Примаченко Павел Андреевич : другие произведения.

Воспоминания Андрея Нестеровича Примаченко

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Детство моего отца назвать счастливым невозможно. Чего только стоят его рассказы о голоде 1921-22 годов. О том, что приходилось есть траву, после которой: "Рвало кровью" или о том, как с семи лет пас скот "у кулаков", ездил под вагонами "товарняков" на Кавказ за "контрабандным табаком", работал в поле наравне со взрослыми. Несмотря на это, он вспоминал детские годы с большой теплотой. Кроме трудностей были у него и радости, и незабываемые впечатления - удачная рыбалка, "первый раз попал в цирк и увидел, как лошади танцуют, стоя на задних ногах". Для деревенского мальчишки это было потрясением. Потом институт, туберкулез, опять полуголодная жизнь. Работа в МТС, необоснованные репрессии, война. Призвали отца 8 августа 1941 года, а демобилизовался он в звании инженера-подполковника в 1960 году, вернее попал под сокращение, согласно указа Хрущева "о сокращении миллион двести тысяч кадровых офицеров". Указ не дал ему дослужить до полного срока выслуги шесть месяцев. Кроме того указ не давал ему права носить военную форму, он терял возможность лечиться в военных госпиталях" и получал мизерную пенсию. Но отец не замкнулся, не затаил обиду на "партию и правительство", а устроился по специальности - работал главным инженером в различных автохозяйствах Одессы. Его ценили как хорошего специалиста. Работал отец до 78 лет. Несмотря на тяжелую жизнь, был человек крепкий, водил машину до 80 лет. Не курил, выпивал редко и умеренно, очень любил рыбалку. Скончался в 1991 году в Одессе.
[]
  Андрей Нестерович Примаченко г.Кремс. Австрия. 1945 год.
  
   Родился я в селе Самарское Ростовской области, которое больше известно как станция Каяла, в бедняцкой крестьянской семье в июне 1911 года. То есть после русско-японской войны 1905 года, и в преддверии империалистической - 1914 года. Через село проходила 2-х колейная железнодорожная ветка, соединяющая Ростов с югом России.
  Мой отец - Нестор Васильевич был религиозным фанатиком. Посещал церковный певчий хор, имел приличный голос. Однако был неграмотен. Моя мать - Евдокия Митрофановна закончила 3 классную сельскую школу. Немного умела писать и читать. Мои братья и сестры тоже имели трехклассное образование. Будучи религиозным по убеждению наш отец с детства приучал нас молиться Богу. Я чуть ли не с пеленок знал все молитвы. И усердно молился днем и вечером.
  Однажды зимой, когда мне было 5 лет, я молился вслух, как обычно, под наблюдением отца. Мальчишки на дворе катались на коньках. Проволокой привязывали деревянную колодку к сапогу или валенку. Один на всю семью. Я засмотрелся на них и по рассеянности прочел одну и ту же молитву дважды. Отец схватил ремень с металлической бляхой и стал меня бить. Вся голова моя была изранена, волосы слиплись от крови. Мать, горько расплакавшись, схватила меня, посадила в корыто и долго мыла хозяйственным мылом. Раны зажили. Но я затаил на отца жесткую обиду.
  Однако религиозность, которую он привил мне в детстве, еще долго была в моем сознании. Во время поста я страшился нечаянно проглотить хоть крошку мяса или сала. Уходя на рыбалку, я молился, чтобы мне повезло. Было это где-то в 20-х годах, в голодное время. Мои молитвы помогли. Я был рад, что, наловив рыбы, я хоть как-то помогал семье.
  Отец был инвалид. В 1918 году он красил церковный купол. Упал и разбился на смерть. Главой семьи стала мать. Кроме меня в семье была моя старшая сестра Поля 1905 года рождения и младший брат Павел 1918 года, который родился через два месяца после смерти отца.
  Муж старшей сестры матери Анны - Исай Максимович служил еще в царской армии прапорщиком и находился с семьей в пограничной крепости в г. Карсе на Турецкой границе. В 1916 году турки заняли эти места и устроили резню. Тогда дядя Исай с семьей бежал на Дон в наше село, где у него был свой дом. В семье было две дочери - Мария и Нина и два сына - Павел и Петр. Кроме того в Карсе с ними жили Кирсан и Дуняша - дети, которые остались сиротами после смерти еще одной сестры моей матери - Агафьи и ее мужа Митрофана, которые умерли от тифа. Тетя Анна отдала их моей матери и больше с ними не зналась.
  Дядя Исай был грамотным и работал на ссыпном пункте заведующим. Он отдавал порванные мешки моей матери и мы их латали, за это получали 5 коп. за штуку. Тоже был заработок. В 30 годы дядю Исая лишили голоса как офицера царской армии, но из-за низкого чина не выслали. В голодное время 1933 года вся их семья выжила кроме Пети. Дядя умер в 1932 году. После его смерти семья скиталась кто где, так как детей лишенцев на учебу не брали.
  Мой двоюродный брат Кирсан стал батрачить у одного из кулаков нашего села. Во время жатвы, он давал мне задание приходить к забору хозяина. Улучшив минутку, перебрасывал пучек обрезков шпагата. Этот мочалистый шпагат он собирал на молотилке у хозяина, когда тот обмолачивал хлеб. Я забирал этот шпагат, и мы с матерью делали из него щетки для побелки, которые продавали на базаре.
  В 1924 году, он жил и работал у одного из кулаков и получил увечье. Левая рука его начала усыхать. Но никто ему инвалидность не устанавливал и не оплачивал. Законы в ту пору были волчьими.
  Находясь в семье дяди Исая, он работал в крепостном госпитале и научился кое-какому врачеванию. Часто помогал нашим селянам. Например, извлек осколки от разорвавшейся бомбы нашим соседкам. Лечил нарывы. За это все село его уважало. В 1925 году он женился на вдове Алене, у которой был сынишка Гриша. Она родила еще 4 сыновей и 2 дочерей. Нам он построил хатку в новом районе села на улице Красной, а сам остался жить в нашем старом доме. Перестроил его, завел лошадку и, так как был инвалид, скромно хозяйничал, будучи единоличником. Ему предложили вступить в колхоз и сдать лошадь, но он, ссылаясь на инвалидность, отказался. Тогда у него отобрали лошадь и дом и лишили голоса. Так поступили с бывшим батраком, ставшим инвалидом на работе. Но он построил свой дом возле железной дороги, рядом со станцией Каяла, и устроился разнорабочим в ресторан при станции Ростов. Его младший сын Исай погиб, попав под поезд. Сам Кирсан умер в 1954 году. Дети разбрелись по всему свету.
  Село Самарское было расположено в 30 км южнее Ростова в степях донской равнины, на тучных черноземах. С южной стороны села была река Кагальник, впадающая в Азовское море. Весной она становится полноводной и заливала нижнюю западную часть села. На севере в 20 км от села был расположен город Батайск и станция того же названия. С западной стороны - небольшое село Задонское. С восточной стороны, в 7 км от Самарского, находилось большое село Новобатайск. С юга в 20 км - станция Степная и дальше, в сторону Кубани - станция Кущевская.
  В селе Самарском было две мельницы. Одна из них принадлежала зажиточному мужику Яшке, а вторая бедняку-пьянчужке - Сайке. Яшкина мельница была в хорошем состоянии и постоянно работала, а Сайкина больше простаивала и почти разваливалась. В 1930 году обе мельницы перешли в колхоз и были разрушены. В соседнем селе Новобатайске таких ветряков было 7 и их тоже разрушили. В северо-восточной части села была гористая местность. Там устроили карьер, где добывали песок. Песок был уникальным - чисто белым. Его можно было использовать для изготовления высокохудожественных изделий из стекла, но он использовался варварски - для строительства.
  От станции Каяла в сторону Батайска по железной дороге идет подъем. Поезда здесь снижают скорость. Когда я стал учиться в школе, мы по обе стороны подъема сажали деревья разных декоративных пород. Теперь там огромный густой лес. Наш труд не пропал даром.
  Основным местом, где по праздникам и в будни собиралось почти все село, была церковь. Наш дом находился в верхней части села недалеко от церковной площади. Он стоял на углу двух перекрещивающихся улиц. Угол нашего двора назывался "царским", а семья наша получила кличку цари. Евдоха-царева - это моя мать. Кирсан-царев - мой брат ну и так далее. Угол потому назывался царским, что по вечерам здесь почти со всего села собиралась на гулянье молодежь. Играли на балалайке, а иногда даже у кого-то находилась и гармонь.
  В селе Задонске жила семья старшей сестры матери - Матрены. Она была замужем за Подлужным. У них было 14 детей - 9 сыновей и 5 дочерей. Все они работали и жили ни бедно, ни богато. Я часто вместе с матерью ходил к ним в гости, особенно по праздникам. Как-то я гостил у них на Троицу. Отец, приехав с ярмарки, привез штук пять брюк и никак не мог поделить их среди сыновей, потому что каждый тянул их себе и ни за что не хотел отдать брату. Тогда отец взял кнут, избил всех и сказал, что больше он им никогда ничего покупать не будет. Семья Подлужкиных была дружной и работящей. С годами все дети выучились и почти все жили в Ростове. В войну 5 сыновей погибли. А сестер - Матрену и Марусю, оставшихся в оккупации немцы арестовали по доносу. Они были членами партии, и кто-то на них донес. Их загнали в универмаг на углу улиц Энгельса и проспекта Будённого. Арестованных там было много. Зная о своей участи, Мотя написала записку и заложила ее за пояс. В записке она называла свою фамилию и сестры. Универмаг подожгли. И только по этой записке семья смогла найти их.
   В 20 годы жили мы чрезвычайно бедно, перебиваясь заработками у зажиточных крестьян села, кто поденно, кто на длительный срок. Постоянно нуждались. Поля с Дуняшей постоянно служили у зажиточных крестьян-немцев на станции Степной. В селе, которое называлось "немецкой слободой". Село это отличалось от других чистотой и добротными каменными домами с черепичными крышами. Одна улица на все село, но она - широкая, чистая, с вымощенными тротуарами. Дворы были свободные, огороды большие. Все крестьяне здесь были крепкие и культурные. Если с кем-то случалось несчастье, ему помогали, всем миром "ставили на ноги". Так они жили до коллективизации. В период коллективизации они создали свой колхоз, но жить стали в десятки раз хуже, так как их обирало сталинское государство, как, впрочем, и все остальные колхозы. В начале войны их всех выселили на Север.
  Первый муж Поли умер от голода в 1933 году. Моя родная сестра вышла замуж вторично и родила 4 сыновей. Фамилия их Ковалевы и живут они все в Батайске. Двоюродная сестра Дуняша вышла замуж в 1924 году и родила 4 сыновей и дочь. Ее муж Иван Семенович сначала был секретарем парткома колхоза в селе Мелентьево Николаевского района. В 1937 году стал кадровым офицером. Был начальником дома офицеров в Пятигорске. После войны вышел в запас. Их семья живет в селе Мелентьево.
  Весной 1921 года меня взяла к себе наша знакомая Анюта и повезла в Батайск. Я должен был оставаться у нее в доме, когда она вместе со своей дочерью ходила по хуторам и селам, торгуя всякой мелочью. Однажды перед уходом она дала мне зеленый огурец и сказала, что это вся моя еда. Его надо было спрятать и есть по кусочкам до тех пор, пока они не вернутся. И не показывать Егору. Егор был знакомым ее дочери Анны и приходил к ним в качестве ее кавалера.
