Миниатюра, короткий рассказ, стихотворения в прозе
Поэзия. Переводы
Отзвуки
Улица в небо
Бережно о прошлом
С улыбкой...
Сюр, гротеск
Эссе, размышления
ПРЕДИСЛОВИЕ
Дорогие читатели! Перед вами четвёртый альманах студии малых литературных форм "Дуновение дюн". Выходит он в год 80-летия Юрия Николаевича Куранова, основателя и учителя нашей студии. 4 и 5 февраля 2011 года в Калининграде проходила научно-практическая конференция "Юрий Куранов в диалоге со временем", изданы материалы этой конференции с полными текстами докладов, выступлений участников, с фотографиями.
Настоящий альманах позволяет читателям продолжить знакомство с творчеством Ю. Куранова и его студийцев. Самого юбиляра уже ровно десять лет как нет рядом с нами. Но его последователи в студии пытаются продолжить его уроки, его работу со словом, его работу по "спасению русского языка" и "спасению семьи" (формулировки Ю. Куранова) с помощью своих новых литературных произведений.
Разделы альманаха традиционны. Каждый из них начинается с произведений Юрия Куранова. Особое внимание - малым литературным формам, коими являются миниатюры, стихи в прозе и короткие рассказы. Эти литературные формы являлись главным предметом в педагогической деятельности Ю. Куранова. Он ставил их на высшую ступень литературного творчества.
В каждом выпуске - новые стихи и новая проза наших студийцев. Если стихи даны на свободную тему, то проза ограничена такими формами, как эссе, статьи, посвящённые в основном размышлениям на разные темы, в том числе и на темы литературоведения.
В этом номере особое место занимает произведение Юлии Чекмуриной, посвящённая повести Ю. Куранова "Озарение радугой".
В то же время в альманахе представлены и отрывки из двух неопубликованных художественных романов Владимира Грешных и Ольги Гулевич. Отдельный раздел посвящён переводам иностранных поэтов и прозаиков, юмору. Представлены в альманахе и пьесы.
Мы надеемся, что читатели найдут в нашем альманахе много интересного и полезного для себя. С наилучшими пожеланиями!
Редколлегия
Евгений ЛУШЕВ
ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЯ
"В очаровании русского пейзажа
Есть подлинная радость, но она
Открыта не для каждого и даже
Не каждому художнику видна".
(Н. Заболоцкий. "Вечер на Оке")
Юрий Николаевич Куранов обладал способностью не только видеть внутреннюю красоту обыденных явлений и ощущать подлинную радость открытия прекрасного, но силой своего таланта мог передать это другим, нам с вами, словом - в прозе и поэзии, кистью - в акварелях.
Гражданин, патриот, известный русский, российский писатель, автор около тридцати книг. Труды его переведены на многие языки мира.
Произведения Ю.Н. Куранова были опубликованы в изданиях с многомиллионными тиражами: в газетах "Правда", "Литературная газета", журналах "Новый мир", "Октябрь". Уже первые его публикации вызвали интерес читателей, замечены критикой, поддержаны известными писателями: Э.Г. Казакевичем, В.А. Кавериным, А.Т. Твардовским, Ю.В. Бондаревым. Большинство его трудов переиздано несколько раз и является библиографической редкостью. Такова судьба и его исторического романа "Дело генерала Раевского". Наряду с созданием крупных произведений особое внимание Юрий Николаевич уделял малым литературным формам. Критика признала его мастером лирической новеллы. Жанр миниатюры, короткого рассказа на грани прозы и поэзии, как бы моста между ними - стихов в прозе, был им особенно любим.
Его миниатюры опубликованы в двухтомной антологии советской поэзии рядом со стихотворениями Марины Цветаевой, Александра Блока, Сергея Есенина. Большая статья о жизни и творчестве Юрия Николаевича помещена в литературной энциклопедии - биографическом словаре "Русские писатели XX века". В ней дана высокая оценка таланта писателя, отмечено его особое место в русской литературе.
Юрий Николаевич в 1962 году стал членом Союза писателей СССР. Он был лауреатом литературной премии России, а также областной премии "Признание". Его не стало в 2001 году.
Каким он был? Что запомнилось?
Прежде всего, его яркий многогранный талант, проявившийся в прозе, поэзии, многочисленных акварелях. Его могучий интеллект, энциклопедическая осведомленность во многих областях знаний; незамутненный, родниковой чистоты русский язык его произведений. Он как могучий дуб возвышался на фоне литературного разнолесья.
Мастер спорта по борьбе в юности, он и внешностью привлекал внимание. Атлетически сложенный, с тонкими, благородными чертами одухотворенного лица, он был полон человеческого и мужского обаяния.
Начало его литературной и общественной деятельности можно назвать успешным. Но от него ждали воспевания господствующей идеологии. А он оставался самим собой, был выше суеты по обслуживанию существовавшего режима, правдиво отражал в произведениях острые социальные и нравственные проблемы. Тогда его стали замалчивать. Так, за девятнадцать лет жизни в Светлогорске только одна его книга издана в Калининграде. Он и семья в это время жили скромно, иногда очень. Но он не изменился и пронес честь, личное достоинство через всю жизнь.
Жизнью и произведениями Юрий Николаевич утверждал правду, нравственность, чистоту мысли и дела, красоту человека и природы. Он ненавидел чванство, низкопоклонство, презирал пустословие. Непросто и в уже зрелые годы, придя к вере в Бога, он страстно пропагандировал православную культуру как непреложное условие возрождения России.
В совершенстве владея русским языком, языком Пушкина, Паустовского, Юрий Николаевич учил начинающих литераторов любить и понимать язык своего народа, его глубину и образность, ценить и беречь его как национальное достояние.
Как незаурядная личность, он всегда привлекал к себе людей. В поле его литературного и человеческого притяжения полтора года находился и я. Благодарю судьбу за это.
Юрий Николаевич не замыкался в своем творчестве. Он беззаветно служил российской культуре, всегда боролся за справедливость, за возрождение духовности.
Его последнее публичное выступление в историко-художественном музее в дни славянской письменности оказало огромное впечатление на присутствующих предельной искренностью и стало для нас его духовным завещанием.
Говорят: писатели, поэты уходят от нас навсегда только, когда перестают быть востребованными их произведения. Юрий Николаевич - с нами. Возрастает волна интереса к его книгам. Они помогают людям стать чище, светлее, благороднее. Его произведения начинают изучать в школах и университетах. После длительного замалчивания издаются его труды. Появится и полное собрание его произведений.
