Аннотация: ..."По указу императора Александра I, 18 октября 1803 года Одесскому генерал-губернатору Дюку Э. де Ришелье на отпущенные ему 35 тысяч рублей казённых денег повелевалось купить землю в окрестностях Одессы и на ней поселить немецких колонистов..
// ...многочисленные "переселения народов" привели к тому, что католики оказались в совершенно новых для себя местах.. Так, поляки с Украины и из Белоруссии в 1937 году были переселены в Казахстан и Сибирь. ...В 1941 году все немцы из европейской части России были переселены как на Урал так и в Киргизию, Казахстан, республики Средней Азии и Сибирь.
Массовые высылки из стран Прибалтики и Западной Украины начались уже после Второй мировой войны.
Однако все эти "мероприятия" неожиданно привели к положительному побочному эффекту: возникновению новых, довольно больших католических поселений в местах ссылок. Многие из бывших заключенных оставались в тех краях уже на постоянное жительство...//
I
Клементина Яковлевна продвигается сквозь барханы нежнейших солнечных дынь, подобно инспектирующему парад генералу. Продавцы в халатах поправляют тюбетейки, стараясь угадать - чей товар сегодня удостоится высочайшего внимания сей статной дамы пятьдесят шестого размера, которая курит папиросы и говорит с акцентом. Последнее действовало на продавцов магически, ведь по русски с акцентом умели разговаривать только они.
"Юрхен, не отставай",- поторапливает Бабушка. Я, принятый в пионеры только благодаря полёту Гагарина, не выдержав азиатской жары, сунул галстук за пазуху и прибавил шагу.
Рынок - это необыкновенный аромат, от которого осы падают в обморок и ни за что не взлетают с сахарной дыни. Запах праздника помогает мне из последних сил держать голову в тени Бабушкиного Редикюля, висящего на согнутой руке.
Сначала, невозмутимо обстоятельно и строго, она выбирает одну из многих жёлтую пирамиду, владелец которой сразу чувствует себя именинником. Потом, в процессе экзаменационного собеседования, Бабушка безошибочно указывает на Дыню-Царицу, равной которой нет на всем рынке, и мы с продавцом лезем её доставать.
Аксакалы, пьющие под навесом зелёный чай, одобрительно кивают головами, то ли похваливая напиток, то ли одобряя Бабушкин выбор. Да, это всегда и самая спелая, и самая сладкая, и самая красивая, а для меня ещё и самая тяжёлая дыня. Тяжёлая, наверное, из-за толстых ос, которые так и продолжают потом ехать на мне целым стадом, попутно заглядывая в рот нос и уши. Но руки заняты и приходится просто сдувать с себя особенно назойливых.
"Юрхен! Смотри под ноги! Вон лежит польшой пелый собак, он совсем подох от шара",- говорила Бабушка, и я осторожно обходил большую белую собаку, сомлевшую на жаре.
Талас - ледяная речка, бегущая с киргизских гор в казахстанские степи, берегом которой маленький помощник тащит за спиной большую дыню в авоське. Он гордо несет тяжелое "бремя славы", снисходительно позволяя помогать встречающей группе поддержки, состоящей из таких же сорванцов. Они приложили к дыне ладошки и, замечая строгий Бабушкин взгляд, громко сопят от показного усердия.
Наконец "царица" торжественно водружена на стол в тени самой высокой груши и окружена мытыми снизу ладошками (сверху-то наши руки изрисованы соком ядовитого молочая, а он на солнце становится коричневым и не отмывается даже песком). Бабушка, ловко срезав верхушку, вываливает в ведро семечки, туда же с удовольствием переселяются полосатые насекомые. Дыня сверху вниз разрезается на совершенно одинаковые огромные полумесяцы и вдруг во весь стол раскрывается гигантский желто-розовый цветок. Потом, каждый старается завладеть ножом, чтобы нарезать мякоть на много-много долек. Ну что на всём белом свете могло быть вкуснее и слаще?!