  Они ушли. На второй день пришел Егор со своими товарищами. Они сели за стол, выпили и стали закусывать. Я был во дворе. Егор позвал меня и спросил, это твой огурец лежал под подушкой? Я с перепугу ответил, что ничего не знаю. Они съели оставшийся кусок огурца и накормили меня. Егор долго ругал Анюту за то, что она не оставила мне никакой еды. Через 3 дня пришла Анюта с дочерью, а потом появился Егор. Он набросился на Анюту и стал упрекать ее за то, что она оставила ребенка без всякой еды. Началась перепалка. Она называла меня вруном, вспомнила про огурец. Когда Егор во всем разобрался, снова обругал тетю Анюту и сказал, что больше его ноги в ее доме не будет. Анюта разозлилась, ведь он был жених ее дочери. Встала на пороге, показала на дверь и закричала: "Вон!".
  Я выскочил, дошел до железной дороги и по шпалам прошагал 25 км пока не дошел до своего дома в Каяле. Через 5-10 дней я стал пасти скот в степном хуторском хозяйстве, что находилось в 40 км от нашего села. Спал я в амбаре с хлебом. Ложился в 11 часов ночи, а в 3 часа уже надо было вставать. Выгонял я скот по росе. Утром меня не кормили. Пастбище находилось на 5 десятинах земли. А рядом сеяли мак, кукурузу, пшеницу, ячмень, овес. Тут же был большой фруктовый сад. Нередко я лазил в сад, ел кукурузу и мак, от которого засыпал на ходу. Даже самому было смешно. Бегу за скотом, чуть зацеплюсь за высокую траву, и тут же провалюсь в сон. А скот в это время ходил по бахче или в кукурузе. Все это было почти рядом с усадьбой. Хозяйка поднимала шум. Меня искали ну и, конечно, вымещали на мне всю злобу.
  В 12 часов я пригонял скот в усадьбу на водопой и дойку коров. В двух больших чугунах хозяйка запаривала отруби на молоке и кормила скот. Заодно наливала и мне черепичную чашку. Такую же порцию я получал вечером.
   Когда осенью я вернулся домой, все решили, что я опух от голода. Но было все наоборот. Отруби пошли мне на пользу. Я стал крепким и сильным. Мать пошла к хозяину за расчетом. Договоренность была такая: по окончании сезона мне за работу было положено выдать полпуда подсолнечных семечек. Но вместо семечек она получила полмешка пустых отходов, которые и высыпала этому мироеду на порог. И никакой управы на хозяина мы не нашли. И это при том, что в селе давно была установлена советская власть. Было это в моем детстве, но такое не забывается.
  Мой родной брат Павел был самым младшим в семье. В 1921 году, когда все уходили на работу в поле двоюродный брат Кирсан делил макуху и на Павлика не давал. Ему тогда было 3 года, он сильно болел и один оставался дома. Мать спрашивала, почему ты его обделяешь? А он отвечает.
  - Вин не робыть, ему не можно давати.
  - Побойся Бога, Кирсан, он же малый, хворый, он мое дитятко, твий брат. Вин не може робыти.
  - Ни, не робыть, не можно давати.
  Мать, конечно, отдавала ему свою макуху. Потом, возвращаясь вечером после работы в поле, она ходила по деревне и просила хоть какой кусочек хлеба и снова приносила Павлику. Перед постелькой ставила ему кружку воды, кусочки хлеба и макухи. Как он выжил - уму непостижимо. Когда я учился в городе, в институте, устроил его на завод. Он получил карточку на 800 г хлеба, но ее у Павлика вытащили. Я ему отдавал свои 200 г из 300. Потом каждый рабочий в бригаде стал ему отдавать по 50 г. Так он дотянул месяц. До новой карточки.
  Моей матери с Павлом дали в Ростове двухкомнатную квартиру. Но в войну дом при бомбежке был разрушен. Учиться Павел не мог. Работал стрелком в охране МВД в Ростове. Женился перед самой войной. Погиб на фронте под Таганрогом в 1942 году. Моя мать до самой смерти ждала своего любимого сыночка Пашу, потому что получила повестку о том, что он пропал без вести. Жена Павла - Анна Михайловна живет в Ростове.
   [] Павел Нестерович Примаченко.
  Еще в 1920 году у нас было 2 лошади, жеребенок и корова, и мы по-настоящему занялись земледелием. Но чтобы вспахать и засеять землю, двух лошадей было мало, и мы объединились с соседями, у которых тоже было две лошади. Обработали два поля. Посеяли только одной пшеницы 6 га. Работали до поздней осени. Но с весны до осени 1921 года не было ни одного дождя и с 6 га мы собрали всего два пуда пшеницы.
  Поэтому к 1921 году все наше хозяйство пошло прахом, и мы остались нищими. С этого времени пошли работать у богатых. Работала вся семья, но сытости все равно не было. Мы постоянно испытывали нужду. Особенно остро это сказалось в 1920-1921 годах. Когда из-за сильного неурожая в селе умирали от голода целыми семьями. Больше всего умирало детей. Я, моя мать, братья и сестры месяцами ели лебеду, спорыш или кочерыжки от кукурузы. Все, что придется.
   Однажды в 1922 году поселилась у нас женщина средних лет - Маруся. Она периодически уходила на станцию, залезала на раму пассажирского поезда и ехала до Армавира. Там покупала листовой табак. Делала жилет из парусины и наполняла его табаком. Приезжала обратно, продавала табак намного дороже, тем и промышляла. Но дело в том, что каждый пассажирский поезд, который останавливался на нашей станции, проверяли чекисты. Марусю часто ловили, отбирали табак и угрожали наказанием. После этого она обливалась слезами и не знала, как же ей жить дальше. И вот что она придумала. Попросила мать о том, чтобы я ездил вместе с ней. Она бы надевала жилетку на меня. Я маленький и поэтому никому бы в голову не пришло проверять меня. Мать и говорит: "На тебе, Мария, Бога нет. Как ты можешь толкать на такие дела дитя малое? Поезд отходит от Каялы в 8 вечера, а приходит в Армавир в 10 утра. Да разве он выдержит такой переезд? Не удержится, попадет под колеса. Сейчас холодно, замерзнет, заболеет". Мария говорит: " Да, все это так, но как жить и мне и вам? Ведь это хороший заработок. Лучше рискнуть, чем помереть с голоду". Прошло два дня. Мать объявляет: "Сделаем так. Я когда-то ездила за солью. Попробую и сейчас. Доеду до Батайска, потом доберусь до Сальска. Куплю два пуда соли. Потом поеду в Армавир, там поменяю соль на муку. Пуд за пуд". На второй день мать уехала. Ее не было недели две. Приехала изможденная, голодная, замерзшая. Плечи были истерты до крови мешками. Но самое главное, что муку, которую она с таким трудом довезла, отобрали на нашей станции. За это время Марии удалось один раз привезти табак. Но во второй раз все кончилось неудачей. Мало того, чекисты уже запомнили ее, и пройти со станции к дому можно было только хитростью. Положение наступило тяжелое.
  Мария все-таки уговорила мать. Но я и сам все время рвался, и это было решающим. Мария заранее сделала мне большой жилет из парусины. Вечером мы пошли на станцию. Зашли с противоположной стороны поезда, туда, где не проходил кондуктор. Мария сказала, чтобы я залез на тележку и лежал всю ночь, а утром не выходил до тех пор, пока она не подойдет. Я всю ночь не спал, думал, а вдруг она упала под поезд, как же я тогда? Но наутро она позвала меня, я вылез и мы отправились за табаком. Маруся купила много табака, зашила мне в жилет. Когда я его надел, стал толстый и неповоротливый. Она кое-как натянула на меня мой зипунишко, и мы отправились обратно. Маруся предупредила меня, что в Каяле она ко мне не подойдет, чтобы я сам следил и не проехал станцию. Вечером мы благополучно приехали. Я осторожно добрался до перрона. Увидел, что возле Маруси стоят чекисты и проверяют ее. Я, ни на кого не глядя, быстро и уверенно пошел в сторону дома. Таких удачных рейсов было 6.
  Характерно то, что голод был не всеохватывающим, как это было в 1933 году, а постиг в основном бедноту. Середняки и зажиточные крестьяне не голодали. Более того многие из них хлеб продавали или меняли его на ценные вещи. Чтобы произвести какое-либо распределение хлеба и в мыслях ни у кого не было. В том числе и у советской власти. А сам крестьянин, имевший хлеб, не мог поделиться с теми, кто нуждался. Ему не позволяла его единоличная психология. На базаре продавались все продукты, но купить их не было возможности, потому что не было денег. Если в 1933 году были деньги, но не было продуктов, то в 1921 наоборот. Хлеб был, но денег не было. Советский рубль в то время имел цену золота. Но негде было этот рубль заработать. Богатые в большинстве своем ненавидели бедных, считая их жуликами, а бедные ненавидели богатых, считая их мироедами и хапугами.
  Вот случай из жизни. Весной 1921 года молодой, истощенный парень взял у торговки пирожок и тут же его проглотил. Она подняла шум. Он хотел убежать. За ним погнались мужики. Парень заскочил в озеро возле станции. Его выгнали из воды камнями и стали жестоко избивать до тех пор, пока не убили. И кто же бил? Один из мужиков имел паровую молотилку "Маршал" и обмолачивал хлеб за деньги и натуру. Второй, так называемый, "читака" - церковный староста. Еще несколько зажиточных мужиков, а с ними бедняк, что тот дворняжка. На кого натравят, того и кусает. Милиция прибыла, когда уже было поздно. Никакого наказания убийцы не понесли, а разошлись с высоко поднятыми головами как победители над злом. И таких стычек было немало. На сторону богатых склонялись и середняки, мечтавшие выбиться в богатеев. Такова примерно была реальная власть на селе. Даже после голодного года, примерно до 1927 года властвовала зажиточная часть деревни. Они вершили суд. Если ты, с ведома профсоюза, захотел наняться на работу, тебя никто не возьмет. А при безработице, которая была тогда - хоть ложись и помирай. И это при том, что в селе присутствовали все атрибуты Советской власти: сельсовет, парторганизация, милиция, профсоюз. Но эта власть власти не имела. К примеру, в 1924 году работник пришел к хозяину получить расчет. Два сына хозяина вывели его за калитку и закололи вилами. И никто даже не подумал их осудить. Случаев бесправия было много, и все их не перечислишь. В эти годы зажиточные мужики заявляли, что Ленин - это для вас, голодных, а нам он ни за грош не нужен.
  Один из таких постелил у себя в доме деревянный пол. Когда я пришел к его ребятам, в комнате на полу было мелом написано - СССР. Он ходит, вроде, топчет советскую власть и тем доволен.
  Однажды наш зажиточный сосед спросил меня, учусь ли я в семилетке? Я ответил, - да. Ага, - говорит он, - значит, ученым будешь. А вот я своему Ваньке уже дом отдельный построил, а как женю, дам двух лошадей. Будет он ездить на лошадях. Боюсь, как бы тебе с твоей ученостью, не пришлось снова крутить хвосты нашим коням. Учатся те, кому делать нечего. А что им остается, когда своего хозяйства нет?
  Говорили, что кулак постепенно врос бы в социализм и стал фермером. Нет, наш богатей не врос бы. Уж слишком много у него было иждивенчества. Я - непримиримый противник насильственной коллективизации и прокатившихся сталинских репрессий. Ведь среди богатеев и крепких середняков было много и порядочных людей, пользовавшихся уважением простых селян. Однако считаю, что стране, при советской власти, нужно было найти какой-то способ, чтобы поставить богатых и бедных в одинаковые правовые условия и наказывать всех тех, кто в открытую станет зарываться.
