Примаченко Павел Андреевич : другие произведения.

Восспоминания

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Это воспоминания моей мамы Идеи Николаевны Гажаловой /Примаченко/ о своём детстве, которое прошло в предвоенные годы в коммуне им. Г.И. Котовского под Винницей, а также в Москве и Азове. О годах юности, проведённых в Германии, куда она была угнана на принудительные работы, где повстречала первую любовь и потеряла любимого человека, где, по ее словам, встретила самый счастливый день в своей жизни - Победу над фашистской Германией. Воспоминания мама продиктовала мне незадолго до своей кончины в городе Одессе в 1986 году.
  
    
  
  
  
   []
  
   ИДЕЯ НИКОЛАЕВНА ПРИМАЧЕНКО (ГАЖАЛОВА)
   
   ВОСПОМИНАНИЯ
   Это воспоминания моей мамы Идеи Николаевны Гажаловой /Примаченко/ о детстве, которое прошло в предвоенные годы в коммуне им. Г.И. Котовского под Винницей, а также в Москве и Азове. О юности, проведённой в Германии, куда ее в начале войны угнанали на принудительные рабоы. Там она повстречала первую любовь и потеряла любимого человека и там же, по ее словам, встретила самый счастливый день в своей жизни, - день Победы над фашистской Германией. Воспоминания мама передала мне незадолго до своей кончины в Одессе в 1996 году.
  
      1937 год.Мама, её брат Борис, её мама Галина Николаевна, младшая сестра Мира, отец Николай Алексеевич Гажвлов. []
   Семья Гажаловых. Слева направо: Идея, её брат Борис, мама Галина Николаевна, младшая сестра Мира, отец Николай Алексеевич, переписчик (фотография сделана во время Всесоюзной переписи населения 6 января 1937 года).
  
  
  
   РОДИТЕЛИ
  Не знаю, какую школу закончил мой отец и сколько классов, но после Гражданской войны он был направлен на учёбу в промакадемию имени И.В. Сталина. При поступлении, по его словам, он сделал девяносто шесть ошибок в диктанте. Когда преподаватель математики задал ему какие-то вопросы по геометрии, отцу показалось, что тот заговорил с ним на иностранном языке.
    
    Среди поступающих были люди, закончившие гимназии и даже технические училища, они над отцом посмеивались.
    - Но я сказал себе так, - возбужденно говорил отец, расхаживая по комнате в старой выцветшей майке, размахивая руками и сжимая кулаки, будто грозил кому-то, - я сказал себе: ' я - Гажалов Николай Алексеевич - большевик, революционер, громивший интервентов в Гражданскую войну и победивший контру внутри страны, я и не одолею свою безграмотность?! Такому не бывать!' -
    Отец, что было мочи, стучал кулаком об стол.
   
    -Ну, вот - митинг начинается, -вздыхала мама.
    - Я сел за учебники, -продолжал он.
    -Ну, ты не один сел. Тебе дали преподавателей, - замечала мама.
    - Согласен, дали преподавателей, но ровно через год тот же профессор, удивленно разводя руками, принял меня в академию.
    А вот ты, Галина Николаевна, тоже могла бы сесть за учебники.
    
    -Я, к твоему сведению, в то время имела уже двоих детей и готовилась родить третьего, а ещё страшные головные боли и ответственную работу. Но для тебя всё это было неважно. Тебе нужна была жена с высшим образованием'. -
   Мама заведовала детским садом закрытого типа, но была очень болезненной.
  Когда я была совсем маленькой, маме удалили гланды, но неудачно, повредив при этом какие-то артерии, и она потеряла много крови. А через несколько лет, зимой, во время гололёда, упала и ударилась затылком. Возможно эти случаи стали причиной частых головных болей, которыми она страдала всю жизнь. Незадолго до смерти у неё обнаружили опухоль головного мозга.
  
  
  .
    
    Мама была полной женщиной, моложе отца на десять лет, уравновешанной и никогда, как говорится, не рубила с плеча. Родилась она в Юзовке, ныне город Донецк. Её отец и старшие братья были шахтерами. Когда ей исполнилось 14 лет, она тоже пошла работать в шахту. Трудилась клетевой, - управляла клетью, - это что-то вроде кабины лифта, в которой шахтеры опускаются и поднимаются наверх.
   -Но приходилось и вагонетки с угольком толкать, - вспоминала мама, - очень тяжёлая работа. Толкаешь её, проклятую, упираешься и кажется, что вот-вот матка оборвется. -
   Когда началась Гражданская война мама вместе с братьями ушла добровольцем в Красную армию.
  
  Папа всегда был подтянутым, строгим, и, в первую очередь, к себе. Быстрый, энергичный во всем, часто скорый на расправу и всегда со своим особым, неоспоримым мнением по любому вопросу.
  Каждое утро он делал гимнастику, приучился к ней, служа во время Гражданской войны под командованием легендарного красного командира Г.И. Котовского. Любовь и восхищение к своему командиру он пронёс черз всю жизнь.
  
  Родился папа в городе Курске, в семье, как 'туманно' объяснял он, крестьянина. Но мы знали, что его отец, мой дедушка. Алексей Солянин, был владельцем небольшой пекарни, где 'с раннего утра до поздней ночи 'батрачила' вся семья, чтобы свести концы с концами'.
  Как мои родители встретились, точно я не знаю, но в семье, по этому поводу, бытовала 'романтическая' история, том, как, после Гражданской войны, они познакомились на каком-то партийном съезде. Произошло это слудующим образом.
  В перерыве, приятель папы, указав отцу на одну девушку, сказал, что она ему очень нравится, но он стесняется не знет, как с ней познакомиться. - 'Будь другом, подойди к ней, расскажи обо мне и познакомь нас. Одним словом, устрой мое счатье'.
  Папа не отказл приятелю и познакомился с девушкой. Они так понравились друг другу, что в скором времени поженились.
  
   ДЕТСКИЕ ГОДЫ. Сельскохозяйственная КОММУНА им. Г.И. КОТОВСКОГО.
  
  Я родилась в 1927 году в деревне Ободовка Винницкой области. Вернее, не в самой дервне, а в Сельскохозяйственной коммуне имени Г.И. Котовского, которая там распологалась. Там же в 1930 родился мой брат - Борис, а в 1934 году моя младшая сестра - Мира.
  Коммуна была организована в 1924 году по инициативе Котовского. Дело в том, что по окончании Гражданской войны, в Красной армии началась массовая демобилизация. Красноармейцы становились гражданскими лицами и чаще всего возвращались к себе на 'малую' родину, налаживать мирную жизнь. Но в бригаде Котовского служило немало выходцев из Бессарабии, которым, после демобилизации не могли вернуться. Их родные края были оккупированы Румынией.
  Чтобы устроить жизнь этих красноариейцев, Котовский предложил создать сельскохозяйственную коммуну. Мой отец тоже демобилизовался и согласился стать одним из организаторов коммуны.
  Первым председателем коммуны стал Левицкий Виктор Федорович, а мой папа его заместителем и секретарем парторганизации.
   Для коммуны было выделено имение графа Собаньского в Винницкой области- рядомдеревнями Ободовка и Верховка. Хозяин имения во время Гражданской войны уехал за границу.
  
   ПАЛАЦЦО
  
   О Коммуне Котовского Г.И. написана ни одна книга. Но вот что я помню о ней: белокаменный дворец - палаццо с таким просторным балконом, что там свободно можно было бегать, как на большой лужайке. Вокруг белого палаццо ухоженные "заросли" георгин. Садовник и тихие незаметные женщины, в низко натянутых платках до бровей, всё время что-то делают в саду. Рядом оранжерея. Там, в низеньких горшочках, выращивали рассаду. Оттуда же на носилках приносили ровные квадраты дёрна и обкладывали ими гигантские клумбы. Женщины рыли канавки, а мы - дети, помогали им. Потом старый, строгий садовник сажал в эти канавки какие-то кустики.
    
    
    Перед белым палаццо большая, круглая мраморная площадка. Вокруг неё белые мраморные скамьи со спинками похожие на диваны. Здесь почти каждый вечер танцевали под духовой оркестр. В коммуне был открыт дом отдыха для красных командиров. Палаццо стоял в чудесном парке, который спускался к небольшой речке.
  
   ХОЗЯЙСТВО КОММУНЫ. БЫТ КОММУНАРОВ.
  
  В коммуне было отличное хозяйство: племенной скот, хлебные поля, виноградники, пруды с рыбой, плантации клубники, бахчи, фруктовый сад, поливные огороды, молокозавод, винзавод, макаронная фабрика, пивоварня. Различные мастерские, баня, прачечная.
    
  
   Коммунары жили в двухэтажных домах. Питались на фабрике-кухне. в новом, красивом здании в два этажа, с большими светлыми столовыми. Столики были обиты клеёнкой в жёлтую и зелёную клетку. В кадушках пальмы, на стенах яркие панно. Продукты свежие, разнообразные, приготовлено все вкусно.
  А дети коммунаров постоянно жили в детском доме, так называли в Коммуне детский сад, только иногда родители брали их домой.
    В детском доме давали кипяченое молоко с жирной, вкусной пенкой и жареные пончики с повидлом.
  
   ГОЛОД - 1933 год.
  
  
  Но я запомнила и 33-й год. Голод. Мне было шесть лет. Нам детям было непонятно, что случилось. На полдник дают кусочек черного хлеба и чайную ложку повидла.
  
  В 1933 году папа стал слушателем Промакадемии им. И.В.Сталина и жил в Москве. Мы перебрались к нему не сразу, а некоторое время жили то в коммуне, то в Москве.
  Тогда я уже училась в первом классе.  
  
  Ранней весной мы вернулись
   из Москвы в коммуну. Мама была беременна, но, несмотря на это, поехала в Киев просить помощи и привезла целый вагон продуктов. Потом она и ещё несколько женщин -коммунарок, ходили по окрестным деревням и собирали истощённых детей. Родители отдавали их, никто не сопротивлялся. Детей стригли и мыли в бане, одевали в сатиновые коммунарские одежды.
  
   1934 год - ВСЁ НАЛАДИЛОСЬ.
    
    
    В этом году родилась моя младшая сестра Мира. Год выдался урожайным, всего в избытке и снова играл духовой оркестр и цвели крупные, как подсолнухи, георгины. В их зарослях мы играли в прятки. Они пахли, как мне казалось, не как обычные цветы, а как-то по-особому, таинственно. 'Так наверно пахнут подводные растения', - думала я.  
    
    По центральной дорожке от белого палаццо можно было спуститься к костёлу. Он закрыт и полон тайн. Я боюсь подходить к нему близко, мне почему-то страшно.
    
    
    За костёлом речка - Берландинка. Берега поросли вербами. На речке качки - утки и полно деревенских ребятишек, а коммунарских детей строем, с песнями водили на ставок купаться.
  
   МЕЛЬНИЦА
  
  На речке под развесистыми ивами была мельница. Рядом с телегами стояли распряжённые волы. Крестьяне ждут своей очереди. Волы жуют жвачку. Глаза их печальные и, кажется, что они плачут от надоедливых мух.
    
    Внутри мельницы так темно, что, войдя с улицы, ничего не было видно и страшно от темноты непонятного стука, грохота и запаха. Дышать нечем, не то пыль, не то мука. А ещё страшно потому, что у мельника была дочь без руки. Мама говорила, что дочка помогала отцу и рука ее попала в жернова. Сейчас я думаю, что мама просто пугала меня для того, чтобы я сидела дома и не лазила, куда не следует
    
    Здесь же на мельнице - маслобойка, где вкусно пахло жареными семечками. А какая там была вкусная макуха. Большие серые круги, с дырочкой посредине. Точь-в-точь колесо от селянской арбы.
    
   СЕЛО
    За речкой село. Перейдёшь по широкому шаткому перелатанному мосту и ... главная улица села. Здесь лавочки евреев, парикмахерская, фотограф. Белая церковь, зелёные купола, колокольня, белая ограда. Рядом базарная площадь.
    
    За главной улицей крестьянские хаты с садочками, плетни, перелазы. Соломенные крыши хат похожие на папахи, надвинутые на самые оконца. В хатах прохладно. На земляных полах - полынь от блох. Самотканые, шерстяные рядны.
  Расстелают за хатой в садочке такое рядно и садятся обедать. В черепичной миске вареники с сыром - творогом или вишнями.
    -Угощайтесь - будь ласка!
    
    Иногда меня приглашали в еврейскую семью, потому что дочка хозяина была моей подружкой. Здесь полы деревянные. Полдома занимает торговая лавочка, а вторая половина - жилая. Сели обедать. Длинный стол. Дедушка в чёрной шапочке - самый главный в семье. Поставили красивую посуду. Хозяева помолились, потом стали есть сладкую фасоль.
    
    
    Больше всего я любила ходить в село в базарный день. Когда базарная площадь была полна народа. Кони, волы, повозки. А на них дыни, арбузы, картофель, мешки с мукой, зерном, семечками. Кудахчут куры, блеют овцы, мычат коровы, визжат поросята, гогочут гуси и бьют крыльями. Запахи дынь, навоза, сена, семечек, зерна сливаются в один запах ярмарки.
    
    
    Но меня манил гончарный ряд. Чего здесь только не было - огромные макитры и кувшины, миски-гарочки и детская игрушечная посуда. Кружечки с ручками и стаканчики. И всё это раскрашено полосками, квадратиками, цветами. Поливное - блестящее и матовое - шершавое. Были там и свистульки - кошки, птенчики. Наливаешь в такую свистульку воды и запоёт, засвищет она, не хуже соловья, только щёки успевай надувать. До сих пор держу грех на душе. Одна я бродила по базару. Некому было купить мне свистульку. и взяла я одну свистульку так - бесплатно и пошла дальше, незамеченная хозяином.
  
   ЦЕРКОВЬ
    
    На колокольне, - бом! бом! Народ идёт в церковь. Но коммунарам туда нельзя. А так хочется посмотреть, что там?
    
    Про церковь в Коммуне говорили часто, показывали разные смешные сценки про попов. Мама и бабушка рассказывали, что, когда строили Коммуну, кто-то разбил в церкви иконостас и поломал иконы.Тогда крестьяне взяли вилы, топоры, и пошли бить коммунаров. Колокола звонили, как на пожар. Тогда я была грудным ребенком, и бабушка со мной на руках пряталась на пасеке. В то время на всю Коммуну было двое детей, я и один мальчик.
    
    
     Коммунары остановили крестьян, а мой отец вызвал из Киева следователей. Они приехали с большой собакой - овчаркой. На площади перед церковью выстроили с одной стороны крестьян, а с другой коммунаров и повели собаку на длинном поводке. Она шла медленно, обнюхивая каждого, и тяжело дышала. Обошла строй коммунаров. Затем так же медленно пошла вдоль строя селян, тщательно обнюхивая каждого. И вдруг кинулась на одного крестьянина. Он бросился на середину и закричал, - уберите собаку, всё расскажу.
   Потом протянул руки к строю коммунаров: 'Это я, я побил иконы кулаки подкупили', - и назвал их имена. Этих людей сразу же арестовали.
    
    
    В церкви служба. Я стою босиком у самого входа. От каменных плит идёт холод, я ничего не вижу, впереди много людей и все они выше меня. Тогда я стала рассматривать потолок. На нём красивые ангелы с белыми крыльями в голубых и розовых одеждах. Ладони у них сложены так, будто они играют в игру - 'кольцо ко мне'. Кто-то что-то бормочет в углу. Кто-то
  поет уныло и тревожно. В церкви таинственно и непонятно. А ещё страшно, потому что сюда приносят покойников, а потом несут на кладбище.
    
    Я ухожу из церкви, пробираюсь сквозь толпу нищих и калек. В базарный день их особенно много. Больше всего слепцов, в холщёвых домотканных одеждах, с торбами через плечо, идущих длиной вереницей, уцепившись друг за друга, Сутулые, босиком, ведомые поводырём - мальчиком лет 12, подстриженным "под горшок". Гнусавят какую-то молитву. Много рябых. Одни с заплющенными глазами, другие с открытыми и кажется, что они зрячие, только притворяются.
    
    Я иду за ними вдоль рядов, где прямо на земле крестьянки на платочках ( хустынках) разложили свой товар - цибули и чеснок, сплетённые в косу и закрученные в венок, а сухие фрукты (сушку) и картошку меряют на кварты. Это деревянный ковш с костяной ручкой. Весов я тогда ни у кого не видела.
    
    
    По базару ходят дядьки в соломенных шляпах с широкими полями, в белых широких штанах и таких же рубахах навыпуск,.
  
  
   СЕЛЬСКИЕ КРАСАВИЦЫ. ТАНЦЫ. .
    
    
     Вечером в коммуну приходят сельские девчата - "на музыки," в своих лучших нарядах - белых, вышитых крестом сорочках - красная с черным роза. В запасках. Это кусок шерстяной ткани вокруг бедер. Получается юбка с разрезом. Её подвязывают гарусным кушаком самых разных расцветок, но обязательно очень ярких. Сверху рубашки - с пышными вышитыми рукавами, а вокруг шеи монисто. Ну, и конечно, сапожки. Какие же танцы без сапожек.
    
    Зажигается свет. На площадку стекаются коммунары и командиры из дома отдыха. Многих девушек увезли тогда эти командиры с собой. Я это знаю хорошо. Потому что, когда мы жили в Москве, наша квартира была вроде дома приезжих. Останавливались коммунары или те, кто был близок коммуне. Они обнимались и целовались с отцом и мамой, считая их близкими родственниками. Особенно много такой родни было у мамы. В первые годы строительства коммуны она, помимо своей основной работы, вела и большую общественную работу.
  
  -Как появлялись новые члены коммуны-
    
    Из разговоров в семье, я знала, что желающих вступить в коммуну было очень мало. Даже беднота к нам идти не хотела.
  Только сердца у
  деревенских девушек не выдерживали
  и бывшие бойцы обзаводились семьями. Благодаря этому росло число коммунаров. Мама вспоминала, что мужчины ходили в военной форме, гражданской одежды у них попросту не было. Почему-то ходить на свидание в село в форме было не принято, то ли сразу было ясно, откуда ухажер, то ли девушки боялись военных, поэтому ходили в бекеше, одной на всех. Её передавали друг другу по очереди и 'через ту бекешу свершалось много свадеб'.
    
    
  Тогда мама предложила собрать селян. 'Но чтобы вас, - она указала на правление коммуны, - духу на собрании не было. Мы, женщины, сами проведём его'.
   И вот пришели селяне, раздались недовольные голоса, - опять будут агитировать, и тянуть в свою коммуну.
    
    Но на этот раз ни уговоров, ни разъяснений не было. Выступавшие женщины-коммунарки, рассказывали о том, как тяжело жилось трудящимся женщинам в царской России, а особенно крестьянкам. Роды в поле, дети без присмотра, болезни, преждевременная старость. Та же участь ждала их дочерей. И вот среди собравшихся то в одном, то в другом углу послышались всхлипывания и тяжелые вздохи. После этого собрания люди пошли в коммуну. Многие их дети потом учились в Москве.
  
   ДЕТСКИЕ ГОРЕСТИ.
  
    Были ли в моем раннем детстве потрясения? Были. Говорят, когда я была совсем маленькой, мне подарили чашку, и я её разбила. Потом я долго плакала и пыталась сложить осколки, но чашечка рассыпалась. Мне тогда купили точно такую же и сказали, что её склеили. Тогда я успокоилась.
    
    
    Когда в детстве я находила мертвую птичку, я плакала, выкапывала могилку,заворачивала птичку в тряпочку и хоронила её, а на маленький холмик клала незабудки.
    
    И ещё. В костеле сделали клуб. И как-то там проходил суд. Люди сидели на скамейках со спинками. Я у мамы на руках. Полумрак. Кого судили, я не помню. Да и вряд ли понимала всю серьёзность происходящего. Я только знала, что это плохие люди. Они стреляли в моего папу и других коммунаров, подожгли мельницу, сожгли хлеб на полях.
    
     Страшные, небритые дядьки сидели за маленьким столом, смотрели хмуро, настороженно. Рядом - военные с винтовками. Тут же другой стол, за ним несколько человек с бумагами. Один из них встал и начал громко читать. Читал он долго. Стало очень тихо. И вдруг ... раздался жуткий крик. Кричала женщина, а потом заплакали дети.
    
    Суд закончился, все вышли на улицу. Кричавшая женщина, сидела на ступеньках костёла и плакала, а её дети, уговаривали мать идти домой. Люди расходились. Мы с мамой вернулись, но вход в костел уже был закрыт решётчатыми воротами. За ними стояли осужденные и часовые. Мама попросила впустить плачущую женщину, попрощаться с мужем. Потом подошла к ней и сказала, - 'Мотря, приходи в коммуну, поможем, ведь дети не виноваты'.
   Женщина подняла мокрое от слёз лицо и снова громко закричала, схватившись руками за голову. Мы ушли, но её крик ещё долго снился мне по ночам. Я потом долго боялась темноты и не оставалась одна дома, было страшно.
    
    Ещё помню. Жаркий летний день. На площади перед палаццо гробы, а в них командиры. Много роз. Духовой оркестр играет похоронный марш. Произносят прощальные речи.
    
    Отравление грибами или вредительство? Нет, сами отравились. Пошли в лес, что-то собирали, потом нажарили. Кто пил водку остался жив. Прошло 50 лет. Но с тех пор я боюсь есть грибы.
  А при звуках духового орестра, мне часто кажется, что играют похоронный марш, а в аромате роз мне чудится едва уловимый запах мертвых тел
  
  
   МЫ ЕДЕМ В МОСКВУ.
    
    Осень. Мы едем в Москву. Но сначала долго собираемся. Мы с мамой в базарный день покупаем кабана, отводим его к "кабанщику". Тот его заколол, осмолил, полил водой, очистил ножом и стал делать колбасы, мариновать окорока. На это уходит несколько дней. Мы приходим к кабанщику. Запах копчёного мяса слышен издалека. Он хлопочет у коптильни.
    - Ось, дочка, - говорит он маме, - це я копчу, а це золочу. это важнее, чем коптить. Главное - вишняк. Дым вишневых веток - золотит продукт.
  Копчёности удались на славу. Это и чеснок, и перец, а главное золотой вишнёвый оттенок.
    
    
    Всё складываем в плетеную корзину из ивы. Корзина с крышкой, вроде чемодана, с замочком и ручкой, В ней много щелочек и мясо не задохнется (старанно - оно вроде как живое и дышит).
  В такие же корзины укладываем яблоки и груши - дули. Большие как кулаки и твёрдые как камень. Ничего, к зиме они станут мягкими. Ещё у нас целый угол разного добра: лук, чеснок в венках, сушеные яблоки, груши, вишни, чернослив - это в подарок маме принесли сельские женщины.  - Мы, - говорят, - не забыли, як вы наших детей спасали от голода.
    Ещё принесли печеных коржиков на дорогу.
    
   С нами едет Наталка. Её мама шепчется с моей и плачет. Я не понимаю, что к чему. Но позже узнаю, что Наталка нагуляла "дитыну" и что ей в селе оставаться никак нельзя - позор, засмеют и замучают. Замуж никто не возьмёт. Наталка черноокая, широкобровая, небольшого роста, напоминает сестру Мирку.
  Своё дитё Наталка оставила на хуторе у бабушки.
    
     Коммуна даёт ящик яблочного повидла, фасоли, муку, мёду и коней до станции.
  В поезде занимаем купе. Едем долго. Страшно хочется спать. Просыпаюсь под лавкой. Темнота, шум, крики, ничего не пойму. Крушение. Но нам повезло - вагон при столкновении отцепился, у нас жертв нет.  
    В Москву приезжаем вечером. Идёт дождь. Миллионы огней, людей, домов, окна витрин.
  Нас встречает отец. Он при галстуке. Его шокирует наш "не столичный" вид. Вокруг мешки, тюки, плетеные корзины. Наталка с Миркой на руках, шлепает босиком по перрону. Мы с Борисом уцепились за мамину, не по моде скроенную, юбку.
    
    
  
  
  
  В этот момент Мирочка захотела писать. Наталка устроила её тут же на перроне. Отец 'в ужасе' убежал вперед за тележкой носильщика. А Наталка, как ни в чем не бывало, растерла лужицу босой ногой по перрону,
      
  
  
  
   МЫ В МОСКВЕ.
  
   Наконец мы дома. Покровка, 40. Это общежитие для слушателей промакадемии. Живём на пятом этаже. Каждой семье отведены две комнаты. Кухня общая - огромный зал, вдоль стен газовые плиты и шкафчики для кастрюль. Посредине огромный стол, в углу - раковина. Вода холодная и горячая. В конце длинного коридора туалетная комната. кафель, чистота. Справа лестница чёрного хода. Центральная лестница и лифт выходят на площадку как в театральном фойе. Ковры, кресла, пальмы в бочках, зеркала. И так на каждом этаже.
  
   Часть полуподвального этажа занимает столовая. Остальное, очень просторное помещение отдано детям. Есть спортзал, кинозал, библиотека, комнаты для различных кружков.
    
    Центральный вход с весёлой блестящей вертушкой. Но долго крутиться нельзя. Строгий швейцар или тётечка-уборщица заметят. Они же заставляют всех вытирать ноги о жесткую подстилку, а если идёт снег, то для чистки обуви есть специальные пушистые щёточки, прикреплённые к полу. За вертушкой вестибюль. С очень красивыми ковровыми дорожками. Стены деревянные. В углу стол. На нём иногда ставят портреты с чёрной лентой и цветы. Это кто-то умер или кого-то убили.
    
  
  
  
   УБИЙСТВО КИРОВА.
  
  Все встревожены. Убили Кирова. Мама плачет. Я тоже плачу, потому что плачет мама. Позже я прочитала "Мальчик из Уржума". Киров на всю жизнь остался для меня дорогим и близким человеком.
  
   ШКОЛА.
    
    Я иду в школу, Борис в детский сад, а мама на работу в санаторий 'Лесная школа', которым она заведовала. Мирка с Наталкой уехали вместе с мамой. Санаторий для детей с ослабленным здоровьем. Находится далеко от Москвы в Малаховке. Несколько бревенчатых одноэтажных зданий в лесу. Зимой мы ездили туда на каникулы. Снег по пояс. Расчищены только дорожки от дома к дому. Тишина, сосны, солнце, сверкает снег.
    
    В школе я учусь плохо. Путаю русские и украинские слова. Утром отец поднимает нас рано. Отводит Бориса в детский сад, он в нашем доме на первом этаже. Я пью чай с булкой. Отец всё время подгоняет меня, а я вожусь с косами, потому что совсем не умею их заплетать.
    
    Школа красивая, бывшая гимназия. Но девочки со мной не дружат - деревенская. На переменах я стою в сторонке, у стены, в длинном платье - деревня, деревней, руки заложила за спину, головой прислонилась к стенке. Девочка, сидящая со мной за одной партой, сказала, что от меня пахнет керосином. Все стали меня обнюхивать и решили, что у меня вши и голову мне полощат киросином. На самом деле уборщица протирала в коридоре панели керосином, а я прислонилась к ним. Вот откуда этот запах.
    
    В два часа отец возвращается из академии. Мы спускаемся в столовую. Я мою руки, вытираю о белоснежное полотенце. На нём остаются пятна, как будто полотенцем обтёрли ботинки, начищенные ваксой.
   Вечером отец приводит Бориса из детского сада, шлепает его, дергает за уши, ставит в угол., В садике, как всегда, на него пожаловались.
    
    
    Я сижу за уроками. Переписываю во второй и третий раз, но всё равно - опять с ошибкками. Отец дёргает меня за ухо. Я реву, слезы льются на тетрадь. Опять всё надо переписывать.
    
    
    Наконец, я сделала все уроки, есть немного свободного времени перед сном. Я беру Борьку за руку и мы идём в коридор. Шуметь нельзя. 'Слушатели' занимаются. Отец тоже склонился над чертежной доской. Мы идём на лестницу черного хода. Там уже полно мальчиков и девочек. Можно поиграть в фантики, в крестики нолики, писать мелом на ступеньках. Можно поиграть в 'испорченный телефон', в 'кольцо ко мне'.
    
    
    Теперь, когда я пишу свои воспоминания, я думаю, что мои родители были честнейшие люди. Мама заведовала детским санаторием, а у Бориса не было ни одной игрушки или лишней пары обуви, а у меня приличного платья. Помню как-то пришел к нам друг отца с дочкой, такой же, как и я, и принес билеты в Большой театр. На меня надели новую ночную рубашку, подвязали по талии, получились юбка и кофта. А на ногах конечно видавшие виды ботинки. Волосы, чтобы не лезли в глаза, заплели в тугие косы. Дочка, папиного приятеля, была в чём-то розовом, воздушном, в легких туфельках с перепоночкой и с распущенными волосами. Но в театре я забыла
  и рубашку, и старые ботинках. Я слушала музыку. Больше всего меня поразили декорации, а по сцене - плыла самая настоящая лодка. Опера называлась "Снегурочка".
  
  
   МАМИНА РАБОТА В САНАТОРИИ.
  
    
    Мама приезжала изредка и ненадолго. Санаторий в лесу - это опасно. Всегда мог вспыхнуть пожар. Поэтому требовался постоянный контроль. Она не могла оставить без присмотра чужих детей, поэтому написала бабушке, чтобы та приехал в Москвуа и смотрела за нами. Отцу было трудно с нами. Мы ждали приезда бабушки, но она все не ехала.  
    
  Теперь я могу рассказать об одном случае, который произошел по моей вине, но, к счастью, закончился благополучно.
  Был выходной день. Отец вывел нас с Борисом во двор на прогулку. а сам ушёл по каким-то неотложным делам, оставив меня за старшую, строго-настрого наказав никуда со двора не уходить и смотреть за братом.
  Поиграв во дворе, я неожиданно обнаружила у себя в кармане немного денег, но на один билет в кино хватило бы. Взявши Борьку за ручку, я отправилась искать по московским улицам кинотеатр. И нашла его рядом со сквером на Чистых прудах. Купила билет на "Дети капитана Гранта". Но что делать с Борькой? Зима. Борьке четыре года. Я отвела его в сквер и посадила на скамейку.
   -Посиди Боря, я скоро вернусь, -
  И пошла в кино, не
  думая о том, что братик может попасть под машину, трамвай, заблудиться, на него могут напасть собаки или уведёт чужой дядя. А когда вышла, из кинотеатра, он сидел на скамейке, засыпанный снегом, и спал, засунув в рот большой палец. Так он всегда засыпал, посасывая большой палец.
  Только спустя годы я поняла, что могло произойти. И до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю этот случай. А тогда, мы вернулись во двор, как раз перед приходом отца и никто об этом не узнал.
    
    Одна комната в нашей служебной квартире была родительской. Там стояли письменный и обеденный столы, чертежная доска, кровать. Во второй комнате мы с Борисом. Там две кровати, шкаф. Всё казённое. Сколько помню у родителей всегда была казённая мебель, на которой висели овальные бирочки с номерами.
    
    Мы с Борисом спим валетом, потому что в квартире постоянно живут гости из коммуны. И занимают вторую кровать. Если это женщины, то начинается уборка, нас купают, всё стирают, варят вкусный борщ. Если мужчины, по полу рассыпана лузга от тараньки и стелят спать не только на кровати, но и на полу.
    
    Хорошо было, когда приезжала мама. Наталка принималась за уборку, а мама после ванной кормила грудью Мирочку и рассказывала папе о трудностях на работе. То нет специальной машины для чистки выгребных ям, то она израсходовала деньги по одной смете и залезла в другую, а этого делать нельзя, а как быть с персоналом; жить негде, а в дских корпусах ночевать категорически запрещается. Но больше всего замучили ночные проверки.
    
  
  
  
  
  
  МЫ ЕДЕМ К МАМЕ В САНАТОРИЙ.
  
    
    
    На зимние каникулы, перед Новым годом, мы поехали к маме в санаторий. Приехали поздно вечером. Мама нас встретила, и мы все вместе отправились со станции в санаторий. По дороге мама рассказывала, что мы будем жить в её комнате. - Комнатка небольшая, -
  Но когда мы пришли, комната оказалась закрытой изнутри. Оказывается, Наталка и Мирка спали. Мы начали стучать - никаких результатов. Тогда мама начала буквально тарабанить кулаками в дверь, её сменил папа, минут пятнадцать они стучали. Наконец проснулась Мирочка и подняла рёв, а Наталка все спала. Наконец она пробудилась и открыла двери.
    -Ей Богу ни чого не чула, - клялась и удивлялась она.
  Наталка между уборкой, стиркой и другими делами успевала сбегать в парикмахерскую. Она стала большой модницей. Подбривала брови, сделала шестимесячную завивку, носила мамины ботинки. Ей купили новое пальто с воротником из искусственного меха.
  
    
    Вскоре папа уехал, а мы остались. Мне очень понравились бревенчатые домики с высокими крылечками и все в снегу. Дети разных возрастов, каждая группа в своем доме. В самом большом- дети старших классов. Там установли огромную, пушистую ёлку. Наряжали её воспитательницы и няняинчки вместе с детьми. Я тоже была с ними. Наряжали всю ночь. Шефы-метростроевцы подарили много елочных игрушек и украшений, и ящик с конфетами, и печеньем. До утра мы собирали новогодние подарки, наполняли кулёчки конфетами и печеньем, да ещё в каждый клали мандаринку и яблоко. Кто собирал подарки, норовил положить конфету себе в рот. Меня это очень злило.
  Я слышала, как мама жаловалась папе, что не знает, как бороться с воровством.
  
    
  На всю жизнь мне запомнился детский санаторий. Веселые игры на воздухе. Строили ледяной городок. Делается это просто. Для дома лепятся из снега кирпичи. Затем в ведрах разводят краску с водой - синюю, красную, желтую и разукрашивают все, что слепили из снега. Слепили пароход, разных зверюшек. Мороз закрепляет всё ледяной корочкой и все сверкает и переливается на солнце. Вечером включают гирлянды разноцветных лампочек. Горки, санки, каток, смех, вкусная еда.
    
    
    Мама всегда следила, чтобы в санатории готовили хорошо и сытно. Тут уж она спуску не давала. Может потому что сама всё детство голодала.
    
  В санатории у мамы было всегда много дел и все очень важные. Увязавшись хвостиком, я едва поспевала за ней. На хоздворе она смотрела, как колят и пилят дрова, потом с истопником обходила печи, заглядывала в поддувало, и я тоже заглядывала. Проверяла температуру в спальнях, закрывала форточки. Комнаты проветривали, когда дети были на прогулке. На кухне снимала пробу, обсуждала с поваром и врачом меню на завтра. Добилась, чтобы у малышей было только три урока в день и не по сорок пять минут, а по тридцать. Вытирала им носы, помогала нянечкам одевать их на прогулку. Вечером шла в сушилку. Там горячая печь-лежанка. На ней сушится детская обувь, варежки, теплые шаровары.
    
     Самое интересное в лесном городе - подсобное хозяйство. Мама любит коров, разговаривает с ними, как с людьми, называя всех по имени.
    -Когда-нибудь уеду из Москвы, - вздыхает она, - брошу работу и заведу себе хозяйство - корову, огород.
    
    А работать было трудно. Потом я узнала, что в санатории умерли две девочки-близнецы. Врач поставила неправленый диагноз, а у них оказался дифтерит. Дети задохнулись в одну ночь.
    Их мама караулила и хотела убить мою маму, думая, что во всём виновата она.
    
    А вот ещё происшествие. У одной из девочек обнаружили гонорею. Приехала комиссия, проверили весь персонал. Если бы у кого-нибудь из сотрудниц оказалось эта болезнь, маме не миновать суда, Девочке было всего семь лет. Оказалось, что была больна мать девочки и заразила её, когда дома спала с ребёнком в одной постели. И еще - мать и девочка пользовались одним полотенцем.
    
    Моя мама дрожала над чужими детьми, а собственного сына - упустила. Она его очень любила, на то была причина, о которой я расскажу позже.
    
  
  
   МОИ УСПЕХИ В ШКОЛЕ.
    
   После каникул мы с Борисом вернулись в Москву к папе, и тогда в моей жизни произошёл поворот. Побывав у мамы в санатории, где на меня никто не шикал, не называл деревней, а наоборот относился с теплом и даже лестью ( дочь заведующей), я перестала дичиться в школе. На перемене не замыкалась в одиночестве где-нибудь у стеночки. К тому же у меня настолько отросли волосы, что я сама могла заплетать их в косички.
    
    Потом в эти косички вплетала ленты. Когда косы были готовы, я завязывала их возле уха лентами, обычно коричневыми, делая небольшой бант. Эта прическа мне очень шла. Все вдруг "увидели", что я красивая девочка. К тому же мне купили пару нормальных платьев и матросский костюмчик. Тогда они были в моде.
    
    В школе я начала делать кое-какие успехи по арифметике, рисованию, чтению. Не ладилось только с русским, но, как ни странно, учительница Елизавета Петровна полюбила меня.
    Я, слышала, как она говорила обо мне, - у этой девочки оригинальное мышление.-
    
    Елизавета Петровна, чтобы развить у нас способности самостоятельно мыслить, задавала какой-нибудь вопрос, и каждый давал на него ответ.
   Когда она спрашивала меня, я отвечала, никогда не повторяя ответы других ребят. Елизавете Петровне это очень нравилось.
    