Правда, на белом свете, были ещё арбузы. Но арбузы, хоть и стоили копейки, не покупались - они зарабатывались относительно честным и тяжким трудом. Относительно честный - когда пара полосатиков "относительно случайно" закатывалась в лопухи. А тяжкий - это когда мы, разгружая машину, аккуратно скатывали продукцию по лотку, а внизу самый сильный лежал на спине и босыми ногами ловко останавливал хрупкие сахарные арбузы. Остальные поочередно выхватывали их и таскали в кучу.
После работы всегда бойко торговались, пытаясь получить оплату наличными, но всегда получали "натурой". А чтобы легче было нести, самый тяжёлый из арбузов съедался на месте. Остальные доставлялись на стол под высоченную грушу, плоды которой, при всей своей картофельной невзрачности, были необычайно нежными и сиропными. Старшие пацаны собирали их на жуткой высоте, опуская нам на верёвке корзину. Опаздывать со сбором груш было опасно, иначе в момент захода солнца с его последним зелёным лучиком пробегал лёгкий ветерок, от которого начиналась тяжёлая бомбежка со смачными брызгами.
Под угрозой обжорства в эти дни оказалось и всё поголовье кроликов, которых держал каждый уважающий себя пацан. А это солидное подспорье в семьях, где сезонная работа сторожа на виноградниках как Дар Небесный. Про шкурку говорить нечего - "крольчинка выделки не стоила", да и кому тут шапка нужна, а тем более шуба? Зато сытые ушастики плодились, как... "как кролики". И когда клеток перестало хватать, то мы ничего лучшего не придумали, как отпустить их в свежую яму, вырытую дедом для будущего туалета. Утром не нашли ни кроликов, ни корма - оказывается, для этих ушастых нет ничего лучше, как покопаться в земле. Кто-же знал-то, что в природе они живут в норах? В общем за ночь кролики накопали кучу ходов в этой яме, и стоило кому-то подойти к краю, как они моментально в них скрывались, а выходили только если бросишь травы.
Незадача была в том, что их не только сосчитать стало невозможно, их и кормить-то на кой, если поймать нельзя. Но скоро самые терпеливые так наловчились кроликов петлёй выхватывать, что оставшиеся не успевали даже испугаться и продолжали строгать сочные корки быстрей чем Бабушкин "Зингер", купленный ещё "На Привозе" в дореволюционной Одессе.
Затемно надо в детский санаторий заглянуть. Мало того, что у них там сторазовое питание, так ещё каждый вечер добродушный киргиз в войлочной шапке привозит прохладную флягу бесподобного кумыса. Бежишь, а в голове так и вертится: "Лучший в мире есть кумыс, его делает кыргыс". Ставит он прохладную флягу на крыльцо, и врачиха, в обязательном порядке, наливает каждому пиалу кумыса. Но дети тут всё больше городские вот и морщатся - "шипит, кислит и в нос стреляет", а вылить нельзя. Тут-то мы с кастрюлей и сидим, маскируемся. Пройдёт девчонка - плеснёт нам из своей пиалушки и бежит посуду сдавать, ещё и губы вытирает. Пока у них горнист отбой даст, у нас кастрюля с верхом. Ну что на всём белом свете после жаркого дня могло быть вкуснее?! Жаль, улов с каждым днём тает, как распробуют... ...а ладно, скоро новая смена приедет.
Ещё столько дел осталось, а уж вдруг темно. Чиркнувшая спичка освещает прикуривающих стариков, пустивших воду из арыка в сад и присевших отдохнуть рядом с моей Гроссмутэр. Земля, горячая и сухая, с готовностью впитывает шипящую как газировка влагу. Никому не известно впадает куда-то Талас или бесследно исчезает в выгоревшей степи, щедро раздавая жизнь всему, что прижалось к его берегам.