  Все мое детство прошло в основном на реке Кагальник, которая изобиловала рыбой. Рыбак я был заядлый и удачливый уже с семи лет. И рыбалка, и купание проходили в ватаге таких же сорванцов, как и я. Дом наш находился в окружении сельских хат середняков и бедноты. В каждой семье было много детей от 4 до 10 лет. Все они были моими друзьями. Симка и Карпо были чуть старше меня. Матери у них не было. Воспитывал их безногий отец Прошка.
  Однажды я, Симка и Карпо подались на станцию. Погревшись на перроне, побежали домой. Когда выбегали с вокзала, меня увидела моя двоюродная бабка Варвара, которая от радости напихала мне полные карманы конфет. В то время у нее была своя маленькая бакалейная лавка. От станции мы бежали по деревянному настилу, который проходил сбоку от улицы. Карпо и Симка нашли деревянную палку, заложили ее в щель настила и стали усердно нажимать. Меня тоже уговорили держаться за палку и жать со всей силы, потому что, якобы, там под настилом - деньги. Пока я стоял и жал на палку, они обчистили карманы моей курточки от конфет.
  Отцу Прошки принадлежала карусель, благодаря которой они зарабатывали деньги в престольные праздники. Вокруг собиралось много народу. Пили холодный лимонад и ели конфеты. Особенно оживленно было в вербную неделю. Мы, мальчишки, делали фонарики, вставляли в них свечи и ходили вокруг церкви, любуясь своими игрушками. А кончалось все тем, что били друг друга ногами да так, что некоторые неделями не поднимались с постели. Доставалось и мне.
  На рыбалку я ходил со своим другом Алешкой. Однажды мы ловили рыбу, стоя в камышах по колено в воде. Вдруг мой Алешка с криком выскочил из воды. Стоит и дрожит. Оказывается, у него между ног проплыла гадюка. Когда я посмотрел в воду, то в мелких зарослях заметил ее с лягушкой в зубах. Когда мы стояли в воде, нас сильно одолевали пиявки. Тощих трудно было отряхнуть, а набухшие отваливались сами.
  На церковной площади стояли подворья попа Петра и попа Ивана. Кроме того здесь находилась амбулатория с фельдшером, который назначал только два лекарства - аспирин и касторку, потому что других лекарств у него не было.
  Поп Петр родился в нашем селе. О нем ходило много разных былей и небылиц. Говорили, что он, будучи в подпитии, перелезал через забор одной вдовушки. Да так неловко, что потерял крест. Его нашел Иван "не все дома". За большой выкуп он отдал попу крест и обещал никому не говорить. Но и деньги взял, и всем растрепался.
   В 1924 году я нанялся пасти свиней. Когда мои свиньи зарывались в болото возле камышей, я шел на мост и помогал ребятам ловить рыбу. Однажды я с удочки на червячка таскал лещей. Кто-то проходил мимо и сказал, смеясь, - смотри не подцепи кита. В это время мой поплавок почти утонул и встал на месте. Я возьми и дерни удилище, надеясь на очередного ершика. Но оно удочку мою заломило, да так, что я едва удержал ее в руках. Все сбежались, начали помогать мне. В конце концов, выловили сазана, который весил 25 фунтов, т.е. 10 кг. Но так как удочка была не моя, сазана пришлось отдать.
  А однажды я стал раскапывать и облагораживать криницу с родниковой водой. Раскопал так глубоко, что залез туда сам. Вода родниковая. Холодная как лед. Я делал из камышей кресты и ставил их по стене криницы. Простудился. Лежал дней пять. Пил аспирин фельдшера. Выздоровел. А о кринице пошел слух, что она стала чудотворная. Оказывается, деревенский монах-тихоня, найдя криницу и увидев кресты, которые я сделал, принес туда икону, и объявил селянам, что произошло чудо. Туда устремились деревенские женщины с подаяниями. Но я рассказал всем, что криницу сделал сам. Тогда монаха осмеяли на все село.
  Этот монах был одним из близких людей попа Петра. Неподалеку от нас жила вдова Егоровна. У нее было две дочери. Поп этот похаживал к одной из них, к Елизавете. Она родила от Петра близнецов. Так Петр решил выдать этот монаха замуж за свою Елизавету с двойней.
  В 1918 году летом в наше село пришли красные войска. Все они были к нам доброжелательны. Ненавидели богатеев и попов. В 7 км от села было поместье вдовы Садомчихи. Рассказывали, что имущество и продовольствие этой помещицы красные раздали бедноте. А ее вывезли в степь и расстреляли. Землю стали делить поровну. Корм для коней для нужд армии брали только у богатых. А тех, у кого было не более 2 лошадей, не трогали. Вот только селянам страшно не нравилось, что они не верили в Бога.
  Появилась песня: "Ленин Троцкого спросил, чем ты бороду красил" и т.д. Видел я на перроне станции Каяла Марусин отряд и саму Марусю. Все в кубанках, с нагайками. Хлопают себя по голенищам. Едут на подводах и бросают нам, пацанам, орехи. Заходят в дом, бросают на стол "штуку" материи и кричат, - давай самогон! Для нас они были большевиками, у Маруси был отряд монархистов. Они помогали Красной армии, а, значит, думали мы, были против белоказаков. Позже, в 20-х годах я видел ту же Марусю на перроне станции Батайск с орденом Красного Знамени. Она выкрикивала: "руби налево, руби направо". Говорят, помешалась.
  Видел эшелон солдат и с ними Сорокина. Когда я работал в Пятигорске, рассказывали, что Сорокин расстреливал видных коммунистов, в честь которых в городе были названы улицы - Крайнева, Кочуры и других. Сам Сорокин был расстрелян ревтрибуналом южного фронта красных во главе с Орджоникидзе.
  Через наше село проходила основная северо-кавказская железная дорога, соединяющая Ростов с югом России. Какие только войска не проходили через наше село. В основном те, что шли со стороны Батайска на юг.
  Видел я и Троцкого. Его вагон отцепили у нас на станции. Второй вагон сопровождения был с собаками.
  В 1918 году белые бомбили село, когда в нем были красные. Это были одиночные самолеты с подвешенными бомбами. Одна такая упала на нашем углу и ранила соседок, а наш деревянный забор был пробит осколками. В 1919 году в село ворвались белоказачьи банды, которые грабили всех подряд. Забирали лошадей у всех подчистую. А потом началась безжалостная расправа. За малейшие провинности, которые и провинностями то назвать было трудно, сгоняли толпами, секли плетьми. Многих загоняли в сараи и амбары и там держали взаперти, а потом вывозили за село и там рубили саблями, убивали штыками. Жестокости не было предела. Так погибли два наших соседа. Одного убили за то, что у него при обыске нашли пустую гильзу от патрона. А второй был мальчик с фамилией Молчанов. Однофамилец с двумя коммунистами, которые были с отрядом красных в нашем селе, но отступили. По деревне шел сплошной разгул пьяного казачья. Это были дикари хуже войск Чингисхана. Полютовав, казаки ушли.
  На смену им пришли регулярные войска Деникина. Они смертельно ненавидели большевиков. Здесь всех хватало: и умных, и дурных.
  Однажды на Крещение выпустили голубей и стали стрелять в них. В деревне такой обычай был. У нас в хате было 5 солдат. Демобилизованные крестьяне из России. Один солдат выстрелил из винтовки. Тогда во двор влетел офицер в бурке. Выстроил солдат и спросил, кто стрелял. Солдат сознался. Его избили. Посадили на гауптвахту и добавили еще 20 шомполов.
  Однако такими зверствами, как казаки, они не занимались. Когда деникинцы уходили, у нас на полатях спрятались два солдата, которые потом перешли к красным. Белые ушли, снова пришли красные, но уже навсегда. Но эта "армия" была в разорванных шинелях, голодная и полураздетая. У одного солдата я видел на одной ноге - лапоть, а на другой - ботинок. Но в нашем селе белых ненавидели все - от мала до велика. Но ненавидели также и тех, кто в Бога не верил. За надругательство над Богом могли разорвать.
  Первый раз я пошел в школу в 1922 году в возрасте 11 лет. До школы я не знал ни одной буквы и цифры. Два моих двоюродных брата - Павлик и Петя читали мне про Робинзона Крузо и книга эта мне очень нравилась. Они были настоящие друзья. Мы вместе ходили на рыбалку, а когда не было рыбы, ловили лягушек. Когда мать первый раз хотела записать меня в школу, ей сказали, что я переросток. На этом вся школа кончилась. Я стал работать у зажиточного мужика. Спать приходилось 4-5 часов в сутки. Во время уборочной хозяин поднимал меня В 3 часа ночи. Я запрягал лошадей и с его сыном Иваном мы ехали за 30 км. в поле. Там из копен накладывали хлебную массу на арбу и везли во двор для обмолота. Под каждой копной было много гадюк. А я работал босиком. Но ни одна гадюка ни разу меня не укусила. Дома брали со скирды эту массу, растирали на дворовом току и молотили катками, которые тащили лошади. Каждый раз, когда растирали хлебную массу, хозяйские кошки ловили змей и таскали их по двору.
  Как-то раз я работал на нашем огороде и в густом кустарнике нашел 12 индюшиных яиц. Мы знали, что у деревенского кузнеца было много индюков. Это его птицы снесли яйца. Я принес их домой. Но мать сложила их в корзину и отнесла учительнице. Тогда она согласилась принять меня в школу. Это была бывшая церковно-приходская школа. Здание было низкое, грязное, холодное. Отопление печное, вода в бочке из колодца, туалет во дворе. Учителя и порядки в ней остались прежние. За плохое чистописание размазывали тетрадью по физиономии. Часто пускали в ход линейку. Били по рукам и по затылку. Но именно здесь, в бывшей церковно-приходской школе, я стал пионером и распрощался со своей религиозностью.
  В 1926 году, по окончании 4-х классов, я пешком прошел 35 км на станцию Кагальницкую держать экзамен в пятый класс 7 летней школы крестьянской молодежи. Прибыл вечером, переночевал в одном из классов, а на второй день успешно сдал все экзамены и был принят в школу. Это была единственная школа с общежитием, и где неимущим давали стипендию в размере стоимости питания. Мне платили 6 руб. 50 коп., а доплачивал я 1 руб. 50 коп., ежемесячно. Но так как денег у меня никогда не было, мои долги росли до окончания школы. В 1926 году я вступил в комсомол и в этом же году меня избрали секретарем комсомольской организации. Тогда все хотели учиться и быть комсомольцами. Но принимали в комсомол только тех, кто принимал участие в общественной работе.
  Зимой я учился, а летом работал, чтобы заработать на одежду для школы, учебники, тетради. В 1926 году я с превеликим трудом устроился чернорабочим на железную дорогу. Работу с меня требовали как со взрослого. Но я никогда не ленился, и мною везде были довольны. В месяц я получал 40 руб. Купил на зиму бобриковое пальто за 25 руб., ботинки "Скороход" за 6 руб. 50 коп., рубашки и брюки за 6 руб. и нательное белье за 1 руб. 50 коп. Осенью добирался в школу или пешком, или цеплялся за товарняк, доезжал до Батайска, а дальше тоже на товарном или на пассажирском до станции Мечетенская. На билет никогда не было денег. Хватало только на тетради и учебники. Мать тоже не могла мне помочь. Чтобы дать мне деньги на билет ей надо было продать 4-5 кур. Иногда добирался удачно. Но было так, что меня сгоняли и я добирался до школы 2-3 дня. Однажды меня согнали на станции Злодейская. Это между Батайском и Мечетенской. Я сидел в помещении вокзала. Ко мне прицепились беспризорники и стали стаскивать с меня мое новое бобриковое пальто. Я отбивался. На мое счастье появился начальник станции. Ребятня разбежалась, а начальник посадил меня на проходивший пассажирский поезд и попросил проводника меня не трогать. Доехал до Мечетенской, а там в 3 км - Кагальницкая.
