Польская Мари У., Д.К. : другие произведения.

Ион. День поднесения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Я бы советовала это читать после ознакомления с рассказами. Некоторые рассказы вошли в роман. Главный герой Артем ищет смысл жизни, а находит только проблемы. Привычная жизнь рушится, а новая - кто ее знает, в какой она реальности


   ИОН. День Поднесения
   Всё, что ни делается, всё к лучшему...
   Народная мудрость
  
   О главном не пишут в газетах,
   О главном молчит телеграф...
   Борис Гребенщиков
  
   Авторы не несут ответственности за возможные расстройства психики после прочтения данного произведения.
   Совпадение всех имён, фамилий, образов персонажей, является случайным.
   Все упомянутые в романе учреждения, организации, предприятия и религиозные объединения являются вымышленными, и не имеют ничего общего с существующими в реальном мире.
   Все торговые марки использованы в романе в целях идентификации данного пространственно-временного отрезка, в котором происходят описываемые события.
  
  
   ЧАСТЬ 1
      -- Глава N8. ...Я - Окнос! (Шизофрения)
      -- Мир и война (Августейшее лето)
      -- Bon appetitе (Плаха-ха)
      -- План по плану (Менты)
      -- Стучите громче! (Антуанетта)
      -- Скамья Безвременья (Асфальтовая трава)
      -- Туз не хвалёный (Инопланетяне)
      -- Глава N1. Мама мыла раму... (Настоящее будущее)
      -- Формула победы (Чемпион)
      -- Дайте мне муху! (Безвременно)
      -- Яко слеза младенца (Осенний самогон)
      -- Ляг-бык, лотос и трезвун (Деревня)
      -- Капюshonы (Ни себе, ни людям)
      -- Психоодиссея (Восвояси)
      -- Дядюшка Суицидмен (Дядюшка Суицидмен)
      -- Да будет нефть! (Хиросима)
      -- "Изделие номер два" (Ромовая баба)
      -- Windows - O'K! Но... (И. О.)
      -- Глава N7. Стеклопакеты. ( О.Ш.Форточка)
      -- Октябрьский переворот (Доярка)
      -- Память девичья (Шизнь)
      -- Депривационная память (Дракон)
      -- Строка некошна (Мой Чикаго)
      -- Три псевдопути (Мафия)
      -- Нитродембель (Война-войнушка)
      -- Сквозняк (Четыре юаня)
      -- Ленин в гараже (Мумия)
      -- Зона Необходимости (Качели любви)
      -- Ёрш твою медь! (Трупики)
      -- Универсум (Жизнь удалась)
      -- Облом Гоблинов (Наших в городе нет)
      -- Глава N2. Кристальный Город (Банановый архипелаг)
   (13.03.2004-17.03.2006)
  
   Все права защищены.
  
   ГЛАВА N 8
   ...Я - ОКНОС!
   ... Я изо всех сил хлопнул дверью...
   - Посильней хлопай, Артёмка! - крикнул Сергей Степанович. - Моя старушка иначе не понимает...
   Я поставил штатив на асфальт и ещё раз от всей души шарахнул жёлтенькой дверью с трафаретной надписью "ТV "Ракурс". Она, наконец, чавкнула и закрылась.
   - Пять минут, - крикнул я, показал растопыренную пятерню водителю и, подхватив камеру с треногой, пошёл через дорогу.
   Жители дома номер двадцать восемь по Второй Абразивной стонали уже не первый год, их жалобами можно было бы выстелить весь пол в мэрии. Двухэтажные домишки ещё сталинской постройки на этой неприметной улочке давно требовали капитального ремонта, но обветшалый карниз именно двадцать восьмого дома грозил вот-вот свалиться кому-нибудь на голову. Материал для сюжета был уже собран и полностью отснят: и возмущённые реплики жильцов, и невозмутимые комментарии специалистов ЖЭУ. Не хватало только видеоряда самого дома и хороших крупнячков грозившего бедой карниза.
   Я установил треногу, нацепил на неё свой полупрофессиональный "М - 6500", пощёлкал кнопками и взял общий план Второй Абразивной.
   "Обшарпанный ад стариков и малоимущих, - подумал я, глядя в видоискатель камеры, - а Господь Бог - заведующий управлением соцзащиты - никак не почтит их своим всевышним вниманием".
   Отсняв улочку, я подошёл к дому номер двадцать восемь, взял его общий план, нажал "RЕС", и вдруг картинка стала молниеносно расплываться и приближаться, будто бы одновременно потерялась резкость, и поплыл трансфокатор. Я машинально начал подстраивать фокус, и на какое-то мгновение ощутил, словно меня накрыла беззвучная взрывная волна, окатив холодом, потом жаром и снова холодом. Перед глазами всё убыстряясь стали расходиться цветные лопающиеся и вновь срастающиеся круги, причём я даже не понимал, в действительности они существуют или просто мне кажутся, закружилась голова, и показалось даже, будто земля уходит из-под ног...
   Подобное ощущение я испытал однажды во время землетрясения, когда будучи ещё школьником ездил по путёвке на Кавказ. Тогда я сначала услышал, а скорее даже почувствовал странный страшный всё нараставший гул, который пронзил меня, и будто вспорол живот, выпустив все кишки. От какого-то животного страха, предчувствия неминуемой беды я не мог пошевелиться, хотя прекрасно понимал, что надо бежать. И тут здание гостиницы стало раскачиваться из стороны в сторону, как будто моё желание бежать передалось ему, и оно попыталось сделать пару шагов, сопровождая свои телодвижения звоном стекла и криками сотен испуганных людей. Пол ушёл из под ног, и поймать я его сумел только упав на колени, и упёршись в него руками. Накатила волна тошноты... А потом всё кончилось так же внезапно, как и началось...
   Нечто подобное произошло и сейчас. Я схватился за камеру на штативе, словно за единственный, как мне показалось, якорь, способный удержать меня от падения. И едва сделал это, как всё пришло в норму. В кадре появились невесть откуда взявшаяся иномарка и здешний абориген - седой плюгавенький старикашка в сером пальто и тростью в руках. Старик был явно не в себе, он размахивал своим посохом и что-то кричал. Его седые волосёнки были так всклокочены, что казалось, будто он, только-только вывалился со своей пружинной кроватки, и даже и не подумал причесаться. Я снял камеру со штатива, взял её на плечо и, не выпуская аборигена из кадра, стал подходить к нему ближе, чтобы стало слышно, что же он кричит.
   - ... Не кончайте с собою по понедельникам! - хрипло взревел старикашка, и вдруг сойдя с тротуара и подойдя к окну ближайшего к нему дома, забарабанил тростью по жестяному карнизу:
   - Дядюшка Суицидмен предупреждал: никогда не кончайте с собою по понедельникам!
   Это показалось мне забавным, и я уже не отступал от старика ни на шаг. А тот выдавал всё новые и новые перлы, колотя набалдашником по окнам, будто бы и не замечая меня:
   - Я спас человечество! Но я не выполнил обязанности человека! Я разлюбляюсь! Живой Буй не всплыл! Живой Буй свалился на голову! А все вы остались Стеклопакетами! Будьте вы все прокляты!!!
   Следующее стекло, по которому старичок нанёс удар, разлетелось вдребезги.
   - Все гандоны с дырками! - истошно заорал он. - А демографические террористы так и не устроили демографический взрыв! Я догадался! Он сделал их детородным органом! Это самое совершенное орудие для создания живых фигур!
   Старик вдруг бросил бить окна, направился к иномарке и со всей силы шарахнул тростью по капоту.
   - Да будет нефть! - захрипел он, обращаясь к машине. - Точка над "и" скатилась у всего человечества! А вы всё ещё верите в Святой Техосмотр и Великую Разделительную Полосу! Они бросают свои НЛО нарочно! Специально для того, чтобы земляне уничтожили себя по последнему слову инопланетной техники! Вымереть свой путь! Главное - вымереть свой путь!
   Только здесь я рассмотрел, что руки старика были в крови. Она капала на асфальт, стекала по трости, но он не обращал на это никакого внимания.
   - Девяносто две мумии Владимира Ильича! В каждом городе нашей необъятной Родины! И только одна ожила - в Еннске! Всё - обман! Всё - обман! А подсолнух всё ещё кормит меня цветными семечками!
   Старик вышел на дорогу, поднял руки вверх, задрал голову и закричал, будто бы призывая, в свидетели сами небеса:
   - Я спас человечество! Я открыл Пятый Закон Заоконья! Рука прибита к окну! Мы все распяты на крестовине рамы! Окно - от Бога, Windowsы - от дьявола, а свастика - от Платона! А Янхтар лжёт - Электричество никогда не было божественным! Капает силикон из волосатых грудей! Светлый Юго-Западный, зря ты меня спасал! Я - Окнос! Где ослица? Я готов плести свою верёвку! Я - Окнос!
   То ли я потерял ощущение времени, но только сейчас заметил, что в видоискателе помигивает значок аккумулятора, готового вот-вот сдохнуть. А ещё через мгновение он просигналил в последний раз, и всё погрузилось во тьму...
  
   МИР И ВОЙНА
   - Мир твоему ТВ, - негромко выругался Артём, когда они вышли из дверей телекомпании, - послал Бог стажёра... А Шахиня одобрила?
   - Да! - Русик продолжал упиваться своей задумкой. - День уничтожения военной иггушки! Я даже ей гаскадговку показал. В целом Игиаде Эдуагдовне всё понгавилось. Всё! Сказала только, хогошо бы ещё комментагий психолога или педагогов...
   Уже второй месяц на МИРТВ Руслан Белобородько постигал мудрёные азы сложной, но увлекательной профессии тележурналиста. Постигал, пожалуй, громко сказано - путался под ногами, со щенячьим восторгом лез в каждый кадр, придумывал идиотские сюжеты для новостей и грезил о карьере голубоэкранной звезды.
   Между тем его путевка в жизнь уже была приобретена в другом турагенстве.
   Русик только-только закончил одиннадцать классов, от армии его отмазали влиятельные родственники, но то ли не хватило у них денег, то ли влиятельности, в институт они его пристроить не смогли. Временно, на годик, его приткнули на телевидение, а параллельно с этим стажёр посещал подготовительные курсы в Еннский пед, собираясь будущим летом поступить на модный в этом сезоне факультет "Менеджмент и управление финансами".
   В том, что Ириада Эдуардовна Иванова - директор телекомпании - приняла Русика на работу по блату, никто из сотрудников не сомневался. Минимум образования минус интеллект, плюс чудовищный дефект речи, помноженный на несообразно маленькую голову и большие оттопыренные уши - всё это, возведенное в куб содержимым счетов всех его родственников, предсказывало Руслану Белобородько быстрое и уверенное продвижение по административной лестнице. А самый лучший способ запустить его на чиновничью орбиту - запечатлеть светлый лик отпрыска на губернаторском телевидении.
   - День уничтожения военной иггушки, - Русик достал перекидной календарь, который всегда носил в кармане куртки, и на ходу начал перелистывать его, ища нужную дату, - вот. Отмечается седьмого сентябгя. Пговодится в гяде евгопейских стган с тыща девятьсот восемьдесят восьмого года по инициативе Всемигной ассоциации помощи сиготам и детям, лишённым годительской опеки. Ну я тут пегеделаю маленько, чтоб букв "г" было поменьше. И стэндап запишем. Но, в общем-то, мы всё на опгосе постгоим...
   - Лучше б я с Ящучкой на заседание женсовета пошёл, - хмуро сказал Артём.
   - Да нет, это будет кгуче! - Русик уже был далеко отсюда.
   Артём Коренков работал видеооператором уже десять лет. Матёрые телерепортёры, юные журналюшки, амбициозные ведущие новостей, авангардные авторы программ со слегка смещённым восприятием мироздания - кого только он ни повидал в видоискатель своей камеры, воплощая в жизнь все их телевизионные капризы. Но с таким идиотом он ещё никогда не сталкивался.
   Месяц назад, когда Руслану доверили первый репортаж, Артём отправился с ним снимать празднование Дня воздушно-десантных войск. Они быстро нашли толпу десантников в парке возле фонтана. Мужики в тельняшках и голубых беретах предавались необузданному веселью: пили водку под зонтиками открытой кафешки, тискали девок, доставали редких прохожих и, время от времени, прыгали в грязную водичку бассейнов с бьющими серебристыми струями. Пока Коренков нащёлкивал видеоряд, всё было нормально. Десантники хрипло орали "За ВДВ!", демонстрировали свои наколки на загорелых мускулистых плечах, пили из горла и с удовольствием позировали перед видеокамерой. Тем временем юный тележурналист договорился с тремя ВДВ-шниками насчёт интервью. Артем попросил компанию расположиться на фоне фонтана, подал Руслану микрофон, нажал "REС" и сказал: "Работаем". Первый же вопрос, заданный Русиком, поставил десантников в тупик. Но ненадолго. Привыкшие сначала действовать, а потом думать, бойцы мгновенно отправили стажёра освежиться в мутные воды бассейна. Микрофон, чудом оставшийся в руках Руси, не разбился, но, наполнившись водою, стал впоследствии слегка похрюкивать.
   Что Белобородько хотел спросить, он и сам потом не мог вспомнить, на видеокассете осталась только первая часть вопроса: "Вас всегда голубые... э-э-э... бе...геты...". Судя по всему, целиком "гениальная" фраза должна была звучать так: "Вас всегда голубые береты вдохновляли на подвиги?"
   В конце лета, вновь перелистав свой перекидной календарик, Русик обнаружил, что 18 августа 1900 года некий француз Перски, соединив латинское и греческое слова, изобрёл новое слово - "телевидение". Каким-то неимоверным способом убедив Ириаду Эдуардовну в том, что из этого получится замечательный сюжет в новости, который поднимет рейтинг не только МИРТВ, но и всех электронных масс-медиа, он придумал тему для опроса. По его мнению, если бы француз не выдумал-таки слова "телевидение", то оно называлось бы "человек в ящике". Когда к еннчанам подходила съёмочная группа в виде двух полудурков: одного с микрофоном, другого с камерой, - и задавала один-единственный вопрос: "Как вы думаете, что такое "человек в ящике?", жители города крутили пальцем у виска и отвечали: "Сковырнулся, откинулся, в гробу лежит, отбросил коньки, скинул лапти, помер..."
   С тех пор Артём всеми правдами и неправдами старался не ходить со стажёром на опросы. Коренкову удалось избежать совместной трудовой деятельности с Русиком по поводу Яблочного спаса, Дня государственного флага, Рождения Христофора Колумба, Дня Знаний, а заодно и мира, а также начала отливки "Медного всадника" скульптором Этьеном Фальконе.
   Дня уничтожения военной игрушки ему избежать не удалось.
   Первым пунктом съёмок у Руслана Белобородько значился магазин "Всё для детей". Как полицейская ищейка он поносился по полупустынным в этот утренний час отделам супермаркета, всё обнюхал, всё разведал, и изложил поджидавшему его у входа Артему, свой наполеоновский план:
   - Спегва здесь быстгенько иггушки военные поснимаем, а потом - опгос. С пгодавщицами я уже договогился... - он мизинцем задумчиво поковырял в левом ухе, с таким видом, будто у него там был спрятан мини-наушник. - Жалко, у них детских пготивопехотных мин нет...
   - Мин нет? - заинтересованно спросил Коренков. - Жалко, это было бы кгуче...
   - Ну, чего ты дгазнишься? - стажёр сделал вид, что обиделся. - На центгальных телеканалах много глиссигующих. И ничего - габотают. А у меня будет своя изюминка - "Гыцагь печального имиджа". Как Вегтинский...
   - В календаре вычитал?- спросил Артём, устанавливая видеокамеру на штатив.
   - Втогого апгеля день гождения, как у меня, - Русик подумал и добавил, - по новому стилю...
   Артём не спешил. Спешить было некуда, до обеда больше ничего не намечалось. Он снял с головы кепку, нахлобучил её козырьком назад, выстроил на камере "баланс белого", засучил рукава свитера и приступил к работе. Несколько крупнячков детских "ТТ" и "Калашниковых" на экранчике "Panasoniс"а получились настолько правдоподобными и зловещими, что с ними, пожалуй, можно было ограбить какой-нибудь ночной ларёк. После крупных планов солдатиков с танкетками и самолётиками он перешёл к средним: Русик разговаривает с продавщицей, женщина и пацанчик лет восьми шествуют по коридору магазина. Крупно: у мальчугана в руках громадная игрушечная зенитка, крупно: руки женщины, передающей деньги продавщице, крупно: лицо продавщицы, безразличное, как у верблюдихи, которая только что смачно плюнула в проходящего мимо шейха. Медленный и плавный проезд по витрине и остановка на табличке "Игрушки"...
   - Вон, вон, боевого гобота сними, - деловито закартавил Русик за спиной.
   - Может тебе ещё вот этот набор десантников снять? - спросил Артём. - Всё хватит, пойдём опрос делать.
   Он собрал штатив, достал микрофон, отдал его стажёру, и они отправились пытать покупателей.
   Опрос сделали на удивление быстро. Артём давно заметил, что еннчане в магазинах, да и вообще в каких-либо госучреждениях, кроме, разумеется, ГУВД, прокуратуры и суда, гораздо разговорчивее, чем на улице. Только семеро из пятнадцати опрошенных на вопрос Русика: "Влияют ли военные иггушки на фогмигование психики гебёнка?" ответили, что во всём виноваты губернатор и мэр, и их сволочная кодла. А одна старушка, у которой, похоже, в далёком детстве были особо жуткие военные игрушки, выразилась наиболее ясно и лаконично: "Педерасты. Все заводы и фабрики разворовали, жируют за наш счёт. Мандавоны".
   Покончив с опросом, Русик не успокоился. В его взгляде была всё та же безуминка, что и утром, но теперь в ней появились проблески смысла. Похоже, его "роман" - будущий новостной сюжет - приобретал всё более законченные черты.
   Да, он писал роман, сочинял повесть, творил бессмертный шедевр, и творил он его здесь и сейчас! Стажёр хотел уложить в двухминутный новостной сюжет толстовскую эпопею "Война и мир", хотя гневная старушка никак не тянула на роль Наташи Ростовой.
   Пока Артём дожидался Руслана на выходе, юный эпопейщик сгонял всё в тот же отдел "Игрушки" и за свои деньги купил маленький пластмассовый танк, американских "коммандос" в палец высотой, два пистолета - один системы "Револьвер", другой - здоровый, мощный "ТТ", и того самого боевого робота, который, видимо, по его замыслу, должен был стать символом милитаризма ближайшего будущего. Выходя из магазина с фирменным пакетом в руках, он сиял ярче, чем осеннее тёплое солнышко над Еннском.
   Расположились здесь же, на аккуратно подстриженном газончике около супермаркета. На заднем полуразмытом фоне сновали люди, создавая иллюзию неприкаянного человечества, вечно ждущего мира и вечно готовящегося к войне, на переднем восстоял Белобородько с карающим мечом микрофона в руке и судорожно зубрил по блокнотику текст стэндапа.
   - Готов? - спросил Артём, проверяя звук.
   - Да, готов... Нет! Погоди! - стажёр быстро вытащил изо рта жвачку, разорвал её пополам, сунул кусочки за уши и с силой надавил на свои локаторы. Уши приклеились.
   - Всё, тепегь готов!
   - Начали...
   И Русик начал:
   - Сегодня, в седьмой день девятого месяца отмечается День уничтожения военных детских поделок. Много детей остались одинокими, потому что их мамы и папы погибли на войне. А всё начиналось с этого, - стажёр торжественно поднял руку до уровня груди и показал игрушечный танк. - Не допустить этой гадости наша святая обязанность и наш ответственный долг! - он помолчал пару секунд, и с деловым видом спросил, - ну как? "Г" нигде не было?
   - Ну, в общем-то, всё это и было "г"... - с невозмутимым видом ответил Артём, с трудом сдерживая смех и представляя, как будет ржать вся студия, а если эта галиматья каким-нибудь способом выйдет в эфир, то и весь Еннск.
   - Давай еще дубль, а? - попросил Русик.
   - Давай.
   Он снова прочёл свой безЭРный текст, на этот раз дважды запнулся, да ещё и приплюсовал к маме и папе бабушку с дедушкой.
   - Я думаю, сойдёт. Тепегь давай иггушки поуничтожаем, - сказал Русик, вываливая из пакета только что приобретенные "детские поделки".
   Коренков поставил камеру на землю, и, присев над ней на корточках, взял крупным планом игрушечный танк. Крупнячок получился живым, как в фильмах про войну, а копошащиеся над пластмассовой "Пантерой" руки стажёра выглядели как щупальца огромного осьминога. Русик чиркал зажигалкой, но танк гореть не хотел.
   Понемногу вокруг "съёмочного павильона" стали собираться любопытные дети и советовать, как лучше уничтожить военную игрушку. Уж кто-кто, а они знали в этом толк.
   - Слушай, Годзилла, - сказал Артём, - обед скоро, давай закругляться. У нас ещё интервью с психологом.
   - Танк не гогит, - посетовал стажёр, - что если я ботинком наступлю на гобота?
   - А у тебя подошвы чистые?
   - Чистые, чистые, - Русик задрал ногу.
   - Ну, давай...
   Юный тележурналист поставил боевого робота на асфальт, Артём навёл на него камеру и сказал:
   - Пошёл!
   Под восторженный вопль ребятишек стажёр со всего маху двинул по кибер-терминатору. То ли робот и впрямь был боевой, то ли китайцы научились делать долговечные игрушки, но задуманного эффектного кадра не получилось. Получилось совсем даже наоборот: Русик шлёпнулся на тротуар и, вцепившись в пятку, завыл от боли. Китайский терминатор стоял целёхонький. Дети уссыкались.
   "Комедийный сериал, - подумал Артём, - не хватает только идиотского смеха за кадром".
   Стажёр поднялся, пнул робота и крикнул детям:
   - Что гжёте? Бгысь отсюда, чегти!
   - Ты как? - спросил Коренков, упаковывая камеру. - До студии дойдёшь?
   - Дойду, - покряхтывая и ощупывая ногу, ответил Русик.
   - Тогда игрушки собери. Остальное на студии доснимаем...
  
   Областная телекомпания МИРТВ, которую Артём по старой операторской привычке называл "студией", скоропостижно родилась в Еннске в самом начале тысячелетия. Иногда детей рожают, чтобы получить дополнительные квадратные метры к жилплощади, губернатор хотел лишь сохранить то, что имел. А имел Николай Викторович Кагадетов ни много, ни мало, а целую область с центром в старинном русском городе Еннске.
   Не много было в ней жителей - чуть больше миллиона душ, лесов, когда-то отдавших всю полезную площадь под посевы льна, и осадков - до 500 миллиметров в год.
   Не мало - не до конца развалившихся заводов и фабрик, ещё не обанкротившихся хозяйств и предприятий, а также полезных ископаемых в виде руды и абразивных материалов.
   Велик был куш, и отступать было некуда - Москва никого другого в кресле губернатора видеть не хотела. Не хотели другого губернатора и еннчане. В этом их призвана была убедить телекомпания МИРТВ.
   Создавалась она в спешном порядке за год до выборов на деньги, количество которых было прямо пропорционально числу матчей еннской хоккейной команды "Орион", которые посетил губернатор. Когда диктор объявлял по стадиону, что на сегодняшнем матче присутствует глава областной администрации Николай Викторович Кагадетов, толпа в едином порыве истошно скандировала: "Кака-Делов, Кака-Делов". Так еннчане выражали свою "любовь" к губернатору и давали оценку его делам. Николай Викторович, польщённый вниманием болельщиков, и не догадывался за общим гулом, что те грубо перевирают его фамилию. Но самое интересное происходило далее. В VIP-ложе вокруг губернатора сидело около десятка влиятельнейших людей города, которые не всегда разбирались, где ворота своей команды, а где соперников, зато всегда знали, в какой момент можно подсесть к Кагадетову. Когда "Орионовцы" забрасывали шайбу, и губернатор вместе со всем стадионом восторженно орал "Го-о-ол!", очередной нувориш тихонечко присаживался в пустое кресло по правую руку главы. Деловая беседа велась не более трёх-четырёх минут, и к началу третьего периода все VIP-посетители успевали решить массу своих проблем. А губернатор - своих. Так скромный бюджет телекомпании начал пополняться нескромными спонсорскими пожертвованиями.
   Руководить "МИРом" была призвана Ириада Эдуардовна Иванова - давняя приятельница жены Кагадетова, театральный режиссер по профессии и стерва по призванию. Даже не стерва - стервятник. Не удивительно, что в навороченной компьютерной заставке, непостижимым образом, сливались слово "мир" и буквы ТВ, а над прописной "и" больше смахивающей на "е" зрительно мелькали две ярко-красные точечки. В течение пятнадцати секунд перед глазами изумлённых телезрителей навязчиво крутилось слово "мёртв". Кто был мёртв - выяснилось позднее, а заставку менять так и не стали - денег вбухали в дизайн до обидного много, да и время поджимало. Выборы на носу, а о том, что Кагадетов несёт "МИР в каждый дом", еннчане догадывались пока только глядя на рекламные щиты, установленные на всех городских автобусных остановках.
   Война вместе с "МИРом" за мир во всём мире против "войны и анархии" была нешуточной. Пожалуй, уже не стоит удивляться, что подложкой, то есть центральным каналом, в который вклинивался МИРТВ, выбрали именно военное телевидение ПКТ. Официально эта аббревиатура расшифровывалась как "Первый Канал Телевидения" и в Еннске ПКТ среди людей среднего и пожилого возраста - наиболее социально-активной части населения - пользовался известным спросом. Круглые сутки крутили по нему старые советские фильмы, такие как "В октябре 17-го" и "Есть такой парень", а также древние телепрограммы - "Вокруг смеха", "Кинопанорама", "Окно в мир", и как-то даже запустили подряд все выпуски "совкового мыла" "От всей души". Старики и старушки рыдали, предавались ностальгии по ушедшей молодости и проклинали "Рабыню Изауру". То, что аббревиатура "ПКТ" до сих пор наводит ужас на людей в некоторых ближневосточных странах и переводится как Пулемёт Калашникова Танковый, знали не многие. Однако же, когда МИРТВ впервые врубился в сетку вещания ПКТ, об этом стали догадываться не только еннчане, но и жители области. Вскоре, "мирных" телевизионщиков так и стали именовать - пулемётчики.
   "МИР" начал пиарить губернатора с первого же дня выхода в эфир. Новости "Эхо Дня" целиком посвящались самоотверженной работе дружной команды обладминистрации на благо жителей Еннской области. В аналитической программе "Параллели" путём замысловатых философских умозаключений доказывалось, что уровень жизни еннчан, в два, а то и в три раза выше уровня жизни россиян в соседних областях. Что это за фантастический уровень, и кто его установил при полном отсутствии жизни, мудрый ведущий, кандидат экономических наук профессор Тарасюк так и не объяснил. Зато настойчиво несколько раз заострял внимание телезрителей на том, что заслуга в этом принадлежит исключительно нынешнему главе областной администрации.
   В молодёжной телепередаче "Будем петь" губернатор лихо отплясывал в окружении припанкованных подростков, в "Спортивном Еннске" благодарил хоккеистов "Ориона" за отличную ничью, в "ТелеСелоТрибуне" обещал снизить цены на ГСМ. В программе "Четвероногий друг" Николай Викторович Кагадетов, как примерный семьянин, знакомил еннчан со своей овчаркой Ладой, и рассказывал о её нелёгкой собачьей судьбе: "Вот таким вот жалким серым комочком нашёл я её в теплоцентрали... Скулила бедная, аж слёзы у неё текли. Но мы её выходили, вымыли, накормили и теперь, полюбуйтесь - какая славная и весёлая сучка!".
   Губернатора попытались даже впихнуть в детскую развлекательную передачку "Лягушонок Теля и его друзья", но в виду того, что Николай Викторович сразу же потерялся на фоне импульсивного лягушонка, от этой идеи пришлось отказаться. "Мирные" пулемётчики строчили на славу, а боекомплекта для промыва мозгов наивных еннчан в обойме имелось предостаточно. На подходе было и новое секретное оружие - цикл "разоблачительных" передач "Разберёмся вместе" - компромат на всех претендентов на губернаторское кресло. Его придерживали на самый крайний случай.
   Ириада Эдуардовна в свой телевизионный батальон принимала только проверенных людей - настоящих телегробателей, готовых на любые подлости ради халявных денег и карьерного роста. Сама она прошла курс молодого бойца в качестве помглаврежа Еннского Драматического театра, закалилась на посту генерального директора Модельного Агентства "Краса Нечерноземья" и заматерела в должности руководителя департамента информации. На телевидении подчинённые между собой почтительно именовали её Шахиней, в кулуарах обладминистрации она была известна под кличкой Сестра Крокодилы. То ли из-за её страсти к изделиям из крокодиловой кожи (сумочка, туфли и даже шляпка), то ли из-за некоторого нехорошего внешнего сходства с этим земноводным (нижняя челюсть слегка выпячивала в результате неудачной пластической операции), а скорее из-за паскудного интриганства. Она могла сожрать любого, применяя самые изощрённые способы, в нужном месте и в нужное время проливала крокодиловы слёзы, при этом легко обитала в мутной криминальной водице и непринуждённо выбиралась на богемные берега.
   Поговаривали, что она страдает синдромом Жиля де ля Туретта, а иначе объяснить её внезапные приступы было и нельзя. Под красивым названием - синдром Жиля де ля Туретта, скрывается всего лишь необузданная страсть к употреблению ненормативной лексики, сопровождаемая непристойными жестами, плевками и подпрыгиваниями. Не исключено, впрочем, что это единственно разумный и деловой подход к управлению некоторыми массами людей в России.
   Говорили также, что лозунг "Хуже уже не будет!", под которым и победил Кагадетов на выборах, придумала сама Ириада Эдуардовна. Еннчане, уставшие от бесконечных обещаний богатого светлого будущего: "Увеличу зарплату и пенсию!", "Могу, хочу и буду!", "Перенесу столицу в Еннск!", руководствуясь новорусской пословицей "Этот наворовал, а те и на шухере не стояли", дружно отдали свои голоса за родного Кака-Делова. Небольшую конкуренцию, правда, составил претендент "Против всех", но в его предвыборную кампанию как всегда никто не вложил ни копейки.
   Теперь госпожа Иванова используя то Жиля де ля Туретта, то ЛДС "Орион", то "Разберёмся вместе" стремилась к новым высотам. Сообразив, что телевидение под крылом областной администрации, дело не только весьма прибыльное, не только безопасное, но и долгоиграющее, Ириада Эдуардовна распахнула пошире свою крокодилью пасть и принялась откладывать яйца. Её грандиозный замысел состоял в том, чтобы максимально охватить эфирное пространство всей Еннской области, дабы к будущим выборам контролировать наивозможнейшее количество населения. Для этого предполагалось открыть сеть филиалов МИРТВ в самых крупных районных центрах: Слав Посад, Селюново, Зыбь, Чупинск, Бугаринск, Гандичево, Ярован и может быть даже в закрытом городе Гауржаг-9.
   Николай Викторович поддерживал все начинания любимого телевидения морально и финансово, памятуя, что кресло губернатора, к сожалению, не отдаётся в пожизненное пользование. За полтора года Ириада Эдуардовна полностью сменила аппаратуру, перевела МИРТВ в цифровой формат и частично перетряхнула штаты, заменив слишком талантливых на достаточно исполнительных. Дабы держать в руках весь творческий процесс и контролировать все денежные потоки, она "ушла" редактора, который слишком много брал на себя, и вплотную занялась развитием рекламной службы телекомпании. Всё складывалось как нельзя лучше...
   Но, человек предполагает, а президент располагает...
   Кто-то большой и невидимый наступил на "грабли власти", и черенок её вертикали больно ударил по многим сильным мира сего. Известие о том, что губернаторов больше выбирать не будут, Ириада Эдуардовна восприняла как личное оскорбление. Многим главам областей стало всё равно, что о них думает народ, и гораздо важнее, что о них думает президент. Николай Викторович как-то раз даже поинтересовался у Ириады Эдуардовны, каковы перспективы вещания МИРТВ на Москву. Узнав о том, что для этого всего-навсего нужно прокинуть в Кремль кабельную сеть, он совершенно охладел к своему детищу, и МИР пошёл по миру.
   В бюджете области на следующий год о финансировании телекомпании не было ни строчки. Не помог даже синдром Жиля де ля Туретта. Солидные фирмы ни в какую не желали давать рекламу на "старушечьем" канале ПКТ, а шелупонь приносила так мало денег, что их еле хватало на бензин да на канцелярские принадлежности. Ко всему прочему Ириада Эдуардовна имела неосторожность перед самыми выборами крупно поссориться с супругой губернатора Нонной Александровной. В сюжете про Кагадетова и его овчарку в тот момент, когда Николай Викторович говорил: "Полюбуйтесь - какая славная и весёлая сучка!" в кадре помимо собаки находилась и любезнейшая Нонна Александровна. Конечно же, все причастные к этому мракобесию - и журналист, и монтажёр, и даже ни в чём не повинный видеооператор были сразу же уволены, но между давними подругами пробежала чёрная "славная и весёлая сучка".
   Менее чем за полгода из сетки вещания МИРТВ исчезли и "Параллели", и "Будем петь", и "ТелеСелоТрибуна", и "Четвероногий друг", а "лягушонок Теля" отквакался ещё до выборов. Коллектив телекомпании сократился почти втрое, а из всех программ остались только вечерние новости "Эхо Дня" да "Спортивный Еннск" с отчётами о матчах "Ориона" зимой и "Желбета" летом. Теперь для МИРа вполне достаточно было одного малого съёмочного павильона и одного монтажного стола, поэтому Ириада Эдуардовна, поразмыслив, решила сдать в аренду опустевшие помещения. Часть первого этажа старинного ещё дореволюционной постройки особняка, где и размещалась телекомпания, заняло похоронное агентство "Ритуальные услуги от Черняева и компании", а в павильонах второго обосновалось охранное бюро "ОБРез". Похоже, и те, и другие были всего лишь разными подразделениями одной довольно специфической фирмы, но вдаваться в подробности никто из телевизионщиков не пытался. К тому же, соседство с "обрезовцами" позволило Шахине уволить всех охранников, а у тихого Черняева с компанией был свой отдельный вход, и об услугах, которые предоставляют эти ребята, напоминала лишь так и не сменённая компьютерная заставка телекомпании, с подозрительной буквой "и"...
  
   На студию Артём вернулся один. Русик после неравной схватки с кибер-терминатором не на шутку расхромался, и заявив, что у него "похоже пегелом пятки", поковылял домой. Бессмертная эпопея про день уничтожения военной игрушки скончалась, так и не дойдя до монтажного стола. Пакет с игрушками стажёр утащил с собой, и страшно даже было представить, какие жуткие пытки ждали "военнопленного" боевого робота, посмевшего посягнуть на здоровье Руслана Белобородько.
   Парадный вход в МИРТВ с массивными дубовыми дверями, колоннами а-ля Колизей и облупившейся парой ангелочков на козырьке, был навечно задраен изнутри двумя амбарными замками. Обогнув особняк, Артём подошёл к двери чёрного входа и нажал кнопку домофона. Замок щёлкнул почти моментально - "обрезовцы", в отличие от бывших охранников, строго блюли неприкосновенность своей конторы, при этом почти всех телевизионщиков знали в лицо.
   Войдя в здание, Артём первым делом отправился в операторскую. Аполлоныч - инженер телекомпании - сидел за столиком, ковырялся паяльником в какой-то микросхеме и без отрыва от производства дымил сигаретой. В каморке висел сизый туман, пахло жжёной канифолью, палёной резиной и свободой.
   Из всех сотрудников МИРТВ, пожалуй, только Чеслав Аполлонович Коновальчик время от времени обламывал Шахиню, и получалось это у него лучше всякого Данди - охотника за крокодилами. Он мог мягко и тактично послать её, причём так замысловато описать направление движения, что та быстро уходила и долго не возвращалась. И удавалось это Коновальчику по одной простой причине: всё оборудование - спутниковая связь, релейка, нелинейный монтаж, видеокамеры, видеомагнитофоны, всё, вплоть до самых последних джеков, держалось на нём.
   - Глянь, микрофон, Аполлоныч, - попросил Артём, распаковывая кофр, - опять хрипит, зараза.
   - Оставляй, - Чеслав Аполлонович оторвался от микросхемы. - Да! Тебя Шахиня чего-то искала.
   - Чего опять?
   - А хрен ли её знает! Всех сегодня задолбала с утра пораньше. Барракуда аж разревелась... В чужом рту зубочистку видит, а в своем х...уй не замечает...
   Артём резво поднялся на второй этаж, и, не успев дойти до редакции, нос к носу столкнулся с Ириадой Эдуардовной. Похоже, та была вполне удовлетворена утренним мозготрахом и пребывала в весьма благодушном настроении.
   - Артём, зайдите ко мне, - мило растянув свою крокодилью пасть, пропела Шахиня.
   Коренков поплёлся следом, обдумывая, что сказать директорше по поводу производственной травмы юного тележурналиста. По любому выходило, что виноват будет он - Артём - не досмотрел, не предупредил, сорвал сюжет, ставить в новости нечего...
   Ириада Эдуардовна плюхнулась в своё директорское кресло, и пару минут перелистывала записную книжку. Артём примостился на самом крайнем стульчике за Т-образным столом. Над головой Шахини, в том месте, где когда-то висел портрет губернатора, теперь в большой позолоченной раме красовалась огромная фотография: сама Ириада Эдуардовна и Солженицын с увлечением смотрят в телевизор. Мэтр русской литературы что-то говорит, указуя перстом на экран, а Иванова слушает, задумчиво внимая словам гения.
   Стены директорского вольера украшали многочисленные дипломы и грамоты в скромных деревянных рамочках. Этими жёлтенькими бумажками с красным тиснением областная администрация на протяжении последних лет щедро награждала все свои "карманные" СМИ за успехи в освещении вопросов спорта, образования, медицины, в общем, всего того, за что болел душой губернатор в данный исторический период. Над рамочками через всю стену шла цитата: "Сотвори мир в душе и пошли его..." Последнее слово, судя по всему, "людям", было закрыто ярко-зелёными узкими и жёсткими листьями разросшейся в кадке пальмы.
   Шахиня сдвинула очки на самый кончик острого носа, взглянула на Артёма поверх оправы, добродушно оскалилась и спросила:
   - А Руслан где запропал?
   - Он ногу подвернул, - Артём врать любил, но не умел, - запнулся об...
   - Об?.. - Ириада Эдуардовна явно уже была в курсе. Должно быть родственники постарались.
   - Об робота запнулся и домой пошёл.
   - Запнулся об робота? Ах, Русланчик, Русланчик! Но ничего - обойдётся, я думаю - обойдётся... - Шахиня потрясла головой, да так, что очки чуть было не слетели с носа. - Ах, Русланчик, Русланчик! Но, жилка в нём всё-таки журналистская есть... журналистская есть... Опыта мало, а жилка-то есть...
   "Ну прямо мама родная, - подумал Коренков. - Чего ей от меня-то надо?"
   - А задумка была неплохая... была неплохая, - Ириада Эдуардовна повторяла фразы всегда, когда тщательно продумывала следующие. А следующие продумывала, когда плела какие-либо интриги, - ну, да ладно. Новости у нас набираются... у нас набираются - так что всё в порядке...
   Звякнул внутренний телефон, Шахиня резко подняла трубку, рыкнула: "Я занята!", и снова продолжила в том же кисельно-приторном тоне:
   - У меня к вам просьба, Артём. Вы у нас человек новый, работаете сравнительно недавно, но профессионально... профессионально, - в голосе у Ириады Эдуардовны стало появляться легкое стаккато. - Наша телекомпания переживает сложные времена, но я думаю, скоро всё наладится... скоро всё наладится, и МИР ТВ поднимется на новую ступень развития. Значит так. Сегодня вечером юбилей у школы N38. Пятьдесят пять лет... пятьдесят пять лет... Там будет глава нашего города, мэр Еннска Александр Александрович Потыцкий... Это, кстати, его родная школа, он там учился... там учился. Будет торжественная часть, а потом банкет в его классе, с одноклассниками. Я хотела бы, чтобы вы сняли всё протокольно. Протокольно. Торжественную часть и неофициальную. На сколько это возможно. Я имею в виду неофициальную часть. Поедете один, без журналиста. Интервью брать не надо. Если понадобится в новости, возьмём несколько синхронов... несколько синхронов. Видеоряд, само собой.
   Шахинин монолог по накалу достиг, наконец, апофеоза. Жертва, по её мнению, уже сидела в крокодиловой пасти, оставалось только лязгнуть зубами.
   - Поедете с Иваном Сергеевичем на УАЗике. Он будет вас ждать столько, сколько потребуется. И не приведи господь... Не приведи господь, я узнаю, что вы там выпивали!
   Артём откровенно безучастно посмотрел прямо в глаза Ириады Эдуардовны, пожал плечами и невинно спросил:
   - А начало во сколько?
   - Начало торжественной части в шестнадцать ноль - ноль... в шестнадцать ноль - ноль...
   Шахиня поняла, что жертва неуловимо ускользает, и снова принялась вхолостую щёлкать зубами:
   - Ваше возвращение я проконтролирую лично. Снимать протокольно. И никакого спиртного. Понятно?
   - Конечно, понятно, - Артём был спокоен.
   - Идите, работайте, - наконец выдавила из себя Шахиня.
   Ириада Эдуардовна ждала от своего подчинённого другого ответа. Она, конечно же, знала, знала наверняка, что школа N38 родная не только для мэра, не только для сотен простых смертных еннчан, но и для слишком уж независимого видеооператора МИРТВ. Её план был по-крокодильски прост и примитивен. По задумке Шахини, Артём должен был бы попросить отправить на съёмку кого-нибудь другого. С тоской в глазах говорить, что так давно не виделся с одноклассниками, вилять хвостом, молить о пощаде: всё-таки юбилей, праздник... И вот тут-то она бы всласть над ним поиздевалась. Немного сбила бы с него пепел свободомыслия и дала почувствовать, кто в МИРе хозяин. И лишь потом (а почему бы и нет?), в конце концов, нашла бы кого отправить взамен.
   Но директорша просчиталась.
   Пригласительный на вечер выпускников в честь юбилея школы Коренков получил ещё неделю назад, и, прочитав, тут же выкинул его в мусорное ведро. Встречаться с бывшими одноклассниками особого желания не было, пути - дороги разошлись, а ворошить в памяти детство и юность Артём не любил. Прошло почти пятнадцать лет, и за эти годы, он практически ни с кем из однокашников не встречался. За исключением разве что Вовки Громова, который жил неподалеку и изредка при встречах они перекидывались парой-тройкой фраз, типа: "Как дала? Всё нормалёк..."
   "Зачем ей понадобился мэр? - раздумывал Артём, ставя запасной аккумулятор на зарядку и упаковывая на всякий случай в сумку адаптер и удлинитель. - Здесь, похоже, два варианта. Если сниму на гулянке что-нибудь эдакое, сгодится в виде компромата для "Разберёмся вместе". А не сниму, так с паршивого мэра хоть шерсти клок - сюжет в "Эхо Дня": "Мэр в родной школе встречается с простым народом". Конечно, если он сумеет хоть два слова связно сказать".
   Уже запрыгивая в жаркое нутро УАЗика, Артём пришёл к выводу, что Шахиня, имея в виду оба варианта развития событий, просто ищет новую "крышу" для МИРТВ, а городская администрация - самое выгодное дело: выборов мэра ещё никто не отменял.
   - Мэра едем снимать, - сказал он водителю дяде Ване.
   - Мэр - это святое, - отозвался Иван Сергеевич, осторожно выруливая со двора телекомпании. - А чего ты один?
   - Журналистам наше начальство не доверяет, - Артём засмеялся, - ещё не то спросят, Сан Саныч не то ответит. Так что, без вопросов и без ответов. Протокольно.
   Знойное пыльное августейшее лето ещё безгранично монаршествовало над Еннском, но осень с маленькими злыми глазками уже выглядывала из всех подворотен. Всё было готово к великому и неминуемому перевороту. По утрам солнце уже не спешило так резво выползти из-за своего горящего горе-зонтика. Провокаторы - предрассветные морозцы - заставляли еннчанок натягивать колготки, а еннчан сменить босые сандалии на ботинки и туфли. Некие шкодливые доносчики-маляры уже пробежались ночью по городу и мазнули по одному листочку на каждом дереве, будто бы помечая, кто пуще всех стоит за светское лето. А с севера уже ждали подкрепления - холодный фронт. Вместе с ним шли серые хмурые пехотинцы - дождевые облака и тяжёлые бомбардиры - чёрные снежные тучи. Всё готово было к тому, чтобы сорвать с монарха его изумрудное платье и вострубить - король-то голый! Да и не король он вовсе, а так себе - оно, лето, гермафродит: ни мужчина, ни женщина, ни король, ни королева. Время настоящей хозяйки уже не за горами! Зима всегда правила в этой стране, и осень уже шепчет из каждой подворотни:
   - Эй! Которые тут временные?..
   - Слазь, давай, - сказал дядя Ваня, заглянув в салон. - Чего призадумался? Приехали...
   Артём выгрузился из УАЗика и взглянул на свою Альма-матер. Других университетов у него не было. Школа громоздилась четырёхэтажным бетонным гранитом знания вперемешку с мрамором морали. Ни о то, ни о другое за "школьные годы чудесные" Артём Коренков зубы не сломал. Учился средненько - предпочитал дома за учебники и тетради браться только в крайнем случае - на уроке послушал, на перемене сделал домашнее задание. Поведение? Да никакое, в смысле, ни плохое, ни хорошее. До седьмого класса был тенью в тени теней, а после, в разгар "перестроек" и "перестрелок", о поведении уже мало кто заботился. Не убил никого, не изнасиловал - и - слава Богу - "пионер октябрятам пример".
   "А ведь в пионерах я всё-таки немного побыл" - подумал Артём, разглядывая здание школы. Ему вдруг стало нехорошо от предчувствия неминуемой двойки за невыполненное домашнее задание, где-то в животе застыл холодный ком, и, удивляясь этому давно забытому чувству, он обречённо шагнул к парадному входу.
   - Тебя ждать, Артёмка? - приоткрыв дверку, крикнул вслед дядя Ваня.
   - Давай, Сергеич, часа через два, - Коренков махнул рукой, - через три подъезжай. Раньше я всё равно не управлюсь.
   - Ну и ладушки! Привет там мэру передавай...
   - Передам...
   На лестнице возле парадного входа переминались с ноги на ногу трое охламонов, с серьёзным видом смоля сигареты и обсуждая свои ученические проблемы. "Да, детки теперь курят прямо у входа, - подумал Артём, - а мы-то бегали за трансформаторную будку..."
   А в фойе школы почти ничего не изменилось. Ребятишки как пчелы в растревоженном улье, носились взад и вперёд, пацаны всё также дёргали девчонок за косички и получали за это портфелем по башке, где-то в раздевалке два юных Ван Дамма выясняли отношения; гвалт, гомон, беготня, кучка ребят у расписания, сумки, сваленные в углу...
   - Вы к кому? - рядом с Артёмом, словно из-под мраморного пола, вырос детинушка в чёрном мундире. А вот этого раньше не было - охрана...
   - Телевидение МИРТВ пришло снимать юбилей школы N38, - отрапортовал Коренков и достал из внутреннего кармана операторской жилетки удостоверение. Охранник внимательно покрутил в руках документ и вежливо сказал:
   - Актовый зал - налево на лестницу, на третий этаж и снова налево...
   - Знаем, знаем, на то мы и телевидение, чтобы всё знать, - Артем сунул ксиву в карман и направился к лестнице.
   Здесь его ждала ещё одна встреча. Он даже не сразу узнал своего бывшего преподавателя физики Вениамина Андреевича Бриля. Физик постарел. В жидких рыжеватых волосиках поблескивала яйцевидная лысина, от носа пробороздились две глубокие морщины скорби, а сам нос совсем задряб и как будто бы ещё сильнее вытянулся. Да и весь Вениамин Андреевич выглядел как ранний весенний гриб - сморчок, только глаза остались такими же, как и прежде: озорными и пытливыми.
   - Здравствуй, Кореньков! - учитель, кажется, уже принял малость в честь праздника. - Как жизнь? Как семья? Не нашел ты свой мягкий знак?
   - Здравствуйте, Вениамин Андреевич, - физик со школы упорно смягчал фамилию Артёма и настойчиво допытывался - куда он подевал ещё одну букву.
   - Ну, ну, на телевидении работаешь? Видел, видел твои репортажи. А я всегда говорил, что ты - техник! - Вениамин Андреевич рубанул воздух рукой как саблей. - Ты - техник! И по физике у тебя всегда была твёрдая четвёрка...
   - Извините, Вениамин Андреевич, - Артём демонстративно посмотрел на часы, - я опаздываю, там сейчас торжественная часть начнётся.
   - Да, да, да. Я тоже сейчас туда. Ещё увидимся сегодня - поговорим, - и он вразвалочку, слегка косолапя, поспешил в сторону спортзала.
   "Началось, - думал Артём, поднимаясь на третий этаж, - вечер воспоминаний прошу считать открытым".
   К началу празднества он всё-таки немного припоздал. Актовый зал был полон. На сцене стояли две старшеклассницы, облачённые в старинную школьную форму - коричневые платьица и белые фартучки, будто две официанточки из провинциального ресторана. Они звонко и задорно, перекрикивая друг друга, бросали в зал вирши доморощенного школьного графомана:
   - ... только отгремело эхо войны!
   - Наша родина к новым стремилась победам!
   - Её сыны образованными были быть должны!
   - И дочери - подкованными по всем предметам!
   Коренков подошёл поближе к сцене, не спеша распустил треногу штатива, достал свой "Panasoniс", установил его и нажал "REС".
   - Ярко пылала над миром красная звезда!
   - Наши спутники уже стремились в космос!
   - И ровно пятьдесят пять лет тому назад!
   - Взяли и построили школу номер тридцать восемь!
   Зал зааплодировал и Артём, развернув камеру, пощёлкал крупняков: морщинистые лица заслуженных учителей, букет гладиолусов в дрожащих руках, чья-то омедаленная грудь.
   - А сорок лет назад мальчик в школу пришёл!
   - Был он для всех учеников образцом и примером!
   - Учился всегда на отлично и хорошо!
   - Вырос и стал в нашем городе мэром!
   Зал снова захлопал и на сцену из-за кулис вышел мэр Еннска Александр Александрович Потыцкий.
   В городе даже олигофрены знали, что Сан Саныч кое-как дотянув семилетку с двойки на тройку, был с треском выпнут в "фазанку". Учителя облегчённо вздохнули. В училище он не проучился и двух лет - пошёл на малолетку за хулиганство - в компании таких же недоумков, как и он сам, вымогал деньги у случайных прохожих. Потом уже пару раз сидел по большому - за мошенничество. В перестроечные времена своё уголовное прошлое Потыцкий не скрывал, а наоборот, напирал на то, что пострадал за свободу, справедливость и демократию - боролся, типа, против произвола коммунистов. А уж затем проторенной тропкой - малый бизнес, депутат горсовета, директор ПТЖХ, заместитель главы городской администрации, мэр...
   - Здорово, Кореш! - Артём оглянулся. Рядом стоял Володька Громов. - Снимаешь?
   Коренков прижал палец к губам, затем указал на камеру, потом провёл ладонью по горлу. Одноклассник всё понял и отошёл в сторонку.
   Мэр был краток. В своей приветственной речи, он поздравил всех педагогов, выпускников и учащихся с юбилеем, сказал, что он рад "тоже быть причислен к этому мероприятию", и пожелал учителям дальнейших успехов "в ращении достойной смены". После этих слов у многих педагогов, особенно учителей русского языка и литературы, на глаза навернулись слёзы, а главный "образец и пример" степенно спустился в зал, и уселся в первом ряду, специально освобождённом для высоких гостей.
   Коренков снял нескольких выступающих и решил, что пора ещё понабирать видеоряд. Он сделал пару общих планов из глубины зрительного зала, похватал лица - молодые, старые, внимательные, задумчивые, скучающие - ни одного знакомого...
   Работы пока больше не было никакой, и он, кивком указав Громову, первым пошёл к выходу из актового зала.
   - Ты всё пашешь? - спросил Громов, когда они вышли. - Водку пьянствовать бум? А? А, Кореш, бум?
   - Ты, я гляжу, уже, - Артём начал злиться: "Шахиня всё-таки добилась своего: пригласили кобылу на свадьбу - гостей возить. Крест видеооператоров - все развлекаются, а ты пашешь как проклятый. Чёрт, хоть бы школа другая была..."
   - Да брось ты, Кореш, свой Панасоник! Всех не переснимаешь! Наши к семи подтянутся - весело будет! Мы, знаешь, какой подарок Грымзе купили? Кухонный комбайн! Во - вещь! Грымза обалдеет! Я тебе звонил - думал, ты тоже деньги внесёшь...
   Грымзой Володька называл их классную Нину Леонтьевну Гурзо, учительницу географии, конечно же, далеко не классную, но и не заслуживающую беспросветного прозвища - Грымза...
   "Наверно, у них тут весело будет, - раздумывал Артём. - Поснимать, что ли, мэра немного, да и отправить камеру с дядей Ваней?"...
   В эту минуту по коридору протопали пацаны лет двенадцати - тринадцати, все в новеньких пятнистых афганках. Двое замыкающих несли транспарант, на котором были изображены два земных шара - левое и правое полушарии, причём на каждое из полушарий каким-то непостижимым образом вместились все континенты. Над землями парил двуглавый голубь, в обоих клювах которого торчало по цветку. Внизу транспаранта крупными красными буквами было размашисто начертано: "МИРУ - МИР!". Отряд доблестно прошагал в актовый зал - видимо, это был следующий номер юбилейной программы.
   - Во! Милитаризм нынче в моде! - Громов не умолкал ни на секунду, и всё ностальгировал по "школьным годам чудесным". - А помнишь, как у нас было?! Зарница! Помнишь?!
   - Помню, помню, - Артёма всё ещё раздирали противоречия - оставаться или нет?
   - А! Во, прикол вспомнил! - Вовка звонко хлопнул себя по лбу. - На этих вояк посмотрел и вспомнил! Давно тебе хотел рассказать. Помнишь, зарница у нас была в девятом классе? Ну, там, за Общагостаном? Ещё с военкомата были?
   - Ну, помню...
   - Мы ещё тогда победили! А ты как раз всех с тыла обошёл, и, типа, расстрелял весь дозор "синих", помнишь?
   - Да помню, я помню, - Артём уже решил, что оставаться не стоит. - Давай скорее, а то снимать надо.
   - Там в дозоре, помнишь, кто сидел?!
   - Да что ты заладил - помнишь, помнишь?
   - Ты вспомни - там были Косой, Лунарка и Гера Кейбель!
   - И что?
   - Так вот! Они все трое пропали!
   - Как так пропали?
   - А так, пропали - и всё! Асымбекова пропала ещё лет семь назад. Говорят, вышла мусор выносить и исчезла! С тех пор ни слуху, ни духу! Лет пять назад Андрюха Касаткин исчез. Говорили, пил он безбожно... Но, опять же - пошёл в магазин и... пропал! Но веселее всего про Кейбеля врут. Говорят, он, где-то пару лет назад зашёл в туалет! И! Испарился! Пропал! Представляешь?! В туалет! В своей квартире! И нет его! И самый прикол в том, что именно их ты тогда и расстрелял из игрушечного "Калашникова"! Прикол, да? Давно тебе рассказать хотел...
  
  
   BON APPETITE
   - Вы у меня дуэтом опилки хавать будете! Априори в натуре! Понял? Ду-э-том! Всё! Я сказал - всё! Завтра - крайний срок! - Злов положил телефон на край стола, как ни в чём не бывало, мило улыбнулся, показав забор ослепительно белых острых зубов, и сказал гостю из столицы, - вот с кем приходится работать, господин Шуйский-Гриневич. Шушера! Не въезжают в тему на своих бешеных табуретках. А хотят Шумахера на повороте обойти! Априори в натуре! И всё на пальцах приходится им разъяснять, всё на пальцах!
   Мобильный вновь заиграл похоронный марш. Павел Владимирович взял трубку правой рукой, и коротко выстрелив в неё: "Злов!", стал внимательно слушать. При этом толстыми холёными пальцами левой руки, три из которых были окольцованы тяжёлыми и верно весьма дорогими перстнями, он продолжал показывать, как ему приходится объяснять "шушере" концепцию маркетинга в новых экономических условиях. Комбинации он составлял со скоростью сурдопереводчика, но разобраться в основных понятиях нувориша было не сложно. Скажем, когда Павел Владимирович прятал большой палец в ладонь, а оставшиеся четыре расправлял веером, это означало, что четверо основных конкурентов были устранены не без его скромного участия. Когда были растопырены указательный и мизинец, и получалась так называемая "коза", то сразу становилось понятно, что фамилия хозяина раньше носила приставку "Ко", и избавилась от неё с весьма конкретными целями. Оттопыренные большой палец и мизинец - комбинация понятная всякому алкоголику, проницательному человеку также могла поведать о многом. Например, о том, что Павел Владимирович Злов не только стал мини-олигархом благодаря крупным финансовым афёрам на рынке ликёроводочной продукции, но и о том, что данную продукцию он никому бы не советовал употреблять без особой надобности. Если же большой и указательный палец замыкались в кренделёк, то становилось понятно, что у бизнесмена всё в порядке, или, как говаривал сам господин Злов, "всё хо'кей".
   Павел Владимирович Злов не любил, когда его называли бизнесменом или предпринимателем, а уж тем более - новым русским. Сам он себя именовал купцом второй гильдии и внешне старался сему титулу соответствовать. Чисто купеческие бородка и усы удачно гармонировали с выглядывавшим из-под жилетки солидным и внушающим почтение пузиком. Из внутреннего кармашка жилетки он иногда демонстративно доставал часы на цепочке и щёлкнув крышечкой, улыбаясь, произносил: "Время - деньги, минутки - копеечки...".
   Хотя вид его был очень обманчив. Казавшийся при первом знакомстве милым чудаковатым толстячком, в определённые моменты Злов вдруг начинал проявлять свой хищный звериный характер. Из этакой надоедливой мошки превращался в кровожадного паука. Подобную метаморфозу любой маломальский астронумеролог соотнёс бы с изменением фамилии. Если внешне коммерсант остался тем, кем был при рождении - то есть Пашкой Козловым, то вот внутри его жил новый человек. В детстве Пашу часто дразнили "козлом", "козликом" и даже "козлобородом", на что он сильно обижался и постоянно норовил боднуть своих обидчиков едва-едва пробивавшимися рожками. Дело дошло до того, что, получив паспорт, он аккуратненько собственноручно исправил в своей фамилии первую букву "о" на "а" и стал везде представляться "Казловым". Но это не помогло. От него за версту воняло "козлом". Особенно выдавали его упёртость, нахальство и желание залезть в чужой огород в поисках зелёной "капусты", а также шустрый цокот копыт и грязный вонючий хвост, который он постоянно не успевал запрятать в штаны. В конце восьмидесятых посредством крупной взятки начальнику паспортного стола он отделил-таки от себя приставку "Ка" и официально на законных основаниях стал именовать себя Павел Злов.
   За четверть века Паучино, а именно такое погоняло со временем получил Павел Владимирович, прошёл нелёгкий путь от рядового фарцовщика до крупного коммерсанта. Торговую сеть он плёл долго и старательно, поражая соратников и конкурентов своей выдумкой и оригинальностью. Это он в начале восьмидесятых придумал закупать у местной фабрики "Красный фронт" шерстяные брюки, приклеивать на них аляповатые наклейки "Адидас" и продавать "колхозникам" в три цены. А в конце восьмидесятых он открыл ряд киосков под громким названием "Golden manure", где за бесценок скупал у населения отягощавшее их золото, а продавал дешёвые разноцветные безделушки. Еннчане, знакомые с английским языком в пределах школьной программы, не догадывались, что "Golden manure" переводится как "Золотой навоз". Примерно в это же время, когда у граждан ещё оставались деньги, но купить было абсолютно нечего, Павел Владимирович переключился на товары первой необходимости. Бешеным спросом у горожан пользовалась продукция его мини-завода прохладительных напитков. "Пеппи-кола", "Сока-кола" и фирменный лимонад "Фант-азия" разбирались влёт. При этом ни цветом, ни вкусом эти газировки не напоминали знаменитую продукцию. А минеральная вода "Еннтуки", производимая тем же заводом, разливалась прямо из водопроводного крана.
   Чуткий к чаяниям горожан, дон Паучино попутно развернул сеть закусочных с многообещающим названием "Bon appetite", и, что любопытно, в городе сразу стало меньше бродячих животных.
   В середине девяностых у Павла Владимировича появился ещё один титул - "Подсолнечный король". Семечки в Еннске всегда были одним из самых ходовых товаров. Но даже и в этот веками сложившийся рынок, прочно занятый старушками-монополистами, Павел Владимирович внёс свои коррективы.
   В полуразвалившейся деревне Юпино, располагавшейся километрах в сорока к востоку от города, дон Паучино открыл фермерское хозяйство. Арендовав земли, бывшие когда-то колхозными, и наняв из числа самых непьющих сельчан семь человек, коммерсант начал претворять в жизнь давнюю детскую мечту. Все арендованные поля были засеяны семенами подсолнечника, причем только одного сорта - "Белое солнце". Уже следующей осенью фермеры Паучино собрали уникальный урожай - 25 тысяч тонн белоснежных семян. На всё том же мини-заводе прохладительных напитков был открыт цех по переработке сельхозпродукции. А переработка заключалась в следующем. В цеху стояло шестнадцать чанов с пищевыми красителями самых мыслимых и немыслимых цветов и оттенков. Поначалу их было всего восемь, но этого Павлу Владимировичу показалось мало, и он заказал за рубежом концентраты от кислотно-салатного до густо-бордового цвета. Семечки шестнадцатью потоками окунались в краску, затем сушились, жарились, перемешивались и тут же упаковывались.
   Яркие пакетики с заманчивым названием "Семена радуги" не сразу полюбились еннчанам. Люди постарше ещё долго осеменялись у базарных старушек, по чём зря охаивая "сплошную химию" дона Паучино. Молодёжь же стала всё чаще отдавать предпочтение "Семенам радуги", несмотря на то, что они были дороже бабушкиных трудов в газетных кулечках. Об уровне спроса на новую продукцию господина Злова вскоре можно было судить по внешнему виду города. Теперь вместо чёрных скорлупок на тротуарах и в парках играла на солнце всеми цветами радуги разноцветная шелуха, похожая на ёлочные конфетти, отчего стало казаться, что Еннск ежедневно празднует Новый год.
   "Семена радуги", брошенные в щедро удобренную "Золотым навозом" и обильно политую "Еннтуками" финансовую почву, дали богатый урожай. Он-то и позволил Павлу Злову стать обладателем контрольного пакета акций ряда крупных градообразующих предприятий и воплотить в жизнь ещё одну свою маленькую юношескую мечту - купить островок в Индийском океане. Надо ли говорить, что к островку прилагались яхта, личный самолёт и целое поселение аборигенов в качестве обслуги.
   И вот в самом начале тысячелетия Павел Владимирович вдруг обнаружил, что его не уважают. Даже больше того, не боятся. Нет, аборигены-то как раз его уважали и даже боялись, а вот простые граждане Еннска позволяли себе безобразные выходки. Например, многие стены домов были покрыты рисунками в виде паутины с чёрным жирным пауком в самом центре. В пауке Павел Владимирович всегда узнавал себя. Или взять хотя бы водку... На ликероводочном заводе "Винопив", принадлежащем дону Паучино, выпускалось до ста различных наименований спиртных напитков, а народ как будто назло всё хлестал и хлестал самогонку. И, наконец, больше всего господина Злова раздражали козлы, время от времени встречавшиеся на окраинах города. Они поднимали свои бородатые морды, долго-долго провожали взглядом кортеж бизнесмена, а потом с удовольствием удобряли землю далеко не золотым навозом.
   Эта трансформация окружающего мира всё чаще стала выражаться в анекдотах. Павел Владимирович - большой любитель оных - с явным неудовольствием читал в Интернете забавные истории, в которых коммерсанты, именуемые "новыми русскими", всячески унижаются. "Откуда берутся эти анекдоты, - думал он, - кто-то же их сочиняет? Неужели народ?". И только будучи пару месяцев назад в Москве в разговоре с высокопоставленным чиновником из аппарата президента, имя которого по понятным причинам называть не следует, он узнал, что "народ", сочиняющий анекдоты, вполне конкретный. Уже второй десяток лет медиа-холдинг под названием "New-folk International", не только производит, но и культивирует в сознании народных масс анекдоты и байки любой социальной направленности.
   Рынок анекдотной продукции в России не долго терпел хаос и анонимность. Уже в середине девяностых на базе Института фольклора и этнографии был создан медиа-холдинг "New-folk International", призвавший под свои знамена бывших КэВээМщиков и талантливых молодых сценаристов. Поначалу артель приколистов сочиняла и продавала анекдоты и прочие смехогоны в различные юмористические журналы и развлекательные телепередачи. Однако, быстро сообразив, что по серьезному здесь "бабок" не срубить, приколисты обратили свой лукавый взор на тех, о ком сочиняются анекдоты. Поговаривают, что подсказал им этот оригинальный, и как выяснилось впоследствии весьма денежный PR-ход житель крайнего севера, знатный оленевод Выквын Этвэтхэу. Ещё на заре перестройки, в редакцию одной из центральных газет с Чукотки стали приходить письма, с небольшими зарисовками из жизни оленеводов. Выквын Этвэтхэу очень подробно и убедительно рассказывал о геологах, которые всегда самые дорогие гости в яранге, о своих поездках в "большой город", о родственниках, об охоте, о жене, о детях. Художественной ценности эти рассказы не представляли, поэтому их никогда не печатали. Но с чьей-то легкой руки они пошли в жизнь и стали обогащать серию анекдотов "про чукчу" новыми забавными историями. Однако! Буквально через полгода в редакции появился эссеист чукотской национальности в оленьих шкурах, с большим кожаным портфелем в руках и с порога заявил: "Однако гонорара давай, товарища редактор! Моя рассказ писала - твоя рассказ читала. Вся тундра теперь моя знает! Все уважают! Выквын - писатель, однако!"...
   Сам себя пропиаривший оленевод наглядно показал, какой вес имеют грамотно придуманные анекдоты и с какой молниеносной скоростью они завладевают умами россиян. Медиа-холдинг предложил свои услуги членам правительства, блондинкам, депутатам, поп-исполнителям, бизнесменам и даже родственникам Василия Ивановича Чапаева. Одним словом всем, кто был заинтересован в популяризации своего имени или имиджа. Работа закипела. Благодаря тому, что всемирная паутина уже дотянулась до самых далёких уголков необъятной страны, анекдоты мгновенно достигали своей цели. Практически все развлекательные сайты в Интернете контролировали юмористы "New-folk International". Газеты, журналы, развлекательные телепередачи - все стали кормиться с этих сайтов. Некоторую конкуренцию "новым фольклористам" составляли только КэВээМщики, но доля их юмора в общем потоке смехогона была столь мала, что реально воздействовать на сознание россиян, они не могли. Кроме того, при медиа-холдинге была создана специальная разветвлённая сеть агентов-распространителей, работающих по совместительству и активно продвигающих нужные анекдоты в нужных кругах.
   Со временем заказы стали всё более изысканнее и индивидуальнее. Розничная цена за анекдот-штуку приблизилась к стоимости подержанной иномарки, а пропиарить его, стоило как двухкомнатная в спальном районе столицы. Крупный опт могли себе позволить только очень обеспеченные фирмы, проправительственные партии и очень организованные преступные группировки. Но поток клиентов не уменьшался, поэтому "New-folk International" начал обрастать филиалами и дочерними предприятиями. Появилась и чёткая иерархия, своего рода служебная лестница, на самом верху которой располагались криэйторы сочиняющие анекдоты про Владимира Владимировича. Сайт в Инете, куда помещались байки о президенте, временами закрашивался, дабы придать ему подпольного антуража и вызвать нездоровый интерес у народонаселения. Стоит ли говорить, что гонорары верховных, позиционирующих Самого, являлись большой коммерческой тайной. В самом низу копошились юморюшки-практиканты. Они набивали руку на сочинительстве анекдотов, типа "возвращается муж из командировки", и делали это совершенно бесплатно в ожидании момента, когда их заметят.
   Олег Владимирович Шуйский-Гриневич в "New-folk International" занимал одну из самых верхних ступенек и уже семь лет работал в отделе позиционирования бизнес-элиты. Именно из-под его пера вышли ставшие уже классическими анекдоты про шестисотый Мерседес и Запорожец. Именно Шуйский-Гриневич первый взглянул на Джоконду Леонардо да Винчи как на открытку и сделал крокодилу пластическую операцию, превратив его в таксу. Обладая незаурядными талантами юмориста и сатирика, в жизни Олег Владимирович был человеком меланхоличным и даже скучным. Он и внешне выглядел так, будто бы накануне схоронил свою любимую бабушку. Неизменно строгий чёрный костюм, белая рубашка, галстук со стандартным узлом на шее - казалось, что в этой одежде он не только работает, но и спит, стоя где-нибудь в шифоньере между пальто и плащом. Тонкие правильные черты лица выдавали в нём коренного москвича, интеллигента в третьем поколении, а дополняли образ квадратные аккуратные очёчки в металлической оправе и уложенные на пробор набриолиненные волосы.
   Приехав в головной офис "New-folk International", господин Злов был приятно удивлён солидности фирмы, занимающейся столь несерьёзным делом. Достаточно сказать, что четырёхэтажный особняк, где располагался медиа-холдинг, был обнесён трёхметровой кирпичной стеной, а на въезде стояли охранники в чёрном камуфляже, вооружённые автоматами "Узи" и, видимо, совершенно не понимающие шуток. Когда Паучиновский BMW M6 притормозил у ворот и водитель, приоткрыв тонированное стекло, спросил: "Здесь анекдоты сочиняют?", один из хмурых охранников строго ответил: "Въезд только по пропускам".
   Уже в кабинете Шуйского-Гриневича, когда все формальности были улажены, господин Злов поинтересовался:
   - Зачем это вам такая охрана?
   - Мы же, Павел Владимирович, не Госдума, на нас и обидеться могут, - тихо ответил криэйтор. - Не законы принимаем - занимаемся формированием общественного сознания. Анекдоты опять же - вещь тонкая. Кому-то смешно, а кто-то сразу и не врубается...
   Во время первой встречи дон Паучино рассказал несколько ярких, по его мнению, историй, которые можно было бы увековечить в анекдотах. Ведущий криэйтор внимательно слушал, делал пометки в блокноте, едва заметно морщась и выспрашивая всё новые и новые подробности из жизни провинциального бизнесмена.
   В конце беседы Шуйский-Гриневич подал ему визитку и сказал:
   - Знаете, Павел Владимирович, курс реабилитации образа рассчитан минимум на полгода. Той информации, которую вы нам предоставили, я думаю, хватит на первые два-три месяца. А потом нам нужно будет встретиться ещё раз. Наверное, будет лучше, если я приеду к вам, и мы поработаем на местной почве. В Еннске у "New-folk International" есть хорошо развитая сеть агитаторов-распространителей, благодаря ей мы сможем охватить 72 процента местного населения. И вы подготовьтесь...
   Через два с половиной месяца Шуйский-Гриневич прилетел в Еннск.
   Дон Паучино не смог его встретить лично, но прислал в аэропорт машину, которая и доставила криэйтора в отель "Ентурист", считавшийся одним из лучших в городе. Встречу назначили на вечер следующего дня - гость из столицы желал немного ознакомиться с достопримечательностями областного центра, а заодно и встретиться с распространителями.
   Павел Владимирович к визиту московского гостя подготовился основательно. Жену с наследником депортировал на загородную виллу, с трудом убедив супругу, что криэйтор - это не женская фамилия, а сочинитель анекдотов из столицы. Ласково обозвав его самого сочинителем анекдотов, та сделала вид, что поверила. Шеф-повар Сильвистен Камумамба, напротив, был вызван с загородной виллы в городские апартаменты для ответственной миссии - приготовления комплексного "визитного" ужина на две персоны.
   Встретив Олега Владимировича как старого знакомого в просторном холле своей двухуровневой квартиры, Паучино сразу же повел гостя в зеркальную гостиную, меблированную в стиле рококо. Намётанным глазом криэйтор отметил, что гарнитурчик-то не раритетный, а сварганен провинциальными умельцами по специальному заказу. Хотя в богатстве и роскоши обстановки отказать было нельзя.
   Изогнутые капризные линии кресел, их тугой шёлк, позолота причудливых спинок - всё возбуждало лёгкие приятные эмоции, ласкало глаз и погружало в негу. Стены были забраны в настоящие шпалеры - ручные набивные ковры, а украшали их пасторальные картины в тяжёлых резных рамах. Декоративная театральность, но в то же время изысканность и изощрённая утончённость комнаты делали её нереальной, выходящей из плоскости обычной городской многоэтажки.
   Дон Паучино, заметив восхищение гостя, начал было рассказывать о своём последнем приобретении - метровой фарфоровой статуэтке обнажённой богини любви и красоты Афродиты, причём, со многими подробностями её телосложения, но тут его отвлёк телефонный звонок. За первым последовал второй. И пока Шуйский-Гриневич следил за распальцовкой хозяина, без труда переводя нехитрые комбинации, невысокий поджарый африканец с застывшей улыбкой на чёрном, как смоль, лице проскользнул в комнату и начал искусно сервировать стол. Одет он был причудливо - в тёмную хламиду с яркими красными, жёлтыми, зелёными фигурками животных и людей, а на голове его колыхался колпак, чем-то напоминающий поварской, но с такой же безумной расцветкой. Двигался он быстро, грациозно и слегка пританцовывая, будто бы в ритм звучащих внутри него тамтамов.
   - Молодцы, Сёма, вот за это молодцы. Априори в натуре! Порадовали. Конкретно порадовали, - выслушав собеседника, закончил разговор Павел Владимирович. Он отключил мобильный, и уже обращаясь к криэйтору, сказал, - ну больше, Олег Владимирович, нас никто отвлекать не будет. Да, кстати, познакомьтесь - мой шеф-повар Сильвистен. Готовит - пальчики оближешь. Я его выписал из Мозамбика. Племя у них там, на юге - батчонга, да, Сильвистен, правильно, батчонга?
   - Батчонга, хозаин, батчонга, - загадочно улыбаясь, с лёгким акцентом подтвердил африканец.
   - Бог у них там один есть прикольный - Нгунду - отвечает за хавчик, - продолжал Злов. - Кто круче для него приготовит, тому по ихнему раскладу вечный кайф полагается и всё такое. Априори в натуре! Короче, у них там всё племя - крутые повара. Жратвы мало, но из любого корешка такие блюда приготовить могут, что многим профи и не снилось. Да, что-то мы отвлеклись...
   - Нет, нет, Павел Владимирович, продолжайте, очень интересно... - Шуйский-Гриневич уже достал блокнот и делал какие-то пометки.
   - А вот, рекомендую, - сказал дон Паучино, когда Сильвистен из большого фарфорового блюда стал раскладывать по приборам весьма аппетитно выглядевшую смесь овощей и фруктов, приправленную каким-то экзотическим соусом, - Ивакинцы рубленные с ноздринами и бананами в соусе из горчицы с каперсами.
   - А я вижу вы - профессионал, Павел Владимирович. Любите вкусно покушать? - спросил криэйтор, с подозрением разглядывая содержимое тарелки.
   - Это моя страсть. И выпить люблю, но только в хорошей компании...
   Злов собственноручно наполнил хрустальные бокалы французским "Вдова Клико":
   - Как-то в Париже на презентации... - дон Паучино запнулся, наморщил лоб, видимо что-то вспоминая. - Да... неважно... Ну так вот, один америкашка во время фуршета стоит рядом со мной и не ест ни черта. А там столы ломятся, жри - не хочу. А он стоит, гад, и не ест. Я подошёл и говорю: "Чё не ешь? Халява, сэр!" А он мне типа: "Я ем только, когда хочу есть. А когда не хочу - я не ем"! Вот я и думаю, - чисто животные. От еды надо удовольствие получать, а не жрать по надобности... Ну а вы, Олег Владимирович, закусывайте, не стесняйтесь. Вот боргуны с грибами, сёмгой и телятиной, вот филатовки со шпиком по-ересински, а это вот маринованные дуруньки в сметане...
   - Да, да, Павел Владимирович, спасибо, - вяло ковыряя вилкой в салате ответил Шуйский-Гриневич, а сам подумал: "Странно. Из всей прислуги один чумной негр, он же и повар. И даже ни одного телохранителя не видно, странно..."
   - А вот был я в Иерусалиме. Честно скажу - не понравилось. Априори в натуре! Еврейская кухня - завтрак туриста. По местам святым турпоходили, а экскурсовод всё втирал: отсюда Христос вознёсся, оттуда дева Мария, а вон оттуда - Магомет. Прямо не город, блин, а космодром какой-то...
   Криэйтор отложил вилку, и что-то снова начал записывать в блокнот. В эту минуту вновь материализовался бесшумный Сильвистен с разносом в руках, на котором высилась фарфоровая супница.
   - А вот это у нас пойдёт под водочку, - провозгласил хозяин, - Чихиртма с шафраном и сидорками "Генеральская"! И я предлагаю выпить за анекдоты!
   У Шуйского-Гриневича возражений не было. Когда выпили по второй, дон Паучино хлопнул себя по лбу и рассмеялся:
   - А вот ещё, вспомнил... Жора Джавад-заде рассказывал, как он с компьютером трахался. А комп у него дорогущий. Чуть ли не брюликами инкру...инкруст... ированный, - Павел Владимирович кое-как с третьего раза произнёс замысловатое слово, - как-то зашёл к нему, смотрю, а в мониторе в правом нижнем углу дыра от пули. Спрашиваю, априори в натуре, в чём дело? А он мне: "Я тут полгорода держу, бл...дь! Меня все боятся. А здесь какая-то скрепка мне пальцем у виска крутит"... Короче сдал он этот золотой металлолом, ещё и компенсацию у лохов из компьютерной фирмы взял за моральный ущерб. Тем-то, понятно, связываться с ним не хотелось. А пришлось. Через месяц он опять на них наехал. И опять из-за компьютера. Жора - человек прямой. Априори в натуре! Если что нравится, он так и говорит, а если - нет... Понравилась ему подставка для кофе, ну та, что выдвигается, когда на кнопку нажимаешь, там ещё лампочка загорается. Только недолго она, априори в натуре, работала. А гарантия - на год. Вот он и предъяву им, так сказать, кинул. Мне-то с компом повезло. Работает как часы. Да и сися-дмин мой мне сразу сказал: проблемы будут - ничего не предпринимайте, а просто выйдите и снова зайдите. Так я и делаю. А пока хожу, нервы, успокаиваются, да и компьютер снова начинает пахать...
   Дон Паучино заметно захмелел, утратил изначальный лоск, всё чаще и чаще в его речи проскальзывали жаргонные словечки. Криэйтор, сожалея о том, что коммерсант ещё во время первой встречи в Москве запретил ему пользоваться диктофоном, машинально чиркал в блокноте. Бородатые анекдоты в исполнении господина Злова порядком поднадоели. К тому же многие из них вышли из-под пера самого Шуйского-Гриневича. Но, благо материала для будущих анекдотов было и без этого предостаточно.
   - А вот сынулька-то мой, априори в натуре, отмочил... В шестом классе, а бизнес нехилый замутил. Я плачу ему за "пятерку" десять баксов. Чтобы её получить, он, когда отвечать к доске выходит, в дневник пять баксов вкладывает. Остальные деньги под проценты учителям до получки занимает. За полгода отличникам стал, и счёт в банке открыл. Весь в папку пошел!
   Шуйский-Гриневич даже не заметил, как на столе появилось новое блюдо. Сильвистен уже менял приборы, а дон Паучино с гордостью расписывал таланты своего шеф-повара.
   - Из любой букашки-таракашки такой шедевр приготовит, мама не горюй! Так, что у нас здесь? - Павел Владимирович приподнял крышечку изящного пузатого горшочка и вдохнул аромат. - А! Рыба Мэрроу с дмитриевками в горшочке! Ты где такую рыбёшку словил, Сильвистен? В наших краях она вроде не водится?
   - Океан... - шеф-повар показал в сторону окна. - Далэко...
   - Скажите, Павел Владимирович, а у вас есть коммерческая тайна? - спросил Шуйский-Гриневич, осторожно пробуя рыбу Мэрроу, выловленную в далёком Индийском океане.
   - Тайна? - ухмыльнувшись, переспросил Злов. - Коммерческие тайны я вообще-то не выдаю. А вот секрет фирмы раскрыть можно. Ну, к примеру, налоговый инспектор меня спрашивает: "Вы в декларации за прошлый год указали, что заработали сто миллионов, а по нашим данным истратили двести миллионов. Как вы это объясните?" А я ему говорю: "Как, как, априори в натуре ... Просто не могу свести концы с концами!", - коммерсант захохотал. - А если серьёзно, тройная бухгалтерия, вот и весь секрет фирмы. Как формула "Пепси-колы". Её составляющие знают несколько человек, но никогда между собой не пересекаются. Так и мои бухгалтера. Каждый что-то знает, а общая картина известна только мне. Всё вот в этих руках. А иначе и нельзя. Сверху - государство давит, снизу - народ ропщет. Ну да это фигня. Государство купим, а народ задурим да запугаем. Я же просекаю, анекдоты нужны, чтоб народ смеялся, пар выпускал, но и нюх не терял, знал, кто здесь хозяин жизни.
   Выпитое явно настроило дона Паучино на агрессивный лад, и Шуйский-Гриневич даже пожалел, что поинтересовался насчёт коммерческой тайны.
   - Давайте, выпьем за вас, Павел Владимирович! - сказал он. - Мы же, в сущности, делаем одно дело...
   - Это можно, - сказал Злов и вдруг закричал, - Сильвистен, неси налоговую, мать твою... Мы не Фадарковские какие-нибудь, всех сожрём и не подавимся...
   Шеф-повар, он же официант, мгновенно появился в дверях с новым блюдом, и, коверкая слова, произнёс:
   - Молочиный куфарёнок налоговый с инспекциями!
   Шуйский-Гриневич замер от нехорошего предчувствия. Только сейчас, лихорадочно вспоминая названия уже опробованных за вечер угощений, он понял, что что-то здесь не то. Ему немало довелось откушать самых разнообразных кулинарных изысков, он бывал в самых экзотических ресторанах, но вкус, а главное, названия блюд паучиновского меню были очень подозрительными.
   - Как странно звучит, - промолвил он, когда негр принялся раскладывать новое угощение по приборам. - Это мы не налоговую едим?
   Дон Паучино снова нехорошо захохотал.
   - Не, не налоговую. Налоговую мы давно уже съели. А название блюда осталось. Как вам понравилась, например, чихиртма? А названа она в честь генерал-майора Чхеидзе, местного начальника всей ментуры. Априори в натуре! Съел я его три года назад...
   - А рыба Мэрроу, - холодея, спросил Шуйский-Гриневич, - в честь мэра города?
   - Правильно! Наш уважаемый мэр Сан Саныч! Когда мы его съели, Сильвистен?
   - Давно, хозаин, ошень давно!
   Негр с лакейской улыбкой стоял около входа, явно чего-то ожидая.
   - Да ты не парься, - засмеялся дон Паучино, глядя на бледное лицо Шуйского-Гриневича. - Живы они, здоровы. Я же не их самих ем, априори в натуре! Это всё Камумамба. Эти батчонги раньше каннибалами были. Сам знаешь: съешь сердце врага - будешь таким же храбрым как он, съешь мозг - будешь таким же умным. А потом, когда их с людоедством обломали, они поляну просекли - хватает волосинку с головы врага сожрать, и он тебе уже ничего не сделает. И даже шестерить на тебя будет. Если волосы отрезали, у состриженной пряди все равно остается какая-то связь с хозяином. Надо только заговоры и магические обряды знать и этому богу Нгунду поклоняться. Сильвистен у них, в племени, типа, шаманом был. Вот и вся коммерческая тайна, априори в натуре! А у нас, оказалось, ещё всё проще. Надо только раздобыть фотографию или пуговицу или визитку, короче, что-нибудь принадлежавшее твоему врагу, и Камумамба приготовит блюдо со всеми своими магическими базарами, травками и корешками. Да, Сильвистен?
   Невозмутимый шеф-повар всё с той же лакейской улыбкой слегка кивнул головой.
   - Ну, как анекдотец? - Павел Владимирович с ухмылкой поглядел на криэйтора.
   Шуйский-Гриневич облегчённо выдохнул, хотел было что-то записать, но махнул рукой и опрокинул в рот фужер водочки.
   - А вы не боитесь, что этот анекдотец воспримут всерьёз? - спросил он.
   - Нет. Не боюсь, - поднимая бокал, произнес дон Паучино и шутливо спросил, - Сильвистен, что у нас там на десерт?
   В эту минуту свет погас, в зеркалах, развешанных на стенах, отразились языки пламени вспыхнувших свечей. В дверях появился чёрный шеф-повар и абсолютно безо всякого акцента произнёс:
   - Слоёный криэйтор с мускатным орехом и цукатами по-московски...
  
