, без малого не наступая на тонкую мёртвую ладонь сапогом, и падает у изрезанного трупа Блондинчика. Через мгновение он поднимает на сына глаза - там плещется ненависть, всё тоже сумасшествие и что-то ещё. Что-то такое, от чего Арчи вдруг понимает всё. Или по крайней мере главное.
  
  - Вот как? - спрашивает он вдруг совершенно спокойным голосом.
  Голосом ледяным и равнодушным до такой степени, что свечи в шандалах съёживаются и стараются умереть. - А ведь действительно... Ведь можно было бы догадаться. И как он был в постели, этот костлявый хорёк? Голосистым? И на меня ведь похож. ... Что ж, в высшей степени разумный выбор, господин коммодор. А что вот за ... инструменты страсти тут по ковру разлетелись? Я в этом не силён, но вдруг случится нужда. Будут же и у меня когда-нибудь дети. Ведь нужно знать, как их правильно ... любить, разве нет?
  Красно-белое не покинуло его, оно успело свить нечистое гнездышко в сердце; оно растёт, тыкает кривым пальцем с обломанным ногтем, объясняет - ударь сюда, да-да, так будет больнее.
   Отец медленно поднимается и делает шаг вперёд. Его собственная шпага уже на прямой руке хищно взблёскивает остриём.
   - Ты мне не сын! Я тебя ...
  - Ну уж нет, дражайший. Нет-нет-нет. Не так просто. - отшвыривая клинок тихо смеётся Арчи, шепчет на эрленском. Ненависть, которая сейчас сильнее безумия, на этом языке быстрее находит дорогу к сердцу. - Ты не так просто сдохнешь, отец мой. Мамка была хорошая...
  Не трогая дагу на поясе, он одним быстрым движением достаёт из сапога зачернённый стилет, уличное оружие, которым учил его работать дед. Эт-то будет в самый раз...
  
  Прошло время, и встрёпанный, умытый своей и чужой кровью человек, который медленно раскачиваясь сидит на ступеньке шикарной лестницы, начинает понемногу осознавать себя.
  Есть такое горе, которое не то, что не выразить, даже просто поверить в него трудно. Вот и он не знает, что ему - нет, не делать, а как ему быть, как жить дальше. И надо ли.
  Сидит на последней ко второму этажу ступеньке лестницы, не видя глядит на застывшую в страхе обстановку холла.
  Он пытается стереть кровь с изрезанной правой ладони, в пальцах его единственный друг - стилет, но и тот - предатель. Вываливается из начинающих сильно болеть пальцев, с грохотом летит по красного дерева ступеням, скользит по мраморному полу и с силой бьёт наконец оголовьем в неприметную дверь какого-то хозяйственного помещения на первом этаже.
  В помещении кто-то полузадушено взвизгивает, там что-то коротко грохочет и звонко падает.
  Да что же это за день такой, вскакивает Арчи.
  Я, б..., всех ли должен зарезать в этом б...м городе, чтобы меня наконец оставили в покое?! И липкая лента-змея за плечом поднимает треугольную голову в первый раз, колышется в тягучем рваном ритме.
  
  Меньше всего на свете он ожидал увидеть среди вёдер и швабр эту роскошную девицу. Кэтрионой её звали в этом городе, но он упрямо называл златокудрую красавицу её настоящим именем.
  Кейра приехала в Джюниберг ещё маленькой, прожила здесь почти всю свою недлинную жизнь. Отец её, богатейший купчина и мануфактурщик из Ремоны, давно вёл дела с пелетийскими мореходами, поставляя Адмиралтейству канаты и паруса. В самом Эндайве со времён картушей стояли огромные верфи, давным-давно высосавшие из земли всё, что было можно, так что корабельные дубы и мачтовые сосны, пеньку для канатов, лен на паруса отец Кейры ввозил на свои предприятия из империи, а эрленские чиновники продавали эти дела иностранцам с большой оглядкой, и абы кто их купить не мог, и взятки тут, конечно, были необходимы, но одной мздой такие дела тогда не делались.
  Она ненавидела своё происхождение, весь этот чужой здесь Эндайв с его космополитическими порядками, калейдоскопом людей, привычек и манер.
  В городах её родины крупнейшие налогоплательщики, как рассказывал ей Арчи, были негоцианты, что работали с вином, сахаром и шёлком, а в Пелетии всё ещё заправляли торговцы сельдью, молоком и пивом. Заморская торговля всё быстро меняла, конечно, но Джюниберг в то время был довольно грубоватое, провинциальное место.
  Кейри, однако, он казался идеалом, она была абсолютной патриоткой чужой земли. Он всё время думал, что она притворяется, что тут есть какой-то секрет, что она тоже входит в планы деда и что ...
  
  ... И вот они встречаются и при довольно странных обстоятельствах. Измазанный кровью Арчи в изрезанном платье, учтиво поклонившись, немного заикаясь старается ей что-то зачем-то объяснить.
  ... Слушай, красавица, я понимаю, тебе трудно пришлось, но ведь и мне нелегко. Кто-то убил мою мать, я убил своего отца, и не только его. Помоги мне, милая. Не нужно ничего делать, не стоит ничего говорить, просто - помоги. Обними меня. Давай немного помолчим вместе.
  Она и молчит, пока, но обниматься решительно отказывается. Она трясётся от страха, но, к сожалению, не только от страха. Он начинает обещать ей безопасность - немного нарочито и слегка напоказ. Он, кажется, всё уже решил для себя. Да и взгляд его на жизнь и людей вновь начинает окрашиваться в режущий красно-белый колер.
  ... Я только сейчас понял. Ты одна держишь меня на этой стороне. Кейри, милая, я ведь я тебя...
  И тогда она отстранилась от него - от ладоней, запачканных кровью, от стилета, запачканного тем же, который он, оказывается держал всё это время в правой руке.
  - Что?! - Она совсем не боялась его. Она не скрывала своих чувств, оказывается они у неё они тоже были. - Что - ты меня?! Ты уверен? Ты умеешь? Проклятый извращенец, как и все в этой семье!! А твоя ...
  И когда в глазах её он увидел то, что увидел, когда понял, что в ней нет никакого секрета, а одна мстительная бабья злоба, то ударил её. Стилетом. Сначала остриё во что-то упёрлось, но почти сразу соскользнуло и дальше шло, как сома режешь.
  Да, испугался, лопнуло что-то внутри, сломалось наконец последнее. Узнать о своей семье прямо сейчас что-нибудь ещё он не смог бы. А так он был смелый человек, этот Арчи, пропащая душа. И бил - наповал. Сегодня он - завтра его, какая разница, ведь звезда умерла...
  
  И вот он снова сидит - и на том же самом месте.
  На лице - ни отзвука того, что произошло минуту назад.
  Что же теперь делать?
  Он не боится за себя. Ответственность, наказание... Он не совершил ничего предосудительного. Он бы сделал всё то же самое на городской площади. Конечно, Кэйри - это было лишнее, но сейчас нужно думать о другом.
  О том, что выносить всё это на люди... Плевать ему на честь рода. Но когда тупые башмачники, их жирные развратные бабы пойдут размазывать слюни по его матери... Нет, ничего этого не нужно.
  И как всё же так вышло, что дома совсем не оказалось слуг? Ни одного. Тот же Гарст, пусть и пожилой воин-мечник из дедова горского клана, который выигрывал у него, Арчи, три из пяти, он куда делся - мимо него муха б не пробежала.
  
  Первым его побуждением было - устроить пожар. Дома, этого проклятого, обесчещенного дома ему не было жалко совсем. Да и не был никогда беден, чтобы - жалеть.
  Но потом он, ни о чём уже не думая, притащил снизу Кэйри, аккуратно уложил - подальше от матери - в гостиной на втором этаже; довольно долго затем резал на куски Блондинчика, который в этой гостиной был решительно ни к чему даже в виде кучки обгоревших костей.
  Он запихивал останки в мешки, давая крови стечь, но она всё равно просачивалась, пачкала лестницу и дорожку на заднем дворе. Сам он сбросил камзол, тоже работал в мешке, накинув его на манер пончо, но всё равно изгваздался.
  Онемевшие чувства вели себя как нельзя лучше.
  Блондинчика (и кожаную дрянь, что нёс с собой человек, когда-то бывший его отцом) утащил чёрным ходом в одну из лодок, что были привязаны на задней стороне, на канале. Огромный по лодочным меркам баркас куда-то делся. Ходить пришлось несколько раз, так что кровь и грязь были повсюду.
  Прихватил с собой несколько каменюк, что были сложены в кучу на заднем дворе, где собирались подновлять каменную изгородь. Рассовал камни по мешкам.
  Ничего затирать не стал - дом ограбили, кого нашли - убили. Коммодор был хороший фехтовальщик - Арчи, например, получил от него две дырки - он ранил или убил кого-то, тех унесли с собой нападавшие, вот и кровь и следы.
  Он вскрыл несколько тайников в доме, о которых знал - вот и ограбление.
  
   Лодку свою направил в Восточный конец - самое бандитское место города. На дворе давно уже стемнело, каналами в этих кварталах пользовались в основном слуги, доставляя припасы в богатые дома, их время настанет на рассвете. Никто его не заметит.
  Многочисленные раны болели, чем дальше, тем сильнее, кровь сочилась сквозь небрежно наложенные повязки, в правом сапоге уже хлюпало. По дороге он избавился от того, что ещё недавно было Блондинчиком, вывалив мясо в мешках у начала каменного лабиринта сооружений Старого Порта, где Ванген принимал в себя последний приток. Рыбаки тут издавна подкармливали пресноводных крабов, и ничьё мясо долго здесь не пролежит. Кожаные ремешки, связав в пучок и аккуратно приторочив последний камень, где-то ниже по течению швырнул за борт на речную дорогу.
   Добравшись, наконец, до Восточного конца он привязал лодку у первой попавшейся пристани: продувной местный народец приделает ей плавники очень скоро. С кряхтеньем содрал с себя все повязки, отдирая местами присохшие тряпки с помощью известных эрленских слов и целых выражений. Помогало плохо...
  В глазах временами начинало темнеть, но он сумел преодолеть недлинный путь до жилых кварталов и чуть ли не в первой же подворотне нашёл тех, кого искал: двое в дырявых плащах и со шпагами поджидали добычу.
  Без всякого вступления он ударил ближнего клинком в горло (на этот раз удар вполне прошёл), а слегка ошалевшему от такого начала дальнему - без помех пробил бедро. Началась драка. Арчи, у которого сердце подкатывало к горлу и бухало в ушах пушечными выстрелами, в конце концов справился с последним противником, но тут набежали новые ухорезы, точно такие же видом, что и первые, и если бы не волшебные слова-пароли, которые время от времени сообщал ему Нейтан Экко, обитатели джюнибергского дна тут бы его и зарезали, как барана.
  Арчи ещё успел сказать, что он - молодой Уквит, что эти двое налетели на него ничего не спрашивая, и чтобы добрые люди брали всё из его кошелька, но не трогали шпагу и свёртки за пазухой, а то дед их вывернет требухой наружу... И потерял сознание. Последняя его мысль была: куда же подевались из особняка эти чёртовы слуги.
  
  А когда очнулся, через два дня примерно, то быстро выяснилось, что все его детские уловки с заметанием следов оказались совершенно не нужны. С таким же успехом он мог остаться в залитой кровью гостиной с окровавленным оружием в руках, ждать прихода собственных слуг и людей схаута, начальника городской стражи.
  Дед, который был в Пелетии гораздо больше, чем просто мэром столичного города, почти официально запретил расследовать это дело, объяснив, что оно - личное и задевает его честь. То есть он никому, конечно, ничего не объяснял, а просто спустил с цепи сотенные банды своих головорезов - горцев-разбойников, пиратов, тёртых жизнью серых дикарей с Островов и не менее тёртых бретёров из городских подворотен.
  Три дня Восточный конец стонал и корчился. Людей резали прямо на улицах, сгоняли в маленькие притихшие стайки для допросов в полуразвалившихся лачугах, и ручейки крови медленно ползли из-под наглухо закрытых дверей. Добрались и до знаменитого "ночного графа" Джюниберга: был там такой - одноглазый Пайк Треска: выдавал лихому народцу заказы на налёты, скупал краденное, кормил небольшую армию бандитов и упрямо лез туда, где и без него было тесно.
   Через три дня на городской площади перед ратушей колесовали полдюжины каких-то полуживых горлохватов во главе с окончательно к тому моменту ослепшим Пайком, объявив их убийцами дедовых. Расправы в Восточном Конце показались многим в городе вещью очевидной - именно там чуть не зарезали молодого Уквита, и это ведь как-то должно было быть связано с налётом на дом...
  Очень скоро молва вынесла свой приговор: на старого Уквита покушались политические противники или кровники из Фэйбланда. Самого не достали, внук тоже отбился, а сын с женой жестоко убиты (выкрадены, спрятаны в порту перед отправкой на Острова, переправлены в Эрлен по заказу тамошних вельмож). Политические противники действовали руками бандитов, а может бандиты тоже захотели долю от золотой реки Компании - и вот результат. Чистка Восточного конца продолжалась ещё несколько недель, но уже - другим способом, а некоторым из политических противников старого Уквитта пришлось туго уже на следующий день после тройного убийства.
   Старый Уквитт не был жестоким человеком. Там, где он вырос, люди и слова такого не знали: лишней крови не лили, но врагов пластали до того колена, до какого могли дотянуться. А уж когда дело касалось кровной мести...
  
  После того, как урон чести был заглажен, а мешающие герцогу люди отправились в долгую дорогу на луну, а внук немного пришёл в себя - у них состоялся разговор.
  Арчибальд понимал, что в этом разговоре совершенно не к месту пришлось бы это удивительное, недавно обретённое им хладнокровие и не менее отвратительная крохотная красно-белая усмешка надо всем...
  Дед и без того что-то почувствовал и глядел очень нехорошо, почти не скрывая даже не волчью, волколакскую свою натуру. И надеяться на то, что он, Арчи, последний в роду и потому ему ничего особенного не грозит - не стоило.
  Он рассказал всё, что видел и не забыл ничего о том, что сделал. Только о Кейри сказал, что она тронулась умом, что он сам был не лучше и кажется убил её, но что же теперь делать (плевать было деду на эту Кейри трижды и семирежды: о чём он, не выбирая выражений, немедленно сообщил внуку, сильно его этим озлобив, хотя казалось бы куда уже ...).
  Потом старик долго молчал, глядя в глаза. Он кажется что-то хотел сказать. Или даже сделать, но Арчи опередил его.
  Он сделал вид, что не выдержал. Он очень спокойно, но как бы с трудом сдерживая себя, поинтересовался, а чем, собственно, дед занимался все эти годы? Чем он был так занят, что не смог заметить очевидного? Всякие посторонние люди, кажется, что-то знали. Вот был такой не слишком ясный скандал лет пять назад, например. Да и капитаны, с которыми отец ходил на Острова, не были к нему слишком любезны и очень редко посещали их дом.
  - Ты знал? - надавил он на страшного старика.
  - А ты забавен а гневе, недоносок...
  - А мне плевать! Ты знал. Ты всё знал, старая сволочь! - тут он совсем не притворялся. - Мать из-за тебя умерла. Из-за тебя её убили, а ты только обрадовался, да?
  Глядя на всё это со стороны он испытывал странное чувство. Всё, что он говорил и делал сейчас было правдой по сердцу. Не лгал ни в единой интонации и одновременно лениво рассматривал, измерял чужую реакцию, понемногу повышая эмоциональный градус разговора ("Не хочу иметь ничего общего с этим поганым родом Уквиттов - предателей и растлителей детей!" не упоминая прямо в этом ряду головорезов и "делателей королей" вроде любимого деда).
  - Ему было ... сказано. Он все эти годы молчал, не трогал ни тебя, ни мистрис Агельстайн - дед питал большое уважение к матери Арчибальда. Большое и совершенно для него нехарактерное в отношениях с женщинами. - Ещё бы несколько лет, тебе только в силу войти, дорогой внук, и он бы ... умер. С-сынок-то мой... А то, что произошло, было несчастным случаем. Скорее всего. Всё.
   Арчи что-то отвечал на это - правильные слова, точные реакции, думая, а скорее погружаясь в чьи-то мысли, как в источник тёплой воды, совсем о других вещах. Просто удивительно как много мыслей сразу может думать человек. Или вовсе это не мысли, а осколки души, разбитые кусочки человека - не могут собраться, сыплются сквозь прохудившуюся шкуру души... Сыплются, слипаясь друг с другом, странно извиваясь и ... И эта змея кружит в медленном танце мёртвого сна, в тягучем ритме сарабанд, неся твой ад с собой.
  И в глазах её - всё та же стылая тоска. Зачем, зачем всё это? Какая глупая штука - жизнь. Какая бессмыслица, верно, Арчи?
  
  По краю сознания скользили обрывки разговоров между матерью и дедом, в которых упоминался Бенат Дуниш, отец прекрасной Кейры. Через его дочь шла корреспонденция, которую удачливый купец, сумевший найти высоких покровителей в Столице, поддерживал с важными людьми из Эрлена, мохнатого варвара-великана.
  Оттуда деду писали "разумные люди", как он их называл, большие чиновники, о чём-то договаривались. В последние год-другой, когда в империи творилось чёрт его знает, что такое, писем стало приходить много, появился какой-то таинственный советник, которого дед никогда не называл по имени, но иногда одобрительно цокал и мотал головой - толковая сволочь, как и не эрленец, но мутит, мерзавцу, в две руки играет и тянет не туда.
  Постепенно речь зашла о поездке в империю.
  Сам дед в Эрлен отправиться не мог по самым разным причинам, да там бы его просто четвертовали за разные дела в приграничных провинциях, а потом уж стали бы разбираться, и по всему выходило, что ехать нужно внуку. Отец для таких дел подходил мало.
  Уквитт Старый имел большие планы на мохнатого варвара. Он одним из первых понял, что можно, конечно, торговать пряностями, это очень выгодно, но можно продавать и дороги, по которым течёт золото. Продавать очень дорого и не за деньги. При этом он не слишком сильно боялся варваров, полагая, что золото легко сбривает любую шерсть.
  А нужно ему это было затем, чтобы все - люди, страны, народы - были как можно сильнее похожи друг на друга. Чтобы главным стали не всякие глупости из-за которых столетиями ведутся войны, а чтобы так - богат ты или пока не совсем. А богатые люди всегда договорятся, не без некоторых оснований полагал герцог Уквитт, они договорятся, они поделят мир разумным образом. И тот станет гораздо более безопасным местом.
  
  ... Когда Арчи сплёл из этих ниток верёвку, то прежде всего подумал о матери.
  Как удобно, что её не стало, верно? Если двигать это дело с Эрленом, то мать становилась лишней - она принесла бы с собой в империю старые счёты, стала бы искать виноватых в смерти родственников, потребовала бы наделов и милостей у нового императора. Который был бы её сыном и которым она попыталась бы вертеть в видах личной выгоды. Он-то так не думал, но это пустой разговор, никто из будущих подданных не стал бы рисковать.
  А о Кэйри и говорить нечего. Какая-то непонятная девка, что хуже и придумать нельзя: торговка из презренного Эндайва - она так оскорбительно не была нужна будущему императору, что...
  Деду он ничего не сказал, разыграл недоумение и представил разумные опасения на предмет такого крутого жизненного зигзага, затем дал себя убедить рациональными аргументами и поддался общему восторгу, густо замешанному на алчности. Поверил ли Уквитт Старый во все эти кривляния так и осталось неизвестным, потому что никаких действий в этой связи он предпринять не успел - потому что вскоре умер.
  
  
  
  4. Рождение Зверя
  
  Если взглянуть на старую карту...
  Пелетию веками лепили из трёх кусков, считая и горные лены Фэйбланда, конечно.
  На юге, где и заканчивался Фэйбланд, горы были резко, как ножом, обрезаны, уступая место приморским низменностям, бесплодным песчаным равнинам с невысокими возвышенностями, болотинами, дюнами и пустошами. Это всё называлось - Геест. Бедноватые деревни и небогатые города, неожиданно многочисленное и воинственное население. Своего хлеба здесь всегда было мало, приходилось ввозить - только на этом росла, кое-как, торговля и судоходство, подпираемые промыслом сельди. А славился Геест главным образом мясом - боевыми дружинами, которые сдавались внаём оптом. Да и с розницей там всё было в порядке.
  Забытая, неудачливая земля. Но именно отсюда, из богом забытого Оверсейла ушёл когда-то в Океан коммодор Лонквист. Ушёл и вернулся - с рассказом об Островах, где золота больше, чем специй, а специи - они просто валяются под ногами.
  А ещё ниже приморская земля вновь приподнималась на морем. Каменистый берег Ланриера, южной части Пелетии, изрезали глубокие заливы со множеством удобных гаваней, а землю расчертили полноводные реки. Деревни здесь были гораздо богаче, чем в Геесте, по речным дорогам справные хозяева и их работники везли в города у близкого моря хлеб, обычное мясо, молоко и масло.
  Но и здесь - ни толкового леса, его ещё картуши вырубили, ни угля, ни железа. О золоте и серебре можно не спрашивать. Даже каменной соли не было, приходилось возить с севера, из Фейбланда, либо из южной страны Эндайв.
  Полноводные реки с трудом тащили воду к морю, часто разливались, подтапливая поля и заливая жилища. Местные жители давно научились строить отличные каналы и шлюзы, вкладывали труд поколений в дренаж полей и восстановление плодородия почвы.
  Трудолюбивые и упорные изобретатели польдеров нашли лучшие в мире приёмы выращивания зерновых культур и садоводства. Пройдёт не так уж много времени, и пятеро деревенских смогут прокормить здесь сотню горожан.
  
  Северная же часть Пелетии, горная страна Фэйбланд, состояла из трёх обширных герцогств: Праста, Брукланда и Ничеркотта, да небольшого княжества на юге со столицей в Кершо, где делами заправлял архиепископ и некоторых иных кусков земли, о которых мы здесь говорить не будем.
  Именно здесь - в Песочных горах, заросших сосновыми лесами и щедро украшенных белыми мхами - осела в конце концов первая волна переселенцев с Архипелага, походя раздавив картушей, немыслимо старую гадину, которая очень не ко времени тогда ввязалась в тяжёлую войну на северо-востоке.
  Столетиями эти старые горы кормили и одевали завоевателей: у самой поверхности земли брали они отличное железо, медь, каменный уголь и много чего ещё. А найденные немного позднее серебряные рудники надолго превратили Фэйбланд в самую богатую землю Пелетии.
  Сильнейшим из областей Фэйбланда по праву считался Ничеркотт - здесь сходились старые, времён ещё династии Жёлтых герцогов дороги, здесь лежали самые богатые рудники. Здесь, долгое время, рождались самые толковые правители. Кроме того, в Ничеркотте обосновалось немало эльсов, которые может быть и хуже пеле умели приумножить своё золотое и серебряное торговлей, но были от рождения, кажется, одарены особым "государственным смыслом", легко занимая наиболее высокое из возможных положений в обществе.
  В самом начале Фэйбландом, как и всем севером, правила династия Морского Короля, что сидела в семибашенном Кершо, но однажды, на протяжении нескольких поколений, судьба сдавала тем дурные карты, и сила гор ушла в герцогство Ничеркотт, в Кайден, его столицу - там, было время, из мрамора строили даже собачьи будки и не самые богатые люди.
  Заключив "вечный союз" с Прастом, самым маленьким, но и самым воинственным герцогством Фэйбланда, Ничеркотт возвысился на столетия. Горные лорды откусывали кусочки от Ломейна, вместе с тардийцами дважды жгли возомнивший о себе Джюниберг на юге, ходили в смутные времена и за сладким мясом в восточную империю Эрлен и сотворили множество иных славных дел.
  Сейчас же Ничеркотт своей немного истеричной повадкой напоминал стареющую красавицу. Всё ещё красавицу, но ...
   На пороге у них у всех- у Фейбланда, Гееста и Ланриера - стояли перемены. Стояли уже давно, постукивали ржавыми косами и громыхая скелетами, но пока ничего не происходило: отдельные земли не могли, хотя и очень хотели, стать одной страной, перестать тратить чудовищные деньги и реки крови на усобицы и нескончаемую драку.
  Все всё понимали, но становилось только хуже.
  Десятилетия войн за наследство последнего признанного всеми короля Игхэма Посмертного неплохо выкосили древнейшие рода королевства да и все остальные - равномерно. Воевали и до Игхэма, и сам он был убит уже на третий день после коронации при осаде Кершо - не оставив потомства. Младшие ветви династии, да всякие великолепные герцоги и графы ложились в землю рядом с баронами и даже баронетами, а города всё росли на этой щедро политой голубой кровью земле, а серебряные шпоры людей неблагородного происхождения всё чаще смотрелись богаче золотых.
  Но и городам приходилось несладко. В городах сцепились патрициат и городские низы, городские советы не хотели и не могли договориться с судьями, цехами и банкирами. О том, чтобы договориться друг с другом "Четыре Звезды", Джюниберг и его города-соперники помельче, не могли и мечтать.
  При этом занятая уже полвека самоистреблением земельная аристократия никак не могла наконец подохнуть и всем дико мешала - блестящие рыцари повадились брать в осаду города средней руки, вымогали у них деньги, расплачиваясь хартиями и привилегиями, которые не признавали "Четыре Звезды" и семь семейств, но которые перекупали враги этих последних и тыкали им в морду на предмет отступных. А когда из соседней страны вторгался очередной Претендент, какой-нибудь бастард или так - парень половчее, иногда - прямой иностранец, то события достигали своего апогея.
  Все всё понимали, выгоды мира были очевидны, но и сделать ничего было нельзя. Объединяться вокруг Джюниберга не собирались все остальные города. Горные лены ни в коем случае не собирались раздвигать ноги перед богатеями Ланриера, и даже Геест время от времени наносил очень болезненные уколы южным торговым городам, напоминая, что и он достоин куска пожирнее.
  Политический раствор Пелетии был перенасыщен, дело оставалось за малым: нужна была песчинка, достаточно ловкая и оборотистая, чтобы начался процесс кристаллизации сильнейшего государства мира.
  
  Дед кавалера Арчибальда, Старый Уквитт, не всегда был старым. Лет за десять до плавания к Островам коммодора Лонквиста, был он вполне себе молод, кровь с молоком, второй сын герцога Ничеркотта. Отец послал его в Джюниберг по поводу перебоев с закупками шерсти. Торговля сукном, одного из основных ещё недавно продуктов, выделываемых в Пелетии, в связи с гражданской войной в конце концов почти прекратилась, и овцеводы Фейбланда, начали приходить в некоторое недоумение - и раздражение. Презираемые ими люди долин так увлечённо резались в последнее время, что у них и времени не оставалось на выделку сукна, и закупки шерсти сильно сократились.
  Но было и ещё одно дело, поважнее тупых овец.
  В Горах война шла всегда, но была она как-то упорядочена и даже отчасти ритуализирована: чтобы не перерезать друг друга горцы стремились свести её к приграничным рейдам. Но вот в последнее время на хрустальном небосводе Фейбланда нарисовалась довольно-таки паршивая чёрная туча.
  В те времена империя, отвратительный восточный сосед, была готова швырнуть в горы свои могучие легионы. Что послужило причиной или хотя бы поводом для готовящегося нападения пелетийские таки и не поняли, раньше вроде уживались, но вот прямо сейчас соседи явно были готовы подточить зубы о горные замки Фейбланда.
  Конечно, Верран Уквитт, второй сын, двигался в Джюниберг не для того, чтобы просить южных о помощи. Просить их было бессмысленно, в худшем случае - опасно. Но оглядеться и прикинуть одно к другому отец его очень просил. Империя начинала наседать, как будто у неё Небесный Ларец украли, и дела в недалёком будущем могли обернуться довольно кисло.
  
  Джюниберг, Город Колоколов, встретил горного лорда шумно. Не успев толком въехать в город, Верран напоролся на толпу оборванцев во главе с сумасшедшим, воздевшим нечто вроде золотой короны на отроду нечёсаные патлы. Уквитт, пусть и герцогский сын, не отличался чванливостью, но уступать дорогу сборищу наглых ублюдков ему просто не пришло в голову.
  Не тратя слов понапрасну горцы взялись за мечи, и в Северных воротах Джюниберга завязалось настоящее сражение. К оборванцам, которых удалые бойцы Уквитта навалили, как снопов на щедром поле, постоянно подходило подкрепление из глубины города, в том числе и какие-то по виду наёмники с арбалетами, и северянам пришлось отступить в ближайшее крепкое каменное строение уже в кольце городских стен.
  Их случайный выбор оказался чрезвычайно удачен - в старой башне, облепленной кирпичными постройками, доживал отмеренный ему вечностью срок орден Звезды, когда-то чрезвычайно могущественный, а теперь быстро чахнувший, а портовая рвань, предводителя которой Уквитт только что лично отправил в ад, точила зубы на удобное место, давно уже задирая "звездочётов".
  Верран Уквитт смог бы, конечно, дождаться ночи и ускользнуть в сторону более благополучных кварталов, тем более, что у него в строю ещё оставалось два десятка человек, пусть и все они были ранены. Но возвращаться домой с поджатым хвостом он не хотел да и не мог, в горах бы его просто не поняли.
  Хуже того, во время бестолкового сражения в узких городских улочках, был убит советник, доставшийся ему от отца, уже пожилой, очень уважаемый в герцогстве человек. И они даже тело они вынести не смогли, так на них насели! Кроме советника, без достойного воина погребения осталось ещё несколько человек - напавшие на конвой Уквитта люди вывесили в двух сотнях ярдов от башни ордена четыре раздетых догола трупа со вспоротыми животами. Оставить их без достойной воинов тризны было немыслимо.
  Что ж, пожал широкими плечами, очень молодой тогда Старый Уквитт: ясно, что делать, нужно только сообразить - как.
  После молниеносных переговоров с верхушкой ордена, он дал своим людям отдохнуть, а за час, примерно, до восхода из полуразвалившейся орденской твердыни вышло около сотни хорошо вооружённых и довольно сильно озлобленных мужиков. Особенно не стараясь сохранять тишину остатки горцев и орденские рыцари решительно направились в самую толщу обширных портовых трущоб. Кроме того, они отправили хорошо охраняемых курьеров городскому графу Джюниберга и в ратушу: разъяснить свои действия.
  
  С этого дня началась новая история Джюниберга, да и не только его.
  Казалось бы, что могла сделать сотня людей с тысячными толпами - прекрасно вооружёнными и неплохо дисциплинированными полу-пиратами, контрабандистами, просто воровским отребьем? Да и не совсем даже отребьем - у портовых имелись в Джюниберге не только наниматели, но и сильные политические союзники.
  Но союзники нашлись не только у воровских кланов.
  
  ... К вечеру так называемый рыбный порт - где и кроме рыбы всякая сволочь - пылал. Оттуда выхлёстывали толпы самого разного, но одинаково перепуганного народа, которые разбивались о железные кордоны наёмников городского совета. Фрегаты и линейные корабли обстреливали прибрежную полосу трущоб тяжёлыми морскими орудиями. В воде у пирсов и в прибрежной полосе скопилось столько убитых, что трупы уже не тонули в воде.
  Поздним вечером того же дня, под свет костров и близких пожарищ, Верран Уквитт, несколько раз раненный в тот день, чинил суд и творил справедливость.
  Перед трупами четырёх повешенных прошлой ночью горцев пока ещё живые оборванцы сами аккуратно выложили небольшими пирамидами четыреста отсечённых голов своих менее удачливых товарищей. Последний предводитель портовой вольницы, полусвятой полусумасшедший старик, злобно пучил глаза сидя на хорошо вкопанном в твёрдую городскую землю шершавом колу, медленно суча в воздухе босыми ногами. Рядом стояли на коленях его лейтенанты: у каждого на лбу выжжено затейливое переплетение тонких линий: у одного из людей Уквитта в седельной сумке завалялось тавро, теперь в Пелетии так станут веками клеймить уголовных преступников. Молодой аристократ-горец походя творил историю.
  Дел у Веррана Уквитта было невероятное множество - победа сама по себе не стоит ничего, если не знаешь, как скосить её плоды. Дело с портовыми оборванцами он, тем не менее, собирался довести до логического завершения. Самозваный военно-полевой суд работал неутомимо, короткие допросы не останавливались ни на минуту. Крики, отвратительный смесь запахов- палёная кожа, экскременты и блевотина... На фоне всего этого великолепия молодой горец несколько раз раненный, но чрезвычайно любезный, договаривался с городской верхушкой. Ни о чём сколько-нибудь серьёзном столковаться тогда почти не удалось - в верхушке шла такая же война, что и везде, но зарубки остались.
  Кроме мести за своих людей и восстановления репутации могучего горного воителя Уквитт преследовал ещё некоторые цели. О сукне он собирался побеседовать с ланриерскими чуть позже, обстановка пока не располагала, а вот насчёт грядущей войны с империей мелькнула у него сумасшедшая мысль.
  
  Рядом с местом отправления правосудия, подальше от пирамидок из отсечённых голов толклись все сколько-нибудь важные лица Джюниберга.
  Главный судья - сухой, хитрый, пусть и не слишком умный, и очень опасный человек сильно негодовал на все эти кровавые безобразия - портовые и их предводители были его тайными союзниками в борьбе за власть, хотя и сами об этом почти и не догадывались.
  К молодому сыну герцога судья подступился очень строго, решительно потребовав прекратить резню, немедленно освободить незаконно арестованных - то есть всех, ведь лишать кого-нибудь свободы в пределах города горцы, конечно, права не имели; кроме того... Городской судья, один из сильнейших игроков на этом поле, распалялся всё сильнее и уже чуть ли не виру требовал за "ущерб нанесённый жизни, имуществу и здоровью уважаемых граждан нашего города!".
  Верран Уквитт некоторое время молчал, решая, что же именно ему сейчас сделать. Без лишних разговоров дать в морду этому сухонькому, но шустрому старикану, что задорно подпрыгивал перед ним, выплёвывая всё более наглые требования, он не мог. Когда дома узнают, что он выказал неуважение действием человеку в три раза старше себя... Вот зарезать или утопить - это дозволялось, а вот так, с грубостью и совсем без вежества... И это при том, что городской судья был столь же знатен, что и вырезанная сегодня воровская головка Джюниберга - колбасник и сын колбасника, только что взял за глотку свой цех и золота у него - мешками.
  Нет, с этими горскими причудами надо кончать - он второй день в городе, а уже как раб в каменоломне: этого нельзя, того нельзя, и конца края работе не видно. Так дело не пойдёт ...
  Быстро подавшись всем телом шести с лишком футом роста к уважаемому городскому судье он вдруг выбросил ладонь к раздражённой морщинистой роже старикана прижав свой грязный палец с сорванным ногтем к напомаженным, кажется, губам городского судьи.
  - Бенке Маттин? Вас ведь так ... называют? - мрачно усмехнулся он. - Я бы на вашем месте заткнулся и поглубже, полупочтенный.
  Старик дёрнул головой, чуть не упав, отступая. В его многочисленной свите раздался дружный вздох изумления (а за спиной Веррана Уквитта кто-то заржал грубым голосом). Побагровевший слуга города набрал было в лёгкие побольше воздуха...
  - Повешу, сосиска тухлая. - Просипел ему в красную рожу Уквитт, помахивая всё тем же отвратительным пальцем у острого носа господина судьи.
  Бенке Маттин явился на площадь с целым выводком холуёв и лизоблюдов, да и дежурная сотня стражи была почти вся здесь, но это совсем не помогло. Стражников вежливо, но твёрдо остановили на подступах - на площади толклись другие сотни непонятно откуда взявшегося оружного народа - в городе у многих свербело предъявить портовым счётец к оплате. Да ещё из боя то и дело выходили новые остервенившиеся люди: блестящие кавалеры, не менее зловеще выглядевшие наёмники, а вот и отряд из Гееста показался, где у горцев имелось немало боевых побратимов. Городская стража в последнее время пополнялась прежде всего жителями портовых трущоб, очень сильно раздражённых сегодняшней бойней, но мозгов хватило, отошли к стеночке. Свита же господина судьи вся вдруг оказалась какой-то сплошь толстопузой и слишком аккуратно завитой, чтобы представлять угрозу для горских наглецов.
  А уж когда мастер Маттин углядел болтающуюся в сочлении панциря Веррана Уквитта то ли вырванную из человеческого тела жилу, то ли вырезанный кусок кишки из тех, что потоньше, коричневый от засохшей крови или может быть не совсем крови, то бодрый старикан сомлел, облевался, и с радостью позволил увести себя отсюда.
  - Мяса не видел, колбасник недожаренный?! - рявкнул ему кто-то в спину на прощанье.
  
  ... Узнав о нападении на портовую сволочь родовитого горского аристократа городской совет мгновенно решил его поддержать. Уж очень много возомнили о себе в последние годы бандиты, а для того чтобы расправиться с ними необходима была хотя бы видимость единства. Никакого единства в Джюнибергских верхах не имелось - город больше не мог расти вширь, говоря фигурально, а как ему расти по-другому, за чей счёт? было неясно - все тянули одеяло на себя, выстригая себе куски острым и железным.
  Но так уж сложилось, что не помочь отродью ничеркоттского герцога с его горстью людей - это всё равно, что убить того своими руками. Люди Фейбланда такого не простят, будет война, осада, убытки... Против столь очевидных аргументов почти ни у кого в совете не нашлось возражений.
  Городской судья, про себя осыпая страшными проклятиями самого этого горца и своих пронырливых коллег, подписал всё, что от него требовалось, надеясь, что этот отвратительный Уквитт уберётся к бесовой матери уже в самом ближайшем будущем. И на площадь-то явился для того, чтобы показать, кто в городе хозяин. Ах, как неловко всё получилось...
  
  Ближе вечеру туда же пожаловал и сам Великий пенсионарий, высшее на тот момент должностное лицо Джюниберга. В соседнем Эндайве крупным городом, равно как и провинцией, в которой тот находился, управлял штатгальтер, то есть "держатель места" - пусть в тех местах уже давно не было государя, в пользу которого он "держал" то или иное. Было время и в Пелетии имелось что-то подобное, называлось оно, а скорее он - статхаудер; правда провинции там ненавидели города, и управлять одновременно и тем и другим было просто не по силам одному человеку.
  Да и в самих городах в выборных советах люди всё никак не могли договориться, кто же там самый из всех равный. А если первое должностное лицо становилось таковым явочным порядком, то против нахрапистого мерзавца на короткое время объединялись все остальные, и постепенно стало ясно, что и это - не выход. Но коллегиальное руководство со временем заводило дела в такие места, что оставалось только за голову хвататься...
  В Джюниберге эта проблема решилась на уровне здравого смысла: пусть будет первый, если иначе нельзя, но чтобы - не совсем настоящий. Так и родился этот самый пенсионарий. К собственно пенсиям, как их станут понимать в будущем, он не имел отношения, его уж скорее можно было назвать "адвокатом города". В городском совете "адвокат" прежде всего подсчитывал и заверял результаты голосования, готовил решения к голосованию, вёл переговоры с послами иных держав и занимался множеством других дел.
  Для умелого человека тут открывались перспективы, а нынешний Великий пенсионарий, Тальг Генриш его звали, был человеком и умелым, и умным. И всё бы у него получилось, да не повезло, не хватило времени...
  Впрочем, с Уквиттом, своим будущим могильщиком, пенсионарий был очень любезен, ссудил деньгами и людьми, обеспечил обширное и хорошо охраняемое помещение для сильно сократившейся в числе свиты молодого горца...Собственно, дело это являло образец внешних сношений и входило в его, пенсионария, прямые обязанности; а что полгорода сожгли, так что ж - лишний раз напомнить черни её место совсем не лишнее дело.
  Вот ещё бы проклятый Фейбланд каким бы то образом топором обтесать, да гадёныша этого деть куда-нибудь. Желательно - навсегда... Но дело это было неблагодарное, и вся надёжа Великого пенсионария и подобных ему людей - не имеющих вкуса к рискованным, но многообещающим комбинациям - была на императора Эрлена, который вроде бы решил надрать этим горцам зад никого в Ланриере не спрашивая.
  
  А вот с бароном Ваалем Торхестом у молодого горца всё же состоялся разговор. Господин Торхест, крупнейший в это время банкир Джюниберга, человек с медленными рыбьими глазами, у которого в одной из бесчисленных уличных стычек, ставших здесь в последние годы обычным делом, убили жену и дочь, внимательно слушал молодого нагловатого горца, спокойно присматривался, осторожно, по кирпичику выстраивая план.
  Никаких денег, а тем более людей, барон в ту ночь ему не предлагал. Они долго разговаривали наедине, медленно цедя эль, стаут и горскую водку, в таком, примерно, порядке о совсем других вещах. Расставаясь, решили, что дело, о котором говорили, может и выгореть, но нужны большие деньги. По-настоящему большие.
  И деньги эти совершенно неожиданно упали прямо с неба - пусть и не совсем им в руки, но где-то рядом, в пределах досягаемости. А план их был настолько прост, красив и многообещающ, что никто и никогда не дознался, кому он принадлежал, и что он вообще - был. Но именно с этого разговора началась в Пелетии новая эпоха, ни больше ни меньше.
  
   Через два месяца после "бойни воров в Джюниберге" по стране камнем прокатилось известие - нашли Острова! Никто в это поначалу не поверил, включая Веррана Уквитта, но его новый партнёр, банкир Торхест, имея отличные источники информации, подтвердил - да, что-то, кажется, отыскали. Что именно, пока не очень понятно, но золото и эти самые специи возвратившийся единственный корабль действительно привёз: не сам же коммодор Лонквист их где-то вырастил. И даже в этом случае... Кроме того, люди Торхеста клялись, что золота, а были это не песок или самородки, но изделия, с таким набором примесей они раньше не видели. А значит, и никто скорее всего, не видел.
   Вокруг вернувшегося непонятно откуда коммодора развернулась нешуточная борьба интересов: Лонквиста тащили во все стороны разом, его сжимали в железных объятиях, ему сулили горы золота в будущем и пытались отобрать последнее в настоящем. Непонятно откуда взявшиеся долги его приняли размеры гомерические, кредиторы выдвигали совсем уж чудные требования, и коммодору наверняка хотелось оказаться сейчас где-нибудь посреди Океана.
  Когда положение Лонквиста стало совсем уж безвыходным, вполне к тому времени утвердившийся в Джюниберге Верран Уквитт удостоил его беседой. И не одной. Он передал коммодору немало денег - не за золото и специи, которые пришли из-за границы мира; из-за груза началась в Джюниберге такая откровенно собачья свадьба, что весь Фейбланд не помог бы вырвать из глотки кредиторов, трижды конфискованный по решению разных судов груз.
  Нет, это были вполне бескорыстные пожертвования, а Лонквист, которого Старый Уквитт понял, пусть и не до конца, передал ему судовой журнал, дневники, вообще все свои записи, да и рассказал немало, поделился соображениями. Всё это стоило гораздо больше груза, всё это обещало стать причиной безвременной смерти коммодора и уже в самом ближайшем будущем.
  Обмен вышел в высшей степени выгодным, Уквитт понимал, что сильно нагрел морехода, но что-то не давало покоя. Что-то свербело, ворочалось в голове...
  Нет, он не считал коммодора, которому помог получить звание адмирала - для того это почему-то было важным, жуликом. Но вот когда он спросил, получив явные оригиналы документов, спросил без насмешки:
  - Вы, надеюсь сделали копии?
  ... то Лонквист вдруг очень странно взглянул на него...
  - Мне ... не нужно. Я всё помню и так. - С какой-то невеселой улыбкой, которая пошла бы милой девице в романтическом положении, а не тяжёлому, мрачному человеку-камню, ответил тот. И отметая возражения Уквитта уже внимательно и жёстко, как и полагалось хладнокровному головорезу и предводителю головорезов, взглянул на маркиза:
  - Имейте ввиду, Ваша Милость, вы - единственный человек, у которого это есть.
  Всего секунду смотрели они в глаза друг другу, а Уквитт, отшатнувшись, почувствовал себя так, будто с утра до вечера на бранном поле махал секирой.
  - А кто такая Красотка? - именно так, с большой буквы, и слегка задыхаясь вдруг выпалил он. - И что такое Пустой Ос...
  - Прошу меня простить, но это совершенно не ваше дело. - металлическим голосом ответили ему и уже без всяких церемоний. - Если у вас есть вопросы по существу дела, то ...
  - Н-нет, благодарю вас, дорогой комм... адмирал. У меня нет больше никаких вопросов. - жадно поедая глазами Лонквиста ответил Верран Уквитт, и они наконец расстались. Как оказалось - навсегда. И слава богу, как быстро сумел убедить себя маркиз.
  Он тогда от греха уехал к себе в горы. Страсти в Ланриере разыгрались нешуточные. В Джюниберге и не только там каждый день совершались убийства, связанные с Островами, его надёжный, как он думал, партнёр-банкир начал криво посматривать и выдвигать требования. Из команды "Красотки", о которой Уквитт старался лишний раз не вспоминать, до зимы всего двое дожили.
  
  Пелетия бурлила, гнусное варево наживы перехлёстывало через край, шипело на раскалённых углях корысти и стяжательства, великих двигателях истории.
  Во вторую экспедицию ушло двадцать два торговых судна, набитые припасами и живым пока скотом; несколько тысяч человек жадно глядели с палуб и мачт на запад, всё боялись пропустить место, где волшебная пена золотого прибоя Островов застилает небо. Отдельно от торговцев ушло четыре фрегата, а со всеми с ними вместе уплыло около шести миллионов серебряных талеров.
  Уплыли и не вернулись.
  В следующем сезоне, поздней весной, ошарашенные таким поворотам дела пелетийские негоцианты смогли и захотели снарядить всего четыре судна. Многие из них кроме того очень желали бы добраться до коммодора Лонквиста, но о том уже давно ничего не было слышно.
  
