|
|
||
Жизнь для себя.
Маша Прохорова - необычайный человек. С самого своего далекого крикливого и удивительного первого дня в этом мире. Каким чудом она казалась своей молодой матери, которая тогда еще не устала жить, наивно надеялась испытать когда-нибудь однажды великую страсть и радостно смотрела в глаза своему будщему. А Маша жмурилась, морщила свое маленькое круглое личико и истошно орала на все родильное отделение.
С того дня все вокруг решили, что гениальному ребенку необходимо построить гениальную жизнь, полную всевозможных занятий, сложных и удивительных своей ненадобностью.
Машка на самом деле оказалась способной и сама часто жалела об этом. Но только тихо, про себя - чтобы случайно не разочаровать надеявшихся вокруг.
Она привыкла верить взрослым и, особенно, маме. Хотя папа у нее тоже был, в мамину правду жизни она почему-то всегда верила больше.
Она научилась шить, вязать и вышивать, готовить превосходный ароматный борщ и... влюбилась. Влюбилась скоротечно и бесповоротно. А взрослым казалось, нет, они даже были уверены, что любить - это глупо, по-детски и обязательно пройдет. И Машка поверила им. Она бросила свою любовь в последний февральский день, но весна долго еще не спешила со своим солнечным теплом к ней в сердце. И Маша заподозрила, что взрослые ошиблись. Но жизнь, как всегда, продолжалась, и сердце, как водится, захлебнувшись своей болью, покорно замолчало.
Тут и подоспел последний школьный звонок. Он звенел какими-то короткими полузадушенными очередями, а Машка все улыбалась, охваченная случайным нервным счастьем на пороге большой и длинной дороги в жизни. И, как всегда, она была гениальна и получила свою, непонятно, чем покрытую медаль, в народе прозванную золотой. И было как-то радостно и страшно, что долгожданный день пришел, но за ним не было завтра, а зияла только одна большая темная дыра неизвестности. Эта самая дыра неожиданно разрослась до невиданных размеров и получила грандиозное название Москва.
Москва ждала ее, разинув мощную пасть в 32 зуба, храня внутри полуразвалившиеся церкви со снятыми крестами и свеженького вождя пролетариата, многообожаемого и сильноуважаемого товарища Ленина.
И Маше казалось, что никогда не было тепла, спокойствия и уюта маленьких улиц. И чудилось, что кто-то стоит за спиной, вдыхая грязный воздух, и хочет больно ударить и засмеяться в ответ на прозрачные слезы. Машка же со стаху пообещала себе стать Настоящим Человеком, не потеряв себя и свою душу.
И снова Маша оказалась гениальной и получила красный-прекрасный-распрекрасный диплом и замечательную экономическую работу.
И вот она была такой блестящей, уверенной и официально убежденной в своей правоте. Ее взрослые научили, что главное в жизни - перспективная работа. И она им верила. Они говорили, что нужно развлекаться, а не влюбляться. И она подчинялась. А теперь, в 28 с хвостиком, она с удивлением обнаружила, что все это ей уже неинтересно, а жизнь еще не кончилась.
Машка зашла ко мне, сняла пальто, повесила его аккуратно на спинку стула и села за стол пить кофе. Кофе был горячий, ароматный с нежной пеной взбитых сливок, и замечательный пар от кружки поднимался над столом, распротсраняя умиротворение и какое-то меланхолическое задумчивое спокойствие. И тут Маша неожиданно сказала:
Коля Апраксимов учился вместе с нами в одной школе и с 9 лет мечтал лечить людей. Девчонки никогда не заходили к нему домой, потому что он собирал всякую дрянь, консервировал ее или рассматривал в микроскоп. А все мальчишки нарочно пугали их сказками о том, что у него в квартире пахло трупным ядом, и он ходил дома только в противогазе. Хотя полной уверенности в том, что противогазы помогали от трупного яда не было ни у кого.
Да, Коля - талантливый хирург. От него никогда не пахнет спиртом перед операцией, что уже говорит само за себя. Он параллельно пишет кандидатскую, и если его ночью нет дома, то жена мирно спит, потому что точно знает, что он в лаборатории. На нее, правда, иногда находят приступы подозрительности и острой ревности, прямо в гостях. И Колька в этот момент смотрит на нее своим полудетским непонимающим взглядом, широко раскрыв глаза, и она в который раз проигрывает свое сражение с медицинским науками, обреченно ковыряя вилкой Оливье.
Машка не ждет от меня ответа, за что я ей всегда благодарна. Она разглаживает аккуратными ухоженными маленькими пальчиками белые складки скатерти и молча говорит спасибо за то, что я - с ней.