Почитатели его таланта после 2001 года активно пропагандировали творческое наследие писателя. А в 2003 году З.А. Куприянова, И.М. Курилова, Н.А. Рузова стали учредителями общества почитателей его творчества. Председателем совета была избрана И.М. Курилова. На собрании в декабре 2003 года в совет избраны Н.А. Рузова, З.А. Куприянова, Б.А. Бриедис, Н.Г. Макарьева, Е.А. Лушев (председатель), ревизором - Е.А. Антонова, кассиром - И.А. Наумова.
Управление Министерства юстиции Российской Федерации по Калининградской области 20 января 2004 года провело государственную регистрацию Калининградской региональной общественной организации "Общество почитателей творчества Ю.Н. Куранова". Юридический и фактический адрес общества: 236000, г. Калининград, проспект Мира, дом 9/11, телефон 93-56-72. Это областная универсальная научная библиотека. В настоящее время в Обществе состоит 45 почитателей. Они представляют в основном учреждения образования и культуры.
Цель Общества - популяризация творческого наследия писателя, поэта, художника Ю.Н. Куранова и увековечение памяти о нем. Она и определила направления деятельности Совета и Общества в целом. Планы работы согласовывались с Зоей Алексеевной Курановой - вдовой писателя.
Популяризацией занимались все члены Общества. Ее эффективности способствовали контакты с профессорами, преподавателями, учителями и другими работниками государственных и частных образовательных учреждений, учреждений культуры, Российского государственного университета им. И. Канта, Калининградского технического университета, Балтийской государственной академии, Института повышения квалификации работников образования, Центра русского языка, Кафедрального собора, Органного зала "Макаров", школ, библиотек, музеев. Многие из них, не состоя в Обществе формально, помогали нашей работе, а нередко и участвовали в ней. Профессор В.И. Грешных поделился своим видением коротких рассказов писателя на открытии выставки акварелей в Художественной галерее. В "Балтийском филологическом курьере" опубликована его статья "Поэзия малой прозы Ю.Н. Куранова". Ценные советы получали от писателя О.Б. Глушкина.
Увековечение памяти писателя связано с решениями властных органов и вложением значительных сумм денег. Поэтому приходилось неоднократно обращаться с просьбами к представителям администрации и частным лицам - предпринимателям.
За скромный, но очень достойный надгробный памятник писателю Общество благодарит председателя светлогорского городского совета В.И. Иванюка и художника Н. П. Фролова. Ежегодно, в годовщину смерти писателя, одиннадцатого июня, почитатели собираются у памятника на панихиду.
По просьбе Общества совет г. Светлогорска принял решение, поддержанное администрацией, о присвоении одной из улиц города имени писателя Куранова. В ответ на обращение Общества и Союза Российских писателей руководство Светлогорска разрешило установить памятную доску на доме, в котором жил писатель.
По нашей инициативе И.А. Одинцов и Н.П. Фролов создали мемориальную доску. Она установлена - открыта в 2005 году в день рождения писателя, 5 февраля, по адресу: г. Светлогорск, улица Карла Маркса, дом 9. Памятная доска оформлена с учетом пожеланий, высказанных Юрием Николаевичем другу Н.П. Фролову в разговоре о будущем памятнике. Благодаря дружному творческому сотрудничеству талантливых инженера и художника она изготовлена на уровне произведения искусства.
Мы поблагодарили главу администрации г. Светлогорска Олега Казимировича Верниковского за быстрое оборудование площадки - подхода к памятной доске.
В настоящее время в библиотеках области имеются книги писателя, несколько экспозиций, посвященных его жизни и творчеству. А в библиотеке Московского района Калининграда оборудована постоянно действующая выставка. Идет подготовительная работа по созданию музея писателя.
В день рождения Юрия Николаевича в течение трех лет проводились литературные чтения в Художественной галерее. В 2006 году по согласованию с главой города мероприятия, посвященные памяти писателя, проведены 5-го февраля у мемориальной доски и в клубе военного санатория г. Светлогорска. В тот же день подобные акции проведены в нескольких районах Калининграда и области. Так, почитатели собирались в библиотеке имени А.Гайдара. В библиотеке Московского района ее директор Ольга Камиловна Ткаченко при свечах рассказывала о писателе школьникам района.
Мероприятия по популяризации литературного наследия писателя проводятся группами почитателей в школах, библиотеках, университетских аудиториях. Один коротко рассказывает о жизни и творчестве Юрия Николаевича. Другие читают его стихи, миниатюры. Иногда отдельные произведения писателя исполняют профессиональные актеры: заслуженные артисты Анатолий Лукин, Виктор Подтягин, Геннадий Полищук. В группу нередко входит вдова писателя Зоя Алексеевна. Молодежь каждый раз тепло приветствует ее, слушает с большим интересом, горячо благодарит за выступление. Здесь же распространяются книги писателя. Такой метод работы применялся в аудиториях РГУ им.Канта, КТУ, БГА, библиотеках, школах. Всегда слушатели были внимательны, задавали вопросы, благодарили за выступления, покупали книги.
Литературные чтения, посвященные памяти писателя, проводились и в Дни славянской письменности. В 2005 году в областные Дни литературы вечер памяти Ю.Н. Куранова состоялся в Доме офицеров флота. На нем ученики 49-го лицея под руководством учителя по литературе Т.Л. Ждановой дали театрализованное представление по произведениям Юрия Николаевича. В школах, библиотеках практикуется метод внеклассного чтения коротких рассказов, стихотворений писателя.
Выставки акварелей Ю.Н. Куранова состоялись в Художественной галерее, помещении Валленродской библиотеки Кафедрального собора, в Багратионовске, Зеленоградске, в органном зале "Макаров" г. Светлогорска. Акварели вызвали большой интерес посетителей. Они открыли для себя еще одну грань творчества Ю.Н. Куранова. "Неизвестный Куранов" - так и была названа выставка в Кафедральном соборе. При открытии выставок почитатели рассказывали о жизни и творчестве писателя, читали его произведения. А в органном зале "Макаров" на фоне акварелей силами студийцев была представлена литературно-музыкальная композиция, посвященная памяти учителя.
Литературную студию организовал Юрий Николаевич. Он и руководил ею. Запомнились изумительные мастер-классы по русскому языку и литературе. Юрий Николаевич хотел, чтобы "продлилась моя студия малых литературных форм". Студийцы по-прежнему, как и при нем, собираются каждую неделю, читают свои рассказы, стихи, обсуждают и издают их в альманахе "Дуновение дюн".
Значительную работу по популяризации трудов писателя проводят инициативные почитатели индивидуально по своим учреждениям: в школьных классах, библиотеках, музеях. Б.И. Поповым создана страничка в интернете. На ней можно прочесть около пятидесяти произведений Юрия Николаевича.
Специальные буклеты были изданы к открытию некоторых выставок и литературных чтений.