  В школе наша комсомольская организация выполняла разную общественную работу. В 1928 году мы по заданию райкома разобрали верхнюю часть церкви. Когда снимали колокол, женщины заплакали. В церкви устроили что-то вроде клуба, где играла гармонь и веселилась молодежь.
  Участвовали в коллективизации и хлебозаготовках. На одном из хуторов Кагальницкого района уполномоченный в кожаной куртке и с пистолетом поставил перед нами задачу "выколотить из каждого мужика хлеб". За каждым комсомольцем закреплялся крестьянин и я, к примеру, не должен был спать сутками до тех пор, пока не выбью из своего подопечного хлеб. Это называлось добровольная сдача хлеба. У меня был казачишка средних лет, у которого было 7 детей и жена. Я ему говорю: "Ты дашь рабочему классу хлеб, а он тебе плуг, борону, трактор. Вот у тебя на пиджаке металлические пуговицы. Это же рабочий их делал". "Да, может он их и делал, - отвечает он, - только хлеба у меня для него нет". Когда ему все эти разговоры надоели до тошноты, он сказал: "Ладно, есть у меня 3 мешка пшеницы. Один сдам, а два оставлю. Все равно голодаем, он мою семью не спасет". А когда пришли в хату забирать этот мешок, плач и крики жены и детей были слышны на весь хутор. В основном вот с такими "богатеями" и расправлялась сталинская эпоха. Настоящих богатых на весь район было мало.
  Когда шло раскулачивание и выселение, то под эту плаху попадало больше середняков и бедняков. Особенно страдали те, кто оказывал хоть малейшее сопротивление вступлению в колхоз или при "добровольной" сдаче хлеба. Были случаи, когда в самых ретивых заготовителей стреляли из-за угла. Зло порождало зло. А иногда крестьяне, перерезав скот и спалив хозяйство, лишали себя жизни. Были случаи, когда сами заготовители, не выдержав этого мародерства, лишали себя жизни. Это было общее отчаяние народа.
  Эта трагедия отозвалась и на нашей школе. Из школы начали выгонять детей лишенцев, а потом и зажиточных. Тогда всеобщего среднего образования еще не существовало. Исключили двух сестричек Заморховых - Зою и Марию.
  В 1940 году я встретил Зою в городе Шахты. Она вышла замуж и родила двоих детей. А Марину видел на станции Злодейской в компании беспризорных. Были исключены два брата Алексеевых. Их отец при раскулачивании перерезал весь скот, и сам зарезался.
  Для тех, кто имел право учиться, тоже поблажек не было. Дисциплина в школе была как в казарме. Исключали за малейшую провинность. Оставался учиться только тот, кто страстно хотел этого. Да и то не всегда. С комсомольцами поступали строго. Дуся Ракитянская отказалась ехать на хлебозаготовку. Из райкома пришел приказ - исключить ее из комсомола. Собрание, во главе с директором школы Грищенко, исключили ее. Она побежала на кухню и выпила уксусную кислоту. Ее еле спасли. Исключили также одну из лучших учениц - Ксению Кушнир. Эту трагедию она так сильно переживала, что на нервной почве долго болела. За неуспеваемость тоже исключали или лишали стипендии.
  В школе училась в основном казачья молодежь, но было и немало иногородних. Ребята-казаки были своеобразные. Они нашивали на штанах красные лампасы из крашеного мешка. А на фуражках - красные околыши, выпуская сбоку чуб. От редкого мытья у них, да и у нас всех заводились вши. Они буквально заедали нас в общежитии. Вечерами мы садились на пол, ставили посередине большую керосиновую лампу, снимали рубашки и брюки, выискивали вшей и бросали их в лампу. Их было так много, что 12 линейная лампа гасла.
  По простоте душевной мать зашила мне две дырки на попе, пришив красную заплатку. Снаружи получилось два красных фонаря. При потасовках казачков с хохлами, которые случались часто, я поворачивался к ним задом, показывая, что значат их лампасы. Они страшно обижались.
  Вообще при поступлении в школу у меня было впечатление о казаках, сложившееся еще с детства. Когда они, каратели и насильники, целыми отрядами с пулеметом обыскивали все дворы в нашей деревне. И если находили что-то, хоть мало-мальски похожее на оружие, то расстреливали всю семью из пулемета. Но на учебе я не встретил ни одного казака-вояки, который хоть чем-то отличался от наших хохлов. Только однажды был один разговор, который оставил у меня неприятное впечатление. Это случилось тогда, когда детей-лишенцев еще никто не трогал. К нам в общежитие пришел отец девушек Заморховых. Я играл на балалайке, а он подыгрывал мне на гитаре. Потом разговорились. Он спросил, откуда я родом. Я сказал - из села Самарское. А он говорит: "Да, я знаю, - это Каяла я там был в гражданскую. Еще звание у меня тогда было есаул". У меня внутри даже все похолодело.
  Жизнь в школе шла своим чередом. Весной 1928 года на реке Кагальник начался ледоход. Она разлилась и начала бурлить. Мы с ребятами пошли по этому льду. Когда льдина откалывалась, мы ехали на ней. Ну, конечно, был среди нас и капитан, и матросы с палками. Но случилась так, что льдина наша проплыла мимо стоящего льда и пошла к мосту. А за мостом начиналась чистая вода, которая неслась с водоворотами. Оставалась одна надежда - зацепиться возле моста за ледорез и взобраться на него. По пути "матрос" Шейкин сорвался со льдины, но его прибило к берегу, и там его, мокрого по самую макушку, люди вытащили. Нам удалось выбраться на ледорез. С суши нам бросили веревочный канат. Мы привязали его за ледорез, а на суше наши спасатели приладили его за толстую акцию у берега. Потом два смельчака пустили вдоль этого каната лодку и с 12 дня до 8 вечера перевозили нас на берег. Наутро водоворотом снесло и ледорезы, и мост. За этот поступок, который мог кончиться для нас очень плачевно, я как комсомольский вожак получил строгий выговор, а Шейкин около двух недель проболел, но выздоровел и продолжал учиться.
  Закончил я семилетку в 1929 году. Батайский райком комсомола направил меня освобожденным секретарем комсомольской организации на объединенный животноводческий совхоз на станции Злодейская. Это было абсолютно ровное полотно без единого бугорка или впадины, покрытое разнотравьем и цветами. Прекрасное место для выпаса скота. Из этих соображений здесь и решили построить совхоз. Он еще строился, но скот уже был, и работали доярки. Под руководством местной парторганизации мы тоже работали на строительстве совхоза. Здесь было много молодежи и более 300 комсомольцев.
  В это время вся степь от Батайска до Сальска была целинной. Она проходила через станции Злодейская, Мечетенская, Верблюд и Атаман. В распоряжении казачества было огромное количество необработанной земли. На каждого едока у них приходилось по 6 га земли. А в хохлатских селах по 1 га. Именно мщение за отторгнутые земли и послужило причиной казачьей резни 1918 года.
   В 1929 году на станции Верблюд было организовано акционерное общество "Русгерстрой". С постройкой совхоза оно переросло в совхоз "Гигант" ростовской области. Все целинные земли были засеяны пшеницей.
  В 1929 году я по путевке райкома комсомола был направлен на учебу в Таганрогский сельскохозяйственный техникум, который через год был реорганизован в институт механизации сельского хозяйства. Жил я в общежитии. Был секретарём комсомольской организации факультета. Стипендия выдавалась в зависимости от успеваемости. Я получал повышенную - 40 руб. Но ее не хватало. Летом приходилось подрабатывать. Студенческий коллектив был неоднороден. Были среди нас молодых парней и 25-тысячники, пришедшие с заводов. Мы получали по 300 г. хлеба, а они по 800. В основном они и задавали тон сталинского самодержавия. Постоянно следили за тем, чтобы не было никаких жалоб на тяжелые условия жизни и недоедание. На партсобрании факультета один из таких - Овчинников, критикуя секретаря партбюро, говорил: "Рыба гниет с головы". Потом взял слово Мартыненко: "Коммунист Овчинников произнес крамольные слова, которые вообще должны быть выброшены из нашего лексикона. Так говорить запрещено, потому что эти слова произнес враг партии и народа - Зиновьев на совещании в ЦК в адрес всеми нами любимого вождя всех народов тов. Сталина". Все посокрушались и разошлись. А Мартыненко вышел с высоко поднятой головой. На протяжении всей учебы я его ненавидел и презирал. Физически не мог переваривать. Морда квадратная, нос широкий, глаза малюсенькие и широко расставленные. Но приходилось терпеть. Я думаю, не решись политбюро отпустить вожжи, а зажми все гайки и начни репрессии, как тут же появилась бы масса последователей.
  В 1932 году меня приняли кандидатом в члены ВКП(б). Страшно тяжелым для нас стал 1933 год. Весной нас отправили в село на посевную. В одном из сел таганрогского района, где мы работали, люди умирали целыми семьями от голода. Страшно было смотреть. А районный уполномоченный ходил по хатам с обыском и отбирал у колхозников даже узелки с семенами, которые хранились для посева. При этом еще и орал, что вы не о колхозе думаете, а о собственной шкуре. Однажды я пришел в правление колхоза, а там в кабинете председателя стоит старик и говорит: "Дай хлеба, а не дашь, сейчас умру". Председатель ответил: "А где я тебе его возьму?". Бедный старик вышел и тут же на лавке помер. Вот так тогда жили люди.
  В институте у меня были друг, Николай Поляков, с которыми я делил все горести пополам. Однажды зав. по хозяйству института нанял меня и Колю вынести из подвала 60 т самовозгорающегося угля, за что обещал выдать по килограмму хлеба. С большим трудом, работая в противогазах, мы это сделали за сутки.
  Летнюю практику мы проходили в учебном хозяйстве института в 25 км от Таганрога на Золотой косе Азовского моря. Хозяйство располагалось в бывшей усадьбе помещика Лакнера. Здесь мы собирали и ремонтировали комбайны, сельхозмашины и трактора. На наших плечах было около 4 тыс. гектаров земли. Сами работали трактористами, комбайнерами. Складывали копны с вилами в руках. Работали на лобогрейках, сбрасывая скошенный хлеб в валки. Сажали огород, пропалывали, собирали овощи и фрукты. Работали в животноводческом комплексе по уходу за коровами овцами и свиньями. Это был настоящий земной рай и там мы оживали. Тем более, что каждый день ели овощи, фрукты (груши, яблоки ,сливы, персики, черешню, вишню) и рыбу, выпрашивая ее у рыбаков. А во время верховых ветров воду из моря выгоняло на 200-500 метров от берега, и тогда мы собирали бычков между камней. Целебный лесной воздух ливады и морская вода вдыхали в нас силу и здоровье. Любой физический труд был нам по плечу и делали мы все с энтузиазмом без всяких жалоб и нытья.
  Еще перед выездом на практику, мы на толкучке купили небольшой бредишок, который нам очень пригодился. В начале мая большая рыба подходила к самому берегу метать икру и свободно попадала в наш бредень. Ее здесь было десятки тонн, поэтому, наше браконьерство, я думаю, не столь велико. Во всяком случае, мы наносили меньший урон, чем сталинское утилитарное государство по отношению к нам.