   ПЛАН ПО ПЛАНУ
   -...Это не телевидение, это какой-то колхоз "Красный перец"! - выпячивая челюсть вперед, визгливо передразнивала Барракуда Ириаду Эдуардовну. - Уберите семечки, сейчас же уберите семечки!
   - И ты их выбросила? - спросил Артем.
   - Что я дура, что ли? Будешь?
   Барракуда порылась в карманах и, трясясь вместе с УАЗиком на каждой колдобине, протянула Артёму горсть "Семян радуги".
   - Вы мне только в салоне не намусорьте этим конфетти, - сказал дядя Ваня, глянув на Барракуду в зеркало заднего вида. - А вообще-то скоро на студии не только семечки под запрет попадут...
   - А что ещё? - в один голос спросили журналистка и видеооператор.
   - Скоро она запретит на территории телевидения говорить и думать о чём-нибудь другом, кроме самого телевидения, - с абсолютной уверенностью ответил водитель.- Захотите, к примеру, чайку попить, и начнёте шифроваться: "Пойдёмте, товарищи сотрудники телевидения, снимем на троих один сюжет про электрический чайник".
   - И откуда такая интересная информация?
   - Из первых рук, из первых рук... Намедни Ириада со мной советовалась, вводить или не вводить, - дядя Ваня рассмеялся. - Я ей сказал: "Лето кончится - узбеки уедут". Она задумалась и ушла. Наверное, дела личные поднимать, узбеков искать.
   - Пора нам узбекский изучать, - засмеялся Артём, - а ещё лучше цыганский. Я вот с детства одну фразу помню: "Хэй, чавеллы, страдас грентэ ачорес!" Так что и думать, и говорить скоро только по-цыгански будем, чтобы Шахиня не понимала, то ли мы о работе базарим, то ли чайку выпить хотим.
   - А это что? - заинтересовалась Барракуда. - Приглашение на чай по-цыгански?
   - Неа, это приглашение коней воровать.
   - А-а-а... - понимающе кивнула журналистка, а потом, окинув Артёма быстрым заинтересованным взглядом, спросила, - слушай, а у тебя цыган в роду не было?
   - Я разве не говорил? У меня бабушка - цыганка, - ответил видеооператор.
   - А моя бабуля - мамина мама - немка. Говорят, я на неё похожа, - при этих словах Барракуда как-то вся распрямилась, осанка её приобрела особую горделивость и статность, отчего она стала казаться ещё выше и стройнее. Вот только фиолетовая кожурка, прилипшая к нижней губе, никак не гармонировала с прелестным личиком. - Я её только на фотографиях видела. Красивая, вся в меня.... Или я в неё.
   - Ты в конкурсе "Мисс Скромность" никогда не участвовала?
   - Нет...
   - А жаль, первое место бы отхватила...
   Юлия Ящук по прозвищу Барракуда была одной из старожилок на МИРТВ. В то, что она когда-либо могла участвовать в конкурсе "Мисс Скромность" поверил бы только подслеповатый импотент-женоненавистник. Ещё в предвыборные времена Ириада Эдуардовна притащила на телевидение целый выводок "Крыс" Нечерноземья" - фотомоделей, у которых длина ног была обратно пропорциональна длине мозговых извилин. Из них долго пытались сделать звёзд телеэкрана - телеведущих новостей, дикторов прогноза погоды, и даже журналисток - но всё было мимо. В итоге осталась только Юлька. Поначалу бывшая фотомодель пыталась сломать все стереотипы о блондинках, блистая то умом, то находчивостью, то фантазией, в зависимости от обстоятельств, но её все равно воспринимали только лишь как красивую куклу. И тогда она пошла на крайние меры: из натуральной блондинки превратилась в крашеную брюнетку, ничуть не утратив при этом своей привлекательности и телегеничности. После того как Барракуда заочно закончила журфак, Шахиня вдруг разглядела в ней для себя какую-то угрозу, и стала методично её покусывать, и по делу, и просто так...
   Когда подъехали к серенькому неприметному зданию Шипуновского РОВД, Юлька пошла на разведку в дежурную часть, и вернулась рассерженная буквально через пару минут.
   - Ну и что там? - спросил Артём.
   - Говорят: ждите, когда поедем неизвестно... То ли машины у них нет, то ли ещё что...
   - К нам бы загрузились, - встрял в разговор дядя Ваня, - вон, места-то сколько!
   - Ну да, а наркоманов пойманных, куда будем штабелировать? - засмеялся Артём. - На крышу посадим?
   - Короче - прокукарекали, а там хоть не рассветай! - подвела итог Юлька. - Договаривались - выезжаем в два, а, сколько будем сидеть? Один Чхеидзе знает...
   - Сейчас всё разведаем, - сказал Артём, открывая дверь УАЗика. - У меня свои информаторы есть в ментовке...
   - Ты только по быстрому!
   - Я - мигом!
   И в Еннске, и в Еннской области люди в сине-серой форме имели удивительное сходство с оккупантами. А после того, как появились новые головные уборы - форменные кепки мышиного цвета и фуражки с высоко задратой тульей, определить национальность внутренних органов никому не составляло труда. Еннчан удивляло только то, что правоохранительные арийцы приветствовали друг друга не вскидыванием руки к солнцу, а сгибанием её к голове, и то, что на рукавах их мундиров не было повязок со свастикой. В остальном сходство было поразительное. Да и занимались блюстители, как правило, охраной самих себя, своих зданий и кое-каких высоколобных местных чиновников.
   А охранять-то было от кого. Милицейское начальство, а вслед за ним и рядовые сотрудники ГУВД, считали, что все жители Еннска посадного возраста представляют из себя одну большую неорганизованную преступную группировку. Справиться с нею своими силами еннские "оккупанты" не могли, и поэтому исправлять криминогенную обстановку были призваны участники организованных преступных группировок. Так, лет пять назад главный свисток внутренних органов взял в зубы Анзор Малхазович Чхеидзе, родной брат крупного Еннского авторитета Гиви Малхазовича Чхеидзе. Два родственника - один вор в законе, другой законный вор - общими усилиями стали учить горожан жить по понятиям. А понятия эти простые зависели исключительно от времени суток. График был такой: с пяти до семи вечера вас могли просто избить; с семи до девяти - избить и ограбить; с девяти до двенадцати - избить, ограбить и убить; с двенадцати до трёх ночи - избить, ограбить, изнасиловать и убить; с трёх до шести - избить, ограбить, убить и уже потом изнасиловать; с шести утра до девяти вас могли обворовать; с девяти до двенадцати - "кинуть", а с двенадцати дня до пяти - "развести на бабки".
   Если простому еннчанину угораздивалось стать потерпевшим в соответствии с этим графиком, то писать заявление в ментовку было бесполезно.
   Ещё апостол Павел в своем послании к Римлянам очень тонко и справедливо подметил: "Где нет закона, нет и преступления". Анзор Малхазович Чхеидзе в своём ежегодном послании к еннчанам, которое, кстати, транслировалось по МИРТВ, слегка подправил евангельское изречение: "Где нет пострадавших, там нет и преступлений". Далее он привёл данные о снижении числа обратившихся в милицию граждан, что недвусмысленно свидетельствовало об отличной работе местных внутренних органов. При этом СИЗО города Еннска никогда не пустовало. Промышляли в городе и "домушники"-гастролёры, и рэкетиры, и вымогатели, и фальшивомонетчики, и щипачи-карманники. Однако план посадки выполнялся, в основном, за счёт той обдолбанной шушеры, которая никак не могла уяснить разницы между "грабежом" и "кидаловом", а потому нарушала все установленные графики. На этих, живущих не по понятиям отморозков, вешали всех "собак", "глухарей", "подснежников" и прочие дивные творения криминального мира. Как правило, вся эта публика плотно "сидела на игле", и ради очередного ширева готова была и на дело пойти вне расписания, и подпись под любым протоколом поставить. А приобрести наркотики в Еннске было несложно. Если на доме висела табличка: "Продам молоко", любой наркоман понимал, что здесь можно всегда приобрести пакетик с марихуаной, если табличка "Продам лошадь", значит - с "герычем", если же "Продам ускоритель", то с "коксом".
   Знали об этом и местные борцы с незаконным оборотом наркотиков. В управление Госнаркоконтроля все они пришли из расформированной налоговой полиции, и по старой привычке во время рейдов по точкам продажи "дури", как правило, интересовались у нарковоротил лишь о том, почему они торгуют без кассовых аппаратов и сертификатов качества.
   Мелкие штрафы не больно били по карману наркоторгашей, и их бизнес процветал в Еннске круглый год. Лишь в конце лета и начале осени доходы от продаж "шмали" и "кокнара" заметно снижались. Вызвано это было тем, что ханыги и ширяльщики отправлялись на сезонные заготовки "весёлых" растений. Одинокие алые головки мака наркоманы высматривали в огородах окрестных деревень, а затем либо выкупали у хозяев за умеренную плату, либо срезали их на корню под покровом ночи. С коноплёй дело обстояло ещё проще. Зарослями несанкционированного канабиса были усеяны все окраины Еннска. На этих плантациях, как в советские времена на уборке колхозных овощей, в августе-сентябре пахала добрая половина молодёжи мужицкого пола.
   Для органов внутренних дел это был самый долгожданный период: облавы на наркошей устраивались ежедневно, план-задание по задержаниям перевыполнялся. Одним словом, план шёл по плану.
   Вопреки ожиданиям Артёма в предбаннике ментовки, предназначенном для простых граждан, никаких приготовлений к облаве заметно не было. В гордом одиночестве на лавочке возле окошка дежурной части сидел ободранный мужичонка и дремал, присвистывая и пристанывая сквозь сон. Коренков предъявил на вахте своё служебное удостоверение и прошёл в тесный тёмный коридор, причудливо разветвлявшийся на чуланчики, загончики и рекреации. Кабинет старшего оперуполномоченного уголовного розыска Сергея Поповича располагался в самой дальней кишке переходов, больше напоминавшей аппендикс. Когда-то Артём вместе с Юлькой тут заблудились, разыскивая капитана Поповича, у которого начальство ГУВД порекомендовало взять интервью ко Дню милиции. После этого опер не раз выручал то советом, то комментарием, а многие репортёры просто упоминали о нём в своих сюжетах, как о "достоверном источнике, близком к кругам ГУВД".
   - Тук-тук-тук, - сказал Артём и без стука открыл дверь кабинета. - Стукачей принимаете?
   - Только по пятницам и по предварительной записи, - откликнулся Попович.
   - Привет органам! Не помешаю?
   - Здорово! Входи, садись...
   Артём оценил шутку, прекрасно помня, что в кабинете капитана всегда был всего один стул. Он пристроился на подоконнике и глянул на улицу. Из окна хорошо просматривался парадный вход и одиноко стоявший телевизионный УАЗик.
   - С чем пожаловал? - Попович спешно собрал со стола какие-то мятые пожелтевшие от времени бумаги и сунул их в потёртую картонную папку.
   - Зазвали нас облаву снимать на наркошей, - Коренков выразительно развёл руки в стороны, - и тишина! А наркоманы ждут, интересуются: будет облава, не будет?
   - Будет, будет, - успокаивающе сказал Попович. - Сейчас только майор Погребняк звонил. Они там план стратегический разрабатывают. Через час выдвинетесь.
   - Ё-моё! Говорили в два, а тут ещё целый час ждать!
   Теперь настала очередь Поповича разводить руками:
   - На облаву ходить - не корову доить! Шеф обещал, что в три часа улов будет побогаче, чем в два. Так что, камеру готовь свою, опер, наши-то всегда готовы.
   - От опера слышу... - Артём достал пачку "LG", закурил и положил её рядом с собой на подоконник, заранее зная, что капитан любит "пострелять". - А ты не едешь?
   - Да что я, наркоманов что ли не видел, - Попович покосился на Артёмовские сигареты. - Перестрелял бы их всех, будь моя воля. Дай закурить.
   Артём молча протянул сигарету, всё ещё не понимая, какие ассоциации вызвала в нём случайно брошенная фраза капитана. И тут он вспомнил: выпускной, Громов, пропавшие одноклассники, которых он когда-то "перестрелял" из игрушечного автомата...
   - ...Коренков, я спрашиваю, зажигалка-то есть? - донёсся откуда-то издалека голос опера.
   - А? Да... Сейчас.
   Артём протянул зажигалку.
   - ...А то я посеял свою где-то, - продолжал Попович, закуривая. Сигарету он держал двумя холёными толстыми пальцами: большим и указательным, пепел стряхивал, легонько ударяя по ней безымянным пальцем. И была во всех его движениях какая-то брезгливость и вместе с этим казённая уверенность в незыблемости внутренних органов, как своих, так и государственных.
   - Слушай, Серёга, а ты пропавшими без вести не занимаешься?
   - Да нет... А что ты так заинтересовался?
   - Представляешь, трое моих одноклассников исчезли, а я только неделю назад узнал об этом...
   - Все сразу, что ли пропали?
   - Да нет, почему сразу? Каждый по своему. Сначала, лет семь назад, одна... - Артём замялся. - Одноклассница, в общем, пропала. Лунара Асымбекова. Говорят, вышла мусор выносить и пропала...
   - Дохлый номер, сразу тебе говорю, - оборвал его капитан. - Ещё до того, как я в органы пришёл, как раз лет семь назад, в Еннске один маньяк орудовал, по прозвищу "Жёлтый Бантик". Девок душил жёлтым бантом, насиловал, шкуру с них снимал, сжигал. Говорят, даже костей не оставлял. Убили его при задержании, так что никто даже приблизительно не может сказать, сколько за ним жертв числится. Да ты должен был про него слышать...
   Артём кивнул и тяжело вздохнул:
   - Потом, года три назад, пропал ещё один - фамилия Кейбель, не слыхал?
   - Нет, не слышал, не знаю.
   - А вот пять лет назад Касаткин Андрей исчез...
   - Стоп, - снова оборвал его опер, - а это знакомая фигура. Я даже скажу тебе, где он сейчас. Я сам с ним намаялся. Тогда я в ППС работал, а твой Касаткин, по прозвищу "Косой", бомжевал в моём районе на Бугаринке. Пил безбожно, квартиру просрал. Я даже удивляюсь, как его не посадили, похоже, за ним несколько грабежей тянулось... А потом он исчез. Мне кто-то рассказал, что он за ум взялся, решил новую жизнь начать, уехал в Юпино, к фермерам подрядился. Так что, если он не запил и не сковырнулся, то там ты его и найдёшь...
   Артём глянул в окно: из форточки УАЗика шёл дым, видимо, Барракуда, нервно дымила одну за одной в ожидании облавы. Коренков достал мобильный, набрал номер. Юлька откликнулась моментально.
   - Алло?.. Это я, Артём... Через час отъезжаем... Не-а... Я вас в окно вижу... Нет, раньше чем через час не отелятся... На облаву ходить - не корову доить... Я почти уже иду ... Всё.
   - А вообще, пропадают у нас часто, - снова заговорил Попович. - Погоди, у меня же тут где-то официальная информация была.
   Капитан неуклюже завозился за столом, пытаясь протиснуться между ним и стулом. Сделать это оказалось не так уж просто. Лишние килограммы, набранные на оперуполномоченном посту, отчаянно сопротивлялись. В конце концов, ему удалось ткнуть кнопку где-то под столом. Раздался знакомый вздох компьютера. Попович с трудом распрямился, достал белый в цветочек носовой платок, вытер испарину, выступившую на рыхлом лбу, и лёгким кивком головы отправил выбившуюся белобрысую прядь на своё место. Потом он потыкал кнопки клавиатуры и через пару минут открыл какой-то документ:
   - Вот... Ага: "Большая ответственность лежит на тех сотрудниках, кто занимается розыском пропавших без вести. С каждым годом их число увеличивается. Если в 1995 году в целом по России пропавших без вести было зарегистрировано 78 тысяч человек, то в прошлом уже 150 тысяч. Поэтому, предписывается"... так дальше неинтересно, - Попович откинулся на спинку стула. - Конечно, год на год не приходится. В среднем-то по стране пропадает где-то около ста тысяч, но девяносто из них потом всплывает. А вот около десяти тысяч в год, действительно, как будто испаряются. Тут, видимо, такие вот "Жёлтые Бантики" свою руку прикладывают. Или "горцы" в рабство угоняют...
   - А в Еннске много пропавших?
   - Да немного, в год около двухсот человек набирается, а это приблизительно равно числу неопознанных трупов, - Попович почесал затылок и расплылся в довольной ухмылке. - А вот... Да... Случай тут недавно такой был, к слову о твоей однокласснице. Ушла одна юная особа в магазин и не вернулась. Родители, кстати, большие шишки - в шоке. Приехали - нас всех на ноги подняли. А девушка-то симпатичная, нам всем снимки её дали, чтобы мы, значит, бдили. Но - всё без толку. Несколько месяцев прошло, все уж и забыли про неё, а тут - раз, и вытаскиваем из Ени труп. По всем приметам - она. Вызвали родителей. Мать сразу в обморок грохнулась, а отец, ничего, держался. Признали они дочь. Труп забрали, похоронили в закрытом гробу, потому как смотреть на останки мало у кого бы хватило сил. А на поминках вспомнили про дальнего родственника, который на самой окраине Еннска в своём доме живёт. Поехали сообщать ему печальную весть. К дому подошли, в ворота постучали, выходит сначала он, а потом и их дочурка. Жива и здорова. Оказалось, влюбилась она по уши в эту седьмую воду на киселе, а родителям побоялась говорить - родственник всё-таки...
   - Ну и часто такие хэппи-энды случаются?
   - Пятьдесят на пятьдесят. Половина в виде трупов, другая - в виде блудных сынов. Мы тут тратим уйму времени и сил. Прорабатываем все его связи, ориентировки рассылаем, проверяем все учёты: арестованных, неопознанных, психов, коматозников, объявляем в розыск местный, федеральный. А сколько за родственниками бегаем: "Дайте нам, пожалуйста, снимки вашей пропажи". Знаешь, что приносят? Школьные фотографии! Тогда фотороботы составляем...
   - Видел я ваши фотороботы. Фигня полная. Ничего общего с настоящей физиономией...
   - Ну это ты зря, - оскорбился капитан. - Это тебе не по старинке фильмоскопом щёлкать - подбирать. У меня вон на компьютере стоит программа... Хочешь, я твою харю операторскую в два счёта смаздрячу? Домой возьмёшь, на стенку повесишь в рамочку...
   - А давай, - согласился Артём, взглянув на часы. Времени было ещё навалом. - Жене покажу, проверю - узнает или нет.
   - Покажешь, покажешь, только кепку сними.
   - Я без кепки не могу, - сказал Артём, нехотя снимая головной убор. - Когда я в кепке, у меня такое ощущение, что крыша на месте.
   - Крыша она только дуракам нужна, у которых бабок много. А нам, честным нищим операм, крыша ни к чему. Главное - чтобы чердак варил, - Попович уже щёлкал по клавиатуре. - Так, лицо по контуру... - он внимательно посмотрел на Артёма. - Овальное...
   На экране компьютера появился пунктирный овал.
   - Дальше идём... Волосы чёрные, густые, средней длины... Лобная линия роста - ломаная. Характер причёски: зачёс назад. Очень хорошо... Лоб... Ну-ка, повернись в профиль...
   Артём нехотя повернул голову, всё ещё не веря в конечный результат. Попович самозабвенно водил мышкой, куда-то тыкал, что-то стирал.
   - Брови... Так-так... Длинные, широкие, густые, средней высоты, сближенные, скошенные наружу... Глаза... Средние, овальные, горизонтальные. Ну-ка, какого у тебя они цвета?
   - Вообще-то карими с утра были...
   - Учтём положение глазных яблок, верхнего века, цвет радужной оболочки... Ресницы... Оч-ч-чень хорошо! Возьмёмся за нос... Широкий, средней длины, переносица средняя, прямой по контуру, узкий и острый кончик. Размер выреза ноздрей - большой. Рот... Средний... Так и запишем... Верхняя губа средней широты, ломаная линия каймы... Нижняя губа толстая, выступающая незначительно... Подбородок средний по высоте, узкий по ширине...
   - Как ты это смог определить? Сквозь мою трёхдневную щетину...
   - Не беспокойся, щетину в самом конце занесём... Замри... Уши срисую. Ага, средние, общеприлегающие...
   Капитан составлял фоторобот с тем же удовольствием и интересом, как какая-нибудь девчушка играет в только что приобретённую компьютерную игру "Одень подружку". Похоже, Артём был не первым, кого "ваял" оперуполномоченный скульптор.
   - Всё, всё... Последний штришок...
   Попович удовлетворённо откинулся на спинку стула и, любуясь своим произведением, сказал:
   - Ра-фа-эль!
   - Готово? - спросил Артём.
   - Да, принимай! Слушай, а ты вылитый, этот... Как его? Ну этот, который Александра Македонского играл!
   - Колин Фаррелл что ли?
   - Ну да! Одно лицо! Только худоват, будто в одиночке семь суток отсидел без жратвы...
   Коренков глянул в компьютер и поразился: с экрана безжизненными глазами смотрел он сам, только совершенно равнодушный, бессмысленный, чужой. Робот. Как в фильме, где все герои созданы в трёхмерном изображении. Вроде бы всё то же, но только солнце не играет в его чёрных, доставшихся от бабушки, закручивающихся прядях, и не взлетает с его широкого открытого лба тонкая чайка, появляющаяся каждый раз вместе с удивлением или вопросом, слегка опущенные уголки бровей, делающие лицо по-пьеровски печальным, не уравновешиваются его безмятежной улыбкой.
   А вот трёхдневная щетина, которую очень щедро набросал Попович, действительно, придавала лицу какой-то мрачно-уголовный оттенок.
   "Надо бы побриться", - подумал Артём и сказал:
   - Бандитская морда!
   - Нравится?! - сказал Попович, всё еще любуясь плодами своего труда. - Пойдём, зайдём к Мильтюшину, у него принтер есть. На холсте мой шедевр будет смотреться ещё колоритней.
   Едва они вышли в коридор, из подвешенных к потолку динамиков загрохотал хриплый командный бас: "Старший лейтенант Легкоступов, срочно зайдите в дежурную часть..."
   - О, а это по вашу душу, - заметил Попович. - Легкоступов облавой руководит. Значит, всё готово, сейчас поедете.
   - Ладно, тогда я поскакал, - кинул Артём. - Как-нибудь забегу, заберу твой шедевр.
   - Ну давай, пока!
   Они пожали руки, и видеооператор устремился к выходу...
   - Ну и где ты застрял? - раздражённо спросила Барракуда, когда Артём забрался в УАЗик и захлопнул за собой дверь.
   - Общался с источником, близким к кругам... - отрапортовал он. - Добыл много полезной информации.
   - Поделишься? - сразу же смягчилась журналистка.
   - Смотря, как семечками угощать будешь...
   - На, угощайся, - Барракуда протянула пакетик "Семян радуги". - Достали меня эти семечки, никак от них отвязаться не могу. Зараза хуже наркотиков. Не пощелкаю, так места себе найти не могу...
   Дядя Ваня пристроился в хвост ментовской кавалькады из двух "бобонов" с мигалками и старенького ПАЗика с чёрными тонированными стёклами, и они понеслись по Советской к западной окраине Еннска, в сторону очистных, где из года в год в изобилии произрастала самая плановая культура.
   Артём молча разглядывал родные пейзажи, проносящиеся за окном УАЗика, и думал: "А жалко, что Советскую так и не переименовали в Совестьскую. Кто же это предложил-то? То ли депутат какой-то, то ли бывший мэр. Переименовали же Коммунистическую в Коммуникабельную. Была бы Совестьская, люди бы на ней жили по совести, а то всё живут по советам и сами не знают, по чьим. А сам я по чьим советам живу? Ни по божьим, ни по людским, ни по каким... Живу да живу. А кто-то уже и не живёт. Странно, был человек, и нету. Ладно, если умер, и похоронили, а то просто раз... и исчез. С другой стороны, если правда, что Косой в деревне, мог и Кейбель куда-нибудь уехать. А Лу замуж вышла, уехала... Могла? А что, если всё-таки могла? Громов - старый болтун, мало ли чего насобирал. Надо к родителям сходить"...
   Артём давно стал замечать, что жизнь играет человечками как в "Тетрис" - игру на столько же глупую, насколько и гениальную. Крутит, вертит нескладную человеческую фигурку, и всё для того, чтобы потом ровненько вставить. Встал удачно - хорошо, не встал - да и чёрт с ним. Седьмого сентября, в тот самый знаменательный день уничтожения военной игрушки, жизнь, похоже, вставила, его, Артёма Коренкова, очень плотно - по самое не хочу. Что-то произошло. Что-то ещё неизъяснимое, неведомое, смутное, но при этом, очень и очень важное в жизни, и может быть даже самое главное.
   Теперь, неделю спустя, даже самая страшная правда не могла бы вышибить его из этой Божественной конструкции...
   -Гляди, гляди! - завопила Барракуда. - ТВЕНщики за нами пристроились! И откуда только, черти, узнают всё?
   Артём глянул в заднее стекло и увидел сиреневую "девятку", по пятам преследовавшую кавалькаду. Без сомнения, это была съёмочная группа "ТВ Еннск", сокращённо, ТВЕН - частного коммерческого телевидения, которое вещало на десятом канале и всегда пыталось противопоставить себя официальным СМИ. ТВЕНщики всюду совали свои камеры с микрофонами, считались одними из самых продвинутых, и не считались ни с кем. Били они всегда в "десятку", и, по крайней мере, Марку Твену за своё имя было бы не стыдно.
   - Эксклюзива не будет, - мрачно подытожила Барракуда.
   - Да и Бог с ним, с эксклюзивом, - сказал Артём, надел кепку задом наперёд и начал распаковывать камеру. - Смотри, вроде тормозят уже...
   И действительно, машины съехали на обочину и остановились. Лишь один "бобон" спустился с шоссе, вырулил на просёлочную дорогу, и, обогнув берёзовую рощу слева, ушёл в сторону "очистных". Там, за березняком, и начинались конопляные угодья, ежегодно притягивающие к себе сотни наркоманов.
   - Ну и долго мы так стоять будем? - спросила Барракуда, всматриваясь в ПАЗик, из которого никто не спешил выходить.
   - Ждут сигнала, наверное, - отозвался Иван Сергеевич, и, указав на удалявшийся "бобон" сказал, - сейчас вон те заедут с тыла и погонят наркоту вашу...
   - Короче, пошли, - Барракуда не могла долго сидеть, тем более, что в затылок дышали конкуренты из ТВЕНа.
   Она выскочила из УАЗика, Артём, прихватив камеру и микрофон, двинулся следом. Как по команде в "девятке", стоявшей чуть дальше, залпом хлопнули три двери, и съёмочная группа ТВЕН тоже рванула к флагманскому ментовскому "бобону".
   Внезапно двери автобусика распахнулись, и из него один за другим стали выползать менты с сытыми, довольными физиономиями. Казалось, что приехали они на загородный пикничок, по дороге уже успели опрокинуть рюмку-другую и сейчас начнут разводить костерок для шашлычков. Увидев журналистов с телекамерами и микрофонами в руках, менты слегка поукисли. А в это время из ГАЗика выпрыгнул высокий сухощавый офицер, видимо, это и был старший лейтенант Легкоступов, и, быстро-быстро моргая, как будто в оба глаза одновременно попали соринки, мрачно рявкнул на подошедших к нему телевизионщиков:
   - Кто допустил?
   Барракуда ничуть не смутилась:
   - Телекомпания МИРТВ, Юлия Ящук, специа...
   - Кто допустил, я спрашиваю!? - ещё более громогласно оборвал её мент. По всей видимости, его никто не предупредил, что на облаву поедут телевизионщики. - Уберите камеры, вы мне срываете операцию. И очистите территорию проведения захвата наркозависящих...
   - Хорошо, - как-то очень быстро согласилась Юлька, оскалив зубы в хищной улыбке, словно морская щука - барракуда - в предвкушении сытного обеда. - Я так и сообщу майору Погребняку. Только позвольте узнать ваше имя и звание.
   То ли фамилия майора обладала такой магической силой, то ли хищный оскал Барракуды подействовал, но старший лейтенант вдруг перестал моргать. Он быстро сменил гнев на милость, и, расплывшись в добродушной улыбке, сказал:
   - А-а-а! Так вы оказываете информационную поддержку? Очень хорошо... Надо было вас в план включить... Начальник операции "Анти-Косяк", старший лейтенант Легкоступов...
   - Товарищ старший лейтенант, - выглянул из "бобона" один из ментов, - "загонщики" к операции готовы, можно приступать...
   - Ты не видишь, я с прессой общаюсь! - гавкнул Легкоступов и, вновь повернувшись к телевизионщикам, предложил, - давайте, на все вопросы я отвечу после завершения операции, а сейчас прошу, - он сделал широкий жест рукой, - вы увидите всё своими глазами.
   Менты возле автобуса, внимательно наблюдавшие за общением шефа с журналистами, быстро сделали оргвыводы, и на их физиономиях стали проявляться признаки мужественности и героизма. Старший лейтенант подошёл к машине и дал команду к началу операции.
   Артём вскинул телекамеру на плечо и начал снимать, как люди в тёмно-сине-сером камуфляже один за другим потянулись вдоль дороги и начали спускаться в сторону берёзовой рощи.
   - Коренков, давай бегом! - крикнула Юлька, спешившая вслед за ментами и ТВЕНщиками. - Догоняй!
   Артём сделал ещё несколько общих планов и устремился за участниками операции "Анти-Косяк" и телевизионщиками, готовыми оказать всевозможную информационную поддержку.
   - Посмотрим, чей план лучше, - сказал Легкоступов, когда менты пересекли рощу и остановились метрах в тридцати от конопляной плантации.
   - Господин Легкоступов, - издевательски спросил репортёр из ТВЕНа, - а почему Органы не вырубают эти конопляные заросли?
   Старший лейтенант подвоха не почувствовал, снова быстро-быстро заморгал и самодовольно принялся рассказывать:
   - Этот способ захвата наркозависящих разработан в нашем Шипуновском РОВД. Называется он - "Колорадская зимовка". Многие дачники используют... Когда снег только-только сходит с огородов, они высаживают несколько выращенных кустов картофеля. Колорадские жуки, наголодавшиеся за зиму, всей шарой на них и выползают. Остаётся только собрать этих тварей в стеклянную банку и сжечь. Вот так и мы...
   Красное, как будто раздувшееся, солнце уже готово было упасть в блестящие на горизонте неподвижные воды отстойников, но ещё висело над ними, как будто сомневаясь, стоит ли это делать. И за душевными колебаниями светила следило всё живое в округе. Мошкара старалась взлететь повыше, жужжа от души свою последнюю осеннюю песню, ласточки метались то вверх, то вниз, но с каждым движением всё удаляясь в сторону солнца. Даже конопля оборотила свои тяжёлые, набрякшие шишечки, маслянистые толстые листья к источнику тепла и света. А солнце взирало на всё это с такой галактической усталостью, что, казалось, рухнет оно сейчас и уже никогда больше не взойдёт.
   - Букле... - сказала Юлька.
   - Ага, аромат нехилый...
   - Я говорю, что поле - как ткань с узелками, букле называется, - Барракуда ядовито посмотрела на оператора с ТВЕНа, посмевшего вмешаться в созерцание ею конопляного простора.
   - Ну да, - пролепетал тот, - только воняет. И лучше бы коноплёй. А то, как ветер подует, то хоть затычки в ноздри вставляй.
   Барракуда взглянула на него как Мисс Вселенная на калоши и подошла к Артёму:
   - Слушай, может стэндап снимем? - она махнула головой в сторону плантации.
   - Вон в тех зарослях...
   Артем оглядел поле будущего "урожая" - тишина и покой. Не видно ни милиции, ни "колорадских" наркоманов.
   - Пойдем, делать-то пока всё равно нечего.
   Барракуда направилась вниз по берёзовому пригорку, напрямик, прямо по траве, которая становилась всё гуще и гуще. И вдруг она в нерешительности остановилась.
   - Снимай, снимай! - азартно зашептала журналистка. - Вон, вон, кусты шевелятся...
   Артём направил камеру в ту сторону, куда показывала Барракуда. Там, метрах в сорока от него, и в самом деле что-то происходило. Заросли конопли колыхались, оттуда всё отчётливей доносились шум и треск сушняка.
   - Ага, мышеловка захлопнулась! - восторженно завопила Барракуда, указывая уже куда-то в другую сторону. - Бежим, первых сейчас поймают!
   Артём рванул следом за ней, не выключая камеру, но уже и не глядя в глазок видоискателя. Только теперь он мог видеть всю картину происходящего целиком: из кустов один за другим выскочили трое подростков, а к ним уже неслись бравые парни в камуфляже. Артём понял, что ближе к месту событий подбежать не успеет, а потому резко остановился, трансфокатором немного приблизил картинку и заснял момент захвата во всём его героико-трагическом абсурде. Двое из подростков, увидев ментов, сразу же остановились как вкопанные, зато третий начал дико и как-то ненатурально хохотать, кружить на одном месте, яростно жестикулировать руками, словно постовой на перекрёстке и кричать:
   - Вдребезги стеклянный! Вдребезги стеклянный идёт! Ха-ха-ха! Вон он, вон он! Из окна в окно! Ха-ха-ха! Ловите его!
   Наркоман стал показывать куда-то в заросли конопли, продолжая кричать свой галюциногонный бред:
   - Всевидящее окно! Вдребезги стеклянный уходит! Держите его! Ха-ха-ха! Упустили стеклянного! Упустили!
   Коренков торопливо, стараясь не выпустить из кадра ни охотников, ни их добычу, подбежал к месту задержания.
   - Стоять, стоять ё...б... твою мать, - один из ментов пытался привести в чувство уделанного парнишку, которого всё никак не отпускал хохотунчик.
   - Этот уже укурился в хлам, - сказал старший лейтенант. Подойдя к наркоману, он широко замахнулся, потом вспомнил про камеру и по-отцовски пошлёпал парня по щекам. Тот присел на корточки, закрыл лицо руками, и затих. - Так, Симонов, составляй протокол.
   - Какой протокол, мы просто грибы собирали! - нагло заявил один из двух смирных задержанных.
   - Сейчас вы нам и про грибы расскажете, и про шишечки... - сказал молоденький сержантик. - Ну-ка руки показывайте...
   - А чё, руки как руки...
   Артём мгновенно взял крупным планом ладони ближайшего к нему подростка. Сразу было видно, что эти натруженные до мозолей руки ободрали не один конопляный стебель, собирая пыльцу, и натирая затем её в мелкие черные колбаски и комочки, которые наркоманы называют пластилином, или коротко планом. Грязный зеленовато-коричневый налёт явственно проступал на пальцах и по краям ладоней, а сами они были жуткого красного цвета. Видимо, заметив облаву, подростки не только выкинули весь свой натёртый урожай, но и пытались слюной смыть улики незаконной деятельности.
   - Камеру убери, - нахально заявил обладатель натруженных рук. - Не имеешь права, мне ещё восемнадцати нет...
   - Ишь ты какой умный, - старший лейтенант, отодвинув Артёма в сторону, лично подошёл к подростку. - Не хочешь в этой камере сниматься, в другой тебя живо снимут... Ну-ка руки поднимай...
   Парень с наглой самодовольной улыбкой поднял руки.
   Старлей похлопал по куртке и победно произнёс:
   - Так, карманы выворачивай...
   Всё ещё улыбаясь, подросток извлёк из правого кармана чёрный пакетик размером в два спичечных коробка. Он недоумённо покрутил его в руках, потом посмотрел на ухмыляющихся ментов, и улыбка стала медленно сползать с его лица.
   - Так, товарищи журналисты, будете понятыми...
   - Какими понятыми?! Да вы же мне его только что подкинули! - парень был в шоке. Через секунду, придя в себя, он зашвырнул этот пакет в заросли конопли.
   В этот момент кто-то закричал с другого края поля:
   - Товарищ старший лейтенант! Идите сюда! Мы тут Грача поймали! У него удостоверение журналистское!
   - Симонов! Разбирайся с этими и гони всех в катафалк! - приказал Легкоступов. - Да, пакетик не забудь найти, - и, уже обращаясь к парнишке, шепеляво добавил, - касфелёк, касфелёк, какой касфелёк... Пальчики-то на пакетике только твои...
   Артём вместе с Юлькой рванули за старшим лейтенантом - очень уж хотелось взглянуть на коллегу-наркомана. Попетляв по кромке конопляного поля, они вышли к тому месту, откуда кричал милиционер. Рядом с ним стоял Эдик Грач - корреспондент "Енинградской правды". Артём присвистнул и сказал:
   - Смотри-ка, Эдика повязали...
   - Вы его знаете? - кивнул в сторону задержанного Легкоступов.
   - Знаем, конечно! - утвердительно мотнула головой Юлька. - Это журналист Эдуард Грач.
   Легкоступов нехорошо засмеялся:
   - А я-то думаю, что за птица такая крупная к нам в силки попалась! Вот и среди ваших наркоманы водятся!
   Увидев коллег, Грач замахал руками и закричал:
   - Юлька! Артём! Да скажите вы им, что я не наркоман! Я специальный корреспондент, статью готовлю.
   - Знаем, знаем мы вашу статью, - ухмыльнулся старлей, - "Незаконное изготовление, приобретение, хранение либо сбыт наркотических средств" - статья N 228 часть вторая...
   - Товарищ старший лейтенант, - Юлька снова хищно оскалила свои зубы. - Он правда журналист. В "Енинградской правде" ведёт рубрику "Испытано на себе". Отпускать его ни в коем случае нельзя, а то ведь так и напишет: милиция работает непринципиально, с три короба ей наплетёшь - она и поверит...
   Грач этих слов слышать не мог - расстояние было приличное, а Артём сначала даже не поверил своим ушам. Когда же смысл сказанного наконец-таки до него дошёл, было уже поздно.
   - Ващенко! - приказал старший лейтенант. - Протокол не составляем, в отделении разберёмся. Давай его в автобус!
   Грач попытался что-то ещё сказать, но Ващенко легко и настойчиво подтолкнул его в спину.
   - Ну и на фига ты это ему сказала? - спросил Артём, когда Эдика увели, а Легкоступов лёгкой походкой помчался к следующей жертве.
   Юлька непонимающе посмотрела на видеооператора:
   - Это я ему подарок сделала. Всё равно в этой "Правде Енинградской" почитать нечего, а так будет у них материал классный: "Ментовская облава глазами наркомана", - она вздохнула, - вот это эксклюзив так эксклюзив! Даже завидно! Представляешь, нас бы так задержали! Да ещё всё это скрытой камерой снимать, которая в пуговицу вмонтирована! Вот это был бы репортаж! А то носимся тут как сайгаки по конопляному полю... Кстати, ты крупно коноплю поснимай, пригодится для перебивок.
   Снимать коноплю у Артёма уже не было никакого настроения.
   - И всё-таки ты зря, - сказал он. - По-моему, в ментовку попадать в планы Грача не входило...
   - Да брось ты. Сейчас позвоним в редакцию, скажем, чтобы забрали свою перелётную птицу. И всего-то и дел...
  
   Усталое осеннее солнце, бросив прощальный луч на Еннск, скрылось за горизонтом, как раз в тот миг, когда УАЗик со съёмочной группой въехал в ворота телекомпании. По дороге назад Барракуда и в самом деле звякнула по сотовому в редакцию еженедельника и сообщила о злоключениях Эдика. Похоже, на другом конце электронного луча, плавно перешедшего в провод, этому известию никто особого значения не придал. Грач вечно вляпывался в какие-то мрачноватые истории, но, как правило, выкарабкивался из них сам.
   "Барракуда она и есть Барракуда, - раздумывал Артём, возвращаясь с работы. - Вторая Шахиня. Не случайно её Ириада грызёт. А ведь сама и взрастила, подняла, так сказать, с подиума говорящую куклу. Поди, ума хотела дать... Хотя какого там ума... Вечная тема - учитель и ученик, только во всём ставится знак минус. Ученица во всём должна превзойти свою учительницу - в хитрости, в подлости, в жадности... Кто-то из них рано или поздно сожрёт другого. Крокодила, конечно, мощнее и крупнее, зато барракуда увёртливее и проворнее... Как в мире животных..."
   А вечер таял, как эскимо в тёплых ручонках озорного мальчишки...
   Город погружался в сумерки, словно необъятная подводная лодка, и было в этом погружении, что-то первобытное, изначальное, таинственное и неповторимое. Невпопад загорались неоновые звёзды, дома по обеим сторонам улиц начали вытягиваться, устремляясь к небу, одноразовые батискафы приглашали совершить лёгкую прогулку по подводному миру. Деревья, уже подёрнутые кое-где золотым опереньем, плавно раскачивались, словно гигантские водоросли, и в их безмолвии, тут же угадывалась вековая мудрость: "Флора гораздо мудрее фауны".
   Артём сел в оранжевый "батискаф N57", заплатил океанографу семь рублей и понёсся по глубинам неведомого океанского дна, из окна разглядывая его обитателей. Стайки пёстрых рыбёшек неслись по своим домикам, многотонные киты - супермаркеты поддерживали на своих спинах черепах, которые торговали золотыми ключиками и прочими безделушками, столь востребованными в подводном царстве. Хищники обламывали о батискаф зубы: акулы, рыбы-бензопилы и рыбы-серп-и-молоты отскакивали от него как ошпаренные сухим горячим воздухом. Что уж там говорить о несчастных крокодилах и барракудах! Они даже рядом не плавали...
   - Горпарк! - объявил водитель трамвая. - Следующая - "Магазин "Нептун"!
   Голос выдернул Артёма из пучин фантасмагории на грешную гладь бытия.
   "Магазин "Нептун", магазин "Нептун", - повторил про себя Коренков, - что же это означает?" И тут он вспомнил. Как раз недалеко от этого магазина и жил Гера Кейбель. Мгновенно в голове у Артёма появился план - нет смысла откладывать на завтра то, что нужно было сделать ещё вчера. Он решительно поднялся с сиденья и пошёл к выходу.
   Темнеющие улицы быстро пустели. Выйдя на остановке "Магазин "Нептун" Артём направился было вперёд, вслед за уходящим трамваем, потом остановился, огляделся и повернул в обратную сторону. И точно. Завернув за угол выросшей буквально за год новенькой десятиэтажки, он увидел их - "Трёх богатырей". Когда-то они стояли здесь в одиночестве и были, пожалуй, первыми высотками в городе.
   Три девятиэтажки, в одной из которых родители Кейбеля - какие-то большие учёные - получили долгожданную квартиру, всегда притягивали к себе мальчишек. Вот и Артём, вместе с одноклассниками, бегал сюда после уроков, чтобы вдоволь накататься на бесплатном аттракционе - лифте. Кто первым придумал название домам - "Три богатыря" - сейчас уже и не вспомнить. Но только никак иначе их и не называли. Гера Кейбель жил в третьем подъезде первого от дороги дома. Обычно он выходил на своём седьмом этаже и, пока все остальные путешествовали то вниз, то вверх, переодевался и приносил кучу вкуснейших бутербродов. Артём попытался вспомнить, что же прилагалось к хлебу и не смог. В памяти осталось только ощущение чего-то вкусного и просто таявшего во рту.
   Вход в третий подъезд преграждала массивная металлическая дверь. Коренков глянул на замок - стандартный. Значит, проблем не будет.
   В Еннске за последние лет пять подобные железные преграды появились, чуть ли не на всех подъездах. Ставились они организованно, а потому замки были практически везде одинаковы. К ним прилагались длинные квадратные с нарезкой ключи, носить которые постоянно с собой было жутко неудобно - они не помещались ни в один карман. И еннчане нашли другой способ отпирания этих замков. Помогали простые кустарники, которые росли повсюду. Надо было только обломать веточку толщиной с указательный палец и длиной сантиметров пятнадцать, очистить её от коры, вставить в прорезь замка, покрутить туда-сюда и резко нажать вперед. Механизм действия мало кто понимал, но этого и не требовалось - дверь открывалась. Люди поленивее за веточками даже и не бегали. Они просто осматривались вокруг: одноразовыми деревянными отмычками было усеяно всё крыльцо.
   Артём достал зажигалку, наклонился и осветил прилегающую к подъезду территорию, выбрал наиболее подходящую веточку, вставил в замок, резко нажал и услышал щелчок. "Сезам" открылся.
   Лифт, к счастью, работал. Был он вроде бы тот же, что и в детстве, но какой-то другой. Не хватало волшебства: сверкающих панелей, загорающихся кнопок. За годы эксплуатации кабину так изуродовали, что даже заходить внутрь было противно. В лифте стоял запах мочи, кнопки кто-то прожёг, видимо, сигаретой или спичками, лампочка, одиноко выглядывающая из раскуроченного плафона, надрывно мигала. Лирическое с налётом ностальгии настроение мгновенно испарилось. Артём вышел на седьмом этаже и позвонил в самую ближайшую к лифту дверь.
   Словно только и дожидаясь трели звонка за дверью, отчаянно заплакал ребёнок.
   - А-а-а... А-а-а... Спи ты, наконец, - донеслось из квартиры. - Кто там?
   - Извините, я... - Артём вдруг понял, что не знает, как представиться. - Здесь раньше Гера Кейбель жил... Я его одноклассник...
   Замок щёлкнул, и дверь открылась на расстояние сдерживающей её цепочки. Из квартиры выглянула моложавая женщина с младенцем на руках. Оба с любопытством уставились на позднего гостя.
   - Я Артём... Коренков...
   - А как ваше прозвище в школе было? - поинтересовалась вдруг хозяйка квартиры.
   - Кореш, - нерешительно ответил гость.
   Дверь прикрылась и через секунду цепочка была снята.
   - Проходите, пожалуйста... Только вы извините меня, я малыша уложу... Раздевайтесь, проходите на кухню... Там удобнее будет...
   Женщина побежала в комнату, и через секунду оттуда опять донеслось: "А-а-а.... а-а-а..."
   Артём в нерешительности с минуту постоял в прихожей, потом снял кроссовки, повесил куртку и кепку на почти пустую вешалку и прошёл на кухню. Следом появилась и хозяйка.
   - Меня Мариной зовут, - сказала она. - Вы, наверное, не помните... Я сестра Геры...
   Только сейчас в памяти Артёма всплыла маленькая девчушка лет десяти с двумя забавными косичками, торчащими в разные стороны. Она никогда не лезла в их мальчишечьи забавы, но её любопытный носик постоянно выглядывал из дверей соседней комнаты, а хитрые глазёнки как будто оценивали всех друзей брата на предмет подходящего жениха.
   - Я из всех одноклассников Геры вас очень хорошо запомнила... Из-за прозвища. Оно мне таким смешным казалось. А Гера объяснял, что это такое - "Кореш". Раньше-то у него много друзей было, а как пропал - никто не заходит...
   - Так он, действительно, пропал? - спросил Артём, мельком взглянув на Марину, и будто оправдываясь добавил, - я недавно совсем узнал...
   - Скоро уже три года будет... - устало подтвердила Марина. - Он до сих пор во всероссийском розыске. Мы даже в передачу "Ждём тебя" обращались, но...
   - А мне Володя Громов рассказал, тоже наш одноклассник... Не помните такого?
   - Нет, не помню. Хотя... Если фотографию посмотреть...
   - Да, неважно... Просто, он говорил, что обстоятельства какие-то... В туалет, вроде как, зашёл и не вышел.
   Марина, было погрустневшая, улыбнулась:
   - Да врут всё. Понапридумывали Бог весть что... Хотя обстоятельства, действительно... - она снова задумалась. - Никто толком не знает, что произошло. Утром как обычно собрался на работу, вышел из квартиры, и я лично видела, как он зашёл в лифт. Но из подъезда он не выходил. Это уже потом выяснилось, когда милиция восстановила буквально по секундам события того дня...
   - Так может, он через чердак как-то выбрался? - спросил Артём.
   - Я вообще ничего не понимаю... На третий день его исчезновения мы обратились в милицию. Родители все бумаги его переворошили, искали хоть какую-то зацепку. Но... Он или всё уничтожил, или с собой забрал...
   - Совсем ничего не нашли? - Артёму стало любопытно, если человек всё уничтожает, значит... - Может, он планировал куда-то уехать?
   - Нет, он бы мне сказал. У нас никаких секретов друг от друга не было. Он бы точно мне сказал... Но Гера в последнее время вообще был странный. Книжки какие-то странные всё читал - Каббала, Дзен-буддизм, Карты Таро, ещё всякая магия... Я брала у него, листала... Спрашивала - что ты в них нашёл?
   Марина закрыла лицо ладонями, и Артём решил, что она вот-вот заплачет. Но сестра Геры вдруг встрепенулась, как будто припомнила что-то очень важное:
   - Постойте, Артём. Может быть, вы разберётесь...
   Она встала, быстро пошла куда-то в недра квартиры и почти тут же вернулась с мятым тетрадным листочком.
   - Вот, посмотрите... - Марина протянула бумагу Артёму. - Я его случайно в старой Гериной крутке нашла... Она в чулане долго висела, я хотела её выкинуть, проверила карманы, а там - вот этот листок. Развернула, смотрю - почерк брата... А что всё это значит - непонятно. Хотела родителям в Питер отправить, они же у нас в Санкт- Петербург перебрались, когда Гера пропал. А потом побоялась, вдруг письмо в дороге пропадёт. Я им ксерокопию послала, а оригинал пока себе оставила...
   Пока Марина всё это рассказывала, Артём развернул листочек и принялся его изучать. На бумажке была набросана какая-то план-схема. В середине - что-то вроде песочных часов, по бокам от них - две свастики, только буквы "Г" на них развернуты в разные стороны. Каждая из свастик была очерчена жирно, очень толстым простым карандашом, а вот противоположные концы её соединяли пунктирные линии, казалось, что она представляет собой ещё двое наклонных скрещенных песочных часов. Над левым знаком стояло - "19138 градусов", а под правым - "21842 градуса". В нижней части листочка Геркиным аккуратным почерком были написаны четыре фразы:
   "Одно я - процесс постоянных погрешностей"
   "В окне - рок, в зеркале - Бог?"
   "Йод-хе-вау-хе"
   "Верблюды назад не ходят!"
   Больше ничего на листке не было.
   - Если хотите, я вам копию дам, - сказала Марина. - Я их нашлёпала штук десять, думаю, может в милицию одну отнести...
   - Если можно, - согласился Артём и добавил, - попробую разгадать эту шараду.
  
   СТУЧИТЕ ГРОМЧЕ!
   "Я Вам стучу, мой стук ещё, быть может
   Ласкает слух Ваш негой неземной.
   Один язык на свете есть - Азбука Морзе!
   Он словно мост меж Вами и меж мной!"
   Это четверостишие Вениамин Андреевич сочинил на даче, сказать вернее - даже не даче, а на перроне остановочной платформы, когда возвращался домой и ожидал электричку. Времени у него было предостаточно. На шестичасовую он опоздал (в очередной раз подвели солнечные часы), до следующей ещё было минут сорок - пятьдесят, здесь-то радиолюбителя и подкараулила мимолетная муза.
   Подозрительную связь между солнечными часами и прилётами музы Вениамин Андреевич Бриль заметил в самом начале этого лета, как раз с той поры, когда он со всем безумием пятидесятидвухлетнего мужчины влюбился в соседку - очаровательную тридцатишестилетнюю Анну Георгиевну.
   Уже четвёртый месяц Вениамин Андреевич жил в таком абсурдном мире и в таком лихорадочно-приподнятом состоянии, сравнить которое можно только с пылкой влюблённостью семнадцатилетнего юнца. В отличие от безусых Ромео, чья любовь зачастую бывает неразделённой и безответной, любовь Вениамина Бриля была ответной и разделённой панельной стенкой между сортирами...
   Незамысловатые солнечные часы на круглом деревянном столике, стоявшем в открытой беседке, смастерил сам Вениамин Андреевич. Произошло это так давно, что цифры на блатном столовом циферблате уже основательно истёрлись, видны были еле-еле а, обновлял он их, крайне редко. Между тем, в последнее время этот нехитрый указатель бренности всего сущего на земле стал играть для Бриля довольно определяющую роль. Будучи заядлым радиолюбителем и ярым поклонником небезызвестного Сэмюеля Финли Бриза Морзе, Вениамин Андреевич начал весной этого года более внимательно прислушиваться к окружающим его звукам, а точнее сказать стукам. Первыми, кто неприятно поразили его тонкий музыкальный слух, были обыкновенные часы. Причём, именно те, которые беспрерывно выдавали своё гнетущее тиканье.
   Чуткому уху профессионала - радиолюбителя, к каковым себя, безусловно, причислял и Бриль, всё время слышались две точки, обозначающие на языке Морзе букву "И". Часы как будто бы спрашивали: "и и и? И? И что дальше? Тебе уже перевалило за полтинник, жизнь, можно сказать, прожита, а чего ты добился? Преподаватель физики в средней школе! Зарплата пять тысяч рублей! Смешно!"
   Вениамин Андреевич понял, что с этими происками беспощадного времени надо также беспощадно бороться и, первым делом избавился от наручных часов. Он просто перестал их носить. В трёхкомнатной квартире, где кроме его пожилых родителей, младшего сына - бездельника, ожидающего повестки из военкомата, дражайшей супруги, имел несчастье проживать и он сам, Бриль разобрал все часы и, проявив недюжинную смекалку, добился их практически бесшумной работы. С той поры на дачном участке других часов, кроме солнечных, попросту не было. Вставляя даже обыкновенную столовую вилку в центр циферблата, по её тени время определялось очень легко, правда, с небольшими погрешностями в пятнадцать - двадцать минут, что и приводило иногда к опозданиям на общественный транспорт.
   Маленькие победы над часовыми механизмами так вдохновили мастера, что он взялся, было и за другие бытовые приборы, издающие подозрительные звуки. Однако же, после двух локальных ссор с супругой и материнской мольбы оставить холодильник в покое, Вениамин Андреевич всё же уступил домашним и бросил эти занятия.
   Холодильник продолжал покряхтывать, пылесос иногда гудел, но эти звуки, как вскоре понял Бриль, не несли в себе угрозы. Более того, он обнаружил огромное количество стуков и постукиваний, которые произносили исключительно положительные буквы и несли позитивные эмоции. К примеру, не раз проходя мимо каких-либо новостроек, Вениамин Андреевич отчетливо слышал то "Зврасвутйте!", то "Дотброе угро!". А однажды ему прислышалось и вообще весьма занятное словечко: "Эксгуманность". Он долго размышлял над тем, что бы это могло означать, но так и не найдя более-менее приемлемого ответа решил, что это призыв вернуться к доброте, милосердию, одним словом, воскресшая гуманность, которой так не хватает нам всем.
   Как-то раз в июле, заночевав на даче, он практически всю ночь слушал одиноко скребущуюся где-то под полом мышку. Серый грызун поведал грустную сказочку о суровой борьбе за выживание и, Вениамин Андреевич очень пожалел, что дословно её не записал. Наверняка, могла бы выйти поучительная зарисовка в духе Пришвина.
   Выбираясь на природу - в парк Свердлова, а ещё лучше в лес, Бриль стал слышать целые рассказы, правда, подчас, не имеющие абсолютно никакого смысла. Едва ли не сутки он ломал голову над загадочной фразой: "Пы3зпа!оад2 м:гч п.л7а" е2ы?ц!ш5,37.., Т3л!ч8г.уы.1,.очс,... Ион"иг"ч,,, К5,л?д:(чд",,4..ап8ю.:шр л"!р4с,ш7а!", настуканной в ветреную погоду шумящими берёзами, скрипящими клёнами и мелкой лесной живностью, наподобие дятлов. Чудилось Вениамину Андреевичу в этом зашифрованном послании что-то неуловимо-русское, исконное, то, от чего мы уходим с каждым днем, с каждым годом, с каждым веком всё дальше и дальше. То, к чему мы все рано или поздно обязательно вернёмся...
   "Стуккачество" - именно так впоследствии Бриль начал называть наиболее качественные, упорядоченные и образующие в целом какой-либо смысл, стуки. "Простукваша" - этим словом он обозвал совершенно нескладывающиеся между собой постукивания, которых, кстати сказать, с каждым днём становилось всё меньше.
   По-прежнему множество тайн и загадок несла природа. Если, допустим, стуки, издаваемые человеком, животными, приборами или механизмами Вениамин Андреевич почти всегда складывал в понятные междометия, слова или предложения, то матушка-природа не желала так просто идти на контакт. У Бриля была одна версия, вроде того, что, скажем, в лесу, огромное количество звуков просто перемешиваются и в этом хаосе, в этой какофонии очень сложно выделить чей-то один стук. Но всё же, в глубине души, он верил, что эти таинственные шифры принадлежат самой Земле и, разгадать их предстоит именно ему - скромному педагогу, мастеру "золотые руки" Вениамину Андреевичу Брилю.
   Несомненно, как радиолюбитель - телеграфист с тридцатилетним стажем, Вениамин Андреевич Бриль и сам постоянно "выходил в эфир", иными словами стучал и отстукивался, где только можно и как только можно. Подобно полярному лётчику, совершившему вынужденную посадку в шельфовых ледниках и торосах Арктики, он посылал свои позывные в надежде, что его кто-то услышит и откликнется. Терпение и настойчивость не могли не вознаградиться. Однажды вечером, где-то в начале июня, сидя в сортире своей трёхкомнатной квартиры, между малым и большим делом, он отстучал по бачку унитаза, расположенного за спиной: "Всем, всем, здесь UАЗАТТ, прошу ответить, приём". В ответ он услышал чёткую и ясную морзянку c другой стороны панельной стены, разделяющей туалеты соседских квартир: "Юстас - Алексу: принимаю вас очень громко, пять, девять. Готова приступить к выполнению задания. Как приняли, приём". Услышав этот ответ и недоделав одно очень большое дело, Вениамин Андреевич стремглав вылетел из сортира. Находясь в чрезвычайно взволнованном психическом состоянии, он сначала было, подумал, что со "стуккачеством", надо, пожалуй, закругляться...
  
   Уже навесив на дверь дачного домика, маленький, больше похожий на игрушечный, замочек, уже нацепив до отказа забитый морковкой, свеклой и прочими дарами шести соток рюкзак, Вениамин Андреевич подошел-таки к солнечным часам. Ласковое сентябрьское солнце уже склонировалось где-то ближе к закату, давно покинув зенит. Позолоченные ветви берёзы отбросили свои дырявые тени на беседку и разобрать который час, даже в погрешности было трудновато. В это мгновение Бриль и почувствовал лёгкое дуновение музы, где-то среди высоких облаков, сделавшую мёртвую петлю. "Сегодня, - счастливо подумал он, - сегодня решится всё!".
   Стихи радиолюбитель - телеграфист особо никогда не любил. Даже в те далекие годы на заре своей юности, когда его сверстники обоих полов, таясь и прячась, друг от друга сочиняли стишата о первой любви, он не попытался даже хоть раз зарифмовать, что-нибудь вроде "полюбил-разлюбил". Но сейчас, уже подходя к перрону и провожая взглядом убегающую электричку, он вдруг заметил у себя в голове неизвестно откуда взявшуюся строчку: "Я Вам стучу, мой стук ещё, быть может..." Муза - истребитель сделала еще одну мёртвую петлю, вышла из крутого пике и атаковала Вениамина Андреевича уже поистине гениальной строкою: " Ласкает слух Ваш негой неземной..." Бриль не растерялся, достал из нагрудного кармана афганки блокнот и карандаш и тщательно с достоинством записал подаренные небесами строчки. Ожидая нового озарения и перечитывая написанное, он вдруг заметил, что залётная муза подбросила ему какой-то второсортный товарец. Фраза "Я Вам стучу, мой стук ещё, быть может..." явно была дохленьким ремиксом бессмертного пушкинского творения. "Вот так всегда, - подумал радиолюбитель, - и в магазине мясо протухшее подсовывают, и вдохновение какое-то с душком накатывает". Делать было нечего. Муза, то ли обидевшись, то ли полетев бомбардировать своими "шедеврами" других пиитов, не прилетала.
   Вениамин Андреевич решил, что и без музы, сумеет досочинить четверостишие. После мучительных раздумий и получасового блуждания по платформе, он родил продолжение:
   - Один язык на свете есть - Азбука Морзе!
   Хотя, ни по рифме, ни по ритму, эта строфа не подходила к двум первым, Брилю она нравилась. "Морзе, конечно же, не слишком рифмуется с "может", - размышлял он, - но в конце концов, главное - не слова, главное - чувства". Дело оставалось только за последней четвёртой строчкой. Здесь, сколько ни ломал голову радиолюбитель, ничего путного в неё не приходило. И только в тот самый момент, когда электричка приятно отстукивая, уже приблизилась к перрону, блудная муза всё-таки вернулась и одарила Вениамина Андреевича последней фразой, опять же не лишённой некоторой гениальности: "Он словно мост меж Вами и меж мной!".
   Устроившись на краешке сиденья в середине седьмого вагона и повторив про себя несколько раз четвертую строфу, Бриль с удовольствием прислушался к стуку колес электропоезда. Точка - тире, точка - тире по азбуке Морзе означали букву "Я". "Я. Я. Я. Я! Я! Я! - удовлетворённо подпевал электричке Вениамин Андреевич. - Я сумею, я смогу, я добьюсь, я пробьюсь, я добьюсь всего!". Достав блокнот и карандаш, и записав последнюю недостающую фразу стихотворения, он с удовольствием ещё раз перечитал четверостишие. Получилось очень даже неплохо.
   "И почему я в молодости не писал стихов? - подумал Бриль. - Наверное, мог бы стать и поэтом...".
   Юность Вени Бриля была овеяна смутными воспоминаниями детства о тёплой хрущёвской оттепели и заморожена суровой действительностью застойного ледяного периода. Уже к середине семидесятых он всерьёз увлекся радиосвязью. Сначала чётко следуя инструкциям журнала "Техника молодежи" он собрал-таки настоящую, пусть и совсем крошечную, радиостанцию. А вот после этого следовать пришлось инструкциям совсем другим. Откуда ему, двадцатилетнему пареньку с "каким-то диссидентским", как выразился его куратор из КГБ, именем Веня было знать, что, ударившись в радиолюбительство, он наживает себе массу проблем. Наблюдение за работой домашних радиоприемников велось в те времена пристально. Железный занавес намертво глушил все "голоса" оттуда и все шепотки отсюда. Да и между собой, телеграфистам - радиолюбителям в свободной стране "Полезных Советов" для обсуждения были рекомендованы две темы: собственно радиолюбительство и погода. Малейшее отклонение от допустимых тем, могло стать причиной закрытия радиостанции, а то и уголовного преследования. Коротковолновики со стажем уже во времена перестройки наперебой рассказывали свои "душераздирающие" истории о вызовах в Комитет за объявление номера своего абонентского ящика в эфире или указание города, в котором он проживает. Вениамин Андреевич тоже рассказывал. Его истории повествовали об ужасах застенок, стонах в соседних камерах и, конечно, перестукивании заключенных азбукой Морзе. В районном отделе КГБ он, впрочем, несколько раз бывал. Только пускали его не дальше кабинета куратора, который, следуя чёткому правилу, ещё раз зачитывал ему список позывных радиолюбителей "оттуда", с которыми общаться запрещалось.
   Ощущать свою причастность к событиям вселенского масштаба приятно всегда. Вдвойне приятно, если это борьба за свободу страны против тирании, и оканчивается она твоей полной и безоговорочной победой. Так, по крайней мере, казалось поначалу Вениамину Андреевичу. Перестройку он принял всей душой и всем сердцем, но с каждым днём его иллюзии исчезали, примерно так же, как и последние продукты с прилавков магазинов. Свободолюбивая натура Бриля проявила себя и после того, как железный занавес насквозь проржавев, рухнул, а вместе с ним развалился и весь союз свободных и социалистических. Хотя все ограничения на общение с иностранными радиолюбителями были давно отменены, добавлены новые радиолюбительские диапазоны, тематика обмена информацией, по мнению Вениамина Андреевича, осталась практически той же самой. А дело было в том, что по негласному договору радиолюбители всего мира стараются не обсуждать в эфире четыре темы: политику, бизнес, секс и религию. Вырвавшись из-под колпака КГБ, Бриль желал бы поговорить как раз о продажных политиках, о бандитском бизнесе, о размере груди Чиччолины и об особенностях православного вероучения. О чём бы он ни пытался говорить, всё сводилось к этим четырём темам, на которых, собственно, и зиждется ныне весь мир. Большую же часть его радиоколлег интересовали совсем другие вопросы, среди которых, кстати, проблемы радиолюбительства и погода, стояли едва ли не на первом месте. Так и не найдя толком единомышленников, кто бы целиком и полностью разделял его взгляды, так и не отыскав в мутных волнах радиоэфира собеседников, кто хотя бы желал с ним постоянно общаться, Вениамин Андреевич охладел к своему увлечению. Да и наличие у гражданина хобби, не приносящего реального дохода - слишком непозволительная роскошь. Изредка, пока ещё действовала лицензия, он выходил в эфир, то позабавить подрастающих сыновей, то просто так по привычке.
   Жизнь, между тем, шла своей чередой.
   Между тем политики и бизнеса, так интересовавших когда-то Бриля, она проскочила легко и незаметно, как намыленная. Две вечно пожирающие друг друга и вечно подпитывающие сами себя, гидры, буйно возросшие на плодородном долларовом навозе, до такой степени были омерзительны, что он даже никогда не ходил на выборы. Выбирать "слуг народа" из тех, кто больше набизнесменил, в смысле, наворовал, и из тех, кто меньше набизнесменил, в смысле, награбил, было попросту неинтересно.
   Тему секса жизнь Вениамина Андреевича затронула как-то походя и нехотя. Супруга Антонина появилась по расписанию, как пальто, купленное по осени взамен старому. Немалую роль в этом сыграли родители Бриля, продолжавшие и по сей день опекать своей неуёмной заботой единственного пятидесятидвухлетнего ребёнка. Добросовестно исполнив супружеский долг, Вениамин Андреевич получил взамен от жены двоих сыновей и постоянные упрёки в своём неумении как следует обеспечить семью. Тема секса во время подобных скандалов и ссор, как правило, не поднималась и понемногу совсем умерла на смертном одре двуспальной кровати.
   Тема религии задела Бриля хоть и по касательной, но довольно больно. Старший сын Евгений лет в девятнадцать умудрился попасть в секту Иоаннитов. Из квартиры начали пропадать деньги и вещи, сам он неделями не ночевал дома, болтаясь неизвестно где. В конце концов, после долгой и неравной борьбы с иоаннитами и с их Богом, удалось Женьку вытащить из объятий единоверцев. С тех пор Вениамин Андреевич стал очень настороженно относиться ко всем религиям, не исключая и православие.
   Отбивая свои точки - тире, жизнь понемногу приближалась к своему логическому завершению. Все точки в ней были редкими короткими светлыми мгновениями, все тире - длинными серыми вереницами дней и ночей. И наверное, так бы продолжалось и далее, если бы Вениамин Андреевич в тот вечер в самом начале июня не нашёл в себе силы и не вернулся обратно в сортир...
   Анна Георгиевна жила в этой же пятиэтажке, тоже на третьем этаже, как Вениамин Андреевич со своим семейством, только в соседнем подъезде. Балконы их квартир выходили на одну и ту же сторону дома, располагались рядом, но были глухо застеклены, и поэтому общения между соседями почти не было. Бриль часто замечал во дворе эту моложавую приятную даму, то одну, то с дочуркой первоклассницей, то с какими-то подругами, но никогда с мужчинами. Особого интереса она у него не вызывала. Женщина как женщина, судя по всему, была когда-то замужем, развелась, есть дочь. О том, что их сортиры и ванные соприкасаются друг с другом и разделены лишь обычной панельной стеной, Вениамин Андреевич как раз и узнал, в тот удивительный вечер.
   ...Вернувшись тогда в туалетную комнату, он отстучал по кафельной стене: "Кто вы? Как вас зовут?". Ответ он получил незамедлительно: "Анна, ваша соседка". Сначала Бриля больше всего ошеломило не то, что женщина по соседству так хорошо знает морзянку, а сам факт наличия какой-либо жизни там за стеной. Почему-то ему всегда казалось, что все туалетные комнаты, ватерклозеты, латрины, гальюны, уборные, нужники и сортиры находятся где-то на краю мироздания, и за задней стенкой просто ничего нет - пустота. Опомнившись, он снова услышал из-за стены легкое постукивание: "Как зовут вас?". Вениамин Андреевич простучал: "Вениамин. Простите за вопрос, откуда так хорошо знаете азбуку?". "Изучала в школе", - услышал он в ответ. Тут он снова услышал стук, на этот раз злой и громкий, совсем с другой стороны туалетной комнаты, и не требующий перевода с морзянского на русский.
   - И долго мы там собираемся сидеть? - раздался суровый голос супруги из-за двери. - Дай хоть руки помыть!
   - Уже иду, - натужно ответил Бриль и быстро застучал по кафельной стенке: "Давайте пообщаемся ещё, завтра в это же время?". За стеной ненадолго задумались, а затем раздался столь долгожданный стук: "Хорошо, завтра в девять, в ванной"...
   С этого момента в жизнь Вениамина Андреевича Бриля вошла любовь. Вошла робко и тихонько, постучав в заднюю стенку туалетной комнаты. Полярный лётчик, затерянный во льдах и торосах, бессильно отстукивающий SOS обмороженными пальцами, вдруг увидел на горизонте белоснежный ледокол.
   Его услышали и его нашли!
   Вихри давно забытых чувств кружились в душе Вениамина Андреевича. Любовь, однажды войдя в его сердце, теперь клокотала там огнедышащим вулканом, стучала сотнями молоточков по вискам, звала на безумные подвиги, отстукивая победные барабанные дроби. Бриль никогда не изменял своей супруге. Но уже во время второго сеанса связи он понял, что Анна просто создана для него, и если их перестучные отношения выйдут из рамок туалетной комнаты, то он более не сможет блюсти супружескую верность.
   Просьбу Анны о переносе следующего свидания из туалетной комнаты в ванную Вениамин Андреевич выполнил просто. Всё дело в том, что туалет и ванная в квартире Брилей были смежные. Ещё лет десять назад, по настоянию всё той же супруги Антонины, Вениамин Андреевич разобрал перегородку между скворечниками и заколотил дверь, ведущую в сортир. В итоге получилась одна туалетованная комната, имеющая как свои плюсы, так и минусы. К основным плюсам можно было отнести размещение стиральной машинки "Волга" и центрифуги, а к огромному минусу - отсутствие возможности сходить даже по маленькому, если кто-то из домочадцев решил принимать ванну. Теперь же Бриль готов был поставить перегородку назад, лишь бы никто из семейства не отвлекал его от общения с соседкой.
   Второго сеанса Вениамин Андреевич ожидал как невеста первой брачной ночи. Ровно в девять часов он громко сказал домашним: "Пойду искупнусь, что-то сегодня жарко" и закрылся в ванной. Подойдя на цыпочках к раковине, Вениамин Андреевич припал ухом к стенке и прислушался. Было тихо. Костяшками двух пальцев он отбил:
   - Вы здесь, Анна? Приём...
   Ответ последовал незамедлительно:
   - Стучите громче, не в КГБ.
   У Бриля радостно засосало под ложечкой.
   - Вы не можете себе представить, Анна, как я рад нашему знакомству...
   Он с трудом подбирал слова. Хотелось сказать многое, но сердце билось сильно, и обладатель его опасался, что не расслышит ответные стуки.
   - Напомните, как вас зовут? Приём...
   Вениамин Андреевич вновь представился, не забыв, на сей раз упомянуть номер квартиры, описать свою внешность, слегка её приукрасив и скинув пару десятков лет, а также поведать, что работает он в школе и очень любит детей. Они говорили о многом, но каждый оставлял за собой право на свои маленькие тайны. Гораздо откровеннее вышло следующее свидание в туалетной комнате, которое состоялось через три дня. Бриль ещё не успел войти и закрыть дверь, как услышал легкое постукивание, однако теперь уже не со стороны раковины, а из района унитаза. Он уловил только конец фразы:
   - ...Зачем вы девушки красивых любите.
   "Как это мило с её стороны", - подумал Вениамин Андреевич и отстучал в ответ:
   - Я здесь, дорогая...
   На слово "дорогая" Анна не обиделась, и даже, как следовало из стука, оживилась и поинтересовалась:
   - А вы не знаете, когда закончится перестройка?
   "Какая тонкая натура, какой изящный юмор, какая умная женщина", - Бриль был наповал сражён таким ёмким и язвительным вопросом. Наконец-то он получил возможность отстучать всё, что хотелось высказать в радиоэфире.
   После перестройки собеседники плавно перешли на бизнес, поговорили о религии и только тему секса они скромно опустили. Она появилась сама собой где-то на седьмом или восьмом сеансе и подняла её Анна. Рассказывая о болезнях и смысле жизни, она вдруг пожаловалась:
   - Так холодно мне в одинокой постели...
   Вениамин Андреевич, наверное, впервые в жизни не выдержал и, нарушив все законы радиообщения, прервал собеседника, не дав достучать последние точки-тире:
   - Я согрею вас, приду и согрею. Давайте, встретимся. Приём...
   Ответа ждать пришлось довольно долго. И Бриль ждал, прекрасно понимая смущение и стеснительность Анны.
   - Вениамин, прошу вас не делать ничего лишнего. Давайте соблюдать конспирацию...- наконец услышал он.
   - Хорошо, Анна, как вы скажете...
   Но Вениамин Андреевич не сдержал своего стука. Буквально на следующий же день, вынося мусор, он увидел её. Она была похожа на ангела. Мусорное ведро в её руках напоминало корзину с благоухающими розами. И Бриль уже не мог остановиться. Он подошёл к ней и извиняющимся голосом произнёс:
   - Анна, извините, я не выдержал. Это наши сердца морзянкой стучат по туалетной стене. Давайте же её разобьём!
   - Мужик, ты сколько дней пьёшь? - прокуренным голосом выдала Анна. - Иди, проспись...
   Вениамин Андреевич прошептал:
   - Понимаю, конспирация...Простите, Анна... До связи...
   После этой встречи он ещё больше полюбил свою очаровательную соседку и твёрдо решил в корне изменить всю свою жизнь...
  