Вечера, посвященные творчеству писателя, в районах области проводила З.А. Куприянова с ансамблем "Песня - спутница". Она и Герман Бич - инициаторы издания и составители сборника ранних светских и духовных стихов писателя "Вот моя музыка".
Особое значение придает Общество работе в молодежных аудиториях. Школьники, студенты "завтра" станут специалистами и поедут работать в села и города нашей области. Там они сами могут стать активными популяризаторами творческого наследия писателя.
В 2005 году в Южной Америке, в столице Аргентины Буэнос-Айресе, проведены мероприятия, посвященные жизни и творчеству Ю.Н. Куранова: специальный вечер в Русском доме, беседы в его читальном зале с представителями русской диаспоры; выступления в школе при посольстве Российской федерации и в двух группах студентов отделения славянской литературы факультета филологии университета Буэнос-Айреса (УБА).
Электронные адреса двух профессоров УБО даны нескольким профессорам РГУ им. И. Канта, в том числе профессору по международным связям В.И. Заботкиной, для установления контактов между университетами.
Один из профессоров УБА высказал желание перевести на испанский язык некоторые произведения из книги Ю.Н. Куранова "Тепло родного очага".
В плане Общества продолжение деятельности по различным направлениям: популяризация творческого наследия писателя; организаторская работа по изданию собрания его сочинений и сборника воспоминаний о нем, установлению ежегодной литературной премии имени Ю.Н. Куранова, выделению помещения для музея, включению в туристический маршрут г. Светлогорска памятных мест, связанных с именем писателя; проведение конференции по теме: "Литература постмодернизма и творчество Ю.Н. Куранова"...
Почитатели с желанием и хорошим настроением участвуют в работе Общества. Хочется искренне поблагодарить всех за бескорыстный, очень нужный и важный труд.
Популяризацию творческого наследия писателя рассматриваем и как общекультурную работу, приближающую установление гражданского общества.
КУРАНОВСКИЕ КОРАБЛИ
Миниатюра "Корабли" Ю.Н. Куранова занимает несколько строк. Прочитал ее за минуту, другую. Вернулся к тексту. Прочел еще и еще. Постепенно приходило понимание того, как много сказано в ней; какой глубокий смысл содержится в каждом слове, предложении; как красива и мелодична сама миниатюра. Внешне заурядное событие - подготовку срубов для домов на окраине села - автор приподнял над обыденностью, поэтизировал. Он сравнил срубы с кораблями, которые вот- вот двинутся в бесконечный счастливый поход.
А воображение, оттолкнувшись от скупых строчек автора, рисовало жизнерадостную, жизнеутверждающую картину простой, здоровой, трудовой жизни людей на природе и вместе с природой. Срубы рубят для людей. Дома на Руси строили чаще для молодых семей. Чтобы они вили свое гнездо в новом доме, жили счастливо, трудились, рожали и растили детей. Те в свою очередь в свое время построят дома для своих детей.
В срубах играют дети. Строят их отцы и деды. Создают для будущего. Панорама стройки - это своеобразный гимн мирной, счастливой жизни людей труда.
Деятельность - главное тут в поведении людей. Здесь нет пассивного созерцания природы людьми, пресыщенными земными благами. А есть созидательный труд, работа строителей, умельцев, всегда уважаемых в народе.
Взаимные отношения людей и природы здесь просты и понятны. Они обоюдно уважительны. Люди берут из необходимого для жизни то, что восполнимо. Природа щедро делится богатствами: лес, окружавший село, и в этот раз привел людей к сосновому бору с высокими, уходящими в небо, деревьями. Люди спилили их. Убрали сучья, кору, высушили и привезли на лужайку около села.
Закипела работа. В ритмичный, размеренно-неторопливый шум обычных и вертикальных пил вплетается звонкий перестук топоров, вжиканье рубанков и сверл. Эта бодрая музыкальная импровизация завораживает, привлекает не только малышей, они все здесь, но и взрослых жителей села. Они приходят на лужайку послушать ее, посмотреть на исполнителей.
Главный инструмент на стройплощадке - топор. Мужчины в не заправленных рубахах, осыпанные опилками и мелкими стружками, так ловко управляются с ним, что могут и весь дом построить только с его помощью. Приятно смотреть как в умелых руках топор делает чудеса. Несколько точных ударов по бревну - и готово ложе для укладки другого. А обтесывание бревен! Несколько минут - и обе стороны бревна гладкие, ровные. Только на земле остаются два ряда приятно пахнущей деревом свежей щепы. Все это делается легко, ловко, весело, с шутками и красиво.
Ох уж эти въедливые старики! Чуть что не так - переделывай. Допустивший огрех краснеет, не возражает. Теперь он надолго будет объектом беззлобных шуток сверстников - острословов. Все знают: лучше заранее посоветоваться с мастером и не спешить, чем напортачив, переделывать.
Наметанным глазом с помощью только складного метра да уровня, отвеса да карандаша строители определяют все размеры срубов, порядок их сборки. Готовые срубы удивляют строгостью выдержки нужных пропорций, стройностью, красотой, даже элегантностью. Трудно поверить в то, что строители не могли слышать о золотом сечении. Видимо, в вековую мудрость входит и это понятие.
Воздух на лужайке насыщен смолистым запахом сосны. Тут господствует белый цвет срубов, напиленных досок, обтесанных деревьев, стружек и опилок. На фоне окружающего село зеленого моря белые срубы напоминают корабли в гавани. Они в свои сроки уплывут и станут домами на отведенных местах. Менее удачна судьба других кораблей - произведений автора. Их десятилетиями удерживали в гавани. Но подует попутный ветер, и они отправятся в плавание по безбрежному морю жизни. Мы, почитатели творчества Юрия Николаевича, и призваны вызвать этот попутный ветер!
Юлия ЧЕКМУРИНА
ОЗАРЕНИЕ ЛЮБОВЬЮ
"Заметки на полях" повести Юрия Николаевича Куранова "Озарение радугой"
Он сидит рядом, но так, что мне его не видно. Я только ощущаю его присутствие. И я знаю, что его хорошо знакомое мне лицо сейчас печально. Мне хочется сказать ему что-то успокаивающее, ласковое, но я не нахожу ни слов, ни смелости. Он едва заметно вздыхает и признается:
"Почему-то я думаю сегодня о скрипке. Она звучит в моем сердце, настойчивая, протяжная, бесконечно властная, как шелковая ткань цветастой шали, на которой узор то вспыхивает, то исчезает, то вновь появляется и застывает, казалось бы, навсегда. Но вот узор где-то далеко скользит по сугробам за пряслами вдоль выгона к ельнику, как отсвет далекого тревожного сияния, от которого загорается и одновременно леденеет сердце".