  Оказалось - с отправкой поторопились.
  Почти сразу после ухода малочисленной второй флотилии в Джюниберг и Грейлаг начали возвращаться несчастные, отплывшие годом раньше. Всего вернулось шесть "днищ" на которых легко уместилось сто восемьдесят девять человек (и восемь дикарей, как потом добавляли некоторые склонные к педантизму историки).
   Начали выясняться удивительные вещи.
  Нет, Острова никуда не делись, хотя далеко не всем пелетийским мореплавателям удалось в этом удостовериться лично. А те, которым повезло, со всем размахом и нетерпением корысти и стяжательства влетели в этот замечательный Зондерланг, причём в места, которые своей мерзостью кажется даже превосходили те, куда судьба-насмешница занесла самую первую экспедицию.
   Нечего и говорить, что золотых гор и алмазных нагорий, никакой гвоздики и так далее несчастным увидеть так и не удалось. Зато там в изобилии имелись отвратительные болезни, часто смертельные для белых людей, и воинственные туземные племена. Многомесячное плавание с цингой, чудовищными штормами и мгновенно расплодившимися в более восточных водах пиратами, тоже не прибавляло никому энтузиазма.
  Отчаявшиеся люди тащили обратно всякую дрянь: отвратительных мартышек, которые все передохли, предварительно основательно загадив палубы, великолепных разноцветных птиц, из которых тоже ни одна не доплыла до нового дома, мерзостный на вкус растительный наркотик, вот он как раз неплохо прижился потом на новой почве, и, конечно же, самих голозадых каннибалов, которые перенесли удивительное путешествие намного лучше своих родственников-мартышек.
   Оставалось только руками развести...
  Горные герцогства Фейбланда делали вид, что ничего не произошло: в Ланриере ведь одни мудаки живут, это и без того всем известно. В Тарди просто смеялись, а тамошние купцы уже сами начали составлять товарищества: Острова в море, оказывается, всё же есть, так почему бы и не...
  
   Лорд Верран в это смутное время в связи с Островами не предпринимал почти ничего. План заставлял его ждать. Он даже смог настоять на том, чтобы его партнёр, барон-банкир, вложился в эти дурацкие экспедиции только самым краем, только чтобы не вызывать подозрений.
  Неудача второй экспедиции совсем не обескуражила Уквитта: коммодор Лонквист объяснил ему всё в предельно ясных выражениях. Во время последней беседы, когда всё уже было сказано, по три раза разжёвано, маршрут уточнён настолько, насколько это было возможно, Лонквист вдруг посмотрел на лорда как-то по-особенному, как уже случилось однажды - и начал что-то быстро писать и набрасывать на обратной стороне листа испорченной писчей бумаги.
  - Не тратьте время и деньги на этот Зондерланг. - одним махом перечеркнул он всё сказанное ранее. - Вам нужны совсем другие Острова. И ещё, - тут он прервался на мгновение, криво усмехнулся, но потом всё же продолжил. - Попробуйте отнестись к этому, как к торговому предприятию. А не как к грабежу на большой дороге. Будет намного больше толка. И денег.
  Верран Уквитт был действительно незаурядным человеком. Он внимательно выслушал всё, что ему было сказано. Он ни в коем случае не показал, что считает контрагента идиотом. Что-то такое внутри подсказало - этот человек достоин уважения. И уж во в всяком случае, он достоин того, чтобы к нему прислушались. Он запомнил всё - каждое слово, жест, интонацию.
   Толкаться локтями, пытаться затолкнуть в уходящую на запад первую после Лонквиста экспедицию свой собственный кораблик он не стал. Денег больших отец не дал бы - империя уже перешла границу Фейбланда, а тратить свои показалось бесполезным, это ничего бы не решило.
  И вот теперь он, возможно, держал в руках ключ к огромному и выгоднейшему предприятию.
  Прошёл ещё один год, к Островам ушла ещё дюжина кораблей из которых вернулась почти половина. Люди постепенно приспосабливались к "кольцевому маршруту" и особенностям океанских ветров и течений. Нашлись тут и свои "ревущие сороковые" и бросок на север потому что "в море Скорби всегда входят с юга!", и многое другое.
  Теперь часть мартышек и даже некоторые птицы доставлялись в Ланриер скорее живыми, а голозадых туземцев навезли уже столько, что рынок начал затовариваться.
  Купцы, однако, были в отчаянии.
  Откуда взялось золото и специи экспедиции Лонквиста было по-прежнему совершенно непонятно, хотя из Зондерланага иногда просачивались то горсточка пряностей, то странный кусок золота, в котором можно было признать что-то вроде печати... Разум негоциантов, обострённый ужасом перед неминуемым разорением, подсказывал: Острова сделаны из двух половинок. Им досталась неправильная.
  Вот тогда лорд Верран и сделал свой ход.
  Он отправил три корабля, собрав деньги кланов, пообещав отцу и горным лордам триста процентов. Отправил лучших своих людей верным маршрутом. В следующий сезон обратно не вернулся никто.
  Во второй раз его жизнь застыла как монета на ребре. В Фейбланде кровавая смута могла начаться из-за пустяка, но из-за денег резаться лордам было стыдно. Но стыдно им было бы только поначалу, потом нашли бы причину, и отец не смог бы его защитить.
  ...Втайне от всех он купил на королевских верфях Тарди новейший океанский парусник, команду укомплектовал исключительно вассалами - своими личными и людьми отца. Хотел назвать своё судно "Красоткой", но что-то удержало. Назвал - "Насмешкой": денег у него больше не было, да и в целом дела шли так, что ничего другого не оставалось.
  В первый и последний раз ушёл тогда лорд Верран солёной дорогой. Тяжелогружённая "Насмешка" вернулась из Порт-Иринга, что лежит в Маканде на огромном острове Рваго, через восемь месяцев - этот рекорд продержится больше столетия. Пришла сама и привела обратно два судна из трёх, отправленных им ранее. Кроме того к небольшому каравану лорда Веррана прибился давно, как считалось, потерянный огромный "Император Запада" - его морякам, пусть и совершенно случайно, свезло первыми найти дорогу в волшебный Маканд, но ничего хорошего из этого для них не вышло.
  Верран Уквитт вернулся в Джюниберг с триумфом.
  Верран Уквитт, герцог Островов, как стали его называть тогда, держал леди Удачу за все выпуклости разом. Даже если считать расходы на оба рейса, убытки от пропавшего третьего судна, проценты набежавшие по займу горных лордов, расчёты с вполне уже к тому времени обанкротившимися владельцами "Императора Запада", он заработал очень и очень много.
  Хуже того, он притащил с собой каких-то совсем новых дикарей, которые на первый взгляд и на дикарей-то похожи не были. Братья сур, как они себя называли, управляли торговой империей на том конце света; они могли предложить специи в ассортименте и количествах невероятных (но груз четырёх кораблей заставлял поверить в чудо самых упрямых) - и они явно собирались иметь дело только с лордом Верраном, а попытки надавить на них в Джюниберге окончились серией кровавых инцидентов, от которых никому не было никакой пользы. А как их найти на безбрежных просторах Океана было неясно.
  
  Больше лорд Верран на Острова не плавал. Да и необходимости такой не возникло: основные вопросы были решены к взаимному удовлетворению сторон, и с Островов потекла наконец золотая река.
  
  И вот тогда Пелетия оказалась в шаге от самой страшной, гражданской, войны в своей истории.
  В самом деле, выгоду от всего - этого - пока получал Верран Уквитт, несколько его ближайших компаньонов в Джюниберге, масса людей в Фейбланде и в портовых трущобах Джюниберга. Братья сур в далёком Маканде тоже пока не видели в происходящем ничего плохого кроме хорошего. Они в конце концов тоже нашли свои Острова, хотя и довольно обширные, нужно признать.
  Но вот все остальные и даже не только в Пелетии... Сначала они просто поверить не могли в такую несправедливость, а потом, потом они раздавили бы лорда Веррана, и никакие горцы им бы не помешали.
   Лорд не сбежал в горы, хотя и перестал выходить из своего компаунда в Джюниберге, гарнизон которого составлял не менее пятисот человек. Он ждал. Его план постепенно приобретал зримые черты.
   Выждав самое небольшое время, по истечении которого ничто не спасло бы его от участи котёнка под тележным колесом, он уговорами, угрозами и даже вооружённой силой собрал в своём маленьком дворце верхушку джюнибергского олигархата. Предложение, сделанное в тот вечер, было затем повторено представителям других городов, некоторым из крупнейших земельных аристократов Гееста и Ланриера, но главное было решено той грозовой летней ночью в Джюниберге.
  - ... Господа, мы все имеем право делать деньги в меру своего разумения. Я не собираюсь стоять у вас на дороге. Скорее наоборот. Но вам придётся меня выслушать. Выслушать и подумать. - лорд Верран начал свою столь знаменитую впоследствии речь в самом мрачном расположении духа; на его резиденцию несколько дней назад был совершен очередной налёт, который не перенесла жена, а его единственный сын был похищен. Он уже знал, кто заплатил нападавшим, двое из них присутствовали сейчас в роскошном зале, но сделать с ними он ничего не мог. Пока...
  Сорок один человек - купцы, банкиры, некоторые аристократы, которые богатством не уступали банкирам, с ненавистью глядящие на удачливого конкурента, по мере возможности пропускали его слова мимо ушей.
  - Дело вовсе не в Островах, господа. Дело в нас - наша страна больна. Да у нас и нет своей страны. Но она возникнет, если мы поставим себе на службу безграничную силу личной выгоды. Вместо того, чтобы служить этой силе - причём самым пошлым образом.
  Впрочем, я вижу, вы с трудом сдерживаетесь, поэтому вернёмся к золотому прибою. Я предлагаю следующее...
  
  В Пелетии была создана Компания "37 господ" - не все из присутствовавших в тот вечер во дворце Старого Уквитта смогли поступиться принципами. Она там как-то длинно называлась на самом деле - Западных Островов и Южных Морей да ещё зачем-то и короля помянули, но другой такой на свете не было, поэтому, какая разница.
  У Эрлена - Столица, у Пелетии - Компания.
  Лорд Верран в качестве вступительного пая передал ей все географические и иные знания о плаваниях в Океане, он перевёл на неё, как на выгодоприобретателя, сложнейший документ об исключительных торговых отношениях со своими партнёрами в Маканде.
  Верран Уквитт лично и герцогский род Ничеркотта получили четыре с половиной процента - больше любого другого акционера. Ещё процентов восемь перепало нескольким богатейшим родам Фейбланда, по выбору отца Веррана, но этим уже пришлось основательно опустошить наследственные сокровищницы, которые столетиями пополнялись добычей серебряных рудников.
  Остальное же разошлось в основном между представителями "Пяти Звёзд", как называли тогда крупнейшие города Ланриера и Гееста: Джюниберг, его вечные союзники-соперники Грейлаг и Баслаг, Кершо, и даже занюханный Оверсейл. Все постепенно получили свои доли, кто больше, кто меньше. Среди акционеров случилось и несколько средневековых ещё корпораций и даже парочке крупнейших купцов из Эндайва дали возможность потратить огромные деньги для того, чтобы купить пусть и мелко нарезанные, но всё же вступительные билеты в клуб.
  Сам же Верран Уквитт для начала получил пост Генерального Адвоката королевства - то есть кого-то вроде министра финансов. Впрочем, настоящие деньги в Пелетию шли прежде всего через Компанию и для неё, и должность эта была в значительной степени символической. А вот грандпенсионарием Джюниберга Старый Уквитт пробыл без малого двадцать лет - с одним перерывом, когда полгода пришлось провести в заключении (временно победившая сторона полагала его пожизненным).
  Единственного своего сына он слишком рано посчитал убитым. Сына удалось вернуть, но стал он после месячного, примерно, заключения у налётчиков, которым заплатил Тальг Генриш, странным и очень неразговорчивым. Когда Верран выяснил, что сделали люди Генриша с ребёнком, то горько пожалел о том, что за смерть жены по обычаю восточных соседей всего лишь посадил ублюдка на кол.
  
  А дела пошли, побежали - вместо того, чтобы окончательно разодрать страну на клочки, золото сделало так, чтобы никто не ушёл обиженным. Даже Маканд решили пока считать почти равноправным партнёром, что оказалось правильнее (то есть - дешевле).
  План лорда Уквитта шёл, однако, гораздо дальше. Он, конечно, разделял - в значительной степени, отношение к так называемому рынку, как к универсальному регулятору, но пускать дела на самотёк не собирался. Тем более, что пока приходилось решать вопросы скорее внеэкономические.
  
  ... Вялотекущая война Фейбланда с империей вдруг вспыхнула с невероятной силой: подтянув в горы тысяч тридцать доброго войска, Эрлен за месяц захватил Брукланд, разбил ополчение Праста и выбил людей герцога Ничеркотта с двух ключевых перевалов. Кайден, столица герцогства, оказалась в тяжёлой осаде.
  Фейбланду пришлось трудно. Кровь лилась ручьями, горцы резались с находниками, как в последний раз, но всё было напрасно. Легионы империи останавливались в захваченных долинах на самое малое время, не давали противнику передышки и в целом - напоминали потоп и наводнение.
  Лорд Верран продал полпроцента из своих четырёх с половиной в Компании и понудил покупателей (которые готовы были целовать ему руки и не только) проголосовать за беспроцентный займ герцогствам Фейбланда. Никакого сопротивления это предложение у пайщиков это не вызвало.
  Фейбланд завалили золотом.
  Владельцы самой большой в мире водяной мельницы по производству денег были в основном люди вполне разумные, иногда - даже слишком. Все понимали: сегодня горы, завтра - равнина. Тем более, что имперские тогда нажали и на Эндайв: ещё несколько лет и на востоке Ланриера покажутся бесчисленные рати проклятого Эрлена. Фейбланду нужно было помочь хотя бы из чувства самосохранения.
  Но лорд Верран с самого начала целил выше и думал не только об этом. Эта удивительная способность - устраивать всё так, чтобы любое сколько-нибудь значимое действие, толкало вперёд множество дел одновременно, выявилась у него в то время совершенно отчётливо.
  
  Города Ланриера отправили на север деньги и припасы. На чужие деньги горцы прикупили в Геесте около пятнадцати тысяч наёмников с самой скверной репутацией. Наёмники вместе с горцами обрушились на эрленские полки, которые готовились к третьему и, очевидно, последнему штурму Кайдена.
  В Эрлене не любят вспоминать об этом деле, но сражение при Кайдене они проиграли вчистую, но скорее от неожиданности. А затем лорд Верран провернул ещё одно гнусное дельце, вступив в сношения с дуком Норбаттена, предложив тому очень много денег и полу-независимость для его земли в составе Пелетии. Пока дук колебался, облизываясь на жирный кусок, отвратительный пелетиец сделал так, что в Столице узнали обо всём, даже и о том, чего пока не было.
  Дука, который и командовал армией вторжения - и командовал отлично - императрица Гедда Белая показательно казнила вместе с родственниками, в войска прислали нового командующего, прислали ратников, и мясорубка завертелась с новой силой.
  Вот этот эпизод современном Эрлене не пропустили ни в одном учебнике для средней школы - какое коварство, какая низость! Сотворить что-то подобное тогда или позже самим мозгов не хватало...
  Из Ланриера шли деньги, из Гееста - и из всех остальных мест Пелетии - наёмники. Сталь ударяла в сталь, кровь и кишки летели во все стороны, а огромное число людей южнее горной страны, из тех что поумнее, молили бога, чтобы полки империи всё длили бы свой разбег.
  Империя была упорна.
  В многочисленных кровавых стычках и редких крупных сражениях она перемалывала роты наёмников, блестящих рыцарей бесчинствующей земельной аристократии и просто банды, которые десятилетиями подобно гангрене разъедали Пелетию изнутри, а теперь вот решили переменить точку приложения сил.
  Безземельные аристократы, лесные, морские и речные бандиты, профессиональные солдаты и всякая иная погань с оружием мчалась тогда на север на запах золота, безошибочно находя дорогу; как коршуны кидались они на бесчисленные эрленские рати, щедро поливая холодные камни гор красным и солёным. С теми из своих наймитов, кто пытался грабить местное население или выказывал неповиновение, горцы имели очень короткий разговор, а перебегать к противнику дураков не было.
  Прошло лет пять, северный исполин вдруг потерял интерес к Фейбланду (об империи в Пелетии тогда мало кто понимал, как она живёт, и многим со стороны казалось, что там всё происходит "вдруг"). Но самых отпетых пелетийских головорезов, пороховой элемент, восточные соседи вычерпали знатно. А многие из оставшихся тогда в горах никогда больше не увидели равнину - одним только Красным Утром горцы вырезали их тысячи две, а остальных по большей части препроводили на серебряные рудники, надолго обеспечив себя рабочей силой.
  
   Безжалостное сердце внутренних смут и войн всех со всеми в Пелетии дало перебой, остановилось на малое время. Конечно, одним этим проблемы не решились - скорее мутные воды чуть откатились вспять, обнажив множество язв поменьше.
  В городах Ланриера по-прежнему не было мира, в городах шла война и чем дальше, тем больше ненависти и крови видело каждое утро равнодушное солнце.
  В самом деле, чем могли помочь Острова городам Ланриера? В страну плеснула золотая волна, цены изменили масштаб (то есть выросли) и что же - на этом дело и закончится? Так думал не только Верран Уквитт, так думали многие, но пелетийская почва кажется отказывалась впитывать благодатный золотой прибой.
  В любом городе и в каждом городишке Пелетии промышленность держали за горло уставы местных цехов. Промышленность стояла в грязи на коленях и больше напоминала убогое "ремесло". Построить в городе что-то большое, нанять рабочих за деньги, применить к делу какое-нибудь изобретение...
  Патрициат городов, богатое купечество и цеховая верхушка давно спелись. Самоуправление с выборными магистратами, бургомистрами и судьями ничего не стоило - всё решала кучка олигархов, которые в городских коммунах легко уживались с цеховыми, но совсем не хотели плодить сильных конкурентов.
  И взять каких-нибудь башмачников или там пирожников за шиворот было непросто. Кроме самых разных цехов в городах имелись и стрелковые, например, гильдии, которые вбирали в себя набранное из цеховых ремесленников городское ополчение и доставляли реформаторам немало хлопот.
  Коммуны Джюниберга, обнищавшие ремесленники, вечные подмастерья, набитый всяким отребьем порт, который пора было уже чистить по новой...
  Как могли нищать люди, когда "новая торговля" предъявила быстро растущий спрос на их товары - почти любые? Пелетия не допускала развития промышленности в своих владениях на Островах, разумеется. Всё должно было ввозиться из метрополии, обогащая сложившиеся интересы. Тех же, кто пытался проскользнуть в "колонии заката" из какой-нибудь сволочной Тарди или сучьего Эндайва патрульные пелетийские фрегаты жгли в море с командой, а если кого и поднимали из кишащих хищными рыбами вод, то исключительно для того, чтобы колесовать на берегу, предварительно допросив.
  Всё это было очень мило, и патрицианские семьи и верхушка цехов ничего не имели против грести золото лопатой, но окостенелая структура гильдий - которые создавались для защиты своих членов, не более - не давала быстро увеличивать производство. И ладно бы только увеличить...
  Когда на верфях Компании - новеньких, с иголочки, но расположенных в пределах Джюниберга - попытались поставить на заложенные там суда лебёдки нового типа, которые люди Веррана Уквитта подсмотрели в Маканде, то прямо на борт строящегося корабля впёрлось какое-то мурло, рожа поперёк себя шире, со товарищи, из какого-то занюханного цеха, даже не имеющего к судостроению прямого отношения, и попыталось не дозволить! У нас, мол привилегия на это дело, и давай-ка, милай, получай как усе разрешение, плати пошлину, плати процент. И это ещё если цех одобрит, а то все эти новые штучки, хрен его знает откуда приплывшие...
  Тут лорд Верран, обычно очень щепетильный в делах денежных, позволил себе лишнее. Гильдейских ... удалили, навсегда, но так дела не делаются - всех дураков не вколотишь в землю, к сожалению.
  Вот тогда и появился откуда-то, явочным порядком, такой закон: теперь всё, что касалось морского дела регулировалось "совместными ордонансами", а отнюдь не какими-то там битыми молью цехами. Ордонансы, то есть законодательные акты, назывались "совместными" потому, что Компания принимала их совместно с городскими советами крупнейших городов страны, договаривалась. Через эти акты можно было получить патенты на производство - и в скором времени уже не только по морским делам; да и лицензии на торговые операции тоже быстро вошли в моду. Ордонансы открыто нарушали права гильдейских, но новые времена и новые люди теперь крыли их как бык козу.
  Патенты были отнюдь не бесплатны, и получали их далеко не все. Но золота как раз хватало, и вкладывающиеся в крупное производства "новые люди" молиться были готовы на лорда Веррана и его единомышленников. Ставить мануфактуры вне городов они пробовали и раньше, но цеха нанимали бандитов (обычно имеющих вид дворянского ополчения провинции), и мануфактуры горели синим пламенем, а квалифицированный персонал изрыгал проклятья, рассевшись на кольях рядом с горящими зданиями.
  
  Простое, глупое золото понемногу училось творить чудеса.
  Как и в любой из окружающих стран в Пелетии имелось аноблированное дворянство, когда из сотни зайцев пытались сделать одного волка, возводя в благородное достоинство всякую непородную отрыжку, прежде всего важных чиновников. Кроме этого "дворянства мантии" рождались совсем уж отвратительные для истинных аристократов выкидыши: состоятельные горожане и даже разбогатевшие крестьяне, скупая земли благородных, тоже становились кем-то.
  А теперь, когда золото по-прежнему текло рекой, нувориши начали мастерить из него инструменты, способные защитить и продлить их коммерческое превосходство. Скоробогатеи всегда знали, что купить можно всё - и древнее благородство и подвиги славных предков - дело в цене. Теперь цена не имела большого значения. Купец и промышленник всё чаще рядились в аккуратно заштопанную золотой нитью дворянскую шкуру. А потом и это уже стало лишним в королевстве, а потом в республике, а потом опять в королевстве, но уже - ненастоящем.
  И в деревне происходило (и собиралось произойти) немало интересного. Аристократия продолжала валяться на сгнивших исторических отложениях минувших веков: блестящие рыцари, великолепные сеньоры, верные вассалы, дамы какие-то... Золотой прибой Островов докатился и до них - земля подорожала, так что теперь можно было подновить обветшавшие замки и балы задавать не в пример прежним.
  Новое же дворянство плевать хотело на весь этот мусор. Имения должны приносить прибыль - а не так, как сейчас! Города Ланриера начинали быстро расти, богатые и бедные жрать хотели одинаково сильно - мясо, молоко, масло, овощи, пиво и даже фрукты с вином как в пропасть летели в бездонные глотки дворцов и рабочих кварталов. Какие тут крестьянские "династии", живущие на землях баронов поколениями - только краткосрочная аренда, а ещё лучше - подёнщики, ведь рынок меняется всегда и приходится быть гибким. Новые дворяне сами по-крупному арендовали у соседей, внедряли новые культуры. Они начинали строить в сёлах мануфактуры, так было дешевле, а все эти бабы, которым купцы из города привозили пряжу, а те, сидя на пороге, выделывали из неё кружева, это всё отправлялось на свалку.
  Сильнее всего наследственная аристократия ненавидела пёрших вверх как после дождя оборотистых крестьян, удачно присосавшиеся к золотому прибою. Те покупали "благородные" земли по особым патентам Компании, которая прекрасно понимала, кто является её союзником по самой сути вещей, а кто - врагом. Союзникам помогали, не стараясь вытянуть из них последнее, а случись нужда, то и прямо вводили в некоторые графства, где аристо начинали резать нуворишей, отлично вооружённые вспомогательные войска Компании, например.
  
  Лорд Верран с удивлением и, пожалуй, с восхищением рассматривал течение этих человеческих рек. В городах появилась возможность заводить огромные предприятия, производящие всё, что нужно для океанской торговли: от отличных кораблей до тех товаров, простых и дешёвых, что в трюмах этих кораблей плыли на закат. В городах Маканда жило в три раза больше людей, чем в городах Ланриера и многие из островитян вполне были способны предъявить платежеспособный спрос через поставки специй и не только. Ничего большего от них не требовалось, полагала Компания.
  Но откуда взять десятки тысяч работников для этих мануфактур? Вот это удивляло его больше всего: золотой прибой требовал многого, но сам и готовил решения головоломок.
  В деревне, где довольно сильно подвинули аристо и стали вести дела жёстко, не теряя ни монеты прибыли, вдруг стало тесно. В деревне не нужно было столько народу, как ещё недавно, безземельным стало намного труднее куда-нибудь пристроиться. Лишние люди, вместо того, чтобы грабить на больших и малых дорогах, шли в города или в соседние селения, где как по волшебству возникали мануфактуры. Грабили, впрочем, тоже... Не меньше "свободных" людей находилось в самих городах, где из придавленных и наполовину разгромленных цехов человеческое мясо перетекало в более глубокий сосуд.
  Золото собирало, связывало людей - от абсолютного голодранца до задыхающегося от роскоши скоробогатея. Они ненавидели друг друга, но верно служили тусклому жёлтому металлу, умножая его власть и ужас соседей.
  Золотой прибой вращал множество колёс, меняя самые неожиданные стороны жизни. Старого Уквитта всё это постепенно начинало беспокоить. Этот сложный, но отлично работающий механизм, кажется не слишком-то и нуждалась в хозяевах.
  Хотя если дело пустить на самотёк...
  Мануфактуры сдирали с рабочих последнюю шкуру, часто добираясь и до мяса. Не всем это нравилось, и некоторые начинали понимать, что оградить слабых от безумной алчности сильных - это не альтруизм. Скорее наоборот, ведь слабые сильны числом и могут сами предпринять некоторые шаги в этом направлении. Тут много будет разбито стёкол и сожжено имущества, как уже тогда было ясно Старому Уквитту и не только ему.
  Постепенно в тумане жизни и борьбы с ветряными мельницами вырисовывалась очередная ступенька бесконечной лестницы.
  Если смотреть на вещи трезво, а Старый Уквитт не умел иначе, то дело не в победах, одержанных силой оружия, не в накопленном богатстве и не в унижении соседей. Всё это кратковременно, эфемерно, а иногда и прямо вредно.
  Сейчас дела идут неплохо, пусть организм общества и страдает от многих ран, но это самое общество с помощью наиболее разумных (а потому - состоятельных) своих членов уже научилось производить для себя лекарства. Выздоровление, это ясно, всего лишь дело времени.
  Но никакое выздоровление не может быть окончательным. Туманное завтра принесёт с собой не только процветание, но и новые болезни. Кто найдёт лекарство от них? Кто решит, что делать нужно, а в каком направлении двигаться ни в коем случае нельзя - в немыслимых сегодня обстоятельствах будущего?
  Люди... На людей, потомков, ставленников и воспитанников, надежда невелика. Не выйдет из этого ничего хорошего. Сменится поколение-другое и вероятность успеха представителя политической династии станет неотличимой от случайного выбора.
  Институты - это надёжнее. Но самое выгодное, пожалуй, это традиция рационального политического лидерства. Или что-то в этом роде.
  Нет, не какие-нибудь секретные общества, где блестящие демагоги и трибуны, все эти странники в никуда и просто кретины, чувствуют себя наилучшим образом, спрятавшись от реалий бытия в безответственность тайны, авторитета и политического чуда. Старому герцогу виделось что-то вроде клуба, закрытого, разумеется, но без наёмных убийц на побегушках и прочего неумного мусора.
  Начинать нужно с колледжей, с тех мест, где получают образование и формируют мировоззрение. Они должны быть открыты для людей одного социального положения, но планка не должна быть задрана слишком высоко по очевидным (во всяком случае ему) причинам.
  Партий, которые ничем принципиальным не отличаются друг от друга кроме имён - партий в стране должно быть мало, а лучше всего ровно две. Но, как, как обеспечить стабильность, "вечность" этого механизма: приток свежей крови, сменяемость лидеров, права меньшинств? Как сделать так, чтобы они не жрали друг друга, ломая и поджигая собственный дом? И нужно иметь механизм привлечения толковых людей со стороны.
  Что может для этого сделать он, лично?
  Выработать некоторые приёмы политического биатлона, которые просто в силу своей эффективности будут использоваться в дальнейшем? Мило, но реально можно было надеяться на более земные решения. Прежде всего нужно было купить - обеспечить деньгами и ввести своих людей в попечительские советы - несколько старых университетов. Их древняя шкурка (более от них ничего и не требуется) предпочтительнее новоделов, а история и престиж легко отбеливаются золотом.
  А там уже ... Но вот эти дела как раз должны скользить тенью мимо почтеннейшей публики. Сохранить эту пресловутую тайну будет трудно, но ведь и Компания не выворачивает своё бельё перед всем светом. Кому-надо - тот узнает. Кто знает, тот не станет расширять круг посвящённых.
  Конечно, со временем шутки плохи - всё это почти наверняка развалится, разорение и банальное воровство заметут его постройки песком перемен, но если удастся одолеть самый трудный период, беззащитное детство, то тогда...
  
  
  5. Мёртвая Звезда
  
  Когда Арчибальду Уквитту исполнилось двенадцать, дед пригласил его с матерью в Фейбланд, в горную страну, где сам в то время пребывал по серьёзным делам.
  Добирались долго, места были тяжёлые, горцы - неразговорчивы и не слишком любезны с явными жителями равнины. В редких и грязноватых гостиницах охрану их маленького каравана задирали местные.
  По распоряжению деда из Джюниберга с ними отправился молодой ещё парень, именем Нейтан Экко, видом - чуть ли не серый с Островов. Этот Нейтан обычно откуда-нибудь с высокого крыльца с улыбочкой глядел, как сухощавые горцы пробуют на излом здоровенных обломов из охраны леди Агельстайн. Когда дела грозили зайти слишком далеко, мастер Экко слетал с крыльца и на горском "диалекте" быстро объяснял, что к чему, не переставая, впрочем, улыбаться. Род Уквиттов уже два столетия был первым в Ничеркотте и первым среди нескольких равных - в Фейбланде. Объяснений мастера Экко обычно хватало.
  Но уже в самом герцогстве Ничеркотт, в одной запустелой и совершенно бандитского вида деревне, слов оказалась мало. Тогда в первый раз вечная улыбочка мастера Экко куда-то улетела, а вместо неё он продемонстрировал толпе, осадившей постоялый двор, какой-то предмет, Арчи не разглядел какой именно, тот только золотом успел блеснуть под закатным солнцем, да рявкнуть несколько слов на совершенно непонятном для молодого Уквитта языке.
  Но горцы поняли его, как надо.
  Толпа очень быстро рассосалась, кое-кто и прямо убежал от греха, а одному здоровенному парню, что видно перебрал поганых грибов и уже не мог остановиться, просто прилетело секирой по голове, на первый раз - плашмя.
  Утром крепкий угрюмый мужик, заросший железной бородой до глаз, местный староста, долго извинялся перед леди, неумело кланялся и просил не беспокоить герцога всякой ерундой: кого надо из деревенских они уже ночью выучили, как обращаться с благородными людьми и ...
  Леди, заледенев лицом, холодно и надменно выговаривала бородатому, обещая страшную месть, каторжные работы и вообще - повсеместные казни. Староста кряхтел, бледнел и в конце концов поднял на неё растерянные глаза, синие-синие, как у девушки. Тут леди Агельстайн не выдержала и улыбнулась, а вездесущий Нейтан Экко - тот просто заржал, как конь, пусть и с уважением к некоторым из присутствующих.
  Староста, каменное лицо в глубоких рубленных морщинах, не обращая внимания на доверенного человека герцога всё глядел в лицо высокородной леди, пока она не покраснела и не рассердилась, тогда только опомнился; кланяясь уже в полную силу он от чего-то покраснел сам, а у Арчи сердце замерло, какая его мать, оказывается, красивая.
  
  До этой поездки он рос в тихом благополучии здоровенного особняка своего отца на Молочном канале. Пылинки с него никто не сдувал; кроме обычных учителей пожилой дядька полегоньку натаскивал его на всякие штуки, имеющему отношение к убиванию себе подобных, но в горах жизнь шла-катилась явно по-другому, чем в пузатом Джюниберге. Арчи всё здесь нравилось, настроение его было - тревожно-радостное, только ночами приходило ощущение большой беды, что ждёт его, хрустя чужими костями, в конце пути.
  
  Впечатления от Кайдена, столицы герцогства, оказались смазаны, уж слишком много произошло и произойдёт в тот день.
  Поначалу его вежливо притащили в огромное помещение в обширном дворце герцога. Матери там почему-то не оказалось, вообще никаких женщин за пиршественным столом не наблюдалось, зато дед к нему был замечательно милостив, да и сановники не отставали, хотя и с усмешкой, как будто знали что-то такое, что ему, щенку, знать пока рано.
  Ушедшая было во тьму тревога высунула перекошенную рожу, принюхалась.
  Впрочем, природное любопытство быстро отвлекло его от дурных мыслей. Сановники его деда могли считаться таковыми только по этим горным, медвежьим углам. Вместо шелков и бархата, баллад и поэм, и общей атмосферы куртуазности, блестящего росчерка изящной шпаги - кольчуги двойного плетения, никаких шпаг и тем более пистолетов, только тяжеленные мечи. Все поголовно носят рыцарские пояса, но пьют и жрут как мужики в деревне после страшного голода. Громогласно рассказывают друг другу сколько голов они отрубили (одним ударом), сколько спесивых мерзавцев втоптали в землю; не забывали, конечно, и насчёт благосклонности "прекрасных, как горное озеро" дев. Насчёт озёр Арчи мог и ошибиться - говорили тут на каком-то странном языке, который не всегда был ему внятен.
  Когда все они - десятка четыре более или менее средних лет воителей - наконец проорались, нажрались и хорошенько выпили, Арчи понял почему в огромном зале не было ни одной женщины. Толкнув неприметную дверь они спустились на один из нижних ярусов дворца, и сразу стало ясно - бабам тут делать нечего. Да и единственный ребёнок, он - Арчи, тут был совершенно ни к чему.
  Герцог и его люди ещё не успели скатиться по крутой лестнице, а стража уже потащила из тёмной галереи каких-то мрачных, злобных мужиков, сущих разбойников видом. Собственно, они и были - бандиты, да не из последних.
  В Ничеркотте власти время от времени чистили горы от грабителей, от разбойничающих представителей жутковатых кланов Высокого Фейбланда, от рейдеров из обычных деревень и прочей сволочи, которая не смогла или не захотела найти себе место в мире. Вот после одной из таких охот в подвалы герцогского замка свези одиннадцать человек из трёх уничтоженных банд. Тяжелораненных егеря кончали на месте, равно как и трусов, которые бросали оружие, а вот кого можно было быстро подлечить и кто выказал смелось в бою, тех свозили в Кайден. На представление.
  Была в Фейбланде такая древняя традиция, ещё с материнских земель привезённая - время от времени вождь должен "отмывать" клинок. Должен показать клану, что рука его тверда и может по-прежнему вспарывать животы и крушить грудины.
  Во многих местах она забылась, в Ланриере её никогда и не знали, а вот в Ничеркотте - помнили. Когда у вожака начинают шататься зубы - нужен новый вожак.
  Конечно, всё тут было устроено с характерной для народов эльсов и пеле разумностью. Вместе с герцогом на бой выходили и его соратники (так иногда можно было отделаться от наглых молодых волков, тянущих на себя одеяло) и бились они не с врагами - то есть с соседями - а уничтожали преступивших правила соплеменников. Да, бой всё больше походил на казнь, так ведь и жить стало легче, а голые камни Архипелага остались на другом конце света.
  Делалось всё основательно: на бандитах разрезали верёвки, их напоили, кто выразил желание - тому не скупясь налили эля. Дали время собраться перед последним боем.
  Затем раздали убивцам оружие и кольчуги. Щиты, броня и луки не полагались ни одной из сторон. Арбалеты - имелись, но исключительно у охраны, что стояла на верхней галерее. Предаваемые казни имели шанс освободиться, крошечный, обставленный самыми невероятными условиями, но - имели. А охрана - так, на всякий случай, объясняли участники родственникам. Если висельники вдруг возьмут и зарежут герцога, соседи ж на смех поднимут...
  
  ... Арчибальд испытывал странное чувство, глядя на волочащиеся по грязному песку кишки, куда-то летящие в дымном воздухе подвала отрубленные кисти и раскроенные головы, на злобные морды обеих команд, которые очень быстро перепутались, перемешались в этой кровавой кутерьме.
  Ему было горько. Горько и стыдно, и страшно.
  Нет, он не боялся смерти, тем более - чужой, и рассматривал убиваемых бандитов пусть и без удовольствия, но не жалел. Последнюю их стаю егеря затравили как раз в тех местах, где они с матерью тащились по разбитой горной дороге на север. У них, конечно была охрана, да и дед выслал людей навстречу, но глядя сейчас на туши матёрых горлохватов, которых с некоторой натугой резали на арене гораздо более лучше вооружённые властели... Нет, пусть этих бешенных псов хоть четвертуют здесь, он и слова не скажет.
  Может быть он грустил о деде...
  Дед умел быть грубым и жёстким, но и тонкая, неожиданная в свой глубине и даже не всегда прямо "полезная" мысль была ему не чужда. Арчи совершенно точно знал, кем были написаны по крайней мере три памфлета, которыми зачитывался Джюниберг; дедова же "Ремонстрация" и "Право На Острова" пережили автора, сильно повлияв на концепцию международного права и формирование религиозных институтов в современном государстве. До сегодняшнего дня Арчибальду и в голову не могло прийти, что дед его может вот так - как сейчас на арене с красным песком. Где он совершает глубоко неэтичное, где режет живое своими руками и чуть ли не умывается он там этой кровью...
  Но нет, не в этом было дело.
  Он просто страшно завидовал - у деда всё, что тот делал, получалось не то что бы легко, но - естественно, как у животного: и врагов резать, и друзей одаривать, и между пирами распутывать тайны политики и звёздного неба.
  Сам-то младший Уквитт уже был немного взрослым - знал, что такое грех, правильно-неправильно, плохое-хорошее. А старый, как будто и не слышал о великом противостоянии добра и зла. Он давал имена, не знал, что такое жестокость, хорошо знал, что ничего сделанное из страха, из похоти низких желаний или недостойной человека корысти не принесёт плодов - и поступал по сердцу. А сердце у него было широкое.
  Его несло волной, высокой и неутомимой - он делал, что хотел и о воздаянии и тому подобной хрени не то что не думал, а даже не догадывался. Плевать ему было на законы - он сам был закон и вовсе не потому, что главнее его в герцогстве не было никого.
  А вот если б Арчи сделал что-нибудь такое - эдакое. Убил бы кого-нибудь... О, какая бы тут началась канитель - наказание, кара и возмездие, грехи эти поганые, та ещё тягомотина, которая оставляет на душе человека незаметные, но глубокие и никогда не зарастающие раны. Как же мне стать таким, как дед - ведь это невозможно! Вот, что печалило мальчика Арчи.
  
  ... И вот тут-то он с холодным ужасом осознаёт, что хотя на арене ещё кого-то режут, со злобным хрипением, ещё идёт там какая-то нехорошая возня, но большинство замерло, повернувшись именно к нему, Арчи, и явно чего-то ждёт. И в центре арены у могучей колонны, что подпирает низкий потолок, стоит дед; он стоит в дрожащем огне факелов, смотрит на Арчи, и лицо его страшно.
  Мальчик медленно встал с каменной лавки, и на арене настала полная почти тишина.
  Не было сказано ни одного слова, но он понял, чего они ждут.
  Он понял, что произойдёт сейчас, и что произойдёт из-за этого потом, и почему придётся ... Он понял и то, что способность понимать такого рода вещи это не то, что ему поможет. Во всяком случае - прямо сейчас.
  И тогда мальчик Арчи, который не мог вынести того, что казалось ему омерзительным в своей кровавой бессмысленности ужасом, куда-то спрятался, юркнул и - умер, на время. Замер далеко в стороне, не участвуя в происходящем.
  Так что по истёртым каменным ступеням вместо него сбежал на красный песок совсем другой человек.
  ... Кроме церемониального "детского" меча, от которого в деле не было бы никакого толка, он привёз из дома настоящее оружие, как знал, что пригодится. Поначалу схватил, конечно, абордажную саблю пострашнее, но разум и тактичный совет дядьки-воспитателя в конце концов помогли остановить выбор на кортике. Начищенный и наточенный, он сейчас сам прыгнул в руку, легко чиркнув мальчишку по левой ладони. Арчи быстро вымазал лицо красным: так полагалось, это было ясно.
   Герцогские вассалы, огромные, потные и волосатые мужчины, в крови и азарте смертельной игры, расступались перед ним без особой почтительности, но - беспрекословно.
  Вот и дед, вот и колонна, щербатый, выбитый временем и смертью камень, к которому привалился спиной какой-то упырище, огромный мужик с залитым кровью лицом. Правая кисть отсечена, справа в груди что-то мерзко булькает и вздувается красными пузырями, воняет говном и сырой кровью, а кольчуга на левом боку аккуратно вскрыта до мяса и видны сплошь покрывающие кожу татуировки.
   Всё готово для последнего удара.
   Дед стоит под самым факелом, из узкого колодца вентиляции тянет гнусью и вонью, все смотрят на него, Арчи, все ждут его последнего слова. То есть - действия.
   А пламя факелов упрямо клонится, гнётся, но не гаснет. И кто-то, как кажется Арчи, тянется к нему через бездну, кто-то хрипло орёт ему - не делай этого, пацан, лучше убей их всех, лучше убей себя, только не!..
  Упырище, зажав обрубок правой руки подмышкой, быстро и мелко дышит, задрав в нечистый воздух смертного подвала слипшуюся от крови бороду. Стараясь не шевелить истерзанное тело он косится на остановившегося в шаге от него Арчи, давит из себя: "Давай, щенок... Давай уже...".
  Никто не собирается что-то объяснять мальчику Арчи, никто, конечно, не станет ему помогать, да и зачем. Кортик не дрогнул в детской руке, погружаясь в сердце сквозь огромную дыру в кольчуге. Рука-то оставалась детской, а сердце уже - настоящее, взрослое. Сердце труса и предателя.
  Сделав так, чтобы голос не дрожал, он выкрикнул, что есть мочи, какую-то нутряную дрянь, лезущую сейчас наружу. Старинный горский клич долго перекатывался под низкими потолками, люди одобрительно переглядывались, скупая улыбка играла на багровых от крови мордах - убить в первый раз этим длинным ножиком труднее для души, чем мечом или дурацкой новомодной шпагой.
  Молодец!
  Он шёл сквозь них, как через каменные статуи великанов, застывших среди остывающего мяса, брошенного оружия, говна и кишек, и дед никогда ещё не был так велик и силён. Он сгрёб его в охапку, подбросил к зачернённому потолку...
  А когда поймал, то тот, кто был сейчас мальчиком Арчи сообразил, что нужно сказать, успел: "Дед, а почему я? Этот ж обряд... Разве я - твой наследник?" Глаза матёрого мужика в ответ вспыхнули яростью и, кажется, болью и чуть помедлив он сделал совершенно невозможную секунду назад вещь: ещё крепче притянув к себе мальчишку, быстро поцеловал его в макушку. И прижал к себе на мгновение. В глазах встала маленькая радуга, сердце, дрогнув, остановилось и всё замерло.
  Ах, как стало тогда хорошо всем, кто был тогда Арчибальдом Уквиттом. Только огромным усилием воли заставил он себя не расплакаться, прыгая на пол из медвежьих лап грозного герцога.
  Окружающие благоразумно седлали вид, что ничего не заметили.
  Почему Старый Уквитт выбрал его, Арчи, а не собственного сына? Сам Арчибальд уже догадывался, почему. Но убивал он, и делал всё, что делал, не из выгоды, а потому, что знал - именно этого хотят и ждут от него сейчас. Он уже тогда смутно подозревал, что даётся в мире имущему, а отнимается, часто последнее, как раз у того, кто не владеет ничем. А он не хотел быть - ничем.
  Нужно быть правым перед людьми, а для этого нужно делать то, чего люди хотят и ждут от тебя. Это и будет - правильно. Отчётливость, блестящая и острая сила наших поступков - вот признак их истинности.
  А что будет, когда их желания перестанут для тебя что-то значить, когда ты останешься один, один на всём белом свете, спросил его мёртвый мальчишка. Чего ты хочешь на самом деле? Они оба знали ответ, но время говорить всё не пришло пока.
  В первый раз обманул он тогда деда. А оказалось - себя.
   Так в небе полуночи зажглась ещё одна мёртвая звезда.
  