   "Сегодня решится всё", - ещё раз подумал Вениамин Андреевич, когда за окном электрички замелькали знакомые пятиэтажки Еннска.
   Всю дорогу от станции до дома Бриль размышлял о будущем: "Жить будем в Заполярье. Профессиональные телеграфисты ещё ой-ё-ёй как нужны. Мишка Лапин уже третий год зовёт на метеостанцию. Анна согласится, в этом сомнений нет. Для неё работа тоже найдётся. А дочку усыновлю. Бросим всё к чертовой матери и уедем".
   Меньше всего его волновал предстоящий разговор с супругой. Но вот родители...
   "Ну ничего, объясню... Сколько же можно жить чужим умом. В конце концов, пятьдесят лет для мужчины - самый расцвет сил. Да и пацаны поймут. У Женьки своя семья, а Юрка скоро в армию пойдёт, послужит, ума наберётся. А потом - ко мне. Там заработки неплохие, опять же, настоящим мужиком станет".
   Вениамин Андреевич летел домой окрылённый, не чувствуя веса пудового рюкзака, снова и снова повторяя: "Я Вам стучу, мой стук ещё, быть может..." Во дворе одного из домов до слуха Бриля долетела тревожная морзянка. Сначала он не понял, откуда идут эти чёткие точки-тире, но, оглядевшись по сторонам, увидел два теннисных стола и ребятишек, вьющихся с ракетками вокруг них. Машинально радиолюбитель начал принимать сигналы: "д...у!.м..сп??..и.р!!!.о,,.с1.п...е!3. р.о". Привычно отбросив цифры и знаки препинания, Вениамин Андреевич получил довольно замысловатую фразу: "Думспиросперо". "Что бы это значило?", - размышлял он, подходя к дому. В результате недолгой дешифровки сам собой родился ответ: "Дума, видать, Государственная, всё спёрла и сейчас пирует. Так оно и есть", - Бриль вздохнул, достал ключи и открыл дверь квартиры.
   Сбросив рюкзак, как груз прожитых лет, он первым делом поспешил в потайную комнату своей любви. Дверь в ванную оказалась заперта.
   - Эй, кто там? - Вениамин Андреевич быстро отстучал вопросительный знак.
   В ответ раздался раздражённый Юркин голос:
   - Можно хоть раз в жизни спокойно помыться?!
   - Мойся, мойся, - буркнул Бриль и прошел на кухню.
   Электронные часы показывали восемь сорок пять. До решающего сеанса связи оставалось ещё пятнадцать минут. Вениамин Андреевич налил тёплого чаю, достал из холодильника тарелку с остывшими пельменями и попытался поужинать.
   - Свёклу-то всю собрал? - поздоровалась заглянувшая в кухню жена.
   - Всю, и морковку тоже, - промычал Вениамин Андреевич, пережёвывая холодные пельмени, - Юрка-то давно в ванне, а то я грязный как чёрт?
   - Да минут пять. Давай, я хоть пельмени тебе подогрею?
   - Да, не, я так...
   Юрка вылез из ванной, когда на часах уже было две минуты десятого, и истомлённый ожиданием Вениамин Андреевич готов был ринуться на приступ. Завладев, наконец, ванной крепостью, он тут же отстучал:
   - Любовь моя, желанная, приди...Приём.
   В ответ гулко и с ужасающим рёвом за стеной заурчал сливной бачок. Через мгновение раздался ответ, но со стороны туалета:
   - Венечка, касатик, я ждала тебя целую вечность!
   - Родная моя, послушай, что я написал для тебя, - и Вениамин Андреевич судорожно, до боли в костяшках пальцев, начал декламировать свой шедевр. Творчество начинающего поэта было оценено по достоинству.
   - Это посвящено мне? - донеслось из-за стенки, и Бриль почувствовал, как дрогнули передающие сигнал пальцы.
   - Тебе, любимая, тебе, - ответил он, - сегодня мы будем вместе, и уже ни одна стена не встанет между нами.
   За стенкой снова раздалось жуткое урчание сливного бачка. Вениамин Андреевич чутко прислушался, но уже ни единого стука не доносилось до его ушей. Тогда он решил действовать. Отстучав: "Я иду к тебе, любимая, жди", он выскочил из ванной, обулся и, хлопнув дверью, на крыльях любви полетел в соседний подъезд.
   Дверь открыла курносая девчушка лет семи-восьми и спросила:
   - Вам кого?
   - А Анна... - Вениамин Андреевич запнулся от переполнявших его чувств. - Анна Георгиевна дома?
   - Мамы дома нету, - беспечным голоском ответила девочка, - только бабушка дома. Вам её позвать?.. Баба!!! - обернувшись, крикнула она.
   И тут Бриль увидел бабушку.
   Опираясь на самодельный костыль, в прихожую вышла старушка. В её выцветших глазах и во всём облике угадывалось явное облегчение. Голова в белом цветастом платочке чуть подрагивала при каждом шаге, но руки были тверды. Левой она держалась за костыль, а правая отбивала по косяку чёткую дробь. Вениамин Андреевич, услышав морзянку, машинально начал расшифровывать: "Юстас-Алексу. Готова выполнить любое задание"...
  
   СКАМЬЯ БЕЗВРЕМЕНЬЯ
   Артём лежал между Дамой Пик и Крестовой Шестёркой. Ощущение было не из приятных, но и не намного противней, чем быть сдавленным в переполненном автобусе в сорокоградусную жару. При этом особого дискомфорта не вызывала ни его, Артёмовская, картонная сущность, ни атласная рубашка за спиной, и даже его абсолютно полное зеркальное отражение, начинающееся сразу за поясом, казалось вполне логичным и не подлежащим никакому сомнению.
   - Господин Червовый Валет, вы не знаете, во что нами играют? - обратилась Пиковая Дама, теребя нарисованную розу.
   - Нет, - отозвался Червовый Валет - Артём, повернув к ней сразу две головы. - Но если бы нами играли в Преферанс, её, - он указал секирой на Шестёрку, - среди нас в колоде бы не было.
   - Да, да, вы правы, - томно и манерно подтвердила Дама, - Шестёркам не место в Преферансе. Однако же, это и не Английский Дурак.
   - Почему вы так считаете? - вопросил Артём.
   - Как же, как же! Тут Джокер в колоде...
   - Во что же нами играют? И кто?
   Карты начали сдавать, об этом Артём догадался по привычному всё нарастающему шелесту. Когда же звук этот достиг апогея, Валет совершил полёт и мягко уткнулся двумя плоскими лицами в зелёный бархат стола. Сразу после этого он оказался в нехорошей компании с Крестовым Королем, Тройкой и Девяткой Бубён и Тузом Пик. Их держала крепкая мужская рука с длинными, живыми пальцами. Артём глянул на обладателя её и сразу узнал игрока: это был Лавр Моисеевич. Поэт поднёс карты к самому лицу, и близоруко щурясь, стал вглядываться. Артёму довелось во всех жутких подробностях разглядеть его огромное как небо, вернее - потолок комнаты, лицо. Было оно белесым как у таракана-альбиноса. Громадный лоб, вздымаясь гладкой безлесой горой, уносился куда-то к люстре. Внимательные умные и от прищура казавшиеся очень мудрыми серо-голубые глаза походили на блюдца, а маленькие пятнышки и линии на радужной оболочке - на работу гжельских мастериц. Лавр Моисеевич раскрыл резаный алыми губами рот и произнёс слова, которые в первую секунду Артёма буквально оглушили:
   - Вы знаете, Константин, - сказал он, обращаясь к невидимому партнёру по игре, - есть два зла и два добра... Черви - добро сердца, и оно дано от рождения, бубны - добро разума, и оно приходит с годами. Крести - зло ума, с ним человек нарождается, с ним и умирает, а пики - зло сердца, и это самое страшное зло... Его человек быстро приобретает, но избавиться не может в течение нескольких жизней...
   Лавр Моисеевич внимательно посмотрел на Артёма, заметив, видимо, как тот пошевелил верхней головой, пытаясь расширить ворот узкого кафтана, подмигнул, и уже обращаясь к нему, прогрохотал:
   - Артём, заснул что ли?
   Коренков вздрогнул и открыл глаза: перед ним стоял оператор монтажа Юрка Каширин.
   - Я говорю - дрыхнешь, Тёмыч?
   Коллега смотрел на Артёма, близоруко щурясь и протирая маленькой шерстяной тряпочкой очки в круглой оправе. Коренков спросонья не сразу понял, где он находится, куда девался Лавр Моисеевич и вся нехорошая компания. Странный сон рассыпался как карточный домик, и реальность прочно укрепилась в сознании. В ней Артём был видеооператором, а никаким не Валетом, и возлежал не между Дамой Пик и Шестёркой крестей, а в недрах родной телекомпании, в комнате отдыха, на стареньком плюшевом диване. И прищуривался, разговаривая с ним, никакой не Лавр Моисеевич, а Юрка Каширин.
   - Тебя Марьяна обыскалась...
   - Что-о-у-о... ей надо? - несколько театрально потягиваясь и зевая во весь рот, спросил Артём. - Поспать не дают...
   Если бы сейчас вместо Юрки вошла Ириада Эдуардовна и улицезрела упакованные в синие носки коренковские пятки мирно покоящиеся на подлокотнике дивана, то её наверняка бы скоропостижно настиг синдром Жиля де ля Туретта. Такого вольнодумства и наглости она бы не простила никому из своих подчинённых. Но Шахиня укатила в столицу на Всероссийский Форум электронных средств массовой информации, и в обеденный перерыв Артём мог позволить себе немного расслабиться.
   - Видеоряда для прогноза погоды нет, - объяснил оператор монтажа. - Бабье лето на дворе, а у нас бабочки со стрекозами на экране порхают. Дети в Ене купаются...
   - Понятно, понятно, - сказал Артём, поднимаясь с диванчика и натягивая ботинки. - Что-нибудь типа зарисовки?
   - Ну да, да, - закивал Юрка, - я и музончик нашёл подходящий: осенний такой, вальсок. Хорошо бы к нему берёзки жёлтые... Листочки кружатся, падают. Горожане фланируют с гербариями в руках...
   - Ладно, ладно, схожу. Ты, монтировать, когда собираешься - сегодня?
   - Нет, сегодня некогда. Так что, не торопись, - Юрка почесал затылок. - По ходу можешь ещё и вечерний Еннск поснимать. Огни, там, окна домов, ну сам знаешь...
   - Знаю, знаю, - Артём накинул свою операторскую жилетку, нахлобучил кепку, и, протирая всё ещё заспанные глаза, сказал, - зарисовку я тебе сделаю, а о ночном Еннске даже и не мечтай. Меня по голове тюкнут, а семьдесят тысяч за камеру кто будет платить?
   - Да ладно тебе - тюкнут, - произнёс наивный Каширин. - Никого ещё не тюкнули...
   - Короче, в другой раз, - Артём хорошо знал "График По Понятиям" установленный братьями Чхеидзе. - Будет охрана, будет машина - будет тебе и ночной Еннск.
   Когда Ириада Эдуардовна покидала МИРТВ, и на студии наступало временная расслабуха, исполнять обязанности директора телекомпании оставалась режиссёр выпуска новостей Марьяна Троепольская - маленькая собачка, которая и в пятьдесят выглядела подростком, по крайней мере, со спины. Пришла она на ТВ из департамента по культуре, где на протяжении многих лет только и делала, что организовывала детские утренники в ЦПКиО имени Свердлова. Может быть поэтому, принимая на себя бремя руководства телекомпанией, она считала своим наипервейшим долгом привить горожанам чувство прекрасного. Выпуски "Эхо дня" почти целиком забивались хрониками от культуры: юбилейный концерт сводного хора ветеранов Завода Абразивных Материалов (сцена Драматического театра не вместила всех хористов, первый ряд пел лёжа, второй - на коленях, а десятый парил в воздухе, подвешенных на лонжах); художник-самоучка Алевтин Свирягин пишет на стене своей пятиэтажки портрет Президента Российской Федерации (два окна, обрамлённые голубыми шторами, должны будут символизировать беспокойные очи Гаранта); победа ученицы 123-й школы Жанны Прокопенко в региональном конкурсе "Лучшая шпилька России" (девятиклассница из старой дедушкиной шинели выкроила двадцать комплектов мини-бикини под названием "Великой Победе посвящается"). И т.д. и т.п., и т.д. и т.п... Даже отчёты о поединках футбольного клуба "Желбет", смонтированные под бдительным режиссёрским взглядом Марьяны Троепольской, слегка напоминали нарезку из балета "Лебединое озеро". И уж, конечно же, заставка "Прогноза погоды", не соответствующая времени года, оскорбляла все её эстетические чувства.
   Именно туда, в родные пенаты Марьяны Троепольской - Центральный парк имени Свердлова, Артём и направился в поисках настоящей осени.
   Оазис раскинулся в самом центре города, а вернее будет сказать - город вырос вокруг него. Вековые ели, сосны, дубы пережили и монархию, и революцию, и забор из красного кирпича, и ажурную металлическую вязь, и лошадок, бегавших по кругу, и даже "Чёртово колесо", которое однажды вознеслось выше самых высоких деревьев, а потом спустя тридцать лет было разобрано и сдано на металлолом. Пережил парк и самого Свердлова, бывшего здесь проездом, пережил и присвоение его имени.
   Тяжко пришлось после нашествия новых аттракционов. Ради американских горок хотели срубить пару сотен коренных жителей, но потом как-то обошлось, разноцветные, сияющие забугорными огнями металлические рельсы и шпалы решено было перенести на берег Ени. Вот и остался парк в своей первозданной красоте: тенистые еловые аллеи с белками-побирушками, берёзовые полянки с обабками, заросли ивы с ветвями настолько длинными, что приходилось подрезать их, спасая деревья от ребятни, любившей качаться на ветках как на качелях. А в центре парка, обхватив мускулистыми многометровыми руками-корнями небольшой холм, высился столетний дуб, уходивший косматой ветвистой головой высоко в небо. С него Артём и начал свой осенний этюд...
   Увековечивать благодатную еннскую осень было в кайф. Коренкову казалось, что парк только его и ждал. Воздух напитался негой и истомой, деревья прихорошились как модели перед фотосессией, лучи солнца, пробиваясь сквозь багряные лохмы рябин, золотистые кудри клёнов, зелёные ёжики сосен и елей, пузырились сочными бликами на экране "Panasonic"а. Особенно удачно получилась вертикальная панорама: камера очень медленно и торжественно поднималась вверх, как будто следя за ростом трёх близняшек-берёз.
   Поснимав деревья, Артём вышел на одну из тенистых аллей и принялся запечатлевать еннчан, шныряющих по парку. С ними дело обстояло гораздо сложнее. Все они куда-то торопились, спешили, белочек никто не кормил, гербариев никто не собирал. Лица прохожих были озабоченными и хмурыми, люди постоянно оглядывались на камеру и старались поскорее выскочить из кадра. Как назло не было ни одной мамаши, прогуливающейся с коляской, ни одной престарелой супружеской пары, шаркающей непослушными ногами по опавшему золоту осенних листьев, ни одного дворника, сметающего этот драгметалл в большие грязные кучи.
   И тут в самом конце попавшей под прицел видеокамеры аллеи Артём увидел "Скамейщиков" - Моисеича и Костю Ли. Они шли, яростно размахивая руками, о чём-то споря, бутылка с каким-то вином перескакивала из рук в руки, они время от времени прикладывались к её горлышку и были очень довольны собой. Лавр Моисеевич как всегда выглядел франтовато: чёрная широкополая шляпа, чёрный длинный плащ, правда, с уже основательно замызганным подолом. На Ли была кепка с каким-то замысловатым китайским иероглифом и джинсовый костюм, причём низ левой штанины также забрызган грязью. Артём трансфокатором максимально приблизил "сладкую парочку", и потому мог во всех подробностях разглядеть "Скамейщиков". По каким трущобам их носило, и где они успели так основательно испачкаться, было известно, пожалуй, только их основательно нализавшимся музам. Что примечательно, ботинки у обоих оказались начищены до блеска.
   Моисеич находился уже в третьей степени опьянения и, видимо, только что закончил чихать, но до генеральной читки своих шедевров ему было ещё очень далеко. Степень опьянения у Кости имелась всего одна, сколько бы он ни пил. Ли становился задумчиво-рассеянным, и пребывал в мире с космосом, с правительством, с женой и с самим собой.
   - "Скамейщики Безвременья" приветствуют труженика видеокамеры и штатива! - поздоровался Моисеич, заключив видеооператора в железные объятья. В слове "безвременье" он делал ударение на третье "е".
   - Здорово, здорово! - Артём моментально вспомнил свой послеобеденный сон и вдруг понял, что Костя Ли и был тем неизвестным партнёром в неизвестной игре.
   - Зарисовку снимаешь? - поинтересовался Костя, поглаживая маленькие чёрненькие усики. - Или так, шпионишь за кем?
   - Зарисовку... Про осень...
   - А у нас как раз есть с собой "Золото осени", - провозгласил Моисеич, извлекая из кармана початую бутылку вина. - Сейчас изумительную зарисовку с тобой снимем!
   - Нет, спасибо, я за рулём, - отшутился Коренков, - в смысле, за видеокамерой...
   Артём впервые столкнулся со "Скамейщиками" лет десять назад, ещё на заре своей видеооператорской карьеры, придя на съёмки в подвальчик неприметного двухэтажного домика вместе с Генкой Урванцевым, тогдашним тележурналюгой студии кабельного телевидения "Ракурс". Память Коренкова, продублированная на видеопленке, до сих пор хранила сюрреалистическую картинку первого знакомства. Пол небольшого помещения, размером примерно со стандартный школьный кабинет, целиком был завален тыквами самого разного диаметра и цвета. Посреди подвальчика треугольником спинками вовнутрь его стояли три садовые скамейки. Таких лавочек с литыми ножками и гнутыми в реечку спинками в Еннске раньше было полным-полно. Но со временем они пали жертвой охотников за цветным металлом, и, как стало очевидно, не только их. На каждой из скамеек прямо по середине сидело по мужичку в позе роденовского "Мыслителя".
   "Не выжимайте душу из тыквы", - сказал один из сидящих и вновь погрузился в молчание. Никакого репортажа тогда снять так и не удалось. "Скамейщики" находились в режиме "тыквенного созерцания" и на все Генкины вопросы отвечали вяло и неохотно.
   Просил "не выжимать душу из тыквы" как раз Лавр Моисеевич Наоб - хозяин подвальчика, типичный необъевреившийся русский, поэт-авангардист, успевший к своим пятидесяти годам издать более двадцати книжек-малышек со стихами, написанными настолько свободным размером, что к поэзии их причислить было очень сложно. Преобладали там топографические стихи в виде контурных карт, химические - в виде формул, а также живописные, где слова и буквы составляли целые картины. Свои шедевры он публиковал под псевдонимом Лавр Стильный.
   На второй скамейке восседал Константин Ли - график и карикатурист без высшего художественного образования, но с пристальным и незамутнённым взглядом на сущность вещей. Был он типичным обрусевшим корейцем тридцати пяти лет. Пока он молчал, создавалось впечатление, что он постиг все тайны вселенной, и восседает сейчас в позе лотоса в глубоком трансе на Тибете в Божественном дворце Потала. Когда же начинал говорить, то оказывался где-то в Северной Корее на одной трибуне с лидерами Трудовой партии КНДР. Костя очень не любил буржуев. Была у него мечта: приобрести белоснежный двенадцатиметровый лимузин, срезать крышу, а потом, забивая весь салон отборным перегноем, разъезжать по Еннску и предлагать его всем желающим по сотне за тонну. Свои картины Костя Ли не продавал, а исключительно дарил друзьям. Одну он преподнёс и Артёму. Название этой графической работы говорило о художнике-авангардисте многое, если не сразу всё: "Неадекватная реакция сомнамбулы на каталептические манипуляции интроверта".
   И Моисеич, и Костя Ли вели богемный образ жизни, позволяя себе иногда работать, иногда заниматься личной жизнью, а также и личной смертью. Тот и другой с разницей где-то в полтора года опубликовали в небольшом рекламном еннском еженедельнике "Потребитель" свои некрологи. В них стояли даты рождения и прижизненной смерти, а помимо обычных автобиографических справок, выражались соболезнования родственникам и друзьям почивших.
   На третьей скамейке подрёмывал самый младший из "Скамейщиков" Роман Землянин. Когда-то лидер психоделической пост-панк-группы "Секрет Страдивари", а ныне просто человек с гитарой. Рома писал песни, которые ненавидели все еннские прилизанные рок-музыканты, блатные шансонщики из дорогих кабаков, смазливые попсовики, а также прожжённые у костра барды. Рома их тоже всех не особо жаловал, и только ради смеха иногда ездил на фестивали авторской песни. Пьяный в стельку Землянин выходил на сцену, начинал орать свой психоделический шлягер "Асфальтовая трава": "Герр Чикатило, простите нам наши грехи, с какой ноги завтра встанет ещё один член..." и скакать, размахивая длинными патлами. Люди, приехавшие послушать "изгиб гитары жёлтой" жестоко обламывались от песен маньяка анти-барда и всё заканчивалось скандалом.
   Именно эта троица и создала в Еннске творческое объединение "Скамья Безвременья". Уже через год лавочек стало не хватать: ряды "Скамейщиков" пополнялись не по дням, а по ушедшим в безвременье мгновениям. Поэтов-авангардистов, художников-сюрреалистов, психоделических музыкантов и прочих творцов, находящихся в вечном поиске своего "Я", в подвале стало больше, чем когда-то тыкв. Моисеич даже ввёл шкалу творческого потенциала, по которой примерял каждого из входящих в "Безвременье": графоман, классик, гений, сумасшедший и блаженный. Графоманы в творческое объединение, естественно, не принимались, классиками все вступившие становились автоматически, а гениям выписывали специальные справки с круглой вырезанной из каблука старого ботинка печатью. Сам Лавр был единственным, кто достиг уровня сумасшедшего. Он с горячечностью параноика убедил всех, что блаженным в России сумел стать только Председатель Земного Шара Велимир Хлебников, так что никому из присутствующих это не светит. Перспектива достичь звания сумасшедшего светила многим.
   У "Скамейщиков" были свои праздники: Блюм Всенародной Любви, Осенний Пивной Марафон, Ночь "Скамейщика", да и вообще редкий день в календаре "безвременья" был не красным. Они устраивали в Еннске выставки, фестивали и творческие вечери, издавали книжки и проводили театрализованные уличные мини-спектакли. Подготовив очередную вылазку в народ, Моисеич благословлял мероприятие словами: "Утверждаю при незыблемости фактора превосходства авангардной мистерии".
   Одно из таких действ Артём как-то снимал. Во дворе дома, того самого, где и был подвальчик, "Скамейщики" выстроили "Паровоз Времени". Он представлял из себя кучу каких-то металлоконструкций, а на пятиметровом железном шесте было укреплено кресло машиниста. Разгорячённые винными парами авангардисты должны были взобраться по этой куче, достичь раскачивающегося на ветру кресла и посидеть в нём для того, чтобы заглянуть в будущее и уразуметь бренность бытия. Один неверный шаг мог стоить как минимум нескольких целых костей. Коренков не решился повторить подвиги трёх "Скамейщиков", которые достигли кресла вполне благополучно, а затем без трагических последствий вернулись в "своё время". И как раз тогда Моисеич пригласил его в подвальчик для творческого общения.
   Со времён первого посещения "Скамьи Безвременья" приют еннских авангардистов основательно изменился. Тыкв не было. В центре комнаты стоял огромный овальный стол, накрытый зелёной бархатной скатертью с тяжёлыми кистями. Вокруг в беспорядке стояло около десятка стульев. В дальнем углу громоздился бульдожий сервант, а около каждой стены стояли четыре скамейки. Но больше всего поразило Артёма не это. В подвале появились окна. Сначала он заметил лишь два - как раз напротив входной двери и сбоку от серванта, там, где раньше была лишь небольшая фрамуга. Но, пройдя к столу и оглядевшись, Коренков обнаружил ещё два окна. Первая мысль его была чисто техническая: как удалось в подвале пробить отверстия наружу. И только потом, всмотревшись в пейзажи, Артём понял - если дело в технике, то это техника живописи. Окна, украшавшие все четыре стены подвала, были огромными картинами.
   За вполне натуралистичной оконной рамой первой из них красовался лес. Было утро, мальчик и девочка, видимо, только что проснувшиеся, легко и беззаботно бежали куда-то по тропинке, не замечая ни росы, ни устремлённых на них взглядов обитателей подвала. На девочке был короткий сарафанчик на одной лямочке приятного воздушного лазурного цвета. Тёмное облако волос кружилось вокруг лица, совершенно его скрывая. Мальчик же был почти обнажён, на нём надета то ли косая юбочка, то ли короткие широкие шорты, не мешающие движению, из белой материи со змеевидным ярким узором по низу. На его смуглом лице дрожали робкие лучи пробуждающегося светила, и всё время хотелось смахнуть с картины этих настырных "солнечных зайчиков".
   Следующее окно выходило на улицу города, по которой спешили люди. Слякотная осень заставила их переодеться в куртки, плащи, полусапожки, резиновые сапоги, взять в руки сложенные и пока ненужные зонтики, но забыть самое важное. На нижней, нарисованной, части полотна люди были без голов. А вот верхняя треть картины оказалась живой. Артём понял, что это настоящее маленькое оконце, которое и раньше было здесь. Но как гармонично слилось оно с нарисованным! Прохожие время от времени поворачивали головы, заглядывая в подвал, и очень быстро сменяли друг друга, отчего казалось, что у нарисованных людей просто скручивающиеся головы.
   За третьим окном плескалось море. Последние лучи заходящего солнца образовали дорожку на морской глади, разрезала которую лодка с одиноким довольно старым уже рыбаком. Оконная рама закрывала носовую часть лодки, и Артём поймал себя на том, что старается заглянуть за нарисованное окно, чтобы разглядеть все подробности картины.
   В последнее окно смотрел всеми огнями и сияющими глазницами многоэтажек ночной город. В тёмном небе сверкал золотой месяц, но какой-то неживой, искусственный, будто сошедший со страниц сказок про "тысячу и ещё одну ночь".
   Лавр Моисеевич с удовольствием наблюдал за реакцией Артёма и между делом комментировал убранство своего "Безвременья". Четвёртая скамейка, по его словам, появилась в результате сложного процесса спаривания и отпочковывания трёх первых. Огромное количество зеркал всевозможных размеров Моисеич назвал источником доходов. Отражение "безвременья" "Скамейщики" тщательно упаковывали в полиэтиленовые пакеты и продавали во время своих уличных мистерий. Особо подробно он рассказал о серванте, назвав его "Геликоном". Размахивая руками и представляя доказательства, Лавр поведал, что Геликон - гора в Греции, где, согласно греческим мифам, обитали покровительствовавшие искусствам музы. Там же был и источник вдохновения, возникший от удара копыта Пегаса. Теперь всё это находится в старом сервантике. Он открыл дверцы и начал перебирать различные безделушки, перечисляя, чья это муза, когда она поселилась здесь, и чем уже помогла своему владельцу.
   Артём с некоторым удивлением всё обошёл, осмотрел и предложил Моисеичу снять это на видеокамеру для архива. Прежде, как вполне здравый обыватель, он не мог не относиться к чудачествам "Скамейщиков" с изрядной долей пренебрежения, но картины-окна произвели на него неизгладимое впечатление и заставили по-другому взглянуть на всё, что окружало.
   Впоследствии Коренков не часто посещал притон "Безвременщиков", считая, что особыми талантами он не обладает: стихов не сочиняет, картин не пишет. Да и причислять себя к богеме чудиков особо не хотелось. Но однажды изменилось всё. То ли намолённый подвальчик так подействовал, то ли общение со "Скамейщиками", но в один прекрасный вечер Артём открыл у себя незаурядный талант: чувствовать, или, точнее сказать, ощущать гениальное творение.
   Произошло это спонтанно, как-то само собой. Народу в "Безвременье" было много, были и Костя Ли, и Землянин, и ещё человек семь-восемь. Под пиво и рыбку шло обычное творческое общение, читались творения бессонных ночей, рождались мысли и идеи. Но Артём внутренне вдруг ощутил, что вот это вот вычурное стихотворение лысенького поэта-декадента не имеет абсолютно никакой божественной искры, а сумасшедшая мазня юной художницы, племянницы Романа, явно создана не без участия руки Всевышнего. То же самое происходило и с музыкой, и с песнями, и даже с театральными постановками. А со временем он начал ощущать это Божественное присутствие во всём, где оно было. Именно Моисеич помог Артёму до конца разобраться в своих ощущениях, и как-то, пару лет назад, выдал ему справку, в которой было указано, что Артём Эдуардович Коренков может считать себя "Гением по дегустации гениальности". "С этой справкой, - добавил Лавр Моисеевич, - в любой дурдом тебя примут с распростёртыми объятьями".
   Стоит заметить, что никто из "гениев со справками", обитавших в подвальчике, к Артёму за оценкой своего творчества ни разу не обращался, боясь получить правдивый, но далеко не желаемый ответ. Исключением был только Моисеич, ему всё было "по барабану", а его сумасшедшие творения не нуждались в подтверждении гениальности...
   - Идиотизм в кубе! - весело крикнул Костя, с трудом раскачивая ветви берёзки. - Искусственная осень!
   - Ещё, ещё потряси, - попросил Коренков.
   Видеоряд для зарисовки был практически набран: "Скамейщики" по просьбе Артёма пошуршали ногами в ворохе листвы, пособирали гербарии и даже покормили белок. Все эти живописные "крупняки" Коренков снял. Не хватало только плавно падающего листочка, вращающегося и медленно ложащегося на землю.
   Покуда Артём с Костей трясли берёзу, Моисеич сгонял в ларёк и купил ещё две бутылки "Золота осени".
   - Не перебивайте меня! - наигранно воскликнул он, приближаясь к "съёмщикам". - Я напьюсь опять, застрелившись вчера! - и уже обычным голосом спросил, - ну как строка? Сумасшедша?
   - Местами, - согласился Артём и радостно потёр руки. - Всё! Листочек зафиксировали, можно и отдохнуть.
   Он упаковал камеру в сумку, подхватил штатив и устремился вслед за "Скамейщиками".
   - Вот наша скамейка, - сказал Костя, указывая на пустующую лавочку. - Почти такая же как в "Безвременье".
   Они уселись, и Моисеич начал разливать вино по пластиковым стаканчикам.
   - За что выпьем?
   - Будущее в свободном стихосложении! В свободных мазках! - провозгласил Лавр Моисеич, вознося пластиковый стаканчик, как кубок, который поднимали средневековые рыцари после славных побед. - Невозможно мысль ограничить в какую-то определённую размерность строк или штрихов. Долой определённости, параллели, симметрии! Неограниченность поисков! Выпьем за независимость искусства от общепринятых ограждений колючей проволокой критиканства!
   Они выпили, и Артём поинтересовался:
   - Куда Землянин-то пропал? Что-то давно его не видно...
   - Он предал идею альтернативного искусства, - вынес приговор Моисеевич.
   - Он книгу пишет, - объяснил Костя. - Роман пишет роман!
   - Ширпотреб на угоду разнузданной публике! - кромсал Моисеич третьего основателя "Скамьи Безвременья". - Дал мне как-то почитать распечатку одной главы: чиновник какой-то, инструкция... Бульварщина! Хочет написать бестселлер и продать его подороже! А я это назвал "Хрентази"! Хрен, таз и ведро помоев! Пародия на пародию, абсолютная графоманщина и расхожие журналистские штампы!
   - А про что книга? - поинтересовался Артём.
   - Я не понял, а он толком и не говорит ничего. Ты, если хочешь, зайди ко мне, я тебе дам почитать. Сразу убедишься, что это не гениально.
   - Но песни-то у него классные, - задумчиво сказал Артём, поднимая очередной стаканчик.
   - Песни-то классные, но продвигать он их не хочет, - согласился Костя. - Я ему говорил - съезди к Б.Г., к Шевчуку или к Бутусову. У них студии есть, они помогут записаться, компакт выпустить...
   - А он чего?
   - Смеётся! Говорит: "сидят Б.Г. с Шевчуком, ждут - не дождутся, в окна выглядывают - где, где Рома Землянин? Почему он к нам не едет свой новый альбом записывать?" - Костя сделал пару маленьких глоточков и продолжил, - а я думаю: книги надо писать так, чтобы их хотелось потом перечитывать. А всё, что лежит нынче на книжных развалах - оброк времени и сифилизация мозгов!
   - Предлагаю установить цикл перечитывания гениальных книг! - воскликнул Моисеич. - Толстой - раз в сто лет, Шекспир - раз в пятьсот лет, Лавр Наоб - раз в тысячу лет!
   - Хорошая идея, - поддержал Артём. - Я вот "Золотого телёнка" раз в год обязательно перечитываю...
   - А ещё мне Землянин говорил, - снова встрял Ли, - что пришло новое время для прозы. Книга должна быть, как видеоклип. Тот, кто создаст симбиоз "Преступления и наказания" с клипом Майкла Джексона "Триллер" в самом широком смысле этого слова, тот и станет новым Достоевским.
   - С лицом Майкла Джексона? - с ехидцей поинтересовался Лавр Моисеевич.
   - А у него есть лицо? - в свою очередь спросил Костя.
   "Золото осени" пьяненько давало о себе знать полубредовыми вопросительными восклицаниями.
   - Вот то-то и дело, что у Землянина нет лица.
   - Да пусть пишет, - Костя был строг к любому продажному искусству. - Это ведь раньше как красиво было - Гоголь сжёг второй том "Мертвых душ"! А "Мастер и Маргарита"? "Рукописи - не горят"!? А сейчас - что? Кнопочку нажал, удалил из памяти компьютера - и нет твоего "шедевра"...
   - Давайте я вас для архива поснимаю, - предложил Коренков, когда первая бутылка окончательно опустела, и полетела в урну, стоящую возле скамейки. - У меня кассета с собой чистая есть.
   - Пуркуа бы и не па, - согласился Костя.
   - Образ! - воскликнул "хозяин безвременья". Он подскочил со скамьи, обхватил голову руками, закрутился на одном месте и забормотал, - главное образ найти, главное найти образ, образ, образ...
   - Шествие на Страшный Суд! - вытаращив глаза предложил Ли.
   - Дикий образ! - восторженно согласился Моисеич. - Странники Времени идут на Страшный Суд! Дикий образ!
   Артём, между тем, достал видеокамеру, переставил кассету, и даже успел заснять кусочек приготовления "Скамейщиков" к шествию. Моисеич расправил плечи, стряхнул пыль с плаща, застегнул его на все пуговицы, поправил шляпу и, заложив руки за спину прошёлся туда-сюда, то задумчиво глядя себе под ноги, то что-то, бормоча и вглядываясь в даль времён. Костя принял от Артёма, закинувшего камеру на плечо, ненужный штатив и, взяв его наперевес, молча следовал по пятам за Лавром, как полоумный Санчо Панса за своим сумасшедшим Дон Кихотом.
   Коренков взял их в объектив, потом повернул голову назад, проверил дорогу на предмет возможных препятствий, и, осторожно пятясь по уходящей прямой длинной аллее, вдоль которой росли ёлочки, двинулся, отступая от Лавра и Кости.
   - Я готов, - махнул он свободной рукой. - Медленно идите прямо на меня и говорите.
   - У тебя и звук есть?! - удивленно воскликнул Моисеич.
   - Есть, есть, как не быть, - подтвердил Артём.
   - Ну я не знаю, стоит ли об этом поговорить, - "хозяин безвременья" быстро вживался в новую роль телеведущего на Страшный Суд. - Задумка книги моей очень серьёзная... Ты не много израсходовал пленки? Так вот о ней... О книге... Пятьдесят чистых страниц, о которых я, помнишь, говорил... Я, оказывается, ошибся всего на одну страницу. Семь кругов совершенства, которые должен пройти человек, с семью ответвлениями... Одна страница посвящена одному кругу... - Моисеич говорил медленно, тщательно продумывая каждую фразу. Костя шёл молча, поглядывая по сторонам. - Всего семь ворот... Сорок девять чистых белоснежных страниц... Есть над чем задуматься... Моя новая книга будет называться одним словом "Безназвания". Это новое направление в философии... Да и вообще, я не готов к интервью, - Моисеич начал играть на публику. - Это баловство прекращать надо...
   - Нормально, нормально, - сказал Артём, - продолжайте...
   - Книга практически закончена, - продолжил поэт. - Осталось совсем немного... Люди должны осознать безвыходность своего положения и самовольно пойти на Страшный Суд... Поэтому и ваша контора должна посодействовать рекламе, и людей мобилизовать... Вот он готов идти на Страшный Суд, - Моисеич указал на Костю. - Тем более идти на Страшный Суд в таком парке - это же чудно... Это иллюзия рая... А вот женщина везёт Иисуса в коляске... Вот и Иисус... Он обещал прийти и пришёл... После издания моя книга будет представлять уникальный интерес у еннчан лишь к трёхтысячелетию... Ну через тысячу лет, - пояснил он. - Тысячу лет она будет не понята, а в дальнейшем, я так предполагаю, создадут несколько институтов по изучению ценности моей книги...
   - Институты под названием "Безназванияведение", - добавил Костя.
   "Здесь хорошо подошёл бы смех за кадром... - подумал Артём. - Вряд ли эту книгу поймут через тысячу лет. Разве только в виде приложения к истории болезни где-нибудь на раскопках психиатрической клиники..."
  
   Еннские книгоиздатели не баловали горожан разнообразием печатного деликатеса. Внебрачные сыновья Агаты Кристи и Артура Конан Дойля, прозаики-графоманы с помощью спонсорских денег выбрасывали на книжный рынок такие убогие творения, что от них шарахались даже библиотечные работницы, домохозяйки и заядлые любители детективов. Тоненькие брошюрки стихов, издающие аромат осеннего леса и неразделённой любви, поставляли еннские поэтессы. В их девичьих тетрадках, разбухших от слёз и печали, было столько искреннего бреда, что ни один уважающий себя литературный критик не взялся бы рассуждать о квинтэссенции этих произведений.
   Всю остальную часть тиражей составляла техническая литература, религиозная макулатура и прочая "политура", годная только для полировки сознания электората. Этот печатный мусоропровод денег авторам не приносил, потому что был рассчитан на то, чтобы человеку снисходительно и доступно объяснить, как ему жить дальше. И только книги Глеба Леонардова ничему никого не учили. Они просто отображали мир, а заодно приносили автору немалый доход, притом, что купить их в магазине простому еннчанину было положительно невозможно.
   Глеб вовремя понял, что для успеха книги надо не музу за крыла ловить, а искать рынки сбыта, которые эту музу ему бы и проплатили. Он стал ходить по крупным предприятиям и ненавязчиво предлагать руководителям скрасить мрачные серые будни их производства выпуском пухлой цветастой книжицы, которая со всей правдивостью и красноречием рассказывала бы о тяжёлом труде рабочих, о самоотверженности директора, его супруги и детей, растущих без отцовской заботы, пока тот сутками напролёт думает о процветании родного завода. Для примера Глебу даже пришлось на свои деньги издать целую производственную поэму о выдуманном предприятии. Вместо фотографий он взял вырезки из журналов "Советское фото", а фамилии и имена трудящихся переписал из телефонного справочника.
   Дело пошло неплохо. Собрание сочинений Глеба Леонардова насчитывало уже три с лишним десятка книг. Но вершиной своего творчества предприимчивый автор считал пудовый фолиант под оригинальным названием "Наш Еннск".
   В начале нынешнего тысячелетия археологи, проводившие раскопки под Нижним Новгородом, обнаружили хорошо сохранившиеся берестяные грамоты, датированные пятисотым годом нашей эры, при этом некоторые из них даже смогли прочитать. Глеб Леонардов, пристально следивший за всеми новостями в мире, способными на его кусок хлеба наложить толстый слой масла, не пропустил это событие. В одной из центральных газет были напечатаны расшифровки этих бесценных кладезей мудрости. Фраза "Да пошел ты к ене" особо привлекла внимание писателя. По мнению ученых, именно так тогдашние новгородцы посылали своих сородичей к "ебе...ням". Но литератор сделал другой вывод: река Еня, по всей видимости, существовала пятнадцать веков назад, ученые как раз и нашли упоминание о ней. Почему же нет упоминаний о поселениях?
   Собрав небольшую экспедицию, в состав которой вошли он, его жена - преподаватель литературы, несколько дальних друзей и близких родственников, писатель отправился за город на трёхдневный пикник. В промежутке между возлияниями, Глеб раскопал несколько подходящих, по его мнению, холмов, и в одном из них обнаружил обломки какого-то кувшина, странные поделки из неизвестного металла и пару чудом сохранившихся костей. Этих находок, а главное распечаток учёных о расшифровках берестяных грамот, ему хватило, чтобы отодвинуть год рождения любимого города более чем на тысячу лет.
   С этой "сенсационной", по его мнению, новостью он выступил на МИРТВ и уже на следующий день имел неофициальную беседу с мэром Еннска Александром Александровичем Потыцким. В ходе общения Глеб Леонардов убедил главу, что править городом, которому полторы тысячи лет гораздо солиднее, чем тем, которому всего-то четыреста тридцать. В конечном итоге остановились на том, что мэр берёт на себя все документальные свидетельства, а Глеб должен будет написать новую историю города.
   Литератор трудился недолго. Самой сложной, но самой интересной частью эпопеи была тысячелетняя история первых поселенцев на месте будущего Еннска. Он скрупулёзно описывал, как предки ловили рыбу в Ене, как выращивали лён, как приезжали к ним посланцы из окрестностей нынешнего Нижнего Новгорода и из других племён Древней Руси. Леонардов придумывал имена и фамилии, пользуясь всё тем же телефонным справочником. Он мог бы и фотографии вставить - из того же "Советского фото", но, подумав, решил, что это будет перебор.
   С официальной истории, с 1573 года, когда и была заложена крепость на месте нынешнего Еннска, дело пошло прытче. Все архивы были для писателя открыты. Да и город ничем особенным во времена правления монархов не прославился, будучи заурядным провинциальным городишкой.
   Значительное место в книге было уделено прошлому веку. С ужасающей правдоподобностью Глеб описал роды гражданки Ениной, и появление на свет известнейшего революционера, главного городского марксиста Ефима Александровича Енина. Ениных в Еннске было много, но именно в честь Ефима Александровича после революции город и был переименован в Енинград. Описал Глеб Леонардов тяжёлые годы войны, и ещё более тяжёлое мирное время. Благо, что о трудовых подвигах работяг практически всех крупных предприятий он давным-давно рассказал. Ему оставалось только переставлять главы из своих прежних трудов в новый.
   Особое место в книге уделялось "отцам" города. Тем, кто уже, как писал Леонардов, "не по велению партии, а по потребности сердца заботился о благополучии нас с вами". В ранг гражданского подвига вознёс писатель и поступок бывшего мэра Владимира Ильича Солодкина, вернувшего городу прежнее "гордое полторатысячелетнее имя - Еннск!" А уж как он восхищался образованностью нынешнего, "правильно расшифровавшего берестяные грамоты - эти петроглифы, которые транслировали нам информацию из прошлого"!
   В общем, книга получилась очень толстой. Мэр тоже своё обещание выполнил, и Еннск за один год постарел на целых тысячу лет. Празднества в честь нового дня рождения Еннска были грандиозными и приурочили их к изданию первой достоверной книги об истории города. Отпечатали её самым большим тиражом за все годы существования еннских типографий - 500 тысяч экземпляров. Александр Александрович дарил теперь этот фолиант как когда-то дарили похвальные грамоты на всех праздниках, приёмах, юбилеях.
   Еннчане отнеслись равнодушно к столь резкому постарению своего городка. Больше их волновала сумма гонорара за такой грандиозный труд, но об этом и история, и Глеб умалчивают.
  
   - Для построения высшего общества на земле, - продолжал вещать Моисеич, - настала неизбежная потребность в идеальном Человеке! Обществу необходим высокоорганизованный человек, прошедший через фильтры форм воздействия на него! Вследствие чего отомрёт историческая необходимость существования двух классов и борьба противоположностей. Перед Вселенной предстанет мирный творящий землянин...
   - Я представляю себе Рому Землянина, - сказал Костя Ли. - Пьяного в сосиску и мирно дрыхнущего где-нибудь под забором.
   Они неторопливо шли по главной аллее, которую еннчане именовали "яковка". Вино давно уже было допито, видеоархив отснят, блаженная вялость витала над их головами. Посредине возвышался Моисеич, справа от него плёлся приземистый Костя, так и продолжавший тащить артёмовский штатив, слева шёл Артём, давно упаковавший свою камеру. Его рабочий день был героически завершён, и оттого на душе делалось приятно и спокойно. Вечер грозился новыми впечатлениями.
   Уходящим бабьим летом наслаждались не только "Безвременщики". Скамейки вдоль аллеи оккупировала еннская молодёжь, сплошь поражённая пивным алкоголизмом. Подростки настойчиво готовили свои неокрепшие организмы к взрослой жизни. Взрослая жизнь в виде оборванного бомжика, лежала под кустами, пьяно похрапывая и жутко воняя.
   - Смотрите, - Артём указал на ряд аккуратно подстриженных декоративных кустарников. - Это же дубок...
   И на самом деле, в прямоугольник живой изгороди затесался дуб. Был он точно такой же, как и его собраться по парковому дизайну: маленький, квадратный, с тонкими корявыми ветвями. Казалось, он боялся вылезти из общего ряда. И только волнистые листочки выдавали в нем благородное дерево.
   - Что, в первый раз увидел? - спросил Костя. - Здесь полно таких.
   - Да... - подтвердил Артём. - Сколько раз проходил, ни разу не замечал.
   - А этой изгороди уже, наверное, лет тридцать, - заметил Моисеич. - И смею вас заверить,
   ни один из этих дубков никогда не поднимется выше кустарника!
   - Дикий образ! - пародируя, Лавра Моисеевича, воскликнул Артём. - Я сегодня как раз снимал тот столетний дуб около тира. Какая мощь! И эти недомерки могли бы стать такими же.
   - Кто же им не даёт? - поинтересовался Костя. - Люди стригущие их под одну мерку, или сама судьба, забросившая жёлудь в одно месиво с декорациями?
   - Ни то и ни другое... - помолчав, задумчиво промолвил Моисеич. - Кстати, Артём, образ, действительно, шикарный. Это надо обязательно записать. Мой тебе добрый совет - начни вести дневник.
   - Да я как-то не очень люблю писать, - отмахнулся Артём.
   - Ну тогда начни видеодневник. Камера у тебя под рукой, кассету тоже найдёшь. Начитывай, наговаривай... Что интересного, что любопытного...
   - Подумаю, - согласился Артём, мысль, действительно, показалась ему забавной.
   - Вообще-то дуб - это неморальное растение, - задумчиво произнёс Костя.
   - Неморальное? - Артём посмотрел на дубок и пожал плечами. - По-моему, как раз наоборот - очень моральное!
   - Нет, ты не понял. "Неморальный" - от латинского "nemoralis" - "лесной". Так называют те растения, которые в различных пещерах, расселинах пережили оледенение. Я слышал, что раньше, при гипербореях, дубы достигали в высоту более трёхсот метров. Но это было нормально, если учесть, что сами гиперборейцы были под десять метров.
   - Да... И люди измельчали, и растения, - подвёл итог Моисеич.
   Вдоль аллеи загорелись круглые фонари. На город медленно, но неотвратимо падало чёрное небо. Троица двинулась к выходу из парка, затем через площадь Маркса по проспекту Гагарина. Тёмные пятиэтажки поглощали людей, свидетельствуя о количестве жертв загоравшимися окнами. Артём вспомнил о просьбе Каширина, о ночных окнах, о вечернем Еннске.
   - Остался последний штрих в мою зарисовку, - остановившись, сказал видеооператор, в бесчисленный раз, доставая свою оптическую ловушку мгновений. - Вы тут по сторонам посмотрите, чтобы на меня никто не покусился...
   - Снимай, снимай, - сказал Костя, - я посмотрю.
   Моисеич со свойственной ему бредовой пафосностью добавил:
   - Мы создадим вокруг тебя защитное энергетическое поле! Ни один гопник не сунется!
   Лавр Наоб стал энергично махать руками, как будто отгонял комаров.
   Так они и двигались вперёд. "Сладкая парочка" "поддерживала вокруг Артёма энергетическое поле", а тот, то отставая от них, то забегая вперед, замирал на десять секунд, снимал огни вечернего города и перемещался на новое место съёмки.
   - Ладно, хватит, - сказал Артём, подходя к "Скамейщикам". - Ерунда получается, "зерно" какое-то прёт.
   - Ты сейчас на студию? - спросил Костя.
   - Ну да. Камеру закину...
   - Мы в "Скамью" пойдём. Если хочешь, заходи...
   - В картишки перекинемся, - хитро добавил Моисеич.
   И только тут Артём вновь вспомнил свой сон:
   - Слушайте, так ведь вы мне сегодня снились... в обед... И как раз в карты играли.
   - Ну вот, сон в руку, - Костя таинственно улыбался в темноте. - Моисеич новые шедевры почитает из книги "Безназвания"...
   Моисеич был, похоже, уязвлён в самое сердце бестактными замечаниями своего верного Санчо Панса. Его ответ не заставил себя ждать:
   - Вы знаете, Константин, есть два зла и два добра... Черви - добро сердца, и оно дано от рождения, бубны - добро разума, и оно приходит с годами. Крести - зло ума, с ним человек нарождается, с ним и умирает, а пики - зло сердца, и это самое страшное зло... Его человек быстро приобретает, но избавиться не может в течение нескольких жизней...
   - Константин ли? - спросил Костя.
   Артём оцепенело молчал. "Я всё это уже слышал", - хотелось сказать ему, но слова застревали где-то в подсознании, а мысли путались в голове.
   - Артём, заснул что ли? - Моисеич вывел его из оцепенения. - Ну всё, мы пошли. Приходи, будет желание.
   - Ладно, ладно... Не прощаемся... - Артём подумал, что обязательно сегодня зайдёт в подвальчик и расспросит поподробнее и о картах, и о снах...
   На студии уже никого не было, лишь в монтажёрской сидел Юрка Каширин и лепил видеозапись чьей-то шикарной свадьбы.
   - Чем мы тут занимаемся? - грозно спросил Артём, войдя в помещение. - Использование монтажного стола в личных целях карается бутылкой пива!
   - Фу, напугал, - сказал побледневший Каширин, отрываясь от компьютера. - Да вот сеструха попросила почистить свадьбу подружки...
   - Ладно, ладно, не оправдывайся, - Артём достал кассету, на которую записывал "Скамейщиков", засунул её в свободный видеомагнитофон. Пощёлкав пультами, нашёл то место, где Лавр Моисеевич рассказывал о своей новой гениальной книге. На экране смотрелся он колоритно:
   - ...тысячу лет она будет не понята, а в дальнейшем, я так предполагаю, создадут несколько институтов по изучению ценности моей книги...
   - Институты под названием "Безназванияведение", - добавил Костя.
   - Общество через тысячу лет овладеет стихийностью науки и направит все запланированные открытия в едином направлении. Нужна Революция Внутреннего Поля Человека! Пора от "героя нашего времени" перейти к общенародному героизму Величия и Торжества...
   Артём вытащил кассету и подумал: "Как странно: во сне я запомнил фразу, которую потом произнёс Моисеич наяву, и вот наяву снимали кассету, которую потом воспроизвёл видеомагнитофон, но уже на экране телевизора. Такое ощущение, что все мы живем в телевизоре, только очень большом. Кто же тот видеооператор, который запечатлевает нас на плёнку?". Он поставил кассету с зарисовкой, перемотал её на начало и потом на ускоренке начал просматривать набранный видеоряд.
   - Каширин, глянь, я тебе даже ночной Еннск снял! - сказал Артём монтажёру, когда экран потемнел, и стали мелькать огоньки домов.
   - Молодец, молодец, спасибо! - похвалил Юрка, нехотя отвлекаясь от своей свадьбы. - Я же говорил, что тебя никто не тюкнет.
   Артём ничего не ответил. Он даже не услышал Юрку. Он сидел, уставившись в экран телевизора, и не верил своим глазам.
   Съёмки закончились, экран покрылся рябью. Коренков опять отмотал на начало вечернего Еннска, и просмотрел материал на нормальной скорости. Потом снова перемотал и снова на ускоренке. Чем быстрее мелькали зажжённые окна домов, тем легче складывались они в буквы, а буквы в слова. И это был не бессмысленный набор символов. Артём читал, выписывая слова на бумажку:
   "А КАРТА БИТА ДО ПИК. ГЕЛИКОН ИДОЛОВ АИДУ ДАРИТ. ЛАЗ НОВЫМ - ОКНО"
  
   ТУЗ НЕ ХВАЛЁНЫЙ
   К новому кабинету Олег Сергеевич долго не мог привыкнуть. Матовая поверхность до не приличия дорогой офисной мебели внушала благоговение перед самим собой. Карта Еннской области, висевшая у него за спиной, казалась настоящим небольшим королевством, править которым, ему ниспослано свыше.
   " Ну и что, что зам? - раздумывал Олег Сергеевич.- Главное основательно засветиться, а там, глядишь, и меня наверху приметят..."
   Подолгу простаивая перед картой, он разглядывал самые дальние её уголки, читал заковыристые названия посёлков и деревень и придумывал новые, более благозвучные, имена для всех этих Гандичевых, Баклушиных, Усть-Тырок, Юпиных, Безноговых и Старо-Обделанных.
   Задумчивым взглядом с портрета на Олега Сергеевича взирал Президент. "Сможешь, Олег Сергеевич, потянешь?" - читалось в его суровых глазах. "Потяну!" - сам себе тихо шептал новоиспеченный заместитель губернатора, сжимая кулаки. Перед его мысленным взором вставала картина "Бурлаки на Волге", виденная ещё в детстве в одном из учебников. "Так и мы тянем Матушку-Русь, - думал Олег Сергеевич, прохаживаясь по кабинету, - мы - верные её сыны - вытягиваем наш народ из пьянства, разрухи и бедности. И вытянем... Зубы изотрём в порошок, вены в узлы закрутим, но вытянем..."
   Из девяти предложенных за этот месяц взяток он отказался лишь от одной.
   Взятки на новом месте получать было приятно. В прежние времена, когда Олег Сергеевич был ещё скромным заведующим небольшого ничего не решавшего отдела, на лапу давали редко и как-то по-хамски, считая его последним хапугой и не скрывая этого. Конверты с жиденькими пачками "соток" он с омерзением прятал в потайной ящичек стола, будучи при этом уверенным в своей полной безнаказанности. Надо сказать, что Олег Сергеевич Балконский кроме своей звучной фамилии, обладал даром. Удивительным даром, или, если хотите, интуицией, предчувствием: брать или не брать. Откуда появился этот дар, он не знал и сам. Просто когда очередной проситель унизительно-презрительно протягивал конвертик, внутренний голос говорил ему да или нет. Не исключено, что именно этот божественный дар сыграл определенную роль и в назначении его на новую должность - в узких кругах высокопоставленных чиновников он пользовался заслуженной славой честного и неподкупного человека.
   Несомненно, взятки на новом месте были совсем другое дело. К примеру, два раза оформив подряды на ямочный ремонт дорог, он обнаружил у себя на банковском счете довольно кругленькую сумму. Просители, многие из которых весьма уважаемые в области люди, приглашали Олега Сергеевича в сауну. В процессе принятия водных процедур и употребления горячительных напитков, они рассказывали о своих сокровенных желаниях, о том, как мечтают они о новых автострадах, школах, стадионах, театрах и тому подобном. И только он, Олег Сергеевич, легким росчерком "Паркера" способен воплотить их мечту в жизнь. За месяц, проведённый на новом ответственном посту, Олег Сергеевич непринужденно обзавелся двухуровневой квартирой в центре, новеньким Лексусом и скромной дачкой на берегу Еннского залива, на всякий случай оформленной на тёщу. Единственное, что он не успел сделать, это обзавестись новой секретаршей. Кандидатур было немало, но Олег Сергеевич искал ту единственную, которая и с горячим кофеём в кабинет войдёт, и настырных посетителей на скаку остановит. Ну и, само собой, утешит в минуты тяжелых государственных дум. Временно секретарствовала в приёмной Ирина Анатольевна - хрупкая невысокая женщина, числившаяся в пресс-центре, но исполнявшая мелкие поручения различных служб администрации.
   Меж тем, закавыка вышла именно с девятой взяткой. Началось всё с того, что Ирина Анатольевна пару дней назад позвонила ему по селекторной связи и сказала, что некий молодой человек уже трижды спрашивал Олега Сергеевича по очень важному делу. "Вы же знаете, - гневно ответил новоиспеченный зам, - приём по личным вопросам в среду с двух до пяти. Вот пусть и приходит". "Извините, пожалуйста, - изумленно возразила ему Ирина Анатольевна, - но сегодня как раз среда и время уже три часа дня". Олегу Сергеевичу ничего не оставалось, как извиниться перед секретаршей и приказать впустить посетителя. "Отрывают от государственных дел", - буркнул он, свернув простенькую "Косынку" на своем компьютере и не спеша, достав первую попавшуюся под руку папку с бумагами.
   Массивная дверь приоткрылась и в кабинет как-то робко, бочком, протиснулся невзрачный молодой человек лет тридцати, в костюмчике и при галстучке, эдакий член секты "иеговистов", побывавший на страшном суде в качестве свидетеля. Дело было у него совсем пустяковое. Молодой человек сотоварищи собирался открыть фирму "ИНТУР" и за одно слово "Разрешаю", написанное рукой Олега Сергеевича, предлагал шикарные круизы по Средиземному морю, конечно же, совершенно бесплатно. "Вашей жене понравится, - уверял он. - Есть у вас дети? Дети будут просто в восторге..." Предложение было, конечно же, заманчивым, но тут впервые за последнее время Олег Сергеевич услышал свой внутренний голос: "Не бери!".
   - Я туз не хвалёный, взяток не беру... - пошутил Балконский. - Да и к тому же в последнее время все круизы по Средиземному морю стали заканчиваться на Колыме. Я ничем не смогу быть вам полезным в вашем вопросе...
   Даже сейчас, спустя два дня после этой встречи, прохаживаясь по своему кабинету, Олег Сергеевич не мог понять, почему он наотрез отказался от предложенной взятки. Брал он и деньгами, брал и борзыми щенками, однажды взял даже вагоном селёдки и не побрезговал. А тут отказался. На миг пред взором его вновь промелькнула картинка с бурлаками. Только теперь они тянули белоснежный лайнер сквозь льды и торосы, а в одном из страдальцев Олег Сергеевич с ужасом явственно разглядел самого себя. Со стены всё так же мудро взирал Президент, но вопрос в его лукавых глазах был уже несколько иной: "Лет на пятнадцать потянешь, Олег Сергеевич?" "На пятнадцать? С конфискацией?" - Балконский вытер выступившие на лбу капельки пота и подумал, что неплохо было бы и квартиру переоформить на тёщу.
   Он решительно поднялся из-за стола и через едва заметную дверцу в стене прошёл в свою комнату отдыха. Здесь Олег Сергеевич незамедлительно приступил к процедуре, которую именовал просто и ёмко - "зачистка совести". В комплект входило умывание, приём пары таблеток "Нехандрина", и просмотр записи своего выступления, посвящённого 25-летию завода строительных материалов. Это была его первая речь на посту заместителя губернатора: говорил он открыто, с душой, почти не заглядывал в бумажку, а главное, аплодисменты здесь часто переходили в овации, что очень нравилось Олегу Сергеевичу. С экрана взирал целеустремленный мужчина с благородной сединой на висках, в солидном костюме, удачно скрывающем некоторую полноту. Из-под очков в золотистой оправе смотрели живые, как говорится, с огоньком, глаза, а волевой подбородок и тонкие губы выдавали в нём человека, способного не только смочь, но и вытянуть.
   Олег Сергеевич откинулся на спинку кожаного дивана с подлокотниками в виде головы льва, отхлебнул минералки из высокого бокала и представил рядом с собой секретаршу своей мечты. "Уж она бы лихо могла произвести "зачистку совести", - подумал он. - Ну ничего, скоро этот вопрос решится".
   Телефоны зазвонили одновременно: "сотовый" в кармане и "вертушка" на служебном столе. Олег Сергеевич, не долго думая, отключил первый и, пройдя в кабинет, снял трубку второго:
   - Алло, Балконский слушает!
   - Ну, Сергеич, ну уморил, - звонил губернатор, - туз ты наш, не хвалёный! Молодец! Да я в тебе и не сомневался. В общем, проверку ты прошёл на "отлично". Сейчас к тебе забежит один наш человечек, принесёт кое-какие бумаги. Секретные. Понял?
   - Понял, - дрожащим голосом ответил Олег Сергеевич.
   - Распишись, прими к сведению и прибери по форме А-9, - губернатор снова рассмеялся, - ну, молодец, ну, насмешил. Да, не забыл, что в субботу у меня с супругой?
   - Да ну, как можно, Николай Викторович... Будем, будем...
   - Ну всё, Сергеич, давай, дела зовут, некогда пи... - в трубке раздались короткие гудки.
   "Вот влип!" - была первая мысль Олега Сергеевича. В том, что в его кабинете где-то есть "жучки-паучки", он не сомневался, но то, что так быстро об этой малоприятной встрече с "иеговистом" узнает губернатор, было для него как выстрел из пылесоса. Мысли как газмановские скакуны метались в голове, топча друг друга. Больше всех старалась одна гнедая мыслишка, отчаянно напоминавшая о том, что пару дней назад Олег Сергеевич прошёлся по карнизу самого высокого в мире небоскрёба и едва-едва не сорвался в пропасть. "Всё нормально, всё хорошо, - успокаивал он сам себя, - это была проверка и главное, что я прошёл её на "отлично".
   Понемногу всё встало на свои места. Балконский понял, что "иеговист", предлагавший круиз по Средиземному морю, не кто иной, как представитель самой "силовой" структуры администрации, из спецотдела, о котором знали лишь единицы. Отказавшись от предложенной взятки, Олег Сергеевич тем самым подтвердил своё реноме честного и некоррумпированного чиновника.
   Балконский прошёлся по кабинету, удовлетворенно потирая ладоши. Совесть была окончательно и бесповоротно "замочена" в сортире. Внутренний голос, как надёжная антивирусная программа, отсекал все гнусные происки сексотов. Впереди его ожидал барбекю на вилле губернатора. Рабочий день подходил к концу, всё было отлично.
   Тут он вспомнил о мобильнике, глянул на номер, который был зафиксирован в памяти, и поморщился: "Ну почему, - подумал он, - по нормальному телефону обычно говорят что-нибудь доброе и приятное, а по сотовому звонят только те, кто хочет сообщить какую-нибудь гадость?"
   Звонила тёща. Олег Сергеевич перезвонил ей с рабочего телефона и снова поморщился, услышав скрипучий старческий голос:
   - Слушаю?
   - Мария Гавриловна, вы мне звонили?
   - Звонила, Олежек, звонила, - тёща узнала его сразу, - ты мне ещё вчера обещал привезти крышки для банок и уксус. Кушать-то помидорчики все любят, а вот помогать мне никого нету. О старухе и забыть можно. Вспомните только зимой, когда закусочку на стол собирать будете...
   Мария Гавриловна уже вторую неделю жила на новой даче и была чрезвычайно увлечена заготовкой овощей, всерьёз считая, что иначе им этой зимой просто нечего будет кушать.
   Выслушав ещё ряд рекомендаций по поводу того, что он должен немедленно купить и доставить, Балконский пожелал Марии Гавриловне не злоупотреблять гороховой настойкой и с облегчением положил трубку.
   "Человечек", спродюсированный губернатором, материализовался через четверть часа и на поверку оказался детиной под два метра ростом. Он вполне мог бы быть вышибалой в каком-нибудь ночном элитном клубе, но строгий костюм и чёрная деловая папка позволяли надеяться на то, что встреча с ним в глухом переулке может обойтись без мордобоя. Поздоровавшись, контрразведчик бесцеремонно прошёлся по кабинету Балконского, осмотрел офисную мебель и мягким приятным баском сказал:
   - Недурно устроились, Олег Сергеевич, недурно...Подполковник Петренко, Иван Иваныч, будем знакомы.
   Балконский пожал крепкую сухую и здоровенную как лопата ладонь подполковника и решил, что пора брать инициативу в свои руки:
   - Что же, не облечён я вашим доверием, Иван Иванович? Вроде как не первый год у всех на виду, у всех на глазах... А вы всё проверяете, не доверяете...
   - Успокойтесь, Олег Сергеевич, - усмехнулся подполковник Петренко. - Чем больше доверяем, тем больше проверяем и наоборот. Вот здесь распишитесь, вот здесь и вот здесь, - добавил он, протягивая какие-то бумаги.
   Обычные канцелярские формуляры почти ничем не отличались от любых других входящих и исходящих документов. Олег Сергеевич машинально расписался и принял из рук подполковника тоненькую замысловато упакованную папочку.
   - Ну вот и всё, Олег Сергеевич, до свидания, - контрразведчик встал и вдруг неожиданно спросил, - а вы не играете в преферанс?
   - Да так, иногда, - опешил Балконский, - в молодости грешил.
   - А не скажете, почему при восьми покупать на девять опасно?
   - Ну это просто, - Олег Сергеевич расплылся в улыбке, - на прикупную взятку рассчитывать едва ли возможно, а тот, кто торгуется с вами так долго скорее всего имеет сильные карты.
   - Спасибо за консультацию. А то я что-то в последнее время всегда пролетаю на взятках.
   И уже в дверях подполковник добавил:
   - А жалюзи вам лучше бронированные поставить. Так, на всякий случай. Честь имею!
   Когда дверь за ним захлопнулась, Олег Сергеевич продолжал по инерции улыбаться ещё пару-тройку секунд. И только потом до него стал доходить смысл сказанного. А по всему выходило, что колпак, надетый на него органами федеральной безопасности, горел синим пламенем.
   Балконский не в первый раз оказывался в подобной ситуации. Однажды, в бытность его ещё заведующим отделом по землеустройству, он едва не принял конверт с мечеными купюрами. Пасли его тогда долго и даже несколько навязчиво, но маленький внутренний Балконский всегда вовремя предупреждал о грозящей опасности. "Выкручусь! - Вдруг неожиданно для самого себя решил Олег Сергеевич. - С такой крышей ни один колпак не страшен. Гори они все синим пламенем!".
   Он нажал кнопку селектора и попросил Ирину Анатольевну приготовить машину. По прежнему перебирая в памяти детали разговора с подполковником Петренко, Олег Сергеевич вспомнил вдруг и основную причину его появления в своём кабинете. А заключалась она в папочке, спокойно лежавшей на его рабочем столе. Балконский знал, что выносить её за пределы администрации в принципе нельзя, но нет такого "нельзя", которое нельзя хоть раз нарушить. Почитать секретные документы было весьма любопытно, но помимо тёщи, уже заждавшейся его на даче с крышками для своих солений, и супруги, которой именно сегодня позарез захотелось устроить небольшой шопинг, была ещё целая куча дел. Поэтому, долго не раздумывая, Олег Сергеевич взял папку и вышел, кинув Ирине Анатольевне лишь короткое и учтиво-равнодушное "До свидания!".
   Человек разумный как биологический вид появился на свет тогда, когда начал окружать себя вещами, совершенно ненужными с точки зрения выживания в природной среде. Вот и сейчас страсть к собирательству присуща человеку, только одни называют собранный хлам именно хламом, а другие - коллекцией, и придают ей порядок: старые монеты оттирают до блеска, сдирают этикетки со спичечных коробков, прикалывают значки на коврик, наклеивают марки в альбом. Причём, начинают это делать с самого детства, меняя на что угодно недостающие для коллекции вещицы. У Олега Сергеевича была страсть - он коллекционировал миниатюрные модели машин, причем только такие, которые полностью соответствовали оригиналу. Собирать "моделки", как он их называл ещё с детства, теперь было проще: он их покупал, благо машинки имелись в продаже в огромном ассортименте, да и в деньгах проблемы не было.
   Во время шопинга своей драгоценной супруги, которую Олег Сергеевич почти всегда сопровождал, дабы та вовремя отказалась от лишнего, но не забыла необходимое, на глаза попалась модель Мерседеса. У него уже были машинки этой марки, но о такой - спортивного типа, с открывающимися дверцами и капотом, под которым проглядывали даже отдельно собранные детали мотора - он давно мечтал. Всю дорогу до дома Балконский ласково поглаживал блестящую коробочку, а, приехав, первым делом отправился "загонять Мерседес на свое место". Гараж, подаренный одним очень благодарным клиентом, знавшим о его страсти, представлял собой подземную автостоянку в миниатюре с разлинованными местами для машин, витой дорогой-спуском, шлагбаумами и даже сигнализацией на случай проникновения посторонних лиц. Правда, посторонние к коллекции Олега Сергеевича не прикасались. Он отучил их от этого ещё на заре супружеской жизни, когда дочь Вика была совсем маленькой и всё норовила поиграть с "моделками". Отец покупал ей всё, что она бы ни захотела, но с условием: ни одним пальчиком в его коллекцию. Сейчас Виктория Балконская была уже студенткой престижного университета в Санкт-Петербурге, а драгоценная супруга вообще никакой техникой не интересовалась и относилась к хобби мужа весьма мудро: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы оно не пьянствовало.
   Олег Сергеевич ещё раз полюбовался своим приобретением и, нажав несколько переключателей, обеспечивавших движение с самого верха на выбранное место, поставил Мерс на площадку въезда. Машинка медленно заскользила по витой дорожке, всё убыстряясь к самому низу, и заняла свободную стоянку. Из четырёхсот сорока четырёх возможных мест в гараже теперь были заняты четыреста сорок. Не доставало четырёх "моделок". И Олег Сергеевич знал, каких именно: чёрного похоронного Кадиллака, Лексуса RX300, Форда-Мондео, но, самое главное - белой правительственной "Чайки".
   Тот из подчиненных Балконского, кто увидел бы его дома, вряд ли узнал в нём того чопорного, накрахмаленного чиновника, каким он был в своём кабинете. Синее трико, майка цвета незрелого лимона, стоптанные тапочки... Даже очки он дома менял на несуразные в тёмной роговой оправе.
   - Лапка моя, - Олег Сергеевич приобнял супругу за объёмистую талию, - я тут кое-какую работку на дом взял, пойду покалымлю.
   - Пойди, пойди, покалымь! Только смотри, на Колыме не окажись... - пошутила супруга. - А я, наверное, на ужин чего-нибудь сварганю.
   Уже вдогонку поднимающемуся на второй этаж Олегу Сергеевичу она крикнула: "Что приготовить-то?" Балконский вопрос, конечно, слышал, но не ответил: мысли его были заняты другим. Пройдя в свой домашний кабинет, он уселся в низкое кожаное кресло, положил ноги на пуфик и открыл загадочную папку.
   На первый взгляд документы были самыми обыкновенными: параграфы, постановления, заключения. Но когда Олег Сергеевич стал вчитываться, на лбу его выступил холодный пот. "Ничего себе, инструкции на случай нештатных ситуаций", - подумал Балконский и тщательнейшим образом начал вникать в содержимое папки:
   "Согласно Совету за исходящим N 243-178 Главного Особого Бюро Генерального Легиона Российской Федерации от 23.10. 2005 года, доводим до вашего сведения перечень нештатных ситуаций и инструкции по поведению высших должностных лиц во время возникновения оных на территории Российской Федерации.
      -- Виды взаимодействия с представителями внеземных цивилизаций.
   Данный Совет регулирует отношения между лицами внеземного происхождения, осуществляющими практическую деятельность, или с их участием, исходя из того, что практической является самостоятельная, осуществляемая на свой риск деятельность, направленная на систематическое получение прибыли от пользования имуществом, продажи товаров, выполнения работ или оказания услуг лицами внеземного происхождения, незарегистрированными в этом качестве в установленном законом порядке.
  -- Взаимодействие с представителями цивилизаций планет системы Денебола (созвездие Львов), системы Сердца Карла (созвездие Гончие Псы), системы Металлах (созвездие Треугольник), системы Йилдун (созвездие Малая Медведица):
      -- Вышеперечисленные системы вошли в Меморандум "О межзвёздном сотрудничестве". Правительства, подписавшие настоящий Меморандум, принимая во внимание Всеобщую декларацию прав гуманоида, провозглашённую Генеральной Ассамблеей Строительных Отрядов Коалиции 10 декабря 1948 года.
      -- При вступлении в контакт предписывается оказывать данным лицам помощь, предусмотренную пунктами 6.9 - 22.18 Меморандума "О межзвёздном сотрудничестве".
  -- Взаимодействие с представителями цивилизаций планет системы Меаплацидус (созвездие Киль), системы Скептрум (созвездие не установлено), системы Рукбат (созвездие Южная Корона):
  -- Вышеперечисленные системы не вошли в Меморандум "О звёздном сотрудничестве" со всеми вытекающими из этого последствиями.
   При вступлении в контакт см. инструкции параграфа 7.
        -- В случае вступления в контакт с представителями иных цивилизаций, контактёр обязан сообщить о факте контакта в Главное Особое Бюро Генерального Легиона Российской Федерации.
      -- Модели поведения во время различных вариантов развития вселенских катастроф:
   С целью упорядочения действий должностных лиц высшего эшелона власти, данный Совет регламентирует ряд мероприятий по пресечению паники среди населения. Граждане, преисполненные решимости, движимые единым стремлением и имеющие общее наследие политических традиций, идеалов, обязаны сделать первые шаги на пути обеспечения коллективного выживания высших должностных лиц.
   2.1. Вариант столкновения планеты Земля с инородным космическим телом (кометы, метеориты, метеоры, траекториты).
   При реальной угрозе падения инородного тела на вверенной вам территории, сработает система оповещения путем телефонной связи. Позвонивший вам назовет код: "Армагеддон" и информацию о времени столкновения. Вам незамедлительно следует прибыть в пункт ЦПБ-23. Если вы не успеете вовремя прибыть в ЦПБ-23, читайте параграф 7 данной инструкции.
   2.2. Вариант потепления климата и внезапного затопления вверенных вам территорий с последующим обледенением.
   При реальной угрозе затопления и обледенения вверенной вам территории, сработает система оповещения путем телефонной связи. Позвонивший вам назовет код: "Послезавтра" и информацию о времени затопления. Вам незамедлительно следует прибыть в пункт ЦСП-9 для эвакуации на базу Лунной Колонии. Если вы не успеете вовремя прибыть в ЦСП-9, читайте параграф 7 данной инструкции.
   2.3.Вариант полного смещения полюсов планеты Земля.
   Читайте параграф 7 данной инструкции.
   Примечание:
   ЦПБ-23: Центральный Подземный Бункер вашего региона.
   ЦСП-9: Центральная Стартовая Площадка вашего региона."
   Олег Сергеевич тяжело вздохнул и подумал: "Разве это вселенские катастрофы? Вернется с дачи теща - вот это будет вселенская катастрофа, никакой бункер не поможет". Он решительно встал, подошел к бару, достал початую бутылку "Хенесси", даже не подумав искать рюмку, сделал два больших глотка и снова принялся жадно читать инструкции на случай нештатных ситуаций.
   "3. Действия в случае возникновения в обществе некропатологических проявлений (зомби, живые мертвецы).
   Российская федерация, подписав Конвенцию о правах зомби, подтверждая свою глубокую приверженность основным свободам, которые являются основой справедливости и всеобщего мира и соблюдение которых наилучшим образом обеспечивается, с одной стороны, подлинно демократическим политическим режимом и, с другой стороны, всеобщим пониманием и соблюдением прав зомби, регламентирует в отношении последних проявление полной заботы и внимания. В связи с массовым распространением религии Вуду, появление мёртвого контингента на вверенной вам территории, не должно вызывать паники и недоумения среди живого населения. Поэтому рекомендуется проводить разъяснительные и воспитательные мероприятия в целях полного стирания грани между живыми и мёртвыми гражданами посредством массового употребления спиртосодержащих напитков.
   В случае личного столкновения с гражданами, находящимися в некропатологическом состоянии, рекомендуется соблюдать дистанцию не менее двух метров. При этом необходимо вызвать службу САЗ (Социальная Адаптация Зомби), и до их появления контролировать поведение трупного объекта.
   4. Комплекс мероприятий по обеспечению безопасности высшего эшелона власти в ходе глобальных международных конфликтов (ракетно-ядерный удар).
   В соответствии с частью 22 параграфа 148 Декрета Главного Особого Бюро Генерального Легиона Российской Федерации основанием для введения данного пункта Совета является объявление военного положения на территории Российской Федерации или в отдельных её местностях, агрессия против Российской Федерации или непосредственная угроза агрессии. Триполярность международных политических отношений предполагает наличие угрозы со стороны двух государств: КНР, США.
   4.1. В случае глобального международного конфликта с Китайской Народной Республикой при угрозе реального поражения вверенной вам территории оружием массового поражения вам незамедлительно следует прибыть в пункт ЦСП-9. Если вы не успеете вовремя прибыть в ЦСП-9, читайте параграф 7 настоящей инструкции.
   4.2. В случае глобального международного конфликта с Соединенными Штатами Америки при угрозе реального поражения вверенной вам территории оружием массового поражения вам незамедлительно следует прибыть в пункт ЦПБ-23. Если вы не успеете вовремя прибыть в ЦПБ-23, читайте параграф 7 настоящей инструкции.
   5. Виды возможных проявлений деятельности Сил Вселенского Разума.
   Настоящий Совет регулирует отношения в сфере взаимодействия Человечества и Сил Вселенского Разума, возникающие при осуществлении практической и иной деятельности, связанной с воздействием на причинно-следственные связи (карму) как важнейшие составляющие мироздания, являющиеся основой жизни на Земле.
   5.1. Виды проявлений СВР:
   А) Полная или частичная остановка естественного течения времени, (информация закрыта);
   Б) Сотовая дематериализация пространства, (изучается);
   В) Паранормальные явления Второго психотипа, (мало изучено);
   Г) Синхрозариум (возможные варианты названия: универсум, синхроптозариум, солнцезариум, синтезариум, синкретизариум), (не изучено);
   Д) Техногенная Цивилизация, (информация закрыта);
   Е) Контакты с И.О. Людей (Исполняющими Обязанности), (информация закрыта);
   Ж) Утрата или стирание ДНК-памяти, (слабо изучено);
   З) Изменение "Схемы тела", (слабо изучено);
   И) Перемещение по временной шкале (прошлое-будущее), (информация закрыта);
   К) Конденсированная Матрица (Зона Необходимости), (изучается).
   5.2. Рекомендации по поведению в данных нештатных ситуациях:
   5.2.1. С целью выявления возможных последствий действия СВР, каждый попавший под действие СВР, автоматически становится подопытным объектом и для дальнейших исследований передается специалистам Главной Лаборатории Легиона на время, необходимое для экспериментов. Рекомендуется избегать воздействия любых проявлений СВР.
   5.2.2. В случае попадания под воздействие СВР пункта 5.1. подпунктов Б, Г, Д, Ж, К предписывается действовать согласно обстановке.
   6. Варианты "Второго Пришествия".
   В соответствии с правом на свободу совести и пунктом 5 Манифеста "О Втором пришествии" за N 289-В1 каждый гражданин самостоятельно определяет своё отношение к библейским пророчествам.Он вправе единолично или совместно с другими лицами взывать к пришествию той или иной (светлой или тёмной, божественной или сатанинской) нематериальной субстанции. С целью упорядочения действий высшего эшелона власти в связи со "Вторым Пришествием", рассматриваются два возможных варианта мероприятий.
   6.1. Пришествие Христа (Страшный Суд).
   В связи с тем, что Российская Федерация в большинстве своём исповедует христианство, рекомендуется занести тексты Библии в свой рабочий компьютер. Наряду с этим необходимо знать по памяти текст хотя бы одной молитвы - "Отче наш". В случае пришествия Христа вашим ангелом-душехранителем (адвокатом на Страшном Суде) назначается отец Иоанн, в миру - майор ГОБ Иван Будник.
   6.2. Пришествие Антихриста.
   Работать в прежнем режиме.
   7. Правила поведения в связи с внезапной кончиной.
   Усопшими признаются трудоспособные и нетрудоспособные граждане, которые не имеют возможности осуществлять общественно полезную деятельность по причине утраты особой нематериальной субстанции. Решение о признании гражданина усопшим, в целях поиска подходящего нового носителя нематериальной субстанции, принимается органами Службы Занятости ГОБ РФ не позднее 3 дней со дня предъявления справки о смерти, трудовой книжки или документов, их заменяющих, документов, удостоверяющих его профессиональную квалификацию, справки о среднем заработке за последние три месяца по последнему месту работы, а для впервые усопших, не имеющих профессии (специальности) - паспорта и документа об образовании.
   7.1. В связи с участившимися потерями кадров в высшем эшелоне власти Президент РФ подписал Указ о создании органов Службы Занятости ГОБ РФ на базе специального института по изучению Экзистенциональных Позиций личности (закрытый город Березняки-72, Центр воспроизводства и родовспоможения VIP-персон).
   7.2. Инструкции на случай Вашей смерти.
   7.2.1. Выполнение требований данной инструкции требует максимальной прижизненной тренировки и подготовки. В целях опознания вашей нематериальной субстанции вам необходимо запомнить ваш трансментальный номер 12309/17665903. Помимо этого для создания метафизической гравитации вы обязаны всегда носить на себе не менее 500 граммов золота 999 пробы (данный металл обладает свойствами базового перинатального магнита).
   7.2.2. В момент отсоединения вашей нематериальной субстанции от тела вы испытаете некие дискомфортные чувства. Не поддавайтесь панике! Самое главное - не поднимайтесь над землёй выше, чем на 14 метров и 78 сантиметров и не дайте себя затянуть в чёрный тоннель. Особую роль в этом должен сыграть базовый перинатальный магнит. Далее вы выбираете курс. Цель вашего движения - город Березняки-72 (Пермская область). Придерживайтесь высоты полета над землёй около 10 метров. Не бойтесь столкновения с домами, электропроводами. Внимание - время доставки нематериалньой субстанции до места назначения ограничено (1 час 18 минут 49 секунд). Для убыстрения движения представьте, что вы плывете под водой, и производите подобные манипуляции руками и ногами (по-собачьи). При приближении к закрытому городу Березняки-72 вы обнаружите телевизионную вышку (Трансментальный Приемник). Далее операторы органов Службы Занятости будут вести вашу нематериальную субстанцию по специальному сигналу до метафизического банка (Банк Душ), где вы обязаны разыскать контейнер с вашим личным регистрационным трансментальным номером и занять Позицию.
   7.2.3. В закрытом городе Березняки-72 (Пермская область) находится Центр воспроизводства и родовспоможения VIP-персон, где вам будет предоставлена уникальная возможность воспроизвестись (воскреснуть) в теле ребенка высокопоставленных родителей, представителей высшего эшелона власти"
   "Бред какой-то, - подумал Олег Сергеевич, - сущий бред". Он прошёлся по кабинету и ещё раз бегло просмотрел инструкцию.
   - Олежек, ну, сколько же можно калымить? - заглянула супруга. - Ужин стынет...
   - Сейчас, сейчас... - Балконский поспешно прикрыл папку. - Да, кстати, у нас нет какой-нибудь карты России?
   - Какой карты? Зачем она тебе?
   - Да ладно, это я так...
   Супруга ретировалась, а Олег Сергеевич, снова открыв папку, вдруг обнаружил ещё один лист, даже не лист, а так - небольшой клочок бумаги, ранее им незамеченный.
   "Статья 290, часть 4(г): Получение взятки в крупном размере выше 150 тысяч рублей.
   Наказывается лишением свободы на срок от семи до двенадцати лет, со штрафом в размере до 1 миллиона рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до пяти лет либо без такового.
   Примечание: Крупным размером взятки признается сумма денег, стоимость ценных бумаг или иного имущества или выгод имущественного характера, превышающие 150 тысяч рублей.
   (Уголовный Кодекс Российской Федерации)"
   - Олежек, ну ты скоро? - в дверях вновь возникла супруга.
   - Да иду я, иду.
   Олег Сергеевич встал и, машинально глянув в окно, в свете фар проезжавшего чёрного Кадиллака, с надписью "Ритуальные услуги Черняев и компания", вдруг увидел человека, который, как показалось Балконскому, смотрел прямо на него. "Заказали", - ужаснулся он, резко задёрнул шторы и поспешно щёлкнул выключателем...
  