Мне становится тревожно, я чувствую, что где-то глубоко во мне вспыхнула боль. Но он продолжает, и я, замирая, слушаю.
"Нет, это скрипка течет по скатерти, как зеленое, как мглистое вино, по скатерти тяжелой, самотканой, не однажды в ключах да бочагах полосканной. Вино течет, и светится, и катится в сторону, тягучее и липкое, и капает, нет, падает, как теплое и еще наполненное дыханием тело, на широкие половицы избы. И на полу дымится, расплывается, и огненность какая-то озаряется над ним и колышется, как дикое растение, нет, птица, которая долго летела среди ночи и вот упала где-то возле бани, за огородами, на сугроб, и снегопад склоняется над нею, и наступает полночь".
- Нет! - хочется крикнуть мне. - Не надо! Мне страшно, я не хочу... Ведь все было так хорошо: и "звездами сверкающий воздух", и девичьи глаза, и предчувствия и ожидания чего-то хорошего, может быть, доброй и прекрасной сказки о любви и счастье...
Он подходит ко мне, и я вижу в глазах его такую же боль, нет, еще большую. Я опускаю глаза и молчу. Я не могу, я не смею прервать его.
"И все-таки это кровь. Кровь вспенивается, и поднимается огненно, как туча над целой вселенной, до самого неба, и течет по земле, и стонет от горя и страха".
Почему эта глава посвящена скрипке? Почему именно здесь прерывается рассказ о жизни Козлова и в плавное течение, в почти музыкальную ткань повествования врываются неожиданно странные и страшные образы? Врываются резко и, как нам кажется, неуместно, - но именно так, как настоящие кровь и страдания врываются в спокойную, налаженную, плавно текущую жизнь. И почему вдруг на страницах повести появляется флейта? И о чем она поет? И почему разговор о Великой Отечественной войне продолжает Сергий Радонежский и князь Димитрий? И так ли уж случайно именно в этой главе появляются легендарные (а может быть, современные?) богатыри Пересвет и Ослябя? Я хочу понять, что кроется за этой необычной композицией, - и вновь перелистываю и перечитываю повесть и одновременно пытаюсь представить ее движение в пространстве.
Вот первая глава. Начало. "Человек рождается, как яблоко в саду...когда уже яблони... шумят, цветут, плодоносят под белыми, как паруса, ликующими облаками, солнцем палящим и сладостно греющим...под луной, что глядится в озеро на закате... В таком саду рождается человек, и жизнь его со всеми предстоящими человеческому сердцу печалями и радостями, соблазнами и восторгами завязывается, наливается, крепнет и становится румяной, ароматной и сладостной, как этот сочный по осени плод... А разговор у нас все же о яблоках, вернее, о садах, а еще вернее - о человеческой жизни. Так вот, мой младенец, когда раскроешь глаза и с изумлением, как бы сквозь золотистый туман, начнешь различать вокруг себя прекрасные предметы, ты весь тоже почувствуешь, что ты в саду. Со всех сторон тебя окружают прекрасные и запашистые деревья... Но есть такие ветви, есть такие деревья, на которых ты увидишь вместо плодов вроде свернувшиеся в клубок небольшие ароматные радуги: они не только светятся, но вроде бы и пульсируют, свет от них переливается, и музыка, таинственная музыка, плывет оттуда, из этих плодов. Их светящееся дыхание распространяется далеко и звучно. Приблизиться нужно к нему, к этому яблоку света, и не сорвать его, а только слушать и вдыхать неповторимый аромат его удивительной жизни".
Я верю в такое начало. Верю каждому слову. И в ароматные радуги, и в золотистый туман, и в цветенье яблонь в саду, который - и в это я тоже верю - создан для радости, и верю в робкое счастливое удивление каждого крохотного человечка, приходящего в этот мир. И в то верю, что этот маленький человек уже знает, уже чувствует: он - часть этого прекрасного цветущего сада, и потому он тоже прекрасен. Забудет ли он об этом потом?
В следующей главе все еще не назван главный герой (впрочем, может быть, тот "прекрасный крошечный мальчик" и есть будущий художник Алексей Козлов?), вторая глава посвящена флейте.
"Да, все же это флейта, она выделяется все явственнее, все слышнее, как светящийся девичий голос, при котором хочется плакать и вдыхать это счастье всей грудью. Голос флейты звучит над новорожденным мальчиком. Ты видишь прекрасного крошечного мальчика, он раскрывает глаза навстречу солнцу, к нему протягивает руки и смеется...И в воздухе загораются самоцветы, похожие на звезды, на листья трав, на соцветия воздуха и тишины одновременно. А голос девичий все слышится вдали...".
Человек пришел в мир - новый, непонятный... Каким он предстает перед младенцем? Быть может, сейчас весь мир для него - это сияющие глаза матери, ее улыбка, тепло ее рук и ощущение беспредельной любви и нежности. "Я люблю тебя, так люблю, так люблю!" - шепчут ее губы, и младенец слышит певучий и ласковый "светящийся голос" флейты.
Здесь все: чудо рождения человека и чудо рождения таланта, музыка, солнце и смех - все жизнь и предчувствие жизни. Счастье и предчувствие счастья. Любовь и предчувствие любви. Таинственно и прекрасно. Но о чем поет флейта, что за мелодия звучит над новорожденным мальчиком? Может быть, его собственная? Мелодия его жизни, судьбы? Придет время, и он почувствует, что и "в нем самом просыпается голос". И "он долго будет плыть и петь над этим страшным и прекрасным миром".
Глава-предчувствие. Мы еще не знаем ничего о герое повести. Не знаем, что голос девичий будет чистым звуком юности петь в его душе и в его картинах, не знаем еще, что заворожившие нас слова о свече, снегопаде и розе - образы из картин Алексея Козлова и одновременно образ такой короткой и такой полной, такой одухотворенной жизни, - мы просто читаем, и почему-то кажется, что ждет нас впереди что-то необычное, и светлое, и удивительное... Не этого ли ждем мы от своей жизни всю жизнь?
"А голос девичий все слышится вдали. И будет слышен долго. Пока все не закроет листопад, шелестя перед самыми твоими глазами. Но вот листва редеет, и ты увидишь, что это снег.
Большие медленные хлопья. Хлопья тяжело и безвоздушно падают на высокие стройные свечи. Свечи горят под снегопадом, и пламя их не гаснет. А там, внизу, под снегопадом - роза. Большая красивая роза лежит на земле. На алых лепестках ее отражается пламя свечей, в них падают снежинки... и замирают. И музыка слышна, слышна, не тает. Над розой склоняется зеркало, глубокое, темное, в зеркале отражается роза, свечи, снегопад - и отдаленный голос прекрасного пения".