    Помню, мы читали рассказ о том, как дети залезли в подвал и ободрали войлок, утеплявший водопроводные трубы.
    -Как вы назовете этих детей? - спросила учительница.
     -Разбойники, хулиганы, вредители, непослушники. -
   - Нет! - говорила Елизавета Петровна, качала головой, глаза её становились грустными.
    
    Дошла очередь до меня. Я поднялась и тихо сказала, - шаловливые ручонки. -
    -Как? Скажи громче громче.-
   Я повторила.
  
    -Правильно, - обрадовалась учительница. - Шалуны. Ах, ты умница. - стала она меня хвалить. И весь класс с завистью смотрел на меня.
    
  
   КАК Я СТАЛА ФАНТАЗЁРКОЙ.
    После этого я начала стараться. Мне было стыдно плохо учиться.
  Мне только не хватало аккуратности. Отец называл меня нехлюзой, неряхой и неумёхой. Оно так и было. Но что самое интересное, мне не хотелось такой быть, совсем не хотелось. Но как я ни старалась, ничего не получалось. Всё выходило само собой.
  Начну резинкой легонько стирать ошибку в тетради, глядь, дырку протёрла или грязь развела.
    
    А однажды, такое случилось - век не забуду! Хорошо, что Елизавета Петовна была больна и её заменяла другая учительница.
  У нас гостила женщина из коммуны и заботливо положила мне в портфель хлеб с маслом и яйцо, чтобы я съела на перемене.
    Отец поднимал нас рано, и я приходила в школу задолго до начала уроков. В школьном дворе ребята весело катались с горки на портфелях. Я с радостью к ним присоединилась.
    
    Когда прозвенел звонок и нужно было сдавать тетрадь на проверку, я пришла в ужас. Она была испорчена. Яйцо, вареное всмятку перемешалось с маслом и испачкало всю тетрадь.  Мне надо было не сдавать тетрадь, выдумать, что забыла дома, но я решила, что тогда мне поставят плохую отметку, поэтому передала её учительнице на стол в общую стопку.
  
  
    
    На следующий день новая учительница, прежде чем начать урок объявила, что покажет такую тетрадь, которую необходимо выставить на показ всей школе.
     Я сразу поняла, о ком идет речь и от страха и стыда залезла под парту и сидела там, боясь пошевелиться.
    
    Полюбуйтесь, - продолжала учительница, - на этой тетради видимо пекли блины. А где же хозяйка? Под парту спряталась? А ну, вылезай.
    
    - Боже, какой позор! - Меня под хохот класса вытаскивают из-под парты. Я заливаюсь слезами, закрываю лицо руками, реву до конца урока.  
    Я всех ненавижу и, прежде всего учительницу. Чтобы такое придумать, чтобы отомстить за их смех? Вот если бы я могла летать по классу или стать волшебницей, тогда все сразу стали бы со мной дружить, потому что я знаю волшебное слово. Скажу его, и никто не будет надо мой смеяться. Кажется, с этого времени я стала жить в мире реальном и выдуманном. И чем старше я становилась, тем больше реальное смешивалось у меня с фантазиями. В то время у меня не было таких подруг, которым можно было доверить свои тайны. А мои фантазии - были моей тайной жизнью.
  
   КАК ПАПА НАС РАЗВИВАЛ.
    
    Бабушка к нам не ехала, мама работала в санатории, а мы с папой и Борисом жили втроем. Каждый выходной, после завтрака папа водил нас в цирк, кино, кукольный театр и даже в оперетту, где мы смотрели "Корневильские колокола". Я запомнила замок, рыцарские доспехи.
    
    Ещё мы ходили в Политехнический, Исторический и музей Ленина. Я очень полюбила музеи. Мы пристраивались к группе, которую водил экскурсовод, и я слушала, боясь проронить слово.
    Иногда мы втроем просто гуляли по Москве. Папа рассказывал нам о Ленине, когда мы стояли возле мавзолея, о Минине и Пожарском. Помню тогда у меня к отцу зародилось чувство глубокого уважения. Он был очень строг и пусть я боялась его, но он был самый умный и я им городилась.
    
  Приходя с прогулки, обедали внизу в столовой. Потом поднимались на лифте к себе на пятый этаж и отец ложился читать газету и засыпал, накпывшись ею. а мы с братом играли в соседней комнате.
    
    Вечером я шла в кубовую за чаем. Набрав кипятка, я скользила
  
  по натертому полу коридора, воображая, что чайник - это паровоз, а я его вагоны. Пар скапливается в котле и давит на поршень, а меня тянет паровоз. Это всё я узнала в политехническом музее. И про пар, и про поршень.
    
   УРОКИ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ.
    
    После чая отец, когда мы уже были в постели, готовил нам одежду на завтра. Он перерывал весь шкаф, как это может делать только мужчина. Страшно сердился и ничего н не мог найти. Мы с Борькой дрожали под одеялом, боясь разозлить его ещё больше. Наконец, одежда была найдена, все оторванные пуговицы пришиты, а в трусы вдеты резинки. Ботинки мы чистили сами. И что было самое трудное - это развязывание шнурков. Обычно шнурки затягивались в тугие узлы, распутать которые было невозможно, а
  
   разрезать узлы отец не разрешал, поэтому мне приходилось их распутывать и у себя, и у Борьки. Шнурки были бичом моего детства.
  
  Мы с нетерпением ждали приезда бабушки, а она все не приезжала. Приближалась весна и окончание учёбы отца. Он мечтал, что скоро защитит диплом и мы уедем из Москвы далеко, далеко строить заводы.
  
  
  
   Я СТАЛА БАЛЕРИНОЙ.
     
     К этому времени я осмелела настолько, что брала Борьку за руку и спускалась в подвальное помещение, где собирались все дети нашего общежития. Там было очень интересно. Можно было играть с ребятами или взять в библиотеке книгу, или рассматривать картинки в журналах в читальном зале. В кинозале можно было посмотреть фильм или послушать лекцию. Например, о птицах, где показывали чучела разных птиц. Можно было записаться в любой кружок. Я выбрала хоровой, хотя ни голоса, ни слуха у меня не было. Но в общей массе что-то получалось.
    
    Мы пели не просто песни, а не сложные хоры из опер, например, из "Пиковой дамы"- Мой маленький дружок. А девочки из балетного кружка танцевали под наше пение. И вдруг учительница из балетного кружка подошла ко мне и сказала, чтобы я приходила к ней на занятия.
   На занятия надо было приходить в белой кофточке с коротким рукавом и коротких черных шароварах. Мы занимались в спортзале у шведской стенки.  Учительница очень хвалила меня и говорила пианистке, что у меня красивые ноги и что я очень сообразительная и ставила меня в танце в первую пару.
    
    Когда мама узнала про мои балетные занятия, она засмеялась и сказала, что когда я выросту, всё равно стану коровой, а балерина это что-то воздушное. и никакой балерины из меня не получится, потму что ты в нашу породу. У нас воздушных никогда не было, а все женщины, нарожав детей, становились коровами.
    
    Я ей не верила , а попросила купить мне бубен с лентами, так как мы разучивали цыганский танец.
  
   ТАЙНА РОЖДЕНИЯ МОЕГО БРАТА.
  
    Ещё маму огорчали наши песни.
   -Что-то вы не то поете. Что это за песни? - с досадой спрашивала она, лежа на постели и немного помолчав, брала Бориса за руку, осторожно сажала его рядом с собой и запевала тихим голосом 'Там в дали за рекой, заблестели штыки." и гладила его. Я знала, что сейчас мама заплачет и сильнее прижмёт Борьку к себе, и сильнее будет ласкать его.
    
    Во время Гражданской войны погибли отец мамы и её брат Николай. А его друг, которого она горячо любила с детства, тяжело ранен. Но мама была уверена, что он погиб и вышла замуж за моего папу.
  
      Но когда она узнала, что ее любимый человек жив, но после ранения тяжело болен и очень одинок, она ушла от папы, отвезла меня к бабушке и уехала к нему. Но прожил он недолго, слишком тяжелыми оказались раны. Мама так сильно переживала, что попала в больницу.
    
    Папа же приехал к бабушке и забрал нас в коммуну, а потом привез из больницы маму. Вскоре у неё родился Борька. Только отцом его был не мой папа, а тот красный командир. Но об этом знали только я, папа и мама,
  И эта тайна осталась тайной даже после смерти мамы. Тайной даже для Бориса.
  
   Я взрослею, но мои фантазии продолжаются
   
  После того, как я стала посещать разные кружки я не замыкалась в себе, но оставалась сдержанной.
   Я как бы была в себе и всё всё, что происходило вокруг, пропускала через свой фантастический мир.
    Каждое предложение диктанта вызывало у меня реальные картины, и я не следила как пишу и поэтому всегда делала много ошибок.
  После очередного посещения Исторического музея, меня взволновала жизнь первобытного человека. Как ему трудно приходилось добывать огонь. Они не знали колеса. У них не было даже зеркала и поэтому они ходили лохматые и не бритые.
    
  Я начала прятать коробки со спичками надеясь когда-нибудь попасть на стоянку первобытного человека и рассказать ему и про колесо, и про автомобили, и про аэропланы. Научила бы их писать и читать, строить дома, чтобы они не жили в пещерах, но главное - подарю спички.  
    Лезли мне в голову разные фантазии вроде складной руки, которую можно вытягивать очень далеко. Скажем, стою я на одной стороне улицы, а на другой лавочка, где торгуют конфетами. Я вытягиваю 'чудо-руку' и запускаю в мешок с конфетами, беру целую горсть и в карман. Эта идея мне очень нравилась, но отцу я об этом не рассказала, а рассказала маме.
    
    Если бы она начала читать мне мораль, что это нехорошо, что это воровство и что у продавщицы будет недостача и её выгонят с работы, я бы наверно считала, что в моем поступке нет ничего плохого и продолжала бы мысленно 'воровать конфеты'. Но мама высмеяла меня.
    -Вот была бы у меня дочь уродина! Никто бы замуж не взял.
    И мне уже совсем не хотелось никакой складной руки и чужих конфет.
    
  
   ТАТАРСКОЕ ИГО.
  
  
    Отец как-то рассказал о татаро-монгольском иге и о битве на реке Калке. Рассказ на меня произвёл глубокое впечатление. Однажды мы с братом, листая журнал, нашли картинки к сказке про русских богатырей. После этого я считала нас- русских -, самыми сильными и непобедимыми в мире. И вдруг папа говорит, что нас- русских -, татары вяли в плен, 300 лет мы на них работали, да ещё в пояс кланялись. Хорошенькое дело.
    
     Нашими соседями по коридору была татарская семья. Их папа, как и мой, учился в академии, а его жена тётя Роза воспитывала целую ораву сыновей. Сколько их у нее, было, не помню, помню только, что очень много. Я начала к ним присматриваться и узнала, что тетя Роза вовсе не тётя Роза, а Фируза, что по-татарски значит "утренняя роса". Но на утреннюю росу она была совсем не похожа, слишком она была толстая. А говорила она как мужчина.
    - Вот купил мальчишкам байка и есть теперь на рубашка, вот я сшил штанишку, пусть теперь носит.
     А ещё меня мучило подозрение, что тётя Фируза злится на нас, что мы разбили их на реке Калке. И спросила об этом отца.
    -А чего ей злиться, рассудил отец, во-первых, это было давно, а во-вторых, они нас в ярме держали пиками, да саблями. Долго объяснять ему было некогда.
    
    После этого у меня появились новые подозрения и сомнения, -а не собирается ли татары снова захватить нас в плен и держать в ярме?
    
    Как-то, когда дома была мама, тётя Фируза зашла к нам в гости, а за ней целый хвост её мальчишек. Они принесли нам огромное блюдо пирожков, печенья, хвороста, пересыпанных сахарной пудрой и ванилью. Пахло очень вкусно, как в кондитерской. Оказывается, был какой-то татарский праздник и по их обычаю надо было приготовить угощения и раздать соседям. Тётя Фируза улыбалась, лицо её было ласковое, весёлое и мальчики её тоже улыбались, жевали конфеты, которыми их угостила моя мама. Было весело и здорово, и больше о татарском иге я не думала.
    
   ПАРИЖСКАЯ КОММУНА.
    
  Наступило 18-е марта. Я не помнила дни рождения своих родителей, брата и сестры, потому что у нас эти даты не отмечали, считали мещанством. Но зато день 18 марта -День Парижской Коммуны я запомнила на всю жизнь. Об этом событии нам рассказывал отец. Он говорил, что коммунары боролись с буржуями и капиталистами за справедливую и хорошую жизнь для рабочих. Но не смогли победить, но их дело не погибло, знамя революции подняли наши большевики и победили.
     Особенно мне запомнился рассказ отца об одном смелом мальчике-коммунаре, которого враги приговорили к казни через повешение. Мальчик обратился к офицеру, - можно я сбегаю домой и оставлю матери часы.
    
    Офицер сжалился над ним и выполнил его просьбу, понимая, что мальчик не вернётся и останется жить. Но мальчик вернулся, встал в строй, рядом со своими старшими товарищами коммунарами и сказал, - теперь можете вешать.
    
   
  Так же помню, как в этот день мы собирались в школе, выступали ребята, рассказывали о Парижской Коммуне. Пели революционные песни, многие на французском языке. А однажды в школу на наш сбор пришли почётные гости и среди них был настоящий участник Парижской Коммуны, очень старый человек. А в ту пору он был мальчиком - барабанщиком. Он сумел даже сохранить одну палочку для барабана. Мы передавали эту палочку друг, другу и каждый долго её рассматривал.
    
    Как-то на уроке пения разучивали песню "Мы шли под грохот канонады" и тогда мы вспоминали этого смелого мальчика-барабанщика и его палочку. Мое сердце при этом учащённо и взволнованно билось.
  Я до сих пор благодарна всем людям - в школе, дома, даже на улице. которые в детстве воспитали во мне возвышенные чувства, учили  добру, справедливости и любви к Родине.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   УРОКИ ЖИЗНИ.
  
  Для своих лет я была наивной и доверчивой.
  Как-то соседка по парте сказала мне, что у неё завтра день рождения и спросила, - что ты мне подаришь?
    
    Я растерялась, и ответила, что спрошу у папы. Вечером объяснила отцу, что завтра у подруги день рождения, что все ей приготовили подарки, и я тоже хочу сделать ей подарок. Отец сходил в магазин купил набор красок и какую-то книгу. Всё красиво завернул. На следующий день я преподнесла свой подарок соседке по парте.  
     Прошло немного времени, и она опять говорит, что теперь наступают её именины, но у неё нет ни папы, ни мамы, что она горемычная сирота и не от кого ей ждать подарков. Мне стало её жалко. Я без спроса отца взяла свою любимую книгу и принесла ей. Так она ещё несколько раз выудила у меня какие-то подарки, пока я не обнаружила, что у неё есть и папа, и мама и, никаких именин с днями рождения у неё в те дни не было.
    
    Помню, на каком-то празднике в академии пел сам И.С.Козловский.
    Мама наряжается в темно-вишнёвый шелковый костюм. После великого артиста должен был выступать наш хор. Мы очень боялись и стеснялись. Нам было строго приказано явится в белых кофточках и чёрных юбках. У меня была юбка в складочку от матросского костюмчика. Перед самым выходом на сцену одна девочка предложила обменять мой наряд на её байковое платье. - Я стою в первом ряду, а ты дальше. Тебя все равно не видно, - объяснила она.
    
    Я очень не хотела меняться, но она так ко мне пристала, так упрашивала, чуть не плакала. И я. конечно. согласилась. Мы быстро переоделись. Дали команду выходить на сцену. Мы строимся. --Выше колени - шагом марш.- Пошли.
  Где-то в зале сидят мои мама и папа. Они празднично одеты, от мамы пахнет духами "Серебристый ландыш". Они ждут хор, они полны гордости за свою дочь, которая сейчас выйдет на сцену со всеми ребятами и будет петь после великого певца.
     Но вдруг, чья-то жесткая рука выхватывает меня из общего строя и волочит строну. Строгий голос шипит мне в ухо. - Не смей носа высовывать. Сиди здесь. Тысячу раз всем повторяли - только белая кофточка и черная юбка. Ты что, по-русски не понимаешь?-
    
    Я стою в темноте и слышу, как на сцене бодро и громко поет хор "Взвейтесь кострами синие ночи".
     За кулисы прибегает мама и увидев мой наряд, узнав, в чём дело. только развела руками: ' И в кого ты такая дура?'
    Конечно, ей обидно. Она меня собирала, гладила кофточку, юбку.
    
    Но впереди ещё один номер - норвежский танец. И тут уж мама не отходит от меня ни на шаг. Она помогает мне переодеться в норвежский костюм - пышная юбка, блузка с рукавами-фонариками. Бархатная жилетка. Полосатые чулки и маленький кружевной фартучек. А на голове накрахмаленная шапочка с отворотами. Нас строят в пары. Я в первой. И хотя ещё не прошла обида за только что случившееся недоразумение, я, гордо подняв голову, как нас учили, веду за собой на сцену пары девочек и мальчиков.
  Нам долго аплодировали, потом мы танцуем тарантеллу с кастаньетами. И у меня всё отлично получается.
  
    
   ВРАТЬ - ВРЕДНО.
     
  А вот когда я стала старше, то начала хитрить.
  Отец по отношению к себе был скуп - не пил вина, не курил, ни тратил на себя ни копейки. Но была у него одна слабость. Он любил пить чай с ванильными баранками - тонкими, хрупкими, слегка вытянутыми, розовато - кремового цвета, блестящие, они вкусно пахли ванилью и таяли во рту. Вот эти
  ванильные баранки грамм 300, раз в месяц он себе позволял.
  Однажды папа посла меня за этими злополучными баранками. По дороге из магазина домой я встретила подруг и угостила их баранками, правда и я съела две штуки. Кулёк опустел наполовину.
  Когда пришла домой и подала кулёк отцу, он взвесил его на руке и с удивлением спросил, - ты купила триста грамм баранок?
  Я без запинки ответила, - триста, как ты сказал.
  -Безобразие, - прошипел отец, - тебя же обманули, Обвесили. А ну, пошли, разберёмся, - грозно распорядился отец.
  Он схыватил кулёк и решительно двинулся в булочную разбираться с обманщиками. Я, дрожа от страха, за ним. Надо было как-то спасать себя, я повела его в другую булочную.
  .
    И там разразился скандал. Отец вызвал заведующую. Все начали кричать друг на друга и взвесили кулёк, но, когда его развернули, оказалось, что таких баранок у них уже неделю не было.
    Отец извинился перед заведующей и тут же при всех надавал мне подзатыльников, надрал уши и пошел домой. Я поплелась за ним.
    
    Дома я спряталась на лестнице чёрного хода и долго ревела, строя план побега из дома. Как было хорошо при царе. Тогда можно было уйти из дома и наняться в няньки или учеником сапожника, как Ванька Жуков, а лучше юнгой на корабле - спасать капитана Гранта. А в Гражданскую войну можно было пойти пулемётчицей к Чапаеву или санитаркой в бригаду к Котовскому. Я представила, как в одном из боев ранили отца. Я отдаю ему свою кровь. Но он не знает, кто его спас и требует привести санитарку. Меня приводят. Он видит, что это я
   Мы обнимаеся. -Давай больше не будем ссориться из-за каких-то баранок', - говорит он.
  Я замечталась и вдруг услышала возню малышей. Это детей забирали из детского сада. Я вспомнила о своей обязанности, приводить по вечерам домой брата. Со всех ног бросилась вниз по лестнице в детский сад. А там неприятности; Борька решил украдкой поймать рыбку в аквариуме и перевернул на себя весь аквариум. Воспитательница потребовала, чтобы пришёл кто-нибудь из родителей.
    
    -Мамы нет, и вы это знаете. А папа сегодня уехал на преддипломную практику в Магнитогорск, - быстро вру я. Надо же как-то спасать Борьку. К моему счастью воспитательница поверила.
    
    А однажды отец на подоконнике обнаружил слова, написанные красным карандашом, которые обычно пишут мальчишки на заборах или на стенах в общественных туалетах. Но на подоконнике их написала я. Почему? Не знаю.
    Отец спросил, - почему я это написала?
    Я испугалась его тона и ответила, что знать не знаю, чьих рук это дело. Ага, ты не знаешь? - усмехнулся отец, - Значит Борька? - но он же ещё даже букв не знает.
    Но я стояла на своем.
    Отец довольно больно ударил меня два раза,
  Один - за враньё, а второй - за то, что написала эту гадость и заставил вымыть подоконник тряпкой с мылом.
    Я не заплакала, поняла -
   он прав.
    
   ВЕСНА.
  
   
   Наступила весна. Старшеклассницы ходили в школу принаряжённые. Прогуливались по коридору по двое-трое и о чём-то шептались или громко смеялись.
    
     На одну из них мне очень хотелось быть похожей. Она ходила в пальто нараспашку,
   толкала подружек на проходивших мимо мальчишек и хохотала. Я следовала за ней по пятам, разинув рот от восхищения.
  Однажды, когда она с подружкой медленно шла по корридору я увязалась за ними следом. Вдруг они схватили меня и затащили в пустой класс и больно оттаскали за волосы, чтобы я 'не подслушивала и не подсматривала, шпионка бессовестная'.
  Любовь как рукой сняло.
   Таких девочек я стала сторониться, но влюбилась в нашу физкультурницу.
    
  Мы готовились к 1 Мая и разучивали под музыку разные упражнения, строили пирамиды, маршировали с флажками и обручами. У меня хорошо получалось, ведь я занималась в балетном кружке. Физкультурница Ася хвалила меня, особенно за ласточку. Она не знала, что я очень стараюсь, потому что люблю её.
    Мне в ней нравилось всё, как она ходит, как всё тихо и хорошо объясняет. Потом я узнала, что она комсомолка, и ей поручили подготовить нас к выступлению на праздник.
  
  
  
  
  
   ПЕРВОЕ МАЯ.
   Завтра первое Мая. Приехали мама, Мирка и Наталка. Приехали насовсем. Они привезли много подарков. Мне голубой плащ и сказочную фетровую эспаньолку с голубой кисточкой. Много обновок Борису. Мирочка была уже большая и во всю носилась по комнатам.
    
    Затеяли уборку и пироги. Пришёл папа и начал помогать печь пироги. Мальчиком он работал учеником в булочной, у него хорошо получались слойки и сдобные булочки.  
    Вечером, когда в комнате было чисто убрано и вкусно пахло, папа собрался уходить на ночь - дежурить. Он одел кожаную тужурку, галифе, сапоги и ушёл охранять 1 Мая. Но я не понимала. Ведь май наступит завтра утром. Зачем его охранять ночью? И вообще, зачем его охранять?
    -От врагов. - объяснил папа, - у советской власти много врагов. От них я иду охранять наш праздник.
    
    Вечером, лежа в постели после ванны, обласканная мамой, я, конечно, переживала, что враги могут испортить праздник, но уснула быстро и крепко.
    
    А утром! Это нельзя передать...Все красивое, разноцветное с флагами и гирляндами. Из репродукторов звучит 'Страна моя! Москва моя! Ты самая любимая!'
  
   ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.
    
    Я перешла в третий класс. Маме дали другую работу, тоже за городом, но намного ближе к Москве. Она должна была открывать новый детский сад санаторного типа в помещении бывшего ресторана с терасами на берегу озера в лесу.
  Мы поселились рядом с рестораном в небольшом домике. Невдалеке пробегали электрички. Рядом был поселок - одноэтажные дома, магазин, библиотека, мебельная фабрика,
    Мама часто ездила в Москву по делам и не расставалась со своим портфелем. Там у неё хранилась печать и чековая книжка. Наталка готовила вкусные украинские борщи. Меня заставляли нянчить - Мирку, а Борька бегал сам по себе.
   Мы часто ходили в посёлок, где я с удовольствием играла с девочками в зарослях сирени. Мы из разноцветных осколков разбитой посуды, которые находили в кучах мусора, делали 'секреты'. Мирка и Борис мешали нам, и мы от них убегали.
  А ещё я вместе с девочками навещала сероглазого парализованного мальчика. У него очень грустные глаза, худое лицо и красивый голос. Руками он всё время что-то делает - лепит из пластилина зверушек, играет с мальчишками в шахматы, рисует. Но ходить не может.
    
    Володя был добрый мальчик, но иногда на него что-то находило. Он на всех кричал, командовал, капризничал. Я жалела его. Бегала для него в магазин, меняла книги в библиотеке, позировала, когда он рисовал. Он много знал и умел интересно рассказывать.
    
    Вечером, когда все приятели Володи расходились, я устраивала театр, наряжалась в мамины юбки, кофты и выступала. В основном танцевала. Мирка, Борька и Володя очень веселились и громко мне хлопали.
    
  
    Много лет спустя я вспоминала тех, в кого была влюблена и заметила, что все они были сероглазые, любили литературу и всех мне было жалко. В удачливых, самоуверенных и пробивных я не влюблялась.
  
   Мама руководит перестройкой здания ресторана под санаторий.
    
    Мама перестала ездить в Москву и с утра до вечера находилась на территории санатория, где шел ремонт. Туда завозили материалы. Плотники оборудовали веранды, делали три входа - для младшей, средней и старшей группы. В доме меняли полы,
    
  штукатурили, белили, красили.
    Когда подняли старый пол, обнаружили уйму крысиных гнёзд. Вызвали специальную службу по борьбе с грызунами, так же ликвидировали бывшие мусорные ямы.
    
    Всю территорию разбили на три площадки для каждой возрастной группы. Построили детский городок - качели, турники, горки, домики для игры, трамвай и корабль из дерева. Всё это сделали рабочие с мебельной фабрики. Они же сделали детскую мебель.
    
    За Наталкой стал бегать дядька с мебельной фабрики. Он смастерил мне кукольную мебель. Откуда-то у меня взялись маленький вельветовый медвежонок и резиновая куколка
    В детсад завезли мягкий инвентарь - матрацы, подушки, одеяла. Всё это сложили в большой игровой комнате. Получилась целоя гора. Так здорово. Можно было взбираться наверх и катиться вниз.
  Потом мама набирала персонал. К нам в дом приходили разные женщины - старые и молодые. Мама с каждой долго разговаривала, смотрела документы, а Наталка угощала их чаем. А если мы обедали, то мама их приглашала к столу. Набирать персонал помогала маме соседка по домику Клара Львовна. Она работала портнихой, знала весь посёлок и говорила маме кто лентяй, а кто трудолюбивый, кто любит детей, а кто нет.  
  
  Что самое важное для женщины
  
   Клара Львовна была одинокой женщиной, но у неё постоянно крутились не только заказчики. К ней всегда можно было запросто зайти, сесть в уголок и наблюдать, как она работает, делает примерку или утюжит. Тогда я узнала, что для женщины самое важное иметь хорошую фигуру. Это значит, чтобы ноги, бедра и груди были красивые. Ну, ноги у меня были точно красивые, а вот груди - не было вообще.
    
    Ещё я заметила, что женщин очень волнуют причёски. А вот если бы у нас ещё были хвосты, вот бы их женщины украшали, завивали, причёсывали, подкрашивали. Володя как-то рассказал, что у людей, когда-то были хвосты и вообще мы все произошли от обезьян. Я в это вполне поверила. Потому что многие девочки и мальчики любят лазать по деревьям и строить умопомрачительные рожицы.
  
   ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ.
    Детский сад доложены были уже сдавать. Ждали приемную комиссию и очень её боялись. Но тогда меня не было, потому что я, в первый раз в жизни, уехала в пионерский лагерь. Причём у меня был собственный чемодан.
    
    Мамина помощница отвезла меня на станцию, а оттуда мы поехали на поезде в Волоколамск. Лагерь находился в бывшем имении помещика. Белокаменное здание возле пруда, похожее на палаццо в коммуне. Большой парк, аллеи.
    
    Наша воспитательница рассказывала, что в этом имении бывал А.С. Пушкин и гулял по этим аллеям. Мы сразу взяли по палочке и начали прогуливаться по аллеям, опираясь на палочку, изображая, как гулял Пушкин, опираясь на трость.
    
    Я попала в отряд где мальчики и девочки были старше меня, потому что нас распределяли по отрядам не по возрасту, а по росту.
    Мы спали в большой комнате с большими полуовальными окнами вверху. Ночью в них заглядывали звёзды и светила луна .
    
    Девчонки рассказывали страшные истории, заворачивались в простыни, изображая из себя лунатиков и приведения. Было весело, но и страшно. Утром нас будил горн, и мы бежали на зарядку. Делали её перед домом на аллее под баян. Потом была линейка и поднятие флага, а потом завтрак.
    
    Кормили очень вкусно. Потом вели на пруд. Сначала мы загорали, потом купались в купальне - это простой деревянный сарай без крыши, который стоит в воде. Входят туда по ступенькам, держась за перила.
    
    Держаться надо крепко, потому что ступеньки очень скользкие, поросшие зеленой, шелковой травой. Я очень боялась пиявок, лягушек и мальчишек, которые пугали девочек, подныривая под ноги. Вдоль стены купальня была оборудована перильцами, за которые можно было держаться и болтать ногами.
    
    В лагере было много кружков. Вышивай, рисуй, вяжи, танцуй или пой. А хочешь, иди в библиотеку. Я начала читать, причём всё подряд. Никакие кружки меня не интересовали. Только вечером, когда баянист растягивал меха, я прятала книгу под подушку и бежала на танцы. Танцевали мы польку-двойку, польку- тройку, польку- бабочку. В центре танцующих стоял массовик-затейник и раз от раза выкрикивал: 'Ох-хха, ох-хха, наша полька хороша'.
    
    Играли в подвижные игры - третий лишний, кошки-мышки, салочки, жмурки. Ходили в поход. В лесу мы разжигали настоящий костёр. Пели песни. Моей самой любимой песнй стала 'Мы рождены, что б сказку сделать былью.'
  Нам рассказывали о Павлике Морозове, К.Е.Ворошилове и С.М.Буденном.
    
   СЕКС ВЕЩЬ СМЕРТЕЛЬНАЯ.
  
  Однажды я проснулась не от горна, а от жуткого шума и гвалта, стоявших в спальне. Сначала никак не могла сообразить в чём дело? Девочка на соседней кровати прошептала, что Лариска, дочь художницы, проснулась и говорит, что она ...хочет!
    
    Моя соседка нагнулась к моему уху и произнесла матерное слово.
    Я не поняла, что оно значит, хотя уже раньше его слыхала. Тогда она объяснила, что это значит и чтобы я поняла окончательно добавила, - ну, от этого же дети получаются.
    
    И вот теперь все в спальне срамили Лариску. Она плакала и умоляли никому об этом не рассказывать, потому что слово это она произнесла случайно, просто так и совершенно этого никогда не хотела.
    
    
    Но некоторые девочки продолжали возмущаться и обещали всё рассказать воспитательнице. Тогда Лариска попыталась их задарить. Одной дала ленту, другой заколку.
    
    Мне её было очень жалко, но я всё же так и не могла понять в чём же дело, что ж она такого плохого сказала?
    Наконец, девочки, получив откуп, пообещали молчать. И всё было бы хорошо, но через пару дней в лагерь приехала Ларискина мама - художница.
    
    Был объявлен конкурс на лучший рисунок. Я нарисовала трёх девиц, с пряжей под окном. Но изобразила я их не в светлице, а на улице, потому, что рассудила, что в сказке что-то не так. Ведь если девицы сидели в доме, то, как их мог услыхать царь? Но Ларискина мама отложила мой рисунок и рисунки некоторых ребят в сторону. Мне, конечно, стало очень обидно.
  Им, наверно, тоже было обидно, но никто не спорил. Только одна девочка из нашей спальни, чей рисунок тоже не прошёл отбор строгой ларискиной мамы, неожиданно громко и зло выпалила: 'А ваша Лариска сказала, что очень хочет ..!' и произнесла это неприличное слово.
    
    Ларискина мама и воспитательница перестали перебирать работы, раскрыли от удивления рты, замерли, вроде их хватил прострел.
    -Что, что , - наконец опомнилась они. А девочки, которые были рядом с ней подтвердили, что Лариска именно так и сказала. А тут появилась и она сама.
    
    Мама-художница - культурная женщина, с накрашенными губами и серёжками в ушах, схватила дочку за волосы и принялась дубасить, и кричать, как полоумная, - убью! убью!
    
    Не знаю, что она бы с ней сделала, если бы Лариску не отобрала
  воспитательница.
    Испугалась я тогда страшно и 'на всю жизнь запомнила', что этого хотеть ни в коем случае нельзя, потому что за это мама может не только сильно побить, но и убить.
  
   ЛГАТЬ СЕБЕ ДОРОЖЕ.
    
    А потом случилась такая история. Я читала интересную книгу. Дочитать осталось совсем немного, когда прозвучал горн, я осталась в постели и продолжала читать, а всем сказала, что заболела.
     Мне принесли завтрак в постель, а потом пришёл врач и отвел меня в изолятор. Там были две комнаты - для девочек и для мальчиков. У мальчиков в плате было двое больных, а я оказалась одна. Я очень обрадовалась, целый день лежала в постели, читала. Вечером перевернула последнюю страницу. Потом поменялась с мальчиками книгой и читала до отбоя. А утром у одного из них
   обнаружили дифтерит. Его увезли в Москву.
  А меня и второго мальчика заперли в изоляторе на карантин до конца смены.
    
    Сколько я не доказывала, что у меня уже ничего не болит, что я совсем здоровая, выходить из изолятора и контактировать с другими ребятами мне
  было категорически запрещено и книг из библиотеки не давали. От нечего делать я перечитала все газеты и журналы, которые оказались в изоляторе, а потом наступила страшенная скука. Нам с мальчиком даже не разрешали вместе играть. Мы обязаны были сидеть каждый в своей палате, как в одиночной камере.
  
   ТЁТЯ НЮРА.
    
    А в это время в лагерь приехал настоящий кукольный театр, но я узнала об этом от нянечки, которая приходила вечером и дежурила у нас до утра. Она вязала чулок и рассказывала всякие истории.
    
    Она родилась в богатой крестьянской семье. У отца было много земли, коровы, лошади. В семье было шесть сыновей и одна дочь - она- Нюра. Братья были все женаты, но не отделялись, отец этого не хотел. Отделяться, значит делить добро, а он был очень жадный. Собак полный двор, отец их даже не кормил, чтобы были злее.
    
    Дело было в сенокос. Все уехали косить траву, а тётю Нюру оставили дома с маленькими племянниками за старшую. А было ей девять лет. 'Заигралась я с ребятами, собаки забрались в чулан и сожрали все что там было. А вечером вернулся отец и так меня избил, что случилась со мной чёрная болезнь. Что-то с головой. Бил то мня отец по голове. Всю молодость мучила меня падучая, потом вроде отпустила. Но на солнце мне никак нельзя находиться, сразу плохо становится'.
    
    А ещё она рассказывала, что корова наступила отцу на ногу. 'Корова и есть корова. А он озлился и давай её бить лопатой. Прибил до смерти, прирезал, повез мясо продавать, а ему продавать запретили, потому что всё было в синих потёках. Подумали, что корова от какой-то болезни умерла и облили то мясо ему керосином. Так его и собаки даже есть не стали'.
    
    А ещё я узнала от тёти Нюры, что отцу её не надо было много собак держать, а надо было достать воды после омовения покойника и покропить той водой вокруг двора и никакие бы воры не залезли.
    
  
   БОГА НЕТ, НО ЗА ГРЕХИ ОН НАКАЗЫВАЕТ.
    
   Тётя Нюра обиделась на меня за то, что я сказала, что Бога нет. Но потом подумала, подумала и сказала, - может для тебя Бога нет, но ты должна жить всё равно как он велит "никого не обижать, не обманывать". Потому, что, если будешь плохо жить, он всё равно накажет.
    Я спорить не стала, но всё равно знала - Бога нет. Только потом подумала, - нет, то нет, но вышло, как тётя Нюра говорит. Вот я всех обманула, притворилась больной, а Бог меня за враньё наказал. Сижу теперь одна в изоляторе.
   Я вспомнила ещё один свой грех.
  Очень давно один мальчик научил меня разорить ласточкино гнездо. Сказал, что там лежит золотое яичко. Я залезла в гнездо, всё там перерыла и перетрусила, никакого яичка не нашла, а птенчик наверно погиб, потому что он там пищал. А мальчишка дразнил меня, - 'обманули дурака на четыре кулака, а дурак послушал- каки покушал'.
   Какая-то женщина прохолила мимо, увидела, что я делаю и сказала, что меня Бог накажет за это безобразие, что выскочат у меня на губах болячки. И действительно скоро у меня все губы обметало и меня лечили. Очень больно прижигали. чем-то болячки  
  
   МЫ УЕХАЛИ В ХАРЬКОВ.
  
    А в лагере готовились к прощальному костру. Репетировали танцы, разучивали песни и стихи  
    Когда я вернулась, все удивились, что я стала худая и бледная, но мы уезжали в Харьков, поэтому долго мной заниматься было некогда. Дело в том. что когда-то папа работал в Харькове и у него там была квартира. В ней жила его сестра тётя Тоня. Туда, наконец, приехала бабушка - мамина мама - и ждала нас там. Потому что папа после защиты диплома должен был получить назначение куда-то в глубинку, где не было школы. И с ним могли поехать только мама с Борисом и Миркой, поэтому я должна была жить с бабушкой в Харькове и ходить в школу.
    
    Наталка вышла замуж за того дядю с мебельной фабрики, который делал мне кукольную мебель,
   Им в общежитии дали комнату на семью. Наталка страшно растолстела и сказала маме, что ждёт ребёнка.
    
