Алексахин Игорь Васильевич : другие произведения.

Ненависти Гроза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История потомственного крепостного, который вздумал с оружием в руках защищать свою честь.


  
   И.В.Алексахин
  
   История потомственного крепостного,
   который вздумал с оружием в руках
   защищать свою честь.
  
   НЕНАВИСТИ ГРОЗА
  
  
  Содержание........ ..Стр...Главы
  1. Деревня......................1..........1 - 4
  2. Интернат....................7..........5 - 7
  3. Англичанка..............11..........8 - 12
  4. Братик......................22.........13 - 15
  5. Город.......................25.........16 - 20
  6. Парабеллум..............32.........21 - 29
  7. Рулетка.....................45.........30 - 34
  8. Фрида.......................53.........35 - 38
  9. Старые знакомцы....62.........39 - 40
  
  
  
   1. Деревня
   1
   Деревня наша Хилово - небольшая деревня. В позапрошлом веке, когда, за участие в усмирении Польши, получил её отставной поручик Шиловский, было в ней дюжины четыре дворов, не больше. Сам-то Шиловский, как потом оказалось, наполовину поляк, но царю служил ревностно. Получив деревеньку, очень хотел, чтобы называлась она Шилово. Так, вроде и согласие было, да, видать, писарь перепутал, а может, поручик взятки пожалел. Ни по дороге, когда, после весёлых полковых проводов, уже в дрожках пришёл в себя поручик, ни потом, в собственных апартаментах, не удосужился он толком заглянуть в бумаги. А когда хватился и понял, то досадовал ужасно, да поздно было.
   Скрепя сердце, злился поручик, и несогласие своё с губернским писарем вымещал на собственных теперь крепостных. Жениться удачно он не исхитрился, но так развернулся с крепостными бабами, да c девками, что через пару десятков лет полдеревни можно было спокойно именовать Шиловскими. Эти новые "шиловские" и ростом, и мастью, и всей своей породой, и, главное, скрытым гонором своим, были в отца. Однако, числились они крепостными и волен был отставной поручик и грабить их, и продавать, и насиловать, словом: и казнить и миловать. А они всё терпели. И копилась ненависть их.
   Шиловский, со своим темпераментом, не мог только спать, пить стаканами красное вино, резаться в карты с соседями, да забавляться с крепостными наложницами. Прошли годы и всё это начало его отягощать, в какой-то степени. А тут, откуда ни возьмись, появился в уезде деятельный предприниматель-бес и уговорил помещика сдать ему в аренду клочок пустыря за околицей деревни. Через пару месяцев на этом клочке обосновался небольшой заводик, производивший хлебное вино, а рядом пристроилась корчма, где предприимчивый пришелец бойко торговал своим продуктом, то есть, спаивал хиловских мужиков. Всем вроде было хорошо: и помещику, который чувствовал себя хозяином, осчастливившим свою деревню, и предпринимателю, подсчитывавшему барыши, и мужичкам, которым даже полегчало. Злость-ненависть, вроде, отпускала после штофчика бесовского зелья.
   Но не удовлетворился получаемой прибылью деятельный чужак. Не мог он сидеть сложа руки, когда ясно виделось ему, что на этом бросовом пустыре можно золотые яблоки выращивать, золотой урожай собирать. Обошёл он со всех сторон, мнящего себя хозяином, Шиловского и открыл в деревеньке лавку, полную всякой всячины: от хомутов и уздечек, до ярких шелковых лент и конфет. Оно, вроде, и не плохо выглядело, да прижал хитроумный пришелец помещика так, что тот, вскоре, обязал крепостных продавать зерно только владельцу заводика, а покупать товары только в его лавочке. Конечно, сделано это было для того, чтобы не теряли мужики времени на возню с этим зерном, на поиски покупателей и торгашеские споры с ними, а бабы и девки - на ожидание коробейников с их товаром. Эти заботы возложил добрый барин на энергичного, предприимчивого дельца. Однако, ещё немного времени прошло, и цены в лавке взлетели, а цена на зерно существенно упала. Ну, тут уж сам Шиловский развёл руками. Недосуг ему было заниматься хитрыми уловками нового хозяина жизни. Аренду-то тот платил справно. При том при всём, оказались селяне в непролазных долгах и обязательствах. Многие разорялись и оказывались в долговой зависимости сразу у двух бар: и своего, и пришлого. Но они всё терпели: "Вона как оно быват!" И копилась ненависть их.
  
  
  
   2
   Когда же освободил, наконец, царь-батюшка русских рабов своих, то пришла к мужикам новая напасть. Землю-то царь оставил бывшему барину. Барин же, не иначе как по простоте душевной, сдал эту землю всё тому же арендатору-бесу, а тот переуступил её тем, кто работал на ней всю жизнь, тем, для кого она была и матерью, и кормилицей. Но так "переуступил", что через пару лет свободные крестьяне, не только Хилово, но и всего уезда, попали в крутые долги и дикую зависимость от арендатора и ему подобных. И заступиться за них уже никто не хотел. Раньше были они крепостные барина Шиловского, а теперь - свободные люди, значит, ничьи. Сдали их баре-дворяне на откуп новым хозяевам жизни. Сдали и руки умыли. Но тем даром это не прошло. Ненависть, предназначавшаяся дворянам-аристократам, обрушилась на пришельцев. Пошли погромы, пожары, пришли солдаты, начались аресты, суды, ссылки в Сибирь. Люди же продолжали всё терпеть и ждать. Теперь уже обретённую свободу терпели. И снова копилась ненависть их.
   А винокуренный заводик всё работал и работал. Бороться же с такой лихой напастью, как Ивашка Хмельницкий, у гонористых потомков пана Шиловского желания не было. Шиловские, теперь уже хиловские, начали спиваться, спиваться медленно, но неотступно. Если бы не водяра проклятая, то терпеть уже не было бы никакой возможности. Однако, разбавлялась ненависть парами хмеля и ощущалась она теперь не как зреющая скрытая сила, а только как бессильная злоба. Но копилась в сердцах и злоба бессильная.
   Но вот пришло время, и немцы напали. Сначала парней отправили на войну, потом мужиков стали подбирать. Забирать - забирали здоровых, а назад приходили только калеки, или совсем не приходили. И надежды не было, что возвернутся мужики. Слухи ходили страшные.
   А потом пошли войны, войны и войны. Требовали от хиловских мужиков все: и царское, и временное правительство, и большевики, и просто бандиты. Требовали и красные, и белые, и зелёные, и серо-буро-малиновые... Все требовали: жратвы, лошадей, кормов лошадям, крыш над головой, требовали, чтобы шли умирать мужички за красных, за белых, за зелёных. Сказали потом, чтобы хиловские сами грабили, грабили награбленное. И грабили, и жгли, и убивали, и пили, пили, пили... Пришло время военного коммунизма, время продразвёрсток, время крови, газа и лагерей за колючей проволокой. Потом: коллективизация, уничтожение кулачества, ссылки и голод, голод, голод, и кто мог - бежали в города. И уже непонятно было: кто виноват, и кого надо ненавидеть. Но ненависть-то не отступала, а копилась и зрела.
   Наконец, вроде, порядок наступил. Привели всех к единому корню. Прошла паспортизация населения, но так странно, что не коснулась она хиловских. Обошли их с паспортами, и оказались они снова в крепостной зависимости, как при дворянах. Только забирали теперь не десятину, как прежде, при князе, а всё, до последнего зерна. Тех же кто подбирал колоски, оставшиеся на сжатом, на убранном поле, объявляли ворами, судили и отправляли в лагеря на принудительную работу за баланду. Разъяснили мужикам, что "жить стало лучше, жить стало веселее" и что "когда весело живётся, то работа спорится". Работа спорилась и молчали хиловские, только промеж собой кумекали, что "жить весело, а жрать нечего". Однако, гнать самогон всегда было из чего.
   Тут снова немцы напали и всех мужиков побили подчистую. Старики поумирали, остались одни мальчишки при бабах. И забыться можно было только с тем же хмельницким, с Ивашкой. И ненависть уже настолько приелась, что, вроде, её и не было, а был только туман и тягомотина, и, заложив за воротник, брели упрямо сквозь туман, будто верили, что хоть потомки, да дойдут.
   Но вот решился очередной правитель на смелый шаг. Давно лелеял он ту крамольную идею, что, в просвещённый двадцатый век, на крепостном праве далеко не уедешь. Раньше-то руки до этого дела не доходили. Выдали, наконец, и селянам паспорта, которых те уже и ждать перестали. Крепостное право опять отменили, и вдруг оказались селяне снова такими же свободными, безземельными и беззащитными, как и сто лет назад. Старикам стали выдавать пенсию, так же, как городским! Свободы пришло вдоволь, и можно было бежать, куда захочешь, но, вроде, и смысла уже не было. Да и пить можно было сколько угодно. Свободные же люди! А накопленная за десятилетия ненависть куда то улеглась, спряталась и пока не поднимала головы, не заявляла о своём существовании.
   Наконец, грянула перестройка, колхозы распались, и выход виделся теперь только в одном: обзавестись своим личным хозяйством. Многие, очень многие с энтузиазмом, взялись за это дело, но не у всех остались силы на такое, на обратное преобразование. Немало было и таких, которые просто бежали. Бежали кто куда мог: и в город, и куда подальше - за границу, а многие,.. Многие не могли уже остановиться и пили, и пили, и пили...
  
  
   3
   Сколько себя помнил Макарка, он всегда ощущал этот запах - запах самогона, запах сивухи. Сивухой пропахла грудь матери, сивухой несло от её молока. Сивушный запах источало всё тело матери. Сивухой был её пот. Макар родился в этом запахе, купался и рос в нём. Кажется, по всем законам, должен был он привыкнуть, слиться с этой вонью, породниться с ней, питаться ею. Но его тошнило. Тошнило всегда. Сначала мать считала, что у младенца нелады с желудочком, и он срыгивает её молочко. Потом родители решили, что у него язва, потому, что ел он очень мало, через силу, несмотря на то, что голод всегда терзал мальчика, терзал с первого дня жизни. Он так и рос худущим, так и развивался: с одновременным ощущением и голода, и тошноты. Был поменьше - убегал подальше от дома, рыскал по лесу, по чужим огородам, в поисках съестного. Голод гнал его обратно, в надежде, что и ему перепадет кусок. Но там, дома двое его младших братьев уже успевали всё подчистить, к его приходу. Мать, конечно, пыталась делить съестное. Но не всегда это ей удавалось. Да и несло от неё и самогоном, которым она подзаряжалась время от времени, и ещё, чёрт знает, чем-то несло. Это отталкивало его. Она была противна до тошноты, до тошноты, переходящей в ненависть. Хлеб получал он из её рук, но и это отталкивало Макара. Отталкивала каждая черта, каждая деталь этой единственной близкой ему женщины. Немудрено, что это отвращение его оказалось наложенным потом вообще на всех женщин.
   Иногда и мать, уставшая, растрепанная, грязная только разводила руками. Может отец принесёт чего? Но отец приходил с бутылкой зелья и мать уединялась с ним за столиком в углу. Начиналась беседа, прерываемая бульканьем мутной жидкости из бутыли. В это время лучше было к ним не подходить. Потом следовали споры, обвинения, доказательства каждым своих прав и полномочий. Если не всегда доходило до драки, то всё равно родители скоро отключались, и никакого дела не было им до полуголодных отпрысков своих. Братья спали где придётся: на полу, на холодной печке, на лавках; кто что успевал захватить. Разумеется, никакого постельного белья и в помине не было.
   Отец исчезал внезапно, просто не возвращался очередным вечером. Мать, вроде, и не ждала его. Сыновья о его возвращении вообще никогда не думали. Проходил день, другой. Никто об отце не беспокоился. Семья существовала без него. Огород, корова, пара свиней, куры на руках матери давали возможность перебиться. Беспокойства никто не испытывал. Проспится где-нибудь и вернётся. Особой радости от этого не будет. Будет очередная ругань выпивох-родителей. Так и жили-поживали. Макар ощущал такое житьё как монотонную тягомотину. И, вместе с тем, ждал чего-то внезапного. Будто знал, что подобная тягомотина не может продолжаться бесконечно. И внезапное пришло.
   Появившись, как обычно, под вечер и споткнувшись пару раз на пороге, отец растянулся посреди комнаты. Мат вылетел из его уст, и он умолк навсегда. В памяти Макара запечатлелась мать, которая выла на груди распростёртого на полу отца и бутылка с остатками мутной жидкости в луже с таким знакомым невыносимым запахом.
   Пришли соседи. Обмыли и уложили мёртвое тело на столе. Пришли родственнички с другого конца села. Стали думу думать: как достойно помянуть покойного. Пришёл "дядь Женя" - брат матери, пришёл со своим крестником. Предложил продать корову. Нельзя же ударить в грязь лицом перед односельчанами. Но тут вдруг мать поднялась, села на лежанке и застыла. Стеклянные глаза с маски лица смотрели сквозь "дядь Женю", сквозь его крестника-собутыльника. Они восприняли это, сперва, как презрение к их предложению, но когда, оторопев, отодвинулись в сторону, то оказалось, что смотрит она вовсе и не на них, а сквозь стены. Помолчали они, помолчали, да так и отошли, не решились повторить своё предложение.
   Зато соседи и не соседи возможности не упустили. Принесли и бутыли-четверти, и банки трёхлитровые, и просто поллитровки с разноцветной жидкостью: от светлой, чистой как слеза, до мутно белой как молоко, до синевато-зелёной с красноватым оттенком. Мастера были по этому делу соседи-односельчане. Только разило от этих подношений одним и тем же и таким, что бежал Макар из дома и из села, и не мог присутствовать, не мог наблюдать, как протекала недельная пьяная оргия. Меньше-то не в обычаи было. А когда появился он в родной хате голодный, растрепанный, с торчащими вихрами волос - ночевал он в стоге соломы - то понял, что ничего не изменилось, что и дальше маячила та же тягомотина, та же грязь и беспомощность, та же голодуха, и надо было что-то новое придумывать, что-то предпринимать. И ненависть к существующему обычаю жить в бессильной скотской погоне за куском хлеба, жить в пьяном дурмане, - ненависть стала его обычным состоянием. Ничего другого не оставалось.
   Мать не на много задержалась в этой трясине после своего бесшабашного, давшего дуба супруга. Стала она пропадать, исчезать время от времени. Уходила под хмельком, а возвращалась под вечер едва можаху. А однажды и совсем не возвратилась. Голодные её отпрыски прождали три дня. Сначала никуда не заявляли. Чего заявлять-то? Поди, заяви, а она завтра возьмёт и возвернётся. Так и прокантовались с неделю. А через неделю мамашу нашли убитой в лесу. Трое братьев остались сиротами. Макар - самый старший.
  
  
   4
   Мать была застрелена. Жакан, будто на медведя снаряженный, пробил ей грудь навылет и застрял в стволе ели, у корней которой и нашли тело. Следователь перебрал всё зарегистрированное и незарегистрированное оружие в районе, но ничего подходящего не подобрал. Правда, не прошёлся он по самодралам хиловских парней. А таких самоделок было не меньше, чем зарегистрированных ружей. Когда-то Макар и сам соорудил такую игрушку. Железную трубку - в палец толщиной - расплющил и загнул с одного конца. Напильником пропилил запальное отверстие. Из полена выстрогал приклад и намертво прикрутил к нему ствол проволокой. Если начинить такую пушку порохом, свинцовой пулей, запыжевать и чиркнуть спичечным коробком по спичке-запалу, удерживаемой проволочной скобочкой у пропиленного в стволе отверстия - результат может соперничать с действием дуэльного пистолета века позапрошлого. Пороха Макарке не удавалось раздобыть, так он шилом соскребал головки спичек и из пары коробков набирал полновесный заряд. Но быстро надоело ему тогда шкрябать по спичечным головкам. Да и стрелять было не в кого. Дичи в округе почти не наблюдалось. Прицельную же стрельбу вообще вести было невозможно. Прошло время, и это огнестрельное чудо было забыто то ли где-то за старым сундуком, то ли на чердаке в сарае.
   Допрашивая свидетелей, установил следователь, что и Макар когда-то баловался самоделкой. Но это было давно. Оружие не обнаружили. Приписать сыну убийство матери не было оснований. Да и сивухой несло от тела убитой... Однако, слушок, гадкий слушок пополз по селу, когда узнали селяне, что сделал следователь попытку проверить, не из Макаркиного ли самодрала укокошили его перегруженную самогоном мамашу. Ведь, знали же, что терпеть Макар сивухи не мог. Не постеснялись и утверждать, что допрашивали его с пристрастием, что жакан, выковырянный из ели, вроде, подходил к тому самому стволу... Да больно уж неправдоподобно выглядела гипотеза матереубийства. Так и затих слушок. Только отвращение к соседям, к односельчанам не затихло. Несуразной, тупоумной акцией виделось Макару их участие и в похоронах отца, и в похоронах матери. Теперь даже случаи искреннего сочувствия односельчан воспринимались им как попытки отделаться от осиротевших братьев. Покинуть эту опостылевшую спившуюся деревню стало единственным его желанием.
   Братьев определили в Интернат-школу. Вначале всех троих, но вскоре нашлась дальняя родственница из соседней деревни, которая и забрала к себе самого младшенького.
  
  
   2. Интернат
   5
   В Интернат-школе кормили. Хоть и не до отвала, хоть и не шикарно, но три раза в день и по раскладке, подписанной врачом. Так что, в обед было и первое, и второе, и... компот. Чувство голода не пропало совсем, но как-то притихло, отошло на второй план. И спали на чистом белье. И в бане мылись регулярно. И книжки читать приучались. И учиться заставляли. Даже врачебному осмотру подвергались, время от времени. Все, вроде, вошло в определённые рамки.
   Не признавал Макарка никого над собой, ни товарищей, тех, что днём окружали его и ночью спали рядом, ни воспитателей, тех, что появлялись утром и исчезали вечером. Такая его позиция привела к тому, что отношения его с приютскими оставались невыясненными. Те, что считали его ниже себя в приютской иерархии, выжидали до случая. Приходил случай, и избивали Макарку нещадно. Но не покорялся он. Снова и снова спорил, да так рьяно, что отступали охальники. Отступали и снова ждали случая. Вот придёт время, случай поможет, проучит его, и поставит его на своё место, и сам он всё поймет. Поймёт, что он есть и чего стоит. Такая выжидательно-драчливая позиция и закрепилась. В таких невыясненных отношениях он и пребывал. Так и рос. Так и время шло год за годом.
   Но с преподавателями было потруднее. Особенно с англичанкой - прямой как палка, выдержанной до мёртвенной спокойности, с расчёсанными на пробор белыми, казавшимися седыми волосами. Нередко она застывала на несколько секунд, уставившись помутневшими за пенсне шариками глаз куда-то в потусторонний мир. При этом полоска бледных губ становилась такой тонкой, что, казалась просто порезом на бледной коже. Потом, вздрогнув, обращала своё, с золотым переносьем, пенсне к собеседнику и переспрашивала, обычно переспрашивала, уясняла что к чему и, как ни в чём ни бывало, продолжала разговор. Первая встреча с ней осталась в сознании Виктора одноцветным, но чётко очерченным по контуру пятном. Вроде что-то и осталось, но что осталось, сказать не было никакой возможности. Да он и не пытался ничего осмыслить, не до английского языка ему было.
   Вторая встреча произошла ночью, точнее, на рассвете. Макар ещё во сне почувствовал, что рядом кто-то наличествует. Открыл глаза. На его койке сидела женщина. Сидела прямая, как палка. Стёкла пенсне, в обрамлении белых, будто седых волос, прикрывали глаза как заслонки. Полоски губ невозможно было разглядеть на бледном лице. В маленькой спальне, кроме Макара, было ещё пятеро забывшихся во сне пятнадцатилетних пареньков. Англичанка видела, что он проснулся, но ни одним движением не среагировала. Упёрлась в него своими, с золотым переносьем, заслонками. Молчала, словно не знала что сказать, словно ждала его реакции. Но Макар не шевелился. Не шевелился и тоже молчал. Не двигаясь, они довольно долго смотрели друг на друга. Потом один из соседних пареньков перевернулся на другой бок и забормотал, не просыпаясь. Тут и ощутил Макар странное непривычное удовлетворение. Нет, не его было это чувство. Как само собой разумеющееся, пришло ему на ум, что это она была довольна и его пробуждением и его бездвижной реакцией.
   - Нну,... нууу?... - промычал он вопросительно.
   Она не отвечала, казалось, ждала, что он ещё скажет. Не дождавшись, не торопясь, встала, обратила свои заслонки к двери и исчезла за этой дверью. Макар ни с кем не поделился впечатлениями от происшедшего.
   Ещё два дня прошло, и после обеда вызвала его завхозиха. Сказала, что надо помочь англичанке переставить мебель в её квартире. Написала адрес на бумажке и добавила, чтобы до вечера он успел вернуться.
   С непривычки, он с час проплутал в лабиринте незнакомых ему городских улиц. Оказалось, что дом, где жила англичанка, повторял номер соседнего дома с добавлением буквы "А". Наконец он нашёл вход, поднялся по грязной засыпанной мусором лестнице на третий этаж. Дверь её квартиры была обшита новой кожей, но кожа эта была изрезана, будто кто-то в ярости исполосовал её ножом. Это задержало его. Он стоял и, несколько минут, рассматривал странные горизонтальные разрезы кожи. Дверь открылась сама. Видно, ждали его. Англичанка в халатике кивком головы пригласила войти.
   Она дала ему тапочки. Усадила за стол. Включила проигрыватель. Помолчала немножко и налила рюмки. И тут в нос ему ударил такой знакомый, такой ненавистный запах сивухи. Он пытался сдержаться, но неожиданная ситуация оказалась выше его сил. Сработала прямая мышца живота, и вырвало его прямо на скатерть с расставленными на столе приборами. Англичанка остолбенела.
   - Ты что, болен, что ли?
   - Нет. Не знаю, - он грустно молчал. Ему было стыдно. Стыдно своего, как казалось ему, немужского поступка. Он не отвечал на её расспросы. Потом молча встал и ушёл. Ушел, не реагируя на её настойчивые попытки задержать его.
  