  Все постройки остались еще от помещика Лакиера. Нового ничего не строили. Однажды, находясь в ливаде учебного хозяйства, я со своими товарищами решил проникнуть в склеп помещика Лакиера. В боковой комнате склепа мы нашли большой серебряный крест, который отвезли в Таганрог и сдали за полтора пуда муки.
  На Золотой косе я неожиданно встретил своего двоюродного брата Павлика. Оказывается, он заочно окончил институт пчеловодства им. Орджоникидзе и устроился в учебное хозяйство пчеловодом. Когда настала медоносная пора, он пригласил меня в помощники. В хозяйстве было 240 ульев. На поле хозяйства были липы, акации, люцерна, подсолнечник и еще множество диких полезных трав. За лето мы сняли 3 взятки. От каждого улья от 25 до 40 кг меда. Рамки меда перегоняли в ручной центрифуге. Такого количества меда это хозяйство не видело никогда, и поэтому все начальники были страшно удивлены и обрадованы.
  Кончился 1933 год, а с ним ушел в предание и голод. Снова жизнь пошла своим чередом. Но за это время мы все-таки не досчитались нескольких наших товарищей, которые умерли от голода еще зимой. Прошла сплошная коллективизация, а в городе стали подниматься новые фабрики и заводы. Таганрог уже был высокоиндустриальным городом. Здесь работали металлургический завод, новотрубный завод "Красный котельщик", авиационный и два кожевенных завода.
   В начале 30-годов в Таганроге открылись новые ликбезы. Чуть ли не на каждого нашего студента приходился ликбез. У меня, например, находилась на обучении группа работников нескольких заводов. Появилось много грамотных. Но уже к 1935 году не осталось ни одного ликбеза. В стране началось всеобщее обязательное образование.
  В 1934 году я был на практике на новом заводе сельскохозяйственных машин "Ростсельмаш", где выпускали комбайны и сложные сельскохозяйственные агрегаты. Прицепные комбайны - Сталинец, Коммунар. Они были далеки от совершенства.
  Когда я работал главным механиком МТС на Кубани, Коммунар загорался по нескольку раз на дню, так как карбюратор был выше магнето. Бензин с карбюратора проливался на магнето и загорался. В соседней Ивановской МТС пожар не сумели погасить и комбайн сгорел. Не разобравшись в чем дело, механика МТС расстреляли как врага народа. Комбайны при обильной массе хлеба забивались и застопоривались. Приходилось часами устранять аварии. Кубанский хлеб высокий. Механизмы комбайнов поднимались на такую высоту, чтобы брать только верхушку хлеба. Это была не уборка, а сплошное мучение. От мелких и крупных поломок невозможно было избавиться, а это, конечно, сказывалось на темпах уборки. Меня как главного механика чуть ли не каждый день вызывали в райком или НКВ с объяснением причин простоев.
  В 1934 году я проходил практику в совхозе Гигант, где мы испытывали экспериментальные комбайны Сталинец-6 завода Ростсельмаш. Там я познакомился с членами американской делегации. Мы вместе сфотографировались. Рабочий из г. Цинциннати оставил мне свой адрес и выслал из Америки фотографию, на которой мы сняты вдвоем. В 1936 году репрессии стали принимать массовый характер и эту фотографию вместе с адресом пришлось уничтожить.
  В 1935 году я был на практике на Сталинградском тракторном заводе. Там выпускали тракторы на шпорах СТЗ.
  Учеба в институте проходила напряженно, так как бытовые условия были невыносимы. Поэтому не все студенты вытянули эту изнурительную жизнь. Тянулись изо всех сил, чтобы окончить институт, невзирая на слабое здоровье. Некоторые умирали во время или после окончания учебы. В основном от туберкулеза.
  Директором института был бывший командир партизанского отряда - Максимов. Впоследствии его репрессировали. Когда в 1936 году я окончил институт, получив специальность инженера-механика по ремонту и эксплуатации комбайнов, тракторов и автомобилей, он меня направил в управление сельского хозяйства Азово-Черноморского края в г. Ростов. Там меня послали в Красноармейскую МТС главным механиком.
  В станицу Красноармейскую я прибыл в декабре 1936 года. На вокзале меня встретил директор МТС Казанов. До этого он был главным прокурором Орловской области. Но так как он "слабо боролся с врагами" его направили с понижением в МТС. Это был умный и честный человек. Зам. по политчасти МТС был бывший комиссар партизанского отряда - Мальцев. МТС обслуживала 25 колхозов.
  История станицы Красноармейской.
  В 30-х годах жителей Полтавской станицы обвинили в саботаже. Они якобы не сдавали хлеб и нехотя шли в колхоз. Туда направили воинскую дивизию. Командовал ею Колабин, комиссаром был - Климкин. Операцию возглавлял подонок Каганович. Дивизия прибыла в Красноармейскую и за одну ночь всех жителей, 30 тыс. человек, вывезли куда-то на Север. А дивизию расформировали, и весь ее состав поселили в станице. Командир Колабин стал директором МТС. А комиссар Климкин - начальником политотдела МТС (это то же НКВ, на месте, ближе к производству). Когда в 1935 политотделы при МТС ликвидировали, Климкина поставили секретарем Красноармейского райкома партии. Вместо политотделов ввели должность зам директора, и им стал Мальцев.
  Для проживания мне дали большой казачий дом с сараем и гаражом для автомобиля. Во дворе было 18 плодовых деревьев. Перед домом - речка. Когда я зашел в дом, в одной из комнат лежала истощенная и голодная овчарка. Я спросил соседей, что это за собака. Мне рассказали, что в этом доме раньше жил директор Красноармейского риссовхоза. Но его репрессировали как врага народа, а семью выслали. Собака осталась. Она уже две недели лежала без пищи и воды и никого в дом не пускала. Овчарка оказалась умной и натренированной. Ко мне привыкла не сразу. Но длительный голод все-таки пересилил ее отчуждение. Я ее полюбил, и она служила мне верой и правдой. Как оказалось, в станице действительно находили припрятанные в ямах мешки с зерном, но 2-3, от силы 5. Но ведь и семьи у них были от 5 до 10 человек, да и сеять что-то надо было. А власти забирали все под лопату.
  Еще были такие разговоры. Будто бы некоторые из станичников сбежали и прятались в бурьянах за станцией. Но это были полностью обессилевшие от голода люди, они даже не могли передвигаться. А трактористы будто бы при пахоте со спокойной совестью закапывали их в землю еще живых. Но и здесь люди были разные. Одни поступали как звери и даже бахвалились этим, а другие тайно носили беженцам еду. И когда те "вставали на ноги", уходили из станицы. Россия большая.
  В составе дивизии, поселившейся в Красноармейской, были в основном жители центральной России, поэтому многие не приживались на новом месте и уезжали на родину. Некоторые не могли отремонтировать свой дом, потому что здесь нужна была особая сноровка (приготовить раствор, обмазать, выровнять). Ведь это был не деревянный дом, к которому они привыкли, а мазанка. Такие дома быстро приходили в негодность. Семья перебиралась в соседний, пустой. Тогда их было еще много.
  Станица утопала в садах. А так как жители центральных районов дома топили не соломой, а дровами, то в ход пошли и плодовые деревья. Один тракторист говорил мне, что сжег 18 орехов, оставив единственное дерево. Но урожай с него был более 2 мешков орехов. Ох, он и сокрушался.
  Возле моего дома был огород, а в конце его - речка. Я там ловил рыбу - карасей и карпиков.
  Асфальтированных дорог в станице, конечно, не было. Поэтому весной лазили по колено в грязи. Мне, сразу по приезде, сварили из камеры на вулканизаторе резиновые сапоги. Они оказались очень прочными и долго носились. До войны все наши 25 колхозов были богатые. Самый бедный колхоз Мичурина выдавал колхозникам по 6 кг пшеницы на трудодень и по 3 р. 50коп. деньгами. Кроме того давали кукурузу, подсолнухи и даже виноградное вино.
  Постепенно стали усиливаться репрессии.
  В 1936 году секретарь райкома комсомола Софронов собрал группу комсомольцев-передовиков и после уборочной все они поехали на велосипедах в Москву к Кагановичу доложить о том, как процветает станица после выселения саботажников. Но их арестовали как врагов народа, которые хотели устроить покушение на Кагановича, и расстреляли. Кругом народ пичкали врагами. "Враг не дремлет, враг не спит, там, где раззявы, там работает враг, будь осторожен, говори тихо, враг подслушивает". Да, действительно говорить то, что думаешь, надо было про себя, не вслух.
  Секретарь райкома партии Климкин, приезжая в МТС, говорил, что мы ротозеи, не видим врагов, а враг захлестнул всю страну, он вокруг нас и вместе с нами, а вы не можете или не хотите его разоблачить. Все ходили, как пришибленные. Все знали и чувствовали, что это полный бред, но никто не сорвался в бой против этой мафии. Даже жена Сталина застрелилась. Нет, чтобы его застрелить. Вот такой он был везучий. Весь цвет нации перестрелял, а его никто не тронул. Такого в истории не бывало. Даже почти все императоры были уничтожены насильно.
  Этот Климкин говорил трактористам: "Чувствуешь несправедливость - ложись поперек трактора и не двигайся". Осенью 1937 года он поехал в Ростов на пленум Азово-Черноморского крайкома партии. Вышел на трибуну и стал докладывать о процветании станицы Красноармейской, но, видимо, перестарался. НКВдисты стащили его с трибуны и больше его никто не видел.
  Летом 1938 года директора МТС и замполита исключили из партии, а в августе и меня. Я тут же уехал в Ростов и нашел преподавательскую работу в Кавказском отделении "Трансэнергокадры".
  Помог случай. Когда я пришел устраиваться, секретарь парткома Мальцева была за управляющего. Она оформила меня и послала на работу, на периферию, на фабрику шерстомойку, которая находилась за станцией Невинномысской в 12 км от Ростова, преподавать автодело. Это недалеко от Пятигорска. Потом я переехал г. Каменск под Пятигорском, а из Каменска в г. Шахты, директором автошколы. Эта Мальцева оказалась родной сестрой нашего замполита МТС Мальцева, но она мне об этом не сказала, а я не догадался. Она отлично знала, что НКВ на моем исключении из партии не остановится и будет искать причину, чтобы репрессировать.
   После окончания войны, в 1946 году, я ехал из Австрии и встретил в поезде бывших трактористов из станицы Красноармейской. Они мне рассказали, что после моего отъезда в Ростов, в 1938 году, НКВ искали меня, с ног сбились. Хотели привлечь по делу раскуроченных 5 двигателей со списанных тракторов.
  Преподавательская работа мне нравилась,
   работал с желанием. За год мы вывели нашу шахтинскую автошколу в передовые и завоевали переходящее Красное знамя по "Трансэнергокадрам".
  8 августа 1941 года меня мобилизовали, и я стал командиром взвода автотракторной батареи, 54 запасного артполка. Так как я учился в институте на военизированном факультете, мне еще до войны было присвоено звание воентехника 1 ранга, что приравнивалось к старшему лейтенанту, 3 звездочки и аттестат домой. Дома остались жена и дочь Люся, которая родилась за несколько месяцев до войны.
   Наш 54 артзап. дислоцировался в летних лагерях под Белой Калитвой Ростовской области. Усиленным порядком готовили маршевые роты. Моя задача была - готовить трактористов и автомобилистов для сталинградского фронта.