И только в следующей - третьей главе мы знакомимся с главным героем. Собственно рассказ о его детстве занимает примерно треть главы. Все остальное пространство отдано природе. Здесь нет каких-то событий ранних лет будущего художника, нет почти ни слова о том, чем он занимался, как учился, как выглядел, с кем дружил, как шалил... Только природа и в ней - маленький мальчик Алеша. Но почему-то из так называемых "описаний природы" понятен и близок становится этот мальчик. И возникает какое-то светлое и бережное чувство к нему.
"Маленький Алеша подолгу любил сидеть там в темноте, уставившись глубокими тревожными глазами в костер, и думал. О чем он думал?.. Глухие ночи Поветлужья наваливаются на хутора осенней мрачной тяжестью, в которой звонко слышится отовсюду таинственный шорох протекающей жизни. Где-то филин кричит...как леший или какая-нибудь болотная кикимора, и льдом покрывается от этого крика спина...Где-то ветер залег в логу и сопит как медведь... и какая-то девушка ...сидит на траве, укрыла ноги...красным сарафаном... и чуть слышно поет какую-то старую-старую песню... тут вдруг почудилось, будто от каждого гортанного возгласа птицы воздух лесной озаряется радугой... растет и расширяется по лесу, и становится видно при свете ее, какие удивительные соки текут и бьются в каждой травке, в каждом листике, в каждом цветке, какими светоносными потоками текут они... и какое праздничное сияние колышется в воздухе над каждой весенней былинкой...".
Глазами деревенского мальчика мы видим эту весеннюю расцветающую вокруг него жизнь. Быть может, это и был момент озарения радугой, когда Алеша увидел не цветок, не травинку, а их внутреннюю жизнь и почувствовал, как "в нем самом просыпается голос"? Маленький человечек, пришедший в этот мир, только учится видеть и познавать его.
"В такое время сердце крошечного человечка, едва ступившего на свет и все глаза раскрывшего на мир с его необычайной звучностью весенних красок, бьется, как зачарованная, как трепетная и беззащитная птица, которая вовсе не думает о своей беззащитности".
Читаю и думаю о том, как часто современный человек, особенно городской, воспринимает природу как фон, декорацию, пространство для своей - отдельной от природы - жизни. Как редко приходит к нам понимание того, что мы едины.
"...Трепетали березки. Но трепетали они скорее внутренне, от движения соков и жизненных торопливых надежд; листва на березках была бесшумна". Как смог маленький мальчик увидеть, почувствовать стремления и надежды этих молодых деревьев? Может быть, дело в том, что Алеша умел видеть так, как умеют это художники, умел чувствовать - как поэт... Нет, не то. Он видел и слышал, и чувствовал так, как его далекие предки, когда-то, как и он сейчас, увидевшие трепет неподвижной березы, наделившие природу чувствами и населившие лес духами - лесными душами. Это детское озарение не пройдет, не забудется, его не уничтожит даже война. Оно войдет в него навсегда, станет его мироощущением. И мы вспомним о нем, когда в 29-й главе прочитаем:
"У Козлова, как грибы в пору теплых дождей, пошли небольшие этюды...написаны они были не с натуры. Правда, писал художник их где-нибудь в логу, на пригорке, у лесной опушки либо над речкой, но писал он их совсем не такими, какими посторонний человек их здесь увидел бы...
Как правило, это вечер, либо ночь, или же рассвет. Маленький трепетный цветок притаился где-то в гуще трав и, уже охваченный вечернею тьмой, трепещет перед надвигающимся мраком ночи. Все существо его напряжено, он живет, он лелеет в себе жизнь и за нее трепещет. В нем проснулись необычайные силы, в этом крошечном венчике лепестков, и светит сквозь сумерки - поистине неугасимый светильник. Или же это колокольчик. Он не уснул. Он весь насторожен своим тоже светящимся стеблем и наклонил свое соцветие к земле, где задумалась и не складывает свои лиловые лепестки ромашка. Колокольчик бережно, так нежно дышит на нее и что-то ей не решается сообщить. А ромашка мерцает, задумалась, ждет и верит... Когда человек смотрел эти маленькие портреты цветов и растений, его охватывала робость. Робость перед таинственным и, казалось бы, дерзким желанием художника заглянуть в жизнь этого кроткого существа, в самую его душу... в мире сумерек, в мире внимательного общения трав друг с другом, и в то же время с человеком, высвечивалась и чуть-чуть обнажалась с деликатностью необычайной аналогия: жизнь - всюду жизнь, и вся она держится на трепетности, на священном чувстве любви"".
Словно вечность краешком своего плаща чуть колыхнула воздух, которым мы дышим. И мы торопливо вдыхаем его едва уловимые запахи, влекущие, манящие, таинственные, но будто бы знакомые... Давно... когда-то... Мы это знали, мы это чувствовали... давно... Когда? И вдруг вспоминаем сад... золотистые яблоки... радуги... И музыка звучала в том саду. И качала нас. И все было - любовь. И мы были - любовь.
Вот почему в главе о детстве так бережно и трепетно приоткрывается сокровенная жизнь природы. Вот почему так важна она для понимания этого человека и художника - Алексея Козлова. И, наверное, самих себя. То, что мы привычно называем описанием природы, у Куранова (при всей его живописности) - не картина, не фон. Это какое-то удивительное единство: природа, человек, время, движение, и движение мысли, и движение души. Может быть, это восприятие ее на уровне жизни сердца, слияние с ней в каком-то мгновении ее жизни. Автор словно "раскрывает" внутреннее зрение читателя, и тот уже не наблюдает со стороны, а всецело захваченный новыми ощущениями, проживает мгновение за мгновением этого нового для него мира, в котором все живет в полную силу, живет радостно, и бесстрашно, и волшебно.
Следующая глава - три небольших рассказа о детстве Вивальди, Анри Тулуз-Лотрека и Козлова, трех талантливых, может быть, гениальных людей. Писатель не сопоставляет, не сравнивает, не делает выводов, но и не остается равнодушным к творчеству первых двух. О творчестве Козлова он пока не говорит. О детстве главного героя автор рассказывает, описывая на двух страницах всего одну ночь. Что в ней особенного? Мы, скорее, не видим ее, а чувствуем. Чувствуем ее состояние. Ее покой - в нем что-то от вечности и незыблемости. Ее красоту, от которой "сердце человека чувствует себя спокойным и..." ... а может, сердцу легко и спокойно оттого, что оно приемлет мир как дар - Божественный. Прекрасный. Живой и добрый. И эта ночь - живая. Даже предметы кажутся "подвижными и чуть ли не говорящими", и костер соседствует с детворой "как полноправно присутствующее живое и доброе существо", и слышно доброе и доверчивое дыхание другой ночи - тургеневской.