  
   6
   Михась подкараулил его в туалете. Ни слова не говоря, двинул кулаком в живот, сбил на пол и принялся пинать ногами. Михась был на два года старше Макарки, был сильнее не только Макара, но и многих в приюте. Он вообще пребывал в приютском авторитете.
   Макар съёживался калачиком, не успевал уворачиваться от ударов. Он почти не чувствовал боли. Его корчило от досады, от обиды, от унижения. Он дергался, пытался схватить Михася за ногу. Но тот, видно, опытен был в подобных экзекуциях. Бил то носком, пиная, то пяткой сверху. Бил, пока не надоело. Отступил на полшага. Спросил:
   - Понял, не?
   - Чего понял?
   - А то самое.
   - Чего самое?
   - А то. Отдыхай.
   Михась, не торопясь, отвернулся и ушёл. Макар долго сидел на подоконнике. В голове прочно обосновалась пустота. Пусто было и вокруг. Пусто было во всём мире. Обрушившаяся на него несправедливость ощущалась только как неспособность постоять за себя. Дать отпор этому здоровому бегемоту. Но где взять силу? Как, чем защититься? Эти вопросы остались тогда без ответа. Значительно позже услышал Макар знаменитую фразу: ольт уравнял всех: и сильных, и слабых".
   Англичанка же вела свои уроки, как ни в чём не бывало. Никак не выделяла Макара своим вниманием. Больше, чем "тройку", он у неё не зарабатывал, хотя и старался.
   Прошло две недели. Она подошла к нему в столовой. Он дежурил. Собирал грязную посуду со столов. Она стала указывать пальцем на ещё не собранные им миски на других столах, будто он сам их не видел.
   - Вот это возьми. И это забери. И вот это,.. - потом, не делая паузы и, упёршись своими заслонками в гору грязной посуды, заявила:
   - А ты, мальчик, молчать умеешь. Молодец. В воскресенье - ко мне. Ничего не бойся. Только помалкивай! - сделала она нажим на последнем слове.
   И прошествовала из столовой прямая, как палка.
   Что делать, в воскресенье очутился Макар у того же незаметного подъезда и поднялся, по той же загаженной лестнице, на третий этаж, к той же самой, обитой изрезанной кожей, двери. На этот раз никто не вышел его встречать. Он постоял-постоял, ждал, что дверь вот-вот откроется. Но, видно, никто о нём не думал и не ждал. Что ж делать? Позвонить, что ли? Что-то рука не поднимается. А может и не звонить, а повернуться и уйти? Стоит ли идти на свидание, если даже выпить-закусить не способен? Чего позориться то? Эта боязнь опозориться и сыграла решающую роль.
   Он простоял около звонка минут десять. Может она сама выйдет? Потом махнул рукой, спустился вниз и ушел.
  
  
   7
   Но англичанка не оставила его в покое. Будто нечаянно, застала она Макара одного.
   - Ты, что же, решил меня обмануть?
   - Обмануть?
   - Мы же договорились!
   - Договорились?
   - Я сказала, значит, договорились. Меня обманывать нельзя!
   - Да я и не обманывал. Вроде и звонил я, да никто не вышел.
   - Чушь какая! Звонил он! Куда ты звонил?
   - Вам звонил. Около двери постоял-постоял, подождал, а вы и не вышли...
   - Прекрати. Меня не обманешь! Смотри, пожалеешь. Чтоб в воскресенье был! - она резко отвернулась и исчезла.
   "Ну и чёрт с ней!" - подумал Макар. - "Может на этом всё и закончится?"
   В тот же вечер Михась, со своим подручным Генкой-Вальком, остановили Макара в укромном месте. Теперь они действовали вдвоём, и им ничего не стоило свалить юношу на землю, поработать над его телом своими тяжёлыми ботинками. Правда, показалось Макару, что бьют они не сильно, не хотят поломать кости или отбить внутренности. Он, как и раньше, дёргался, пытался встать. Это не получалось. Сбивали его на пол. Он не кричал и не просил пощадить, а истязатели ждали именно этого. Он сам пытался ногами наносить им удары по ногам. И это иногда удавалось, и раздражало, и злило насильников. Наконец они устали. Отошли в сторону. Закурили. Маленький Валёк подошёл к скорчившемуся на полу Макару, пустил дым в лицо:
   - В следующий раз - опетушу!
   Смолчал Макар. Знал, что это значит и чем грозит, но сдержался. Спрятал глаза. Боялся, увидит Валёк, что не удалось им довести жертву до нужной кондиции. Не покорность горела в глазах, а гнев, ненависть и угроза. Вот и смолчал Макарка. Затаился. Знал другое. Знал, что смерть, мученическая смерть ждёт Валька, при попытке осуществить обещанное. На смерть изувечен будет подлец. Как это сделать, Макар уже был осведомлён; держал про запас. Наслушался рассказов опытных людей. Технически это казалось совсем не трудным. Пожалеет дурак-Валёк, да поздно будет. Уже продумал Макар детали. Ни понятия, ни грозные законы, ни мораль, его не остановят. Найдёт ненависть свой выход.
  
  
   3. Англичанка
   8
   И снова он стоит у той же изрезанной двери. Пришёл по вызову. Постоял-постоял, пришлось решиться. Поднимает руку и звонит. Дверь открывается. Теперь она в короткой чёрной кожаной юбочке, без чулок, в шёлковой, тоже чёрной, блузке. Как обычно, губ её почти не видно.
   - Садись сюда, - показывает на кушетку рядом с собой. - Дай руку, поворожу тебе.
   Долго вглядывается, молчит, водит пальцем по линиям мальчишеской ладони. Потом, не отпуская руки, задумчиво смотрит в глаза. Внезапно еле видимая полоска её рта искривляется так, что концы губ опускаются. Рукой она крепко сжимает ладонь, по которой гадала. Не сдержавшись, другой рукой схватывает повыше локтя, тащит к себе. Боясь на секунду отпустить руки, требует:
   - Сними пенсне!
   Он понимает, что надо снять её очки, подчиняется и первый раз видит яркие зелёные выпуклые шарики на фоне широко распахнутых белков. Она притягивает его к себе, обхватывает и, прижимаясь губами, зубами то к его губам, то к шее, принимается длинными глотками всасывать в себя воздух. Ему так кажется. Но она силу пьёт. Пьёт молодость его тела. Через пару минут насытилась, раскраснелась и, не обращая больше внимания на то, что он не отвечает ей, принимается за пуговицы его рубашки. Потом засосам подвергаются обнажённые грудь и живот. Она всё больше распаляется, тяжело дышит, наваливается на него.
   Макар вдруг чувствует, что силы его убывают. Почему-то возникла слабость, даже сонливость. Вроде, всё протекает почти так, как и рассказывали опытные ребята, но положительное чувство не возникает. Наоборот, дрожь отвращения карёжит тело. Отвратителен её костлявый образ, насильно высасывающий его нутро. Внезапно приходит мысль, что грядёт какой-то великий обман. Из него тянут. Но ему ничего стоящего не дают и не дадут. Как бы нечаянно, он внезапно схватывает главное: положение в мире у него такое, что ничего ему не светит. Только отбирать будут. И отвращение к насильнице превращается в отвращение к собственной растущей слабости, к своей очередной беспомощности. Он противен самому себе. Ненависть к сложившейся ситуации растёт, набирает силу и вдруг, материализовавшись, привычным клубком подкатывает к горлу. Он понимает, что сейчас его стошнит. Вырвет прямо в зелёные, нависшие над ним бусинки её глаз, в узкую полоску искривлённых её вампирских губ.
   Он рванулся, ещё не решив, правильно ли действует. Хотел только отвернуть рот, чтобы на пол... Но она, горячая, напоённая его силой, легко удерживает это нерешительное движение. Придавливает к диванчику.
   - Не рыпайся! Мой будешь!
   Такой приказ возмущает Макара. Он больше не сдерживается, и всё содержимое желудка выплескивает ей в лицо, на её чёрную шелковую блузку и на его собственную обнаженную исцелованную грудь.
   А-а-а! - вопит она. - Так, ты та-ак, гад?! Получай! - прикладывает его парой оплеух: справа и слева.
   Не обращая ни малейшего внимания на блевотину, она, торопясь, задирает свою чёрную кожаную юбочку и вскакивает на воспитанника верхом. Оказывается, на ней нет не только чулок. Схватывает его за горло, торжествуя, придавливает обнажёнными коленями руки. Он не сопротивляется, он просто глазам своим не верит. Не верит в то, что происходит. Не воспринимает серьёзно тот факт, что она на нём верхом! Но главное, ни сил, ни охоты нет возмущаться. Она же и старше, и выше рангом. Преподаватель! Наверное, знает, что делает. Тело его, в каком-то лениво-безвольном ожидании, распласталось по диванчику, обессилело. Он тупо, будто со стороны, полуоткрыв рот, смотрит на то, что происходит. С ужасом ощущает, как последние клочки энергии всасываются её бёдрами, её промежностью, неудержимо перетекают в нутро этого костлявого вампира. Остаётся опустошённое тело, а желудок опустел ещё раньше. Он неотвратимо хочет одного - заснуть. Он и засыпает, вернее, теряет сознание, в то время, как она, извиваясь в экстазе, ласкает-терзает его тело. Свежий заряд усвоенной его энергии и впечатление покорности такого глупого, ещё вчера упрямившегося, юноши форсировали удовлетворёние.
   Закончив, она немедленно выдворила его. Выставила почти насильно, только брезгливым жестом подала кусок старой газеты, чтобы он обтер блевотину с ворота рубашки. Он видел, что стал противен не только себе, но, внезапно, и ей. Скорей уносить ноги! Бежал, не решившись выразить своего отвращения-возмущения происшедшим.
  
  
   9
   Но и отвращение, и возмущение никуда не делись. Просто Макар, привыкший прятать и хоронить в душе и гнев, и ненависть, на этот раз даже перед собой не хотел признаться в очередном унижении. Вроде, про запас спрятал своё негодование. Терпением Бог не обидел. "Посмотрим ещё, как жизнь развернётся!" Он пока ещё не понял, не осознал, в какую ловушку залетел. Ждал очередного выпада Михася с Вальком. Их он считал главной опасностью. Продумал и приготовился к решительным действиям, если Валёк сдуру попытается осуществить свою угрозу. Но шла уже третья неделя, а ничего предполагаемого не происходило.
   В общении же с англичанкой, казалось, всё было шито-крыто. На уроках их контакты протекали так, будто они никогда и нигде не встречались. Только Макар оставался в прострации. Что дальше то? Затянет она его к себе снова, или на этом история закончится? Вообще-то, любопытно было ему неопытному, что там дальше светит. Сам то он не очень собирался напрашиваться. Вот если она прикажет... Она же, все-таки, преподаватель. Её инициатива. А если потребует придти, то что, опять тошнотворное состояние бессилия? Разве можно такое допускать? Опять безволие и потеря сознания? А потом засосы на теле, с которыми ни в баню, ни врачу не показаться. Это что, и есть то самое, о котором много пишут, которое по телевидению показывают? Время шло, и на все вопросы получались, казалось, естественные решения.
   Вот если снова она скажет, чтобы пришёл, так он и пойдёт. Но придёт как самостоятельный человек, как мужчина, в котором нуждаются. Ещё подумывал иногда, что потом, освоившись, привыкнув, проявит он себя в этих встречах опытным мужиком. О таком развитии событий он уже был наслышан.
   Заканчивалась третья неделя после последнего визита к англичанке. В пятницу к концу урока она уделила Макару побольше времени, чем другим. Но это выглядело естественно. Естественно выглядело и то, что, не успев, к звонку, закончить диалога по-английски, они на минуту задержались. Как только остальные разбежались, она быстро объявила Макару, что в воскресенье его ждёт.
   - Только сперва погуляй по городу. Смотри, чтобы никто за тобой не увязался. Мне сплетен не надо.
   Макар, не говоря ни слова, оценивающе смотрел на неё, представлял, как выглядят, невидимые за заслонками, её зелёные шарики-глаза. По его мнению, сам он должен был всем своим видом выражать естественный вопрос: "А мне что это даст?" Но она поняла его взгляд как отказ. Вдруг сняла свои заслонки. Не торопясь, вытащила из сумочки шёлковый платочек. Медленно стала протирать стёкла. Уголки безгубого рта опустились вниз. Зелёные шарики упёрлись в юношу. Макар невольно отметил огромные белки глаз.
   -Не придёшь - пеняй на себя! И, вообще, давай жить дружно! Короче, приходи, поговорим.
   - Поговорим, - медленно, будто не обещая, протянул Макар.
   Поговорить не успели. В субботу утром прибежал к Макару братик. Он спал этажом ниже в младшей группе. Прибежал со слезами, хромая. Под утро кто-то поставил ему "велосипед": спящему вставил между пальцев ноги клочок бумаги и поджог. Кто это сделал - найти не удалось. Кое-как успокоили малыша, намазав волдырь жиром, который пришлось выпросить на кухне. В субботу и воскресенье врач отдыхал. Из воспитателей был только один дежурный, который и представления не имел, как лечить ожоги.
   "Какой же гад это сделал? - бормотал Макар, сквозь стиснутые зубы, - вот зверьё-то! Узнал бы - голову оторвал! Подлец! Палач! Ребёнка поджёг!"
   Но предпринять что-либо, сделать какой-нибудь реальный шаг, то есть, наказать изувера, не было никакой возможности. Негодяй скрылся, исчез, оставив только боль в живом теле и ненависть в душе. Ненависть жгла и душу Макара. Успокоиться он не мог и не пытался. Знал, что если одним махом не отучить зверя, то тот, поверив в безнаказанность, повторит это и не один раз. Будет держать ребят в страхе. Но как же, где же найти теперь этого подонка? Разговор с теми, кто спал в комнате брата, ничего не дал. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Были ли раньше такие же случаи - тоже никто не вспомнил. Так и утихомирились ребята к концу дня.
  
  
   10
   И вот он снова перед изрезанной обшивкой двери. Стоит и чувствует, что ему тоже хочется, ножом ли, бритвой ли, располосовать эту дверь. Но резал бы он не слева направо, как его предшественник, а сверху вниз, поперёк этих зияющих ран. Ясно представил себе это. Постоял-постоял, хмыкнул таким своим мыслям и позвонил.
   Она была в халатике. Отправила мыть руки. Усадила за стол. Принесла две порции бифштекса с картофелем. Сказала заботливо, что алкоголь ему противопоказан и налила в стаканы сок. Они неторопливо насытились. Макару приятно было разнообразить интернатское меню. И в англичанке, вроде, ничего неприятного не чувствовалось.
   Но вот она удаляется в соседнюю комнату, и через минуту слышится оттуда её голос:
   - Иди сюда!
   Он входит и видит, что она, абсолютно голая, полулежит в разобранной постели.
   - Ну, а такой я тебе нравлюсь?
   Такой он её ещё не видел. Он замирает и молча смотрит, как привлекательно нежится она на белой простыне. Понемногу таят неприятные впечатления предыдущей встречи. Но он не двигается.
   - Ну, что же ты? Хоть рубашку то сбрось. Сбрось!
   Этому громкому восклицанию он повинуется.
   - Вот так. Теперь пояс. Пояс расстегни.
   Брюки падают на пол. Он перешагивает через них, оказывается рядом с постелью. На этом выдержка англичанки заканчивается. Её подбрасывает. Спрыгивает с кровати, обхватывает руками Макара за шею и, опрокинувшись на спину, тащит за собой.
   Он чувствует - тело его оплетают змеи. Оплетают и связывают, никакого разрешения не спрашивая. Сковывают решительно и надолго. Не дают возможности даже инициативу проявить. Англичанка молчит. Её лицо вплотную приближается к его глазам. Он видит, как меняются черты этого лица. Веки раскрываются всё шире и шире. Брови поднимаются выше и выше, будто испытывает она ужас. Рот, готовый заорать в этом ужасе, округляется, ноздри раздуваются. На фоне увеличившихся огромных белков, зеленоватые ядрышки глаз мутнеют. Сперва на лице ещё присутствовало какое-то подобие любопытства, но вскоре это любопытство превращается в чувство удовлетворённости, а затем - в торжество, в наглое и самодовольное торжество. Глаза вдруг становятся птичьими, бездушными. Он чувствует, что тело её полнится неведомой ему дикой силой. Ещё пара минут и становится ясно, что овладевшему им существу совершенно наплевать на то, как воспринимает происходящее и что чувствует при этом он, Макар. Это уже не знакомая преподавательница-воспитательница, а какое-то бесчувственное чудовище, парализовавшее его тело. Становится неприятно. "С какой стати!? - думает он возмущённо, - мы так не договаривались". Пытается освободить руки. Не тут то было. Четыре змеи, вроде и совсем не туго спеленали, но странно и неожиданно парализуют желание освободиться. Её рот ищет чего-то: схватывает, прикусывает зубами его щёки, нос, подбородок, губы.
   - Послушайте, я не могу так. Пустите меня!
   Бездушными своими гляделками смотрит она сквозь него, смотрит сквозь потолок квартирки, сквозь крышу трехэтажного дома, сквозь облака над городом. Блуждает где-то там, за далёкими звёздами, в пустоте. Раскрытые губы, зубы елозят по его лицу, норовят захватить побольше. Он отдёргивает голову, не предоставляя ей такой возможности. Наконец, она освобождает одну руку, схватывает, зажимает клещами шею, придавливает лицо к лицу.
   Зубы впиваются в его губу и в щеку. Прикусывает крепко, до боли и дёргает, треплет его голову вправо-влево, как собака пойманную птицу.
   - Пустите меня, - повторяет он. - Освободите руки! Не могу я так.
   Короткий горловой храп звучит в ответ. Она сжимает зубы с такой силой, что прокусывает щёку. Он вскрикивает, дёргается. Дёргается теперь уже так сильно, как может. Вроде решился, наконец, вырваться. Боль подстегнула. Но и щупальца - её руки, её ноги, и клещи - её зубы только сжимаются ещё сильнее. Горячая тонкая струйка бежит по его подбородку, быстро заливает её лицо.
   - Да пусти же меня! Больно же!
   Она не отвечает, только с силой втягивает в себя воздух продолжительным длинным засосом, вобрав в рот и его губы, и кровь из ранки. Немедленно он ощущает, как расслабляются, до того напряженные, его мускулы. Стихает возмущение. Ещё несколько всасывающих, продолжительных, неторопливых её вдохов и пропадает его желание сопротивляться. Безразличие, и слабость, и... сладкая теплота чужого тела.
   Не выпуская его из объятий, она ритмично и странно дышит. Жадный, глубокий, взахлёб вдох. Маленькая пауза и продолжительный, хриплый, торжествующий стон-выдох. При этом отдельные мышцы тела её вибрируют, дрожат, как будто распирает их усваиваемая ею энергия. Макару вдруг становится интересно. Что-то не слышал он о подобном. Может так и надо? Но секунды летят, и силы почему-то тают. Интерес обладания пропадает. Пропадает и активность. Но приятно ощущать спеленавшее его горячее тело. Он подчиняется этому чужому телу, следует его требованиям. Странно. Но постепенно ситуация кажется, вроде бы, и естественной. А она всё дышит и дышит. Взахлёб, с дрожью, неуёмно. Макару вдруг вспоминаются слова песни: "Тебе одной всю жизнь отдать! Тобой одной дышать!" Так это что? Она мной дышит? Да? Ну что ж, пусть подышит. Жалко, что ли? Напрочь исчезает и мысль о неестественности ситуации. Он воспринимает своё положение как добровольно-вынужденную нагрузку. Нагрузка, да. Но так, наверное, и должно быть. Дышать трудновато, но немного потерпеть разве нельзя? Она же старше.
   Прошло несколько минут, англичанка разогрелась, лицо порозовело. Не только мышцы вибрируют, теперь всю её карёжит, ломает. Дикой, изуродованной наслаждением маской выглядит лицо. Не выпуская жертву из щупальцев-тисков, она извивается, дёргается и, поддаваясь ритму её движений, дергается и извивается Макар. Он уже не пытается освободиться, не просит отпустить. Не разделяя её страсти, он ощущает её возбуждение и нравится вдруг ему безвольно подчиняться этому возбуждению. И из головы вылетела юношеская его убеждённость, что всякое подчинение должно считать унизительным. Новизна происходящего захватила. Боится он неудачным приёмом разрушить быстро растущий храм её иступлённого наслаждения. Боится ей помешать. А она втягивает его в себя, обволакивает и, растворяя ядом страсти, усваивает всем организмом.
   Когда этот храм вырастает до предела и, наконец, взрывается, Макар, ослеплённый оглушённый взрывом, застывает, раскрыв рот, в тисках-объятиях. Что дальше-то? А дальше-то что?
   Но она по-прежнему не выпускает его из плена, умышленно затягивает наслаждение. Спокойно и долго тянет, тянет из него остатки и силы, и жизни, и сознания. Её уверенное, ставшее теперь ещё и неторопливым, насилие придавило, погасило последние его попытки освободиться.
   Вот пропало и ощущение вынужденной нагрузки. Стало безразлично всё: и их отношения, так не похожие на то, что он слышал о мужчинах и женщинах, и его состояние спелёнутого ребёнка, к которому присосалась паучиха-воспитательница, и сама англичанка, которая теперь ощущается каким-то безликим чудищем. Все равно. Какая разница? Так или этак? Хорошо или плохо? Тут или там? Сознание меркнет, как под наркозом. Последними проблесками он схватывает только: "Что со мной происходит? Где это я? С кем?".
   Очнулся от лёгких шлепков по щекам. Англичанка в халатике капала на лицо ледяную воду. Мгновенно всё стало на место. Опять не избежал он ловушки. Опять дурацкое, тошнотворное состояние. В голове как-то тупо. Эта гадина сожрала его силы, хапанула его, Макаркину энергию. Он пытается вскочить с постели, но, не чувствует ног и не может удержался. Неожиданно падает на колени, облокачивтся на диванчик.
   - Не торопись. Выпей-ка кофейку, - она произносит это по-английски. Он понимает. Подчиняется и долго, маленькими глотками тянет из большой-большой кружки густой, крепкий-крепкий кофе. Скрученные мозги расправляются. Немножко компенсировал потерю сил. Ещё и спрашивает:
   - Какой сорт-то?
   - "Черная карта". Что понравилось? - усмехается она.
   - Очень, - подтверждает он. Подтвердил охотно, но тут же подумал, что вопрос мог относиться и не к кофе. Это рассердило. Опять поймался. Сразу вспомнилось, что она - враг. Сосёт его силы. Питается его энергией. Укорачивает его, чёрт возьми, жизнь. Вспомнил, заскучал и стал приводить себя в порядок, намереваясь немедленно исчезнуть. Англичанка его не удерживает.
  