  
  
  6. Игра в шахматы
  
  Ныне, как и в прошлом, империи было мало дела до разбоев варваров на нищих северных окраинах, но падение Алтуны и нелепая смерть светлейшего Афты заставили кое-кого нахмуриться в Столице. А уж когда варенги попытались вмешаться в тихую войну, что шла-катилась себе в Жёлтых горах, хозяева Эрлена возмутились совершенно искренне. Они разыгрывали очередную партию против Пелетии, которая начинала мнить о себе чем дальше, тем больше, и в этой волчьей схватке им совершенно не были нужны путающиеся под ногами лохматые ублюдки, которые к тому же смущали легковерные умы крестьян, которых император любит, как родных своих детей!
  В Материнских провинциях специально для вернувшихся в Айлон варенгов с некоторым трудом, но собрали пять тысяч тяжёлой пехоты. Вдобавок, с юга, после долгих уговоров и угроз вытолкнули, навстречу варварам второго сына недавно почившего императора, Варду по прозвищу Солдат, гонявшему по степям Норбаттена конные толпы гарлахцев, что возомнили о себе не меньше Пелетии, к счастью имея к тому гораздо меньше оснований.
  Эрленские войска поднимались на север по Олькоге, конница шла берегом. В границах Айлона к ним присоединились дружины местных динатов, совершенно остервенившихся от творимых варварами и беглыми крестьянами безобразий. Динаты привели с собой ещё тысяч семь.
  Варда очень быстро, практически с марша, разметал два скопища крестьян, что откололись от племенного союза варенгов, порешив грабить вольным порядком. Сами варенги были удивительно, по обстоятельствам, строги на руку и с крестьянскими общинами старались поддерживать дружеские отношения, беспощадно вырезая при этом баронов, как на пелетийский манер называли в тех местах властелей средней руки. Отыгрывались варенги и на городах, справедливо полагая, что с теми никакой дружбы у них быть не может.
  Главную их орду Варда перехватил несколько позже, уже на норбаттенской дороге. Искусными манёврами варваров зажали в излучине довольно широкой здесь Олькоги под городишком Ингером, стеснили ударами тяжёлой конницы, одновременно перекрыв реку боевыми галерами и совсем было приготовились втоптать косматых в землю, как на и без того сероватом небосклоне возникла чёрная туча.
  Варде донесли, что с северо-запада к Ингеру скорыми маршами идёт дук Айлона: после смерти императрицы Гедды он пытался вести в этом углу империи свою игру, доходя до того, что имел прямые сношения с пелетийцами, которые в то время только-только заканчивали резать друг друга по собственную сторону границы.
  Против северян, а может быть и против Варды, имел Айлонец под рукой всего шесть тысяч человек (остальные стояли гарнизонами в разорённом Ломейне, который старый, но ещё крепкий дук, явно метил взять под свою руку навсегда), но солдаты у него были отборные. К тому же к дуку тоже стекались дружины дворянского ополчения и даже, как говорили, наёмные войска из-за пределов империи.
  Тут и властели в лагере Варды призадумались - за чьё же стремя стоит взяться... Варда им был, строго говоря, никто, повиноваться ему они не были обязаны, а рука у него была тяжёлая, несмотря на молодость. Если дук Айлона уработает варенгов сам собой, без Варды, то...
  Тёмное, смутное время.
  Час перед рассветом: империя готова к родам, к переменам, к обновлению, но смывать коросту придётся кровью и немалой. Дружины местных баронов осторожно отлепившись от имперского войска, встали собственным лагерем.
  В этих обстоятельствах Варда решил отложить сражение и тоже отошёл от Ингера. Кроме прочего ему необходимо было получше снарядить собранную впопыхах в Столице пехоту, приучить конницу к глубинным построениям (в войне против гарлахцев большой нужды в этом не имелось) и полностью одеть всадников в железо. Дружина у дука Айлона была крепкой, и подготовиться нужно было особенно хорошо.
  Что же касается варенгов, то никуда они не денутся. Олькогу им не перепрыгнуть, галеры не пустят, а сидя на восточном берегу убежать косматым некуда - только что на юг, в Столицу.
  Кроме того, округу стоило вычистить от бесчисленных банд, в которые подались общинники от разного рода кровавых безобразий и общего неустройства.
  Крестьяне, однако, это не северные находники. Урок им, конечно, дать нужно, вожаков - вырезать, но отдавать всех беглых властелям, в вечные холопы, этого он не хотел да и не мог.
  Варда мог и хотел сражаться, творить великие дела и вообще приумножать славу государства. Но как именно можно было её в сложившихся обстоятельствах приумножить - а скорее восстановить - ясно ему не было. Открытая усобица против айлонца, кровавые внутренние распри - он этого старался, по возможности, избегать. Во всяком случае вот так, с самого начала правления. Варда не знал, что делать, вида не показывал, но стал довольно много пить. И не он один.
  Ближайший к нему человек, друг, боевой побратим и начальник охраны, Аарлонг Ост, понимая сложность стоящих перед патроном проблем, тоже не прочь был расслабиться. Спрятаться от действительности или, скорее, собраться с духом, расширить пространство допустимого и ...
  И как раз в этот момент и состоялась у него эта примечательная встреча.
  
   Советник Элг был рад помочь Аарлонгу и не только потому, что они давно и хорошо знали друг друга. Советнику нужно было потянуть за ниточку, осторожно вытащить из перепутанного вороха людей и событий первую соломинку. Сделать первый шаг. Вот он и пришёл одним довольно поздним утром в кафтане сотника столичной почтовой эстафеты в шатёр мастера Оста в гости.
  Да, без приглашения - а чего там: было время блестящий мастер Ост охотно откликался в столичной управе Благочестия на Костяного Волка и души в советнике не чаял. Аарлонг этот и к Варде попал не просто так, помогли старшие товарищи из управы.
  Так или иначе, но советник Элг, никогда почти не надеясь на человеческую благодарность, имел основания полагать, что Костяной Волк не забыл своего наставника.
  
  Начиналась их беседа тем не менее трудно.
  Неизбежные сложности с горластой охраной, какие-то не менее горластые и очень легко одетые девицы, которые в буквальном смысле путались под ногами... Да и прийти, как оказалось, можно было и попозже.
   - Здравствуйте, учитель.
   - Ложь в каждом слове. Удивительно. Впрочем, что же тут странного.
   - Но я действительно желаю вам здо!..
   - Разве я этому учил тебя, Аарлонг?
  Неуловимым движением советник указал ему на всё разом: роскошное убранство палатки, золотые сосуды на столе в лужицах разлитого вина, явные следы присутствия женщины. И даже нескольких женщин. Запахи. Если коротко - бордель на конюшне.
   Аарлонг Ост выглядел однако неплохо.
  Крупный, короткая шея, тяжёлые руки, взгляд привычно недобрый, ломающий. Чем-то напоминает волка. Да, белки глаз пожелтели, красные жгутики заметны даже в полумраке в палатки, но это пройдёт. Правда каждый раз утро на конюшне будет начинаться всё позже, но пока это не слишком важно.
  Мастер Ост поморщился, отвернулся от изучающего взгляда. Элг знал, конечно, что Аарлонг не любит своего странного для эрленского уха имени. Но тут не только в этом было дело. И не в красных глазах...
  - Мне говорили, ты начал пить. И не только.
  Похожий на волка человек молчал. Лёгкий походный стул раздражённо поскрипывал под тяжёлым сильным телом.
  - Послушайте, советник...
  Элг вдруг засмеялся. Тихо, но очень заразительно. И, похоже, искренне.
  - Что я такого сказал... - неожиданно обижается собеседник и сразу режется в нём что-то хорошее, мальчишеское. Не волк, - волчонок. Весёлый и смелый щенок. И, кажется, добрый. В недалёком прошлом.
   Они посмеялись вместе, и в палатке как-то разом стало легче дышать.
  - Я забыл, что с вами не нужно притворяться.
  - Да уж, парень... Я тебе не "советник Элг". Тем более, что я действительно лишён чина.
  Он произносит это таким тоном, что человек сидящий на лёгком походном стуле подбирается, становится жёстче и опаснее. Насторожен, заинтересован и готов к разговору. Готов к работе.
  Выражения сочувствия и обещания помощи умерли, не родившись. Его учителю не нужна помощь. У его учителя есть план. А у него, Аарлонга Оста, бездомного сироты, потомка уничтоженного в дворцовых интригах рода иммигрантов из Эндайва в прошлом и начальника личной охраны Варды Солдата в настоящем, в этом плане есть место.
  Но теперь всё изменилось. Он больше не чиновник шестого класса управы Благочестия, охотник на убийц, ночной головорез, прирученный травить непростую добычу, вырывая глотки врагам государства.
  А всё-таки как было хорошо тогда... Тогда, когда учитель был советником, да ещё каким, и они вместе давили всякую сволочь, ходили по лезвию, когда невероятно сложные узлы развязывались сами собой, а мир был ясен и прост.
  
  Он ещё не понимает этого, но уже готов к употреблению. В конце концов он обязан сидящему напротив человеку не только жизнью. Что жизнь... Он запутался, он не знает, что делать. И чем дальше, тем сильнее. Ему, да, ему нужна помощь. Как он раньше этого не понимал. Но просить - помощи или чего иного, разумеется, нельзя. Ни под каким видом.
  - Мне тоже говорили, что вы значительно раздвинули границы своих идей о благе государства. В несколько неожиданную сторону, учитель. - начал он.
  ... Три минуты спустя в шатре стало жарко. И шумно:
  - Вы знаете, что творят ваши варвары в захваченных городах? И эти, эти ваши любимые крестьяне - в поместьях?!
  - Мои варвары и крестьяне? Знаю, конечно. Кому и не знать, я ведь провёл с ними рядом немало времени. Но если собрать все их преступления, то будет ничем не хуже, чем один день из жизни империи. Может быть, неделя? Тем более, что это совершенно неважно.
  - А что - важно?!
  ...
  - Значит, все это делают? Все одинаковы? А ты не забыл дешёвый конец этих рассуждений: о том, что все и всё - тоже одинаково. Живи, потому что живётся... А помнишь, как ты, пацаном ещё, сидел там, в управе, в каменном подвале, как десятник тебя потянул - развлечься? Что смотришь, думаешь я прошу расплатиться? Ты не мне должен. Раньше понимал - кому, а теперь сладкий кусок в горле не застревает. Так и проживёшь - ловкой собакой у стола господина?!
  - Да вы сами... - цедит вскочивший на ноги человек. Его просто трясёт от ярости, он сейчас...
  - Я был не менее глуп. Нет, я был гораздо глупее. Я полагал, что между хищной гадиной, императрицей Геддой, и десятками и сотнями гиен помельче есть разница. Я полагал, что Гедда радеет о благе государства, как умеет и может, а гиены просто рвут мясо с живой пока страны, да ещё и за золото иностранцев.
  - А что - нет?! А заговор Беллаха? Да я же сам тогда!.. И это было именно что грязное золото иностранцев! Да ещё и еретики какие-то из Пелетии к нам явились, господи! Мало нам...
   Под холодным и самую малость насмешливым взглядом советника Элга человек успокаивается. Он умет это делать быстро. Он умеет слушать.
   - Их слово "ересь" происходит от их слова "выбор". И это не такое уж плохое слово. Но еретики и крестьяне сами не смогут ничего. Ещё один Баргест в благоухании святости, ещё одно кровавое безобразие, которое закончится каким-нибудь Каэрро Иньшем, только что на этот раз он будет с севера.
   - А вы им путь укажете...
   - Мы, дорогой ученик. Мы укажем им путь. И без Варды здесь не обойтись. Вряд ли из него получится император хуже, чем из жирного клоуна Деба с прокисшими от мыслей о блаженной старине мозгами. И помочь Варде править на благо государства, а не на своё собственное, нам будет нетрудно. Ведь у нас останется крестьянская армия, одетая в доспех из варварских дружин. Верно?
  - А хозяева этих дружин знают о том, что они...
   Элг только плечами пожал.
  - Узнают. И тогда мы посмотрим. Здесь не Эндайв, не торговая республика, - без императора наша жизнь невозможна. И она не будет возможна ещё долго. Но кое-что мы сможем и сами. Знаешь, вот так вот, без живого бога, своим соображением.
  - Водворить купчишек да лавочников в Малый Ларец и спрашивать их мнение о делах государства? Блестящий план...
  - Купчишки и лавочники в иных странах, ты удивишься, сами с делами государства управляются. И мудрые чиновники им без надобности. Хваткие мерзавцы полагают, что если платят налоги, то к ним не грех и прислушаться. А если грех, то может государство без их денег обойдётся? Если вот только это получится, то уже...
  - Да зачем вам это всё, учитель? Ну зачем?!
  - Было время, без сильного государя стране было не выжить. И оно настанет ещё не раз. Но жить, как на войне всегда, глупо. Понимаешь? Глупо и опасно. На нас и так соседи начинают пальцами показывать. Не та уже стала империя.
  - Да плевать на этих!..
  - Как бы они на тебя не плюнули. Огненный бой кто у кого покупает? Острова может быть мы открыли? А дальше что будет? Впрочем, ведь всё у нас так - дело делается через страх перед чужими и военную надобность, - горько и кажется искренне засмеялся Элг.
  Собеседник его надолго замолчал. Выглядел он слегка ошарашенным.
  - Вам нужно встретиться с Вардой. - наконец сообщил он как о чём-то само собой разумеющимся.
  Советник Элг кивнул, и они быстро договорились.
   Через два дня. Как раз - солнцеворот. Символично.
  - Как раз будет полнолуние, - совсем по-мальчишески улыбнулся забывший о тревожном разговоре Аарлонг и легонько ударил себя кулаком в грудь, где висела на шёлковом шнурке фигурка из пожелтевшей слоновой кости.
  - Ладно, Волк... Как бы не обернулось это дело, я рад, что мы увиделись.
  - А уж как я рад!
   Молодой сильный мужчина коротко улыбается и крепко жмёт протянутую руку. Давая понять, что да, он действительно рад. Мир для него снова прост и понятен.
  
   Советник Элг уходил с этой - вполне бесполезной самой по себе, но совершенно необходимой для дальнейшего - встречи с давно уже ставшим привычным чувством. Тяжело было на сердце, гнусно. Или на душе, которой, как он справедливо полагал, у него не имелось.
   Медленно, как человек у которого есть время поглядеть на чужие, не грозящие ему ничем особенным дела, шатался он по огромному лагерю имперских. Посидел в корчме, выпил неплохого пива, перекинулся парой слов с одним, поговорил о буднях гонцов и опасностях путешествий с другим. К полудню вышел из палаточного павильона, щуря глаза на яркое снаружи солнце.
  У огромной коновязи, где тёрлось множество людей, сидел на корточках у ближнего к корчме края пегобородый мужичонка. Элг мазнул по нему ленивым взглядом - мужичонка отвернулся, подёргав себя за бороду. Два раза. Элг потянулся, разминая после долгого сидения члены и звонко хлопнул себя по шее, как бы прогоняя какую-то кусачую мелочь.
  Мужичонка мягко и быстро встал, видать ничего не затекло от сиденья, и канул в тысячную толпу, как и не было его.
   Сам же советник изменившейся походкой человека, устремлённого к цели, зашагал на южную окраину лагеря. В полуверсте о заставы там шумело ещё одно торжище, лишь немного поменьше военного лагеря - купцы, маркитантки, просто шлюхи, вольные мастера-ремесленники и прочий людской чертополох и малинник. Не доходя до заставы Элг несколько раз по-воровски оглянулся и быстро свернул в гущу палаток и костров, в месиво служилых людей, потянул скорым шагом к неприметной балочке, которой можно было выйти из лагеря минуя заставу.
  О балочке этой, несмотря на её неприметность, известно было многим. Два серых человека, уже который час таскавшихся за советником Элгом по лагерю, как нитка за иголкой, тоже знали этот невеликий секрет. Призрачной тенью тянули они за "белкой", не попадаясь на глаза и не забывая осматриваться. Шли как положено - шагов за десять друг от друга, делая вид, что незнакомы, и время от времени меняясь местами, да и одёжу на ходу как могли оборачивали - то шапчонку сдёрнут, а рожу быстро тряпкой подвяжут, то армяк наизнанку вывернут...
  Но в роще, куда зачем-то свернула из балки их "белка" все эти приёмы оказались не очень к месту. Одно название, что роща - чащоба, не хуже, чем в Айлоне, под ногами трещат ветки, хрустят опавшие листья, и идти стоит рядом, кого тут обманывать...
  Эти двое недавно прибыли в лагерь с другими людьми магистра Деба. В Столице они были хороши, многое умели в розыске, а тут... Да и не знали, что "белка", за которой велели смотреть - это их бывший начальник, советник Элг. Не объяснило начальство, имея свой собственный план. А теперь - после едва ли не часа ходьбы в чащобе нарисовалась поляна, на поляне - какие-то строения, стреноженные лошади мирно чавкают вымахавшими после недавних дождей травами, покойно гудят пчёлы, а людей не видно, но кто-то там есть, слышно, как негромко смеются, тихо переговариваются.
  Оба быстро легли в траву у самой опушки и призадумались.
  Тот из пары, кто числился ведомым - хорошо умел "гонять след", ловко скрадывал "белок", да и крови не боялся - вздохнул посвободнее. Из лесу вышли, теперь будет проще. А если прислушаться, то сзади шумно ворочается лагерь Варды, а справа тоже чувствуется множество людей, и бояться нечего, но эти трусливые мысли, ему не дал додумать старший. Опыта у него было побольше, да и мозгов имелось.
  - Уходим! Быстро!! - яростно зашипел он и рукой показал - да, идём вперёд, прямо через поляну, хрен с ним со всем, а в лес - не соваться.
  Но было поздно.
   Сзади кто-то куртуазно кашлянул простуженным горлом, и оба сыскаря закаменели в траве.
   - А ну встал, вирник, чё улёгся? Хорош нашу траву мять... - продолжил простуженный, и пришлось подчиниться.
   Бес его знает, как подобрались к ним без шума, но сзади стояли не один-двое, как они надеялись, а сразу четверо. Медвежьего вида мужик, красавчик на рожу, с игрушечным, как сгоряча показалось, арбалетом в огромной лапе, двое похожих, как братья, молодых крепких ребят самого разбойного вида и всё тот же сотник уже в длинном зелёном плаще, накинутом на яркие одёжки эстафетного чиновника.
   - Господин советник? - неверяще протянул старший, неплохо знавший Элга по службе, а его напарник вдруг качнулся влево, сразу же нырнув вправо, так, чтобы товарищ загородил его от засады, и ... Глухо щёлкнул арбалет, и болт ударил шустрого сыскаря точно в лоб, а из-за кустов выперлись ещё разбойнички - давешний пегобородый мужичонка и мрачный седой дядя самого северного вида в кольчуге и наручах. Эти тащили между собой связанного по рукам человека с мешком на голове.
   - Вот, хозяин, - кивнул Элгу пегобородый. - прихватили животину. По лесу шёл, скрадывал. За этими, которые... - и мужичок кивнув на чиновников сыскного ведомства, стоящего и лежащего, коротко сплюнул, показывая своё отношение к городскому жителю, решившему поиграть в лесовика.
   Седой стащил с пленника мешок, и старший в розыскной паре вздрогнул, узнав товарища.
   - Мастер Айнар, если не ошибаюсь? Вы всё поняли? - обращаясь к старшему Советник Элг был холоден, но корректен.
   - А что я должен понять? - огрызнулся старший. - Что нас с Гэлом послали за вами втёмную? На убой... А он, - кивнул мастер Айнар на третьего и последнего в этом лесу действующего чиновника управы Благочестия. - должен был вернуться и доложить? Ну и что?! Вы в самом деле думаете, что я из-за этого изменю присяге и начну тут сапоги лизать?!
   - Не так громко, пожалуйста. - ответил советник Элг по-прежнему не обнаруживая никаких эмоций. - Что касается сапог, то это лишнее. А вот о присяге мы поговорим. И о многом другом.
   Он сделал знак своим людям и быстро зашагал к поляне, отметив как блеснули дикой надеждой глубоко посаженные серые глаза мастера Айнара, когда ему предложили "поговорить". Сапоги тот стал бы лизать разве уж в самой последней крайности, которая никому в этом лесу не была нужна. А вот побеседовать с уважаемым человеком, который до недавнего времени командовал начальниками мастера Айнара - почему бы и нет. Ведь тот не предложит чего-то совершенно уж выходящего за рамки. Да и присяга... Служить империи можно по-разному. Гэла жалко, но он сам для себя решил. А на его, мастера Айнара, совести ещё и этот парень, как же его зовут, идиота, который нет чтобы вовремя остановиться, полез за ними в этот проклятый лес...
   Нет, мастер Айнар не был трусом, прихватывало его и похуже, ничего, выворачивался. Но в советнике Элге было то, что редко встретишь по нынешним безглазым временам - уверенность в своей правоте и, самое, главное, собственная дорога, которая могла стать и твоей. Честная дорога, а не о том, как набить карман потуже.
   А сам советник Элг ни о чём таком не думал. Он работал. Думать он будет позже.
  
  ... Когда-то давно, когда императрица Гедда была ещё вполне ничего себе баба, его, сообразительного парнишку-сироту, взяли в приказ Тайных дел, самый острый и опасный инструмент Благочестия. Так что советник охотился на человеческую дичь лет с двенадцати - хотя в некоторых имперских управах начинали натаскивать и раньше.
   Довольно скоро, ещё оставаясь очень молодым человеком, он понял, что главное в его нелёгком ремесле - не умение махать мечом, скакать на лошади, или бегать, к примеру, по стенам. Главное было... Нет, конечно, основное - понимать зачем ты делаешь то, что делаешь: если по приказу или за подарок, то... Но вот сразу за основным шло умение составлять планы.
   Учили в Благочестии крепко, и он был - первый ученик, сильно этим гордившийся тогда, но однажды благоволивший Элгу чиновник невысокого ранга, но - живая легенда приказа, уже старенький и всегда почти немного навеселе, объяснил ему просто: "Ты, малой, не квадратики эти и стрелки рисуй, ты на человеков смотри ...".
   Далеко не сразу понял советник Элг неземную мудрость изречённого, но постепенно стало ему ясно, что хороший, годный замысел, который не порвётся в лоскуты уже на второй час работы, это и не план вовсе, а так - набор вращающихся вокруг нескольких осей картинок, ситуаций и возможностей действия. Оси - это люди, люди в которых ты уверен, то есть о которых понимаешь, что они предпримут. Скорее всего.
   В этом, но только в этом, отношении дела его сейчас обстояли неплохо: плана у советника Элга не было никакого, зато имелось целых четыре с половиной надёжных человека.
  Он вполне мог рассчитывать, то есть предсказать действия Варды Солдата, Рагвана, который "ир", прекрасного дука провинции Айлон и Костяного Волка. К сожалению, все они были не вполне на его стороне, за исключением разве что Рагвана, которому было всё равно, а вот у прямого противника он мог положиться только на Деба, старую и грязную свинью, многолетнего своего начальника и, как он думал, друга.
  Просто удивительно, как много недоброжелателей появляется у сильных мира сего, и как быстро они готовы продать, а то и бескорыстно поделиться чужими секретами... Но поскольку Деб был далеко, и наблюдать его было трудно, он шёл у советника Элга за половинку.
   ... На бывшего товарища, обрёкшего его два года назад на мучительную казнь, советник Элг не держал сердца. После смерти Гедды им всем в Столичной Управе Благочестия пришлось тяжело, много на них было крови и с год примерно они ходили по лезвию. Тогда каждый день мог стать последним, и всё было просто. Именно в то время Аарлонг Ост, был отправлен к Варде-Солдату под личиной недовольного порядками в Благочестии чиновника, едва выскочившего из петли, очень полезного своими знаниями и умениями перебежчика. Большой ловкости и простой удачи потребовало это дело, так и оставшееся, как надеялся советник, тайной. По крайней мере для Варды.
  А потом, когда умер император (сам собой, природно) кровавые расправы поутихли сами собой, и ненависть стала змеиной, сокрытой до срока, начал Деб на советника Элга посматривать искоса.
  Да, многие в управе полагали, что именно Элг, который творил тогда чудеса, по праву сильнейшего должен был стать первым, тем более, что дворцовая власть была так слаба, что приняла бы любое их решение. Но Элг знал, что дело не в этом. Старая свинья не боялась за своё место. В тяжёлую минуту Элг, который оставался немного человеком, поделился с товарищем некоторыми мыслями. Деб нашёл их недолжными, но - промолчал тогда. А теперь нашёл, чем ответить.
  Он был умён и хорошо понимал, что от того, что замыслил советник Элг, вреда его дорогому государству будет гораздо больше, чем от варварских нашествий, внутренних распрей и обезумевших от безнаказанности царедворцев - даже если считать только со времён картушей. Намного больше. Вот и отправил отклонившегося от истинного пути соратника на север, на смерть. Хотя кожу сдирать, полагал советник Элг, это было - лишнее. Вполне хватило бы меча или верёвки: всё ж не чужие люди.
  
   Что же касается Варды Солдата, то он был гораздо менее предсказуем, чем полагал, например, его собутыльник Костяной Волк, будущее которого и без советника Элга таило немало неприятных сюрпризов. В создавшейся непростой ситуации Варда счёл возможным искать помощи у горных лордов Пелетии. Понимая, что ему не выстоять против Деба и всей мощи Столицы, он был готов совершить страшное, ввести в игру иноземцев.
   Нет, Варда не собирался продавать родину, а готовился в конце обойтись с отвратительными союзниками в лучших традициях империи, но Костяной Волк ненавидел всё чужое исступлённо, со всей силой и непримиримостью молодости, - он не потерпел бы такого союза. Поэтому переговоры с пелетийцами Варда вёл по большей части втайне от начальника своей охраны, и то, что ему это удавалось, не лучшим образом аттестовало Аарлонга, а значит и самого Элга, его учителя. Но Элг готов был с этим смириться. Хотя парня и было жаль.
   Среди варваров, кстати, самым неудобным для себя человеком советник Элг полагал Крайста Сильного - по опасному сочетанию природной, звериной почти хитрости северянина и особого рода глупости, неумению (и отчасти - нежеланию) принимать во внимание последствия своих поступков. Хростит был не лучше, но с годами отяжелел, как человек добившийся в жизни многого, обладатель репутации и почётного места в стае. А Крайсту свербело пробиться во все стороны разом, он ненавидел и почему-то завидовал сводному брату, отец мешал ему и раздражал всё сильнее, Крайст начал неумело, но настойчиво наводить мосты в имперский лагерь, ловчил переметнуться... Для имперских налимов он был вроде белки, что решила перебраться через лесную реку, но нагородить перед смертью он мог бес его знает, что.
  Элг привечал его, как мог, имел с ним доверительные разговоры, старался помогать в разных не слишком мерзких делах: к таким, как Крайст, нужно, конечно, держаться поближе - чтобы вовремя воткнуть нож под лопатку.
  
   Кроме Варды из больших эрленских сановников при войске в скором времени должен был объявиться и айлонский дук. Больших неприятностей от старой лисы можно было не ожидать - великую битву за мечи и сердца, в которой решится вокруг кого объединятся северные провинции, выиграет Варда. Вернее, выиграл бы, если б ему позволили.
  У дука были сильные союзники среди Великих Фамилий, а вот на родине его не любили. Здесь, на севере, твой враг - это твой сосед. Варда раздавит варваров и уберётся, ещё и землёй пострадавших властелей из государева клина наградит. Крестьян, которых он так трогательно оберегает, динаты вывернут наизнанку чуть позже, а вот от возмечтавшего о собственном государстве старика-дука по нынешним лёгким на расправу временам ничего кроме конечной погибели соседям ждать не приходилось.
   Советник хорошо знал о сношениях айлонца с сопредельными державами (тот кроме Пелетии успел ещё кое-куда постучаться), но относился к этому спокойно. Дук действовал так, как ему полагалось. Если твоя страна - скопище людей, скованных совместным страхом перед единственным, который всем господин, то нужно ли удивляться, что когда недрёманое око теряет остроту, волки начинают глодать овец в свою, а не в государственную пользу?
  Волки и овцы всего лишь стараются устроиться в жизни наименее болезненным для себя образом. Что может быть выгодно овцам и волкам одновременно? Не очень многое, но когда они - с его, Элга, помощью - всё же улягутся наилучшим для себя способом, то у волков останется чуть меньше зубов, а у овец появится кое-что помимо шкуры. Тут главное не мешать, воюя за справедливость и другие химеры, если не можешь помочь.
   Но это вовсе не значило, что советнику Элгу не было дело до продажи Айлонцем драгоценной родины мелким оптом. Он вовсе не одобрял планы последнего стать наследным Великим Герцогом огромной провинции, да заодно и Протектором Ломейна.
   Советник Элг, однако был - политик. В отличие от очень многих людей, желавших Айлонцу скорой и лютой смерти, он ещё и понимал, что таких как этот дук в империи сейчас - каждый второй динат из тех, что посильнее. Да и остальные не задержатся... И если начать за ними за всеми гоняться с топором и осиновым колом, то придётся вступать в такие союзы и такие совершать действия, что главная цель, которую и без того едва видно, и вовсе канет в никогда, исчезнет, а империя в очередной раз чудо-птицей пролетит по кругу.
  Нет, такие, как Айлонец - это всего лишь нарывы на поражённых гангреной членах. Что толку лечить малую болезнь, когда тело объято проказой. Гниющие члены надлежит отсечь, тогда и нарывов не останется!
   Но был у советника Элга к Айлонцу и личный счёт.
  Лет двадцать назад, когда дук был ещё послушным слугой государыни, стоял себе в Песочных горах, никому особенно не мешая, древний город Занот. Он и сейчас там стоит, никуда не убежал, но...
  Купеческий этот град был неравнодушен к ремёслам и даже некоторым наукам. Мошна у тамошних негоциантов была тугая, они широко торговали с Пелетией, и в городе имелось что-то вроде университета. Назывался он по-другому, основали его ещё при Жёлтых герцогах, когда Занот не имел счастья жить за пазухой у империи. Тамошние учёные люди пробавлялись больше переводами иностранцев - что, впрочем, тоже было полезно, как полагал Элг, но и в математике, любимой его науке, они кое-чего достигли и даже своим умом, самобытно.
   Айлонец не поделил тогда что-то с магистратом Занота. Недостаточно щедро отсыпали ему местные купцы на наёмников или в Небесном Ларце заплатить кому надо пришло время... Дук, никого не спрашивая, взял и закрыл городу торговлю. Шуму было много, но императрица в конце концов всё одобрила - не нужны нам богатые торги на границах: от этого только смута встаёт по окраинам; пусть иноземцы едут в Столицу и здесь честно продают и покупают. Если есть что...
   Так и умер Занот, разорились его купцы, а университет дук Айлона немного сжёг, а по большей части переделал в казармы и в конюшни при этих казармах. Учёных разогнали, а нескольких стариков - из тех что не смогли смириться с гибелью дела своей жизни и начали мутить горожан - прилюдно повесили.
  Советник Элг, природный уроженец далёкого Занота, тогда был чином невелик, но дело это запомнил хорошо: по приказу начальства хватал он тем летом по столичным подворьям приехавших за справедливостью занотских купцов, вытрясал из них очередной иноземный заговор, ставил хитрые ловушки и рисковал, в ярости и азарте, жизнью, - купцы и их люди были те ещё ухари и так просто подыхать не желали.
  А когда узнал стороной, что дело это - простое, житейское даже, что императрица не сама по себе обиделась на Занот, а получила от дука донос, а от столичных уже купцов - золота, сундуками, чтобы избавиться им от соперников, то в первый раз упился, мало не до смерти, дал в морду столоначальнику, да, помнится, в кровь стёр ладони, всё от другой крови хотел руки отмыть.
  И стал он с тех пор ... задумываться.
   Так что хотя Айлонец ничем особенным советнику Элгу не мешал, а всего лишь удачно ложился в канву надвигающихся событий, он всё равно был очень, очень рад его увидеть.
  
  ***
   ... В старом амбаре темно и тихо, пахнет навозом и смертью. Трое споро волокут что-то тяжёлое, закатанное в конскую попону, к дальней стене, тихо поругиваясь сквозь тяжёлое дыхание. У дальней же стены стоит железная печка, потрескивают берёзовые дрова и довольно светло. Во всяком случае видно, что двое из трёх носильщиков замотаны кровавыми тряпками. А ещё двое так и остались лежать в увалах дремучего леса, где перехватили они давеча небольшой караван. Караван тоже там лёг, весь, только вот этот, брыкающийся сейчас внутри грязной и попоны, и остался.
   - Окунь, давай-ка жаровню поближе и ещё факелы неси, - приказал советник Элг. - Крица, сюда его, в угол, и приковывай. Он не помер часом, красавец наш?
   - Да нет, - со всей серьёзностью прогудел здоровенный, а лицом краше иной девки Крица, в недалёком прошлом кузнец в разорённой войной деревне, а сейчас - один из многочисленных людей, которыми мгновенно обрастал во время работы советник Элг.
  
   Начался трудный разговор.
  - ... с самим магистром Дебом беседовал? - даже не пытается скрыть насмешки советник Элг. - Дал он тебе шестой ранг, отсыпал серебра и пообещал гору золота, сюда отправив. Карьера...
  А сказку тебе о мужике и зайце он тебе не рассказывал? ... Ах, сказку ты и сам знаешь, она глупая... Так и ты на убелённого мудростью ни разу не похож. В библиотеке когда был в последний раз? ... Ещё предстоит? Если будешь так со мной разговаривать, то ничего хорошего тебе не предстоит. ... Слушай, а в Берлоге ты что читал, кроме Уложения о Наказаниях, а? Свиток этот, о ножевой потехе, у него ещё в самом начале пятно бурое, на звезду похоже, помнишь? Тебе отец Край сказал, что нерадивому ученику пальцы отрезали, этими самыми ножами, раз клинок всё равно удержать на мог, а оно от повидла на самом деле...
   Вот тут наглого щенка, советника аж шестого ранга, именем Гурр, пробрало до печёнок. Презрительная насмешка по-прежнему украшала тяжёлое, мясистое лицо тяжёлого молодого парня, но сам он только крякнул, ошарашенно разглядывая советника Элга, отодвинувшись так далеко, как позволяла ржавая железная цепь.
   - Ты думаешь, я шпион? Да нет, милый, я сам в Берлоге начинал, и свиток этот ночами листал, и жил в Зелёной башне в Заречье. И от магистра Деба по правую руку сидел последние три года.
  Тебе Деб что сказал - наблюдай, не высовывайся, и как приедет айлонец, и ты что узнаешь - сразу к нему. Кидайся в ноги, суй охране в рожу пластину - батюшка, шож это деется, Варда, сын императорский с северными варварами хлеб преломил. В сношения вступил! И хуже того, вожди смутьянов деревенских у него в шатре: оне сговариваются ноне! Мятеж, попрание устоев! И так далее.
   И даже если не сумеешь узнать, когда и где, всё равно кричи. Ты - доверенный человек управы Благочестия, тебе для этого смотри какой ранг выдали. Ненастоящий, но зато...
   А ты, люди мои верные донесли, хозяйскую требу забыл, людей своих зарезал. Украл золота казённого из под замка да на запад, в Ломейн ... ломанулся. Ты хоть и ворёнок и, говорили мне, из Нижнего Города взят, но не такой дурак, чтобы у нас воровать.
   - У кого - у нас?! Ты наш что ли ... Да ты...
   Но советник Элг не слушая злобный хрип, продолжал холодным и размеренным голосом.
   - Сообразил, что айлонец вовсе Дебу не друг и свою игру ведёт и тобой - жопу вытрет и придушит. А хуже того то, что в обозе и настоящие люди Деба есть, верно? Не тебя же, щенка, пусть и наглого, послали вершить судьбы государства.
   Заговорил совсем другим голосом.
   - Ты растерялся и никому не веришь, парень. Украсть кусочек золота и убежать - это кроме прочего ещё и смешно. Да и не выжить тебе в этих местах одному. Можно, конечно, к дуку в ноги кинуться и всё рассказать. А он тебя первым делом вернёт чиновникам управы. Вы кого мне прислали?! Что ваш холуй себе позволяет? Чина не знаете, сволота столичная?! То-то те порадуются. Или не отдаст, и тогда что - щедро наградит и отправит в чужие страны? Всё равно ведь убьёт. Действительно не по чину ты ему, не станет он с тобой...
   В угрюмых глазах пленника что-то мелькнуло, забыв, что надо держать лицо каменным, он быстро, с надеждой облизнул губы.
   - Ты рано-то не радуйся, не надо. - Холодным голосом посоветовал ему советник Элг. - Ты можешь помочь, но дерьма вороватого нам не требуется. Сразу тебе говорю - краденное золото своими руками в озеро выбросишь, если жить останешься. И останешься ли жив, не знаю.
   - Так что делать-то? - советник Гурр признал в собеседнике зверя, сильнее себя.
   - Что магистр Деб сказал, то и делать. Он ведь родине служит. Как умеет. Да и айлонец второй день как здесь.
   - Так как я вернусь. Ну, в обоз... Я ж ...
   - Золото взял, караул кончил. Правда, тяжело будет. Но ты сразу к айлонцу пойдёшь, мои люди тебя проводят. Как раз к утру у него будешь. У меня и пластина есть и даже лучше той, что тебе выдали. Предстанешь пред очами.
   - И дальше чё? - окрысился Гурр, который явно ни хрена не понимал, а волновался - сильно. - Чё я ему...
   - Скажешь: за обедом у Варды в известном тебе, прекрасный дук, охотничьем домике, правое крыло, всё будет - и варвары, и мятежники, всех представлю. Хоть жопой их ешь.
   - А когда это всё...
   - Прямо сейчас сказать?
   - Нет, но...
   - Не бойся, это недалеко отсюда. Ты только айлонцам не объясняй, они сами должны...
   На это немного успокоившийся уже советник шестого пусть и ненастоящего ранга только зубасто усмехнулся. Он совсем, конечно, не верил, советнику Элгу, он был уверен в том, что его обманут после того, как он выполнит свою часть сделки, но ... Но не совсем понимая это сам, он тоже хочет прикоснуться к удаче советника Элга. Он тоже хочет быть победителем, а не дерьмом, убивающим своих товарищей в спину ради денег.
   Вот и хорошо, думает Элг. Посмотрим, какова твоя удача, парень.
   - А если наши... Ну, чиновники... - неуклюже поправился Гурр, внутренне уже смирившись со своим новым положением. - Сообщат...
   - Не пойдут они к айлонцу. Что они ему скажут: наша подсадка убежала? Вы её не видели, прекрасный дук? И давай, парень, не будь задумчив, ехать пора!
   Второе правило работы советника Элга гласило: всё нужно делать быстро. Если ты опередил противника на день, на минуту, на один удар - ты выиграл.
  
  
  7. Игра в ножички
  
  Едва появившись на Севере, младший сын почившего императора Варда-Солдат в нескольких сражениях разбил две орды мятежников, отколовшиеся от главного скопища. Женщин и детей распихали по общинам, в северных уездах Столичной области баб всегда не хватало. Мужиков, добив раненных, частью отправили на юг, заселять земли на границе со степью, а остальных собрали на островах Олькоги, держали в большой строгости, но - кормили и забавы ради не резали.
   Вообще же, с мужичьём, что многотысячными стаями ползало за разбойничьими дружинами варваров, был Варда замечательно милостив. Конечно, вожакам рубили головы, а уж если какой-нибудь самый захудалый властель находил среди многочисленных пленных своих обидчиков... Но по большей части с травяными сапогами обращался он бережно, жалел кормильцев государства, оно ведь не чужое, своё. И сам он - почти император.
   Но вот многих властелей дело это под Ингером сильно раздражало. На Севере похолопить много народа они не успели, трудно это было, сильны здесь крестьянские общины. Немало местных пахарей поколение-другое назад сами были не лучше варваров, не забыли ещё железного и острого. Не зря именно отсюда выводил свои непобедимые тысячи Громман Жестокий, из этих краёв приводила в Столицу верных людей Гедда Белая. Государство как цепной пёс охраняло своих рабов от чужих жадных рук.
   Что же, думали люди благородной крови, варваров частью закопают в землю, а остальных поселят где-то далеко, а эти - останутся? Обозлённые, и оружие у них припрятано, и коноводы частью живы, и крови псы уже распробовали...
  Да и похуже у них были заботы.
  Варда, как было известно многим, везде возил с собой последний доспех императора Громмана. На себя не примерял, не был глупо тщеславен - оказывал уважение великому человеку, но планы имел такие, что многие среди Великих Фамилий ночами просыпались в холодно поту.
  Что же, опять вернутся страшные времена Гедды Белой и Громмана Жестокого? Опять полетят головы динатов... Да уже сейчас, как нашёптывал им дук Айлона, Варде могло показаться выгоднее договориться с крестьянскими вожаками и мерзкими варварам - за их, властелей, конечно же, счёт - да и въехать в Столицу на северных мечах и своих собственных. Потом, конечно, с находниками расправятся, вырежет он и верхушку мятежа, потом, да - но они-то могут и не дожить...
  
  ***
  Ещё со времён войн с картушами империя научилась понимать важность путей сообщения, особенно речных, в военных кампаниях. Лагерь имперских войск стоял на берегу Олькоги. Здесь она была не особенно и широка, на два полёта стрелы, но уже начинала набирать воды иных равнинных рек, превращалась в широченный поток и в полутысяче, примерно, лиг южнее впадала в совсем уже огромную речищу, бездонный, тёмный Эр.
   Вот по этим удобным речным дорогам поднялась, не испачкав ног с самого моря пелетийская барка, огромная, размером с эрленскую беляну-лесовоз, но гораздо более быстрая посудина. Удобная голубая дорога оказалась, впрочем, ненамного дешевле, чем обсиженный сейчас ломейнскими мятежниками-бейрами путь через горы, разве что безопаснее. И в самом деле: все эти бесчисленные разрешения, нелепые карантины, чиновники, виснущие на парусах и воротниках богатых путешественников... Но, - добрались, встретились с принцем Вардой.
   Разговоры длились долго, а Варда не мог себе позволить отлучаться из лагеря часто. Хуже того, какая-то сволочь быстро пустила громкий слух о чёрном корабле, на котором приплыли в империю кровопийцы-иноземцы, что слетаются жадным вороньём глодать кости родины. Что вовсе не табак они привезли на продажу, что мы - дети малые, не понимаем? Н-е-е-т, ребята, барка эта - она не просто так. Кости-то они глодают, но взять у нас пока ничего не успели, а раз поганые пелетийцы не начали ещё скупать имперских оптом и в розницу, то на судне у них - много тусклого серебра, а ещё больше - чистого золота. Вон какое корыто большое, пузатое...
   Варда, которому привлекать внимание к своим новым друзьям очень не хотелось, был вне себя. Ночами неизвестные бесшумно били его часовых на берегах реки стрелами, пытались добраться вплавь до посудины иностранцев, имелись уже две попытки поджога.
  При этом никакого особенного золота-серебра на речном судне не было, кроме самого необходимого - на взятки чиновникам и на прокорм. Да и зачем им деньги мешками: ехали ведь продавать. Платить же Варде, если смогли бы договориться, собирались разменными письмами, но ведь не станешь же всем объяснять! Да и не поверит никто...
   Что ж, пришлось судно поднять вверх по реке, подальше от этой напасти, поставив в охрану сотню понадёжней.
  
  Раньше всех то страшное утро встретил советник Элг. День обещал быть долгим, трудным и полным больших и малых мерзостей, так что он совсем не ложился.
  Через малое время, ещё солнце не встало, пришлось проснуться и Варде-Солдату, вырвал его из тяжёлого сна невнятный шум, громкие злые разговоры и чуть ли не крик. Метнувшись с узкой походной койки к стойке с мечами он прислушался, так и есть, не показалось: кто-то надсаживался не очень далеко от палатки на пелетийском, мало, что не орал, требую, мол, пропустить. Каменный Волк со своими с вечера ушёл с советником Элгом на встречу с варварами, договариваться о встрече - и вот, сразу бардак. И ведь какой-нибудь купчишка драный вопит, как августейшая особа на свинопасов. Ну, погоди, с-скотина, здесь тебе не Джюниберг!
   Быстро выскользнув из походного шатра - спал одетым и чуть ли не в кольчуге, только сапоги натянуть, всегда злой по утру Варда уже через несколько секунд с некоторым разочарованием рассмотрел, что пелетийская скотина - это Арчибальд, мать его, Уквитт, молодой да ранний, который секретарём не столько у "главного пелетийца", сколько совсем в другом месте, и что придётся его выслушать.
   Почему секретарь орёт по-пелетийски, а не эрле, который знает едва ли не лучше караульных, Варду не заинтересовало. И так понятно. Настроение ещё немного упало.
  На самих этих дурацких табачников на не менее дурацкой пузатой барке Варда плевать хотел, не до табака сейчас, да и затея - глупая. Нет, переговоры он вёл насчёт займа у Компании, а об Арчибальде Уквитте точно знал, что не последний тот человек в своей стране, переговоры, собственно и шли прежде всего с ним.
  
   Новости ошеломили.
  Хотя никаких новостей, собственно, и не было. Тряся припудренным париком и злобно топая шикарным ботфортом кавалер Уквитт решительно ничего не объясняя требовал (!) Его Императорское Величество (!!) Варду на судно для наиважнейшей встречи и для обсуждения некоторых - да, чрезвычайно важных! - обстоятельств, открывшихся сегодня ночью.
   - Да что могло открыться сегодня ночью?! Какие обсто... Да я тебя... - захлебнулся яростью Варда, не выдержал иноземной наглости.
   Конечно, если бы перед ним стоял какой-нибудь родовитый лакей из своих, хоть и трижды дук, двинул бы его Варда в рыло, да приказал бы охране добавить.
  Но, что-то удержало. Уквитт этот, чей предок принца Лейнора предал, пусть и ведёт себя нагло, при этом сам не свой, вон как волнуется; прекрасно осознаёт свое место и остроту ситуации, но видно деваться некуда. Может и вправду, что-то случилось, а эти сволочи узнали первыми?
  Кроме того, на затуманенный недавним сном и дикой вспышкой ярости разум (которым Варда был подвержен с детства и чем немало гордился, потому что и Громман, говорили, бывал горяч) упало наконец - насчёт его, Варды, "Величества". Императорского Величества.
  В Пелетии ко всякого рода званиям и цацкам этикета относились проще, чем в чванливом Эрлене, но и тамошние не стали бы кидаться такими словами. Сами всем кагалом припереться не смогли (шляться по лагерю и сами не хотели, и Варда запретил) и послали этого, слишком сильно похожего на своего, на эрленца, чтобы не быть опасным.
  Это что же... Брательник, болезненный мужчина, в Столице помер? - первое, что пришло в голову. - А у этих наверняка есть какие-то способы получать вести раньше честных людей.
  Что-то он ещё себе придумал, и гнев схлынул.
  - Ладно, сейчас поедем, недолог путь. Но ежели зря обеспокоил, смотри у меня, с-с-cекретарь! - последнее слово он произнёс по-пелетийски, помахав кулаком перед физиономией этого ... кавалера Уквитта, без малого родственника через наследников бабки Гедды.
  Собрались быстро. Варда взял с собой десяток конных да велел послать вперёд человека в сотню, что стояла на берегу, охраняла барку.
  По дороге он окончательно успокоился, всегда любил быструю езду, и выдавил из головы глупости - кто там в Столице умер, о какой радости узнали эти пёсьи дети раньше него...
  Рослые, хорошо кормленные кони рвали на подъёмах копытами траву, а потом пошли швырять в кусты влажный песок - хорошо наезженная тропинка быстро свернула под уклон к недалёкой Олькоге.
  