Я никогда не была в ночном. Не сидела в сырой траве у реки. Не читала Тургенева при свете костра. Почему же эта ночь - добрая, доверчивая, пронизанная светом - рождает во мне какие-то далекие теплые воспоминания? Откуда они? И что они? И хочется тихо-тихо, не шелестя страницами и не шевелясь, медленно перечитывать эту ночь: может, вспомню, пойму?
"Лунный свет скользил по лошадиным спинам маслянисто и текуче и одновременно прозрачно, он, казалось, просвечивал лошадь чуть глубже, чем обычно виделось. Лошади перебирали ушами, как бы отстранялись от этого настойчивого, слегка пронизывающего света.
Это была одна из таких северных теплых ночей, когда сердце человека в подлунности и в тишине лугов да леса чувствует себя спокойным и легким. Все далекие и близкие предметы ночи ощущаются вокруг объемно, и не глазом, а какой-то телесной осязаемостью, и сами они кажутся живыми, подвижными и чуть ли не говорящими, - будь это стог, колодезный журавль или далекая картинно мерцающая сквозь небо звезда. Ребята лежали у костра. Костер не столько освещал, сколько грел ребятишек. Да и не столько грел он в прохладной этой теплости, сколько соседствовал с деревенской детворой как полноправно присутствующее живое и доброе существо". Ребятишки читали этой ночью Тургенева. "И на всю жизнь запомнились потом Алексею те озаренные тройным светом ночи мальчишеские лица: светом луны, огнем костра и пламенем свечи... Но еще осязательней, как теплое движение чьего-то доброго и доверчивого дыхания, на всю недолгую жизнь запали в душу Алексею Козлову совершенно, казалось бы, простые, ничего в себе такого уж особого не таящие, но пробирающие другим, неизъяснимым светом до самого сердца слова: "Свежая струя пробежала по моему лицу. Я открыл глаза: утро начиналось". Так он и остался с этой ночи жить на белом свете с мальчишеским, но в то же время таким серьезным и властным ощущением того, что по лицу может пробежать свежая струя и оставить на нем свой росистый, свой светящийся след".
Постепенно я начинаю видеть не прекрасную литературную мозаику, а два параллельных потока. Главы, повествующие о жизни художника Козлова, чередуются с главами на отвлеченные темы. В них появляются то флейта, то скрипка, то орган, то художники и композиторы разных эпох. Казалось бы, какое отношение они имеют к образу главного героя, к его творчеству? Может быть, это художественное обрамление повести? просто размышления, те самые размышления "на темы искусства", о которых заявлено в названии жанра? попутные замечания? лирические отступления? Но чем внимательнее я читаю, тем больше убеждаюсь в том, что эти маленькие эссе важны не сами по себе. Просто повествование ведется в двух планах: внешнем и внутреннем. Иногда они совмещаются, сливаются, но внутренний план никогда не прерывается, и потому так органично соединение сюжетных и "внесюжетных" (вернее, как бы не имеющих отношения к основному сюжету) фрагментов. Развитие внешнего плана - череда событий, составляющих основу сюжета, люди, их отношения; развитие внутреннего плана - это непрерывная цепочка сменяющих друг друга, повторяющихся и развивающихся образов, ощущений, состояний, понятий, проходящая сквозь всю ткань повествования. Их развитие - это тоже развитие сюжета, только в эмоциональной сфере, или, может быть, точнее - на уровне "мыслечувствования". Писатель открывает направление движению наших мыслей, не называет чувств и состояний, а позволяет нам пережить их во всей сложности, многомерности, неуловимости. Внутренний план - это глубокий подтекст, который раздвигает тему жизни одного человека до судьбы народа, это возможность увидеть жизнь таланта в различных ситуациях, временах и странах, и задуматься еще раз о нашем предназначении и о смысле таланта и смысле искусства. Это возможность взглянуть на Землю и человека на ней - с высоты: может быть, с огненного облака, которое поднимает нас в манящее вечной тайной пространство, или с высокого холма, на котором стоит собор Спаса Нерукотворного монастыря.
Повесть "Озарение радугой", как ни одно другое произведение Куранова, насыщена цветом. Цвета и оттенки переливаются из главы в главу, повторяются и меняются, вспыхивают и угасают. Цвет в повести - это не только его название (золотой, алый, рыжий, нежная зелень...), но еще и указание на него, "образ цвета" (например, пламя свечи, маслянистый лунный свет, огонь костра, мерцающая при свечах полумгла шелковых шалей...), и конечно, радуга и много света и сияния. Все это так не похоже на стиль Ю.Н.Куранова, что мне кажется, это не случайно. Здесь должно быть что-то большее, чем просто живописность и красочность. И я ищу разгадку в следующих главах.
И следующая глава - вновь отступление: размышление о картине Архипова "Обратный". Всего несколько строк. Юность. Рассвет. "Чуткая даль замирающего перед ощущением рассвета юношеского сердца". В рассказе о светлой и нежной поре нет ликующей многоцветности. Эта миниатюра Куранова написана прозрачными красками. Здесь не найдем мы ни одного из встречавшихся уже цветов, кроме серебра и приглушенного красного (непотушенная керосиновая лампа) - теплого и мягкого цвета, связанного в повести с образом матери (гл. 11 - горящая лампада) и ассоциирующегося с теплом родного дома. Но сколько легкости, и чистоты, и нежной доверчивости к жизни, и предчувствия счастья: "... ощущение необъятности жизни, ее новизны, красоты и небывалости, как легкое позванивание сбруи на бегу, серебряное тонкое позванивание на рассвете, как дыхание коней, степи, ознобистого ветра...
Мне кажется, что это я возвращаюсь из дальней дороги домой, а где-то на пороге, может быть, у окна с еще почему-то непотушенной керосиновой лампой меня ожидает мать. Это и есть ощущение юности".