На крыльце тихий говорок "За Ридну Адесу". Тут я успел узнать что //... С конца восемнадцатого в. начали прибывать поселенцы главным образом из германских государств. Русское правительство брало на себя все расходы по переселению, обеспечению питанием в пути и расселению немецких колонистов на пустующем тогда юге Украины. Они на 10 лет освобождались от всех податей и земских повинностей, от рекрутского набора и постоя, им гарантировалась свобода вероисповедания. Каждое семейство колонистов получало от государства по 60 десятин земли в вечное и потомственное владение...// и только я узнал что //..."По указу императора Александра I, 18 октября 1803 года Одесскому генерал-губернатору Дюку Э. де Ришелье на отпущенные ему 35 тысяч рублей казённых денег повелевалось купить землю в окрестностях Одессы и на ней поселить немецких колонистов...// как вдруг:" Юрхен! Шнель гензи шляфн,"- замечает меня всевидящая Бабушка, и я покорно "Иду скорей спать", а то не возьмут завтра на рынок.
II
Ур-ра! Дед берёт меня на виноградные плантации! Я счастлив. Впервые мне позволят охранять с оружием в руках "народное достояние". А еще я знал, что там есть вышка, на которой привязан кусок очень звонкого рельса, и можно поднять тревогу, если враги вдруг "Покусятся хоть на пядь нашей Земли",- так всегда говорилось в кино.
Бабушка, которую с трудом уговорили отпустить меня, только подлила масла в огонь моей разбушевавшейся фантазии. С неповторимым акцентом она сказала: "Юрхен! Кохта дед Альфонс пудет палить из своя пердана, ложись на семля и не подымай голова, а то - что я верну домой твой мутэр?" Ага-а! Значит деду таки приходится палить из берданы!
Через полчаса мы уже шли вдоль бескрайних рядов виноградной долины. Я не верил глазам своим. Двухметровая виноградная лоза, начинающаяся прямо у дороги, тянется до самого горизонта, и нет ни забора с колючей проволокой, ни грозных овчарок, охраняющих миллионы гигантских гроздьев из прозрачных поспевающих на жаре ягод. А одиноко торчащие вышки только подчеркивают свою бесполезность.
Мне, родившемуся в "Стране Вечнозеленых Помидоров" и росшему среди "Ранета Уральского", который обдирался уже в состоянии цветения, сразу стало ясно - врага нужно ждать с минуты на минуту. Вскоре мы углубились в ряды и я абсолютно потерял чувство реальности. Дед велел не есть виноград, потому что дальше пойдет другой сорт, раннеспелый и сладкий. Но, руки и рот действовали как бы сами собой. И когда мы наконец-то пришли, я не только охранять, я даже на вышку не мог залезть, пока не отдышался.
Дед, сменив сонного сторожа, получив у него ружье, короткое и приятно тяжелое. Бельгийский Бокфлинт,- уважительно сказал дед, позволяя подержать "Вертикалку". Есть, оказывается, такие ружья, стволы у которых расположены друг над другом. Патроны изготавливались прямо на вышке. Тут был порох, пыжи, а еще две сковородки, между которыми мелко нарезанный свинец раскатывался в дробь. В патрон Дед меркой засыпал порох, забил пыж, сверху дробь и снова пыж (из газеты "Джамбульская Правда"), чтоб эта дробь не высыпалась. Оставалось ждать врага, который теперь ну просто обязан был появиться.
Тяжелый бинокль (он тоже входил в комплект сторожа) творил чудеса: дымка на горизонте превращалась в горы, жучок, ползущий по дороге, превращался во взрослого ишака, тянущего тележку с камышом и седобородым "Стариком Хоттабычем", жующим "Насвай" - это очень горькие шарики, которые кладут под язык вместо курева, мы как-то раз попробовали, жутко вспоминать. Одним словом, не знали - куда слюни девать. А вон приближается огромная стая огромных птиц, которые садятся и клюют огромный виноград, каждая ягода которого с огромную сливу...
Вдруг над ухом так грохнула рельса, что я только чудом не слетел с вышки! Оказалось, что эти жирные птицы, которые без бинокля были куда мельче, и есть главные враги, от которых нужно беречь урожай, а в рельсу надо колотить чтобы пугать их, что я, придя в себя, с удовольствием помогал делать, пока не оглох окончательно. Но вскоре птицы привыкают и в следующий "налет" продолжают пировать, не обращая внимания на наши звонкие старания. Тогда и вступает в бой "горячее" оружие, от грохота которого нахальная туча, клюющая "наш" виноград, шелестя и фыркая по листьям, взмывает и исчезает до следующего раза.