Маша была так уверена в том, что живет правильно, что мне теперь жалко ее. Жалко, что посередине жизни все ее мысли вдруг оказались не ее, не тем, чего она хотела, что должно было быть, а тем, что в ней запрограммировали несравненные взрослые. И я скрываю эту жалость внутри, чтобы не обидеть, а Машка знает об этом и все пристальнее всматривается в сливочные глубины кофе, непонятно, на что надеясь.
Она просто перестала быть самой собой, слепо веря в свою самодостаточность. Да и как можно не верить, если все вокруг постоянно апплодируют и скандируют Браво. Машка не Киплинг, а потому не она сочинила строчки: ...равно встречай успех и поруганье, не забывая, что их голос лжив.
И вовсе я не уверена, что талантливые люди бывают счастливы. Это удивительно страшно - зависеть от чужого мнения. Не купить книгу, боясь того, что чьи-то мысли повлияют на твою жизнь, откроют тайну, которой ты еще не знала , и взбаламутят тихий омут строгой и рассчитанной судьбы.
И вот эта самая уверенная Маша с гордой осанкой устало сидит передо мной, отчаянно сгорбившись на этом стуле и пытается провалиться сквозь землю от безысходности, которую, как мне сейчас кажется, она сама себе и выдумала.
Ну кто, скажите мне на милость, заставил ее вдруг задуматься над собственной страшной участью. И вот я ее так и спрашиваю, не потрудившись подумать об ответе:
И мне вдруг тоже начиныет казаться странным, что вечно приходится кем-то казаться. Зачем быть кем-то другим перед тем, кого ты любишь? Играть какую-то жалкую и никому не ненужную роль.
А вот сейчас на Маше нет маски. Я всегда почему-то закулисный наблюдатель. Всегда вижу маски в руках актеров, а не на лицах. Никто кроме меня не видел нашу зав.отделом в бигуди и ситцевом халате, никто не провожал домой пьяного учителя по химии и никому не приходилось получать в подарок стихи разбитого любовью парня. Я всегда вижу другую сторону сцены, чего, обыкновенно, хочется всем зрителям. Но это совсем не любопытно. Это больно и жалко. Но я не жалуюсь, ведь если я это наблюдаю, значит, это то, чем я могу помочь.
И вот, я думаю, Машкино лицо без маски, оно простое, серьезное и задумчивое. Ее глаза немножко улыбаются и морщинки в уголках шевелятся, а глаза, все равно, спокойные, искренние и какие-то мудрые. И я рада, что у нее есть я, с которой она может быть искренней, спокойной и молчаливой.
И я вдруг подумала, что могу быть собой только с Ним. Мы давно вывели формулу любви. Это доверие, понимение, уважение и нежность. Иногда мы наслаждаемся своим одиночеством, но это бывает редко. Он научил меня радоваться тому, что есть. Он научил меня не приносить свою жизнь и интересы ему в жертву. Он уважает меня больше, чем я, временами, сама себя уважаю. Он помогает мне понять, что я живу ради себя, а не ради него, или высоких целей, или оправдания надежд окружающих взрослых с дикими идеями о стандарте совершенной жизни, которого просто нет. Его идея: делать все, что хочется, о чем мечтается, пока это не вредит никому вокруг. Я стараюсь быть собой и у меня уже неплохо получается. Но все-таки это трудно - перемениться, начать жить самой, не советуясь ни с кем, жить ради себя, когда ты всю жизгь пыталась кому-то что-то доказать.
Машка отвлекается на кошку, вальяжно входящую на кухню за порцией своего пайка.
И мне удивительно приятно чувствовать, что это самое важное решение в жизни принято здесь, в спокойной кухне, без масок, когда время остановлено, и никто вокруг не претендует на известность.
В дверь входит муж и, приветливо кивнув нам обеим, удаляется в глубь квартиры - он не посягнет на наше тихое спокойствие, потому что знает: оно важно.
Машка вскоре прощается и уходит, благодарно взглянув в мои глаза и тихогько сжав руку. Я смотрю в окно и с удивлением вижу, что она забыла надеть свою гордо-независимую личину и идет, чуть расслаблено перемещая свое легкое тело над белым душистым снегом.
Обернувшись и подняв свое лицо к небу, она видит меня в окне и светит мне на прощанье маленьким лучистым огоньком зажигалки. И тогда я снова вспоминаю о том, что эта женщина необычайна .
Я иду спать. Чувствую детский восторг, забираясь к Нему под одеяло с обледеневшими ногами, дрожа от озноба и пощелкивая челюстями от какой-то пронизывающей температуры кафеля на полу.
Он обнимает меня. Я чувствую себя собой, мне просто, обыкновенно и тепло, и утро светит нам в затылок и греет уши. В лучах Его солнца - я смеюсь, потому что я люблю жизнь, люблю Его и нас друг в друге.
|