  При подходе немцев к Ростову, нас отправили под Сталинград. Все 500 км шли пешком. В сутки совершали от 45 до 55 км., так как враг наступал по пятам. Возле города Калач была паромная переправа. Здесь сосредоточилось масса войск, и никто не мог навести порядок. Дон - все хотели переправиться. Прикрытия не было никакого. При налете авиации было много убитых.
  Под Сталинградом мы располагались в 25 км от города, в селе Оленьем. Весной 1942 года нас перебросили на левый берег Волги, откуда мы опять направились под Астрахань в Черный яр. Но туда мы не дошли и расположились в степном совхозе Досанг.
  Потом по распоряжению ставки нас погрузили в эшелон и направили куда-то за Урал. На первых двух станциях - Верблюжья и Сероглазка нас нещадно бомбили юнкерсы. А дальше, через Владиславовку, мы должны были следовать на Верхний Баскунчак. По пути к Владиславовке мы потерь в живой силе не имели, хотя налеты были по 10-12 юнкерсов. Разбитые вагоны эшелона тут же меняли на исправные. Уже перед самой Владиславовкой один юнкерс сбросил на наш эшелон 18 бомб, некоторые летели прямо на бегущих людей.
  Я и еще два солдата не побежали, а легли и притаились. Буквально в 7 метрах от нас начали рваться бомбы, но мы остались живы. В результате этой бомбежки было убито 30 человек. Подъехали к станции Верхний Баскунчак. От станции остались развалины. Здесь не было ни одного служащего. От Баскунчака до Урбаха на протяжении 100 км шла остервенелая бомбежка железной дороги.
  Я был дежурным по эшелону и ехал с машинистами на паровозе. По пути на Урбах лежали разбомбленные вагоны с военным имуществом. Их было столько, что можно было вооружить целую армию. Под откосом валялись самолеты, танки, автомобили, аммонал, снаряды, орудия и... люди. Но самое страшное было впереди.
  Мы ехали всю ночь и весь день, но самолеты нас не бомбили. И вот мы увидели под откосом разбитый эшелон, а вокруг, по обеим сторонам железной дороги, валялись детские коляски, игрушки, постельные принадлежности, чугунки, ведра и сотни убитых женщин и детей. А за полем раздавался стон и плач. Это были раненые и контуженные или просто перепуганные люди. Весь наш эшелон отправился на поиски живых. Их поместили в наши вагоны. Мы кормили их своим сухим пайком. То, что они рассказали о бомбежке, не поддается никакому здравому смыслу.
  Эшелон с эвакуированными начали бомбить юнкерсы. Люди рассыпались по полю. Юнкерсы, их было до 30, летали на бреющем полете и уничтожали всех живых. На всю жизнь я запомнил этот разбомбленный эшелон с сотнями убитых. Особенно потряс меня вид молодой женщины, прижимавшей к груди крохотного ребенка, рядом, держа мать за руку, лежала девочка лет семи. Все трое были убиты, буквально прошиты, пулеметной очередью с самолета. А, ведь это был тыл, далеко от фронта. Уж лучше бы они находились на оккупированной территории и никуда не уезжали. Что такое фашизм, после этого не надо было рассказывать.
  Многое стерлось из памяти: Освенцим, бои на Украине, в Польше, в Германии, но этого эшелона я забыть не могу. С этого времени злость и ненависть к фашистам у меня дошла до остервенения.
  В Урбахе не бомбили, но часто летали разведчики. А когда приехали в Уральск - нет войны. Все тихо, даже огни горят. Доехали аж за Барнаул. Где отбывали карантин 20 суток. После этого в Барнауле на меланжевом комбинате на нарах в 4 этажа. Мороз до минус 54. Спирт меняли на валенки и полушубки. Затем месяц готовили маршевые роты для фронта.
  Как-то наши взяли пленных, и среди них оказался грузин. Он служил в немецком обозе. Его снова направили воевать. Когда наш эшелон двигался через Астраханские пески, он дезертировал. Мне было приказано найти его. Я взял винтовку и одного солдата с карабином, и мы пошли по степи. Все следы в степи хорошо просматривались. Мы наткнулись на "лежку", нашли шкурки от сухой рыбы и двинулись в этом направлении. Метрах в 8 от эшелона, в бурьяне, мы обнаружили 8 солдат-дезертиров из нашего эшелона. Я скомандовал: "Встать". Они встали. Я предупредил, что при малейшем сопротивлении, стреляю в упор. Мы привели их к эшелону и сдали в штаб полка. А грузина так и не нашли.
  Из Барнаула нас отдельными батареями стали отправлять на фронт. Наша автотракторная батарея поехала в товарняке под Горький в Сыровецкие лагеря. Там отдел кадров направил меня в 242 минометный полк, который формировался тут же. Прибыл я в полк на должность заместителя командира полка по тех. части. Собрал 30 "шоферов-инкубаторов" по18 лет и поехал с ними на горьковский автозавод за автомобилями. Мы получили 30 машин ГАЗ-АА, которые я загонял на платформы, так как мои "пионеры" еще очень плохо ездили. Прибыл я с ними в лагеря, а оттуда наш полк погрузили в поезд и отправили в г. Коломну. Там, по приказу ставки, формировалась 17-я артиллеристская дивизия прорыва резерва Верховного командования, в которую мы влились.
  Формирование началось 1 декабря 1942 года и закончилось 22 февраля 1943 года. В начале в дивизию входили 4 бригады: 39 пушечная, 50 гаубичная, 37 легко-артиллерийская и 22 минометная, а несколько позже в ее состав вошли еще две бригады 92 тежело-гаубичная и 108-я гаубичная большой мощности. Командиром дивизии был полковник, а позже генерал-майор Волкенштейн.
  Свой боевой пути дивизия начала с Волховского фронта в марте 1943 г. В каждой бригаде было по 3 полка. В нашей 22-й минометной - 242, 239 и 245 полки. Это были 120 миллиметровые минометы на механической тяге. Вначале у нас были только автомобили ГАЗ-АА, а к концу войны, каких только не было, в том числе 45 студебеккеров. Студебеккер был Бог войны, шел по любому болоту. У немцев не было ни одного такого автомобиля.
   Я занимал должность помощника командира 242 минометного полка. В моем подчинении было три батальона - 90 машин. Если останавливалась хоть одна машина, значит, стоит артиллерия и люди. Не занимаются боевые порядки. А что это значит на войне, наверно понятно всем.
  На Волховском фронте у нас была задача расширить дорогу жизни на Ленинград. В процессе боев мы продвинулись и заняли станции Карбусель, Мгу и еще ряд станций. Бои шли тяжелые. Когда мы были на Волховском фронте, выходила из окружения 2-я ударная армия, которую бросил генерал Власов, и со своими штабными работниками перешел на сторону немцев. Мы помогли расширить плацдарм этой армии. Люди выходили голодные, истощенные.
  Волховский фронт отличался от других тем, что находился среди сплошных болот. Люди и машины передвигались по дорогам, мощенным бревнами. Десятки километров бревенчатых настилов шириной проезда на две машины. По краям бревна скреплены скобами.
   Из продуктов кроме спирта, горохового концентрата и хлеба ничего не было. У многих бойцов начался авитаминоз - куриная слепота. Ночью люди ничего не видели. Поэтому они выстраивались в цепочку по 5-10 человек, держались друг за друга, и вел их тот, кто еще что-то видел. У многих начали опухать суставы.
  Командир полка послал меня с тремя бойцами на автомобиле ГАЗ-АА привезти из ДОП на ст. Жихарево машину сушеного лука. Туда доехали нормально. Пробыли там около суток, загрузили полную машину луком в мешках и отправились обратно. Дорога проходила через небольшой мостик на местной речушке. С обеих сторон скопилось много машин. Пропускали по несколько машин то с одной, то с другой стороны.
  В километрах 5 ходил немецкий бронепоезд и периодически обстреливал переправу. Наводку ему давала "рама"-фокефульф, который кружил невдалеке. Немцы вели неожиданный массированный обстрел с промежутком 5-10-15-20 минут, или долго молчали. Были большие потери наших войск. Проезжали через этот мостик, кто как мог. Кто удачно, а кто попадал под артобстрел. Рядом с переправой стоял танк-тягач, который сразу оттаскивал в сторону разбитые машины. Там же были три палатки, санчасть и саперы с запасом бревен. После обстрелов они быстро наводили переправу.
  И вот настала наша очередь. Только въехали на мостик, начался артобстрел. Мостик мы проскочили, но задними колесами загребли бревна настила и стали! Я и 3 солдата как по команде, не сговариваясь, выскочили из машины подняли зад машины, весом 3 тонны, да еще с грузом и двинули вперед , через затор до ровного настила.
   Дорогой солдат мне говорит: "Товарищ ст. лейтенант, мне показалось, что мы подняли машину сзади". Я говорю, что мне тоже так показалось. Остальные нас поддержали. Но как это можно было сделать вчетвером, осталось для нас загадкой. Обычно, чтобы приподнять такую машину требовалось 12-20 человек.
  Когда привезли лук, его тут же растащили бойцы, кто в шапку, кто в плащ-палатку, кто в противогазную сумку. А вскоре наша авиация разбомбила железнодорожные пути, и наша артиллерия расстреляла этот бронепоезд.
  Но и немцы в долгу не остались, разбомбили станцию Жихарево. Налетели 100 юнкерсов. Пикировали 15 штук в звене, друг за другом. Сделали по два захода. Каждый сбросил по 18 бомб.
  Вся наша артиллерия открыла огонь. Но не сбили не одного самолета. Очень было досадно видеть, как рвутся снаряды, да все мимо.
  Когда мы были еще в боевых порядках, немцы обстреливали нас снова и снова. Мы вошли в такой клин. Вечером возле палатки стояли три офицера и солдат - шофер санитарной машины. Недалеко разорвался снаряд. Все, как стояли, так и остались стоять, а солдата убило. Я утром стоял с начпродом, и вдруг что-то застучало по деревьям. Буквально в 7 м от нас проскользнул по мерзлой земле снаряд 105 мм калибра, застыл и не взорвался.
  Перед выездом с Волховского фронта, мы, после бревенчатых настилов, попали в болото. В мою задачу входило двигать весь транспорт при любых обстоятельствах, чтобы своевременно занимать боевые порядки на отведенном месте. В 6 часов вечера мы начали движение. Машины порой тонули в болте выше кабины. Вытаскивали - по 30 человек на машину и буквально несли ее на руках. Я настолько вцепился в эту работу, что опомнился только на второй день в 12 часов.
  На Волховском фронте мы воевали недолго, но боевые условия там были настолько тяжелыми, что каждый день казался годом. Везде вода, топи, болта. Если вечером настелешь на суглинок ворох веток, ляжешь спать, то утром проснёшься уже в воде.
  Бывало, станешь где-нибудь возле разливов, зачерпнешь котелком воду и зацепишься за убитого.
   А разве вся 2 армия, которую предал и бросил Власов, вышла из окружения? Вышли только ее остатки, которые, будучи в окружении, ели ремни, голенища кирзовых сапог и другое снаряжение.
  Против наших боевых порядков занимал боевые порядки вновь прибывший корпус пехоты. Тянулся он не менее 5 дней, а выбили его весь за три дня. А потом месяц вывозили на собаках убитых. Да разве всех вывезли? Сколько там осталось безымянных солдат - погибших, утонувших в болотах - не счесть.
  Еще помню, как собаки работали зимой. С минами на спине они подползали к танкам и взрывались. Но были случаи, когда их расстреливали свои же, потому что ей ведь безразлично к какому танку бежать.