Патроны и порох выдавались для распугивания птиц, а с добавлением самодельной дроби и команды бойких пацанов, скучная охрана превращалась в яркое проявление Особенностей Виноградной Охоты.
К следующему прилету стаи мы с кастрюлями и звонкими сковородками уже стояли на "номерах" далеко вокруг вышки, на которой притаился Дед с двустволкой. Пропустив птиц над головами потихоньку, не давая им засиживаться, но и не пугая, начинаем перегонять их в сторону засады. Чем ближе к вышке удастся посадить стаю, тем удачнее будет охота.
И вот, когда птицы окончательно рассаживаются по кустам и успокоившись принимаются расклевывать и портить ягоды, Дед вдруг неожиданно и резко бьет в рельсу и тут же, только стая испуганно взлетает, густо лупит дробью над лозой прямо в самую тучу. И пока он перезаряжает ружьё, мы дружно гремим в свои кастрюли, разворачивая стаю на него, и снова грохочет дуплет! Всё. Охота закончена. Остается наперегонки прочесать ряды и собрать откормленную на чистом винограде жирную дичь. Будет всем жаркое на ужин!
Больше мы тут не нужны, и дед, посоветовав еще раз подкрепиться виноградом на дорожку (с собой-то брать нельзя чтоб не попасть под "расхищение соц\собственности"), отправляет нашу команду восвояси.
Попутно заглядываем на склады, где старшие ребята лихо сколачивают виноградные ящики по двадцать три копейки за штуку "новыми". Деньги бешеные, но не сегодня - завтра начинается сбор урожая. Устав считать чужие доходы, переходим смотреть как делаются маты из камыша, который возит тот самый " Хоттабыч". Работают взрослые по двое. Равномерно и очень быстро они набивают между двумя рамами тростник и перехватывают пучки жгутом, потом снова камыш и вдруг вынимается готовый мат, годный хоть для навеса от жары, хоть для пола. А если укрепить его среди жердин, то получится перегородка, а обмазать глиной и готова тёплая стенка сарая. Но на такой жаре даже наблюдать тяжело, и мы, выяснив почём один мат, сматываемся из-под ног, пока в горячке не послал кто-нибудь каким-нибудь "матом".
Дома, сдав Бабушке дичь и виноград, который "совершенно случайно" оказался за пазухой, мчимся по раскаленной гальке к реке.
Рыбалка тоже хорошее подспорье для мальчишни, постоянно озабоченной проблемой "Чегобыперекусить". Но ловля на удочку - дело длинное. Да и рыбу на кукане частенько какие-то клетчатые змеюки высасывают, тут уж весь улов выбрасываешь, вдруг они ядовитые. Но рыба - она ведь на мели греется, и малышня только там купается. Тут надо дождаться, когда они основательно всё взбаламутят, да заорать истошно - "Змея! Вон змея плывёт!" И всё. Теперь можно завязанными майками спокойненько прочесать опустевший залив. Рыбы куча! Пусть мелкой, но это-же Гальяны. Их даже чистить не надо. Их в муке с солью обвалять и прямо на раскалённую сковороду с хлопковым маслом. Такие золотистые сухарики получаются - объедение!
Но настоящий ужин, конечно, ждёт дома. Дед уже отдежурил и выложил на стол две отборнейшие виноградные кисти, случайно упавшие в его сумку, пока он продирался сквозь лозу. А Бабушка выставляет на стол огромнейшую сковороду с пузырящимся жарким из добытой нами птицы.
Никто, никогда, ничего вкуснее нашей Бабушки готовить не мог. Всё что бы она ни создавала - от простых Шуптнудлей до сложнейших тортов - всё было, как бы попроще сказать, капут животу... Вот и это ароматное жаркое... Кстати, а где оно? Да, в большой семье...