В пяти главах появляется цвет, сначала легкими мазками, потом все ярче. Жизнь многоцветна, мир прекрасен и расцвечен, в нем властвует красота. Наиболее часто в повести встречаются красный (алый), золотой, серебряный, синий, голубой, то есть те цвета, которые характерны для русской одежды, вышивок, росписей. Но настоящее буйство красок ждет читателя в шестой главе, где красота и предчувствие любви сливаются в образе девушки и в образе ночи. "Алексей не так уж часто приходил на эти тревожные игрища. Но порою заглядывал. Он... садился в углу... напряженно глядел на пляску... а время от времени туда, на середину лавки... Там садилась высокая, спокойная, темноволосая и темноглазая красавица... Она спокойно сидела, как сказочная неприступная царевна, и немигающими глазами светозарно и радужно глядела в шитье. Кого она ждала?" С темноглазой красавицей появляются в повести новые цвета и оттенки, они живут, плывут, перетекают, и в их свете и мерцании есть что-то не до конца понятное, но волнующее. "...Та девушка, царевна, под тяжелой шелковой шалью с алыми да золотыми цветами по темно-синему полю, отливающему в малиновость, складывала шитье... стройно выходила вон, на морозный, на чистый, на звездами сверкающий воздух... Алексей уходил тоже. Он долго бродил по селу под низкокрылым ветром... Порою какие-то отдаленные отсветы поднимались там, за краем лесов, в это черное небо. И тогда небо вдруг начинало отливать в темную синь, в темную зелень и в темную малиновость. И золотые, красные, серебряные, лазоревые цветы загорались на этой бесконечной шали ночи, сквозь которые смотрели умные, спокойные и кроткие глаза, наполненные достоинством девической чистоты".
Здесь же появляется образ шали. Впрочем, экспозиция его уже была. Вспомним детство Тулуз-Лотрека: "женщины в глубоких креслах вязали, закрыв плечи мерцающей при свечах полумглой шелковых шалей". "Мерцающая полумгла..." - образ только намечен. Это красота и роскошь, овеянные таинственностью неторопливой, незнакомой, давно прошедшей жизни. Сейчас, в шестой главе, это шаль девушки - сказочной царевны. Как-то незаметно и естественно шаль девушки переходит в шаль ночи, они сливаются, сквозь шаль ночи смотрят глаза девушки. И это тоже символ красоты, но иной, и одно из мгновений близкой нам, но тоже прошедшей жизни. Здесь нет ни слова об отношении Козлова к девушке, но через таинственную, завораживающую картину ночи между ними устанавливается незримая связь, и нам понятно, что темноглазая красавица волнует воображение художника, не уходит из его мыслей. Состояние Козлова представляется похожим и на вдохновение, и на влюбленность. В ночи проплывают завораживающие образы и видения, наполненные ощущением чистоты и свежести и девического достоинства. Постепенно мы перестаем видеть слова, и какие-то новые - чистые, и радостные, и щемящие чувства вливаются в нас вместе с музыкой этой ночи. Нам хочется послушать ее еще раз. Мы перечитываем, пытаясь уловить что-то неуловимое и прекрасное.
В следующей главе появляется еще один образ шали, связанный с предыдущими захватывающей красотой, но в отличие от них наполненный тревогой, смятеньем и даже страхом. Происходит трансформация образа - один из художественных приемов Куранова, тщательно и тонко разработанный в повести. И это развитие, изменение художественных образов - это тоже развитие сюжета. Мы увидим, как будут меняться (развиваться), переходя из главы в главу, образы мальчика, юности, девушки, или, например, портреты рук как образы характера и судьбы. Или образ шали. Почему он так часто появляется? В чем смысл его изменений? Он должен быть связан с чем-то важным и значительным, иначе не был бы так ярко написан. Прежде чем он появится еще раз, произойдет многое. Война, постижение мастерства, годы напряженного, "неисчерпаемого" труда. И вот придет время, когда вернется в жизнь Алексея та шаль. Несомненно, та же. Шаль сказочной царевны. Иначе назвал бы он этот портрет "Северной Авророй" или еще как-нибудь. И связан он с тем вИдением, с тем восприятием мира, которое открылось ему в юности, с возвышенным и прекрасным образом девушки... впрочем, об этом лучше читать: "Я до сих пор не знаю, почему во мне проплыло тогда это увесистое слово: Тициан... "Портрет девушки под шалью", который Козлов одно время называл "Северной Авророй", а потом отказался от этого названия...никакого отношения к Тициану не имеет, ни к знаменитому портрету дочери... ни к портрету красавицы... Это красавица, и все... внутренний мир молодой и симпатичной аристократки вас ничем не привлекает... Другой великолепный портрет молодой женщины под шляпой с пышными перьями...с браслетом на голой руке, пальцы которой чувственно придерживают на плече зеленую дорогую ткань, накинутую поверх белой нижней ткани, сползающей с обнаженного тела. И все тело, властно выступившее из темного, тоже чувственного фона, выскальзывающее из-под одежд, требует к себе жадного и восторженного внимания, прикосновения, оно готово превратиться в одну сплошную поэму земной и тяжелой, как повинность, любви. И этот знаменитый портрет из Эрмитажа Козлову далек.
Козлов как-то вообще смущался перед обнаженным человеческим телом. Его привлекали главным образом глаза. И драгоценная шаль красавицы Козлова драгоценна не своею стоимостью. Любому ясно, что это обыкновенный деревенский платок; но художник нашел сам, раскрыл в нем это неистовое полыхание, как в материи, имеющей касание к этому возвышенному, замкнутому в глубокой внутренней чистоте и возвышенности образу. Взгляд, глаза деревенской этой девушки драгоценны глубочайшей и сознательно хранимой в себе непорочностью. Все полотно - это олицетворение серьезного и прекрасного целомудрия...а смысл его гораздо выше и значительнее и взгляда, и глаз, и лица, и самоцветно стекающего с плеч платка" (глава 37).
И вот событийный ряд прерывается. Сейчас зазвучит скрипка. И он вызовет образы юности и девушки: "...скрипка, печальная и кроткая, как девичье дыхание на рассвете, когда проснулось сердце, но все еще спят. И жизнь представляется прекрасной, бесконечной, но тревожной. А дышится легко. И по телу по всему движение тишины и молодости, словно пение птиц предрассветных, цветет и замирает". И вновь появится шаль - но уже совсем другая. Шаль ночи перетекает в музыкальную ткань, музыка льется как шелк цветастой шали, как скатерть, к этому струящемуся движению присоединяется картина льющегося густого вина... И вдруг привычный образ любви и красоты, связанный с девушкой и шалью, разрушается, его сменяют "теплое и еще наполненное дыханием тело", "птица, которая долго летела среди ночи и вот упала... на сугроб, и снегопад склоняется над нею, и наступает полночь". Сон и явь, странные видения, фантастические и реальные, страшные и прекрасные, завораживают неудержимым потоком перевоплощений. Мы еще не знаем, что будет с Алексеем дальше, но в нас уже возникло предчувствие надвигающейся беды. И все-таки: почему скрипка, музыка? "Может быть, потому, что музыка намного шире всех существующих видов искусства". Не слова, только музыка, только образы и видения, рожденные скрипкой, чередой сменяющие друг друга и изменяющиеся, могут рассказать, нет, не рассказать, не объяснить, а погрузить нас в то состояние Алексея, заставить прожить и пережить то чувство, которое пронзило его, когда радостным летним днем он услышал по радио: "Сегодня, в 4 часа утра...". Да, конечно, это война. В мир, наполненный чистотой, любовью и предчувствием любви, красотой и вдохновением, врываются вдруг страх, кровь, боль, отчаяние, крушение надежд... - и обо всем этом уже рассказано, хотя еще не названо само слово "война".