    В Харькове нас встретила бабушка, тётя Тоня и бабушкина внучка - моя двоюродная сестра Маруся - дочь маминой сестры Наташи. Бабушка привезла её из Донбасса, где жили все мамины сёстры.
    
    Бабушка говорила - Марусе уже 17 лет, её надо выводить в люди, но она непутёвая.
  Маруся была крупной девушкой пышущей здоровьем.
   Маме дали детский сад для детей военнослужащих, и она устроила Марусю на работу.
    
    У тети Тони был еще сын Толик одного возраста с Миркой. Поэтому в квартире постоянно писк и визг.
  Тётя Тоня не довольна нашим приездом. Из разговоров мамы и бабушки я узнала, что у нее нет мужа. Он был, но потом куда-то уехал и пропал. Он даже не знает, что у него есть сын.
    
    Тётя Тоня работает на швейной фабрике, ей трудно, сын часто болеет. Квартира состоит из двух смежных комнат. Мы поселились во второй, большей, но всё время ходили через комнату тёти Тони. Из-за этого она постоянно ссорится с мамой, бабушкой и Марусей. Тогда тетя Тоня поставила в своей комнате шкаф, натянула от стены до стены занавеску, получился узенький коридорчик для прохода.
    
    Маруся не слушается бабушку, не помогает ей нянчить Миру. Завела себе сомнительных знакомых, пропадала в городе и вообще может встать на плохой путь, - как считают мама и бабушка.
    
    Маму навещали старые знакомые. Мама покупала пироженные в кондитерской, которая была в нашем доме, пили чай и вспоминали молодые годы. Оказывается, мама работала с ними по борьбе с детской беспризорностью и участвовала в ликвидации
   'хат-малин'. Мама вспоминала своего начальника по фамилии Кубань. Как однажды они накрыли очередную хату-малину.
    
     Они вошли туда, а там все в стельку пьяные. Кубань приказал предъявить документы, но никто на него даже не взглянул, а несколько женщин разделись до гола. - Я и наши девочки растерялись от такого срама до такой степени, рассказывала мама, что у меня началась икота, а у одной девочки -Полины - расстройство желудка. Но Володя Кубань не растерялся. Дело было зимой. Он распахнул дверь и вытолкал этих голых шлюх на мороз. Мы пришли в себя и начали ему помогать, а потом арестовали всю компанию.
    
    Мама взяла Марусю с собой на работу. Её определили на кухню помогать кухарке, но помощницей она оказалась никудышней.
    Кухарка стеснялась говорить маме об этом, как-никак племянница начальника. Хотя та буквально выводила
   ее из себя. Например, Маруся вымыла голову в тазу, в котором замешивали тесто. Или вытащила из супа мясо и почти всё его съела. А ещё она положила кусок мыла над плитой - хотела просушить. Мыло свалилось в манную кашу, из которой начали вздуваться пузыри. От всех своих проделок Маруся начисто отказывалась.
    
    Тогда Марусю взяла к себе в помощницы врач, хотела сделать из неё медсестру. Но скоро пожаловалась маме, что Маруся ничего не делает, и мыть и убирать в кабинете приходится ей самой. И вообще не ходит на работу, а пропадает неизвестно где, а если и появляется в медсанчасти, то только грубит и ест арбузы и разбрасывает по всюду шкурки, плюется семечками налево и направо.
  А однажды бабушка чуть не зарубила Марусю топором.
    
    Случилось это когда воспитывать Марусю взялась тётя Тоня и устроила её на швейную фабрику. И вроде бы дело наладилось. Только любила Маруся подолгу гулять по вечерам. И как-то мама ночевала в детском саду, тёти Тони тоже не было дома. Я крепко спала, а у бабушки слух очень чуткий. Слышит она посреди ночи, что кто-то лезет в окно. Открыла форточку и пыталась поднять шпингалет.
    
     Бабушка быстро и тихо взяла в кухне топор, спряталась у окна, прижалась к стене и ждала вора. Видит, как окно, наконец, открывается и на подоконнике появляется фигура. Бабушка замахнулась и едва не огрела ее топором, но в последние секунды узнала Марусю.
   Оказалось, что та загуляла, было уже два часа ночи, но в двери стучать не решилась, боялась, что бабушка будет ругаться, вот и полезла в окно.
  
  
  Папа получил назначение под Ростовом-на-Дону в город Каменка. Я остаюсь в Харькове. -
  
    Наконец папа получил назначение и приехал за мамой, Борисом и Мирой.
  Я уже давно ходила в школу и изучала русский и украинский язык и делала много ошибок.
  Мы опять начали связывать тюки. Марусю отправили обратно в Донбасс к её маме, так как в люди никак вывести не могли.
    
     Папе выдали подъёмные и мама впервые за время их совместной жизни купила кое-что из мебели и посуды.
   И вот наступил день отъезда. Маму пришли провожать её подруги. Мы, дети, сидим ждём машину. Машина приехала, на неё погрузи наши вещи.
   Но оказалось, что нигде нет моей младшей сестры Миры. Всё осмотрели, всех соседей обежали.
    
     До отхода поезда осталось совсем мало времени, все перенервничали и перессорились. Мама в полуобморочном состоянии. Наконец нашли. Мирке положен был дневной сон. Во время сборов, в суматохе об этом, конечно, никто не думал. У нас во дворе были склады магазинов, возле которых всегда стояли пустые бочки, ящики, коробки. Когда пришло время дневного сна, Мирочка сама нашла себе местечко в одном из ящиков и сладко уснула.
    
    Мы стоим на перроне. Мама, Мирка и Борис смотрят в окно из купе. Папа стоит в открытых дверях вагона. Уже вечер, горят огни. На перроне много народа. На мне осеннее пальто на кокетке и бархатный капор. Наряд был мне к лицу. Это всё мне сшила тётя Тоня. Волосы заплетены в косу, на конце бант. Я ощущаю себя красивой девочкой.
  Поезд медленно тронулся. Провожающие машут платками. На душе у меня немного грустно и торжественно. Все это видят. И вдруг папа кричит, так громко, что люди на перроне оборачиваются, - смотри, учись хорошо, а то приеду и надеру уши!
  
   Я ОСТАЛАСЬ В ХАРЬКОВЕ.
  
  Мы живём с бабушкой. Тётя Тоня с Толиком в соседней комнате за перегородкой. Бабушка совсем не похожа на своих дочек. Все они крупные, сероглазые, натуры широкие. А бабушка маленькая, кареглазая с красивыми, правильными чертами лица. И всё у неё миниатюрное. Держится прямо, худенькая, строгая. У неё свои принципы, но меня она очень любит.
   Ведь она меня выкормила и вынянчила, когда мама ушла от папы. Но я плохо помню то время, поэтому узнаю бабушку заново. Она очень экономно ведёт хозяйство. Посылая меня за покупками, всё записывает на бумажке.
    Утром она дает мне кофе с бутербродом. Полбулки с колбасой бабущка заворачивает и кладёт мне в портфель. Я иду в школу, куда -то очень далеко. Потому что вблизи школа только на украинском языке.
  У меня юбочка с бретельками и розовая байковая кофточка. По вечерам мы долго не включаем свет, сумерничаем. На дворе ветер, холод, а у нас тепло, пахнет ванилью, ведь одна стена нашей квартиры общая с кондитерской фабрикой. Там пекут вкусное печенье, пирожные, торты.
  
  
   БАБУШКИНЫ ИСТОРИИ.
    
  Часто бабушка лежит на кровати, а я сижу у неё в ногах и прошу рассказать о моей маме, когда она была маленькой. Но бабушка больше любит рассказывать о себе, о своем детстве.
  Было это очень давно, ведь бабушке уже больше 80 лет.
  Бабушка вспоминает, что жили они на втором этаже и у неё была няня. Однажды во двор вошел шарманщик и очень жалобно играл. Потом снял шапку и стал кланяться на все четыре стороны. Бабушке стало его жалко, она взяла деньги без спросу и бросила их в окно, а её за это поставили в угол.
    
    Бабушка почти не помнила свою маму. Знала только, что мама любила напевать, 'фонарики - сударики горят, себе горят, что видели, что слышали о том не говорят'.
    
    Отца она не помнит вообще. Знает только, что отец был сослан в Сибирь или куда-то на Север. Помнит, что они к нему ездили в карете и было очень холодно. Её прямо в карете сажали на горшок, который был сделан из толстой резины и назывался гумми. Но к отцу они не доехали, потому что в дороге умерла мама.
  Детей разделили родственники. Были у неё брат и сестра, но больше с ними она никогда не встречалась и ничего о них не знала.
    
    Бабушка воспитывалась у дяди в большой строгости. Учили её французскому и немецкому языку, литературе, игре на фортепьяно и вышиванию. Бабушка несколько раз пыталась показать мне как танцуют мазурку.
  Но была она очень старая или я очень бестолковая, так я и не научилась танцевать мазурку.
    
    Когда я спрашивала, - во что тебя наряжали? Она отвечала, что никто не наряжал. Для зимы у неё были два кашемировых платья и несколько воротничков к ним. Часто менять наряды считалось дурным тоном. Летом другое дело. Несколько ситцевых платьев из тонкого полотна.
    
    Когда я её спросила, - какой у неё был самый счастливый день в жизни? Она ответила, - день освобождения крестьян от крепостной зависимости.
    Было ей тогда шестнадцать лет, и дядя впервые повёз её на бал. Тогда все радовались. Хвалили царя, всюду гремела полковая музыка, народ ликовал, везде устраивали балы.
    
    Были на ней атласные туфельки и бледно-розовое платье из прозрачной дымки.
    От восхищения и удивления я взвизгивала, сидя в ногах у бабушки. Но многое мне было не понятно. Атласные - это значит тряпичные туфли? А платье совсем прозрачное?
    
    Но бабушка объяснила, что атласные они только сверху, а подошва и каблучок кожаные. А платье всё в воланах и на чехле из шёлка.
    
     На балу бабушку представили одной богатой даме, которая предложила быть её компаньонкой в поездке по Крыму. Бабушка должна была описывать всё путешествие - вести путевые заметки.
  - Я согласилась, - рассказывала бабушка,-
  Потом я танцевала и между танцами выпила целый бокал шампанского. До этого я никогда не пробовала вина, у меня закружилась голова, я захотела спать. Я пошла в зимний сад и там уснула в кресле, где меня с трудом разыскал дядя.
    
    Бабушка рассказывала о бале, пока сама не уснула. А я стала кружиться вокруг стола, воображая, что я на балу.
    
    На другой день, воспоминая, продолжились. Бабушка
   поехала в качестве компаньонки с той дамой в Крым. Но у неё кроме бабушки ещё были: старшая компаньонка, повар, горничная и белый пудель. Бабушке поручили не писать заметки, а следить за собачкой. Собачка и хозяйка очень любили друг друга. Собачка была очень умной и избалованной. Её часто купали, причесывали, кормили строго по часам особыми кушаньями, чтобы у неё не вздувался животик. Собачка везде сопровождала хозяйку, и та обращалась к ней то по-французски, то по-немецки и собачка понимала её.
    
    Бабушка в этом месте рассказа села на стул, как на кресло и, водя рукой, произнесла какие-то слова, которые я не поняла.
    -Это я сказала по-французски собачке, чтобы она принесла книгу, - пояснила бабушка.
    -Жужу, где моя книга? Жужу, дорогой, принеси мои туфли, - переводила бабушка, - и он сразу исполнял приказания, -уверяла меня бабушка.
    
    Как-то они остановились в имении у одной знакомой. Тоже очень богатой и состоятельной дамы.
   -Моя хозяйка и её знакомая отправились в церковь, а я осталась дома и должна была выкупать Жужу. Но он купаться не хотел. Визжал, царапался, вырывался из корыта и кусался.
   Бабушка никак не могла с ним справиться. Она разозлилась и трахнула его об пол. Бедный Жужу потерял сознание, вытянул лапки и замер, вроде околел.
    
    Бабушка очень испугалась, подняла крик. Прибежали горничная, повар и начали приводить собачку в чувства, дали понюхать ей нашатырного спирта. Жужу пришел в себя и как был мокрый, в мыльной пене, бросился изо всех ног из комнаты. Выскочил на улицу и помчался к хозяйке в церковь. По дороге перепачкался в песке и земле, и в таком виде, с лаем влетел в церковь во время службы и запрыгнул на руки хозяйки.
    
    Ещё бабушка рассказывала, что во время путешествия по Крыму их охраняли конные казаки. Однажды она и старшая компаньонка сидели в карете, а собачка, играя, прыгала то к ней на руки, то ко мне. - День был замечательный, настроение у нас было великолепное. И вдруг компаньонка вскрикнула и лишилась чувств.
    
    
    Оказывается, наша барыня доверила ей хранить большую сумму денег, которые зашили в жакет. И приказала компаньонке носить его постоянно. Так она и поступала, но в тот день, сев в коляску, сняла жакет и держала на коленях. И вдруг обнаружила, что его нет. Мы перерыли всю коляску. Она была открытая и вполне возможно, когда собачка резвилась, жак вылетел из коляски. Другого объяснения мы найти не могли. Поэтому попросили одного из казаков вернуться и поискать его. Мы очень волновались. Но вскоре увидели казака, который догонял нас, а сверху на нём был накинут жакет компаньонки. Все деньги оказались на месте. -
    
    Или ещё происшествие. Когда приехали в Крым, то остановились у одного знакомого богатого татарина. Бабушке приснилось тогда, что в комнату влетел орёл, посидел немного и вылетел. И вдруг хозяин прислал бабушке цветы, разные сладости и через барыню сделал её предложение. Человек он был приятный, не старый, но бабушке было всего 17 лет, и она очень испугалась, потому что у мусульман - многожёнство. И у него уже было несколько жен. Бабушка отказала. Вскоре они уехали. - Вот и сон в руку, - говорила бабушка.
    
    
    У неё, как я помню, все сны были вещие. Перед тем, как мне выйти замуж, ей приснился сон, что к нам в дом вошел волк в шлеме. Сел на стол и снял шлем. И сказать по правде этот сон сбылся. Я вышла замуж за военного.
    
    Потом бабушка рассказала, что помнит, как убили того хорошего царя, который освободил крестьян. Как везде гудели колокола, газеты выходили в траурных рамках, и все плакали.
    Я задумалась, я знала, что все цари плохие и злые, что добрые цари только в сказках. Если он был хороший, почему же его убили? Но об этом я не стала расспрашивать бабушку, а папы и мамы дома не было, и никто мне этого объяснить не мог.
    Я часто спрашивала бабушку, как же так получилось, что она жила у богатого дяди и вдруг стала бедной? Что у моей мамы никогда не было лишних штанишек и даже обуви, чтобы ходить в школу. Так мне рассказывала мама.
    
    Бабушка только вздыхала, загадочно улыбалась и отвечала, что я ещё слишком маленькая, чтобы всё знать. Надо подрасти.
  
  
  
   ЁЛКА.
    
    Приближался Новый год. Мне очень хотелось, чтобы у нас была елка. Я ходила по магазинам и рассматривала игрушки. Но денег у меня не было. Мама присылала деньги бабушке и то немного. Она писала, что не работает и что на ней всё хозяйство.
    
    Бабушка и тётя Тоня скооперировались и купили небольшую ёлку. Мы её поставили на стол и принялись наряжать. Пришли мои подружки по двору, мы мастерили игрушки из бумаги и ваты, из лоскутиков делали цветы. Пели в "Лесу родилась ёлочка".
  
    
    В Харькове у меня было много детских радостей. Я часто ходила в кино. Перед сеансом обычно выступали артисты или лектор читал познавательную лекцию. А то во двор к нам приходила агитбригада - парень и девушка. Они усаживались посреди двора на табуретки, доставали балалайки играли и пели. Мы разучивали с ними песни. 'Дан приказ ему на Запад' или ' Орлёнок'. Иногда они затевали танцы.
  
   ВРАГИ НАРОДА.
  Но плохо было то, что не было никого, кто бы мог помочь мне с уроками и не у кого было спросить о том, что меня волновало. Бабушка на все мои вопросы давала какие-то путанные ответы.
  В школе нас заставили вырвать из учебника несколько страниц, порвать их в мелкие клочки и замарать портрет Блюхера. Все говорили о каких -то врагах народа.
    
    В тупике нашего двора были сараи. Над ними жалкое помещение, вроде чердака. В этом чердаке комната с одним окном. Чтобы подняться туда, надо было пройти по наружной лестнице и войти в тёмные сени, а потом в комнату. В ней стояла железная двуспальная кровать, стол и три табуретки. Вещи, если они были, то их держали в ящике под кроватью.
    
     В сенях стояло ведро с водой. Ни примуса, ни посуды я не помню. Стены обшарпаны, стол накрыт газетой. Над окном вырезанная зубчиками занавеска из бумаги. Бедность и убожество обстановки потрясли бы любого, если бы не одна роскошь. Чуть ли не на всю стену, выходившую в сени, висела картина в богатой, потемневшего золота, раме. Картина настолько привлекала внимание, что никто не замечал остального.
    
    Жили здесь тётя Варя - худенькая, седая женщина неопределённого возраста и двое её детей. Лида, которая на три года была старше меня и мальчик - мой ровесник. Когда мама была в Харькове она иногда набирала в кошёлку разных продуктов, всего понемногу и говорила бабушке. - сейчас вернусь, я к Варе на минуточку. Проведаю цыганку.
    
    Я, разумеется, бежала за ней. Мама усаживалась у стола с одной стороны, с другой тётя Варя. Мы с Лидой на кровати. Мама и тётя Варя смотрели на картину и тихо переговаривались, а мы с Лидой шептались. Она была очень молчаливой и замкнутой девочкой. Всегда ходила с книгой и никогда не была со мной близка, как подруга. Ей вовсе не хотелось шептаться со мной, а хотелось читать, но она меня не отталкивала.
    
     Я удивлялась как тётя Варя, и мама могут так подолгу смотреть на картину, которую уже видели тысячу раз. У нас в доме не было картин, кроме портретов Сталина и Ленина. Правда был ещё дешевый коврик с аппликацией - маленькая девочка даёт ослику травку. Девочка и ослик нашиты из материи, а травка вышита стебельчатым швом, А картина, по словам мамы, была написана маслом в восточном стиле. На фоне глинобитных зданий, у стены, на земле сидит молодая цыганка-танцовщица. На ней легкая, прозрачная одежда, сверху жилет, расшитый монетами. На лбу чёрные локоны, перевязанные красной лентой. Обута она в старые стоптанные туфли с острыми, загнутыми носами. В руках большой бубен. Она слегка на него опирается, чувствуется - она устала. Усталость, и грусть были в её красивых глазах, в кончиках губ. Смотришь на неё и чувствуешь себя в чём-то виноватой перед ней.
    
    Насмотревшись вдоволь, мама выкладывала на стол то, что принесла в кошёлке. Тетя Варя смущалась и говорила всегда одно и тоже, -Галя, ради Бога, зачем?-
    Мы спускались по наружной лестнице, которая жутко скрипела.
    
    Так вот, когда мама уехала, Лида как-то пришла ко мне и помогла с уроками и связала из зеленых шелковых ниток шапочку для моей резиновой куколки. А однажды меня встретила Клара - девочка из нашего двора, - ты зачем дружишь с Лидой? - строго спросила она.
    -А что? - растерялась я.
    -А то, - зашептала Клара, - у неё отец враг народа, поняла?
    
    Я много видела фильмов, где были и враги народа. Они убивали красногвардейцев или переходили нашу границу.
    -Враг? - возмутилась я, - это же очень плохо. Он же может взорвать завод.
    -Не сможет, - успокоила меня Клара, - его давно посадили в тюрьму. Но дружить тебе с Лидой не нужно. Мы ей в школе бойкот объявили. В это время как раз мимо проходила Лида. Клара отвернулась от неё, а когда она прошла, то плюнула ей вслед и я, то же плюнула. Я была настолько потрясена и возмущена, что отец у Лиды враг народа, что когда, через несколько дней, одна встретила её во дворе, то не говоря ни слова, сразу плюнула в её строну. А Лида прошла мимо, вроде я была пустым местом.
    
    И вдруг неожиданно кто-то больно ухватил меня за руку. Это была одна из соседок. - Ах, ты мерзавка, паршивка, - набросилась на меня женщина, - ты что делаешь?
    -У неё отец враг народа, - отрезала я и попыталась вырваться.
    Женщина отпустила руку. - Пусть враг, но она то, что тебе плохого сделала? -
    Я смутилась и только пожала плечами, а, придя, домой долго рассматривала шапочку, которую связала Лида. Больше я в её строну не плевала, но и не здоровалась. В глубине души мне было стыдно перед Лидой, но я старалась заглушить этот стыд, повторяя себе - она дочь врага народа, значит такая же, как и её папочка.
     Но с того времени я возненавидела Клару и стала её бояться.
  
   Странная игра
  Как-то она меня позвала к себе домой. У них никого не было. Предложила поиграть в дочки-матери. Вроде она мама, а я её маленькая дочь. Она уложила меня на кровать, легла рядом и принялась совать мне в рот свою сиську. Грудь у неё уже была довольна большая.
    -Ах, ты моя маленькая девочка, покушай молочка, покушай, - приговаривала она и тыкала мне в губы сосок. Мне стало очень противно, от неё пахло потом, а ещё я увидела у неё под мышками волосы. Я так сильно оттолкнула её, что она опешила и больше ко мне не приставала.
    
    После этого случая я всячески избегала встречи с Кларой, даже пряталась от неё.
  
  
  
  Как-то опять к нам во двор пришли агитаторы. Мы собрались на лестничной клетке. Они принесли с собой не только балалайки, но и чем-то наполненный полотнянный полосатый мешок. Два парня и девушка играли на балалайках и мандолине. Они пели и в так музыке отбивали ногами. После концерта они подозвали к себе детей младшего возраста.
    
     Среди них был и брат Лиды. Раскрыли мешок и стали раздавать кулёчки с конфетами и печеньем. Получил подарок и брат Лиды. Клара растолкала всех и что-то начала шептать девушке из агитбригады. У меня замерло сердце. Я ушла во двор, чтобы не видеть, что будет дальше. Но к счастью, я увидела брата Лиды, который шёл к себе в тупик двора и прижимал к груди кулёчек с конфетами.
  
   И СНОВА ВЕСНА.
   Приближалась весна. Девочки играли в классики, замри и зелень.
    Подойдя друг другу надо было сказать " не рвать, не щипать вашу зелень показать". После этого надо было показать или зеленый листочек, или травинку, иначе - штраф.
    
    В школе готовили пьесу "Весна". Мне дали главную роль - солнца.
    Мне сшили красивый оранжевый костюм, сделали золотую корону и распустили по плечам волосы. Я появлялась на сцене под весёлую музыку.
  Всё вокруг оживало - щебетали птицы, порхали бабочки, жужжали пчелы, распускались цветы и листочки на деревьях. Все кружились в весёлом хороводе. Пьеса была наисана в стихах. Я хорошо выучила роль и учительница осталась мною довольна. Пьесу поставили к 1 Мая.
    
    Неожиданно приехала мама с Борькой. Она решила поменять нашу комнату на квартиру в Феодосии. Тётя Тоня, конечно, устроила скандал. Но всё же решили, что она переберётся в нашу комнату, а человек из Феодосии будет жить в её комнате. Он поставит настоящую перегородку, как стену.
    
    Мама бегала, оформляла документы. Мой брат Борис подрос и никого не слушался. Целыми днями торчал с мальчишками во дворе.
    
    Приходил человек из Феодосии. Он взялся отвезти бабушку, Бориса и наши вещи в Феодосию. Остальное забрали мы с мамой и поехали к папе.
    С тетей Тоней мы встретились лет через 15, уже после войны. А Борис с бабушкой прожили в Феодосии года два. Теперь мне кажется эти два года, которые брат провел без мамы, роковым образом повлияли на его судьбу.
  
  ПАПА СТАЛ БОЛЬШИМ НАЧАЛЬНИКОМ.
    Мы приехали к папе. Он стал большим начальником - управлял строительным трестом, который строил завод для сборки самолетов. Папе выдали большой служебный особняк. одна половина, которого принадлежала нам, вторая - семье главного инженера. Когда мы приехали, на нашей половине шёл ремонт. У нас были четыре комнаты, две кухни - летняя и зимняя, две веранды, большой двор. Осенью в летней кухне на полу в соломе укладывали дыни и арбузы, а в ящиках до потолка душистые яблоки.
  
   
   
      ЗОЛОТОЕ ДЕТСТВО.
  
  
  С приездом к отцу началась счастливая пора в моей жизни - золотое детство. Такое детство я желаю всем детям на Земле.
  Рядом с сараем, под навесом стояла лодка. Это место стало любимым для наших игр. Во дворе мама разбила цветник и маленький огородик.
    У нас была корова Тамарка серого цвета, три козы, две свиньи и куры. Да ещё большой огород и бахча, куда мы ездили всей семьей. Обычно это происходило 2-го Мая. Люди обменивались семенами, а после работы устраивали общий стол - кто что привез с собой. Собиралось много народа и получалось что-то вроде маёвки.
    
    
    Мама одна управляться с хозяйством не успевала. К тому же она часто болела. Отец был занят на работе с утра до вечера. Особенно трудно приходилось осенью и зимой. Надо было кормить скотину, топить печи. У нас появились домработницы. По праздникам всегда собирались гости - сослуживцы отца. Мамина сестра с мужем, мамина племянница Валя с мужем, он работал на стройке у отца.
    
    
    В большой комнате было пять окон, стеллаж для книг, который сделал сам отец и покрыл его лаком. Он был полон книг снизу до верху. Между двух окон находился массивный письменный стол, над ним в красивой раме портрет Сталина. Все, кто бывал у нас в гостях, с восторгом восклицали, - как живой! Хотя живого Сталина никто из них не видел. В углу в бочке китайская роза, дальше буфет и рояль. Рядом с кафельной печкой диван, покрытый самотканым украинским покрывалом в зелёную и красную клетку. Над диваном барельеф Ленина - моя награда, полученная на литературном вечере. Посреди комнаты стол на массивных толстых ножках, вокруг него - венские стулья.
   Зимой большую комнату закрывали. Хотя туда выходили две печки, но там всегда было холодно.
    
    В доме было много высоких, толстых дверей, из двух половинок, покрытых блестящей белой краской и много окон, которые доставляли маме немало забот. Тогда было очень плохо с занавесками и тюлем. Где взять занавески на все окна? Поэтому, когда отец уезжал в командировку в Москву просьба была одна, - привези занавески.
    
    И однажды, перед Новым годом, прихожу я из школы - в доме оживление - отец вернулся из Москвы. Всюду свёртки, коробки - подарки, а мама злая.
    -Что такое?
    -Смотри, что он купил, - сокрушается мама.
    -Ну, Галочка, я же хотел, как лучше, - оправдывается папа.
    На все окна, вместо занавесок он привез портьеры ядовито-зелёного цвета, а на них масляной краской наляпаны серые цветы. Пришлось смириться и закрыть ими окна, на каждое пришлось по три полотнища. Они долго раздражали маму, и при всяком удобном случае она ставила их на вид отцу. Но во время войны они спасли нас от голода.
    
     Мама выменивала на них у крестьянок пшеницу, кукурузу, картошку, а те шили себе из портьер наряды - платья, юбки, а то и целый костюм выходил. Помню, мне сшили из одного полотнища юбку и жилетку, и в этом наряде мне было очень хорошо. А еще во время войны и после войны шили разную одежду из маскировочных халатов, и еще как щеголяли!
    
    
    Помимо большой комнаты была детская, где стояли две кроватки, а над ними вместо ковриков висели географические карты - два полушария. Проснешься и видишь - желтое - горы, голубое - море, зеленое - равнины. И читаешь, где какая река, где какое плоскогорье. По географии, истории, ботанике и математике у меня всегда было отлично.
    
     А вот грамотно писать по русскому языку я так и не научилась. Теперь я думаю, что мои отличные оценки не всегда были заслуженными. Мне их завышали. Город провинциальный, а мой отец - большой начальник. Его управление строило нашу школу. Нельзя сказать, что я училась плохо, но знания мои могли быть глубже. Меня старались всюду выдвигать. Я всюду была на первом плане. Читала со сцены стихи, а в драмкружке меня всегда назначали на главные роли. Помню, перед 7 ноября состоялась партконференция, и пионеры города должны были ее приветствовать. Мне принесли речь - целая школьная тетрадь. Я говорю приветствие, дети читают стихи, потом мы все вместе поем. Потом я снова говорю речь из тетради, снова ее прерывают стихами и снова мы поем. Так мы репетировали.
    
     И вот в назначенный день наш отряд под звуки барабана и горна в пионерских формах и красных галстуках входит в зал. В проходах между кресел останавливаются две шеренги. Третья возле сцены - лицом к залу. Я поднимаюсь на трибуну и громко, отчетливо читаю приветствие. Дальше все идет так, как на репетиции. И вдруг один мальчик прочел строчку стихотворения, а дальше забыл. Все растерялись и замолчали. А я быстро нашлась и продолжила стихотворение, будто так и задумано. Потом включились остальные, и все прошло отлично. В фойе меня обнимали, а вожатая даже поцеловала: "Вот выручила, так выручила".
    
    Наш дом стоял на пожарной площади. Это был не центр и не окраина. Рядом с пожарной башней, гараж и двухэтажный дворец - Дом Красной армии. Напротив, стоял собор - без крестов и без ограды. Он был закрыт. Недалеко между "пожаркой" и Домом культуры был проулочек, где росла трава и куда мы ходили пасти корову после вечерней дойки. Так вот, "пожарка" и Тамарка были одного цвета. Вечером вообще не различишь. Пошлет меня мама за Тамаркой: "Гони домой". А вечером темно, я боюсь идти в проулок. Встану возле него и кричу: "Тамарка, Тамарка". А она не идет. Я - домой, плачу - нет Тамарки. Мама говорит: "Возьми Трезора". Был у нас такой ленивый и толстый пес. У нас между прочим все животные делались ленивыми, толстыми и садились маме на голову. Она их баловала, и они никого из нас не слушались. Идем с Трезором. Он мигом выгоняет Тамарку.У калитки она упирается, ждет, когда мама вынесет ей кусок хлеба. Так мама её приучила. Мама выходит и хвалит ее: "Моя красавица, умница, кормилица", - и дает ей хлеб. Папа недоволен: "Срамишь меня на весь город. Что ты с ней, как с человеком, разговариваешь?". Мама ухаживала за Тамаркой. Промывала глаза, мыла, чистила. Она за всеми животными ухаживала и со всеми разговаривала. Особенно любила кормить свиней. Часто и меня звала с собой: "Пойдем, посмотришь, как поросенок Васька будет косточки от компота искать". Она выливает компот в корыто, а Васька ест и чавкает, потом вдруг косточку от абрикоса или сливы обнаружит. Закроет блаженно глаза и грызет ее, как орешек, а мама наблюдает за ним и смеется.
    
     Она с детства любит животных, всегда балует их, а они "садятся ей на шею".
  В детстве они с бабушкой жили так бедно, что о хозяйстве и речи быть не могло. Как-то ей на день рождения подарили гусенка. Она его выкормила. Они подружились и очень любили друг друга. Всюду ходили вместе. Куда мама, туда и гусь. Мама не давала резать его, и он жил у них несколько лет. Потом мама подросла, и ей стало неловко, что за ней следом все время ходит гусь. Как она не гнала его, не убегала, не пряталась, гусь всюду находил ее. Тогда сосед решил его отучить. Он переоделся в мамину юбку и вышел из землянки, где жила мама с бабушкой. Гусь последовал за ним. Он шел не оглядываясь. Гусь не отставал.
    
     По дороге сосед поднял хворостину и на пустыре, резко повернувшись к гусю, начал охаживать его хворостиной и кричать хриплым голосом: "Ах, ты, такой-сякой, долго ты еще за мной будешь ходить?". Гусь с криком рванулся домой. С тех пор он больше за мамой не ходил. Это было в детстве. Но и теперь, когда она стала женой большого начальника, с ней постоянно происходили разные казусы. Так, кроме Трезора, у нас был полон двор собак и кошек. Нам их подбрасывали или они сами приходили на запах пищи, да так и приживались, становясь своими. И если в калитку кто-нибудь стучал, они поднимали лай на все голоса. Только ленивый Трезор лежал и хлопал хвостом о землю. Отец все время был недоволен и часто ворчал: "Что обо мне будут говорить в городе? Новый Троекуров появился и псарню завел".
    
     Однажды мама принарядилась в шифоновую блузку и тёмно-вишнёвый кашемировый сарафан и отправилась по делам в город. Идет, раскланивается со знакомыми, а один из них говорит: "Ах, мадам Гажалова, что за чудо у вас собачка!" Мама оглянулась, а за ней, оказывается, всю дорогу следовала Дезька - маленькая, чёрненькая, как валеночек. В ту пору она "гуляла", и за ней по дороге увязывались псы со всей округи.
  "Да что вы?" - отвечает мама знакомому, - "Я ее первый раз вижу". Заметив извозчика, она окликнула его и быстро сев в коляску приказала: "Гони, опаздываю на работу". Они помчались, а Дезька за ними, а за Дезькой и все собаки округи от мала до велика.
    
    С нашего крыльца была видна вся пожарная площадь. Вечером вход в Дом культуры был ярко освещен. Там проходили спектакли, концерты, показывали кино.
    Днем хорошо была видна тюрьма. Там у входа, на деревянных вышках стояли часовые. А возле ворот всегда толпились женщины с узлами. Они разговаривали между собой, кого-то упрашивали или сидели в садике возле собора.
  
   СЛУЧАЙ НА КЛАДБИЩЕ.
  
    В школу я ходила через старое разрушенное кладбище. Деревянные кресты сгнили, а много дорогих каменных памятников с надписями сохранилось. Я, боясь опоздать, быстро бежала по дорожке мимо заброшенных могил. А возвращалась из школы с подружками. Бродили среди зарослей сирени. Медленно шли мимо заржавевших оградок, читая надписи. Вот одна из них: "Спи, дорогая мама, мы плачем".
    
    Приходя домой, я целовала и обнимала свою маму, а она удивлялась, не понимая, в чем дело. Потом она узнала, что я хожу через кладбище, и стала меня ругать: "Не смей там больше ходить. Тебя затянут". - "Куда и кто?" - Удивлялась я. "Кто, кто?" - сердилась мама, - "сказано, не ходи и все".
    
    Однажды мы, как всегда, шли из школы, читая надписи, и столкнулись с двумя мужчинами. Они сидели на перевернутом памятнике и вроде что-то ели. Мы остановились, не зная, идти нам дальше или бежать назад.
    
    Вдруг один из них шагнул к нам, схватил меня на руки, и я повисла в воздухе. Он крепко держал меня, а я упиралась ему в грудь левой рукой, а в правой держала клеёчатый портфель. Девчонки стояли, разинув рты.
    
    "Ты только посмотри какая хорошенькая, прямо красавица", - обратился он к другу. От него пахло водкой.
  "Это же пьяницы. Они затянут меня в могилу", - с ужасом подумала я и что есть мочи стала вырываться. Стукнула мужчину портфелем по голове и закричала: "Мама, мамочка". Девчонки с визгом разбежались. Тогда он опустил меня на землю, и я бросилась наутек.
    
    Дома никому ничего не сказала. Но позже сама проговорилась. А дело было так. Мама застала меня в спальне.
    
    Там стояли две железные кровати, но не рядом, как принято сейчас, а у разных стен. И еще огромный неуклюжий шкаф. Его делал прямо в спальне специально приглашенный мастер. Пилил, строгал, сбивал, собирал, клеил, красил в темно-коричневый цвет, покрывал лаком и вставлял зеркало.
    
    Шкаф занимал полкомнаты. Маму он очень раздражал. Замков в нем не было, но открыть его было очень трудно. Ни нож, ни вилка, которыми пытались открыть створку, не помогали.
    Приходилось бежать за топором. Приподнимали с его помощью дверцу снизу и обе створки раскрывались.
    
    Мама, размахивая топором, говорила, что разрубит сейчас этот шкаф на мелкие кусочки. Но она никогда бы этого не сделала, потому что в него было вставлено замечательное зеркало. По словам мамы, это было - венецианское зеркало.
    
    Рояль и это зеркало достались нам по дешевке. К нам пришла знакомая и рассказала, что у одной старушки на чердаке стоит рояль, засыпанный стружками и зеркало без рамы. Причем рояль и зеркало ей не принадлежат. Их спрятали сбежавшие родственники. Но так как по всему было видно, что они не вернутся, старушка решила продать рояль и зеркало. Вот она и прислала знакомую к маме, потому что знала, если мама купит эти вещи, никаких осложнений не будет, ведь она же жена большого начальника.
    
    Рояль оказался старинным инструментом вытянутой формы на четырех массивных ножках. А зеркало вовсе удивительное. Толстое, без единого пятнышка. Казалось, каждый, кто смотрится в него, кажется красивее, чем на самом деле.
    
    Так вот мама застала меня в спальне перед этим зеркалом.
    - Что это ты перед зеркалом крутишься?
    - Потому что я красивая.
    - Кто это тебе сказал? - Поинтересовалась мама.
    - Один дядя. Он взял меня на руки, долго смотрел в лицо и сказал, что я красивая.
    - Что? - Мама так и села на покрытую белым пикейным покрывалом кровать.
    
    Потом она выпытала у меня, как все произошло, и хорошенько оттаскала за косы, приговаривая: "Не ходи на кладбище, слушайся маму".
    