   ... Почему я его не ударил, вернулась мысль.
  Что-то ворочалось у в голове, непокойное. Промытый холодным речным воздухом разум искал объяснить нечто, ускользающее от взгляда, но Варда решил, что дело в нанесённом ему хамскими манерами с-с-cекретаря оскорблении.
  Раньше, когда мои предки-арты брали к ногтю каких-нибудь руденов или гиппомологов, то всё было ясно. А как жить теперь, если имеются, совсем рядом, государства, и уже давно имеются, которые будут нас не слабее ... Которых не получается пока считать своими холопами.
  Да и что значит - свои? Не в том дело, что если ты главнее, то его можно - в морду. Или приказать плетей. Нет, тут главное, что он не обидится. Понимает, мамка объяснила, что так - правильно. А этот секретарь, значит, не свой. Нельзя его... То есть можно, конечно, но рука чувствует неудобство.
  И ведь не от страха это. Не боюсь я ни его хозяев, хоть они и нужны мне, ни Пелетию эту, от денег пухнущую с ихним огненным боем и всем остальным. Я-то ведь знаю, что не в страхе тут дело
  Неужели прав был советник Элг? Как встретишь настоящего иностранца, не какого-нибудь гарлахца немытого, то хочется тебе его - удивить. Удивить, если нельзя убить или сапогом по морде. Как того же гарлахца. А для чего это нужно - даже думать не хочется. Что ж мы за люди такие...
  
  ... Вспомнилось, как в первый раз попал на эту барку, и как посреди долгого разговора - переводил вот этот хлыщ, ловко у мерзавца получалось, а надзирал за переводом советник Элг, - вдруг заскрипели под тяжёлыми шагами ступеньки или как это называется на корабле, и в богато убранную комнату-каюту как к себе в терем вошёл дук Айлона. Совершенно один.
  Варда, Элг и трое пелетийцев за низким столом, заваленном бумагами, доброжелательно переглядывались - сидели уже долго, привыкли и почти договорились. Один из них - молодой и рыжий, с пригожей рожей, который сильно не любил "секретаря", умело это скрывая, уже разогревал тёмно-красный сургуч.
  И тут...
   - Ну что, твоё Высочество, сторговал Родину? - с каким-то даже умиротворением вопросил сына императора дук. - И хорошо заплатили?
   - Так ведь как договоришься... - Варда сильно тогда растерялся и чуть ли не охрану крикнуть решил. Толстый пелетиец всё так же пучил серые мутные гляделки, каркнув что-то на своём скрипучем языке. Рыжий потянулся явно к какому-то оружию, а "с-с-секретарь" невозмутимо ухватил тяжеленный подсвечник, поднёс к глазам, как он никогда такой красоты не видел и ...
   - А доспехи Громмана не велики будут? - не обращая внимания на эти зловещие приготовления продолжил дук. Видно, и смерти не боялся, так отчизну любил.
  - Давайте прекратим этот балаган, - ледяным тоном предложил советник Элг. - У нас много работы, прекрасный дук, но мы очень рады вас лицезреть. Просто счастливы.
  - Ты, Элг, человек хорошо известный и этот ... верный слуга государства, но ещё раз меня прекрасным, мать твою, дуком обзовёшь... - тут владыка северо-запада предъявил обществу огромный волосатый кулак и сильно покачнулся.
  Варда наконец сообразил, что Айлонец пьян до изумления.
  Они тогда просидели без малого до утра.
  Деловые вопросы были постепенно отодвинуты в сторону, советник Элг и мастер Рейнст куда-то ушли, а Варда с Айлонцем, кавалер Арчибальд и поначалу ещё этот смазливый Бойд Аккер быстро вылакав слабенькое пелетийское винцо, возжелали водки ("п-п-прозрачной, как слеза-а-а-а" всё повторял почему-то на эрленском уже с трудом сидящий Бойд и при этом хихикал).
  - Тебе уж хватит, честной отрок, - ухмыльнулся дук, доставая немалых размеров флягу, которую они тут же и уговорили, не заметив - уж очень бурно шло обсуждение непростой истории взаимоотношений Эрлена и Пелетии, да ещё и Айлонец то и дело вставлял в общий разговор саркастические замечания, явно чувствуя себя третьей стороной, которая уже может начинать радоваться.
  Арчибальд быстро переговорил с каким-то надутым пелетийцем, и почти сразу им притащили аж три бутылки с чем-то светло-коричневым. Все, включая кавалера, с заметным подозрением принюхались и молча залили в рот живительную влагу. Варда поперхнулся, а дук неодобрительно сморщился:
  - Опять эта дрянь! Когда ж вы наконец научитесь...
  - Да оно ячменём пахнет! - прерывает его возмущённый до глубины души Варда. - Что ж ты гостям выставил, а ещё герцог!
  - Я не герцог, - пробормотал сильно покрасневший Арчибальд, который тоже почему-то не любил этот напиток. - Это не для лошадей! Это три последние на борту "Золотых Короны"! Однаса ... односы ... односолодовый виски!
  - Да? А так - на дерьмо похоже. - быстро разлил по новой дук, и они поехали не останавливаясь.
  Потом Варда вспомнил, что как правильный командир велел же притащить с собой на барку ведро перцовки да приставил к нему караул. Так, на всякий случай.
  Дука это сильно позабавило и он не постеснялся объяснить, что произошло - или вот прямо сейчас происходит- с водкой, караулом и самой перцовочкой-цыпочкой.
  Тут Варда просто взбеленился.
  Он орал, что его люди, что его верные воины, что они никогда, что даже если бы это была последняя баба, то есть водка в лагере, во всей империи, во всём мире и ... ("И на Островах тоже" неосторожно добавил Арчи, который в пьяном угаре куда-то уже плыл и просто хотел быть полезен, а Айлонец заржал, едва не подавившись).
  - Да ты вообще - шпион! - мгновенно перевёл прицел на пелетийца наследник престола.
  - Я - шпион?!
  - А кто?!!
  - Это не так называется!!
  - А как?!! Как это, б..., называется?!
  - Эт-то на-зы-ва-ет-ся, - перешёл на шёпот Арчи, и оба его новых приятеля, наморщив красные рожи, придвинулись поближе. - Эт-то н-называется ... третья икспидиция. Секлетарь!
  - Иди ты! - выдохнули оба имперца.
  - Ну! - подтвердил Арчи. Иностранный акцент в его речи, и без того обычно почти не ощущаемый, к этому моменту куда-то пропал совсем.
  И они как-то подхватились все и разом двинулись на верхнюю палубу.
  - Не врёшь? А ну побожись... - слегка покачиваясь уже на середине трапа строго покачал указательным пальцем младший сын императора.
  Арчибальд, который в настоящий момент времени совсем не чувствовал себя соглядатаем - скорее наоборот, схватившись за поручень перекрестился дрожащей рукой, чуть не выколов себе глаз вилкой, которую так и нёс, оказывается, с собой из-за стола с закусками в кают-компании.
  Варда и Айлонец некоторое время задумчиво глядят на него, прищурившись, потом косятся друг на друга, и дук опять начинает громогласно хохотать, аж за стенкой забегали, а Варда смачно плюёт на ступеньку и не торопясь продолжает подниматься.
  - Хреновый из тебя шпиён, - от души хлопая Арчибальда по спине, продолжает ржать дук. - Ты б ещё одним пальцем...
   Варда рявкнул на них уже вываливаясь на верхнюю палубу, где и остался караул и охраняемый напиток; старый же с малым резво поскакали за ним то и дело наступая друг другу на ноги и тихо матерясь.
  
  А на палубе дым уже стоял коромыслом, горе завивалось верёвочкой, закуска шла по рукам, а проблема взаимного общения решалась способом первозданным.
  Варда так и застыл с открытым для командирского рыка ртом.
  - Вот же ж суки! - не веря своим глазам высказался Айлонец, осматривая эрленских военных и пелетийских моряков, всего десятка два удальцов, полукругом, у каждого в лапе - из чего пьют, а в центре - немалого размера носильный сундук с аккуратно заправленными лямками, здоровенным чёрным, смоляным вроде, пятном на стенке. Крышка сундука плотно прикрыта.
  - Вот! - вырос перед Вардой бравый сотник, вполне уже себе хороший, - Охр"няем. Г-глаз с неё, стервы, не спуска"м.
  Ошарашенный такой наглостью Варда не может - пока - произнести ни слова. Дук же, быстро цапнув у сотника здоровенную оловянную посудину, осторожно принюхивается и радостно орёт на всю реку:
  - Слышь, Варда, да они ж гавно пелетийское хлещут. Ну, виски это... Секлетарское, не иначе. - не может не пнуть он Арчибальда.
  Варда выхватывает у кого-то посудину, отпивает немного и содрогается от отвращения.
  - Да что ж ты лакаешь-то. - орёт он на сотника, швыряя ему оловянную кружку из которой плещет. - Где ж гордость за родное. А?!
  - Так ить приказ! - гордо и пьяно ухмыляется сотник, понимая, что он сейчас в своём праве, как ни силён гнев начальства. - Как?! Как это можно! Чтоб вашу водочку и ...
  Слегка пошатывающий Арчибальд между тем уже осторожно открывает сундук, что-то там рассматривает и даже трогает руками.
  - Всё на месте, - радостно орёт он не хуже дука. - Водка жива, всего одну и выжрали эт-ти правильные воины.
  - Как?! Как это можно?! - опять заводит свою шарманку сотник. - Пальцем не...
  Варда трижды пересчитывает тихо позвякивающие грубоватые четырёхгранные бутылки с коротким горлышком, каждый раз получая новый результат.
  - Тут скоко? - в конце концов спрашивает он.
  - Один"цать, - уверенно отвечает Арчи. - Одной не хватает. Да хер с ней. Тут бы эти не разбить...
  - И-и-и! - вступает в трудный разговор сотник. - Поклёп, вашество, на верного слугу. Батюшка наш Варда Солдат сказал ведро несть - так это ж десять штофов, ну? - обращается он к присутствующим.
  Все, кроме Варды, даже пелетийские матросы, кивают - да так, что голова у некоторых готова оторваться.
  - Ну! Место ж есть, вот уважения для один"цать и полОжили. Или поставили. Засунули, в общем. Так вот же они все же ж здеся же.
  Варда вопросительно смотрит на кавалера Уквитта и угрожающе двигает челюстью. Кто прав?
  - Толковые у тебя люди, принц, - ухмыляется Арчи. - Не приведи господь воевать придётся... Но десять штофов на ведро - это если водка иностранная, ну, вроде этого говна, - кивает он в общем направлении уже обособившейся пелетийской команды и мерзкого виски. - А если ваше родное пойло, то указ есть - считать его кружками, и как раз двенадцать кружек на ведро и выходит. Вот они одну и ...
  - Так это чё - кружки? - внимательно рассматривает бутылки охреневший от всей этой математики Варда.
  - Да не бери ты в голову, кто это! - орёт на него Арчибальд, возмущённый бестолковостью будущего императора. - Какая тебе нахер разница! Кружка - это мерный ... объект, - добавляет он уже по-пелетийский.
  - Объект, ага... - задумчиво совершает акт заимствования чужого прямо на глазах у всех Варда. Находится он сейчас в лёгком ступоре.
  - Так места, места ж нет! Токо один"цать и влазит!! - пытается апеллировать к здравому смыслу присутствующих сотник. Отступать ему некуда.
  - Где ж один"цать, ты, дезертир будущий! - прилетает от Арчи уже и сотнику. - Где ж один"цать, когда по именному указу императора Громмана Жес... Железного разрядный носимый ларь для кавалерийских частей вмещает две... Две-на-тцать, - злобно борется с заплетающимся языком кавалер. - Десять и две, б...!!! Вот их скока было. Должно было быть...
  Варду как живой водой облили - он, правда, кроме имени императора Громмана ничего не понял в сказанном, только про разрядный носимый предмет вооружения. С уважением покосился на Уквитта...
  Дук пьяно нахмурился - никогда он об именных императорских указах не слышал, до сих пор думал - они все именные, вот ведь дурак, иностранцы и те знают, а мы, сиволапые... Скоро этим купчикам экзамены будем сдавать!
  Сотник же окончательно потеряв дар связной речи в ужасе тыкает во всё ещё открытый сундук, где тесно стоящие бутылки действительно не дали бы встать не то что даже ещё одной подруге, а и палец не просунуть.
  - Мать-перемать! - не выдержал Арчи, дёрнув добротную холстину с внутренней стороны откинутой крышки. Холстину даже рвать не пришлось, она сама отошла, если знать, как взять. Под холстиной скрывается какая-то никому здесь непонятная хрень да ещё и плохо видная по ночному времени.
   - Во оно - крепление! - никак не может угомониться в праведном гневе Арчи. - Вот здесь двенанд-цатая, дышло ей в ..., и лежит себе честно. У добрых-то людей!
   - Кого обмануть хочешь, сотник? - закатывает он глаза. - Я те не кто-нибудь! Я пелетийский шпи... секлетарь, а не пескарик!
   - Не вели казнить, батюшка! - испустил душераздирающий вопль сотник, понимая, что упираться дальше будет неразумно. - Так всё и было, как шпиён сказал. Двенадцать их было, дур этих, а одну мы...
   - Ну, секретарь! - в истинном восхищении рявкнул дук. - Ну, умище! Слышь, да ветер с ним с табаком этим, давай его себе оставим, пригодится. - обратился он к Варде, но тот не слушал и не слышал, а боролся с длинным мечом, что застрял и никак не лез из ножен.
   Сотник с тихим воем бухнулся на колени.
   Конечно, он мог бы сказать правду: ларь этот вовсе не ларь и Громман тут ни причём, тиснули они этот сундук в лагере, как раз из обоза этого самого прекрасного дука, вензель смолой затёрли, а под самой крышкой никакая бутылка не поместится, там только бабские тряпки лежали. Не пили они, не трогали! Бутылок и было один"цать, в господа бога душу мать эту водку! А чётное количество в ларе и поместиться-то не могло из-за непонятного выступа в верхнем правом углу. Не трогал он командирское, что ж он не понимает! Не было этого!
  Он парочку тут уже прихватил когда по барке шлялся: заметил, что какой-то холуй разодетый достал из-за дверцы, что под замком, пять бутылок с жёлтой вроде как короной на боках, две за ведро спрятал, а с тремя поскакал куда-то, вот он и... Да две эти бутылки влёт ушли на такую-то толпу. Но ведь как скажешь про воровство у проклятых иностранцев?! Командир шкуру снимет, да ведь позор страшный и без шкуры.
   Варда на секунду задумался, обернулся к побледневшему кавалеру...
   - Как узнал?! Только про Громмана не ври!
   - Да ты взбесился, человека рубить из-за... Да у него из кафтана горлышко торчало, как мы на палубу вышли, вы чё ослепли все?! Да я пошутить хотел, чтоб вам - уродам! - гарлахцами переродиться!
   На палубе все ненадолго замолкают, потом кто-то первый не выдерживает, и через мгновение даже мачты, казалось, начинают содрогаться от хохота.
  
  ... Потом они немного отдохнули наверху и продолжили в кают-компании, урвав из якобы разрядного ларя императора Громмана целых три бутылки. Речь опять зашла о политике, но уже - внутренней.
  - Правильное государство, - размеренно постукивает железным кулаком по лакированному столику Варда, - стоит на подчинении низших высшим. Сын подчиняется отцу, холоп - господину, господин - императору...
  - Как у тебя в кавалерии... - не очень громко, но отчётливо добавляет дук.
  - Правильное общество, - сразу же начинает орать в ответ Арчи, - стоит на отдельной личности! Целое получается из личного и потому приносится в жертву частному! Община важнее нации, гражданин - важнее общины!
  - Не, ты слышал! - оборачивается Айлонец к Варде. Тот только фыркает, не хуже коровы: Арчи в запале переходит на пеле (ну а как ему рассказывать о гражданине и его нации) и не все всё понимают. Но главное его собеседники ухватывают верно:
  - Так ить развалится у вас, разлетится-то государство по закоулочкам.
  - Х-ха! - самодовольно откидывается на несуществующую спинку стула Арчи. - А деньги?! Деньги для чёго тада нужны, осудари мои? Ы?!
  Да, чешут затылки собутыльники, помогая молодому подняться с порядком уже изгвазданного пола, а ведь действительно...
  Дискуссия же о силе государства сама собой переходит к вопросу его, государства, территориальной целостности. Кто здесь хочет отложиться от великой империи?!
  - Это м-мятеж! По-пи-по-п-прание устоев! - не выдерживает кавалер Арчибальд. - Я в этом уч-уч-участать н-не желаю!
  - Да кому ты в заднице нужен, - добродушно гудит айлонец. - Не участвуй. Давай, опрокинули...
  - Вот же человек сидит, - тыкает грязным пальцем почти в самую рожу младшего Уквитта непохорошему возбуждённый Варда Солдат. - Вот же он понимает, хоть и шпион ... хоть и секлетарь, а ты старая сволочь, ты ж от империи отвалиться хочешь. И-и-и ведь хочешь, сатаноид?!
  - Хочу, - не отпирается дук. - Хочу, но не буду! - Горделиво тыкает он пальцем в низкую подволоку. - Не отвалюсь, как я есть верный сын отечества!
  Тут ржать начинают оба его собеседника. Да и сам дук почти сразу присоединяется к ним, так что веселье не утихает долго.
  
  А уже хорошо после полуночи Арчи повёл их искать пелетийских девок с их особым, как он утверждал, устройством.
  - Вы такого ещё не видели! Там у них такие эти... - утверждал он, хватаясь то за дука, то за боевого командира конницы и прикидывая, как бы ему в этих кривых и узких переулках найти поворот на площадь Звезды со всеми её местными и тардийскими шлюхами с их замечательными прихватами. Разговор давно уже идёт в основном на пеле.
  - Ага, - всхрапывали от смеха его спутники, - игде уж нам! - Но поисков не оставляли.
  Вместо девок им в конце концов встретился многозначительно покачивающий тяжеленной плетью боцман: человек этот был таких размеров, что троица не сразу и поняла, человек ли это.
  - Мастер Уквитт, - обратился он к Арчи со всей возможной для себя учтивостью. - Все девки уже спят, площадь Звезды вы сегодня не найдёте, поверьте мне на слово, давайте-ка лучше мы сделаем так... - как ребёнка уговаривал он. И в конце концов оттащил всех троих в самое большое свободное помещение на барке.
  Утро следующего дня Арчи запомнил на всю оставшуюся ему жизнь. А вот айлонец, тот был ничего, как огурчик, пусть и вялый немного. Варда же гонял своих с самого раннего утра, и когда Арчи попытался заговорить с ним в том же тоне, что и вчера вечером, без малого не обжёг кавалера плетью.
  Тот мгновенно превратился в кавалера Арчибальда, смутно жалея, однако, что всё так быстро закончилось. И, кажется, закончилось навсегда.
  
  ... Конвой на рысях летел к Олькоге по глухой, малоезженой тропинке. Никто не разговаривал, не покрикивал, не смеялся - только глухой стук и шорох песка в сухих палых листьях глухо рвался из-под копыт.
  И когда справа что-то хрустнуло, и пружина, которая, оказывается, поджимала их всех, распрямилась, люди Варды одинаковым нервным движения дёрнули головы на звук и потянулись к ножнам. Но вместо зелёных волчьих глаз или арбалетов засады там всего лишь прядала мягкими ушками косуля, редкая в этих местах животина, а сама такая красавица, всё точёное, выпуклое, и ничего ведь не прячет, только мордочку стыдливо опустила, да искоса так - хороша ли?
  Варда вздохнул и покачал головой, устраиваясь в седле поудобнее. Тревога отступила в чёрный ельник, спряталась. Только вспомнился зачем-то советник Элг.
  
  Сотня на берегу была готова к встрече, предупредил их нарочный.
  Кто-то был в дозорах, кто-то спал после ночных караулов, а полсотни народа коротким прямоугольником застыли на аккуратно выровненном прибрежном песке. Шатры по линейке, говном рядом с лагерем не пахнет, кострища аккуратно выложены речной галькой, часовой бдит на аккуратно сколоченной вышке; одеты добротно и единообразно, всё, что должно, - блестит, как у ... Ребята, как на подбор, а моложавый сотник, с коротко остриженными волосами глядит в лицо прямо, без придворного холуйства, докладывает коротко и толково.
  И чем они хуже иностранцев? покосился Варда на огромное мрачное судно, застывшее на середине Олькоги в редеющем молоке утреннего тумана.
   Тряхнув головой, велел огнём подать знак на барку, чтоб спускали шлюпку. За тяжёлыми думами едва не пропустил, что втолковывал ему сотник - ночью у пелетийцев на корабле случилась какая-то замятня, шум да крики. Слышали несколько выстрелов...
  Вертевшийся рядом секретарь, его и не спрашивали ни о чём, коротко улыбнувшись, влез с непрошенными объяснениями: вчера, де, выпал день Белой Девы, если по нашему календарю, а не все из команды разделяют это ... поверие. Офицеры, разумеется, выше подобных глупостей, но в команде не смогли решить дело миром. Там много горцев, а они ... Но если желаете, то можно всех вызвать сюда, на берег, здесь ведь ещё не считается, что это - лагерь? Но у них на боту - гости, которых и хотелось бы представить Варде, но было бы лучше, если эти люди сохранят ... известную незаметность. Тут кавалер Арчибальд, который не был уверен, что его визави известно слово "инкогнито", наконец заткнулся под мрачным взором сына императора.
   ... Варда нетерпеливо пихал стальной каблук в плотный влажный песок, раздражённо постукивал по голенищу варварски изукрашенной плетью, что взял на убитом собственноручно гарлахском тысячнике прошлым летом и иным образом выражал недовольство.
   - Чего они там возятся? - сквозь зубы цедил он в пространство. Никого и никуда он вызывать не хотел. Сам до них доберётся, не размокнет.
  На барке же, было видно, суетятся матросы в удобной тёмно-синей форме, и мощная фигура боцмана, как он их гоняет. Боцманюга этот был истинный зверь, не иначе потомок волшебного существа - дракона. Варда его приметил с той ночи и всё думал переманить к себе.
  На кормовом возвышении стоит группа хорошо одетых людей: кто-то приветливо машет рукой, кто-то внимательно рассматривает его из подзорных трубок, кто-то оживлённо переговаривается с соседом - как у себя они, сволочь, дома, а... Видно всё-таки было плохо, рассвет только занимался, но то, что здоровенная шлюпка криво повисла на талях, ни взад ни вперёд, было совершенно ясно.
  На барке вдруг начали орать так, что отдельные слова долетали до берега, а боцман пошёл раздавать матросикам дармовые оплеухи.
  Секретарь совсем по-человечески крякнул, вытащил из недр щегольского мундира собственную зрительную трубку (мерзавцу и в голову не пришло предложить её, с поклоном, Варде) и тоже стал что-то рассматривать.
  Шлюпка дёрнулась и скособочилась ещё сильнее. В застывшей позади Варды сотне послышались негромкие смешки. Сотник рявкнул на своё блестящее воинство, но - угадывая настроение хозяина - без злинки, с достоинством и некоторым даже ехидством.
   - Боюсь, это займёт некоторое время, - пробормотал покрасневший кавалер Арчибальд, хорошо уже знакомый к этому времени с характером принца Варды. И хорошо понимающий, что недавняя совместная пьянка ничего тут не изменит. Есть на свете вещи непреходящей значимости.
   Но тот только усмехнулся, едва заметно. Вот теперь он совсем успокоился: палубные после вчерашнего лыка не вяжут, всё-то у вас как у людей. То есть, как у нас.
  Люди сотника, тихонько пересмеиваясь потащили из недалёких кустов лодку, кривоватое природное эрленское изделие.
  
   ... Казавшаяся приземистой издалека барка сейчас возвышалась над ними, как утёс. Наверху - никого, как вдруг вымерло всё. Осталась лишь предутренняя тьма под бортом и тишина, только река осторожно плещет волной. Но не успел сидевший на носу Варда явить свой гнев, как сверху к ним кто-то посунулся, свесился за борт, как бы не боцман - размерами схож, а вот рожей на северянина почему-то машет.
  Человек этот быстро, но внимательно, оглядел будущего императора Эрлена, четырёх гребцов и секретаря, уже поднимая из-за фальшборта что-то неясно различимое, какой-то пока непонятный, но как казалось, совершенно здесь лишний предмет. Не торопясь поднял это тёмное и страшное к плечу...
  Секретарь, до того правящий на корме, ловко, без плеска скользнул в тёмную воду, как был - в ботфортах и прочем, а Варда застыл на мгновение, привстав с мокрой банки, на которой в нетерпении ёрзал весь короткий путь.
  И мгновение это остановилось, разделилось на множество кусков, кусочков и ни к чему негодных осколков, так что на всё ему хватило времени: успел увидеть, как встаёт над миром новый день, как предрассветная муть разом, по удару, исчезает из воздуха, и вспыхивают золотом на воде кровавые полосы нового дня, когда первый солнечный луч вырывается из-за барки.
  Вырвался, ударил в черешковый наконечник арбалетного болта, глядящему ему, Варде, сверху в лицо, расщепился на четыре лучика и рухнул к чёрной воде под бортом.
  Как же так, ещё успел подумать Варда-Солдат, я же ничего не успе ...
  Гребцов-телохранителей ещё расстреливали уже другие люди, ряженные под матросов-пелетийцев, а из-за барки, разрывая клочья тумана, выныривали длинные низко сидящие в воде ладьи, забитые вооружёнными до макушки северными варварами и зверообразного вида вчерашними крестьянами, распробовавшими человечину. Всё это воинство, многие десятки, даже сотни людей, рвануло к берегу, только вода вскипела под вёслами.
  На берегу замерли, не могли поверить в страшное, в смерть сына императора.
  Бравый сотник, окаменевший с открытым для гневного крика ртом, очнулся первым. Он рявкнул про луки и что б послали гонца в лагерь, и над облитым вероломством и предательством речным берегом завыла сигнальная труба, но тут же и замолчала, поперхнувшись кровью. Какие-то непонятные люди, по виду - наёмники с запада, ночью просочившиеся в прибрежный ельник, ударили сотне в спину, и дозоры не помогли.
  А одетого в позолоченную броню сотника уже целую минуту выцеливал замерший за планширем барки тардийский стрелок. Выстрел из кулеврины вышел неточен, свинец ударил в локоть, оторвав руку; неудачливый сотник прожил не мокром красном песке ещё несколько секунд.
  
  Когда Варду убили, дук Айлона ещё спал, но и его в тот день разбудили ни свет ни заря.
  Вчера пробился к нему малый летами да с великой наглостью гадёныш, советник Гурр. Тьфу! Дук и позабыл о нём среди громады дел и змеиного посвиста интриг, что сплелись тем летом в тугой клубок под городом Ингером.
  Гурр этот, прощелыга, щенок, а видом таков, что ему бы караваны по лесам разбивать, прибежал к нему в ужасе, всё выложил, мялся, искательно заглядывал в глаза, ползал по дорогущему ковру в грязных сапогах. Айлонец совсем уже приказал было удавить гадёныша (ну не резать же - на таком-то ковре!), но Гурр в точно рассчитанный момент выложил последний свой козырь - вошёл, де в доверие к советнику Элгу, что обретается при ставке северных находников. А там!.. Здеся в лагере полно предателей, с которыми сносятся варвары и воровские общинники; да, и в вашей дружине тоже имеются! Уже и перелёты есть. А завтра оне должны ...
  И хуже всего то, что Элг этот, у нас говорили, он не столичной породы, он как бы сказать - тутошний, с Занота такого, городишко в ваших, прекрасный дук, пределах имеется. И как он, Элг, есть оттудова родом, то...
   Упоминание Занота ещё сильнее ухудшило настроение прекрасного дука, хотя казалось, куда ж дальше. Тут бы Гурр не отделался простым "удавить этого!", но призадумался Айлонец. Все свои дела здесь он собирался решить вскорости, но если б удалось прихватить и этого сучьего Элга... А разбойничья рожа, что называла себя "советником Гурром", в таком деле могла бы и пригодится.
  Врёт он всё, конечно, выблядок толстомордый, Элг его и подослал, но играть в эти игры можно по-разному. Да может и не врёт, и как возьмут они с Вардой северян да крестьян-смутьянов в латные рукавички и пойдут давить из них красное, вот тогда эдакий-то ворёнок, продувная бестия, может и оказаться полезен.
   Так что дук отпустил вчера "советника", дав распоряжения своим людям насчёт доступа к телу. Но будить едва ли не затемно хорошо вчера отдохнувшего вельможу никто бы ему не разрешил, и Гурр прорвался к шатру чуть ли не оружной силой. Дальше его не пустили, утыкали бы стрелами, но гадёныш орал насчёт пелетийцев, их корабля и воровских послов от северян, что ходят уже свободно по имперскому лагерю. Никто ему не поверил, но над Олькогой быстро набирал силу чёрный дымный столб, а потом с крутого берега, где привольно раскинула шатры ставка айлонского дука, и слепой смог бы рассмотреть вывалившуюся из-за поворота чадящую барку.
   Тут же послышались крики на жестяном, отвратительном для человеческого слуха языке пелетийцев и бешенная ругань на родном, эрленском. Сам бы Айлонец ещё подумал, вылезать из берлоги своего лагеря, предчувствия у него были самые нехорошие, но в гостях у него, наплевав на запреты Варды, находился Ильбон Рейст; ночевал тут же в дальнем углу просторного шатра. Тот и слышать не хотел, сидеть и ждать пока возвратятся верные слуги дука, выяснив всё доподлинно. Он немедленно, не обращая никакого внимания на окружающих, поменял на теле исподнее и обрядился в свои нелепые панталоны и сюртук, всё время бормоча чёрные слова, и ни слова не говоря заехал по морде конюху, который не сразу сообразил насчёт лошади.
   Дук только усмехнулся про себя. Ничего, милый, сочтёмся.
  
  Он давно уже решил договориться с Вардой.
  Династии основывать - не эрленское это дело. Для дураков это, разве что ты Золотой Князь, но такое редко бывает на свете, спаси нас Утешитель и все прочие боги добрые и иные. Не чувствовал он в себе, за пять лет до смерти, призвания к подвигам такого размера. Уж лучше поддержать Варду и остаться королём в своём медвежьем углу.
  И в самом деле, вот при начале царствовании императрицы Гедды воевавший в горах Фейбланда дук Норбаттена возжелал отделиться. И что? Сам сдох и своих на дно утащил. Девять лет охотилась за этим семейством Гедда. Самого дука четвертовала, но не успокоилась пока не извела род до седьмого колена, ну и всех, державших его руку, конечно.
  И правильно сделала.
  Или ты в империи, или тебя сожрут. Те же пелетийцы... Вон этот-то пел мне давеча, как соловей, про то, что все люди наделены равными качествами, а значит и правами, а конюху моему челюсть сломал, сам слышал, как хрустнуло. Ты своему, своему кости бей, мореход долблёный, хрен те в глотку! А своих я сам по кольям рассажу, тебя не спрошу, сволота безъязыкая!
   Но пока нужно было терпеть пелетийца - нажиться на нём дук собирался через край. За дурацкий этот табак заплатить пришлось бы Варде; а что делать - союзники нынче дороги.
  Взяв дежурную сотню, да отправив вперёд умелых людей, он медленно, с большим бережением в центре конной толпы двинулся к реке. Как раз у его лагеря Олькога разливалась плёсом и нa длинную косу под берегом выносило многое из того, что побилось или потопло выше по течению.
   У песчаной косы пришлось спешиться - толпа окружила что-то на берегу, и пешком казалось быстрее. Когда он протолкался наконец к воде, когда сообразил - что там лежит, какая беда случилась, нет только собирается случиться с ним и всеми его планами, прошло немало времени.
   Молча рассматривал выброшенную на берег лодку.
  Молчал, всё старался ухватить ниточку.
  ... Ну, хорошо, четверо гребли, вот они лежат. Варда на носу сидел, всегда ему не терпелось, пустоголовому, - вот и он, никуда не делся... А правил кто? Румпель притягивал взгляд, но додумать прекрасному дуку не дали.
   С криком и гиком в толпу врезалось три десятка конных с арбалетами и в хороших доспехах. Железный клин разбрасывая людей, рвался точно к дуку, к знаменосцу с его стягом. Вот оно, покушение! Сотня личной охраны изменила - они дружески приветствуют нападающих...
  Всё однако очень быстро разъяснилось: налетевшие хуже злого ворога - это свои, айлонские, из сегодняшнего караула по лагерю. Доверенный человек дука, с ужасом косясь на лежащее у самых ног хозяина тело Варды Солдата, то и дело срываясь на шёпот рассказал, что по наводке этого гадёныша Гурра взяли ночью Костяного Волка в компании с северянами и смутьянами-ворами из верхушки общинников. Смилгу Порченного, известного душегуба, там же и кончили, в поле, да один убёг, с лисьими хвостами такой, не доглядели мы, батюшка, зато остальные...
  - Долбень ты пяленный! - взорвался вдруг дук, слишком много напихали ему этим утром за пазуху горячего. - А сюда ж ты их на хер припёр?! Ну на ...?! Не нашёл другого места, бар-ран.
   - Так ить, батюшка! - зачастил доверенный, плотный мужик в летах теребя оторочку зелёного кафтана; от ужаса он совсем перестал что-то соображать. - Ты ж приказал - немедля. Вот как тебя увидел, так как лучше хотел, как скорее!
  Айлонец аж захрипел от злобы, перетянув плетью по тупой бородатой морде с застывшей улыбочкой.
  
   ... Костяного Волка верные рабы дука скинули с лошади под ноги хозяину. Охрана придвинулись ещё ближе. Теснота стала невыносимой.
  Айлонец по-прежнему ничего не понимал, кроме того, что события несут его в пропасть. К Костяному Волку он кинулся, как к родному - хотел помочь, хотел объяснить... Было ясно, что и Волка события прижали к стенке, возможный союзник. Разволновался дук, нюх утратил.
  - А ехидна эта где? - хрипло спросил его Каменный Волк, отстраняясь от неловко протянутой руки. Он неожиданно легко вскочил на ноги, хоть руки и были связаны.
  - Которая? - дук изо всех сил зачем-то делал вид, что ничего такого особенно не произошло пока, и он просто беседует с важным человеком из свиты Варды-Солдата. Пусть уже и покойного...
  - Пелетиец твой где, прекрасный дук? Это ж всё они. Вон и корабль его занялся знатно. Там бой был, там наших и кончили, верно?
  - Послушай... - начал было Айлонец, сурово насупившись. - Здесь государственное дело и ...
  - Попрощаться дашь? - тихо спросил его Волк.
  - Да што ж я... Я ж не зверь! Не мы это... - Айлонец даже растерялся на миг. От незаслуженного оскорбления глаза начали пучиться, лицо побагровело.
  Но Каменный Волк не слушал.
  
  Присев спиной к лодке - так чтобы не было видно связанных за спиной рук - он быстро, но внимательно огляделся, пятеро вот они лежат, а шестой на руле сидел, этот где? Да что уж теперь, шестого будут искать другие люди, а он, Аарлонг, клялся охранять одного и этот один - мёртв. А он пока жив.
  Латы с Варды стащили вместе с поддоспешником, осталась только рубаха с огромными вишнёвыми пятнами на груди вокруг уже выдранных из тела болтов. Сероватая ткань, приметный шов, старая, хорошо знакомая одежда. Варда сам был бережлив и людей лёгких на государственный карман не любил. Лицо его казалось незнакомым; молодость и недоумение, которых он никогда не видел у живого, и проступающие уже под бледной плёнкой кожи трупные пятна.
  Какой же он маленький, была его последняя мысль.
  Никто не заметил, как он освободил руки, потянув верёвку на руках против хитрой стальной закраины на каблуке. Руки он как мог разминал всё то время, что везли его сюда, те почти и не затекли. Одним скользящим движением выхватил из ножен мёртвого друга, великолепный меч императора Громмана и рубанул с потягом, легко развалив надвое надвинувшееся багровое лицо.
  - Варда Солдат ждёт тебя у порога веч...
  Толпа военных мужиков замерла, а потом вскипела, заблестели клинки и над рекой взлетел к небу многоголосый крик, как стая воронья. Но было поздно - дук Айлона больше не обременял собой землю.
  А из-за утыканного ёлками косогора на севере огромного имперского лагеря сотня за сотней выхлёстывала стальная змея. Тяжёлая конница мёртвого принца Варды Солдата готовилась мстить.
  
  
  9. Горе побеждённым
  
  С советником Арчи беседовал ещё один раз. Долго и осторожно - советник Элг пробирался в потёмках, а молодой кавалер Уквитт старался лишний раз не касаться открытой раны. Но у советника имелось самое страшно для таких, как Арчибальд Уквитт, оружие. Понимание.
  
  - ... из моей отвратительной гусеницы вылетит замечательно красивая бабочка? Вам самому не смешно?
  - Смешно, - согласился советник и даже улыбнулся, но с такой физиономией лица, что... Впрочем, всё это вздор, а вы сейчас оправдываетесь перед людьми, которые умеют петь только одну и очень старую песню: мы должны любить себя, потому что... Там много причин, почти все из которых легко сводятся к самосохранению личности, как пустого, впрочем, места. К получению наибольшего удовольствия от жизни. А нам с вами приходится думать не об удовольствиях.
  Жизнь, дорогой мой кавалер, начинается с предательства. Понимаете? Начинается, а не заканчивается. Как жить, когда жить невозможно. Никак? Но жизнь - это не пьеса одинокого героя. Кроме лично вас и, возможно, Искупителя, существуют и другие люди.
  ... Можно сказать себе - я больше не могу. Я не могу большего. Мои силы конечны, я - у предела. Прими меня таков, каким я есть. Люби меня таким! И ничего не требуй от меня.
  Но для таких как вы, любезный мой кавалер Уквит, эта торная дорога закрыта. Вы не из того теста сделаны, чтобы жрать блевотину - и нахваливать. Всем нам приходилось это жрать, и гораздо хуже приходилось, но вот нахваливать - это лишнее. С человеком можно сделать решительно всё, что угодно, но свой самый, как у вас говорят, последний дюйм, каждый проходит сам. Или не желает проходить. И тогда...
  - Браво, господин советник. - ровным голосом прерывает его Арчи. - Сколько слов и все, как про подвиг Искупителя, а вы ведь всего лишь склоняете меня к вульгарной измене. Впрочем, я и сам проделывал нечто подобное и не раз, но почти исключительно с разного сорта девицами. Да и что вы, собственно, предлагаете? Забыть однажды бывшее, исправить неисправимое? Вы что, не понимаете, что речь не обо мне, а ...
  - Я предлагаю вам совершить мятеж. Всего лишь.
  Арчи неприятно ухмыляется. Была у него одна подружка-дворяночка - кропала тардийские стихи про сношения-извращения, как раз и полагая себя большо-о-ой мятежницей. Ухмыляется, но ничего не говорит. Они оба понимают, что дело не в словах.
  Кроме всех этих красивых и сильных слов Арчи видит и главный приз - железную корону императора Эрлена. Конечно, шансы невелики, но... Но игра стоит свеч.
   Да и в короне ли дело... Ему на миг показалось, что он нащупал выход из того ужаса, в который постепенно превращается его жизнь.
  Больше у них не было бесед о душе и её очищении, зато начались разговоры из которых советник Элг узнал всё, что ему было нужно. Арчи решил помочь советнику Элгу в его мятежных делах, сам предложив поучаствовать в деле на барке. В качестве вступительного взноса в совместное предприятие.
  Это намного упрощало решение нескольких, которые угрюмо набычившись, стояли на дороге у советника Элга. Он, конечно, согласился, только коротко взглянул в глаза, пытаясь понять - зачем. Кажется понял и только тяжело вздохнул, про себя, разумеется.
  
  ... Прошло два дня, и наступило утро, когда убили несчастливого Варду Солдата и множество других людей в лагере эрленских правительственных войск и вокруг него. Победители ещё рылись в кучах окровавленных трупов побеждённых, а кавалер Арчибальд искал возможность встретиться с советником Элгом.
  Последний их разговор был о втором, главном плане герцога Уквитта Старого, о новой династии в Эрлене. Говорили они об этом всё больше шуткой, взаимной насмешкой над эдакой нелепицей, но и не совсем уже и шуткой.
  А потом Элг исчез, велев отыскать себя в огромном лагере сегодня ближе к вечеру, и Арчи честно искал его. Он бродил по огромному полю с редкими постройками, где всё перепуталось, где всё было переполнено дикими мужиками и северными варварами, пресекал откровенные непотребства, когда становился свидетелем; ему навязали две кровавые драки, и телохранители (или надзиратели), оставленные кавалеру Арчи советником Элгом, частью были убиты или ранены, частью разбежались.
  Он остался один и наконец сообразил, где можно найти неуловимого советника. Но обширные конюшни на северном конце поля встретили его отвратительными запахами и ещё более отвратительными звуками.
  И он совсем не удивился, когда в небольшой, неожиданно ярко освещённой комнатёнке в глубине здания, он наткнулся на пыточный арсенал и два трупа, аккуратно уложенных у стены. Одежды на залитых кровью кусках мяса не было никакой, вот обувь была - сапоги пелетийского кроя. Да и хороший его знакомый там имелся, для комплекта, хотя и живой пока.
  Бойд Аккер, ещё недавно весёлый и непринужденный в общении молодой человек, лежал ничком, закрыв лицо руками, в совершенно голом виде на вонявших потом и смертью лошадиных попонах рядом с полуразбитым ... кажется это называется "печка".
  Заслышав скрежет железных подковок на ботфортах кавалера о грязный кирпичный пол в дальнем углу, занавешенном ещё одной попоной, перестали греметь железными предметами; отбросив рваную ткань в комнату насторожённо ввалился вставший на дыбы медведь, очень, впрочем, пригожий ликом.
   Узнав кавалера, они как-то виделись и на этой же самой конюшне, где имел главную свою резиденцию советник Элг, красавец-палач прямо с порога перешёл к делу:
  - О, кавалер... Хочешь? - спросил он, ухмыляясь.
  - Хочешь - что? - не сразу сообразил Арчи.
  - Ну, это... - Крица слегка замялся, отвёл в сторону рожу, не до конца, видно, лишившись деревенской застенчивости, но потом всё же показал обеими руками, что можно сделать с господином Аккером, если вдруг захочется.
   Бойд поднимает голову и начинает чуть подслеповато всматриваться в две тёмные и страшные фигуры, застывшие рядом с его новым ложем. Арчи медленно, как слепой, подступает к кузнецу, и Крица, что-то сообразив, начинает потихоньку отступать, подбираясь к прислонённому к печке молоту-клевцу на длинной ручке, аккуратно взятой в новые стальные кольца.
  Так, думает Арчи, тут нужно не зевать...
  Шпага вылетает из ножен в несколько чуть более размашистом, чем требуется, ударе, он пытается отшатнуться. Кузнец ловко ныряет под клинок, перехватывая молот обеими руками под удар вороньим клювом снизу вверх, и кавалер мгновенно смещается к неосторожно приблизившемуся противнику, вбивая ему в шею стилет, как раз под ухо. Крица страшно хрипит, оскаливается, вытягиваясь в струну, рывками опуская вполне бесполезный уже молот... и бесконечно долго стоит, стоит и смотрит на своего убийцу, пока наконец не падает на затёртый каменный пол, как подрубленное дерево.
  Он ещё жив, да и крови почти нет, только драться больше не может. Он и сказать ничего не может - тело больше не повинуется ему. Арчи рывком вытаскивает из чужой шеи стилет и что-то делает, склонившись над огромным человеком, тихо приговаривая на пелетийском: "Так не больно? Нет? Сейчас, ещё чуть-чуть... Во-о-от, заждался тебя Искупитель, ни к чему ты здесь. Тут и без тебя одно говно, давай уж, милый...".
  