   ГЛАВА N 1
   МАМА МЫЛА РАМУ...
   ... И всё погрузилось во тьму...
   - Ну вот, здрасьте! - сказала Ксюша. - Может, пробки выбило? Сходи, посмотри...
   - Нет, это точно не пробки... - журнальный столик, спрятавшийся в темноте, долбанул меня прямо по коленке. - Где зажигалка?
   - Тебе лучше знать... Где оставил?
   - Да где-то у балкона... - к светлеющему в сплошной мгле окну удалось добраться без потерь. - Ну точно не пробки... Смотри, свет погас во всей округе...
   - Это надолго... Пойду-ка я спать... - в темноте было отлично слышно, как Ксюша зевает. - Мышонок, ты где притаился?
   - Здесь... - голос дочки донесся с другого конца дивана. - Мама, мне страшно...
   - Давай, я тебя спать уложу...
   - Нет, мамочка, можно я ещё посижу, а вдруг свет дадут...
   - Сама смотри, - моя супруга поднялась и куда-то двинула, осторожно пробираясь между креслами в темноте. - Я сейчас вам свечку принесу. Потом уложишь её, ладно? - она внезапно вынырнула совсем рядом и последние слова явно адресовала мне.
   - Ладно, ладно... Иди, отдыхай... А мы, - я подмигнул в сторону дивана, хотя можно было сообразить, что сигналов моих всё равно не видно, - пойдем звёзды смотреть...
   - Ура! - пружины дивана громко и весело заскрипели, выдавая местонахождение распрыгавшейся Настёны. - Ты давно обещал мне показать моего козлика.
   - Обязательно покажу...
   Честно говоря, делиться окуляром своего телескопа я не любил. Как, впрочем, и видеокамерой. Вообще, любые линзы - очень капризны. И если отдаёшь их в чужие руки, они никак потом тебе простить этого не могут: искажают мир до неузнаваемости.
   Странно это, конечно, но оптические приборы меня всегда любили.
   Свой первый телескоп я смастерил ещё в школе из старых бабушкиных очков. Увеличивал он плохо, но, тем не менее, был моей гордостью. Потом как-то отец принёс настоящий военный бинокль. Из него я смастерил более совершенный телескоп. А нынешний, с метр длиной, с линзами, самая большая из которых размером с чайное блюдце, достался мне по наследству от еннских звездочётов. Как-то раз снимал сюжет в обсерватории, а заодно перезнакомился со здешними астрономами. Они, узнав о моём увлечении, предложили по дешёвке списанный телескоп, хоть и старенький, но самый что ни на есть настоящий. Наверное, я и в видеооператоры пошёл только потому, что привык с самого детства к миру в окуляре.
   - ...Вы только оденьтесь потеплее, - Ксюша собирала нас как на войну. - Осень всё-таки. Насте возьми подушку, чтобы на голом стуле не сидела... И вообще... Я не понимаю, как можно пялиться в трубу часами...
   На её замечания я давно уже не реагировал. И это бесило мою благоверную больше всего. Начни я объясняться, она бы успокоилась, а раз я молчу, значит, игнорирую её, раз игнорирую, значит не люблю, раз не люблю... В общем, типично бабская логика. Но сегодня, видимо, в честь полной темноты, она особо нервничать не стала, а просто пошла спать.
   На балконе и вправду было прохладно. Я утеплил седушку, пристроил Настю, укрыл её одеялом и подушками. Потом установил штатив, и принёс трубу.
   - Так, - я покрутил колесиками, настраивая телескоп. - Вот смотри - твой Козерог.
   Настя закрыв один глаз левой рукой, другим прильнула к окуляру.
   - Красота, - констатировала она, - но козлика нет. Только точек много.
   Дочурка выпрямилась, посмотрела на небо, потом снова в трубу и снова на небо.
   - А вон там, рядышком, будто туман, - это облако?
   - Дай взглянуть, - я нагнулся к трубе. - Это созвездие Волосы Вероники.
   - Там Вероники живут?
   - Может и Вероники... А может их волосы? Представляешь, живые волосы! Вероники живут здесь, на Земле, отращивают длинные косички, а когда отрезают их, волосы перелетают через небо и селятся в созвездии Волосы Вероники. Им там очень хорошо и они благодарны всем своим хозяйкам за то, что их обрезали и освободили. У вас в садике есть Вероника?
   - Да, но она очень плохая девочка.
   - Почему?
   - Она кашу не ест...
   Я рассмеялся:
   - Это воспитательница так говорит?
   - А ещё она меня всё время дразнит...
   - Волосы-то у неё длинные?
   - Не-а, только до плеча...
   - Значит, она свои волосы уже отправила жить на небо...
   Настя долго молчала. Затем ещё раз внимательно посмотрела в телескоп и заявила, что никаких кос противной Вероники она не видит, на небе есть только звёзды и луна, а волосы забирают тёти в фартуках и выбрасывают в ведро. Спорить с ней было бесполезно. Это чудное качество Ксюши досталось ей, видимо, по наследству...
   - Звёздами любуетесь? - из-за балконной перегородки выглянул Михал Степаныч.
   - А, здравствуйте, - я протянул руку.
   - Привет, привет Артём! - сосед горячо её пожал. - Здравствуй Настасья!
   - Поздоровайся с дядей Мишей, - обернулся я к дочке.
   - Добрый вечер! - приторно вежливо поздоровалась Настя.
   - Свет-то уж сёдни верно не дадут, - вздохнул Михал Степаныч. - А что это значить? А значить это, что двадцать восьмую серию "Убитых любовью" мы точно не посмотрим.
   Сосед исчез за перегородкой, а Настюшка зевнула, протянула мне свои мягкие тёплые ручонки и, повиснув на шее, со знанием дела распорядилась:
   - Неси меня теперь в кроватку. Ножки мыть я сегодня не буду. Настроения нет...
   Свеча осталась на балконе, но привыкшие к темноте глаза уже различали смутные очертания предметов. И всё же я пару раз запнулся. Когда Настя оказалась в своей кроватке, я принёс свечку, и пока она догорала, рассказывал ей сказку про Подсолнух-разноцветку и Князя Радуг.
   А потом на квартиру опустилась тишина и темнота. Надежда, что свет всё-таки дадут, конечно, была, но ожидать его, сидя и уставившись в пустоту, совсем не хотелось. Пришлось идти спать.
   Ксюша давно мирно посапывала, разбросавшись на всю двуспальную кровать.
   Меня всегда поражало её умение быстро засыпать при любых обстоятельствах и в любое время суток. Я же, ещё до первой попытки заснуть, понял, что сделать это во внеурочное время, а ведь было-то всего часов девять, мне будет очень сложно. И всё-таки, отодвинув супругу, я нырнул под одеяло и только тут, в тепле и покое, понял, как замёрз на балконе.
   "Скорей бы Шахиня приехала, - подумал было я. - А то дрыхну на студии после обеда как сурок..." Потом спохватился: "Свят, свят... Нет её и даже ради здорового ночного сна не надо!"
   А ведь, действительно, без Шахини работать ещё можно, но с ней... И дело, вроде, любимое, и профессия нравится, а опять, видимо, придётся уходить. До того надоела эта постоянная грызня, постоянные интриги, постоянный пресс, давление на психику. Вот бы на ТВЕНе вакантное место образовалось... А больше и некуда. Только там я ещё не работал... Хотя с другой стороны - зарплату на МИРе вроде начали платить вовремя, денег хватает... Не так уж всё и дерьмово... Можно было бы и журналистом попробовать, а там, глядишь, и дальше какая-нибудь карьера выкопалась бы... Ну уж нет, лучше не высовываться... Видеооператором тихо и спокойно. Ни за кого не отвечаешь... А командовать я не люблю и не умею... Опять же, своя камера есть, надо бы объявление дать, что свадьбы снимаю, юбилеи... Подзаработаю... Может, холодильник новый купить... А так, если разобраться, всё в порядке: жена, дочка... Здоровы все, слава Богу... С жильём - никаких проблем: квартира большая, трёхкомнатная, правда, в старом доме, но это мой дом. Я здесь вырос... Надо бы маме письмо хоть написать... У неё, конечно, новая жизнь... Как отец умер, так я её и не видел такой счастливой, как тогда, перед свадьбой... Да и мужик ничего попался, руки на месте, не пьёт... Живёт далековато, аж в Томске... Но ничего, вот в отпуск пойду, все вместе и съездим, маму навестим. Жаль, конечно, что отец так рано умер. А ещё говорят, типа "Врачу! Исцелися сам!". Был одним из ведущих кардиологов Еннска, а сам сердце не уберёг... А может нам ещё одного ребёнка?.. Хорошая мысль... Мальчика!... Мне вон как в детстве одному скучно было... Да и Настя хоть не такой избалованной вырастет... И Ксюше будет чем заняться...
   Я перевернулся на другой бок, легонько пихнул жену ногой, чтобы пододвинулась, и заметил про себя: первый перевертень. Сколько их сегодня будет? Супруга начала как-то истерично похрапывать, и сон, подкравшийся было ко мне, испугался и убежал. "Как храпит, так и разговаривает... - подумал я. - Дура истеричная..."
   Не будет у нас никогда второго ребенка... А если ещё и холодильник накроется... Где я столько денег выкопаю... Ведь всё надо: шубу ей подавай... Телескоп мой уже съела: продай и продай... Ни одного друга не осталось... Всех эта стерва распугала... Тот не так пьёт, этот не так смотрит... Карикатуры меня окружили... Всё какое-то ненастоящее, как будто отражения на тёмных стёклах окон... Полуразмытые, неясные очертания... Да и сам я - герой какого-то дурацкого комикса. Из всех знакомцев только Моисеич и Ли кажутся живыми, хотя, кто бы на них не посмотрел - карикатуры на карикатуры, пародия на пародии... Странно... А тех, кто в памяти моей живыми кажутся, может и нет уже... Тот же Кейбель или Лунара... Где они сейчас? Что же это может означать: две свастики и все эти: "верблюды", "одно я", "йод"? Что же там ещё было? Кажется, "В окне - рок"?.. В каком окне? Какой рок? Почему рок? Окно... Конечно, окно... "лаз новым - окно"... так было написано... опять же, окнами... Бред! Мне же не померещилось! Кассета - вот она! Я её могу хоть сейчас показать... Но кому? Да и как вообще могли зажечься окна в домах и составить вполне осмысленную фразу? И Геликон, и пики, и карта бита... Интересно, это случайность?.. И только на тех домах?.. Или везде можно что-то прочитать?.. Но ведь это всего только окна, и зажигают их люди... А может, действиями этих людей кто-то управляет? И моими действиями кто-то управляет? Вот пойду я сейчас и зажгу свет... Нет, сегодня не получится... А может и вырубили свет, только для того, чтобы фразы не складывались? Или я схожу с ума... Это же полное сумасшествие! А может пойти посмотреть ещё? Вдруг снова получится? Я представляю: стою, как дурак, и глазею на окна... Мне это надо? Но если кто-то руководит действиями людей, то должна быть цель... А если цель - я? И я должен прочитать то, что мне хотят сказать? Бред... Надо, наверное, действительно начать дневник. Завтра же попробую записать все эти мысли...
   Второй перевертень... Вот и желудок заныл, опять гастрит обостряется... Всё от нервов...Всё от нервов... Надо с утра ромашки заварить...Как бы уснуть-то? Окна читать - полный маразм. Ну и что? Сейчас я встану и пойду по улицам шляться?.. Бр-р-р... От одного воспоминания о холоде, сырости, темноте аж передёргивает... Да и зачем мне это надо, спрашивается? Тепло, уютно, жена под боком похрапывает... Завтра свет дадут, послезавтра зарплату... Шубу что ли жене купить? В кредит? У неё день рождения скоро, подарю... Вот она обрадуется! А мальчика можно Эдуардом назвать, в честь отца... Эдуард Артёмович! А что, звучит...
   - Мама, мама, а можно я принцессе платье поглажу!? - услышал я сквозь сон голос дочурки из детской и подумал: "Неужели свет дали?", всё ещё не понимая, что давно уже наступило утро.
   - Погладь, погладь, но только не сожги ничего!
   Слышно было, как Настюшка подбежала к розетке, таща за собой что-то тяжёлое, и воткнула вилку. "Хоть бы свет не дали, - подумал я сквозь дрёму. - А то сожгут к чертям всю квартиру"...
   Я взглянул на часы: половина девятого - хоть и выходной, а вставать надо. Чёрт! Опять с левой ноги! Уже и сам помешался на её приметах! Я потянулся, пару раз махнул руками, изобразил утреннюю гимнастику, и как был, в одних семейных трусах пошлёпал в туалет. В соседней комнате, сосредоточенно высунув кончик языка, Настя прямо на ковре гладила холодным утюгом куклино платье.
   - Доброе утро, солнышко!
   - Привет, папочка! - Настя глянула на меня, улыбнулась, потом её лицо сделалось серьёзным и строгим, и она добавила, обращаясь к кукле. - Доченька, поздоровайся с дедушкой!
   Кукла упорно молчала. Тогда Настя отвлеклась от важного дела, взяла свою "дочку", что-то нажала и та издала громкий пронзительный крик. Видимо, американское "хай" только с каким-то китайским акцентом.
   На кухне Ксюша возилась с холодильником, выгружая из него уже давно разморозившиеся продукты.
   - Завтракать сухпайком будем?
   Ксюша обернулась:
   - Привет! Потекло всё... Иди, умывайся, я тебе бутерброды приготовлю.
   Умываться пришлось на ощупь. Вот побриться бы... Я провёл рукой по подбородку. Ладно, ещё потерплю, вернее, Ксюша с Настюшкой потерпят...
   - Ты холодный чай будешь, или морс сделать? - донеслось из кухни.
   - Лучше морс... - ответил я, выходя из ванны.
   - Странно, что электричества до сих пор нет. Может авария, какая?
   - Да скорее всего, опять охотники за цветметом кабели или провода сняли. Пока всё восстановят... - я махнул рукой. - Давай завтракать...
   - Надеюсь, тебя не вызовут очередное ЧП снимать? А то ведь мы хотели окна сегодня заклеить...
   Я вздрогнул. Опять окна... Они как будто меня преследуют.
   В памяти явственно всплыли все мои ночные мысли и переживания. Может, Ксюше рассказать? Я взглянул на жену. Она как раз взяла щепотку сахара и посыпала что-то им на столе.
   - Ты что делаешь? - её действия меня заинтересовали
   - Соль просыпала, - Ксюша пошла за тряпкой. - Это к беде. Поэтому я посыпала сверху сахаром, чтобы нейтрализовать. А вот теперь и убрать можно...
   Она вытерла стол и села доедать свой бутерброд.
   Да, Ксюше лучше про окна не рассказывать вообще. Обязательно составит целый список бед и несчастий, которые нам грозят, исходя из всего, виденного мною.
   Я сходил в спальню, натянул джинсы и майку с Буратино, держащим в одной руке кружку пива, в другой - сушёную воблу. Подпись под ним гласила: "Не дай себе засохнуть! МУП "Горводоканал". Облачившись, я вернулся на кухню.
   - У тебя всё готово к заклейке?
   Ксюша утвердительно кивнула.
   - Тогда давай поедим да начнём... - сказал я, а про себя подумал: "А вдруг, действительно, авария? Позвонит сейчас какая-нибудь Марьяна, и вперёд..."
   - Ну ты ешь быстрее, а я пойду, подкрашусь чуть-чуть и волосы уложу.
   - Ты ещё пойти куда-то собираешься?
   - Нет! Но мы же окна будем заклеивать...
   - ?..
   - Ну, вдруг меня кто-нибудь с улицы увидит, а я не накрашена...
   - Ну-ну... - только и смог вымолвить я.
   За столом я не мог сидеть без книжки - взял "Швейка", открыл на первой же попавшейся странице и начал поглощать бутерброды вперемежку с похождениями бравого солдата. Ксюша накрасилась на удивление быстро.
   - Ну как? - спросила она, появляясь на кухне.
   Я посмотрел на супругу: лёгкие домашние бриджи и свитерок подчеркивали фигуру, волосы она скрутила в изящную фигу на затылке, вздёрнутый по-детски курносый носик, огромные наивные глаза и яркие бордовые губы бантиком - Настюшка, только габаритами побольше, а вот умом примерно так же.
   - Для окон сойдет... - оценил я, дожёвывая последний бутерброд. - Ты только со всей своей красотой не вывались из окна, третий этаж всё-таки...
   - Смотря, как держать будешь, - хихикнула жена.
   Начали ритуал заклеивания окон с детской. Ксюша взяла на себя подготовительные работы - мытьё стёкол и рам, мне оставила самый смак: украшать межоконье и заклеивать щели. Настюша среди игрушек нашла старенького верблюдика и притащила мне:
   - Папа, поставь его между окон! Это чтобы дедушка Мороз не залез...
   - Если я его туда поставлю, то наружу не вытащу... Где-то я слышал, что верблюды назад не ходят...
   - Я знаю, пап. Они же не люди, чтобы назад ходить.
   - Так, Настёна, - вмешалась супруга. - Я сейчас окна открою, будет холодно... Кошку забери и идите в зал. Там поиграйте.
   Настя кивнула головой, подбежала к свернувшейся клубком сиамской красавице по имени Джулия и затараторила свою любимую считалочку:
   - Сим-Сим-Фони сидели на балконе, чай пили, чашки били, по-турецки говорили: Мы по лесенке бежали и ступенечки считали: раз, два, три четыре, делим, делим на четыре, умножаем на четыре, получается - четыре!
   Потом она подхватила ничего не понимающую в математике кошку и побежала в соседнюю комнату.
   Ксюша распахнула окно, с улицы потянуло холодом вперемешку с запахом прелых листьев. Жена забралась на табурет и стала тереть стёкла сначала тряпками, потом старыми газетами, всматриваясь в разводы и методично их уничтожая.
   - Знаешь, Коренков, - сказала она, протирая подоконник. - Я решила уволиться... - Ксюша сделала паузу, словно проверяя мою реакцию. Я молчал. - Слышь, Коренков? Завтра заявление напишу...
   - Поговорила с тётей Томой?
   - Пока нет...
   Супруга задумалась. "Сейчас начнётся" - подумал я. Разговор этот знаком мне чуть ли не дословно: Ксюша "завтра писала заявление" почти каждый месяц на протяжении всего года.
   - Мне скоро будет тридцать лет! - вот, я же говорил, началось. - Боже мой - тридцать лет! А что я видела кроме этого банно-прачечного комбината?! Как проклятая там сижу целыми днями... Машины у нас нет... Холодильник скоро сломается... - Ксюша отошла и издали глянула на свою работу. - А шуба? Я в чём, по-твоему, должна буду зимой ходить? - я снова выдержал паузу. - А ты много заработал?! Я тебе говорила - устраивайся в офис к Суворову - жили бы сейчас как люди! Ребёнок, вон, скоро в школу пойдет...
   - Успокойся, - я попытался утихомирить разошедшуюся супругу, разговор этот начинал уже надоедать. - Про Суворова, сама прекрасно знаешь... Там у них всё сплошь на криминале завязано... А я в эти бандитские дела влазить не хочу...
   - Да какой там криминал! - жена завелась с пол-оборота, и, бросив тряпку на подоконник, уселась на диван. - А чего ты ещё не хочешь?! Скажи, чего ты ещё не хочешь?! Не хочешь, чтоб мы жили по-человечески?! Не хочешь, чтоб у нас была нормальная квартира? Нормальная машина, дача, гараж! Вещи, наконец, нормальные, а не это - тряпьё! И нормальные деньги!!! Не хочешь?! Скажи: да - не хочу!
   "Не хочу больше тебя ни видеть, ни слышать", - подумал я, а вслух сказал:
   - Во-первых - дача у нас есть. Во-вторых - квартира у нас нормальная - трёхкомнатная, многим такое и не снилось. В-третьих, деньги - не картошка - и зимой накопаем...
   - Накопаешь ты, ага, как же...
   Я закрыл внешнюю раму окна и начал укладывать вату между стёкол.
   -...Если ты хочешь увольняться - увольняйся. Только не забудь, что это не в тихом тёплом комбинате сидеть, а на улице стоять, на рынке, и в мороз, и в жару, и в ветер, и в дождь... А ещё ездить...Мотаться туда - сюда с полными сумками барахла. В Казахстан, там, я не знаю, в Турцию ли... Решай сама...
   - Пожалел он меня, значит! - закричала Ксюша. - А ты значит - будешь наркоманов по ночам снимать?!
   - Сейчас мы оба зарабатываем немного, но стабильно, - я старался не поддаваться на её провокации и голоса не повышать. - Согласись - больше, заработать честно, в нашем городе невозможно... А воровать, кидать, халтурить, мошенничать - я не умею. Извини...
   - Можно! Можно! - Ксюша, похоже, и не думала успокаиваться. - Вот увидишь! Я начну торговать с тётей Томой и начну зарабатывать! Деньги! А тебе пусть будет стыдно, что, ты - мужик - не можешь содержать семью!
   - Ты не чувствуешь, палёным пахнет!? - впервые за время всей "милой беседы" я обернулся к жене.
   - Твои шутки мне уже надоели! Да, я накалена до предела! Но... - и тут Ксюша тоже почувствовала запах. Она подскочила, вытаращила глаза и закричала. - Настя! Настя ты где! Что случилось?
   Мы оба метнулись к дверям, и тут я заметил утюг, стоящий прямо на ковре. Из-под него поднималась тонкая легкая струйка дыма.
   - Утюг! - я поднял его, осторожно держа за нагревшуюся ручку, и выдернул шнур из розетки. На ковре чернело пятно, края которого всё ещё продолжали тлеть, обугливаться и испускать струйки дыма. Ксюша схватила тазик, где совсем недавно мыла тряпки, и плеснула воду на горелую треугольную отметину.
   - Мама, мама, ты меня звала? - на шум прибежала Настюша. - А вы что тут водой обливаетесь?
   - Ага, балуемся! Сегодня вместо сказок я буду читать тебе на ночь технику безопасности при работе с электричеством!
   - Ковёр жалко, - вздохнула супруга. - Старинный!
   - Ничего, не переживай. Он пятьдесят лет пролежал, и ещё столько же пролежит. А сюда мы тумбочку передвинем, и ничего не будет заметно.
   Ксюша решила не продолжать скандал, беспардонно прерванный утюгом, она забрала с собой Настёну, полупустой тазик, тряпки и пошла мыть окно на кухне. Я остался один на один с этим, с детства знакомым, окном. И впервые за много лет прикоснулся к нему не как к одной из окружавших меня вещей, а как к атрибуту чуда.
   Когда я был маленьким, эта комната принадлежала мне. Здесь с тех пор всё изменилось, кроме окна. Оно всегда было моим другом. Оно расширяло мой кругозор, открывало мне целый мир: железную дорогу вдали с грохочущими по ней поездами, прямоугольники пятиэтажек, выраставшие на моих глазах, странных людей, бредущих через двор. Оно светило мне в самые трудные дни моей жизни. Я помню, как гулял в детском саду, и сейчас выглядывающем из-за соседнего дома, мне было грустно и одиноко, а окно успокаивало меня, оно присматривало за мной, и от этого взгляда становилось легко и спокойно. Я помню, как разбил его, играя в футбол. У кожаных планет, какими представлялись мне мячи, орбиты нет, они летят по какой-то непредсказуемой трагичной траектории. И в тот раз на пути полёта моего мяча каким-то чудом встало моё окно на третьем этаже. Испугались все, а я плакал, глядя в пустую глазницу своего друга. Окно вообще изменяло окружающий мир. Теперь-то я понимаю, что это просто стёкла были недостаточно ровными, может быть бракованными, а тогда, в детстве, создавалась иллюзия волшебства, когда предметы то удлинялись, то расплывались в объёме. Сейчас таких стёкол уже не выпускают...
   Я помню, как мама заклеивала это окно, объясняя, что помогает ему сохранить не только тепло в доме, но и в его оконной душе. Теперь это делаю я...
   Уложив между рамами вату, установив Настиного верблюдика, я окружил его мишурой и ёлочными шишками.
   - Ну ты долго будешь возиться? - в комнату заглянула Ксюша. - Я уже на кухне вымыла, иди, теперь твоя работа!
   - Заканчиваю, - я начал затыкать ватой щели в раме.
   Ксюша посмотрела на мои манипуляции с ножиком и сказала:
   - Тебе не кажется, Коренков, что пора бы нам стеклопакеты вставить?
   - А ты знаешь, сколько они стоят? Вот выбирай: или стеклопакеты, или шубу?
   Ксюша озадаченно замолчала, поставленная в тупик таким выбором, потом задумчиво произнесла:
   - Своя шуба ближе к телу...
   Мысль о том, чтобы заменить окно на стеклопакет, была подобна воткнутому в спину ножу. Я видел эти безликие белые рамы, намертво отделяющие человека от мира. И что странно, многие предпочитают сейчас стандартные прямоугольные окна без крестообразной рамы, без форточек, отодвигающиеся всей своей массой в сторону, дабы пропустить глоток свежего воздуха. Сплошное полотно стекла делает окна пустыми, безжизненными. Однажды я слышал, как мама говорила соседке, поставившей стеклопакеты: "Креста на вас нет".
   А ведь, действительно, раньше практически все окна обязательно содержали деревянный крест. Может быть, это не случайность? И не удобства ради люди тратили и силы, и время, и материалы, чтобы разбить окно на четыре части: два маленьких прямоугольника наверху и два больших - внизу? Я выстрелил шпингалетами, проклеил последние щели и замер, любуясь довольным, чистым, сияющим окном.
   Потом быстро разобрался с окном на кухне и заканчивал уже утеплять в спальной, когда супруга отрапортовала:
   - В зале я заклеила всё, кроме балконной двери. Её надо войлоком оббить.
   - Войлока-то у нас нет...
   - Ну, когда купишь, сделаешь... Не горит... - супруга открыла шкаф и начала переодеваться. - Ты давай доделывай, а мы с Настюшкой в магазин сходим. Хлеба надо купить, перловки для супа. Ты рассольник будешь?
   - Буду, - согласился я, и вдруг вспомнил, - слушай, у нас огурцов, по-моему, нет...
   - В стайку сходишь, принесёшь... Да, и варенья прихвати. Лучше малинового. Оно там слева, на второй полке. Ну всё, мы пошли...
   Законопатив последнее окно, я решил, что пока дома никого нет, никто не мешает и не лезет с дурацкими вопросами, самое время попробовать начать писать видеодневник. Запас времени для этого у меня приличный - часа два, не меньше. Если уж мои барышни отправлялись в магазин, а ещё если и деньги у них есть... Это надолго!
   Я поставил свою личную камеру - полупрофессиональный "Panasonic М-6500" - на тумбочку. Да, до цифрового формата я ещё не скоро доживу. Но мне, в принципе, и этого хватает, тем более, что видик у меня старый, а камера снимает на большие кассеты, как раз для него. Вот только места они много занимают. В поисках чистой кассеты, я полез в нижний ящик книжного шкафа, до отказа набитый всякой всячиной: гора давно уже ненужных пластинок, груды аудиокассет, компакт-дисков. Да... За какие-то пятнадцать лет техника продвинулась настолько, что всю эту кучу музыкальных носителей можно просто выкинуть на свалку. Что будет дальше? Даже представить страшно - микрочип в ухо и слушай всё подряд. Хотя выкидывать жаль, тут такие раритеты. "Машина времени", "Воскресенье", "Зоопарк", "Телевизор", "Пикник", "Аквариум", "Наутилус", "Крематорий", "Кино", и ещё около полусотни групп. В детстве пластинки искал, где только можно, выменивал их, выпрашивал, потом продублировал их на кассетах, потом на компактах. А в последнее время что-то ничего путного не появляется. Или я постарел?
   Ещё больше в моём архиве всякого видео. Я не знаю, зачем храню эти записи. Уже три десятка кассет пылятся: рабочие съемки, самые интересные сюжеты, зарисовки. Можно, конечно, всё оцифровать, загнать на диски... Но, компьютера пока нет, а видик всегда под рукой. Вдруг, что понадобится. Когда-то хотелось создать хронику города, оставить какой-нибудь след. Наследие... Наследил... Потоптался, наследил и ушёл. Все хотят что-то оставить после себя, и только сейчас я стал понимать, насколько это глупо.
   Ни одной чистой кассеты! Надо же - столько работы. Придётся чем-то жертвовать. Я стал перебирать записи. На одной из кассет моей рукой было написано: "Вообщежитие. 1996-1999 г.г." Я совсем запамятовал, что же на ней записано, и решил проверить, нет ли там чистого местечка. Кассета мягко ушла в видеомагнитофон. По изображению явно было видно, что съёмка велась без штатива. Кадры мелко подрагивали. Сумасшедший старик бродит по Второй Абразивной и выкрикивает свои бредовые пророчества. Я вспомнил, как странно он тогда исчез. Когда сдох аккумулятор, я посмотрел на улицу, и она оказалась совершенно пуста. Странно, всё это очень странно... И опять эти окна... Когда же это было? Да, лет восемь-девять назад... Точно... Я тогда в "Ракурсе" работал... И эти его безумные слова: "Мы все распяты на крестовине рамы!"
   Я уже не верил, что это простое совпадение. Окна устроили на меня охоту, массированную бомбардировку. Интересно, что дальше на этой кассете...
   А дальше была Лунара. Как же я мог забыть?.. Где-то в то же время? Что же я дату не выставил? Мы встретились в парке, долго очень бродили по опавшей листве - тогда было самое начало осени - и разговаривали. Похоже, это была одна из наших последних встреч.
   Лу в ярко-красном полупальто вертела в руках жёлтые кленовые листья. Она смотрела на них, лишь изредка поднимая свои миндалевидные по-восточному чуть раскосые карие глаза. Непослушный каштановый локон выбился из-под беретки, нежно коснулся её щеки и заискрился под лучами ласкового осеннего солнца на алом ворсе капюшона. Она о чём-то подумала, и вдруг загадочно улыбнулась и спросила:
   - Ты знаешь легенду о Кристальном городе?
   - Кристальном городе? (Это спрашивал я из-за камеры).
   - Да, о Кристальном городе, который находится далеко-далеко на севере, на краю земли?
   - Нет, не знаю!
   - Он весь был из горного хрусталя и освещал своим блеском всё Заполярье...
   - Откуда же там брался свет?
   - Свет дарил один-единственный луч...
  
   ФОРМУЛА ПОБЕДЫ
   - Сам, Леший, сам! - заорал кто-то сзади и Лёша Костюшин рванул по своему правому флангу. Пройдя середину поля, он остановился, бросил беглый взгляд по сторонам и, поняв, что пас отдавать некому - все закрыты, снова рванул вперёд. Впереди на него уже выдвигался здоровенный лысый "шкаф" "Радиановца" Боря Литовченко. Не каждый форвард мог обвести центрального полузащитника этого клуба, а те, что обводили, потом долго жалели о содеянном, валяясь месяцами на больничных койках с переломами конечностей. На всю вторую лигу Боря славился своей жёсткостью, цепкостью и непроходимостью, за что и называли его костоломом. Шансов у правого защитника ФК "Желбет" Алексея Костюшина не было, да и вариантов то же. Ещё раз, взглянув по сторонам, он всё-таки полез в обводку, надеясь на судейский свисток, который хоть ненадолго остановит игру, и ещё минуты полторы-две наверняка удастся убить.
   Сделав пару обманных движений, он прокинул мяч себе на ход, и, казалось бы, уже проскочил мимо костолома, но через секунду рухнул на газон, скошенный соперником. Боря обошёлся можно сказать даже по-джентельменски. Вместо того чтобы врезать Лешему своей чугунной бутсой куда-нибудь по коленной чашечке, он всего лишь зацепил его за голень правой ноги и слегка попридержал руками. Раздался желанный свисток. Арбитр остановил игру, назначил штрафной, но горчичник так и не достал.
   "Вот сволочь", - подумал Костюшин, и начал постанывая кататься по газону, держась за ушибленную ногу. Судья с сомнением посмотрел на страдания защитника и волевым жестом разрешил выйти на поле медицинской бригаде. Бригада, состоящая из одного Дмитрия Васильевича с чемоданчиком, на котором был нарисован красный крест в белом круге, быстро подбежала к Костюшину.
   - Продержитесь, мужики, продержитесь, восемь минут всего осталось, - заговорщицки проговорил врач "Желбета", делая вид, что замораживает Лешему голень. - Выиграем у "Радиановца", может, ещё и не вылетим...
   Но выиграть желбетовцам в этот день, было не суждено. На второй добавленной минуте футболисты "Радиановца" заработали угловой. Леший стоял на ближней штанге и уже каким-то местом чувствовал, что сейчас будет гол. И гол действительно состоялся. После навеса в центр штрафной, перед воротами "Желбета" началась жуткая неразбериха, мяч метался из стороны в сторону и, в конце концов, от чьей-то ноги угодил в сетку. Гости радовались так, будто, по меньшей мере, выиграли Лигу Чемпионов. Желбетовцы стояли как побитые собаки. Верных три очка у них просто увели из-под носа. Матч так и закончился вничью 1 : 1, и футболисты "Желбета", стараясь не глядеть, друг на друга побрели в раздевалку. Пропущенный гол на последних секундах и в итоге ничья с крепким середнячком второй лиги, почему-то были гораздо обидней любого поражения с крупным счётом...
   Не всем болельщикам нравилось название ведущего Еннского футбольного клуба. Пожалуй, только горстка "ярых фанов" неистово орущая на трибуне речёвки в поддержку любимой команды, над этим никогда не задумывалась. Им всё равно было что кричать - желбет, щербет или вторчермет - без разницы, лишь бы пива побольше да покрепче. У большинства же горожан "Желбет" ассоциировался не то с казахским, не то с киргизским народным эпосом, а случайно забредших на стадион, крайне удивляло полное отсутствие в команде лиц вышеназванных национальностей. Еннчане болели за родной клуб очень тихо, можно даже сказать с состраданием, как жалеют убогонькую старушку - нищенку, стоящую на паперти с протянутой рукой. Даже в самые лучшие времена на матчи "Желбета" не приходило более ста человек. Лишь однажды, девять лет назад трибуны стадиона "Юбилейный" оказались заполненными под завязку. Тогда желбетовцы чудом пробились в 1/64 финала кубка России, и им на пути попался московский "Спартак". Ну, или скорее они попались "Спартаку". Потому что матч закончился со счётом 0 : 7, а горожане потом ещё долго смаковали голы, влетавшие в ворота родной команды. Сейчас "Желбет" стоял навылет из второй лиги, и каждый матч был решающим, а каждое очко на вес золота.
   На самом деле, название команды ни к какому народному эпосу отношения не имело. Клуб был создан почти четверть века назад при Заводе Железобетонных Изделий, отсюда получил и своё неказистое имя, и путёвку в жизнь. Цвета клуба появились как-то сами собой: жёлтые майки, белые трусы и серые гетры с жёлто-белыми полосками. А вот с эмблемой пришлось помучиться. В конце концов, остановились на витиеватых жёлтых буквах "Ж" и "Б" нарисованных на фоне серых прямоугольников и зелёных цилиндров. Внутри буквы "Б" красовался пятнистый футбольный мяч.
   В первые годы своего существования "Желбет" славился крепкой железобетонной защитой и надёжными голкиперами. В "Вечернем Енинграде" под рубрикой "Спорт" не раз мелькали примерно такие строки: "Наши футболисты применили в матче с "Динамо" из Верх-Илимска гибкую комбинированную систему обороны, совмещающую элементы зонной защиты и персональной опёки". На деле же желбетовцы рубили и кромсали своих соперников, не впуская их в штрафную площадь и не давая прицельно пробить с дальних дистанций. Но надо отдать должное, вратарская школа в команде, всегда была одной из лучших в регионе. Всё это и позволяло железобетонщикам долгие годы прочно удерживаться в середине турнирной таблицы, без особых шансов на лидерство, но и без опасений вылететь в лигу физкультурников.
   Ныне ФК "Желбет" переживал трудные времена. Когда страна окончательно перестала нуждаться в железобетоне и завод успешно обанкротили, клуб взяла под своё крыло мэрия Еннска. Уже через год мэр понял, что содержание команды дело затратное и неблагодарное. Железобетонщики пошли по рукам. Хозяева появлялись и исчезали, тренеры менялись каждые полгода, долги росли, а футбол окончательно пропал. Нет, футболисты "Желбета" ещё помнили, как называется игра, в которую они играют, но кое-какие правила этого вида спорта уже начали вызывать у них раздражённое недоумение. Больше всех, конечно же, от желбетовцев доставалось блюстителям этих правил - судьям. По единодушному мнению всех членов команды, именно они - судьи - всеми силами пытались угробить ФК "Желбет".
   После матча с "Радиановцем" в раздевалке железобетонщиков висела гнетущая тишина. Даже о предвзятом судействе не было сказано ни слова. Главный тренер "Желбета" Анвар Зифарович Газаитуллин скорбно сидел на скамеечке, уперев кулаки в подбородок, и многообещающе молчал. Взгляд его был устремлен куда-то внутрь себя, казалось, будто он вновь и вновь мысленно прокручивает пропущенный на последней минуте гол и пытается понять, как же это могло произойти. Первым решился нарушить скорбное молчание врач команды Дмитрий Васильевич Карацупа.
   - Не будем посыпать головы пеплом, - нарочито бодрым голосом заявил он, - не всё ещё потеряно. Сгоняли в ничейку с "радианами", все здоровы, серьёзных травм нет. Если выиграем...
   - Вот-вот, если выиграем! - перебил его главный тренер. - Если выиграем четыре из пяти оставшихся матчей!
   - Может, и выиграем, - встрял капитан "Желбета" Вадим Ельманцев. - Анвар Зифарович, игра-то вроде пошла...
   - Поздно она у нас что-то пошла, - Газаитуллин похоже начал выходить из нокдауна, - в самом конце сезона и на костылях...
   Разбор полётов длился ещё добрых полтора часа. Накостыляли всем, в том числе и Лёшке Костюшину. Леший молчал, не пытаясь оправдываться, по своему опыту зная, что чем больше начинаешь доказывать свою правоту, тем больше собак на тебя свешают, и своих, и чужих.
   Костюшин играл в "Желбете" уже пятый сезон. Воспитанник казанской футбольной школы, он к своим двадцати восьми уже успел сменить четыре клуба второй лиги. Обосновавшись в Еннске, Леший решил, уже было, лет через пять, потихоньку завершить здесь свою футбольную карьеру. Но тут дела у железобетонщиков пошли хуже некуда. И задержки зарплаты, и барахтанье внизу турнирной таблицы, и постоянные на этом фоне дрязги в коллективе. Костюшин не сомневался, что с "Желбетом" в скором будущем придётся распрощаться. А Газаитуллин в свою очередь не желал терять талантливого защитника, в становлении которого он сыграл не последнюю роль. Одним из главных достоинств Лешего была игра головой. Причём, как самим котелком, так и тем, что в нём варилось. При росте под метр девяносто Костюшин обладал неплохой техникой, имел превосходные физические данные и, что самое главное, отлично видел поле, мог дать точный нацеленный пас, да и сам пробить по воротам. В котелке у него много чего варилось. Возможно, проявись все его таланты чуть раньше, кто знает, как далеко бы зашёл Леший - играл бы сейчас где-нибудь в ЦСКА или в "Локомотиве". Но футбольный век короток, и надежд на попадание даже в команды первой лиги Костюшин не питал.
   Объявив завтрашний день выходным, Анвар Зифарович распустил футболистов, и понемногу раздевалка опустела. Костюшин и Ельманцев последними вышли со стадиона, распрощались у автостоянки, и Леший направился, было к своей Тойоте.
   - Молодой человек! - услышал он вдруг. - Уделите мне парочку минут...
   Костюшин оглянулся и увидел высокого, с него ростом, пожилого мужчину с густой седой шевелюрой, облачённого в спортивный костюм фирмы "Адидас" и яркие молодёжные кроссовки.
   У Лешего радостно ёкнуло в груди. "Неужели заметили, - подумал он. - А вдруг из премьер-лиги?"
   Незнакомец между тем подошёл, протянул руку и представился:
   - Кандидат физико-математических наук, профессор Замора Лев Яковлевич.
   Ошарашенный Костюшин с некоторым раздумьем пожал протянутую руку и спросил:
   - Вам автограф?
   - Нет, нет, что вы... У меня уже есть, - замотал головой профессор, - я к вам по другому вопросу. Ваша команда, да нет, что я говорю - наша команда, находится в сложном положении. Я хотел бы помочь.
   - А я-то тут при чём? - спросил Костюшин. - Поговорите с Анваром Зифаровичем.
   - Нет, нет, - снова замотал своей почтенной шевелюрой профессор. - Именно вы, и только вы. Сегодня уже поздно, траву совсем не видать, поэтому давайте-ка завтра, - он посмотрел на часы, - часика в три вас устроит?
   - В принципе, да, - пробормотал Леший.
   - Тогда давайте, батенька, завтра прямо у входа на стадион и встретимся.
   Профессор ещё раз подал руку, футболист недоумённо её пожал, и Лев Яковлевич растворился в надвигавшихся осенних сумерках. "Больной какой-то, - подумал Леший, - не поеду я никуда". И он направился к своей стоявшей уже в одиночестве Тойоте.
   Весь следующий день профессор не выходил у Костюшина из головы: "Почему я? - думал он. - И при чём здесь трава? Вообще, чем он может помочь? А может, вывели какой-нибудь допинг суперсовременный, от которого мы будем летать по полю как попугаи? Опять же, почему только я? Или это проверка?". В конце концов, Леший не выдержал и к назначенному времени поехал на стадион.
   На сей раз, профессор был в коричневом костюме, чуть потёртом на рукавах, и походил он теперь на Эйнштейна, который только что вывел свою теорию относительности. Лев Яковлевич восторженно пожимал руку футболисту, приговаривая:
   - А я уже думал, было, батенька, вы не приедете. Решили, что я больной какой-нибудь, да и чем я могу помочь?
   И он потащил Костюшина на стадион.
   Трибуны были совершенно пусты, и лишь где-то на противоположной стороне бродил мужичок и собирал бутылки. Леший ещё раз взглянул на пустые ворота и снова вспомнил тот досадный мяч, пропущенный желбетовцами на последних минутах.
   - Присядемте вон там, Алексей... Как вас по батюшке?
   - Можно просто Алексей... - Леший и его спутник присели в первом ряду, и профессор достал из внутреннего кармана блокнот.
   - Вы ведь, батенька, математику в школе изучали? - спросил он.
   - Изучал, конечно. Особенно в младших классах.
   - Значит, вы знаете, что всё в мире подчинено законам математики?
   - Понятно, - ухмыльнулся Костюшин. - Мяч - круглый, поле - квадратное...
   - Поправлю вас, поле не квадратное, поле - прямоугольное. А если брать всё игровое пространство, получится параллелепипед. Таким образом, в футболе мы имеем дело с различными видами энергий, ограниченных параллелепипедом. Вряд ли вы слышали о синергетике, а между тем базировался я именно на этом междисциплинарном направлении, которое занимается изучением систем, состоящих из многих подсистем различной природы, и выявлением того, каким образом взаимодействие таких подсистем приводит к возникновению пространственных, временных или пространственно-временных структур в макроскопическом масштабе. Чтобы вы лучше поняли, батенька, расскажу одну поучительную историю, произошедшую со мной восемь лет назад. Как раз сразу после развода с моей драгоценной супругой. Мы уже не жили вместе и случайно встретились на площади Маркса. Она была не одна, и явно не хотела со мной говорить, я же высказал тогда всё, что наболело. Одним словом, поругались мы, а по дороге домой на перекрёстке мне на голову упал кирпич. Очнулся я уже в больнице, где и провёл последующий месяц. Да... А врачи потом мне сказали, что за спасение своё должен я благодарить одну девушку. Она сидела как раз напротив площади в кафе и всё видела. А как кирпич-то на меня свалился, она вызвала "Скорую". На пять минут бы промедлили, всё - не сидел бы я тут с вами, батенька, не разговаривал. Пытался я потом найти свою спасительницу, но она как в воду канула... Да... Так вот я о чём: пока лечился - пытался, как это бывает обычно, определить, кто же виноват в том, что этот кусок глины чуть меня не лишил жизни. И тогда во всей простоте предстала передо мной теория приблизительности, как я её назвал. Вот так вот. Ньютону на голову яблоко упало, а мне - кирпич. Вывод - жить с каждым веком становится всё тяжелее и тяжелее. И понял я, что кирпич мне на голову сбросила энергия трёх человек, то есть моя собственная, жены бывшей и её друга, заключенная в куб площади. Я начал расчёты сразу же, как только вышел из больницы. Благо, знакомый архитектор предоставил все размеры домов в районе того злополучного перекрёстка. И так я крутил, и так - чувствую, чего-то не хватает. Потом только понял, что значение имеет не только направление наших энергий, но и точка их соприкосновения, и время воздействия начала одной из энергий на эту точку, я её назвал точкой "INDE", по латыни значит - "отсюда". Когда всё сошлось - понял, виноват был я сам. Не надо было, будучи источником энергии, так долго стоять в месте наибольшей концентрации энергетических потоков. Вас, батенька, удивляет, к чему я всё тут рассказываю... М-да... Потом было много ещё разной чисто технической работы, вычислений, но, боюсь, вы меня вряд ли поймёте. Но вот что я усвоил: теория приблизительности действует в любом ограниченном пространстве, размеры которого можно вычислить. Не буду утомлять вас подробностями моих экспериментов. Скажу лишь, что они засекречены и ими заинтересовались даже политтехнологи. Говорят, испытывали на Украине... - профессор понизил голос до шепота.
   Лешему всё было ясно. Более бредовых речей ему слышать не приходилось, но всё же он решил не перебивать полоумного учёного, которому на голову упал кирпич, да и ко всему прочему бросила жена.
   - Так вот, - продолжал профессор, - в очередной раз, наблюдая за тем, как вы, батенька, проигрываете, я подумал, а что если применить теорию приблизительности к футбольному матчу? Число энергий известно, их направление - тоже, мяч, в конце концов, круглый, а поле, как сами изволите видеть прямоугольное. Я вымерил все его параметры: длина - 109 метров и 53 сантиметра, а ширина 70 метров и 12 сантиметров. Очень важен и размер ворот, ведь направление энергий в большинстве своём сосредоточены именно на этих прямоугольниках, а, кроме того, высота нашего параллелепипеда как раз определяется высотой ворот. У нас она 2 метра 44 сантиметра. Конечно, одним из главных объектов концентрации психофизической энергии является мяч. Я вам открою небольшой секрет, мне удалось снять точные параметры всех мячей, с которыми вы работаете. Мои расчёты основаны на усредненных размерах: 21-22 сантиметра в диаметре и не более 400 граммов веса. Владея всеми данными, я вычислил коэффициент приблизительности, который и влияет на энергии игроков. Нельзя забывать, что большое значение имеет и продолжительность временного отрезка, когда энергии игроков замыкаются в одной точке. Он равен в среднем пятнадцати минутам. То есть в результате мы имеем шесть потенциальных голов за матч, забитых с применением теории приблизительности.
   - Ну а я-то тут при чём? - Костюшину уже надоело выслушивать весь этот бред.
   - А вот при чём... Вы же, батенька, играете на правом фланге защиты и, именно вы постоянно бегаете в районе точки "INDE", а сами при этом являетесь источником одной из определяющих энергий. Я вижу, что утомил вас своими рассказами. Вам это малопонятно. А вот мои ученики, они так рьяно проводят эксперименты. Вам бы с ними познакомиться. Перспективные молодые люди. Хотя никто из них и не догадывается о реальной цели наших исследований. Ну это к слову... Так вот, о чём я? Ах, да, значение имеет и то время, в течение которого вы должны будете воздействовать на точку "INDE" данного параллелепипеда. И не забывайте, что теория приблизительности будет действовать лишь в том случае, если на поле будут присутствовать ровно двадцать три человека. В случае если кого-то удалят, или футболист покинет поле из-за травмы, теория рушится и точка смещается в другое место. То же самое произойдёт, если на поле появится кто-нибудь лишний, врач, например, или собака выбежит... Вот вроде бы всё. Я понятно изложил?
   - Честно говоря, я ничего не понял... - устало ответил Костюшин.
   Профессор нетерпеливо выдохнул и хотел, было что-то ещё сказать, но передумал. Он встал, схватил Лешего за рукав и потянул на поле.
   - Вот, - говорил он на ходу, - запоминайте, батенька.
   Профессор отсчитал шаги от углового флажка к воротам, затем развернулся и пошёл к центру поля, сверился по одному ему понятным меткам и остановился. Леший брёл за ним как лошадь на узде, обречённо понимая всю нелепость происходящего. Лев Яковлевич пяткой выдавил на газоне углубление и сказал:
   - Вот точка "INDE" данного параллелепипеда на этой половине поля. Соответственно вторая точка центрально симметрична этой. Здесь нужно встать ровно на тридцать семь секунд на двенадцатой, двадцать пятой и сорок четвёртой минутах матча. Тогда в течение примерно трёх минут мяч неизбежно влетит в ворота соперника. В другом тайме, когда поменяетесь воротами, точка "INDE", как я уже сказал, будет располагаться также, но с другой стороны, а минуты, соответственно, будут пятьдесят седьмой, семидесятой и восемьдесят девятой. Теперь ясно?
   - Не очень... - пробормотал футболист. - А как же игра?
   - Да бог с ней, с игрой, - профессор явно начал нервничать, он уже забыл всех своих "батенек" и внезапно перешел на "ты", - у кого бы ни был мяч, если ты встанешь в указанное место и в указанное время, то "Желбет" забьёт гол. Чего здесь непонятного? Запомни: 12, 25, 44, 57, 70, 89! И всё! Встал, 37 секунд постоял, и вы забили гол! Если насытите оборону и не будете пропускать глупых мячей, каждый матч на этом стадионе будете выигрывать со счётом 6 : 0! - Лев Яковлевич тяжело вздохнул, вытер со лба пот и добавил. - Хоть у "Челси", хоть у "Барселоны", 6 : 0, понятно?
   - Просто встать вот на это место? - переспросил Костюшин, задумчиво уминая носком ботинка голевую точку. - Вы, в своём уме?
   - Я знал, что вы, Алексей, зададите этот вопрос, - профессор уже успокоился и вновь перешел на "вы". - Я движим, исключительно желанием помочь вашей команде. Я не стал обращаться к руководству "Желбета", потому что прекрасно понимаю - сразу мне никто не поверит. А когда поверят, заверят, проверят - будет уже поздно! Поэтому я и предлагаю вам - попробуйте! Уверяю вас - хуже не будет!
   - Ну, хорошо, хорошо, - Костюшин вспомнил, что при общении с сумасшедшими нужно во всём с ними соглашаться и решил сделать вид, что поверил в эти бредни, - только скажите тогда, как быть с боковыми судьями? Они же вроде не на поле, ну, не в этом, вашем, параллелепипеде, а на игру-то влияют?
   - Не в бровь бьёте, Алексей, но в глаз, - профессор запустил обе пятерни в свою роскошную шевелюру и яростно чесал её несколько секунд. - Я уже думал над этой проблемой. И вне игры они, паразиты, могут зафиксировать, и фол где-нибудь увидеть, где им и близко не пахло. Им что теория приблизительности, что теория относительности, что закон всемирного тяготения - всё едино. Но будем надеяться, главный-то за нас...
   - Будем надеяться, - поддакнул Костюшин и, посмотрев на часы, подумал: "Как только таких больных на всю голову выпускают из психушки?"
   - Вот здесь точка-то ваша? - с фальшивой серьёзностью спросил он, наконец.
   - Да, здесь первая, - Лев Яковлевич снова взял футболиста за рукав, - пойдёмте, покажу, где располагается вторая...
   И Лешему ничего не осталось делать, как тащиться через всё футбольное поле за сумасшедшим профессором, чтобы взглянуть на пятачок уже пожелтевшего газона...
   Начало первого тайма календарного матча со "Спартаком" из Чернореченска сложилось для желбетовцев просто отвратительно. Уже на седьмой минуте спартачи из ничего сварганили гол. Навес с левого фланга, удар, и, как говорит многоуважаемый футбольный комментатор, начинай с центра поля. Игроки "Желбета" пыхтели изо всех сил, но даже перейти на половину соперника удавалось редко. Спартаковцы же почувствовав вкус крови, решили добить железобетонщиков в первом тайме. На тридцать девятой минуте форвард "Спартака" Гоша Чурских продрался по центру сквозь двух защитников жёлто-белых, вошёл в штрафную и что есть силы с подъёма, ударил по воротам. Мяч угодил в левый от вратаря угол в притирочку со штангой и несколько десятков зрителей, пришедших на игру "Желбета", тут же, как по команде встали, и потянулись к выходу со стадиона. На трибунах осталась только группка "фанов" в жёлто-белых шарфах (они были проплачены руководством клуба на весь сезон и при всём желании уйти не могли), седой старикан в спортивном костюме и мамаша полузащитника хозяев поля Андрея Станкевича, которая не пропускала ни одного матча "Желбета" с участием сына.
   Первый тайм так и завершился - 2 : 0 в пользу гостей из Чернореченска.
   После свистка на перерыв, уходя с поля, Костюшин взглянул на трибуны. Лев Яковлевич сидел прямо, на том самом месте, где они беседовали неделю назад. Задрав свою гениальную голову, он смотрел куда-то в небо, на низкие хмурые осенние облака, и казалось, что его совершенно не волнует происходящее на поле. "Железный старикан" - подумал Леший, заходя в подтрибунное помещение.
   Все десять минут перерыва, пока Анвар Зифарович, брызгая слюной и не по-татарски сквернословя, метался по раздевалке и пытался объяснить своим футболистам тактический рисунок игры на второй тайм, Костюшин размышлял о Заморе и его теории приблизительности. После того, как они расстались, и Леший довольно грубо пожелал профессору на прощание: "здоровья вам и вашему лечащему врачу", никакого общения между ними больше не было. Через пару дней разговор с сумасшедшим учёным забылся, как глупый никчемный сон и Костюшин, всецело отдавшись тренировкам, ни разу о нём не вспомнил. И только сегодня, увидев старика на трибуне, снова откуда-то из глубин его памяти начали всплывать странные слова: "энергия игроков", "главный-то за нас", "хоть у "Барселоны", "будет пятьдесят седьмая". "Попробовать, что ли? - подумал Леший. - Всё равно сольём. Опять же может старик вылечится, когда теория в его больной голове не подтвердится на практике... Хотя, нет, такие не вылечиваются. Это уже, похоже, до могилы... "
   Второй тайм, как и первый, начался атаками "Спартака". Гости заметно расслабились и стали играть легко и непринуждённо, видя, что соперник уже не в состоянии даже провести острую контратаку. Желбетовцы отбивались, не помышляя о чужих воротах, и даже проплаченные "фанаты" уже примолкли и втихушку допивали халявное пиво. Костюшин поглядывал на табло. Когда на электронном секундомере высветилась цифра 57, он подошёл к едва заметной на газоне точке "INDE" и встал на неё, стараясь сохранять серьёзное выражение лица. Судя по всему, никто, кроме профессора не обратил внимания на его перемещения по полю. К счастью, мяч был на половине "Спартака", желбетовцы перешли в атаку, и Лешему удалось без проблем, спокойно, простоять на "волшебной" точке, почти целую минуту. "Ну что, и где обещанный гол? - подумал он, когда на табло появилась шёстерка с тремя нулями.
   А на шестьдесят первой минуте матча футболисты "Желбета" забили гол.
   Гол получился какой-то странный и неказистый. Из центрального круга Вадим Ельманцев со всей дури ударил в сторону ворот красно-белых и мяч, полетев по немыслимой траектории, несколько раз отрекошетив от защитников "Спартака", угодил в сетку. Желбетовцы бросились обнимать своего капитана, "фанаты" на трибуне оживились и начали скандировать свою "любимую" речёвку, придуманную для них врачом клуба Дмитрием Васильевичем Карацупой:
   - "Желбет" - это сила!
   - "Желбет" - это класс!
   - "Желбет" победит
   - И здесь, и сейчас!
   Матч продолжился и разозлённые спартачи сразу же большими силами ринулись на штурм желбетовских ворот. Хозяева с трудом отбивали одну атаку за другой, постоянно фолили и практически не контролировали мяч. Костюшин ни коим образом не связывал забитый гол со своим стоянием на пресловутой точке "INDE". "Чистая случайность", - думал он. Но неумолимо приближалось новое время "Ч" - семидесятая минута и надо было решать - вставать или не вставать. Леший всё-таки выбрал первое, но как выяснилось, на сей раз, сделать было это не так-то просто - атаки спартаковцев не прекращались ни на одну минуту.
   Когда на табло появилась семёрка и три нуля, Костюшин снова всё-таки встал на точку. В эту секунду как раз по его правому флангу прорвался полузащитник "Спартака" и впервые за всю свою футбольную карьеру Леший не бросился отбирать у соперника мяч. Он просто стоял и безучастно наблюдал, как спартаковец, тяжело сопя, обводит его и несётся к воротам "Желбета", срезая угол и выходя на убойную позицию.
   - Леший! Вали его! - орал кто-то из одноклубников.
   - Что ты встал, как манекен!!! - это уже стонал Анвар Зифарович у кромки поля.
   Спартаковец хлёстко, внешней стороной стопы ударил по воротам, мяч попал в штангу, прокатился по самой линии, угодил в другую штангу и... выкатился в поле. Вратарь желбетовцев тут же запнул его подальше, и хозяева провели молниеносную атаку.
   Второй гол получился на загляденье и забил Андрей Станкевич. Он принял мяч на грудь, красиво обвёл трёх спартаковских защитников и мастерски перебросил кожаную сферу через вратаря. С трибуны, заглушая все крики и свисты, раздался нечеловеческий вопль.
   - Го-о-о-о-ол!!!!! - это орала его мама.
   Орали все. Ликовали и обнимались футболисты "Желбета" на поле и на скамейке запасных. Ликовали и обнимались "фанаты" "Желбета" на трибуне. Анвар Зифарович бегал вдоль кромки поля и во всю силу своих лёгких орал: "Гол!", но мама Станкевича на трибуне всё равно орала громче него. Молчали только двое: профессор Лев Яковлевич Замора и правый защитник ФК "Желбет" Алексей Костюшин.
   После второго пропущенного гола спартаковцы как-то сникли, прижались к своим воротам и уже не помышляли об атаке. А хозяева напротив воспряли и проведя две замены, стали то и дело гостить в штрафной соперника.
   Признаться, Костюшин даже не знал, что теперь и думать. Поверить в то, что оба забитых мяча всего лишь плод его глупого стояния на какой-то точке, он не мог. Но и не верить было нельзя. Счёт на табло высвечивался 2 : 2, до конца игры оставалось минуты две-три и Леший решил попробовать в третий раз занять "священное" место. Как назло из головы напрочь вылетело время шестого и последнего превращения теории приблизительности в практику забитого гола. Можно было, конечно же, подбежать к боковой и спросить у профессора. Но было как-то неудобно или даже, наверное, стыдно. Тогда Костюшин встав на точку "INDE", сделал вид что перешнуровывает бутсы. Мяч был на половине поля гостей - желбетовцы готовились выполнить штрафной у ворот "Спартака" - можно и постоять на одном месте.
   Когда закончилось основное время матча, и судья добавил всего две минуты, Леший решил, что игра так и закончится вничью 2 : 2. Но он ошибся. Теория приблизительности Заморы, так же как и теория относительности Эйнштейна, так же, как и закон всемирного тяготения Ньютона, не желала быть нарушенной. Поэтому, когда судья на девяносто второй минуте за игру рукой в штрафной площади назначил в ворота "Спартака" пенальти, Костюшин почувствовал себя подопытным кроликом, которого используют в отвратительно-жутком эксперименте. Он взглянул на трибуну, где сидел профессор, но Заморы уже там не было и только офонаревшие от нежданной победы "фаны" во всю глотку орали:
   - Оле-е-е! Оле-оле-оле-е! "Желбет" - вперёд!
   - Оле-е-е! Оле-оле-оле-е! "Желбет" - чемпион!
   Громче всех орала мама Станкевича...
   Долгожданную победу праздновали шумно и весело. Поддавшись всеобщему ликованию, тренер Анвар Зифарович не устроил даже обычного послематчевого "разбора полётов". Он только подошёл к Костюшину и, по-отечески потрепав за плечо, спросил:
   - Что случилось, Лёша, чего ты так тормозил во втором тайме?
   - Да голова закружилась... - замялся Леший. - Что-то я совсем плохо себя чувствую.
   - Так ты бы сказал сразу, мы бы заменили тебя.
   - Да ладно, Анвар Зифарович, главное, выиграли.
   В то время как желбетовцы строили планы относительно вечера, чтобы достойно отметить волевую победу, Костюшин принял душ, переоделся и направился к выходу. У него были свои планы.
   Он позвонил с мобильного в справочное и попросил номер телефона и адрес Заморы Льва Яковлевича.
   - Записывайте, - помедлив буквально пару секунд, сказал ему женский голос. - Замора Л.Я., улица Мостовая дом 47, квартира восемь, телефон 45-34-90.
   Диспетчер ещё только диктовала адрес и телефон Заморы, а Костюшин уже направлял свою Тойоту по следам внезапно исчезнувшего профессора. Начинало темнеть, когда Леший нашёл затерявшуюся в центре города улицу Мостовая. Странно, но никогда раньше он её не замечал, хотя проезжать здесь приходилось не единожды. Да и никаких мостов здесь сроду не было. Дом под номером 47 он разыскал сразу. Костюшин припарковал машину у дороги и направился к профессору.
   Лешему посчастливилось, подъезд, несмотря на довольно позднее время, был открыт. Поднявшись на третий этаж, и без труда обнаружив квартиру, номер 8, он только сейчас задумался - что же сказать профессору? Требовать объяснений было глупо. Лев Яковлевич неделю назад рассказал всё до мельчайших подробностей. А то, что Леший ему не поверил, так это его собственные проблемы. Просить извинений за своё поведение? Благодарить за подаренную победу? А может предложить сотрудничество? За хорошую оплату, к примеру, рассчитать счастливую точку и на других полях? И куда же он, в конце концов, так внезапно исчез с трибуны?
   "Ладно, разберусь по ходу", - подумал Костюшин и с силой вдавил кнопку звонка. Никакой трели за дверью не последовало. Он ещё несколько раз надавил на кнопку и понял, что звонок не работает. Тогда Леший начал стучать: сначала как-то робко и неуверенно, а потом изо всех сил. За дверью стояла гробовая тишина. Вконец отчаявшись застать хозяина дома, Костюшин стукнул в последний раз, и собрался было уже уходить, как вдруг увидел через дверной глазок, что в квартире зажёгся свет.
   - Кто там? - раздался заспанный старушечий голос.
   - Мне бы Льва Яковлевича...
   - Сейчас, открою...
   Это "сейчас" растянулось минуты на две. В конце концов, дверь открылась, и Костюшин увидел обладательницу голоса - высокую сухощавую старушку в цветастом турецком халате и остроносых тапочках.
   - Я - Лидия Яковлевна, сестра Лёвы. Что вам угодно, молодой человек?
   - Мне бы поговорить со Львом Яковлевичем. Он дома?
   - Вы, верно, бывший ученик Лёвы?
   - В некотором роде, да, - согласился Костюшин.
   - Вынуждена вас огорчить. Восемь лет назад мой брат Лёва трагически погиб.
   - Как погиб?..- ошарашено выдавил из себя Леший.
   - Ему на голову упал обломок железобетонного блока. Месяц он пролежал в реанимации. Врачи боролись за его жизнь, но... всё напрасно...Он умер...
  