Ну ничего. Завтра мы с Бабушкой в какой-то Мерке едем в гости - уж там-то я своё наверстаю.
III
Ранним-ранним утром мне остригли соломенные патлы, оттёрли "цыпки" на руках и одели так, будто среди лета решили отправить в школу, а давно забытые ботинки, отыгрываясь, злорадно подгоняли мои ноги под свой размер.
Раскалённая жаровня, очень похожая на автобус, натружено скользит по расплавленной дороге. Самое противное - остановки. Воздух замирает и обжимает тело влажной рубашкой, но шевелиться ещё хуже, тут же в виде липкого сиропа наружу выступает недавно выпитый лимонад. Попробовал сделать как собаки. Когда жарко, они свешивают язык на плечо и часто - часто дышат, разинув пасть. На меня стали оглядываться и отодвигаться. Оказалось, в автобусе хватает свободного места. Просто мелкий мальчишка воспринимается взрослыми как неодушевлённый предмет, на который можно навалиться, схватиться за плечо для устойчивости, а над головой держать авоську с трухлявой кукурузой, которая, раскачиваясь, очень хочет шваркнуть его по макушке.
Автобус, сменив киргиза на казаха, а русскую старушку с очень вредно-рыжим внуком, показавшим мне язык за то-что я показал ему кулак, на аксакала с глазастой праправнучкой в шароварах и тюбетейке, наконец тронулся.
Дунул свежий ветерок. Перед девчонкой я гордо выпрямился и тут же получил по затылку кукурузой, дождавшейся таки своего "звёздного часа".
Обычно невозмутимая Бабушка, хоть и отвечает сидящей рядом попутчице, но нет - нет, да и поглядывает то в окно, то на часики - это она волнуется. А Бабушку могут разволновать только две очень серьёзные вещи - это либо упоминание вслух МГБ, либо слишком медленная пропитка сотворённого ею вкуснейшего в мире торта "Наполеон". Но ничего такого поблизости не наблюдалось, значит причиной всему - её "Куэен", к которому мы и едем.
Наконец, преодолев последний арык, жареный автобус дополз до конечной остановки и с таким удовольствием выплюнул пассажиров, что кажется тут же и сдох.
Мерке - это уже как бы город. Любому известно, что город начинается там, где торгуют холодной газировкой с сиропом. Очнулся я только на третьем стакане, когда газ полез через глаза.
Бабушка привела меня к обычному дому, ступив во двор которого я сразу почувствовал желание разуться. Чистота неимоверная, порядок идеальный. Овчарка-Моряк не гавкает почём зря и ходит строго по песчаным дорожкам. Только куры-дуры роются в тени виноградника и во весь голос спорят, чьё яйцо больше.
Туалет, который по понятным причинам понадобился первым, так меня восхитил, что я поначалу даже забыл зачем пришёл. Кто же мог ожидать что, "удобства во дворе" могут быть не только побелены и оклеены цветными обоями, но и иметь настоящий унитаз с крышкой.
Бабушка поспешила в дом, откуда слышались голоса. Меня же отправили на летнюю кухню, где уже стояла ваза холодных мочёных яблок. На стене я рассматривал картину, где Пересвет сшибся с Темир-мурзой в смертельном поединке и, зная исход, обоих жалел. Ещё жалел ихних коней, которые вовсе не виноваты, и себя, потому что яблоки уже кончились, а голод нет. Но, обнаружив на столе солонку, я вдруг понял, что ей срочно надо что-то посолить. И это "что-то", в количестве трёх штук, нашлось у кур. В итоге им спорить стало не из-за чего, они заткнулись и ушли клевать песок. Моряк, который не переносил кудахтанья, сразу сделался моим другом, он откопал косточку и пригласил погрызть её вместе на моей коленке. Но я благородно отказался и задремал, прилипнув щекой к прохладной клеёнке.