Усилить впечатление помогает автору прием трансформации цвета. Кроме зеленого, не назван более ни один цвет. И все же здесь почти все цвета, что были в предыдущих главах. Только одни из них приглушены, другие приобретают новую эмоциональную и смысловую нагрузку. Это как бы воспоминания о цвете, как воспоминания о яркой, наполненной красотой, мечтами и свершениями довоенной жизни. Серебряный и лазоревый из шестой главы здесь повторяются, но иначе: "...узор скользит по сугробам как отсвет далекого тревожного сияния, от которого загорается и одновременно леденеет сердце"; темная малиновость, золотые и красные цветы из шестой главы сменяются здесь озаряющейся огненностью; алому соответствует "кровь... поднимается огненно". Те же цвета, но неназванные, и говорят они совсем о другом, и волнуют по-другому. И вновь те же самые краски повторятся в следующей главе, но это будут уже настоящие огонь, пожар и настоящая кровь. Это военная юность Козлова (8-я глава).
Уже из этих семи глав становится ясным: последовательное развитие событий и внутреннего мира художника вовсе не прерывается главами - размышлениями на темы искусства. Часто именно в них с особой силой и глубиной показано ощущение жизни, восприятие мира, все то главное и сложное, что происходит в душе человека. В них может присутствовать и само событие, но показано оно тоже "изнутри".
Эта сюжетная связь глав внутреннего и внешнего плана подчеркнута и сквозной нумерацией. И только нескольким эпизодам, имеющим достаточно отвлеченный, самостоятельный характер, даны названия: Гимн зимним радугам, Венок осенним мухоморам, Вечерняя элегия Зимнему дворцу, Ночное продолжение элегии.
И снова музыка. Орган. Он "поднимает меня на огненном облаке в небо". Почему-то автор подробно перечисляет и приметы современности, и то, что стало далекой историей не только для нас, но и для великого И.-С. Баха, имя которого прежде всего вспоминается при слове "орган". Музыка, искусство вмещают в себя все: тысячелетия, прошлое и будущее, грозы и войны, все созданное и разрушенное, все достижения, которыми гордится человек... Вмещают и в то же время поднимаются надо всем этим. События конечны, временны, музыка - вечна, она существует в момент своего рождения, исполнения и в то же время - всегда. Рожденная человеческим вдохновением однажды, она становится частью мира. Музыка сама, как и каждый вид искусства, как и каждое произведение искусства, - целый мир. И вот этому миру принадлежит маленький мальчик: "Я молчу, и ничего нет в моем сердце, кроме огненных звуков магических труб. И тогда мне делается одиноко. Вот в это мгновение я вижу себя далеко внизу необычайно крошечным мальчиком среди скошенного травяного поля. Мальчик сидит на стерне, обхватив колени руками, положив на колени голову, и мелко весь трясется. Он либо плачет, либо что-то торопливо и вдохновенно произносит из себя вслух, но его пока не слышно". Может быть, это образ детства таланта. Любого. Из любого времени. А может быть - автора или его героя. Скорее, все вместе. И мы знаем, что впереди у этого мальчика - война. И когда в следующей главе мы прочитаем: "... лишь успел Алексей услышать немолодой хрипатый крик откуда-то со стороны: "Парнишку-то, парнишку прихватите, куда его бросать. Еще жить ему да жить, торопыге...", мы вспомним маленького Алешу и мальчика на стерне (главы-размышления, будто бы не имеющей отношения к сюжетной линии) и почувствуем, как связаны эти главы и эти два образа. В сущности, Козлов был мальчиком, когда война бросила его в огонь и боль, и юные годы - самое светлое и счастливое время - оказались самыми трудными и страшными. "Вообще вся военная пора прошла сквозь Алексея как ощущение раскаленного и всякую минуту готового лопнуть сердца. Огонь пожирал его изнутри".
Идущий за рассказом о военной юности Козлова "вставной эпизод" посвящен живописи, художникам Б. Неменскому и Т. Яблонской. И на первый взгляд может показаться, что это просто описание двух картин. Но так ли это? "Ночь. Простая деревенская изба. По полу кто как разметались во сне солдаты...У русской печки, над всеми спящими бессонно сидит пожилая женщина... на коленях у нее только что, быть может, постиранная гимнастерка. На гимнастерке сложены усталые крестьянские руки... Она либо думает что-то покорное и доброе, либо молится, либо же плачет над этим походным солдатским сном. Окно занавешено, чтобы не била в спящих луна. В переднем углу... - икона и горит лампада... Картина эта называется "Мать"...". Писатель смотрит на них долго. Он может так смотреть: его взгляд не помешает им, и ему никто не помешает, и никто не заглянет в его глаза. Я знаю, лицо его серьезно, почти сурово, но взгляд - и печален, и нежен, и необъятен. Если бы только он сейчас взглянул на меня, я бы все поняла. Может быть, больше, чем он хотел бы сказать. Поэтому я не посмею. Я тихо отойду в сторону, я подожду, пока он вот так, издалека - из другого времени - смотрит, стоя перед ними. А потом, когда взгляд его станет тише, он будет говорить - медленно и негромко, словно для себя. Он будет рассказывать, и столько новых мыслей, каких-то далеких воспоминаний и ассоциаций хлынут вдруг в меня и поведут из этой избы по всей России, охваченной войной, и дальше - в глубь времен.
Конечно, здесь важно каждое слово. Даже как бы вскользь сказанное. И если он пишет "усталые крестьянские руки", то это не эпитет, это именно усталость, тяжелая, может быть, сбивающая с ног. Но эта пожилая женщина под стареньким платком не думает о ней. Потому что любовь в ее материнском сердце сильнее усталости. Пусть наденут чистое утром, пусть отдохнут, и наберутся сил, и не помешает им лунный свет, и согреются их сердца материнской заботой и лаской, пусть поможет им Бог... Бойцы спят, может быть, впервые за много ночей так спокойно, словно хранимые кем-то, и только она сидит с закрытыми глазами, но не спит, "думает что-то покорное и доброе...молится...плачет... Мать". Они так и назовут ее, когда проснутся, - мать. И я поняла - только сейчас - почему в народе долгие века живет этот обычай: обращаясь к незнакомым людям, называть их "мать", "бабушка", "отец". И возраст здесь не имеет никакого значения.