   ДАЙТЕ МНЕ МУХУ!
   На стоянке у городской администрации машин было как мух на гнилом яблоке. Были тут и зелёные жирные Мицубиси, и чёрные обычные Волги, и прочая мошкара, которая всегда суетится вокруг навозных куч. Артём, поёживаясь от колючего мелкого дождя, нехотя вылез из УАЗика вслед за Барракудой, таща за собой камеру, укрытую полой куртки, и штатив, болтающийся и ударяющий при каждом шаге по мягкому месту. Под козырьком мэрии они остановились, и Коренков предложил:
   - Давай покурим, до сессии ещё минут двадцать, а то потом часа два-три без передыху, у меня уши завянут.
   - А я курить бросила, - неожиданно призналась Барракуда, - только семечки... Хочешь?
   - Да нет, спасибо, я лучше покурю...
   Юлька, будто только того и ждала, запустила пятерню в карман и начала самозабвенно доставать оттуда семечку за семечкой и торопливо щёлкать. "Да, довела Шахиня, - подумал Артём, - девка хочет семечек, а чтобы пощелкать вызывается на первые же съёмки, без разницы куда, лишь бы из студии..."
   Бычок зашипел в ближайшей луже, туда же спустя мгновение полетели разноцветные скорлупки.
   - Хоть бы урну поставили, что ли?
   - Её ставят каждую неделю, а спустя дня два неизвестные лица утаскивают и сдают в металлолом... А ты правильно сделал, что не поехал с Русиком... ну, на съёмки к дню пожилых...
   - Почему? - спросил Артём.
   - И где он опять откопал эту старушенцию? - вопросом ответила Юлька. - Я уж думала, давно она подохла...
   - Ты о ком?
   - Да об этой... "радистке Кэт"...
   - "Радистке Кэт"?
   - Анна Георгиевна Профанская... Дважды Герой Советского Союза, - разъяснила журналистка. - Работала в тылу врага, обеспечивая связь с большой землёй... Мы как-то были у неё, лет пять назад. У героини что-то с желудком ненормальное. Она часа два из туалета не вылазила. Как же Герой - нам вроде и неудобно... Пять минут поговорили, а она опять в туалет. Вот ведь живучая старуха. Ей поди за девяносто сейчас...
   - Да, - протянул Артём, - бывает. Старость - поганость, маразм - плеоназм.
   - Плеоназм? - переспросила Барракуда. - А что такое - плеоназм?
   - Ну, это как бы - излишество. Употребление лишних слов. Ну, например... не знаю... молодой парень...
   - Понятно... Я представляю, какой Анна Георгиевна Русику плеоназм выдаёт сидя на унитазе...
   - Ладно, пойдём. Пять минут осталось...
   "Тронный" зал, в котором обычно проходили сессии, уже второй месяц был закрыт на ремонт. Летом мэр Еннска совместил приятное с полезным и за государственный счёт скатался в Японию, вроде как по обмену опытом. Насмотревшись на тамошние конференц-залы, Сан Саныч загорелся идеей облагодетельствовать народных избранников и создать нечто подобное в своём административном дворце. Деньги под это дело нашлись после первой боевой ничьи хоккейной команды "Орион" в товарищеском матче накануне нового сезона. Судить о размахе ремонта можно было по проломам в стенах актового зала. По слухам, для депутатов уже были приготовлены кресла с автоподогревом и автопродувом, персональные оптические кнопки для голосования, срабатывающие только по отпечатку пальца. Временно избранникам приходилось ютиться в малом зале, сидеть на обычных стульях и позорно поднимать руки при голосовании.
   Пока Артём устанавливал камеру, втиснувшись между оператором с ТВЕНа и фотокорреспондентом "Вечернего Еннска", Барракуда взяла распечатку повестки дня очередной сессии и пару минут вникала в важность обсуждаемых вопросов. Потом она подошла к Коренкову и торопливо зашептала ему на ухо:
   - Первые три вопроса: положение "О едином адресном реестре", "О переведении домов в муниципальную собственность" и "Об утверждении народного судьи" - это ерунда. Возьми пару синхронов и видеоряд пощелкай. А вот итоги подготовки к отопительному сезону, поправки к "Правилам установки наружной рекламы" и, самое главное, "Изъятие земельного участка для муниципальных нужд" - здесь берём по максимуму. Работаем как обычно, следи за моими знаками.
   - Да ясно, ясно, не впервой, - ответил Артём. - А что за участок там изымать собираются?
   - Ты не поверишь! Не знаю, кому уж там Злов дорогу перебежал, но земли, где его ликероводочный завод стоит, вдруг понадобились городу. Говорят, там коммуникации какие-то проходят...
   - Да ты что! Ни фига себе! Депутаты сами себе могилку роют?!
   - Здесь скандальчик будет неслабый!
   - А докладывает кто?
   - Сам председатель Примак Василь Никифорович!
   - А что мэр?
   - Сан Саныч против. Это же Злов ему денег подкинул на ремонт актового зала. У них там вечная любовь и дружба! А депутаты кобенятся. Короче, нашла коса на камень!
   Очередная 22-я сессия Совета депутатов города Еннска началась ровно в одиннадцать часов. Последним в актовый зал величаво прошествовал мэр. Народные избранники затихли. В воздухе пахнуло грозой, точнее не грозой, а тем ликероводочным смрадом, который источал вопрос N 6 предложенной повестки дня.
   Василий Никифорович прокашлялся, налил себе минералочки, окинул взглядом зал, как воевода поле предстоящей брани, и слегка дрогнувшим голосом начал:
   - Уважаемые депутаты! Кворум, так сказать, в наличии, предлагаю сессию открыть, кто за...
   Вверх взметнулся лес депутатских рук. Против никого не нашлось. Так же единогласно депутаты приняли и повестку дня, и решения по первым трём вопросам, вздымая руки словно марионетки. Артём пробежался по залу, набрал видеоряд и снова вернулся на исходную позицию. Делать было нечего. Он посмотрел на Барракуду, та никаких знаков не показывала, только украдкой шелушила в кармане джинсовой курточки семечки и закидывала их в рот.
   - Для доклада по вопросу "О подготовке к отопительному сезону" приглашается заместитель главы администрации Алексей Владимирович Шемонаев.
   Зал ожил. Барракуда показала жест из трёх поднятых вверх пальцев, и Артём понял, что снимать нужно всё подряд.
   - ...Из года в год в нашем городе растёт планка показателей объёмов ремонтных работ теплосетей и других теплоносителей жилищно-коммунальной сферы...
   "Короче, опять зимой все батареи перемёрзнут", - подумал Артём. Он глянул на Юльку, та держала уже один средний палец, который обозначал, что снимать больше не надо. "Вот, зараза!" - подумал Артём и хотел было показать ей в ответ точно такой же жест, правда, с другим смыслом, но Барракуда уже держала два пальца. Это означало: "снимай другой объект". В эту минуту с кресла в ряду для наблюдателей, вдруг поднялся лысенький старичок, с бородкой и усиками а-ля Владимир Ильич.
   - Я ужасно извиняюсь, - начал он. - Я от общественной организации "Духовное возрождение", но то, что вы говорите, это наглая не прикрытая ложь...
   - Демьян Елизарович, - попытался навести порядок председатель Совета, - у нас регламент. Будут прения - вы и выступите. А сейчас сядьте, пожалуйста, не мешайте докладчику.
   Старичок будто бы и не слышал замечания Василия Никифоровича:
   - Вот вы говорите, трубы заменили около дворца культуры "Октябрь". А ведь они как были старые, так и остались. А новые, которые привезли, украли. Как есть все до одной! Я сам видел, вечером они лежали, а утром уже - нет!
   - Уважаемый Демьян Елизарович, - попытался успокоить старичка заместитель главы, - их потому и не было, что за ночь трубы заменили, а старые утром увезли. Бригада работала всю ночь, чтобы успеть в сроки...
   Артём хорошо знал этого старичка. Прожжённый всеми пеклами коммунист, активист - общественник, он со своим энтузиазмом лез во все дыры. Баллотировался Демьян Елизарович и в депутаты, но кресло в Еннском Совете стоило таких денег, что взносов всей его общественной организации не хватило бы и на один подлокотник. Однако, все сессии он посещал и на каждой устраивал небольшое шоу, причём, как говорится, бил не в бровь, а в глаз. Чиновники уже не раз просили оградить их от присутствия поборника законности, и даже как-то, распечатав фотографию возмутителя депутатского спокойствия, дали вахтёрам с требованием этого человека ни под каким видом в здание не пускать. Демьян Елизарович каким-то непостижимым образом умудрялся обходить все барьеры между властью и обществом.
   Однажды по весне он принёс в мэрию рукописную газетку, размноженную где-то на ксероксе. В ней старичок описал посещение мэром и его ближайшими соратниками сауны в банно-прачечном комбинате "Золотая рыбка" со всеми анатомическими и экономическими подробностями происходящего. Подписана статья была коротко и просто: "Информацию предоставил Усама Бен Ладен". Депутаты смеялись до слёз, мэр долго доказывал супруге, что даже не знает, где находится этот банно-прачечный комбинат, а соратники Сан Саныча почему-то не убили полоумного пенсионера, хотя все предрекали, что это случится вот-вот. Возможно, опасались стихийных волнений среди еннских пенсионеров, чтивших старичка как поборника народных интересов, а быть может, дело заключалось в самой довольно странной общественной организации, которую и представлял Демьян Елизарович.
   - Закопали они! Так быстро даже попугаев не хоронют... - старичок гневно затряс кулачками. - Я всё знаю, разведка донесла! Ваш Злов-Козлов себе аквапарк строит на берегу Еннского водохранилища... Все трубы туда и уходят...
   - Покиньте зал, Демьян Елизарович, - впервые нарушил молчание мэр, и чуть потише добавил, - собака демократической законности...
   Старичок, как оказалось, обладал хорошим слухом:
   - Я!? Собака!? Вы слышали это!? - он сорвался с места и как заведённый стал метаться по залу. - Вы сняли это!?
   Он подбежал к Артёму. Коренков, как и многие присутствующие, с трудом сдерживал смех:
   - Я покину... Я покину... Я на вас в суд подам! Вы ещё узнаете! Только мы - истинные коммунисты - не говорим, а делаем! Грудью прокладываем путь к мировому просветлению! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - заорал Демьян Елизарович, когда два сотрудника администрации взяли его под локотки и потащили к выходу из зала. Потом он гордо задрал голову и запел: - "Вставай, проклятьем заклеймённый!"
   Было слышно, как хрипел он уже в коридоре: "Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум просветлённый и в смертный бой вести готов!"
   Шоу удалось на славу.
   Несчастный заместитель с трудом дочитал свой доклад, и Василий Никифорович объявил перерыв.
   - Ну что, снял? - спросила Барракуда, подойдя к Артёму.
   - Снял, да только зачем это тебе? Всё равно в эфир ничего не пройдёт...
   - На студии поугараем! Я чувствую, что самое интересное ещё впереди!
   Барракуда оказалась права. Депутаты после недолгого перекура снова вернулись на свои нагретые задницами места, и на трибунке повисла сразу двумя необъятными грудями пышная дама - ведущая специалистка мэрии Татьяна Ивановна Моренко. Вопрос, представленный ею, интересовал многих. На улицах Еннска почти у всех народных избранников была своя "наружка", депутатский корпус более чем на две трети состоял из руководителей предприятий и предпринимателей. Артём посмотрел на Барракуду, журналистка показала три пальца.
   - Уважаемые депутаты! На пятой сессии Совета депутатов были утверждены Правила распространения наружной рекламы на территории Еннска, - томным голосом начала Татьяна Ивановна, - но сейчас, ввиду многочисленных жалоб от населения, назрела необходимость внести поправки в пункт шестой "Требования к наружной рекламе"...
   Пару десятков лет назад в Еннск ворвался пёстрый вихрь рекламных стендов, неоновых табло, имиджевых стел и всевозможных световых щитов с многообещающими призывными слоганами. "Наружка" преследовала еннчан по пятам, только вот за ней никто не следил.
   Рейсовые автобусы - старенькие ПАЗики, курсирующие по развалившимся деревням, были украшены рекламами шоп-туров в Анталию с неизменными пальмочками и девушками в бикини. На въезде в Еннск со стороны аэропорта Шипуново было установлено панно, рекламирующее биотуалеты, видимо, специально для граждан, только что прилетевших в город. Наиболее сообразительные еннчане сдавали свои балконы более предприимчивым согражданам и, вися на бельевых веревках, писали название фирм и их телефоны.
   Город расписали, как дурачок пасхальное яичко.
   Долго так продолжаться не могло и, в конце концов, появились "Правила распространения наружной рекламы". Как только дело было упорядочено, соратники мэра быстро поделили лакомый кусок. Он оказался таким сладким, что созданные рекламные агентства тут же начали воевать за место под солнцем, точнее, вдоль проспекта Гагарина и желательно по всей его длине. Когда на заре установления "Правил" выяснилось, что необходимо согласование выбранного под "наружку" места с государственной автоинспекцией, в бизнес влилась племянница начальника ГИБДД Зина Долгушина. Расчёт её был прост: всем, кто приходил к дяде с бумагами и просьбами разрешить установку стенда, он отказывал, ссылаясь на то, что "буквально вчера" это место было занято. А потом звонил племяннице и сообщал, какая фирма хочет тут рекламу. Деловой родственнице оставалось связаться с рекламодателем и просто перепродать место. Бизнес предприимчивой племянницы процветал недолго. Дядя её попался на взятке и был благополучно сослан в райцентр Селюново начальником тамошнего УВД.
   В "Правилах" было предусмотрено практически всё, кроме правил правописания. А их, как оказалось, не знают ни рекламные менеджеры, ни дизайнеры, ни даже руководители предприятий, заказавшие рекламу. Так у больницы появилась вывеска "Контрактные линзы", у страховой компании - "Наш полюс самый надёжный". На протяжении многих лет в центре города красовался стенд "Отруби от Петровича". Пострадал ли Петрович после такой рекламы, история умалчивает.
   Кроме того, приходила в негодность и старая "наружка", в названиях и слоганах отваливались буквы, а менять стенды никто не торопился. "Смешанные товары" превратились в "Смешные", "Промышленные" в "Промыленные". Особо отличилась мебельная фабрика, на воротах которой долгое время висела табличка "Админисрация".
   Но апофеозом всего явилась прошедшая в Еннске зональная ярмарка, посетил которую сам полпред президента в сопровождении губернатора. Говорят, Николая Викторовича чуть не хватил удар, когда он увидел растяжку через всю огромную шестиполосную улицу "З анальная ярмарка сельскохозяйственной продукции". Именно так, с отскочившей куда-то в сторону первой буквой. Бедовую растяжку в тот же день сняли, но анекдот про "Третью анальную ярмарку сельхозпродукции" ходил по городу ещё очень долго.
   Мэр Еннска имел с губернатором приватную беседу прямо у себя в кабинете. О чём разговаривали отцы города и области, доподлинно неизвестно, но судя по долетавшим из-за двери крикам, Николай Викторович объяснял Сан Санычу правила правописания.
   Вскоре после этого административная машина выдала поправку к "Правилам распространения наружной рекламы", которую и предстояло принять депутатам. Согласно ей, при департаменте образования создавалась специальная комиссия, которая должна была утверждать каждую надпись на каждом щите. Возглавил комиссию лично Александр Александрович Потыцкий.
   В том, что поправку примут в первом чтении, никто не сомневался. И это несмотря на штрафные санкции, которые могли больно ударить по карману неграмотного предпринимателя.
   - Что ж, если все "за", - сказал Василий Никифорович, окинув взглядом лес поднятых рук, - перейдём к следующему вопросу: "Изъятие земельного участка для муниципальных нужд". Докладчик Василий Никифорович Примак.
   Председатель поднялся и направился к трибуне. Барракуда показала три пальца, хотя Артём и сам понимал, что снимать надо всё. Коренков взял Василия Никифоровича крупным планом, и вдруг заметил, что у того над головой, кружится что-то чёрное и крупное, так и норовя залезть в благородную седину предводителя депутатов.
   "Муха?! - подумал Артём. - Откуда?" Он оторвался от окуляра, оглянулся и понял, что это в самом деле муха, и она не одна. От неизвестно откуда появившихся насекомых уже отмахивались депутаты, и даже мэр, по-бычьи мотал головой, пытаясь понять, что происходит.
   Барракуда была уже рядом:
   - Снимай, снимай, - тараторила она, показывая куда-то вверх.
   Артём поднял голову и увидел под потолком целый рой чёрных и зелёных мух, совершенно бесшумно круживших по залу, будто выискивая добычу.
   В зале царила паника. Депутаты, отмахиваясь от надоедливых тварей, повскакивали с мест, операторы и фотокорреспонденты крутили аппаратами, стараясь заснять уникальный материал. Это было покруче того шоу, что устроил Демьян Елизарович, часом ранее. Таких прений депутатский корпус ещё не слышал.
   - Господи! Это конец света!
   - Кто открыл форточку!? Немедленно закройте!
   - А вот я её щас!
   - Успокойтесь, господа, успокойтесь! Уважаемые депутаты, просто где-то прорвало вентиляцию! Сейчас мы наведём порядок!
   - Снимай, снимай, вон, вон она летит!
   Артём хладнокровно уже без штатива, с плеча, снимал всё это мракобесие.
   - Конечно, никто не сомневался, что мэрия - одна большая навозная куча, но чтобы сразу столько слетелось... - Барракуда хлопала в ладоши, предвкушая сенсационный материал.
   Вдруг мухи одна за другой стали пикировать на депутатов. И в это мгновение раздалась первая переливистая трель мобильника. Телефон кого-то из народных избранников примитивно выводил "Полёт шмеля" Римского-Корсакова. Это было только начало.
   Мухи, нападавшие на депутатов, падали замертво, едва достигали своей цели, и тут же исчезали. Зато нестройный хор звонков мобильных телефонов пополнялся с каждой минутой. "Мурка" и "Гимн России", "Лунная соната" и "Владимирский централ", музыка из "Бригады" и "Бумера", "За милых дам" и "Мы начинаем КВН"...
   У Артёма похолодело внутри. Он увидел, как одна из мух просто бесследно исчезла в воздухе. Видимо, это заметила и Барракуда.
   - Дайте мне муху, - запищала она и, опустившись на четвереньки, стала ползать по полу, выискивая хотя бы один экземпляр. Её соблазнительно выпяченная попка, туго обтянутая джинсой, в иное время повергла бы в сладострастный трепет весь депутатский корпус. Но сейчас им было не до неё.
   Сотовые звонили уже у всех депутатов.
   - Отключите сотовые! - призывал Василий Никифорович с трибуны. При этом он сам бессмысленно тыкал кнопки своего телефона, который упорно не желал заткнуться и всё наяривал "Одинокого пастуха" Джеймса Ласта.
   Телефоны молчать не хотели, упорно вызывая своих хозяев на связь и не соединяя при этом ни с кем. Единственная женщина среди всего депутатского корпуса упала в обморок. Но мужчинам было не до неё. Приводить даму в чувство взялся репортёр ТВЕНа, безжалостно опрыскивая её лицо минералкой.
   - Безобразие, превратили администрацию в гадюшник!
   - Уважаемые депутаты, это всего лишь мухи! Успокойтесь!
   - Да какие мухи! Они же все исчезли!
   - И мобильные не отключаются!
   - Да, это точно конец света!
   Кто-то из депутатов бросил свой телефон на пол и ожесточённо стал бить по нему каблуком. Только так удалось вырубить "Гимн России". Ещё раз, пропищав пару нот, гимн заткнулся.
   И только мэр сохранял полное спокойствие, недоумённо крутя головой, будто не понимая, из-за чего разгорелся весь сыр-бор.
   Артём дёргал камеру, переводя её с одного объекта на другой, пытаясь уловить максимум из происходящего. Барракуда всё ещё шарилась под столами, в надежде отыскать хоть одну муху, хотя сама уже понимала, что их нет.
   Телефоны смолкли так же внезапно, как и зазвонили. В актовый зал стали возвращаться выскочившие в коридор депутаты. Прибыла бригада "Скорой", появились какие-то деловитые люди в строгих тёмных костюмах. Ещё минут десять председатель наводил порядок, кому-то рассказывал о происшествии, в недоумении разводил руками. Потом он всё же подошёл к трибуне и обратился к присутствующим:
   - Уважаемые депутаты! Ввиду того, что часть наших коллег была вынуждена покинуть зал, мы не набираем кворума для продолжения работы. Есть предложение, перенести сессию. О сроках я сообщу вам заранее. Просьба к представителям прессы покинуть зал...
   Барракуда бросила бесполезные поиски и уже торопила Артёма:
   - Скорее, скорее, - она задумалась. - У тебя есть запасная кассета?
   Артём кивнул головой.
   - Вставь её вместо записанной, а эту давай мне!
   Коренков незаметно поменял кассету, собрал камеру, подхватил штатив, кофр и направился к выходу. Их опасения оказались напрасными. Никто даже и не подумал изымать свидетельства происшествия. А на студии выяснилось, что их просто и не было...
  
   - Как так не было? - удивлённо спросила Ксюша, составляя грязные тарелки в раковину.
   - Да так - не было! - с горечью подтвердил Артём, отодвигая полупустую тарелку с рассольником. - Спасибо, я не хочу больше...
   - Может, ты не на ту кнопку нажал?
   - Слушай, не издевайся! Я уже десять лет на кнопки нажимаю. На экранчике-то "REC" горел... Значит, камера должна была снимать... И что самое интересное: то место, где должна быть запись, кассета промотала, а ничего нет. Как будто бы плёнка размагнитилась... Хотя, как она могла размагнититься...
   Ксюша начала убирать со стола. Артём подавленно сидел на табуретке у окна и смотрел во двор, постепенно таявший в сгущавшихся сумерках.
   - Но самое интересное, - продолжал он свою мысль после минутной паузы, - до перерыва же я всё снимал идеально. И Елизарыч там, и депутаты... Всё на месте. А вот съёмку после перерыва как корова языком слизала.
   - А что на студии? - спросила Ксюша, присаживаясь на табуретку с другой стороны стола.
   - Барракуда, когда увидела, что кассета пустая, аж затряслась вся. Давай на меня бочку катить, пошла к Шахине жаловаться. Шахиня меня вызвала... Короче, разборки были... Барракуда, зараза, сама видела, что мухи исчезли, значит там что-то было нечисто. А Шахине ничего не сказала - меня подставила.
   - Да, - протянула жена, - дела у вас творятся! Похлеще, чем у нас на комбинате!
   - Не жалеешь, что уходишь? - спросил Артём.
   - Вот ещё! - Ксюша хмыкнула. - Недельку отработаю, а там пусть они сами со своими водяными-банными кикиморами разбираются...
   - С какими такими банными? - поинтересовался Артём.
   - А что, я тебе не рассказывала?.. Правда, не рассказывала? - Артём рассеянно покачал головой, всё ещё думая о своём. - На прошлой неделе опять пришла женщина жаловаться. Сдавала нам ковёр чистить. А я запомнила его, потому что он такой странный: аляповатый, зелёный с большими красными цветами - в общем, полнейшая безвкусица! Всё вроде бы нормально, через три дня, как положено, забрала. Проверила ведь ещё, похвалила. А потом пришла, нервная такая... "Что вы, - говорит, - с ним сделали?" Извергами обозвала, деньги назад требует... И ещё, говорит, вы мне за сам ковёр заплатите. Посмотрела я его - ничего необычного. Тогда она прямо в приёмщицкой у меня его расстелила, а на нём, действительно, что-то непонятное. Типа, выбритой надписи. То есть, ворс аккуратно так срезан...
   - И что же там за слова? - Артём заинтересовался.
   - "Мир тюбиков"! Представляешь!? "Мир тюбиков"! Бред полный! И ладно бы, кто-то пошутил. Но я же знаю: чистит ковры у нас специальная машина, я принимаю, упаковываю, вынимаю... Больше никто и не подходит... А попробуй ей объясни! Она-то думает поди, что какой-нибудь оборванец взял бритву и испоганил...
   - Знаешь, если у вас и завёлся водяной, то с очень бедной фантазией. Лучше чем "Мир тюбиков" ничего и придумать не смог...
   - Ну не скажи! А вот, к примеру, в начале месяца...
   - Слушай, - перебил Ксюшу Артём, - что-то мне нехорошо... Пойду я прогуляюсь, проветрюсь может...
   Ксюша обиженно надула губки, встала с табуретки и принялась ожесточённо чистить электроплиту.
   Когда Артём вышел на улицу, было уже совсем темно. Дождь, моросивший весь день, прекратился, но тучи - злейшие враги астрономов - не желали разойтись по домам. Коренков сел на скамейку рядом с подъездом, достал сигарету, закурил и снова прокрутил хронику сегодняшних событий, пытаясь найти им логическое объяснение. Перед глазами кружились жирные чёрные мухи, в ушах стояла трель десятков мобильников. Всё это было, было... И свидетелей тому не меньше сотни... При этом ни одного кадра на видеоплёнке... Прямо какой-то фантастический блокбастер.
   Артёму показалось, что стало как будто светлее. Он устало вздохнул и запрокинул голову. Невидимый небесный рыбак пробил во льду облаков первую лунку и заглянул в неё внимательным оком полной луны.
   Коренков часто разглядывал этот земной спутник в телескоп, искал указанные в учебнике кратеры, любовался Океаном Бурь или Морем Дождей. Он ждал полнолуния, чтобы во всей красе заблистал кратер Тихо. Луна делалась похожей на апельсин, а кратер в виде яркого кольца и радиально расходящихся от него светлых лучей, был его верхней точкой. Артём часами мог любоваться игрой света и тени на поверхности Луны, смотреть как вспыхивают десятки огоньков, когда вершины кратеров облизывает солнце. И уж точно, а он был в этом уверен, никогда на Луну не могла ступить ни одна человеческая нога, тем более, американская. Ах, как хотелось ему рассмотреть другую сторону спутника, ту самую, которая всегда остается тайной.
   "Так же как с Лунарой, - подумал Артём, - я её всегда видел только с той стороны. С которой она раскрывалась. В ней всегда была какая-то загадка. Может, она хотела, чтобы я её разгадывал, а я просто наблюдал и видел только то, что хотел увидеть... И даже имя её воспринимал как любой русский: раз Лунара, значит луна. Хотя она всегда говорила, что в переводе Лунара значит "цветущее ранней весной гранатовое дерево". И всё же полнолуние любила больше всего. Она говорила: если увидишь красную луну - знай, что мне весело, если луна будет голубая - мне одиноко, если розовая - я думаю о тебе. Сегодня луна какая-то бирюзовая. Что же это значит? Наверное, только то, что я думаю о ней. Она эту возможность не учла. А вообще, раз луна есть, значит... Значит - Лу жива! Я это точно знаю..."
   Артём взглянул на окна третьего этажа. В одном из них чернел женский силуэт. Ксюша, стояла на кухне и пристально вглядывалась во тьму. Ещё минуту он смотрел на неё, потом решительно поднялся и пошёл прочь.
   Лунара жила совсем недалеко. Артёму было даже как-то странно, что за восемь лет он ни разу сюда не приходил. Во дворе всё было как и раньше, и в какой-то момент, наверно, в тот самый, когда он взглянул на светящиеся окна второго этажа, увидел старые синие шторки, у него появилась глупая твёрдая уверенность, что Лу дома, что все слухи о ней лишь плод чьего-то больного воображения. Сейчас он позвонит, она откроет ему двери, поведёт на кухню, скажет: "Как здорово, что ты зашёл, я как раз пирог испекла" и сварит чашечку кофе так, как умеет делать только она. Уверенность эта царила в Артёме до последнего, до тех пор, пока не щёлкнул замок, и в мрачный сумрак подъезда не выглянула Анна Диньяровна - мама Лунары.
   Молча, как будто вспоминая его, она рассматривала Коренкова, а Артём, не находя нужных слов, проклинал себя за то, что вообще сюда пришёл. Первой подъездную тишину нарушила Анна Диньяровна:
   - Что, долг решил отрабатывать?
   - Какой долг? - удивлённо отозвался Артём.
   - Ты виноват в её исчезновении, - безразлично, но твёрдо сказала женщина, - и по обычаю, ты должен нам её заменить...
   - Так это правда? Она пропала?
   - Она память потеряла, она себя потеряла, когда узнала, что ты женишься... Всё спрашивала: "Почему?", а про что спрашивала - и сама не знала. А ты даже не вспомнил о ней за столько лет...
   - А вы никогда не думали, что виноваты в её пропаже вы?
   Анна Диньяровна взглянула на Артёма колючим, пронзительным взглядом:
   - Всё, уходи... Пока хозяин не вернулся...
   - Но... Анна Диньяровна... - Артём хотел ещё что-то спросить, но женщина опустила голову и захлопнула дверь прямо перед самым его носом...
   "Тени прошлого, - думал Артём, блуждая по ночным улицам, - как несуществующие мухи... Вроде бы их видишь, они вызывают какие-то чувства. А на самом деле - всё - пшик, нет ничего. И надо быть совершенным глупцом, чтобы всерьёз верить, что вот эта вот муха сейчас сядет на тебя... И всё как восемь лет назад. Та же безвыходность, снова - одиночество... Или одинокость? А в чём разница? Любовь одна... Вер много... Надежды нет... "
   Он посмотрел на одну из пятиэтажек и вдруг увидел, как светящиеся окна составляют букву "М", рядом с ней обнаружилась "У", а затем и "Х".
   "Ну, вот и мухи пошли", - Артём остановился, вглядываясь в окна. Буквы "А" не было. Он побрёл дальше в поисках смысла. Окна загорались и гасли, оставляя после себя целые предложения, но получалась какая-то сущая бредятина. Тогда Коренков достал блокнот, карандаш, и стал записывать всё, что удавалось прочитать. Когда он добрёл до своего дома, в записной книжке на машинально открытой им букве "Л", красовалась удивительная по своей бессмысленности и нелепости запись:
   "МУХ ЕМ. ДА ПИНАМ МОРДУ МЕНЯЛАМ. ХИТРО ПАРАЗИТУ ПО ДВЕ СПИРТА. ИДИ. ЗОДИАК СОЛИДАРЕН. УГАР В КОНЦЕ ПЕЛ. СЛЕЗА ЛГАЛА ТЕБЕ. ЩЕКА - ЛБОМ О ЛИМАН"
  
   ЯКО СЛЕЗА МЛАДЕНЦА
   - ТИК... ТАК... ТИК... ТАК... ТИК... ТАК... ТИК... ТАК...
   Никогда ещё Анатолий Ефимович Нечипорук, бывший лаборант городского комитета по охране окружающей среды, а ныне грузчик хозяйственного магазина "Уют - Сектор", не думал, что обыкновенное тиканье будильника может причинять такую жуткую головную боль...
   ТИК был какой-то нервный, судорожный, лихорадочный. С особой яростью он вгрызался в левое полушарие мозга и как пуля со смещённым центром тяжести, разрывал там несчастные серые клетки.
   ТАК бил совсем не так. Когда будильник предоставлял ему право сделать свой удар, глухие набаты царь-колокола отпечатывали в правом полушарии Анатолия Ефимовича невыносимо мрачные картинки вчерашнего дня. ТАК: чьи-то заляпанные глиной подошвы ботинок, ТИК...; ТАК: стойка бара, и за ней на пёстром бутылочном фоне некрасивое женское лицо, ТИК...; ТАК: падающий с полуразвалившейся трибуны Жорка...
   "Где... я... же?" - не открывая глаза, попытался подумать Нечипорук.
   Открывать глаза было страшно, но ещё страшнее было вот так лежать и слушать этого механического садиста. Анатолий Ефимович с трудом приподнял веки и одновременно с этим привёл туловище в вертикальное положение. Сделал он это чересчур резко. Где-то в глубинах организма тут же зародилось цунами тошноты и начало метаться по внутренностям, ища хоть какой-нибудь выход.
   Между тем его мутному взору открылась незнакомая полужилая комната, освещённая одинокой пыльной лампочкой, никогда не знавшей абажура. Стены и потолок бомжатника, побелённые видимо в последний раз ещё в прошлом веке, навевали такую смертельную древнерусскую тоску, что невольно хотелось какой-нибудь небольшой мировой ядерной войны. Последними недовложенными паззлами в эту мерзопакостную картинку были: раритетный буфет с кучей грязной посуды и механическим садистом; круглый деревянный стол и три стула, на одном из которых в чудовищно нелепой позе спал подозрительный старикашка; железная пружинная кровать у окна, накрытая ворохом засаленных тряпок, на которых собственно и возлежал Анатолий Ефимович.
   Если верить садисту был четвёртый час ночи...
   Цунами, пометавшись по организму, похоже, отыскало выход, и готово было вот-вот вырваться наружу. Нечипорук медленно опустил голову на некое подобие подушки, закрыл глаза и попытался вспомнить, как он оказался в этом клоповнике. Вчерашний день, как впрочем, и позавчерашний, были покрыты такой же тайной, что и пресловутый бермудский треугольник. Пространственно-временные континуумы видимо возникали и в окрестностях Еннска, иначе, чем ещё можно было объяснить такие странные провалы в памяти. Всё же, кое-какие двухмерные картинки, впечатанные ТАКом, начали в голове понемногу оживать и...
   - Ну? Проснулся, чё ли, чупа-чупс мочёный? - раздался вдруг над самым ухом Нечипорука радостный шамкающий голос. - Вставай, Толик, поправимся...
   Анатолий Ефимович вновь открыл глаза и увидел перед собой, того самого подозрительного старикашку, судя по всему хозяина квартиры - низенького седого с гномовской бородёнкой и с бутылкой в правой руке.
   - Ну? Я уж и к Марфиозе сбегал. Во - взял! - старичок проявлял несказанную радость по поводу воскрешения Нечипорука и всё время потрясал пузырём, как добытым в неравной схватке ценным трофеем.
   Анатолий Ефимович поднялся с кровати, нацепил очки и, унимая вновь подкатившее к горлу цунами тошноты, еле добрёл до стола. "Как же его зовут? - подумал он. - Бухали-то видать вместе. Толиком меня называет ...". Имя жизнерадостного старичка никак не всплывало из глубин подсознанья, предпочитая отсиживаться где-то на дне бермудского треугольника.
   Хозяин бомжатника меж тем, хлопотливо разлив самогонку в пузатые чайные кружечки и достав откуда-то с полу здоровенную алюминиевую миску, доверху наполненную чупа-чупсами, потёр дряблые старческие ладошки и прошамкал:
   - Давай значить, Толик, за тебя, штоб ты это, ну сам знашь...
   Провозгласив столь многозначительный тост, он начал медленно церемониально глоток за глотком употреблять зловонную жидкость.
   Запах самогонки, надо сказать, с детства вызывал у Нечипорука сложные противоречивые чувства, главным из которых было желание срочно пойти поблевать. Уже разменяв четвёртый десяток, он заметил странную особенность своего организма: находясь в состоянии похмелья, у него очень резко обострялось обоняние. Сейчас Анатолий Ефимович находился как бы между Сциллой и Харибдой: с одной стороны цунами тошноты внутри, с другой - непередаваемый парфюм снаружи. Выбор был не богат...
   Прикинув, куда сблевануть в случае чего, Нечипорук поднял кружку и в два глотка её осушил. Как ни странно организм принял пахучую огненную воду вполне смиренно - видать ничего другого и не ожидал.
   - Закусывай, закусывай чупа-чупсиком, - протягивая уже развёрнутую карамельку, посоветовал старичок и тут же, разливая по новой, стал восторженно вопрошать, - ну как хорошо пошла? Слеза? А? Скажи: чистая, яко слеза младенца!
   - Слеза, слеза, - с трудом произнёс Анатолий Ефимович первые после пробуждения слова.
   - Ну, тогдысь ешо по одной, штоб, значить закрепить ...
   Когда выпили ещё по одной, комната окончательно перестала навевать смурь. И лампочка, казалось, гораздо милее смотрится без абажура. И древнерусские стены совсем не хотели войны, ни мировой, ни ядерной, ни даже гражданской. А чёрные усики механического садиста, повисшие где-то на без двадцати четыре, внушали надежду на то, что мандарины скоро ежемесячно будут зреть на берёзах, а бензин подешевеет ещё на полтора-два рубля.
   Анатолий Ефимович вгляделся в стеклянную дверку буфета и увидел своё отражение. Как ни странно, физиономия выглядела довольно прилично. Если не обращать внимания на двухдневную щетину, фиолетово распухшее правое ухо и бланш под левым глазом, то вполне можно было бы посетить какой-нибудь провинциальный музей. Тщательно протерев очки рукавом пуловера, и, в очередной раз, подивившись невинной девственности левой линзы, он, наконец, решился приступить к разгадкам тайн бытия.
   - Судя по всему, мы знакомы, - произнёс Нечипорук слегка заплетающимся языком, - однако хотелось бы познакомиться поближе. Не подскажете ли, как вас зовут?
   Старичок осклабился во весь свой щербатый рот и, живо протянув маленькую ладонь, представился:
   - Бывший беглый колхозник, а ныне условно освобождённый почётный пенсионер, Дедигуров Иван Феоктистович. Можно просто - Усамыч.
   - Усамыч?
   - А потому-што Усама, значить, Бен Ладен, - хозяину клоповника, похоже, доставляло истинное удовольствие рассказывать о своей скромной персоне. В этот момент Анатолия Ефимовича вдруг накрыло ощущение дежа вю и в продолжение всей дальнейшей беседы постоянно казалось, что он уже знает каждое слово, которое сейчас будет произнесено.
   - Беном Ладеном соседи обозвали, - жизнерадостно продолжал Усамыч, - террорист, говорят, в доме хуже клопов. А какой я террорист? Был, правда, один пожарчик в моей хвартире, лет пять назад. То ль чинарик кто заплюнул куда непогашенный, то ль ешо што - не знаю. Полыхнуло как в заморских скрёбоёбах. А я ж на втором живу, оне тут в панику-то и ударились. Шибко меня тогдысь соседи били, шибко... Я и смолить с той поры бросил, вот - на чупа-чупсы перешёл. Без них жить тепереча не могу. И с курящими боле не пью, от греха... Тебя вот вчера увидал на скамейке - враз вижу, лежит - башкой блестит приличный некурящий человек. И почему ж мене с ним не выпить? А?
   Бен Ладен Усамыч Дедигуров плеснул в кружечки "чистую, яко слеза младенца", медленно, глоток за глотком, вылакал свою дозу огненной воды, облизал чупа-чупс, и продолжил:
   - Вчерася-то мы заздравно пообщались. Водочки выпили - душой закусили. У тебя ж, Толик, почитай цельный пузырь был. Не помнишь, што ль? Ты ешо всё про Любаню свою сказывал. Красиво так гуторил, мол, стервоточина моя, ненаблядная... Не помнишь?
   - Не очень, - покачиваясь на кривоногом стуле, признался Анатолий Ефимович. На самом деле, пьянка в клоповнике начисто была стёрта из его памяти. Зато ещё сильнее стало проявлять себя дежа вю. Нечипорук как будто уже много раз слышал фразу, мысль которой ещё только зарождалась в хмельной башке Усамыча: "Дык ты не сумлевайся, Толянчик, ешо...".
   - Дык ты не сумлевайся, Толянчик, ешо сходим, возьмём, - продолжал любитель чупа-чупсов, разливая остатки самогонки. - У Марфиозы завсегда есть. Она его и дённо, и нощно гонит, только денежку надо. У тебя деньжатки-то остались?
   - Остались, Усамыч, погоди, - перебил говорливого собутыльника Нечипорук. - Чего я ещё вчера тебе рассказывал?
   - Ты то? Да ничего такого. Пьяный шибко был, всё грозился какому-то Жорику морду набить. Потом сказал, чего-то потешное, навроде: "что он Гекубе, что она ему", ну и пополз к койке, я еле очки успел с тебя снять, - Усамыч пососал карамельку и спросил, - это она родственница тебе, Гекуба эта?
   - Да нет, не родственница. Так одна... собака, - ответил Анатолий Ефимович, ощупывая распухшее ухо. Объяснять пожилому террористу, кто такая Гекуба, не было ни малейшего желания. Загадка бермудского треугольника была ничто по сравнению с тайной пропавших дней Нечипорука. Впрочем, подлая фигура Жорика всё ясней вырисовывалась на горизонте воспоминаний и, не надо было даже, составлять фоторобот, чтобы узнать его паскудную рожу...
   - Я бы две, конешно, взял, - снова зашамкал Усамыч, - да Марфиоза в долг только по одной даёт. Ну, а коли, рублики имеются, чего сидим? Пошли, сходим, здеся всё рядышком...
   Выйдя из подъезда, Анатолий Ефимович поскользнулся на чём-то гадком и едва-едва не грохнулся на мокрый асфальт. Семенивший следом Усамыч успел его подхватить, крепко взял под руку и они пошли, как выразился почётный пенсионер, "на четырёх ногах". Всю дорогу "террорист номер один" предавался воспоминаниям:
   - Вот здеся ты лежал, вот. Я к тебе присел, говорю: шёл бы ты человече куда отседова, не ровен час жильцы повозку вызвонят... Да-а-а... А ты, Толик, пузырь достал из внутреннего кармана и мне протянул. Ну, я всё враз понял - наш человек. И мы ко мне-то и пошли, вот... Дык нет! Нет! Я у тебя ешо спросил сперва: не куришь? Ты говоришь: нет, папаш, не курю! Вот тогда-то мы и пошли...
   Ночь была на удивление тёплая. Дождик поморосил, видимо часа два назад, но луж и грязи почти не было. Не было и прохожих. Лишь однажды им навстречу из-за угла неожиданно вынырнул молодой человек в чёрном плаще и также внезапно пропал, развоплотившись во тьме. Усамыч, ведя своего найдёныша по одной ему известной кривой, между пятиэтажек, через лабиринты гаражей и детских площадок, продолжал разглагольствовать:
   - Мы идем по тропе Хо-Ши-Мина. Самый короткий путь. Приводит во все места враз, одномоментно. Хошь в магазин - ступай сюда, хошь на остановку - опять сюда же. А я в баньку по этой тропке наладился... Люблю по ночам попариться, а туды только по тропе Хо-Ши-Мина. Про неё мало кто знает, а то бы тута не пропихнуться было. Я ж здеся лет тридцать почитай живу, всё знаю, всех знаю, - любитель чупа-чупсов вдруг остановился около тёмного громадного прямоугольника пятиэтажки и сказал, - дык вот и пришли. Ты меня тута на скамеечке обожди, да гляди - не засни, а то будить не стану, один починюсь...
   Он забежал в ближайший подъезд и тут же выскочил назад.
   - Это, деньги-то давай... - Усамыч просто-таки подпрыгивал от нетерпения выпить - Забыл совсем, чупа-чупс мочёный...
   Анатолий Ефимович отсчитал ему шестьдесят рублей и тихо сказал:
   - Бери две, чтоб уж наверняка...
  
   Водку, то бишь "маленькую воду", делать на Руси научились ещё задолго до Дмитрия Ивановича Менделеева. Если бы великому химику не приснилась его гениальная периодическая таблица, едва ли кто-нибудь вспомнил, что это именно он рассчитал идеальную формулу и состав национального напитка. Великий композитор, написавший бессмертную симфонию, может позволить себе сочинить глупую песенку для какой-нибудь смазливой певички.
   Русский человек не привык пить в одиночку. С собутыльником и веселее, и всегда есть, кому проявить инициативу. Народ и государство спивались на пару на протяжении шести веков. Иван Грозный поил народ, Борис Годунов пил за счёт народа, Пётр Первый наливал, а Александр с той же цифрой предпочитал за народный счёт. Но лет сто назад русский человек начал соображать. На троих...
   На троих соображать оказалось очень удобно. Когда у одного собутыльника нет денег, у другого - дыра в кармане, то обязательно бутылочка горючего зелья, настоянная на дрожжах, пропущенная через змеевик, найдётся у третьего.
   А русский человек уже с рождения знает, как делать русскую водку. Ему не нужны ни формулы, ни составы, ни ингредиенты. Будет она сорок градусов или восемьдесят - не важно. Не важно как она будет называться - водка или самогонка, или ещё как-то. Важно, чтобы она БЫЛА.
   В нынешнее же время простому смертному и вовсе грешно идти за СН3 - СН2 - ОН в магазин. Жидкость для чистки стёкол, ацетон, технический спирт и прочие спиртосодержащие растворители, активно используемые в подпольных цехах по производству палёной водки, давно уже стали причиной массового падежа алкоголиков. Ни одна продавщица не даст вам гарантии - будет ли у вас болеть на утро голова. Вполне возможно, что болеть будет уже и некому, и нечему, и незачем...
   Марфа Андреевна Жидовоз такую гарантию могла дать каждому покупателю своей продукции. Голова, после употребления её самогонки на утро раскалывалась у всех. Но всё же она была на месте, на плечах, и иногда даже пыталась думать. Безусловно, мысль в такой голове была всего лишь одна - как избавиться от похмельного синдрома. Как известно, подобное лечится подобным. В итоге, благодаря вечному круговороту алкоголя в природе, количество постоянных клиентов у Марфы Андреевны возрастало, а стало быть, и возрастали доходы. Бизнес процветал. Продукт теневой экономики - самогон - пользовался бешеным спросом. Самогонный аппарат не простаивал без дела ни минуты. Государство не могло составить достойную конкуренцию Марфе Андреевне по трём причинам. Во-первых, грамотная ценовая политика, проводимая самогонщицей. В магазинах пол-литра водки стоила в два, а то и в три раза дороже, чем пол-литра самогонки. Во-вторых, персональная работа с клиентом. Круглосуточная продажа, кредитование, гибкая система скидок, и многое другое, к чему стремятся все супермаркеты страны, но так ни на шаг пока и не приблизились. Ну и, в-третьих, то, о чём уже сказано было выше и повторяться нет никакой необходимости - гарантия качества.
   С чьей-то лёгкой руки, а быть может и с тяжелой головы, Марфу Андреевну стали именовать не иначе как Марфиоза. Быть может, это произошло после истории с железной дверью, а может и ещё раньше, когда у самогонщицы появилась так называемая "крыша". Неизвестно. Однако сама Марфа Андреевна ничуть не расстроилась, узнав о своём прозвище и даже, наоборот, в чём-то была польщена.
   Новое имя было подстать и её внешности. Марфиозы было много. Просто очень много. И там, и тут, и здесь, ну и, конечно же, здесь. Лицо её сплошь состояло из спелых, наливных фруктов. Сочная груша - нос, два киви - навыкате глаза, два болезненно румяных яблока - щёки, две дольки апельсина - пухлые губы.
   "Крыша" у неё и в самом деле появилась несколько лет назад. Это был сосед по подъезду, молодой парень по имени Александр, крепыш, спортсмен - не то штангист, не то боксер, точно никто не знал. Жил он на втором этаже, один в трёхкомнатной квартире, ездил на "девятке" цвета "мокрого асфальта", чем занимался, опять же мало кто знал, а кто знал, рассказывать об этом не торопился. С Марфиозой он снюхался сразу, как только переехал в этот дом. Поговаривали, что самогонщица сама предложила спортсмену энный процент со своей торговли, зато, чтобы он "перетирал все тёрки" с ментами и особо неразумными клиентами.
   Кстати, именно Александр выступил на стороне Марфиозы, когда наиболее прогрессивная часть жильцов решила установить железную дверь на входе в подъезд, с надёжным замком от непрошенных гостей. Хотя полгорода знало, как открывать эти, с позволения сказать, запоры, но трясущиеся с похмелья Марфиозины клиенты едва ли бы попали веточкой в замочную скважину.
   Стоит ли говорить, что для Марфы Андреевны установка этой двери означала бы полное банкротство и абсолютный крах всего самогонного бизнеса. Она тут же обратилась к своей "крыше" с просьбой как-то уладить эту проблему. И Александр решил этот вопрос. По-тихому. Без "Калашникова" и "Макарова".
   Забегая вперед, можно сказать, что в конечном итоге единственный в пятиэтажке подъезд, лишённый каких-либо запоров, оказался самым чистым и самым тихим. Мало того, квартирные воры, как будто сговорившись, всё время норовили обойти его стороной и старались забраться в те подъезды, где разве что не стояли часовые с автоматами. Как же удалось так быстро и главное так легко разрешить столь очевидное противостояние? Разгадка проста. Марфиоза пообещала соседям по подъезду, что они не увидят и не услышат её клиентов, и гарантировала неприкосновенность всех квартир. Те в свою очередь согласились не устанавливать железную дверь. И, наверное, эта идиллия продолжалась бы до страшного (или уголовного) суда, не произойди следующие весьма загадочные и трагические события...
  
   Усамыч получив деньги и заказ от Анатолия Ефимовича, неслышной тенью шмыгнул к вечно распахнутым воротам в самогонный рай. Осторожно поднявшись на первый этаж, он три раза тихонько постучал в дверь Марфиозы и прислушался. За дверью была гробовая тишина. Помня завет самогонщицы о полной конспирации, почётный пенсионер начал новый бесшумный приступ Марфиозовской квартиры. Он, то, как забытый хозяевами пёс, скрёб дверь и поскуливал, то, как блудный кот тёрся об неё и мяукал.
   Прошло, наверное, не менее десяти минут, прежде чем он услышал за дверью сонный голос:
   - Кто там?
   - Это я, Усамыч, - горячо зашептал "террорист". - Марфа, мне бы пару чуфыриков...
   - В долг больше не дам, - раздалось из-за двери.
   - Я не в долг, не в долг, за деньги...
   - Обожди.
   Через минуту дверь приоткрылась и в проёме показалась заспанная физиономия Марфиозы. Усамыч сунул в проём деньги и тут же получил вожделенные бутылки с самогоном - сначала одну, потом вторую.
   - Вот спасибочки, вот спасибочки, - защебетал Усамыч, распихивая добычу по карманам, - а за ту я рассчитаюсь, ты не сумлевайся, попозжа рассчитаюсь...
   - Да иди ты, иди, - Марфиоза зевнула во всю свою необъятную пасть, - ни днём, ни ночью от вас покою нет...
   Самогонщица ещё не успела закрыть дверь, а Усамыч был уже во дворе. Он живо посеменил к скамейке, на которой сидел Анатолий Ефимович, на ходу отвинчивая колпачок с бутылки.
   - Ты где так долго, Бен Ладен? - Нечипорук уже начинал понемногу трезветь, а это ни к чему хорошему привести не могло.
   - Спала Марфиоза, спала - на силу достучался. Взял, Толянчик, две, как договорились - вот и вот. Давай по глоточку для сугрева, я тут и чупа-чупс на закусь прихватил. - Усамыч протянул бутылку и взялся разворачивать карамель.
   Анатолий Ефимович принял пузырь, глубоко выдохнул и сделал один большой глоток. Странно, но вместо вонючей обжигающей жидкости внутрь организма потекла тёплая солоноватая водичка. Нечипорук от неожиданности поперхнулся и в это мгновение цунами, которое, как оказалось, дремало где-то на дне желудка, с неимоверной силой вырвалось наружу. Остановить его было невозможно.
   В течение двух минут Анатолий Ефимович был вывернут наизнанку, как плюшевый медвежонок. Усамыч всё это время скакал вокруг собутыльника, всплёскивал ручонками и причитал:
   - Не пошла, да, не пошла?! Не пошла, ах ты чупа-чупс мочёный, не пошла...
   - Ты чего принёс? - прохрипел Анатолий Ефимович, понемногу начав приходить в себя. - Ты сам попробуй эту самогонку, чупа-чупс недоделанный!
   Усамыч осторожно пригубил сначала из одной бутылки, потом из другой и задумчиво прошамкал:
   - Не, это не самогонка. Видать напутала чего-то Марфиоза. Вот у нас в деревне бывало: воду, которой жмурика обмывали, сорок дней потом хранили. Может, у неё тоже кто помер?
   Он ещё не успел договорить свою изуверскую фразу, а Нечипорука уже начало полоскать и выворачивать по новой.
   - Ты погодь, Толик, погодь. Я мигом обернусь, обменяю у Марфиозы...
   И Усамыч уже в четвёртый раз за ночь побежал в единственный не запираемый во всём доме подъезд...
   Очередное робкое постукивание в дверь застало Марфу Андреевну в ванной. Не дочистив зубы, она направилась в прихожую, проклиная всех ночных алкашей, свалившихся на её бедную голову. Посмотрев в дверной глазок, и вновь увидев Усамыча, она негромко сказала сама себе: "Зашибу, гада" и открыла дверь.
   - Марфа, слышь, Марфа, - зачастил почётный пенсионер, протягивая ей две только что купленные бутылки, - ты мне это, чего-то не то продала. Это не самогонка, это вода какая-то...
   - Чего ты мелешь? - самогонщице вдруг жутко захотелось двинуть кулаком по этой испитой наглой морде. - Какая вода? Иди, проспись!
   - Ты глянь, глянь, - не сдавался Усамыч, - водичка здеся, солёненькая!
   - Да не ори, ты дурья башка, соседей переполошишь, - злобно зашипела хозяйка. - Дай гляну...
   Марфа Андреевна взяла свою продукцию, отвинтила крышечку, понюхала содержимое бутылки и пару капель плеснула себе на ладонь. Слизнув их и убедившись, что эта жидкость ничего общего с самогонкой не имеет, она поспешно впихнула пузырь обратно в руку опешившему Усамычу и прошипела:
   - Обмануть меня захотел, террорист недобитый? Самогоночку мою перелил, воды напускал и думаешь, я поведусь? Не на такую напал, гадёныш! Убирайся, пока я Саньку не позвала!
   - Да ты что, Марфа, окстись, зачем Саньку - то? - Усамыч ещё не до конца понял всю тщетность своих претензий. - Нешто я бы чего переливать стал?
   - Может не ты, может дружок твой, пока ты мочиться бегал. Кто вас, пьянь, разберёт, чего вы там ещё надумали. У меня продукт экологически чистый, качество проверенное. И убирайся отсюда, чтоб духа твоего вонючего здесь не было! Понял?! Иди на х...уй!!!
   Она захлопнула дверь перед самым носом старичка, прошла на кухню, включила свет и с сомнением посмотрела на батарею уже готовой продукции. Семнадцать бутылок самогонки - плод вчерашнего стахановского труда - стояли на антресолях и ожидали своих покупателей. Марфа Андреевна достала ближайшую, отвинтила колпачок и, поднеся к носу, понюхала горлышко стеклянный тары. Запаха не было. Никакого. Тогда она достала из шкафчика рюмку, подошла к столу, наполнила её из бутылки и как профессиональный дегустатор стала исследовать подозрительную жидкость. Самогонщица подолгу перекатывала во рту каждый глоток, сплёвывала в раковину мойки, вновь подливала и вновь надеялась уловить хоть слабый привкус самогона. Самогоном не пахло.
   Странная солоноватая вода оказалась и во всех остальных бутылках. Марфа Андреевна не поленилась отхлебнуть из каждой, и, убедившись, что ни одна из них не содержит ничего похожего на спиртное, вылила всю бракованную продукцию. Почему-то проводя утилизацию брака, она ни разу не вспомнила о судьбе несчастного Усамыча, который "солоно хлебавши", в смысле с двумя пузырями солёненькой водички, был послан ею в известном всем направлении. Марфа Андреевна Жидовоз всегда была женщиной прагматичной, расчётливой и трезвомыслящей. Пытаясь уразуметь, как могло выдохнуться за одну ночь спиртное, в намертво завинченных бутылках, она выстраивала сложные физико-химические теории, от которых, пожалуй, поехала бы башня и у самого Дмитрия Ивановича Менделеева. Никаких мало-мальски приемлемых объяснений произошедшему на ум не шло. В одном самогонщица была уверена точно: вчера по бутылкам она разливала самогонку...
   За окном уже бродил смутный рассвет, когда измученная Марфа Андреевна пришла к безумному выводу: всё дело в самогонном аппарате. Она установила своего "кормильца" на плиту, зажгла газ, включила воздухоочиститель и приступила к священнодействию. Через каких-то полтора часа из змеевика в трёхлитровую банку начала капать все та же тёплая солоноватая жидкость, ни цветом, ни вкусом, ни запахом, одним словом, ничем, даже близко не напоминающая самогонку. Поколдовав над аппаратом ещё полчаса, самогонщица поняла, что она либо сошла с ума, либо в эту ночь кто-то поотменял к чертям все законы природы.
   "Всё дело в браге", - подумала она. Убрав не оправдавший надежды аппарат, Марфа Андреевна решила провести самый примитивный эксперимент. В кастрюльку налила полтора литра бражки, сверху поставила плавать тарелку, плотно накрыла сосуд сначала крышкой, а затем мокрым холодным полотенцем. Всю эту нехитрую конструкцию она поставила на огонь и стала ждать. Спустя полчаса ей снова пришлось разочароваться. На дне тарелочки вопреки всем химическим постулатам и формулам, вопреки Дмитрию Ивановичу и всей его периодической таблице, вопреки всем земным законам плескалась тёплая солоноватая жидкость.
   - Врёшь - не возьмёшь... - зло прошептала Марфа Андреевна и, налив браги в большую железную кружку, одним залпом её осушила.
   Бражка была такой, какой и должна быть любая приличная бражка, заведённая на картошке - вонючей, кисловато-сладкой, отдающей дрожжами и без сомнения градусов в ней хватало. Лицо самогонщицы покрылось красными пятнами, то ли от выпитого, то ли от пережитых нервных потрясений. Надо было успокоиться. Первые утренние клиенты должны были уже совсем скоро приползти за дозой опохмеляторной жидкости. Огорчать своих покупателей, а стало быть, и терять верный заработок, в планы подпольной торговки, не входило.
   Марфа Андреевна сбегала в кладовку и принесла двадцатилитровую канистру с техническим спиртом, купленным по случаю у одного знакомого азербайджанца. Смешав в ведре воду с "технарём", где-то в пропорции один к трём, она стала методично через воронку железной кружкой разливать отраву по бутылкам. "Врёшь - не возьмёшь, - думала Марфа Андреевна, - не на такую напали. В гробу я видела все ваши законы природы, в белых тапках". Знакомое лёгкое постукивание в дверь застало её на восьмой бутылке.
   Выйдя в прихожую и по привычке заглянув в дверной глазок, самогонщица снова увидела Усамыча. За его спиной пошатывался ещё один субъект, лысый, в очках и с фингалом под глазом. Не раздумывая, она распахнула настежь входную дверь и злобно уставилась на утренних гостей. Судя по внешнему виду, "почётный террорист" за тот небольшой промежуток времени, пока Марфа Андреевна вела неравную борьбу с законами природы, уже успел основательно наклюкаться. Бородёнка его драным веником топорщилась во все стороны, куртяшка и брючки были изрядно испачканы, он едва стоял на ногах и при этом как-то комично грозил хозяйке квартиры согнутым пальцем.
   - Мы пришли... - угрожающе прошамкал Усамыч, - мы пришли... штобы... штоб...значить...
   Видимо в голове у любителя чупа-чупсов что-то перемкнуло и вразумительно объяснить, зачем же они пришли, он так и не смог. Анатолий Ефимович был гораздо трезвее собутыльника, он аккуратно отодвинул старичка, и сам решил разъяснить сложившуюся ситуацию:
   - Видите... ли, в чём... дело, - начал он, с трудом подбирая слова. - Мы ночью... у вас купили... две бутылки, но...
   - Ясно, ясно, - перебила его Марфа Андреевна, - перелили мою самогонку, выпили, а теперь хотите ещё получить и деньги назад?
   - Но... нет, - попытался оправдываться неизвестно в чём Нечипорук. - Видите ли, я долго работал раньше лаборантом,... ставил опыты... ну и всё такое. В общем, мы сейчас ходили... к одному моему знакомому...
   - Ну и что? Что вам от меня надо? - снова зашипела Марфиоза.
   - Да нет, нет, ничего. Просто мы провели небольшой анализ и ..., и ... одним словом, скажите, где вы набрали столько слёз?
   - Каких слёз? - у самогонщицы ёкнуло в груди.
   - В тех бутылках, ну что вы нам ночью продали...
   - Слезами торгуешь, сучка продажная! - заорал вдруг оживший Усамыч и, подскочив к двери, начал трясти перед носом Марфиозы своими сухонькими кулачками. - Слезами младенцев, детишек неповинных, жён наших и ешо матерей наших, слезами!
   Марфа Андреевна без замаха несильно, но очень болезненно врезала старичку по левому уху. "Почётного террориста" отбросило в угол лестничной клетки. Воплотив, таким образом, в жизнь своё ночное желание, самогонщица глубоко вздохнула и, глядя прямо в глаза Нечипоруку, тихо сказала:
   - Я вам дам две бутылки, и больше, чтоб я вас не видела, понял?
   - Идёт, - кивнул Анатолий Ефимович.
   Хозяйка отправилась за разбавленным "технарём", а Нечипорук оглянулся и посмотрел, на сидящего на ступеньках собутыльника. Усамыч плакал, размазывая слёзы по щекам и бормотал что-то неразборчивое про мочёный чупа-чупс и про всё те же слёзы детишек и матерей. Его левое ухо наливалось таким же фиолетовым цветом, что и правое ухо Анатолия Ефимовича.
   - На вот, - Марфиоза протянула Нечипоруку два пузыря, - можешь не проверять - не слёзы. Допились до белой, теперь им самогонка уже слезами кажется. Катитесь ко всем чертям, чтоб я вас не видела больше...
   Нечипорук распихал бутылки по карманам, помог Усамычу подняться и они вышли из подъезда. Уже совсем рассвело. Дом понемногу оживал, собаколюбивые граждане выводили своих четвероногих питомцев на прогулку. Где-то на другом конце пятиэтажки одинокий дворник махал метлой.
   Анатолий Ефимович покрепче взял под руку совсем уже обмякшего старичка, и они пошли "на четырёх ногах". Их фиолетовые уши сигналили в разные стороны как два проблесковых маячка...
  