    С тех пор я перестала ходить через кладбище, но не потому что запретила мама, а потому, что однажды осенью я снова опаздывала в школу и побежала короткой дорогой через кладбище. Впопыхах наткнулась на вырытую могилу. Возле меня - липкая, желтая глина. А вокруг - ни души. Я заглянула в яму и почувствовала, что начала сползать в нее. Там внизу лежали какие-то цветы, желтое кружево. Может там и кости? Я выскочила пробкой, не знаю, за что цеплялась и хваталась, но выскочила. Вот этот случай подействовал на меня сильнее, чем брань мамы и навсегда отучил меня ходить черед кладбище.
  
   Тревожные вести из Феодосии.
    
    Прошло два года, как я живу с мамой, папой и маленькой сестренкой. А Борис живет с бабушкой в Феодосии. Оттуда приходят тревожные письма. Соседи пишут, что бабушка часто болеет, а Борис отбился от рук. У него плохие оценки в школе и дурная компания. Только теперь я поняла, почему мама отправила Бориса и бабушку в Феодосию. Она не хотела, чтобы они все время торчали у папы на виду и висели у него на шее. Он ведь работал в семье один. Пусть он был большим начальником, но семья не маленькая.
    Чтобы как-то существовать и еще что-то откладывать, чтобы отправлять в Феодосию, мама завела большое хозяйство. Но денег она все равно посылала мало, а бабушка получала мизерную пенсию за мужа и сына красногвардейцев, но все равно она никогда не жаловалась, а наоборот гордилась, что получает ее не по старости, а за мужа и сына, погибших в сражениях.
    
    У нее был сундучок, чуть больше среднего чемодана, который она всегда закрывала на ключ. Зимой она ходила в теплой юбке и такой же кофте. А летом - в черном полотняном платье с белыми пуговицами и маленькой белой панамке. Мама ругала ее, говоря, что пора бы уже открыть сундучок и сменить наряд, на что бабушка отвечала, что в сундучке ничего нет. "Зачем же тогда его запирать?" - Спрашивала мама. Бабушка отмалчивалась.
    
    Бабушка умерла в 1945 году в возрасте ста лет. Мы открыли ее сундучок и обнаружили льняную рубашку, какие-то квитанции, перевязанные веревочкой, пожелтевшие фотографии не известных нам людей и старинную поварскую книгу без обложки. На первой странице вверху старческим почерком было выведено: "Внучке моей, Идочке на память".
    
   УРА! Я ЕДУ В КРЫМ.
  
  Из разговоров матери и отца я поняла, что надо срочно ехать в Феодосию и забирать бабушку и Бориса. Но как быть с хозяйством, Миркой и со мной? Вопрос был решен. Ура! Такая радость - я еду с мамой в Крым. Впервые увижу Черное море.
  
   Мама написала своей старшей сестре Фросе, чтобы она приехела к нам и помогла по хозяйству.
  Фрося жила в Таганроге у племянницы Вали и ее мужа Арнольда. Работа там была не ахти какая, а главное не было квартиры. Отец подыскал им хорошую работу и квартиру.
    
    Первой приехала тетя Фрося с черноглазой, красивой девочкой Валерой. Девочка была немного моложе меня. Очень застенчивая и послушная. Тетя Фрося и моя мама были родные по матери, а отцы у них были разные. Про маленькую Валеру я узнала из разговоров мамы и тети Фроси.
    
    Однажды Валя чистила костюм Арнольда и нашла в кармане письмо от незнакомой женщины. Она писала, что если ты на мне не хочешь жениться я отдаю нашего ребёнка в детский дом. И здесь же в письме - адрес этого детского дома. У Вали своих детей быть не могло, и она очень обрадовалась, что у нее будет дочка.
    
    Детей же у нее не было потому, что во время гражданской войны тетя Фрося с маленькой Валей отправились на товарняке менять барахло на хлеб. По дороге Валя потерялась. Ее подобрал какой-то крестьянин. Она нянчила его детей и летом, и зимой ходила босиком. Сызмальства заработала ревматизм и 'женскую болезнь'. Отец ее погиб. А тетя Фрося, когда Валя потерялась, будто помешалась. Хотела даже повеситься в сарае, но близкие спасли ее. Она отсылала письма во все детские дома и приемники, но нигде ребенка не было.
    
    Только когда Валя начала болеть, крестьянин сдал ее в детский дом. Но к этому времени ее уже никто не искал.
  Полоумная тетя Фрося работала поденно. И хотя прошло уже несколько лет, как Валя пропала, тетя Фрося копила деньги и покупала дочке обновки. В том, что Валя нашлась, большая заслуга моей мамы. Она в то время была красивой молодой девушкой, коммунисткой. За ней ухаживал инструктор по детским домам, некий Курочкин. Мама рассказывала, что он был интересный и неглупый парень, но фамилия - Курочкин.
    
    "Представляете", - подбоченившись говорила она. - " Я - мадам Курочкина". А он очень хотел, чтобы мама вышла за него замуж.
    
    
  Она попросила его найти пропавшую племянницу. Он записал все данные и начал поиски по своим каналам. И вот настал день, когда инспектор Курочкин привел во двор, где жила мама, 15-тилетнюю девочку в синей комсомольской сатиновой форме. Полпоселка сбежалось смотреть на это чудо, и никто не мог сдержать слез радости. -Ай да Курочкин, ай да молодец! -
    
    Но на маме он не женился. То ли понял, что она не любит его, то ли встретил другую девушку. Вот такая история про Валю.
    
    Как только Арнольд уехал на курорт, Валя забрала Валеру из детского дома. Они с тетей Фросей очень полюбили девочку. Так у нас появились родственники - тетя Фрося, Валя и Валера.
    
    По приезде, тетя Фрося и Валера включились в хозяйство, а я и мама отправились в Крым.
    
    Помню ночь, поезд стоит в степи. Все проснулись. Слышу: "Крым, вы чувствуете, какой воздух?". Я ничего не чувствовала, а главное не видела море. Мы стоим на станции Джанкой. До моря еще далеко.
  
  
   ФЕОДОСИЯ.
    
    Дом, где жили бабушка и Борис, двухэтажный, недалеко от Соборной площади. В тени акаций, рядом с домом какой-то нерусский человек продает дыни. Их - целая гора. Они желтые и вкусно пахнут. Рядом - двухколесная повозка, тут же привязан ослик.
    У него облезшие бока и длинные уши. Он долго писает, потом противно кричит. Ослик мне не понравился.
    
    Комната, где жили Борис с бабушкой узкая, длинная с очень высокими потолками. Она давно без ремонта, окна без занавесок, убогая обстановка, немытый пол. Кухни не было, но у каждой двери в длинном коридоре стояла табуретка, а на ней - примус. Бабушка была худая и черная. Ее замучила "москитка". Бориса вообще не было дома.
    
    Соседи заполнили комнату, где на темной постели, в темном платье лежала бабушка. Я мечтала увидеть море, но нам было не до него. Нужно было срочно готовить еду и наводить чистоту.
    
    Борис появился с товарищами. Загоревший, длинный и худой. Потом, сколько я его помню, он всегда был с товарищами. Мама начала их кормить. Хотела приласкать Бориса, но он дичился и скоро исчез также внезапно, как и появился. Пришли соседи.
    - Ах, какой он негодяй, - это о том, кто обманул маму с обменом.
    - Ах, какая больная бабушка и какой непослушный Борис.
    - Ах, какая она хорошенькая. - Это обо мне.
   Я начинаю привыкать к тому, что я красивая.
    
    Мы пошли на базар. Чего тут только не было. Гора фруктов, шум гам, всюду тележки и ослики. Мы нагрузились корзинками, и пошли к дому кривыми улочками. Купили петуха.
  
  
  
  
   МОРЕ.
  
  После обеда Борис с товарищами ведет нас ближайшей дорогой к морю. Это не пляж, а горы, о которые бьется море. Оно прозрачное, соленое и шипит, как газированная вода. "Море, я люблю тебя. Я всегда тебя любила. Даже тогда, когда ни разу не видела".
    
    На дне камни. Купаться я еще боюсь, а мама стесняется раздеться потому что считает себя толстой. Но скоро мы не выдерживаем, раздеваемся и, взявшись за руки, окунаемся. Такая красота, свежесть, мы смеемся, а Борька с товарищами плавают вокруг нас и затевают морской бой. Потом он вдруг ныряет и его долго, долго нет. Мы сидим на гальке. Мама в ужасе.
    
    Он выныривает далеко вдали от нас и плывет, как взрослый, высоко поднимая руки. "Куда ты, куда", - кричит мама. "Сейчас же поворачивай назад. Нет, это невозможно". - Она хватается за сердце.
    Борис выклянчил деньги на мороженое себе и всей компании и удалился.
    
    Мама познакомилась с молодой женщиной, которая все время кутается в платок, хотя совсем не холодно. У нее оказывается туберкулез. Она приехала с Украины, где от голода вымерла вся ее семья.
    
    В Феодосии нам живется привольно. Бабушка уже совсем выздоровела. Мама поставила ее на ноги. Она купила ей светло-серое полотняное платье с белыми пуговицами и маленькую беленькую панамочку.
    
    Мы с мамой ходили на городской пляж, который делился на детский, женский и общий. Мы были на женском. Он платный, огорожен забором и забит до отказа. Здесь женщины загорали совсем голые. В заборе, правда, множество дыр, но это никого не пугает. Через голые тела перешагивает фотограф. На него тоже никто не обращает внимания. На пляже легкий, сверкающий песок розового цвета. Дно моря тоже песчаное, как бархат. Мне здесь нравится. Шум, гам, как на базаре.
    
    Вечером мы идем гулять на главный бульвар. Взяли с собой бабушку. Она стройненькая, подтянутая, гордо несет свою голову в белой панамочке.
   Мы сидим под тентом и едим мороженое. Море у наших ног. А позади - кафе, ресторан, много нарядной публики, слышна музыка. Когда я вырасту, я приеду жить в Феодосию. Буду каждый день есть мороженое и танцевать танго.
    
    Я хорошо загорела. Тело стало черное, а ресницы и волосы выгорели и побелели.
    
    К маме зачастила соседка, двери которой выходили в нашу комнату, но были завешаны и перегорожены шкафом. Я поняла. Когда мы уедем, она обязательно займет нашу комнату. Она, наверно, заплатила маме. Потому что мама, наконец, купила тюль. Очень красивый, белый, с редкими крупными хризантемами. Но его хватило только на два окна.
    
    Мы в последний раз идем с мамой на базар. Возвращаемся с тяжелыми корзинами по горбатым булыжникам. Останавливаемся, отдохнуть под акациями. Мама показала мне на гору с белым домиком и сказала мечтательно: "Вот где бы я хотела жить. Купила бы себе ослика. Ездила бы с ним на базар. Готовила вкусную еду и много купалась".
    
    В Феодосии очень плохо с водой. Ее развозят на осликах в зеленых бочках, потому что водопровод не работает. Звонят в колокольчик и кричат: "Вода, вода". - Люди сбегаются со всех сторон с ведрами.
    
    Борис со своей компанией в первых рядах. Тем, кому воды не доставалось, они продавали ее в два раза дороже. Еще они добывали у рыбаков красную головастую барабульку и продавали ее, разделив на кучки. Помогали разгружать дыни и арбузы и получали за труд натурой.
    
    Когда мы собирались все вместе, мама все время нервничала, просила бабушку помочь, а Бориса все время шлепала.
    
    Теперь я поняла, почему она хотела жить в белом домике с осликом. Она знала, что вернется к большому хозяйству. Папа снова будет недоволен, что бабушка много говорит, а уж Борису достанется больше всех.
  
   МЫ ВЕРНУЛИСЬ ДОМОЙ
   Новые порядки.
   Дома уже жили тетя Валя с Арнольдом. Вторую половину вместо главного инженера заняли новые жильцы -семья инженера с сыном красивым парнем лет четырнадцати.
    
    Когда мы приехали, Мирка сидела на горшке, и мама попросила меня вынести его. Вот иду я с этим горшком, вдруг вижу за низким забором, который отделял наш двор от соседей, стоит красивый черноволосый мальчик, лет 14 и во все глаза смотрит на меня. Я остановилась, смешалась, не зная нести горшок дальше или повернуть к дому. Решила быстро отнести его в уборную. А маме сказала, что отношу его в последний раз. Мирка уже не маленькая, пусть сама приучается ходить в туалет.
    
    В доме царил идеальный порядок и прохлада. Ставни закрыты, полы вымыты. Мебель расставлена по-новому, с большим вкусом. Шкаф теперь свободно закрывался и открывался. Во дворе был построен небольшой навес. Под ним стоял стол и настоящая кирпичная плита, на которой тетя Фрося варила варенье.
    
    И еще что-то изменилось в нашем дворе. Сразу не понять. Оказывается, исчезли все кошки и собаки. Только один Жулик сидел на цепи у довольно симпатичной будки. Его оставили, потому что он был самым добросовестным и больше всех лаял. Остальных Валя с Арнольдом запихнули в один мешок кошек, а в другой собак и попросили нашего шофера отвезти их подальше, в какую-нибудь деревню. Валя рассказывала и смеялась и все смеялись кроме мамы. Мирка жаловалась, что ей не оставили любимого маленького котеночка.
    
    В доме теперь всем распоряжалась Валя. Она была очень строгой хозяйкой. Все у нее ходили по струнке. Сразу после обеда мылась посуда. А белье гладилось сразу после того, как высыхало. Она очень умело управляла домработницами, и сама много делала по дому. Валя умела хорошо шить и всегда была одета по моде. И Валеру тоже одевала, как куколку.
    
    Валю нельзя было назвать красивой. Черты лица у нее были неправильными. Но она всем бросалась в глаза благодаря красивой фигуре, полной груди, живым карим глазам и, конечно, одеждой. На ней всегда было что-то свеженькое, модное, изящное. А уж если она выходила в город с мужем и Валерой, то уж тут 'расступись, дай дорогу'.
    
     Арнольд - в костюме с галстуком. Наглаженный, начищенный, как из магазина. Валера вся в бантиках и рюшечках. А уж сама Валя... Помню, у нее было платье из абрикосового крепдешина в черную крапинку. Спина оголена, рукав пышный, длинный, от плеча до кисти - разрез, а на груди - огромная черная хризантема. Лакированные туфли на высоченном каблуке и, конечно, пудра, помада, духи.
    
    Валя распоряжалась не только в доме. Она распоряжалась и нашим папой. - Николай Алексеевич, - говорила она за завтраком, - заезжайте за мной сегодня вечером в Дом культуры, у нас спектакль.-
   Она играла в народном театре. И папа заезжал.
   Маме это не нравилось. - Мне ты не даешь раз в неделю съездить на машине на базар, потому что нарком не разрешает пользоваться служебной машиной для нужд семьи. А для Вали нарком делает исключение? -
    
    Однажды отец был в командировке. Вернулся и начал выкладывать, как всегда, покупки. В одном сверточке что-то звякнуло. - Бубен, - обрадовалась я и взяла сверток в руки. Отец грубо вырвал его у меня и хмуро сказал. - Это не тебе.
    
    Вечером было застолье. Валя танцевала цыганочку. К бубну привязали цветные ленты. Отец кружил вокруг нее, отбивая чечеточку. Все хлопали в ладоши в такт танцу. Только маме было не до танцев. Она гонялась за Борисом из одной комнаты в другую, потому что он никому не давал покоя и дергал Валеру за косы.
    
    А веселье продолжалось. Валя танцевала, и ее пышная грудь колыхалась. Мне показалось это некрасивым. Тогда я впервые не пожалела, что у меня маленькая грудь. Когда поставили пластинку "Утомленное солнце" я пригласила Арнольда. Он был такой же тихий, скромный и послушный, как и его дочка Валерия. Мы сделали всего один круг, но подошла Валя. Арнольд стал танцевать с ней. Ведь папа не умел танцевать танго.
    
    Наконец, пришло время, когда Валя, Арнольд, тетя Фрося и Валера переехали на новую квартиру. Но они почти каждый выходной день приходили к нам в гости.
  
   СЕНТЯБРЬ.ШКОЛА.
    
    Наступил сентябрь. Мы с Борисом пошли в школу. Мама с папой начали ссориться. Они и раньше ссорились, но не так часто. Помню, как только мы приехали из Харькова, мама поссорилась с папой из-за какого-то партийного учёта. Папа говорил, что она может лишиться партийного билета. А мама отвечала, что именно этого и добивается. Что она не хочет быть членом партии, которая... Дальше я не слышала, потому что папа выталкивал меня из комнаты в кухню, со словами: "Иди, занимайся своим делом". И плотно закрывл дверь.
    
    Мне было непонятно. Почему мама, которая с такой гордостью рассказывала, как ее принимали в партию на шахте в Донбассе, где она работала откатчицей и как за нее единодушно голосовали. Мама, которая гордилась своими молодыми годами, партийной работой почему-то теперь не хотела служить этой партии.
    
   МОЙ СТАЛИН.
    Иногда я долго смотрела на портрет Сталина. Я его очень любила. Он такой красивый, чуть улыбается в усы. Он же отец партии и как же можно не служить ему. ' О Сталине мудром, родном и любимом прерасные песни слагает народ..' И чтобы он всегда был рядом, я приклеила открытку с портретом Сталина на обратную сторону промокашки. А между открыткой и промокашкой вклеила розовую ленточку. Тетрадь сдала на проверку. На следующий день, до начала уроков меня позвала учительница и, чтобы никто не видел, отдала мне открытку, с которой она сняла промокашку и ленточку.
    
    -"Как ты могла?", - сказала она, и голос у нее дрожал. Тогда я подумала, что она оскорбилась за Сталина. А теперь думаю, что испугалась за себя, боялась, что ее обвинят в том, что недосмотрела.
  
  Альбом с семейными фотографиями. Истории о фотографиях.
    
  Как-то ночью я слышала, как отец и мама что-то жгли в печке. Это были фотографии из семейного альбома. Они наверно сожгли и сам альбом, потому что его нигде не было. В этот альбом отец, во всем любивший порядок, вклеивал фотографии, распределяя их по годам. Но некоторые фотографии они не сожгли, потом я их нашла в ридикюле под крокодиловую кожу, который хранился у папы.
    
    Вот его родители, мои бабушка и дедушка. Бабушка маленькая, толстенькая. Волосы подняты вверх и закручены на макушке узлом. Платье длинное, расшитое тесьмой и застегивающееся на мелкие, мелкие пуговицы. Они сидят возле красивого стола. Взгляд у нее испуганный. Рядом стоит дедушка. Он высокого роста, у него усы. Смотрит зло.
    
    А вот фотография папиной старшей сестры Шуры. Она стоит возле какой-то тумбочки, а позади декация - лес. Тётя Шура молодая, в длинной юбке и кофточке со стоячим воротничком, а на груди висят часы на длинной цепочке. Она красивая, но болезненная. Умерла молодой от туберкулёза, простудилась в тюрьме, куда её отправили за революционную деятельность. Говорят, я очень похожа на неё. Мне это приятно, но не потому что красивая, я к этому привыкла, а потому что она сидела в тюрьме за революционную деятельность.
    
    Но маму удивляет и пугает другое сходство, что я такая же бледная и болезненная, как покойная тётя, что и я, чего доброго, могу заболеть туберкулёзом. Ради меня она завела коз.  
    А отец рассказывал, как однажды его отпустили из армии домой на побывку, а тётя Шура была в больнице. Он пришёл её навестить и принёс плитку шоколада, но она даже к нему не притронулась, смотрела на него печальными, печальными глазами.
    
    На следующей фотографии солдаты у автомобиля с открытым верхом. Среди них отец в кожаной куртке, а на фуражке, над козырьком автомобильные очки, на руках краги.
    -Эту машину, - рассказывал отец, - мы отбили у австрияков. Обступили машину солдаты, и офицеры. Все удивляются, потому что многие до этого никогда автомобилей не видели.
    -Кто умеет водить автомобили? - спрашивает старший офицер. Все молчат. Я набрался наглости и заявляю, - 'я умею'. Хотя, как и другие, видел машины только на картинках. Был у меня самоучитель шофера, я его на зубок выучил, потому что мечтал стать шофером.
    
    Но теория одно - практика другое. Папа сел за руль, осмотрелся, вспомнил учебник и поехал. -'Ехал, ехал, а остановиться не может. За мной бежит толпа сослуживцев, кричат, - остановись!.
    А я не могу, свернул с дороги и уперся в густой кустарник, мотор к счастью сам заглох. Подбегают сослуживцы и офицер начал ругаться.
    -Ездить не умеешь, а берешься. Наверно машину поломал-.
    
    Папа отвечает, - всё я умею, но автомобиль неправильный. Австрияк его специально нам подсунул, чтобы мы на нём разбились-.
    Народ поверил. Стали ругать врага. Кто-то даже предложил уничтожить вражеский подарочек. Но папа всех успокоил, сказал, что враг хитрый, но и мы не дураки, что он берётся автомобиль исправить.
    
    Ему разрешили возиться с машиной. Он с учебником в руках, его изучил, разобрался, что к чему и стал ездить как настоящий "шофэр" - как произносил это слово папа.
    
    Потом шли фотографии Гражданской войны. Отец в форме, но без погон. Отец на групповом снимке с товарищами. Отец с орденом Красного знамени. Но все эти фотографии пропали.
   НАШ ОГОРОД.
  
    Осенью мы едем на огород собирать урожай, но там всё пожухло. Мы выбираем лук. Мама с отцом копают картошку. Мы с Борисом бросаем её в корзину, потом ссыпаем в мешки. В следующий выходной едем на бахчу. Собираем дыни и арбузы. Потом отдыхаем, перекусываем, едим лук, помидоры, сало, закусываем арбузами и дынями. И нет тогда еды вкуснее на всем белом свете, чем наша.
    
    Рядом трудятся сослуживцы отца, они машут нам руками, у них тоже вырос хороший урожай дынь и арбузов. Потом приезжает грузовик, мы загружаем его и едем домой. А там нас поджидают Борькины дружки.
    -Налетай, - кричит Борис. Но мама берёт руководство в свои руки, выстраивает нас и мальчишек в одну цепочку и мы, передавая из рук в руки арбузы и дыни, разгружаем машину. Потом мама одаривает помощников " кто, сколько может унести".
  
   ШКОЛЬНЫЕ ПОДРУГИ.
    
    В школе мои дела идут хорошо. Я не отличница, но одна из первых учениц. У меня много подруг. Самые любимые - Катя и Лида. Отец Лиды работает плотником на строящемся комбинате. Мамы у неё нет, она давно умерла. Но есть мачеха и старший брат, который тоже работает на стройке.
    
    Живут они в одной, большой комнате, которая поразила меня чистотой и опрятностью. Две кровати, диван, шкаф. Стол со стульями. В горшках фикусы. На полу чистые домотканые дорожки. На столе всегда свежая скатерть. На кровати гора подушек.
    
    Лидина мачеха всегда в чёрном. Очень говорлива. Повторяет всегда одно и тоже. - За детей покойница может быть спокойна. Они не обижены и в люди их выведем. Я вот свою дочку выучила на учительницу ( от первого мужа у неё была дочь ) и Лиду выучим. Верно я говорю, Лида?
    -Да, да, - порывисто отвечала Лида не то, злясь, не то стесняясь.
    -А то, что ж люди скажут. Свою выучила, а сирот как ж? - заключала мачеха. А Лида действительно мечтала стать учительницей истории.
    
    У Кати мама была жива, но с ними не жила. Катин отец разошёлся с ней и женился на молодой, разведённой женщине, у которой был уже сын. Он работал прорабом на строительстве. У Кати тоже был брат - её одногодок. Они учились в одном классе и сидели за одной партой. Ещё у Кати есть старшая сестра Лиза - очень красивая, ей уже 16 лет. У нее мягкие, вьющиеся волосы, большие карие глаза и маленький ротик. Когда она ест, я исподтишка наблюдаю за ней и удивляюсь, как в такой крохотный ротик помещается ложка.
    
    У них две комнаты. В одной живут Катя, Лиза и два их брата - родной и сводный. На окнах много цветов, но все они растут в банках из под консервов. На окнах занавески из газет с вырезанной красивой каймой. Стол, табуретки, этажерка для книг. В комнате всегда неприятный кислый запах. Один из братьев мочился в постель. У него такая болезнь.
    
    В соседней комнате очень чисто и красиво. На окнах марлевые занавески. Кровать с подушками. Над кроватью ковёр. Шкаф, комод и детская кроватка. Здесь жили Катин отец с женой и их маленькая дочка. Меня поразило, что все они жили дружно. Дети учились хорошо. Уроки делали каждый на своей части стола, не мешая друг другу. На стене висели расписания уроков, вырезки из газет и журналов и даже расписание работы бани.
    
    Катя была не такая красивая как её сестра. У неё тоже были легкие каштановые волосы, но гладкие. Глаза карие, но коротенькие ресницы и приплюснутый нос, губы тонкие, рот большой. Училась она очень хорошо. Характер твёрдый. Если что решила, то с дороги не свернёт.
    
    А ещё у неё появился сценический талант. Но в артистки она не собиралась. Она часто бывала у нас, и мама её расспрашивала про колхоз, про трудодни. Раньше Катя жила в деревне.
    
    Мама вообще любила всех расспрашивать про житьё-бытьё. Приедет к нам возчик с сеном для коровы, она давай его угощать обедом и расспрашивать, как живут в деревне, почему народ уходит в город. Когда жизнь была лучше, раньше или сейчас? И выходило, что раньше было лучше.
    
    Я у отца спрашивала. - Почему?
    Отец говорил, - видать дядька этот богатый был. Люди на него работали, мы всех богатеев по шапке и теперь ему самому приходится работать. Вот он и не доволен. -
    
    
    Мама и отец часто спорили. - Хотите сделать страну богатой, а народ нищает, - говорила мама, - сделайте людей богатыми, тогда и страна станет богатой.
    -Такой богатой, какой ты была при царе? - ехидно спрашивал отец.
  
   БОЛЬШЕ УЗНАЮ О БАБУШКЕ.
    
    Мама действительно жила в очень бедной семье. Кода они оставались вдвоем с бабушкой мама порой её упрекала. Что только по её вине они жили очень бедно. Говорила, что надо было ей чем-то заниматься, хотя бы корову держать.
    -Галка, какую корову? - вздыхала бабушка, - мы в бараках жили. Где её было держать и чем кормить?
    
    Из их разговоров я узнала, что бабушка не держала, как другие хозяйки, столовников, не шила и не стирала на холостяков, потому что считала себя аристократкой. И хотя бабушка весгда отрицала это обвинение мамы, но я помню, что у бабушки иногда проявлялся налёт 'аристократизма'. Например, если кто-то жаловался что он устал и всё ему не мило, бабшка надменным тононом говорила, - что значит упадок сил, меланхолия. -Я этого не понимаю, - примите ванну со льдом.- Или что-нибудь в этом роде.
    -Побойся Бога, Галка, - возмущалась бабушка, - у нас своя семья была семь душ. Обстирай, облатай, накорми, а, сколько ещё детей умерло. Это тоже надо было пережить.
    -А зачем же вам надо было с папашей сходиться? - не унималась мама. - Была у вас одна Фрося, хватит. Отыскали бы своих богатых родственников и совсем бы у вас другая жизнь вышла. А вы всю жизнь шли за любовью, вот она вас и привела к такой нищей жизни, а заодно и нас.
    
    
    Бабушка отвечала тихо, что на всё Божья воля и никому ещё не удалось уйти от своей судьбы. О том, что бабушка была аристократка, я знала давно. Родилась она в богатой семье. Её мама умерла в дороге, когда они ехали проведать отца, которого царь сослал на каторгу. И бабушку взяли на воспитание богатые бездетные родственники.
    
     Когда ей было семнадцать лет в неё влюбился управляющий дядюшкиным имением, у которого она жила. Она его тоже сильно полюбила. Но женится им было нельзя. Тогда они договорились бежать и тайно обвенчаться. В назначенный день и час, когда бабушка тайком от дяди и тёти, спускалась по чёрной лестнице, чтобы сесть в сани, в которых поджидал её любимый, ей неожиданно на лестнице повстречался какой-то мужчина - высокого роста, стриженый, без пиджака. От неожиданности бабушка испугалась, но нашла в себе силы и спросила. - Кто вы такой? Откуда вы здесь?
    Незнакомец приблизился к ней и ответил хриплым голосом. - К худу, - и исчез, будто его и не было вовсе.
    
    Бабушка, не помня себя, от испуга выскочила на улицу, бросилась в сани, и они умчались. Но почему-то обвенчаться они не смогли, а потому уехали за границу, где прожили три года. Там у неё родилась дочка - Ефросинья. Её любимый человек то ли умер, то ли сбежал, и она осталась одна без денег и документов. И наверно бы погибла, если бы не одна добрая русская барыня, которая сжалилась над ней, привезла её в Россию и дала место служанки. Жила барыня в Донбассе, где у неё были свои угольные шахты. Там бабушка встретила свою вторую сильную любовь, моего дедушку. Был он Высокого роста, очень крепкого сложения с красивыми чертами лица. Учился когда-то в институте, откуда его исключили за революционную деятельность.
    
    Они стали вместе жить, без венчания и все дети которые у них рождались носили разные фамилии. А родилось их у бабушки не мало - каждых два года по ребёнку. Но многие не выжили, умерли в младенчестве.
    
    Первым родился Андрюша. Назвали его так, потому что родился мальчик в Андреево стояние. Есть такая легенда. Приходит к священнику человек по имени Андрей и говорит, что он грешен и спрашивает, как искупить грехи? Священник отвёл его в часовню.
    -Молись. Я закрою двери на ключ, чтобы никто тебя не потревожил.
    И ушёл. По дороге нечайно обронил ключ в озеро, но не заметил этого и забыл о том. что в часовне оставил грешника. Прошли годы, озеро высохло. Люди случайно нашли тот ключ и открыли часовню, а перед иконами стоит Андрей. Он так усердно молился, что и не заметил, как прошли годы.
    
    Был ещё сын Михаил, - продолжала рассказывать бабушка, - как родился, люди мне говорили, - не жилец, потому что не такой как все новорожденные.
    А у него действительно, волосы были чёрные и длинные до плеч, глаза большущие и тоже черные, пречерные, ну, точно как Михаил-Архангел на коне.
    -Да причём здесь Михаил-Архангел,- перебивала её мама, - он на вас был похож. У вас же глаза чёрные.
    
    -Нет, Галка, не говори, - возражала бабушка, - вышло так как люди говорили. Прожил он совсем недолго. Помню, спал он и вдруг чувствую в доме запах ладана, как в церкви. Никак понять не могу, откуда это и что это значит? Заглянула в люльку, а младенец уже холодный, лежит, как восковая куколка.
    
    Любила бабушка рассказывать о своём любимом сыне Николае.
    -Умница был и как пел. А главное не пил, хотя шахтёром стал в 12 лет - саночником. В лямку и ползи в штольне, тащи уголь, все колени и локти в крови. Придёт домой только глаза и зубы белые.
    
    Рассказывала бабушка. Как ей приходилось, почти каждый день, латать рабочую одежду сыновьям и мужу. Когда Николай подрос, стал хорошо зарабатывать. Купил себе шёлковую рубашку и соломенную шляпу. В детстве у него был один недостаток, он не выговаривал букву "К". - Мама, дай опейку.
    
    Его так и прозвали "Опейка". И как-то он весь день пел песню про кукушку. У-у - это бедна мать потеряла детей. У-у- она плачет, зовёт их. И вдруг. - Ку-ку
    -Мама, - закричал он, - я уже не опейка, я копейка.
    
    Мама и бабушка очень любили Колю. -Трудолюбивый, чистоплотный, как девушка, - вспомнила бабушка, - и силы богатырской. Однажды его засыпало в шахте, но он выбрался. Пошёл к доктору. Тот послушал его, осмотрел и говорит, - дай мне хоть частицу твоего здоровья и силы, и я проживу сто лет, а тебе двести лет жить, не меньше.
    
    Но Коля не прожил и двадцати лет. Когда началась Гражданская война, приехал мамин старший брат Сеня и говорит, - сегодня будет митинг. Приходите и своих друзей приводите. Как только я объявлю - слово Ворошилову, вы меня поддержите и что есть мочи кричите, -слово Ворошилову, слово Ворошилову.
    
    Было это, когда все они ушли с отрядами, - вспоминала бабушка, - мне накануне сон приснился. Вроде я запрягла тройку лошадей и еду домой. И вдруг две пристяжные отвязались, а коренник понес, так, что я с ним справится, не могу, едва сама не свалилась.
     И проснулась. А сон сбылся, не сразу, потом.
    -Что, что сбылось, расскажи, - трясу я бабушку за руку, -это же очень интересно. Но ни она, ни мама тогда не ответили. А потом я узнала, что сон этот предвещал гибель бабушкиного мужа и младшего сына Николая.
    
   Я УЧУСЬ ИГРАТЬ НА РОЯЛЕ.
  
    Как-то зимой папа сказал, что он договорился о том, что я, Борис и Мирка будем ходить в Дом Красной армии и заниматься в различных кружках. Я очень обрадовалась. Борька же совсем не обрадовался. А Мирка была ещё маленькая и не поняла, что к чему.
    
    Ещё он сказал, что теперь к нам будет ходить Ефим Семёнович и будет учить нас играть на рояле. В воскресенье, к обеду, он пришёл. Большого роста, седовласый, в очках и очень строгий. Я его сразу не взлюбила. Пришли к нам ещё Валя, Арнольд и Валера. После обеда все перешли в зал. Семён Ефимович сел к роялю, поднял крышку и у него отвисла челюсть. Некоторое время он так и просидел с открытым ртом. А мы все наслаждались его замешательством, гордясь своим инструментом. Рояль действительно был уникальным.
    
    На крышке слева и справа инкрустация - россыпи цветов из разноцветного перламутра, а листики и веточки из серебра. В центре двуглавый орёл, над ним царская корона с буквой "Н". Пюпитр в форме натянутого лука, а на нём перекрещенные стрелы, слева справа от него две подставочки в виде лир, всё это тончайшая резьба по дереву. Конец рояля был вытянут и покоился на четырёх точёных ножках, схваченных у основания бронзовыми кольцами с колёсиками. Корпус из карельской березы розово-бежевого цвета с темными крапинками и разводами. Инструмент был массивен и в тоже время изящен. Верх белых клавиш покрыт пластинками из слоновой кости.
    
    Выйдя из состояния ступора, Ефим Семенович пробежался пальцами по клавишам и лицо его омрачилось.
    -Что такое? Расстроен? - спросил отец.
    -Нет, - вздохнул учитель, - просто это музейная редкость. Звучит как клавесин и использовать его для обучения - грех.
    
    Ефим Семёнович сыграл какую -то пьесу, но так как никто из нас никогда не слыхал, как звучит клавесин, то, видимо поэтому, никто не понял, почему учиться играть на этом инструменте - грех.
    
    Потом он начал проверять музыкальные способности, будущих учеников. Слух оказался только у Мирки, но она была слишком мала и учить её было ещё рановато.
    
    Когда Ефим Семёнович ушёл, папа сел к инструменту и сыграл "Молдаванеску", а мы все пустились в пляс. У папы был замечательный слух, он никогда не учился музыке, но по слуху подбирал мелодии на разных инструментах. В Коммуне, он иногда заходил в костёл и играл на органе, за что получил взыскание от партийцев. Его брат Пётр, тоже имел хороший слух и не только мог подобрать мелодию на пианино, но даже "музицировал" на скрипке. Моя младшая сестра Мира пошла, как говорится, в породу отца. Прекрасно играла на рояле и пела.
    А я и Борис, пошли в мамину породу, которой медведь на ухо наступил. Всё что я пела, я пела на одну, только мне понятную, мелодию.
  
   МЫ ПОСЕЩАЕМ ДК.
  
    
    И так, мы начали посещать ДКА. Там была библиотека с детским отделением, зал для концертов, много разных кружков. Я записалась в танцевальный, он был и хоровой, одновременно. Руководил Семён Ефимович. Он сам писал сценарии, подбирал музыку к стихам, мучил нас на репетициях.
  Например, мы 'строим' канал 'Волга - Дон'.
    
     Одни сцены славили трудолюбие, другие высмеивали лентяев, мы даже изображали волны и шлюзы. Когда открывались ворота шлюзов колона мальчиков и девочек в голубом вливалась в них, а в центре возвышалась молодая, красивая женщина. Она раздвигала руки и пела песню из кинофильма "Волга-Волга" "Красавица народная, как море полноводное, как Родина свободная, широка, глубока, сильна." Это означало, что канал построен.
    
    Позже мы готовили инсценировку к Новому году - участвовали все дети нашего кружка. Снегурочку играла жена Семёна Ефимовича, а деда Мороза какой-то солдат с грубым голосом. Всё происходило в спортивном зале. Гости и артисты были в карнавальных костюмах.
    Мирку нарядили зайчиком, но она плакала, кто-то оторвал у неё ухо.
    Борис выбрал, какую-то дикую маску и всех пугал.
    
    Посреди спортзала стояла огромная ёлка в огнях и игрушках. Под ней разыгрывались сказочные представления. Включили прожектора и "пошёл снег". Вдруг широко раскрылись двери, заиграла музыка и вышли Снегурочка с дедом Морозом. Они везли огромные сани с подарками, им помогали лесные жители - медведь, волк, лиса и зайцы.
    