   Бойд Аккер, несмотря на близорукость, всё прекрасно понял - насчёт только что прошедшей ... дуэли. И всего остального.
  Он медленно встаёт с поганого ложа, где совсем недавно разложил его в последний раз палач с удивительно красивым лицом. Губы разбиты, зубы - спереди - выбиты. Глаза уже начинают опухать, видно, что били его - сильно.
  Кровь на бёдрах. По странной, совсем недавно приобретённой привычке, он пытается прикрыть руками низ живота, как голая женщина.
  Арчи испытывает к нему сейчас лёгкое чувство брезгливости. Он всё понимает, он прекрасно знает, что сам бы на его месте тоже сломался - это всего лишь дело времени и недоброго умения. Но, как ему кажется, сам будет умирать по-другому.
  - А-а-а... Ар-чи, - всхлипывает Бойд и тут же поправляется... - Ваша милость. Я всё сделаю... Я сделаю всё, что надо.
   Дышит и говорит он хрипло, но с готовностью, рождённой часами допросов и издевательств. Глаз, впрочем, не поднимает. На совсем ещё дошёл.
  Но, пожалуй, уже поздно. Раньше мне нужно было тебя найти, парень.
  Кавалер Арчибальд как-то непохорошему спокоен сейчас. Он, кажется, уже что-то решил для себя, ещё сам того не понимая. И не только насчёт Бойда Аккера.
   - Слушай... - начинает Арчи и многозначительно замолкает.
   Бойд всё понимает правильно. Мера мужества у всех разная, но весёлый парень Бойд только быстро кивает. И ещё раз, и ещё - вдруг кавалер Арчибальд, его последняя надежда, не поймёт его. Объяснить, чего он хочет словами мастер Аккер не в состоянии. На это его мужества не хватает.
   Он пытается закрыть ладонью лицо, но Арчи не собирается никого мучить. Выпад - колючая звезда на острие шпаги безошибочно находит судорожно сжавшееся сердце человека. Всё заканчивается очень быстро...
  Добр сегодня к нам Искупитель, гадина небесная.
  И человек падает, падает камнем, на ещё тёплое тело своего мучителя, и Арчи почти понимает кое-что о своей жизни. У него в голове в очередной раз вспыхивают эти непонятно откуда берущиеся и совершенно ненужные, как он думает, строчки:
  
  Не в равенстве, не в братстве, не в свободе,
  А только в ...
  
  Чтобы жить - нужно умереть? Какой бред!
  Он всё никак не хочет позволить себе понять несложную правду той медленной и неотвратимой мелодии, что всегда теперь с ним.
  Зачем я убил её - вот в этой точке, как в обжигающем острие шпаги сошлись все его мысли и чувства. Зачем ты убил её? Зачем убил этого несчастного мальчишку - это ведь твоё предательство привело его в этот подвал. Зачем ты убиваешь всех, кто ...
  Но это - пустой разговор, себя не обманешь. Не из того страшного вечера в его доме на Молочном канале пришла к нему смерть. Всё началось раньше, в том грязном подвале в герцогском дворце в Кайдене, когда он предал в первый раз.
  Поначалу ты боялся, что ничем не отличаешься от деда, такой же безжалостный убийца. Но теперь-то ты понимаешь, что между вами нет ничего общего!
  Твой дед просто не понимал, как это - быть преступником, пока ещё непойманным - перед богом-судьёй. Он, в отличие от тебя, не собирался давать на себя показания или утаивать их, более или менее ловко договорившись со своей совестью. Или уморив её голодом и насмешкой.
  
  ***
  
  ... Через месяц, примерно, после смерти деда Арчибальд вышел на след Нейтана Экко, пожилого уже человека, который не мог толком спрятаться в так и оставшемся для него чужим Джюниберге. Сравнительная лёгкость, с которой он нашёл этого опасного человека, списал всё на любимую свою случайность, подругу неопределённости. К тому же кавалер Арчибальд хотя и вполне поправился физически, но жил, как в бреду. Выискивать причины, иссекать острейшим ножом разума, которым обладал, подземные течения обстоятельств - не было у него ни желаний таких, ни возможности.
  Разговор у них с матером Экко состоялся тяжёлый, пытка, а не разговор - в буквальном смысле.
  Тот в конце концов много рассказал ему, разного. Не всё, конечно, да молодой Уквитт и не хотел знать всё, не до конца лишился разума... Но о том, что произошло в его доме, вернее - в доме его отца, в тот вечер он вызнавал добросовестно.
   Нейтан сдавался со скрипом, медленно, по одному раздавленному пальцу за раз... В конце концов уже очень сильно избитый, в крови, с изуродованными пальцами на левой руке - рассказал. Арчи к этому моменту готов был поверить во что угодно - в то, что он беглый принц императорского дома Эрлена, например, которого подобрала совершенно чужая ему женщина, а его настоящая мать... Но всё оказалось намного хуже.
  Агельстина Энрох была его матерью. Во всяком случае мастер Экко с некоторым даже раздражением отмёл любые поползновения на этот счёт. А вот отцом его был Уквитт Старый лично, хотя на момент зачатия, как быстро сосчитал Арчибальд, тому было не так уж много лет.
  Само по себе всё это было не так уж страшно. Неприятно, грязно, но ... но по-человечески понятно. Теперь многое в его семье становилось ему понятно. Ужас, однако, никуда не делся.
  Дед защищал её и его, Арчи, как умел. Можно было и по-другому, но тогда собственный сын деда, искалеченный когда-то мальчишка, должен был умереть.
  Ладно, хорошо... Пусть будет так: думать об этом он не собирался.
  Мысли о таких вещах калечат человекообразную обезьяну не хуже стального лезвия в кишках. Не привыкла обезьяна к таким положениям. И привыкать не хочет - из чувства самосохранения хотя бы.
  Но о некоторых вещах не думать было невозможно. Дед был готов ради них с матерью на многое. Этот сделанной из тонкой, почти прозрачной алмазной пластины человек кажется действительно любил её. И его - своего сына. Мастер Экко объяснил, что Верран Уквитт готовился объявить в свете о своём браке с Агельстиной сразу после того, как...
   Смысл этого странного поступка был для молодого Уквитта очевиден: теперь за Агельстину перед заговорщиками в Эрлене отвечал глава предприятия на пелетийской стороне. Теперь Агельстина Энрох, дочь убитого дука Норбаттена, никогда, пожалуй, не попала бы на милую родину, которой никогда не видела. Она не смогла бы тогда напугать эрленских царедворцев, не смогла бы отомстить. Она не могла помешать планам деда в Эрлене. И значит убивать её для Старого Уквитта было ни к чему.
   А вот от мужа леди Агельстайн необходимо было избавиться. Общество Джюниберга отторгало его инстинктивно, и только страшная слава старшего Уквитта гасила отвратительные скандалы, но жениться дед смог бы только на вдове.
  
   ... В тот день они, шестеро наёмных ублюдков из Гееста, Нейтан их раньше никогда не видел, и сам мастер Экко, должны были дождаться отца Арчибальда с его шлюхой, Блондинчиком-Зеном, имитировав налёт с убийством. При этом убийства-то как раз имелись ввиду вполне полнокровные, без обмана. Только вот шлюхин труп нужно было, разумеется, изъять со сцены.
  Конечно, оставались слуги... Со слугами сильно помог их человек в доме - подлил сонного зелья в питьё. Его потом тоже убили, вместе со всеми, хотя он, почти ничего не выпивший, что-то порывался сказать, объяснить им... Спящим слугам аккуратно дырявили перепонку в ухе отлично заточенным гвоздём, человек во сне несильно вздрагивал и умирал. Крови почти не было. Трупы относили к пристани на заднем дворе - шесть штук мужиков и столько же баб, ровно столько, сколько было сказано.
   Всё шло отлично, и Нейтан, который на таких делах бывал много раз, начал ожидать какой-то подлости. И дождался...
   Началось всё с проклятых слуг.
  Нет, убитые не восстали из высоченной травы у берега канала. Оказалось, что часть прислуги из дома на Молочном канале была в гостях, а часть убитых в доме - сами были гости. Именно об этом пытался предупредить конюх, который помогал им изнутри. Какой-то шустрый ухорез из Гееста без разговоров приголубил его кистенём в висок, и они ничего не поняли. А теперь в ворота ввались целая толпа, как показалось сгоряча, весёлых и шумных мужиков. Бандиты из Гееста были в Ланриере чужими, а Нейтан Экко так и не стал своим - они не то чтобы не знали, но не приняли во внимание, что в день Белой Девы, в презираемый аристократами праздник городские низы гуляли, ходили к соседям и вообще - вели себя вызывающе
   Парни из Гееста, увидев такие дела, немного растерялись, и это было хорошо. За то небольшое время, которое понадобилось Нейтану, чтобы привести их в порядок и расставить по местам, вошедшие втянулись на обширное подворье и сами заперли за собой ворота. А потом дела опять пошли в гору: внезапная атака смела большую часть беззаботных гуляк и до остальных добрались бы, но среди конюхов, садовников и прочих оказался хорошо знакомый мастеру Экко горец Гарст Большой с парой побратимов. Гарста, он был телохранитель леди Агельстайн, делать ему тут было нечего, но он делал и ещё как - кровь из перерубленной шеи одного их геестских наёмников морской волной плеснула мастеру Экко в рожу, и тогда Нейтан понял - сегодня боги проверяют его. Сегодня будет тяжёлый день.
   Хорошо выпившего Гарста он убил сам из маленького арбалета, горцев вырезали наёмники пусть и с большим для себя уроном. Обстоятельства замерли на острой грани между двух бездн: коммодор ещё домой не вернулся, а от шестерых опытных разбойников, нанятых через третьи руки на один раз, осталось всего двое годных в дело.
  Нейтан плюнул на всё и велел им убираться. Втроём они свалили свои и чужие трупы в баркас, и люди из Гееста отчалили в незаметно надвинувшихся вечерних сумерках с трудом направляя свой отяжелевший челн вниз по течению. Никогда он их больше не видел, да и не хотелось.
   Баркас ушёл, и только тогда он сообразил, что уроды увезли всех - своих убитых, Гарста с двумя товарищами и всех слуг, как они только там поместились. Это тоже было плохо - Гарста нужно было убрать, ни к чему он здесь, геестовых тоже, а вот трупы слуг никому не мешали. Убиты, конечно они были странно - какая-то дырочка в ухе, но порубать бы трупы, дело недолгое. А теперь, что - почему никого не было в доме?
   Но что-то предпринимать было уже поздно. Коммодор со своим гадёнышом уже должны были быть здесь, а у главных ворот - лужи крови и даже части тел кое-где валяются, пусть и небольшие. Нейтан вымотался, как гребец в свежую погоду, но успел - засыпал всё песком, дрянь убрал и в доме водой с уксусом замыл, где успели изгадить всё той же кровью или нанести грязь.
   А потом у богов терпение лопнуло и они высыпали на бедного брата сур, каковым являлся мастер Экко, все свои подарки разом.
  Сначала в особняк с чёрного хода ворвалась леди Агельстайн в компании с этой бесовой Кэйри, которых он совсем не ждал до ночи или завтрашнего утра - так сказал ему хозяин. Они были сильно чем-то недовольны и орали друг на друга причём не на эрле, который он неплохо знал, а, кажется, на языке проклятого Эндайва, который имел удивительную способность лезть всем нормальным людям под ноги и в самое неудачное время.
   Едва женщины успели подняться на третий этаж, как припёрся наконец и сильно запоздавший коммодор со своим гадёнышом. Эти тоже вели себя так, как будто совершенно точно знали, что никаких слуг в доме нет, во всяком случае - живых. Начали слюнявиться ещё на лестнице, совсем с рядом с Нейтаном, который даже не прятался в наползающих тенях, а с трудом скрывая раздражение просто стоял у выходящего на улицу окна второго этажа. Он уже приладился там их и зарезать, этих ублюдков, но тут из своих покоев на третьем этаже вышла леди Агельстайн, а к воротам подъехал кэб, привёз молодого Уквитта - каковой Уквитт должен был явиться домой следующим утром в компании с дедом. К шапочному, так сказать, разбору.
   У Нейтана первый раз в жизни опустились руки. Ох, б...! Ох, Богиня, что же сейчас будет, только и успела мелькнуть тоскливая мысль, когда леди Агельстайн метнулась по крутым ступенькам со своего третьего этажа к застывшей в лестничном пролёте парочке...
  Насчёт девицы Кэйри, откуда она взялась, мастер Экко ничего толкового сообщить не смог, только плакал глядя на ломанные пальцы и вырванные ногти. Они пришли вместе, чёрным ходом... Он так и повторял это до самой смерти.
  
  ... Уже у самого выхода из пыточного придела навстречу Арчи попадается, наконец, человек, а то как вымерли все в мире. Человек на взгляд иностранца одет непривычно - в нечто вроде пальто без пуговиц серого, если не считать заплат, цвета. Кажется это называется "армяк"? В руках тащит что-то вроде лошадиной сбруи, кожаные какие-то ремни...
  Где-то я уже это видел, с лёгкой растерянностью думает Арчи, всё это уже было. Он не очень хорошо сейчас соображает, останавливается, пытаясь рассмотреть картину получше.
  Несколько опешивший Армяк - перед ним явный иностранец, да не из последних - вид тем не менее имеет начальственный. Сильно робея перед блестящим как новенькая монета заморским кавалером, и потому особенно грубо, он начинает орать:
   - Ты кто? Ты што тут?! Не велено!!
   Вместо того, чтобы облаять возомнившего о себе холуя на родном для него наречии Арчи грустно улыбается:
   Но Арчи слишком устал от мира, не нужны ему глупые разговоры. Он, вдруг сильно бьёт собеседника правым, обёрнутым в перчатку с металлическими вставками, кулаком в морду. Армяк кувыркается в сено, сбруя летит в недалёкий кирпичный потолок. Взвизгнув на прощанье, вздорный человечек на карачках вылетает в ночную темень, суча по гнилым доскам пола ногами в разбитых сапогах. И почти сразу за дверью вспыхивает гомон и крик.
  Ну, сейчас они притащат арбалеты, усмехается Арчи, и возьмут мою маленькую крепость штурмом. Можно разбить окно, что подальше от входа - половина из этих баранов, никто их которых не жаждет познакомиться с доброй пелетийской шпагой, кинется на звук - подальше отсюда, а я в это время...
  
  
  Но он как-то внезапно для себя отяжелел, да и куда бежать. Зачем? Это казнь, а не бой. Покаяние. И прочие глупые, пустые слова. Он всегда думал, что мир прост: если слаб - ты умрёшь, если силён будешь жить дальше.
  Наказание? Кто тебя накажет, ты уж не маленький... Нет никакого наказания на свете, только иногда становится больше невозможно проливать чужую кровь. Когда уже ничего не нужно, ничего не хочется. Когда наступает твоя очередь.
  Маленькая радуга, увиденная им когда-то в страшном подвале, где звери убивали зверей вернулась, она не умерла. Она смывает с его лица кровь Кейри, а с рук - гной предательства доверившихся ему людей, она подхватывает, она несёт его и всё становится ясно. Ясно и правильно.
  Не под законом живём, под милостью.
  Нет надежды, петли достоин, на колу должен сдохнуть, но не в этом уже дело... Милости прошу, не знаю кого. Прошу, господи, или кто ты там. Прости. А петля, кол - за заслужи л, не об этом речь. Но простить себя не могу и не хочу так уходить...
  Умирать нужно именно так, парень, вдруг говорит ему дед, и оба они начинают смеяться, тихо и не слишком весело. И с ним вместе кажется, смеётся кто-то третий.
  
   ... Прошло немого времени, и те, кто собрался снаружи, пошли на приступ его маленькой крепости. Он никогда ещё не дрался, как в те минуты - не стараясь выиграть, не пытаясь отнять их жизни, он просто жил, как летел, к последнему солнцу.
  В самом конце он ранил в лицо какого-то молодого, но нахрапистого советника, оравшего на остервенившихся от неожиданно тяжёлой схватки эрленцев. Мог бы и убить, но - зачем? Пусть будет. Пусть хоть кто-то останется.
  Когда этот короткий, но яростный бой закончился, когда замерла дикая свалка, затих злобный рёв и бессмысленные выкрики обозлённых и напуганных людей, кавалер Уквитт лежал на грязном полу в кольце настороженно сжимающих оружие людей, их лёгкие с хрипом гоняли кислый воздух конюшни. А ему почти и не нужен был уже воздух, он трудно и редко дышал, умирая среди высохшего навоза и перепревшего сена.
  Советник Гурр, то и дело отирая с лица кровь ладонью, мрачно рассматривал отличного бойца, прикончившего четверых, да ещё один до утра не доживёт, а ведь не последними людьми у Элга были.
  А этот - хорош, лицо жёсткое, смелое, как по меди резанное, отчётливое.
  ...В глазах умирающего гасла искра, что дарит нам Искупитель, обугливалась серым, а губы что-то шептали, выталкивали, что-то хотели оставить миру.
  Советник Гурр молод, но - навидался. К таким красавцам до самой их смерти подходить - не думай, отчаянные, сдыхают уже, а у самих немало припасено, забрать тебя с собой.
  Но - не удержался.
  Ведь не простой это был горлохват, герцогского рода, с самим Элгом водил тёмные дела. Отвечать придётся советнику Гурру, его вина - не уберёг этого, не сразу понял, с кем они рубятся, а потом уже было поздно. Да и сам ... кавалер, мать его, молчал, как немой, хотя по-эрленски говорил не хуже чиновника на экзаменах.
  Склонившись к телу и сапогом пихнув подальше страшную шпагу, он прислушался к тому, что шепчет этот странный и опасный человек, что так сильно помог им совсем недавно.
  
  Не в равенстве, не в братстве, не в свободе,
  А только в смерти правда мятежа.
  
  ... Глаза умирающего открываются - сиреневые тени иных миров плетью хлещут и без того резанное сегодня лицо советника Гурра, свиваются в тонкий и узкий зачернённый стилет в правой руке кавалера Уквитта. И лезвие уже летит к беззащитному горлу советника, и странно замедляется время, и вместо конюшни мнится советнику Гурру чудовищная пустыня воды, Океан, и нависшие над головой скалы в холодной мокрой пене, и ничего не успеть, ничего уже нельзя сделать, а кавалер Арчибальд недобро усмехнувшись, рявкнул в лицо:
  - Удар проходит!
  И ещё добавляет, совсем уже непонятно, но у советника как оборвалось всё внутри:
  - Император Рагван Краткий ждёт тебя, сучонок!
  Стилет истаивает призрачной дымкой, советник Гурр отскакивает от трупа, сердце его за малым не выпрыгивает из груди.
  Твою же ж мать, что это было?!
  
  Мужик в серо-синем армяке, десятский во вспомогательном крестьянском ополчении, который никуда не делся и никакого Океана, конечно, не видел, шмыгая разбитым носом, мстительно пнул мёртвое тело, выплёвывая матерную скороговорку.
  - А н-ну, пшёл! - бешено вскидывается советник Гурр. - А н-ну стой, с-скотина! Прибери этого. - кивнул, не глядя на труп. - И чтоб нитка с него не пропала, понял?!
  Армяк многозначительно усмехается, кривит рожу. Чихать он, кажется, хотел на любую власть, распробовав свободы, то есть безвластия.
  Советник, который давно уже пребывая в ожидании смерти находится сейчас в состоянии хорошо скрываемого бешенства, вдруг окончательно взбеленившись со всей своей немалой силы бьёт мужичонку в рожу - да по тому же самому разбитому носу. Того сносит, расплющивает по ближней стене. Он жалостливо кряхтит и охает, утирая юшку, но в целом доволен - грозный призрак свободы мгновенно исчезает из пустой головы.
  Власть, оказывается, вот она - никуда не делась.
  
  ...Спустя примерно час у советника Гурра состоялся разговор с другим чиновником, советником Элгом. Молодой советник, горячий природно да ещё и со свеженадрезанной рожей, не вытерпел и высказал старшему товарищу, которого не показывая вида сильно боялся, многое. Пусть он и не имел права командовать никем из людей Элга, но действия их после победы казались ему ... неправильными: пьянки, девки, бессмысленные пытки случайных людей, мародёрство, прямое воровство и даже мздоимство от вчерашних врагов, общее неустройство дел и ...
  - Бардак же кругом! Это чем кончится?!
  - Вот ты и займёшься наведением порядка.
  - А чё я?! - мгновенно принимает позу безусловной невинности советник Гурр.
  - У меня уже сейчас совершенно нет времени, а в войске по нашему ведомству действительно царит бардак. - Спокойно, без крика, объясняет ему Элг. - В помощниках у тебя будет мастер Айнар, из столичной управы, и ещё пока человек десять. Из них ты лично можешь выбрать двоих. Но ты - главный, дорогой советник 12-ого ранга. И спрос - с тебя. Под начало получишь сотню травяных сапог покрепче, и завтра утром мы поговорим о том, что нужно сделать в первую очередь. И ты приготовься, сделай милость. Всем будет лучше, если тебе самому в голову что-то придёт, умное. И рану мазью бабкиной смажь - у кавалера Уквитта шпага где только не гуляла.
  - А он зачем ... - начинает было Гурр, но тут советник Элг поднимает на него взгляд, и его младший товарищ отшатывается, неловко махнув рукой.
  Разговор закончен и только остаётся, что провожать ошеломлённым взглядом быстро удаляющегося в кольце телохранителей хозяина. До этой минуты Гурр полагал, что когда (ох как не верилось в это ещё вчера!) они вытянут это дело под Ингером, советник Элг прикажет его удавить по-быстрому. А он вишь, мать твою, какой оказался советник...
  
  ... На кровати в одной из немногочисленных комнат местной управы лежит мёртвый Арчибальд Уквитт, лежит как есть - в дырявом плаще и замызганных кровью и дрянью сапогах, истыканный и изрезанный, только лицо - чистое, светлое, прощённое, и теперь хорошо видно, как он молод.
  Советник Элг вспомнил его на малом походном приёме Варды Солдата: надменно задранный подбородок высокомерно оттопыренная губа, рука на шпаге, а сам - весёлый и добрый щенок, который хочет казаться боевым псом. Так похож на Костяного Волка, которого убили вчера утром.
  Советник Элг был всего лишь человеком и думал сейчас с досадной глядя на ещё один труп при своей бесконечной дороге: только начало что-то получаться и тут ... Очередная гиря на совести, которой давно нет. Да и лишним бы не оказался. Пользы от него было бы побольше, чем от этой мороженной северной красавицы, которой на всё плевать, от этого Рагвана, сына Хростита. Который в очередной раз уцелел, как заговорённый!
  А на самом деле он и не "думал" ни о чём. Всё давно уже было передумано, и холодно, рационально, и с этой пресловутой кровью сердца... О чём тут думать.
  Давай-ка лучше глянем на оставшееся от человека.
  Лежит на столе кожаный тубус, полный бумаг: и ещё бумаги лежат отдельно, сами по себе: стихи, пьесы, какие-то записи и даже зарисовки. Вот и он, Элг, попирающий змеев и прочих гадов, упрямо набычившись куда-то идёт: за спиной мёртвые, впереди пока ещё живые, хотя и очень испуганные, явно понимающие к чему идёт дело, разные люди.
  Со вздохом подошёл к камину, где быстро колыхались жадные ленты огня
  Как отвратительно легко убить мёртвого, думает советник Элг, перелистывая сшитую стальной нитью тетрадь, цепляясь за корчащиеся на бесстыдно белых страницах строчки:
  
  Нет равенства - есть только равновесье,
  
  Следующая страница...
  
  Всё относительно: и бред, и знанье.
  Срок жизни истин: двадцать - тридцать лет,
  Предельный возраст водовозной клячи.
  
  Чушь какая-то. Та самая презираемая им у людей определённого склада заумь. Мозговое бессилие.
  
  Преступны те, которым в стаде тесно:
  Судить не их, наказывать не вам.
  
  Ему показалось, что этот странный человек именно, что начинает оправдываться и делает это не очень-то ловко.
  
  Не каждый всходит на помост
  По лестнице крутой,
  Захлебываясь под мешком
  Предсмертной темнотой.
  Чтоб, задыхаясь, заплясать
  В петле над пустотой.
  
  Рука его в нерешительности замирают. Тёплый воздух камина перевернул страницы...
  
  Иссякло время,
  Пространство сморщилось
  И перестало быть...
  И каждый
  Внутри себя увидел солнце
  В Зверином круге...
  И сам себя судил.
  
  Элг нахмурился, помедлил и отошёл от разочарованно загудевшего огня
  Любопытный был парень, думал он выходя из управы. Понятно, почему влез в наши дела; хорошо, что кончил именно так, а не превратился в ублюдка вроде тебя, дорогой советник... Нужно как-то передать всё это семье. Да ведь у него и семьи-то не осталось, только какие-то родственники в Фейбланде, горные людоеды.
  Он на мгновение замирает на ступеньках... В глазах, где давно уже стынет тоска, запутался лоскуток небесной голубизны, а вместо тени медленно течёт за ним тягучая лента смутно знакомых слов. Легко ступая по камням неся свой ад с собой... Ведь каждый, кто на свете жил....
  
  ***
  
  Его люди долго не могли найти Костяного Волка. Но в конце концов отыскали, довольно далеко от песчаной косы, где он был убит, некрасиво раскорячившееся и уже наполовину скованное трупным окоченением тело. Всё истыканное и изрезанное железом, да потом кто-то долго и неумело, но старательно рубил голову. Вот и она, валяется рядом.
  В последние минуту жизни Аарлонг Ост кажется понял, что его учитель и мир, который он сам себе придумал, оказался совсем не так просты и понятны, как казалось совсем недавно.
  ... Как легко получается у меня мне обманывать людей. Они глупы, а я умён и ловок... Конечно, они ещё верят мне, они идут со мной вместе и рядом против всего мира, не беспокоясь за свою спину. Вот и весь твой невеликий секрет, в который раз подумал седой человек в чужом латном доспехе, который давно уже привык жить в холоде и пустоте. Ледяной ветер его бесконечной дороги выдувал всё ненужное из тонкой, сложно устроенной, но мрачноватой души советника.
  ... Я не мог рисковать, мальчик. Без Варды Солдата будет проще. Нам не нужен ещё один Громман Жестокий. Всё, что новый Громман мог бы сделать для нашего с тобой народа хорошо всем известно и никому не нужно. Мёртвые должны лежать в могиле, мой не случившийся государь.
  
  ... Очень немногие люди поняли, что произошло в тот день под городом Ингером и в ближайших окрестностях. С другой стороны утро ещё не успело закончиться, а все в огромном лагере уже все всё знали.
  ... Айлонец сговорился с пелетийцами и убил Варду. Каменный Волк убил изменника и был убит сам. Предателей-пелетийцев сожгли на реке, а главного ихнего отбили у людей дука и повесили в лагере Варды, труп Айлонца свои утащили и затворились, трусливые ублюдки. Солдаты имперских легионов бегали по лагерю, как бабы по рынку, дружины властелей встали в круговую оборону.
  Советник Элг только головой качал: из сотни кричавших о предательстве и карах - его людей было много, если двое.
  Около двух часов пополудни лагерь загудел и взорвался - к Ингеру подходили крестьянские скопища и идущие отдельно от них отряды варваров. Впереди ехала дюжина чиновников - все в должном платье, с небольшой охраной. Возглавлял этих людей советник Элг.
  Очень скоро к нему присоединились командиры тяжёлой конницы и некоторые из властелей. Крестьяне и варвары же остановились довольно далеко от военного лагеря имперских и стали ни много ни мало готовить собственный - костры, потрёпанный палатки. Они явно не стремились сражаться, демонстративно занимая на широком, недавно сжатом поле неудобное для боя положение. Советник Элг не без оснований считал это самым слабым звеном в стальной цепочке своего плана.
  Но - обошлось.
  Растерявшиеся властели или деморализованные люди Айлонца не успели договориться, вметсе ударить на недавних врагов. А там уже и Элг расстарался. Его тайные союзники в стане Варды Солдата огласили на очень быстро составившемся совете нечто вроде завещания Варды и ряд его последних, сделанных уже перед самой смертью распоряжений. Распоряжений, которые были совсем немного исправлены и чуть дополнены знающими людьми, там было много и не все они были встречены присутствующими одинаково благосклонно.
  Но вот назначение Элга советником 18 ранга (на которое Варда скорее всего не имел права) прошло пусть и в настороженном, но почти полном молчании. Элг был в империи известной личностью, он был именно тем, кто сможет уничтожить зловещего евнуха Деба. Да и не так уж велик был у собравшихся в полуразорённом лагере людей был выбор. События этого дня сделали из почти всех из них государственных преступников. С точки зрения того же Деба, например.
  
  ... Не так уж трудно было это сделать - убить наследника императорского престола в военном лагере, где вот-вот собирались сцепиться имперские войска, полки Айлонца, дружины властелей, взбунтовавшиеся скопища общинников и северяне-варвары... Но само по себе это убийство ничего не решило бы даже здесь, под Ингером, где и без Варды властели без особого труда раздавили бы и крестьян, и варенгов. А уж в Столице Деб и его присные только свечу в Храме неподъёмную поставили б - за его, Элга, здоровье.
  Нет, дело нужно было вести чуть тоньше. Властелей дОлжно было проредить, войска же их - понудить заняться самоистреблением. Тем более, что третье и последнее внятно сформулированное правило работы советника Элга звучал примерно так: одной стрелой - множество зайцев.
  
   - Они ведь должны были увидеть живого северянина, нет? Да ещё и целого "ира". - советник Элг был как-то неожиданно, необычно для себя раздражителен и резок сегодня. - Да и соплеменникам твоим стоило в очередной раз убедиться, что твоя удача и вправду так велика, как о ней говорят.
   Но Рагван не принял этот ответ, вполне подходящий для варвара. Молча стоял на дороге и смотрел в глаза. Советник только усмехнулся.
   - Тебе пора начать заниматься делами государства. Да и на людей ты произвёл сегодня хорошее впечатление. - Сухо объяснил он, явно думая о чём-то своём.
   - Чего?! - опешил Рагван, что случалось с ним чрезвычайно редко. - Какого госу... Что мне за дело до этого сраного государства! - но орать на советника Элга было трудно. Трудно приходилось в его присутствии государственным преступникам. Или тем, кто только собирался ими стать.
   - Так это смотрины были, что ли? И куда же вы меня собираетесь прода...
   Собеседник всё так же молча рассматривал стремительно бледнеющего сына леди Эльвид: с нехорошим усталым прищуром и слегка оттопырив нижнюю губу.
   - Да вы с ума сошли! - догадался вдруг Рагван-ир, что на уме у этого, этого... Страх подсказал. - Нет, но ведь это действительно смешно! Происхождение... Да как это можно, чтобы я... Такой, как я и... - В голосе прорезался северный акцент, до того он растерялся сейчас. - Да я отцу расскажу! Я убегу просто!!
   - Успокойся, - вдруг с нескрываемым презрением оборвал его совсем непохожий сейчас на себя обычного советник Элг, грубо и злобно. - Кому ты нахер нужен. Иди баб щупать. Наловили могучие воины у Варды в палатках...
   Развернулся на стальных каблуках новеньких трофейных сапог и канул в гудящую толпу, только новый алый плащ советника подобающего его положению ранга вспыхнул на солнце.
  После того короткого разговора в лагере Варды о планах советника Элга на будущее доблестного северного витязя Рагвана наедине они больше не беседовали. Но планы эти, чего советник и не думал скрывать, никуда не делись. И состояли они в том, чтобы ни много ни мало, сделать варварского полу-царька, который и в своей-то ватаге ютился у порога - императором Эрлена.
  
  Жизнь, однако, продолжалась...
  Варду похоронили с почестями, достойными императора - с поправкой на местные условия и необходимость торопиться. В центре толпы, в которую на один день превратилась армия, надрывались раззолоченные чиновники, неизвестно откуда появившиеся посреди чистого поля и дрожащих под ветром берёзок, оглашая Вселенной, что вчера умер Сын Земли, Достойное Восхищения Спокойствие, умерла Истинная Добродетель.
  Хростит, после долгого разговора с советником, посадил всех северян и тех приблудных, что были понадёжнее, оставив Элга, который самим ходом вещей стал в этом железном и колючем скопище самым главным чиновником, вести переговоры с новеньким дуком Айлона, приводить в порядок крестьянскую армию и пугать вставшие намертво в укреплённом лагере имперский легион.
  
  И вот поздней осенью три тысячи конных и вдвое больше посаженной на телеги пехоты рванулись на юг. Дни летели в сумасшедшей, бешеной скачке. Падали кони, падали люди - их никто не пытался остановить, они всего лишь сражались с расстояниями этой удивительной страны. Лавиной сметали всё живое с проложенной высоко над равниной гранитной дороги, неслись к Столице, обходя редкие во внутренних областях империи укреплённые места и разоряя придорожные поселения - из тех, что поменьше. Города же выставляли своих эпархов на коленях и продовольствие, лошадей, немного золота и много серебра. Северяне не тратили время на пустой грабёж. Все понимали - их ждёт Столица.
  Был яркий и всё ещё тёплый день, когда последний на их пути город показал себя в первый раз, медленно, исподволь, в страхе перед находниками. Полдня тянулись пригородные виллы, обширные, сытые деревни, кварталы купцов под аккуратными черепичными крышам и безлюдные, как и всё остальное, придорожные заставы - пока не вломились они через полу-распахнутые ворота Новых стен в вожделенное место.
   При въезде в город - огромная мраморная арка, здесь и без того обширная дорога расширялась до сорока шагов; такими были все главные улицы Столицы. Десятки огромных зданий, каждое из которых могло бы вместить немалую часть воинов Хростита - дворцы сановников, императорская библиотека, императорские больницы, императорский, конечно же, арсенал, какие-то храмы - мелькали перед налитыми кровью глазами. Их ничтожный посреди огромной, вымершей каменной пустыни отряд всхрапнул и рванулся к громаде Небесного Ларца, теряя подковы. Хростит мчался едва ли не первым, мясистое лицо его, заросшее нечистой бородой, побагровело, тряслось в такт конской рыси. "Этот - император? Это существо? Да какая разница..." - думал Рагван.
  А потом из-под арки Солнцеворота их вынесло на плоскую верхушку Золотого Холма, и явилось, наконец, всё колоссальное строение дворца властителей Эрлена, где перед входом замерли гигантские, неправдоподобно массивные статуи Первого Императора и его Учителя, напоминая о теряющихся во тьме веков временах прекрасной Ярапонтины, победительницы Змея, и Лаграта Сокола, светлого как звезда Альт, первого короля Артии. Высокие и тонкие, удивительной высоты башенки. Золотой купол, как небесный свод над вселенной, и шесть арок по числу сторон света, как их понимали тогда эрленцы. Четыре высоченные квадратные в плане башни - до Золотого Князя это были храмы Земли, а сам округлый Небесный Ларец - храмом Неба, в центре квадрата этих квадратов.
  Среди садов и парков с беседками, каналами, арочными мостами, среди созданных руками людей холмов, долин и озёр, по которым ещё недавно скользили золочёные лодки, текла жизнь существа почти священного - императора. Парады, охоты, турниры поэтов и убийства неугодных царедворцев, многое видел этот парк, больше похожий на небольшую страну.
   Когда-то, бесконечно давно, здесь, на этом самом месте - где на границе степи и леса не очень ещё широкий в этих местах великий Эр делает излучину, - стояли на холмах деревни, жили люди, которых вышедшие из лесов арты, прожевав, проглотили, как ложку каши. Ничего не осталось, саму землю убили, отсыпав новые холмы и отрыв круглые пруды, терпеливые человеческие руки. Сейчас на месте тех, первых, холмов - озеро, где в воде стоит каменное чудовище, и ветер машет его искусно прилаженными крыльями, а когда императоры затевали морское сражение, то из пасти вырывался огонь...
  В огромных и пустынных, очищенных страхом, залах разгорячённые северные люди притихли было, но - некого им оказалось бояться. Последний из имевшихся в распоряжении магистра Деба наследник почившего автократора скрылся в Чертогах Утешителя, самом большом храме Столицы и государства, но рассвирепевшая от безнаказанности и грядущих безобразий толпа исторгла его из храмины и растоптала на беломраморных ступенях. Магистр Деб бежал на запад, в поросшие горами леса, дворцовая челядь - попряталась, а придворные чиновники оказались не лучше челяди.
  
  ... Свет - видимая нам форма Божества, полагали древние арты, и было сделано, как сказано: огромные окна, потолки-зеркала сверкают золотой плёнкой, пол и стены - из светлого мрамора, серебряные светильники падают, кажется, с небес. Никогда он ещё не видел столько света. Показалось на мгновение, что идёт по лугу, засыпанному цветами в солнечный полдень...
  В некоторых местах, в залах попроще, стены и пол прятались под мозаикой из цветного стекла, мрамора и разноцветного камня - это была знаменитая эрленская смальта. Ближе к центру зала гремели великие победы и являли себя императоры в пурпуре парадных одежд и золотых коронах, искрящихся драгоценностями. А тут, в дальних углах, прятались лесные озёра, и неизвестные люди жили в глубине каменных картин: вот рыбак тащит на плече корзину с уловом, и видно, как тяжело он ступает по мокрому песку; вот молодые крестьянки собирают плоды невысоких разлапистых деревьев: одна в смущении и радости отвернулась, потупилась, а подружки - пересмеиваются, стреляя глазками ей за спину.
  Услышав за спиной нетерпеливый жадный вздох, он с брезгливым раздражением обернулся к ближайшему варвару - вот сейчас дурак в грязных сапогах пойдёт ковырять секирой смальтовые бриллианты из стены...
  А варвар, глаза - что твои пятаки, застыл перед поверхностью гладкой и холодной стены, где стояла рядом с единорогом нагая девушка и без радости смотрела на нежданных гостей. Почти незаметный шрам на лбу, зелёные глаза, длинные светлые волосы распущены - похожа на северянку и на всех женщин разом. Стояла и, конечно, молчала, но он, кажется, угадал тогда, что услышит от неё однажды.
  - Она живая? - тихо спросил его человек, имя которого он забыл, похож сейчас на большого ребёнка. - Они её в камень, колдуны, навечно? Давай вытащим её, Рагван...
  
  По мере приближения к центру огромного здания, голые стены с каменной вышивкой скрылись за дорогими тканями и не менее дорогим деревом, гобеленами и картинами, где знаменитая воздушная перспектива, с её светлой, слегка размытой глубиной; вокруг вставали колонны из нефрита, а тяжеленные балки красного дерева источали приятный аромат. Всё больше становилось разнообразной мебели, инкрустированной серебром, а где - и золотом, костью слонов с чужого далёкого юга или северным жемчугом. Как же всё это при императорах не растащили? подумал он и устыдился этой воистину варварской мысли. Тем более, что соплеменники не теряли времени даром.
  После долгих блужданий некоторые из них добрались до обширнейшего зала. Сотни насторожившихся людей казались стайкой пугливых птиц под взлетевшими к небесам сводами. Рагван вспомнил рассказы матери, читанные книги... Дворцовые попадали сюда по длинной внешней мраморной лестнице, а император, кажется, въезжал на колеснице из внутренних покоев, которую двигали хитрые водяные машины.
  Вот эта застывшая в воздухе огромная плита чёрного мрамора с золотой жилой и нелепым сооружением из того же металла - императорский трон. Стальные руки поднимали её совсем недавно на высоту в два человеческих роста. Перед троном росли деревья - древние мастера сделали так, что металлические стволы, ветви, листья, исконные эрленские ясень и берёза, всем - до последней веточки и шершавой коры, кроме материала были - как настоящее. Варвары уже успели свалить часть из их и теперь громко ругались: они ожидали золота, а оказалось - позолоченная бронза. Ещё недавно на ветвях сидели искусно созданные птицы, пели на разные голоса сообразно своей природе. Жадные руки добрались и до птиц.
  Немало чего ещё предстояло увидеть варварам в Столице империи - городской подземный резервуар, выстроенный при Громмане Жестоком, похожий изнутри на дворец с сотнями колонн, ипподром на бесчисленные тысячи столичных жителей и многое, многое другое, но уже тут всем стало ясно - вот оно, сердце государства, что легло от углов морей и до захода солнца, в этом зале, у них под ногами.
  В эту минуту Рагван-ир чувствовал себя маленьким глупым дикарём.
  
  
  10. Красное на Белом
  
  Кособокого смешного человечка, что договаривался в далёкой Алтуне о покупке зерна от лица сомнительного племени тарров и их не менее сказочного конунга Норре, звали Снумом. Когда-то давно, в прошлой жизни, и в самом деле был он столичным нотариусом и очень недурным, но поскольку в те времена энциклопедизм и универсальность ещё не покинули человечество, то и Снум Моннер обладал талантами не только глубокими, но и удивительно разносторонними.
  Происходил он из хорошо известного в Столице купеческого рода Моннеров, что переехали в империю из Тарди за половину столетия до его рождения при обстоятельствах, о которых в семье не считали необходимым упоминать. Отец Снума решительными операциями укрепил родовое дело - заморскую торговлю, сам дважды плавал на Острова, пусть и под личной арматора из Эндайва, на короткое время став в империи одним из основных поставщиков пряностей, что тонкой струйкой потянулись тогда в цивилизованные земли через бесконечные просторы Океана.
  Торговля эта могла бы приносить сумасшедшие деньги, но - не приносила: уж слишком много чиновников сидело с ложками по кисельным берегам купеческой молочной реки; сам император и тот не гнушался время от времени содрать с них "чрезвычайный заём".
  Старших Моннеров, ещё не забывших тардийские порядки, это страшно сердило и раздражало, гораздо сильнее, чем природных эрленцев, и даже не столько из-за денег самих по себе. Они не видели разницы между жуликом, режущим кошельки на ярмарке, и, страшно сказать, императором, который проделывал с ними тоже самое: разница была только в масштабах. Хотя у императора и получалось, конечно, намного ловчее.
  Несмотря на чужие ложки, что норовили залезть к ним в карман, жили Моннеры совсем неплохо, но могли бы жить гораздо лучше, и вышло так, что растоптанное чувство справедливости в конце концов толкнуло рискового Глакса Моннера, отца Снума, в один из многочисленных заговоров против императрицы Гедды.
  Гедда эта давно уже не была "Белой" и красивой, а была старухой и настоящей ведьмой, и конец её был близок, но всё же - не настолько.
  Торговцу пряностями и его старшим товарищам не повезло. Многих казнили, а купца и старших его детей по каким-то извивам наказательной логики империи отправили в Регат Дальний, в снега, тоже на смерть, только медленную.
   Два года спустя кому-то повезло больше, очередной заговор удался, и императрица удалилась в лучший мир. Старший Моннер, вернувшись в Столицу, потратил последнее из припрятанного чтобы вернуть себе расположение новых людей, без чего оптовая колониальная торговля была, к сожалению, совершенно невозможна.
  Дела однако не заладились.
  Слишком широко раскинулись над этой семьёй крылья несчастья, и довольно скоро пришлось Моннерам с Золотого Холма переехать к Коровьему Валу, в дом попроще, да пояса затянуть потуже. Отец Снума так никогда и не оправился от катастрофы - подземная дворцовая тюрьма и ссылка, потеря наличности и конфискованные запасы товара не слишком испугали этого жёсткого человека, а вот призрачность, бессмысленность собственных усилий в этой от века проклятой богом стране - выбили почву из-под ног.
  Самому же Снуму, а было ему тогда лет двенадцать, Коровий Вал и те, кто его населял, не слишком понравились. Сверстники тоже были не в восторге от тощего, мелкого и всегда полусонного непонятно кого, и он всё больше сидел дома, читал, учился законам - по настоянию отца, который, так ничего и не поняв в новой свой родине, желал сделать из сына судейского - и хоть так поквитаться с обидчиками. Сам же Глакс Моннер, скупавший теперь пеньку по деревенским ярмаркам, начал попивать, а потом и просто пить, но о семейной гордости не забывал: "Ты - другой породы, не то что эти эрленцы, холопы от рождения со своим ...м императором!"
  Снуму эти разговоры казались пустыми, как молитва неудачника, да и в таком тоне поминать государя холопов в его собственной стране не стоило слишком часто. Новеллы и кодексы же вызывали у него отвращение, как и у любого подростка. Друзей не было - коровьинские были детьми задиристыми, а Снум вырос мальчиком тихим, худым и сутулым, да ещё и заикался немного - после той далёкой ночи, когда за отцом пришли из дворцовой стражи, по доносу. Он томился чем-то непонятным и тяжёлым, и даже за дворовыми девками особенно не подглядывал.
  Что ему нужно от жизни, выяснилось случайно.
  Копаясь в неразобранной после переезда библиотеке (а он был готов читать всё, что хоть обложкой отличалось от Уложения о Наказаниях) Снум наткнулся на тоненькую книжицу джюнибергского врача Гарда Инния: "Рассуждения о болезнях ремесленников".
  "Рассуждения" эти, взятые в руки от отчаяния и тоски, неожиданно оказались интересной штукой. Болезни писцов и разных каменщиков не слишком заинтересовали странного мальчика, а вот ртуть и свинец... Пытливая мысль была направлена в нужное русло, а спящая в нём невероятная энергия была тем вечером наконец разбужена.
  Пойти в ученики к алхимику, как сказали бы в Пелетии, или - к колдуну, как сказал бы эрленец, он не мог. Во-первых, никаких алхимиков и с огнём было не найти тогда в Столице: за это полагалось четвертование, самое малое. Во-вторых, отец убил бы его раньше: у Глакса Моннера были свои планы на будущее сына и никаким снадобьям там места не было.
  Но Снум был непреклонен. Тайком от отца пролез он в императорскую библиотеку, в ту её часть, что была открыта для публики; научился бегло читать на полузабытом в семействе Моннеров тардийском - все лучшие алхимики мира тогда жили в Гироде; он даже гарлахский научился разбирать с грехом пополам, вот уж кто был мастером благородного искусства!
  Молодой Снум приноровился ладить со взрослыми (их было гораздо проще обманывать) - и долго вертелся в свинцовой плавильне. Расспрашивал рабочих, почтительно говорил с мастерами. Подбирая крохи знания, где только возможно, он копил скудные отцовы подачки и бесстрашно воровал, покупая ингредиенты, травился газами, ходил по краю и мог сдохнуть множество раз. Он придумал собственную тайнопись для рецептов и дневниковых записей; чтобы от него отстали, он между делом выучил все эти бесовы законы и уложения, сколько их ни напридумывали воры-императоры, и отец теперь осыпал пьяными ласками своего замечательного сына.
  Настал великий день - и он смешал свой первый "препарат".
  Прошло ещё немного времени и от кошек, собак и разных лягушек пришлось перейти к людям. Снум ничего не имел против старенького слуги, который помнил ещё его деда, и раньше именовался дворецким, потом служил на конюшне, а как не стало и лошадей, то просто делал по дому, что было нужно. Старичок любил поворчать, но Снум испробовал на нём свой первый настоящий яд ("антарра" - мышьяк с фосфором) вовсе не из-за этого: а просто - где ж ему было взять живого человечка? А тут всё под руками, и если получится, то никто не удивится смерти старика.
  А когда всё получилось, он плакал на заднем дворе щедрыми слезами счастья, с истерическим спазмом. Он сумел! Он сделал! А ведь по большей части придумал всё сам - невнятный язык древних манускриптов, листаемых урывками, очень мало помогал в работе. Он сам, сам понял, что начинается век минеральных ядов, что именно им суждена в этом мире великая карьера, что скоро вознесётся над ними великий реальгар, называемый ещё арсениконом, и его младшая сестра - сурьма, из которой уже который век идиоты пытаются выделывать лекарство от всех болезней. Арсеникон тоже издавна использовался в качестве реагента в бесплодных блужданиях вокруг превращения дерьма в золото, а он увидел здесь совсем другие возможности.
  Ещё бы: растворённый в воде тот не даёт ни цвета, ни запаха, все эти слухи о посинении лица - чепуха и бабские сказки. Да и белой трёхокиси реальгара достать было нетрудно. Собственно, невежественные простецы травили благородным арсениконом мышей, откуда и пошло его название в Эрлене; нужно было просто сделать последний шаг: малые дозы, (но, бесова мать, ты попробуй, попробуй сообрази сколько это - "мало"!), долгая диета, аккуратность и тогда, как у рабочих, что плавят свинец, ничего не будет понятно - от чего умер бедняга: животом страдал, кровь сгнила, нарывы во рту - так это может от дурной болезни или ещё что. Государственные врачи в свинцовой плавильне так и не поняли, что люди умирали, вдыхая соединения мышьяка и серы, а он им, конечно, не сказал. Да ведь они бы и не поверили!
  И тогда он решил, что отцовская затея с законами - не такое уж глупое дело. Если пускать в ход две руки: юриста и ... (слово "отравитель" ему не нравилось, а как иначе называть это он пока не знал) аптекаря? то можно делать большие дела.
  Настала, другими словами, очередь отца, Глакса Моннера: во-первых, нужно быть уверенным, нужно отточить нелёгкое умение и переделать очень много сопутствующей работы, во-вторых, - надоело! Надоела мелочная опёка и слезливые пьяные скандалы. Ему, в конце концов, уже восемнадцать.
  И снова никто ничего не заметил.
  Старого Глакса стало часто тошнить к концу дня, он начал терять вес, что было неудивительно при потере аппетита. Он стал раздражительным и угрюмым, но ведь он и раньше не слишком часто смеялся, да и если столько пить... Через месяц его начало тошнить по утрам, а потом и во все остальные части суток, но приглашённый врач смог предложить лишь кровопускание и после третьего раза был вышвырнут вон неблагодарным пациентом.
  Ближе к концу Снум взял за правило приходить к отцу в спальню, где тот проводил теперь большую часть оставшегося у него времени, рассматривал его, задавал вопросы, тормошил и однажды тот кажется что-то понял.
  Снум не любил вспоминать ту ночь...
  Что ж, у каждого из нас есть маленькие секреты. Зато он перестал заикаться, ушёл в большой загул и даже излечился от некоторой, испытываемой ранее, робости перед женщинами.
  Похоронив отца и выгнав слуг, он продал дом и обратился к старым знакомым своей неудачливой семьи, некоторые из которых при новом императоре достигли немалых высот в Столице. Пьяницу Глакса Моннера те уже давно не хотели видеть, а вот к сыну его снизошли, тем более, что и просили-то их о безделице: о допуске к экзаменам в Университет (тогда это называлось - Школа Западных Ворот), да небольшого вспомоществования от казны, ежели испытуемый вдруг сподобится тамошние экзамены одолеть.
  Но даже этого Снуму не понадобилось: экзамены он выдержал, имея знания несомненные, и даже несколько поразив чиновников свой начитанностью, был принят в "десятую часть", то есть как талантливый ученик, имеющий право на государственную заботу.
  Дальше...
  Что же дальше? Всё вышло, как он рассчитал.
  Пробиться в Столице молодому стряпчему без помощи со стороны было очень трудно, но постепенно - кому надо узнали, что есть на свете вот такой вот полезный человек: и бумаги оформит, и старая бабка или дед, или даже совсем не старый, но тоже родственник, на свете не заживутся. Берёт молодой волшебник умеренно, и хоть ждать нужно несколько месяцев - зато дело верное, никто ещё не дознался.
  