   ЛЯГ-БЫК, ЛОТОС И "ТРЕЗВУН"
   Между гербом города Еннска и гербом Еннской области лежала пропасть глубиною в два столетия и бездна гражданского самосознания, в которую бросилась наиболее активная часть областных депутатов сразу же после успешного развала империи Советов.
   Неизвестный "дизайнер" в 1787 году был лаконичен и прост: в верхней части герба Еннска на голубом фоне снизу вверх и справа налево он изобразил обычное копьё. Это холодное оружие (как его именовали бы сейчас соответствующие органы) видимо явилось отголоском тех далёких времен, когда никто ещё не знал, что пуля - дура, но при этом никто и не сомневался в том, что штык - молодец. В нижней части герба на красном фоне опять же справа налево пробегал жирненький волосатенький кабанчик. На спине у него сидела здоровущая лягушка. В отличие от всех остальных символов герба, она была изображена в анфас и глупо таращила свои лягушачьи зенки. Короны у неё на голове не было.
   Без всякого сомнения эта парочка символизировала наиболее распространенных представителей фауны окрестностей Еннска тех времён, но среди членов современной геральдической комиссии долго шли ожесточённые споры. Наиболее прогрессивные предполагали, что сверху всё-таки изображена стрела в миниатюре, которая предназначается лягушке. А под лягушкой без короны мятежные предки подразумевали Екатерину II. Консервативные эксперты придерживались официальной линии: копьё и кабан были символами достатка и обеспеченности жителей Еннска. Геральдисты ломали копья и стрелы, под водочку съели не одного кабанчика, и массу лягушачьих лапок, но так к единому мнению и не пришли.
   Зато простые еннчане очень быстро разгадали загадочный смысл родного герба. Неизвестный "дизайнер" конца 18-го века сумел заглянуть сквозь мутную пелену времён и увидеть день сегодняшний во всей его кретиничной многозначности. Кабан, изображённый на гербе, удивительно походил на мэра Александра Александровича Потыцкого, а лягушка с выпученными глазами, вероятнее всего была его жена. Эзотерически настроенные горожане находили в этом сходстве ещё одно подтверждение теории о переселении душ. А на последних выборах мэра даже произошёл небольшой скандальчик. Кто-то из оппозиционных кандидатов усмотрел в развешанных повсюду гербах лик незабвенного Сан Саныча, а значит - незаконную агитацию.
   Копьё же, по единодушному мнению еннчан, принадлежало губернатору области, по совместителю Зевсу-громовержцу, Николаю Викторовичу Кагадетову, который сим холодным оружием время от времени подталкивает кабанчика с его лягушкой в нужном направлении.
   Герб губернии был утверждён в 1993 году, сразу же после того, как Енинградская область вслед за городом сменила своё название и стала Еннской. В спешном порядке провели конкурс на лучшую геральдическую эмблему родного края, однако, все двадцать семь эскизов комиссия признала "не отражающими менталитета тружеников села и исторического наследия области". Чего только там не было: тракторы и лошади, веялки и бурундучки, мельницы с мешками муки, огнедышащие драконы, кистепёрые рыбы и даже профиль самого губернатора. Гражданское самосознание областных депутатов срочно требовало отпечататься на каком-нибудь месте, а тружеников села надо было чем-то вдохновлять на борьбу с урожаем. Решили выписать специалиста из столицы. Москвич, работавший под творческим псевдонимом Добрыня Муромич, неделю просидел в Еннском Краеведческом музее, выпил четыре ящика бутылочного пива и сотворил маленький шедевр, в прозорливости ничем не уступающий творению неизвестного "дизайнера" 18 века.
   Когда профессионал из столицы принёс его на рассмотрение геральдической комиссии, все ахнули - Добрыня Муромич настолько точно указал на гербе те богатства области, которые ещё не были разворованы, что у некоторых бизнесменов бывших в её составе зачесались ладони и потекли слюнки. Здесь было всё: чёрные ступени, символизирующие абразивные материалы, голубая капля, обозначающая водные ресурсы, модель атома, намекающая на закрытый город Гауржаг-9, и, конечно, же, снопик льна, не представляющий из себя ничего более чем просто снопик льна. Фон, на котором это всё изображалось, в данном случае особого значения не имел.
   Герб утверждён был единогласно.
   Руководствуясь им как небольшой, но очень точной "картой острова сокровищ", властьпридержащим понадобилось полтора десятка лет, чтобы разворовать и окончательно развалить всё, исключая, пожалуй, только закрытый город Гауржаг-9.
   Когда в голубых разливах еннского льна стали появляться первые отмели, с карты области одна за другой начали исчезать населённые пункты. Такая же участь ждала и деревню Усть-Тырка, затерянную в беспросветных чащобах Жегановского района, что километрах в ста пятидесяти от центра губернии, если бы не предсмертное пророчество старожила этого населённого пункта Фёдора Семёновича Финюгина.
   Принято считать, что родителей не выбирают. То же самое можно сказать и о месте рождения. Если в паспорте пониже фамилии записано скромное: "город Москва" - это значит - половина дела сделана. Жизнь удастся, нужно только ей не мешать. Но если в графе: "Место рождения" стоит: "деревня Усть-Тырка Еннской области", а в штампе прописки нет ни названия улицы, ни номера дома, то судьбе придётся очень долго доказывать, что ты вообще существуешь.
   Миша Финюгин до тридцати лет жутко тяготился этим "тавро" в паспорте. От природы человек хваткий, деловой, он понял, что прозябать в "дыревне", как называли Усть-Тырку, больше нельзя, и подался в Еннск, вслед за двумя своими старшими братьями. Перед отъездом он пришёл попрощаться с отцом. Фёдор Семёнович сидел за столом на деревянной скамье и, упёршись локтями в не раз скребёную столешницу, пил чай, держа кружку двумя руками, сдувая дымок и громко швыркая. Затею младшего сына он не одобрял.
   - Прошшатса пришёл? Думашь, в городе-то ано слашше? Ладно Васька да Гришка подалися в луччу жисть. Им оно и писано: князьями да купцами делацца. А ты-то, дурак, куды прёшь? Сваво щастя не видишь? Не одни лягушки, поди, у нас водюцца. Жанился бы... Мне помирать срок... На каво оставлю могилы дедовы?
   Михаил постоял, переминаясь с ноги на ногу, а сказать отцу ничего не нашёл...
   - Вот тобе моё слово: не будет щастя в городе, - продолжал Фёдор Семёнович, - оно вона, под носом. Как намаешься, воротайся. Тутова и обретёшь себя.
   Михаил выскочил во двор, облегчённо вздохнул и подумал: "Ещё легко от старика отвязался". Да и где оно - счастье под носом? В полуразвалившейся "дыревне"? Где и в лучшие-то времена всего пятьдесят дворов было, а сейчас если двадцать наберётся и то хорошо. И невесту из кого тут выбирать? Самой младшей из двух незамужних - сорок два! Хорошо, конечно, вокруг - красиво! Две речки: Тырка и Кача, сливаясь, образуют чудные заливы, заводи и песчаные пляжи. Можно и рыбку половить, и искупаться... Но на этом все прелести заканчиваются и начинается суровая правда, проклеймённая в паспорте.
   ...- Вот так я и уехал в город, - рассказывал Михаил Фёдорович, стоя на фоне только что открытого разливочного цеха, построенного в самом центре Усть-Тырки. - А отец вскорости-то и помер. Как чувствовал...
   Русик вдумчиво кивал головой, и, слава Богу, не прерывал своими глупыми вопросами поучительный рассказ бизнесмена. Артём заметил, что у стажера явно устала правая рука сжимать микрофон, и он поддерживал её ладонью левой за локоть. "Ещё годик-другой, - подумал Коренков, - и из него получится неплохая стойка для микрофона".
   Сам Финюгин с явным удовольствием продолжал:
   - Помыкался я в городе, братья помогли фирму свою открыть, денег подкопил. Но одна мысль не покидала меня никогда: как нам край родной из разрухи вытянуть...
   На самом деле, всё было не так.
   Старшего брата Миша Финюгин разыскал в VIP-палате наркологической клиники, где Василий вместе с супругой проходили курс лечения от алкоголизма после очередного запоя. Было смешно и больно смотреть, как они на пару поднимались с кроватей и, держа в руках вешалки с капельницами так, чтобы не вырвать игл из вен, едва волоча ноги, по стеночке, ползли в туалет.
   Средний брат - Григорий - тоже пил, но пил в меру, и приезду младшего брата был рад, так как в одиночку с семейным бизнесом справляться было сложно. Фирма "Братья Финюгины" занималась нехитрым, но довольно прибыльным в то время делом - приёмом и, соответственно, дальнейшим сбытом цветного металла.
   Мишке сразу была отведена роль управляющего сетью приёмных пунктов, и он, буквально, в течение двух лет не только сподобился купить квартиру и машину, но и отложил изрядную сумму для открытия своего бизнеса. Вот тут-то и сбылось пророчество отца. За что бы ни брался Михаил Финюгин, все его коммерческие проекты терпели полный крах.
   Сначала он решил открыть фирму по захоронению домашних животных. Взял в долгосрочную аренду землю, нанял мастериц, чтобы те плели маленькие веночки с трогательными надписями "Моему преданному другу", "Моей сиамской красавице" или "Я всегда угощал тебя косточкой" и дал объявление. Но захоронение домашнего любимца по Финюгинским ценам обходилось хозяевам так дорого, что проще оказалось, выбрасывать собачек и кошечек на свалку или закапывать их самостоятельно где-нибудь на пустыре. Пришлось расценки на услуги снижать. Клиенты появились, но теперь уже Финюгину роскошь похорон была не выгодна. Через полгода после начала работы компания "Сон друга" была ликвидирована. Претензий в течение месяца пришло ровно столько, сколько было похорон - три. Пришлось деньги пострадавшим выплатить.
   Следующим проектом стала организация клуба любителей настольного хоккея. Весь фокус здесь заключался не в самой игре, а в подпольном тотализаторе. С большим, надо сказать, удивлением Финюгин обнаружил, что любителей этой настольной игры в городе было немало, как и желающих поставить свои кровные на фаворитов. Очень скоро, однако, выяснилось, что за спиной организатора начались подкупы игроков и судей. Скандал разразился так внезапно, что Михаил не успел даже уничтожить все свидетельства нешуточных баталий. ОБЭП накрыл его рано утром, когда единственная сотрудница - тётя Аня - наводила порядок в подвале, оттирая следы не только боёв, но и побоищ проигравших с выигравшими, а сам хозяин клуба подсчитывал очередные барыши. Пришлось делиться. И выигрышами, и машиной, и банковским счётом.
   Но и на этом Финюгин не успокоился. Его посещали такие безумные мысли, отказаться от воплощения которых в жизнь, он просто не мог. В разгар борьбы с колорадским жуком, Михаил придумал очень интересный и, с его точки зрения, действенный метод. Заключался он в следующем: предприниматель записал на обычную магнитофонную плёнку все звуки, которые издавали колорадские твари, когда он начинал давить их своими сапожищами. Многие из криков гибнущих жуков и тресков их панцирей человеческому уху были недоступны, оттого плёнка казалась пустой. Но Финюгин был уверен, что сами поедатели картофельной ботвы прекрасно их слышат, и звук этот для них непереносим. Так что, если проигрывать плёнку над плантациями паслёновых, жуки разбегутся кто куда. Размножив кассету в тысячах экземпляров, Михаил нанял продавцов и наводнил город своей фирменной продукцией. Торговля пошла бойко. Люди со странно молчащими магнитофонами в руках целое лето бродили средь своих делянок, засаженных картофелем. А осенью наступила катастрофа. Колорадские жуки, невзирая на предсмертные стоны своих собратьев, сожрали ботву у всех "фонограммщиков", беспечно поверивших Финюгину. Михаил полгода жил в каморке одного из приёмных пунктов цветного металла. А братья его настойчиво распространяли по Еннску слухи, будто "Колорадского продюсера" (такую кликуху заработал Финюгин-младший благодаря своей последней неудачной афёре) мафия посадила в железную бочку с жуками, и те его съели как картофельный листок.
   Миша тоже запил горькую. У братьев Финюгиных даже наметился график лечения от алкоголизма в наркологической клинике, где все они бывали примерно с такой же частотой, с какой интеллигентные люди посещают театр. В очередной раз, ползя с капельницей по коридору, Миша с тоскою вспоминал свою родную Усть-Тырку, и отцовское пророчество всё чаще и чаще звучало в отравленных алкоголем мозгах. "Какая разница, - думал он, - между пьянкой в городе и в деревне? Да никакой! В городе даже хуже: девки все худые, ментов как грязи. Да и самогонка в деревне лучше. Вернуться бы! Только чем заниматься? Работы нет... И никакой перспективы для развития своего бизнеса".
   Идея появилась, когда Михаил в очередной раз ушёл в запой. В полупьяном бреду ему приснилась лягушка со стрелою в лапках. Человеческим голосом она проквакала: "Ква-квантовая ква-квадратура ква-квалифицирует ква-кварки квак-квак ква-кварцевый ква-квашиоркор". Миша с болезненным стоном открыл глаза и обнаружил, что спит он прямо за столом в пункте приёма цветного металла, а перед глазами лежит газета "Вечерний Еннск". И всё бы ничего, но статья в газете, на которой он почивал, посвящена была городскому гербу, с фотографией его чуть ли не в полстраницы, и глядела на него та самая пучеглазая лягушенция. Вот тут-то его и осенило.
   Он аккуратно, насколько ему позволяли трясущиеся то ли от предвкушения нового бизнеса, то ли с похмелья, руки, вырезал бесхвостую тварь, вылил оставшуюся водку в стакан, выпил залпом, засунул газетную лягушку в рот, со смаком пережевал её и проглотил...
   - Как-то утром сидел я у себя в офисе, - продолжал свой рассказ Михаил Фёдорович, - читал свежую периодику и тут в глаза мне бросилась статья о гербе Еннска. Видели же, там на кабане лягушка сидит?
   Русик, обрадовавшись неожиданному вопросу, согласно закивал головой и решил блеснуть эрудицией:
   - Кабан на гегбе гогода Еннска - символ...
   - Жирности нашей живности, - оборвал его Артём, а потом, склонившись к стажёру, прошептал ему на ухо, - вы закругляйтесь, плёнка заканчивается.
   Русик взглянул на оператора как на врага народа, а Михаил Фёдорович, не обращая внимания на их реплики, продолжал рассказывать:
   - Так вот тогда я понял - не случайность это. То, что отец мне говорил, то, что потом сама жизнь подсказала... Много пришлось тогда побегать, в Москву съездил, в Казань, в Волгоград... Узнавал, где рестораны есть. Рынок сбыта, так сказать, прозондировал. А потом выписал из-за границы лягушку-быка на развод. Кучу денег тогда бухнул на неё, родную. И вернулся в Усть-Тырку не с пустыми руками, а, так сказать, с лягушкой-царевной. Деревня-то родная, как сейчас помню... Осенью приехал, грязь кругом непролазная... Восемь дворов осталось, да и в тех почитай все пили по чёрному. Вот вы не поверите, первую зиму лягушка та со мной на печке спала, в корыте головастиков вывела, уж и расцеловал я её, как принцессу какую...
   Вернулся Михаил Финюгин в родную "дыревню" конченным алкоголиком. Мать его, Дарья Васильевна, ещё была жива, и только охала, да вздыхала, глядя, как её младшенький совсем сдурился. Миша не только целовал лягушку, но и время от времени наливал ей рюмашку, потихоньку пропивая последние деньги, сэкономленные от продажи квартиры.
   В прежние времена в семье Финюгиных к спиртному относились равнодушно. По праздникам Фёдор Семёнович, бывало, ставил на стол бутылку и предлагал сыновьям:
   - Васьк, будешь?
   - Не-а...
   - Гришк, будешь?
   - Не-а...
   - Мишк, будешь?
   - Не-а...
   - На, мать, убери...
   Поэтому сейчас Дарья Васильевна крепко призадумалась и решила, что без трезвун-воды здесь не обойтись - сопьются Мишка со своей "царевной".
   О трезвун-воде в деревне Усть-Тырка знали многие, но в памяти сельчан не сохранился образ того, кто её добровольно принимал. Бывали случаи, когда родственники пытались отпоить этой водой своих близких, но всё без толку: если человек сам не хотел избавиться от зелёного змия, то вода ему не помогала. А родничок с трезвун-водой был совсем неподалеку - у самого истока Тырки.
   Полгода мать уговаривала Мишку попить водички, полгода Мишка отмахивался, но, в конце концов, понял, что с пьяных глаз лягушачий бизнес не раскрутить. И тогда Дарья Васильевна сходила к источнику и принесла в пластиковой полуторалитровой бутылке трезвун-воды. Михаил с полдня ходил кругами, потом решительно налил кружку, выпил и ничего не почувствовал.
   - Ерунда это всё, - сказал он матери, - бабкины сказки.
   Самое поразительное произошло вечером, когда он попытался как обычно за ужином махнуть стакан самогонки. Едва он поднёс его ко рту, в нос шибанул отвратительный запах говна - говна человеческого, ядрёного, свеженакаканного. Этот "аромат" стал преследовать Финюгина каждый раз, когда тот собирался попробовать самогона или бражки. Однажды, съездив в город, он попытался вкусить все прелести водочки под икорочку с родными братьями. Миша тогда ещё спросил у Васьки:
   - Чем пахнет?
   - Водкой и пахнет, - ответил брат, и аппетитно крякнув, махнул стакан.
   Но для Финюгина-младшего эта водка отдавала таким стойким и резким запахом мертвячины, что просто выворачивало наизнанку. Попробовал Мишка и пиво - тот же эффект. Тогда он заткнул нос, зажмурился и опрокинул для пробы рюмашку. Чего-либо почувствовать он не успел: как подкошенный рухнул Финюгин на стол, в тарелку с чёрной икрой и заснул крепким богатырским сном аж на двенадцать часов. На следующий день всё утро раскалывалась голова, будто вчера в одиночку выпил он ящик "палёной" водяры. "Нет, такой пьянки нам не надо", - решил Финюгин и больше подобных экспериментов с "экскрементами и эксгумацией" проводить не стал.
   А трезвун-вода, кроме того, что вызывала стойкое отвращение к спиртному, по-видимому, обладала некими свойствами антидепрессантов. Когда Мишка подходил к питомнику, лягушки радостно что-то квакали по-французски, родная деревня и вовсе казалась нарисованной на лубочной картине, а предзакатное солнце, купавшееся в Тырке, зазывало в светлые неизведанные дали. Хотелось жить, дышать и радоваться... И неплохо было бы приобрести джип-внедорожник...
   - Первый, так сказать, урожай ляг-быков я собрал сам, отвёз в город и удачно распихал по ресторанам. А потом понял, что со вторым в одиночку мне не управиться, - Михаил Фёдорович намёков стажёра на краткость не понимал, а потому рассказывал подробно, игнорируя вопросы Русика. Пришлось Артёму руководить самому, время от времени выключая камеру. - Нужны были и сборщики ляг-быков, и водители. Пошёл я по местным мужикам усть-тыркским. Подхожу к одному, фамилию называть не буду, говорю: "Арсентьич, ты бы хоть лопухи и крапиву у забора скосил", а он мне отвечает: "Если я крапиву скошу, у меня забор упадёт"! Тогда мне мои местные мужики не поверили, пришлось в городе объявление давать, искать работящих да не ленивых в других деревнях. Приезжали-то многие, но оставались единицы. У меня закон простой: спиртного в рот ни капли. Где рюмка, там вторая, где вторая - там пьянка, а где пьянка - там никакой работы. Но и оставались многие. Начали пить трезвун-воду и из выпивох, от которых уже всё общество отвернулось, стали у меня передовиками производства...
   В Усть-Тырку, прознав про трезвун-воду, стали приезжать целые семьи, благо, брошенных домов здесь, было навалом. Финюгин принимал людей на работу, и даже отдавал ляг-быков на откорм. Деревня понемногу стала оживать. Даже коренные усть-тырчане бросали пить и пристраивались к "лягушёнку", как называли Михаила односельчане, кто водителем, кто лягушководом. Люди работали и радовались жизни, а сам Михаил разъезжал по городам и расширял сеть сбыта продукции.
   Как-то раз он побывал в одном из китайских ресторанов Саратова и с досадой узнал, что лягушки им не нужны. "А лотосы вы не разводите?" - вдруг поинтересовался у него шеф-повар. "А что, нужно?" - переспросил Финюгин, вспомнив, что в многочисленных заводях родной Усть-Тырки растут целые колонии этих экзотических цветов. "Сделаем! - со свойственной самоуверенностью ответил бизнесмен. И тут же уточнил, - стебли? Листья? Вершки? Корешки?" Шеф-повар усмехнулся и отказался от услуг Михаила. Только потом Финюгин понял, почему его так быстро тогда отшили.
   Уже дома, покопавшись в Интернете, Финюгин с немалым удивлением выяснил, что лотос - растение ядовитое. "Стали бы мы огурцы жрать, если бы они были ядовиты на ранней стадии созревания, - подумал он. - Странные эти китайцы! Кстати, о китайцах..." Финюгин вдруг вспомнил, что у братьев, в одном из пунктов приёма цветмета, работал пожилой выходец из Поднебесной. Имени его никто не знал, все называли его просто - Шаолинь. Был он рядовым приёмщиком, тихим, исполнительным и малопьющим. Михаил Фёдорович, не мешкая сел за руль своего Лэнд-Круизера (к этому времени он не только жил и радовался, но и приобрёл себе свой первый джип) и погнал в Еннск. Шаолиня он отыскал быстро, и уговаривать китайца долго не пришлось. Только заслышав про лотосы, приёмщик встрепенулся, как Гамельнская крыса, услышавшая дудочку, и готов был идти за Финюгиным хоть на край света.
   Про "Цветок Будды" китаец знал всё.
   По дороге в Усть-Тырку Чжункуй Хун, а именно так звали китайца, полтора часа перечислял рецепты изготовления блюд, отваров и настоев из лотоса. При этом он так артистично щурился, куксился или мечтательно закатывал еле проглядывающие в узких щёлках глаза, всем своим видом показывая насколько вкусно то или иное яство, что сомневаться, что он вообще их пробовал, не приходилось. В деревне китаец, раздевшись до одних трусов, обошёл вброд все заводи и пруды, прежде чем вынес свой вердикт: за это дело стоит взяться. Вместе с молчаливым, но довольным кивком головы, он выложил Финюгину целый список первоочередных дел.
   - Теплиса нузьна, - он развёл руки в стороны. - Быстлее ласти будет, быстлее есть мозано будет...
   - Сделаем, - отвечал Финюгин.
   - Ил, песок месать нада, - говорил китаец, - ил, песок высыпать нада вон в той воде.
   - Сделаем, - отвечал Финюгин.
   - Олеськи нада блать за лесом, олеськи нада хланить, потом пилить сють-сють, потом в тёплую воду блосать.
   - Сделаем, - отвечал Финюгин.
   Объяснял китаец плохо. Гораздо лучше делал. Финюгин приставил к нему самых сообразительных, чтобы делали всё, как он. А Чжункуй Хун ходил по заводям, смотрел лотосы, по одному ему известным признакам рубил их или оставлял расти дальше, собирал орешки и складировал их в Финюгинских амбарах. Михаил Фёдорович строил обещанную теплицу, приспосабливая под лотосы заброшенные свинарники.
   - Вода нузьно, - говорил китаец, инспектируя стройку, и указывая глубину, ударяя себя по колену, - тёплая вода нузьно. Ил и песок нузьно, глина сють-сють, маленький камесек тозе сють-сють.
   - Лампа нузьно, много лампа, - говорил он в следующий раз.
   - Тепло есё нузьна, - качал он головой.
   А когда претензии кончились, Чжункуй Хун сам прорастил орешки и ростки высадил в приготовленный грунт. Лотосы зазеленели дружно и весело. Часть растений китаец летом пересадил в открытый водоём, другую оставил, хитро ухмыляясь:
   - Быстло ластёт, быстло есть будем!
   Тепличные лотосы удались на славу и были гораздо больше и жирнее диких собратьев. Уже в июле они бурно зацвели, и по цеху овощеводства распространился нежный аромат. Вместе с цветением началась и заготовка. Китаец осторожно бродил по теплице что-то рвал, что-то отрубал, приговаривая:
   - Лекалства будет... Овось будет... Лекалства холосё! Овось тозе холосё!
   После этого все "лекарства" он утащил в свой дом, а "овощи" разрешил продавать.
   Оставлял Чжункуй Хун семена, крупные мучнистые зародыши, цветоложе, лепестки, цветоножки, тычинки, пестики, листья, узлы корневища, в общем, почти всё, что мог дать лотос. В доме у него постоянно что-то варилось, настаивалось, дымилось. Волшебные отвары и настои из "Цветов Будды" выявили полную неконкурентоспособность привычных ромашек и зверобоев. Люди отказывались верить местным травницам, заворожённые видом, запахом и вкусом лекарств из лотоса. Фельдшерского пункта в Усть-Тырке отродясь не было, да и не намечалось, несмотря на то, что население её с каждым годом всё увеличивалось. Поневоле пришлось деревенскому китайцу взять функцию лекаря на себя и даже назначить приёмные часы. Каждый вечер он, в белом поварском фартуке, впускал в дом очередного больного, выслушивал его, внимательно вглядывался в глаза, а потом брал большую деревянную ложку, ударял ею по затылку, вручал бутылёк с жидкостью и инструкцией к применению и выпроваживал не говоря ни слова. Люди признавались, что легче им становилось сразу после удара по голове, а лотосом только закреплялось столь оригинальное лечение.
   Как-то незаметно, понемногу, Чжункуй Хун стал правой рукой Финюгина, да что там, рукой, и правой ногой и левым ухом и даже третьим глазом. Заведовал он теперь не только цехом лотосоводства, больницей и, частично, столовой, но и организовывал сбыт готовой продукции. Китаец лично объехал все рестораны в округе, и даже пару раз летал в Москву, переговорил со всеми поварами и директорами и составил Финюгину очередной список. Внёс он в него необходимое оборудование и машины для перевозки и хранения корней лотоса, их переработки, варки, засахаривания и упаковки, в зависимости от спроса того или иного ресторана.
   Ещё одним пунктом в списке всего необходимого для сбыта лотосов значилось - "марка". Когда Финюгин попросил разъяснить, чего именно китаец от него требует, Чжункуй Хун явно смутился: "Хасяина, понимай Чзункуя, я говолил: "Уссь-Тылка", они смеялиса, нада, малка сельёзиная, нада увазать хасяина"...
   И Финюгин задумался. Название у деревни, действительно, неказистое, но это она, родная, стала основой всего бизнеса. Михаил не раз прогуливался по родных околоткам, смотрел, как на глазах меняется его Усть-Тырка. Поначалу всё, казалось, оставалось как прежде, деньги уходили на развитие дела, о благоустройстве и не помышляли. Но сейчас улицы заасфальтировали, провели водопровод, построили магазин, старые дома отремонтировали, новых уже настроили. Да и люди, глядя на директора, зная, что лишнюю копейку он не в карман кладёт, а пускает на благо деревни, начали обустраивать свои дома, улицы, однажды вышли на субботник и разрисовали все производственные помещения, чтобы веселее было, радостнее. И как сейчас ООО "Усть-Тырское" переименовать? Хотя, конечно, название смешное, да и не тянет оно на брэнд серьёзной фирмы.
   Мучился Михаил месяца два, ходил по деревне и шептал: "...А если так: "Финюгинское"? Нет... Коряво... Опять засмеют... Тогда "Лягушонок"... Не отражает все стороны производства, и, опять же, несерьёзно. А если "Китайские деликатесы"? Нет, не патриотично... Мы же всё-таки русские! Хотя Чжункуй и не похож..."
   Если раньше идеи приходили к Финюгину в пьяном бреду, то теперь они посещали его в определённое время суток - в два часа дня. Правда, солидность их не всегда была равнозначной: то это разведение лотосов, то разработка наглядной агитации в виде плаката: "Трезвей с нами, трезвей как мы, трезвей лучше нас!", то просто проведение Дня Нептуна для детей. От чего зависела степень важности идеи, Михаил и сам ответить бы не мог, хотя предполагал, что дело тут в еде. На сытый желудок идеи были богаче и изощреннее. Название фирмы и эмблема её пришли ему в голову, когда он обедал. Между щами и котлетками, поднося вилку с маринованным опёнком ко рту, он вдруг увидел лягушку, сидящую в середине распускающегося лотоса. Михаил замер, скользкий грибочек сорвался с вилки и плюхнулся в компот. "Лягушки И Лотосы И... И просто буква "Т", - думал он, - "ЛИЛИТ"! Красиво! Знать бы, что буква "Т" обозначает..." Целый вечер он промучился, так и не придумав к чему бы её привязать. Потом сошёлся на том, что это Тырка.
   Понимание пятой буквы названия фирмы пришло позднее вместе с очередной идеей.
   - С трезвун-водой получилось-то всё очень просто, - продолжал Михаил Фёдорович.
   Артём, услышав про трезвун-воду поспешно включил камеру. Финюгин наконец-то добрался до самого главного, ради чего съёмочная группа и приехала в Усть-Тырку.
   - Приходит как-то ко мне бабка с Жеганово. Продай, говорит, мил человек, своей волшебной водички, совсем мой дед спился. Я отвечаю: мне-то не жалко, ну дак если он сам не захочет, не поможет ему трезвун-вода. Она говорит: хочет он, а остановиться сам никак не может. Бери, говорю, мамаша трезвун-воды. А потом подумал, а ведь верно много у нас в области, да и в Еннске, таких, кто хочет, а не может. Что если, думаю, наладить выпуск трезвун-воды, да и продавать её всем желающим как минералку. Секрет нашей водички Усть-Тыркской волшебной в том, что она как будто понимает человека. Если, скажем, решил кто-то для себя твёрдо и однозначно: всё, брошу пьянствовать, начну новую жизнь, вот тут-то она его и поддержит и вылечит от алкоголизма, надо только в себя верить. А ежели так просто, то она ведь как минералочка: пей на здоровье, организм очищай. Вот и наладили мы её производство, а сегодня было торжественное открытие. Ну да вы сами всё видели и слышали. А я-то думал, что буква "Т" обозначает! Вот и получилось, что "ЛИЛИТ" - это лягушка-бык, лотос, и "Трезвун-вода".
   Финюгин замолк, видимо, подумывая, что бы ещё рассказать областным журналистам, а Русик, воспользовавшись паузой, передал микрофон Коренкову и, яростно тряся правой затёкшей рукой, радостно произнёс:
   - Спасибо, уважаемый Михаил Фёдогович, за столь содегжательную беседу, - и добавил, обращаясь уже к Артёму, - по-моему, мы уже обо всём поговогили?
   - Хватает, - подтвердил тот и спросил, - всё? Собираемся?
   - Нет, ты ещё таблички поснимай, - попросил Русик, - и эмблему фигмы.
   Артём подхватил камеру вместе с треногой, вышел на центральную улицу Усть-Тырки и сделал несколько общих планов. Хотя уже стоял октябрь - самое дождливое и грязное время года, деревню как будто бы вымыли с шампунем: аккуратные нарядные домики, стриженые ещё изумрудные газончики, ровные, посыпанные песком дорожки. Всё это никак не было похоже на глухую деревушку, где ещё десять лет назад крапива да бурьян поддерживали заборы.
   Артём направил камеру на двухэтажное здание Финюгинской конторы, украшали которую растяжки из красного кумача. В духе советского реализма на них выведены были призывные лозунги: "Увеличим поголовье лягушко-быков!", "Перевыполним план по лотосоводству!", "Трезвун" с нами!". Подойдя поближе, он снял эмблему фирмы - своеобразный герб нынешней Усть-Тырки: в белом лотосе сидела зелёная лягушка, а из цветка вырастали пять букв - три больших и две поменьше "ЛиЛиТ".
   У машины суетились усть-тыркцы во главе со своим директором. Русик, сидя в УАЗике, принимал пакеты с подарками.
   - Это вам, это вам, и это вам, - приговаривал Финюгин, - а вот это, - он с трудом закинул в машину большую запечатанную коробку, размером с хороший телевизор, - Ириаде Эдуардовне... Передавайте ей низкий поклон от всех нас, от всех усть-тыркцев. Я на недельке заеду, лично поблагодарю.
   - Хогошо, хогошо, пегедадим, - заверил Русик.
   Артём упаковал камеру.
   - Ну что, все уселись? Ничего не забыли? - спросил дядя Ваня, включая зажигание. УАЗик тронулся, развернулся перед конторой, презрительно обдав клубами дыма финюгинских лотосоводов, приветливо машущих на прощание руками, и двинулся к выезду из Усть-Тырки.
   - Что за чудо-деревня, - сказал дядя Ваня, когда УАЗик уже выехал за околицу, - смотрите, китаец стоит голосует, видать достала его трезвая жизнь. Возьмём?
   - Тогмозните, тогмозните, - загундосил стажёр. - Это, навегное, и есть Чжункуй Хун, мы сейчас у него интегвью возьмём...
   - Какое интервью? - разозлился Коренков. - Всего уже наснимали предостаточно. Времени - четвёртый час, поехали домой!
   - Так тормозить или не тормозить? - ещё раз спросил водитель.
   - Тогмозните, может человеку сгочно надо...
   УАЗик остановился, Артём открыл двери и спросил подбегавшего китайца:
   - Вам в город?
   - Не, не в голод не нада, - улыбаясь, отрицательно закивал головой китаец. - Мне нада "Ситаюсева окна"...
   Артём вздрогнул. Первого слова он не понял, но "окна" разобрал очень даже ясно.
   - Так это ты - "Ситаюсий окна"? - китаец упёрся глазами в Коренкова.
   Тут вмешался Русик:
   - Господин Чжункуй Хун? Нам столько пго вас сейчас гассказывали!
   Но китаец будто вообще Русика не видел.
   - Я визу, ты "Ситаюсий окна", - произнёс он, указывая рукой на Артёма. Другой же он передал оператору небольшой пакетик. - Меня плосили тебе пеледать.
   - Кто просил? - ошарашено спросил Коренков, машинально принимая пакет.
   - Эта не вазна, - китаец, сложив руки крест-накрест на груди и мелко кланяясь, уже отходил от машины, - осень вкусна, осень... Эта лотосы, кусай на сдоловье.
   - Ну что, поехали? - спросил дядя Ваня. Артём заглянул в пакет, пожал плечами и выглянул вновь из машины - китайца на дороге уже не было.
   - Поехали, поехали, - сказал Русик и подозрительно посмотрел на Артёма. - Как он тебя называл?
   - "Снимающий в окна", - задумчиво произнёс Артём. - Так в Китае видеооператоров называют.
   - А в пакете что? - допытывался неуёмный стажёр.
   Артём достал двухлитровую банку, закрытую металлической крышкой, набитую чем-то бледно-розовым. На этикетке стоял фирменный знак финюгинской конторы: лягушка в лотосе и надпись "ЛиЛиТ". Пониже крупными красными буквами было написано: "Маринованные лотосы".
   - Обыкновенные маринованные лотосы, - опять объяснил он, дабы отвязаться от настырного стажёра, и соврал, - я, пока снимал, у одной старушки купил, мне китаец и передал.
   - А-а-а... - разочарованно протянул Русик.
   Всю дорогу Артём разглядывал банку и ни о чём другом думать не мог. Он уже и сам готов был поверить в своё объяснение, что китаец сказал именно "Снимающий в окна", хотя прекрасно понимал, что "Ситаюсий окна" могло означать только "Читающий окна". "Откуда? - думал он. - Я ведь никогда никому не говорил. Что это за лотосы? А вдруг они меня отравить хотят? Похоже, это уже паранойя..."
   - Ну что, ребятки, - тоном не принимающим возражений произнёс дядя Ваня. - У меня тут кум в Юпино живёт. Заскочим на полчасика? Чайку попьём!
   - Заскочим, Сергеич, о чём речь, - согласился Артём, - у меня там тоже одно дело есть. Одноклассника давно хотел найти...
   Русик - Иуда - сидел сжав губы. Похоже, он не особо одобрял намерение старших товарищей. "Сдаст Ириаде, - подумал Артём. - Ну и чёрт с ним! Дядя Ваня скажет, что мотор перегрелся, а я подтвержу!"
   В Юпино въехали ещё засветло. Деревня разительно отличалась от Усть-Тырки, хотя от Еннска была всего лишь километрах в сорока. Чёрные завалюшки жались друг к дружке, будто боясь рассыпаться, разбитая дорога в огромных чавкающих лужах хранила следы всех прошедших дождей. Возле сельмага, подсвеченного единственным на всю деревню фонарём, топтались трое парней, и Артём, приметив их, решил, что камеру лучше в машине не оставлять. Дядя Ваня притормозил возле усадьбы, заметно выделявшейся своей добротностью среди других юпинских изб, и, прихватив Русика, отправился чаёвничать к родственникам. Артём, взяв камеру, пошёл искать Андрюху Касаткина. Поиски были недолгими. Мальчуган лет десяти, будто бы обрадовавшись внезапно появившемуся развлечению, проводил Коренкова до самого дома, где жил бывший одноклассник.
   Маленькая избушка смотрела на улицу всего двумя подслеповатыми глазами. Ворота были уже намертво закрыты, и едва Артём толкнул их, где-то в глубине двора заливисто залаяла маленькая собачонка. Хлопнула дверь, женский голос строго приказал: "Да заткнись ты, уйди, место..." Из скрипнувших ворот выглянула хозяйка.
   - Вам кого?
   - Андрея ищу, Касаткина... Он здесь живёт?
   - А... Пьянь подзаборная... Здесь...
   В сгущающихся сумерках трудно было определить сколько ей лет, у Артёма даже мелькнула мысль, что о возрасте жителей деревни вообще сложно судить по внешнему виду, будто бы они существовали в каком-то ином временном измерении. Хозяйка дома вполне могла быть как хорошо сохранившейся старушкой, так и беспробудно пьющей дамой тургеневского возраста. Подтверждение этим загадкам деревенского бытия он нашёл и, увидев своего одноклассника, когда женщина, предварительно смерив Артёма оценивающим взглядом, провела оператора в клетушку, где коротал свои дни Андрей Касаткин.
   Зрелище было довольно таки мрачноватое. Сразу за грязной липкой дверью стояла кровать с панцирной сеткой, на которой лежал серый голый матрац. Отвернувшись к стене, прямо в фуфайке и грязных дырявых носках на нём спал какой-то жутко воняющий мужик. Сам Андрюха сидел на единственной в комнате табуретке возле старинного облупившегося комода, застеленного грязными пожелтевшими газетами. Этот импровизированный "шведский стол" был завален грязной посудой, бутылками, кружками, кусками засохшего и даже плесневелого хлеба. В свете тоскливой пыльной лампочки Артём с трудом признал своего товарища в этом заросшем бородищей, помятом и замызганном бомжаре.
   - Во! Кореш пожаловал, - произнёс Косой так, будто Артём полчаса назад выбежал за очередной бутылкой самогонки. - Заходи! Садись... куда-нибудь...
   Артём огляделся и решил лучше постоять.
   - Здорово, Андрюха, - он нехотя, с некоторым даже омерзением, пожал руку однокласснику. - Ну как ты тут?
   - Да сам вишь! Пьём полегоньку да пинам балду...
   "Оказывается, есть такое слово "пинам", - подумал Артём. А Касаткин тем временем достал из угла бутылку, видимо, только что спрятанную от посторонних глаз и, откупорив её, принялся разливать по стаканам мутную самогонку. Даже приблизительно сказать, сколько дней он пил, было невозможно.
   - Давай, накати! - пододвигая стакан к Артёму, предложил Косой. - А то корешок мой в отрубе, а моя природная интеллигентность не позволяет пить одному...
   - Не, Андрюх, я не буду, - наотрез отказался Артём. - Так, зашёл попроведать.
   - Ну как знашь, - сказал Косой. - Давай, за встречу, а то у меня уже трубы горят!
   Он выпил, и было заметно, что его сразу развезло. Касаткин стал шарить по комоду, нашёл что-то, по его мнению, съедобное, занюхал и проглотил.
   - Ты как, завязать-то не думаешь? - спросил Коренков.
   - Завязывал уже, было, - тут же отозвался Касаткин, пододвигая к себе второй стакан с самогонкой. - Я же тогда думал всё - новую жизнь начну. Объявление прочитал, что в Юпино рабочие нужны. Что, думаю, в этом Еннске ловить? Жена от меня ушла, да тут с квартирой оказия приключилась... Короче, кинули меня одни черти, развели как лоха...
   - Ну ты же бросил тогда пить? Сумел? - поинтересовался Артём, глядя, как одноклассник залпом выливает в себя второй стакан. - Может, и сейчас попытаешься?
   - Не-а, сейчас уже не выйдет. Пропащий я человек... Я же тогда знашь как от бутылки-то отвязался?
   - Как?
   - Про депривацию сна слышал?
   Артём отрицательно покачал головой.
   - Ну это, в общем, такая фигня... Какие-то психотерапевты выдумали... Типа ночь не спать, ночь спать. Ночь не спать, ночь спать...
   - Не понял, - сказал Артём. - Интересно. Давай-ка я на камеру запишу...
   - У тебя и камера есть? Давненько у меня интервью не брали, - Касаткин пьяно ухмыляясь смотрел как Коренков распаковывает камеру, - а то помру здесь, никто обо мне и не вспомнит.
   Артём достал из сумки чистую запасную видеокассету, вставил её, оперся поудобнее об косяк двери, взял камеру на плечо, и нажал "REC".
   - Подробнее расскажи про..., как её?...
   - Депривацию... А что про неё рассказывать? - Косой с трудом сидел на табуретке, а перед ним стоял ещё один наполненный стакан. - Короче, представляешь, что у тебя сутки длятся не двадцать четыре часа, а сорок восемь. Ну и спишь не больше двенадцати часов... А всё остальное время, ну это... короче, не спишь.
   - То есть, и ночью не спать? - переспросил Артём.
   - Конечно... Через месяц я не только забыл как пить, я даже курить бросил. И состояние было такое лёгкое, приподнятое, как будто на воздушном шарике парил. Вот тогда-то я в Юпино и переехал. Всё было хорошо, пока шарик не лопнул.
   - Чего он лопнул-то?
   - А, это долгая история, - Косой жахнул ещё один стакан, и глаза его покрылись мутной пеленой. - Долгая история, жуткая... Я же тогда... Да мы все тут, ну, этими, семечками занимались... Слыхал небось? Выращивали это "Белое солнце"... Белое солнце пустыни, - Касаткин нехорошо засмеялся. - В натуре... пустыни... Ну этого, предпринимателя хренова, олигарха трахнутого, господина Злова... Зря ты снимаешь эту ху...йню...
   - Ну и что случилось-то там?
   - А, пропади они все пропадом! - Косой рубанул рукой воздух, и как будто бы в нём что-то порвалось. - Ты видал эти "Семена радуги"? Видал? Они продаются на каждом углу... Люди от них дуреют...
   - То есть, как дуреют?
   - А так! Там на плантациях подсолнечных у них несколько домиков построено для охраны там... для рабочих... Мы там жили... "Фазендами" их все называют. Года три назад это было, уже в конце лета, кажись... Сижу я на фазенде, на солнышке греюсь, семечки щелкаю... Гляжу, едет кортеж... Выходит Злов со своим чернозадым... Охрана, все дела, хуё-моё... Пошли на плантации, посмотрели, побродили... Возвращаются... Меня не видят, я как раз в сторожку зашёл... А стены там тонкие. Они стоят базарят, а я всё слышу... Негр этот говорит Злову, мол, всё готово, получится очень круто... А Злов у него спрашивает, сколько надо времени, чтоб человек привык к этим "Семенам радуги"? Тот отвечает, год-два, и жить без них уже не сможет... И ему надо будет всё больше и больше... Тогда и цену, говорит, поднимать можно будет и по всей стране распространять... Вот ведь, бл...яди, чего понапридумали, наркоманские семечки выпускать...
   - Ты что, серьёзно?
   - Не веришь? Да я и знал, что не поверит никто... Потому и молчу, - Косой выплеснул остатки самогона в стакан. - Да только правда всё это... Я, когда узнал, бросил работать на этих плантациях, на этого Злова, и снова пить начал... Вышибло меня всё это, понимашь, вышибло! Я буду работать на этих плантациях, семечки выращивать... А он будет ими людей травить... И ведь никто не поверит... Ты же вот не веришь? Не веришь, а?
   - Верю, верю. Ты вот объясни поподробнее, в чём смысл-то? Ну семечки, ну продают...
   - Ты понимашь, они этими семечками людей зомбируют, волю в них подавляют. А этот папуас - колдун какой-то... Вроде как чтоб люди только приказы одного Злова слушали... В краску, которой семечки красят, чернозадый добавляет какую-то отраву африканскую, неизвестную нашим... Щёлкает человек, щёлкает и нащёлкаться не может... И думает только об одном... Как бы стать рабом у господина Злова... - Косой махнул остатки самогонки, неожиданно вырубился и медленно сполз с табуретки.
   Артём выключил камеру, упаковал её в сумку, постоял ещё секунду, как бы раздумывая, что делать, потом вышел из комнаты.
   - Пьёт? - спросила хозяйка у Коренкова.
   - Пьёт...
   - Он и не вспомнит, что вы приезжали, - женщина, видимо, прониклась уважением к городскому гостю. - Человек-то он не плохой, Андрюшка... Сразу видно, и голова есть, и руки... А как запьёт, так и без просвету...
   - Он одноклассник мой бывший, - объяснил Артём, уже выходя из ворот, потом подумал и добавил, - как в себя придёт, посоветуйте ему в деревню Усть-Тырку Жегановского района съездить. Пусть найдет там китайца, скажет, что от меня - Артёма Коренкова, видеооператора, "читающего окна". Китаец поможет ему пить бросить, новую жизнь начать...
   - Хорошо, хорошо, передам, - заверила женщина. - Деревня Усть-Тырка, китаец, от видеооператора...
   - Артёма Коренкова.
   - Артём Коренков, - повторила хозяйка.
   Когда он подходил к УАЗику, было уже совсем темно. Ни Русика, ни дяди Вани в машине ещё не было. Коренков закурил, поджидая коллег, и попытался переварить всё, что услышал от одноклассника. "Бред, Боже мой, какой бред! Мухи, лягушки, лотосы, а теперь ещё и семечки! По ходу дела, допился Косой до белой горячки. Кому это надо, производить наркоманские семечки? Зомбировать людей? Полный бред". Перед глазами вдруг проплыл образ Барракуды, стоящей на ступеньках мэрии и яростно грызущей "Семена радуги".
   - Ну что, нашёл ты своего одноклассника? - спросил дядя Ваня, выныривая из темноты. - Погнали?
   - Да, да... Всё нормально...
   Артём с Русиком запрыгнули в автомобиль, дядя Ваня вырулил на трассу, и они помчались домой.
   Обратная дорога показалась значительно короче. Артём давно уже заметил, что путь из дома по каким-то неведомым причинам всегда гораздо длиннее, чем путь домой. "Почему так?" - не раз задавал он себе такой вопрос. Может быть потому, что когда едешь куда-то, не знаешь, что тебя ждёт, едешь в неизведанное и психологически настраиваешься на новые впечатления, события. А изменений в жизни зачастую человек боится, потому что по природе своей он очень консервативен. Этот мысленный страх подсознательно удлиняет дорогу, хочется подольше не сталкиваться с чем-то новым и остаться таким, какой ты пока есть. А дорога домой легка и непринуждённа, потому что ты едешь в свой привычный мирок, в своё уютное гнёздышко, и подсознательно знаешь, что тебя там будет ждать, и поэтому мысленно укорачиваешь дорогу, несясь к этому старому, проверенному образу жизни: тарелке щей с майонезом, приветливо мигающему телевизору и скипетру человеческих желаний - пульту дистанционного управления.
   Сверкающий всеми огнями Еннск, выскочил из-за очередного поворота внезапно и неотвратимо. УАЗик помчался по городским улицам, вливаясь во всё новые и новые потоки. Артём выглянул в окно и даже уже не удивился, когда проносящиеся мимо окна многоэтажек стали складывать из себя новые фразы. "Что ж, - подумал он, - "Читающий окна" да будет читать".
   Когда УАЗик въезжал в ворота МИРТВ, в блокноте Артёма было записано:
   "Я УБОГО ВИЖУ ИГРУ. ПОД МАРШ НАВЕРХУ ТЕПЛЕЛО. КОЛЕСО ТОЛКАТЬ - НЕ ДУР УГОНЯТЬ. ЛУКАВО ЛСД ОРЛАМ"
  
  
   КАПЮSHONЫ
   Когда Кир вышел из клуба, на улице уже было совершенно темно.
   Он не сразу сообразил, с какой стороны поджидают его содумники. Только когда Чайник, а за ним следом, и основательно набравшийся Рёбрышкин, затянули "Хиросиму", он сориентировался в пространстве и побрёл на их пьяные завывания. После никотиновой парилки в клубе, свежий воздух сначала по-доброму проветрил мозги, а потом стал как-то совсем не здраво, по-зимнему подмораживать организм. Кир подумал, что от водки он отказался всё-таки зря, и едва ли не на ощупь, подбираясь к компании, заорал:
   - Дайте водки кто-нибудь!
   Из темноты материализовалась чья-то рука с ополовиненной чекушкой и гитарист "Капюшонов", даже не разобравшись, кто, откликнулся на его зов, в два глотка её опустошил.
   - Хиросима-А-А... имя моё Хиросима! - завывал Чайник, где-то слева.
   - Нагасаки... имя твоё Нагасаки! - пьяным фальцетом, жутко фальшивя, тянул вслед Рёбрышкин. А потом они начинали разом орать припев хита:
   - Ангелы наши всё ещё машут крылышками после драки, всё ещё ищут на пепелище воздушные замки! Хиросима-А-А!!!
   - Fuck my life! - заорал кто-то из толпы, кажется, это был Гурьян. - Вы заткнетесь там или нет? Всю ментуру еннскую сейчас соберёте!
   - Мы сделали рок в этой дыре! - откликнулся Бассяк. - "Капюшоны" - forever!
   - Ну, мы идём или не идём? - спросил уже точно Гурьян. - Кир, ты как на счёт хаты?
   - Хиросима-А-А... имя моё Хиросима! - снова заорал кто-то.
   - Ништяк... Хата свободна, - после принятой дозы Кир никак не мог отдышаться. - Надо только хавчика взять, у меня пожрать дома ни фига нету...
   - Ваксы - побольше, побольше ваксы! - на мотив Хиросимы завыл Рёбрышкин.
   - Ты где застрял? - спросил Пантон, когда, наконец "Капюшоны" и их ближайшая тусовка двинулись в путь. - Мы тебя полчаса прождали.
   - Да так... - Кир замялся. Рассказывать о нечаянной встрече в клубе не хотелось, тем более Пантону. - Пока гитару упаковал, процессор, шнуры... Водки выпил... Вообще, что-то нажраться охота. После концертов в "Луноходе" такая опустошённость внутри...
   - Факт, - согласился Пантон. - Энергию выплеснули, а отдачи - ноль. Отсюда и внутренняя опустошённость, отсюда и хочется её чем-нибудь заполнить: дунуть или бухнуть. А что ты хотел? В зале человек десять было. И те почти все свои, по флаерам... Я помню, мы в ДКЖ с "Секретом Страдивари" выступали. Вот это был драйв! Вот это была отдача! Прикинь: толпа - человек восемьсот. Мы спели "Полнолуние" - в обратку такой шквал энергии! Я просто чувствовал, как меня с ног до головы распирает! Мы тогда "Сына полка" забацали! Опять энергия, - барабанщик закурил. - Но после концерта мы все равно ужрались как свиньи. Гоша и Чича тот раз в трезвяке ночевали...
   Кир перекинул гитару на другое плечо, вытянул пачку сигарет, зажигалку и прикурил.
   - По ходу дела завтра тоже кто-нибудь в трезвяке проснется, - сказал он, прислушиваясь к пьяным выкрикам ушедших вперёд содумников. Чайник и Рёбрышкин, несмотря на все увещевания Гурьяна, продолжали что-то напевать, размахивая воображаемыми гитарами.
   Редкие фонари на проспекте Гагарина удлиняли и причудливо искажали тени музыкантов, и шедшая впереди толпа казалась огромным многоголосым осьминогом, ползущим за очередной добычей. Случайные прохожие, изредка попадавшиеся навстречу, сторонились при виде двух десятков молодых людей, одетых весьма странно: головы почти всех скрывали разномастные капюшоны. Рок-группа "Капюшоны" и её поклонники старались даже вне сцены соответствовать своему имиджу. Да и ночной морозец этому только способствовал.
   Затарились пойлом в круглосуточном павильоне возле пятиэтажки, где жил Кир. И как всегда не обошлись без приколов. Рёбрышкин купил пачку дешёвых презервативов и под шумок, пока основная масса скидывалась на ваксу, надул их и развешал на входе в минимаркет. Балу, уже уходя, с серьёзным видом попросил молоденькую продавщицу: "Если что - алиби моё подтвердите?". Та, похоже, прикол не поняла и пригрозила вызвать охрану. Кир не стал заходить вместе со всеми в магазин, а сразу отправился домой. Явка была не провалена. Предки уехали на юбилей к тёте Шуре, отцовской сестре, в мирном покое трёхкомнатной квартиры хозяйничал кот Васисуалий, как всегда голодный и наглый. Он сразу же принялся тереться о ноги хозяина, выпрашивая чего-нибудь вкусненького, его чашка полная наваристых щей оказалась не тронутой.
   Кир спрятал свой Gibson и все прибамбасы подальше в чулан, взял кота, подтащил его к миске и посоветовал:
   - Жри, давай, Васисуалий, жри. Сейчас Чайник с Рёбрышкиным придут, они носом воротить не станут - сожрут весь твой хавчик...
   Кот не внял мудрым словам, надменно понюхал щи и пошёл прочь из кухни. В эту минуту раздалась трель входного звонка, и хотя Кир нарочно оставил дверь открытой, кто-то всё продолжал и продолжал давить на кнопку.
   До "явочной" квартиры добрались человек пятнадцать. Музыканты "Капюшонов" были почти в полном составе, свалил только Миха - клавишник, которому уже утром предстояло заступить на дежурство. Охранял он какие-то склады, какой-то полулегальной фирмы, о которой не любил особо распространяться.
   Шаман и Балу подтянулись чуть позже. Заходили за дурью, вернулись загадочно-просветленные и тут же принялись переливать пиво из пластиковых бутылей в кастрюли и банки.
   А ваксы взяли немерено. Мероприятие плотно проспонсировал Корнеич, пожалуй, единственный из всей тусовки у кого временами наблюдалась финансовая стабильность. Кир запихал три бутылки водки в холодильник, четыре выставил на стол, в гостиной, и ещё одну незаметно от содумников заныкал на антресоли. Что-то подсказывало ему, что завтрашний день без неприкосновенного запаса может начаться очень тяжко.
   Тихая обывательская квартира с телевизором, мебельным гарнитуром и вальяжным пушистым котом мгновенно превратилась в притон. Всюду сновали, пили, курили, и пели, и ели, и снова бродили по комнатам, и кто-то уже закрылся в ванной, а кто-то упорно не мог открыть дверь на балкон, и уже где-то в спальне родителей брякала гитара. Бедный Васисуалий сразу же забился под тахту, а Рёбрышкин выманивал его куском колбасы и приговаривал:
   - Вылазь, вылазь, большая крыса!
   На кухне Маринка с Танюхой помогали Киру кромсать бутерброды, а Чайник, досматривал содержимое холодильника и всё мал-мало съестное тут же передавал Пантону и Балу. Те курсировали между залом и кухней, и вскоре замороженное нутро "Юрюзани" окончательно опустело. Только три пол-литровые бутылки "Премьера" - завтрак алкоголика, ждали своей минуты. Содумники выгребли даже банку прошлогоднего варенья, а какой-то народный умелец, видимо, это был всё тот же Чайник, развёл засахарившуюся малину водой и водкой, создав убойный коктейль под названием "Вкус прошлогоднего лета".
   Когда Кир с последней тарелкой бутербродов вошёл в зал, вся компания была в сборе. Он с трудом втиснулся на краешек дивана, на котором уже сидело человек восемь. Стол был завален одноразовыми деликатесами из павильона с презервативами и домашними заготовками семьи Кириленко. Многоголосый осьминог добрался до своей добычи и теперь в предвкушении трапезы приносил хвалу своим Богам. Гурьян на правах лидера "Капюшонов" продолжал провозглашать маловразумительный, но бесконечно длинный тост:
   -... я дул четверо суток и тут меня осенило: крыша должна быть на месте и на ней должна стоять антенна. И не какая-нибудь китайская сушилка, а самая настоящая спутниковая тарелка. Чтобы подключаться сразу ко всем десяти информационным полям и черпать большим ковшиком животворящую энергию света. Но... - он сделал паузу и накинул капюшон. - Пока мы носим капюшоны, никто не заметит нашу спутниковую антенну и не сможет её украсть или на крайний случай приглушить. Так выпьем же за связь с космосом!
   Окончание многозначительного тоста дослушали лишь единицы. Тусовка уже гремела ложками и тарелками, поспешно закусывая и наливая по новой. Один лишь Рёбрышкин закричал:
   - Я хочу в космос! Возьмите меня в космонавты!
   Девчонки, уже опробовавшие чудо-коктейль, прыснули со смеху, и Маринка что-то весело зашептала Танюхе на ухо, то и дело, поглядывая на Рёбрышкина. Уже основательно набравшийся Гурьян заорал:
   - Минуточку внимания! Убедительная просьба - НЕ О-РА-ТЬ!
   На него никто не обратил внимания, тогда он заорал ещё громче, схватил пустую тарелку, перевернул и ударил по донышку ложкой как в гонг:
   - Не орите, черти, времени уже первый час ночи! Соседи кругом спят!
   Все примолкли, но не надолго. Кир ещё не раз просил самых голосистых орать на полтона тише. Просьбе внимали, отмахиваясь как от надоевшей мухи.
   На другом конце стола басист "Капюшонов" взял гитару и негромко запел что-то из "Мумий Тролля". Пантон тут же взялся подстукивать ему свободными ложками прямо по крышке стола, рюмки запрыгали и стали звякать друг о дружку.
   - "Алкестр имени космонавта Рёбрышкина"! - прикололся кто-то.
   Притихший было Рёбрышкин встрепенулся, и заорал "Карнавала не буде-е-е-т!"
   Чайник, пережёвывая бутерброд, под общий гогот заметил:
   - Отсутствие слуха космонавт Рёбрышкин легко компенсирует отсутствием чувства ритма!
   Количество выпитого быстро переходило в качество.
   - ...А в дневнике у меня, - слева кому-то втирал Старый Рокер, - вместо "алгебра, литература, русский язык" стояло "Dire Straits", "Pink Floid", "The Doors", "Roling Stones"...
   Бассяк плавно переключился с чужого репертуара на свой собственный и уже допевал жутко панковскую песенку про матрёшек и извращенца Буратино.
   - Тост! - заорал Пантон. - У всех налито?
   Как по команде зазвенели бокалы и рюмки, по рукам пошли ополовиненные бутылки.
   - Давайте выпьем за рок-н-ролл! Пусть земля ему будет пухом! Пьём не чокаясь!
   - "Капюшоны" - forever! - крикнул Балу. - Рок-н-ролл мертв!
   Кир хлебнул водки, запив "Вкусом прошлогоднего лета", стащил с тарелки предпоследний кусок колбасы и пошел покурить. На кухне вовсю орудовал Шаман. Бульбулятор, изготовленный из пластиковых бутылок, уже принимал первых клиентов.
   - Вы хоть бы форточку открыли, - сказал хозяин квартиры, - духан стоит.
   - Ты чё такой смурной сегодня? - выдохнув сладкий конопляный дым, спросил Корнеич. - Давай, дунь, дурь классная, сразу разгрузишься...
   Шаман поджёг очередную порцию травы, и Кир завис над бульбулятором.
   - Ну как? - спросил Корнеич.
   Не выпуская из легких дыма, гитарист утвердительно покивал головой.
   - Ты смотри, - сказал шаман, сузив и без того узкие азиатские глазки. - За канабисом приходит Анубис. Гандж - мой, самопальный, нынешний урожай, сорт "Делянка за Очистными". Там земля унавожена, не конопля, а кипарисы. Может так торкнуть...
   Как может торкнуть, он не договорил. В этот момент на кухню зашёл Рёбрышкин, таща за собой бедного Васисуалия. Кот, польстившись на последний кусок колбасы, сделал непоправимую глупость.
   - Мы тоже дунуть хотим: я и мой друг "Большая крыса".
   - Пусти кота, живодёр, - сказал Кир и машинально глянул на кошачью миску, которая до прихода содумников была полна щей. Миска валялась вверх дном.
   - Тебе Чайник щей не предлагал? - спросил хозяин квартиры у Рёбрышкина в промежутке между затяжками.
   - Ага, целую тарелку припёр. Я её съел сразу же, а то, думаю, на хавчик пробьёт, а у вас пожрать ничего не найдёшь.
   - Все равно пробьёт, - сказал Кир...
   И вдруг он услышал музыку...
   Ему показалось, что в соседней комнате играет оркестр, солирует в котором какая-то безумная флейта. Сначала она билась как в клетке, затем резко взметнулась вверх и полетела куда-то в облака. Было жаль её, но совсем не хотелось, чтобы она возвращалась. "Лети, лети", - хотелось крикнуть ей вслед, но слова умирали на губах Кира. Тогда он решил посмотреть, кто же может так божественно играть, и пошел в свою комнату, именно оттуда лилась музыка. Если бы хозяин не знал, что эта комната его собственная, он ни за что не узнал бы её. Розовый полумрак расширял границы жилплощади. Портьеры казались тяжёлыми старинного китайского атласа, спинка тахты изогнулась, а ножки оказались пузатыми на тонких каблучках. Сияние исходило откуда-то из-за спины сидящего на тахте и поющего под гитару Юрия Левицкого - поэта-песенника и по совместительству бас-гитариста вокально-инструментального ансамбля "Капюшоны". Юрий пел свою песню, а слушатели внимали ей со всей возможной трепетностью и любовью. Марина Андреевна подносила кружевной платочек к глазам, дабы утереть просившуюся наружу слезу. Татьяна Вавилова то обмахивалась веером из больших чёрных перьев, то складывала его и теребила нежными пальчиками. Граф Новгородцев время от времени склонялся к её ушку и что-то шептал, а потом брал руку и целовал с почтительностью и осторожностью.
   "Куда-то убегает Плинтус,
   Молчит о чем-то важном Вантуз..." -
   пел Юрий Левицкий. И Кир, вернее он, Алексей Кириленко, закрыл глаза и, внимая звукам голоса, представил Плинтус, длинный-предлинный до бесконечности, убегающий вдаль вселенной, и его товарища Вантуза, который достиг связи с космосом, подключился к информационному полю, и сейчас молчит об этом божественно-важном событии.
   "В бетонном поле пасутся кентавры,
   Те, что просили вчера пустые канистры..."
   Залитая солнцем бесконечная бетонная площадь, по которой, лениво пожёвывая растущие тут и там антеннки, бродят кентавры. Они, эти люди с лошадиными ногами, не дают Плинтусу с Вантузом оставить вселенную и требуют использованную тару назад, дабы наполнить её настоем цикуты.
   " Ни себе, ни людям,
   Ни себе, ни людям..."
   "Божественная песня", - думал Кир, выходя из комнаты и тихонько прикрывая за собой дверь. В просторном холле у фарфорового вазона с алыми розами стоял статский советник Дмитрий Анатольевич Корнеев. Он, как заметил хозяин, тоже успел переодеться. И чёрный фрак очень шёл ему, оттеняя бледность лица, и выгодно подчеркивая статную фигуру.
   - Да - с, Алексей Васильевич. Пока королей коронуют, шутов околпачивают, - заметил он - Пойдемте со мной, я поведаю вам о делах государственных.
   Они прошли в спальню родителей, уселись в большие хрустящие кресла, закурили сигары, и Дмитрий Анатольевич начал:
   - Ведомо ли вам, милейший Алексей Васильевич, что космический день длится 72 года, ровно столько, сколько земная ось находится в одном градусе? А знаете ли вы, любезнейший господин Кириленко, что развитие любого общества носит цикличный характер? Вы, как представитель творческой интеллигенции, хотели бы знать, когда же в нашей стране, согласно Некрасову:
   "Эх! Эх! Придёт ли времечко,
   Когда (приди, желанное!..)...
   Когда мужик не Блюхера
   И не милорда глупого -
   Белинского и Гоголя
   С базара понесет?"
   А я отвечу вам. Если проанализировать хронологию развития культуры в России, то даже самый беглый взгляд позволит выделить определенный цикл - семьдесят лет. Хотите пример? Пожалуйста! Серебряный век поэзии: Блок, Мандельштам, Есенин, Ахматова, Хлебников... Перечислять можно до бесконечности. Какой взрыв! Какая энергия! И что мы видим? Разваливается великая империя, веками наводившая ужас на всё человечество! Отнимаем семьдесят лет, и что мы получаем, милейший Алексей Васильевич? Пушкин, Лермонтов, Гоголь, декабристы... А если прибавим семьдесят лет? Высоцкий, Окуджава, Гребенщиков, Башлачёв, Цой. Перечислять можно снова бесконечно. И опять развал великой империи, новый виток истории. Цикл пройден. И обратите внимание: в кульминационной точке этих творческих взрывов масштаб просвещения даже самых низших слоёв населения страны очень велик. Отдаляясь же от этой точки массы начинают получать суррогатный продукт, не имеющий ничего общего с истинным творчеством. Вы думаете, в эти периоды не было великих творцов? Они были, и в большом числе. Но, увы! Их удел - творить в стол, быть широко известными в узких кругах, выступать в полуподвальных рок-клубах, голодать, умирать на помойках и в концлагерях. Теперь и вы без труда рассчитаете очередной культурный взрыв в нашей стране. Прибавьте семьдесят лет. Что получилось? 2050-й год. Вы, милейший, едва ли доживете до этих лет. А если и доживете, то вам уже ничего не надо будет кроме тёплых домашних тапочек и вставной челюсти в гранёном стакане, - Корнеич нехорошо захохотал. - "Капюшонам" никогда никуда не пробиться! И не потому, что вы играете плохую музыку. Музыка-то у вас, наоборот, классная, и песни офигенные. Поэтому-то идолами миллионов вам никогда не стать. Цикл. Цикл! Цикл...
   - Кир, Ки-и-р, ты что, заснул что ли? - Корнеич тряс его за плечо. - Я смотрю, у тебя глаза будто стеклянные...
   Кир удивленным взглядом окинул спальню родителей и произнёс:
   - Вот это меня приплюснуло. Вот это гандж... "Делянка за Очистными"...
   - Пойдём водки жахнем, сразу отпустит.
   Корнеич и Кир прошли в зал. За разграбленным столом сидели последние щупальца многоголосого осьминога: Гурьян и Старый. Ещё одно вырубленное щупальце дрыхло на диване, уткнувшись носом в пуфик.
   - Ё... - Корнеич наступил в чью-то блевотину. - Засрали тут всё... Кир, смотри, не наступи! Тут наблевал кто-то.
   Хозяин оглядел комнату мутным обречённым взглядом, перешагнул через дурно пахнувшую лужицу и подсел к столу.
   - Водка осталась?
   Гурьян потряс перед носом банкой со "Вкусом прошлогоднего лета".
   - Водка здесь. Чайник всю её сюда вылил.
   Они разлили на четверых, и без тостов, не чокаясь, потребили зловеще розоватую жидкость. Только тут Кир наконец-таки прочувствовал до конца название этого напитка.
   - ...А я тебе говорю, что в Еннске рок-н-ролла нет, - Старый продолжал бесконечный спор с Гурьяном. - Говорить о том, есть ли у нас в городе рок-н-ролл, то же самое, что говорить, есть ли в Еннске динозавры. Можно. Теоретически. Можно найти парочку матёрых динозавров, типа меня, которые будут бить себя хвостом по чешуе, уверять, что рок-н-ролл когда-то был, но ему не дали размножаться. Потому он и вымер. Можно ещё сделать опрос в городе, и умные занюханные люди будут рассуждать о том, как выглядели динозавры, где они отложили свою пару яиц и почему они вымирают.
   - Рок-н-ролл, - встрял Корнеич, - как и динозавр - это ярлык. Это рамки, догма, истина в последней инстанции, ограничение, обрубление мира. И это хорошо продается. Повесил ярлык: "Рок-н-ролл", тут же можно повесить и ценник в у.е. или в у.ё. "Группа "Чугунные молотобойцы". Играем тяжелый рок. Стоимость концерта 1000 у.ё." Кстати, кто вам такой плакат придумал дебильный?
   - Почему дебильный? - обиделся Гурьян. - Ну я придумал. Плохо, что ли? "Концерт Великой Инородной Музыки Задумчивых Газонокосильщиков "У нас есть план!". Группа "Капюshonы"
   - А чё тебе не нравится? - встрепенулся соло-гитарист "Капюшонов". - Прикольно!
   - Что-то не клюнули наркоманы на ваш план, - сказал, вставая Корнеич. - Пойдёмте лучше Шамановского ганджубаса дунем. А то бурбулятор поди застоялся...
   Но компанию ему никто не составил, и спонсор мероприятия, снова вляпавшись в блевотину, поплёлся на кухню.
   - С такими плакатами ни фига вы не пробьётесь! - не обращая внимания на уход Корнеича, втирал Старый Рокер Гурьяну и Киру. - "Капюшоны" не имеют своей концепции...
   - Да как не имеют, fuck my life! - возмутился лидер группы. - В одном названии уже офигенная концепция. Ты буквы английские в нашем названии видел? А знаешь, что они означают? Shone - значит "сияло, светило, блестело". Правда, букву пришлось выкинуть...
   - Отсиялось, - не давая Гурьяну развить мысль прервал Старый. - У вас ни хрена нет никакой рок-политики. Ни образа мыслей, ни действия, ни, главное, цели...
   - Цель есть - донести до людей нашу музыку, - Гурьян замотал хаером и с умным видом на пьяной физиономии попытался дискутировать. - И всё у нас есть: Пан пришел - состав стабл..бля..близировался. Кир, вон, процессор купил, своё лицо нашли, имидж убойный, - Гурьян накинул капюшон. - Отбили новую программу, драйв есть... "Хиросима" вообще - хит, всех времён и народов. Теперь дело за малым...
   - В Москву, в Москву ...
   - А что, fucking baby - fucking girl, столица рядом, демо-запись сделали, найдём продюсера и...
   - Ну и что вы в этой Большой Деревне делать будете? - спросил Старый. - По загаженным клубам разъезжать на чёрном Запорожце и "Мурку" лабать для столичной гопоты? Я тебе реально говорю: нужна концепция. Вот скажи, в чём разница между попсой и роком? А я тебе разъясню, - не дожидаясь ответа Гурьяна, продолжил Старый, - попса - это не стиль, в котором исполняются песни. Это то, на чём можно заработать деньги. А человек готов платить деньги за удовольствие. Вот попса его и доставляет, играя на чувствах средненького человека. В чем суть шоу-бизнеса, как поп-политики? В гармоничном распределении добра и зла, положительных и отрицательных эмоций. Минус единица и плюс единица в результате даст? Правильно - ноль. Это и есть гармоническое влияние на аудиторию. Это и есть попса. И никакой ответственности за вызов каких-либо других эмоций или их перекоса.
   Кир подсел поближе - Старый гнал от души, и был, похоже, самым трезвым из всей тусни, видимо, сказывалась многолетняя закалка. Во всём он был прав. И в его правоте была ещё большая безысходность, чем в полубредовых размышлениях Корнеича. Гурьян согласно кивал головой, ковыряя вилкой в солёной капусте. Старый же продолжал развивать свою идею:
   - Рок это противление реальному положению вещей, несогласие, если хочешь, бунт, призыв к переменам. И отвечает за вызов эмоций своей рок-политикой. Она не требует для себя какой-нибудь власти или привилегий, или денег. Всё, что она хочет - это получить свободу действий и дать возможность людям увидеть не только тот компот, который льётся со сцены, но и свободное, независимое от "кастрюли с компотом" искусство...
   - Слушай, достал ты уже со своей рок-политикой. Выпей лучше вон из "банки с "морсом", - оборвал его Гурьян, разливая всем по стаканам "Вкус прошлогоднего лета". - Дайте мне гитару, я сейчас покажу вам рок-политику...
   Но за гитарой никто не пошёл, а самому ему было лень подниматься. Потому Старый Рокер продолжал монотонно гнуть свою линию:
   - А знаете, почему после концерта у вас такая пустота внутри? Это не потому, что в зале пять человек...
   - А почему? - спросил Кир.
   - Рок - это шаманизм. Корнями он в язычестве, когда жрецы не разделяли искусство от религии. Рок-музыкант на сцене - жрец, медиум, шаман. Он - аккумулятор. Вы выплёскиваете из себя энергию в зал, а когда она возвращается к вам, просто не можете её аккумулировать... И "Капюшонам" надо проще сделать, чтобы донести песни до массового слушателя.
   - Как? - снова спросил Кир.
   - Очень просто! Морозным январским утром, лучше всего часов в пять-шесть и лучше в выходной день, - совершенно серьёзно начал объяснять Старый. - И так, знаете, главное, чтобы было минус тридцать, "если Боб нам не врёт"... Короче, открываете окно, ставите колонку помощнее и врубаете на всю катушку диск со своим новым альбомом. Акустика на морозе убойная! В радиусе десяти километров каждый еннчанин будет наслаждаться вашим творчеством....
   Кир и Гурьян, до этого внимательно слушавшие Старого Рокера, заржали, а тот продолжал:
   - Поклонники ещё искать вас будут, чтобы "спасибо" сказать. Метод внедрения хорошей музыки в массы называется "В окне рок!". Сам придумал! Если после двух-трёх сеансов вас не поубивают, будете популярны на весь Еннск!
   Щупальце на диване зашевелилось, приподнялось и оказалось Чайником. Он оглядел мутными глазками стол и спросил:
   - А водки, чё, не осталось?
   - Да, Кир! Пошарь, может, где бутылка заводялась?
   Кир поднялся и пошёл за водкой. На кухне царила конопляная идиллия. К столу была привинчена мясорубка. Шаман со стеклянными глазами медленно вращал ручку, и время от времени подбрасывал в неё что-то ведомое только ему. Пантон и Балу, видимо, уже не раз приложившиеся к бурбулятору, вели какую-то многозначительную беседу, проще сказать, гнали.
   - ...все, все, - говорил Пантон, - все от кого-нибудь зависят...
   - Да ни фига не зависят, - сокрушался Балу.
   - Ты, - Пантон ткнул указательным пальцем в Балу. - Ты зависишь от своего шефа? Зависишь. Твой шеф зависит от какой-нибудь мафии, которая его крышует? Зависит. Пахан этой крыши в свою очередь зависит от ФСБ. Глава ФСБ зависит от Президента России. Президент России опять же зависит от Президента США. Зависит, я тебя спрашиваю?
   - Ну, зависит, - согласно кивнул Балу. - А Президент США от кого зависит?
   - А он-то как раз очень сильно зависит от главаря масонской ложи и Комитета 300, который держит весь мир.
   - Ну а главарь-то от кого зависит? Ему-то не от кого? Вот и выходит, что и он, и все зависят от Бога.
   - Ни фига, - засмеялся Пантон. - Он и зависит от своей пятилетней внучки, которая хочет, чтобы дедушка сегодня поиграл с ней в "ням-ням буль-буль" и не ходил сегодня на заседание Комитета 300.
   - Ну хорошо. Она-то от кого зависит?
   - А она от тебя и зависит. Понял теперь?
   - Да, теперь понял, - восхищённо протянул Балу. - Вот это ты прогнал! То есть, в итоге получается, что от меня зависит весь земной шар? Ништяк!
   Кир открыл холодильник, уже заранее предчувствуя, что там ничего нет. И точно, нутро "Юрюзани" блистало девственной ледяной пустотой. Тогда он вытянул с антресолей неприкосновенный запас и, вздохнув, произнёс:
   - Мужики, последняя... Будете?
   - Ну ты спросил... - Пан подхватил пузырь, и они с Балу пошлёпали в зал.
   Кир раздвинул шторы, присел на табуретку и посмотрел в окно.
   - Рассвело? - поинтересовался Шаман, не открывая глаза и не прекращая крутить ручку мясорубки.
   - Да-а-а, ну и гандж у тебя. Давно меня так не колбасило. Чё, ты там перекручиваешь?
   - Собираю вашу отрицательную энергию и перекручиваю её в солнечный фарш.
   - Круто, - сказал Кир. - Ну и много её?
   - Трава от Бога, а водка от Сатаны, - чуть приоткрыв узкие щёлочки глаз, нехотя произнёс Шаман. - Почему, думаешь, водку в магазинах продают, а траву нет? Потому что в этом мире всем правит Сатана. А вы когда этой огненной воды налакаетесь, от вас такие отрицательные флюиды прут... Я уже два мусоропровода накрутил... - он потряс руками, как будто стряхивал прилипший фарш. - А ты, я гляжу, сегодня перегружен чернухой... Случилось что?
   - Да есть немного... - Кир закурил, подумал и решил посоветоваться с Шаманом. - Прикинь, у наших соседей на втором этаже лет семь назад дочка пропала. Видная такая деваха. Я маленький даже влюбился в неё. Она старше меня лет на десять...Метиска, ну мать - татарка, а отец - казах. Не русская, в общем...
   - Бывает, - тяжело вздохнув, сказал Шаман, и, перестав крутить мясорубку, спросил, - как пропала?
   - Да так. Вышла мусор выносить и исчезла. Знаешь сам, как у нас в Еннске пропадают. Потом на помойке отдельно голова, отдельно ноги. Но её так и не нашли, хотя долго искали... Ни живой, ни мертвой. Во Всероссийском розыске была, предки её, старики, чуть с ума не сошли. Всё-таки единственный ребенок в семье.
   - И чё?
   - Ну вот. Вчера в "Луноходе" как раз коду в "Драконе" делал, глянул в зал, а она там сидит в уголочке. Худая... Глаза ввалившиеся... Свитер бесформенный, джинсы потёртые... Да может ты её заметил? Кроме наших-то мало кто был...
   - Не, не помню, - Шаман принялся растапливать свой бурбулятор. - Будешь ещё дури?
   - Нет. Не хочу. Башка трещит, а завтра на работу.
   - Ну и чё, ты грузишься? Может, нашлась? Знаешь, как с бабами бывает: завела себе принца, увёз он её на край света, понакраинил и кинул.
   - Может быть, - согласился Кир, - только из головы не выходит. Семь лет всё-таки прошло.
   - Ну так сходи к родителям, спроси, может она уже года три как вернулась, а ты её не встречал ни разу...
   Шаман приложился к бульбулятору, блаженно закрыл глаза, потом сел поближе к мясорубке и снова принялся крутить свой фарш.
   - Слушай, а где все? Рёбрышкин, Корнеич, девки?
   - Ушли, - меланхолично ответил мясоруб, и добавил, - ты сходи к соседям, сходи...
   Кир посмотрел на часы: уже была половина восьмого. Он взял тряпку, пошел в зал и принялся вытирать зловонную лужу, которая когда-то была кошачьими щами. Чайник снова дрых на диване, Балу дремал в кресле, Гурьян, Пантон и Старый допивали водку. С трудом ворочая языками они продолжали обсуждать рок-политику группы "Капюшоны". Глаза у всех были уже уже, чем у Шамана.
   - Кир! Водяры? - спросил Гурьян.
   - Не-а, всё, я - пас... Утро в квантунской армии... Вы тут посидите, я сейчас вернусь.
   В прихожей, натягивая куртку, он услышал, как закричал сквозь сон Чайник:
   - Водки ещё возьми... Водки!
   Кир вышел из квартиры, спустился на второй этаж и позвонил. Дверь открылась почти сразу же.
   - Здравствуйте, Анна Диньяровна...
   - А, Лёша... Что случилось?
   - Да, так... - Кир замялся. - Я хотел спросить... Лунара не нашлась?
  
   ПСИХООДИССЕЯ
   "Ни фига у них тут цены, в "Ентуристе", - Артём мысленно присвистнул. - Как в аптеке: "чашечка кофе" - 52 рубля 57 копеек".
   Больше всего почему-то напрягали даже не пятьдесят два рубля, а именно эти пятьдесят семь копеек. Ощущение было такое, что хозяин бара не только пересчитал каждое кофейное зёрнышко и каждую сахарную крупинку, но и скрупулёзно по-красноармейски оценил стоимость кипятка. Минуту поразмыслив, Артём пристроил штатив у стойки бара, поставил рядом сумку с камерой и всё-таки решил взять обжигающий несуразной ценой напиток. Спать хотелось неимоверно, веки наливались свинцом, в голове перекатывалась тяжёлая чугунная гиря, весь организм в едином порыве вопил и требовал срочно принять горизонтальное положение. Но Коренков не сдавался.
   После встречи с Касаткиным, Артём решил, во что бы то ни стало попробовать на себе депривацию сна. Расширив свой суточный цикл, до сорока восьми часов, он стал спать через ночь. Если для обычного человека прошло уже шесть суток, то для него заканчивались третьи. Самым мучительным в ночном бодрствовании оказалось вынужденное безделье. Надо было занять себя чем-нибудь интересным, желательно, бодрым, но в то же время ограниченным в пространстве квартиры - бродить по ночному Еннску Коренкову не улыбалось. Повезло ещё, что Ксюша всё-таки уехала в Казахстан вместе с тётей Томой закупать товар, а Настёна в отсутствие жены гостила у тёщи. Иначе совсем уже не было бы никакой радости придумывать ещё и оправдания ночным бдениям.
   В первую ночь своего бодрствования Артём копался в видеоархиве и записывал на "дневниковую" кассету все события прошедших дней. На работу он пришёл варёный, как перезимовавший рак, вдоволь насвистевшийся на горе. К счастью, день выдался не тяжёлым: сходили с Барракудой на опрос, и поснимали на студии ролик для фирмы "Еннские пельмешки". Богатый ассортимент сей продукции рекламодатель притащил прямо на МИРТВ, и, после того, как пакеты с пельменями и упаковки с замороженными котлетами и голубцами были отсняты, он милостиво позволил телевизионщикам всё это съесть.
   Вторые сдвоенные сутки в депривации сна прошли сравнительно легко, благо, были выходные. Ночь выдалась довольно тёплой, и редкие тучки не мешали Артёму наслаждаться сменой созвездий и их борьбой за выживание на ночном небе. Овен, Рыбы и Водолей уходили за горизонт, уступая место Малому и Большому Псам и еле сверкающему единственным рогом Единорогу. Дождался Артём и выглянувшего из-за горизонта Льва, правда, пришлось пару раз забегать греться да выпивать горячего кофе. Но "Леонидов" - метеоров, которыми богато это созвездие, так и не разглядел.
   Третья бессонная ночь оказалась самой невыносимой. Уже ближе к двенадцати каждая клеточка Артёмовского организма, каждая мышца, кость и каждая мозговая извилина, всё, что только существовало внутри него, отказывались бодрствовать, и требовали немедленно погрузиться в объятия Морфея. Заняться было положительно нечем: видеоархив разобран, небо заволокло тучами, а телевизор и книги тут же неминуемо погружали в сон. В начале первого ночи Коренков даже вышел на улицу, в надежде немного развеяться и может принять новое послание, составленное из светящихся окон. Но тут полностью вынужден был обломаться. Близлежащие дома откровенничать не хотели, мерцая, загораясь и потухая в полном хаосе, окна не желали складываться не то что в слова, но даже в буквы. Артём вернулся, побродил по пустой квартире, несколько раз заходил в ванную, подставлял голову под холодную струю воды и кое-как дожил до утра, повторяя про себя героическую фразу Мальчиша-Кибальчиша: "Нам бы только день простоять и ночь продержаться".
   А день выдался ещё пострашнее ночи. Вчерашняя профилактика на канале МИРТВ и груда отснятого материала, оставшаяся на сегодняшние новости, обернулись для Коренкова бесцельным шатанием по коридорам телекомпании и смертельным искушением упасть на диванчик в комнате отдыха. А после обеда прискакала с вытаращенными глазами Марьяна Троепольская и заверещала: "Артёмка, собирайся скорее, поехали! Сегодня же Всемирный День психического здоровья, а в "Ентуристе" региональная научно-практическая конференция "Психическое здоровье нации: кого считать безумным?". Тема показалась Коренкову очень близкой по духу. Он упаковал сумку, подхватил штатив, и они пешкодрапом отправились в гостиницу "Ентурист", благо находилась та всего в двух кварталах от МИРТВ на берегу Ени...
   "Как бы мотор не посадить, - подумал Артём, взобравшись на высокий табурет возле стойки бара, и тщательно выдувая из чашки кофе его кипяточную ценность, хотя бы на пару рублей. - Восьмая за день. С ума сойти! А они всё ещё решают, кого считать безумным".
   - Артёмий, здравствуй, друг мой...
   Коренков обернулся и увидел неслышно, по-кошачьи мягко, подошедшего дядю Юру. Юрий Максимович Мартемьянов, доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр был не только коллегой Эдуарда Коренкова - отца Артёма, но и его близким другом ещё с мединститута. В городской поликлинике, где они вместе работали, их называли: "Друзья - не разлей медицинский спирт". Когда жрецы Эскулапа находили повод основательно приложиться к чаше с "зелёным змием", дядя Юра провожал Эдуарда Борисовича до самой квартиры, и тихим, но убедительным тоном объяснял Марии Николаевне Коренковой всю необоснованность её претензий к мужу. В детстве Артём вместе с отцом часто бывал в гостях у Юрия Максимовича, к тому же жили они раньше в одном доме. Незадолго до смерти отца профессор получил новую квартиру, переехал, и Артём его с тех пор почти не видел. Когда отца не стало, дядя Юра часто звонил, интересовался, как дела у Марии Николаевны, у него, "Артёмия", как семья, как дочка. По правде сказать, Коренков-младший искренне удивился, увидев отставного врача на конференции, хотя психиатры, как и космонавты, никогда не бывают бывшими.
   - Здравствуйте, дядя Юра! Вы тоже в конференции участвуете?
   - Неважно выглядишь, друг мой, - игнорируя вопрос Артёма, Юрий Максимович приблизился к нему и, оттянув посеревшие от недосыпа нижние веки оператора, профессионально оценил белизну Коренковских глазных яблок. - Как сон? Спишь нормально?
   - Да как вам сказать, дядя Юра... Не спится мне что-то никак...
   - Спиваться тебе пока рано, - пошутил профессор, - а вот экономия на сне - самый худший вид экономии. Ни от чего человек так быстро не стареет, как от недостатка сна. А я тебя видел сейчас на открытии конференции, думаю, ты или не ты?
   - Я вообще-то хотел с вами поговорить, - Артёму вдруг пришла в голову первая дельная мысль за последнюю неделю: посоветоваться с психиатром. - Что-то на меня навалилось всякого разного... Разобраться никак не могу.
   - Друг мой, в чём проблема? - охотно согласился Мартемьянов. - Сегодня же и заходи к нам после работы, чайку попьём, пообщаемся. Зоя Владимировна будет рада. Расскажешь обо всём, - и добавил, - не забыл, где мы живём-то?
   - Помню, помню. Я сегодня тогда часиков в шесть-семь к вам зайду...
   Профессора кто-то окликнул, он потрепал Артёма по плечу и, сказав: "Ну вот и ладненько, мы не прощаемся...", пошёл к ближайшему столику.
   Коренков одним махом осушил чашку с уже совершенно остывшим кофе, и в это время в кармане завибрировал сотовый:
   - Артём, ты где? - звонила Марьяна Троепольская.
   - В буфете, кофе пью, - отозвался видеооператор.
   - Я тебя обыскалась, - раздражённо зашептала режиссёрша. - Я возле входа в конференц-зал. Давай живо сюда, интервью надо взять у заместителя губернатора.
   - Уже иду, - отозвался Артём. Он подхватил штатив, камеру и не спеша направился к выходу из бара.
   Скоропостижная конференция под весьма недвусмысленным названием "Психическое здоровье нации: кого считать безумным?" явилась прямым следствием паранормальных происшествий, имевших место быть на последней сессии городского Совета депутатов. Когда губернатору доложили о нападении мух на народных избранников, он произнёс крылато-железную фразу: "Где бляха там и муха!", и тут же потребовал предоставить ему видео и фото материалы. Как выяснилось, ни одна камера, ни один фотоаппарат не пожелали запечатлевать происходящее как раз с того момента, когда депутаты приступили к шестому вопросу повестки дня. Ириада Эдуардовна вместе с директором ГТРК Еннск пострадали больше всех. Николай Викторович Кагадетов, слабо разбирающийся в современной технике, но при этом свято верящий в неё гораздо больше, чем в живых людей, не пожелал выслушивать оправданий своих "карманных" телевизионщиков и довольно конкретно намекнул Сестре Крокодилы, чтобы та подыскивала новое место работы. Далее губернатор как эталон психического здоровья Еннской области, рассмотрев многочисленные объяснительные, рассудил здраво: у городского депутатского корпуса не только поехала крыша, но и прохудилась канализация. "Я выведу эту парламентскую палату N6 на чистую воду! Устроили там, в мэрии, навозную кучу!" - воскликнул Кагадетов и вызвал своего первого заместителя. Разговор был недолгим. По традиции, решено было из мух слонов не делать, и дабы лишний раз подчеркнуть неадекватность народных избранников, Олегу Сергеевичу Балконскому было поручено провести ряд примерно-показательных мероприятий. Первым в этом ряду стала конференция, на которую был приглашён весь депутатский корпус Еннска...
   - Региональная научно-практическая конференция "Психическое здоровье нации: кого считать безумным?" не случайно проводится в нашей области, - чинно и деловито начал Олег Сергеевич Балконский, расположившись перед камерой так, чтобы был виден висевший за его спиной плакат. На агитке был изображён растрёпанный человечек без каких-либо половых признаков, двумя пальцами правой руки тянущий муху за хоботок, пытаясь вытянуть его до размеров слоновьего хобота. Надпись на плакате гласила: "Не делай из мухи слона". У Артёма существо с мухой-слоном вызвало жуткое омерзение, и он, плавно нажав трансфокатор, "наехал" на заместителя губернатора по самые плечи, так, что рисунок выпал из кадра.
   Балконский же продолжал:
   - ... Накоплен богатый материал для исследований ведущими специалистами в области психиатрии. Заполняемость психлечебниц у нас стопроцентная, и что немаловажно: разнообразие психических отклонений у жителей города и области позволяет врачам применить весь свой богатый опыт на благо человечества. Наша область по праву гордится этим богатейшим потенциалом...
   Артём встряхнул головой, пытаясь сосредоточиться на том, что говорит заместитель губернатора. За высокопарными словами прятался какой-то подозрительный смысл.
   - Олег Сергеевич, - встряла Троепольская, когда зам замолчал, - как вы считаете, кого на сегодняшний день можно признать безумным?
   - Интересный вопрос... - Олег Сергеевич на секунду задумался. - Вот скажем, для примера, если взрослый солидный человек коллекционирует детские машинки, ну моделки там... ну любит с ними повозиться, поиграть... Разве это будет считаться безумием? Нет, конечно же, - благодушно улыбаясь, сам себе ответил заместитель губернатора. - Этот человек просто заполняет нишу своего свободного времени и доставляет радость, как себе, так и окружающим. А вот, допустим, если ему мерещатся различные насекомые и слышится разнообразная музыка - это уже можно назвать зрительными и слуховыми галлюцинациями, значит, человек душевно болен, то есть, безумен, и ему следует пройти курс психотерапевтической реабилитации, - тема явно была близка Олегу Сергеевичу, он говорил всё яростнее, всё больше жестикулируя. Артёму даже пришлось отъехать, так как заместитель губернатора, рассказывая, начал выпадать из кадра. Балконский же, посрамив депутатов, было замолк, но, вспомнив ещё что-то, продолжил размышления, - а вот ещё пример. Можно ли человека считать сумасшедшим, если он пьёт чай с представителями цивилизаций планет системы Денебола из созвездия Льва, или системы Сердца Карла созвездия Гончие Псы, а? Нет! Ведь они вошли в Меморандум "О межзвездном сотрудничестве"! Но безумен тот, кто пытается договориться с пришельцами из систем Меаплацидус, Скептрум, Рукбат!
   Троепольская рассмеялась. Артём недоумённо глядел то на неё, то на заместителя губернатора, не веря своим ушам.
   - Я понимаю, всё это, конечно, шутка, - произнесла Марьяна, - и вы, Олег Сергеевич, правы: только здоровый смех может вылечить психически больную нацию. Но, как по вашему мнению, влияет ли массовое употребление алкоголя на ...
   - Вопрос понял, - перебил её Балконский. - Хотя в каждой шутке есть доля здравого умысла. Алкоголь, конечно, очень вреден. Ещё недавно, при СССР, в ЛТП ведь как лечили? Методом "собаки Павлова"! Вводили тетурам и заставляли пить водку, вызывая тем самым болезненную рвотную реакцию. Но мы уже, слава Богу, не живём в тоталитарном обществе, и позорная система лечебно-трудовых профилакториев осталась далеко в прошлом. Сейчас человек сам выбирает, быть ли ему трезвым и стать лёгкой добычей для зомби, или достичь некропатологического состояния, тем самым, защитив свою жизнь и жизнь своих близких. Можно ли при этом считать его душевнобольным человеком? Конечно же, нет! А почему, спросите вы?! Да потому что душевнобольных зомби не бывает! А появление мертвого контингента в нашей области не должно вызывать паники...
   Олег Сергеевич остановился на полуслове, взглянув на застывшие лица телевизионщиков...
  