  
  
   ЧУДО ЁЛКА.
    Дома у нас тоже была ёлка. С ней произошла история. Как-то утром я проснулась от непонятного шума. Выглянула в окно и ахнула. Мама, с каким-то парнем втягивали в дом огромную ёлку.
    -Только начало светать, - рассказывала потом мама, - подоила я корову, поставила молоко в кухне, слышу ветер хлопает калиткой. Пошла закрыть её. Вижу, везёт парень целый воз ёлок.
    -Эй.- Кричу. - Продай ёлку. Он согласился, но заломил большую цену. Подумала я подумала и решила была, не была, а то вовсе без ёлки останемся. Я думала, что он выберет мне одну, хорошую ёлку из тех, которые на возу были, а оказалось, что это всё была одна огромная красавица. Поэтому и цену он такую назвал.
    
    К вечеру её поставили в зале. Она заняла пол комнаты и пахла на весь дом. Мы были безумно рады. Ведь Новый год был уже на носу, а ёлки не было и вдруг, как в сказке, будто подарок от самого Деда Мороза.
    Вечером пришёл папа и тоже был очарован и удивлён ёлкой. - Ну, и ну, лес в доме, - восхищался он, но вдруг расстроился. - В управлении у нас совсем маленькая ёлочка, на табуретке.
    
    И папа стал ругать устроителей ёлки. - Послезавтра утренник для детей. А вечером молодёжь собирается встречать Новый год, а ёлка у нас в управлении, - папа с досадой показал рукой, какая невзрачная ёлочка стоит у них. Мама тоже начала вздыхать, сочувствовать папе. А мы с Борисом тем временем украшали нашу красавицу.
    
    Но утром, вдруг мы увидели, что её увозят на линейке, а взамен привезли ту кроху, что торчала на табуретке у папы в управлении.
    Делать было нечего, и мы поставили её тоже на табуретку, возле рояля. Зато украсили с низу до верху, а на большую у нас бы всё равно не хватило игрушек. Потом ходили к папе в управление и танцевали возле "нашей" большой ёлки.
    
     Я плясала лезгинку, и случайно толкнула маленького мальчика. Он упал и разревелся. Праздник был испорчен.
    Мне стало стыдно, и я собралась уходить. Но меня позвал Дед Мороз и повел к плетеным корзинам с подарками. Но я отказалась и убежала.
  
  
  
  
  
   ШКОЛЬНЫЙ СПЕКТАКЛЬ.
    
    А в школе мы приготовили настоящий спектакль. Пьесу "Кухаркины дети", которую взяли из журнала "Затейник". Лида толстенькая, с крикливым голосом, играла кухарку. А я её дочь гимназистку - революционерку. Сами понимаете, эту роль я не могла отдать никому. Я постаралась одеться так, как была одета тётя Шура на фотографии. Собрала волосы в одну косу, надела кофточку со стоячим воротничком, длинную чёрную юбку мне дала учительница русского языка. Сама же она весь спектакль просидела в пальто без юбки.
    
    Лучше всех сыграла Катя - смешную роль кухаркиной помощницы. Ей долго и горячо аплодировали. А директор школы вышел на сцену и поднял её на руки.
  
   ПРО ЭТО!
  
    
    Я продолжала дружить с Катей и Лидой. У Кати дома мы чувствовали себя свободно и поэтому часто делали там уроки и помогали ей убирать комнату. А когда наступала очередь её сестры Лизы убирать комнату, она нас хитро обрабатывала.
    -Ой, девочки, - говорила она, - уроков много. Сделайте за меня уборку, а я вам расскажу "про это", - многозначительно обещала она.
    
    И мы спешно наводили порядок, мыли посуду, поливали цветы, драили полы и предвкушали, что теперь мы обязательно тоже узнаем " про это". Но когда закончили уборку, Лиза скривила свой маленький, красивый ротик и объявил,. - Я всё забыла-.
    Мы негодуем, начинаем требовать вспомнить. Она соглашается. -Хорошо, хорошо, обязательно вспомню и в следующий раз расскажу-.
    Мы уходи не солоно хлебавши.
  
   ПОРЯДКИ В НАШЕМ ДОМЕ.
  
    Дома моя мама, вечно ходила в фартуке, крутилась возле плиты, коровы, свиней и коз. А куры, если их забывали покормить, взлетали на подоконник и стучали клювами в окно. Но маму это смешило и радовало. Она не разрешала топить котят и щенков. - Подарим кому-нибудь, - говорила она. А пока желающих принять подарок не находилось, все они бегали по двору. А телёнок, тот вовсе жил в кухне.
    
     Когда ножки окрепли, стал бегать за Миркой и Борькой по всем комнатам. Если начинал писать, мы быстро подставляли ему горшок. Звали его Минькой. Был он светло-бежевый. Потом его конечно зарезали и сделали жаркое, но от нас скрыли. Но потому, как мама ела и вздыхала я поняла, что Миньку не продали, как нам сказали, и залилась слезами. Мама плакала вместе со мной. А бабушка успокаивала нас. - Всё что ходит на четырех ногах Бог создал для питания людей.
    Маму мучило то, что она не выдержала какой-то 'реченец' и зарезали телёнка раньше срока, а это грех.
    
    Мои подруги любили ходить к нам в гости. Даже у Мирки была подруга. У нас можно было плевать шелуху от семечек на пол, рыться в книгах, шить платья для Миркиных кукол, пить кипяченое молоко с вишнёвым вареньем, расстелать на полу географическую карту и, лёжа на животе, учить географию.
    
    А ещё можно было помогать маме лепить вареники или делать пирожки и слушать, как она читает наизусть "Евгения Онегина", "Полтаву" или другие стихи. У мамы была прекрасная память. Прочитав один раз стихотворение, она его полностью запоминала. Но зрительная память на лица, у неё была плохая.
  А еще к нам приходили приятели Бориса. Мы устраивали спектакли. Надевали мамины кофточки, халаты, накидки с подушек. Наряжались в спальне перед зеркалом.
    
    А Борис устраивал с друзьями спальный вагон из стульев с подушками и везли куда-то Мирку с её подружкой и куклами. Мама не мешала нашим играм, а отец возвращался домой с работы поздней ночью. Он был очень строг и наводил страх и ужас на домашних. Мама почему-то называла отца не по имени, а по фамилии.
    
    -Ой, - восклицала она, - кажется Гажалов идёт.
    Это папа почему-то посреди дня приехал на шикарной по тем временам легковой машине ЗИС-101. Мы кидались кто куда, подбирая на бегу разбросанные игрушки, опрокинутые стулья, подушки.
    
  Но он никогда не ругал нас при посторонних. Наоборот, очень вежливо здоровался с моими подружками за руку. Спрашивал об уроках, прочитанных книгах.
  
  
  
  
  
     
  
  
  
  
   КАПРИЗНИЧАТЬ ВРЕДНО И ОПАСНО.
  
  У нас была ёлка. Мама тогда напекла много вкусных вещей, надела свой белый халат, обшитый ватой, подпоясалась кушаком, на голове старая папина шапка. В наволочки положила подарки и была чудесным Дедом Морозом. Мы пели, читали стихи, танцевали и получали за это подарки. Потом пригласили соседей мужа с женой и ребятишками. Сосед пришёл с баяном.
    
    А я начала капризничать, потому что нам - детям не дали сладкого компота. Мама отвела меня в соседнюю комнату и начала стыдить. А в это время в кухню забежала собака и сожрала все котлеты, предназначенные к горячему столу. Мама разозлилась и надавала мне подзатыльников. Я обиделась, закрылась в спальне и вдоволь наревелась, уткнувшись в подушку, а все веселились возле елочки под баян.
    
  .
   
  Моя мама красивая. Тайны взрослых
    
    Наступила весна. Мы обкапывали и белили деревья во дворе. Явились мамины подружки и начали помогать одеваться ей на вечер, посвящённый 1-му Мая, который проводили в ДК стройуправления.
    
    Долго возились с прической. У мамы была коса, но не густая и длинная, а коротенькая и жиденькая. Из неё соорудили пучок на затылке. Но это выглядело слишком просто. Тогда вплели косу, принесённую одной из кумушек и сделали что-то вроде кокошника.
    -Нет, - не согласилась мама, - это слишком. Итак я громадина, и ещё башня на голове.
    Тогда разделили искусственную косу на две, соединили с маминой косой и уложили всё веночком вокруг головы. Получилось очень красиво. Мама надела пепельное крепдешиновое платье - внизу - косой клёш, вверху - облегающая блуза с вырезом, открывающим шею и грудь. Рукава - широкий волан и отдельной вставкой плиссе из той же ткани. Платье удлинённое, по косточку.
    
    Мама оказалась в нём стройной, нарядной строго красивой. Она нервничала, не знала, куда деть носовой платок. Никаких золотых украшений у неё никогда не было, она не красилась, только слегка пудрилась.
    
    Родители вернулись с вечера поздно. С ними пришла Валя. Они все долго сидели в столовой и Валя плакала, говоря, - он же меня опозорил. Видеть его не хочу. Теперь осталось только повеситься.
    Потом я подслушала подробности. Оказывается, у Вали был любовник - инженер. На вечере он напился и когда Валя и Арнольд уходили домой, он при всем честном народе заявил, что любит Валю. Арнольд быстро её увел, но тот побежал за ними, вытащил пачку денег и начал предлагать Арнольду продать ему жену. Арнольд выхватил деньги и швырнул их на землю.
    
    Вскоре Валя и Арнольд завербовались и уехали на север. Тётя Фрося переехала жить к нам, но квартира в соцгородке сохранилась за ними. Мирочка звала её тетя - баба, потому что мы с Борисом звали её тётя, а Валера бабушка.
  
   И ПЯТЬ ПРО ЭТО!
   Попытка влюбиться.
    
    Школу я закончила хорошо, мои подружки тоже. Катя и Лида уже были влюблены в мальчиков и шептались, избегая меня. Однажды Катя сказала, что её старшая сестра Лиза, наконец, рассказал ей " про это" и что "это" замечательная вещь, будто ешь вкусные конфеты. Я никак не могла взять в толк, почему конфеты. Ведь Катя сама рассказывал, что её сестру соблазнил пасечник. Значит, - рассуждала я, - у него, скорее всего, было много мёда, а не конфет. Но уточнять я не стала, сделал вид, что всё хорошо поняла.
    
    Когда лето было в разгаре мама и тётя Фрося варили варенье. Борис с ребятами играли под навесом. Катя и Лида в то время уже перестали ходить ко мне в гости. Днём у них была работа на огородах, а вечерами они отправлялись на танцплощадку при доме Пионеров. Там с 5 часов вечера танцевали под баян девочки и мальчики, а позже взрослые девушки и парни.
    
    Я подумала, что мне тоже пора в кого-нибудь влюбиться. Я выбрала соседа Гришку - красивого, высокого мальчика. Он носил какую-то морскую фуражку, и всё время торчал с Борисом и приятелями у нас под навесом, где они строили лодку. Я тоже стала торчать возле лодки, стараясь обратить на себя его внимание. Я напевала, - капитан, капитан, улыбнитесь! - но никаких результатов это не дало. Потом я стала забираться на перевернутую бочку и представлять, что я Любовь Орлова и начинала танцевать и петь, - 'Я из пушки в небо уйду, в небо уйду'. Но для Гришки я все равно была пустым местом. А потом выяснилось, что он вовсе и не собирался стать моряком, а мечтал быть врачом.
    
    Однажды он принёс лягушку, прибил её маленькими гвоздиками за лапки к бочке и начал резать живую. С тех пор я его возненавидела. Бросала в него камни и кричала на весь двор, что он живодёр и палач.
  
    
  
   МОЁ ПЕРВОЕ НАСТОЯЩЕЕ ПЛАТЬЕ.
   Пионерский лагерь.
  
    
  Мне предстояла поездка в пионерский лагерь на Азовское море. Мне сшили ситцевый сарафан и настоящее шелковое платье - первое в моей жизни. Цвет - электрик. Его перешили из платья Валентины. Валере оно оказалось велико, а для меня, его слегка укоротили. Кое-где убрали, кое-где ушили, и получилось очень здорово. Юбка - солнцеклеш, рукава фонариком, а на груди белый кружевной бант.
    И вот я кружусь в спальне перед зеркалом, где каждый выглядит красивее, чем есть на самом деле.
    
    В лагерь я ехала поездом, где на каждой остановке садились всё новые и новые дети. Мы горланили песни. На всех ребятах и вожатых были красные галстуки. Вдруг поезд остановился в поле, и мы бросаем свои чемоданы и баулы прямо под откос, прыгаем сами. Потом нас строят, и мы шагаем по дороге прямо к морю. Слева и справа пшеница выше пояса, её колышет ветер и по ней пробегают волны.
    
    Если я когда-нибудь думала о Родине и представляла её, то перед моими глазами вставала именно эта картина - огромное поле пшеницы, по которому катятся волны из колосьев.
    Нас размещают в деревенских хатах под соломеыми крышами. Хозяева сдали свои дома под лагерь, а сами перебрались в летние кухни. От того, как мы бесимся на кроватях, их ножки уходят в земляной пол. Приходит хозяйка, ругает нас и подкладывает под ножки досочки.
    
    Мы готовимся к открытию лагеря, а это значит костёр и большой праздник с песнями, танцами, выступлениями. В лагере много вожатых - затейников. Во время обеда в столовой по репродуктору передают разные шутки - прибаутки, песни, объявления.
    
    Однажды объявили, что всем дается задание отгадать мужское имя, написать его на бумажке, сложить её, сверху надписать номер отряда и свою фамилию. Все начали думать и гадать, какое загадали имя? Все что-то писали, складывали свои записочки. Я тоже думала, но ничего хорошего в голову не приходило и когда мы ложились спать, я вдруг закричала, - Мэлистана, что значило 'Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин'.
    Но девочки начали хохотать и назвали меня дурой. - Это же женское имя, а надо мужское.
    Утром я сказала - Владлен - Владимир Ильич Ленин.
     Но девочки опять меня обсмеяли. - Это слишком легко. Это имя знает каждый. Такое имя не загадают.
    
    Но я сложила свою записку и бросила в ящик, который специально для этого повесили возле столовой. И вот на одной из линеек объявляют, что имя отгадано, а победила девочка из отряда номер 3 и называют мою фамилию. Все начали аплодировать и выталкивать меня на середину площадки. Потом, во время обеда, затейники поют в рупор частушки, восхваляя меня. Потом к нам в хату пришёл повар, чтобы специально посмотреть на меня. Оказывается, приз - это большая ромовая баба, величиной с ведро, на огромном блюде, а вокруг конфеты.
    
     Кекс ещё не испекли. А уже нарисовали плакат. Я держу блюдо с призом, а вокруг меня облизываются мальчики и девочки. Кекс и конфеты вручили мне на празднике открытия лагеря. А до этого было карнавальное шествие по деревне. Мы вручали жителям деревни приглашения на вечер. Праздник удался на славу, но принес мне и огорчения.
    
     Костюмы для карнавала мы готовили сами. Не помню какой костюм я сделала для себя, а вот у моей соседки помню хорошо. Она взяла мое шелковое платье, нашила на него пустышек конфет и щеголяла в нем, едва успевая отбиваться от мальчишек и девчонок, которые норовили сорвать конфетку. Многим это удалось, и к концу вечера платье было испорчено. Оно было порвано, и на шелке торчали грубые черные нитки. Получается, что свое новое платье я так ни разу и не надела.
    
    Месяц в лагере пролетел быстро. Азовское море теплое, мелкое и почти не соленое, не то что Черное. Да еще идти до него нужно по дороге, сплошь усеянной битыми ракушками.
    
    Ну вот потушен прощальный костер, назначена последняя линейка. Нам сказали собирать вещи и разрешили после обеда не спать. Мы приготовили чемоданы и отправились на море собирать ракушки. Там нас увидел вожатый и стал кричать, кто разрешил. Мы разбежались, а одна из девочек осталась.
    
    На прощальной линейке ей сделали выговор и назвали недисциплинированной. Вывели на середину площадки и стали стыдить. Она заплакала. Тут я вышла из строя и громко заявила, что эта девочка за всю смену не имела ни одного замечания и рассказала, как все было на самом деле. Попросила вычеркнуть ее из списка недисциплинированных и разрешить ей встать в строй. Не дожидаясь согласия вожатого, взяла ее за руку и повела за собой.
    
    Директор лагеря и все воспитатели были поражены. На линейке были родители этой девочки. Ее папа подошел ко мне и пожал руку.
  
   ЦИРК.
    
    Дома меня встретили радостно, но тут же забыли, потому что были заняты заготовками на зиму. А дети вообще не обратили на меня внимания, продолжая заниматься какой-то странной игрой: посреди двора лежал брезент. Над ним от дерева к дереву натянута веревка. По ней мальчишки водили, поддерживая за руки Мирку или Валеру. Девчонки падали, веревка развязывалась, провисала, мальчишки при этом злились. Все они были раскрашены чернилами, губной помадой и глиной. Делали пирамиды, мучили кошку и собаку Жулика, заставляя их крутить сальто.
     На одном из мальчишек была надета шапка-шлем. На ее макушке торчала резиновая груша-клизма с костяным наконечником.
   Мальчишку колотили палкой по груше, и над шлемом появлялась струйка воды. Часто удары приходились по голове, и тогда человек-фонтан начинал драться. У него отобирали шлем, наполняли грушу водой и надевали на кого-нибудь другого.
    
    Из окна дома я увидела на пожарной площади огромную брезентовую палатку и сразу догадалась, что они играли в цирк.
    
    Вечером я одна пошла, посмотреть на представление заезжих гастролеров. Со мной собрались Борька, Мирка и Валера, но мама их не пустила, сказав, что двух раз с них вполне достаточно.
    
    Я была в московском и харьковском цирке. Мне нравилась музыка и люди. Много людей, которые сидели как бы в кругу. Но само представление, меня занимало меньше. Фокусники не удивляли меня. Я знала, что все, что они делают - обман. Когда выступали гимнасты, я боялась, что они упадут. а когда выходили дрессировщики со своими 'артистами', мне было жалко животных.
  Особенно львов- их трое. Один сидит напротив меня. Вид у него очень печальный. Худые впалые бока, облезлая шерсть и грустные глаза. Номера он выполняет неохотно.
  
   МОЯ ПОДРУГА - ДОЧЬ АРАГА НАРОДА.
  
  Вскоре у меня появилась новая подруга Нина Штанько, дочь большого военачальника. Они жили в военном городке на втором этаже. четырёхэтажного дома. У Нины не было ни братьев, ни сестёр. Папа её всегда ходил в военной форме и был очень строгий. Я бывала у них редко. Иногда после ДКА заходила в гости, мы обедали. Мама Нины работала, всегда ходила с укладкой, накрашенными бровями, ногтями и губами. Она не готовила, обеды им приносили с какой-то кухни.
    
    
  
    Вскоре Нина куда-то пропала, перестала ходить к нам в гости, и в ДКА я её не встречала. Семён Ефимович и его молчаливая жена тоже куда-то делись.
    Однажды я отправилась к Нине домой, узнать, что произошло, почему её нигде не видно? У них был отдельный вход на второй этаж, который целиком занимала их квартира. Я пришла, внизу у лестницы стоит солдат и не пускает меня. Я удивилась и объясняю, - Я к Нине Штанько. Я её подруга.
    А он отвечает, - здесь таких нет, не проживают.
    -А где ж они? - растерялась я.
    -Не знаю, - отвечает солдат, - но здесь таких нет.
    С тем я и ушла.
    -Вот, - думаю, - уехали, а Нина даже не попрощалась.
    Какое-то время я ждала от неё письма, а потом позабыла о бывшей подруге.
  
  
   Однажды я была в цирке и неожидано у кромки арены увидела девочку и узнала ее. Это была Нина Штанько. Хотела крикнуть ей, но постеснялась. Тогда я спустилась по ступенькам вниз. Нина направилась к служебному входу. Я окликнула ее по имени. Она оглянулась и быстро поспешила прочь. Я опять стала кричать. Но какая-то женщина меня остановила и сказала, что вход служебный, и посторонним здесь находиться нельзя и что никакой Нины тут нет.
    Она легонько подтолкнула меня и вывела на улицу. И тут я узнала ее. Это была мама Нины. Но вместо аккуратной прически на голове у нее был серый платок, завязанный на затылке, а одета она была в рабочий халат.
    
    Дома я все рассказала маме. Папа спросил: "Это ты про Штанько? Пусть она к нам не ходит".
    
    Утром я снова пошла к цирку, но никого там не нашла. Инвентарь грузили на машину, а мальчишки и Борька в том числе, помогали, а вернее мешали погрузке.
    
    Позже я узнала, что папа Нины - враг народа, а Ефим Семенович с женой - шпионы. Я начала присматриваться, прислушиваться к тому, что говорят мамины кумушки. Оказывается, наши соседи слева тоже враги народа, а Аркаша, худенький, шестилетний мальчик весь в веснушках, - сын врага. Он считался Миркиным женихом. Он часто играл вместе с нами. Его мама приходила и, не заходя во двор, звала его домой. С нами она даже не здоровалась.
    
    У других соседей детей не было. Дом у них был двухэтажный с деревянной галереей. Жили в нем женщины разного возраста. По выходным дням, где-то с 4 часов у них начиналось веселье. Появлялись мужчины. На галерее танцевали и пели. Мамины кумушки рассказывали о каждой женщине в отдельности.
    
    Оказывается, часть их - вдовы. Их мужья погибли в гражданскую войну, а у других- мужья - враги народа. Мне было неприятно слушать это. Но враг есть враг. Так говорили в школе, так говорили мама и папа.
    
   МАМИНА КНИГА.
    Мама задумала писать книгу о своем детстве и советовалась с бабушкой, с чего начать. Они сидели вечером возле печки, и мама говорила: "Не начать ли мне с того момента, как я надела отцовские ботинки и пошла на каток.
    
     А отцу надо было идти на смену, и тогда он первый раз в жизни побил меня". Бабушка ответила, что об этом упоминать не стоит вообще, потому что это не главное. Тогда, - говорила мама, - надо начать с того, что отец очень любил меня, а я любила его. Каждое утро я ждала, когда он придет с ночной смены и принесет мне кусочек хлеба от 'зайчика' и чай в бутылочке. Ему на работе давали сладкий чай. И когда мои братья - Семен и Николай умывались, я ела хлеб от зайчика и запивала чаем.
  - А помнишь, - говорила бабушка, - "Как их троих засыпало в шахте?
    
    Мы с Борькой давно перестали делать уроки и внимательно ее слушали.
    
    - И как ты, я и Наташка побежали к управляющему, а у него охранник - черкес с кинжалом. И как на нас натравили собак?
    
    Тут мама с бабушкой начинали плакать.
    
    - А дальше что было? - Не утерпели мы с Борькой.
    - А дальше вот что. - Мама вытерла слезы и начала проверять уроки у Бориса.
  
  
     - У него в тетради одни "посы" - посредственно, плохо и очень плохо. 'Или он ничего не соображал, или голова его была забита совсем другими мыслями', - говорила мама и начинала решать с ним задачку, толкует ему что-то, а он не понимает. Мирка же, сидит на руках у бабушки со своими куклами, слушает и тут же все решает и говорит ответ. В пять лет она умела читать и считать, могла показать на карте границу СССР и назвать пограничные страны. Ее очень любил отец, потому что она во всем была похожа на него.
    
    У нее были большие синие глаза и вьющиеся волосы. Мама говорила, что она не в их породу. В их в роду кудрявых не было.
    
    В выходные дни перед обедом отец ставил возле себя стул, клал на него толстые книги, а на них сажал Мирку - Мирушку.
    Начиналась трапеза под аккомпанемент полит-лекции. Все должны были присутствовать и бабушка тоже.
    
    Отец каждому из нас читал нравоучения, говорил о политике, о любви к Родине. Рассказывал о новостях науки.
  Однажды с восторгом заявил, что человечеству скоро не нужно будет есть груши, яблоки и виноград, что достаточно будет выпить одну таблетку и человек получит все витамины. Бабушка вежливо с ним согласилась. А мама возразила, сказав, что человечество может питаться таблетками, но она, лично, предпочитает, есть овощи, фрукты, арбузы и дыни.
    
    
  - А где ты их возьмешь? - Раздражался отец.
    - Конечно, взять их будет негде, ведь вы разорили крестьянина и уничтожили крепкие хозяйства. - Не уступала мама. - В городе, - продолжала она, - расхаживают дамы в бриллиантах и каракулевых шубах. Так вы их не видите. А если у крестьянина две коровы - вы тут, как тут.
    -К твоему сведению, - злился отец, каракулевая шуба теленка не родит. А две коровы дадут ему ещё две.
    - И что, - с вызовом глядя на него, не сдавалась мама -. Он станет ещё крепче, а в результате стране польза, а какая польза от твоей каракулевой шубы и бриллиантов, которые ничего не производят, а только потребляют.
    
    -Что с тобой говорить, - отмахивался отец, - отсталый ты человек.
    Мы боялись скандала, поэтому молчали. Обед заканчивался. Недовольный отец вел Мирку к роялю, и они играли в четыре руки. Отец Мирку обожал. Сейчас я понимаю, что она была талантлива во всём, за что бы не бралась и осталась такой в жизни. У неё все горело в руках учеба, работа, переводы, которыми она занималась, изучение иностранных языков, музыка, садоводство, домашнее хозяйство. Но гениальной ее назвать было нельзя. Гениальность - это нечто другое. Гений, как я понимаю, - это открыватель, создатель нового.
    
  
   МЕТОДЫ ВОСПИТАНИЯ МОЕГО ОТЦА.
  
  А вот Бориса отец не любил. Может потому, что он учился плохо, пропускал уроки. Иногда отец приходил домой немного раньше обычного, и все мы дрожали. "Так", - он открывал ящик, где лежали вилки, ложки и высыпал содержимое на пол. Мама или бабушка поднимали ящик, вкладывали в него чистую газетку и складывали туда все то, чему положено было там лежать, а остальное относили в другое место. Потом отец почему-то начинал искать ножницы. И все начинали искать ножницы. И, слава Богу, что находили их в Миркиных лоскутках.
    
    Хуже обстояло дело, когда он начинал проверять наши с Борисом знания, дневники, книги, тетради. Борис и мама имели жалкий вид. Борька втягивал голову в плечи, как будто ожидал удара. Кончалась проверка борькиными слезами, маминой защитой и тем, что Борис засыпал на бабушкиной кровати. Они засыпали валетом.
    
    Экзамен моих знаний продолжался иногда далеко за полночь. Отец листал учебник по арифметике и наугад выбирал задачи, которые я должна была решать. И вот однажды он очень долго меня экзаменовал, и я очень поздно легла спать, долго не могла уснуть. Утром я вошла в столовую. Он завтракал. Рядом стояла еда для меня. Я хотела сесть за стол, но вдруг потеряла сознание. Меня уложили в постель, вызвали врача.
    
    Мама ругала папу, говоря, что при таком воспитании у детей нервная система на пределе, а при таком методе проверки недалеко до сумасшедшего дома.
    
    Помню, однажды Борька играл в сапожника. Он перевернул табуретку, навешал на нее разной обуви и что-то стучал молотком. Я читала. В то время я читала все, что попадется под руку, без разбора. И вот приходит отец. Он, как всегда, раздражен.
    
    - Что он делает? - Обращается он к маме, указывая на Бориса.
    - Играет.
    - Во что он играет?
    - В сапожника.
    - Очень хорошо. Он что, мечтает стать сапожником?
    - Не вижу в этом никакой трагедии, - мама повышает голос. - У меня отец и оба брата были рабочими, и я горжусь этим. Они погибли за дело рабочего класса.
    - Да, твой отец и один из братьев погибли за дело рабочего класса, а вот второй твой брат неизвестно где, - едко замечает отец, подходя ко мне и беря у меня из рук книгу. - А она что делает?
     Это уже ко мне.
    - Ты же видишь - читает.
    - А что она читает?
    Мама берет из его рук книгу и спокойно говорит. - Она читает Пушкина.
    - Не Пушкина она читает, а Гаврилиаду, - отец бросает томик стихов куда-то в угол.
    
    Потом бабушка объяснила мне, что Гаврилиада - это греховное произведение, где поэт оскорбил Бога.
    
    Меня тогда удивило возмущение отца. Он же коммунист и атеист, значит, в Бога не верит, так почему же он ругает Пушкина.
    
    Мне казалось, что и мама меня недолюбливает. Я все время находилась под впечатлением прочитанного. Меня окружали герои книг, а мама хотела меня видеть помощницей по хозяйству. В то время я часто слышала от нее: "Что ты ходишь, как опоенная маком? Иди и принеси то-то". Я шла, мечтая о каком-нибудь рыцаре и начисто забывала, зачем меня послали.
    
    А однажды произошло страшное событие, причиной которого оказалась я. Был выходной. Отец обычно утром уезжал по строительным участкам. Он брал меня, Бориса, Мирку. Мы усаживались в роскошный ЗИС-102, заезжали за главным инженером и ехали осматривать площадки, где главный инженер что-то объяснял отцу. Мы не баловались и тоже рассматривали, как идет стройка. Невдалеке стоял охранник. Отец всегда здоровался с ним за руку.
    
    В то воскресенье мы с ним на стройку не поехали, а разместились у него на кровати. Он был большой фантазер и придумывал нам разные истории. Так, он сочинил, что мы изобрели волшебный летающий ящик. Кто входил в этот ящик превращался в маленького, словно пчелка, человечка. И вот, такой ящик и множество таких же ящиков, с сидящими в них людьми, взлетели в небо открывать новые планеты. Мама тогда была больна, но вместе с нами обсуждала историю с ящиками. И говорила, что они похожи на ульи. Отец развивал свои фантазии по поводу ящиков, а мама вдруг говорит, что неплохо было бы послать Иду на базар. К нам в гости должны были прийти тетя Фрося и Валера.
    
    Я обрадовалась и начала собираться. Борис перестал слушать сказку и тоже начал одеваться. Я закричала, что если он пойдет, то я останусь. Мама сказала, чтобы он тоже шел и помог донести корзину. Я заупрямилась. Тогда отец тоже присоединился к спору и запретил Борису идти. Тот разозлился и стал натягивать ботинки. Отец взял ремень. Борис спрятался под кровать. Отец начал ее отодвигать, а Борька крепко ухватился снизу за сетку и держался за нее. Тогда отец начал поднимать кровать и бросать ее вместе с Борисом. В комнату вошла белая, как полотно, мама, а с ней плачущая бабушка.
    
    Отец посмотрел вокруг невидящим взглядом и, громко хлопнув дверью, удалился. Когда Бориса вытащили из-под кровати, он был весь в кровоподтеках. С мамой случилась истерика. Она стала проклинать меня, упрекая, за упрямство и говорила, что это не Борису, а мне надо было хорошенько всыпать ремнем. Вдруг вошли тетя Фрося и Валера и увели бабушку и Бориса с собой. А я осталась дома лечить маму.
    
    А через несколько дней отец, придя с работы, бросил на стол номер городской газеты. Мама нашла в ней статью, где говорилось, что Гажалов Н.А., занимая большой пост, не воспитывает сына, который учится плохо и прогуливает уроки. На этот раз скандала не было, потому что Борис исчез. По-видимому, кто-то рассказал ему про статью. Он испугался и убежал из дома. Его везде искали, но найти не могли. Когда Бориса не было, я впервые увидела, как молилась бабушка. У нее была маленькая иконка Божьей Матери, которая всегда висела у изголовья кровати и была накрыта полотенцем. Теперь бабушка ее открыла и, стоя на коленях, кланялась и крестилась. Я тихо пошла в комнату мамы. Она плакала.
    
  Вольная жизнь моего брата
   Мама подкупила уличных мальчишек и те привели Бориса. Была поздняя осень, а он стоял без шапки, босиком, грязный и не стриженый. Его новое пальто было трудно узнать. Оказывается, он жил на чердаке городского кинотеатра вместе с Коськой безруким. Был такой бездомный пацан. Он попал под поезд. Безрукий пил, курил, воровал и ловил рыбу. Ему нужен был помощник. Вот Борис и стал ему помогать.
    
    После этой истории Борьку перевели в школу, где училась я. Мама подружилась с его преподавательницей. Ему купили новые ботинки, шапку. Пальто, насколько это было возможно, почистили. Отец не ругал и не бил его, а называл ласково - Боб. Мама отпускала на рыбалку с безруким, давая с собой сала, хлеба, вареных яиц и сырой картошки. Картошку они пекли на костре.
    
    Однажды я была с ними на рыбалке. Я думала Борис будет против, а он даже обрадовался. Мы пошли к поломанному мосту, где нас ждал грязный и оборванный Коська. Сначала разожгли костер и закусили. Потом Борис помог безрукому зажечь папиросу и нацепить червя. И пошла рыбалка. Попадалась мелкая красноперка. Мы бросали ее в банку с водой. Потом ели печеную картошку. Коська был года на два старше меня, но при мне не матерился. Когда наловили много рыбы, живую выпустили, а остальную Безрукий забрал, сказав: "Отдам кошке". У нее котята, а жрать нечего.
    Борис на какое-то время перестал убегать из дома. У нас вроде все было спокойно.
  
   ДЯДЯ СЕМЁН - СТАРШИЙ МАМИН БРАТ.
  Как-то, поздней осенью, мама и тетя Фрося варили сливовое повидло. Рядом с ними гуляли куры, а молодые петушки дрались, поднимая страшный шум. Я стояла на веранде. Вдруг калитка открылась, и вбежал человек, да так неожиданно, что наши ленивые собаки не успели даже залаять.
    
     Только петушки с шумом разлетелись. Один угодил в повидло и весь обгорел. Человек пробежал мимо меня и скрылся в доме. Вслед за ним в калитку влетели двое военных. Собаки опомнились и подняли лай. Я стояла на веранде, не жива, не мертва. Мама отогнала собак, а тетя Фрося занялась обгорелым петушком. И только я хотела показать, куда скрылся человек, как вижу - мама указывает на дом нашего соседа Аркашки. Когда военные скрылись в аркашкином дворе, мама подошла ко мне и, строго погрозив пальцем, сказала: "Не лезь не в свое дело. Набери в рот воды и молчи".
    
    Мне было не по себе. Я действительно напилась воды и намочила лицо. Мама вошла в дом. Я за ней. В доме никого не было. Только в спальне было открыто окно.
    
    На другой день к нам зашла соседка, что жила напротив.
    - Что я вам скажу, - обратилась она к маме. - Вчера, часа в четыре, какой-то парень выскочил из вашего окна.
    - Из какого окна? - Возмутилась мама.
    - А вот из того, там у вас, кажись, спальня будет?
    Мама засмеялась. - Уж не думаете ли вы, что я в свои годы держу в спальне любовников?
    - Да ни, для вас он дюже молодый буде.
    - Кто же это может быть? - Задумалась мама. Потом оживилась. - Так это, наверно, безрукий к Борьке заходил, на рыбалку звал. В четыре говорите? Так оно и есть. Я ж его борщем накормила. А они, чтобы не ходить через калитку, в окно попрыгали.
    
    И еще одно событие потрясло меня в ту осень. Как-то раздался звонок. Я побежала открывать парадную дверь. Мы пользовались ею редко. Только малознакомые люди ходили через нее. Открываю. На пороге - пожилой мужчина без пиджака и в рубашке без воротника. Это осенью-то. Подстрижен под машинку, лицо небритое. И вот этот высокий, сутуловатый человек с помятым лицом, худой, костистый, с большими руками, кинулся ко мне и начал целовать, приговаривая: "Ах ты, моя идейка, индейка, я тебя сразу узнал по папиной губе". Я растерялась. Индейка? Так меня звали в 4-5 лет.
    
    На шум вышла мама. Человек кинулся к ней. Они обнялись, не сдерживая слез. Вышла бабушка. Сухонькая, маленькая. Трудно было поверить, что она - мать этих крупных, сильных, взрослых людей. Бориса послали за тетей Фросей. Мама позвонила отцу, и он тут же приехал на черном ЗИС-101. Был вкусный обед. Долго сидели за столом, а маленькая Мирка у дяди Сени на коленях. Потом мы с бабушкой отправились спать. Но не уснули, а шептались. Я узнала, что это ее старший сын. Был он красным командиром. Жена его - Раиса - попала под поезд. С тех пор он запил. А как напивался, говорил не то, что надо. Вот за эти рассказы и посадили, а потом он работал в шахте.
    
    Отец, видимо, невзлюбил дядю Сеню. Он поздно возвращался домой и еще в прихожей громко тянул воздух ноздрями, давая понять, что запах алкоголя от него не скроешь. Потом взрослые обедали и беседовали в большой комнате. Но кроме отцовского: "Тише, тише". - ничего невозможно было услышать. Зато дядя Семен подружился с Борисом. Помогал ему делать уроки, хотел помогать и мне, но я фыркала, потому что не любила пьющих, и добрые глаза дяди Сени раздражали меня. Он взял на себя все хозяйство, топил печи. Я держалась от него в стороне и наблюдала. Кого-то он мне напоминал. Это же бабушкино виденье! В тот день, когда она бежала из дома с управляющим.
    
    Я прошу бабушку рассказать все снова.
     - Да, он был - худой, небритый, стриженая голова, в одной рубашке. Сначала привиделся, а потом, много лет спустя, явился - красивый, молодой, сильный, грамотный. Поженились. Но то был его отец. А уж потом родился он, старший сын, как две капли воды похожий на отца.
    