   После месячных боев на Волховском фронте, 18 апреля 1943 года, дивизия вновь поступила в распоряжение ставки.
  Мы собрались всем полком с автомобилями и имуществом на станции Жихарево, погрузились в эшелоны и отправились в г. Солнечногорск под Москвой. Командир полка грузин и его зам. по снабжению любили выпить. Зам. по снабжению Смирнов получил в Жихарево на допе продовольствие и большую бочку спирта. Сверху было отверстие, через которое шлангом наливали спирт. В дроге спирт никому не давали, а зам. по снабжению с этой бочки почти не слезал, радовался, что везет спирт.
  Когда мы прибыли в Солнечногорск и стали сгружать бочку, она почему-то оказалась легкой. А когда заглянули в нее, спирта оказалось только на дне. Умельцы по дороге, когда продовольственники спали, сверлили в стенке бочки отверстия и наливали спирт. И так сверлили все ниже и ниже, пока не дошли чуть ли не до дна. Оставшиеся отверстия умело заделывали деревянными чопиками да так, что было незаметно. Можно было посмотреть на свирепость этого зама и самого командира полка.
  В Солнечногорске мы стояли около месяца, и эти деятели выпили не один литр водки и спирта. В полк прибыли НКВдисты и проверили расход спирта. Оказалось, что больше всех спирт пили командир полка и зам. по снабжению. Приказом по дивизии их разжаловали и отправили в штрафную.
  Был у нас в полку помощник начальника штаба, капитан Кузнецов. Так вот этот Кузнецов таскался за молоденькой связисткой Таней. Она с ним жила и другим не отказывала. В пьяном виде он бесился. Однажды в пьяном виде, он зашел в помещение, где она находилась, и в упор расстрелял ее, а потом застрелился сам. Были и такие вояки.
  Командиром полка назначили бывшего начальника штаба, капитана Раевского, тоже выпивоху, а зам. командира полка по снабжению капитана Дашука Александра Яковлевича, с которым я дошел до конца войны. Для нас она закончилась в Златой Праге. Но до этого было еще далеко. Раевский, хотя и пил изрядно, но был кадровым офицером еще до войны и грамотным артиллеристом.
  В мае 1943 дивизия вошла в распоряжение командующего Брянским фронтом, генерала армии Попова М.М.
  От Солнечногорска до реки Псел марши составляли по 500 км. Была большая нехватка ремней для динамомашин. Приноровились крутить ремни из телефонных проводов. Но они лопались, а то и срезали шкивы.
  Брянский фронт был правым крылом Курской дуги, где готовилось генеральное наступление. Мы были на переднем крае фронта под городом Болхов. В течение почти двух месяцев мы копили мины, которые ночами доставляли на передовую.
  Линия фронта проходила по реке Оке. С одной стороны ее были немцы, с другой - наши. И те и другие брали воду в реке, но никто ни в кого не стрелял. Кстати и на Волховском фронте была приблизительно такая же ситуация. Наши пехотинцы ночью клали на пеньки махорку, а немцы брали махорку, а оставляли сигареты и шоколад, которого у нас и в помине не было. Это происходило в нейтральной зоне, между двумя краями обороны.
  Возить снаряды в абсолютной темноте было очень тяжело. Естественно, автомобили натыкались на деревья. Многие имели повреждения. Но моя парковая служба с этой работой в основном справлялась.
  Всеобщее наступление на Брянском фронте началось в 20-х числах июля 1943 года. Войска шли по нескошенным полям, где было много убитых наших и немецких солдат.
  В августе 1943 года наша дивизия вошла в состав Воронежского фронта. Командующим фронтом был генерал армии - Ватутин. Все время наша дивизия находилась в боевых действиях. Наш полк нес ощутимые потери в живой силе. В первых числах августа 1943 года в составе 1 армии, мы принимали участие в освобождении города Орла и ликвидации орловского плацдарма. В ходе боев было освобождено еще ряд населенных пунктов и городов. В районе деревни Казачья лисица была разгромлена колонна отступающих немцев. Был занят г. Грайворон и дальше дивизия продвигалась к г. Ахтырке. Заняв боевые порядки в районе Ахтырки, дивизия была потеснена противником. Через сутки отчаянных боев равновесие было восстановлено.
  Однако бывший передний край обороны нашего, 242 полка, остался в нейтральной зоне. Два дивизиона успели отойти, а третий - майора Лапина был полностью уничтожен, осталось в живых 5 человек, поэтому вся боевая техника, в том числе минометы и автомобили, остались в нейтральной зоне, на старых боевых порядках. По приказу командира полка, образовали группу из 8 челок - два офицера - шесть рядовых. Вооружили нас автоматами, гранатами и ломами. По ночам мы выходили в нейтральную зону и грузили минометы на машины, затем их руками выкатывали из капониров и катили в тыл нашего переднего края.
   Еще за месяц до наступления на Ахтырку я присмотрел трофейный броневичек "Хорьх". Мы его отремонтировали, выбросили пушку и пулемет и приспособили под тягач. Докатив машины до деревни, дальше тянул их наш тягач. Все машины были почти новые, получили их на Волховском фронте. Спасли всю матчасть, не смогли восстановить только две машины ГАЗ-2А
   Эту работу мы выполнили за 2 ночи. Легко было брать ствол миномета, но невероятно тяжело было отрывать от грунта плиту миномета, на которой стоял ствол. Минометы 120 калибра, за каждым выстрелом отдача, плиту-чашу с каждым выстрелом запрессовывает в грунт-глину. Чтобы поднять плиту из глины требовалось 4-6 ломов. Работали под самым носом у немцев - их передний край находился в 100-150 метрах. При этом передний край обороны немцев беспрерывно освещался ракетами. И рвались мины, немцы били по площадям. Вначале все делалось тихо. Но потом приходилось стучать. Усталость при этом была адская и уже никакой страх нас не сдерживал. Спасли 15 машин и 20 минометов. За две ночи вывели в парковый взвод и за неделю все восстановили. Как нас не обнаружили немцы, остается только гадать.
  За эту операцию я был награжден орденом "Красной Звезды".
  Противник особенно настойчиво держался за Ахтырку. 18 августа силами 100 танков и полка мотопехоты под прикрытием авиации немцы потеснили наши части и, развивая успех, стали продвигаться вперед. Ряд наших артиллерийских подразделений попал в полосу действия танков, в том числе и наш второй дивизион. Но артиллерийский дивизион оказал такое сопротивление, что противник, будучи под ураганным огнем всей артиллерийской дивизии, был вынужден отступить. Бой длился 5 часов. Было уничтожено 25 танков, из них 11 тигров, 5 автомашин, 3 бронетранспортера.
  Наш парковый взвод находился в селе, близ Ахтырки. Я как раз в это время был там. На село был совершен налет немецкой авиации. Я залег в дальнем углу двора возле забора, а старшина взвода Дондуков с одним из шоферов побежали в подвал под домом. Возле подвала стояла наша машина с бочками бензина. Одна бомба взорвалась около машины, бочки разбросало, горящий бензин попал в подвал. Старшина и боец сгорели.
  После войны мне пришло письмо от школьников Ахтырки. Они просили рассказать об освобождении их города. Я написал о том, как мы освобождали Ахтырку и о том, как погиб старшина Дондуков. Позже они сообщили мне, что память его увековечена в книге боевых действий по освобождению Ахтырки.
  Тыловики, при наступлении немцев, удрали за 30 км., а мы отошли на 4 км, организовали оборону и на дали немцам пройти.
  По пути боевых действий за Ахтырку, мы освободили многие села Украины. Однажды мы с парковым взводом находились в совхозе Красный. В один из вечеров по дороге, которая находилась напротив нас, шла колонна виллисов с включенными передними фарами. С нашей стороны кто-то стал стрелять по дороге из карабина. Я и капитан Аблязов подошли к дороге. В это время передний виллис остановился, а за ним остановились еще несколько машин. Из первого вышел плотный мужчина в кожаной куртке и спросил, кто стрелял? Лейтенант Гольдман ответил, что стрелял он и поинтересовался: "С кем имею дело?". Мужчина ответил: "С Жуковым", - и влепил ему в ухо, да так, что тот чуть не упал в кувет. Гольдман не растерялся, вытянулся и отчеканил: "Тов. маршал, выполнял ваш приказ. Стрелял на поражение за демаскировку фарами". Жуков ответил: "Дурак, ведь я же ехал со стороны фронта". Он, конечно, понял, что не прав. Повернулся к нам и спросил, а вы кто такие? Лейтенант Аблязов ответил: "Командиры советской армии, товарищ маршал". А он нам и говорит: "Не командиры вы, а бандиты с большой дороги". - Сел в машину и колонна виллисов помчалась дальше.
  Этому Гольдману вечно не везло. Уже находясь в Германии, стояли мы в лесу. Он сел на немецкий мотоцикл, а ездить не умел. Разогнал его, а остановить не может. И влепился в штабель пустых металлических бочек из-под горючего. Все летело с таким грохотом, что нельзя было разобрать, где бочки, где Гольдман, а где мотоцикл.
  Окончательно мы освободили г. Ахтырку в 4 часа утра. Многие здания горели. На улицах стояла разбитая немецкая техника. Среди них несколько танков - тигров, фердинандов. А автомобили вообще никто не считал. Попадались и исправные машины, на ходу.
  В результате ожесточенных действий на Украине, полностью была разгромлена Белгородско-Харьковская группировка немецких войск. К 27 сентября 1943 года части дивизии, в том числе и наш полк, заняли огневые позиции на левом берегу Днепра в районе Гусеницы на знаменитом Ржевском полигоне.
  Дивизия поддерживала артиллерийским огнем части 40 армии. Сходу был форсирован Днепр и захвачен плацдарм в районе Монастырево и Ходорово - Малый Букрин. Наш полк занимал огневые позиции в районе Ходорово. В боях в районе Ходорово противник понес большие потери в танках и живой силе. Наша переправа через Днепр беспрерывно подвергалась налетам вражеской авиации и артобстрелу. Когда во время сильного артобстрела я с группой солдат находился в одной из землянок, снаряд разорвался рядом с нами. Бревна с крыши землянки разлетелись. Одно из них попало мне по правой ноге, чуть выше колена. Я хромал недели две, а потом все прошло. Но уже в 1949 году боль в ноге возобновилась, и я пролежал в Симферопольском военном госпитале около 3-х месяцев.
  Особенно ожесточенными были бои в районе Букринского плацдарма. В октябре 1943 года наш Воронежский фронт был переименован в 1-й Украинский. Командующим фронта был генерал Ватутин.
  6 ноября 1943 года на рассвете началась историческая битва за освобождение Киева. Наши части овладели предместьем города - Пущей-Водицей. В этот же день столица Украины была полностью освобождена. В 7 часов утра я был на Крещатике. Не город, а сплошные развалины. Не осталось почти не одного жилого дома.
  С ходу был освобожден и Житомир. Однако противник оказал жесткое сопротивление, предприняв хорошо подготовленную атаку. Наши войска временно оставили Житомир. В Киеве мы сосредоточились в районе Святошино в Сыровецких лагерях. А наши огневые позиции были в 20 км от Киева по направлению Житомира в деревне Раковичи.
  В Сыровецких лагерях был большой котлован. Когда стали его раскапывать, обнаружили около 300 убитых. Говорили, что это злодеяния немцев, а теперь говорят, что это следы сталинских репрессий.
  Вторично Житомир был освобожден в декабре 1943 года. Приказом Верховного главнокомандования наша дивизия получила наименование 17-я Киевско-Житомирская артдивизия прорыва РВК.