   - Вы представляете, дядь Юр? Он так и сказал: "Душевнобольных зомби не бывает"!
   - Да? - удивлённо переспросил Мартемьянов. - Так и выразился? А ведь в чём-то он прав... В этом определённо есть свой резон.
   - Что-то мне не верится, - произнесла до сих пор молчавшая Зоя Владимировна. Она отложила вязание, поправила очки и спросила. - А ты, Артёмка, ничего не путаешь? Быть такого не может, чтобы солидный человек... Заместитель губернатора... Всерьёз рассуждал про инопланетян и зомби...
   - Тёть Зой, всё же на плёнку записано. Если хотите, я вам принесу - сами убедитесь!
   - Да, да, было бы любопытно, - вместо супруги отозвался дядя Юра. - У меня уже давно складывается такое ощущение, что в этой стране у властей остались только две главных нерешённых проблемы: зомби и инопланетяне.
   - Да, кстати, у вас наш канал показывает? В восемь-тридцать - новости "Эхо дня", какой-нибудь синхрон зама обязательно возьмут в сюжет.
   - Ты имеешь в виду МИРТВ? - Мартемьянов взял пульт, направил его в сторону телевизора и начал щёлкать кнопками. - Сейчас посмотрим, вроде был...
   - На семнадцатом, Юра, на семнадцатом, - подсказала Зоя Владимировна, - на канале ПКТ, я его постоянно смотрю...
   Вечером, в начале седьмого, когда Артём, наконец, добрался до "тихой гавани" Юрия Максимовича, его организм, весь день боровшийся за сон, выкинул белый флаг. Спать совершенно не хотелось. Бодрости добавил и чаёк, которым напоила его Зоя Владимировна.
   Пока Артём ехал в автобусе, в его голову то и дело заползала крамольная мыслишка, свойственная, пожалуй, только русскому человеку: "Вот, иду на приём к психиатру, рассказывать о своих проблемах. А что это значит? Это значит, что я псих!" Но эти глупые сомнения моментально испарились, как только Коренков перешагнул через порог квартиры Мартемьяновых. Всё в гостиной было как и десять лет назад, всё на своих прежних местах: дубовый массивный круглый стол, книжный стеллаж во всю стену, стеклянная горка, три африканские маски на стене прямо над глубокими велюровыми креслами. В одном из них уютно утроилась тётя Зоя с вязанием, в другое уселся Артём. Дядя Юра занял своё любимое кресло-качалку и накинул на ноги твидовый плед. Кресло это, как и прежде, стояло у окна. Когда-то маленький Артём обожал качаться в нём больше чем на всех качелях и каруселях.
   Хозяева квартиры почти не изменились. Супруги Мартемьяновы всегда напоминали Артёму двух располневших воробышков. Только вот пёрышек в голове дяди Юры уже не осталось. Жалкие редкие волосёнки он старательно зачёсывал на расползшуюся лысину. Одинокая рыжеватая бородка клинышком висела на нём как клювик. Об оперении тёти Зои судить было сложно, так как она всё время была в коротком рыжем парике. Дядя Юра уже сменил свою строгую тройку, в которой видел его Артём на конференции, и сейчас на нём была легкая белая рубашка и домашние брюки на подтяжках. Две толстые лямки их как рельсы железной дороги огибали холмик его живота. Зоя Владимировна, похоже, была в том же малиновом строгом платье с вязаным большим белым воротником, что и десять лет назад.
   - Ехал в автобусе сейчас к вам, - Артём всё никак не мог перейти к самому главному, всё ходил круг да около, рассказывал о событиях сегодняшнего дня, - такую картину видел странную... Просто кошмар!
   - Заинтриговал, Артёмий, - тут же откликнулся дядя Юра, - рассказывай.
   - Народу было - битком, ну не то, чтобы уж совсем битком, но свободных мест не было. А тут женщина, пожилая такая, лет пятидесяти, полная... Я рядом стоял... Вижу по лицу, у неё что-то случилось, за сердце держится... А рядом мальчишка сидит... Такой лет двенадцати парнишка. Ну я ему говорю: "Уступил бы место, видишь, человеку плохо". А женщина сразу: "Да что вы, что вы, не надо"... Но пацан всё-таки встал, молча так, видимо, меня испугался. Женщина села. Вроде ей полегче стало. И тут началось... Пацан вдруг к ней подскочил и начал так приплясывать, подпрыгивать... И так ненатурально, тонюсеньким противным голосочком пищать: "Тётенька, тётенька, встаньте, скорее! Уступите, тётенька, место почётному пионеру!" Все пассажиры на него смотрели округлившимися глазами... - Артём замолчал.
   - А дальше-то что? - поинтересовалась Зоя Владимировна.
   - А дальше была остановка "Трест", мне выходить... И чем закончилось - не знаю...
   - Ох уж эта нынешняя молодёжь, - посетовала хозяйка. - Никаких моральных ценностей. Верно говорят: "хочешь развалить страну, развращай её молодежь".
   - Любопытно, любопытно, - произнёс дядя Юра, поглаживая свою бородку. - Скорее всего, невротический ребёнок, хотя... - он задумался. - Надо бы посмотреть, поговорить. Может просто остановившееся моральное развитие, или как его ещё называют - патогенно-автоэротический тип.
   "Интересно, - подумал Артём, - под какой тип подпаду я сам?" Он ещё с минуту помолчал, глядя на беззвучно мерцающий телевизор, набрался смелости и, в конце концов, рассказал дяде Юре всё, что, по его мнению, вообще можно было рассказать: о пропавших одноклассниках Лунаре и Гере Кейбеле, исключив историю алкогольного сумасшествия Андрюхи Касаткина; об удивительном сне и своей в нём карточной сущности, исключив опять же тот факт, что сон в тот же день частично сбылся. Поведал он отставному психиатру и о навалившейся за этот месяц депрессии, и о превратностях своей супружеской жизни, и о потере всяческой цели в жизни:
   - ...Вроде бы всё у меня есть: работа, семья, дочка, друзья, увлечение. А такое ощущение, что достиг своей планки. И выше прыгнуть уже не смогу. Да и прыгать некуда. Хочется всё разломать и начать строить заново, - закончил свою исповедь Артём. - Хотя какой в этом смысл?
   Дядя Юра слушал его, не перебивая, всё так же поглаживал свой клювик-бородку, время от времени доставал большой клетчатый платок и вытирал мудрый психиатрский лоб. Артём и не заметил, когда они остались вдвоём, так тихо Зоя Владимировна поднялась и вышла из комнаты.
   - Ну что же, друг мой, любопытно, любопытно, - начал Юрий Максимович. - Так ты говоришь, два зла и два добра? То есть в целом, они дадут четыре божества... Твой сон - довольно распространённый архетип. У того же Юнга в "Психологии бессознательного" есть что-то очень похожее. Только там не сон, а видение у одной женщины. Мой именитый коллега очень чётко указывает идею средоточия целокупной личности. Она же ярко выражена и у тебя. Её обозначают четыре главные божества, то есть четыре функции, которые дают ориентировку в психическом пространстве, а также круг стола, замыкающий целое. Победа в вечном споре четырёх божеств даёт освобождение от идентичности четырём функциям, четвероякую "nir-dvandva", что значит "свободный от противоположностей". Круг и квадраты карт указывают, друг мой, на средневековую проблему квадратуры круга, у тебя она символизирует индивидуализацию. Заметь, в конце концов, ты поднимаешься вверх, причём, помимо собственной воли... По поводу семейных проблем... Я так полагаю, начались они недавно, - Артём согласно кивнул, хотя теперь уже понимал, что начались они со дня свадьбы, - здесь я вынужден огорчить тебя, друг мой... Опять же обратимся к Юнгу, я, если ты успел заметить, сторонник аналитической психологии... Так вот... Человек не может так просто отделаться от себя в пользу искусственной личности, то есть той личности, которой хочет быть в обществе. В той мере, в которой мир побуждает индивидуума к идентификации с маской, индивидуум подвержен воздействию изнутри. Идеальный образ мужчины компенсируется внутри женской слабостью. Внешне он играет роль сильного мужчины, а внутри становится анимой, бабой, просто говоря. Если прирост её значителен, жена начинает плохо переносить мужа. Так что, чем больше ты стараешься быть идеалом на людях, тем больше подчиняет тебя себе твоя жена.
   - А что же мне делать? - спросил Артём, не вполне понимая всех тонкостей выкладки профессора. - Выход-то есть?
   - Dum spiro, spero! Пока живу - надеюсь, как говорили древние. Постарайся, друг мой, быть самим собой...
   - Легко сказать...
   - Вот тут мы и подошли к самому главному. Вот ты сказал, что тебе хочется всё сломать и построить заново. Ты знаешь, друг мой, мне кажется, что русский народ как альпинист: ему всё время хочется на вершину, хотя жить на ней он всё равно не будет. Даже, точнее сказать, не сумеет. А знаешь, почему не сумеет? Потому что где-то подсознательно он чувствует, что есть гора ещё выше. А нормальные люди где-нибудь устроят себе на склоне уютный особнячок, и живут припеваючи, облагораживая свой клочок земли.
   - Так, значит, я всё-таки ненормальный? - улыбнувшись спросил Артём.
   - Смотря что, считать за норму. Ты голосов не слышишь? - Артём вздрогнул и не очень твёрдо ответил: "Нет". Профессор недоверчиво хмыкнул, потом пожал плечами. - Не думай, что я ищу признаки сумасшествия. Да и спросил я, наверное, неправильно. Понимаешь, первичный смысл выражения "иметь предназначение" в переводе с немецкого гласит: "быть вызванным неким голосом". А предназначение - это то, что побуждает человека избрать свой путь и таким образом вырваться из бессознательного тождества с массой. Это некий иррациональный фактор, который фатально толкает к эмансипации от стада с его проторенными путями. Настоящая личность всегда имеет предназначение и верит в него. И оно действует как божественный закон, от которого невозможно уклониться. Юнг открыто указывает, что тот, кто имеет предназначение, кто слышит голос глубин, тот обречён. Поэтому, по преданию, он имеет личного демона, советы которого ему следует выполнять. Чем больше масштаб личности - тем громче и отчётливее голос демона. Вспомни хотя бы пророков, да и исторических личностей, которые и не скрывали своего чувства предназначения. Но с убыванием величины его, голос внутреннего демона словно бы всё больше отдаляется, становится всё тише и тише, пока, наконец, не исчезает в общем хоре голоса социальной группы. Хотел бы я ещё раз спросить тебя, слышишь ли ты голос своего демона, но... - профессор помолчал, сверля Артёма глазами. - Но не буду. У тебя, друг мой, я вижу, голова кругом идёт. Ответь на этот незаданный мной вопрос сам себе. Должен ещё сказать, что выделение отдельного существа из неразличимости и бессознательности стада неминуемо ведёт к одиночеству. Ни семья, ни общество, ни положение не избавит от него. Развитие личности - это такое счастье, за которое можно дорого заплатить. А, в общем, будь самим собой, не зацикливайся на мелочах, и главное - здоровый сон.
   - Кстати, о сне, - Артём впервые за вечер вспомнил о том, что мучило его весь день. - Мне тут недавно рассказали про депривацию сна.
   - Депривация сна? - переспросил профессор. - Любопытно, любопытно... Ты сам-то не пробовал уходить в ДээС?
   - Да так, попробовал маленько, - признался Артём.
   - Депривацию придумали психотерапевты ещё в шестидесятых годах как немедикаментозное лечение депрессии. Но что-то я в этот метод не очень верю, - Юрий Максимович откинулся в кресле и, покачиваясь, начал переключать каналы, всем своим видом показывая, что "приём закончен". Он будто бы стянул свою профессорскую "искусственную личность" и снова стал старым добрым знакомым. - Сон, друг мой, вещь зыбкая. Это мы в желудке, в кишочках слегка копаться научились, а голова как была предметом тёмным, так и осталась. Даже старина Фрейд в этих сновидениях заплутал! Куда уж нам...
   - Говорят, что можно войти в состояние другой реальности?
   - Можно... - усмехнулся врач. - Будешь сидеть в палате и в носу ковырять вместе со всей своей другой реальностью. Не советовал бы я тебе этим увлекаться. У каждого организм свой. Ильичу вот часов двух-трёх хватало в сутки, чтобы выспаться, а такую реальность наворотил, что мы все до сих пор в этой палате сидим и в носу ковыряем. А мне, вот скажем, и девяти часов сна мало. К тому же, есть опасность редукции энергетического потенциала. А можно и память потерять...
   - Память потерять?
   - А ты знаешь, сколько таких, с потерей памяти? Транзисторная глобальная амнезия - стариковский диагноз, но в последнее время всё чаще страдают ею люди молодые, крепкие. Уходят из дому, а обратной дороги найти не могут. И отыскиваются-то лишь единицы, а остальные как сквозь землю... Я не исключаю, что твои одноклассники могли с этими модными увлечениями памяти-то и лишиться. А ты вспомни, хотя бы, "Одиссею" Гомера. Ведь для отважных итакийцев не было ничего страшнее, чем забыть родину, семью, - дядя Юра приложил ладонь ко лбу. - Как же там?... Сейчас вспомню... Вот: "Всё позабыл и, утратив желанье назад возвратиться, вдруг захотел в стороне лотофагов остаться, чтоб вкусный лотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны..." Кажется, так. За достоверность не ручаюсь...
   - Они что там лотосы ели, а потом память теряли? - пытаясь скрыть охватившее его волнение, спросил Артём. Банка с лотосами, подаренная китайцем, всё ещё не распечатанная стояла в холодильнике.
   - А ты разве не помнишь? "Одиссею" не читал?
   - Да как-то читал в детстве, забыл совсем, - Коренкову даже стало немного стыдно. - А у вас нет её?
   - Нет, самой "Одиссеи" нет. Зато есть "Мифы Древней Греции". Там всё более подробно. Вон, возьми, на третьей полке, в серебряном переплёте, полистай...
   Артём достал книгу, посмотрел оглавление и почти сразу же наткнулся на миф о лотофагах. Он начал читать, живо представляя себе происходящее, отождествляя себя с самим Одиссеем. То ли благодаря депривации, то ли фантазия разыгралась не на шутку, но картинки получались такими яркими, что Артём впоследствии даже не мог понять, галлюцинация это была или сон наяву.
   "Мореходы в Эгейском море называют Борея другом. Но дикий северный ветер - друг ненадёжный. Верят они, что гнездится Борей в холодных Фракийских горах. Оттуда срывается вниз он и мчится с пронзительным воем над бездной морской. Покуда он дует ровно и сильно - он друг. Но беда, если вдруг разъяриться Борей! Тогда поднимает он страшные волны, и Тырки в пучину смывает слепых мореходов ладью. И горе тому, кто не смог отвести свою лодку в надежную гавань! Уж коль суждено им остаться в живых, то забросит Борей их в чужую страну безвременья.
На горе своё положилась четвёрка отважных героев на злого Борея. Почти девять дней носила их буря, и лишь на десятое утро за бесконечно бегущими гребнями волн увидели вдруг они тёмную кромку земли. С трудом добрались мореходы до брега скалистого и провели в широкую бухту стихией избитую лодку. На берегу, возле низких кустарников, вскоре пылали костры. Кто-то варил в походном котле картошку с тушёнкой, кто-то водой ключевой наполнял узкогорлые фляжки из пластика мерой в полутора литров. Лодку чинили одни, сил набирались другие, греясь на мягком песке под ласковым солнцем. А за прибрежным утёсом гулко вздыхала Тырка.
Брег Одиссей обошёл, осмотрел кустарника чащи. Тропою широкой утоптанной, что шла от причала вглубь незнакомой страны, он был поражён: несомненно, поблизости было людское селенье. Подозвал Одиссей своего земляка прорицателя Кейбеля, тот был лучшим жрецом при дворце царя Звездочётов. Именно он созывал все звёзды на небо, в посольствах во всех говорил от имени Бога, приветствовал он гостей царского дома, а на пирах перемешивал водку и пиво и тем наполнял высокие кубки.
   "Мой верный маг ясновидящий Кейбель, - сказал Одиссей. - Должны мы узнать, что за люди живут на этой земле благодатной. Хочу я послать томноокую деву Лунару с посольством к директору здешнего АОЗТ, или как там они обозвали своё поселенье. Отправляйся же с нею. Я больше надеюсь на твой проницательный ум, чем на чары прекрасной Лунары, хотя по рожденью она и царского рода".
Не долгими были сборы отважных героев. Маг ясновидящий Кейбель, прекрасная дева Лунара и воин Косой, дары по обычаю взяв, отправились в путь, обещавши вернуться к обеду.
Сияющий Гелиос уж перешёл за половину пути, когда Одиссей заприметил идущих по тропке послов. Двое - маг ясновидящий Кейбель и воин высокий тащили прекрасную деву Лунару. Она, что есть сил, отбивалась от них, и рыдала, как будто младенец.
   "Скорей на корабль! - вскричал ясновидящий Кейбель. - Умчаться отсюда нам прочь неминуемо надо!"
Тут же столкнул Одиссей в воду лодку и приготовил просохшие весла, а деву Лунару, скрутив ей и руки, и ноги, они привязали к скамье корабельной верёвкой. С мечом обнажённым в руках, последним взошёл на корму Одиссей. И вдруг на тропе показались спокойно идущие люди. Они были все без оружия, в длинных белых фуфайках. Платки полосатые головы их закрывали, спускаясь на плечи. Приблизившись к брегу, они тепло улыбались, и жестами вновь приглашали героев вернуться. При виде их томноокая дева Лунара безумно вскричала: "О, отпусти меня, жестокосердный царь Звездочётов! Останусь я здесь! Я не хочу скитаться по свету!" А прорицатель же Кейбель скорей умолял всех героев уйти в открытое море, и Одиссей приказал им взяться за весла.
   "Объясни мне, мой верный маг ясновидящий Кейбель, - спросил Одиссей прорицателя тихо, - что же случилось с прекрасной Лунарой? И почему ты боишься так этих мирных людей дружелюбных?"
Голосом, полным волненья, маг ясновидящий Кейбель ответил тогда Одиссею: "В лихие края затащила нас буря! О, знаешь ли, что за народ эти люди? Я слышал давно уж о них. Лотофаги им имя! Дошли мы до их деревеньки. У них там из жёлтых песчаников сложены избы. А за деревней, на берегу широкой и мутной реки высится офис-контора. Высокие стены украшены изображеньем невиданных мыслей. И там по дороге к конторе мы встретили этих людей. Они улыбались, и мы безбоязненно к ним подошли. Один протянул горсть золотистых семян и знаками нам предложил их отведать. Я медлил из осторожности, а томноокая дева Лунара отведала их угощенье. Тотчас глаза её вдруг помутнели, и на губах безумно застыла улыбка. Сначала я думал, она отравилась. Но вскоре дева Лунара сказала и мне, и Косому, что никогда не уйдет уж отсюда, что хочет остаться здесь и век наслаждаться вкусом медвяно-сладких семян. Тогда догадался я, что это за семена. Это - лотос! Его кто попробует, тот забывает весь мир - и друзей, и семью, и детей - и больше не хочет вернуться на родину. Есть ли на свете более жалкая участь? О, Одиссей! Твой "Гобелак" - резв, и скорей выводи его в чистое море, чтоб никто из спутников наших не потребовал снова вернуться на берег!"
С кормового помоста тогда Одиссей обратился к отважным героям: "Дружно возьмитесь за весла! Видите вы, что стало с этой несчастной? Колдовством её лотофаги лишили рассудка. В этой стране всё пропитано ядом - вода, и еда, и люди. Хотите ли вы отказаться от родины вашей? Презренен из смертных тот, кто забудет отчизну! В море, друзья! Чрез несколько дней мы, быть может, вступим в свой дом и обнимем родных нам и близких!" Вёсла вспенили воду, и скоро земля лотофагов скрылась в дымке туманной..."
   - Артёмий! Друг мой!
   Артём замотал головой, пытаясь сообразить, в какие неведомые дали забросил его Борей, и даже удивился, обнаружив, что сидит в кресле и читает книгу.
   - Зачитался? - улыбаясь, спросил дядя Юра. - Там, кажется, ваши новости начинаются.
   Он прибавил звук и в комнату ворвался бодрый дикторский голос: "Добрый вечер, уважаемые еннчане! На канале МИР ТВ вечерняя информационно-аналитическая программа "Эхо дня"
   - Да, да, - Коренков с трудом подбирал слова, - сейчас должны показать...
   Сюжет о конференции психиатров был вторым, и Артём не ошибся - небольшой клочок интервью с заместителем губернатора Балконским был. Но его так выкромсали и подчистили, что допустить мысль о том, будто бы Олег Сергеевич мог и в самом деле даже вскользь пройтись по инопланетянам, было нельзя:
   "Региональная конференция "Психическое здоровье нации: кого считать безумным?" не случайно проводится в нашей области. Нами накоплен богатый материал для исследований ведущими специалистами в области психиатрии, - в этом месте была явная склейка, перекрытая видеорядом с открытия конференции, - вот скажем, для примера, если взрослый солидный человек коллекционирует детские машинки... Разве это будет считаться безумием? Нет, конечно же, этот человек просто заполняет нишу своего свободного времени и доставляет радость, как себе, так и окружающим. А вот, допустим, если ему мерещатся различные насекомые и слышится разнообразная музыка - это уже можно назвать зрительными и слуховыми галлюцинациями, значит, человек душевно болен, то есть, безумен, и ему следует пройти курс психотерапевтической реабилитации".
   Юрий Максимович, выслушав зама, вопросительно посмотрел на Артёма.
   - Вырезали всё, - сглотнув слюну, ответил Коренков. - Но я вам принесу исходник. Он там на самом деле говорил такую чушь...
   - Ты знаешь, друг мой, - дядя Юра убавил звук телевизора. - Я сегодня пообщался в кулуарах с коллегами, и все говорят, что основной причиной побудительной для конференции были наши депутаты. Знаешь, какое неофициальное название конференции?
   - Какое?
   - "Народный депутат: считать ли это отдельным диагнозом или новым видом шизофрении", - Юрий Максимович довольный произведённым эффектом, продолжил, - кого мы выбираем? Сплошные невротики и параноики. Если так дальше дело пойдёт, сессии депутатские сразу надо будет проводить в психлечебницах. Мухи мерещатся, телефоны не выключаются - массовый шизофреноподобный психоз. Мне даже иногда кажется, что эти народные избранники все сплошь страдают фронемофобией...
   - А что это такое - фро-не-мо-фобия?
   - Это, друг мой, страх перед мышлением...
   - Вы знаете, дядя Юра, - Артёму вдруг захотелось выступить в защиту депутатов, - а я ведь там был, на этой сессии! И явно что-то было не то...
   В эту минуту, отворив дверь, в комнату вошла Зоя Владимировна:
   - А у нас гости! Встречайте!
   Следом за нею в зал проследовал высокий сухощавый мужчина, с густой седой шевелюрой, при виде которого Юрий Максимович тут же подскочил с кресла-качалки и, радостно раскинув руки, воскликнул:
   - Ба! Лёва! И как всегда - не позвонил! Мы бы хоть приготовили, что-нибудь вкусненькое...
   - А я как всегда - как кирпич на голову!
   После того, как друзья поздоровались, Юрий Максимович сказал:
   - Артём, познакомься, это мой давний приятель кандидат физико-математических наук, профессор Лев Яковлевич Замора... А это, он повернулся к гостю... Ты же помнишь, наверное, Эдика Коренкова? Это его сын Артём - телевизионщик, видеооператор телекомпании МИР.
   - Очень рад, - пожимая руку Артёму, сказал Лев Яковлевич. От него так и брызжило энергией. Казалось, он хочет объять необъятное. Жар мартеновской печи полыхал в его глазах.
   "Ещё один пациент", - подумал Артём.
   - А с вас, батенька, бутылочка коньяка! - уже обращаясь к Мартемьянову сказал Замора. - И не вздумайте подсунуть мне какого-нибудь местного разливу. Только армянского...
   - Как можно, Лёва, как можно, - Мартемьянов сделал вид, что обиделся, и тут же спросил, - стой, а по какому случаю коньяк?
   - Как же, батенька, как же... Что-то с памятью вашей стало? А кто в прошлом месяце заключил со мною пари на "Желбет"?!
   - Ах, да! - хлопнул себя по лысине Юрий Максимович. - А что, неужели выиграли?
   - Да, батенька! - торжественно провозгласил Лев Яковлевич. - Как я и предсказывал! Два последних матча "Желбет" выиграл на своём поле с одинаковым счётом шесть - ноль! В одну калитку вынесли и орловский "Шахтёр", и "Волгарей" из Торчанска!
   - Да быть такого не может! Да ты, Лёва, просто провидец какой-то!
   - Я, пожалуй, пойду, - вставая с кресла, тихо сказал Артём. - Спасибо вам, дядя Юра!
   - Да что ты, друг мой, не за что! Заходи к нам почаще!
   - А, может, покушаешь? - в дверях толклась Зоя Владимировна, не желая отпускать Артёма.
   - Да я бы с радостью, тёть Зой, но мне тут зайти ещё надо кое-куда... Спасибо большое!
   Коренков вышел в прихожую, нацепил кепку, набросил свою чёрную замшевую куртку, обулся и вышел за дверь.
   На улице его охватила приятная истома, и измученный третьими сутками в депривации сна организм предвкушал заслуженный отдых.
   "А всё-таки в ДээС есть свой кайф, - думал Артём. - И почему её так дядя Юра раскритиковал? Разве было бы у меня такое видение? Такая Одиссея? Я ведь чётко видел и Кейбеля, и Лунару, и этих лотофагов... Даже узнал бы, наверное, сейчас, если бы встретил. Надо бы всё-таки лотосы попробовать... Едят же их китайцы и ничего им не делается. Почему я должен память потерять? Да и не случайно ведь именно мне их отдали. А дядя Юра, всё-таки, сам расщеплением личности страдает. Пока был в роли психиатра, говорил о предназначении, о поиске, о том, чтобы выйти из толпы. А как только надел личину тихого еннского обывателя начал советовать не высовываться, не зацикливаться на мелочах, побольше спать, и как вершина интересов - этот несчастный "Желбет", да пари с этим сумасшедшим профессором..."
   Он машинально глянул на окна близлежащего дома и те, весело подмигивая, стали складываться в буквы. Артём тут же достал блокнот и карандаш, поскольку понял, что находясь в состоянии депривации он может просто забыть всё, что прочитает. Не разбирая в сумраке вечера строчек, он начал на каждую страницу ставить по букве, чтобы можно было в дальнейшем всё разобрать.
   Придя домой, он не стал сразу же перелистывать блокнотик и составлять получившиеся буквы в слова. Почему-то ему вдруг показалось, что всё, записанное, вообще не будет иметь никакого мало-мальски подходящего смысла. Но оказалось как раз наоборот. Смысл был, и смысл был как всегда довольно загадочен, и что самое удивительное буквы сложили его и имя и фамилию:
   "ГОБЕЛАК РЕЗВ, КОРЕНКОВ. А МУЗ АРТЁМ ЕЛ УПОКОЯ ОКОЛО МЕНЯ БРЕГ МЕЧТЫ. ПОЙ АД! ИДИ СУИ! ТОВАР ТАЕТ КАК РИМ!"
   Теперь уже не было никаких сомнений: оконные послания предназначались только для него, и ни для кого другого...
  
   ДЯДЮШКА СУИЦИДМЭН
   Ножницы блестели призывно.
   - Дура что ли я их заплетать... Мама, пожалуйста...
   - Ладно, делай, что хочешь, но чтобы в школе не говорили, что ты их ешь на уроке.
   - Что ем?
   - Волосы, конечно...
   Веронике было непонятно, как можно есть волосы, но спорить - бесполезно. Мать и так с утра слишком взволнована.
   - Ладно, иди, я сама разберусь.
   Когда за спиной хлопнула дверь, Вероника взяла ножницы. Толстая коса не резалась, пришлось расплести её, чтобы лезвия не скользили по волосу. В результате долгих усилий стало легче: злость испарилась, как и вся шевелюра. Голову теперь украшала куцая чёлка и частокол торчащих обрубков там, где когда-то рассыпались тёмные с рыжими просветами локоны. Вероника надела шапочку для купания.
   - Я в ванну, - крикнула она, стараясь заглушить шипение ароматных гренков.
   Мама даже не подняла головы от шипящей сковороды.
   Вероника разделась, не отрывая взгляда от зеркала, повернулась вправо, влево, потом втянула живот, подняла руки, сплетя их за головой, и потянулась как кошка или, лучше сказать, как ее любимая героиня на заставке телесериала. Получилось красиво: и талия на месте, и бёдра, и аккуратные груди с бледно коричневыми сосками весело смотрят в стороны. Вероника склонила голову набок, полюбовалась на себя, потом повернулась боком, раздула и выпятила вперёд живот, помрачнела и задумалась. Надо было что-то срочно делать. Только вот что? Не с мамой же советоваться. Она до сих пор заставляет её косы плести. Фу...
   Мелкие волоски - итог работы ножниц над шевелюрой - заскользили по телу, увлекаемые струями воды, девушка сняла шапочку, привычно тряхнула головой и только тогда вспомнила, что локонов-то нет. На секунду ей показалось, что случилось что-то непоправимое, ужасное до такой степени, что хотелось завыть, сначала тихо, со слезами, потом всё сильнее, доходя до хрипоты. Машинально Вероника прибавила горячей воды и, ошпарившись, отскочила из-под висевшего над головой смесителя, насколько ей позволяла стандартная чугунная ванна.
   Едва она открыла дверь, в нос шибанул резкий неприятный запах. Милые любимые гренки издавали такой отвратительный аромат, что внутри всё свело предрвотными спазмами. Ника прошлёпала в свою комнату, с силой хлопнула за собой дверью, упала на кровать и разревелась.
   - Верочка, что случилось? - заглянула в дверь мама.
   - Я же просила тебя, - заорала вдруг Вероника, - просила никогда не называть меня этим мерзким именем. Как угодно, но только не Вера!
   - Ладно, деточка, ладно. Ты не заболела часом? - мама подошла к кровати, села на краешек и дотронулась до плеча дочери. Вероника всё ещё рыдая бросилась к ней на грудь, а вернее, на живот. Ей хотелось забиться в эти родные тёплые руки и ни о чём не думать.
   Наревевшись, она встала и зачем-то начала перебирать висевшие на спинке стула джинсы и майки.
   - Ты объяснишь, что произошло? - спросила мама.
   - Да... ничего... Волосы жалко, на кого я теперь похожа... - Вероника стянула полотенце, обнажив ёжик мокрых волос.
   - Фу, ну ты и напугала меня, - выдохнула мать. - Иди кушать, а потом в парикмахерскую. В школу немного опоздаешь - ничего страшного, я записку напишу, что ты в больнице была.
   Новая причёска убила всех наповал. Ни разу за десять лет учебы никто не видел Веронику с короткой стрижкой.
   - Ну ты, Самойлова, ваще... - выдавил из себя сидевший позади неё конопатый ухажёр её подруги Насти Серега Филатов.
   У остальных слов не нашлось.
   Ещё в парикмахерской, Вероника поняла, что стрижка ей очень идёт: делает взрослее, серьёзнее и утончённее. Встав с кресла мастера и взглянув на себя в зеркало, она даже немного повеселела, обнаружив, что теперь ещё милее и привлекательнее. А маленькие ямочки на щёчках так оттеняются закрученными кончиками прядей, что хочется их поцеловать. Да, да... обязательно поцеловать.
   В таком игриво-весёлом настроении Вероника пришла в школу. Четыре последних урока прошли как-то незаметно, то есть совершенно мимо неё. Она вертела в руках календарик, и всё что-то высчитывала. Задумалась под конец так, что не расслышала звонка.
   - Алё, Ника, ты где, - это как раз Настюха рукой мельтешит. - Ты что спишь?
   - Нет, просто... задумалась...
   Настя бросила взгляд на подругу, на календарь, огляделась по сторонам и подсев за стол шёпотом спросила:
   - Ты что, залетела что ли?
   Опять откуда-то накатили слёзы, слова застряли, а зубы ухватили предательски дрогнувшую нижнюю губку.
   - Ты точно знаешь?
   Резкий отрицательный кивок головой.
   - Тогда проверься. Возьми в аптеке тест, он копейки стоит, - закончила подруга таким тоном, как будто говорит с совершеннейшей дурой. Потом она снова нагнулась к Самойловой, - это Владик?
   И тут Веронику прорвало. Она снова разрыдалась.
   - Гад он, Владик. И я тебя предупреждала. Он знает?
   Снова отрицательный кивок головой.
   - Тогда иди и скажи ему. Или я скажу. Сама. Так и знай!
   Владик раньше учился в параллельном классе, но года два назад школу бросил, вроде бы где-то в училище околачивался, потом предки устроили его учеником на завод. В конце концов, он всё бросил и жил в ожидании армии. Вернее, он просто жил, а вот родители ждали, когда же их охламона призовут. Ника знала Владика чуть ли не с первого класса, по крайней мере, в лицо, пока однажды, а было это прошедшей весной, не поехала с друзьями на базу отдыха отметить окончание учебного года. Настоящего парня у Вероники не было, влюбленности проходили как-то очень быстро, не успевая запечатлеться в памяти даже в виде поцелуя. Вот и приняв участие во "внеклассном мероприятии", как она охарактеризовала поездку маме, даже не подумала, что на базу едут парами. То, что Ника осталась в совершенном одиночестве, обнаружилось только на природе. Принимал участие в той вылазке и Владик, правда, был он с высокой белобрысой девицей - Дашей.
   Поначалу всё шло тихо-мирно, парочки то и дело уединялись в лесочке, оставляя Веронику хозяйничать у костра, и возвращались лишь хлебнуть прихваченного из города пивка. Ника алкоголь на дух не переносила. Слишком уж болезненными были воспоминания из детства, когда мама, ещё до развода, воевала с постоянно пьяным отцом. Зато вот Даша выпить была не дура. К вечеру она так налакалась, что пришлось всей компанией затаскивать её в домик, дабы она там мирно отоспалась. Так Владик тоже остался один. Всю ночь они разговаривали и гуляли по берегу реки, а на рассвете впервые поцеловались. Вероника до сих пор вспоминает это мгновение с особым трепетом и нежностью. Утром они разъехались, но уже вечером Владик пришел к ней домой и пригласил на дискотеку. Потом было жаркое лето, и дача, ставшая на время их общим домом. Приезжавшая на выходные мама даже не догадывалась о тайном жильце их небольшого домика. А Вероника не могла дождаться, когда же наступит понедельник и к ней вернётся её возлюбленный.
   Но лето закончилось, и... Владик пропал. В сентябре Ника видела его всего один раз, и то благодаря тому, что простаивала у заветного подъезда буквально сутками. И всё. Как будто испарился. Вероника приходила к его родителям, но те только руками разводили.
   Вот и на этот раз двери открыл отец Владика Александр Николаевич и, ничего не спрашивая, пожал плечами.
   - Да что ты её мучаешь, - раздался вдруг сзади голос его жены, - скажи ты ей правду.
   Александр Николаевич обернулся, хотел было что-то возразить, но промолчал. А мать Владика, обращаясь уже к Веронике, продолжила:
   - Девка у него какая-то. Они уж месяца два вместе живут где-то в Кировском районе. Сюда он не приходит, а с тобой ещё в прошлый раз наказывал не говорить, мол, нету и всё.
   Вероника медленно сползла по стенке. Дальше в памяти как-то всё расплывалось. Помнила лишь воду в каком-то длинном фужере, скамейку во дворе и взволнованный голос Александра Николаевича: "Может "Скорую"?"
   Мамы дома не было, она эту неделю работала в ночную смену. Ника дошла до дивана и буквально рухнула на него как подкошенная. Делать тест на беременность смысла нет. Она и так знала - результат положительный. Да и срок, видимо большой... Два месяца, три? Какая теперь разница. А может воспользоваться советом Насти? Йод вроде где-то был, молоко есть. Она встала и начала действовать. Скипятив молоко, бухнула туда пол-бутылька жутко вонючей коричневой жидкости, набрала в ванну такого кипятка, что едва терпела, влезла в воду, маленькими глоточками выпила приготовленную смесь и закрыла глаза. "Не хочу жить", - думала Вероника, прислушиваясь к своему организму. Сердце билось как колокол, лоб покрылся испариной, становилось трудно дышать. "Вот бы умереть и всё, никаких больше проблем"...
   Через двадцать минут она не выдержала, с трудом вылезла из ванной, добралась до постели и легла, стараясь заснуть. Но сон всё не шел. "Кому я нужна, - думала Ника, - никому. Почему всё так несправедливо? Ведь сколько себя помню, никогда никакого счастья и не было. Никто меня не любил. Никогда. И не полюбит уже. Как я могла поверить такому подонку"... Ника вновь завыла сквозь душившие её рыдания. Но на сей раз открыто и во весь голос, ведь никто всё равно не услышит.
   А потом она как будто пришла в себя. Тихо, медленно встала и начала ходить по квартире, ощупывая и рассматривая все вещи, словно впервые их видит. Вот любимая вазочка. Она склеивала её пластилином, когда отец во время очередной пьянки смахнул её с полки. Вот мамино пианино, оно молчит уже сто лет. Вот фотография бабушки с дедушкой в рамке. Они-то любили Веронику и всегда играли с ней. А потом умерли...
   - Я не хочу жить. Не зачем и не для кого, - вслух сказала Вероника, прошла на кухню, взяла нож и направилась в ванную. Не спущенная ею вода уже остыла и теперь была приятно холодной. Ника забралась в ванну и начала примеряться к венам на левой руке. Нож дрожал. Наконец, она решилась и полоснула им изо всех сил. Вместе с ужасной болью на руке появился небольшой надрез. Выступили капли крови. И всё. Видимо, нож был настолько тупой, что думать о вскрытии вен бессмысленно, а лезвий в квартире, где живут лишь две женщины, не оказалось.
   "Все равно я умру, - решила Вероника. - Пусть тогда побегают"... Кто будет бегать, она в мыслях не уточняла. Но представлялся ей заплаканный, убитый горем Владик с большой корзиной цветов.
   "Может быть, мне повеситься? - девушка оглядела зал и кроме люстры не нашла ничего, за что можно было бы зацепить верёвку. - Стоп, а верёвки-то тоже нет, разве что бельевые на балконе". Вероника открыла балконную дверь, подошла к перилам и глянула вниз: "Точно, с третьего этажа, если спрыгнуть, можно разбиться, - она представила распростертое на земле тело. - Нет. Не надёжно. Да и очень больно".
   Она начала размышлять о боли и поняла, что больше всего в вопросе ухода из жизни её волнует именно это. Резать вены очень больно, повеситься - говорят, ломаются шейные позвонки - ещё больнее. Отравиться? Но чтобы наверняка и безболезненно.
   Вероника открыла сервант. Там в коробочке с красным крестом на крышке лежала гора всяких таблеток. Сначала девушка пыталась вспомнить, какие же пилюли мама пьет от бессонницы, потом махнула рукой, опустошила почти все пачки, высыпала в горсть и заглотнула, запив водой. Затем она прибралась в квартире, легла в свою постель, закрыла глаза и представила себя в гробу: в белом платье, купленном ещё летом для выпускного, молодая, красивая, даже без роскошных локонов. А вокруг цветы и плачущие люди. Ей стало ужасно себя жаль. Она опять расплакалась, и чем дольше представляла себе картину похорон, тем слёзы становились всё жгуче. Потом всё в сознании стало распадаться на цвета и сливаться в одну серую пену...
   И тут Вероника услышала странные голоса, как будто соседи за стенкой на полную громкость включили телевизор.
   - "Хроники Акаши. Стоп. Снято". Дубль первый... - произнёс женский голос, похоже, принадлежавший ассистентке режиссёра.
   - Стоп, мотор! - тут же раздался резкий командный баритон. - Уберите верблюда из кадра. Из кадра верблюда уберите! Вот, совсем другое дело... Светлана Васильевна, голубушка, материнское сердце заныло! Покажите, как у вас заныло материнское сердце?! Да не может так заныть материнское сердце! Не может! А я говорю, что не может! Вот! Вот-вот-вот... А так - может! Почувствовали? Ну, всё снимаем! Стоп! Почему берёзки опять вверх корнями стоят? Переверните... Ладно, так пойдёт...
   - "Хроники Акаши. Стоп. Снято". Дубль два...
   Вероника приоткрыла глаза и увидела посреди своей комнаты низенького худощавого мужичка, танцующего странный медленный танец. Девушка подумала, что вообще-то полагается взволноваться или хотя бы удивиться, но ни того, ни другого у неё не получалось. Её чувства будто атрофировались, или сказать точнее заморозились, а всё происходящее напоминало дурной кошмар, который по логике вещей должен вот-вот закончиться. А мужичонка продолжал пританцовывать и тихо бормотал себе под нос какую-то странную песенку:
   - Я сегодня болею... Я дарю это всё, всё этому миру, потому что Он пришёл ко мне... А там - Она. Перестаньте осуждать... Через чердачные трубы мы выйдем в подвальное ушко... Там нам будет чрезмерно уютно... Нам там будет удобно и ловко... Мы пройдём оставив чертополох чердачных драм, сквозь каменные камыши, по дну неба... Они-то и были нам загвоздками, они-то и смазали нас замазками... А мы-то чердачники, а мы-то авосьники, а мы-то отдадим, то что надо отдать... И представьте в отсутствии пятницы, ненавидя в зеркале комнаты смеха, наступив на грабли в комнате страха, я приду на вечер пьяненьким и сломлю надломленную веточку... Ей то слабенькой, ей то жаленькой, ей то и надо бы быть добренькой... А потом пусть Она - проплачется, а потом пусть Она - возрадуется, ведь когда я пришёл к ней однажды, Она приняла меня радуючи...
   От этой песенки Веронике отчего-то стало спокойно, как в детстве, когда мама напевала ей колыбельную. А мужичок и в самом деле выглядел очень прикольно. Он как бы состоял из двух взаимоисключающих половинок: голова и всё остальное. Голова была большой и солидной, как у генерал-губернатора в Гоголевском "Ревизоре". Пышные седые усы и бакенбарды, тщательно выбритый подбородок с ямочкой, выразительный прямой нос и главное глаза, выглядывавшие из-под седых бровей: добрые и немного лукавые. Длинные тёмные волосы, подёрнутые благородной сединой, были схвачены пониже затылка красной резинкой в забавный хвостик. В левом уголке рта в зубах у танцующего была зажата черная прямая курительная трубка, из неё выходила тоненькая струйка зеленоватого дыма и тут же исчезала в пространстве, не оставляя никакого запаха. Как удавалось незваному гостю так ловко одновременно петь, танцевать и курить, просто уму было непостижимо.
   Если верхняя часть мужичка и вызывала к нему некоторое доверие, то нижняя, напротив, навевала по поводу его персоны очень большие сомнения. Такую одёжку мог натянуть на своё тщедушное тельце только конченный бичуган-алкоголик. Поверх поношенной майки был, накинут серый пиджачок, с тоскливо оттопыренными карманами. Треники с пузырящимися коленками и стоптанные тапчонки, не вносили в общий имидж гостя особого разнообразия.
   - Кто вы такой? - не вставая с постели, как-то нехотя, между прочим, спросила Вероника. - Что вы тут делаете?
   - Я - танцую! Не видишь? - приятным баритоном, тем же самым, что и говорил режиссёр за стенкой, ответил незнакомец. - Этот танец называется Вальсальва - Вальс!
   Гость сделал ещё несколько замысловатых па и, едва не потеряв левый тапочек, галантно поклонился и представился:
   - Дядюшка Суицидмен. К вашим услугам! - он уселся в кресло рядом с кроватью, вытащил изо рта трубку, сунул её во внутренний карман пиджака и уже другим, жутко уставшим голосом, произнёс, - в принципе можно проще - дядя Суи... Фу-у-у... устал сегодня. Ты у меня двенадцатая...
   - Двенадцатая? - переспросила Вероника. - Это в каком смысле?
   - В смысле сводишь счёты с жизнью, - объяснил Суицидмен.
   - Так вы - врач?
   - Можно и так сказать, - чуть поразмыслив, ответил гость и вдруг, отвернувшись от Вероники, куда-то в сторону шифоньера, закричал, - стоп, стоп, стоп! Это никуда не годится! Ни-ку-да не годится! В автобусе никто теперь так место не уступает! Вот не уступает и всё! Вот встаньте, встаньте, Светлана Васильевна! А ты, мальчик сядь на её место... Так-так-так...
   Вероника поудобнее устроилась на кровати, обхватила колени руками и с любопытством стала слушать режиссёрские выходки дядюшки Суицидмена. На мгновение ей показалось, что вся эта бредовая фантасмагория касается лично её, причем напрямую, но это мимолётное ощущение быстро пропало.
   - Пионер - шпионер, ты откуда взялся? Ты видишь, у тёти дочка помирает? У тёти болит материнское сердце, она домой торопится, ты зачем ей место уступил? Вот она присела, у неё сердце перестало болеть. Она теперь домой не будет спешить, в булочную зайдёт хлебушка прикупить. Потеряет лишние три минутки... Ну всё, камера, мотор. Начали...
   - "Хроники Акаши. Стоп. Снято". Дубль три...
   - Видала? - дядюшка Суицидмен повернулся к Веронике. - Пионеры - шпионеры!
   - Вы режиссёр? Вы там кино снимаете? - тихо спросила она.
   - Да какой я режиссёр, так... скорее актёр из массовки фильма ужасов про зомби... - гость снова достал свою трубку, сунул её в зубы и задумчиво пробормотал, - да, таблеточки у нас, таблеточки... Похоже придётся тянуть верблюда на Рыжий Плес, а не хотелось бы... В созвездии Coma Berenices будут чрезмерно недовольны... - и решительно сказал, - ну давай показывай свою ПиЗу!
   - Ага, щазз! Показала! - Вероника встрепенулась. - Вы гинеколог что ли?
   - Деточка, ну какой же я гинеколог? Посмотри на меня? ПиЗа - это предсмертная записка...
   - А у меня, её нет... - у Вероники похолодело в груди. Похоже, дурной кошмар ещё только начинался. - Я её не написала...
   - Ну, вот тебе дядюшка и Судный день! Как же вы нынче молодежь из жизни-то расторопно уползаете... Второпях - впопыхах, даже ПиЗу после себя не оставляете, для родных, для близких. А раньше, какие посмертные письма писали, - и дядюшка Суицидмен продекламировал:
   "Как говорят, -
   "инцидент исперчен",
   Любовная
   лодка
   разбилась о быт.
   Я с жизнью в расчёте
   и не к чему перечень
   взаимных болей,
   бед
   и обид.
   Счастливо оставаться..."
   Владимир Маяковский.
   А какие песни пели! Красота! Вот, к примеру, Александр Башлачёв:
   "Как ветра осенние да
   подули ближе
   Закружили голову.
   И ну давай кружить.
   Ой-ой-ой да я сумел бы
   выжить
   Если б не было такой
   простой работы -
   Жить.
   Как ветра осенние
   жали - не жалели
   рожь,
   Ведь тебя посеяли, чтоб
   ты пригодился,
   Ведь совсем неважно,
   от чего помрёшь,
   Ведь куда важнее, для чего
   родился..."
   Последние строчки дядюшка Суицидмен начал напевать, а Вероника по-прежнему никак не могла ухватить за хвост постоянно ускользающую мысль, которая расставила бы всё по своим местам. Казалось, вот-вот она разберётся - кто этот странный человек и зачем он пришёл к ней. Ещё чуть-чуть, ещё немного, вот сейчас...
   - А знаешь, какая у меня коллекция предсмертных писем и записок? - продолжал гость. - О! Какие есть шедевры, какие раритеты! Ну, как тебе, например: "Долго думал - повеситься или само пройдёт? Однажды, на приёме у депутата областного совета решил, что само не пройдёт. Прошу близких и дальних родственников на моих похоронах не произносить слово "Гражданин". Знакомым и соседям - можно". А? Каково? Эстет! Или вот: "В моей смерти прошу винить мою жизнь. Ухожу с лёгким сердцем, с пустыми карманами и с верою в любовь. Парашеньке передайте мои последние шедевры". Это один поэт написал в начале века. А вот уже посовременнее: "Прощайте, друзья! Свидимся на том свете. Карбюратор я спрятал в дровнике, там же и фляга с бражкой"...
   - Вы, наверное, из милиции? - Вероника сделала еще одну наивную попытку поймать ускользающую мысль.
   - Почти... Слушай, а давай мы тебе какую-нибудь предсмертную записку напишем?
   - Ну, я не знаю... А надо?
   - Надо, надо, так все делают. Ну, скажем: в моей смерти прошу винить Владика П., а?
   - А почему П.? У него фамилия не на П.
   - Ну, давай Г.?
   - Да не хочу я никого винить... Дело не в нём... Сама я - дура... - Веронике вдруг снова жутко стало себя жаль и захотелось разрыдаться, но слёзы никак не желали выкатываться из глаз.
   - А может тогда так: мама, прошу тебя, только не плачь. У меня не было другого выхода. Я сама виновата во всём. Прощай... Твоя Вера.
   - Вот только Вера не надо, - поморщилась Вероника.
   - А почему не надо? Сделай маме приятное напоследок, - дядюшка Суицидмен улыбнулся. Он всё время как-то странно улыбался в самых неподходящих моментах. - А знаешь, в Древнем Китае был удивительный обычай. Когда женщина чувствовала, что она беременна, наступало время общения с плодом...
   - И что?
   - Ну, родители рассказывали эмбриону, как они живут, кто они такие, что ждёт младенца, когда он родится, какую может прожить жизнь. И нередко случалось так, что зачатие устранялось. Душа ребёнка отвергала возможное воплощение...
   - Правда?
   - Не знаю... В Поднебесной много чего творили и творят... Можешь считать, что ты со своим уже поговорила... Ладно, давай собирайся - верблюды заждались, - дядюшка Суицидмен раскурил свою трубку и добавил, - тапочки нацепи, а то там... - он что-то произнёс, но как-то невнятно, то ли "сыровато", то ли "сильно ватно"...
   Вероника послушно встала с постели, натянула свитер, влезла в джинсы и обула свои домашние тапочки с прикольными кошачьими мордашками: левый она называла Барсиком, а правый Мурсиком. А гость, тем временем, потешно вытянув губы трубочкой, выпустил изо рта несколько дымных зелёных колечек. Они стали постепенно расширяться, пространство внутри них начало искорёживаться и внезапно из этих колец образовался коридор, примерно метра два в диаметре.
   - Давай руку, предсмертие закончено, - решительно сказал дядя Суи. - Верблюды не любят долго ждать.
   Они пошли по появившемуся невесть откуда коридору в пространстве. Барсик и Мурсик легко пронесли свою хозяйку по какой-то мягкой желеобразной поверхности, из которой состоял пол межпространственного коридора. Впрочем, точно сказать, где был пол, где стены, а где потолок - не представлялось возможным. Вся конструкция медленно вращалась и переливалась невероятно яркими оттенками красок. Как ни странно в этот момент никакого страха Вероника не чувствовала - было просто любопытно, куда же они, в конце концов, придут. А вышли они на берег кроваво-красной реки...
   Коридор исчез, и под ногами зловеще зашуршала разноцветная галька. Пейзаж, открывшийся взору, совершенно не понравился девушке. Солнце, безликим пятнышком, тоскливо маячило где-то слева по течению. Да и солнце ли это было? Мрачная река тихо и печально несла свои кровавые воды. Сзади нависали высоченные скалистые утёсы, взобраться на которые даже со специальным альпинистским снаряжением было бы непросто. Противоположный берег терялся в розовой дымке, а на этой стороне повсюду, на сколько простирался взгляд, лежала мелкая самых разных расцветок и форм, галька.
   - Где это мы? - спросила Вероника.
   Вместо ответа дядюшка Суицидмен принялся камлать, пританцовывая свой медленный Вальсальва - Вальс:
   - Там... там... Где Они? Здесь и сейчас...Вечный Рим в Серый Дым... Рыжий Плес в Тихий Час... Возьми, возьми Её у нас... Не растёт ничего... Голубая черника на углу Утёса и Маго прикорнула на плече у сторожила некрополя... Скушай, скушай деточка, ещё одну конфеточку... Скушай, скушай деточка, ещё одну таблеточку...
   Вероника устало присела на корточки, взяла в ладонь горсть гальки и тут же с омерзением её отшвырнула. Она, вдруг с ужасом обнаружила, что никаких мелких камешков нет. Весь берег и справа, и слева, и сзади - везде - и всё было усыпано разноцветными таблетками, пилюльками, витаминками...
   - Скушай, деточка, сладку таблеточку... - снова ласково пропел дядя Суи.
   Девушке стало плохо. Ком ужаса подкатил к горлу, ей жутко захотелось вытошнить, выкинуть, выплюнуть его из себя, но это было бесполезно. Спазм душил сильней и сильней, и Вероника, вдруг, вспомнила всё: и таблетки, и желание умереть, и все загадочные слова "потешного" гостя - проводника в иной мир. Только сейчас она поняла, кто этот гость и зачем он привел её в это отвратительное место на пустыре мироздания. Внезапно её охватило властное ощущение запретности. Хотелось встать на колени и завыть одно слово: "Не-е-ет!", но кто-то стал полностью контролировать все движения. Вероника вдруг почувствовала себя механической куклой, которой сохранили сознание и разум, но начисто лишили воли. Вся дальнейшая функция Куклы-вероники сводилась только к одной унизительной операции: ползать по Рыжему Плесу и поедать, поглощать, грызть, кромсать, заталкивать в себя эти бесчисленные миллиарды таблеток... И так вечно...
   - А ты думала - как? Это - Ад узум интэрнум, для внутреннего употребления, - раздался над ней негромкий голос. - У него, конечно, другое название, но так тебе будет хоть немного попонятней. Здесь Вечный Ад для самоубийц, покончивших с собой посредством употребления сильнодействующих лекарственных и иных средств. Здесь ты будешь пребывать во Веки Вечные, пока не приплывёт корабельщик Уршанаби или... - Суицидмен улыбнулся, - или пока не скушаешь все эти таблеточки на всём бесконечном побережье. Но, сама же знаешь - кушать тебе их в любом случае придётся... Или? - он вдруг обернулся, словно бы что-то увидел, где-то позади около прибрежных скал.
   - Или? - с неимоверным трудом выдавила из себя Вероника.
   - Стоп, мотор! - заорал вдруг дядя Суи. - Ну, что там? Касса заела? Нет? Ещё успевает? Да разгоните этих верблюдов! Сколько мороки с этими внутренними употребленцами! Успевает ещё, я спрашиваю? Ну, зачем, зачем вам, Светлана Васильевна, эта уксусная acidum, тьфу ты, кислота? Не надо! Я говорю - не надо! Всё - снимаем!
   - "Хроники Акаши. Стоп. Снято". Дубль тридцать седьмой... - произнес женский голос из ниоткуда.
   - Вставай, деточка, пойдём. Похоже, не все одуванчики ещё облетели, - сказал дядюшка Суицидмен. - Заступились все-таки за тебя негуманоиды...
   Вероника поднялась. Комок ужаса пропал - растворился сам собой, но эти несколько мгновений, проведённые на берегу Рыжего Плеса, казалось, будто бы вырвали из неё какую-то часть сердца. Все проблемы и беды, и одиночество, и беременность, и всё, всё, всё оставшееся в той жизни, показалось ей невыразимым счастьем, дарованным только с одной целью - жить и радоваться жизни. Стараясь не глядеть на россыпи таблеток под ногами, она подошла к Суицидмену, упала перед ним на колени и простонала:
   - Я хочу домой, к маме...
   - А я вот чего думаю, - улыбаясь, произнес тот, - всё-таки самоубийство, по земным меркам - это вершина садомазохизма. Суицидники - они и мазохисты, и садисты единовременно. Они думают: вот я умру, достигну пика наслаждения смертью, а вокруг, все будут, гляди-ка ты, плакать, страдать, убиваться. На кого ты нас покинул, на кого ты нас оставил... Не все, конечно, но большинство... Видят человечки из всех жизненных ситуаций один выход - шлёп, петлю на шею и сюда. А всё потому, что поставили себя в центр мироздания и ждут, когда для них вселенная ватрушки начнёт выпекать... Антропоцентристы! А человек, скажу я вам любезная барышня, не есть финал творения, как впрочем и мир вокруг него... Да, заговорился я тут с тобой. Беда с вами эвтаназистами, всё полегче проскочить желаете, а потом возись тут - обратно отправляй, если там откачают. А верблюды у меня не двугорбые, не бактрианы, обратно дорогу не знают... Ну да, хорошо, что сразу подстраховался, опыт уже немаленький... Пройдём по дну неба сквозь каменные камыши...
   Дядюшка Суицидмен снова выдул несколько дымных колечек, и они образовали новый межпространственный переход.
   - Мы домой? - с надеждой спросила Ника.
   - Это ещё хорошо, что ты не повесилась и с пятого этажа не сиганула, - вместо ответа произнёс Заведующий самоубийцами. Они вступили в коридор, и прозрачные его стены начали переливаться немыслимыми цветами. - Висельникам тоже не сладко приходится - пока в одном месте странгуляционную борозду расправишь, она в трёх других появляется. Так и ходят - жуткое дело... А уж прыгуны и утопленники, вообще кошмар... Хорошо, что этих редко откачивают...
   - Кто же это всё придумывает? - тихонько поинтересовалась девушка.
   - Как кто? "Каждый человек умирает только той смертью, которую придумывает себе сам". Тебя вот кто надоумил таблеток наглотаться? Никто. Сама догадалась...
   Мир, в котором они оказались на этот раз, показался Веронике обыкновенным лунопарком. Был он совершенно заброшенным, полуразвалившимся и безлюдным, но, приглядевшись, она заметила, что все качели, аттракционы, карусели изнуряюще медленно движутся, скрипя своими насквозь проржавевшими конструкциями. По американским горкам, будто бы в кино в замедленном действии, издавая тихий скрежещущий звук, двигалась пустая тележка, похожая на здоровенный перевернутый револьвер. Сразу три Чёртовых Колеса негромко побрякивали своими прицепными кабинками. Почему-то, кругом царил влажный полумрак, туман, воздух был липкий как сладкая вата, и дышать снова стало тяжело.
   - Это Ад рулеточников, - пояснил дядюшка Суицидмен, - любителей поиграть в Русскую Рулетку. Тоже, в общем-то, одна из форм самоубийства, хотя и довольно забавная. Он сейчас почти совсем заброшен - мало осталось этих игроков. Оружие в вашем мире теперь сплошь автоматическое, вариантов практически нет. А раньше здесь весело было - все дорожки мозгами усыпаны...
   - Как мозгами? - пролепетала Вероника.
   - Да не важно. Ты не бойся. Всё самое страшное у тебя уже впереди...
   - То есть, вы хотели сказать - уже позади?
   Дядюшка Суицидмен остановился, внимательно посмотрел на подопечную и строго сказал:
   - Я говорю - то, что говорю. А то, что я не хочу говорить - я не говорю. Ты сегодня у меня столько слов отняла, что мой шлейф стал короче на двух дядюшек. А это - невосполнимая потеря. Если я сказал, что всё страшное у тебя уже впереди, то по сравнению с тем страшным, которое осталось позади - это всего лишь не вовремя перевёрнутые песочные часы...
   Они снова двинулись в путь и вскоре добрались до огромного павильона, больше похожего на Дворец культуры. То, что это именно павильон с аттракционами Вероника догадалась по двум табличкам, висящим по разные стороны массивной железной двери. На одной было написано "Комната Смеха", на другой "Комната Страха".
   - Ну, хоть одна проходная дверь попалась, - устало вздохнув, сказал проводник. Он порылся в кармане и протянул горсть таблеток. - Вот, возьми и не выбирай - хоть туда, хоть сюда - вход один, а выходов много.
   Взять снова ненавистные пилюли в руки Веронике стоило большого труда, но она пересилила отвращение, приняла их и робко спросила:
   - А как же я попаду домой?
   - Извиняйте, барышня, обратно верблюды не ходят, - дядюшка Суицидмен подвел её к двери и проинструктировал, - по одной таблетке бросишь на каждый цветок. Не забудь - на каждый. Потом проберёшься на чердак и увидишь вход в Мир Тюбиков - туда и ступай...
   - Спасибо вам, - сказала Ника. - Вы на самом деле такой добрый...
   - Благодарить меня не надо, не надо, - дядюшка Суицидмен вдруг засмущался. - Ты эти, свои Волосы Вероники поблагодари... Они тебя скоро навестят... Ну, прощай! Даст Бог, более мы с тобой уж не свидимся... И не забывай, что Старший Сенека сказал: пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны...
   С этими словами дядюшка Суицидмен испарился в полумраке лунопарка, а Вероника решительно потянула на себя дверь...
   Дверь поддавалась с большим трудом, Вероника всё тянула и тянула её на себя, а она как будто заржавела, и никак не хотела открываться. Вдруг девушка почувствовала, что рядом есть кто-то ещё, кто-то большой, тёплый и, кажется, мокрый... Кто-то поддерживает её и помогает...
   Вероника с трудом приоткрыла глаза и увидела рядом с собой маму, Светлану Васильевну, всю в слезах, причитающую что-то неразборчивое...
   Вероника лежала посреди зала. Её стошнило прямо на любимый мамин ковёр. По зелёному полю с большими красными цветами раскатились разноцветные таблетки.
   - Почему так темно... - простонала она. - Включите свет... Почему темно? Мама, где свет... На каждый - по одной... на каждый... по одной... по одной...
   А Барсик и Мурсик смотрели на пёстрые кружочки своими ничего не понимающими пуговками глаз и хотели поскорее вернуться назад под кроватку, где было чрезмерно уютно, тепло и сухо.
  
   ДА БУДЕТ НЕФТЬ!
   Морда у него была усталая и чумазая, как у шахтёра, только что выползшего из забоя, израненные крылья давно потеряли свою былую привлекательность, а голос хрипел как из старого динамика в деревенском клубе.
   - Не надо на меня так смотреть, не надо, - скрипуче произнёс он, - доживи до моих лет, побегай с моё, ещё не так скрутит...
   - Да нет, я ничего, - выдавил из себя Артём. - Просто интересно у вас тут всё устроено... Вы все такие разноцветные, дороги серые, но видны очень чётко, а всё остальное: дома, люди, деревья, штришками да пунктирчиками отмечены.
   - Молодой человек, - он ухмыльнулся, - сами-то подумали, что сказали? Ну зачем нам вглядываться в ваши дома, деревья, и уж тем более, в вас. То, что нам надо видеть, мы видим прекрасно, а то, что не надо - на то мы просто не тратим энергию.
   Артём ещё раз огляделся: мир и вправду показался ему продуманным до мелочей. И в этом даже была своя изящность. Мимо проходили штришки, чёрточки обозначали деревья, правильные прямоугольники домов, будто бы из учебника по геометрии, обрамляли ДОРОГУ. А она светилась слабым серо-металлическим светом и казалась безмятежной рекой в лунном сиянии. По ней во всей "боевой раскраске" сновали туда-сюда аборигены.
   - А светофоры как вы различаете? Они же тоже у вас...
   - Белый, серый и чёрный, - хрипло перебил Артёма Москвичонок. - Мы в отличие от "i", никогда не путаем цвета светофоров.
   - Почему же тогда столько наездов?
   - Сами под колёса бросаетесь! Мне один Запорожец рассказывал: дошло до того, что уже задом наперёд ходите! Бедолагу, ну я имею в виду, конечно, Запорожца, а не вашего "i", потом три дня в ВЕЛИКОЙ ПРОБКЕ откачивали. А он рыдал горючим маслом и всё приговаривал: "Хочу вступить в секту "Идущих назад", хочу вступить в секту "Идущих назад". А куда ему? У него задний ход уже лет двадцать, как не работает... Ну ладно, бывай! Поехал я...
   Артём посмотрел вслед уезжающему Москвичонку и побрёл дальше, шарахаясь от чёрно-серых контуров, набросанных рукой полоумного художника. Стайка едва заметных точек вспорхнула прямо из-под ног Коренкова, и он догадался, что это были голуби. Рядышком оказался объёмный диез - газетный ларёк - и Артём, подойдя к нему и заглянув в глубину чёрного малевического квадратика, спросил у продавщицы, которая, действительно, напоминала "i": "У вас журнал "Разрулёж" есть?" Ответа он не услышал, хотя "i" дрогнула и заметалась в недрах диеза. Артём пожал плечами и пошёл дальше. Но тут в соседнем ПЕРЕУЛКЕ он увидел странную картину. ДОРОГА была перекрыта чванливым Жигулём в милицейской форме. В глубине дворов суетились медицинский УАЗик и спасательский ГАЗ-69. Ещё пара-другая простых зевак стояли у обочины и глазели на разбитую Тойоту, лбом вмазавшуюся в длинную чёрточку фонарного столба. Вокруг места трагедии сновали многочисленные "i".
   Артём подошёл поближе и прислушался к разговору явно нерастаможенного Ниссана и молоденькой, но уже побывавшей в руках костоправа, Волги:
   - Заказали? - спросил Ниссан.
   - Сама, - вздохнула Волга. - Истосковалась, бедняжка, по левостороннему движению вот и... Тяжело некоторым так круто жизнь-то менять...
   - А я думаю, что всё это - ерунда! - грубо заявил Нисан. - Ерунда и выхлопные газы! Что там, что здесь - ДОРОГА везде одна. А с какой стороны ты мчишься - разницы нет. ДА БУДЕТ НЕФТЬ!
   - ДА БУДЕТ НЕФТЬ! - попрощалась Волга, и они, не торопясь, вырулив из ПЕРЕУЛКА на ДОРОГУ, помчались в разные стороны.
   Артём ещё пару минут понаблюдал за тем, как "i" копошатся вокруг суицидницы Тойоты, и пошёл дальше, раздумывая, сумел ли бы он сам растаможить свою жизнь, если бы не...
   - Куда прёшь, "i" непечатное?!!! - Артём от неожиданности шарахнулся в сторону и прямо перед ним затормозил чёрный лоснящийся Мерседес с тонированными стёклами и с фиолетовой мигалкой на голове. Из его чрева не торопясь, вылезли три жирных "i" и направились в сторону нагромождений цилиндров с наброшенными на них конусами. "Это, наверное, церковь" - подумал Коренков.
   - Глупее церквей "i" ничего не придумали, - презрительно произнёс Мерседес, пикнув замкнувшимися дверями. - У нас всё гораздо логичнее.
   - А как это у вас? - поинтересовался Артём.
   - СВЯТОЙ ТЕХОСМОТР! Слыхал о таком?
   - Н-нет...
   - "i" всё бегают по церквям, молятся, пытаются чёрточки свои спасти, а у нас тело и душа едины. СВЯТОЙ ТЕХОСМОТР очищает раз в год и от кармы ДОРОГИ и от вас, дураков.
   - Я вот чего никак не пойму, - задумчиво сказал Артём. - Если вы все такие крутые, почему же люди тогда вас имеют?
   - "i" нас имеют?! - взорвался Мерседес. - Это мы имеем "i"! Ты видел хоть одного из нас внутри "i"?
   Артём представил себе это жуткое зрелище и содрогнулся, а Мерседес, уязвлённый Коренковским вопросом, продолжал возмущаться:
   - Они нас имеют! Чтоб мне ездить без проблескового маячка! Да знаешь ли ты, что души "i", внутри нас, тут же растворяются, как рафинад в чашке чая! Мы уже полтора века сидим за рулём вашей с позволения сказать цивилизации! Мы - вершина всего!
   В эту минуту Мерседес снова смачно пикнул, три "i" растворили свои быстро прошедшие техосмотр души в его кожаном нутре, и он рванул куда-то в сторону набережной. Общение с крутым Мерседесом нисколько не прояснило ситуацию, скорее даже, наоборот - у Артёма возникло множество вопросов. Почему они нами управляют? Почему души людей в них растворяются? И вообще, откуда они взялись?
   Уже на АВТОСТОЯНКЕ возле схематичного супермаркета среди блатных Фордов Фокусов, Джипов, Шевроле и прочих "хозяев" ДОРОГИ, он увидел одиноко стоящую серенькую "копейку". Жигулёнок сохранился очень даже прилично, может быть благодаря ежегодному СВЯТОМУ ТЕХОСМОТРУ, а может просто, большую часть своей жизни провёл в ГАРАЖЕ. Артём решил, что уж он-то не станет корчить из себя сорокатонного БелАЗа и, может, даже что-то поведает о мироустройстве этой техногенной цивилизации.
   - ДА БУДЕТ НЕФТЬ! - стесняясь с непривычки, скромно поздоровался Артём.
   - Будет, будет! Будь она неладна, - отозвался Жигулёнок.
   - А что случилось? - с нарочитым интересом спросил Коренков.
   - Разбодяживают весь БЕНЗИН, - вздохнул собеседник. - На БЕНЗОЗАПРАВКУ страшно заезжать! Чем там тебя напоят? ВАЗ его знает, будь он неладен...
   - А вы, вроде бы, с виду хорошо выглядите...
   - Это я только с виду... Внутри сгнило уже всё.
   - Простите, - решился Артём. - А вы не могли бы мне немного рассказать о вашем мире?
   - А ты что, - хмуро поинтересовался Жигуль, - БЕНЗИНОМ, что ли обдышался?
   - БЕНЗИНОМ? - переспросил Артём. - А почему БЕНЗИНОМ?
   - Так это только токсикоманы, которые БЕНЗИНОМ удышиваются по бампер, могут наш мир видеть.
   - Нет, я так, - сказал Артём, и тут у него мелькнула мысль: "А как я?"
   - Ну что тебе рассказать? - Жигулёнок снова тяжело вздохнул. - Все орут кругом: ДОРОГА - смысл жизни! ДОРОГА - смысл жизни! Да похерили они уже давно весь смысл жизни! Ямочный ремонт уже десять лет не проводят, разметка стёрлась давно, дорожные знаки повыдёргивали да на цветной металл сдали. А самое мерзкое - это лежачие полицейские. Все кишки уже перемолотили. И теперь мне никакой СВЯТОЙ ТЕХОСМОТР не поможет...
   - А кто они-то?
   - Да вон, - взмахнул дворником Жигулёнок, указывая на стоящую рядом толпу иномарок, - те... Хозяева ДОРОГИ! Олигархи ПЕРЕКРЁСТКОВ! Принесут жертву РАЗДЕЛИТЕЛЬНОЙ ПОЛОСЕ и творят что хотят! ВЕЛИКИЕ ПРОБКИ - это тоже их рук дело! Ты думаешь, они появляются из-за того, что нас так много стало? Нет! Они их нарочно создают! Чтобы "i" знали своё место!
   - А как вы имеете своего "i"?
   - А, - Жигулёнок махнул дворником, - у моего "i" давно уже точка скатилась. Его просто трясёт, если он день во мне не побудет! Его иметь неинтересно... Вот был бы я автобусом! Столько впечатлений за день, столько новых "i"! Кстати, ты не хотел бы в меня залезть? Ты бы так растворился во мне! У-у-ух!
   "Это мысль, - подумал Артём. - Раствориться бы в ком-нибудь так, чтобы себя потерять" Он обошёл Жигулёнка и попытался открыть водительскую дверку...
   - Ты куда лезешь, гадёныш? Ты куда лезешь? Ты чё, совсем оху...ел?!
   Этот крик взорвал серый техногенный мир на миллиарды искрящихся точек. Перед глазами возник мир реальный и при этом не менее стрёмный, чем иллюзорный.
   От супермаркета к Жигулёнку, возле которого стоял Артём, нёсся толстый бородатый мужичок и орал во всё горло:
   - На минуту нельзя отойти!!! Всё спизд...ят, наркоманы ебуч...ие!!!
   Хозяин Жигулёнка уже был рядом с Артёмом.
   - Вы "i" этой "копейки"? - спросил Коренков, ещё не до конца стряхнув с себя остатки видения.
   - Да, я, - мужик слегка опешил. - А ты кто такой?
   - Я местный заведующий автостоянкой, - неожиданно сам для себя ответил Артём. - Проверяю, хорошо ли заперты дверцы машины. Вот моё удостоверение.
   Он залез во внутренний карман, достал удостоверение видеооператора и распахнул красные корочки перед автолюбителем.
   - Заперты, заперты, нечего здесь проверять...- мужик явно стал успокаиваться.
   - Ну и хорошо! Да будет нефть! - сказал Коренков очумевшему автовладельцу и пошёл к магазину.
   В супермаркете он долго бродил по торговым залам, усиленно вспоминая, что же просила купить супруга.
   Ксюша приехала в среду, измотанная дорогой и закупочными впечатлениями, и сразу же завалилась спать. Четвёртые сутки в депривации сна Артём провёл без лишних подозрительных вопросов и глупых ответов. Но в ночь с пятницы на субботу жена, забравшись в кровать и не обнаружив через полчасика рядом с собой своего благоверного, забила тревогу. Она кинулась его искать, всерьёз испугавшись, что Артём куда-то ушёл. Приступы ревности у неё бывали нередко, но вынужденная двухнедельная отлучка возвела эту её далеко не самую лучшую черту характера в степень.
   Ещё в прошлую ночь депривации Артём нашёл себе лекарство от сна. В юности он обожал кромсать фотографии из старых цветных журналов и делать весёлые коллажи, соединяя в творческом беспорядке различные части тела, предметы и надписи. За этим адюльтером и застала его в зале супруга. Артём с трудом убедил Ксюшу, что выспался на работе, но она ещё часа два приставала, предлагала выпить валерьянки, или снотворного, и всячески пыталась затянуть его в мягкую тёплую постель. Коренков понимал, что если он ляжет, то вырубится мгновенно, а бросать столь удачно начавшийся эксперимент ему не хотелось. В конце концов, жена уснула, и он за ночь создал ещё один шедевр депривационной аппликации. Из лимузина выглядывали две бычьи головы с сигарами в зубах и табличками на рогах. У одного было написано: "ДОИ, ДОИ ДОЯРКА", у другого: "БЕЛОГО БЫЧКА". Над машиной в небе облака опутывал паутиной жирный паук, похожий на чёрное солнце. Между двумя картинками шла надпись: "НАШЕ ВСЁ - В ПАУТИНЕ!". При этом корявая буква "а" в слове "паутине" была перевёрнута вверх ногами.
   Утром после бессонной ночи Артём позавтракал и для того, чтобы немного проветриться, вызвался сходить в магазин. По дороге он и забрёл случайно в МИР СВЯТОГО ТЕХОСМОТРА И РАЗДЕЛИТЕЛЬНОЙ ПОЛОСЫ...
   Коренков уже полчаса топтался по супермаркету и начал даже ловить на себе косые взгляды охранников. Самое ужасное было в том, что он никак не мог вспомнить, что же его просила купить супруга. Слегка поразмыслив, он решил исходить из обычной энергосберегающей логики машин. Предположение, что это что-то из продуктов, Коренков отмёл сразу - идти в супермаркет за ними не было смысла, прямо у дома - продуктовый магазинчик. Значит, Ксюша просила что-то купить из мыльно-рыльного арсенала. "И, возможно, и даже наверняка, - думал Артём, прогуливаясь вдоль прилавков, - это туалетная бумага".
   Вернувшись домой, он с удивлением выяснил, что туалетная бумага была не нужна.
   - А хлеба ты не купил? - с удивлением спросила супруга, принимая восьмой рулон туалетной бумаги.
   - А что, хлеба было надо?
   Артём провёл рукой по двухдневной щетине и вспомнил, почему он оказался перед супермаркетом - просто хотел купить станки для бритья. А Ксюша, действительно, просила хлеба.
   - Ты бы поспал, Коренков, - сказала Ксюша с изрядной долей сарказма в голосе.
   - Я сейчас, мигом...
   - Давай быстрее, я уже борщ разогрела.
   Артём кубарем выкатился из подъезда и, стараясь не вглядываться в стоявшие около дома машины, сгонял в магазинчик за хлебом.
  