    Мамины кумушки решили женить дядю Сеню. Познакомили его с женщиной. У нее был свой дом, и дядя Сеня ушел к ней. Но скоро она стала приходить к нам и ругать его. Мама выслушивала ее и нагружала корзинку картошкой, салом, соленьями. А однажды она пришла и сказала, что он ушел совсем. С тех пор его никто не видел.
    
    Теперь, вспоминая, я думаю, что тысячу раз была неправа. Его добрые, усталые глаза уже не вызывают у меня раздражения. Я слышу его приглушенный, с хрипотцой голос. Ведь как много мог рассказать этот большой сильный человек. И он рассказывал. Только не мне, а Борьке и Мирке. О боях, о фронте, об интересных событиях и случаях из его жизни.
    
   НОВАЯ ПОДРУГА.
  В ту осень я подружилась с Тамарой Перегудовой. Ее отец был часовых дел мастер. Кроме Тамары у них было двое детей, тетя, дядя, бабушка и дедушка - и все они жили в одном доме. Жили богато. Дом был большой, просторный, добротный. Перешел к ним по наследству от прадедушки, тоже часовых дел мастера. Новый год я провела у них в гостях. Обедали за большим столом.
    
     В углу стояла нарядная елка. Отец Тамары сказал, что на следующий год берет ее в ученицы и сделает хорошего специалиста. А я удивилась и говорю: "Разве она бросит школу? Но тогда ведь она останется недоучкой. Нет, я буду учиться дальше. Десятилетка, институт. Ну а потом, конечно, работать пойду". Все замолчали. А Тамара, почему-то вытирая глаза, ушла в другую комнату. Потом я узнала, что у нее была старшая сестра. Она поступила в Ростове в институт, а ее соблазнил преподаватель. И тогда она повесилась.
    
    Теперь, спустя годы, я поняла, что иногда свое мнение надо держать при себе. Иначе можно ненароком обидеть или доставить неприятности добрым и чутким людям.
  
   ПОЖАР НА КОМБИНАТЕ.
    Однажды я проснулась от яркого света и миркиного крика. Казалось, во всех комнатах включили лампочки. На самом деле это было зарево. Горел комбинат, который строил отец. Он уже уехал. Меня трясло. Зуб на зуб не попадал. Мама успокаивала Мирку и лупила по спине Борьку, потому что он радостно вопил: "Во, горит, во, горит". Бабушка стояла на коленях в своей комнате и молилась маленькой иконе. Выли сирены, по улицам бежали люди.
    
    Прошло несколько дней, и отца вызвали в Москву. Бабушка и мама шептались. Я поняла, что отца могут посадить. Но все кончилось благополучно. Отец по приезде сообщил, что ему дали новое строительство, поменьше. Где-то недалеко от Азовского моря. Он сдал дела и уехал принимать новое строительство.
  
    Мы стали упаковывать вещи. Решено было переезжать во время летних каникул. Мама начала распродавать хозяйство. Тяжелее всего было маме расстаться с коровой. Она ее и обнимала, и целовала, говорила ласковые слова, плакала, что-то ей нашептывала. И вот повели нашу Тамарку со двора. Чужие люди чертили на земле какие-то знаки, выводя ее за ворота. А мы стояли на веранде и плакали. Вечером мама считала деньги и боялась, как бы нас не ограбили. Были проданы и свиньи, и коза, часть кур, остальных зарезали и ели до отъезда.
    
    Я подумала, что на полученные деньги мы опять купим корову и заведем хозяйство. Но мама решила, что с хозяйством покончено. Теперь надо заниматься детьми. А деньги? Деньги всегда пригодятся. Вот исполнится тебе 16, одену тебя, как куколку, чтобы была самая красивая и самая счастливая. Я кинулась к ней на шею.
    
     Новый начальник строительства не пожелал жить в особняке. Ему дали квартиру в центре города, а нашу отдали под общежитие. Нас сдвинули в бабушкину комнату, отрезали телефон. Туалет и ванна сразу вышли из строя, и, поселившиеся в общежитии девушки, вместе с нами пользовались туалетом во дворе.
    
    Теперь каждый вечер на парадном крыльце под навесом распевали песни. Там, где стояла недостроенная лодка, уединялись парочки и на нашем царском рояле наяривали собачий вальс. Надо было срочно спасать библиотеку. Мы с мамой отобрали наиболее ценные книги, а что осталось, отдали девушкам вместе со стеллажом. Оставили и гардероб. Большой, как маленький домик. Зеркало мама решила все-таки забрать. И тут случилось непоправимое. Когда его вынимали, оно треснуло. Это всех очень огорчило. Во-первых, жаль было венецианского стекла, а во-вторых, это означало, что нас ждут неприятности. Лопнувшее зеркало не было смысла брать с собой, что очень обрадовало девушек.
    
    И вот, наконец, мы уезжаем. За нами приехал папа. Откуда ни возьмись появились упаковщики с ящиками и рогожей. Все было уложено и обшито рогожей, привязаны бирки. Самыми тяжелыми оказались ящики с книгами и посудой. И, конечно, наш рояль. Его тоже хорошо упаковали и обшили рогожей. Остались только вещи, которые мы брали с собой в вагон.
    
    Мама щедро наградила своих кумушек мебелью, кадушками с соленьями и даже углем и дровами. Наконец, были сварены последние куры, собрались друзья, мои подружки, Борькин друг Коська безрукий. Тетя Фрося увела наплакавшуюся бабушку к себе. Маленькая старушка с узелком в руке пошагала за своей старшей дочерью. "Это временно", - успокаивала ее мама, - "Как устроимся, тебя заберём". Все желали нам счастливого пути. Мама приглашала всех в гости, купаться в Азовском море. Папа молчал. Он хорошо знал, что никакого моря в том городе, куда мы едем, нет.
    
  Через много лет он стал моим мужем
  Вошел молодой человек среднего роста, черноглазый, с длинными, загнутыми вверх ресницами и, картавя, сказал: "Тханспорт подан". Это был начальник транспортного отдела, строящегося комбината. Вещи понесли в грузовик. Тогда я еще не могла и подумать, что этот человек через несколько лет станет моим мужем.
  Он усадил нас в ЗИС-101 и пожал всем руки в том числе и мне, и мы поехали на вокзал.
    
    На новое место мы приехали ночью. За нами прислали машину. Моросил мелкий дождик. Мы сидели на вещах в кузове, а мама с Миркой в кабине. Ехали по городу с одноэтажными домиками и, наконец, добрались до центра. Остановились у нового, двухэтажного дома. Сторож открыл подъезд. Отец пошел наверх, мы за ним. Вдруг слышу, он ругается матом. Оказывается, дом не готов. Нет света, воды, даже перил на лестнице. Стены были сырые, пахло краской. Молоденький шофер сказал, что ему велено отвезти нас в общежитие строителей.
  
     Нам дали крохотные комнатенки с печным отоплением. В одной - дети, в другой - мама с папой. Мама была очень довольна. Печь топит печник. Впервые за все время в комнатах было тепло. А ведь раньше она постоянно мерзла и у нее в груди всегда была, как она говорила - гармошка, а в носу граммофон. За то время пока мы жили в этих комнатах, мама полностью вылечилась от кашля.
    
    Кухни у нас не было. Еду, мы брали в рабочей столовой и у мамы появилось много свободного времени, и она по-настоящему отдыхала. Правда, она тут же начала наводить порядок в столовой, организовала рабочий контроль за вложением в котлы, занималась организацией детского сада, яслей, добилась, чтобы детей отвозили в школу на автобусе. Зато из школы мы чапали по грязи домой километра три.
    
    Школа у нас была замечательная, 3-х этажная, из красного кирпича, с широкой парадной лестницей и большими окнами. Это была бывшая городская гимназия. Стояла она рядом с городским садом. От его ворот начинался бульвар с аллеей из старых лип и скамейками со спинками. В городском саду была эстрада, танцплощадка, кусты жасмина и сирени. За горсадом - стадион и кладбище. Горсад и наша школа были обнесены высокой чугунной кружевной изгородью. Другой конец бульвара упирался в базарную площадь. Здесь же была почта, сберкасса, горисполком и другие административные здания.
   
    НОВАЯ КВАРТИРА.
    Наконец, дом, где нам предстояло жить, был готов, и мы в конце учебного года переехали в трехкомнатную квартиру на втором этаже.
    Теперь не надо было добираться до школы за тридевять земель. Школа была рядом. Даже звонки на перемену были слышны в окнах квартиры.
    
    В городском саду все цвело и благоухало. По вечерам в выходные были слышны звуки духового оркестра.
    
    В большой комнате мама повесила свое сокровище - тюлевые занавески с белыми хризантемами. Между окнами поставили буфет, расставили в нем посуду. Вдоль глухой стены разместился рояль. Над ним - портрет Сталина. Купили круглый стол. Шкаф для книг и для одежды. Вся мебель была местного производства. Светлая, под дуб. Все вокруг считали нас богатыми. Еще у нас появился настоящий приемник "Пионер". Отец приобрел его за год до нашего отъезда.
    
    На Западе уже шла война. Отец почему-то начал учить немецкий язык. Ночью он часто стоял у приемника и ловил немецкую волну, чтобы понять, о чем там говорят.
    
    Однажды в нашей квартире появились Валя и Арнольд. Они вернулись с севера, заработав там много денег. Они могли остаться там ещё, но Арнольд заболел, у него было что-то с легкими. Они приехали прямо к нам, устроились у папы на стройке.
    
    Валя показала мне свои наряды, которые она купила в Москве. Теперь у нас по вечерам крутился патефон. Валя красиво накрывала стол и поражала соседей своими платьями. Арнольд был так же красив, молчалив и элегантен. Его молчание часто прерывалось покашливанием. Он веселил общество редкими, но умными анекдотами. Мне было 13 лет, и я сидела за общим столом. Борис и Мирка всерьёз не принимались.
    
   ДОМ ДЛЯ ВАЛИ И АРНОЛЬДА.
    С квартирами в городе было плохо, поэтому Арнольд и Валя решили купить дом. Мама и Валя по воскресеньям ходили, искали дом. Адреса давали маме её новые приятельницы. Это было довольно интересное занятие. Я тоже не отставала от них, но мне было совершенно безразлично, купит Валя дом или нет. Мне было просто интересно ходить и смотреть, кто и как живёт. Мне всегда были интересны новые, незнакомые люди, это у меня от мамы.
    
    Дома были разные, их владельцы тоже. Помню очень приличный, но обшарпанный, требующий ремонта дом с заросшим садом. В доме жила большая семья, но совершенно не было мебели. Только одно трюмо между окон. Хозяева были плохо одеты, худые и по всему видно голодные.
    
    Мама спросила, - не продаётся ли трюмо?
    Но все дружно и твёрдо ответили, - нет!
    Мама хотела купить дом с Валей пополам. Наверно мама очень скучала по хозяйству. И такие варианты попадались, но Валя фыркала, - чтобы я с вашим Борькой под одной крышей жила, упаси Бог.
    
  
  Маму это очень обидело. Мой брат был добрый и работящий, но учиться не хотел и никого не слушался. Мама взяла для Бориса учителей, чтобы он занимался, с ними помимо школы. А мне нашли учительницу музыки. Она была немка и учила всех нас, кроме мамы. немецкому языку.
    
     Но заниматься папе мешала работа, а мне - весна. Я влюбилась. Он был высокий, немного сутуловатый парень года на два старше меня и выше на голову. У него были смеющиеся глаза. Он учился в восьмом классе, но выглядел так солидно, что я говорила ему "вы".
    
    Влюблённость моя выражалась в том, что я более тщательно стала следить за своей внешностью. Ленты теперь носила красные и даже пыталась смастерить себе чёлочку. Но не только причёска волновала меня. Я вдруг начала писать стихи. Они преследовали меня повсюду.
    Я стала плохо учиться, потому что смотрела на доску или учительницу, а в голове всё время слагались рифмы. Все стихи разумеется были о любви и посвящались, смеющемуся мальчику -Мише Михайличенко.
    Для конспирации и таинственности я звала его М в квадрате.
    
   НОВЫЕ ПОДРУГИ.
  
   НАСТЯ КАБАЧОК.
   Кабачок было её прозвище, а фамилии её я не помню. Маленькая, толстенькая, с немытыми косичками, дольно развитой грудью, прыщавым лицом, карими глазами и маленьким ртом. Она была нашей соседкой и дочкой одной из маминых кумушек Епифановны - баптистки. Кроме Насти у неё было ещё восемь дочерей. Жили они очень бедно.
    
     Все объедки со стола мама посылала Епифаньевскому кабанчику. Когда я приносила "передачу" поросёнку, проходила через двор, где справа и слева был огород. Ещё за две версты от сарая я слышала отчаянный визг бедного животного. Он жил в старом, ветхом дырявом сараюшке. К полу было прибито вечно пустое, на половину обглоданное корыто. Я подозревала, что ему кроме нас никто еду не давал. Между прочим, когда его зарезали, сала в нём не было ни грамма, кожа оказалась жесткая. Её порезали на куски положили на сковороду. Когда сковорода разогрелась, они начали подпрыгивать как резиновые мячики.
    
    Епифаньевна была из Белоруссии, носила национальный костюм. Когда я приходила к ним, она угощала меня луком, черным хлебом, политым постным маслом, посыпанным солью и начинала говорить " на божественные темы".
    
    Она объявляла, что мы с Настей Божьи невесты. И она очень хочет видеть нас в гробах, что она нас принарядит в кружева и цветы, и все нам будут завидовать. А она и моя мама будут веселиться и петь песни, потому что уготовили своим дочкам такое счастье. И ещё она говорила, что надо с этим поспешать, пока мы непорочные. Я от ужаса давилась луком, а Настя беззвучно смеялась. Лицо у неё было не промытое, вечно лоснилось, а на носу множество угрей. Но когда она смеялась, она становилась прехорошенькая. Ещё я заметила, что у неё красивые кисти рук, длинные пальцы с миндалевидными удлинёнными ногтями.
    
    Настя говорила, что баптисты совсем свели её мать с ума. Что они скоро отправят её на тот свет, поэтому нам с тобой, Идка, надо поторопиться и стать порочными. При этом она заливалась звонким смехом. Узнав, что я пишу стихи, Настя очень обрадовалась, потому что тоже была влюблена, но стихов не писала.
    
    Училась она очень плохо. Отвечая у доски, подмигивала всему классу и каждому ученику в отдельности, ей всегда подсказывали.
    
   ТОНЕЧКА НИКОЛАЕВА.
  Это была необыкновенная девочка. Всегда спокойная, уравновешенная, училась лучше всех в классе. Была безотказна. Учителя ей постоянно что-то поручали.
    
    Жила Тоня в посёлке - новостройке. У многих дома были уже под крышами, а Тонина семья жила во времянке. В комнатах - вышитые занавески, кровать с подушками, самодельные коврики, стулья в полотняных чехлах. В доме у них было опрятно и уютно. Они считались русскими, но отец Тони был латыш. Все в семье были аккуратные, чистоплотные, трудолюбивые, терпеливы к друг другу. Я любила ходить к Тоне. Она мечтала стать химиком. Она была очень умная. Много читала и запоминала всё прочитанное досконально. Я думала, - такой была Софья Ковалевская.
    
    При ней я старалась быть лучше. Тоня научила меня немного шить, делать красивые хризантемы из бумаги и помпончики. Тоня была очень хорошая, но она не писала стихов и не влюблялась. Поэтому мне было гораздо интереснее с Настей и Светкой.
  
   СВЕТКА.
    Со Светкой мы встречались только в школе. Она была страшно бесцеремонна, ходила неопрятной, без пуговиц. Требовала, чтобы я давала ей свои блузки, но они трещали на ней по швам, потому что грудь у неё была выше носа. Но она была очень музыкальна. И когда играла - я прощала ей все издевательства над собой. Это была эгоистичная, наглая и развязная натура. От неё можно было ожидать любой выходки. В классе её боялись. Я дружила с ней не потому, что этого хотела, а потому, что этого хотела она. Она то приближала меня к себе, то удаляла.
    
    Родители её имели определённый вес в городе. Мать - ведущий гинеколог, отец - агроном области. У них в доме было восемь комнат и ещё три в летней кухне. В доме стоял рояль, везде ковровые дорожки, на стенах картины. У матери кабинет, где она принимала пациенток.
    
    Светке ставили всегда хорошие оценки. Учителя с ней во всем соглашались во избежание скандала. Я не говорила Светке, что влюблена, потому что боялась.
  
  
  
  
  
   МОЙ ПОДАРОК ЛЮБИМОМУ.
  
  Я узнала, что у Миши скоро будет день рождения. Мы не искали с ним встреч, скорее избегали друг друга.
    
    Я решила подарить ему книгу. Купила и отправилась к Насте. Она живо приняла участие в моей затее, только сказала, что книгу надо красиво подписать, а у нас с ней плохой подчерк. А вот у родственника Насти Константина Петровича подчерк красивый и можно к нему обратиться. Так мы и сделали. Позже, когда мы со Светкой были у меня дома, прилетела Настя и, ничего не подозревая, достала подписанную книгу. И сразу книга оказалась у Светки в руках. Но я выхватила книгу и заявила, что написано слишком ярко, броско и дарить с такой подписью, я книгу не буду. Настя обиделась. Но Светка тут же снова выхватила книгу и сказала, что сама подарит от моего имени. Я расплакалась, а она убежала в школу.
    
    Я пришла, когда уроки уже начались. Во дворе школы было тихо и пусто. На ступеньках мраморной лестницы лежала моя книга, разорванная в клочья. Я собрала обрывки в портфель и не пошла на уроки.
    
    После уроков пришла Настя и рассказала, как Светка собрала вокруг себя ребят из мишкиного класса, а когда пришёл он, то кривляясь и хохоча до слёз, вручила ему злополучную книгу. Он почему-то испугался не известно чего, а ребята стали вырывать друг у друга книгу, пока не разорвали совсем А Светка, держась за живот, хохотала и радовалась больше всех.
    
    Я поругалась с Настей и сказала, что это она во всём виновата. Не надо было при Светке отдавать книгу. Теперь я больше всего переживала за то, что меня задразнят в школе. Так оно и вышло.
    
    Мама заметила, что со мной что-то происходит. Я ей всё рассказала. Она разгневалась и запретила приводить Светку в наш дом. И всё же мы с ней помирились.
    
    Светка заманила меня к себе. Домработницы у них часто менялись, потому что Светка с ними дралась. То ей это не нравилось 'то это, то -то'. У них даже не было ни кошки, ни собаки.
    
    Зато в подвале у них висели окорока, копченая колбаса, корзина полная яиц, яблоки в ящиках. Если это все покупалось, то зачем так много?
    
    Светка попросила меня помочь ей убрать в доме, приготовить обед и испечь коржики. Но когда я пришла, в доме вкусно пахло, что-то скворчало и коржики уже были готовы. А вот уборка не начиналась.
    - Скатывай дорожки, неси во двор выбивай, - командовала Светка.
    Потом мы лихо мыли пол швабрами. Это было легко, потому что пол был ровно покрашен. У Светки все получалось хорошо. Мы вытирали пыль, а потом подметали во дворе дорожки.
    
    Но главное было не это. Главное то, что Светка мне доказала, что Мишка в меня даже не влюблен.
    - Я смеялась, - говорила она, - только потому, что он, козел, испугался, когда я ему книжку вручила. Если бы он был влюблен, обрадовался бы, разогнал бы всех и не дал бы никому рвать ее.
    Света была права. Стихи писать я перестала. Я была оскорблена, но любить Мишку продолжала пока не пришла новая любовь.
  
   Валя и Арнольд купили дом
    
  Валя, наконец, купила дом. На высоком фундаменте. 4 комнаты, кухня, веранда, небольшой садик. Абрикосы, розы, сирень. Дом был недалеко от центра. Валя с Арнольдом переехали и начали ремонт.
    
    Кончился учебный год. Я приношу свой табель. Оценки у меня не то, что раньше - хуже. Мама говорит, что это из-за переезда. Но я думаю, это потому, что мой отец уже не такой большой начальник.
    
   ОБНОВКИ.
    Однажды мама взяла меня за руку и повела в ателье, где мы заказали сразу 4 платья. Не знаю почему, может, пожалела, видя, как я вся извелась от любви к Мишке. А может, вспомнила мечты своей юности и угадала мои.
  Долго выбирали фасоны, она просила выполнить все строго по журналу. Тогда я подумала, когда вырасту и выйду замуж, муж будет меня очень любить, так как одеваться я буду строго по журналу, а готовить по поварской книге, которую мне подарит бабушка.
    
    К платьям мама заказала коротенькую кофточку из красного сукна. Она купила его у одной бывшей казачки. Это сукно предназначалось для лампасов. Кофточка была приталена, без воротничка и застегивалась на одну пуговицу. Рукава чуть ниже локтя.
    
    Все платья были летние. Девчонкам больше всего понравилась матроска из белой рогожки. Юбка в широкую складку. Блуза с коротким рукавом. Небольшой воротник, отделанный синей тесьмой. На груди - карманчик, а на нем вышит синий якорь. Второе платье тоже было светлое. Из бледно-кремового льняного полотна с вырезом каре, пуговичками до пояса и вышивкой в виде карманов ниже пояса. Юбка прямая, только впереди три складки. Сверху надевалась кофточка-фигаро. Выше талии с коротким рукавом. На кофточке тоже была вышивка в виде карманов.
    
    Третье платье было из шелкового полотна в полоску. Спортивного покроя. Бледно-салатовая полоска, светло-фиолетовая и узенькая темно-синяя. Платье было так сшито, что полоски сходились в елочку.
    
    Но гвоздь программы - платье из крепдешина. Мама давно купила ткань себе. Ей очень нравился цвет. Бывало, накинет отрез на плечо и любуется. Глаза сразу оживают, и лицо становится ярче. И так было каждый раз, когда она перебирала вещи в сундуке.
    
    И вот однажды она отложила его в сторону. В это время Мирка купала свою куклу и решила завернуть ее в полотенце, а под рукой ничего не было. Она и завернула ее в мамин дорогой отрез. Что было. Крик, слезы, подзатыльники. В общем, отрез был испорчен. Но так как он был сложен в несколько раз, то по нему пошли равномерные, еле заметные разводы, как будто так было задумано.
    
    Как бы там ни было, но из этого крепдешина божественного бирюзового цвета мне сшили сказочное платье. Вместо рукавов - оборочки. От талии сантиметров 15 - гладкое, а ниже до колен - сплошные оборочки. На широком поясе - бутончик нераспустившейся розы.
    
    Кроме платьев у меня появились туфли телесного цвета. Ажурные, на небольшом каблучке.
    
    Волосы мне мыла мама. Она считала, что это главное украшение женщины. У меня они были длинные и густые. Мама промывала их несколько раз, а потом полоскала в дождевой воде, которую специально собирала для таких случаев. Хорошо сполоснув, она снова их полоскала, но уже в воде с уксусом или в настое ромашки. Мама говорила, что если волосы не уложены, то это всем заметно, и женщина от этого проигрывает.
    
    Моя матроска так понравилась девчонкам, что они стали шить себе такие же. У тех, у кого не было подходящей ткани, шили из двух простыней.
    
    И вот 1 мая мы, взявшись за руки, идем по бульвару будто в городе остановились морская флотилия. А маленькие девочки из нашего дома кричат: 'Ида - лучше всех'. Мы идем к горсаду. Там играет духовой оркестр, пахнет жасмином.
    
    Кем я буду, еще не знаю. Тоня мечтала быть химиком и стала им. Светка хотела стать хирургом и стала им. Настя мечтала удачно выйти замуж и вышла за молодого и статного летчика. Она очень любила носить маленькие фетровые шляпки. Я же хотела закончить 10 классов и учиться дальше.
    
   ПЕРЕЕЗД БАБУШКИ.
   Мама посылает меня за бабушкой. Я еду одна. Мама разрешает, кроме бабушки, привезти погостить еще и Катю. Вещей у бабушки немного. За тетей Фросей и Валерой приедут Валентина и Арнольд, как только закончат ремонт.
    
     И вот я в Ростове. Бабушка в полотняном платье с белыми пуговицами и белой панамочке. Мы сидим в привокзальном ресторане, и нас обслуживает настоящий официант с галстуком бабочкой. Мы обедаем, наш поезд еще не скоро. Потом нам подают мороженое в белых латунных вазочках. Это я ради бабушки. Пусть порадуется. На перроне много молодых людей. Какой-то курчавый паренек развлекает всех, рассказывая что-то смешное. Он немного картавит. Они едут отдыхать на Кавказ.
    
    После их поезда приходит наш. Нам недалеко. Несколько часов езды. Мы приехали домой в субботу вечером.
  
   ВОЙНА.
  А в воскресенье утром мама собрала нас с Катей в баню. Там было жарко, шумно, многолюдно. Мы с Катей старательно терли друг другу спины. Поторопились стать под душ. Все женщины почему-то побрасали шайки, тазы и собрались в углу, что-то громко обсуждая. Что? Ничего не слышною и вдруг - Германия. Война. Мы на улице. Возле репродуктора - люди. На лицах недоумение, испуг, растерянность, у некоторых на глазах слёзы.
    Мы с Катей идем добровольцами, если возьмут. Будем драться на баррикадах в своем городе. Арнольд и Валя едут за тетей Фросей и Валерой. Берут с собой Катю. Она гостила у нас всего три дня.
  
    
    Мама вспомнила про разбитое зеркало.
  Война к нам пришла не сразу. Сначала были газеты, сводка по радио. Потом мы провожали папу. Он едет на передовую строить укрепления. Арнольда в армию не взяли. Он немец с Украины. Он знал русский и украинский, а по-немецки всего несколько фраз.
    
    Мы стоим на перроне. Нас целая группа - женщин и детей. Папа бегает возле поезда, отдает последние распоряжения. Женщины плачут, мама тоже. Она предлагает спеть песню - 'Дан приказ ему на запад'. Но высокая женщина рядом говорит, что надо молиться.
    
    Утром появились первые беженцы. Они потянулись на подводах с узлами - женщины, дети, старики. Одну семью мама берет к нам. Настина мама тоже взяла беженцев. Они белоруссы. Но долго они не жили, пошли дальше. Они сказали, что война скоро будет здесь.
    
    Сентябрь. Мне в школу. Но там уже госпиталь. Учеников перевели в педучилище, разделив его на две половины - училище и школу. Учеников мало.
    
    Мама все время проводит в госпитале. Война приближается. Как-то прибежала Валя и сказала, что их увозят в Сибирь, как неблагонадежных. Мы провожаем Валю, Арнольда, тетю Фросю и Валеру.
    
    Некоторые свои вещи мы перенесли в дом Вали. Так она захотела. Наш царский рояль мы тоже перенесли в Валин дом. Они оставили нам мебель, а в огромном сундуке одежду. Гордость и друг Арнольда - большая овчарка, тоже осталась с нами.
    
    Грузится эшелон. Я и не знала, что в нашем городе столько неблагонадежных. А может, это беженцы? Тут и наша старенькая учительница музыки и немецкого.
    
    Ростов уже бомбили. В городе создавалось ополчение. Из нашего двухэтажного дома всех выселили, а сам дом отдали под жилье молоденьким летчикам. Теперь вечером на нашей танцплощадке было оживленно. Все девчонки нарасхват. И я, конечно, тоже. Меня уже несколько раз приглашали танцевать. И Мишка тоже. Я с ним танцую, но в обморок уже не падаю.
  
  
  Проводы на фронт и первые похоронки
    У меня появилась новая подружка - Люба Бейсова. Темнокудрая, голубоглазая, тоненькая красавица. Ее отец ведает какой-то продовольственной базой. У них два дома и большой сад. Она пригласила меня на проводы братьев на фронт. В саду накрыли два больших стола, как на свадьбу. Из ближних деревень приехало много родни. Фотографировались. Оба брата - стриженые. У Любы мама такая же высокая и полная, как моя. Только говорит по-украински.
    
    Не прошло и двух месяцев, как на одного из братьев прислали похоронку, а на другого - "пропал без вести".
  У другой моей подруги - Лены Барановой тоже погиб брат. Я его хорошо знала. Он - командир. Приезжал как-то домой погостить. Я дверь случайно захлопнула, а он помог ее открыть.
    
    И вот, как-то мы идем с ней в школу, а почтальон дает ей конверт. Она радуется, - от брата! Но это оказалась похоронка. Она плачет. А я - нет. Не верю! Не верю, что он погиб.
   Лена возвращается домой. А я плетусь в школу. Меня вызывают к доске рассказать про образ Онегина. А я молчу. Учительница ругается, а я в слезы и говорю всем, что у Лены Барановой брат погиб смертью храбрых.
    
   Приближалась зима. Мы утепляли дом, завезли уголь и дрова. Как-то утром мама решила испечь пироги и послала меня к соседке за противнем. Рядом с нами жила пренеприятнейшая семья. Они, почему-то, считали нас 'родней немцев'. Каждое утро женщина приходила и радостно говорила, что скоро придут немцы и будут нам 'кохветки и бублички'. Меня это бесило. Сдерживало меня то, что у нее были парализованы руки. У нее был сын студент и незамужняя дочь.
    
    Сына она безумно любила. Почему его не призвали в армию, никто не знал.
  Дав мне противень, соседка вывела меня на крыльцо. На крыльцо вышел и её сын.
  В это время над городом пролетели немецкие самолеты. Они летели бомбить Ростов. Нам обычно давали сигнал тревоги и сигнал отбоя. С сигналами была большая путаница, и поэтому никто на них не обращал внимания.
  
  
  Задрав голову, она стала искать в небе самолеты и звать их: "Сюда, сюда. Родненькие мои". Я удивилась, испугалась, и побежала домой.
  
  
    
    Было чудесное осеннее немного прохладное утро. К маме должна была прийти ее знакомая с помощником, чтобы наколоть нам дров.
    
     
     У нас во дворе стоял незнакомый парень и курил. Я догадалась, что он пришел пилить и колоть дрова. Мама в телогрейке дает ему распоряжения и запирает собаку, чтобы не мешала ему работать. Борька, конечно, пристроился к нему - помогать.
    
    Я и бабушка разделываем тесто. Мирка крутится рядом. И вдруг слышим нарастающий вой и взрыв. Помню крик мамы: "Ложись!". Помню, как маленькая, сухонькая бабушка стоит на четвереньках. Помню, как овчарка отвязалась и кинулась в дом, как полетели стулья, рамы, стекла и стало темно от дыма и пыли. Мы, наверно, кричали, лежа под столом.
    
    Наш дом пострадал от первого взрыва. Позднее слышно было и второй, только уже намного
   дальше. Отряхивая известь и глину, мы вышли во двор. Самолетов уже не было слышно. Борис, пятясь назад орал, как резаный. Мы кинулись к нему. Левую руку он держал, вытянув перед собой и на сухожилии болтались два пальца. Их ему ампутировали. Так он остался на всю жизнь беспалым.
   Парень рядом с ним, зажимал плечо правой рукой. Мама перевязала руку Борису и парню.
    
    У соседки, звавшей немецкие самолеты, осколком был убит сын, а ей в живот вонзилась часть металлической калитки. Она погибла. Напротив, убило мужчину, державшего в руках ребенка - девочку, ей выжгло глаза. Было много раненых, которых на подводе увезли в госпиталь. Я хорошо запомнила тот день. Было это 21 Ноября 1941 года. Проживали мы тогда на улице Карла Маркса, 29.
    
  П. СТАРЯ КВАРТИРА.
  
  И вот мы опять на старой квартире. Летчиков там уже нет. Мы живем в одной комнате на первом этаже. У нас печка и казанок, стоящий на кирпичах. Дымовая труба вделана в форточку. В комнате стол и четыре кровати. Репродуктор. Над кроватями - географическая карта. Мы с Борисом продолжаем ходить в школу. По вечерам - комендантский час. Каждая семья дежурит несколько часов. Я дежурю два раза вместо мамы. Тепло одеваюсь и с соседкой хожу вокруг дома.
    
    Как-то к маме приехала ее знакомая из Ростова. Она хотела купить соленой рыбы, потому что у нас в городе она стоила дешевле. Она нахваливала своего сына. Он был журналист, ездил в Испанию, был обеспеченным человеком. Она шепчется с мамой: "Хорошо бы их сосватать". Я под их разговоры засыпаю и мне снится красавец-муж. Он писатель, пишет роман о войне, а я помогаю ему работать над отдельными главами.
    
    Когда все спят, бабушка молится, доставая свою иконку. Потом, когда ложится бабушка, молиться начинает мама. Но она почему-то все время обращается к репродуктору.
    
    Однажды у нас был целый переполох. Двигали кровати, стулья, стол - искали бабушкину икону. Бабушка, вся в слезах, сидела и тихо выла. Потом догадались - это борькины проделки. Он любил без спросу делать кому-то подарки или менять вещи из дома на какую-нибудь безделицу.
    
    Мама стала его ругать, просила сказать, кому он ее отдал, чтобы забрать. Но ее так и не нашли. Чтобы бабушка могла молиться, Борис принес крест с полметра величиной, металлический, с голубой эмалью. На вопрос, где он его взял? - отмалчивался. Мама догадалась, что он с кладбища, потому что у основания был отломан. Она заставила Борьку отнести его обратно, а он бубнил, что нам не угодишь и все нам плохо.
    
    Так мы прожили первую военную зиму. Весной отремонтировали дом. Рояль мама продала за тысячу рублей. Последнее время она вообще что-нибудь продавала. Рынок работал бойко. Цены и товары были самые разные.
    
    Однажды она привела в дом крестьян и предложила им что-нибудь купить. Те чесали затылки, но так ничего и не выбрали. Правда, долго теребили в руках книги, но потом отказались, сказав, что на цигарки не годится. Тогда мама достала свое зимнее пальто с 'кротом' и папины вещи. Этот товар пошел лучше.
    
    Однажды она пришла с рынка очень веселая. Продала папин портфель. Кожаный, совершенно новый, подаренный ему на какой-то юбилей. Папа никогда его не носил. К ней подошел покупатель, она назвала цену в сто рублей, он назвал восемьдесят. Мама отказалась. Потом пожалела и пошла, искать того мужчину. Но ее неожиданно остановил другой и спросил: "Сколько?". Мама от неожиданности вместо восемьдесят рублей, сказала: "Восемь". Он отсчитал восемь сотен и отдал ей. Она была так поражена, что спустя много лет часто рассказывала про этот случай.
  
   МЫ - БЕЖЕНЦЫ.
   
   Мы уже не учились в школе. В городе началось общее волнение. Кто-то заколачивал окна, кто-то что-то тащил в дом. Мама бегала по начальству, добиваясь литера - документа на право проезда по железной дороге. Билетов тогда не было. Железная дорога отрезана, мы в тупике. Можно только на пароходе, но там нет мест. В центре города летает пепел, бухают взрывы. Взорвали мельницу и молокозавод.
    
    Вдруг является отец. Потом я узнала, что он последние дни недалеко от города руководил строительством подземных складов для партизанского отряда.
  Отец был не брит, обносился, осунулся, но как всегда возбуждён, раздражён и деятелен. -Надо немедленно эвакуироваться. - распорядился он, - но без паники. Спокойно. Всё нормально, - говорил он, то ли успокаивая себе, то ли нас.
  Отец раздобыл лошадь, телегу. В неё побросали узлы, швейную машину, посадили Мирку и Борьку, и утром на рассвете мы ушли из города.
  Отец с нами не поехал. Как потом сказала мама - он остался в городе как один из организаторов партизанского отряда. Уже после войны отец рассказал, что, проводив нас, пошёл на место встречи бойцов отряда, но, в назначенное место и в назначенное время никто кроме него не явился. Тогда он, сделал тайник на месте встречи и спрятал свой партбилет и ещё какие-то документы. чтобы после войны его не обвинили в трусости и предательстве и, если понадобиться, доказать этим, что он был на месте сбора отряда в назначенном месте. И действительно, после войны все документы оказались на месте, в тайнике.
  .
  Не дождавшись никого из членов своей партизанской группы, отец, понимал, что оставаться в городе ему опасно. Весь город знал, какую должность он занимал до войны. Отец пробрался в Донбасс, где его никто не знал и остановился у маминых родственников. Как он потом рассказывал, - ушёл в подполье и стал думать, как быть дальше. Отпустил длинную броду, чтобы выглядеть старше своих лет. Прикинулся частником-смастерил ручную мельничку и молол желающим зерно: пшеницу, кукурузу. Плату брал совсем не- большую - мукой, чтобы хватало на пропитание.
  Кода мы выходили из города, последним, кого я видела, был наш учитель физики. Он охранял дорогу. Узнал меня и помахал рукой.
  Мы выехали на большую дорогу и влились в поток беженцев. Подвод было много. Но люди больше шли пешком. Было много военных, люди перемешались с коровами, козами, потому что многие везли с собой самое ценное в хозяйстве - домашний скот.
    
    На обочине дороги стояла молодая женщина с грудным ребенком на руках и, протягивая проходящим беженцам руку, просила милостыню и пела: "Чайка, черноморская чайка". Я запомнила ее на всю жизнь. И каждый раз, когда я слышу эту песню, я не могу сдержать слез.
    
    Колхозы и совхозы угоняли целые стада овец, коров, телят, свиней. В одной из деревень мы остановились. В чистенькой хате - светловолосая хозяйка, четыре сыночка и муж красавец-великан. В хате жила еще одна беженка. Молодая женщина с ребенком из Ростова. Муж ее был на фронте. Она рассказывала маме, как любит его, как скучает.
    