  
   11
   "А что дальше-то? Кончать надо с этой дурью. На кой чёрт мне эти истязания? Вот так удовольствие! Что же у всех это так происходит?" Эти, и подобные этим, отрывки мыслей не давали покоя Макару, провалявшемуся в постели весь понедельник. Врач, смерив температуру и давление, удивился. Дал освобождение на сутки.
   Но прошли эти сутки, и Макарка почувствовал, что он в норме. Истекла неделя, и он стал подумывать, что не плохо было бы повторить всю интересную необычность той встречи. Ещё неделя и он, получив очередной сигнал, уже стоял у изрезанной обшивки знакомой двери на третьем этаже.
   Она, и на этот раз, не задержала его дольше, чем это было необходимо ей для обмена чувствами и энергией. Никогда не удерживала надолго и потом, при следующих встречах. Встречи же следовали довольно регулярно, и обмены чувствами и энергией следовали так же регулярно, практически, пару раз в месяц. Макар осознал ситуацию, прекратил своё бесполезное оборонительное дёрганье, и превратился, прямо надо сказать, в усмирённого жеребёнка, если не сказать жеребца. Правда, при этом он вырос, окреп и теперь уже не обращался к врачу за освобождением после свиданий, как это было в начале нового периода его жизни.
   Любой посторонний свидетель его отношений с англичанкой, был бы убеждён, что парень, покочевряжившись для вида, смирился и сдался. Сдался авторитету опытной женщины. Однако, посторонних свидетелей не было, и совсем по-иному оценивал теперь ситуацию и своё положение Макар. "А почему бы и нет, почему бы и не попробовать? Всё ещё впереди, - рассуждал он с лихостью неопытного юнца - Всё, в конце концов, в моих руках". Забывал он, забывал и сбрасывал со счёта свою покорность там, на третьем этаже дома с литерой "А". Не чуял и совсем не опасался состояния спелёнутого младенца, служащего энергетической кормушкой для свихнувшегося вампира.
   Естественно, за свои заслуги, он получил привилегии - примитивные приютские привилегии. По-английскому, так, вообще, стал отличником. Больше его никто не трогал, не оскорблял. Михась с Генкой вообще исчезли с горизонта. Чувство голода, такое знакомое ему с детства, было забыто, англичанка об этом позаботилась. Свободы выхода в город стадо более, чем достаточно.
   Так прошло почти полгода. Макар постепенно приспособился к новым своим обстоятельствам, как и поверил в то, что стал практически независим. Чудилось ему, что независим он. Однако, никогда не оставляло его странное чувство некоей незримой потери, возникавшее всякий раз по окончании очередного свидания. Будто вынули что-то из него, какую-то часть тела, а может и души. Как и в первый раз, он всегда воспринимал происшедшее как бы со стороны, и затем ещё пару дней ощущал, что обрушился на него очередной великий обман. Из него тянут. Но ему ничего стоящего не дают и не дадут. Нежданно, нечаянно глаза его открывались, он вдруг прозревал, и виделось ему главное: положение в мире у него такое, что ничего ему не светит. Только отбирать будут. К такому выводу он приходил всё чаще и чаще. Не находил выхода и выполнял очередной приказ. Через полгода наступил кризис.
  
  
   12
   Однажды взрывом возникло состояние униженности, рабства, да такое, что он, вопреки своей кажущейся покорности, посмел не явиться на очередной вызов в воскресенье. То ли ненависти накопилось через край, то ли англичанка позволила себе резкость, выразила своё требование в виде команды. Следствием было неприятное, незнакомое раньше заторможенное состояние. Не было никакого желания что-либо предпринять. Не было и желания придти к какому-нибудь определённому решению.
   Уже во вторник появилась англичанка. Долго смотрела на Макара через свои заслонки. Это надоело Макару и он, неожиданно для себя, заявил, что отношения их окончены.
   - Какие отношения? - удивилась англичанка, - Не было никаких отношений. Так что, заканчиваться нечему. В воскресенье зайдёшь ко мне.
   - Незачем мне заходить.
   - Ты что? Не хочешь? Так знай, от меня не отвертишься. Чтоб в воскресенье был.
   - И не подумаю.
   - Только посмей! Пожалеешь.
   Он смолчал. Она тоже больше ничего не сказала.
   Наступило очередное воскресенье.
   Он с утра засел в читальне приюта. Учил уроки до обеда. Пообедав, пришлось взяться за английский. Сидел до ужина и не заметил, как уже вечером приотворилась дверь, и англичанка обвела взглядом маленькое, почти пустое помещение читальни. Не поленилась появиться на рабочем месте в выходной день. Посмотрела и исчезла.
   Поймала его после ужина. Проходя мимо, незаметно дала тумака в бок, изрекла:
   - Пройди в учительскую к дежурному. Тебя ждут.
   В учительской дежурного не было. Зато потом вошла она и заперла за собой дверь. Что дальше делать он ещё не решил. "Женщина домогается, а мне убегать, что ли? Что я не мужик?"
   Не говоря ни слова, она прижимает его к столу, обхватывает и руками, и ногами, виснет на нём всей тяжестью. Он опрокидывается спиной на стол, а она, как и прежде, пытается добраться до шеи, до груди. Мешают ей его руки, его ноги, которые он нерешительно и безуспешно пытается поместить между их телами. Она отвлекает его внимание продолжительными поцелуями-засосами, отводит его руки в стороны и тянется, тянется к его груди. Наконец ему надоедает сопротивляться. Он стихает и ведёт себя демонстративно пассивно. "Пусть делает что хочет. Я тут не при чём". Следя за её игрой, он сперва принимает её действия как прелюдию. Но время идёт, и убеждается он, что совсем и не претендует англичанка на него, как на мужчину. Приникнув ртом то к его губам, то к шее, то к мускулам тела, она надолго замирает, не давая двигаться и ему. Казалось, прислушивается, как клокочет кровь там внутри.
   Вот она добирается до обнажившегося левого соска, прижимается к нему ухом и застывает. Будто сердцебиение слушает. Потом забирает этот сосок в рот... Внезапно ему кажется, что чужие зубы проникают в глубину грудной клетки, подбираются к сердцу. К удивлению своему, воспринимает это с неприязнью и тревогой. Храбрясь и не веря ни в какую чертовщину, игнорируя угрозу, он с усмешкой спрашивает:
   - Ну а дальше-то что?
   Она не отвечает и начинает медленно втягивать в себя воздух. И тут он явственно ощущает, что не только воздух, но и ещё что-то, высасывает она из его прокушенного сердца!
   - Ну ладно, подожди, - пытается он изменить своё положение на столе. Но она сопротивляется и с такой страстью притискивается к соску, что он, будто сочувствуя этой страсти, невольно подчиняется. Идёт ей, так сказать, навстречу, прекращает сопротивление. Ну, пусть получит, что хочет. Жалко, что ли? Кажется ему, что колодец его сил - бездонный. Да и не верит он в реальность происходящего. А она, задышав так же странно-необычно, как и раньше, взахлёб, на беспощадном вдохе тянет и тянет из его сердца и жизнь, и силы. Потом, выдыхает воздух открытым, с оскаленными зубами, ртом, с каким-то гортанным хрипом торжествующего наслаждения, вся трепеща от удовольствия присвоения отобранной энергии, его энергии.
   Он отмахивается от странных своих подозрений до тех пор, пока вдруг не возникает острой боли. Не понимая причины, он терпит некоторое время. Но боль в сердце разрастается, становится какой-то дёргающейся, пронизывающей, невыносимой. Тогда, испугавшись, он судорожным рывком сбрасывает с себя её тело, почему-то ставшее каким-то неподвижным. Сбрасывает как мёртвый груз. Она остаётся лежать на столе, будто спит, будто во сне наслаждается переполнившим её довольством.
   Едва сдерживаясь, садится он рядом на стул и пытается успокоиться. Но не утихает, дёргается резь в сердце. Напился воды из горлышка графина. Посидел ещё десяток минут. Боль, вроде, немного притухла. Попытался привстать со стула, но слабость такая, что ноги не держат. Тошнотворное состояние, затуманенное восприятие действительности не проходят. Англичанка же, преспокойно дыша, пребывает без сознания на столе. Только поза какая-то скрюченная.
   Прошёл час. Боль, наконец, перестала терзать обессилившее тело, положение выправилось и Макара сразу стало клонить в сон. Облокотился на спинку стула, расслабился, голова упала на грудь... Когда очнулся, увидел, что в учительской он один. Дышать стало легче. Тупо ещё давило в груди. Но теперь смог выбраться в коридор и добраться до своёй комнаты. За окнами уже серело.
   Утром снова наведался к врачу. Жаловался на слабость, на бессилие. Снова подвергся прослушиванию стетоскопом, измерению температуры и давления и получил освобождение на день.
  
  
  
   4. Братик
   13
   В среду его избили. Подкараулили в тёмном коридорчике, накинули мешок на голову и отмолотили, как боксёрскую грушу. Но били не больно. Это чувствовалось. Сколько их было, так и заметить не успел. Они работали молча, лиц их он так и не видел. Макар был доволен хоть тем, что пытался отбиваться, вернее, махал руками и пинал ногами пустоту.
   На пару недель его оставили в покое. Но в очередную среду нападение повторилось. Избивали его регулярно, и эта регулярность продолжалась больше месяца. Он, вроде, уж и привык к этому. Да и не больно было. Каждый раз ожидал и готовился. Учился на практике. Отбивался, как мог. Но мог весьма мало. Только бессилие душило и копилась ненависть его.
   Однажды, ложась спать, он обнаружил в изголовье, за подушкой большой тяжёлый свёрток. Недоумевая, разворачивал свёрток, сидя на кровати. Отворилась дверь, вошли два воспитателя и преподаватель слесарного труда. Вошли и остановились у его кровати.
   - Ну, разворачивай, разворачивай. Чего стесняешься-то?
   Макар остановился. Почуял угрозу. Молча отстранился от свёртка. Преподаватель труда развернул свёрток и удовлетворённо отметил:
   - Вот они, наши золотые, незаменимые. А мы то думали, куда они сердешные сбежали?
   Это был набор новеньких, только что "выбитых" у высокого начальства и приобретённых для занятий по труду, слесарных инструментов. Спать Макара отправили в карцер. Разобраться обещали завтра.
   Три недели тянулось дело о воровстве. Обсуждали, сомневались, откладывали, опять обсуждали и опять откладывали. Совет преподавателей не пришёл к единому решению, хотя Макар и был пойман с поличным. Раньше за ним подобного не наблюдалось. Да и не мог он хранить украденные инструменты в изголовье кровати, не дурак же был. Постепенно напряжение ослабло, и дело спустили на тормозах. Но увольнительную в город ему не давали ещё три недели, а потом и сам он ещё полмесяца не испытывал потребности вдохнуть свежего воздуха городской свободы. Замкнулся. Ни с кем не общался. Смотрел на всех с подозрением. Долбил уроки в читальне. Только время от времени, вечерами заходил в спальню младшей группы, где спал его братик, и объявлял, что если поймает живодёра, поставившего "велосипед", то оторвёт ему голову.
  
  
  
   14
   Шёл третий месяц после последнего свидания в учительской. Никто Макара не
   беспокоил. Не было ни приглашений-требований воспитательницы, ни нападений Михася,
   ни угроз Валька. Всё бы ничего, только однажды столкнулся Макар с младшим братиком, которому когда-то поставили "велосипед". Братик беззаботно жевал что-то вроде конфеты, но, при приближении Макара, быстро спрятал бумажку с остатками сладости в карман. Губы в шоколаде выдали его.
   -Откуда у тебя "сникерс"? - удивилсяМакар. В интернатском рационе шоколада, естественно, не было. Братик молчал.
   Макар просил объяснить, откуда шоколад. Братик только посмеивался. Макара это задело. Он начал требовать. Требовал, как старший и ответственный за младшего. Братик дал понять, что здесь не деревня и не семья. Здесь городской приют и он, Макар, хоть и старший, но никак не командир. И, вообще, они в разных отрядах. Тут и почуял Макар, что запахло жареным. Сорвавшись, он перешёл к угрозам. Тогда братик закрыл рот, стал смотреть куда-то в окно и молчал, как партизан на допросе.
   - Ну и чёрт с тобой!- выругался Макар. Резко отвернулся и ушёл, демонстрируя негодование. Но забыть этого случая не мог. Было странно. Сам себе твердил: "Ну чего беспокоишься? Подумаешь, мальчишка конфету съел!" А чувство чего-то необычно-непривычного, даже угрожающего беспокоило ещё не один день. Потом всё забылось. Только Макар, рассердившись, перестал заходить к брату в спальню.
   Время шло. К Макару никто не приставал. Он уж и из памяти вычеркнул, что существует Михась с Вальком. Даже впечатления от встреч с англичанкой куда-то улетучились. На занятиях она не обращала на него внимания, и он был рад этому. Вот только случай один не выходил из головы.
   Как-то на уроке она сняла с глаз свои очки, свои заслонки, и её зелёные ядрышки на фоне огромных белков упёрлись в ничего не подозревавшего Макара. Случайно поймал он взгляд женщины. Поймал и остолбенел. Она смеялась над ним. Купалась в самодовольстве. Её зелёные глаза презирали его. Презирали, хохотали и торжествовали. Он не мог не почувствовать это. Подумал "и с чего бы это она развеселилась?" Стряхнул наваждение. Постарался забыть. "Не пристаёт ко мне, и слава Богу!" И опять несколько дней вспоминал эти наглые торжествующие зелёные горошины. Не просто негодование они вызывали. Ненависть перехватывала горло. Потом все затуманилось.
   Блеснули и погасли эти два случая. Смыла их повседневность.
   С братиком он не встречался. Обиделся и забыл. Просто вылетел из головы этот братик с его детски-партизанским упрямством. И не вспомнил бы, если бы через полгода не повстречал его в городе. Не столкнулся, а издали увидел, когда, отдыхая от казённой атмосферы интерната, задумчиво бродил по базару, купался в атмосфере базарного азарта. Братик покупал тыквенные семечки. Макар отправился за ним просто так, без умысла. Шёл, издали наблюдал, собирался разузнать, чем это занимается его упрямый, живущий по своему хотению, братик-партизан. Сперва-то и не особенно хотелось вести преследование, но очень скоро привёл его братик в тот памятный район, куда Макар давно не заглядывал. Теперь уж Макар не мог отстать. Так и пришли они к тому самому трехэтажному дому с литерой "А" на номере... Подождав, когда преследуемый исчезнет в подъезде, подбежал туда и Макар. Бесшумно поднялся на второй этаж и, подглядывая в пролёт лестницы, удостоверился, что исчез его братик за той самой изрезанной дверью.
   Сначала хотелось Макару ворваться и разоблачить... Потом постоял-постоял, да и придумал, что братик, с его характером, не поймёт и оскорбится. Хоть и двенадцать лет мальчику, но мужчина же. Потом сообразил, что эту пропащую пару ничем не проймёшь, только на скандал и неприятности нарвёшься. "Вот гадина-то! Сдохнуть бы этой заразе!" - это в адрес его любимой англичанки. Всё это он думал-передумывал по пути к родимому приюту. Пришёл и ничего предпринимать не стал. Противно было окунаться в эту проклятую тему. Правда, ругал себя за нерешительность. Потом надумал поговорить с братом один на один.
   Встретились. Сразу отметил Макар, что братик уже не братик, а заметно возмужавший отрок. Даже усы пробивались. Заметно пробивались и совсем не гармонировали со странной бледностью какого-то незнакомого, обмякшего лица. И настроен тот был как-то независимо. Но можно ли было назвать независимостью желание уйти от обмена новостями, стремление противоречить каждому слову, ответы невпопад? Скорее, просто отказ от контакта. Едва начав, понял скоро Макар, что его потуги напрасны. Не ребёнок стоял перед ним, но замкнувшийся, тусклый, скрывающий свои тайны и переживания мужчина. "Небось, ещё и отрицать будет, что был там", - подумалось Макару. Не стал поднимать беспокойную тему. Растёт парень. Может, само пронесёт? Так и расстались.
   При встречах с англичанкой, пробовал Макар понаблюдать за ней, пытался приметить в её поведении следы связи женщины с юным парнишкой. Ждал, что выглядеть теперь она должна помолодевшей, бодрой. Ничего примечательного он, при всём своём старании, обнаружить не смог. Всё те же непроницаемые пенсне-заслонки, всё та же полоска безгубого рта, всё то же безрельефное пятно лица, обрамлённое длинными белобрысыми волосами, всё та же развёрнутая, будто распятая на палке, спина.
  