  Дальше боевой путь дивизии прошел через Коростень, Шепетовку, Старо-Константинов, Ново-Константинов на Проскуров. Проскуров был освобожден с ходу. Особенно яростно била рота пехоты, которая удерживала железнодорожный вокзал в Проскурово. Когда погнали немцев, отрезав им путь по железной дороге, командира роты спросили, как он сумел удержать одной ротой вокзал против такой массы немцев? - Так перед нами была наглядная агитация, - он показал на цистерну со спиртом, стоящую на путях. Возможно это анекдот, но в каждой шутке есть доля правды.
  После Проскурова мы дошли до Тернополя. Заходя в села Западной Украины, мы не встретили ни одного мужчину, все они добровольно, или насильно были в бендеровцах. Мы находились в селе Вельки Луки недалеко от Тернополя. Рядом был парковый взвод соседнего артполка. В одну из ночей 10 солдат этого взвода, сонных, перерезали бендеровцы. Утром из боевых порядков приехал командир этого полка, чтобы разобраться. Он приказал тщательно обыскать село и всех найденных мужчин привести в штаб. В результате нашли 7 мужчин. Узнав кто они, командир приказал повесить каждого на отдельном дереве.
  18 июня 1944 года был освобожден г. Золочев под Львовом. Там был окружен и полностью уничтожен механизированный корпус немцев. Было много немецкой техники. Я взял там несколько грузовых автомобилей: Бьюик, Мерседес Боргвард и легковой автомобиль Хорьх. Было много раненых и убитых. Отдельные группы немцев скрывались в лесах.
  27 июля был освобожден Львов. Начались бои за освобождение Польши. 23 августа наши войска пересекли границу Польши. Были освобождены Жешув, Дембица, Кросно и другие города и населенные пункты.
  В Кросно шли по улице. Тишина. Стоит немецкая пушка, развернута в сторону немцев. Зашли на территорию небольшого завода. Набрали разного инструмента: сверла, резцы, маленький токарный станок, строгальный, сверлильный. Механические пилы. Идем обратно. Видим наши залегли цепью и кричат нам, -ложись. Мы под свистом пуль перебежали к своим. Оказалось, что в корпусах завода засели немцы. Как мы туда зашли и вышли незамеченными для меня загадка.
  В декабре 1944 года началась усиленная подготовка и сосредоточение наших войск на Сандомирском плацдарме в целью дальнейшего развития наступления на Краков и Верхнюю Селезию. 19 января 1945 года был освобожден Краков, а 29 января очищен весь Селезский район Польши. Когда подошли к Одеру, вся наша и 22 минометная бригады дальше двигаться не могли. Не было горючего.
  Командир бригады приказал мне найти где угодно горючее. В одном дворе нашли пустые металлические бочки. Загрузили их в три студебеккера и отправились на железнодорожную станцию города Котовице в надежде там что-нибудь найти и не ошиблись. В одном из тупиков обнаружили цистерну с бензолом. Это тоже горючее, но не из нефти. Его получают при перегонке каменноугольной смолы. Горит отлично. До 5 градусов находится в жидком состоянии, а ниже превращается в снегообразную массу. Мы заливали бензол в бочки и катили их через железнодорожные пути, а потом грузили в машины. Всего погрузили около 40 немецких 200 литровых бочек.
   Когда возвращались, пришлось переезжать понтонный мост, как на грех у одной машины загорелся ручной ленточный тормоз, видимо от трения. Пламя перебросилось на кузов, где были бочки с бензолом. Все кто был в машине и рядом на других машинах мгновенно разбежались. Я в отчаяние сорвал с себя шинель, накрыл пламя. Другие ребята опомнились и пришли на помощь, общими усилиями огонь погасили. Все обошлось. Только я сильно ожог кисти рук.
  Когда доставили горючее, командир бригады Засникин так обрадовался, что тут же подготовил приказ о моем награждении орденом Красной Звезды.
  Свой первый орден Красной Звезды я получил под Ахтыркой, когда выводили нашу матчасть из нейтральной зоны. Надо прямо сказать, что нас, не боевых командиров, не очень баловали наградами, от случая, к случаю. Вроде того, который я привел, хотя работу приходилось выполнять колоссальную. Как может воевать полк, если машины неисправны? А они все и всегда были на ходу.
  Иногда приходилось за сутки ставить в число ходовых сгоревшие в результате налета авиации, или подорвавшиеся на мине машины, или разбитые в результате аварии во время езды без света в ночное время. Такие случаи бывали почти ежедневно, и со всем эти приходилось справляться. Давалось это нелегко. О сне можно было только мечтать.
  Во время большого марша под Малоярославцем, водитель ночью уснул, и машина свалилась с 7 метрового моста в реку. Погиб расчет из 7 человек, а с ними командир взвода, молоденький младший лейтенант Кузнецов - 19 лет. Людей придавило плитой и стволом миномета. Они захлебнулись. А шофер остался жив. Посчитали, что это несчастный случай, его перевели в полк связи. Машина была полностью изуродована. Раму выбросили. Но неподалеку, в совхозе, нашли хорошую раму. Машину восстановили в течение суток. А когда подъехали к Малоярославцу, то один водитель залетел на левую сторону шоссе, врезался в деревенский дом и разбил машину ГАЗ-АА, которая тоже в течение суток была восстановлена. Использовали не годные для восстановления сгоревшие машины, других воинских частей.
  Был форсирован Одер, и наши войска вошли в Германию, в приграничный город Глейвиц. Теперь это польский город Глевице.
  Особенно тяжелые бои шли в районе города Бриг на западном берегу Одера. Они закончились 5-6 февраля. На пути к Берлину стояли крупные города Бреслау, Глогау, Торгау, Виттенберг и ряд других. Города Бреслау и Глогау обошли, так как немецкие гарнизоны там не сдавались, и пошли дальше на Берлин. Была форсирована реке Нейсе.
  Первый по-настоящему немецкий город, который мне запомнился, был Торгау, на реке Эльбе. Здесь в конце войны состоялась знаменитая встреча наших войск с американскими. В этой встрече участвовал и я. В Торгау мне представилась возможность улучшить живучесть наших автомобилей. Самым слабым местом у старых ЗИС-5 был редуктор. На наше счастье немцы привезли на площадь города столько задних мостов ЗИС-5, что можно было восстановить целую армию таких машин. Там я набрал редукторов от задних мостов и капитально восстановил все ЗИС-5. Кроме того в городе был местный ремонтный завод, где оказалось много отремонтированных двигателей ГАЗ-АА. На многих своих ГАЗ-АА мы поменяли двигатели.
  6 мая 1945 года нам приказали срочно идти на Прагу. ехали По Германии ехали на Фиате. Татры преодолели за сутки, спешили, там не спал 52 часа, а в Австрии по пути прихватили брошенный газобаллонный 7 тонный автомобиль "Бюсинг". Я сел за руль и взял с собой взвод боепитания полка в количестве 7 человек. Машина шла безукоризненно. В кузове, в запасе было 10 баллонов, заполненных газом, стоящих под бортом на немецких ременных зажимах. Два баллона было внизу кузова - питание для двигателя- один баллон на 50 км.
   На одном полустанке стоял эшелон с ящиками мясных консервов - в ящике 40 банок говяжьей тушёнки. Мы загрузили 140 ящиков тушенки в кузов. Машина была с тентом. В Карпатах, в районе Брно, при подъеме у автомобиля отказали тормоза. Тормоза были воздушные - компрессор работает, а воздух в цилиндры не закачивает. Я сказал ребятам, - возьмите штук десять камней побольше и положите в кузове у заднего борта. И если я дам команду-бросайте их под задние колеса. Я повел машину на первой передаче. И в одном месте камне очень пригодились. Благодаря им мы выехали на верх и начали спускаться. А впереди колонна студебеккеров более трех десятков. Я взял влево и начал обходить их на первой передаче. И вдруг на встречу "фордик". Я снял фуражку и машу ему, но он, как назло, прет на меня. Пришлось съехать в кювет, но неудачно - машина легла на бок под 45 градусов.
  К счастью идет трактор на резиновом ходу "Бульдог". Мы его остановили просим помочь. Он не в какую. - Спешу, отстаньте.
   Спасла тушёнка. Мы ему отдали ящик консервов и хлеб.Только тогда вытащил. Дальше я шёл на первой передаче. Доехали до города Брно. Остановились возле комендатуры - там чехи. Приняли нас радостно, мы зашли в комендатуру. В комнате в пирамиде ружья "Зауэр"- 15,16,20 калибра. Кто хотел, тому разрешили взять по ружью. На следующий день нашли деревушку, в которой сосредотачивался наш полк. Деревушка вся сожжена. Немцы сжигали в этом районе все деревни.
  Еще раньше мы проезжали город Брикс, после войны эта территория отошла к Чехам и сейчас город называется Мост. Там я встретил Иду, свою будущую, вторую жену. Она работал в городе, как военнопленная, насильно вывезенная немецкими оккупантами из Азова.
   Дальше я ехал очень осторожно без тормозов до самого Кросно, где догнал полк.
  У немцев уже тогда был превосходный газобаллонный автомобиль. Еще у них был в эксплуатации 7 тонный газогенераторный автомобиль Мерседес, который запускался без бензина. А у нас запускался на бензине, а на дровах почти не работал. В войну постоянно не хватало шоферов. Приходили, как правило, "инкубаторы", которых надо было долго учить и которым нужна была большая практика. Только тогда они становились настоящими шоферами и могли водить автомобиль днем и ночью в самых сложных условиях бездорожья.
  Поскольку наш минометный полк стоял рядом с пехотой, а иногда, при наступлениях, даже впереди пехоты - были большие потери водителей. Дальность полета 120 мм мины: чугунной - 4,5 км, стальной - 5 - 5,5 км. Мины бросались через ствол миномета. Ствол - беззамковый. Скорострельность очень высокая. Заряжающий едва успевал подавать мины. При стрельбе стальными минами, были случаи, когда по заводской небрежности, попадались чугунные, тогда ствол миномета разрывало, и весь расчет мог погибнуть.
  В конце апреля крупная группировка фашистов оказалась блокированной юго-восточнее Берлина в предместье Люкенвальде. Задача дивизии состояла в том, чтобы остановить продвижение немцев на запад к союзникам. Немцы двинули конными боевыми порядками. Все дороги были ими запружены. Бои шли ожесточенные, доходившие до рукопашных. Наша дивизия несла большие потери в живой силе. И это, можно считать, уже в самом конце войны. В результате мощных ударов 1-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов берлинский гарнизон 2 мая капитулировал.
  Перед нашей дивизией поставили задачу двигаться в Чехословакию, чтобы помочь местному подполью одолеть фашистов. За Кросно, километрах в 30, в Карпатах, проходила чехословацкая граница. Там начинался прорыв в Чехословакию. Вначале этот прорыв осуществлялся чехословацким корпусом Свободы. Но он понес большие потери и не добился успеха. Дивизия прибыла в Прагу 7 мая и сходу вступила в бой. 9 мая Прага была освобождена. Началась операция по захвату генерала Власова, который находился под Прагой. А также других военных преступников. На этом война была закончена.
  Таким образом:
  17 артиллерийская Киевско-Житомирская, ордена Ленина, Краснознаменная, ордена Суворова дивизия прорыва резерва Верховного главнокомандования, пройдя с боями 7200 км от Ленинграда по полям, селам и городам России, Украины, Польши, Чехословакии и Германии завершила свой победоносный путь у стен Златой Праги.
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"