    Ночью, когда все спали, я вышла в камышовую уборную. В саду, под деревьями я узнала эту беженку с каким-то военным. Они обнимались. Я так была возмущена и разгневана, что устроила им скандал. На крик прибежала мама. Я ей все рассказала. Она стала меня успокаивать, говоря, что этот военный, может, завтра погибнет, а она хотела его одарить, потому что жалела. Одарить величайшей радостью, которая может быть между мужчиной и женщиной. Это не грех, потому что человек идет на смерть. Но я не слушала ее, а рыдала от возмущения. -Так предать своего мужа, который на фронте, - шептала я.
    
    Недалеко от нашей хаты был полевой госпиталь. Туда все подвозили и подвозили раненых.
    
    Наутро мы погрузили свои вещи на телегу и отправились дальше, выехали из села. Поехали по центральной дороге, но потом свернули в сторону и правильно сделали, потому что центральную дорогу бомбили и обстреливали с самолетов. Мы въехали в хлеба и залегали там, а лошадь мама держала под уздцы, чтобы не понесла. Но на нас пули не падали. От центральной дороги мы были далеко. Там, где мы ехали, не было ни беженцев, ни военных.
    
    Но к вечеру нас догнала кавалерия. Я впервые увидела, как бойцы спят на лошадях, закутавшись в плащ-палатку. Я размечталась, что среди этих красных кавалеристов обязательно встречу Мишку Михайличенко. Хотя понимала, что этого не могло быть.
  
  ПРОВОДЫ МИШКИ.ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ.
    
    Незадолго до нашего отъезда всех ребят 1924-1925 года рождения, которым ещё рано было идти в армию, собрали в городском саду для отправки в тыл. Девчонки пошли их провожать, и я тоже. На мне было белое платье и красная кофточка. Над парком кружили немецкие самолеты. Отъезжавшие разбрелись группами. Их провожали родные. Я ходила от одной группы к другой, искала Мишку. Самолеты пикировали, но не стреляли. Люди старались прятаться в зелени. Вдруг самолет пошел в пике и страшно завыл. Кто-то крикнул: "Ложись". Я упала на землю.
    
    И вдруг слышу смех. Я поднялась и вижу - стоит Мишка со своими родными. Сестра шлепает его по спине, чтобы не смеялся. Он подошел ко мне, отряхнул мое белое платье от соринок и подвел к родственникам. Я поздоровалась. И молча стояла. Они с любопытством стали меня рассматривать. Мне сделалось неловко. Я не знала, как мне поступить - уйти или стоять?
  Но неожиданно раздался приказ, чтобы отъезжающие шли к вагонам. Все вокруг пришло в движение, все засуетились. Мишкины родственники подхватили его вещи и пошли, а мы с ним остались стоять в кустах сирени. Он обнял меня и начал целовать. Это было так неожиданно, что я не могла понять рада я или нет. В руках я держала ленточку. У меня расплелась коса. Мишка крепко прижал меня к груди, я незаметно положила ему в карман ленточку.
    
    Он побежал догонять своих. Я вышла из кустов, но люди закричали, чтобы я сидела там и не вылезала. - Маячишь тут в красной кофте, как флаг. Немцы заметят, бросят бомбу, всем будет крышка.
    
    ПРОДОЛЖАЕМ БЕЖАТЬ.
  
  На ночлег мы остановились в небольшом хуторе. Меня положили спать на постель с периной и высокими подушками. Эта постель была украшением комнаты. Завернувшись в одеяло, я сказала себе, - на новом месте, приснись жених невесте. С кем век вековать, того во сне видать. -Когда утром меня разбудила мама, я рассказала ей сон. Вроде стою я у большой дороги. По ней едут легковые автомобили и грузовик. Один автомобиль останавливается и какой-то военный сажает меня на заднее сиденье, а сам садится за руль.
    Сон маме очень понравился. Она сказала, - Значит, зятем у меня будет военный. Может даже генерал, - пошутила она.
  Но я всё приняла всерьёз и огорчилась.
  - А как же Миша? - подумала я, - он же не военный. И где он сейчас?
    Мама запрягла лошадь, и мы поехали дальше. Ехать теперь пришлось по большой дороге, других объездных не было видно, что очень огорчило маму. Вскоре мы добрались до небольшого села. Все дома в селе стояли к дороге лицом. Огороды за домами спускались к небольшой речке. Сразу за последним домом начиналось необозримое поле золотой пшеницы, которое тянулось вдоль дороги. Хлеб пора было убирать. Село называлось Харьков. Недалеко было село Полтава. Здесь жили переселенцы из Украины. Жили богато. Первый дом, который мы увидели, нельзя было назвать деревенской хатой. Дом был в два этажа с верандой, выходившей в сад. Как потом мы узнали, этот особняк был когда-то барской усадьбой.
    
    Мы проехали мимо и остановились у более скромного дома. Там нас взяли на квартиру. Отвели флигелек. Мы побросали свои узлы в маленькую комнатушку. Рядом в такой же комнатке лежала парализованная бабушка. Хозяйка была средних лет, женщина строгая и опрятная, звали её Василиса. У нее
  четыре дочки. Муж и старшая дочь
   на фронте.
  Двор чисто выметен, а возле дома земля смазана глиной и кизяком. Под навесом стояла плита, на ней готовили, а ели в тени развесистой шелковицы. В самом доме царил идеальный порядок. Девичьи кровати застелены пикейными одеялами, на подушках тюлевые накидки. На полу - самотканые дорожки. В центральной комнате один угол занимали золоченые образа. Поставчик с посудой, фикус. Стояла высокая кровать с подзором и пирамидой подушек. На стенах в рамочках - фотографии. Над кроватью клеенчатый ковер в виде картины. Окно заложено чем-то плотным. Отчего в доме прохладно. Впрочем, в дом нас пустили только посмотреть. У хозяйки было хорошее хозяйство. Но меня удивило, что один поросенок все время визжал. Оказывается, колхоз угнал весь крупный скот в тыл, а свиней раздали селянам на сохранение. Корма вдоволь ему не давали, не свой, вот он и визжит на одной траве, а свои сытые молчат.   
    В селе царило смятение. Кое-кто заколачивал хаты и уходили по дороге к лесу. Но в основном люди копали ямы и прятали нажитое добро, продукты, хлеб. Дочки нашей хозяйки, все были намного старше меня, попрятали каждая свое приданое. Они вырыли в саду яму, обложили дерном и уложили туда узелки с полушалками и всем тем, что у них было ценного. Заложили досками и сверху набросали много земли, а посередине поставили старую ржавую кровать. На нее легла наша мама. У нее от волнения начались боли.
  Чувствовалось, что немцы вот-вот будут в деревне. По дороге непрерывным потоком шли беженцы вперемежку с военными. Мама сказала, что дальше она ехать не может. Она лежала в саду, на старой кровати, а я ухаживала за ней.
    
    Под вечер группа военных свернула с дороги и въехала в сад нашей хозяйки. Они стали рыть окопы, устанавливать пушки, притащили ящики со снарядами и ящики с бутылками с зажигательной смесью. Они заполнили ящиками весь сад и двор к большой радости Бориса, который суетился вокруг них и старался помогать, чем мог.
    
   Позже, вспоминая ту ночь, я думаю, что военные готовились к обороне. Видимо, они должны были прикрывать отступающие войска. Почему же нас никто из военных не предупредил, что оставаться здесь опасно, что здесь будут стрелять, что надо побыстрее отсюда подальше уходить. К счастью всё обошлось. Наутро военные поспешно ушли, захватив пушки и снаряды, а ящики с бутылками, к радости соседей оставили. Соседи быстро разобрали бутылки с зажигательной смесью. Оказывается, эту смесь они применяли для керосиновых ламп. Хозяйка сокрушалась, что разрушили весь двор.
    
    Это был июль 1942 года. Очень жаркий июль. Напротив села расстилалось поле с брошенным комбайном, а вокруг - горы намолоченной пшеницы. С поля все таскали зерно ведрами. Василиса с дочками тоже натаскала пшеницы и насыпала её в одну из комнат.
  
  
   НЕМЦЫ.
  
  Часов в 12 по деревне пронеслось как дальний колокольный звон - 'идут', 'идут'.
  Люди заметались. Стали бегать из одного двора в другой. Было ясно кто идет - немцы. Показались первые всадники на огромных конях, которых я, например, даже в цирке не видела -тяжеловозы с лохматыми ногами. Гривы и хвосты до земли, а сбруя из бляшек. Груди широкие и прикрыты бляшками. Глаза закрыты с боков кожаными щитками.
    
    Но самое удивительное - наездники в незнакомой форме, в фуражках и темных очках. В основном военные сидели в повозках, похожих на большие деревянные корыта. Лошади тащили еще и пушки. Немцы двигались лавиной, но чинно и с достоинством. Ехали мирно, мимо хат. Пыль стояла неимоверная.
    
    Мы сидели за столом, под шелковицей и делали вид, что все это нам безразлично. Тетка Василиса подоила корову и поставила на стол ведро молока. Здесь же лежала высокая буханка белого хлеба. Тесто вымешивала Клавка своими сильными кулаками. Хлеб получался чуть ни с ведро величиной. Вдруг один всадник, прямо на коне, повернул во двор. За ним, привязанный к седлу вожжой за руки, плелся молодой парень. Коротко остриженный, в гимнастёрке без пояса, галифе и босиком.
    Мама отрезала большой ломоть хлеба и протянула немцу. Я очень удивилась. Этого еще не хватало. Немец спешился и начал кормить хлебом лошадь. Второй кусок мама дала пленному и еще налила кружку молока. Тот положил хлеб в противогазную сумку, а молоко жадно выпил. Они ушли.
    
    Вечером соседские девочки, человек десять, прибежали к нам ночевать. Все улеглись на полу, укрылись рядном.
    
    
    Ночью подъехали немцы на мотоциклах. Они вошли в дом и очень удивились, и развеселились, когда увидели столько молодых девушек. Один рыжий немец, лет сорока, ухватил меня за руку и что-то начал возбуждённо говорить, обращаясь то ко мне, то к своим товарищам. Те что-то отвечали и хохотали.
  Мама очень испугалась и начала заискивающим голосом объяснять ему, что я ещё очень маленькая, совсем ребёнок, что я вроде, как его младшая сестричка. 'Швестер, а он мой фатер'. Я запомнила его руку - узкую, волосатую. Но немец меня не отпускал и продолжал что-то громко лопотать, а приятели отвечали ему дружным смехом. Я окаменела от страха, боясь пошевелиться. Неожиданно подскочила Клавка и вырвала меня из его руки и утащила из хаты. Мы убежала в поле, где зарылись в стог. Позже к нам прибежали остальные девочки. Всё обошлось. Немцы укатили на мотоциклах дальше.
    
   ИСЧЕЗ БРАТ.
  
    Утром обнаружили, что пропал Борис. То ли с немцами ушел, то ли они его увели. Мы его искали, распрашивали у соседей, но никто его не видел и ничего о нём не знал.
  Еще исчезла овчарка, которую нам оставил Арнольд. Как потом оказалось, она сама пришла в Азов и жила вместе с бабушкой.
   Немцы стали чаще заходить в хату и то ли просить, то ли требовать: 'яйки, курки, васер-мелоне', а мы не понимали, чего они хотят. Мы заметили, когда во дворе сидела парализованная бабушка маленькая и бледная, немцы, заходившие во двор, с почтением вопрошали, - Мутер? Гросс Мутер? О! -И уходили.
    
    Хозяйка стала нас выгонять, так как наша лошадь зашла в огород и погрызла кабачки. До этого её пас Борис, а теперь она болталась без присмотра.
  
   МНОГОДЕТНАЯ МАТЬ ТЁТКА АРИНА.
  
  Мы перешли к другой хозяйке, жившей на той же улице. Тете Арине. Она была босая, ободранная, лет сорока, с черным пучком волос на затылке и платком на боку.
    
    У нее был большой, добротный, кулацкий дом. Но очень запущенный. Она получила его как многодетная мать. Но смотреть за хозяйством и порядком ей было некогда, потому что по всем углам сидели маленькие дети. Понять, кто из них был девочка, а кто мальчик было трудно. Все они были одеты в розовые байковые платья, с косыночками на головах, и все острижены наголо. До подхода немцев, колохозное начальство начало поспешно раздавать колхозное имущество селянам и тетке Арине, ввиду многочисленности её семейства достались байковые платья и детские металлические кроватки на тонких ножках из колхозных ясель. Помимо большой ватаги малышей в байковых платьях, у тетки Арины ещё на руках был грудной младенец, которого она носила, завернутого в простыню, длинная простынь всегда волочилась по полу Все вокруг неухоженное. Посреди двора громадная голодная свинья с визжащими поросятами. Это тоже было колхозное добро до которого никому не было дела.
    Во дворе стоял большой котел, где на всех варили поросятину с луком и картошкой. Беженцы заворачивали к ней во двор, так как у нее не было ни ворот, ни забора, ни калитки, им тоже не отказывали в похлебке. Они жадно ели и говорили только об одном, - что же будет? Как теперь жить? - а немцы шли и шли.
  
  Мама купила у нее тушку поросенка,
   и, чтобы сохранить, положила в мешок и опустила его на веревке в колодец, где было прохладно. Через пару дней мама попросила меня достать тушку. Я вытащила мешок с поросенком, а на нем сидит жаба. Я от испуга бросила мешок, поскользнулась и сильно ударилась головой.
  
  
  
   КОМСОМОЛКА РАЯ.
    
    В одной из комнат дома тётки Арины лежала маленькая, бледненькая девочка - комсомолка Рая. Ей было 20 лет, но на вид не более 15. Она умирала от потери крови... Ее избили полицаи. Пытали, - где 'звездочки' - шестерни от комбайна? То ли сама молодежь испортила комбайн, чтобы не достался врагу, то ли им дали такое задание? Разговоры были разные. Комбайн, стоял посреди пшеничного поля, но не мог обмолачивать пшеницу, потому что в нём отсутствовали важные детали - шестеренки, -'звёздочки'. Они были кем-то сняты и скорее всего где -то спрятаны. Молодых парней в селе практически не было, одних призвали в армию, другие ушли подальше от немцев. Полицаи решили, что о диверсии на комбайне должна знать бывшая деревенская комсомольская активистка Рая. Но сколько полицаи не били её, не мучили, она отвечала, что ничего не знает. Полицаи решили, что действительно она к этому делу не причастна и выбросили на улицу умирать. Но кто-то из односельчан ей помог и пристроил в хате тётке Арины. Теперь она лежала одна в комнатке и умирала от кровотечения.
  Когда мы поселились у тётки Арины, мама принялась лечить Раю. Всё лечение заключалось в том, что она клала ей на живот мокрые, холодные тряпки. И это помогло. Кровотечение прекратилось и Рая поднялась, стала есть, выходила из хаты сидела во дворе, но ни с кем, кроме мамы не разговаривала. Однажды ночью в хату пришли несколько хлопцев, пробыли очень недолго и ушли -Рая ушла вместе с ними. Кто они были, куда ушли? Никто в селе ничего не зал и не видел. Но ходили слухи, что 'то они зробылы шкоду. Райка у них за атамана. А зараз подались до партизан'.
  
  
   МАМИН УХОЖОР.
  
  
    Надвигалась осень. Нам надо было думать, как быть дальше.
     На краю хутора, под орехом стояла хата деда Михайлица. Он был вовсе не дед, просто не брит и с огромными усами. Он влюбился в мою маму. Я не сразу это поняла, но позже догадалась. Он торчал во дворе тетки Арины, ласково окликая маму 'Алексеевна'.. Он во всем ей помогал, и что бы она ни делала восхищался, прищелкивая языком: "Вот, умна людина".
    Потом мы перебрались к нему. Причина нашлась. Негде было держать лошадь, а у него был пустой сарай.
    
    Жена у него, тетя Домна, была немощная, больная. Мы с мамой стали ей помогать по хозяйству. Мама готовила, а меня послала надёргать травы, чтобы покрыть дыры на крыше. Но трава оказалась жесткой как проволока и у меня появились кровавые мозоли и тогда я стала возиться с курами. А еще, когда руки зажили, я
   вышила подушечку для иголок. И тетя Домна меня расхвалила: "Дывысь, яка гарна дивчина, коси до самой сраци, а яка рукодельница".
    
    У них в Ростове жил сын, который, видимо, скрывался от армии. Они решили меня с ним познакомить. Ему было лет 30. Однажды он приехал, и мы познакомились. Он был симпатичный мужчина, но я не могла смириться с тем, что он дезертир.
    
    Продуктов на хуторе хватало, но не было мыла, спичек, вобщем всего того, что можно купить только в магазине. Женщины с хутора собрались в Азов на базар, а меня мама отправила вместе с ними, искать брата. Она считала, что скорее всего, он убежал обратно в Азов.
  
   МЕНЯ УГНАЛИ В ГЕРМАНИЮ.
    
    Дед Михайлиц нагрузил повозку дынями, впряг коней, и мы поехали - Михайлиц, я и еще две женщины. Мама осталась. Возле Азова нас остановили немцы и радостно расхватали почти все дыни и забрали одну лошадь. - Цукер, мелоне, - кричали они.
  - О, бисовы дите, - вздыхал дед и улыбался солдатам. Все отправились на базар, а я домой, там меня встретили бабушка, и наш 'пропавший' пес, который мне очень обрадовался, но Бориса не было, и о нём она ничего не знала. Бабушка стала плакать и упрекать меня и маму, что мы её бросили, и, если бы не мои подруги, она бы умерла с голоду.
    А ночью пришла моя двоюродная сестра Лена - дочь тёти Даши- маминой сестры из Донбасса с запиской от отца. Он писал, что, жив и беспокоится о нём не надо, и приезжать к нему не надо. Он скоро уйдёт в другое место.
  
  Мы с Леной развели глину и начали замазывать трещины на стенах дома, чтобы бабушке было теплее.
    
    На нас, видимо, донесли соседи. Ночью была облава, и нас забрали. Произошло это 15 октября 1942 года.
  Отвели нас в какой-то клуб, где уже было много молодежи. А через пару дней туда же привезли девушек из села Харьков. От них я узнала, что мама приехала и стала просить часового, чтобы меня освободил, но он ее избил. Она долго плакала, потом она попыталась дать взятку врачу, чтобы тот записал меня как туберкулезную, но та отказалась и объяснила, что это опасно, что всех неизлечимо больных немцы расстреливают.
    
    Мы жили в клубе, ночевали все вместе, спали на полу где, кто найдёт местечко. Днем нас гоняли на вокзал, где мы грузили пшеницу и домашнюю птицу в товарные вагоны, на которых мелом было написано на немеком языке 'Дрезден'. Наверно груз этот готовили для отправки в Дрезден. Через несколько дней, утром нас построили и повели строем на причал и посадили на баржу. Многих загнали в трюм, тем кому места не хватило остались на палубе, мы с двоюродной сестрой стояли на корме. На причале толпились люди. И тут в толпе 'провожающих', я увидела Бориса. Он увидел меня и стал что-то кричать, махать руками. Ему в то время было 12 лет.
   Баржу потащил буксир, мимо поплыли берега, где стояли разрушенные дома и искореженная техника.
    
    Днем прибыли в Ростов. Нас отвели во двор банка и закрыли за красивыми чугунными воротами. Весь день не кормили. Ночью немцы мочились на нас из окон банка и хохотали. Неожиданно Ленка, потащила меня в конец двора, где были свалены пустые ящики. - Смотри, смотри, - шептала она мне на ухо, мы спрятались за угол большого здания. Нам было видно, как на ящиках несколько пар занимались любовью не стеснясь друг друга. Это были немецкие солдаты и наши деревенские девушки, которые, судя по всему, делали, это по собственной воле, с удовольствием.
  На следующий день дали нам по буханке хлеба и повели на вокзал. На улицах было много людей, город был похож на большую 'барахолку', все чем-то торговали или меняли.
  Нас посадили в 'товарняк'. Вагоны набили так, что даже сесть было нельзя. Это очень мучило. В мешке с продуктами, который сумела передать мне мама, я нашла баклажку с гусиным жиром, и это спасло нам с сестрой жизнь. Мы намазывали жир на хлеб и ели.
    
    В вагоне ехал вооруженный часовой. Через пару дней нас накормили вареной пшеницей. У всех разболелись животы, а оправиться не было возможности. Когда, наконец, остановились в поле все выбежали из вагонов, задрали юбки и стали оправляться прямо тут же возле вагона, а немцы начали нас фотографировать и хохотать.
  Ещё через пару дней дали на вагон полмешка отвеянных семечек: "Ешьте, Сталин, шоколад", - смеялись немцы.
    
    Как-то рядом с нами остановился эшелон с военнопленными. Они опускали через окошечко пустые консервные банки, чтобы им туда что-нибудь бросили. Хотя мы сами были голодными, но кто мог, тот с ними поделился. Как мы узнали, военнопленных в дороге не кормили, а больных не лечили.  Пока мы стояли, из вагов выносили мертвых и складывали рядом с дорогой. 
  Когда эшелон шёл через Польшу, мы, кроме военной техники, видели на перронах тюки с ношенной одеждой. Тюки были спрессованы, как сено, и перевязаны проволокой.
   На одной из станций накормили нас супом. Разливали его из котла немочки в полосатеньких платьицах, белых наколках и фартучках.
    
    Выгрузили нас в лесу, где располагался большой лагерь, охраняемый эсэсовцами с автоматами. Разместили в бараках с голыми нарами. В бараках жутко пахло карболкой. Оказыается это был лагерь-санпропускник. Нам приказали полностью раздеться, одежду отправили в 'вошебойку', а нас загнали в баню, где обливали какой-то жидкостью из брандспойта. Тех, кто падал в обморок, выносили на улицу и втыкали между зубов металлический гребешок, которым вычесывали вшей. Солдаты ходили между обнаженными девушками и хохотали.
    
    Потом нас вывели на большой двор, посреди которого, прямо в грязи, огромными пачками лежали вещи. Голые мужчины и женщины, метались от кучи к куче, рылись в них, пытаясь найти свои вещи. Мне повезло, я сразу в первой же куче увидела свою одежду. Быстро натянула её, но она, после санобработки отвратительно пахла дезинфекцией, видимо от этого у меня и у других, начали слезиться глаза. А вокруг были сосны и красивая, задумчивая осень.
  Нас начали грузить в вагоны, чтобы везти дальше. Возле нашего вагона стоял охранник - тщедушный солдатик, почти мальчишка, в очечках, с автоматом в руках, а под носом блестела сопля. Невольно я рассмеялась и не могла избавиться от смеха, даже когда была уже в вагоне, вспоминая этого вояку.
  
  
   КОНЕЧНАЯ СТАНЦИЯ.
  
  
  
  Везли нас недолго. На подъезде к вокзалу, уже в городе, состав остановился, двери нашего вагона были приоткрыты, мы все прилипли к шели, смотрели на идущую вдоль железной дороги улицу. Вся она была в огнях от витрин магазинов. Лил дождь, прохожие под зонтиками и в разноцветных плащах, мелькали в свете витрин. Это было очень необычно и красиво. Мы приуныли, но кто-то из девочек неожидано громко запел ' Сталин - наша слава боевая, Сталин - наша гордость и полет. С песнями, борясь и побеждая, наш народ за Сталиным идет'. Все дружно подхватили песню, и пели с горячим энтузиазмом.
  Из соседнего вагона, где были ребята, начали кричать, чтобы мы замолчали. А часовой подошел и грозно зашипел -Шталин, Шталин - и закрыл двери вагона.
  
  Город, в котором нас выгрузили назывался Брюкс. В переводе с немецкого - Мост. Как потом я узнала, до войны город принадлежал Чехословакии и назывался Мост. Но большую часть населения составляли этнические немцы. В1938 году, немцы аннексировали город и присединили к Германии. По окончании войны город снова вернулся в Чехословакию. Всех немцев правительство Чехословакии переселило в Германию.
  
  
  Нас разместили, кажется, на бирже труда.
  Каждое утро нас строили на смотрины. Приходили бауэры и отбирали для себя батраков. В первую очередь забирали крепких, как правило, деревенских девушек, и очень внимательно смотрели кто во что обут. Ценились те, у кого была хорошая обувь. Такие, по разумению бауэров, будут работать, а не страдать от простуд. И хотя у меня были крепкие сапожки, меня никто не брал. Я отпугивала всех худобой и бледностью.
  После отбора очередной партии батраков, остальных увозили работать на завод, где консервировали груши, которые можно было украдкой есть.
  Лена где-то раздобыла авоську с картошкой. Немцы-рабочие сварили ее на пару прямо в авоське. Кто-то из девочек где-то разжился заплесневелым хлебом, всё это мы буквально проглотили в один присест. Нас почти не кормили. Голод донимал всех. Все мы только говорили о еде. Помню одна девочка все время вспоминала, как она дома ела калорийные булочки со сметаной.
  
  
  
  
  
  Ленку забрал мясник. Когда ее увезли, почти никого не осталось.
  
   Я У ХОЗЯЕВ.
    
    Наконец, взяли и меня. Я попала в семью владельца галантерейного магазина - Германа Клемма. Взяли меня не сами хозяева, а их домработница Мари, лет 35. Потом я узнала, что у нее были вставные зубы, и все они держались на одном - золотом и что муж у нее - итальянец. По словам Марии, он ненавидел коммунистов и был на все руки мастер.
  Я несла свой чемодан и все время останавливалась, потому что у меня спадали штаны и пояс с резинками.  
    Поздно вечером мы пришли к галантерейному магазину под вывеской "Герман Клемм". Нас встретили две продавщицы, и мы с Мари прошли в кухню с кафельной печкой. Мебель здесь была деревянная, белая. В кресле сидел хозяин. Очень бледный. Потом я узнала, что он был болен диабетом. Я поздоровалась с ним по-немецки. Он ответил. Хозяин проверил мои документы и удивился, что мне только 15 лет. В другом кресле рядом с хозяином сидел молодой парень в очках без оправы, похожий на Чернышевского. Нос и губы у него были тонкие. Большой лоб, большие глаза, длинные пальцы. Ему было лет 17-18. Все, кто жил в доме, пришли на меня посмотреть.
    
    Я намокла под дождем. Поэтому меня посадили ужинать за маленьким столиком рядом с теплой плитой и столом, за которым отдельно от меня, ужинали продавщицы. Мне дали несколько бутербродов и стакан пива.
  После ужина хозяйка и продавщицы тщательно изучили мою одежду: щупали ткань пальто и платья, и нахваливали, но воротник, который у меня пристегивался, их почему-то рассмешил. Потом мне дали тапочки и приказали отнести чемодан и пальто наверх, на чердак. Но искупаться в ванной не предложили.
    
    Я взяла вещи. Сын хозяйки, его звали Эрик, подхватил мой чемодан, но фрау Клемм на него громко закричала.
    
    Мария проводила меня в маленькую комнату и сказала, что я буду здесь жить. Но спать ты будешь в кухне на постели-вертолете. днем ты будешь ее складывать и ставить в угол в коридоре.
  Я заметила, что постельное бельё было чистым и мягким. Раньше здесь жила я, - скзазала она,- но вышла замуж и теперь живу в квартире с мужем. Еще она очень гордилась тем, что вынянчила Эрика.
  
  
  Всему меня обучала Мария. -Начистить обувь пока все спят. Сначала щеткой, потом тряпочкой с кремом, потом снова щеткой. - объясняла она. Показала, как работать с пылесосом, потому что я должна была убирать весь дом. В мои обязанности также входило: топить печи, чистить картофель, мыть лестницу горячей водой с порошком. Каждое утро мыть окна губкой и протирать замшей.
  Чтобы всё успеть, ложиться спать мне приходилось заполночь, а вставать в четыре - пять утра. Но со временем я привыкла и стала успевать делать все быстро. Поэтому у меня появилось время на отдых.
  На втором этаже находилась гостиная и спальни. Все помещение отапливалось кафельными печками-голландками два раза в неделю. Паркет был только в гостиной, а в остальных комнатах - белые деревянные полы, покрытые лаком и натертые. Гостиная метров 40. У окна - черный рояль и вся мебель черного дерева с белыми рисками. Стулья и кресла обиты черной кожей. На столе - красивая скатерть. В серванте фарфоровая посуда. Рядом в толстом шкафчике с толстыми стеклами на полочках сувениры из фарфора и маленькие кофейные чашечки. Слава Богу, мне прикасаться к этим вещам не разрешалось, за их чистотой следила Мари. Диванные подушечки тоже были на её попечении.
  На стене, на видном месте, висел большой портрет Гитлера в золотой раме. Большие напольные часы. На полу - голубой с красным ковер. По углам - еще четыре коврика. Когда к Эрику приходили друзья, мать говорила: 'Имей ввиду, вытопчут - будешь покупать новый'.
      
  В длинной гостиной стоял радиоприемник "Телефункен", возле него - торшер, комод со множеством ящиков. В них - уйма разной одежды, но больше всего меня поразили сотни пар разных перчаток. На трюмо - духи и кремы. Я, видя все эти вещи, плакала, жалея маму, потому что у нее ничего такого никогда не было.
    
    В кухне - двухкамерный холодильник. Между камерами цинковые ящики с кусками льда. За льдом для холодильника меня и старую служанку фрау Матауш посылали в специальный магазин. Она меня любила и не скрывала этого, звала Идала и всегда утешала, когда меня ругала хозяйка, что случалось почти каждый день
    
    
  
  Над складом магазина, в двух комнатах, жила старшая сестра хозяина - Эмилия. Высокая, седая, почти лысая женщина. Ей в парикмахерской когда-то неудачно сделали завивку и сильно сожгли корни волос. Она пользовалась искусственными локонами, вплетая их в остатки своих волос. Но эта маскировка мало помогала. Она всегда ходила в черном платье с белыми манжетами и жабо. Утром рано она будила меня, готовила кофе для всей семьи, а позже - обед, а я ей помогала. Хозяйка ее не любила. Если продукты оказывались несвежими, они предназначались Эмилии. Если в доме что-то залеживалось, хозяйка говорила, - не надо выбрасывать, Эмилия все съест. Когда Эмилия ругалась и просила поесть, хозяйка говорила - сделай бутерброд.
    - А что я на хлеб положу? - Спрашивала Эмилия.
    - Свои пальцы, - отвечала хозяйка.
    
    Эмилия была слегка не в себе. В молодости она отказалась от приданого в пользу брата. А жених не пожелал брать ее в жены без приданого. Тогда-то она немного тронулась. Брат взял ее на полное содержание. Родители их жили в Индии. Там и родились Эмилия с Германом. Об этом мне рассказала фрау Матауш. Она ещё девочкой работала на фабрике фартуков у их родителей.
  Фартуков было сотни фасонов, - вспоминала она,- а кроме этого у них в Варшаве была ещё обувная фабрика. Они были очень богатые люди.
    
    Я подружилась с Эмилией, потому что умела гадать. И все время у меня получалось, что на ней женится военный, офицер. Ее это сильно радовало. Эрик удивлялся, что она так дружила со мной и никогда не обижала.
   Но когда меня посылали за товаром на базу с очень легкой тележкой, со мной должна была идти Эмилия. Но она каждый раз поднимала скандал и отказывалась идти.
  Дело в том, что как только я оказалась у Клеммов, меня отвели в полицию и поставили на учёт: сняли отпечатки пальцев и выдали бирку, где на голубом фоне белыми буквами было написано - 'остарбайтер'. Я должна была все время носить ее на одежде.
  И вот, каждый раз, когда нас с Эмилей посылали на базу, она скандалила и заявляла, что идти не желает, потому что я с биркой. Разгорался скандал. Тогда хозяйка повязывала мне поверх платья косыночку, которая закрывала бирку, Эмилия успокаивалась, и мы вместе отправлялись в город.
    
  Я не голодала, но кормили меня довольно скромно. Есть хотелось постоянно. У немцев тогда на все была карточная система. и они сами не шиковали, но приспособились меняться товарами это им хорошо помгало.
    Хозяйка часто хвастались передо мной, что во всем у них достаток, хозяйство исправное, магазин дает хорошую прибыль, а я врала, что мы в России живем еще лучше. -Да. У нас тоже сейчас карточная система, - говорила я. Но если у вас масла дают 125 грамм на месяц, то у нас полкило. И всё в таком духе.
  
    Однажды хозяйка распорядилась, чтобы я поджарила вареную картошку на сковороде, где оставались шкварочки. Я обрадовалась, что вкусно поем. Но она послала меня в лавку, а когда я вернулась, на сковороде уже ничего не осталось.
    Но всё же хозяйка не была скрягой. Иногда давала мне вкусные бутерброды, а однажды угостила апельсином.
    
    
    У Клеммов в подвале была заветная кладовочка. Там хранились шоколад, ликеры, дорогие вина в бутылках с длинными горлышками. Все они были уложены горизонтально. В специальных ящичках хранились консервированные фрукты, другие деликатесы. Я туда иногда ныряла, но ничего не брала, а просто рассматривала красивые этикетки и наклейки. Эта кладовая служила и бомбоубежищем. Здесь были оборудованы скамеечки, чтобы на них отсидеться в случае авианалетов.
    
    Подвал был устроен на двух уровнях. В верхнем - аккуратно разложены продукты, а на нижнем было что-то вроде бассейна с водой. Через каждые два дня старую воду откачивали и наполняли свежей. Это тоже на случай отключения водопровода.
    
    Однажды, хозяева пригласили гостей. Меня послали в подвал за продуктами, а за мной увязался какой-то мужчина. Там он начал ко мне приставать. Я столкнула его в бассейн. Всех гостей это рассмешило.
    
    Я постепенно стала понимать по-немецки. Читала газеты и книги.
  
  
    
    Старшая продавщица Эльза собралась замуж за солдата. С виду он был довльно неказист. Заказали подвенечное платье. Венчание проходило в соборе. Как и положено, дети несли шлейф её платья. Играл орган. Всё было торжественно и красиво, но неожиданно Эльза обняла жениха и зарыдала. Мы знали, что ему скоро идти на фронт. Музыка играла, церемония продолжалась, но мне стало грустно.  И, как оказалось, предчувствия Эльзу не обманули, не прошло и несколько месяцев, как в этом же соборе служили мессу в память о погибшем муже.
    
  Однажды меня послали за маком и длинной картошкой ( был у немцев такой сорт картофеля) к одному из помещиков. Я ехала на трамвае и шла пешком. Молодой чех предложил подвезти меня на велосипеде. А когда я села на раму, принялся целовать. Я вырвалась и надавала ему по щекам, а он долго хохотал и, кажется, был очень доволен.
    
    У помещика был большой дом и двор. Выскочили наши девушки, которые работали у него. Кухарка меня чем-то угостила. Потом помещик начал водить меня по дому и хвастаться, что спальня и ванна у него отдельные, а у двуспальной кровати есть еще и маленький диванчик. Девушки начали попрекать меня, что я с ним разговаривала, потому что 'он гад и сволочь'.
    
    Провожая меня, помещик спросил.
    - Они жаловались на меня? Это потому, что я одну девчонку отхлестал кнутом, она не хотела идти на работу, потому что шел совсем маленький дождик.
  Я поинтересовалась видами на урожай. А он удивился и спросил, - что, ваша хозяйка вас плохо кормит?
  Я ответила, что кормят меня хорошо, я просто хотела знать хватит ли всем хлеба? Он рассмеялся, а потом, оказывается, ходил и рассказывал всем, какая я экономная. Вернулась я только с картофелем. За всеми этими разговорами я совсем забыла про мак. Фрау Клемм меня ругала, на чем свет стоит.
    
    На следующий день помещик сам привез мак и начал рассказывать всем и каждому, как маленькая хозяюшка ему понравилась. Он был в шляпе с кисточкой, толстый и добрый.
  Хозяйка подшучивала. - Ты его очаровала. Вот и выходи за него замуж. Он ведь вдовый. -
  
  
  
   МОЕ СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ.
  
    
    Платили мне 6 марок в месяц. Из этих денег часть уходила на карточки, а что оставалось - на другие расходы. Как-то я увидела пальто за 47 марок и намекнула фрау Клемм, что хочу купить его, но мне не хватает и нельзя ли взять в долг? Она мне отказала.
  
   По воскресеньям вся семья и прислуга ходили в церковь. Играл орган, пахло воском, красиво светились витражи. Я тихо сидела где-нибудь в уголке и вспоминала маму, отца, сестру, брата, бабушку, думала, как они, что с ними, и тихо плакала. Священники были одеты в лиловые сутаны и белые накидки с кружевом. Прислуживали мальчики 10-12 лет. Потом они ходили среди паствы и носили на палочке мешочек с колокольчиком для пожертвований. Часто служили мессы о погибших, объявляли кто с кем обручился.
  Однажды я села рядом с несколькими женщинами-чешками. Они окинули меня недовльным взглядом, увидели моё клеймо 'ост', демонстративно встали и пересели подальше, как от зачумлённой. После этого я перестала ходить в церковь.
  
    
  По воскресеньям я ходила к Лене. Она жила и работала у мясника. У ее хозяев был цех и магазинчик. Каждое утро мясник и мальчишка-подмастерье запрягали двух пятнистых догов в специальную тележку, ехали на бойню и привозили полтуши. Одна ее часть шла на колбасу, а другая - вывешивалась на продажу.
  Лена всегда была очень занята. Потому что у её хозяев столовались гражданские. Лена готовила для них, подавала, а затем должна была перемыть гору посуды. Я, как только ней приходила, надевала фартук и помогала мыть посуду.
   Обычно столовники подначивали меня политическими разговорами, я с азартом спорила с ними, а они смеялись. Как-то зашел разговор о евреях. Я начала говорить, что Бог накажет немцев за расстрелянных еврейских детей. Они сразу примолкли и не отвечали. А я продолжала говорить,- разве дети в чем-то были виноваты?
    