   15
   А ещё через полгода неожиданно сообщили, что братик лежит в больнице. Сообщили и заметили, что надо ему поторопиться повидать брата.
   В палате, куда зашёл встревоженный Макар, ему указали на простенькую ширму, которой была огорожена койка брата. Такой ширмой огораживают безнадёжно больных, пребывающих, за неимением места, в общей большой палате.
   Макар не узнал брата. Это был настолько высохший скелет, что сперва Макар даже подумал об ошибке. Но ошибки не было, была последняя стадия рака. И недели не прошло, как всё было кончено.
   Будто приняв обет молчания, Макар ни на кого не глядел, не раскрывал рта для разговора. Чувство вины, чувство собственной вины за гибель брата давило, обездвиживало. "Теперь ничего не сделаешь. Ничем не поможешь. Был братик. Ну не понимали друг друга тогда. Глупы были. Дурь и самомнение отбросили их друг от друга. Время упущено. Но, наверное, была же раньше возможность спасения! Будь они вместе, был бы жив брат! Сложившаяся ситуация, эта приютская подпольная шайка озлобляла, отвлекала, не давала возможности думать о родном, о кровном... Перебить бы всех их... Но как? Прикончить? Но чем? Как ему, приютскому, расправиться с этим гулеванящим в интернате кодлом? Один и без оружия". Придя к такому тупику, осознал, наконец, Макар единственный выход. Оружие. Представил пистолет в руке, и сразу торжествующая волна независимости, ощущение способности защититься, ощущение безопасности разлилось в груди. Только оружием сможет добиться он справедливости в этом море подножек, предательства, безграничной наглости. Только с оружием. С тайным, никем не ожидаемым оружием!
   Не расспрашивая никого в приюте о том, где подпольно торгуют пистолетами, стал искать он в городе литературу о портативном личном оружии. Заходил в охотничьи магазины, расспрашивал у ларьков с популярными книжечками, толкался в базарных закоулках. Чуял, что есть подпольный рынок нужного ему товара.
  
  
   5. Город
   16
   А тут и время приспело. Подоспело окончание приютского существования. Стукнуло
   Макару восемнадцать лет.
   Круто поменялись условия жизни. Теперь никто ничего не запрещал, и никто ничего не требовал. И в город можно было ходить без увольнительной. Но не стало ни крыши над головой, ни трёхразового питания, ни чистого постельного белья, ни врача, измеряющего температуру и давление. Теперь он никому не был нужен. От прежнего осталось одно - ненависть. Не вылезала она из могилы на кладбище его души, куда старательно он её закопал. Ждала своего часа. А куда же ей было деться? Разрядки-то не случилось.
   Наконец, после нескольких дней скитания в поисках работы, понял он, что может рассчитывать только на свои мускулы. В интернате он закончил десятилетку, и аттестат оказался совсем не из плохих, но специальности не было. Он не бухгалтер, не экономист младшего звена, не наборщик текста на компьютере и, конечно, не программист. В то время компьютеризация ещё не преподавалась ни в школах, ни в интернатах, и соответствующие профессии ещё не получили в их городе развития. Мысль о том, чтобы устроиться официантом в ресторан, вообще не приходила Макару в голову. Лакейство - это не для него. Что же делать с таким вот, с весьма общим, со средним образованием? Конечно, самый подходящий вариант - грузчик.
   Магазинчик "Овощи - фрукты" помещался в полуподвале старого четырёхэтажного дома. Бухгалтер Фрида Осиповна, временно замещавшая находящегося в командировке завмага, долго рассматривала паспорт и аттестат Макара. Похвалила за отметки. Не спеша, задумавшись, распрашивала о семейном положении, о жизни в интернате. Потом объявила, что вопрос о приёме на работу решит завмаг, а до его приезда она может принять Макара грузчиком условно, на пару недель, без оформления договора и трудовой книжки. Забрав документы, она авансом выдала Макару 100 рублей. Приказала завтра с утра быть на работе.
   Вот так. Всё просто. Грузчик. Согласился - и работа есть. Теперь жильё. Но паспорт остался в руках Фриды Осиповны, и никакими уговорами не удавалось склонить осторожных хозяек сдать комнату ему, не имеющему возможность предъявить паспорт. Он пришёл к выводу, что придётся пока ночевать в интернате, а комнату можно будет снять, когда рассчитается за аванс и получит документы.
   В интернате, где разрешили временно пользоваться койкой, не один раз услышал он предупреждения о том, что в магазине ему откажут под любым предлогом и не заплатят, как не выдержавшему испытательного срока. Но эти опасения оказались напрасными. Прошло две недели. Завмаг Борис Исаакович, выслушав положительную рекомендацию Фриды Осиповны, без излишней канители, оформил Макара на работу. Так и началась его трудовая жизнь, регламентированная расписанием работы магазинчика "Овощи - фрукты". Ещё через неделю он нашёл себе жильё - небольшую комнатку на втором этаже, в квартире старушки, совсем не считавшей себя таковой, но опрятной и требовавшей опрятности и чистоты от постояльца.
  
  
   17
   Вроде и успокоилось всё. Вроде и обид больше не случалось никаких. И старые обиды забывались и постепенно быльём порастали. Рутина повседневности затягивала и действовала успокаивающе. Если ограничивать свою жизнь работой, насыщением нехитрой съедобной снедью, коротанием вечера у старенького телевизора, да спокойным здоровым сном, то и претензий никаких быть не могло. Но жизнь-то, жизнь города и не думала спать. Жизнь брызгала вокруг зелёными ростками, стреляла молодыми энергичными побегами, извивалась, кривлялась и расправляла, раскручивала, свои кольца. Да и не только раскручивала, но, порой, и закручивала, и скручивала...
   Шикарные магазины открывались то тут, то там, и в центре, и на окраинах большого города. Будто раньше они были спрятаны где-то под землёй, а теперь друг за другом, в соответствии со своим значением в глазах людей, выскакивали на поверхность. Раньше всех выскочили "копеечки", отобравшие львиную долю доходов базарных ларьков и лотков. Потом начали появляться "пятёрочки", присвоившие часть дохода "копеечек". Скоро наступило время "супермаркетов". Эти поражали воображение и изобилием, и разнообразием. И вот уже, как взрывы одиночных бомб, стали возникать "максидомы". Обилие товаров обрушивалось на горожан. Откуда оно бралось, чёрт возьми? Старики, родившиеся ещё при Ленине, не могли вспомнить ничего подобного. Всё было на их веку: и голод, этого хватало ещё со времён первой империалистической и почти аж до перестройки, и раскулачивание, унёсшее жизнь миллионов хлеборобов, и репрессии, чуть не на четверть уменьшившие население городов, и война, наконец, не разбиравшая ни наций, ни классов, ни прослоек. Были и взлёты: Днепрогэс, Магнитка, Комсомольск, Великая Победа, штурм Целины, атомная Энергия и атомная Бомба, Первый спутник и Первый человек в Космосе! Были духовные взлёты и сегодня позволявшие старикам гордиться своим прошлым. Всего повидали они на своём веку в достаточно больших дозах, но вот таких "супермаркетов" и "максидомов" никто из них никогда не видел. Не видел и представить не мог.
   Толпы людей осаждали эти магазины, и у касс, несмотря на ультрасовременную систему их компьютерного обслуживания, даже образовывались небольшие очереди. Макар тоже бывал в этих магазинах, правда, весьма редко. Ему нравилось их посещать, этим он как бы приобщался к современному миру. Но его скромные покупки съестного совсем не требовали такого приобщения.
   Шикарные автомобили самых разнообразных моделей, форм, цветов и расцветок запестрели на улицах, на автостоянках и во дворах. Их количество росло, их качество прогрессировало, изменялось в направлении, уверенно указываемом и прессой, и телевидением. И люди покупали автомашины. Не зря же промышленность: и отечественная, и заграничная, создавали эти шедевры инженерной мысли. Приобретали их люди и использовали для личного перемещения в пространстве. Но Макар, по своему статусу, не мог быть владельцем такого агрегата. Ему и в голову не приходило претендовать на подобную роскошь. Защищая последний рубеж, его гордыня объявляла, автомобили излишеством и похвалялась силой молодых ног, исходивших город вдоль и поперёк.
   Шикарные много-многоэтажные дома возводились как в гуще вчерашних одноэтажек, так и на остатках сегодняшних пустырей. Что и как обустроено внутри этих архитектурных шедевров почти нигде не афишировалось. Но цена за квадратный метр говорила сама за себя. Макар был весьма далёк и от этих ультрасовременно обустроенных квадратных метров, и от цен на них. Его мир, казалось, был ограничен работой, пешей прогулкой за продуктами и отдыхом у скромного телевизионного экрана. Но только казалось.
   Ему, воспитаннику доперестроечного времени, было неведомо, что пережёвывание прошлых обид, бесконечное переживание сцен унижения и разжигание в своей душе ненависти, пусть даже справедливой, не дадут ничего, кроме новых обид, нового унижения и новой ненависти. С юных лет он слышал: "месть - благородное дело". Только вот осуществить это сомнительное благородство почти никогда ему не удавалось. Все обиды и переживания складывались и копились, копились в глубине подсознания, копились в душе. Теперь, едва делая первые шаги собственными ногами, он ощутил, что змеи, затаившиеся в его душе, поднимают голову.
  
  
   18
   Одна из двух девушек, курящих у входа в метро, привлекла его внимание. Поравнявшись с ней, он замедлил шаги. Тотчас взгляды обеих девушек, задержавшись на секунду на его лице, заскользили вниз по одежде, по обуви. Впечатление не могло быть удовлетворительным. Та, что постарше, даже вообще отвернулась, прикурила зажигалкой сигарету, пустила дым в сторону выходящих из метро... Другая, вроде помоложе, всё ещё смотрела на Макара с какой-то выжидательной полуулыбкой. Эта полуулыбка и притянула его. К ней он и приблизился. Ещё несколько секунд взгляды их не расходились. Затянувшееся молчание нарушила первая, та, что закурила.
   - Пятьдесят долларов, - в спокойном голосе её звучали деловые нотки.
   Макар сразу и не понял, что к нему относятся эти слова. "Какие доллары? Причём тут доллары?"
   - Да, да, - тихонько, чуть кивая, повторила младшая и улыбнулась, теперь уже безнадёжно-насмешливо. Наконец до него дошло. Отвернулся и зашагал, даже не успев покраснеть. Покраснел, когда отдалился от девушек на несколько шагов. Пусты были карманы. Девушки, хотя бы и уличные, - это не для него.
   Ударом по самолюбию оказалась и единственная попытка посетить кафе средней руки. В высоком светлом зале, ещё идя по проходу к стойке, он чувствовал взгляды сидящих за столиками. Он не видел их глаз. Но казалось ему, что его скромный костюм и выражение его бледного лица подвергаются осуждению, подвергаются критике этих довольных собой и жизнью людей. Чуть не повернул назад. Но добрался до стойки. Независимо-выжидательно смотрел на него лоснящийся потом бармен-бульдог. Галстук-бабочка душил тучного мужчину. Не дослушав заказа, он хлопнул на стойку перед Макаром шикарное меню с золотым тиснением. Поджав губы, с замершим лицом изучал посетителя, как хозяин нанимающегося работника.
   - Приценитесь, молодой человек!
   Макар и сам знал, что цены не по его возможностям. Но, может быть, хоть кофе, что-ли, заказать?... Через силу открыл тяжелый, слишком тяжёлый переплёт меню. Делал вид, что изучает страницы: алкоголь, первое, второе, сладкое, напитки...
   - Бармен! Меню пожалуйста! - раздался голос одного из сидящих рядом за столиком.
   - Молодой человек, вы уже выбрали? - пухлая рука бармена взялась за край переплёта меню.
   - Пусть молодой человек пока подумает! - это голос девушки за столиком почти у самой стойки. - Мы торопимся!
   Макар оглянулся. Конечно, он так и знал, так и чувствовал. Две раскрашенные девицы, два парня в джинсовых куртках. Сигареты в зубах.
   - Присядьте за столик, молодой человек! - это бульдог-бармен. Он забрал меню из рук Макара и добавил, - Я подам вам меню на столик.
   Макар не сел за столик. Как можно спокойнее отвернулся, зашагал к двери. Сзади нервно хохотнула раскрашенная девица. Он был уверен, он знал: это в его адрес. Вышел на улицу. Почувствовал дрожь в коленях. Прислонился к стене. Из двери кафе выкатилась требовавшая меню компания.
   - Что-ж, не выбрал? - хлопнул его по плечу один парень.
   - Увидел, что цены не по карману! - опять хохотнула девиц.
   Макар не ответил. Зубы стучали. Едва дождался момента, когда компания исчезла из поля зрения, исчезла за углом. "Перестрелял бы вас!".
  
  
   19
   Вот он в раздумье бредёт по улицам большого города и прошлые, ещё детские его обиды на грубость однолеток встают в памяти. Хоть и давно это было, но быльём не поросло. Издевались деревенские парни над ним, не отличавшимся ни здоровьем, ни силой. Вот был бы в руках пистолет, он бы им показал!
   Он вспоминает отца, несчастного пропойцу и не может восстановить в памяти ни одного случая, когда отец был бы для него образцом мужчины и примером поведения. А мать? Сразу бьёт в нос сивуший запах. Позывы рвоты дают о себе знать. Лучше не вспоминать, лучше вычеркнуть из памяти эти противные картины, эти несчастные дни. Не было безмятежного счастья детства. Зачем это всё вообще было? Тут и пистолет бы не помог.
   Вспомнил, как забрёл он как-то в кафе "Макдональдс". Знал, ведь, что с его деньгами заходить туда не стоило. Зашел-таки. Просто из любопытства зашел. Почему не посмотреть, как люди живут, чем люди питаются? Привлекли внимание дети. Ухоженные, празднично одетые мальчик и девочка дошкольного возраста сидели с мамашей за отдельным столиком. Перед ними на тарелочках знаменитые бигмаки, пирожные, бокалы с цветными соками. Более нетерпеливая девочка отталкивала недоеденный сочный бутерброд, требовала пирожное. Мамаша уговаривала капризницу, приводила в пример братца. На секунду забылся Макар, и встала перед ним картинка его далёкого голодного детства. Он бы и сейчас проглотил этот невиданный бигмак, не раздумывая. Обида жгла сердце. Не было ничего подобного у него за спиной. Да и сегодня не лучше.
   И, всё-таки, семья рухнула. А, ведь, семья-то и была тем единственным островком, где мог он укрыться от холода улицы, от грубости деревенских парней, да и от голода, в какой-то степени, наконец. Смерть, преждевременная смерть подкосила и отца, и мать, и нет теперь этого спасительного островка детства.
   А деревенские соседи, односельчане? Чего хотели, чего ждали они? Только выпивки под горячую руку, да за чужой счёт. Родственнички, так те даже сиротскую корову продать собирались ради поминок.
   Интернат. Не мог он завоевать здесь достойного места. Не вошёл в тесный круг авторитетов приюта. Вот тут не помешал бы пистолет. Нашли бы Михася с простреленной головой, так обстановочка и изменилась бы!
   Теперь эта проклятая англичанка. Ведь уморила бы, уморила бы меня... Макар вдруг остолбенел. Очевидный вывод напрашивался сам собой. Остановилось течение мысли. Так, ведь, это она угробила братика! Господи! Как глуп я был! Как не сообразил, как не пришло это в голову сразу! Ведь сам обессиливал, сутками валялся в постели после свиданий с ней. И врач, даже врач удивлялся и давал отпуск.
   Брат, родной брат умер. Погиб. Заманила змея в своё логово. Это она вытянула из него жилы, воспользовалась неопытностью мальчишки. Конфеткой завлекла наивного. Стал понятен и тот памятный издевательский смех в её глазах. Смеялась, торжествовала сука, поменяв старшего брата на младшего. И как не сообразил тогда, почему она смеялась надо мной? О дурак, дурак! Была же раньше возможность вывести проклятую на чистую воду, пригрозить разоблачением, да и разоблачить даже. А если не разоблачить, так обезвредить, прикончить, наконец. Прикончить! Оружие нужно! Ну, гадина, поторжествуешь у меня! Расчёт за мной!
   Не мог унять скачки мысли. Не удавалась эта простая операция. Ненависть жгла, и не было покоя гневной прозревающей душе.
   Он бродил до вечера. Ещё одно открытие снова ввело его в шок. Неожиданно понял, прозрел, что Михась со своим кодлом избивали его именно после отказов англичанке! Наказывали, значит! Наказывали... А она-то, сука, дракон с зелёными глазами, значит, связана с ними. Сволочи! Нет. Этого он не простит. Не простит никогда.
   Стал экономным в расходах на еду, стал больше пользоваться теми "овощами-фруктами", что перетаскивал на своём горбу. Копил, копил и скопил...
  
  
   20
   То, о чём он мечтал, чего искал, само пришло в руки.
   В бане, в общем отделении, в раздевалке краем глаза случайно приметил, что мужчина неподалеку, начав раздеваться, ведёт себя далеко не естественно. Он медлил, словно раздумывал: снимать или не снимать очередную деталь одежды. Макар не мог бы объяснить, почему это привлекло его внимание, но привлекло же! Он чувствовал, что не следует оглядываться на соседа, была боязнь спугнуть того, такого плотного, медлительного мужика, и следил, следил боковым зрением за каждым его жестом. Внимательно оглядываясь и не обнаруживая к себе внимания, мужик, ещё не раздевшись, обернул талию большим махровым полотенцем. Сел и закурил, вроде раздумывал идти в мыльную или отдыхать. Покурив, он снял полотенце. Снял как-то скомкав, и положил комок рядом. Стянул брюки и, как ему казалось, незаметно, сунул комок в брюки. Свернул брюки с этим комком полотенца внутри, и засунул в шкафчик. Потом сразу оживился, подозвал обслуживающего, попросил запереть шкафчик и отправился в мыльную. Такой зафиксированной Макаром сцены было достаточно, чтобы он ощутил: у мужика оружие.
   Он не мог мыться. Окатился горячей водой, быстро оделся. Ждал у пивной стойки появления владельца пистолета. Сошлись у столика. Едва прикоснувшись губами к краю кружки, завёл Макар историю о том, что было и чего не было. Мужик вроде и не слушал. Но когда привёл Макарка историю к логическому концу, из которого следовало, что пушка, пушка нужна ему дозарезу, мужик остолбенел. Быстренько проглотил своё пиво и ринулся на улицу.
   Макар долго шёл за ним, отставая всё больше и больше, потому, что мужик всё оглядывался и оглядывался, снова и снова убеждаясь, что юноша следует за ним.
   Наконец он оторвался, затерялся среди прохожих, исчез.
   Недолго переживал Макар его исчезновение. Уже через несколько минут, пришёл он к выводу, что ровно через неделю, в следующее воскресенье, он, в тот же самый час, встретит этого осторожного владельца оружия в той же самой бане. Так и случилось, и Макар настиг его снова за кружкой пива.
   На этот раз мужик не пугался и не осторожничал. Видно, припрятал свой пистолет. Поглядел, поглядел на Макара и ответствовал:
   - Найду тебе пушку. Пару кусков сыщешь?
  