  ... Всякой иностранной чепухой, что начала к тому времени входить в моду - вроде женских духов или притираний с токсинами, отравленных перчаток и пропитанных "препаратами" книг - он не пользовался. Всё это было хлопотно и не всегда работало. Кроме того, несмотря на отца, а может и благодаря ему, Снум Моннер, кажется, вырос патриотом.
   При этом он берёгся, как мог, избегал вздорных людей и действовал через посредников. Он честно платил тем в Ночной Столице, кому в его положении платить полагалось (в отличии от старших Моннеров он не видел в этом ничего такого, унизительного), но - не уберёгся.
   Жадность толкнула его под руку уже в самом конце.
  
  Изрядно заработав, он тогда совсем было собрался отойти от дел, метя переехать в Тарди и написать давно задуманный трактат с названием скромным, но с большой претензией: "О ядах". Что там арсеникон или сурьма, он придумал удивительный "препарат" (Снум никогда не называл своих опасных детей "ядами", это не трактаты, это - работа), он сам восхищался своим умом. А пришла мысль просто - слуга (а теперь у него были слуги, хороший дом, отличный выезд и милая певичка на содержании) однажды наелся зелёных яблок, а перед тем - одолел кувшин простокваши. Яблоки и молоко, которое Снум ненавидел, но пил, а скорее принимал, каждый день вместе с активированным углем и многим другим, сами по себе большого ущерба никому нанести не могут. А вот вместе...
   Долго он мучился, старался, тратил деньги, изменив, в отчаянии, минеральным ядам, взявшись за презираемые "препараты" из животных, гадов и растений. Именно растения помогли ему. В тысячный раз растирая и смешивая экстракты, соки, толчёную кору, какие-то совершенно безобидные соцветия, он набрёл таки на искомое. Полгода прошло в шлифовке рецептуры и вот наступил ещё один великий день.
   Он намеренно не отпускал слугу, который провонял ему тогда весь дом - по справедливости этому туповатому деревенскому парню принадлежала честь первому испробовать "парный препарат".
   Перспективы открывались нешуточные: теперь можно было делать "препараты" немедленного действия. Рассудите сами: за обедом все - в том числе и будущий богатый наследник - едят одно и тоже, получая "первую монетку", а потом все уже пьют разное, и тут-то легко добавить кому надо, даже не особенно и скрываясь, вторую часть.
  Что сможет найти в питье отравленного приглашённый стражей врач сыскного приказа или аптекарь? Следы аконита или пятнистого болиголова, "лисьей смерти", мертвыша или сонного мака? Дорогущую и не слишком удачливую в этих делах мандрагору? Ни беса он не найдёт - только остатки вполне бессмысленной коры мыльного дерева в питье, если сумеет, а в обеде никто ничего искать и не будет, - обед ели все.
   Ради такого случая Снум долго выжидал и наконец дождался золотого заказа на одного старого дината из Великих Семей, бывшего Магистра Милитум Севера. Его вздорный внук, отец которого уже умер, решил поторопить зажившегося старика. С самим щенком Снум дела не имел, репутация у того была мерзкая даже для того круга, в котором приходилось вращаться будущему автору великого трактата, но на этот раз решил рискнуть - уж больно много сулили, к тому же он совершенно твёрдо решил, продав всё, улизнуть из вечно спасаемой богами империи, так что и делиться последним гонораром нужды не было.
   Всё у него было давно готово, пять раз повторены инструкции молчаливому хмурому человеку, что принёс задаток и взял препарат, когда в маленький домишко, снимаемый Снумом специально для опасных встреч, вломились непонятные, страшные люди - огромные, светловолосые и отвратительно пахнувшие.
  Люди эти, перевернув домик вверх дном, надолго там не задержались: прихватили собранные Снумом из тайников перед бегством деньги, бумаги, остатки "препаратов" и, конечно же, самого хозяина.
  Допросы неудачливого отравителя шли днём и ночью, пытка огнём сменялась пыткой водой, а издевательства - насмешками. Тогда в первый раз в голове у него открылся потайной лючок, маленькая щелястая дверка, из которой ночами в вонючий подвал приходил к нему отец, огромный, худой, тёмные потные волосы лезли клоками, смеялся, тыкал костистым пальцем в окостеневшего от ужаса сына.
  Хуже всего было то, что он ничего в происходящем не понимал. За долгие годы успешной практики он познакомился со многими чинами столичной сыскной управы и имел основания ожидать от них некоторой помощи. Но знакомых лиц и вороватых ухваток не наблюдалось, здесь явно было что-то другое. Неужели личная тюрьма могучего дината, что предпочёл не связываться с продажной стражей и всё сделать своими длинными руками?
  Мучать его в конце концов перестали, дали неделю отлежаться и однажды утром сгребли с вонючей соломы: вычистили, как лошадь, приодели и, напоив слабым маковым отваром, отвезли в огромный каменный дом недалеко от Небесного Ларца.
  Без особенного удивления дрожащий Снум узнал в костяном старике в лёгкой золотой короне дука именно того, кого должны были угостить его "препаратом". Бесов старик чувствовал себя, конечно, прекрасно, он сам и придумал это отравление, это его человек вышел на Снума, выманил того из донной замути - так, на всякий случай, если дурак-внук и вправду задумает недоброе.
  Беседа не заняла слишком много времени.
   - ... Значит, двойной яд? Сам придумал, как мне объяснили, хотя сей рецепт давно уже известен. Неуч, доморощенный талант... - старик не разговаривал со Снумом, скорее думал вслух. - Ну вот что, любезный, я возвращаюсь на Север, война знаешь ли, закончилась, начинаются переговоры, полагаю, ты мне пригодишься. Врагов империи хочу с тобой познакомить. Но покамест - не вижу смысла. Парный яд - штука неглупая, но как бы человек не умер, умрёт он рядом с нами, и подумают всё равно на нас, имперцев. Получается, ни к чему ты мне...
  Снум разом сбросил сонную одурь макового питья; пав на колени перед мрачным стариком он давал страшные клятвы, уверял в своей сугубой полезности. Выболтав всё до донышка, отдал последний рецепт, что пришёл к нему уже в темнице, в бреду и вони горелого мяса: если кого сначала опоить как бы до смерти, но давать ему противоядие в питье или пище, то некоторый срок, пока он рядом, под руками, то будет жив - а как уедет, так в дороге и кончится, а может и до дому доберётся, и никто на вас, то есть на нас, светлейший дук, не подумает. Вы понимаете, понимаете ли меня? Я...
  Слова распирали его, как газы кормленную горохом лошадь.
   Костяной старик коротко усмехнулся на чёрные планы, но по глазам было видно - запомнил. А пока же:
   - Волосья у тебя отросли, - задумчиво сказал он, в первый раз кажется обращаясь непосредственно к Снуму, и тот задрожал от радости, понял, что будет жить. - Эй, Грольн...
   Из теней за спиной высокого кресла дината выступил тот самый человек, что сторговал Снума на последнее дело, хмуростью и костяным цветом лица схожий с хозяином; распрямился, расправил тяжёлые плечи, коротко усмехнулся. В рукаве у него обострившимся от ужаса зрением Снум углядел чуть выглянувший наружу старый, сточенный до тонкого нож.
   - А-вв-а, - заскулил он, не вставая с колен. - В-в-в-аша С-с-с-ветлость...
   - Евнуха бы из тебя сделать, да северяне такими брезгуют, тупые варвары. Ушами обойдёшься, там эдаких - как камня. Давай, Грольн. Чтобы помнил.
  
   Так переменилась его жизнь, и он навсегда, как казалось всем причастным, покинул Столицу.
  Той весной ничего примечательного на Севере не случилось. Вельможа и динат, под сапоги которого бросила Снума насмешница-судьба, долгие месяцы добирался до Мангии, что лежит в холодной провинции Регат, куда слетались с ближних окраин империи великолепные вожди варваров. Были они именно такими, как увидел их Снум как-то раз у себя в доме: огромные, светловолосые и пахли мерзко, только что на этих было больше золота и какой-то вроде вышивки.
  Работать приходилось много, - старый динат не терпел праздности ни в ком, - но в профессиональном качестве он выступил всего два раза, зато по-настоящему удачно, даже новый хозяин холодно усмехнулся, не брезгая отравителем потрепал по затылку.
   К концу осени, когда варвары, устав совершать подвиги за пиршественными столами, засобирались в свои мёрзлые берлоги, стало ясно, что старик вот-вот велит его кончить.
  Но и в этот раз уцелел Снум.
  За лето он отъелся, накопил потерянную в пыточном подвале смелость, резанные уши держал открытыми, запоминая всё, что смог услышать о северных странах, и - сбежал, подлец. Сбежал со случайным караваном на самый что ни на есть Север, в Вангию.
   Никому он там ничего о себе не рассказывал, конечно, не настолько был глуп. Да его ни о чём и не спрашивали: раз уши резаные, то ведь это не гейс у него такой. Корноухий - значит раб.
   А Снуму было всё равно. Снуму казалось, что он-то как раз обрёл наконец свободу и нашёл новую жизнь. Тем более, что она, жизнь эта, текла себе и в краю льда, оказывается. Был он ловким человеком, трудиться умел без понуканий, да и обнаружил в себе бездну талантов: и златокузнецом, и будущее по звёздам, и лекарем, конечно, а если приходилось ходить за свиньями или оттирать шкуры, что же - и это было лучше, бесконечно лучше подвала жуткого костяного старика.
   Иногда ночами, валяясь на вытертых зловонных шкурах, хватало его иногда ледяной рукой, в голове взрывалось белое, бесконечное белое безмолвие с алыми мазками судеб людей, с которыми ещё предстоит встретится. Сны эти, которые не были снами, исчезали с утренним светом.
  Так и переходил он от одного клана к другому пока не достался Хроститу Железнобокому. Там и пришлось познакомиться со свиньями и шкурами, и, что было по-настоящему тяжело, с этим ... Рагваном.
  В бесконечных скитаниях по мёрзлым странам Снум давно перестал бояться. Собственно, свой первый страх, положенный нам всем от природы, он убил ещё там, в спальне умирающего отца, да и потом видел немало. Он не боялся варваров, как по привычке называл северян, хотя любой из них мог походя сломать его, как сухую ветку, он не боялся наказаний за дурно выполненную работу или так, ради развлечения хозяина, но этот мальчишка с холодными глазами совершенно как у старика-дината вызывал в нём ужас.
  Рагван этот взял себе привычку беседовать, задавать вопросы; кажется, он приглядывался к нему, Снуму, - как готовящая обед хозяйка к рыбине из корзины - с которой начать. Все многочисленные тени и шёпоты, что жили в голове Снума мгновенно прятались за маленькой щелястой дверкой и сидели там тихо, как мыши. Снум весь как-бы встряхивался изнутри, память его, боясь лишний раз вздохнуть, разворачивала десятки читанных за время учёбы в Школе Западных Ворот свитков, он толково и быстро отвечал на вопросы ("Я хочу знать всё, что знаешь ты", - коротко объяснил ему щенок в самом начале), но когда очередной урок заканчивался, у бывшего нотариуса дрожали колени и пальцы, и почти всё остальное.
  Как бы то ни было, он стал лучше питаться, его стали меньше бить, он вспомнил аналитический метод, кропотливый труд ума и радость открытий. Он потихоньку вспомнил старое и, втайне от всех получив плохонький "препарат", как и раньше, в Столице, плакал от счастья, а потом, ночью, трясся от ужаса, потому что проклятый мальчишка читал его, кажется, как открытую книгу, и только из гадливого интереса позволял жить - Снуму это было ясно с самого начала, но и деваться ему было некуда.
  
  Тени его бедного разума злобно роптали, им дано было знать, что он отомстит, отомстит всем. И не здесь, в этих снежных пустынях, но там в проклятой Столице вспомнят о нём. Заговорят, ужаснутся! Он не станет больше связываться с заказами. О нет, он всё будет делать для себя! Он сделает такое...
  Они не скоро забудут его.
  Но долгие годы, проведённые в рабстве у северных народов, не прошли даром. Что-то большое и мягкое, как беременная снегом туча, иногда толкало его в спину, наваливалось, мешало дышать. Он не забыл вкрадчивые приёмы человеческой хитрости, он как намыленный выскальзывал из жизненных передряг, но только никак не мог вспомнить, написал ли он свой трактат "О ядах" и теперь скрывается в этих диких местах от правосудия, или - всё ещё впереди и нужно ждать, таиться, хотя жизнь убегает с каждым вздохом, и Столица далека, как молодость, когда был старый, но уютный дом у Коровьего Вала, ворчливый дряхлый слуга, что таскал ему пряники и катал на спине, когда был моложе, и строгий отец, - у него же был отец? - который любит его и хочет, чтобы он сделал в жизни то, что не удалось старшему, или чтобы он просто был счастлив, да просто жив - ведь всё это в будущем, всё это ещё может случиться с ним, верно?
   Несмотря на снежные тучи и зловещий шёпот безумия белых ледяных полей - а может и благодаря им - Снум отлично справился в Алтуне с поручением, что дал ему Рагван, быстро вставший вровень с самыми страшными костедробителями своего тяжёлого народа. Снуму и в голову не пришло предать нового хозяина - в самом лучшем случае он сумел бы живым ускользнуть из Алтуны, чтобы нищим скитаться по окраинам империи, а скорее всего сиятельнейший идиот, заправлявший в крепости, приказал бы по-тихому удавить старика, чтобы не делиться успехом.
  В последовавшей за всем этим кровавой и шумной кутерьме никто уже не тыкал ему в рожу насчёт обрезанных ушей: северные, как животные, не знали благодарности, но хорошо понимали пользу. Да и сам Снум вёл себя тихо, ничего не требовал, наоборот - нацепил маску чудаковатого книжника-бессребреника, "мудреца", коих люди Хростита уже встречали на каменных дорогах империи.
  Он присматривался и не пропустил свой шанс.
  
   К тому времени, как варенги выдрали из империи первый заметный кусок мяса, через Хростита прошло уже немало разного сорта девок, но в сердце запала одна, именем Гилла, из семьи властелей средней руки в Регате. Высокая, как северянка, волосы долгие, русые, губы яркие и зелёные смешливые глаза. Нрав у неё был лёгкий, долго грустить не умела, плакать в шатре днями напролёт о прежней жизни - это было не по ней.
  Хростит везде её с собой таскал, трахал, как бык корову, и даже помолодел.
  Гилла же поначалу боялась его до обмороков, но понемногу, баба есть баба, перестала лежать бревном на шкурах во время утех, а приладилась вить из Хростита верёвки. И так это у неё ловко получалось, что тот сначала шуткой, а потом, похоже и всерьёз, заговорил о женитьбе. Род, мол, хороший, отхватить у империи полпровинции, динатом стать, чем плохо?
   Рагван молчал, ему было всё равно, и Крайст молчал, но у того молчать получалось хуже. Снум тоже помалкивал и не только потому, что его не спрашивали. Он был занят.
  Ласковой кошкой на мягких лапках бродил вокруг простоватой Гиллы, стараясь приучить её к себе, стать полезным. Терпения и хитрости было у него много, да и жизнь походная, да ещё в лагере варваров, для девушки благородного происхождения была и вправду тяжела.
   А уж когда они ворвались в Столицу, о! тут Снум стал для неё просто кладом. Гилла в этом огромном городе никогда не бывала, что здесь и как - не понимала, но несмотря на невеликий свой ум остро чувствовала крохотные брезгливые усмешки придворных дам, которых щедро отсыпал ей тогда Хростит. А Снум всё помнил, ничего не забыл. Пусть с дворцовыми и он раньше дел не имел, но теперь и разговор с теми был другой.
  Он нашёл ей верных и толковых служанок и хороших учителей, помог устроить место жительства, свить великое женское гнездо. Он как-то лучше мужчин понимал такие вещи, он и не думал о себе давно, как о мужчине.
  Став домоправителем Гиллы Снум смог втереться и к Хроститу. Тот был не против знакомой рожи среди всех этих новых надменных лиц с кислыми улыбками побеждённых, да и умел Снум услужить, не отнять. Научился за столько-то лет.
   Но к Хроститу ходов у него не было. Тот имел собственный уже почти что и двор и пуще огня берёгся знаменитых эрленских отравителей.
  Что ж, для того и была у Снума - Гилла.
  После Столицы конунг варенгов разговоры о женитьбе оставил, приходил к ней не каждую ночь, и чем дальше, - тем реже. Что она ни делала, ничего не помогало: как змеи в колдовском танце кружились вокруг "северного исполина" десятки женщин - самых разных, даже и синих. Прильнёт такая, вопьётся в сердце ...
  Стряхнёт тогда Хростит Гиллу как старую рукавицу с руки, выгонит.
   Тут-то и шепнул ей Снум, под страшным секретом, о верном средстве, о любовном привороте, победителе мужского непостоянства. Гилла, как девушка просвещённая, в колдовство не верила: Снум смеялся вместе с ней, а потом объяснил, что Хростит-то - варвар и в эти дела верит, как в Океан, и над ним-то оно, средство, как раз и будет иметь силу, да ещё какую. Впрочем, в нынешнем своём положении Гилла была готова поверить во всё, что угодно, и взяла у Снума пузырёк с прозрачной жидкостью. Опережая вопросы и подозрительные взгляды, тот немного отпил из пузырька - вода и вода, только что волшебная. Ни вкуса, ни запаха. Не отрава же...
   Но самой ей это пить нельзя, чтобы в себя не влюбиться, и Хростит ничего знать не должен, они на севере дикие и всего этого очень не любят.
  Ну, уж это Гилла и сама понимала. Такое и на юге немногим понравится.
   Прошло три месяца, не один хрустальный пузырёк вложил в её узкую ладонь Снум, строго отпивая из каждого. Хростит за это время сильно сдал, по бабам шляться у него теперь не было большого интереса, а вот к Гилле он вернулся. Его там поили молоком - Снум полагал его до некоторой степени противоядием от мышьяка. Молоко ли помогало или горячая любовь, но у Гиллы ему становилось легче и торчал он у неё всё дольше.
   Зеленоглазая расцвела, дарила Снуму деньги и камешки, а он ей за это принёс последний пузырёк - вдвое против обычных - наказав утроить порции. Хростит собирался на большую облавную охоту, и такой случай упускать было нельзя. Гилле же сказал, что это - последнее. Больше зелья не надо, её мужчина и так никуда не денется, останется с ней навсегда.
   Так всё и вышло, видно бесы ворожили Снуму Моннеру.
   Не вернулся Хростит с охоты: заплутал, потерялся в бескрайних лесах; ближние рассказали потом, что когда его нашли - у того уже горлом шла кровь, а потом бесновавшийся на поляне огромный, в белёсых космах старик, замер на мгновение и упал на мокрую холодную траву мёртвым. Видно, сердце не выдержало.
   Труп тщательно осматривали: и грамотные эрленские врачи, и дикие северные знахари. Смотрели, но не увидели - пятен на теле не было, кровь не свернулась и сердце это самое не почернело, как то бывает при отраве, что всем известно. Да и не до этого им тогда всем стало. Похоронили с богатыми подарками и даже человеческими жертвоприношениями - и ладно.
  Оставалась Гилла.
  Ей Снум скормил было порошок сурьмы под видом чудодейственного средства, что вызывает на свидания дух умершего из страны вечной ночи, но ничего из этого не вышло хорошего - проблевалась Гилла и Снума выгнала. Тот забеспокоился и едва не наделал глупостей, но несчастная женщина ему и в этот раз помогла. Долго она плакала, а потом удавилась у себя в богатых палатах.
   Снум немало подивился таким делам, всю ночь давился смехом, уже и сам был не рад. Но не над глупой доброй Гиллой смеялся он, нет, тут в другом было дело. Недаром начала мелко трястись у него правая рука, да судорога, да тик. И заикание вернулось...
  Все думали, он о хозяйке-защитнице жалеет, не понял никто. Кроме Советника Элга.
  
  ***
  После того, как дело под городом Ингером каким-то невероятным образом закончилось падением императорской власти, но ещё до неизбежного взятия Столицы мятежниками, последний из оставшихся в живых внук Гедды Белой, имя которого не удержалось в истории, скрылся в Храме, в самой большой церкви города.
  Ранним утром глухими переулками добрался он и малое число ближних до огромного здания. Уже к обеду, умело разогретая кем-то чернь огромной толпой собралась у главного входа; трусливые служители исторгли своего природного господина из священных стен. Драгоценную кровь расплескали на древних ступенях, с трупа содрали одежду, разделили на лоскуты - на счастье.
  Магистр Деб, покончив с последним известным ему членом династии с большим караваном и несметными, как говорили, ценностями в тот же день ушёл на север. Деб торопился перескочить горный хребет Облачной дорогой, спрятаться в Обители Королей, огромной крепости, что лежала в коренных, природных землях народа артов. Тяжёлый путь, предательство местных князей и мятеж в конвое не дали ему добраться до могучей твердыни.
  Советник Элг отправил за ним из Столицы Рагвана и пять сотен надёжного эрленского войска. К Рагвану присоединилось вдвое больше северных удальцов - опираясь на репутацию последнего и имея ввиду слухи о несметных сокровищах, что забрал с собой проклятый евнух, награбить в этом походе они собирались немерено.
  Погоня вышла тяжёлой.
  В восточной части провинции Ломейн, где в конце концов настигли они караван, большие плодородные равнины редки, а впереди маячили высокие горы, поросшие синим, как казалось отсюда, лесом.
  Редкие в этих местах жители, белоголовые лесовики, издавна глухо ненавидели империю, да и к северным большого дружелюбия не испытывали. Отказывали в продовольствии, не давали проводников... Вернее, пытались отказывать или не давать. Но пока люди Рагвана тратили время на упрямых сыновей вепря, следы каравана затерялись на глухих лесных дорогах, а когда через два дня караван всё же нашли - было уже поздно.
  Местный проводник завёл магистра Деб в долину, которая заканчивалась тупиком. Кто-то из тех, кому никак нельзя было встречаться с людьми советника Элга, начал распрягать лошадей из тяжёлых телег и делить груз. Старшие командиры попытались восстановить дисциплину, но быстро выяснилось, что это было ошибкой. Евнухи сцепились с пьяными наёмниками. Горцы исподтишка резали удалившихся от основного лагеря людей.
  Когда погоня настигла караван, узкий проход в котловину уже был усеян трупами и растрёпанными повозками, везде валялись молившие о пощаде раненные, кое-где ещё шли схватки усталых людей.
  Остатки людей Деба забились в крошечную деревню, оттуда в сторону северных густо летели стрелы и болты, но деваться осаждённым было некуда.
  Когда Рагван нашёл магистра Деба, тот был ещё жив. Прислонившись к тележному колесу повозки, из которой выпрягли лошадь, он мрачно рассматривал собственные кишки у себя на коленях.
  
  В разбитом караване нашлись немалые ценности, но преследователи остались, конечно же, недовольны. Северные ожидали гораздо большего, люди же Элга очень быстро подхватили у варваров заразу алчности, грезя наяву о сундуках с изумрудами и о телегах, гружённых золотыми слитками.
  Такая болезнь хорошо лечится обильным кровопусканием, но Рагван был не в том положении, чтобы ставить своих подчинённых раком. Вместо того, чтобы пытаться подтянуть дисциплину, он всего лишь кое-как разбил своё разношёрстое войско на сотни, отправив их звёздным маршрутом искать сокровища уже под видом государственного дела. Подчинённые, сохранявшие пока малую толику здравого смысла, с радостью согласились.
  Как это ни смешно, но кое-что они действительно нашли, но истинное сокровище досталось в тех густо поросших лесом горах одному Рагвану.
  
  На вторые сутки поисков он, наконец, отбился от своих - надоели эти рожи, да и потеряться в этих поросших лесом обрывистых каменных кручах было действительно нетрудно. Двигался он в долине глубокой и быстрой маленькой речки. Двигался, сообразуясь с логикой местности, полагая, что долина, где наскоро закопали магистра Деба с присными, тянется параллельно его маршруту по правую руку.
  Вокруг с тихой угрозой гудит чёрный лес, ели да пихты накрыли хрящеватую землю сплошным пологом: темно, тревожно и влажно. Всё покрыто мхом, кустарника почти нет; конь Рагвана оскальзывается на напоенной недавним дождём мшистой подушке кукушкиного льна. Ручей серебрится между деревьями, падает в речку крохотным водопадом. Над водопадом летят клоки негустого тумана, и стоит одетая в клубы водяной пыли радуга.
  Услышав на близкой поляне громкие и грубые голоса он спешился, накинув повод на высоко обломанную ветку, и осторожно скользнул вперёд, под ёлку, успев уже соскучиться по людям...
  Двое мужиков, по виду - наёмники, заросшие бородой до глаз, размахивали руками, окружив высокую молодую женщину на крохотной полянке. Заметив Рагвана, который особо и не прятался, один из них ощерился, коротко махнув товарищу рукой, потянул из деревянных ножен короткий меч. Товарищ поднял из высокой травы копьё...
   Он расстрелял их из маленького арбалета, который всегда носил с собой, такой у него был теперь метательный нож, они ничего не успели сделать, только вожак прыжком бросился назад, наверное хотел прикрыться девушкой. Или, как отчего-то показалось ему, закрыть её собой.
   А и верно, думает Рагван уже в следующую минуту, тут было к чему кидаться - он только сейчас рассмотрел её.
  Лицом пригожа, волос льняной, куда там кукушке с её мхами, на высокой сильной шее блестят тяжёлые кольца локонов, на щеках, как говорится в тех же свитках, но с другой полки, не отшумела ещё весна. Руки тонкие, в лебедей, нижние же конечности - приятной глазу длины. Глаза у неё оказались серебряные: и не тусклые или тяжёлые, но - живые. Светятся... Только взгляд он не смог поймать.
  Да что же - взгляд? Вот сейчас он возьмётся за повязанный по тонкой, но крепкой талии "платок девичества", рванёт к себе... Она закроет глаза, подставив лицо, тихо шепнёт: "Не обижай меня", и дальше они будут говорить на совсем другом языке. Он шагнул, пряча за спину своего всегдашнего спутника - брезгливую усмешку, и стараясь не глядеть на всё это со стороны и ...
  - Ну просто феникс среди кур! - рявкнула серебряная девица и закатила ему оглушительную пощёчину.
  Рагван оцепенел.
  Он всегда, с самого начала ненавидел это - когда его касались, хлопали по плечу, обнимали; они чувствовали, знали и старались не трогать его руками. Мало было охотников - обниматься с Рагван-иром, а эта, эта...
  Несколько мгновений он ещё позволял себе думать, что его вовсе не ударили сейчас, что именно так выражают своё желание и готовность утончённые столичные шлюхи-аристократки, о которых он уже успел наслушаться и не только наслушаться, что это всего лишь эдакий светский выверт, непонятный варвару из северных стран, что он вовсе не проснувшийся испуганный ребёнок, и что вот сейчас она...
  - Ты их убил! - продолжала орать на него высокая девушка в чёрно-красном платке девичества поверх свободного зелёного шерстяного платья. - Я им почти объяснила, а ты!.. Скотина!!
  - А-а, милая, так это у вас по взаимному уговору всё должно было быть? Со всеми разом? Что-то я красного вина не вижу... - на всякий случай отступил он шага на полтора. Девица была - как картинка, хоть пальцы облизывай, но узкая её ладошка оказалась - твёрдая и тяжёлая, как из дуба точена.
  Девушка замолчала, непонятно взглянула ему в лицо, опустила голову.
  Трудно было не глядеть на неё. И она, конечно, об этом знала, о глупом колдовстве тела, и он знал, что она знает, но всё равно - не мог собраться, уйти в свои холодные глубины, спрятаться; нет, глазел, как дурак на ярмарке.
  - Ты, добрый человек, для чего так смотришь на меня? Сам платок развязать решил? - он только сейчас заметил, расслышал "короткую" крестьянскую речь, где сглатывали многие согласные. Не шла она ей, как и зелёное платье с чужого плеча, великоватый платок и нелепая рыжая сума под кустом.
  - Да нет, что ты, - чуть ли не с испугом ответил Рагван и почувствовал, что краснеет. - Я так просто...
  - Что ж, или нехороша для тебя? - От крыльев носа к уголкам полных губ скользнула коварная усмешка, и проклятая девчонка окатила его грозным взглядом, что твоя императрица.
  Вот ведь стерва...
  И лет ей немного, и красоток этих белокурых он на севере видал, как камня, и всё равно. Его она совершенно не боялась, её, кажется, больше занимали утыканные болтами бородатые мужики на полянке.
  Наваждение какое-то. Речь вот опять изменила - на придворную. Но вся её повадка, крепкое, хотя и тонкое тело, как готовила ещё недавно еду на костерке - явно не испытывая больших неудобств в диком лесу, наполненном разбойниками. Нет, какая чепуха, это ж просто баба, сейчас он ей объяснит. Она поймёт. Сколько их таких было на военных дорогах...
  Рагван-ир решительно придвинулся, даже руки успел раскрыть, вдруг это тоже видение, но девушка, имени которой он пока не знал, не отступила. Нашлись у неё защитники.
  Сердито зашумела ель, потянула к нему длинные плети ветвей берёза, и мертвец скривил губы в брезгливой усмешке, стиснув залитый кровью кулак. И прежде чем ощетинившийся Рагван смог ответить, надменным словом развеяв глупый морок, она вдруг оказалась совсем рядом, почти прижалась к нему, быстро, решительно, но без мысли о близости.
  Коснулась щеки кончиками пальцев.
  Он содрогнулся от почти страха, он не почувствовал ласки - так слепой от рождения читает человеческое лицо, ищет ответы в горьком изгибе губ, окаменевших скулах, в жёстком прищуре глаз. Пальцы у неё были - как, нагретые морем облака, как солнечный зайчик, уснувший на виске...
  Теперь ему хотелось, чтобы она не отнимала рук.
  - Ты так давно говоришь не то, хочешь и не тем, кому надо, что кажется сам уже поверил, что мир - это кровавая бессмыслица, бесконечно умноженная в треснувших зеркалах. Что ты виноват в том, что живёшь...
  Он замер, заледенев, а она вздохнула, глядя с жалостью.
  - Ты любил свою мать и стыдишься этого. А больше ты никого не любишь и прежде всего - себя, и мир тебе противен. Зачем ты живёшь, русый мальчик с голубыми глазами?
  - А зачем жили они?! - крикнул Рагван, указывая на валяющиеся вокруг тела, понимая, как глуп и жалок - и вопрос, и он сам, маленький русый мальчик, вокруг которого вдруг рухнули стены, что строил он каждый день.
  - Они жили, чтобы ты их убил. Это я виновата.
  Они долго молчали. Она стояла, снова опустив голову, холодный ветер перебирал пряди волос, и ему показалось, что она уже умерла.
  Нужно было что-то делать...
  - Как тебя зовут? - спросил он хриплым, отяжелевшим голосом и совсем не удивился ответу.
  
  Не только он, они все сразу поверили, что она и есть - принцесса Эрта, последняя августейшая особа империи. И не только потому, что нашлась в её рыжей суме Малая Печать, которая и не печать вовсе, и куча всяких драгоценностей и прочих побрякушек, которым, по мнению знающих людей, не было цены.
  В их дикой, необузданной орде северных варваров, не менее диких кочевников, изменивших присяге эрленцев, просто разбойников - её любили все. Хотя "любили" - это не то, это пухлое, слюнявое слово, а она была - быстрая, светлая, серебряная. Как стрела, что не хочет убить, но могла бы лететь с тобой вечно, могла бы вести тебя, показать дорогу - на край света и дальше.
  ...Однажды, уже вернувшись в Столицу, он увидел, случайно, как у заброшенной оружейной мастерской на задних дворах Небесного Ларца принцесса Эрта втолковывала что-то возвышающемуся над ней Иклу Белоглазому по прозвищу Краб, размахивая длинной косой и потрясая кулачком. Икл этот был известный на Севере человек - злобное, угрюмое животное; убить человека ему было, что высморкаться; но, ничего, только утёрся, когда нетерпеливая принцесса, притопнув сапожком, отвесила ему подзатыльник. Еле дотянулась.
  Рагван, вспомнив, что имя её на языке артов именно это значило - "Стрела", только сочувственно усмехнулся, глядя как горбясь и примирительно разводя руками понемногу отступает от неё Икл, похожий на вставшего на дыбы медведя, хотя и кольнуло его: значит ей все интересны, даже и такие, как этот, а не только он, великолепный принц Рагван?
  Но большую часть времени Эрта, хвала Властелину Снегов, возилась не с матёрыми мужиками, а с сопливыми детишками, превратив дворец в огромный приют: от всяких бед и неурядиц много тогда мучилось по Столице брошенных детей, и Крайст охотно выделял ей из лагерной казны, что просила.
  Эти дети много неприятностей доставляли Рагвану, когда ходил он известно зачем на Эртову половину, что там твои евнухи. Дети боялись его, его многие стали опасаться тогда, но не отступали, таскались хвостом, зыркая недобрыми глазами, ненавидели истово, как умеют только они, берегли свою королеву с крепкими шершавыми ладошками.
  А он, да что там - он просто облизывался на неё, единственный из всех, он не видел мягкого света, а только бёдра, груди да льняную косу. И однажды вечером, даже не дотерпев до ночи, она пришла к нему сама. И всё было так, как он хотел тогда - на поляне; ни о чём они не говорили, спаривались под вздохи и горячее дыхание, он только старался в глаза ей не смотреть, чтобы не увидеть там ...
  Жалость? Жалость и страх.
  - Мало радости принесёшь ты мне, Рагван, сын Эльвид! - в сердцах обронила она во время одного из таких коротких свиданий.
  
  Она была беспомощна, бессильна перед этим человеком. И даже не в пресловутой "любви" было дело. Какая уж там любовь. Она знала людей, как ей казалось, она любила и умела изменять их, а тут вдруг впервые в её короткой жизни ей самой понадобилась помощь.
  Она терялась, потихоньку ото всех плакала, а кто-то сыто смеялся за правым плечом: не ты одна, милая, хотела жить, ступая по облакам, много вас было таких, именующих себя принцессами, но - прихотли-и-и-вы пути земные...
  Она шептала своему хозяину - не словами - о заблудившимся в ледяных подземельях ребёнке, чьи крылья изломаны, глаза ослепли, а сердце - замёрзло, а в глазах Рагвана из серого ничего рождалась усталость и унылая тоска. Даже страх, порой, - страх того, что его прямо сейчас потянут - на подвиги духа.
  Он не спорил.
  Он соглашался, что все эти "крылья" имеют смысл, да что там - он видел тоже самое, что и она, он видел и понимал больше, но только пожимал плечами в недоумении. Помогать людям, поднимать их, строить им мосты - это совсем не глупость. Наверное. Можно, можно представить себе и такой мир, где в этом есть огромный и прекрасный смысл.
  Но, моя королева, миры можно представлять себе самые разные, это дело - такое, но зачем? Зачем, Эрта-Стрела?! Ты же умна, ты всё понимаешь, объясни мне, зачем это нужно - представив нечто, пытаться сделать мир именно таким - ведь это пустая и глупая ложь, слащавый обман, а иногда - изуверство! Не нужно этого. Не потому, что есть лучшее, а просто потому, что не нужно ни-че-го!
  У него была сила - не было желаний, он мог только понимать и отражать, уклоняться от острого, избегать опасного, используя чужую силу, вечную мимолётную силу этих дрессированных животных. Он мог многое, но хотел, да и то редко, лишь одного: возвращать им истинные лица, исправленные, без масок - честно, без корысти, и от этого людям становилось так плохо, что...
  Собственно, до людей он с этим нисходил нечасто, много было бы чести, да и без головы можно остаться, что тоже скучно, а вот ей - объяснил однажды, сделал милость.
  "Ты можешь стать императором, отцом нашим и моим, извращенец", - говорила ему иногда с усмешкой разомлевшая обнажённая Эрта, раскинувшись где-нибудь в глухом, заброшенном зале огромного дворца, хотя и плевать ей было на императорство, особенно когда им удавалось найти какую-нибудь свободную кровать - свои палаты у него были, но простые северные люди шлялись там, как у себя дома.
  "Как ты смог стать этим варварским "иром"? Ведь ты звездочёт, Рагван, ты наблюдатель - за звёздами, за жизнью, за нами за всеми. Ты подсматриваешь за людьми, пусть и не из выгоды. Из зависти, наверное..."
  Её брови, которые раньше были как крылья, надламывались в такие минуты - и в лице её он читал дешёвую загадочность и верную, как болото, порочность, и тогда ему хотелось, чтобы её не было. Совсем.
  "Я всего лишь стараюсь оставаться живым", - с такой же почти усмешкой превозмогая себя отвечал он, и эта ложь была ближе к правде, чем любая иная. "А ты, ты кажется становишься похожей на меня." (Но последнего он не говорил никогда. О, нет! Пусть она не может гореть своим странным огнём каждый миг - и что же? Ведь она живая. И он кажется... Если бы мог и умел, он бы, наверное, любил её, а не только валял по конюшням.)
  Трудно было этим людям вместе, а ещё хуже - врозь. Не только похоть не давала им разбежаться, пусть и не было тепла у их маленького костра. Ей казалось - они должны быть вместе не из романтических бредней, которых она и сама не переносила. Она казалась себе налитой до краёв чем-то странным и опасным, и перед ней медленно проступали из ниоткуда непонятные, запутавшиеся, как звезда в мёрзлых сучьях, слова, - Путь, Сосуд и Проводник, именно так: всё с большой буквы.
  А утром принцесса Эрта по-прежнему смотрела на него с насмешкой и неуловимым упрёком, а иногда - с плохо скрытым нетерпеливым ожиданием.
  А что он должен был сделать?
  Ему было неприятно, когда от него зависят, что же в этом такого. Ему было неприятно думать, что этим - не мимолетным удовольствием, а вот таким глазам, которые бывают у неё иногда - он обязан не своей силе, а чужой слабости.
  Чужой.
  Но и отстать от неё он не мог, вот какая беда. От её тихих слов душа иногда сворачивалась, как листок под морозом, а иногда, в мире синего и холодного она была - как тёплая радуга.
  Да и мало у него было дел в ту сумасшедшую осень, кроме как гоняться за сумасшедшими девками?!
  
  11. Сломанная Стрела
  
  С незапамятных времён Столица империи была разделена на "линии".
  Вопреки очевидности, пришедшая из Артии "линия" имела два измерения, представляя собой более или менее прямоугольник из полусотни, примерно, домов, забранный высокими кирпичными стенами. Ворота - всегда одни-единственные: и людям спокойнее (на ночь ворота запирались и охранялись), и присматривать за ними, за людьми, проще. Изнутри, "линии" были аккуратно расчерчены прямоугольной сеткой коротеньких кварталов, в каждом - маленький парк, иногда озерцо; глиняные трубы несут под землёй сточные воды в недалёкую реку.
  Школа Чёрного Неба, где у Рагвана был свой дом, - настоящий, не то что дворцовые покои - тоже занимала на хмуром челе Столицы ровно одну линию. Озера здесь не было, даже самого маленького, зато в высоченной башне имелась обсерватория, а вокруг мостились лавочки продавцов сомнительных товаров, а иногда, - и прямых астрологов, которых не слишком жаловали в Эрлене, хотя при последнем императоре и вошли они в некоторую силу при дворе; по нынешним же разбойным и беззаконным временам до них и вовсе никому не было дела.
  Впрочем, кроме предсказателей будущего имелись здесь и серьёзные люди, с ними проводил Рагван-ир немало времени.
  Давалось ему это непросто.
  За холодным фасадом его слегка надменных (и провинциальных, он это понимал) манер пряталась растерянность. Он почти не знал тригонометрии, не мог решить не что сферический, но даже не всякий плоский треугольник. Основная теорема арифметики, ласково предложенная ему однажды полусумасшедшим старичком-натурфилософом, вогнала его в краску, а уж расчёты движения небесных тел ...
  Это среди диких дикарей, как с презрительным раздражением всё чаще называл теперь Рагван соплеменников, был он кем-то, а здесь...
  Оказалось: образование - клочками, на "высоком" эрле говорит запинаясь, даже слова не все понятны; тот же самый дикарь, только лакированный, в краденном плаще.
  Зато ему было хорошо в этой "школе": среди быстрых, не всегда понятных разговоров, где люди часто не договаривали, пропуская очевидное, и нередко отвечали не на вопрос собеседника, но предвосхищали его следующий аргумент. Осада, война, смертельная иногда опасность - он участвовал во всех вылазках осаждённых - всё это волшебными стенами отгораживало его от суеты и пустяков, от государственных дел, которые душили и мяли его странную душу, да и от любезного советника Элга. Жизнь наполнялась вкусными, яркими красками. Казалось, он нашёл то, что, оказывается, искал.
  Впрочем, в минуту откровенности он говорил себе, что вся эта игра ума: наблюдения за светилами небесными или загадки чисел, всего лишь способ почувствовать себя лучше ближних, не более.
  В школе Чёрного Неба и вокруг неё собрался разный народ, одинаково сильно зависящий от его "милостей" - но Рагван даже про себя не считал себя их господином. Из врождённого чувства справедливости или тайного безразличия к людям наверное. Шарлатанов не гонял, а пребывавшим (часто, хотя и далеко не всегда) в гордой бедности астрономам и математикам оказывал весомые, но всегда тактичные знаки внимания, да и немалый караул, выставленный у ворот его "линии", сильно помогал им всем в голодной и обозлённой на своих бестолковых детей Столице.
  Пожилые, битые жизнью, часто цинично-насмешливые учёные люди, которые давно научились угождать разного рода чиновникам, хотя обычно и без лисьих шкур на шлемах, над ним втихомолку посмеивались - не столько над страстью к знаниям и к "Практике Геометрии", что прятал этот мальчишка-полуварвар под подушкой, но скорее над уважением, что питал он к их занятиям, да и к ним самим, кажется. Они-то хорошо знали цену и тому и другому...
  Но и соглашались при этом, что Рагван этот - молодец, понимает, что эпициклы, гомоцентрические сферы, систематические наблюдения это одно, а гороскопы и эманации могучих светил небесных - совсем другое, что он имеет способности, и при известных условиях из него мог бы получиться толк. Хотя, что в этом странного - при такой-то матери...
  