А мимо меня проходили торжественно одетые взрослые (так одеваются деревенские идя на свадьбу, похороны или первого сентября, отводя первоклашек в школу) и крестились, точно как Бабушка. Они привели с собой мальчишек, сердитых и степенных, ещё бы - небось тоже башмаки жмут. Те со мной нехотя знакомились и трогали крестики на шее, отчего мне стало завидно - я то свой в карман спрятал.
Оказалось,все тут почти родня, да и про меня они знают больше, чем я сам. Через пять минут я знал, что "Дядя Миша" - настоящий католический священник и здесь он на вечном поселении после лагерей, где заработал астму. Ещё мне сообщили, что в Ландау - это далеко-далеко, где-то аж за Одессой, он крестил и моего отца, которого тоже зовут Михаил, и что крестятся католики слева направо, и что сейчас пост, и что в пионеры их не примут, пуcть они хоть круглые отличники будут, и...и...и... да я за пять минут столько узнал, что голова опухла. Вот только "поститься" как-то не очень согласился. Ведь если бегать, купаться, загорать, потом снова загорать, купаться, бегать, то так и помереть недолго.
Не по-возрасту у меня хватило ума помалкивать при старших и не высказывать своего одноклеточного мнения, особенно по религиозным вопросам. Я тут в гостях, до моего дома не одни сутки пути. Это там меня могут исключить из пионеров, если узнают, что крещёный, или вот сижу и запросто разговариваю со священником. А может я просто приехал с Бабушкой в гости к Дедушке, знать ничего не знаю, а только очень быстро бегаю для них за газировкой, особенно обратно, чтобы не выдохлась, и каждый раз не в силах сказать продавцу, кто меня послал. Поэтому, когда принесённую воду разливают, то все посмеиваются и повторяют одно и тоже:"Юрхен опять постеснялся сказать, для кого берёт, жидковата",- это они насчёт сиропа. А я просто каждый раз надеялся увидеть за прилавком продавца-женщину, и каждый раз там сидел чёрный дядька и мне за него становилось неудобно. Ведь я думал, что он жену подменил присмотреть, ну и чтоб его не стеснять, молча совал деньги и молча наблюдал, как он, по неопытности наверное, не доливает сироп. Я то знал, что все мужики или на заводе или шоферят, а тут целый день дядька стаканы моет и не стесняется - чудно!
В доме, куда я только и заходил, что ночевать, шторы всегда были закрыты от жары и мух, потому засыпал или просыпался я в прохладной, пахнущей виноградом темноте. Иногда вдруг открывал глаза и слушал службу, доносящуюся из соседней комнаты. А то дверь отворялась, входил священник, торжественный и очень на кого-то похожий, взмахом руки он освящал комнату и снова исчезал. А я так и засыпал с прохладным бисером на ресницах, гадая утром - не сон ли это был?
//Во 2-й пол. 1950-х несколько освобожденных из лагерей католических священников начали нелегальную пастырскую деятельность среди катол. населения Казахстана.Священник Тадеуш Федорович - духовный наставник молодого Кароля Войтылы (будущего Папы Римского Иоанна Павла II) - добровольно переселился в Казахстан вслед за депортированными прихожанами. В К. также работали катол. священники Александр Штауб, Томас Гумпенбер, Франц Мегнис, Владимир Прокопьев, Болеслав Бабраускас, Викентий Барзда, мой дед МИХАИЛ КЕЛЕР(1897-1983),и мн. др.; прозванные "летающими миссионерами", они совершали кратковременные пастырские поездки в катол. общины Казахстана. Погибшие в лагерях греко-катол. архиеп. Никита Будка (1877-1949) и о. А. Зарицкий беатифицированы Папой Иоанном Павлом II в 2001.//
А автобус-то оказывается вовсе не подох. Вот он свежевымытый и бодрый снова катится по утренней дороге, меняя на остановках чеченца на грека, немца на татарина, и везёт всех с одинаковым усердием, и поёт свою урчащую мелодию, и от этого всем весело и прохладно. Да и мне уже не нужно промокать лоб о Бабушкин платок, заткнутый за чёрный лакированный ремешок, на котором маленькие часики отсчитывают большое время.