  
   6. Парабеллум
   21
   Так появилось в руках Макара это произведение цивилизации. Очутилось в его руках то, что уравнивает и сильных и слабых. Мужик сбагрил ему "бельгийский" парабеллум, времен Великой Отечественной, пистолет, бывший тогда на вооружении немецких офицеров. Сбагрил потому, что в девятизарядной обойме парабеллума оставалось всего три патрона, а раздобыть патроны тех далёких времён, или отыскать что-нибудь современное, подходящего калибра, было ему либо лень, либо не с руки. Короче, не понимал и не ценил мужик какой роскошный шедевр был у него в руках.
   Макару же было всё равно сколько патронов в обойме его пистолета. Трёх патронов для змеи достаточно. Что дальше - видно будет. Оружие в руке! И сразу он - уже другой! Он уже не беззащитный бедняк, сгибающийся под градом насмешек богатеев, хозяев нынешней жизни. Он вооружён! И это не только ровняет его с ними. Теперь он сильнее их. Пусть они ещё не знают об этом. Пусть упиваются призраком своей власти. Он уже видит как искарёжатся их рожи под дулом его пистолета! И раскрашенные продажные девки не будут ржать ему вслед.
   Вечером он долго не спал, любовался своим новым другом. Спрятал его под головой. Ночью просыпался несколько раз, не зажигая света, нащупывал под подушкой пистолет и держал, держал его в руке, ощущал, впитывал его скрытую силу.
   Вот она, и Сила, и Свобода сразу! Теперь не медлить.
   В первый же свободный день, он отправился к родному интернату. Медленно бродил вокруг, внимательно наблюдал за входом. Подобрался к заднему двору. Ждал, когда преподаватели, как это было принято, будут гулять с младшими воспитанниками.
   В первый день он англичанки не дождался. Через неделю снова пришёл. Бродил, бродил и снова ушёл ни с чем. Отказался от мысли зайти в интернат и распросить знакомых ребят. Понимал, что нельзя оставлять следов перед таким, из ряда вон выходящим, шагом. Прошла ещё неделя. Что это? Она что, своим змеиным чутьем, что ли, ощущает опасность? Он снова проскитался почти весь день в окрестностях интерната. Начал уже побаиваться, что его заметят знакомые, а потом следователи на допросах разузнают о том, кто без дела шатался вблизи интерната. Ведь, хоть кто-нибудь, да заметит. Заметит и вспомнит. Нельзя допускать этого. Ушёл ни с чем. Только взял на заметку время, когда выходят на прогулку малыши.
   На четвёртую неделю пришёл точно к их прогулке. И... вот оно. С другой стороны улицы, через низкий приютский заборчик, увидел: несколько маленьких девочек играют во дворе, а она, прямая как палка, восседает на бревне, у кучи старых досок близ сарая.
   Он замер. Мысль остановилась. Лёгкая изморозь прошла по спине. И он, и она, в каком-то мистическом единении, долго, не двигались. Она не могла его заметить. Просто по привычке была неподвижна как палка. Он соображал: надо войти в соседний двор, подобраться к забору и, перебравшись через него, быстро подойти сзади. Шагнуть из-за спины. Наметив этот короткий план, он медленно отступил назад, отвернулся и, надеясь, что незаметен для неё среди прохожих, направился окружным путём к цели. Перед тем, как войти в соседний двор, обернулся ещё раз и увидел, что она, всё так же неподвижна, смотрит на то место, где прежде стоял он. Конечно, не заметила. Забылась, что ли, в своей медитации?...
   Вот он уже у заборчика, что позади англичанки. Впереди слышны восклицания бегавших по двору детей. Опустил глаза. Боялся, что взглядом побеспокоит её раньше времени. Тихонько перебрался через низкий забор. Нащупал пистолет. Спустил предохранитель. На секунду задержался...
   Он возник прямо перед ней и поднял руку с пистолетом.
   - Умри, сука!
   Она не сделала ни движения, не издала ни звука, не дрогнули мышцы лица. Грохот выстрела оборвал весёлый щебет игравших девчушек. На лбу англичанки, между так досаждавшими ему непроницаемыми заслонками, прямо над золотой дужкой, вспухло красное пятно входного отверстия. Затылок разнесло. Тело, отброшенное назад, перегнулось через бревно. Голова очутилась на земле за бревном, а ноги остались там, где и были.
   Не теряя ни секунды, Макар сделал несколько шагов к забору. Дикий визг опомнившихся детей раздался, когда он был уже в соседнем дворе.
  
  
   22
   Убийцу не нашли. Свидетели - только дети - заприметили лишь спину перелезавшего через забор мужчины. Более точных сведений не было. Естественно, расследование остановилось перед этим забором. Не могло оно дальше продвигаться тем путём, которым ушёл Макар.
   Тихая удовлетворённость вошла в душу Макара уже в тот момент, когда он ещё только вскочил в автобус, шедший к его дому. То, что произошло - реальность. Он уже не рядовой раб низшего звена. То, что случилось - действительность, и он - часть этой действительности. Он, вершитель чужих судеб - сама реальность. И дел то всего - нажать на спусковой крючок. Нажал - и нет этого исчадия ада, этого вампира пожирающего юные жизни, юные души.
   Он стал спокоен, стал сдержанным, не лез в разговоры продавщиц-сослуживцев. Холодок возможного разоблачения даже бодрил. Всё-таки, была опасность, но маловероятная. Весьма маловероятная.
   Вопреки известным криминальным положениям, его не тянуло на место преступления. И не метался он ночами на бессонницей смятых простынях. Хозяйка только отметила, что стал он больше время проводить у телевизора. Насмотревшись, она уже скрывалась в своёй комнате, а он всё не поднимался с глубокого старинного кресла, досматривал очередной детектив. Потом спал.
   Деловой, даже вроде весёлый, появлялся он на работе. Как-то легко ходили ноги. Свободно дышала грудь, будто панцырь с ней слетел. Если раньше уставал к концу рабочего дня, то теперь этого не было и в помине. Ощущал приятную тяжесть набухающих мышц. Никто, кроме бухгалтерши, не заметил этого.
   - Вы какой-то другой стали, Макар, - заметила Фрида Осиповна, - будто после отпуска!
   Теперь она стала только ему поручать получение грузов. Только он рапортовал ей о результатах очередной поездки.
   Прошёл месяц. Макар отдохнул, сбросил нервное напряжение тех дней, когда караулил свою жертву. И естественно, пришла к нему мысль о тех приютских авторитетах, что метелили его в интернатских закоулках. Михась и Генка-Валёк. Внутренним взглядом упёрся Макар в них, в такие знакомые ему, теперь воображаемые физиономии. Упёрся и молчал. Не пытался увидеть в них что-то новое, что-то неизвестное ему, что-то такое, что перекрыло бы ему дорогу к новому преступлению. Окончательным приговором было это его внутреннее молчание. Для них двоих осталась как раз пара патронов. Других подарков им он не припас.
   Пустяковый вопрос остался, и состоял он только в том, кого первого. Сначала Макар прикинул так, что и раздумывать не надо. Того, кто первым попадётся. Но потом остановился на Михасе. Эта заноза глубже других засела.
  
  
   23
   В очередной свободный день Макар, позавтракав, пошёл гулять в парк. Лениво прогуливаясь по площадке с аттракционами, смотрел и удивлялся: сколько забав создали для своих детей горожане! И чем дольше оставался он среди аттракционных сооружений, тем больше нарастало ощущение досады, ощущение невозвратимости потерь своего деревенского детства. Почему тут так, а там, в деревне совсем-совсем не так? Почему тут люди наслаждаются жизнью, а там только труд с восхода до заката и пьянки, пьянки, пьянки... А что, если бы и в селе были такие же беззаботные дети? Пусть такие же капризные, зато красиво, чисто одетые.
   Не было сил остановить нарастание чувства несправедливости судьбы и, чтобы хоть немного рассеяться, приобрёл Макар билет на карусель. На двухместной скамеечке, подвешенной на четырёх тросах, уже сидела девочка лет десяти и мать, провожая её в лихой полёт, сказала, улыбаясь:
   -Страшно станет - держись за дядю!
   Никогда раньше не ощущавшийся золотой шар вспыхнул в груди Макара. Он отвернулся, чтобы скрыть наплыв слёз. Шар таял и превращался в золотистый туман, растекавшийся по телу. Макар не мог вымолвить ни слова. Вот так просто, одно слово незнакомой женщины и он - мужчина. Он отвечает за безопасность очутившейся рядом девочки.
   Он так ничего и не сказал в ответ. Карусель пришла в движение. Скамеечки, висящие на тросах, потянуло вбок. Тросы всё более отклонялись от вертикали и скоро наклонились на сорок пять градусов. Девочка ухватилась за рукав Макара, а он невольно обнял её за плечи. Так и неслись они, прижавшись друг к другу, веря, что ничто не может нанести им вреда.
   Вот и остановка. Вот и конец наваждению. Мать принимает девочку, лицо её строго, она больше не шутит. Они удаляются. Макар не смотрит им вслед. Он отрешённо бредёт по дорожке. "Надо пирожков, что ли, на ужин купить?" На его вопрос о буфете седой старик махнул тростью куда-то в дальний угол парка.
   В буфете у стойки очередь, человек пятнадцать. Столики заняты. Но торопиться некуда и Макар, переступая с ноги на ногу, ещё минут двадцать пребывает всё в том же состоянии полёта, ощущая и ветер в лицо, и девочку под своёй защитой.
   Наконец впереди остался только один человек. Следующая очередь Макара. Вдруг толчок в плечо. Малиновый пиджак проткнулся в очередь впереди Макара.
   - По паре пива на четверых! И восемь бутербродов!
   Секунду Макар молчал. Опешил. Разве можно вот так, с небес на землю? Потом, не оглядываясь, с силой протиснулся между стойкой и малиновым пиджаком.
   - Простите. Моя очередь.
   От толчка малиновый пиджак даже откачнулся.
   -Ууу... Какой невежливый! Не учён ещё? Да? - отступил на шаг, впился взглядом в Макара, всё больше и больше скалился зубами. Вдруг вскрикнул:
   - А ну, научите его!
   Шесть рук вцепились в Макара. Он обернулся, увидел трёх богатырей в чёрном. Лицами они были все какие-то одинаковые. Его оторвали от стойки, дали по шее, почти на руках вынесли на улицу. Мир померк от удара по голове, но ненадолго. Последующие толчки отрезвили. Он был уже на земле. Его били ногами. Скорчившись, прикрывая живот, он закрыл глаза. Ещё удар по голове. Очнулся в кустах, в зелени кустов. Оглядевшись, понял, что находится совсем неподалеку от буфета. Встать сразу не смог. Но через минуту сообразил, что его будут искать те, что, утолив жажду пивом, выйдут на простор. И тогда, собравшись с силами, отполз на четвереньках подальше. Передохнув, встал и побрёл в кустах, густо разросшихся вокруг. Обойдя отдельно стоящее строение буфета, занял позицию с другой стороны от двери. Пришлось прилечь на землю в густых кустах. Пришлось даже кое-как замаскироваться. Главное, голова гудела. Хоть и привычным был он к такому обхождению, но чувствовал, что надо отлежаться.
   Отлёживаться пришлось не долго. Малиновый пиджак с тремя чёрными телохранителями вывалился из двери буфета минут через двадцать. Один из свиты сейчас же побежал к тому месту, где был брошен Макар. Вернувшись, сказал несколько слов остальным и все, посчитав происшествие законченным, беззлобно захохотали.
   Они удалялись по пустынной асфальтированной дорожке. Макар ковылял за ними, но не по асфальту, а среди деревьев и так далеко, что, даже оглядываясь, они бы вряд ли заметили слежку. Но они не оглядывались. Они уже шествовали по центральной части парка. Народа было много, и Макар продвинулся поближе. Малиновый пиджак служил хорошим ориентиром. "Только не направились бы они к главному входу в парк. Что, если там у них машина? Сядут и уедут. Где потом разыскивать?"
   Они добрели до аттракциона "Комната смеха". Постояли, поболтали, а потом всей компанией заползли внутрь. Пошли смотреться в зеркала, захотелось им похохотать. Весёлые были ребята.
   Макар ощутил это как передышку. "Побегу, посмотрю на машины. Не пешком же они сюда пришли. Должны же машины быть у входа. Может быть, запомню номера". И он, ещё ковыляя, направился ко входу в парк. Негодование не отпускало. Сердце стучало, и боль куда-то исчезала, будто увидел он выход в тумане. Едва переводя дыхание, добрался до высоких колонн входа. Какая-то пустая иномарка притулилась неподалеку. Никаких других машин не виделось поблизости. Разве это не удача? Прошёлся мимо и запомнил номер. Но этого показалось мало. "Ну, есть номер, а что с ним потом делать, с этим номером? Справки придётся наводить. А наводить справки, значит, засвечиваться".
   Он нашёл только один путь. "Заставить их идти пешком и проследить. Значит, надо искалечит машину". Ни на минуту в голову ему не пришло, что эта злополучная иномарка может совсем и не принадлежать малиновому пиджаку. Не было у Макара никаких сомнений ни в правомочности, ни в безошибочности решения.
   "Самое простое, самое известное - проткнуть шину. Не будет ждать нетерпеливый господин, пока слуга сменит колесо. Пойдёт пешком". Район был несколько в стороне от центра, и другие машины вокруг появлялись редко. "Можно и радиатор пробить. Стечёт вода. Заведут мотор - кольца полетят. А если поймут, что воды нет, так и пытаться не будут заводить мотор. Потащат иномарку на буксире. Да пока ещё найдут этот буксир!".
   Стал вопрос об орудии. Не было в карманах ничего достаточно острого, достаточно твердого. Ещё и ещё раз проверил Макар закоулки своей одежонки. И вот удача. Трусы! На днях вставлял новую резинку в трусы и булавкой пристегнул разъехавшийся шов! Будто знал, что понадобится она сегодня. Значит, не радиатор. Значит - шина.
   Прохожих вокруг в этот момент не наблюдалось. Вытащив край рубашки из брюк, Макар освободил трусы и расстегнул булавку. Вот оно, смертельное для автомашины, острие.
   Даже не заправив рубашки, он, не задерживаясь и не оглядываясь, проходит к заднему колесу неизвестно чьей иномарки и... вот уже воздух, с почти неощутимым шипением, медленно выходит из проткнутой шины. Медленно потому, что отверстие-то оказалось микроскопическим, да и не сразу выдернул Макарка булавку. Не задерживаясь и не колеблясь, переходит он к переднему колесу и повторяет операцию. Затем скрывается в парке и, схоронившись за спасительными кустами, наблюдает через чугунную решётку ограды, что же произойдёт дальше.
   Дальше всё произошло как по писанному, то есть так, как и предполагал не сомневавшийся в своих планах Макар. Через полчаса появилась такая знакомая ему чёрная тройка, во главе с малиновым пиджаком. Мужчины подошли к осевшей на один бок иномарке. Естественно, завязался спор, не лишённый восклицаний и угроз. Наконец было принято решение, и малиновый пиджак удалился под экскортом одного из охранников. Двое остались у машины.
   Нетрудно было следовать за удалявшейся парой, не привлекая их внимания. Пройдя несколько кварталов, малиновый пиджак взмахом руки отпустил сопровождавшего, зашёл во двор. Почти бегом проследовав за ним, Макар установил подъезд, где, по-видимому, и жил его обидчик.
   Теперь можно и передохнуть. Макар побрёл домой, умылся, промыл водкой синяки, ссадины. Присел в хозяйское кресло перед телевизором, но телевизор не включил. Так и сидел молча, пока не потемнело за окнами. Часов в одиннадцать вошла хозяйка. Вслух удивилась сидящему без движения Макару. Зажгла свет, включила телевизор. Сказала, что начинается очередная серия фильма.
   Макар поднялся, потянулся, разминая затёкшие руки. Смотреть фильм не стал - только что свой фильм жизни запустил. Ушёл к себе. Полюбовался своим новым другом, взвешивал, взвешивал его в руке и заснул.
  
  
   24
   Не было сил спокойно дождаться свободного от работы дня. Горели синяки и ссадины. Но больнее горело сердце. На работе состояние Макара не прошло незамеченным. На секунду задерживала Фрида Осиповна на нём свой внимательный взгляд. Никаких вопросов, никаких замечаний себе не позволяла. Не просто чувствовал опытный человек, что рядом и твёрдость, и решимость, и полное безразличие к последствиям. За всем этим ощущалась лихость юности, а значит и угроза безопасному, ровному, независимому существованию Макара.
   Уже вечером следующего дня, едва освободившись, появился Макар в районе проживания малинового пиджака. Нашёл укромный уголок. Сидел неподвижно у столика в дальнем углу двора. Не поворачивая головы, боковым зрением провожал тех, что перемещались по двору. Фиксировал: кто появлялся или скрывался в дверях того самого подъезда. Была опасность, что возникнет кто-нибудь из охраны, из тех, что избивали его у буфета. Но Макар предусмотрел пути быстрого исчезновения в подобном случае. Не успеют враги засечь его присутствие.
   Держал в пальцах горящую сигарету, но в рот её не брал. Сгорала очередная - прикуривал другую и держал её на отлёте, а сам купался в новом, в таком непривычном чувстве уверенности в успехе предстоящей операции. Над всем превалировало ощущение своёй правоты. Не месть это, не месть. Просто зарвавшегося скороспелого бандюгу надо на место поставить. "И никто кроме меня выполнить этого не может. Не может и не возьмётся. Но я - могу. Я - действую". Никакого удовольствия от этого не ожидается. Только опасность, ответственность и азарт.
   Малиновый пиджак появился в половине двенадцатого ночи. Во двор въехала та самая иномарка. Из неё вышел охранник, открыл заднюю дверцу. Выбравшийся из машины малиновый пиджак махнул водителю рукой и быстро прошёл в тот самый подъезд. Иномарка отъехала ещё до того, как он скрылся в дверях.
   Макар немедленно последовал за своей жертвой, но, когда вошёл в подъезд, услышал только, что где-то вверху остановился лифт. Открылась и захлопнулась его дверь. Поднявшись по лестнице, Николай убедился - лифт на четвёртом этаже. Одна из двух дверей, выходящих на эту площадку, была дверью квартиры того самого...
   По дороге домой он рассуждал. Удобно наблюдать за двором через окно площадки четвёртого этажа. Туда надо забраться только после одиннадцати ночи, поближе к моменту приезда жертвы. Оттуда можно видеть, как появится иномарка, как пройдёт к подъезду малиновый пиджак. Оттуда нетрудно убедиться, что иномарка уже отъехала. Правда, выстрелы на площадке могут привлечь внимание жильцов. Но вряд ли кто-то из них рискнёт немедленно выйти из квартиры на выстрелы. Будут опасаться и ждать. Милицию могут вызвать. За это время нужно воспользоваться лифтом и исчезнуть.
   Однако утром, по дороге на работу, нашёл Макар вариант попроще: встретить в подъезде, задержать и дождаться, пока машина выедет со двора.
  
  
   25
   Каждый вечер Макар, проделав основной путь на автобусе, к одиннадцати часам приходил по известному адресу и, оставаясь в воротах, в темноте ожидал, когда неподалеку блеснут фары легковой машины. Завидев их, он, не торопясь, шёл к подъезду и, оглянувшись, ждал, въедет ли машина во двор. Появись иномарка - он сразу бы вошёл в подъезд и ожидал бы у лифта. Но прошло уже два дня, а, в выбранный отрезок ночи, та самая иномарка не появлялась. Убедившись, что машина проехала по улице мимо, или, что въехавшая во двор машина его не интересует, Макар спокойно возвращался к воротам и там снова держал вахту в темноте. Ровно в двенадцать ночи он уходил на ближайшую остановку автобуса и отправлялся домой. Автобусы ходили до часа ночи.
   На третью ночь ожидание оправдалось, и, как только в воротах появилась знакомая иномарка, Макар вошёл в подъезд.
   Встал у лифта. Положил руку на парабеллум. Отворилась дверь подъезда, и вошёл малиновый пиджак. Сделав шаг вперёд, Макар направил пистолет ему в лицо. Скомандовал, махнув стволом в сторону:
   - Лицом к стене!
   Замер малиновый пиджак. Рот его недоуменно открылся. Команды он не собирался выполнять.
   - Руки на стену! Ноги раздвинь! Шире!
   Напрягая слух, ждал Макар звуков отъезжающей машины. Малиновый пиджак приходил в себя.
   - Ты что? Ты что? Сдурел? Мальчишка!
   Удар рукояткой пистолета в темя заставил переоценить ситуацию. Кровь быстро залила лицо, стекала по подбородку на малиновый пиджак. Но опытный предприниматель уже брал себя в руки. Пытался зажать рану, пытался неуклюже смазать кровь с губ, с подбородка. Однако, быстро понял, что не хозяин он положения.
   - Чего хочешь? Я многое могу.
   - Хочу, чтобы ты становился в очередь.
   - Какую ещё очередь?
   - За пивом, за бутербродами.
   Послышался удаляющийся шум мотора. Оба замерли, прислушиваясь. Тут и окровавленный пиджак наконец осознал, что остался он один на один с вооружённым сумасшедшим мальчишкой. Надо обещать и обещать. Надо перехватить инициативу.
   - Говори, чего хочешь? Я всё сделаю. Быстрее говори!
   Макар сомкнул губы. Не отвечает. Зацепился глазами за глаза. Машина уехала. Охранников нет. Закончить скорее, пока какой ни есть свидетель не появился. Это и пиджак ощущает. Чует, что остались ему считанные секунды. Инстинкт срабатывает молниеносно. Рывком тела, взмахом окровавленного рукава пиджак пытается выбить, отбросить ствол пистолета. Промах. Макар успел отдёрнуть руку. И тут же, ткнув пистолетом в висок своего оскорбителя, стреляет. Ещё секунду стоит он над трупом, над брызгами крови, над выбитой кашей мозгов...
   Подумал, не пошарить ли по карманам? Небось, долларами набит. Сначала отмахнулся от такой мысли, сделал шаг к двери, но тихо было вокруг, и Макар остановился. А почему бы и нет? Всего секунда. Вернулся, нагнулся над трупом. Залез во внутренний карман малинового, залитого кровью пиджака. Есть. Приличный кошель. Заодно провёл руками и по карманам брюк, по поясу. Оружия нет. Теперь на воздух. Поскорее на воздух! Выбрался из подъезда, не торопясь, пересёк безлюдный двор и вышёл на улицу.
  
