Исступлённо врываясь в двадцать первый век,
В неприметную дверь колочу кулаком.
Открывает, представьте себе, самый обыкновенный человек,
И, как будто бы, даже я был с ним когда-то знаком.
"Здравствуйте. Простите за неучтивость,
Но кто вы, собственно говоря, такой?"
- Вы издатель этого никому не нужного чтива?
"Ах, вы из этих...
Видно, и правда пора на покой,
Если считает каждый третий
Своим святым долгом меня изругать.
Эх, ведь были когда-то такие люди!
Ну, а вы что скажете? Что это невозможно читать?
Что пора мою голову на позолоченном блюде
В камере-музее для тех, кто прижизненно
Якобы не давал прохода великому искусству
В назидание всем последующим издателям выставить?
Как будто бы сами не видите, что вокруг пусто!
Говорят - печатай хорошее!
Ну, а что я могу напечатать?
Современное искусство, густою травою поросшее,
Сдаётся мне, изначально неправильно зачато!
Что стоите, глаза выпучив
И открыв для возражения рот,
Словно собираетесь произнести нечто напыщенное,
Чего под страхом смерти ни один здравомыслящий не поймёт?
Глядите правде в глаза, ужасаясь, и внемлите
Моим словам: литературу похоронил ещё Борхес!
И потому надежде, которую вы так исступлённо лелеете,
Сбыться не суждено: не бывать литературной эпохе!
Вот когда-то... А, впрочем, что я говорю!
Воспоминания о прошлом не приносят ничего, кроме грусти.
Вы садитесь, садитесь".  -  Спасибо, я постою.
"Так вот как вы, значит? Ну ладно, опустим.
Может быть, представитесь? Я вас, кажется, где-то встречал,
Но вот где и когда - не упомню, пускай хоть расколется небо.
Вы писатель, не так ли?"  -  Да нет, я просто стучал,
Чтобы собственными глазами увидеть издателя этого ширпотреба.
"Ну и что, вы довольны?"  - Вообще говоря, не совсем.
"А чего удивляться - кто нынче хоть чем-то доволен?
Эх, беда - угодить я не смог и ни тем, и ни тем,
Лишь себе причинил несказанное множество боли".