  Один из столовников отвернул лацкан пиджака и показал значок СС и ухмыльнулся, погрозил пальцем и сказал: - русишь пропаганден, расстрелять.
   Я конечно, сразу прикусила язык. Но никаких последствий не было.
  
    
    Однажды Лена пришла ко мне, а я похвасталась перед хозяевами, что она хорошо поет романсы. Лена очень удивилась и спросила, что такое романсы? Все поняли, что я прихвастнула, мне стало неловко, потому что хозяева рассмеялись.
  
  
    
    Иногда по воскресеньям, когда у Лены появилось свободное время, мы шли в парк, где собирались русские. Я несла с собой сахар или хлеб, чтобы угостить своих друзей. В парке я познакомилась с русской эмигранткой, которая жила в Германии еще до войны. Она плакала и ругалась на всех, говоря, что мечтает уехать на Родину.
    
    Потом пришла ее дочь с коляской. Она, оказывается, родила ребенка от немецкого солдата.
    
    В парке кто-то дал мне журнал, который издавали специально для русских. В нем были призывы вступать в освободительную армию РОА. На обложке красовалась фотография сверхкурносой и грудастой особы в немецкой форме и с красным крестом на рукаве. У меня эта баба вызвала отвращение. Но я все же прочитала журнал до конца. На последней странице помещался адрес, по которому можно было отправлять письма, но была оговорка: "Стихи и рассказы о любви к Родине редакция не принимает'. Мы все любим Родину, - говорилось дальше, - пишите о том, как плохо вам жилось в СССР".
    
    Однажды наш парень-эмигрант дал мне адрес девушки из Праги - Таты Коваленко - дочери белоказака. Я написала ей. Как-то он пришел ко мне и принес посылку, где была латаная кофточка и банка меда. Завернули они все это в чешские газеты, где было множество фотографий советских солдат, расстреливающих местных жителей. Я была возмущена и ответила им очень резко, что это наглая агитация и подлая ложь, а в конце приписала: "Спроси у своего отца - белого офицера, сколько он расстрелял своих соотечественников в гражданскую войну". В следующем письме они извинялись, сокрушались, что так глупо и неловко получилось. Потом прислали еще несколько писем и вещи. Но я им больше не ответила.
  
    ВСТРЕЧА НОВОГО ГОДА.
   Помню елку с разноцветными лампочками и очень красивыми игрушками. У фрау Клемм была электрическая духовка. Жена мясника пришла к нам, чтобы испечь печенье. Потом стала угощать нас. Семейство Клеммов взяли по одному, а я - три. Фрау была в ужасе и приказала положить два обратно. Я испугалась и сказала, что Бог любит троицу. И у нас брать угощенье только для себя одного не положено. Иначе можешь навсегда остаться в одиночестве. Женщины очень удивились, но согласились, что это хороший обычай. Кроме печенья пекли яблочный рулет.
    
    Рождество - семья за столом. Я вместе со всеми. Начали молиться, а хозяин заплакал, потому что Эрика должны были забрать в армию. Я тоже плакала и молилась за маму и бабушку.  
     Под утро пришли старые приятели Клеммов - артисты оперетты. Их угощали, было шумно и весело. Мне подарили на Рождество разного печенья, пирогов и пару перчаток.
    
    После Рождества хозяину стало плохо, началась рвота, его отвезли в больницу. Фрау послала Эрика забрать у отца кольца. Он взял меня с собой. За хозяином ухаживали монахи в белых одеждах и накрахмаленных косынках. Они называли меня - дочь моя.
  Хозяин умер, его положили в часовне, где играл орган. На кладбище было очень чисто, все дорожки посыпаны гравием, памятники - ухожены. Похоронили Германа Клемма в фамильном склепе, где лежали его родители. Поминки у немцев не приняты. Гостям подали кофе с пирогом. На такие случаи выдавали специальные карточки на продукты.
  
  
  
  
  
  
   МУЖ МАРИИ.
   Иногда Мария просила хозяйку пустить меня к ней домой, чтобы я посидела с её маленькой дочкой. Нередко в это время дома был её муж - итальянец. Он сразу начинал заводить со мной споры о преимуществе капитализма над социализмом. Говорил он спокойно, уверенно с насмешками, а я заводилась и начинала ему возражать и доказывать, что скоро весь мир будет социалистическим. Он усмехался и доказывал, что такого не будет никогда. А когда Германия победит СССР, тогда уж точно социализму придет конец. Тогда я не выдерживала, начинала кричать и от злости чуть ли не бросаться на него с кулаками. И когда я уж совсем не могла себя сдержать, он грозил мне пальцем и шипел. - Тихо, замолчи, сумасшедшая. Гестапо. И он указывал в окно, где на другой стороне улицы было какое-то здание с решетками на окнах и без занавесок. При свете ламп были видны люди в форме. В основном это были женщины. Они сидели за столами и что-то писали. А когда наступал вечер, видимо начальников тогда уже не было, они устраивали что-то вроде танцев. Иногда среди них появлялись молодые мужчины, и женщины кружились с ними в обнимку вокруг столов и целовались. Было ли это Гестапо, я не знаю. Но муж Марии, указывал на это здание и повторял, -Гестапо. Молчи.-
  
  
  
  
    
    ОБ ЭРИКЕ.
  
  Моим заступником от упреков хозяйки был её сын - Эрик, это ещё больше раздражало ее и мне доставалось вдвойне. Но я, зная, что Эрик будет меня защищать, переносила ее ругань почти с удовольствием. Помню даже такой случай. Однажды на какой-то праздник моя хозяйка решила поехать к своей родственнице в другой город. Она попросила Эрика проводить её на вокзал. А мне отдала чемодан. Но Эрик забрал его у меня. Фрау отчитала его и приказала нести чемодан мне. Но Эрик заупрямился и ответил, что совсем не пойдёт провожать ее на вокзал.
  Хозяйка была недовольна, но не стала больше спорить с сыном.
  Тогда я не понимала, что она была сторога ко мне не из-за того, что была вредной по натуре. Она волновалась за сына. Тогда связь молодых немцев с пленными девушками, особенно остарбатершами, строго преследовалась властями и строго наказывалась.
  
  По утрам за Эриком приходил его друг по гимназии - Франц. Я говорила ему, чтобы он шел
  на верх, в комнату Эрика, но он стоял внизу. Появлялась хозяйка со спущенными чулками и готовила сыну какао и бутерброды, а я несла завтрак на верх. Иногда бутерброды давали и Францу. Он сто раз благодарил и боялся, как бы крошка не упала на пол. Он очень гордился тем, что учится бесплатно как отличник.
  
  Каждое утро Эрик надевал чистую рубашку. Стирала на всю семью у себя на дому женщина, у которой в одной комнате была и прачечная, и дети, и парализованный родственник. Рубашки Эрика, отглаженные и накрахмаленные, приносили в коробке ее дети.
  Обувь Эрику покупали сразу по многу пар. Отец очень любил сына и всегда за него переживал даже по мелочам. Когда приносили новую обувь для сына, он сам на ручном круглом точильном камне обрабатывал кожанные подошвы на туфлях и ботинках, чтобы они не скользили.
  
    Часто Эрик играл на рояле. Я улавливала мелодии "Кармен" или "Паяцы". Его удивляло и восхищало то, что я знаю эти мелодии и имена композиторов. А однажды я протирала книги и ставила их на полку. А Эрик сидел рядом и читал.
    - Гете, Фауст, - сказала я, держа очередную книгу.
    - Как, вы знаете Гете? - удивился Эрик.
    - Гете знает весь мир, - ответила я.
    - И в России?
    - Конечно. Вы так спрашиваете, потому что совсем не знаете России. - И с пафосом я продекламировала ему четверостишье из Фауста наизусть.
    
    Потрясенный, он бегал по всему дому и рассказывал, что русская работница знает Гете наизусть. Но еще больше его поразило, что я знала сказки братьев Гримм. Держа первый том, я по-немецки рассказала ему сказку об умной Эльзе. Он зачарованно смотрел на меня, боясь проронить слово.
    
    Потом мы наперебой вспоминали сказки. Со временем, наблюдая за ним, я стала замечать, что он мне нравится. Он запретил мне чистить его обувь и стал делать это сам.
    
    А однажды пришли его товарищи по Гитлер-югенту и потребовали идти вместе с ними с 'кружкой'. Они собирали пожертвования в помощь армии. Он начал отказываться, говоря, что у него нет формы. Тогда командир распорядился проверить его гардероб. Фрау Клемм очень испугалась, но позволила. Я стояла наверху и слышала весь разговор. Пулей влетела в его спальню, забрала форму, спустилась по запасной лестнице в кухню и спрятала ее.
    
    Когда они ушли фрау Клемм никак не могла понять, куда делась форма. Я ей все рассказала. Она так обрадовалась, что купила мне билет на оперетту Легара "Там, где поют жаворонки". Меня замаскировали под немочку, закрутили букли, как у барашка. Еще хозяйка подарила мне синее шерстяное платье с широким красным кожаным поясом и красным платочком в кармашке. Эльза его ушила по моей фигуре.
   Один раз меня водили в кино. О чём был фильм, я не помню, но почему-то запомнились какие-то отрывки из Новостей за неделю ( Wohensaw(n)), которые демонстрировали перед фильмом. В частности, там говорилось, что солдаты в России мечтают попасть в Африку, а содаты Роммеля, мечтают о России.
  
  
  
  
  
   КАЖЕТСЯ Я ВЛЮБИЛАСЬ.
  
    Наша дружба с Эриком крепла. Мы уже почти любили друг друга, но позволяли себе только слегка пожать друг другу руки не больше. Я его часто ревновала, когда к нему приходили девушки с приятелями и устраивали танцы. Они музицировали, пили пиво с бутербродами, а я на этих вечеринках была в качестве официантки. И очень злилась. Однажды даже специально уронила поднос, и все угощение осталось на полу.
    
   
  
  
  
   ЭРИКА ЗАБРАЛИ В АРМИЮ.
    
    Наши отношения с Эриком открылись. Вообще-то люди догадывались и немного подсмеивались над нами, но ничего плохого не имели в виду. Помню, я принарядилась, вошла в комнату, а Эрик, увидев меня, упал со стула. Это действительно так было. Все тогда еще долго смеялись. В другой раз я сидела на крышке рояля, а в это время вошла хозяйка и стала меня ругать. - Зачем ты туда забралась? Лопнет крышка, кто купит новую? - Я растерялась и сидела ни жива, ни мертва. Она вышла, а Эрик рассмеялся и бержно снял меня. Мы стояли близко, почти касаясь друг друга, обнялись и поцеловались. Но он сумел совладать с чувствами и отстранился от меня. Но видимо кто-то из лавки мясника, которая была напротив нашего дома, увидел нас и донес властям об этом. Близкие отношения между немцами, особенно молодыми парнями, и девушками остарбайтерами строго преследовались 'по причинам сохранения чистоты расы', но скорее всего никому не нужны были беременные работницы. Эрих и так должен был идти в армию, но после этого случая, его призвали буквально через несколько дней, а меня первели в деревню.
  Тайна! Когда Эрик уходил на фронт, я решила ему отдаться, но он не согласился и сказал, если у тебя родится ребенок, а я погибну на войне, то ни немцы, ни русские тебя не поймут и не примут. Защитить тебя будет некому.
  Так я рассталась с Эриком и фрау Клемм.
  
  
  
  
  
  
  
   НОВЫЕ ХОЗЯЕВА.
  
  Меня отвели на биржу.
  Через несколько дней за мной пришла домработница моих новых хозяев. Это была довольно пожилая женщина косая на один глаз и с больной ногой, которую она волочила.
  Я попала в пекарню в деревню Гавран.
  Моими новыми хозяевами стали брат и сестра Ойшнеры - фрау Софи и герр Май. У них был двухэтажный дом, расположенный буквой Г, где находились - пекарня, магазин и прачечная. Возле пекарни жили - француз-пекарь по имени Эмиль и два грека, его помощники -Христос и Костос, который был кривоногий и лохматый. с зелёными глазами на выкат. Он больше других потом приставал ко мне.
  
  Моя комнатка была расположена в прачечной. Пол цементный.
  
  Когда я пришла, они ужинали. Меня тоже посадили ужинать, но отдельно - за рабочий стол, обитый жестью. Оказывается, полиция предупредила, что сидеть за одним столом с русскими воспрещается.
    
    Я поела, попросила фартук и начала мыть посуду. Всем это очень понравилось. Фрау Софи потом говорила, что очень боялась, что пришлют ленивую работницу, которая только и будет спрашивать, -_а что надо делать? А где это? А где то?
    
    В пекарне выпекали хлеб для населения и военнопленных. Хлеб для пленных плоский, невкусный, с картофельной мукой. Формы для него не смазывались, а посыпались опилками.
    
  Дом, где я стала жить построил ещё их отец. Было у него четыре дочери и сын. Отец умер от страха, что не сможет заплатить долги за дом и пекарню. Мать, напротив, оказалась энергичной и деловой и стала выпекать много булочек и хлеба. Дети надевали рюкзачки и в любую погоду до школы разносили хлеб и булочки заказчикам и даже в соседние деревни. Скоро она сумела завести свиней и постепенно расплатилась с долгами.
    
   ИСТОРИЯ ЖЕНИТЬБЫ СОФИ.
    
  Две старших дочери вышли замуж, а герр Май так и не женился. Семья стала настолько состоятельной, что мать смогла посылать Софи в Брикс брать уроки пения и игры на цитре. В городе Софи познакомилась с молодым виолончелистом, известным исполнителем, который сдел ей предложение, но мать не дала за ней приданого, и жених отказался от невесты.В деревне все знали о её будущем браке и о том, что жених отказался. Позор. Но к ней сватался подмастерье пекаря. Был он трудолюбивым, но из очень беднй семьи. Он был то ли 8-м, то ли 10 ребёнком. Его мать, когда приходила 'навстить сына', умудрялась воровать в магазине. Однажды её поймали и задали трёпку. Она осталась очень недовльна, что сын за неё не заступился.
  Мать Софи согласилась на брак дочери с подмастерьем, но строго предупредила его, что отныне ты должен рабоать в десять раз больше. И он старался как мог. Наконец состоялась помолвка. Согласно местному обычаю помолвленные имеют право спать вместе. Но и только. Никакой близости. Софи мне рассказывала, что мать ей не доверяла и на ночь ложилась в постель между ними. В день венчания я уже была в подвенечном платье, а мой будущий муж, чтобы угодить теще всё ещё возился в пекарне. И надо же было такому случиться... Неожиданно приехал виолончелист на машине, и пока будущий муж хлопотал в пекарне, Софи в подвенечном платье поехала с ним каться на машине. Бедный будущий муж 'рвал на себе волосы'. Но все же венчание состоялась и, уже законный муж сразу побежал в пекарню вынимать готовый хлеб. Жили они дружно, но никаких развлечений у них не было. Муж работал даже по воскресеньям. Позже он вступил в партию и стал гитлеровским боевиком.
  Герр Май и Софи очень красиво пели и играли на цитрах. Когда они исполняли песню 'Только там мой дом. Только там я дома' у меня сжималось в горле, я едва сдерживала слёзы. Я сразу вспоминала мой дом в Азове, родителей, брата, сестру, бабушку.
  
  
  
  В деревне работало много девушек из России и французов. Седьмого ноября девушки-работницы меня пригласили в гости. Я думала, что все будут праздновать и петь революционные песни. Но ничего подобного на вечеринке не было. Все разошлись по парочкам, обнимались и целовались.
  
   ЭРИК ПОГИБ.
    
    Я конечно переживала и думала об Эрике. И вот однажды в воскресенье не выдержала и поехала в Брикс, якобы навестить его мать, но конечно я хотела узнать о нём. У фрау Клемм была другая горничная. Я встретилась с фрау, мы немного поговорили. Но спросить прямо о её сыне я не решилась, а она даже ни разу о нём не упомянула. Она, конечно прекрасно поняла, для чего я приехала. Уезжая, я оставила свой адрес новой горничной в надежде, что она хоть что-то напишет об Эрике. И скоро получила от нее письмо, где она упрекала меня в том, что я 'выслуживалась перед хозяевами'. А ее постоянно ругают и ставят меня в пример.
  Я разозлилась и ответила, что не выслуживалась, а работала, а немцы, какими бы добрыми не были все равно наши враги и всё равно мы их всех перебьём. Горничная показала мое письмо фрау Клемм и перевела его на немецкий.
    
   А через пару дней, я неожиданно прочла в местной газете некролог о том, что Эрик погиб под Тернополем. Было это в конце марта 1944 года. Я поехала в Брикс, но фрау Клемм кричала, обвиняя во всем случившемся меня. Она говорила, что вся семья любила и жалела меня, а я прокляла их и писала, что перебьют всех немцев. И вот, её Эрика убили русские.
  Я горько заплакала, но пошла в церковь на поминальную мессу. Там играл орган и труба. Я долго сидела на скамеечке, вспоминая родных и Эрика.
    
  
   РУССКАЯ ПЛЕННАЯ И ЕЁ РЕБЁНОК.
    
   В деревне одна из пленных русских девушек забеременела от француза. Ее направили в лагерь для беременных. Мы собрали для нее одежду и продукты. Я пошла отнести ей сумку с вещами и продуктами. Со мной пошёл Костос. Было начало лета. Мы долго шли и вдруг летят самолеты, в небе от них не было просвета. Это летели американцы бомбить немецкие города. Было очень страшно, потому что я знала, что такое бомбежки. Но самолеты пролетели мимо.
  
  Девушка, которую мы пришли навестить была в бараке за колючей проволокой. В лагере находилось много беременных женщин разных национальностей, но среди них резко выделялись польки своей красотой.  
  Вскоре она родила девочку- и назвала ее Мелистана (Маркс, Ленин, Сталин).
   Но девочка прожила недолго. Жандарм избил мать за какую-то мелкую провинность. У нее пропало молоко, и ребенок умер. Я пошла к священнику и попросила похоронить дитя на кладбище, но он отказался, сказав, что ребенок был некрещеный. Но я все же сумела его уговорить.
   А жандарм опять за что-то избил бедную мать. Помню, она плакала и показывала нам синяки на теле.
  
  
    
    К фрау Ойшнер приходили сельчане просить хлеба. Постоянно появлялась старушка очень похожая на русскую бабушку; в платочке, телогреечке на булавках, юбочка в сборочку и в фартуке. Её угощали обедом, но сидела она рядом со мной и потом помогала мыть посуду. Ее называли "последние новости" (Die leuenaxrixten) и с удовольствием слушали. Часто она придумывала разные сведения от себя.
   Запомнила я ещё одну женщину, довольно пожилую молчаливую. Она не просила хлеб, а делала какую-нибудь работу по дому, за что её кормили и давали хлеб. Никогда она со мной не раговаривала и в присутвии других людей даже не смотрела в мою сторону, но проходя мимо, если никого не было рядом она поднимала сжатый кулак и твердо произносила 'Рот фронт'. Потом я узнала, что её муж был тельмановцем и погиб в концентрационном лагере.
  
   ФРАНЦУЗ. Я ПОПАЛА В ГЕСТАПО.
    
    Девочки познакомили меня с французом, но он не был военнопленным, а приехал на работу в Германию по собственному желанию. Звали его Пьер Ланком. Он был красив, как картинка, но я грустила об Эрике и не обращала на него никакого внимания. К тому же француз был трусливым и каким-то прилизанным. Как-то пришла наша старушка и сообщила, что работница Лота - немка, связалась с этим французом. Меня это немного задело. Потом та же старушка донесла, что Лота повесилась, потому что француз переметнулся к другой. Многие немцы осуждали ее и говорили, что нечего было связываться с иностранцами, что так ей и надо. Я не видела и не знала эту Лоту, но мне было очень её жаль. А Пьер утверждал, что он ни в чем не виноват.
    
  
  
  Как меня и Пьера арестовал жандарм и я попала в гестапо
    
  Как-то, во время затемнения, я выключила свет и открыла окно, хотела полюбоваться ночным небом со звездами. И вдруг, откуда ни возьмись появился Пьер и, ни слова не говоря, ловко залез в открытое окно в комнату. Я была ошеломлена и не знала, что предпринять.. - Ты для чего это сделал? - растерялась я.
  - А ты не догадываешься? -ответил он. - можешь кричать. Но тебе же будет хуже. Сейчас затемнение, а ты окно распахнула.- самодовольно добавил он.
  Действительно. Кричать было глупо. - поняла я и схитрила. Говорю. - Раз пришел, садись и учи меня говорить по-французски. Иначе, как мы будем разговаривать.
  -Хорошо, - усмехнулся он и, сев на мою кровать, начал спрягать глагол 'падать'.- Я упал. Ты упала.
   И вдруг явился жандарм, надел на нас наручники и повел через всю деревню. И хотя на улицах никого не было, на следующий день все только об этом и сплетничали.
    
    Пьера забрал надзиратель, а меня оставили до утра. Наручники сильно сжимали руки и чем больше я пыталась, от них избавиться, тем сильнее они сжимали запястья. Мне очень захотелось писать. Я попросилась в туалет, но мне не разрешили. Терпеть не было мочи. Я пошла на хитрость - написала понемногу в каждом углу камеры. Причем трусы я снять из-за наручников не смогла. Утром жандарм повел меня в Брикс, в гестапо. По дороге мы встретили Пьера, которого уже освободили. Он нес большой узел белья в прачечную. Но увидев меня с жандармом, поспешно отвернулся и побыстрее прошёл мимо.
    
    Возле здания гестапо стоял часовой. По винтовой лестнице я, в сопровождении жандарма, поднялась наверх. Перед нами поднялась решетка. Мы вошли, она опустилась. Нам приказали ждать. В конце коридора, в одной из комнат, видимо, кого-то били. Я слышала, как кричал человек. Наконец, нас вызвали. В кабинете было два офицера. Один пожилой, второй довольно молодой. Пожилой о чем-то поговорил с жандармом, и они оба вышли. А молодой, неожиданно на русском языке испуганно зашипел. - Что вы натворили? Вы хоть понимаете, где находитесь?
    
    Вернулся старший офицер с переводчиком. Но я сказала, что хорошо говорю по-немецки. Начался допрос.
  - Что делал француз ночью в вашей комнате? - спросил старший офицер.
   Я ответила, что он учил меня разговаривать по-французски и спрягал глагол 'падать'.
  -А почему вам пишут русские из Праги? - снова спросил он. -
   Я рассказала. Он пожал плечами, посмотрел какие-то бумаги и приказал меня выпустить.
    
  Когда я вернулась, явился жандарм и в присутствии фрау Софи сделал у меня обыск. Он тщательно все осмотрел, всё перевернул и нашел несколько сухарей, которые я любила грызть, как лакомство. Жандарм, решил, что я ворую у хозяев хлеб и делаю для кого-то сухари. Я объяснила, что делаю это для себя и хлеб не ворую, а не доедаю за обедом. Фрау Ойшнер меня защитила, подтвердила, что я хлеб не ворю, но все-таки поинтересовалась: Зачем ты сушишь сухари, разве тебе мало хлеба?
  Я ответила, что опасаюсь, мне кажется, что скоро с хлебом будут проблемы и,
  что я им тоже советую сушить сухари. Фрау Софи удивилась, жандарм захохотал.
    
   Пока меня не было хозяйка поручила мою работу Костасу и Христосу.
   -Мы думали, что ты уж не вернешься, - говорили они и рассказали, что несколько военнопленных греков, которые были в деревне, попытались убежать, но их поймали и отправили в концентрационный лагерь.
  
   ВЕЧЕРИНКА.
  Как-то французы устроили вечеринку. Им от Красного Креста прислали посылки, где было даже спиртное. Мы танцевали. Меня пригласил молодой парень небольшого роста. Мы стали танцевать танго. Я очень стеснялась, потому что танцевать танго не умела.
  
   ПЛЕННЫЕ ЕВРЕЙКИ.
    
    Прошел слух, что скоро будут гнать пленных евреек. Под вечер появилась вооруженная охрана, расчищавшая путь. А за ними колонны девушек босиком, в лохмотьях, покрытые байковыми одеялами. На спинах написано - 'юден'. Селяне стояли и смотрели. Неожиданно кто-то закричал: - Прячьтесь, если эти девки проклянут нас и наших детей, все сбудется. - Народ начал расходиться.
    
    У меня были деревянные туфли с толевым верхом. Я приблизилась и отдала их одной из девушек, но к ней подскочили еще две и стали драться и кричать. Наш жандарм рассвирепел, выхватил тесак и стал меня бить рукояткой, а потом тыкать острием. Благодаря теплому пальто я не сильно пострадала, но он все-таки порезал мне спину и поясницу.
    
    А конвой начал избивать девушек. Фрау Ойшнер стала меня ругать, говоря, что я суюсь, куда не надо, и меня скоро заберут, а она не собирается за меня работать. Когда я вернулась в кухню, там была молодая еврейка, которую ребята накормили, а я дала ей одежду. Потом мы спрятали ее за печку. Она все время повторяла: "Мой папа варил мыло. Их всех расстреляли, а меня забрали". Ночью она ушла.
    
  
  
   НЕМЦЫ СТАЛИ БЕСПОКОИТЬСЯ.
  
  К фрау Ойшнер часто приезжали знакомые из города. Однажды ее навестил отец бывшего пекаря, которого призвали в армию, и он погиб в Белоруссии.
   Фрау Ойшнер стала утешать гостя. Он усмехнулся и с горечью в голосе ответил, - а что они должны были сделать? - И помолчав добавил, -Зачем, зачем. Для чего они пошли в Россию? -
  Иногда, убирая в комнате хозяина, я слушала радио. Однажды крутила ручку настройки и вдруг поют песню Аршин-Малалан, а потом детская передача на русском языке. Дети пели песню о том, как они собирают лечебные травы, чтобы исцелять раненых советских воинов. Я плакала, мне было очень стыдно, что я работаю на немцев, пусть и не по своей воле, но всё же, работаю, а там, дома даже дети помогают Красной армии.
   Чтобы слушать радио, я старалась как можно чаще и тщательнее убирать в комнате Мая.
  
    
    Теперь я знала почти все сводки с фронта и всем рассказывала. Фронт приближался. Хозяина забрали в армию. Немцы начали нервничать, но хвастались, что в Германии скоро будет такое оружие, которое уничтожит полмира. Произошло покушение на Гитлера. Люди были озабочены и ругали высшую аристократию, поддерживая заговорщиков и утверждая, что после прихода русских погибнет именно немецкая аристократия.
    
    Началась грязная зима. На подводах, полных домашнего скарба, запряженных хорошими лошадьми, пошли первые беженцы.
  Иногда лошади тащили даже автомобили. Они были полунемцы, полувенгры. Чтобы расспросить их, мы тащили часть их вещей и детей. Хозяева деревни размещали их по квартирам. У нас тоже остановилась семья. Мать и сын-эсэсовец без руки.
  
    Было заметно, что фронт приближается. Я пошла в магазин, а продавщица пошутила: "Покупайте семена цветов, скоро придут победители, будете их встречать цветами".
  Нам выдали талоны на вещи, которые хранились на складе в Бриксе. Когда я приехала на склад, чтобы 'отоварить' свой талон, меня поразили большие штабеля детских вещей, аккуратно связанных и уложенных, мимо которых надо было проти, чтобы попасть в нужный мне склад.  
    
  Люди приходили к фрау Ойшнер за хлебом и спрашивали меня: "Что, Ида, ваши уже подходят к границам? А дальше они не пойдут?". "Почему же не пойдут?" - отвечала я. - "Пойдут нас освобождать. Вы же нас забрали. А теперь мой отец и жених придут за мной".
  Несмотря на то, что немцы понимали, война проиграна, местная власть старалась держать порядок даже в мелочах. Когда я отработала очередные 6 месяцев, хозяйка выдала мне 6 марок. Но я отказалась из гордости. Тогда она вызвала жандарма, пожаловалась ему, что я нарушаю заведённый порядок, и он меня избил с такой свирепостью, что я даже описалась.
    
  
    
    Северные города сильно бомбили. Жителей эвакуировали. Дети были худые и бледные в рваных ботинках. Одна из наших соседок взяла мальчика из Гамбурга. Ей дали вторую карточку. Она рассказывала, что в первую мировую войну ее мужа убили на фронте, а сын умер. Теперь у нее будет сын.
    
   НАШИ ПРИБЛИЖАЮТСЯ.
    Шла весна. Наши приближались. Душа радовалась. Скоро Победа. Я уже думала о доме. Однажды ночью приехал хозяин, закутанный в марджинии и в пилотке, как на карикатуре. Он привез чемодан яблок с розовыми боками. Все собрались, затопили печь. Он сказал, что самое большое счастье - это когда ты дома, когда шумит чайник. А война - это самое огромное несчастье. Но самое страшное - это югославские партизаны.
    
    Все жители деревни закапывали свое добро в огородах, как это было и у нас в России. Одна немка сказала мне, что знает, где спрятаны ценные вещи фрау Ойшнер. "Ты сможешь их потом откопать". "Зачем?" - Спросила я. "Как зачем? У нее дорогая шуба и много модных красивых платьев. Разве тебе не нужно?"
  -Ничего мне от вас не нужно, - резко ответила я.
  
  
  
  
  
  
   ПРЕДЛОЖЕНИЕ ЭМИЛЯ.
  
  Все пленные, уже не скрываясь открыто говорили о том, что скоро война окончится и они поедут домой. Наш пекарь-француз Эмиль как-то завел со мной разговор о том, что он уже всё продумал, что будет делать, когда вернётся домой.
  - Я открою небольшую пекарню. Вкусный, свежий хлеб всегда нужен людям. Это самый выгодный товар. Но и его надо уметь продать. Я предлагаю вам поехать со мной во Францию. - неожиданно сказал он, - не удивлятесь. Я давно всё продумал. Мы с вами станем мужем и женой. Вы мне подходите. Именно такая мне нужна жена; молодая, работящая, спокойная, и красивая. Вы понимаете, я буду выпекать хдеб, а вы будете его продавать. Вы красивая, а это очень важно. Многие будут приходить к нам в магазин только для того чтобы посмотреть на вас. И сами понимаете, обязательно что-нибуть купят. -
  Я опешила. За все время, которое я была у фрау Софи, он никогда не позволял себе никаких вольностей в отличии от его подмастерьев греков. Он даже не намекал мне, что я ему нравлюсь. И вдруг - вы мне подходите, мне нужная такая жена, чтобы торговать в моем магазинчике. Я хотела возмутиться, но представила себя за кассой, улыбающейся покупателям, глазеющим на меня, и мне стало так смешно, что я хохотала как сумасшедшая. А Эмиль никак не мог понять, что он сказал
  смешного.
  -Нет,- наконец ответила я.
  -Почему? - удивился он. - разве я вас чем-то обидел?
  -Нет, - повторила я, сдерживая приступы смеха, не обидели, но я никогда не буду женой капиталиста. Я коммунистка, - ответила я.
  
   ГЕРИНГ.
  
  Однажды меня послали к мяснику. Людей на улицах почти не было. Возле домика мясника стоял легковой автомобиль, а в нем сидел человек с широким лицом в макинтоше и шляпе. Он показался мне знакомым. Вокруг сновали офицеры. Мясник долго не показывался, а потом вышел испуганный, втащил меня в дом, спросил, что надо и зашипел: "Это ж Геринг". Я выскочила, чтобы посмотреть, но машина уже уехала.
    
    Через нашу деревню шла дорога на Прагу. Однажды во двор заехал легковая машина, полная эсэсовцев. Они попросили у фрау Софи их накормить. Хозяйка приказала мне их обслужить. Поев, они ушли, один огромный как великан с каменным, непроницаемым лицом остался. Я убрала со стола и начала мыть посуду. Он лег на топчан и, несколько раз тяжело вздохнув, начал говорить тихим, но твердым ровным голосом.
  -Понимаете я оказался в армии не по своей воле. Я простой рабочий, а не военный. Но так уж сложилось. А у меня есть невеста, но она скоро умрёт от чахотки.
  Помолчав, он
   неожиданно сказал,- хотите поехать со мной в Австралию? Там мы спрячемся от фашистов и коммунистов. Там мы будем жить спокойно. Я не бедный. У меня есть золото. Нам с вами хватит до конца жизни.
    Я испугалась, что-то ответила и побыстрее ушла к себе, но ночью он поднял шум и начал стучать мне в стену. Дверь в моей коморке на замок не закрывалась. Душа у меня ушла в пятки. Я распахнула окно и решила, - если он войдёт, выпрыгну и убегу. Но, к счатью, он успокоился. Утром они уехали, но потом вернулись. ВСЕ ОНИ БЫЛИ СИЛЬНО ПЬЯНЫМИ, НО НЕМЦА, КОТОРЫЙ МНЕ ПРЕДЛАГАЛ БЕЖАТЬ С НИМ В Австралию среди них не было. Но я на всякий случай спряталсь. Они долго говрили с хозяйкой, просили её разрешить им ещё остаться в доме, но она твердо отказала.
  
  Они не стали настаивать и собрались уезжать. Я вышла из сарайчика, в котором пряталась, и когда немцы сели в машину стала кричать, - кому едете сдаваться русским или американцам?
    Машина тронулась, но один немец достал пистолет и начал стрелять. Мое счастье, что они спешили и не вернулись, но на стене остались дырки от пуль.
  
   НАШИ !!!
  
    Ночами слышалась канонада, и были видны всполохи, как во время грозы. 7 мая поздно вечером ко мне пришла ночевать Дуська. Она была из Москвы и жила в бараке вместе с сестрой. Она очень тосковала по Родине. До войны она работала шофером, но произошел несчастный случай. Она наехала на ребенка. Чтобы избежать суда, добровольцем пошла на фронт, где и попала в плен.
  Но спать мы не могли. По всему чувствовалось, что наши уже совсем рядом, совсем близко. И, действительно, вскоре мы услыхали как по дороге идут танки. Сомнений не было - наши, наши танки.  
  
  Мы, не сговариваясь, выбежали из дома, наломали в саду сирени и жасмина и помчались на грохот приближающихся машин. Но остановились
  и залегли в кювет, прислушиваясь и пытаясь в темноте разглядеть, кто едет по дороге немцы или наши? Один танк остановлся, буквально перед нами, из него вышли двое и начали ходить около танка, что-то осматривать. И вдруг - звонкий крик из темноты , - Рыбин, давай, быстрее. Мать твою так и разэдак.-
    Мы, как ненормальные, выскочили из кювета, начали кричать и обнимать изумлённых солдат. Никогда в жизни я больше не испытывала и не испытаю радости подобно той. Танк загрохотал и поехал дальше. А мы стояли на обочине, ревели от счатья и обнимались. Цветы так и остались в наших руках.
    
    Уже рассвело, собрались все наши военнопленные, были и французы, и один англичанин. Немцы сразу сникли, как побитые псы. Пришла соседка и спросила, - есть ли среди русских доктор?
    В деревне двое молодых людей решили покончить с собой и стреляли друг в друга. Девушка убила парная, а он её только ранил.
    Многие жители деревни вывесили белые простыни и попросили меня нарисовать серп и молот и написать плакат "Мы твои друзья -Россия!"
    
    В это время восстала Прага и по радио шли позывные повстанцев. - Русские братья, просим, придите нам на 'допомог'.
    
    По нашей дороге шли и шли войска на Прагу и тогда казалось, что они пройдут и всё останется по-прежнему.
  
   Я ИДУ ДОМОЙ.
  Я собрала свои пожитки. Фрау Ойшнер дала мне галифе и сапожки. Я надела зеленый свитер в полоску. Мы с Дуськой вышли на дорогу и начали голосовать, кричать и размахивать руками, пытаясь остановить машину. Но все проезжали быстро мимо. Наконец, остановили Мерседес. В нём сидели офицеры. Один был навеселе и пригласил нас в машину. Его фамилия, как позже я узнала, была Дашук. Второй был за рулём и начал нас выгонять. Дашук пытался его успокоить и сказал, - Андрей, чего ты кричишь, разве не видишь это же твоя землячка.
    Сказал он в шутку, но это действительно оказалось так. Более того, я узнала его - строгий капитан, с длинными ресницами, припорошенными пылью, был тот человек, который перевозил нас из Каменки в Азов. До войны он работал с моим отцом
  на строительстве комбината 101. Случай, безусловно, был удивительный. Я, конечно, сразу доверилась ему. А они завезли нас в лес, накрыли импровизированный стол и начались приставания. Но нам было не до того, мы с Дуськой навалилась на еду и никак не могли наесться.
    Потом он написал моим родителям, что я жива и здорова, и что он сделал мне предложение. Родители очень обрадовались, потому что муж - офицер это лучшее, что поможет мне смыть позор бывшей военнопленной.
  
  ' В июне 1945 года прошла госпроверку и возвратилась на жительство в город Азов' как было написано в справке, которую я получила из комитета Государственной безопасности СССР
   по Ростовской области.
    
    Дома меня встречали отец и бабушка, она очень и очень постарела, а мама лежала в больнице.
   А через год, в июне 1946 года я вышла замуж за Примаченко Андрея Нестеровича- офицера с которым познакомилась, когда возвращалась домой из Германии. Брак был зарегистрирован в городе Азове 10 июня 1946 г. Книга записей ?
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"