  
   26
   Неделю Макар не вспоминал о происшедшем. Всё, так волновавшее его вплоть до памятной ночи, не впускал в сознание. Вроде, и не было ни унижения-избиения в парке, ни длительной слежки за малиновым пиджаком, ни расстрела его, безоружного, цепляющегося за жизнь... Только сегодня вспомнил. И привиделся ему малиновый бандюга и самоуверенным хамом, каким тот был в буфете и теряющим надежду лопухом, каким запомнил его в последний раз. Лопухом? - переспросил себя Макар. Да, лопухом. Разве не лопух тот, кто, оскорбив и унизив, забывает об этом, в своёй гордыне считает себя неуязвимым, неприкосновенным?
   В трофейном кошеле оказалось тысяча семьсот долларов и восемь с половиной тысяч рублей. Макару, по его аппетитам, можно было полгода не работать. Но он не отправился по ресторанам отмечать удачу, не бросил работу грузчика, вообще, не поменял линии поведения. Он поднимался в шесть часов утра и первым делом прятал в тайник пистолет, который по ночам держал под подушкой. Не то, что опасался нападения или ареста. Не собирался он ни от кого отстреливаться. Но оружие в руке, это не только спокойный сон. Наяву ощущал Макар, что пистолет питает его энергией. И не только энергией. Независимость и бескомпромиссность излучала эта игрушка цивилизации. И впитывал Макар эту независимость, насыщался этой бескомпромиссностью. Теперь никому не позволит он не только попытаться унизить его, усмехнуться над собой не позволит.
   Далеко не все скромные труженики магазинчика ощущали эти рывки развития Макара. Он не брал в рот спиртного, и это отчуждало его от остальных работников мышечного труда. Мало кому было дело до него. Он не брад в рот спиртного, и это возбуждало уважительное внимание чуткой Фриды Осиповны. Неожиданно для себя, она заметила, что следит за малейшими ньюансами поведения, парня, когда тот получает её задание, когда докладывает об оформлении накладных. Задумавшись, вспоминала об этом потом, глядя на происходящее как бы со стороны. Только ему доверяла она тонкости операции, отправляя бригаду за товаром. Только его словам уделяла она внимание при отчёте. Но он ощущал это её внимание не только при заданиях и отчётах. Иногда он замечал, что она прощает ему промахи, нарочно не замечает его ошибок. Однако, его собственная внутренняя жизнь настолько отвлекала, что не мог он придавать значения подобным, совершенно безопасным, по его мнению, вопросам своего существования. В другом, тайном для всех, мире нёсся он в водовороте реальных грозных событий. Нёсся и входил во вкус.
   Зарядкой он, конечно, заставлял себя заниматься, но далеко не всегда. Отлынивал при малейшей возможности найти оправдания. Так и в этот раз было. Не успевал Макарка на работу. Опаздывать не хотелось. Так что, не зарядившись и только проглотив обычную свою кашу, выскочил он на улицу. Ночью была гроза, и вода заполняла все возможные и невозможные углубления на мостовой. Выбежав из ворот, Макар чуть не влетел в озеро, перекрывавшее дорогу к автобусной остановке. На пару секунд он застыл перед этой водной преградой, раздумывая над тем, как проще её форсировать. Именно в этот момент из соседних ворот выскочила новенькая "девятка" и, не сбавляя скорости, врезалась в водную гладь озера, перед которым и пребывал в нерешительности Макар. Не успел он ни отпрыгнуть, ни отпрянуть, ни сделать шаг в сторону, как был окачен фонтаном грязной воды, поднятым колёсами промчавшейся машины. Вот тебе и "независимость", вот и оказался ты ничтожеством. Ничтожен ты перед барином, восседающим в шикарной машине. Не удостаивают тебя вниманием, Макарка! Мимо едут. Едут и, походя, оплевывают тебя, Макарка, грязной водой.
   Застыл Макар под потоками грязи, стекающей с одежды. Весь гонор польских предков ударил в голову. Почувствовал, как вдруг распух нос, вырос, казалось, до огромных размеров. Успел взглядом скользнуть по удаляющейся машине, засёк и марку, и номер. С минуту угрюмо, неподвижно пребывал в прострации. Вспомнил, наконец: из соседнего двора "девятка". Потом увидел в мутной луже цветную картинку - хозяин "девятки" с простреленной головой.
   Работать он не мог. И ждать, неделями подкарауливая оскорбителя, тоже не мог. Работал, конечно, в магазине, но того состояния удовлетворённости, которое ещё вчера наполняло душу, и в помине не было. Хотел одного. Только бы дождю утречком быть. Тогда можно было бы надеть плащ, ведь дождь маскировал бы такое одеяние. Тогда никто из идущих утром на работу не обратил бы внимания на фигуру в подъезде у лифта, опустившую капюшон на глаза и, рукой с сигаретой, прикрывающей подбородок и рот.
   Была ещё одна загвоздочка. В магазине остался один патрон. А если осечка? Патрончик-то... с Великой Отечественной. Но об этом не думалось. Не думалось и всё тут. И вообще ни о чём не думалось. Нудновато-безразлично пролетел рабочий день.
   Ложась спать, он по привычке, подержал, взвесил в руке парабеллум. Извлёк обойму, притопил на секунду единственный патрон в обойму. Проверил, так сказать, подачу его пружиной. Утром всё решится.
  
  
   27
   Утром дождя не было, но было пасмурно и, действительно, никто, из выходящих из лифта и спешащих на работу жильцов, не обращал внимания на фигуру в плаще у почтовых ящиков. Так, по крайней мере, казалось Макару.
   Вот и он, его обидчик, его сосед, беззаботный буржуй, ничего не ведающий владелец "девятки". Он выходит из лифта. Едва сдвинулись, закрылись створки дверцы, Макар шагнул спешившему на работу соседу за спину, поднял пистолет, нажал на спуск. Патрон времён Великой Отечественной не подвёл. Так и не узнал сосед, что он серьёзно провинился. Не осознал в чём его вина. Не суждено было дойти до его сознания той далеко не очевидной мысли, что не всегда получается безнаказанно обливать грязью прохожих, не имеющих собственных машин...
   Спрятав пистолет, Макарка собрался было проверить карманы буржуйского костюма. Однако, опасаясь появления свидетелей, заторопился и только провёл рукой по поясу брюк. Наткнулся на небольшую кобуру. Не было времени расстегивать пояс, снимать кобуру. Выдернул пистолет, запасную обойму и, перешагнув через кровавую лужу, быстро ретировался. Начавшийся дождь смыл следы.
  
  
   28
   Начавшийся дождь смыл все следы на улице и милицейская собака не пошла дальше выходной двери. Все попытки увязать убийство с деловыми контактами убитого не дали никаких результатов. Время происшествия - утром, при выходе на работу - обеспечивало алиби почти всем возможным и врагам, и друзьям убитого. Оставалось только искать наёмника. Была одна зацепка - орудие преступлений. Нашлись все три пули. Одна застряла в стене сарая во дворе интерната. Другая угодила в металлическую скобу двери вестибюля, расплющилась и упала на пол. Третья, пробив почтовый ящик, не преодолела бетонной стены и была найдена за ящиком. В результате один и тот же бельгийский парабеллум стал фигурировать во всех трёх делах об убийствах: и скромной воспитательницы интерната, и уважаемого в городе, крупного коммерсанта, и незаметного владельца небольшой авторемонтной мастерской. Что же объединяло этих трёх таких разных людей? На этот вопрос у сыщиков не нашлось убедительного ответа. Ответ знал только Макарка Харин. Спесь их объединяла, та спесь, что не позволяет следовать простой очевидной логике: ударив и не добив жертву, жди возмездия.
   А Макарке стало светло и спокойно. Трижды он не остался в долгу. Трижды рассчитался по высшей мере. Это уже выглядело как статистика. Правда, об этой статистике знал только он сам. Но он знал. Он и выводы делал. Вот такой он, оказывается, человек. Мужчина, не прощающий оскорблений. Даром, что вырос в деревне, испытал тысячи обид, подвергался и насилиям, и унижениям. Теперь он чувствовал себя омывшимся. Правда, в крови. Но казалось ему, что выбрался он, наконец, из этой помойной ямы. Позади, вроде, уже нет, почти нет, почти не осталось унижений. А если и осталось что, так сегодня это уже померкло. Теперь он знает что почём. Ключ в руках. Он не просто равный среди равных. Он может и судить, и казнить их, этих бездумных, распухших от спеси лопухов, ослепших и оглохших от этой спеси и нагло попирающих окружающих. Вот такой он человек.
  
  
   29
   Прошло несколько недель и забылось не только то напряжение, которое терзало Макара во время преследования очередной жертвы. Стало стихать и упоение сознанием своей реальной силы. Скромные условия жизни воздвигли вокруг него тесноватый, но привычный коридорчик, по которому он, не возбуждая ничьего внимания, и шествовал. Держался в тени. Он грузчик, человек без претензий, воспитанник интерната, довольный уже тем, что устроился на теплое местечко, позволяющее не тратить лишних денег на фрукты и овощи. Но душа его, вкусившая мёд гордыни, жила уже в другом мире. Прошло ещё полмесяца и стало ему, мягко говоря, скучновато. Стало просто "не по себе". Вот он возвысился в своих глазах, но никто не смотрит на него снизу вверх. Для всех он только грузчик.
   Скука давила и давила его, пока не пришло ему вдруг в голову, что вокруг него таится много подлецов, готовых измываться над такими скромными парнями, каким был и он сам. И ощущалось, что если снова не насытится свом правом решать чужие судьбы, так сдохнет он от тоски в этом своём коридорчике.
   Внешне это его состояние тоски-ломки совершенно не обнаруживалось. Неторопливый, исполнительный... ничего другого о Макаре никто и сказать бы не мог, кроме Фриды Осиповны, конечно. Но для женщины этой, Фриды, как кратко называли её грузчики, волны душевных состояний Макара давно уже не были секретом. Вот он пришёл, сдержанный, неторопливый, и веяло от него весельем и уверенностью в успехе. Но на другой день пришёл он такой же сдержанный и такой же неторопливый, как и всегда, но теперь веяло от него злобой и диким стремлением к немедленному действию. Это она отчётливо ощущала. Ощущала и не понимала. Её удивляла необязательность, неповторимость, бессвязность этих невидимых внутренних перестроений её подопечного грузчика. И, поскольку причин этого она не знала, то думала, что виной тому просто неустойчивость, неуравновешенность юноши. Сегодня одно, завтра другое. Живость характера. Он же молодой, он же мальчик, он аж в два раза младше её, Фриды.
   Иногда ей виделось, что могла бы она многому научить его, внешне такого медлительного, даже заторможенного. О, столько не хватало ему от рождения! И понимающей Фриде подчас думалось, что не составило бы ей труда привить такому юноше не только навыки опытного мужчины, но и опыт дельца, опыт предпринимателя. Лишь бы он этого сам захотел! Однако, у Макара и мыслей-то о чём-то подобном не было. И она и это тоже и ощущала, и понимала! Понимала, что сидит он в клетке, куда посажен с рождения, и бескрылая, сумрачная сила его обречена, со временем, протухнуть в бездействии. И это заставляло её иногда смотреть на него с сожалением. Протухнуть обречён мальчишка в подвале их овощехранилища.
  
  
   7. Рулетка
   30
   Однако, Макарка тухнуть не собирался. В ближайшее воскресенье отправился он на базар.
   Базар! Слово-то какое! От "азарт" произошло. От азарта романтики денежных отношений. От прилива адренолина в кровь, в ожидании выгоды обмена товара на деньги и денег на товар! И аура этого общего потока адренолина - адренолина базарной толпы - окутывает всех и каждого, возникшего на базарной площади, воодушевляет на поиск выгоды, объединяет и стимулирует к действию.
   В то дикое время начала великой перестройки, городские власти, ещё не прибрали к рукам всех базарных площадей, не понастроили везде рядов цивилизованных ларьков, пока ещё не отсосали своей доли в прибыльном базарном бизнесе. Макар бродил по проходам между рядами лотков, не проявляя интереса ни к немудрой домашней стряпне активных хозяек, ни к "фруктам и овощам" деятельных дачников, ни к заезжим спекулянтам с их новинками одежды и обуви. Он ощущал густой туман ауры базара, невольно проникался воодушевлением, азартом базарных торговцев. Не имея конкретной цели, он заражался их верой в чудесные возможности свободной торговли. Тут случай его и подстерёг.
   Кучка людей топталась вокруг стола, на котором были нарисованы цифры, танк и самолёт. Рыжий, ражий, дюжий парень-зазывала ораторствовал и принимал ставки. Над столом крутился разноцветный диск.
   - Ставок больше нет! - громогласно объявил парень. Мальченка, сидящий за столом, стрельнул из духового ружья во вращающийся диск. Зазывала остановил диск, плоскогубцами вытащил из него кисточку-стрелку духового ружья и объявил:
   - Семь! Нечет!
   На "семёрке" ставок не было, десятикратного выигрыша никто не поимел. Зато те, что ставили на "нечет", получили в два раза больше, чем ставили.
   - Делайте ваши ставки! - орал зазывала-крупье. -Платим чистыми! Рупь - за рупь! Сто - за сто! За корову - коровой! За кирпичи - кирпичами!
   Несколько минут Макар наблюдал картину этого уличного казино. Сначала задумался. Прикинул. Двенадцать цифр от 1 до 12, плюс танк и самолёт - это же четырнадцать номеров. Если сделать четырнадцать ставок подряд на одну и ту же цифру, то, в среднем, она, естественно, должна выиграть. Выигрыш в десять раз больше ставки. Значит, реально выиграешь, если только твоя цифра выпадет в одном из первых девяти случаях. Попробую.
   Он зашёл в магазин и разменял пятьсот рублей на пятидесятирублёвые купюры. Минимальная ставка - пятьдесят рублей. Подобрался к столику-казино и, при очередном объявлении крупье, стал ставить на самолёт. Самолёт. Самолёт. Самолёт. Самолёт... На пятой ставке стрелка-кисточка и угодила в самолёт. Десятикратный выигрыш! Проставил пять ставок по пятьдесят рублей, а забрал из рук крупье - пятьсот! Так просто.
   Крупье его похвалил.
   - Молодец! Смелость города берёт! Дерзай, вьюнош!
   Макар дерзать не стал. Спрятал выигрыш в карман и удалился. До ночи успех не давал ему покоя. Неужели так просто! А что же другие медлят? Неужели понять не могут? Но, ведь, так просто! Это что, только я смог догадаться?
   Под утро усомнился в своёй исключительности. Сообразил, что его единственный опыт - это ещё не опыт. Вот если десяток раз повезёт!
  
  
   31
   Едва дождался очередной субботы.
   Наменял две пачки пятидесятирублёвых купюр по десятку бумажек в каждой прачке. Не торопясь добрался до базара. Вот и бродячее казино. Оно располагается на двуколке военного образца. Лошадей, видно, отпрягли и увели с базарной площади. Около двуколки уже топчется несколько человек. Они с любопытством взирают на ораторствующего детину-крупье. Снова слышно:
   - ...Рупь - за рупь! Сто - за сто! За корову! - коровой! За кирпичи - кирпичами!
   Макар подходит к двуколке. Подходит, смакуя каждый шаг. Будто задумавшись, кладёт пятидесятирублёвку на "самолёт". Крупье, вроде, и не замечает его.
   -Ставок больше нет!
   Выпал "танк". Снова пятидесятирублёвку - на "самолёт". Выпадает "12". Снова, снова, и снова руки Макара кладут пятидесятирублёвки на "самолёт", на "самолёт", на "самолёт"... Пачка пятидесятирублёвок становится всё тоньше, всё тоньше. Уже ясно, что выигрыша не будет. На семнадцатой ставке стрелка-кисточка попадает, наконец, в "самолёт". Разменял и спустил восемьсот пятьдесят рублей. Получил пятьсот.
   По рядам свидетелей проходит одобрительный вздох. Они будто не знают сколько проставил Макар. Считают, что он выиграл.
   - Деньги - прах! Наплюй на них, вьюнош!- это крупье вслед Макару.
   Макар задумчиво шагает к автобусной остановке.
   Выходит, ошибался. Выходит, подумать надо.
   Долго думать он не мог. Невтерпёж было. Но, всё же, ночку пропустил без сна. Утром сообразил, что надо было не сразу ставить на самолёт, а последить какие номера выпадают. Надо было стоять и считать сколько раз подряд кисточка не попадёт в "самолёт". Стоял бы, да пальцы загибал. Дотерпел бы, чтоб, хотя бы, десять раз подряд не выпал "самолёт", тогда бы и начал ставить. Всего бы сделал только семь ставок, проставил бы только 350 рублей. А выиграл бы 500.
   Снова сделал Макар денежный заход. На сей раз никак не мог он насчитать десятка следующих подряд "несамолётных" выстрелов. Так и сыпались "самолёты", то один, то другой. Не дождался случая, когда выпадет подряд целая обойма "несамолётов". Стал ставить и ставить на "самолёт". Ставил, ставил и снова проиграл. Это надо же. Будто кто-то следит за ним и не даёт выиграть. Расстроился из-за этих неудач.
  
   32
   Утром на работе Фрида сразу сделала ему замечание. Мыслью он витал где-то там у базарного казино и, естественно, был невнимателен. Это разозлило Макара. Лезет женщина со своими замечаниями. Дела нет ей до того, что он решает серьёзную проблему. Знала бы она чем он занят! Не о выпивке он думает, не тратит время на то, чтобы выгодно купить-продать. У него ставка выше! Раскрыть секрет казино! Ну и что, что удачи пока нет, ну и что? Ведь, выиграл же на первой ставке! Сообразил и получилось! Значит, возможно! А его мысль дождаться, когда какой-либо номер долго-долго не выпадает и начать ставить на него? Разве это не достойная идея! Дождаться, когда один номер долго-долго не возникает и ставить, и ставить, и ставить на него! Только как долго ждать? Ну, хотя бы, три раза по четырнадцать. То есть дождаться, когда, например, танк не выпадет 42 раза подряд! А, может быть пять раз по четырнадцать? То есть, поймать такой момент, когда стрелок не попадёт в танк 70 раз подряд. Не много ли? Ждать надоест.
   Так он раздумывал и раздумывал. Прикидывал в уме возможность предсказать случайность. Прикидывал и так, и эдак. Ночами не спал. И было интересно. Казалось вот-вот и схватит он за хвост жар-птицу. Хорошо, хоть денежных ставок не делал. Всё в уме трудился над своими схемами. С вечера задумывал построение и, лёжа в постели, так и эдак обсасывал очередной вариант. Время шло. Постепенно Макар убеждался в слабости своих построений. Но желание поймать жар-птицу не отступало. Передохнув с неделю, он вдруг сообразил, что можно делать ставки не на номер, а на "чёт" - "нечет". Правда, в этом случае выйгрыш не в десять раз больше ставки, а всего в два раза, но это дела не меняет. В этой схеме ждать, чтобы не выпадал, например, "чёт", совсем не долго. Вот выпадет пару раз "нечет" и жди "чёта"! Но тут же нельзя ставить несколько раз! Выигрыш то всего в два раза больше ставки!
   И опять он прекратил свои попытки на неделю. Передохнул и, когда подумал о возможностях нового варианта, пришла ему в голову мысль удваивать ставки! Вот буду ставить и ставить на "чёт" и буду каждый раз удваивать ставки! Рано или поздно "чёт" выпадет! И выигрыш наверняка! Правда, маленький, равный первой ставке, но верный! Просто остолбенел от этой находки. Обсасывал, обсасывал этот вариант и не находил изъяна. Неужели это правда? Решение найдено! Найдено! И он, Макар Харин его нашёл! Теперь держись все казино мира! Макар Харин идёт!
  