  Впрочем, кроме индивидуальных занятий математикой и сражений с Эртой Рагван находил время и для государственных дел. Но и здесь старался пройти краем, остаться наособицу.
  В империи, кроме императора и многих других идей, людей и вещей священных, имелось немало самых разных школ, светских и церковных, начальных и высших, и тех, что посередине. Во многих провинциях обучали врачей, землемеров, строителей мостов и крепостей. Огромный столичный Аудиториум готовил чиновников всех рангов. В храмах провинции Акат тысячи людей десять лет учились вещам непостижимым: как верно рассуждать о непредставимом и угадывать волю провидения...
  Вместе с советником Элгом и несколькими единомышленниками последнего самым решительным образом начал он исправлять экзамены для чиновников, правила производства в следующий ранг и остальное, освящённое веками. Без сомнения сдирал со священных почти, устоявшихся за столетия правил коросту, о которой с возмущением говорила ему ещё мать. Изучение древних текстов, бесчисленные и бесконечные, на полторы страницы, цитаты, что велено было знать наизусть, были вышвырнуты вон мозолистыми от меча варварскими руками. От чиновников, полагал он, требовалось уметь задавать вполне земные вопросы - и уметь на них отвечать.
  При этом все в империи знали, что чиновников изготавливают только в Аудиториуме, только там умеют делать это правильно - и никакая осада не могла тут ничему помешать. Сиреневые свитки из императорской канцелярии с исправленными правилами чинопроизводства и экзаменами расходились по стране невозбранно, сотрясая её порой не хуже варварских орд.
  Здесь им - ему и Элгу, который внимательно следил за этой работой и всячески помогал и советовал - пришлось выдержать настоящую войну, не хуже покорения Столицы.
  Впрочем, потрясение устоев шло медленно, да и не до экзаменов было сейчас владельцам тушечниц и графисов. Но оба они полагали это весьма важным делом - с кастой имперского чиновничества не только воевали, но и простёрли над ним в эти смутные времена охранительную руку, а опираться на пергамент иногда надёжнее, чем на остро заточенный меч. Небесный Советник Элг так прямо и поселился в другой Школе - Южных Ворот, известной по всей империи своими судейскими и сыскными чиновниками. Выдержавших новые экзамены Элг дальше пытал о чём-то ещё, Рагвану неинтересном, назначая из них в Южные Ворота новых преподавателей, обрастал людьми, расставляя их в управы, да и сам префект был его давним соратником и единомышленником.
  О разумном (и потому - вечном) общественном здании советник Элг больше Рагвану не рассказывал.
  Тем более, что разумность устроения общественных дел мало волновала Хростита и его людей. Они, однако, не могли не видеть, что управы работают чем дальше, тем лучше, хлеб выпекается исправно, гусиные бои были и оставались хороши, безобразий, воровства и всякого непотребства, если не считать творимого собственно варварами, становится всё меньше, а оружия с вновь заработавших государственных мастерских поступает всё больше, а кроме этого им ничего от местных нужно не было. Во всяком случае - пока.
  
  ... Под сизым зимним небом Столицы летел, горяча коня, будущий император.
  В Столице - в некоторых местах, которые мог посетить живой бог этой земли - улицы были разделены на три части: правую, левую и ту, что в центре, - только для него. За нарушение этого простого правила полагались какие-то страшные кары, но никому и в голову не приходило его нарушать. Конечно, можно было "священную треть" дороги содержать и в лучшем порядке, но уже полгода Столица живёт в осаде, на всё рук не хватает.
   Мчавшийся сейчас через осеннюю морось, разбрызгивая лужи, человек и не был императором. Когда отряды Хростита вошли в Столицу, то императором был объявлен, пусть и без надлежащих церемоний, именно он, а Крайст и Рагван получили титулы "первопочтенных", что, как известно, всего лишь на ступень ниже автократора. Имеет ли "первопочтенный" право шляться императорскими дорогами, одеваться в шкуры вместо небесного пурпура, пренебрегать ношением огромной жемчужины на головном уборе (она заменяла в пути малую корону) и вместо подобающей свиты и церемониальной кареты скакать под дождём в окружении десятка разбойных рож, связанных с полу-священной особой узами побратимства (?!) - затравленное разнообразными ужасами последнего времени население не знало и на всякий случай пряталось, а когда не успевало, то кланялось до земли и ниже, и вообще - зажмуривалось в тщетной надежде, что морок возьмёт и сгинет.
  
  ... Неподалёку от школы Чёрного Неба с давних пор раскинулись два огромных, как и многое в Столице, рынка. Рагван уже привычно объехал их стороной. Купить и продать тут можно было всё, даже в нынешнее тяжёлое время, но живого полу-императора там до последнего времени не видели, и каждый раз, когда он со свитой проскакивал под высокой стеной, среди аккуратных базарных рядов поднимался страшный переполох, все падали на грязные плиты, закрывали глаза, а базарные воришки не плошали, их император страшил гораздо меньше.
  На хрупком, как осенний лист, мосту над овальным озером, он вспомнил мать:
  
   Облака отразились в водах
   И колышут город пустынный
  
  ... Не прошло и трёх месяцев после захвата варварами Столицы, а под стены явились войска западных провинций. Началась осада.
  В огромном шумном лагере на норбаттенской дороге сошлись остатки имперских легионов, разношёрстые ополчения военных поселенцев и провинциальных городов, наёмники из Эндайва, дружины динатов Норбаттена и Регата, даже гарлахцев, разнюхивающих лучшие для грабежа места - и тех можно было увидеть под стенами. Всего осаждающих набиралось до сорока тысяч, а мечущиеся по огромной стране крестьянские орды счесть было невозможно.
  Происходящее нельзя было назвать правильной осадой. У "имперских" не хватало сил плотно обложить Столицу, в которой засело не менее двадцати тысяч северян и разного другого народа, хорошо знающего, как держат меч. Два прошедших со дня осады сражения, скорее - большие стычки, закончились без явного преимущества одной из сторон.
  Кроме того, в лагере осаждающих не было единства.
  Императорский дом был истреблён, принцесса Эрта - последняя из рода Золотого Князя находилась, кажется, по ту сторону стен. А так, сами по себе, эрленцы никому не хотели подчиняться, с какой стати. В Столицу и обратно то и дело перебегали люди и целые отряды, северяне время от времени совершали вылазки.
  В самом городе люди Элга сумели сохранить от разграбления зернохранилища, и хлеба пока хватало. Тем более, что давно уже ожидавшая чего-то подобного Столица заметно обезлюдела и до осады.
  Тщанием советника Элга с продовольствием был наведён некоторый порядок: новая власть беспощадно конфисковали крупные запасы частных лиц, оплачивая часть золотом и драгоценностями побеждённых, а остаток собственными ("государственными") обязательствами.
  Вышколенная армия чиновников смогла пока обеспечить соблюдение указов о твёрдых ценах. Брали взятки, конечно, но и цены держались, и продукты тоже не полностью исчезли из лавок.
  Да и внешний мир не оставлял Столицу в трудное время: каждую, считай, неделю удавалось протолкнуть подголадывающему населению караван, а то и два. Осада, война и прочие страхи не могли остановить многообразие жизни. Осаждающие делали тогда отличные дела с Элгом и его людьми, которые аккуратно выдавливали из сокровищницы все её самоцветы и жемчуга. Дело дошло до того, что некоторые дружины и легионы не хотели сменяться, упорно держали линию осады - пропустив за седьмицу два каравана можно было стать обеспеченным человеком.
  Сокровищница империи была глубока, и такая война могла тянуться долго; и без особого ожесточения при этом.
  "Люди Столицы", как их тогда начали называть, могли свободно покидать город и едва ли не каждый день в укромных рощах на Золотом Холме встречались с осаждающими, спорили, уговаривали друг друга.
  Все чего-то ждали.
  Новый дук Айлона, управившись с домашними делами, вёл к Столице девять тысяч человек - не крестьян или горожан-ополченцев, а добрых, как было всем известно, дружинников. На чьи весы бросит он меч?
  
  Несколько недель назад умер Хростит, и Небесный Советник Элг изложил Рагвану свой план. Хотя, это трудно было назвать планом - так, разговор...
  Государству нужен император. Да и стране без него не обойтись. А для "людей Столицы", для северян и тех, кто связал с ними судьбу, будет лучше, если императором станет один из них, из двух братьев. Кто этот один и так понятно, не на Крайста же ставить...
  ... Эрта выйдет за тебя, передав новому царствию кусочек пурпура, перебросив мостик ко временам Золотого Князя, да и сам ты, Рагван - не дикарь, одетый в шкуры (тут последний позволил себе короткую усмешку), но потомок древнего имперского рода.
  ... И это даже хорошо, что он так много времени уделяет наукам, экзаменам и прочим любезным сердцу имперского чиновника вещам. Меньше будут бояться... Страну нужно успокоить, подтвердить законы и права, назначить губернаторов провинций и сделать ещё многое. Потом Эрлен успокоят ещё один раз - тот же айлонский дук, совсем как его предшественник, напрасно требует наследственных прав, такие в империи - лишние. Но потерпим пока и айлонца.
  - А как же ваши проекты? Участие народа в своей судьбе. И всё такое...
  - Знаешь, - улыбнулся советник, как не улыбался уже давно, спокойно, светло и немного по-детски. - Всему своё время. Сначала нужно осаду снять, гарлахцев утихомирить и навести, наконец, порядок с налогами. Да мало ли...
  Рагван был не против. Он, конечно, понимал, что Крайст тоже захочет развязать на Эрте платок и будет императором ничуть не хуже, но он, Рагван, наполовину эрленец, и уже поэтому половина войска и чиновники - за него. Он верил Элгу потому что думал, что понимает его. А уж за верность Эрты мог ручаться чем угодно. Уж она бы за него вышла и на конюшне...
  Крайст в последнее время стал тих и приветлив, часто приезжал, приходилось с ним пить и чуть ли не вспоминать детство. Вообще же тот со своими держал южную стену, где случались частые стычки с гарлахцами, и в Небесном ларце показывался редко.
   Рагвану было понятно его нежелание путаться в такой момент под ногами.
   "С Крайстом нужно что-то решать", - в очередной раз подумалось ему и в очередной раз он оттолкнул эту мысль, спрятался от неё. Что уж тут решишь... Регат Дальний ему пожаловать в вечное владение? Не хотелось ему решать, поэтому и занимался он реформой экзаменов для чиновников и маялся дурью со своими звездочётами, что не мог принять решение. Да и купаться в признании образованных людей - варвар, а почти как настоящий, тоже было приятно.
  
  Уже не так далеко от Башни, как северяне называл подворье Элга, Рагван заметил на пустынной по новому времени дороге встречный отряд. Плотно сбившийся десяток, примерно, конных вынырнул из-за поворота и не снижая скорости, рванул к ним прямо в лоб. То ли не уважали эти люди императорских прав, то ли ещё что, но приближались они быстро и уступать дорогу явно не собирались.
  Он сначала подумал - это северяне, из тех кто последние мозги отморозил, но оказалось - нет, государственная эстафета. Гонец, при нём пять человек охраны в положенных по уставу кафтанах, да ещё несколько человек в серо-жёлтых ломейнских, вроде, одёжках держались сзади.
  Рагван по давно уже въевшейся в мозг привычке проверил, как ходит меч в ножнах. Так и есть, морозцем прихватило.
  ... Гонцы в Столице тоже имели право двигаться по императорской трети, если везли срочный указ. Осада не мешала отправлять и получать чиновничьи бумаги, ну, не всегда мешала, хотя и дорого обходилась осаждаемым. Но если срочный указ, то гонец шёл бы из центра Столицы, нет? Эти же как раз двигались в самый центр от западного периметра, где озёра и где держал стену Крайст со своими людьми.
   Очень скоро две группы конных почти столкнулись: дорога была широка, но уступать никто не захотел. Храпели лошади, кричали люди. Рагвану, который как и полагалось предводителю, остановился чуть впереди своих людей, что-то царапало глаз, казалось неправильным.
  Гонец этот сраный... Одет по форме, в чёрно-жёлтый полосатый кафтан курьера эстафетной почты, удивительно глупый кафтан, но такой ни с чем не спутаешь. За убийство гонца в империи полагалась казнь, как за смерть дината - варили в масле. И сумка у него правильная, тёмно-коричневой дублёной кожи о трёх ремнях, закреплена на груди. Такая не намокнет под дождём и сгорит не сразу, и стальные пластинки в неё вставлены, при случае защитит от стрелы и даже меча.
  Но вот сам этот гонец...
  Мужики у него в охране матёрые, а у этого рожа - полудетская, красная, потная, с остановившимися глазами, тупо пялится, не знает, что сделать, как сказать... К гонцу подъехал здоровенный кривой на правый глаз мужичина в ломейнских тряпках, не особо и скрываясь пихнул того в бок, что-то забормотал на ухо.
  Гонец, быстро облизнув губы, по-прежнему молчал. Рагвану хорошо было видно, как закаменели у него кулаки на поводьях.
  Что ж за дурак-то такой, думает Рагван, понимая, что дело не в этом - гонец человек из "новых", глупый, но верный, а в охрану эстафеты тоже не абы кого берут и это их дело - мечами махать и находить выходы из непростых положений.
  И тут он понял - конь.
  По древнему правилу, лучший конь эстафеты полагался гонцу. Охрана может отбиться, охрана может задержать нападающих, охрана может сдохнуть вся, а гонец должен уходить, не ждать. А здесь - справный, но смирный коник, а у двоих из конвоя кони - как ночь, чёрные, злые, из-под гарлахских набольших взяты, не иначе.
   Ряженый конвой.
  И это не те, которые по ту сторону городских стен, не осаждающие. Тем ни к чему неполным десятком Столицу штурмовать, а - свои. У "гонца" писем нет... Может их и вовсе нет, но если везут всё же, то будут они вот у этого...
  "Этот", бритый наголо ухарь, с нехорошей улыбочкой, перемигнувшись с Кривым медленно правил великолепного коня прямо к Рагвану, уже шагов десять осталось. Из-под полураспахнутого пелетийского камзола, когда-то дорогого, а теперь рваного и засаленного, видна поддетая кольчуга.
  Рагван легонько толкнул гнедого, заходя на другую сторону, отгораживаясь от окольчуженного молчаливым гонцом. Перехватывая поводья разговора, рявкнул во всю силу:
   - Письма сюда!
   - Так это ... Государственная ж почта... - подал наконец голос трясущийся от страха "гонец".
  - Подай! Я могу читать всё в этом государстве.
  - Конечно, прекрасный северный вар ... витязь. - тут же влез Бритый, нагло усмехаясь. - Вот в Ямскую управу сдадим, как положено, и читайте себе. Если умеете. А пока... - и он уже не таясь потянул в рот два пальца левой руки, а в правой танцевал у него, плеская солнечными зайчиками, тяжёлый метательный нож.
  Сейчас он свистнет, наши лошади вскинутся, а у этих привычные, видно, и тогда...
   Он был быстр, Рагван. В матёрую мужскую силу не вошёл ещё, но мало кто мог сравниться с ним в быстроте мыслей и дел.
  Заранее уложенный в ладонь мешочек из тончайших слоёв шёлка с мелкой свинчаткой для тяжести выметнулся из-за конской шеи и рванулся как стриж над водой - прямо в лицо Бритому.
  Тот, тоже видно - человек бывалый, ещё не рассмотрев толком, что летит ему в наглую рожу, успевает ударить ножом, рассекая при этом мешочек на две почти равные половинки, и почти сразу же захрипев, валится из седла.
  Разодранный шёлковый мешочек будто взорвался зелёной пылью, окутав клубами несколько человек из охраны "гонца". Оставшийся в седле Кривой и сам "гонец" уже не думали о нападении и даже о защите: лица посинели, изо рта показалась пена, конь под гонцом вдруг боком рухнул на камни, совсем как человек.
   Людям же Рагвана никаких приказов нужно не было - они сзади видели, как он тащит из торока приметный красный мешочек, набитый "бесовым поцелуем", да и сами сообразили, не глупее Рагвана были в таких делах.
  Аттель Косатка, прекрасно умевший метать фрамы с двух рук, уже пробил горло одному из охранников и хорошо зацепил другого. В обе стороны полетели ножи и боевые топорики, смешались встающие на дыбы кони, ржание, крики гибнущих людей; северяне, однако, все были в доспехах, многие - со щитами, а горлохваты из фальшивой эстафеты вынуждены были экипироваться соответственно своему предполагаемому статусу.
  Не прошло и минуты, а Рагван уже срубил последнего из тех, кто ещё сидел в седле.
   Косатка, надрывая лёгкие, гудел в огромный рог, подавал знак соотечественникам, если те случатся рядом. Он тоже был человек бывалый и полагал, видимо, что ничего ещё не закончилось.
   Соскочив с коня, Рагван срезал сумку с мёртвого гонца, аккуратно отёр чужую кровь чужой же одеждой. Так и есть, внутри берёзовая чурка для веса и всё.
   Медный почтовый тубус нашёлся у Кривого, которого пришлось ткнуть в горло мечом - "бесов поцелуй" здорового человека убить не мог, да и действовал недолго.
  В два заученных движения Рагван раздвинул хитрую штуковину, вытащил свиток письма - в глазах потемнело.
  На плотной вощёной бумаге - два знака: первым чёрный вепрь, а за ним - маленькая красная птичка. Отправитель и получатель. Всё, как и говорил этот, уже покойный: отправитель - Утус Берон, новый дук Айлона, по имперскому почтовому уставу вепрь теперь принадлежит ему, а маленькая птичка Рауди это он и есть, Рагван-ир, сам выбравший этот герб, когда получал титул; советник Элг, помнится, только скривился, как при первом разграблении Столицы.
  Так это ему письмо, Рагвану? И зачем тогда всё это?! И почему, с-сука, они шли с запада, когда Айлон на севере?!
  Да, некрасиво получилось...
  Хуже того, что-то здесь было не так. Стоило посоветоваться с Элгом и заодно сообщить о кровавом безобразии префекту города, то есть, практически, тому же Элгу. Они все об этом договорились, чтобы ввести убийства хоть в какие-то рамки.
  Он хотел провернуть металлические кольца, на концах деревянного цилиндра, вскрыть и прочесть это бесово письмо, но тут с неба опять посыпалась сизая водяная пыль, и он развернул своих на Элгово подворье в огромной городской управе, мимо которой пролетели они совсем недавно. В Башне, как называли северяне городскую Управу, и раненным помогут да и с Небесным Советником нужно поговорить. В городе в последнее время творились странные вещи.
  
  До управы они добрались быстро, а вот на площади перед самой Башней пришлось придержать лошадей - уж очень много во дворе толпилось разного народа. Военные чиновники, десятники и сотники "новой" стражи в чёрных плащах, на высоких шапках у них сверкали серебром новенькие пуговицы, формой и цветом отличающие чин владельца. Среди привычной восьмиугольной мелочи Рагван заметил чуть ли не круглые рубиновые, кое-где мелькали красные шёлковые плащи князей.
   "Что за праздник сегодня у Элга? Комету новую нашли, не иначе...", - подумал он.
   Его люди потащили раненных направо, в лекарский придел, а Рагван с Аттелем зашагали к Башне. Тут их встретила ещё одна новость: у широких, всегда настежь отворенных дверей, через которые день и ночь валил разный народ, сегодня открыта только одна половинка и трое из "новых" чего-то требуют у входящих; те суют им кусочки пергамента, красные или синие, с россыпью белых букв и цифр. Проверяющие водят пальцем по длинному списку, мусолят свиток и по пять раз проверяют, так что у ворот толпится десятка два сотников и другого начальства, желающего именно сегодня попасть в Башню.
   Никаких красных или синих волшебных кусочков кожи у Рагвана не имелось, только лисица на шлеме, зато был у него Аттель, который, стоя тут наголову выше всех, растопырился ещё сильнее и пошёл давить брюхом, разваливая маленькую толпу надвое. Служивые заворчали, послышалась ругань, проверяльщики тоже что-то заорали, но Аттеля грозным видом и тем более - словами остановить было трудно, только крепостным арбалетом. Он ещё разок пихнул посильнее, расчистил дорогу, а вынырнувший из-за широкой спины богато одетый Рагван с брезгливой улыбкой заорал сунувшемуся было старшему "новых" стражников:
   - Ты-ы-ы! Солому из волос вытряхнул, дяр-рёвня. Хозяина не узнал?! А ну встал как положено, морда!!
  Широкий, немного неуклюжий, лупающий белёсыми ресницами и по-прежнему иногда робеющий в огромном городе вчерашний общинник и травяной сапог, отступил, пряча глаза, поклонился. А потом знакомым голосом изнутри заорали: "Пропустить! Эти - к советнику Элгу."
   Рагван быстро обернулся и тут же скривился, узнав в кричащем советника Гурра. Давно не виделись... Уже входя в дверь, он краем взгляда зацепил белёсого стражника, который не успел стереть с лица простую, безыскусную ненависть к проклятым находниками. Спину обдало холодом.
   Едва протолкнувшись в человеческом водовороте, кипевшем на верхнем ярусе Башни, он оставил Аттеля в набитой народом приёмной советника Элга, а сам, не слушая причитаний и воплей трёх элговых помощников о занятости патрона, с немалым раздражением пихнул тяжёлую дверь кулаком. Хорошие манеры он собирался приобрести чуть позже, уже в качестве императора Эрлена.
  Советник, сидящий за необозримым столом под стилизованным изображением неутомимого трудяги-муравья, был в кабинете один и ничем, на взгляд Рагвана, не занимался, если не считать манипуляций с прозрачным бокалом и с не менее прозрачным кувшином красного, конечно. Завидя Рагвана, Элг ни слова не говоря приглашающе махнул рукой и быстро налил и гостю.
   Усевшийся напротив Рагван сделал глубокий вдох и начал приводить в порядок разбежавшиеся во всей этой кутерьме мысли: ругаться с советником Элгом нужно было твёрдо держа себя в руках, чтобы не оказаться дураком уже после третьего предложения. Элг сухо усмехнулся, всё так же не разжимая губ ткнул костяным пальцем в сторону бокалов: давай, мол, сначала это, а потом уже всё остальное...
  Он первым взял свой, но тут в дверь поскреблись, и на мгновение отвлёкшись советник аккуратно вернул бокал на тонкий бархатный лоскут.
  - Что там за письмо? - опустив голову спросил он, и Рагван совсем не удивился, что Элг уже знает о стычке. Вспомнилась только что виденная внизу морда советника Гурра: рожа красная, шрам на щеке белый, глаза - как наконечники стрел. Кажется разговор получится тяжелее обычного.
  А в это время в кабинет за спиной у Рагвана уже входили несколько человек, заскрипели тяжёлые сапоги, пахнуло луком и потом.
  Машинально выпив вино и освободив руки, он щёлкнул кольцами, ловко содрал с деревянного цилиндра вощёную бумагу и - как там, на улице над выпущенной требухой убитых или умирающих людей - оторопел. Даже показалось, что за плотно притворенной дверью приёмной снова звенит сталь и слышны крики.
   Под вощёнкой был новый слой: синий лосось и зелёное дерево, да к нему - корни, крона...
   Ну, лосось - он наш хороший знакомый, с печатки Крайста сюда приплыл, а вот дерево откуда выросло? Никогда не он видел на имперской почте никаких деревьев.
   Железный коготь царапнул по сердцу.
   Он уже всё понял, он уже внизу, у подножия Башни начал догадываться, только не хотел, не мог согласиться, что...
  Сердце пропустило удар, комната закружилась, а Элг, оторвав глаза от столешницы, смотрел на него сейчас исподлобья, строго, без улыбки. Так и не выпитое им вино медленно и почти без шума лилось из бокала обратно в кувшин, и Рагван успел ещё подумать, что оно ведь совсем не красное, когда человеческая рука вытягивает жидкость в живую ленту непростой формы и совсем неодинаковую внутри, с водопадами, стремниной и пытающимися отделиться друг от друга струйками, а если представить эту ленту в виде овала, то длина и ширина её будут связаны через... А потом сзади что-то свистнуло, кажется, палка, обмотанная шёлком, но это было уже лишнее потому что порошок, растворённый в красном, и без того швырнул его в чёрное ничто и тихое журчание вина оборвалось, как отрезало.
   И в приёмной сейчас тоже было совсем тихо - только медленно хрипел, доходя, Аттель, приколотый к деревянной стене тремя короткими копьями, да на одной ноте почти без звука едва слышно скулил стражник со вспоротым животом в окружении убитых товарищей, собирая холодеющими руками сизые кишки, что выплеснулись ему под ноги.
  
   Несмотря на несколько бесцеремонное обращение с северным иром, советник Элг вовсе не отказался от своих планов на его счёт. И перехваченное столь наглым образом письмо, отправленное Крайстом ему, Элгу, который несколько недель назад тайным приказом добавил своё "дерево" в список корреспондентов почтового ведомства, ему ничуть не помешало бы. И письмо зашифровано под обычное требование припасов и денег, и стычку с курьером легко объяснить. Договорились бы, он хорошо изучил этого щенка, пригляделся.
   Императором должен стать Рагван, а сводный брат его - уже труп, не более. Это было решено твёрдо. Но вот так взять и отравить Крайста или зарезать, как свинью, каковой он, разумеется, и являлся - было бы неправильно.
  Кончить того нетрудно, лучше всего - из мушкета, появились у него в Управе умельцы, а потом всё свалить на пелетийцев-наёмников. Но варвары не поверят, белыми нитками шито. Кроме того, одновременно с Крайстом в страну вечной охоты должны уйти не менее одиннадцати человек из старших варваров-северян, а даже просто собрать их вместе сейчас было непросто. Кроме того, Столица, как ни крути, в осаде, и междоусобица в северном лагере пусть и полезна, конечно, но - не сейчас. Вот года через полтора...
   А вот прямо сегодня ему нужна, как сказали бы в той же Пелетии - интрига. Пёстрая картинка, которая почти всё объяснит сама, и не нужно будет никому ничего доказывать. То есть - оправдываться.
   Поэтому будет помолвка Эрты с господином земли и души нашей Крайстом Сильным, на неё соберутся все северяне, кто хоть чего-то стоит, а Рагван в этот чудный вечер будет томиться в плену у вероломного брата, который эту помолвку, однако, не переживёт.
  А вот Эрта - она останется; растрёпанная, исцарапанная, униженная и безусловно оскорблённая, но ни в коем случае не побеждённая. И тогда Рагван-ир, чудесным образом спасшийся из ловушки, и развяжет на ней платок девичества. Пусть и во второй раз, но это десятое дело уже никому не важно, даже самой Эрте, пожалуй...
  Самое главное, однако, состояло в том, что всё это - и многое другое - требовалось проделать на глазах у северян и в значительной степени их собственными руками. Или руками людей, которых они считали своими. Это было совершенно необходимо, пусть они с Гурром и подтянули в Управу и в кварталы вокруг неё две тысячи надёжного войска - на случай неизбежных неожиданностей.
   Смерть Хростита Железнобокого, очень удачная, ко времени смерть, прошла тихо, без возмущений и взаимного истребления. Да и кому там было предъявлять претензии - богам? (Советник Элг быстро узнал, кого именно нужно благодарить за это в высшей степени своевременное событие, а узнав - призадумался.) И в этот раз получится примерно тоже самое, только вместо богов будет раб. Которому в стане вангийцев мстить никому не придёт в голову. Да и он тоже не переживёт помолвки.
   Этот добротный, пусть и без блеска, план теперь, после ареста Рагвана в некоторой спешке, нужно было кроить заново. Собственно люди - спрятанная под личину гонца и его охраны ганза из Ломейна - как раз и должны были бросить Рагвана в братскую темницу, но встретились они друг другу раньше, чем нужно, и вышло всё довольно глупо. А Гурр не сообразив, что произошло, несколько поторопил события, велев кончить Аттеля, который не мог, разумеется, пережить коварного нападения на своего побратима. Но это была даже не половина беды. И не четвёртая её часть.
  С Рагваном он договорится. И убийство Аттеля объяснит. В конце концов, всё делается для его, Рагвана, блага. Ну, почти всё. Но имелся тут, катался в сапоге, и второй камешек. Даже, пожалуй, гвоздик торчал. Гвоздище...
   Эта великолепная принцесса Эрта, как повелось у северян, а потом и у своих, называть её, почти с самого начала не давала советнику Элгу покоя. Он умел обращаться с женщинами, во всех смыслах умел, и поначалу не видел в деле больших трудностей (хотя и знал, конечно, что с длинноволосыми порой нужно действовать очень осторожно и всегда иметь наготове чистенький платочек, утирать им сопли). Но вот эта самая "принцесса", но эти вот штуки, что она проделывала с людьми... Он тоже это умел, не хуже, но какими же они оставались после этого разными! И сами Эрта и Элг, и люди, которых встречали они на узкой тропинке жизни.
   Каждый раз, когда он её видел, ему хотелось закричать, заорать, размахивая кулаками - а что я мог сделать тогда, под Ингером - уговорить Варду, усовестить Айлонца, оставить жить Костяного Волка, который нашему делу стал бы опасен и очень скоро...
  Что. Я. Мог. Сделать. Дура!
  Тогда и много, много раз раньше. Забиться в келью - свитки читать, повернувшись спиной к своей безумной, подыхающей стране? Ты этого хотела?
  
   ... Однажды ему приснилось (а снов своих советник Элг обычно не помнил), что он вовсе не тот, кто на самом деле, а весёлый и глупый щенок, то есть буквально - детёныш собаки, рыжий и разлапистый, с мохнатыми ушами и тёплым розовым пузиком. Почти бесшумно повизгивая и постукивая от азарта коротеньким хвостом, он медленно ползёт в море запахов в нагретой солнцем высокой траве, только пузу тепло и щекотно, а на полянке, склонив к плечу голову сидит, обняв колени руками, она и делает вид, что не видит, как ...
   Господи, Элг, ты стал видеть сны о бабах!
  
  ... С женщинами работать ему было не труднее, чем с мужчинами, просто делать это нужно было по-другому, да и долго те не держали. Хотя да, иногда попадались такие бездушные стервы, что любо-дорого. Но вот в этот раз - что ж, это был сложный случай. Непростой.
   Да, стыдно, глупо, но однажды, посреди какого-то пустого, чуть ли не светского разговора, он вдруг не выдержал, сказал ей, совершенно неожиданно для себя:
   - Ты что же, милая, хочешь их всех ... нас всех ... изменить? По одному за раз? Ведь это смешно, Эрта!
   А она, ничуть не удивившись, как ждала, сразу ответила, первый раз взглянув ему тогда в глаза, взглянув без робости, радости или вызова:
   - Я хочу изменить только одного человека. Что же касается остальных, то я просто живу. У меня, господин Небесный советник нет никаких ... замыслов. Поверьте.
   - А зря! - не смог удержаться Элг и с удивившей его самого горячностью чуть кулаком по столу не хватил. - Напрасно, Ваше Высочество! Каждый должен делать то, что может, а вы можете мно...
   - Я сделаю всё, что нужно... - тихо перебила она его, опустив глаза. Она не могла спорить с ним. И не хотела. Ей и находиться рядом с ним, кажется, было трудно, и тогда советник Элг, который так сильно был похож на человека, что и сам иногда забывал, услышал, как звенит у него где-то внутри струна, на которой, оказывается, подвешено всё. Тонкая, когда-то стальная, а теперь всего лишь уставшая от всех этих ... замыслов.
   О душе ещё вспомни! грязно выругался он тогда про себя и почти сразу после этого разговора решил, что Эрта, пожалуй, не нужна и уже в самом ближайшем будущем.
   Для такого, как он, человека долга и слуги государства, а не какого-нибудь ... живописца, самое главное - пребывать в мире с собой. В гармонии. Если сомнения, невыполненные, непонятые, убитые желания, споры и страхи, лицемерие и ложь самому себе начнут точить его изнутри... Он вовсе не хотел закончить свой путь сумасшедшим убийцей из-за душевной болезни которого, из-за слабости, которая всегда - глупость! погибнут многие тысячи людей. И без того уже...
   Поэтому он легко объяснил себе, что хотя в качестве последней золотой монеты ушедшей династии Эрта, конечно, бесценна, но можно обойтись и без неё. Вернее, использовать её нужно (у него в голове мгновенно возникла картинка - как она поможет ему избавиться от Крайста да и от самой себя, заодно, немного изменив нашего великолепного мечтателя Рагвана. Она ведь хотела его изменить? Вот и славно, а то этот ... больше о звёздах думает, чем об империи.), но играть такой долго - не получится. Это опасно, она всё, всё понимает, представить, что она выкинет завтра - совершенно невозможно и ... и главное, конечно, состоит в том, что ему, советнику Элгу, как оказалось, совершенно неполезно видеть себя со стороны.
   Кроме того, недавно в руки к советнику попал один из самых строго охранявшихся в империи секретов августейших особ. Выяснилось, совершенно случайно, как бывает иногда, что эта самая Эрта могла оказаться ... не совсем принцессой, поставив его в глупое положение перед занявшим выжидательную позицию чиновным кланом Столицы. Мелочь, конечно, всё решаемо, но в его положении хватаешься за любую отговорку.
  
   Примерно в тоже самое время, что произошёл этот короткий разговор с Эртой, советник Элг выхватил из марева жизни ещё одного человека. Вполне надёжного и предсказуемого, хвала Утешителю, человека, пусть и давно уже сумасшедшего.
   ... После смерти Хростита мастер Снум растерялся, потеряв звезду пути в чащобах неудач. Он как-то очень быстро утратил напор и волю, будто сам уже умер. Да и отвык от существования в огромном городе, а самое главное, и жизнь потеряла смысл. Потому что потеряла цель.
  Он отомстил своим гонителям - и страшному, как голодный медведь, Хроститу, и надменным динатам, что рвали с него когда-то куски мяса, мучили и смеялись над ним, а теперь пресмыкаются перед новыми хозяевами. Конечно, врагов осталось немало, один этот гадёныш Рагван чего стоит... Но справив достойную месть (долгие годы, проведённые рядом с варварами, сильно изменили его жизненные ценности) мастер Снум немного успокоился. Ну что же, что не убил всех, не до каждого добрался? Может теперь и мальчишек, что гоняли его когда-то по Коровьему Валу, искать и резать?
  К тому же от высоких мест в стане варенгов он после смерти Гиллы оказался отлучён и вот - плыл, куда несло, повадился отираться по кабакам, что подешевле и погрязнее, как раз по ощущению мира в эти тёмные зимние дни.
  Никого не боялся тогда мастер Моннер в угрюмой и страшной Столице, где в иных местах тогда не очень-то и таясь ели людей или продавали другим сделанную из них еду. Сам по себе - невзрачен, но что-то такое застряло во взгляде, в нелепой, встопорщенной, по-смешному надменной, фигуре, в наглой, да не всегда и просто внятной, речи...
   Кроме походов по опасным местам заглядывал Снум и в весёлые дома. Девки его любили непритворно - платил щедро, не торгуясь, и делать ничего не надо: слушай слезливые речи, да наливать не забывай; получаса не пройдёт - захрапит. Ещё монетку-другую из кошелька у него вытащить, допить винишко... Старик не обидится. Глупые девки совсем его не боялись, но никогда не смеялись над убогим, жалели. Хороший гость. Добрый.
   ... Вот на подходе к такому месту и прихватил Снума Моннера одним недобрым вечером патруль городской стражи. Бывший нотариус уже изрядно нагрузился зелёным вином, но до тёплой комнатки, пропахшей дешёвыми благовониями, потом и человеческими соками, ещё не добрался.
  Раздражённый, он совсем не испугался стражников.
  Вернувшись в Столицу с победителями империи он кажется взял себе в ум, что сам принадлежит к ужасным варварам, и потому позволял себе поплёвывать на всех этих ... эрленцев.
   Стража оказались из "новых", из нечёсаных крестьян, что тысячами притащил с собой возникший ниоткуда новый хозяин Столицы, бесов этот советник Элг. Поначалу Снум не сильно и озаботился: в молодости он немало имел дел со стражниками и хорошо изучил повадки этого племени. Одежка на нём небогатая, и значит сейчас прилетит зуботычина или пинок, а скорее оба-двое, если не больше - патруль состоял из четырёх человек. Дальше обычно начиналось выворачивание карманов, охлопывание и прощупывание швов, часто и новое рукоприкладство, а затем - по обстоятельствам. Но большой беды можно не ждать.
  "Новые" действительно ощупали его, как девку в тёмном углу, порылись в карманах, заставили снять и проверили сапоги, заглянули и в некоторые другие места. Отобрали все случайные бумаги, что таскал он с собой, ухватили и добрый кинжал, подарок Рагвана, он у Снума был вместо меча (за многочисленные заслуги перед народом варенгов его давно, ещё в Алтуне, стали считать свободным), а вот тонкую стальную полоску в воротнике и крохотные стеклянные шарики с отравой в изукрашенных рваными кружевами рукавах - косорукие охраннички пропустили, не заметили.
   Вытащили и монеты, но не для того, чтобы разделить между собой, как повелось, наверное, со времён королевства артов. Нет, его деньги с некоторым трудом пересчитали, и старший ссыпал их в особый мешочек.
  Это было странно.
  А когда он пригляделся к ним получше...
  Бить его не били и даже не оскорбляли особо, но вот ненависть, что смотрела на Снума Моннера с простоватых физиономий... За деньги такое не купишь. Они что, знают - кто я? с ужасом подумал он. Вот это вот мужичьё сиволапое?! Что за вздор. Подержат, ограбят и отпустят.
  Но патруль сволок его в неприметное строение неподалёку от Башни, передал тамошним стражникам, матёрым мужикам самого злобного вида, а те - отдали мордатому с приметным шрамом на роже молодому советнику. И деньги не пропали. Снуму, теперь по-настоящему напуганному происходящим, показалось, что их даже стало больше, чем было. Похоже, влип он по-крупному.
   Человек со шрамом сквозь зубы представился - аж двенадцатого ранга советник Гурр ("Запомни моё имя, старик. Мы встретимся с тобой не раз. И тебе это не слишком-то понравится.").
  Поговорил с ним немного о пустых делах, пригляделся, а потом сам обыскал Снума, как девку на сеновале - нашёл железо в воротнике и рукава не пропустил. Знал, видно, что ищет.
   - И что, старый? Как же платят-то нынче в Столице ... нотариусам, мастер Моннер? Как при Гедде? Или лучше?
  Да смотрел при этом так, будто Снум его любимую тёщу крысиным ядом попотчевал. Совсем как давешние патрульные. Столичные эрленцы часто замечали тогда у этих "новых" людей такие вот глаза - будто знают они что-то на свете самое важное, а другие прочие люди вроде мусора под ногами, мешают идти туда, куда идти нужно.
   Впрочем, мастер Моннер довольно быстро успокоился.
  Судьба не раз тесала его, как топор бревно, привык. Да имелась у него и своя правда и взгляд на мир шире, чем у деревенского облома, которому ловкие люди наболтали о жизни счастливой, потому что правильной. Да и заскучать ему не дали - в темницу, узилище плоти и поругание духа, стремительно вошёл, чуть пригибаясь, высокий сухой человек. Хорошо знакомый несчастливому Снуму Моннеру советник.
  Потирая короткий ёжик седых волос над высоким лбом он спросил Гурра, кивая на окаменевшего от страшного предчувствия отравителя.
   - И что же господин нотариус?
   - Помалкивает и думу думает, как бы со сковородки - да в воду, пока огонь не развели... Насчёт нотариуса всё понял, аж вздрогнул, бедняга. Ко всему же прочему имел при себе три записочки от Гиллы-покойницы. Старые, давно в карманах таскал. В одной упоминается "средство". Средство-де, пишет бедняжка Гилла, кончается и требуется новая порция.
  Что же это за время, в котором стоим? Ведь совсем потеряли люди страх пред наказанием! Удивительная наглость! - повернулся Гурр к сжавшемуся старику, явно кого-то копируя жирным голосом.
   - Ну, его можно понять. - мягко возразил неопределённого возраста седой полузнакомый советник. - Столько пережить...
  Тут он повернулся к Моннеру, отвесил неглубокий, но вежливый поклон и тоже представился, произнося слова ясно и внятно: советник Элг, восемнадцатый ранг; вы, наверное, обо мне слышали, да мы и виделись у ... северных витязей. Хотя и не были представлены.
   Да, Снум Моннер о нём слышал. И видел.
  Он тихо выдохнул и опустил глаза. А что ещё было делать?
  
  Элг не стал грозить ему и вообще - размазывать сопли по блистательной карьере юриста-отравителя. Всем всё было ясно. Если варвары дознаются о том, кто отправил на тот свет великолепного Хростита Вангийца...
  Не стал он и рассказывать о том, что родине нужна помощь: оба понимали, что после бесконечных лет плена мастер Снум варваров любил даже меньше, чем других людей.
  Советник Элг всего лишь пообещал тогда подарить совершенно неземной рецепт одного древнего препарата, который назывался "вино картушей".
  "Это вам не экстракт почек упас-дерева, мастер Снум. Вы будете довольны."
  Мастер Снум понял так, что с ним шутят - пусть и незамысловато, но как со своим. Как с тем, с кем собираются работать вместе. Будущее рисуют, широкими мазками. Не поверил, конечно, но ...
  Несколько дней после этого короткого разговора он натурально жил у Элга в палатах, днём отсиживался по тёмным углам, а ночами, когда хозяина немного отпускали дела, они вели долгие, медленные - почти стариковские разговоры. Нет, не о величии империи, не о варварской напасти и даже не о препаратах. Снум рассказывал своему страшному и непонятному новому хозяину о северных местах и нравах, о скитаниях, о том, что казалось ему душой человека - о таких вещах, что и в подвале на дыбе не всегда услышишь. Да там о таком и не спрашивают. Уж он-то знал.
  Но нашлось время обсудить и дела, и одним прекрасным утром мастер Снум перебрался в покои принцессы Эрты.
  Дурные мучали его предчувствия, нехорошие.
  Готовился увидеть ещё одну бестолковую Гиллу и заранее растравлял отчаявшееся сердце против скудоумной курицы, которая втравит его в смертельную авантюру.
  
  ... Нет, никого там пока травить не надо, - объяснял ему во время редких встреч советник Гурр. - А на саму принцессу лучше даже не смотреть, глаза целее будут, но если она прикажет - всё сделай, но ингредиенты для препаратов бери у нас. Когда сделаешь - принесёшь, посмотрит советник Элг, что у тебя вышло, с-с-самородок.
  Между делом было сказано и насчёт засахаренных фруктов - мол Крайст Сильный, второй из иров, их очень любит. Снум ничего не стал спрашивать на этот счёт, он всё понимал с четверти слова.
  Но она так ни о чём его и не попросила.
  Она не просила его о мерзости! Она... она была как солнце и луна, как далёкая звезда - и тёплая, как мать и светлая, неземная любовь. К такой не то что прикоснуться, он действительно глядеть на неё боялся. Как скажешь ей, как признаешься в том, что великая цель твоей жизни - гнусные, гадкие мечты о великом яде, о сгнивших кишках отравленных людей...
  Он и не смотрел на неё, но не думать о ней было невозможно. Тем более, что он видел, что делал с ней этот щенок с ледяными глазами, задирая подол при каждом удобном и не очень случае.
  Стал он совсем плох, ветер и пустота, странные товарищи, поселились в голове, трясся каждую минуту от страшных предчувствий, перестал понимать намёки, и советник Гурр в конце концов объяснил ему по-простому, что "препарат" твой нужно сделать, испытать - но в последний момент - подменить. Да, на что-то совершенно безвредное, перестань прикидываться идиотом!
  