   33
   Едва дождался очередного свободного дня. С утра помчался на базар. Казино уже работало. Разменял и разложил по карманам запланированные последовательные ставки: 50, 100, 200, 500, 1000, 2000... Больше не планировал. Решил, что сперва ставить не будет. Выждет, дождётся, чтобы "нечет" (или "чёт") выпал шесть раз подряд, и тогда будет ставить на "чёт" (или на "нечет").
   Подошёл к телеге-казино. Тут уже топтался народ. Встал спиной к крупье, отвернулся, сделал вид, что просто скучно ему... Крупье-зазывала давно его заприметил. Но вида не подавал. Крутил и крутил своё колесо. Выкрикивал своё заклинание:
   - Рупь - за рупь! Сто - за сто! За корову - коровой! За кирпичи - кирпичами! Вы играете? Вы не играете! Отойдите! Отойдите, молодой чемодан!
   А Макар всё считал и считал, и загибал пальцы, если "чёт" (или "нечет") повторялся. Так, чтобы шесть раз подряд выпал "чёт" - никак не получалось. Два-три выстрела и "чёт" менялся на "нечет", или наоборот, "нечет" менялся на "чёт". Так прошло с полчаса. Уже и ждать надоело. И вдруг "чёт" выпал щесть раз подряд! Время! Вперёд!
   Макар развернулся, сделал пару шагов к рулетке, положил 50 рублей на "нечет".
   -Поставил, всё таки! - это крупье. Злорадно, торжествующим голосом.
   - Ставок больше нет!
   Выстрел.
   Выпадает "двенадцать". Седьмой раз подряд "чёт". Снова ставка. 100 рублей на "нечет". Выпадает "два". Снова ставка. 200 рублей на "нечет". Выпадает "десять". Уже девять раз подряд - "чёт". Снова ставка 500 рублей на "нечет". Выпал танк. А это что? Несуразность какая! Ни "чёт", ни "нечет". Но это тоже проигрыш. Снова ставка. 1000 рублей на "нечет". Выпало "шесть". Одиннадцать раз подряд нет "нечета"! Ещё поставим. 2000 на "нечет". И тут опытный крупье вставил палку в колесо.
   - Слишком большая ставка! Такую не приму! Ещё не хватало, чтобы милиция меня забрала! Не возьму и всё! Не играю.
   Разломил Макар пачку оставшихся пятидесятирублёвёк на две. Бросил одну пачку на "нечет" и опять проиграл. Двенадцать раз подряд "нечет" не выпал. Поставил Макар оставшиеся полпачки. И тут, наконец, "нечет". На тринадцатый то раз! Вот наука-то! Народ вокруг удовлетворённо загудел. Вроде в толк не могли взять болельщики, что Макар всё равно в проигрыше.
   Трое суток не разговаривал Макар ни с кем. Домой приходил, ложился на кровать и лежал до утра. Думу думал. Чуял, будто кто-то преподал ему хороший урок. Но почему? Обычно, по его наблюдениям, и "чёт", и "нечет" выпадали подряд по два, по три раза, а потом сменяли друг друга. А тут днадцать раз подряд... За что его так? Что бы это значило?
   Его состояние не осталось незамеченным. И Фрида присматривалась, присматривалась, да, наконец, и объявила, что пора бы Макару взять отпуск, уже больше года он работает. Макар не был готов к такому повороту событий. Да Фрида и не ждала от него чего-либо вразумительного. Она просто предложила Макару пожить две-три недели у неё на даче, отдохнуть и, заодно, покараулить дачу. Сама она отпуск брать не собирается. Работа требует её присутствия. А дача требует присутствия живого человека.
  
   34
   Как она сказала, так Макар и поступил. Приехал. Открыл дверь ключом, вручённым ему Фридой Осиповной. Вошёл. Огляделся. Довольно приятная обстановка. Не шикарная, но и совсем не бедная. Даже далёкая от бедности. Расположился с удобством в глубоком кресле у камина, у электрического камина. Зажёг его, подвинул поближе пуфик от дивана и положил на него ноги. В этом удобно-безответственном положении пребывал Макар довольно долго. Оно ни к чему не обязывало, но и ни к какому умозаключению не приводило. Как могло случиться, что "чёт" выпал двенадцать раз подряд? Ответ не появился и не собирался являться.
   Зато явился некто другой. Этот некто - сосед Фриды Осиповны по даче - вошёл без стука. Выражение его сонного, при входе в комнату, лица быстро менялось. Начав с непосредственного детского удивления, лицо быстро изобразило неожиданность, недоверие, досаду, возмущение, претензию и превосходство. Сосед возвышался над полулежащим в кресле Макаром и, совсем не скрывая своей неприязни, разъяснял, что он давний знакомый, близкий друг и верный товарищ уважаемой хозяйки. Он часто бывает у Фриды Осиповны и помогает ей по хозяйству. Совсем недавно он обеспечил доставку на обе их дачи рассады-новинки - английской травы, по которой можно ходить, топтать её, а она, при этом, не только не теряет своего свежего декоративного вида, но, наоборот, становится ещё свежее и ещё декоративнее.
   Сосед говорил и говорил без передышки, не давая возможности Макару, не только выразится относительно отношений Фриды Осиповны с соседями, но даже хотя бы слово вставить. Макар и не пытался ничего вставлять. Он молчал, старался не смотреть на оратора. Он даже не снял ног с пуфика. Но чувствовал себя далеко не уютно. Ему всё казалось, что этот, неожиданно появившийся незнакомец вдруг стукнет его по голове чем-нибудь тяжёлым, а потом... потом ограбит Фриду Осиповну.
   Помолчав так, под аккомпанемент соседа, без передышки минут десять, Макар вдруг спросил:
   - А как вы считаете, может решка, например, выпасть подряд 12 раз?
   Сосед умолк и смотрел на Макара долго-долго. Просто не понимал человек, о чём речь идёт. Макар повторил. И опять сосед не понял, и опять смотрел долго-долго. Вздохнув и собравшись духом, Макар принялся разъяснять пришельцу принципиальную суть возникшей перед ним задачи.
   - Зачем это вам? - спросил наконец пришелец.
   Макар промолчал. Не стоит разъяснять причину вопроса человеку, не знающему ответа. Не дождавшись разъяснений, сосед вдруг сказал:
   - Может. Но редко.
   - Как редко?
   - Нетрудно рассчитать, - ответствовал сосед. - Вы знаете теорию вероятности?
   Откуда было знать Макару теорию вероятности. В школе её не учат. Тогда сосед взялся за расчёты сам. Он подумал-подумал и сказал, что надо возвести 0,5 в двенадцатую степень.
   - И сколько это будет?
   - Сколько будет, сколько будет... - забормотал сосед. - В третьей степени это будет 0,125, в шестой степени, примерно, от 0,01 до 0,02, в двенадцатой где-то от 0,0001 до 0,0004. Так что, грубо говоря, примерно в двух-трёх случаях из 10 000.
   - То есть, как это? - недоумевая и удивляясь, спросил Макар.
   Сосед-пришелец не возгордился. Он оказался на высоте. Он разъяснил:
   - А вот так. Если вы будете бросать и бросать монету, и считать сколько раз подряд выпадет решка, а после того, как выпадет орёл, будете начинать счёт заново, то окажется, что вам придётся начинать счёт заново 5000 раз, пока случится так, что решка выпадет 12 раз подряд. Но это в среднем, конечно. Может быть и так, что решка выпадет 12 раз подряд с первого захода. Может быть. Зато потом этого может и не случится в 5000, а, может, и в 10 000 случаев. Но зачем, зачем вам это?
   Макар молчал. Вон как оно оказывается. Вот как, оказывается, ему повезло. Один раз из 5000 и это, как раз, его раз! Надо же! Не иначе, как кто-то решил наказать его. Но за что же наказывать его несмышленого? И, главное, кто же это? Кто?
   Сосед-пришелец всё ждал ответа на свой вопрос, а Макара уже унесло далеко в мистические дебри рассуждений на тему: "кто?" и "за что?".
   Да. Удивился он тому, что услышал. Да. Зауважал он знания соседа. Но разве сможет этот, хоть и учёный, сосед ответить на только что возникшие новые вопросы? Доверие к расчётам соседа заставило Макара сразу сделать новый вывод. Догадка, забрезжившая ещё тогда, сразу после проигрыша, проявилась с иной силой. Он вдруг пришёл к выводу, что кто-то его наказал. Конечно, в глубине души, он никогда и не верил в свою безнаказанность. Такая подспудная убеждённость подспудно и работала. Не сознавая неотвратимости наказания, Макар его ждал. Но наказание осуществилось совсем не за то, что изредка терзало его изнутри: не за то, что присвоил он себе право судить оскорбителей, и не за то, что он становился палачом и доводил свой суд до казни. Нет. Наказание обрушилось на него сразу после того, как он вообразил себя превыше всех достижений человеческой теории игр, вообразил себя первооткрывателем в дебрях практики игры. Он остолбенел от этого открытия. Остолбенел и немедленно сделал вывод: значит, есть запрет. Наверняка есть запрет. Иначе, как же могло случиться с ним то, что бывает только один раз в 5000 случаев? Причём это произошло с первого раза!
   Он не мог вести беседу и только отмалчивался, и всё смотрел куда-то в сторону, пропускал мимо ушей и вопросы, и замечания соседа. Видя бесполезность своих попыток вызвать отзвук в душе юноши, тот испарился.
   Оставшись один, Макар не мог отделаться от чувства, к которому привело его рассуждение учёного соседа. Не было сил выбросить из головы, отказаться от только что возникшего сумасшедшего заключения. Выходило, что кто-то недоступный и могущественный следит за ним. Значит, совсем он не свободный и совсем он не независимый ни от кого человек. Не невидимый он миру вершитель чужих судеб и не гений он, раскусивший тайну казино. Букашка он, копошащаяся в грязной куче человеческих страстей.
   Этот вывод цепко угнездился в сознании. Макар бродил по небольшому участку фридиной дачи, заросшему той самой, исключительно стойкой английской травой, что никогда не теряет своего декоративного вида. Теперь он ощущал себя бездомным скитальцем, которому, собственно, и терять то нечего. Да, терять было нечего. Но и свободным себя он не ощущал. Снова и снова приходил он к тому, что такому, как он не только ничего шикарного не светит, но последнее у него отберут, при малейшем удобном случае. Этот печальный вывод неминуемо приводил к подспудному ожиданию очередной атаки судьбы. Он даже останавливался иногда, застывал в неподвижности на несколько минут, в ожидании ответа на вопрос: что же там впереди может ещё ему грозить?
   Так в одиночестве пробродил он неделю на свежем воздухе, когда вечером в пятницу на дачу прибыла Фрида Осиповна.
  
  
   8. Фрида
   35
   Она прибыла ещё засветло. Привезла с собой ворох питательных явств и первым делом организовала банный день, точнее вечерний душ, использовав для этого огромную, пристроенную в саду, цистерну нагревшейся за день на солнце воды. Она потребовала, чтобы первым подвёргся омовению Макар. Попросила его опробовать, достаточно ли теплая вода. После утвердительного ответа Макара, она проинструктировала и отправила его готовить ужин, а сама занялась туалетом. Окончив омовение, она не стала утруждать себя процессом выбора цивилизованного одеяния и оказалась в приличной, густо чёрного цвета, шёлковой комбинации плавок-бикини и скромного бюстгальтера. Не город же здесь. Дача. Лето. Вечер трудового дня. Тело требует отдыха. Тело желает прочувствовать этот свежий-свежий воздух.
   Надо прямо сказать, Макар впервые в жизни не увидел в этом ничего необычного. Его ничего не отталкивало в этой женщине. Ему казалось, что в ней всё в меру, особенно сейчас, когда она предстала перед ним почти обнажённой. Особенно привлекала внимание её талия, которая, в окружности, казалась в два раза меньше частей тела, расположенных выше и ниже этой точёной талии. Как и там, на работе, он понимал и принимал её требования, звучавшие обычно пожеланиями действий в общих с ним интересах. Он и сейчас с готовностью следовал её указаниям. А появлявшуюся время от времени мысль о том, что будет дальше, потом, что будет ночью, он отодвигал в какой-то дальний тёмный уголок. Он старался не очень то задерживаться на этой мысли. Откровенно говоря, опасался, что спугнёт так явно замаячившее впереди удовольствие.
   Ужин не был ни обильным, ни изысканным. Но Макар, не привыкший ни к тому, ни к другому, скромно отдавал честь всему, что привезла на дачу Фрида. По привычке он больше налегал на хлеб. Он и не заметил, он просто не обратил внимания на то, что рюмка коньяка, предложенная хозяйкой, в знак взаимного доверия и дружбы, совсем не вызвала в нём никаких аллергических симптомов. Не ощутив в знаменитом "Арарате" следов с детства знакомой ему сивухи, он даже поинтересовался: что это такое в рюмке "жгучее, но приятное", чем заслужил повторную порцию. Сама же Фрида съела только два микроскопических кусочка жареного мяса и яблоко. Надо же было подкрепиться после трудовой недели. Свою рюмочку она поцеловала с краешка, да так и не трогала до конца трапезы.
   Фрида Осиповна инициативно вела разговор вокруг дачных дел. Рассказывала, откуда взялась у неё эта дача. Рассказывала о том, сколько труда пришлось вложить и в эту землю, и в строительство на этой земле. Она говорила и о соседях, об их дачах, об их затратах и вложениях и в землю, и в строительство. Макар слушал молча, но когда зашёл разговор о соседях, он вдруг вернулся к волновавшему его тезису:
   - Фрида Осиповна, как вы считаете, может ли "решка" выпасть двенадцать раз подряд?
   Фрида Осиповна прервала поток своего красноречия. Несколько секунд она не двигалась, она молчала, и во взгляде её не было готовности отвечать на поставленный Макаром вопрос. Казалось, она недоумевала, она не ожидала, что этот юный собеседник держит в голове что-то не совпадающее с тем, о чём толкует она. Он что, не слушает её? Молчание затянулось настолько, что Макару пришлось отложить вилку, также помолчать, а затем повторить свой вопрос.
   - Может ли "решка" выпасть двенадцать раз подряд?
   - Зачем тебе это, Макар?
   Макару нужен был слушатель-собеседник, человек, который понимал бы его и реагировал бы на возникавшие по ходу беседы проблемы. Не было у него в жизни такого собеседника, и человека, духовно более близкого, чем Фрида, не было. Он и ответил так, как думал, он простодушно раскрыл карты.
   - Я ставил на "орла", а он не выпал двенадцать раз подряд.
   - Ты что, играл? Это что-то вроде казино, да?
   - Да. Казино.
   - Ты поиграл?
   - Да. Я проигрался в пух и прах.
   Фрида отвела взгляд от этого простовато-мужественного лица, на котором были только следы горестных житейских неудач. Недавние тайные победы Макара ещё не успели произвести своих отметин. Будто с лёгкой тоской, глядя в зелёные заросли сада, она закурила сигарету, задумалась и наконец изрекла:
   - Макар. Если ты хочешь выиграть в казино, то путь только один: купи казино.
   - А вот, если ставить и ставить на "орла", то, ведь, он выпадет. Рано или поздно, но обязательно выпадет?
   - Макар. "Орёл", несомненно, когда-нибудь да выпадет. Но, если будешь играть, то, несомненно, слышишь, несомненно, обязательно проиграешь. Тут, если хочешь выиграть, выход один: купи казино! Понял меня?
   Она рассмеялась и, затягиваясь сигареткой, весело смотрела, как доверчивое выражение лица собеседника быстро сменяется обидой и разочарованием. Не заметила она одного, его скрытое упорство никуда не исчезло. Оно только замаскировалось. Замаскировалось и обидой, и разочарованием.
   - А теперь - кофе! Ты любишь шоколад?
   - Нет, - ответил Макар и отправился готовить кофе, а Фрида расставила кофейные чашечки и открыла коробку конфет неподдельного шоколада. Когда кофе было готово, она добавила в чашечки по рюмке "Арарата". Новизна вкусов: интимности кофе, повелевающей резкости коньяка и, подавляющей всё остальное, расслабляющей сладости шоколада быстро привела Макара к осознанию неизведанности ощущений открывающегося перед ним мира. Да и Фрида, со своей точёной талией и скромным бюстгальтером, тоже звала к новым осознаниям новых реалий.
   Он ждал этого. А как же? Они одни. Они молоды. Они свободны. Впереди ночь. Это их время. Но ни в мыслях, ни в чувствах его не было ни попыток, ни следа решения сделать самостоятельный шаг. Она здесь хозяйка. Да и не только здесь. И там, в подвальчике "Овощи-фрукты" она тоже хозяйка. А больше-то и встреч нигде не было. И намёка-то не было на возможность каких-либо встреч. Но сегодня-то, на тебе! Всё подбиралось и подползало со всех сторон таинственно и незаметно. И вдруг, совпало!
  