  ... Рагвана поместили в простую, без людоедских имперских затей, камеру под Башней. В такой можно жить долго. Советник Гурр предлагал прирезать его, он больше не нужен, сегодня ведь и второго кончим, но Элг оборвал его, не объясняя причин. Он стал каким-то странным, советник Элг.
  И дальше всё пошло наперекосяк...
  Со Снумом должен был сейчас работать сам Элг, но пришлось этот тонкий разговор передоверить советнику Гурру, а у того тоже было немало дел этим вечером и он просто наорал на старика, двинул в обрезанное ухо и сунул в рожу вещи, что принесли снизу, из камеры; крепко-накрепко наказал сказать ей: "Рагван жив, но в крепости. От тебя зависит, что с ним будет. Выпей красное, поклонись Крайсту, от тебя не убудет, а дальше - дальше по-всякому может пойти. Никуда твой Рагван не денется, а девичий платок можно ещё раз повязать. Нынче не старые времена..." Ношт, возьми людей, проводи его. До дверей! Пшёл отсюда, старый ублюдок..."
  Сотрясаемый ненавистью на весь свет, Снум принёс ей плащ и рубаху Рагвана, меч, нож, чуть ли не сапоги - всё в бурых пятнах, рваное, да видно, что рваное железом, не руками, сам постарался. Так и бухнул всё под ноги своей королеве. Капая слюной на драную бороду, он смеялся и корчился, не мог вдохнуть о злобы, пытаясь пнуть меч и рваный кафтан, напомнить ей о смерти любимого, ударить побольнее, раз самого жизнь убила.
  И сказать ничего не успел, не успел обмануть, как лицо её побелело.
  Она поверила.
  Да и как было не поверить, когда уже тогда, с самой первой их встречи в весеннем лесу далёкой провинции Акат, она знала, чем всё кончится, да что там знала - видела, как будет стоять с коротким синим клинком в руках перед десятками и сотнями людей, одетых в красное и белое, свадебное, а на клинке будет - кровь, и кровь эта её собственная. Останься он жив, разве стала бы она...
  - Он ведь жив, я знаю! Ты лжёшь, лжёшь, старый отравитель... - шептала, сама не своя, сама уже не верила, из широкого рукава серой рыбкой выскользнул нож, который стала она носить с некоторых пор.
  Снум шевельнулся, неожиданно шумно вздохнул - забыл дышать, но вовсе не открытие его тайны почти убило его в это мгновение.
   Он не мог оторваться от её закаменевшего лица; сама, как надломленная ветка, - потухла, поникла. Только теперь он понял - хотел дотронуться, утереть слёзы с длинных ресниц. Хотел, чтобы плакала о нём, чтобы кричала, грозила, резала ему пальцы вот этим вот ножом, но не отводила глаз, не глядела сквозь, чтобы думала о нём, хотя бы мгновение.
  Он знал, что нужно делать, в горле его клокотали, пихались, отталкивая друг друга нетерпеливые слова, но не мог произнести и звука, с досадой ударив рукой по искажённому мукой своему лицу - сейчас он расскажет ей, он скажет правду и всё объяснит, она поймёт, почему нельзя было иначе, у неё глубокое, сильное сердце, она простит его. И тогда они ...
  Но косматый отец, Гилла с вылезшими глазами, мёртвый пёс стояли у него на дороге. Слишком поздно. Никто его не простит, и никто не поверит ему.
  - Будь ты проклята, шлюха! - каркнул он в отшатнувшееся лицо. - Убили его! Зарезали! На ледник бросили, Крайсту показать. Голову могу принести. Нужна те голова?
  Она отшатнулась, и он собакой пополз за ней по полу, совал в руки пригоршню фруктов в сахаре и у каждого, внутри капелька млечного сока бледного логана - от него человек перестаёт дышать и умирает сразу.
  Оттолкнув Снума, она выбежала из внутренних покоев, ушла туда, где ждали её, давно уже ждали. О бутылочке с ядом и о сером клинке с прыгающим лососем и не вспомнила.
  
   На хрустальном подносе - хрустальный бокал.
  Всё - тяжёлое, зато прозрачное. Рукава короткие, ладони - на виду, да и заняты: попробуй удержи на весу тяжеленный поднос.
  Ничего не спрятать.
  И всё равно, десятки и сотни пар глаз ловят каждое её движение.
  Да, она убийственно красива сегодня, но - не только поэтому. Слишком хорошо они знали эрленскую ловкость с ядами: двойное дно, хитрые бокалы, носик чайника; ладонь на мгновение задержится над чашей и уже не поймёшь...
  Сегодня у Эрты - помолвка.
  Сегодня в Зале Мечей достаётся ей даже не принц - а, пожалуй, уже император. Но без радости несёт она по старинному обычаю будущему мужу бокал красного, отдавая девическую кровь. И сама Эрта не девица, да и вино это, что сунули ей перед самой церемонией верные псы жениха, вовсе не вино, а ежевичный сок - так, на всякий случай. Крайст под конец всего стал боялся, как знал, что не пережить ему этой ночи.
   Страшный человек, советник Элг всего однажды поговорил с ней по-настоящему. Эрлену нужна твоя помощь... Нужно выйти за варвара. Да, за Рагвана, за кого же ещё... Ты что же - не рада? Вот и хорошо, но пока нужно молчать.
  А она поняла: за Рагвана или за того, за кого скажет родина.
  
  - Ну же, ир, не бойся, я всего лишь слабая женщина, - промурлыкала Эрта. И глаза её дразнили, в тёмно-красной пещерке между сочными губами он увидел кончик языка. Ловко подхватив бокал и хлопнув поднос о мраморные плиты, она отпила свою половину и тихо засмеялась, чтобы он видел: вино выпито, и теперь он может выпить её. Ничего не опасаясь.
  Крайст закаменел скулами, но - допил остаток, швырнул бесценный бокал о каменный пол и рванул её к себе за девичий платок, многажды обмотанный вокруг талии. Так не полагалось, но плакать ли по церемониям, когда покатилась голова империи в снег... Да и понравилось многим, а многие - и не знали, что должно быть иначе.
  Уже совсем рядом оказались его выпуклые маленькие, в красных прожилках, глаза и намазанные чем-то коричневым усы. Подбородок, плоский, как зад лягушки.
  Серые звёзды, дети и шёпот не родившихся слёз, встали в её глазах, спрятали надвигающийся ужас. "Не пожалел..." - произнесла она едва слышно, обращаясь, похоже, вовсе не к Крайсту, который всё сильнее мял её ладное, сильное тело, тянулся к губам, не замечая, как нож Хростита, дарёный, бесценной синей стали нож, мягко выскользнул из ножен на его поясе.
  А вот люди, что толпились внизу в десяти шагах видели всё хорошо, но не сразу позволили себе понять. Молча стояли, смотрели, как принцесса Эрта, не вырываясь из объятий, взялась за серебряную рукоять кинжала своего наречённого, умело перехватив подняла...
  - Крайст! - заорал наконец кто-то из северных. - У неё!..
  Тот, не дослушав, отшвырнул невесту, потащил меч из ножен, отскочив на шаг, на два, пятясь всё дальше. Было видно, что он ждал чего-то подобного, ждал всё время и очень сейчас испугался. Эрта хохотала, как безумная, высоко закидывая голову.
  - А что ж ты щит не взял, могучий воин! - крикнула она. И раньше, чем кто-то из забывшей дышать толпы успел помешать, двумя руками вогнала синее лезвие под левую грудь, рывком вытащила и покачнувшись показала Крайсту - как совсем недавно вино - видишь красное? я не лгу, я убила себя.
   Зал замер.
  На несколько мгновений тишина стала абсолютной, и все они услышали, казалось, как каплет с лезвия кровь.
   - Трус! Братоубийца! Будь ты проклят... - успела ещё выдохнуть перед тем как рухнуть на каменное и холодное.
   Многие из стоявших тогда в зале хорошо превзошли науку смерти и знали - даже от такого удара человек иногда умирает долго, и принцесса Эрта ещё жива, и можно, наверное, что-то сделать ... но все они молча стояли, стояли и смотрели - кто на неё, а кто и на Крайста: как трясётся всё ещё вытянутая рука с мечом, едва заметно, но в предательском свете бесчисленных свечей длинный прямой клинок то и дело коротко взблёскивал, содрогался страхом. И все они тоже на мгновение испугались, замерли, как полёвки на шорох змеи лунной полночью; боялись, не хотели, чтобы коснулась их страшная и горькая чужая судьба.
   - Сука эрленская... - пробормотал Крайст. - Что я мог сделать?! - заорал он в надвинувшиеся лица, не смог удержаться, и в это время из боковой, незаметной за бумажными ширмами, двери скользнула мимо мрачно молчащих людей чья-то тень.
  Маленький, растрёпанный, согнутый близкой смертью человечек.
  В руках зачем-то стеклянная банка с засахаренными фруктами, волосы всклочены и хорошо видны обрубки ушей. Он упал перед Эртой на колени, с трудом перевернул её на спину в медленно натекающую лужу тёмно-красного. Треснувшая банка покатилась прочь, стоявшие рядом - отступили на шаг.
  Показалось ли ему, что глаза её блеснули в последний раз, на прощанье. "Ты один не предал меня, старый отравитель..."
  Да, она смотрела сейчас на него, только на него, улыбаясь. Он в кровь закусил кулак, стараясь не заплакать, не крикнуть, вытерпеть до срока. Он так слаб, а мир так жесток, так абсолютно и беспощадно равнодушен, и в нём совсем, совсем нет смысла.
  Мир уже убил её, убил, убил, убил...
  Но высокие тени шагнули к нему из серого, помогли, удержали на краю, не дали пропасть. Костяной отец и старый слуга, дворняга в свалявшейся шерсти, Гилла с толстой синей полосой на шее и многие, многие другие - они все были здесь. Они молчали, но не было ненависти или презрения в пустых глазах. Тоска и понимание, и что-то ещё. Что-то, что станет понятно ему очень скоро.
  Трезвый, спокойный отец, каким он почти никогда не видел его при жизни, медленно ткнул прозрачным пальцем в липкую лужу на полу, где лежал оброненный принцессой Эртой чужой нож. Гилла, оскалившись, двинулась к бледному человеку так и стоящему с мечом в руке.
  Крайста как на верёвке потянуло к убитой.
   - Слышь... - негромко окликнули Снума, легонько хлопнув железным по спине. - Жива она, корноухий?
   Снум взглянул снизу вверх на шагнувшую к нему фигуру, медленно улыбнулся, из последних сил сжимая деревянные пальцы на серебряной рукоятке синего клинка.
   - Жива, господин мой! - громко и чисто ответил он, поворачиваясь к хозяину на коленях, прикрывая нож телом. - Вот, передать велела...
  
  ***
  Рагван провалился в сон, тяжёлый каменный сон, полный бездонных ловушек совести и острых лезвий предчувствий, ещё в кабинете советника Элга, а уже через мгновение грубые руки вытащили его из тесной, холодной каморки, облили ледяной водой и потащили куда-то. Отрава продолжала действовать, ему бы до утра проваляться на вонючей соломе, да государственные дела позвали, встряхнули, ухватив за шкирку, поволокли.
  Он казался себе маленьким, глупым мышонком. Глупым и мокрым. Вся его жизнь - как пробежка хромого зайца. Добежал до первой совы, засмотревшись на луну. Считал себя умнее всех, между звездочтением намеревался устроить и государственные дела и так наконец всё учредить, что ...
  Идти он совсем не мог; как это было ни унизительно, пришлось позволить двум дюжим молодцам с подворья советника Элга тащить себя мало что не на руках. Потом они, тихо матерясь, долго поднимали его на Башню, так что ноги почти отошли, пока не представили пред очи человека, которого Рагван сначала не узнал.
   Жёсткое, умное и хищное во время последнего разговора треугольное лицо, высокий и ровный лоб, упрямые, сросшиеся брови - всё как-то смазалось, стёрлось, затерялось. Небесный советник Элг выглядел гораздо старше своих лет. Есть такая грань, ступенька - шагни на её, и вот уже перед тобой не сухощавый средних лет человек, а измождённый, обессиливший старик.
   Они долго молчали.
  - Тебя интересует, зачем?
  - Н-нет, - тихо ответил Рагван. Говорить ему было трудно. Почти так же, как ходить. - Понятно... Благо империи. Ничтожность личного ... Одного не пойму, - новая мысль заставила его забыть о боли в горле. - Чем братец лучше меня оказался? Вертеть им легче? Ведь он не дурак, терпеть не будет. Он...
  Советник Элг коротко усмехнулся, показав крепкие белые зубы, и стал, на мгновение, совсем как раньше. Но Рагван уже ничему не верил. Кроме того, он верно чувствовал - разговор этот с Элгом у них последний и хотел узнать всё. По крайней мере всё, что ему скажут.
  - А Эрта, - сглотнул он. - Она с самого начала за Крайста должна была выйти? Увенчать...
   - Не должна была, Рагван. И - не выйдет. Два часа назад в Зале Мечей на церемонии посвящения она ... умерла. А отравитель Снум Моннер, ты его хорошо знаешь, убил твоего сводного брата. Честной сталью. В городе - бой, северяне сцепились с ополчением и новой стражей, грабят торговые кварталы. Осаждающие Столицу войска, пробившись через Новые же ворота, делают тоже самое. Нам совершенно необходим сейчас дук Айлона, его войска вчера вышли к Столице. Тебе нужно ...
  Он ещё что-то говорил, пока Рагван, который, не замечая, раз за разом медленно и тяжело ударял себя кулаком по колену, не перебил его негромким вопросом.
  - Как - умерла?
  Тихие, как пыль, упали слова, разлетелись по затоптанному сапогами полу.
  Элг молчал. Нарт продолжал едва слышно выталкивать слова:
  - Зря вы всё это ... затеяли, господин советник. Вы слишком тяжелы для нас, людей. Вам бы не о благе народном... Вам бы на человеков смотреть...
  Элг, непонятно чему усмехнувшись, медленно ответил:
  - Именно это я и делал.
  - Возможно вы смотрели не на тех? Или на всех разом, а нужно было - на одного... Но и этим всем было бы лучше, если бы вас не было. Совсем не было бы на свете, господин советник Понимаете? - Тихо, без злобы сказал ему Рагван. - Вы, как я теперь вижу, оказались гораздо умнее моей матери. Но у неё, там, внутри... У неё там жила - бесконечность. А у вас...
  
  Они снова долго молчали. Потом советник Элг захотел что-то объяснить, передумал. Дёрнулся, снова открыв рот. Замолчал надолго, вспомнив.
  "Ведь каждый, кто на свете жил любимых убивал..." царапали душу простые, грубые даже слова.
  Что он мог ответить этому мальчишке, который с ужасом смотрел на него и сквозь него, уже не надеясь на то, что ослышался, не надеясь на жестокую шутку или на чудо. Ведь она говорила ему тогда, два десятка лет назад, в роще Малого Ларца. Она умоляла - уедем, старуха-императрица отпустит меня и тебя не тронет, мы хорошо послужили ей, уедем, Элг! Ведь иначе, я знаю, иначе всё будет ... всё будет страшно, даже не смертью закончится, а таким мерзким, отвратительным ужасом, что... Я знаю, не спрашивай, как, но я знаю - шептала тогда совсем не похожая на себя, холодную, уверенную женщину, леди Эльвид.
  Но, - нет! У него были планы. Нет, он и в правду никогда не думал о человеках, он же не Утешитель и не слюнявая баба. Рагван был для него пешкой, которую он угадал правильно - звездочёт на троне. Будет царствовать, а не править. И достаточно брезглив при этом, чтобы не связываться с дворцовой сволочью, не начинать драку за власть со старшим. Задумай советник Элг перевернуть страну вверх дном, как оно и было на самом деле, этот "ир" вовсе не стал бы ему мешать, разве что захотел бы помочь советом, а скорее - делом, вот и всё невеликое от него беспокойство. Великолепный император, о таком и не мечталось!
  Он с самого начала поставил на него, ещё тогда - после случая у деревни Глиняный Берег. Встречал иногда советник Элг таких юношей среди детей Великих Фамилий, которых семейная грязь обошла стороной. Всё у них было: сила, твёрдость, ум, благородство. Всё, кроме главного: не хотели жить, потому что не понимали - зачем. И у него, Элга, в Управе встречались такие, правда толку от них было мало; умели и могли очень многое, но - до срока, пока не надоест, пока не захочется странного, а на самом деле ... не захочется умереть. Как этот-то смог вырасти среди двуногих зверей, подумал он ещё тогда, после смешной попытки северного мальчишки взять его на испуг.
  А сейчас...
  Но и сейчас ведь не поздно, и победа так близка.
  Вот только жизнь закончилась, остался только этот мальчик, который мог бы быть ему сыном. Что же делать - расправится с ним? Сделать его императором, что то же самое. А ведь он действительно убил её, свою леди Эльвид, прав оказался этот несчастный пелетийский кавалер, которого он тоже... Да проще вспомнить, кто пока жив!
  Сколько раз замирал он над пропастью, рисковал жизнью, уклонялся от объятий смерти и обнимал сам. Обманывал, предавал, бил в спину - всё было позволено тому, кто шёл за чёрной звездой справедливости, вздымая фонтаны крови к мрачным сводам лабиринта жизни. Страшен человек, совесть которого могуча и беспощадна, а бога или как это назвать, у него нет и быть не может.
  Он знал, наизусть знал все аргументы своих вечных врагов, все крохотные трещинки и лазейки, через которые они готовы достать тебя. Но ему никогда и в голову не приходило - оправдываться. Он знал, кто прав в этом споре. Да и не мог он идти по пути приспособленья, не мог так жить, физически.
  Почему же настолько больно сейчас, да - не в первый раз, но ведь теперь ему совершенно не хочется жить. Неужели он, Элг, ошибался? Неужели всё, что он сделал, неужели он сам - всего лишь глупая, кровавая бессмыслица?
  Нет.
  Он не видит ошибки. Он не может взглянуть на себя со стороны. И не хочет. Ему горько, больно и страшно, и он, конечно, ошибался, множество раз, он делал подлости и делал много худшее, но он сделал всё, что смог, и если бы дали начать всё сначала, то...
  Но вот прямо сейчас... Не нужно себя обманывать. Он больше не может. Он потерял право быть. А существовать, сражаясь за кусок мяса не хочет сам.
  Хватит.
  Небесный советник Элг медленно встал, расправил тяжёлую мантию и никуда уже не торопясь вышел из просторного кабинета. Рагван ещё услышал, как в приёмной вскочили, грубыми голосами о чём-то подобострастно спрашивая хозяина. Хлопнула дверь, отрезая его от мира...
  
  Прошло время, наверное много времени, и она снова отворилась у него за спиной, но - по-другому. Хозяева не открывают так свои двери. И он совсем не удивился, когда с туго связанных за спиной рук аккуратно срезали верёвку, и кто-то сильно, но осторожно начал растирать кисти, и стало очень больно, а к губам поднесли большую чашу горячего сладкого вина.
  Советник Гурр и за стол сел настороженно, как за чужой, в незаметной для себя растерянности то и дело потирая мясистое лицо. Квадратные плечи, толстые губы, ладони лопатой. Быстро заматерел после смерти, то есть убийства Варды Солдата... Тяжёлый, грубый, жестокий человек. Как бы он, Рагван, хотел оказаться на его месте.
  Советник Гурр тоже намеревался ему что-то сказать, объяснить и предложить, но остановился, увидев, как перекосило физиономию северного сопляка с подмороженными глазами, на которого на одного оставалась теперь надёжа. Щенок кашлял, как-то нехорошо, странно смеялся, облился дорогим вином, и говорил, говорил, говорил - хрипло и тихо, едва слышно, почти шёпотом:
  - Не трудись, дай сам угадаю. Советник Элг ... умер. С башни прыгнул? Или как крыса - ядом? И Крайст умер. И Эрта. Даже Снум и тот... Все умерли. Что за день, ты подумай. День и ночь... Дорожку расчистили. Что молчишь? Рад за меня, гнида?
  А потом он начал говорить всё быстрее и громче, начал кричать, ругаться и драться, и советник Гурр от досады на себя скривился: обыкновенный нервический припадок, каких он по делам службы видел немало, и что с этим делать знал. Его обманули чужие глаза; в них безумия не было и краем, холодные и острые, они казались совершенно спокойными.
  "Тяжело с ним будет", - успел подумать советник прежде чем крикнуть людей и начать раздавать приказы. Тем более, что мешкать и верно не стоило, а стоило поспешать. Чтобы дожить до рассвета.
  
  Был советник Гурр в зале на церемонии посвящения вместе с Крайстом - по приказу Элга да и по собственному хотению, поставив на старшего брата, в вечном своём упрямстве и втайне от беспощадного хозяина, который собирался, кажется, избавиться от обоих варварских царьков и попробовать жить так, без императора. Своим, как он часто повторял, умом. Сам императорский пурпур примерить решил, не иначе.
  Был он в зале и всё видел. Недостатков у советника Гурра было множество, но разумом его бог не обидел.
   То, что Крайста убили - ладно. Мало было бы от того пользы Рагвану: своенравных северных людей трудно заставить или запугать, но всё в этой истории лепилось одному к одному.
   Плохой смертью умер Крайст - от руки раба, пусть тот и считался свободным. И Эрта смеялась и кляла его за мгновение до смерти.
  Такое проклятье - смертное, женское - страшнее всего. Не тем человеком оказался старший брат, не смог вырвать победу у слабейшего. Ухватил чужую женщину и упустил. Ударил в спину и промахнулся. Хмурились над ним боги.
  
   Рагван отворил дверь в бушующую снегом и смертью ночь, окунулся в рёв убивающих друг друга людей, звон мечей, крики умирающих лошадей. Он плохо помнил свои резкие, короткие приказы, кто-то поддерживал его - с ногами опять стало плохо, но к утру он окончательно расходился, всё прошло. К утру многое в Столице закончилось, только в некоторых местах трупы лежали слоями, а он, он оказался наконец в Зале Мечей.
  "... Назад идёт весь небосвод, а он вперёд - и всё поёт", - шептал Рагван, - "Поёт о том, что мы живём, что мы умрём, что день за днём ..." - голос его набирал силу, крепость и злость, а потом и ненависть к кому-то, кто всегда лучше, выше и чище нас. "Идут года, текут века, вот как река, как облака ... Поёт о том, что всё обман, что лишь на миг судьбою дан!.." - уже боевым рогом ревел человек, распирая тяжёлые своды зала.
  Но стоящие поодаль, только сейчас по-настоящему испугавшиеся за этот долгий день люди, так и не узнали - кто и кому дан. То ли не знал этого Рагван, то ли не мог больше. Скользнувшая через дыру в теле мира голубая дымка окутала его; человек застыл на краткий миг, утонул в тумане на мгновение, на отбившийся от своих клочок времени... Советнику Гурру между тем показалось, что нынешний Господин Земли и Души его отсутствовал в зале гораздо дольше, а когда Рагван-ир спрыгнул с возвышения в общий зал за ним призрачным облаком качнулось нечто, похожее на стаю птиц.
  ... Как какие-то маленькие тёмные птицы в огромной стае, не воробьи, другие, не знаю - какие, я не птичник, я советник, я убиваю и пытаю людей, плохих людей и всех остальных, равномерно, я служу госу...
  А потом всё это - ненужное здесь и пугающее, дымка и все эти птицы исчезли, конечно. Но одна, кажется, всё же осталась. Ненадолго, и был это скорее призрак, тень птицы. Случайной птицы, вырванной из бури. И вновь нырнувшей в снежную метель, но - не сразу.
  
  Перешагивая через труп сводного брата, Рагван-ир был уже совершенно спокоен, глаза прищурены холодно и расчётливо, на твёрдо очерченных губах - брезгливая усмешка. Советнику Гурру, застывшему у стены под знаком двух встретившихся женщин, что означало "ссору" или "беду", сказал так: "Всех, кто был в Зале Мечей с Крайстом - на кол. Дружинники, псы, слуги, служанки, херанки - всех! Кто там был от него, но исхитрился сдохнуть - сжечь, пепел развеять, отказать в погребении. Всё сделать сегодня, до заката. Отвечаешь - ты. Собственной задницей. ... Что рожу кривишь? Сам там был? Твоё наказание моей милостью откладывается. ... Встань, дурак. Вели объявить о казни в городе: Высокий-де Господин недоволен обидой, что нанесли его ... избраннице. Жену, мол, теперь не возьмёт, зарок дал. В знак вечной скорби. Всё понял? Пшёл... Небесный Советник."
   "Умно, - пронеслось в голове только что произведённого в высший чиновничий ранг советника Гурра. - Раз законной бабы не будет, значит власть передаст усыновлением. А это совсем другой разговор. К тому времени всё уляжется, северные отяжелеют, поймут своё место, и он выберет кого захочет, хоть из наших, хоть меня. Главное - удержи, что дадут. Многие теперь призадумаются..."
  И с суеверным почти страхом обернулся на Хозяина, как отныне безоговорочно именовал его про себя: "Неужели он всё это заранее?.. Да нет, невозможно, сам ведь случайно уцелел, уж я-то знаю. Или всё же?.." А Рагван смотрел ему в душу, читая сейчас мысли как завитушки букв на грязном, плохо выскобленном пергаменте, и в глазах его стыла безграничная усталость и тоска. И отблеск Иных Миров, о которых советник Гурр знал и помнил в детстве, да позабыл, как и все мы, впрочем.
  
  У выхода из зала кто-то сильно толкнул его в плечо. Рагван обернулся, ощерившись: над ним нависал волосатой тушей Икл Белоглазый по прозвищу Краб, протягивал что-то на ладони, пряча глаза.
   - На, - сказал тот шершавым голосом. - Это её было...
   Рагван глянул и не удержался: сгрёб с огромной ладони-лопаты, схватил, сжал в кулаке, спрятал. Детская игрушка, дешёвый амулет, который, кажется, всегда был с ней, а теперь - всегда будет с ним. Чёрный плоский камешек, разделённый надвое зелёной полоской, которая в иные минуты, казалось ему, набухала красным.
  Внимательно взглянул под клочковатые седые брови, молча кивнул и ушёл, не прощаясь.
  
  В первый день лета неисчислимые толпы народа заполнили широкие, аккуратно вычищенные улицы Столицы. Мир и порядок стояли на пороге, готовы были вернуться в империю, огромная страна вздрогнула, услышав первый удар замершего было сердца.
  Император вернулся!
  Всё, как в старые добрые времена: кампагии, кампатува, золотой дивитисий плотно облегает тело, красно-белый скарамангий вьётся по ветру над чисто выметенной дорогой.
  - Радуйся, город артов! - бесновалась толпа. - Прими боговенчанного! Внемли Боже, Тебя умоляем! Вселенная ожидает императора! Общее благо принимает императора! Императора Рагвана ожидает вечность!
  А ему - ему совсем не хотелось закрыть, против всех обычаев, лицо руками и смеяться, раздирая горло, пока не захлопнутся за процессией тяжёлые двери Небесного Ларца.
  Зачем...
  Кончилось, толком и не начавшись, синее и высокое, и настало время даже не красного и солёного, а ...
  Да и какая разница. И глаза его, оставшись холодными, перестали быть внимательными.
  На что там смотреть, что - там - можно увидеть?
  Равнодушие и презрение к людям осталось единственным спутником на дороге, по которой прошли и пройдут многие. Хотя и не так далеко, как он.
  
  
  
  8. ... И знай, он с алмазом вернётся к чертогам.
  
  Что-то понял он тогда, наверное, в ту страшную и волшебную ночь.
  Но тяжело человеку жить и нести в себе понимание. Прошло время, и старое вернулось, а новое забылось. Печаль и лёгкость, и тоска истончились, куда-то ушли, убрались с дороги. Время тащило его за собой, приходили родные северные ветра, возвращалось мягкое, податливое лето... Равнодушная жестокость, простые радости, жизнь, как сон.
  Рагван-ир забыл о принцессе Эрте.
  Ну, не то чтобы забыл - как такое забудешь, но ведь заросла поротая рана на сердце, да пошли чередой важные дела: замирения окраин, награждения врагов, побивание друзей.
  Доходило до того, что иногда думал - да подлинно ли была она рождена принцессой? И не только он один.
  Месяца через два после коронации советник Инс, суетливый человечек и большой ловкач по части иных дел, и на ножах с Гурром, подпрыгивая и потея от усердия, испросил у него тайную встречу. Нравы и церемонии в Столице пребывали тогда в состоянии первозданном, и Инс как в кабак привёл к нему двоих, закутанных по самые уши в чёрное. В присутствии императора тряпки пришлось снять и оказалось - мужчина и женщина, странно похожие друг на друга очень неприятные люди. Женщина опасна.
  Перебивая друг друга они многое рассказали ему тогда. Никакая она, не принцесса, пусть и мёртвая, а так - девка из простых, взятая в Небесный Ларец за внешнюю схожесть с истинной Госпожой. Жила, де, при той в тайных покоях, учили исправно, как настоящую, и иногда, на церемониях попроще, выпускали к людям. Имя же ей было: "Чо Арра", что значит "Второй Журавель". Да и не одна она такая старалась при императорском дворе: кроме Малого Ларца, жили такие ещё и по провинциям. И есть у них тому доказательства и готовы представить, но смиренно умоляют пожалеть их скудость, погибают ведь в крайней нужде...
  Рагван сильно подивился тогда человеческой глупости и быстро зарезал всех, как баранов - включая и господина советника - хотя по-змеиному быстрая женщина чуть не достала его ловко спрятанным кинжальчиком, стерва.
  Зарезать-то - зарезал, а червячок остался.
  Плевать ему было на эту историю, если она и была правдой. Он и сам-то был неизвестно чей сын, а уж про Эрту всё помнил, в каком виде нашёл её тогда, в лесу. Но слепая и жалкая мысль, что эта удивительная женщина могла прийти не сверху, а, так сказать, снизу, что рядом с ним жила какая-то Журавлиха, была ему неприятна. Ему не то чтобы нагадили в душу, но посмели к ней прикоснуться. Советник Элг такие вещи понимал, а советник Инс уже не поймёт.
  Но, что же - жизнь шла, катилась. Только думалось иногда: неужели это - всё? Вот это ... императорство. И ничего больше? Неужели всё закончилось, так и не начавшись ...
  Заматерел, раздался в плечах и пониже, Рагван-ир, вернул некоторые церемонии, а потом и сам двор - осторожно, исподволь. Появились в Небесном Ларце кроме верной дружины и новые людишки, из старых, имперские чиновники. Зашла речь о правильном налогообложении и отправлении правосудия для чего возобновили назначения гражданских и даже военных чиновников в уезды и провинции, да ещё в большую им помощь - постоянных государственных инспекторов. Немного погодя вернули и цензоров, в том числе и тайных. Дружинники же рядились пока по своему, северному, праву.
  Эрлен тихо-тихо, ещё не веря, вздохнул с облегчением, взбаламученная жизнь начинала оседать, расслаиваться на понятные и знакомые, обещающие разумную безопасность слои.
  А вот с императором однажды вечером случилось странное.
  Съев в тот вечер за обедом больше разумного, он присмотрел себе девицу на ночь, из эрленских, да не вытерпел и начал мять её ещё по дороге в спальню, в том самом Зале Мечей, за портьерой. Девица попалась ловкая, тихо и жарко смеялась, и дело у них уверенно шло на лад.
  А потом... Потом как волна вдруг прошла по их маленькой душной пещерке, только пыль взвилась клубами. Ещё не понимая, что происходит, звериным чутьём почувствовав опасность, он отступил на шаг, оттолкнув розовое женское тело...
  Лицо его огладил мягкий солнечный луч, зашумела вода затейливых парковых ручьёв, под лёгким ветром пошли качаться зелёные руки дворцовых платанов, а в глазах водили хоровод тени. Эрта стояла совсем рядом - молодая, гордая и счастливая от того, что она видит его, а он - её. Шагнула навстречу, подставляя заалевшие в улыбке губы, в уголке - спрятался клинышек весёлой травинки.
  В полуобороте махнула служанкам, её длинное и узкое, неудобное здесь платье блеснуло на солнце серебром. Когда в глазах растаял высверк, Рагван увидел - навстречу ему спешит, обгоняя выводок весело шушукающихся мамок и нянек чем-то странно знакомый мальчишка. В душу ударила детская улыбка, русые волосы, свет из голубых глаз - это снова радовались ему, Рагвану.
  - Вернулся, он вернулся! Я вам говорил, что сегодня! - притопнул русоголовый на женский табунок маленькой красной калигулой. И тут же без перехода начал рассказывать Рагвану:
  - А сегодня дядя Крайст учил меня на лошади, в первый раз. Мы скакали до самых ворот! - И вздохнув, признался: лошадь ненастоящая, маленькая! - Я упал, а он сказал, не плачь, тогда вырастешь как отец. С надеждой спросил:
  - А ты больше не уйдёшь на войну? А ты мне покажешь, как ...
  Прильнувшая к плечу мужа Эрта, смотрела на мальчишку и тихо смеялась. Зрачки её расширились, а у Рагвана второй раз в жизни стояла маленькая влажная радуга в глазах, мешала видеть всё это.
  Она медленно отбросила волну льняных волос за спину, взяла его навсегда разбитую мечом и веслом ладонь в свои и потёрлась лицом. "Раг, я так соскучилась. Пойдём ... Нет, подожди, ты посмотри, как он вырос! А когда сердится - совсем как ты, даже няньки смеются."
  
  - Б...!. Это что?! - выплюнул очнувшийся среди липкого запаха духов и подмышек Рагван. Девка, которую он пихнул от себя, всё ещё падала спиной назад. - Эрта?! Сын мой где, сука?!
  В глазах рябило - солнечный сад, Белая Королева, пацан с его лицом, коричневая тяжёлая портьера, голые сиськи его сегодняшней знакомой... Рагван рванул шитый золотом ворот обеденного облачения, выскочил в зал, рявкнув на державшуюся поодаль охрану.
  Не разбирая дороги, не различая лиц, император ломился сквозь Небесный Ларец.
  Мысли летели, как булыжники в пропасть, в глазах плавали багровые пятна, вперемежку с древними фресками, где среди зарослей ириса и фиалок белоснежные единороги бились с косматыми змеями за тёмно-красный гранат. Горностаи замирали у небесных водопадов, откуда лилась на землю вечная жизнь, впиваясь в бегущего от себя человека блестящими остриями глаз.
  "Что ж ты так торопишься, парень? Уже всё...", - спросил его кто-то хрипловатым, дрожащим от ненависти голосом.
   Поздно прыгать, милый. Ведь ты её убил, верно? Может и не каждый, кто на свете жил, это делал, но ты-то - точно... Она была - как серебряная стрела, что летела бы в цель вечно. Она помогала нам - понять и увидеть, и вспомнить, а для того чтобы твои одежды оставались белыми, а руки и мысли - чистыми нужно... Нужно много чего. Это очень трудно, оставаться белым, как облако.
  А для того, чтобы быть таким как ты - грязью на её одеждах, руках и мыслях - не нужно ничего. Ты украл её силу, ты сломал её, Рагван. Ты же больше ничего не умеешь, не можешь, да и не хочешь.
  Я предупреждал тебя! А ведь как хотелось ошибиться...
  Это ты виноват во всём, а не бессмысленный в своих похотях Крайст, не несчастный советник Элг, не обстоятельства и даже не всесильный господин случай. И ты это знаешь, и ты с этим живёшь, и старый Снум только чудом не дотянулся до тебя с того света.
  Да и зачем?
  Ведь ты мёртв, ты пуст с самого начала, и только сила привычки и страх мешают тебе увидеть. Увидеть всё, как есть. Ты убил их всех, и русый мальчик умер, ничего не успев.
  Но тебе и здесь повезло. То, что люди принимают за мгновение до конца, ты можешь понять уже сейчас. У тебя, сука, есть выбор - жизнь, как борьба за этот сраный престол, например, или возможность, призрачная и ничтожная. Возможность, парень...
  Как же я вас всех ненавижу. Одно хорошо, что - смертные."
  
  И как-то сразу он почувствовал то, что давно уже копилось по тёмным углам его дневного "я".
  Что он делает здесь? Кривляясь шутом в нелепом месте, слепленном из дерьма и крови.
  Император!
  "Вспомни, как ты пришёл сюда с севера, как вином лил кровь, топтался по черепам. И ведь ни ненависти не было, ни мерзости необходимости. Твои соплеменники, в крови и азарте, всего лишь старались выжить, а тебе, тебе было интересно. Тебе хотелось - знать. Так ребёнок, утирая сопливый нос, осторожно и вдумчиво обрывает кузнечику ноги: по суставчику, по стебельку. По капельке.
  Ты в самом деле желаешь "иметь власть", ты хочешь схватить за горло железными пальцами тот кусочек мира, до которого сподобился дотянуться? Как можно позволить себе иметь власть над такими, как советник Элг? И для чего она - чтобы калечить и убивать таких, как Эрта?
  Пойми, ты уже победил. Тебе больше не нужно ничего, ты - свободен!
  Иметь выбор - немыслимая роскошь. Но человек именно к тому и стремится, мой русый мальчик с голубыми когда-то глазами - к роскоши, к избытку, к тому, что вовсе не есть необходимо.
  Необходимость - это слово слишком сильно воняет, чтобы кто-то выбирал его не будучи загнан в угол."
  
   ... Вот и его покои, вот и бронзовая дверь, и два гвардейца у порога.
  Рагван снёс их не глядя, прокатился по веренице комнат, застыл на миг в переходе, ударом тела распахнул дверь в какой-то закуток, ткнулся в тёмный угол, в кучу сундуков, в паутину, во мрак, вдавив башку в сгиб локтя. Закрыл глаза, спрятался от мира и - увидел...
  Эрта сидела в диковинного вида кресле, подперев кулачком голову, волосы коротко острижены. Болезнь? За спиной - небо, под ногами - светящиеся изнутри прямоугольники пола. Сидела и смотрела на Рагвана - уже без радости, без улыбки. Даже печали не было на её побледневшем, прозрачном лице; навсегда остановились пустые глаза. По краям этой живой картины что-то мигало, медленно переливалось оттенками синего. Смотреть туда не хотелось.
  Под тяжёлым парадным платьем не видна запёкшаяся чёрной кровью рана, но Рагван знает, что она там, никуда не делась счастливым образом. Знает, что не будет ему счастья, не будет у него покоя, не будет радуги в глазах, как не было ничего этого до сих пор. Никогда не спрячет она лицо в его ладонях, не обнять больше нежные плечи. Не будет сына, живого куска его сердца.
  "Идут года, текут века, вот как река, как облака ..." прошептали вдруг посеревшие губы, и Рагван, мявший незаметно для себя медную ручку сундука, одной короткой вспышкой, одним рывком вспомнил всё, что видел в Зале Мечей в ту ночь, когда её заставили убить себя. Его птица дождалась, разбудила, заплатив собственным бессмертием.
  Это было - откровение. Третий способ обретения веры.
  
  Веры, однако, не возникло. Куда там...
  Возникла ненависть. К тому самому, кто всегда лучше, выше и чище нас. И спокойное, отстранённое любопытство, которого он всегда, оказывается, стеснялся, а теперь - перестал. Любопытство, из которого много-много лет спустя родится понимание.
  Впрочем, уже сейчас было ясно, что все эти картинки и чудеса за портьерой, все эти монологи неизвестно кого в его голове ничего не стоят, сами по себе.
  Да и тогда, в Зале Мечей, - что он видел?
  Если взглянуть на дело глазами советника Гурра, то, пожалуй, что и ни хрена. Ничего он не видел такого, что можно было бы взвесить, подержать в руках и хорошенько допросить.
  Связь всех людей со всеми? Да ведь он и не знал почти никого из тех, кого "видел" тогда, в этом странном месте. В этих ... в чертогах. Какой-то остров, Пустой остров, хотя предметов и людей там было немало.
  Будущее? Его будущее оказалось совсем не таким, как мнилось в те краткие мгновения.
  Хотя... Ведь ему и не нужно знать твёрдо. Совсем наоборот. "Несомненности нет места на этих угрюмых вершинах" скажет некий человек в сходных обстоятельствах гораздо позже.
  Да и что могла сказать ему разумная, построенная на логике, мысль? Чем могли порадовать мудрецы? То, что мы называем злом, есть лишь необходимость какого-то момента нашего вечного развития? Он и сам мог им это сказать.
  Не нужна ему была необходимость, это он, ничтожный комок живой слизи бесконечного океана, был ей повинен. Слепая, безразличная к обстоятельствам воля к жизни, принявшая вид тела - вот, что двигало им до сих пор.
  Воля к жизни - это хорошая, добротная штука. Но ведь это не твоя воля. Да и жизнь неизвестно чья.
  
  ... Она не может остановиться, она всего лишь совокупляется сама с собой. Она ничего больше не умеет, не хочет и она очень, очень одинока. Нам даже представить невозможно, до какой степени. И этот вечный голод...
  Поэтому она так жадно ловит тех, кто встаёт поперёк, борется с ней, царапает шкуру, давая ощутить самоё себя, пусть и на мгновение - пока не хрустнут чужие слабые кости. Торопливо рожая героев, она заставляет их прыгать всё выше, бить всё сильнее, идти по жизни напролом. Их гибель, их трагедия - её восторг.
  Нет, она не зла. Она ведь ничего не понимает. Судьба, воздаяние, справедливость? Какая чепуха. Ей всего лишь хочется, чтобы в извечном бессмысленном верчении миров и жизней, что текут в никуда из ниоткуда, нашлась бы песчинка, которая отделилась бы от неё, встала б наособицу, подняла воробьиную плотину на бесконечно малый миг. Тогда только она сможет почувствовать себя. Осознать.
  Да ладно - воля: он вдруг заметил то, что знал с самого начала: в нём, оказывается живут самые разные люди или как их лучше назвать.
  Один был похож на огромную деревянную куклу в глухом заморском доспехе. Он с детства делал вид, что ненавидит чудеса, эти выблядки жизни, растущие из наших страхов, лени и глупости. Всегда старался казаться рассудочным и трезвым, но только для того, чтобы люди не поняли о нём главного. Выросший в полярном холоде одиночества, он был мечтателем, он хотел переделать мир, удивить их всех, чтобы они наконец заметили и полюбили его - даже простой рабской любовью. Чтобы перестали убегать, бояться, прятаться. Сделать так, чтобы он шёл не один.
   Другой - как насекомое, слепое и жадное, облитое слизью отвратительных желаний. Желания раздирали его, тянули гладкие суставчатые лапы во все стороны разом: насекомое жрало, испражнялось и совокуплялось. Вопреки природе чешуйчатых оно ревело и гоготало, раздуваясь от гордости: я утвердил своё седалище на Небесном Ларце! я вывернул империю наизнанку! я! я! я!..
   Были там и другие, но все они, все как один - лгали и прятались под чужими личинами. Деревянная кукла в стальной броне верила в чудо и боялась его. Кусачая тварь имела крылья, и под выгребными ямами её отвратительных мыслей глухо бился прозрачный и чистый кристалл, ждал срока - вспыхнуть, разогнать тьму, взойти новым солнцем. Расчётливая трусость и розовая упругая практичность оборачивались безумной отвагой и самопожертвованием. Красно-белый призрак безумия прятал в рукаве твёрдость и глубокую, спокойную мудрость.
   Но и эти маски не были последними.
  Под содранной кожей мерзких существ росло вовсе не мясо, а новые шкуры и везде - обман, ложь, ошибка, нетерпение и небрежность. С ними невозможно было договориться, время ловило их в свою вечную паутину, и сегодня они делали одно, завтра - другое, а под новой луной рожали совершеннейших уже уродов, и всё начиналось сначала.
   Один из них кричал - если я не могу жить, то пусть не живёт никто! а другой хрипел, поднимая боевой молот: если не я, то пусть хоть кто-то... Но наступало утро, выходили сроки, и трус становился героем, а отважный опускал глаза и преклонял колени.
   Да что герои! Вот пусть всё станет, как могло бы быть: Эрта - живая, мальчишка в саду, только Крайста не надо, перебор. И что? Он её, конечно, на руках будет носить. Год или два. А потом - всё станет как раньше. Нет, станет ещё хуже: зреющее, как гнойник, равнодушие, усталость и злость от того, что нужно улыбаться, когда хочется отвернуться.
   Всё это было смешно и стыдно.
   И страшно. Очень страшно.
  Этот клубок перевёртышей не мог быть им, Рагваном. У него было немного, но всё, что было - останется с ним. И мать, кричащая чёрным скалам и чёрному морю слова на чужом языке, и тёплый сумрак глаз той, что на миг стала его жизнью, а не скучной женой, и маленькая радуга над мальчишкой, имени которого он так и не узнал. Да и Трогга, который умер вместо него и которого он презирал почти открыто, не стоило забывать.
  Немного. Но ему и не нужно больше.
  
   И тогда он убил их - всех.
  Свои страхи, желания, качества. Не сразу, не вдруг делаются такие дела, но времени у него было много. Хватило.
   Они не хотели умирать. Они кричали, они грозились и он знал, что они правы, он пожалеет, но ему очень захотелось стать, наконец, хозяином самому себе. Многие хотели этого до него и ещё больше - после, но у него, в отличие от многих, получилось.
  Не осталось никаких свойств, кроме самых обычных, да ещё чёрный плоский камешек с зелёной жилкой, и переменчивость, гибкость волны, упрятанной до времени в пластины льда.
  Он стал вором людей и зеркалом жизни.
  В таком отражаются сосны, песок и пригорок, лошадь, телега и ты сам, - а зеркало? - но у него же нет ни имени, ни судьбы и даже отражение у него - не своё. Оно может стать всем, но не может быть никем. Даже если захочет. А он хотел немногого - не быть рабом в этом мире.
  И жизнь хранила его. Ведь она хотела того же самого. Найти человека, который понял бы её и услышал, и сделал так, чтобы оказалось возможным взглянуть на себя со стороны.
  Отразиться.
  Чьи-то глаза смотрели его глазами, чужая тень летела за ним, и в гулкой пустоте второй половины мира слышался иногда задушенный крик страха или рёв восторга, удивление, доходящее до ошеломления, и ещё эти бесконечные вопросы летели оттуда и даже, кажется, советы - ему, Рагвану. Но русому мальчику непрошенные советы были без надобности, да и не простил он за Эрту никого - ни себя, ни - этого... Кем бы он ни был.
  Протянутая же из пустоты рука не вызвала даже улыбки. Обойдёмся без знакомств, помощи и новых хозяев...
  Но в конце концов Вселенная и песчинка договорились.
  
  До этого, впрочем, было ещё далеко. А пока одним сереньким зимним утром исчез из Небесного Ларца варварский император Рагван Краткий, и пошёл скитаться по дорогам мира человек с лёгкой улыбкой и холодными глазами, пытаясь понять то, чего нет, и найти то, чего не было никогда.
  И пыль этих бесконечных дорог, дожди и невзгоды, пытки совести и груды ошибок, превращавшие чужие смерти в бессмысленные, навязчивые жертвы, сдирали с него кожу вместе с мясом, не давали успокоиться, не давали застыть и стать кем-то - так что он всегда оставался тем, кем был на самом деле - жестоким любопытным ребёнком, который потерял сердце.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"