   36
   - Запри дверь на ключ, Макар!
   Он повиновался.
   - Выключи свет!
   Он выключил свет в кухне, затем и на веранде, где они сидели перед открытым окном.
   - Закрой окно.
   Закрыл и запер на шпингалеты окно. С минуту Фрида сидела молча. Потом встала и отправилась во вторую комнату, где была её постель. Макар остался у закрытого окна, опершись спиной о подоконник. В дверях Фрида, не поворачиваясь, произнесла:
   - Иди со мной.
   И он, уже на ходу, отметил необычность: "со мной".
   В спальной комнате она села на низкую постель и смотрела на стоящего перед ней Макара с некоторой укоризной:
   - Ну, что ж, ты в одежде спать собираешься, да?
   Макар торопливо раздевается, а она, посмеиваясь, повторяет:
   - О, как ты любишь терять время, Макар! Как любишь терять время!
   Она берёт его за руки и тянет вниз так, что он опускается на колени, у её ног. Он не понимает, что он должен дальше делать. Если броситься на неё и силой... Нет. Она тянет его к себе, а дальше поцелуи, поцелуи и поцелуи: губы с губами, зубы с зубами, язык с языком.
   Макар с удивлением отмечает, что каждый поцелуй заставляет забыться. На время контакта губ, зубов, языков, всё вокруг - исчезает. И это вызывает ощущение лёгкой радости в теле. Кажется, он, на несколько мгновений, опускается в тёплую ванну, вода которой ласкает не только поверхность тела, но каждую клеточку изнутри. Так просто и так здорово! А ну-ка ещё! Ещё!
   Но вот она чуть сдвигает свои руки, держащие юношу за голову, за затылок. Губы Макара оказываются на её шее. Он понимает, что должен теперь ласкать эту нежную шею. Температура воды в ванне заметно повышается. Он видит, он замечает, что и ей это приятнее, чем поцелуи в губы. Об этом свидетельствуют непроизвольные судорожные движения: и её головы, и шеи, и рук. Об этом говорит и её дыхание, ставшее таким прерывистым и неритмичным. Поверив в то, что ей это более приятно, он ощущает подобие некоей мужской гордости. Оказывается, он не только получает такие приятные ощущения, оказывается, он способен приносить и приносит удовольствие женщине. Женщине, на которую ранее всегда взирал только снизу вверх. Так она себя поставила с самого начала.
   Но вот она начинает медленно опускаться спиной на постель и губы его, стоящего коленями на полу, естественно, перемещаются на её плечи и грудь. Губы его оказываются на той запретной части тела, одеяний которой он ранее смел касаться только взглядом.
   - Расстегни лифт, - шепчет она. Осторожно, в некотором замешательстве он выполняет просьбу. Его прежний "английский" опыт уже не в счёт. Тут всё другое. Теперь его губы ласкают эти, откровенно обращённые к нему, груди. Женские руки откровенно прижимают его голову к этим упругим выпуклостям, к торчком стоящим соскам. Время от времени, он, в нерешительности, застывает. Не знает, что делать дальше. Он только повинуется этим откровенно действующим женским ручкам, принуждающим его к чему-то будто давно забытому. Он массирует сосок губами и вдруг слышит её лёгкий стон. Это вызывает в нём наивное торжество стрелка попавшего в цель. Так вот чего она ждёт! Пожалуйста! Ничего для вас не жалко, госпожа Фрида! И губы, и язык, и пальцы, всё идёт в ход, только бы угодить госпоже Фриде. Он дышит ею, он вдыхает её , он всасывает, поглощает энергию из этого бездонного хранилища, из доступного ему сегодня женского тела, распростёртого перед ним. Проходит совсем немного времени и он, с удивлением, замечает, что в нём разгорается незнакомый ему ранее, неуправляемый огонь. Пламя жжёт изнутри, принуждает судорожно дёргаться, искать чего-то ещё более жаркого, более яркого и действенного. Он ощущает, что и она, всё её существо откровенно требует чего-то большего, чем поцелуи.
   В этот момент он вдруг чувствует, что она обхватывает ногами его талию и тащит, тащит куда-то вниз. Её руки тискают, массируют ему голову, но, в то же время, потихоньку давят вниз, направляют к животу, к ногам... Руки, ставшие вдруг сильными и жёсткими, прижимают его рот к упругим мышцам точёной фридиной талии. Прижимают беспощадно и неторопливо, то к одному мускулу, то к другому, и задерживают так на некоторое время, будто продуманную операцию проводят. Он ощущает судороги извивающегося под ним тела, воспринимает пульсации мышц своим лицом, своим ртом.
   - Да соси, соси же! - слышит он странное требование. - Высасывай мою силу, мою энергию, мой жир! Помоги мне! Это тебе же на пользу! Бери мою энергию!
   Он, с ужасом, соглашается с этим требованием, которое, в то же время считает сумасшедшим. Не иначе, как с ума спятила баба. Однако, выполнить такую просьбу, вроде бы, совсем и не трудно. Вот руки перемещают его рот к другому мускулу живота и снова задерживают, не позволяя ни двинуться, ни дернуться, ни вздрогнуть. Снова он ощущает судороги там, под кожей. Он впитывает её энергию и постепенно его переполняет необычайная, воспринятая им её сила. "Наверное, это за счёт её жировых запасов..." Ноги оплели его, твёрдо держат тело. Он слышит её тяжёлое дыхание, почти стоны. Голова его в тисках жестоких, беспощадных рук. Так неторопливо и последовательно она обводит его ртом вокруг центра живота, по кругу вокруг пупка. Он начинает проникать в мистику этих необычных операций. Может и вправду можно извлекать, высасывать её энергетический жар-жир через кожу! Ему уже кажется это логичным. Так вот почему её талия в два раза уже её таза! Ну и баба! Додумалась же. Это что же, она похудеет, а я стану толще, да? Пожалуйста! И что, на этом всё и закончится?
   Но не тут то было. Хоть и нежно, медленно, но верно она сдвигает его голову ещё ниже. Её ноги ещё крепче сжимают тело и тоже настойчиво, неотвратимо тянут вниз. Его подбородок, его рот уже ощущают жёсткие волосы. И тут она прекращает грубое насилие. Теперь она только ласкает его голову руками, мягко, будто в экстазе, извивается, нежно массирует тело бёдрами, гладит ступнями спину... Так продолжается несколько минут и его осеняет вдруг мысль, что дальше должен он действовать сам, по своей воле. Хватит рабского подчинения. Он должен слушать своё желание и идти к тому, что он сам хочет. И далёк-далёк он от понимания того, что хотеть теперь он может только то, что хочет она. Перед собой он ощущает уже не повелевающую госпожу, но доверчиво отдающуюся ему... Его желание теперь в том, чтобы дать ей то наслаждение, к которому она подвела его вплотную.
   И он выполняет это своё желание.
  
   37
   Утром проснулся ещё на восходе солнца. Практически и не спал. Условий не было. Но воздух был чист, голова ясная и солнце вставало в красном зареве. Макар пробежался по опушке леска. Окатился холодной водой из цистерны. Растёрся. И тут возникла оригинальная мысль: если "решка" выпадает 12 раз подряд только в одном случае из 5000, то в остальных-то 4999 случаях не может она выпасть 12 раз подряд! Так что, в остальных-то случаях он бы выиграл. Если бы продолжал игру, то выиграл бы в 4999 случаях из 5000! Господи, Боже мой! Стоило только повторить этот проклятый, тщательно продуманный последний заход, и он бы выиграл! Практически стопроцентный выигрыш! Разве это не логика?
   Охваченный уверенностью в неопровержимости своей логики, прибежал он в спальную комнату и попытался разбудить Фриду. Однако той весьма сладко спалось. И совсем не хотелось ей тратить дорогое для сна время на анализ химерических идей Макара. Она прятала голову под простыню и только просила:
   - Дай мне поспать, Бога для!
   Макар выпил-закусил в одиночестве и проскучал на солнышке до обеда, когда отоспавшаяся и удовлетворённая отдыхом Фрида появилась пред ним в своём дачном одеянии, точнее, не в одеянии и даже не в полуодеянии, а в 10-процентном.
   - Обед готов?
   Не до стряпни было нашему герою, планы беспроигрышного выигрыша он разрабатывал. Но Фрида этого не оценила. Однако, даже не надулась. Быстренько сварганили они обед, но как только утолён был голод, взялся Макар опять за своё. Так что Фрида сразу уяснила, что дело тут серьёзное.
   - Ну, расскажи, Макарчик, как же выглядела твоя рулетка?
   И Макар подробно, в деталях описал и рулетку, и зазывалу-крупье, и последовательность операций по забору денег. Потом он выслушал небольшую лекцию Фриды.
   - Видишь ли, Макар, если бы ты играл в орлянку, то, конечно, ты мог бы выиграть, ставя только на "орла" и каждый раз удваивая ставку. Конечно, рано или поздно, "орёл" выпадет и минимальный выигрыш, равный первой ставке - твой. В идеальном случае - выйгрыш 100-процентный! Но хозяин то этого не допустит! Он не дурак. Он прервёт игру. Ведь, так у тебя было?
   -Да. Так и было.
   -Видишь, всё шло по расписанию. Но дело совсем не в этом. Хитрость рулетки не в том, чтобы крупье прервал игру в нужный момент. В рулетке работает другое. В рулетке есть "зеро". "Зеро" - это нуль. Это не "чёт" и не "нечет". "Зеро" это нуль, когда проигрывает и "чёт", и "нечет", и всё достаётся крупье. На этом строится вся стратегия рулетки. В этом отличие рулетки от орлянки. В орлянку ты, по идее, мог бы всегда выиграть своим способом, удваивая ставку. Если честно. Если, конечно, хозяин позволит. Но в рулетке, чем больше ты будешь играть, тем больше вероятность проигрыша.
   Макар заскучал.
   - Но на базаре не было никакого нуля!
   - Не было нуля, значит, было что-то другое. Ты говорил, что там были "танк" и "самолёт"?
   - Да, был и "танк", был и "самолёт".
   - А когда они выпадали, то проигрывал и "чёт" и "нечет", да?
   - Да. Если выпадал "танк", то проигрывали все, кроме тех, кто ставил на "танк". Так же и с "самолётом".
   Фрида расхохоталась, да так весело, что и Макар улыбнулся.
   - Видишь, дорогой, в твоей рулетке было два нуля! Понимаешь, аж два нуля! Ну как можно выиграть, при таком раскладе!
   Макар слушал, не закусывая.
   - В городском казино, в цивилизованной рулетке на тридцать шесть чисел - один нуль! А у тебя на базаре на двенадцать чисел - два нуля! То есть, на каждые шесть чисел - нуль! Значит, он выпадает в шесть раз чаще, чем в городском казино. Вероятность проигрыша в шесть раз больше! Ну и бесстыжие же эти базарные дельцы! Какая откровенная обдираловка!
   Макар, изумлённый таким выводом, весь день не раскрывал рта. Почти весь день он не реагировал на шутки Фриды. Вроде, что-то обдумывал. Только вечером пришла ему в голову очередная блестящая мысль. За ужином он вдруг спросил:
   - Но, если на базаре нуль выпадает в 6 раз чаще, то в цивилизованном-то казино он выпадает в 6 раз реже! Значит, в городе у меня в 6 раз больше шансов выиграть!
   - Макарчик! Пойми! Нет у тебя шансов ни на базаре, ни в городе! Это у базарного крупье в шесть раз шансов больше, чем у городского! Значит, базарный крупье и гребёт в шесть раз больше. Городской же работает тоньше, но, ведь, тоже наверняка. Ты же знаешь, что крупье ставок не делает. Он проиграть-то не может! Он только выигрывает. Где бы крупье не играл, он везде выигрывает: в городе меньше, на базаре - больше. Он только денежки гребёт своей лопаткой! Но ты-то тут при чём? Ведь, ты оплачиваешь каждую ставку наличными. Где бы ты ни играл, проигрыш тебе обеспечен везде! В городе меньше, на базаре - больше! Только и всего. Главное, чем больше будешь играть, тем больше будешь проигрывать. Значит, чтобы не проиграть, надо только одно: не играть!
   Макар насупился. Жевал и пил молча. Фриде это до того надоело, что у неё само выплеснулось:
   - О, как мне осточертела эта дурь мужицкая! Выиграть он хочет! Не просто выиграть, а именно в рулетку! Других выигрышей он не признаёт, видите ли! Как не оттаскивай его, а он всё обратно к своей химере, всё за сыром в мышеловку! Ну, неужели ты, чудило, не видишь, что выигрышей вокруг, хоть пруд пруди! На каждом шагу можно играть и выигрывать! Не в рулетку надо играть, а в жизнь!
   До конца ужина длилось молчание, до самой темноты. Наконец прозвучало:
   - Запри дверь на ключ, Макар!
   Он повиновался.
   - Выключи свет!
   Он выключил свет в кухне, затем и на веранде, где они, как и раньше, сидели перед открытым окном.
   - Закрой окно.
   Закрыл и запер на шпингалеты окно. С минуту Фрида не двигалась. Наконец она встала и произнесла:
   - Идём, чудило! Вот тебе и случай: и играть, и выиграть!
   Уехав утром в понедельник, Фрида снова прибыла на дачу в пятницу вечером. Так повторялось и повторялось, пока Макар не использовал весь свой отпуск.
  
   38
   Прошло четыре недели - столько ему Фрида отпустила отпуска - и Макар вернулся к привычной своей работе.
   Утром он спустился в подвальчик и, ещё на последних ступеньках лестницы, на секунду задержал свой взгляд на Фриде. Интерес имел: какими будут теперь их отношения, на глазах-то у всех! Та не повернула головы, глядела в свои бумаги и, на его вежливое:
   - Здравствуйте, Фрида Осиповна!
   Произнесла обычное:
   - Здравствуй, Макар.
   И за весь день ничего больше.
   Макар, вроде, и не ожидал ничего особенного. Вроде, и не планировал никаких предприятий, никаких разговоров. Так весь день и проторчал за своими ящиками в складском помещении.
   Вечером дома не откликнулся на приглашение хозяйки досматривать очередной сериал. Ушёл в свою комнату. Заснуть не получалось. Перекатывался с боку на бок на чистых разглаженных простынях. Ночные ситуации пролетевшего отпуска не покидали воображение. Под утро пришёл к заключению, что дачный роман повторения иметь не будет.
   Вместе с взошедшим солнцем вернулась к нему та самая, только на время оставлявшая его, мысль: "Никто ничего тебе, Макарка, даром не даст. Только обирать будут. На нижней ступеньки стоишь ты, Макарка. Только служить тебе положено, служить тем, что сверху".
   Это привело его в обычное состояние духовной обороны. Будто в окопе сидел и ждал, ждал: вот-вот начнётся очередная провокация. Кто-то опять захочет с него получить...
   На работе Фрида не проявляла ни малейшего намерения уделить ему внимания, хоть на каплю большего, чем до их дачных отношений. И Макар следовал этой, предложенной женщиной линии поведения. Он убеждал себя, что так и надо, что так должно и быть. Он и не замечал, что приходится ему убеждать себя в этом. Он не позволял себе ничего, что могло бы намекнуть окружающим на скрытую сторону их отношений. А ночами не мог успокоиться, всё купался в волнах воспоминаний. "А, ведь, здорово это было, а? Как бы это снова подобное организовать?" И не приходило ему на ум: не выигрыш ли это был?
  
  
   9. Старые знакомцы
   39
   Время шло. Где-то в подсознании Макар перемолол идеи, преподанные ему Фридой, и сегодня не было у него и следа желания тратить время и конструировать стратегию и тактику выигрыша в рулетку. Тем более не собирался он больше тратить деньги и делать реальные ставки. Но, в очередной свободный день, отправился на базар, посмотреть, как там чудаки расшвыривают свои рубли в бесплодных попытках разбогатеть.
   Он снова увидел небольшое столпотворение вокруг походной боевой тачанки -рулетки. Как классическое заклинание, услышал такое знакомое:
   - Платим чистыми! Рупь - за рупь! Сто - за сто! За корову - коровой! За кирпичи - кирпичами!
   Он подошёл поближе. Крупье сразу его заметил и, пристально приглядываясь, повторил своё стандартное:
   - Вы играете? Вы не играете! Отойдите! Отойдите, молодой чемодан!
   Макар отошёл. Окинул взглядом горящие глаза простаков, окружающих боевой экипаж, так удачно специализирующийся в честном отъёме денег. И... что это? Среди тех, что суетились больше других и делали ставку за ставкой, видит он старых своих знакомцев по приюту: Михася и Генку-Валька! На минуту пришла ему в голову простая мысль: "вот он и выигрыш. Нет, не даром зацепился я за эту проклятую рулетку. Уж не судьба ли это?" Но только на минуту.
   Первое, что он предпринял, это остаться незамеченным. Он переместился так, чтобы смешаться со сновавшими вокруг людьми, исчезнуть в базарной толпе. Он даже думать перестал об этих старых своих знакомцах. Боялся, что почуют они опасность от него исходящую.
   Но закомцы игрой были увлечены. Они всё бегали, бегали, перемещались вокруг стола с нарисованными на нём танком, самолётом и огромным циферблатом. Что-то странно-суетливое было в их перемещении. Этому невольно и удивлялся Макар. Замер в некотором недоумении и ждал, когда же оно обнаружится,.. то, что скрыто за этой беготнёй.
   Недолго пришлось ждать. Вот приблизился Михась к ораторствующему крупье, прислонился к нему плечом и тот, достав что-то из кармана, сунул это в руку Михася. Оно, вроде, и незаметно было для окружающих, но, если присмотреться, то совсем не скрывали эту операцию ни крупье, ни Михась. Последний сразу переместился к Генке и, будто разломив полученное пополам, передал часть напарнику. И снова, с удвоенной суетливостью, забегала эта приметная пара вокруг стола и ставила, ставила, ставила на кон хозяйские денежки. Постепенно эти денежки снова перекочевали в карман крупье. А иначе и быть не могло. Такая примитивная и совсем не скрываемая уловка. Но как это ни выглядело примитивно, а оно действовало. Этот пример вдохновлял окружающих! И те нет-нет да и втягивались в игру и выкладывали, выкладывали, вслед за вдохновителями, свои кровные рублики на стол рулетки. Вот тебе и вся теория вероятности!
   Все эти детали предстали перед Макаром предельно ясно. Но не они интересовали его сейчас. Вместо комфортно-вдохновляющей обстановки отпускного периода, вдруг возникли какие-то обязанности. Он должен был что-то предпринять, какие-то определённые действия. Но эти действия совсем не вязались с райским периодом дней, проведённых на Фридиной даче. Поэтому, откладывая мысли о том, что, возможно, предстоит осуществить, Макар толкался среди базарных зевак и только краем глаза следил, чтобы его знакомые внезапно не исчезли. Они не исчезали, и не пытались исчезнуть, а всё продолжали свою активизирующую деятельность и далеко не без успеха. Долго бродить вокруг них было бессмысленно и опасно. Выяснив у охранника, что базар, а вместе с ним и рулетка, прекращают работу в пять часов вечера, Макар скрылся на время. Возвратившись, он подкараулил у открытых базарных ворот выезжающую бричку и шествующую за ней команду лихих предпринимателей. Установить место жительства его приютских знакомцев было делом техники, в какой-то мере уже ставшей привычной.
  
  
   40
  
   Да, обнаружить место их жительства и установить примитивные их маршруты не составляло труда. Правда, не чувствовал Макар при этом той эйфории, которая раньше сопровождала его в подобных предприятиях. Вспомнить, хотя бы, историю с англичанкой, или с этим, с малиновым пиджаком... Тогда Макарка на крыльях летал. И ночами не забывался, а всё переживал, пережёвывал события прошедшего дня и всё планировал, всё взвешивал тогда в руке свой парабеллум и обсасывал, обсасывал детали: как он будет действовать и как поставит точку.
   Теперь же не эйфория его сопровождала, а тусклость какая-то. Приходилось усилие делать, будто не возвышающую его благородную месть он планировал, а чьё-то чужое задание выполнял. Но чтобы остановиться, так и мысли не было. Презирал бы Макарка себя, если бы остановился. И он не остановился.
   Он задержался на секунду у фонаря, граница круга света которого почти достигала входа в ночной клуб. Взглянул на ручные часы. Скоро в дверях появятся Михась и Генка. Подвыпившие, беспечные, забывшие о том, как гулеванили они в приюте, как унижали, ни во что не ставили его, Макара Харина. Может и сейчас они такие же. Может и сегодня кто-то там в клубе уже испытал их наглую веру в силу, что выше права. И они правы. Теперь он, Макарка воспользуется этой истиной. "Кольт уравнял всех". А "Макаров" возвысил его, Макара над этими недальновидными подонками, забывшими, верно, вообще о его существовании.
   Они и появились такими, какими ожидал их Макар. А ожидал он их такими потому, что уже не раз наблюдал, как выбирались они после полуночи из этого ночного вертепа несколько под грузом, но не терявшие ориентации. Вот и сейчас, сделав несколько шагов в сторону от двери, приостановились они у водосточной трубы, деловито помочились и, по хозяйски оглядываясь, прошествовали в глубину улицы, освещённой только Луной.. Макар шёл за ними, ускоряя шаг, догоняя приметную парочку. Они услышали шаги, и Генка оглянулся, но не придал значения незнакомцу, догонявшему их. Они не опасались. Нечего было им опасаться. Хоть и ночь, но двое их, а он один. А этот один ещё раздумывал: в голову бить или в спину. Решил, в спину. Ещё дёрнет ненароком головой на ходу, и промажешь, ранишь, добивай потом. Не нужен нам ненадёжный выстрел. Спина пошире головы.
   Грохнул выстрел, перебивший позвоночник Генке-Вальку и Макар сразу повернулся к вмиг отрезвевшему Михасю.
   - Привет, Михась!
   Молчание. Ужас в глазах Михася. "За что?" Ничего понять не мог. Вроде не за что было их гробить,... а Генка-корешь на земле, будто пополам переломленный... Нет, значит, уже Генки-то. Теперь только сам за себя. Под дулом пистолета, Михась, торопясь, поднял руки. Невысоко. Ладони на уровень плеч. Отступил к стене здания.
   - Что, Михась, не узнал?
   Узнал Михась Макарку. Тусклого света Луны оказалось достаточно. Узнал и молчал. Голова-то ничего не соображала. Видел только, как дуло смерти пляшет перед носом. Знал, что тихо надо стоять. И стоял. Мысль металась в черепушке: как выкрутиться? И не вспоминал он о приютских делах. И в голову ему не приходило соображение, что платят они с Генкой за прошлое.
   - Что, Михась, может "опетушишь" меня? - хотел ещё поиграть-пошутить Макар, но, после этих слов своих, вдруг сразу осознал, что ни к чему эта игра: недостойно шутить с обречённым. И тут же на полуслове спустил курок. Лучше так. Неожиданно. Остался Михась с дыркой в голове, в двух шагах от кореша своего приютского...
  
   На следующий день сходил Макар на базар. В задумчивости постоял у рулетки. Вокруг двуколки толпился народ. Энергично покрикивал зазывала-крупье:
   - Подходите, граждане! Платим чистыми! Рупь за рупь! Сто за сто! За корову - коровой! За кирпичи - кирпичами!
   И народ суетился как и вчера. И снова, и снова делали ставки граждане. Только Михася с Генкой уже не было.
  
  
   (Продолжение следует)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"