   - ...Тебе ещё положить? - Ксюша поднялась из-за стола. - Давай, доедим - тут две ложки осталось - ни туда и не сюда...
   - Ну, давай - уболтала, красноречивая, - Артём уже наелся, но борщец был на объедение вкусным. Свежие овощи - картошка, капуста, свекла, помидоры, всё с дачи, всё выращено своими руками - удержаться от добавки не представлялось возможным...
   - У меня на тебя, как у собак Павлова - безусловный рефлекс, - пошутил он. - Как увижу тебя - сразу кушать хочется...
   - А причём здесь собака Павлова? - Ксюша, похоже, юмор не оценила. - Давай без собак обойдёмся!
   - Всё проехали, - Коренков и сам понял, что брякнул что-то не то, а супруга уже ставила перед ним почти полную тарелку...
   - И это у тебя две ложки, называется?
   - Ешь, Коренков, ешь!
   - Ну, куда столько - я не съем...
   - Там еще немного осталось, если захочешь, - заботливо сказала жена.
   "Юмор" у нее был свой, провокационный и непредсказуемый. "Две ложки" они и в Африке - "две ложки", - подумал Артём, - какого, спрашивается, наваливать полную тарелку?"
   - Ешь, давай, ешь, вон, худющий, какой! - Ксюша села на табуретку напротив, и уставилась на супруга, подперев рукой щёку. - Приятный аппетит!
   Коренков положил в тарелку майонеза, поперчил, и попытался отыскать в желудке место для ещё одной тарелки борща. Аппетит приятно расшаркался, попрощался и исчез. Есть расхотелось совершенно.
   - Я не буду больше, - сказал Артём, отодвигая тарелку, - спасибо...
   Он посмотрел в окно - на улице начал накрапывать хмурый заунывный дождь.
   - Вам спасибо, - мрачно произнесла Ксюша, - я готовила, наливала, подогревала... А он "Спасибо"... Ты мне лучше скажи, куда ты по ночам ходишь?
   - Никуда я не хожу, - ответил Артём.
   - Нашёл кого-нибудь? Скажи честно: "Нашёл". Я не обижусь... Мне только правда нужна!
   - Брось ерунду говорить, никого я не нашёл. Просто не спится по ночам - на работе дрыхну...
   - Тогда откуда эти лотосы?
   - Я же тебе рассказывал, ездили в деревню, снимали лотосоводов, и мне один китаец банку подарил...
   - Почему ты тогда их не ешь?
   - Не хочу...
   - Тогда выброси!
   - Они что тебе мешают? Наступит голодная зима, и не только лотосы съедим!
   Ксюша нагревалась быстрее, чем утюг, опаливший ковёр в детской. С минуту она молчала, поджав губы и продумывая обвинительную речь обревнившейся женщины. Затем она встала, подошла к мойке, глаза её слегка увлажнились, и понеслось:
   - Я мотаюсь как проклятая по всяким Казахстанам. Только и думаю, как нам за эту трёхкомнатную заплатить. А он? Лотосы кушает, по ночам картинки клеит, в телескоп на звёздочки глядит, по бабам бегает! Ты думаешь, я не вижу? Ты за этот месяц все нервы у меня вымотал! Почему ты молчишь? Стыд глаза режет?
   - Слушай, давай заканчивай, я же тебе сказал - у меня на работе проблемы...
   - На работе проблемы? Вот ты и попался! Сам говоришь - сплю целыми днями на работе... Какие проблемы? Это только я глаз не смыкая вкалываю! Хоть бы ребёнка постыдился!
   Это уже было слишком. Артём молча встал из-за стола и пошёл в зал.
   Бессонная ночь и её жуткое порождение - техногенная цивилизация, плюс супружеская жизнь и её не менее жуткий спутник - ревность совсем вымотали его в это субботнее утро. Надо было как-то отвлечься, и Артём не придумал ничего лучшего, как включить телевизор.
   Дома он в "дорогой чёрный ящик" почти никогда не глядел - хватало на студии. Вряд ли токарь потащит с работы токарный станок, а гинеколог - гинекологическое кресло. При этом, все телепередачи Артём инстинктивно отсматривал чисто с видеооператорской точки зрения: ракурс съёмки, планы - общий, средний, крупный, панорама, отъезд - наезд, а вот здесь - оппаньки - накосячили...
   Воспринимать иначе было практически невозможно. К тому же не понаслышке зная "волшебный мир телевидения" - мир иллюзий, обмана и сплошного надувательства наивного телезрителя - он не верил ничему. За каждым словом, произнесённым с экрана, стоял телесуфлёр, за каждым кадром - толпа звукорежиссёров, осветителей, видеооператоров, монтажёров, редакторов...
   Заведовали дистанционным пультом в квартире Коренковых дамы, но дочурка была всё ещё у тёщи, а идти на кухню и спрашивать у супруги, где "переключатель", Артём не захотел - "утюгу надо бы остыть". Коренков уже собрался было пощёлкать кнопками на панели телевизора, но пульт неожиданно сам бросился в глаза. Он лежал в серванте среди склянок с одеколонами, россыпей дешёвой бижутерии, каких-то статуэток, купидончиков и прочего мелкого барахла, который Ксюха, как сорока, постоянно тащила в дом. Вместе с дистанционным пультом, рука сама собой извлекла из серванта и старый потрёпанный альбом со школьными фотографиями...
   - ... ский физик Поль Дирак высказал гипотезу о существовании антиматерии - зеркального отражения материи, частицы которого имеют противоположный заряд... - по телевизору как всегда ничего интересного не было. Коренков поперещёлкивал телеканалы, и снова вернулся на "Жизнь и наука". Ученый муж в притемнённых очках гнусаво рассказывал что-то об антиматерии, и время от времени его монолог перекрывался видеорядом каких-то экспериментов.
   - Открытие позитрона блестяще подтвердило теорию Дирака. Открытие других античастиц последовали одно за другим. Удалось получать и единичные ядра "антиэлементов". Неподалеку от Москвы в городе Протвино были получены отдельные ядра антигелия и антитрития. Следующий шаг вперёд был сделан учёными в две тысячи втором году на ускорителе Европейского Центра ядерных исследований близ Женевы. Было получено пятьдесят тысяч атомов антиводорода! Упрощённо можно описать ход эксперимента так: в магнитные ловушки отлавливались отдельные позитроны и антипротоны. Скорость античастиц в ловушках замедлялась от одной десятой скорости света до нескольких миллионных. В третьей ловушке позитроны и антипротоны смешивались, получались атомы антиводорода. Вылетая из ловушки, они попадали на детектор, где сталкивались с "нормальной" материей и аннигилировали, испуская фотоны...
   ... Жена на цыпочках прошла мимо в детскую.
   "На фронте без перемен, - подумал Артём, перелистывая фотоальбом. - Опять "мыльная опера", не хватает только закадровых рыданий..."
   Гербарий пожелтевших снимков, облетевших с Коренковской юности, словно листочки с осеннего дерева, всколыхнул память, и время понеслось вспять...
   ...Шестой "Б", школа N38... Грымза еще моложавая, посередине, как мамаша вокруг нерадивых детишек... А вот уже десятый - и Нина Леонтьевна уже совсем постаревшая, всего-то за каких-то четыре года: "Да-а-а, много мы из неё кровушки попили..." Артём не сразу нашёл себя среди одноклассников, а когда отыскал - не узнал. Кореш, Корешок - погоняло в школе, да и потом... Чернявый, глаза глупые-глупые, лёгкий пушок над губой... "Как годы меняют людей - только и осталось - рост да тёмный волос, а лет через двадцать, ни того, ни другого не останется..."
   - ... значит, антивещество может существовать в больших количествах! По современным теориям в момент возникновения Вселенной было одинаковое количество вещества и антивещества, но ныне в нашей Вселенной присутствует только вещество, антивещество получено лабораторно. Почему же вещество и антивещество не аннигилировали, как это наблюдалось во время эксперимента? На этот вопрос пока нет ответа. Возможно, это объясняется отличием вещества от антивещества, то есть они не полностью симметричны...
   ... Гера Кейбель - вылитый еврей, маленький, худенький, чёрненький... глаза как пуговицы. Хотя он говорил, что и не еврей вовсе - немец. Умница, интеллектуал, родители - ученые, профессора, всё по загранкомандировкам. Вовка Громов - Сифон, балбес белобрысый, одно слово - спортсмен, лыжник. Его мать в школе поварихой была, заведующая столовой, учителей подкармливала, подмасливала, и Громов катался, как сыр в масле, на своих лыжах по соревнованиям. Андрюха Касаткин - Косой, парнишка не глупый, но что-то там, в семье у него не ладилось - родители, то сводились, то опять разводились, какой-то внутренний надлом, нервный он был какой-то, еле-еле дотянул десять классов...
   - ... и по законам симметрии в момент Большого Взрыва должно было образоваться равное количество частиц и античастиц. А вот что стало с антиматерией дальше? По логике оба вида материи, едва успев образоваться, должны были тут же аннигилировать, однако на наше счастье, такого не произошло. Тогда возникает естественный вопрос: куда же эта антиматерия исчезла? Чтобы хоть как-то выйти из этой щекотливой ситуации, серьёзные астрофизики вынуждены были допустить самые фантастические гипотезы: например, что антиматерия обладает антигравитацией, а заодно и существует в антивремени. Тогда о возможности их взаимодействия можно не беспокоиться...
   ... Лунара Асымбекова... Заводная Лу... Артём вспомнил вдруг, как Грымза делала ей внушение по поводу слишком уж короткой для комсомолки юбки, слишком распущенных волос и подведённых химическим карандашом чёрных выразительных глаз. Лунара слушала, краснела, но на следующий день приходила точно так же. Наверно все парни в классе были в неё влюблены... А она любила Артёма... Пожалуй, это был самый счастливый год. Казалось, что впереди лишь одна на двоих взрослая жизнь и куча ребятишек. И между ними не было ни богов, ни традиций, ни родителей...
   - Коренков! Слышь, Коренков! - супруга пришла мириться. - Ну! Извини меня... Я больше не буду...
   "Детский сад, ясельная группа, - подумал Артём, захлопнув альбом перед любопытным носом супруги, - больше не буду..."
   - Не обижаешься на меня?
   - Нет, не обижаюсь... С чего ты взяла?
   Ксюша забрала у Артёма альбом, подошла к серванту, и засунула его на место. Потом она извлекла две маленькие китайские вазочки, которые Артём купил давным-давно, ещё до свадьбы, в прошлой жизни, и поставила их на самый верх серванта.
   - Ну и что ты делаешь? Они же хрупкие, - сказал Коренков. - Эти вазы накапливают богатство и благоприятную для семьи энергию ЦИ...
   - Чего-то немного они накопили богатства, - улыбаясь, ответила супруга. - Вот, примета такая: если одна из этих вазочек упадёт и разобьётся, значит, кто-то из нас двоих умрёт!
   - И зачем ты их поставила так высоко?
   - Уж если одна упадёт, то чтоб разбилась бы наверняка, а то так неинтересно - упала, и не разбилась...
   - Посуда, вообще-то к счастью бьётся... - произнёс Артём и подумал: "Ещё одна пациентка для дяди Юры..."
   - Слушай, а может, вместе торговать начнём? - Ксюша не обратила внимания на реплику супруга. - Денег заработаем, кафель наклеим в ванной. Я видела такой розовенький...
   - Посмотрим, посмотрим, - Артём пощёлкал каналы, а Ксюша подсела поближе и, обвив его за шею, чмокнула в щёку.
   - Ну что ты делаешь-то? - шутливо возмутился Артём, размазывая след от губной помады.
   - Пусть все знают - как я тебя люблю!
   Ксюша взяла ладонями Коренковское лицо, повернула его к себе, взглянула томно прямо в глубину Артёмовской души, и нежно прошептала:
   - Там ещё чуть-чуть борщика осталось, доешь, может быть? Выкидывать жалко...
   - По моему, у тебя совсем точка скатилась... Борщик ей, видите ли жалко, а лотосы - нет.
   - Коренков, бросай дуться, - настроение Ксюши менялось как осенняя погода, - я же пошутила...
   - Чувство юмора у нас с тобой разное, - подытожил Артём.
   - Нормальное у нас с тобой чувство юмора. Я вот вчера у одной прорицательницы была, вот у неё чувство юмора - с ума сойти!
   - Где ты её откопала?
   - Нигде я её не откапывала, - Ксюша встала, подошла к журнальному столику, порылась среди лежавших там газет, достала "Енинградскую правду", открыла на нужной странице и сунула мужу:
   - Вот, читай!
   Артём пробежал глазами по маленькой заметке: обычная лабуда. "Господь наградил её небывалой силы энергией, которой она снимает порчу, исцеляет все заболевания, решает проблемы в семье, изготовляет талисманы. Парапсихолог, магистр магии, ясновидящая Фаина живёт только ради вас"...
   Ксюшу распирало желание поделиться своими впечатлениями, и она не дожидалась вопросов:
   - Нашла я, значит, квартиру, спрашиваю, здесь живёт ясновидящая Фаина? А она такая стоит: волосы длинные огненно-рыжие, чёрное платье до пят, только кулон один светится. Странный такой кулон, как будто в нём внутри глаз. Пригласила она меня в квартиру, а там всё такое таинственное и необычное ...
   Артём краем уха слушал супругу, краем глаза смотрел телевизор и всё думал: "Сожрать что ли эти лотосы? А то ведь выкинет, придурошная..."
   Ксюша всё распалялась, изображая в лицах то себя, то прорицательницу:
   - Завела она меня в среднюю комнату. Мне даже сначала показалось, что окон там совсем нету - такой мрак стоял, а свет откуда-то лился снизу, от полу. На огромном столе стоял большой хрустальный камень, который переливался всеми цветами радуги. Фаина посмотрела на него, он сделался тёмно-фиолетовым, она и говорит, мол, много на мне негативной энергии. А потом всё-всё рассказала про мою жизнь. И про тебя тоже. "Все ваши проблемы, от того, что муж часто в стекло смотрит". Вот! Я сначала думала - видеокамера, а потом меня осенило: это же телескоп! А про работу всё точно сказала: там, говорит, энергетические вампиры были, и они до сих пор из меня силы вытягивают. А чтобы избавиться от этого, надо заблокировать геопатогенную зону. И знаешь, что она мне сказала? Ну как её можно заблокировать?
   - Как? - безо всякого интереса спросил Артём.
   - Она сказала, что надо поджечь крышу банно-прачечного комбината! Вот юморок!
   - Ну и что, ты подожгла?
   - Ты издеваешься, Коренков? Я что - совсем дура?
   - Я этого не говорил, - произнёс Артём и подумал: "Конченная дура". - И сколько ты заплатила этой оракуле за то, чтобы она тебе посоветовала поджечь банно-прачечный комбинат?
   - Да совсем немного, всего триста пятьдесят рублей...
   - Из воздуха люди деньги делают...
   - А ты знаешь, сколько она мне ещё всякого напредсказывала? Во-первых, следующим летом, мы ни в какой Томск не поедем, а поедем отдыхать в Ялту, во-вторых...
   - Тихо! - оборвал жену Артём, схватил пульт и начал лихорадочно давить кнопку громкости телевизора.
   То, что он увидел на экране - было подобно утреннему видению про цивилизацию машин. Этого не могло быть, но это было. По телевизору показывали Лунару Асымбекову. Она сидела в полумраке какого-то ночного клуба, держала в руках высокий стакан с коктейлем и внимательно слушала выступление рок-группы. Вид у неё был какой-то затрапезный: попиленные джинсики, невзрачный свитерок, а роскошные волосы собраны на затылке и спрятаны в каштановый хвост. Через пару секунд, когда на экране снова возникли дёргающиеся на сцене парни в капюшонах, Артём уже не был однозначно уверен, что показали именно Лунару. Никаких комментариев за кадром при этом не было, и только дико ревели простуженные гитары, и хрипло повторял вокалист припев какой-то мрачной тягучей песни: "Ангелы наши всё ещё машут крылышками после драки, всё ещё ищут на пепелище воздушные замки. Хиросима, имя твоё Хиросима! Нагасаки, имя моё Нагасаки!"
   Ксюша, кажется, не успела заметить Лунару, но на экране снова замаячили какие-то девчушки, и она по-своему оценила такую буйную реакцию Артёма:
   - Ты совсем со мной разговаривать не хочешь? - холодным тоном поинтересовалась она.
   - Я просто знакомого увидел, - отнекиваться было бесполезно - сам виноват. - Он в этой группе играет...
   - Ты значит, у нас будешь Нагасаки, а я кто? Хиросима? И кто эти девки?! Это твои знакомые?! Да?! Крылышками машут?! Да?! Ищут на пепелище воздушные замки?! Да?!
   Ксюша оскорблённо посмотрела на мужа и помчалась на кухню, видимо, готовить очередной обвинительный монолог.
   "Хорошо, что хоть Лунару не заметила... - подумал Артём, бессмысленно вертя в руках пульт. - Неужели она нашлась? Но ведь этого быть не может, потому что не может быть никогда".
   Он с нетерпением дождался конца передачи и выяснил, что съёмки проходили в клубе "Луноход" и снимали сюжет коллеги из ТВЕНа про группу "Капюшоны" примерно две недели назад. "Надо будет сходить к ТВЕНщикам, - решил Коренков, - попросить исходник и просмотреть запись внимательно. А вдруг она? Вообще-то, надо бросать эту депривацию, а то ни в какие ворота уже не лезет..."
   - Короче так, Коренков! - Ксюша укоризненно нарисовалась в дверном проёме. - Или ты мне рассказываешь всё, чем ты тут занимался эти две недели, или я уезжаю к маме...
   - Да езжай ты хоть к чёртовой бабушке, - тихо сказал Артём.
   - Ты! Мою маму!? Назвал!? Чёртовой бабушкой!?
   Коренков молча встал с дивана, подошёл к супруге, взял её за плечи и отодвинул с прохода.
   - Не прикасайся ко мне! - заверещала Ксюша.
   Артём так же молча вышел в прихожую, оделся, и, сказав на прощание жене: "До новых встреч в эфире!", выбежал из квартиры.
   На улице лил угрюмый дождик, миллионы серых холодных капель при соприкосновении с землёй сливались в чёрные кляксы луж. Кутаясь в серые плащи и куртки кругом сновали мрачные люди, скрывающие свои точки под кругами зонтов. Артёму вдруг показалось, что он снова попал в иллюзорный техномир. Дождевая завеса размыла цвета, и всё вокруг стало чёрно-грязно-серое.
   "Ну на фиг, даже зонтика не взял из-за этой дуры, - думал Артём, подбегая к остановке. - Куда пойти? Видеть никого не охота... К дяде Юре? Нет, туда я больше не ходок... К Моисеичу? Его днём с огнём не сыщешь... К Ли? Та же история... Водки взять, да к Громову забуриться? В этой депривации не то что водка - пива бутылка вырубит насмерть. Хватает с меня утренних развлечений... Ещё хорошо отделался... Хотя, постой... А что он, там, этот Жигулёнок про автобусы затирал? Раствориться что ли надо? Попробовать можно - посмотрим, что получится..."
   И тут мимо остановки, рассекая лужи, промчался тот самый Жигулёнок. Артём никогда бы его не узнал, если бы не бородатый колхозник - тот самый мужичок, от которого он так удачно сумел отделаться на автостоянке. "Это - знак", - подумал Коренков и сел в первый же подошедший автобус, благо проездной, который всем сотрудникам выдавали на МИРТВ, оказался в кармане куртки.
   Автобусная одиссея видеооператора была не менее продолжительна, чем у отважных итакийцев. Он пересёк Еннск с юга на север и с запада на восток. Побывал на самых окраинах Промышленного района, зачем-то съездил в аэропорт Шипуново, и собрался было добраться до еннского водохранилища, но вовремя остановился - за окном уже было темно, дождь хлестал ещё сильнее, а раствориться в общественном транспорте так и не удалось. Мысли наползали друг на друга, корячились, Коренков отпинывал одну за другой, но тут же ползли новые, ещё более кромешные. И если бы не какой-то бомжеватого вида мужичонка в красной шапочке-гандончике, который только что залез в автобус и сел рядом, Артём и впрямь додумался бы до того, что автобусы его имеют по полному маршруту.
   - А ты залазишь уже в третий мой кондоминимум на колёсах, - противным голоском сообщил бомжик. Лицо его, с какими-то мелкими, мышиными чертами вызывало невероятное отвращение. К тому же несло от него перегаром, с курточки капала дождевая вода, и Коренков отодвинулся поближе к окну, чтобы не соприкасаться с мокрым попутчиком.
   - Тебе жалко, что ли? - буркнул Артём. - И почему, собственно, твой?
   - Живу я здесь. У меня и прописка имеется...
   - Слышь, мужик, отстань... - Коренков совершенно не хотел разговаривать с автобусным бродяжкой.
   Старенький Рено нырнул в тоннель под железнодорожными путями и выехал уже на противоположной стороне рядом с центром Еннска. Вдоль улицы неслись старинные пятиэтажки со светящимися окнами. Коренков даже не особо напрягаясь, заметил, как в какое-то мгновенье огни вздрогнули и из неразберихи стали составляться слова.
   Артём достал блокнот и карандаш и лихорадочно начал записывать. А над ухом всё бубнил и бубнил бомжик, неся такую околесицу, по сравнению с которой текст, появляющийся в блокноте, был гениальным произведением.
   - Ты готовься, готовься... Второе рождение не бывает простым... К нему надо подготовиться. Сублимация, понимаешь, сублимация... Поменять минус на плюс, отрицательную энергию на положительную... Магнетизм... В процессе бытия притяжение неадекватных ситуаций, то есть физических травм, да и психических тоже, происходит в результате расцвета отрицательной энергии... Короче, дошли до ручки избушки на курьих ножках в государстве картофельных мандаринов... Дерелаксация войны... Эвакуируемся с вечерним дерьмом... Шесть миллиардов вирусов! Молитва - самая наивная попытка делать рекомендации Богу... Молитесь - проецируйте свою глупость на небо! Три друга, три врага, три живые оживляют, три - убивают, а Бог - Король верный - господствует над всеми...Человек может существовать без присутствия Нешамы... А когда откроется последняя чакра? Адмиральский час у нас идёт уже второй век... Всё что ни делается - всё к лучшему! Тёма ибн Эдя - гуру секты анонимных алкоголиков! Губернаторская дочка не забыла девичью фамилию... Организм - самая послушная часть человека, только человек об этом не помнит. Криптоменсия - вот выход! Криптоменсия...
   - Слушай, мужик, достал уже, - Артём старался не обращать внимания на бредовую болтовню бомжа. - Смотри, вон кондукторша идёт...
   - Платить будем!? - спросила угрюмая объёмная тётка с кожаной сумкой на шее.
   - Это... Я сейчас, - сказал бомж и начал шарить в карманах в поисках то ли денег, то ли проездного. - А сколько по сегодняшнему курсу?
   - Семь рублей, - невозмутимо ответила кондукторша.
   - У меня семи нет... Вот, только тридцать копеек...
   - Выметайся отсюда!
   - Да я только одну остановочку... Погреюсь и выйду...
   Автобус остановился, дверь в салон нехотя распахнулась, и на пороге появился моложавый белобрысый водитель.
   - Расселся тут! - заорала кондукторша, обращаясь к напарнику. - Ни льготного проездного, ни денег! Не хочешь платить - выметайся из автобуса!
   - Я сам не местный, - жалобно произнес бомжик неприятным скрипучим голосом, обращаясь к водителю, как к оплоту последней надежды, - я просто погреться залез. Дождь...
   - Ну ты чё?! Мужик! Не понял? - водитель не намерен был идти на компромисс. - Пошёл на хер отсюда!
   Бомжик проворно подскочил с сиденья, подхватил свою котомку и бросился из салона. Водитель вышел следом, сел в кабину и автобус двинулся дальше.
   На 202-м Артём доехал до автопарка, добрёл до железнодорожного вокзала, сел на маршрутку до Общагостана и продолжил свою одиссею, рассматривая сквозь запотевшее стекло ГАЗельки окна близлежащих домов. Домой он вернулся далеко за полночь, и, своим ключом открыв дверь, бесшумно проскользнул в квартиру. Супруга спала или делала вид, что спала. Артём разулся, снял промокшую насквозь куртку, и в мокрых носках прошлёпал на кухню, оставляя за собой сырые следы. Налив из заварника холодного чая, Коренков сел за стол, достал блокнотик и прочитал очередное послание:
   "...ВНОВЬ ТУП. ЕМ ИЗ ВЕНЫ НЕБЕС, И В РУТИНЕ ВЗМОК. ЖЕНСКИМИ ХРАПАМИ - ЧТО МИРАЖ - СОН КОДА"
   "Вновь я туп, - подумал Артём, дочитав фразу до конца, - вновь я туп. Что верно - то верно. И в рутине взмок, и женскими храпами сыт по горло, и миражей насмотрелся сегодня вдоволь..."
  
   "ИЗДЕЛИЕ НОМЕР ДВА"
   Когда первые французские автобусы забегали по улицам Еннска, горожане отказывались верить своим глазам. Вместо старых потрёпанных ЛИАЗов и ПАЗов к остановкам подруливали бело-зелёные иноземные красавцы, очаровавшие грациозностью, и начинало казаться, что Еннск - это пригород Парижа. Вот-вот замаячит Эйфелева башня, и автобус свернёт с проспекта Гагарина прямо на Елисейские Поля.
   Всё оказалось не так уж и радужно. В красочный фантик как всегда презентабельно завернули какашку.
   Первой же зимой "французы" один за одним стали исчезать с улиц захваченного города. Завестись в тридцатиградусный мороз удалось только трети, а те, что и выходили из ворот ПАТП на маршруты, пассажиры называли холодильниками на колёсах. Войти в них было непросто: ступеньки и пол салона покрывались тонким слоем льда и напоминали каток. А выйти было ещё сложнее: механизм пневмозамков перемерзал, и двери не желали выпускать из своей ледяной ловушки заложников общественного транспорта. Приходилось выламывать их вручную.
   Во вторую зиму выяснилось, что вся партия иноземных красавцев была приобретена путем сложных лизинговых махинаций. Списанные автобусы, доживавшие свой век где-то в пригороде Бордо, закупались по ценам новеньких, только сошедших с конвейера. Дело до суда так и не дошло, хотя город долго ещё судачил об этой афёре. Едва ли не каждый школьник знал, кто провернул хитроумную махинацию, но посадить замешанных в ней людей не то что в тюрьму, а даже в эти иноземные развалюшки, было делом затруднительным. Поговаривали, что если бы афёра не всплыла, Еннское ПАТП закупило бы списанные двухэтажные автобусы в Англии. Второй этаж, опять же по слухам, планировалось отдать под проезд пенсионерам, инвалидам и малоимущим гражданам, а на первом за двойную оплату оборудовать VIP-кресла.
   Вася Есенин крутил баранку французского Рено уже четвертый год. Машина ему нравилась. Легка в управлении, да и "ходовая" что надо, а то, что пассажиры зимой иногда отмораживали в салоне себе конечности, его мало беспокоило. Водительскую кабину мастера-умельцы из ПАТП сразу же отгородили толстым куском оргстекла, и в ней всегда было тепло и комфортно. Вася любовно обклеил кабину фотографиями полуобнажённых красавиц, а его напарник, Женька Кравцов, принёс из дома маленькую магнитолу, которая хоть и не крутила кассеты, постоянно их зажёвывала, зато хорошо ловила сигналы местных и столичных радиостанций.
   "Всем нашим радиослушателям напоминаем, что в эфире радио "Любимый город". В Еннске двадцать один час пятнадцать минут. Погода нас не радует. Что поделаешь - октябрь... На улице идёт дождь, а в нашей студии новый гость. Это главный научный сотрудник Института экономики и социологии доктор наук Григорий Ефимович Клейман..."
   На улице, действительно, шёл дождь. Погода была на редкость мерзопакостной, "дворники" со скрипом размазывали по лобовому стеклу всё новые и новые капли, и Вася, выбирая в свете фар место посуше, притормозил у остановки "Горбольница".
   "...Социологи называют демографическую ситуацию кризисной. И даже не специалисту ясно, что нет здесь преувеличения. Вся Россия страдает от уменьшения населения. С начала девяностых нас стало меньше на семь миллионов человек. Сейчас численность жителей страны составляет чуть более ста сорока пяти миллионов. Возникают резонные вопросы: "Кто виноват?" и "Что делать?"...
   Вася покрутил ручку настройки магнитолы, но из-за дождя на всех диапазонах стоял треск и писк, и он снова поймал радио "Любимый город", хотя тема беседы с доктором наук была для него болезненно неприятной. "Что делать? Кто виноват? - подумал он. - Рожать надо, а то - аборты, аборты, чёрт бы побрал этих баб". Водитель терпеливо дождался, пока салон покинет последняя старушка, впустил новую порцию пассажиров, желающих ехать по маршруту N202 "Речпорт - микрорайон "Петушки", закрыл двери и плавно тронулся с места.
   "...Россия давно привыкла к жутковатой мысли, что она постепенно вымирает. Многие даже считают, что ничего тут не поделать, мол, специалисты высчитали, что мы, сохраняя сегодняшние темпы вымирания, подойдём к демографической "точке невозвращения" в 2015 году и выйти из этого пике уже невозможно. Но я считаю, что выход есть - Госдума должна принять закон о запрете абортов..."
   "Закон подлости", - подумал Вася и вдруг услышал в салоне невнятную ругань, какую-то возню, крики и шум. Он глянул сквозь оргстекло и увидел, что кондукторша тётя Вера трясёт промокшего бомжика, который, по всей видимости, не желает платить за проезд. Вася притормозил, открыл входные двери, выскочил из кабины и направился в салон автобуса на помощь напарнице.
   - Расселся тут! - орала тётя Вера. - Ни льготного проездного, ни денег! Не хочешь платить - выметайся из автобуса!
   На заднем сиденье съёжившись от слов кондукторши как от ударов палкой сидел высокий худой мужчина в дурацкой красной вязаной шапочке, какие в народе называют гандончиками. На носу у него висели треснувшие очки в квадратной оправе, в которых одну дужку заменяла серая замызганная резинка, цеплявшаяся за ухо. Потрёпанный пиджачок с поднятым воротником и потёртые брюки от солдатской "афганки" явно не соответствовали погоде.
   - Я сам не местный, - жалобно произнёс мужичок неприятным скрипучим голосом, обращаясь к водителю, как к оплоту последней надежды, - я просто погреться залез. Дождь...
   - Ну ты чё?! Мужик! Не понял? - кризисная демографическая ситуация в России окончательно вывела Васю из равновесия. - Пошёл на хер отсюда!
   Бомжик проворно подскочил с сиденья, подхватил свою котомку и бросился из салона. Избавившись от непрошенного пассажира, Вася с чувством исполненного долга вернулся за баранку "француза", поставил табличку "В гараж" и двинулся по маршруту. По радио запели "Стрелки", пышногрудые красавицы на фотографиях многозначительно заулыбались, призывно потрясая своими прелестями, и настроение у водителя улучшилось. "В конце концов, у Лариски и кроме меня хахалей полно, - думал Вася, - так что ещё вопрос, от кого она могла залететь. Но Ирина Владимировна? Я же всегда с гандоном был. Муж у неё импотент-алкоголик... Хотя, может и она где-нибудь с кем-нибудь..."
   Презервативы, которые Вася именовал по-русски ёмко и смачно гандоны, стали в последний месяц центром, вокруг которого крутились все его мысли. Они то растягивались до полуметровой длины, то сжимали его голову холодным липким латексом. Они висели на ветвях деревьев возле общежития, прилипали к подошвам, маячили в дырке унитаза, на витринах всех ларьков и киосков. Использованные, упакованные, ребристые, с точечной структурой, чёрные, с запахом банана, сверхтонкие, "гусарские", китайские, с обнажёнными азиатками - словом, презервативы окружили его со всех сторон. Всё упиралось в гандоны, а они, натянутые на соответствующий орган, соответственно упирались в женщин.
   Женщин Вася Есенин любил безумно.
   У творческих людей любовь зарождается в сердце, у людей практичных, мыслящих конструктивно, - как правило, в голове, у большинства населения страны где-то в половых органах. У Василия чувство любви возникало в левой пятке. Именно там всё замирало, подёргивалось и трепетало, когда он видел ту единственную, с кем готов был связать свою жизнь навечно, ну или хотя бы на вечер. Если любовь посещала Васю в тот момент, когда он сидел "за баранкой" автобуса, то первыми об этом узнавали пассажиры. Водитель-ловелас, приметив на остановке девушку в мини-юбке, начинал яростно чесать левую пятку о педаль тормоза, и автобус неожиданно совершал самопроизвольные фрикции, чем приводил сидящих в салоне людей в состояние экстаза. "Не дрова везёшь!" - кричали они и спешили поскорее вылезти на остановке. Так как количество девушек в мини-юбках на улицах Еннска с каждым годом всё увеличивалось, автобусы по маршруту N 202 "Речпорт - микрорайон "Петушки" стали пользоваться нехорошей славой. Пассажиры писали жалобы в администрацию Левобережного ПАТП, но особых проблем у Васи не возникало - всё списывали на плохое состояние дорог.
   Левая пятка у Васи Есенина чесалась постоянно. Если бы женщины детородного возраста всей земли дружно легли в ряд, то, наверное, Вася с кроличьей проворностью осеменил бы их всех лет за десять. Но, увы, такого шанса ему предоставить никто не мог... А пятка требовала любви, дрожала, вибрировала, попросту чесалась, и Есенин действовал, исходя из финансовых возможностей и моральных запросов.
   Правая пятка вела себя вполне благопристойно, когда попало, не чесалась, на "газ" без надобности не давила, налево не ходила и очень любила быть обутой в домашний тапочек. Вот уже восемь лет Вася самоотверженно исполнял роль добропорядочного семьянина и любящего отца, и это ему удавалось блестяще.
   Когда в семье Есениных появился сын, ПАТП выделило молодому, двадцатилетнему, но перспективному водителю малосемейку в ведомственном общежитии. Две комнаты и кухня показались новосёлам царскими хоромами. До этого они ютились в домике у родителей Василия, даже не надеясь когда-нибудь обзавестись своим жильём. После рождения сына Зинаида Есенина потеряла свою былую девичью стать, раздобрела, поплыла и, при её небольшом росте, стала похожа на ромовую бабу, в которую не доложили изюма и сэкономили на роме. Но она ничуть по этому поводу не комплексовала, по природе была человеком жизнерадостным, душой любого коллектива и при том любящей женой и счастливой матерью. Роды, о которых Зинаида старалась не вспоминать, были тяжёлыми. Врачи попеременно боролись то за её жизнь, то за жизнь ребёнка, но, к счастью, всё окончилось благополучно. Только вот забеременеть больше она не могла...
   Работала Зинаида Есенина продавщицей в магазине "Бакалея" недалеко от общаги, возвращалась вечером с полными сумками недовешенного и недосчитанного, и целыми вечерами, в ожидании мужа, занималась с сыном Юркой, который в этом году пошел в первый класс. Зарплата Василия в ПАТП была хоть и стабильной, но небольшой, поэтому супруг в свободные дни "левачил" на стареньком четыреста двенадцатом Москвиче, доставшемся ему по наследству от деда.
   "Левачил" Вася во всех смыслах. Насшибав червонцев с попутных седоков, он со спокойной совестью ехал либо к Лариске, либо к Натусику, либо к Ирине Владимировне, конечно, при условии, если муж у неё был в отлучке, или в отключке. Не отказывал он левой пятке и в удовольствии начать новый роман. Знакомился Вася Есенин в летних кафе, магазинах, парках и скверах, в коридорах своего предприятия и на конечных остановках, когда покидал кабину автобуса, чтобы покурить. У юных дев он спрашивал: "Девушка, вы не знаете, как лучше потратить мои деньги?" или предлагал: "Выходите за меня замуж, а то передумаю", или прикалывался: "Девушка, у вас самое красивое место запачкалось". Для знакомства с дамами более зрелого возраста у него был свой стандартный набор фраз. Например, подходя к объекту своего внимания, Вася останавливался и долго молчал, а потом ошарашивал несчастную жертву невинным вопросом: "Это ничего, что я молчу?". Или томным голосом спрашивал: "А вы верите в любовь с первого взгляда?" На особый случай оставлял такое изречение: "Сударыня, вино какой марки вы предпочитаете в это время суток?" Внимание после таких вступлений на него обращали все. И только рьяные феминистки говорили Васе: "Да пошёл ты..." Все остальные: и девочки-нимфетки, и дамы бальзаковского возраста - не могли отвести взгляд от стройного белокурого красавца-мужчины. Утопая в его васильковых глазах, они готовы были обманываться и обманывать, страдать и наслаждаться, умирать и возрождаться вновь, лишь бы никогда не выныривать из этих бездонных глубин. Васин облик вызывал у женщин сложную гамму чувств. По-детски пухлые губы, слегка вздернутый нос взывали к материнскому инстинкту. Ямочка на подбородке, падающие на лоб кудри, которые изящным движением головы Вася откидывал назад, пробуждали в женщинах образ прекрасного принца, временно отдавшего свой роскошный лимузин в ремонт. А высокий рост, широкие плечи и твердость в движениях и жестах внушали им первобытную веру в мужчину-защитника, который уже забил мамонта и тащит его в пещеру.
   Когда же Вася в процессе дальнейшего знакомства скромно представлялся: "Есенин!" и вскользь поминал, что великий поэт - его двоюродный прапрадедушка, дамы падали, сражённые наповал безжалостными стрелами штабс-амура. И никаких сомнений у них не возникало - в чертах возлюбленного угадывалось какое-то отдалённое сходство.
   А Вася никогда особо Есенина и не читал. В ходе бурного романа с новой пассией он оперировал всего лишь одним стихотворением, выученным ещё в школе и к слову сказать, ни в каком родстве с классиком не состоял. Соблазняя очередную жертву, Вася томно вздыхал и, завораживая своими васильковыми глазами, цитировал бессмертные строки:
   "Ты меня не любишь, не жалеешь, Разве я немного не красив?
   Не смотря в лицо, от страсти млеешь, Мне на плечи руки опустив..."
   Дамы млели.
   Расставался Вася после недолгих адюльтеров легко и непринуждённо. Но перед своими любовницами разыгрывал такие эмоциональные сцены разбившегося сердца, не оправдавшихся надежд и утраченного идеала, что не поверить в его мнимые страсти было просто не возможно:
   "И ничто души не потревожит, И ничто её не бросит в дрожь... - печально произносил он в минуту расставания последние строки всё того же стихотворения. - Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжёшь..."
   Дамы рыдали.
   И воспоминания о мгновениях близости с водителем автобуса навсегда переплетались с именем великого поэта. Многие из них после этого учили шедевры Сергея Есенина наизусть и чувствовали свою сопричастность к мировой литературе.
   А Вася сортировал женщин по презервативам. Дешевые китайские гандоны - одинокие шалавки, которых в Общагостане было бесчисленное множество. Дорогие сверхтонкие кондомсы с точечной и ребристой структурой для максимального удовлетворения - молодые пикантные экзальтированные особы, требовательные в любви и сексе. Разноцветные резинки с ароматами банана, клубники, шоколада - юные дурочки, ищущие новых ощущений во взрослой жизни. Плотнооблегающие презервативы с различными насадками - женщины за сорок, которым во время любовных утех Вася дарил незабываемые минуты наслаждений и не чурался за это брать с них вознаграждение.
   В принципе, левая пятка только аккумулировала Васины чувства, без сомнения, за все остальные действия отвечал тот самый орган, для которого и предназначалось "Изделие N2". Размер мужского достоинства Есенина, как правило, не шокировал женщин, но и не вызывал у них разочарования. Главное, его револьвер любви никогда не давал осечки, а цель всегда оправдывала противозачаточные средства.
   Предаваясь плотским утехам на стороне, Есенин никогда не считал это изменой Зинаиде. Ещё до свадьбы он где-то услышал весьма сомнительную формулу супружеской верности: "Секс с гандоном - верность жёнам". С годами Вася пришел к выводу, что так оно и есть на самом деле. Сколько ни соединяй изолированные провода, ток по ним не побежит. Точно так же и секс с презервативом. Мужчина и женщина, изолированные резинкой, могут получать сексуальное наслаждение, но истинной любви между ними никогда не будет. А без истинной любви нет и никакой измены. Мешочек из латекса не только надежно предохранял от нежелательной беременности и венерических заболеваний, он становился государственной границей между половыми органами партнеров, превращая тем самым любое соитие в невинный легкий поцелуй.
   Правда, теорию свою жене Василий так и не осмелился изложить, прекрасно понимая, что она едва ли воспримет её адекватно. Тем более, что Зинаида, при всей своей жизнерадостности, была женщиной жутко ревнивой. Тем более, что был у неё старший брат - кузнец. Тем более, и сама она во время их нечастых ссор имела отвратительную привычку хвататься за дорогую тефалевскую сковородку и неожиданно бить ею по красивому Васиному лицу.
   До поры до времени, сколько бы Есенин не изменял супруге, презервативы ему не изменяли. Надёжно предохраняя от побочных эффектов, они стояли на твердом основании, строго блюдя на всех блядках Васину формулу верности. Но месяц назад произошла катастрофа. Лариска, жившая почти в такой же малосемейке, но в соседней общаге, забеременела. По её заверениям, отцом будущего ребенка мог быть только Есенин, других мужчин у неё не было давным-давно. И, что самое неприятное для Васи, она ни в какую не хотела делать аборт, собираясь рожать, несмотря на свои тридцать пять лет. Через неделю Васю постиг еще один удар - Ирина Владимировна, бухгалтерша ПАТП, в перерыве между рейсами отозвала его в сторонку и растерянно прошептала:
   - Васенька, не знаю, право, как и сказать тебе... Я ношу под сердцем твоё дитя. Может, я ещё рожу?
   Ирина Владимировна вопросительно взглянула на Есенина. Тот от неожиданности потерял дар речи. Когда же пришёл в себя, торопливо схватив Ирину Владимировну за руки, стал увещевать:
   - Ирочка, вам нельзя, у вас же больное сердце, вы убьёте себя...
   Третий сюрприз кондомсы преподнесли неделю назад. Приобретя упаковку универсальных презервативов "Окна любви", которым Вася в последнее время отдавал предпочтение, он обнаружил в пачке пестрый буклет. Большую часть его занимала фотография автомобиля Chevrolet-Niva, перевязанного широкой красной лентой с огромным бантом. Тому, что было написано ниже, Вася сначала не поверил: как утверждали производители презервативов, эта шикарная машина теперь принадлежит ему. И только в третий раз перечитав буклет, Есенин понял, какие открываются перед ним безграничные возможности. Он увидел себя за рулем Chevroletа в окружении длинноногих фотомоделей, как будто сошедших с фотографий в кабине его автобуса.
   Теперь оставалось всего лишь объяснить Зинаиде, откуда у него взялась выигрышная упаковка с презервативами "Окна любви"...
   ...В одиннадцатом часу вечера Вася загнал своего "француза" в бокс. Серега Скрипченко уже поджидал его в диспетчерской, и водитель-ловелас, по быстрому справив унизительную процедуру проверки на допинг, поспешил к товарищу.
   - Ну как достал? - торопливо спросил Вася, когда они пошли в курилку.
   - Васёк, пятнадцать тысяч я нашёл, но больше...- Серега закурил, - больше не могу, на... Сколько там выходит?
   - В общем-то, хватает, - ответил Вася, теребя кончик носа, - если с Зинаидой удастся договориться.
   - Ты с ней так и не поговорил?
   - Боюсь я, Серый, ох, боюсь... Не поверит она, что я их просто на дороге нашёл.
   - Вот я с тебя оху..еваю, - сказал Серега, глубоко затягиваясь сигаретным дымом. - Скажи, что у нас лекция на предприятии была, на...
   - Какая лекция? - не понял Василий.
   - Ну, типа, о профилактике СПИДа и венерических заболеваний, на... И всем выдали по коробке презервативов. А ты и открыл случайно. А там выигрыш, на... Главное, купи точно такую же пачку и положи три не использованных резинки в эту...
   - Уже купил... Думаешь, она поверит?
   - А чего не поверит, на... Что она дура? Такая тачка! Ёшкин кот! Или продадите, или сами гонять будете, на... На природу, на отдых, за грибами, за ягодами, - Серый подмигнул, - а уж тёлок клеить можно! Штабелями ложиться будут, на...
   - Не путай мою личную жизнь с семейной, - тяжело вздохнул водитель-ловелас. - Испекли мы каравай, только зубы доставай. Подвезло, так подвезло...
   - Ты звонил туда? Может ещё что-то надо?
   - Да я уже три раза туда звонил. Сказали, платите налог и забирайте тачку. Шевроле-Нива... - Есенин закатил глаза. - Я хочу её!
   - Знаешь что, Васёк?! Я бы на твоём месте не тянул кота за яйца, на... Поговори с Зинкой, про лекцию расскажи, на... А я, если что, подтвержу.
   Через минуту просигналил служебный ПАЗик, и друзья, отметившись на проходной, вышли на улицу. Колючий холодный дождь заставил прибавить шагу, но в автобус они всё равно вбежали уже промокшие до нитки.
   До Молодёжного района, который в Еннске называли Общагостаном из-за большого числа общежитий, было совсем недалеко. Автобус проделал путь минут за пятнадцать. Всё это время Есенин мысленно готовился к предстоящему разговору с Зинаидой, просчитывал возможные пути отступления, варианты оправдания и способы убеждения. А дождь всё лил и лил, косо хлеща по мрачным почерневшим тополям, выстроившимся вдоль дороги, по скучным серым блокам пятиэтажек, уныло проплывающим за окнами автобуса.
   Стометровку от перекрёстка, где притормозил ПАЗик, до дома Василий преодолел бегом, сжимая в кармане куртки пачку счастливых презервативов, защищая от влаги буклет, и думая, как же начать разговор.
   "А может, всё-таки нашёл?"...
   Вахтёрша мирно дремала на своём посту. Вздрогнув от звука хлопнувшей двери, она сначала будто и не узнала жильца, намереваясь встать грудью на защиту входной вертушки. Ваське даже пришлось, глупо улыбаясь, наклониться к окошечку.
   "Такая тачка! Ни за что не продам!"...
   В общаге было тихо. Работяги уже отдыхали после тяжёлой рабочей недели и ещё более тяжёлого выходного. Лампа дневного света, освещавшая коридор, вдруг мигнула и погасла. Есенин выставил руки и ощупью пробрался до поворота в свою секцию.
   "Секс в резинке - верность Зинке!" - решительно подумал Вася, вставляя свой ключ в замочную скважину и открывая дверь.
   В квартире было тихо.
   Стараясь не шуметь, Есенин разулся, снял мокрую куртку и достал пачку презервативов, думая, куда бы их лучше перепрятать. В эту секунду в прихожей вспыхнул свет. Прямо перед ним, кутаясь в халатик, стояла Зинаида. Она молча смотрела то на мужа, то на презервативы в его руке.
   - Вот, нашёл, - неожиданно сам для себя залепетал Вася. - Поднимаюсь сейчас по лестнице, а они лежат там... в уголке...
   Зинаида молчала.
   - Дай, думаю, посмотрю, что внутри. А там, гляжу, ой... - Вася нарочито удивленно всплеснул руками, - презервативы. Я-то уж и забыл, как они выглядят...
   Зинаида молчала.
   - А потом смотрю, тут бумажка какая-то, машинка нарисована с бантиком. Вот, читай, читай сама, - Васька суетливо начал вытаскивать из коробки счастливый буклет.
   Зинаида, не проронив ни слова, развернулась и пошла в комнату.
   Всё получилось совсем не так, как планировал Есенин. Застигнутый врасплох, он наговорил кучу нелепостей и сейчас мучительно думал, как ему выкарабкаться из идиотского положения. Он сунул презервативы в карман висевшего в прихожей пальто, поскидывал с себя мокрую одежду и пошёл в ванную.
   Стоя под струями горячей воды, Васька готовился ко второму раунду. Первый он проиграл вчистую. Более всего удивляло то, что супруга победила, не произнеся ни слова. Есенин натянул домашний спортивный костюм, тщательно расчесал свои мокрые потемневшие от воды кудри, побрызгался одеколоном, придирчиво посмотрел напоследок на себя в зеркало и, открыв дверь из ванной, вышел на ринг, готовый ко второму раунду.
   В это же мгновение он получил мощный удар в ухо сковородкой. Вася успел увернуться, и тяжёлая металлическая посудина прошла по касательной. Он охнул, присел, а Зинаида, швырнув зловещую сковороду в угол, опустилась на корточки и разрыдалась.
   - Бли-и-и-дун... какой же ты бли-и-и-ду-у-ун... - подвывала она сквозь слёзы.
   - Зинуль, ты это... брось... так же и убить можно...
   Василий поднял сковородку и от греха подальше спрятал её на кухне.
   - Убить тебя ма-а-а-ало, - продолжала завывать супруга, - бли-и-идун несчастный.
   - Зин, вставай... Пойдем, я тебе всё сейчас объясню, - попытался успокоить супругу Есенин. - Да пошутил я, что нашёл их... Пошутил, тебе говорю. Лекция у нас была, слышишь, лекция. Ну там против сифилиса, трихомониада, там, триппера...
   - Так ты ещё и триппер в дом припёр?!
   - Да нет никакого триппера. Вот же презервативы... - Васька осекся, понимая, что снова что-то не то сказанул. - Совсем ты меня запутала. Была лекция, всем выдали по пачке презервативов. Я открыл, а там, смотри, написано, что мы машину выиграли. Вот...
   Васька кинулся к пальто, достал пачку и сунул заплаканной супруге буклет с фотографией красавицы-машины.
   Зинаида скомкала Есенинскую мечту, со всеми его фотомоделями, и швырнула ему в лицо.
   - Катись ты на своем автомобиле со своими блядями куда подальше! Завтра на развод подам, - жена поднялась с пола и пошла в комнату.
   Василий бережно расправил буклет и понял, что и второй раунд он, похоже, проиграл. Пора было пускать в ход тяжёлую артиллерию. Он ощупал ухо, оглядел свою физиономию в зеркале и решил, что ещё легко отделался.
   Войдя в комнату, водитель-ловелас обнаружил Зинаиду, сидящую на диване. Она яростно перелистывала какой-то старый журнал и упорно делала вид, что супруга не замечает.
   - Юрка-то спит? - как ни в чём не бывало, спросил Есенин.
   Зинаида молчала. "Снова началась рыбья болезнь, - рассудил Васька. - Так... с чего бы начать?" Слишком близко подходить к благоверной было опасно, поэтому присев на табуретку у стола так, чтобы за спиной находился хрустальный сервиз, подаренный на свадьбу, Есенин принялся увещевать.
   - Зинуль, только представь, как Юрка обрадуется? На Еннское водохранилище летом будем ездить, отдыхать, за грибами и ягодами... Драндулет дедовский продадим... Такая тачка! Как люди заживём! А?
   Зинаида молчала.
   - Надо-то всего лишь ещё сорок пять тысяч. А у нас на книжке как раз полтинничек и лежит. Налоги заплатим... Ну а на крайняк, - Васька мысленно поморщился, - можно и продать её. А, Зинуль? Такая машина! Ух, я тебя покатаю!
   - А Лариску из двадцать восьмой общаги тоже катать будешь?
   Дождь, который лил за окном, был ерундой по сравнению с тем холодным душем, которым окатила супруга.
   - Может, и ребёночка вашего покатаете?
   Эта фраза была гораздо больнее, чем удар сковородкой.
   - А может, мы все вместе покатаемся? Всем гаремом?
   Васька пришёл в себя:
   - Враньё это всё! Кто это тебе такие гадости наплёл? Нет у меня никого, кроме тебя. Никаких Ларисок, никакого гарема. А уж детей-то тем более нет... Кроме Юрки, конечно.
   - Нету? Да? - супруга подозрительно посмотрела на Васю. - А почему по всему Общагостану про тебя такие слухи ходят?
   - И ты этим слухам веришь?! Что не знаешь этих пришмандовок?! Их хлебом не корми, дай всяких гадостей про честных людей насобирать. Завидуют они нам!
   - Тогда откуда у тебя презервативы? Только не рассказывай, что ты их на лекции получил!
   Свалившись в нокдаун в третьем раунде, Вася собрал все свои силы и понял, что сможет довести этот бой до конца. Он не раз уже разыгрывал сцены оскорблённого достоинства, и всё было отрепетировано до последней ухмылки, ужимки, жеста, фразы и хлопанья дверью.
   - Не веришь? - воскликнул он. - Спроси у Сереги! Я всё в дом, всё в дом... Пашу днями и ночами, за баранкой геморрой себе зарабатываю! - он забегал по комнате. - Раз в жизни повезло! Машину выиграли! Деньги, можно сказать, собрал. А ты? Сковородкой!.. Родного мужа... Сотрясение мозга...
   Вася одной рукой схватился за голову, другой щёлкнул выключателем, выскочил в прихожую и накинул на плечи пальто. Потом он прислушался, не бежит ли супруга следом. В комнате было темно и тихо. "Ничего, - тут же решил Есенин, - сейчас посидит, отойдёт, одумается, ещё и искать пойдёт". Он напялил мокрые ботинки, вышел и демонстративно, но аккуратно хлопнул дверью.
   Обычно в такие моменты он шёл к Натусику. Жила она недалеко, была женщиной одинокой, и всегда могла обогреть, накормить, напоить и уложить спать, конечно, рядом с собой. "Пусть побегает, поищет, - думал Вася, выходя из общаги под занудный моросящий дождик, - а сковородку вообще выкинуть надо"... В карманах пальто весьма кстати обнаружились помятые сто рублей, и Есенин в ближайшем ночном ларьке купил бутылку водки "Хозяин" и полторашку пива "Еннский разлив".
   Редкие подъезды в Общагостане закрывались на ночь, вот и этот, где жила его зазноба, был распахнут настежь, будто бы поджидая ночных визитёров. На втором этаже Вася запнулся обо что-то мягкое и живое.
   - Кто тут? - спросил он.
   - Я сам не местный, - услышал он в ответ неприятный скрипучий голос, показавшийся ему удивительно знакомым, - я просто погреться залез. Дождь...
   - Ну-ка, ну-ка вставай, - сказал Вася, - пойдём на свет...
   Он взял за локоть поднявшегося с пола мужичка и повёл на третий этаж, где ещё чудом сохранилась тусклая пыльная лампочка. В её свете водитель сразу признал того самого бомжика, которого ссадил сегодня из автобуса.
   - Вот ни фига себе, опять ты? - удивленно разглядывая, красный гандончик и треснутые очочки произнес Вася. - Наверное, судьба. Выпить хочешь?
   - Да как же не выпить? - бомжик обрадовано засуетился. - Выпить можно, продрог весь...
   Есенин поставил на подоконник бутылку водки, а бомжик меж тем, пошебуршав в своей котомке, извлёк два маленьких пластиковых стаканчика.
   - Сам пей из своих стаканов, я из горлышка... - Вася набулькал "Хозяина" мужичку. - Тебя звать-то как?
   - Мирюгой все называют. Сам я не местный. На юга подался. Зимой в столице холодновато, а в Сочи благодать.
   - А меня Васей зовут, - сказал Есенин, - будем знакомы!
   Они выпили, закусив жидким хлебом "Еннского разлива".
   - Вот скажи мне, Мирюга, - Васе почему-то захотелось излить душу первому встречному, - почему все бабы такие суки? Ты к ним со всей любовью, а они тебе то сковородкой по морде, то аборт делать не хотят? - он плеснул бомжику еще водки. - Пашу как вол, считай сутками из-за баранки не вылажу. Могу я немного расслабиться?
   - Можешь, - сказал Мирюга, лихо опрокидывая пластмассовую рюмку. - По-любому надо.
   - Представляешь, Мирюга, - продолжал Вася, доставая из кармана пачку презервативов, - машину выиграл, Шевроле-Нива! А она снова недовольна, любовницы у тебя, кричит, ребёнок! Какой ребёнок?
   - А это у тебя кондомсы не "Окна любви" случайно? - спросил бомжик. - Если "Окна любви, ты с ними, парень, поосторожнее будь.
   - Чего? - ошарашено пролепетал Вася.
   - Не слышал, что ли? Москва давно гудит...
   - Чего гудит?
   - Вымирает Россия-то. Ещё лет десять-пятнадцать и всё... Задавят нас черножопые да косоглазые. А это ещё при Ельцине план такой разработали по увеличению рождаемости. Я тогда в министерстве здравоохранения работал.
   - Министром что ль был? - усмехнулся Вася.
   - Да нет, не министром. Программистом, - на полном серьёзе ответил Мирюга. - Там-то и узнал про этот план... Правда, внедрить не успели. А нынешние кинулись, делать-то что-то надо. Мужики мрут на войнах да в перестрелках, бабы рожать не хотят. Неуверенность в жизни, стрессы, здоровье нации - хуже некуда... Одним словом, не выдержал народ экономических и общественных реформ.
   - При чем здесь презервативы-то? - спросил Вася.
   - А при том... Госзаказ на специальные изделия N2 с дырками. Чтоб, значит, взрыв демографический устроить. Для того и закон о запрете абортов хотят принять.
   - Не понял, не понял... - Вася хлебнул ещё водки. - Ты хочешь сказать, что гандоны прямо дырявыми и производят?
   - Да, да... - покивал Мирюга и просительно протянул свой стаканчик. - Плесни-ка ещё... Вот эти "Окна любви" точно дырявые. А ещё большая партия замаскирована под китайские и корейские. Дорогие-то они боятся дырявить. Ими-то пользуется народ побогаче, могут и в суд подать. А простой народ в суд не пойдёт. Залетела баба, ну и хрен с ней, глядишь, ещё и рожать соберётся. А то, что дебилов плодим, оно и к лучшему. Дебилами управлять легче, главное, чтоб было, кем управлять.
   - Врёшь ты все, - сказал Вася, удивлённо разглядывая аккуратно запечатанные гандоны. - Быть того не может.
   - Не веришь, пойдём на улицу, наполним водичкой, сам убедишься...
   - А пойдём...
   Оставив недопитые бутылки на подоконнике, они спустились вниз, и вышли из подъезда. На углу дома из водосточной трубы хлестала дождевая вода с крыши. Вася достал презервативы, привычно надорвал пакетик, вытащил склизкую резинку и, размотав её, начал наполнять водой. Когда шарик увеличился до размеров хорошего апельсина, из самой серединки в районе соска презерватива зазмеилась тонкая струйка воды. Вася завязал конец гандона, нажал посильнее на шарик, и струйка брызнула сильнее.
   - Ни хрена себе! - воскликнул Есенин и с силой запустил водяную бомбу об асфальт. Шарик вопреки ожиданиям не лопнул, а покатился по лужам.
   - Ну вот... А ты не верил, - крякнул Мирюга. - Пойдём ещё водочки выпьем.
   - Подожди, - сказал Вася. - Может это брак какой-то, быть такого не может, - мысли путались в его голове, - так ведь можно и СПИД какой подхватить, гонорею...
   - Кому от СПИДа умереть, кому детей нарожать... - Мирюге похоже не терпелось вернуться в тёплый подъезд.
   Вася достал ещё один презерватив и снова наполнил его дождевой водой из водосточной трубы. Эффект был тот же самый. Снова едва заметная струйка выдала наличие дырки.
   - Вот сволочи! - закричал шофер, и ему совершенно расхотелось идти к Натусику, он и с ней предавался любовным утехам с презервативами именно этой марки.
   - Я пойду, погреюсь, - сказал Мирюга.
   - Погоди... - Есенин достал третий гандон.
   Дырка была и здесь. Вася зашвырнул бракованный шарик куда-то в темноту. И тут ему показалось, что он видит в пелене дождя женский силуэт. Есенин проворно скинул с ноги левый ботинок, яростно почесал пятку и, кинув на прощание Мирюге: "Допивай без меня!", бросился в дождливую ночную мглу догонять исчезающий призрак.
  
   WINDOWS - O'K! НО...
   На разных начальников по-разному действует известие о возможном скором снятии с занимаемой должности. Одни начинают просто изводить подчинённых напоследок, дабы надолго запомнили, другие - закрываются в кабинете как страус в джунглях во время случки, и даже не подумывают о какой-либо работе, третьи же наоборот с утроенной энергией бросаются в гущу дел, переходят на "короткую ногу" со всем коллективом и даже у технички порой начинают интересоваться, как здоровье её детей. Ириада Эдуардовна Иванова, она же директор МИРТВ, она же Шахиня, она же Сестра Крокодилы, явно относилась к третьей категории руководящих работников. После довольно конкретного намёка губернатора: "Засиделась ты, дорогуша, на этом МИРТВ, засиделась", Шахиня не только позволила Барракуде, да и всем желающим, щелкать "Семена радуги" на студии, но и милостиво разрешила свободным от съёмок и монтажа сотрудникам не шататься по студии до шести вечера, а уходить пораньше на час-другой.
   Редкая пятница выдавалась без праздников и юбилеев, которые приходилось снимать, но эта была именно такая. Видеооператор МИРТВ Артём Коренков благополучно бросил свою "ловушку мгновений" и свалил с работы ещё в начале пятого.
   Закатное солнце уже бросило свой прощальный взгляд на Еннск и скрылось за дымящими трубами Машиностроительного Завода. Осень - благодатная еннская осень - перевалила через свою половину, и даже и не пыталась сопротивляться надвигающимся холодам. Жизнь упорно тащила свою покоцанную арбу куда-то в неведомое...
   Когда первые же загоравшиеся окна многоэтажек на проспекте Гагарина сложились в свастику, Артём слегка удивился. Четыре совершенно одинаковые горящие буквы "Г" с хвостиками, загнутыми против часовой стрелки, соединялись основаниями и не оставляли сомнений в своём прочтении. "Это уже что-то новенькое", - подумал он в ожидании продолжения. Однако дальше появлялись только буквы.
   "ОБНОВ ЗАЧЕМ ЕМУ В ГОРОДЕ? НЕ В ЗАРЮ ЛЕТА ВЫБОР. АДАМУ СОР ПОДАРИЛ, ЛАД ЕВЕ. НА ТЕЛА ВЕТО ПОРОДИЛ, А В НИХ ИОНАВТ СДОХ. САМ УСТОЙ ЕЛ КА, ПИЛ И МОРОЗ. О! ПИЛИТЕ ДУБ! МАНИТ ЯМА ПЕРОМ..."
   "Забавно, забавно, - улыбался Артём, записывая очередное послание в блокнот. - Что же это всё может означать?"
   Следуя за загоравшимися то там, то тут окнами-буквами как грибник за груздями, Коренков и сам не заметил, как оказался возле дома, где был подвал "скамейщиков безвременья". Форточка была задраена, но сквозь щели пробивался свет, и доносились звуки оживлённого разговора. В "Скамье" явно кто-то заседал. "Зайду!" - решил Артём, тем более, что домой идти было рано, да и не особо хотелось.
   После субботнего "борщика" отношения с супругой носили характер временного перемирия. Ксюша не поверила рассказу Артёма о депривации, но по ночам к нему больше не приставала. Сорокавосьмичасовой день более не пугал техногенными мирами, но появилось состояние легкости, простоты и абсолютного возвышенного пофигизма. Дошло до того, что Коренков плюнул на все свои страхи и вчера первый раз отведал "медвяно-сладких" лотосов. На вкус они напоминали смесь бананов, малины и голубики. Почему Артём сделал такой вывод, он и сам понять не мог. В отличие от соратников Одиссея, его память оставалась незыблемой - "никто не забыт и ничто не забыто"...
   Не забыл Артём и сходить к Жорику - знакомому видеооператору с ТВЕНа и попросить посмотреть рабочую запись концерта "Капюшонов" в "Луноходе". Девушка, мелькнувшая в кадре, и в самом деле была очень похожа на Лунару, но на сто процентов Артём в этом уверен не был. Это была она и не она. Вполне возможно, что приехала в Еннск незнакомка, просто очень похожая на одноклассницу, как бывают похожи все восточные красавицы. Артём даже не поленился побывать в "Луноходе", но никто из барменов и завсегдатаев этого клуба не вспомнил темноволосую стройную азиатку в потёртых джинсах и сереньком свитерке.
   Все поиски оказались безрезультатными. Ещё месяца два назад Артём бы и расстроился по этому поводу, но сейчас в нём не спросясь поселилась бесповоротная уверенность в том, что скоро все ребусы и шарады разгадаются сами собой. Надо лишь следовать указаниям судьбы, или, как говорит дядя Юра, "прислушиваться к голосу своего демона"...
   В "Скамье безвременья" обитали в этот вечер трое.
   - Да будет нефть! - поздоровался Артём, заходя в подвальчик.
   - Сразу видно, наш человек, - Рома Землянин пьяно мотнул хаером в знак приветствия и добавил, - круг заквадратился...
   - Ионавты приветствуют работника линзы и объектива! - Моисеич подскочил к Артёму, сгрёб его в свои объятья, с минуту мял Коренковские косточки и приговаривал, - а мы тебя сидим ждём, ждём... Куда ты там запропал? Нектар совсем застоялся...
   Ли молча пожал Артёму руку, олицетворяя собой покой и умиротворение.
   Трудно было не догадаться, что "скамейщики" пили весь день. Под столом валялись три пустых трёхлитровых банки, а ещё две, наполненных до краёв мутной оранжевой жидкостью, ожидали Коренкова. Бражка на пшенице, которую Моисеич возвышенно называл нектаром, источала гадкий приторный аромат.
   Хозяин "Безвременья" проследил за Артёмовским взглядом и восторженно заорал:
   - Божественный напиток! Нектар Богов! Ты не думай, сам заводил!
   - Да я не думаю, - сказал Артём, принимая из рук Моисеича майонезную баночку с бражкой, - только в последнее время мне что-то алкоголь не лезет...
   - Он нынче не всем лезет, - согласился Моисеич. - Падай куда-нибудь... Я вот две недели назад, думал этот нектар в огненную воду превратить посредством поэтапной перегонки, и ни черта у меня не получилось...
   - Как так не получилось? - спросил Артём. Судя по всему и Ли, и Рома Землянин были в курсе событий.
   - А так! Сколько ни гнал - одна солёненькая водичка получалась. Так что приходится обходиться нектаром.
   Усевшись на свободную скамейку и ощутив вкус напитка, Артём внимательно огляделся. В "Скамье Безвременья" с момента его последнего посещения, а было это около месяца назад, произошли разительные перемены. Куда-то пропал шкаф с гнездившимися в нём музами, вместо него в углу, прямо на бетонном полу, стояла добрая дюжина системных блоков и десятка два старых потрёпанных мониторов. Эта компьютерная груда чем-то напомнила Артёму урожай тыкв десятилетней давности. Половины зеркал не было вообще, а те, что оставались, были изуверски то ли искарябаны, то ли изрезаны с задней стороны. Со стола куда-то исчезла зелёная бархатная скатерть, и весь вид приюта "безвременщиков", казалось, говорил о скором переезде обитателей этого подвала.
   Больше всего Артёма поразили окна-картины. Складывалось ощущение, что над ними кто-то с удовольствием поглумился. Окно, выходившее на восток, около которого сидел Землянин, пострадало больше всего. Там, где были изображены бегущие дети, кто-то чёрной гуашью небрежно подрисовал мальчику пышные гусарские усы и густую карломарксовскую бороду, начисто закрасив на его лице всех "солнечных зайчиков", а девочку наградил такой увесистой парой сисек, что им позавидовала бы даже Памела Андерсон. Окно, выходившее на юг, за спиной у Ли, практически не пострадало. Но из-за того, что форточка была наглухо закрыта и забита листом фанеры, казалось, что всем проходившим людям неведомый палач за какие-то неискуплённые грешки поотрубал головы. Окно с ночным городом осталось у Артёма за спиной, поэтому разглядеть его во всех подробностях не получилось, зато он очень хорошо видел четвёртое окно позади Моисеича. Старик всё так же сидел в лодке с удочкой в руках, но опять чья-то шаловливая ручонка оставила здесь свою отметину. Рядом с лодкой плавала здоровущая чёрная морская мина времен Первой мировой. Такие мины, сорвавшиеся с якоря и всплывшие на поверхность, называли "бродягами", но неизвестный художник назвал её по-своему. На чёрной рогатой поверхности маленькими чёткими беленькими буквами было выведено: "Живой Буй". Буква "Б" заметно отличалась от других, и это позволяло сделать вывод, что первоначально там было совсем другое слово.
   - Кто это у вас тут так повандалил? - удивлённо поинтересовался Артём.
   - Ребятишки соседские, - хмуро ответствовал Моисеич, прихлёбывая из баночки божественный напиток. Было заметно, что он не хочет разговаривать на эту тему.
   - А шкаф с музами куда подевался?
   - Музы-заразы разлетелись, и шкаф с собой прихватили, - пьяно ухмыляясь, заметил Землянин. - Я свою музу, старик, месяц уже поймать не могу.
   - Шкафа с музами больше у нас нет, - мрачно подтвердил Ли, - одно компьютерное барахло осталось.
   - А чьё это добро?
   - Да сосед тут один решил прихватизировать подвальчик, - раскололся Моисеич. - Похоже, войну за подвал мы беспробудно проигрываем. Он хочет здесь что-то типа компьютерной ремонтной мастерской открыть. Наглый как бронепоезд...
   - И куда же вы теперь?
   - Посмотрим... Безвременье большое, место всегда отыщется.
   - На отдельно взятом участке военных действий тьма побеждает свет, - подытожил Ли. - Были у нас окна, теперь будут Windowsы.
   - Пророк - компьютер! - встрепенулся Рома Землянин, похоже, тема была для него очень больной. - Окна придумал Бог, а Windowsы - сатана.
   - Наше всё в паутине, - согласился Артём.
   - В паутине Инета, старик, в паутине Инета, - живописно изображая, непослушными руками всемирную сеть уточнил Землянин. - Компьютер без Интернета, старик, что унитаз без канализации. А лукавый не случайно назвал эти ящички Windowsами, - он мотнул головой в сторону груды компьютеров. - Люди прилипают к ним как мухи, и сатана вытягивает из них всю психофизическую энергию. А окна...
   - А окна, - перебил его Моисеич, - наоборот - позволяют собрать в одном месте некий астральный свет. Всё происходит очень просто: люди выплёскивают свою психическую энергию на окна постоянно. Ты же подходишь к окну, смотришь в него, видишь мир. Там, где происходит сосредоточение света, находится эфирный фокус. Если в него попадает взгляд человека, то он приобретает способность видеть невидимое...
   - Это, примерно, так же, как с зеркалом, - негромко подтвердил Костя. - "Каменные зеркала" Тибета имеют размеры почти с двухкилометровую гору, а размещённые определённым образом, они создают эффект машины времени, которая способна переносить посвящённого в разные временные эпохи и другие миры. Между прочим, пирамиды Египта когда-то тоже были покрыты сверкающими изразцами - тоже, по сути, зеркалами. А всё потому, что зеркала существуют для самосозерцания, подобно отражающей Луне. Это дверь, через которую может пройти душа. А обратная сторона зеркала, - Артём бросил быстрый взгляд на покорябанные зеркала "Скамьи", а Ли не обращая на него внимания продолжал, - ранее применялась для медитации, а в качестве рисунка использовалась мандала - схема Вселенной. Такими вот зеркалами и пользовались этруски.
   - Окна - это то же самое, - поддержал Моисеич. - Каждый дом смотрит на тебя десятками "зеркал", с обратной стороны которых определённые люди со своей кинетической энергией мыслеформ...
   - Давайте, выпьем, - оборвал его Рома Землянин, - за то, чтобы человечество поменьше заглядывало в Windowsы, а побольше - в окна...
   - Как вуайеристы, - со свойственным ему цинизмом подсказал Костя. Рома обиженно засопел, и показал сотоварищу средний палец на правой руке.
   Артём сделал пару глотков божественного нектара, тогда как другие обитатели "Скамьи" допивали уже по третьей майонезной баночке. Лавр Моисеевич был, похоже, единственным, кто успел стреножить своего Пегаса, и его вдруг пробило на гениальные фразы. Зрелище поистине было великолепным. Наоб с минуту сидел, охвативши голову своими железными лапищами, затем вскакивал, поднимал руки вверх, подпирая низкий потолок приюта "безвременщиков" и восклицал:
   - Потолок и я - патология!!!
   Или:
   - Жизнь прожить - разделить планету напополам!!!
   И ещё:
   - Теория двух "Я" даёт надежду на выживание!!!
   И дальше в том же сумасшедшем духе.
   После каждой произнесённой фразы Костя Ли быстро чертил на листке бумаги карандашом какой-то иероглиф и показывал его Моисеичу. При этом Наоб смотрел на этот знак, обречённо вздыхал, садился и снова хватался за голову. Видимо, все эти "метафизические" фразы были известны в Древнем Китае, ещё задолго до того, как они пришли в сумасшедшую голову поэта, и Моисеич занимался откровенным плагиатом. Землянин же всё никак не мог выйти из лабиринта своих мыслеформ, что-то бормоча и перебирая то зеркала, то Windowsы, то окна. Артём подсел поближе и внимательно прислушался. Речь шла о старике Окносе. И почудилось Коренкову в этом рассказе что-то знакомое, виденное или слышанное совсем недавно.
   - Мне больше нравится его величать просто Окном... По-гречески, с ударением на первую букву... Римляне же прибавляют своё окончание. Но... это дело вкуса... История в высшей степени поучительна. Окн был глубоким стариком, а умирать никак не хотел. Всё за чем-то цеплялся за свою ненужную бесцельную жизнь. Так вот его в Аиде осудили на бессмысленный, как и его наземное существование, труд: он плёл канат, а тупая ослица стояла рядом и тут же эту верёвку хавала...
   - А как он умер?
   - Не знаю, старик, не знаю, - сказал Рома, залпом махнув ещё одну баночку нектара. - Жив поди до сих пор... Сидит себе в Аиде и плетёт верёвки... Да и вообще... Ничто не ново под луной - всё выдумали древние греки, римляне, египтяне - и окна, и Windowsы, и театры, и газеты, и даже PR-ы и чёрные, и серые, и белые...
   - Ну с театром я не спорю, а вот с PR-ом ты что-то перегнул....
   - Не веришь? Давай поспорим...
   Артём благоразумно отказался, а Землянин довольно ухмыльнувшись, принялся за новую историю.
   - У одного мужика - Пиэра - было девять дочерей Пиэрид. Это опять по греческой легенде, я как-то римлянам не доверяю... Так вот... О чём я? А ну и да, им вдруг показалось, что они вполне могут соперничать с музами, вроде как, мол, талант талантом, а ты попробуй его продать. Ну и в честном споре они, конечно же, проиграли. Музы покарали их за гордость, превратив в птиц. То ли в сорок, то ли в уток... Не помню, точно...
   - Ну и при чём же здесь Pablic Rilation?
   - Ну, как при чём? Как при чём? - разгорячился Землянин. - Pablic Rilation это и есть пиэрийские сороки, которые тащат на своих хвостах пустые вести, пытаются вдолбать нам это всё в головы и думают, что музы никогда их не покарают...
   - Полная чушь! - воскликнул Моисеич. - Теорема материализма и его категорий - равнозначна фундаменту для карточного домика! Есть пустота вне пустоты! Отбрасывать такие вещи неразумно! То есть замкнутость в замкнутости! Как наивно исходить будем с нуля? Пустота относительно чего? Относительно себя? Ему настал период - период побыть одному...
   - О! А про это Лао Цзы ничего не писал! - произнёс Ли.
   Лавр Моисеевич снова вскочил, упёр руки в потолок, возгордившись не хуже пиэрид победой над Лао Цзы. Ли снова закрыл глаза и отрешился от мира, а Рома Землянин полез под стол в поисках очередной банки с божественным нектаром, но, судя по всему, с той же целью, что и Костя - отрешиться от мира.
   Артём ещё раз приложился к баночке, но осушить её так и не смог. Чувство возвышенного пофигизма и блаженной эйфории овладели им, едва он увидел левостороннюю свастику в окнах дома и начал читать очередное послание. А троица "скамейщиков" допивала уже вторую флягу бражки, и, казалось, даже не планировала пьянеть. "Странные люди, - думал Коренков, - русский, еврей и кореец... Непризнанный рок-музыкант, поэт-авангардист и художник-сюрреалист...Что между ними может быть общего? Общего много... Но самое смешное - что я про них знаю всё и ничего. Видел картины, читал стихи, слушал песни - и как будто бы я их знаю, чувствую. И как гений по дегустации гениальности я бы сказал, что творят они шедевры. А где они живут? Где работают? Вот вопрос. Когда я их встречаю на улице, в отличие от всех других знакомцев, они никогда не спрашивают, сколько я зарабатываю, престижная ли у меня должность. И это мне нравится в них больше всего. Стоп! Что же Моисеич сказал, когда я пришёл? Как-то так: ионавты приветствуют... А ведь я сегодня читал"...
   Артём быстро достал блокнотик, нашёл последнюю запись и обнаружил это загадочное слово.
   - Лавр Моисеич, - окликнул Коренков Наоба, который уже перестал поддерживать потолок в "Скамье Безвременья", - когда я пришёл, вы мне сказали: ионавты приветствуют какого-то там с линзами?..
   - Ионавты? - искренне удивился Моисеич.
   - Тебе послышалось! - вместо хозяина отозвался Ли. - Скорее здесь собрались закоренелые алконавты. Хотя может быть, и не послышалось, а, Моисеич?
   Сердце Артёма вдруг судорожно забилось и стало выпрыгивать из груди. "Сотовый", - сообразил он и полез во внутренний карман за мобилой. Супруга звонила как всегда не вовремя, хотя после сегодняшнего тесного общения с "безвременщиками" Коренков с трудом себе представлял, что вообще в этом мире может быть "вовремя".
   - Минутку! - поднял указательный палец Артём. Моисеич, видимо обрадовавшись тому, что не придётся отвечать на каверзный вопрос Ли, подхватил две пустые банки и с трудом выполз из подвала.
   Коренков нажал кнопку приёма, но услышал лишь шипение. Тогда он подскочил со скамейки и подбежал к форточке в поисках лучшей связи.
   - ...нков! Ну и где ты запропал? - услышал он вечно раздражённый голос супруги.
   - Алло, Ксюш! Привет! - Артёму вдруг показалось, что даже через сотовую связь супруга прекрасно чувствует отвратительный аромат божественного напитка. - Я тут к Моисеичу зашёл в "Скамью", скоро буду...
   - Знаешь, который час?
   - А что?
   - Уже девять! Сколько тебя ещё ждать? У Настюшки температура поднялась, а ты где-то бродишь!
   - Всё, уже иду...
   Артём выключил телефон и засунул его обратно в карман. Моисеич всё не возвращался. Костя Ли уже прилёг на скамейку и только Рома Землянин всё пытался нацедить из фляги хоть каплю божественного нектара.
   - Пойду я, наверное, - сказал Артём, надевая куртку, и нахлобучивая кепку. - Моисеич куда-то запропастился...
   - Короче, я тоже пошёл, - зло сказал Рома и катнул ногой флягу под стол. - "Скамья Безвременья" временно переквалифицируется в вытрезвитель.
   Землянин накинул длинный тёмно-серый плащ, очень подходящий к его чёрным патлам, и попытался добудиться спящего корейца:
   - Костя! Ли!
   - М...м...м... - промычал что-то неразборчивое Константин. - Сознание, пра-сознание, под пра-сознанием сама природа. Живучесть пьяного человека в его природе... Я сплю...
   - Во, алконавт! - показал пальцем Рома на мирно посапывающего Ли. - Отвечает как по писанному... Ладно, погнали.
   Когда остатки разрозненных "скамейщиков" выбрались из подвала, на часах уже было время "избить, ограбить, а потом убить".
   - Ладно, давай! До скорого, - попытался было попрощаться Коренков.
   - Слушай, старик, да нам по пути, - возразил Рома. - Я к Пантону пойду зайду. Может, чего бухнуть у него завалялось, не хочешь со мной?
   - Не, кирять не охота, - отказался Коренков. Предвкушение добрых двенадцати часов сладкого сна после прошлой анимационно-депривационной ночи, не шли ни в какое сравнение со спиртным.
   Они поплелись вдвоём, петляя между стандартными пятиэтажками, к проспекту Гагарина. Артём всё вглядывался в окружающий сумрак:
   - Что-то Моисеича нигде не видно. Банки забрал и как сквозь землю...
   - Ты бы поосторожнее с ним, - тихо сказал Рома уже подозрительно трезвым голосом, - и с ним, и с Костей...
   - Слушай, да какая "весёлая чёрная сучка" между вами пробежала? - засмеялся Артём, вспомнив народный фольклор. - Я тут как-то снимал в парке... Не хотелось бы рассказывать, но они тоже на тебя что-то сильно наезжали...
   - Наезжали? Это их дело, и оно у них очень даже непростое, я бы даже сказал деликатное.
   - Так вы бы объяснили, - хмуро сказал Коренков, - а то всё в Штирлицев играете.
   - Ну хорошо... - нехотя после долгого раздумья согласился Рома Землянин. Он достал сигарету, молча угостил попутчика, щёлкнул зажигалкой и прикурил. - Им нужен четвёртый. Я им быть не могу в силу очень важных причин...
   - Да кому им? - Артёма уже начинала бесить вся эта таинственность.
   - Им - Моисеичу и Ли, ионавтам-алконавтам... Они ещё себя называют Исполняющими Обязанности...
   - Кого?
   - Что кого?
   - Ну, кого исполняющими обязанности?
   - Как кого? Понятно кого! И.О. Человека, или Исполняющие Обязанности Людей.
   - Так они что - не люди? - снова засмеялся Артём. - Это что-то новенькое...
   - Как бы те объяснить?.. - совершенно серьёзно спросил Рома, перепрыгивая через огромную лужу. - Люди, конечно, люди... Но немного уже не люди... Давай я обо всём в порядке поступающих мыслеформ?
   - Давай, - согласился Артём. - О, чёрт! - в темноте он неудачно наступил в ямку с водой и по щиколотку погрузился в холодную мерзкую жижу.
   - Ты знаешь, что такое свастика?
   Артём замер, забыв обо всём на свете, в том числе и о луже. Вернее, он продолжал идти, но уже не чувствовал ни ног, ни времени, ни неудобств полной темноты. Все ребусы и шарады, как он и предполагал, принялись отгадываться.
   - Ну это солнце, - неуверенно промямлил он. - Арии так солнцеворот изображали... А потом фашисты...
   - Вот только фашистов не трогай! - перебил его Рома. - Хватит с нас Штирлица и всяких там Юстасов с Алексами... Ещё не хватало, чтоб ты шизанулся, как тот радиолюбитель... Короче, свастикой - левосторонней и правосторонней - и арии, и гиперборейцы, а до них атланты, лемурийцы обозначали Синхроптозариум, то есть одновременное падение вверх, заключённое в определённое пространство...
   - Как, как? - переспросил Артём.
   - Ты мне можешь не верить... - задумчиво ответствовал Рома. - Ну вот к примеру, ты сам... Ну как бы тебе попроще объяснить? Вот будет ясный солнечный день, возьми карандаш, бумагу и нарисуй солнышко.
   - Ну? - снова недоумённо спросил Артём.
   - Загну! - разозлился Рома. - Разве ты станешь рисовать свастику, глядя на солнце, а? Станешь?
   Артём задумался, и тут же решил, что вряд ли:
   - Нет!
   - А что ты нарисуешь? - спросил Рома и тут же сам себе ответил, - а нарисуешь ты обыкновенный кружок с палочками вокруг. Так же как и любой ребёнок, и первобытный человек, и самобытный, и стенобитный. Да и вообще не могли столько разных народов одинаково солнышко изображать. Я и сам давно об этом догадывался. А на самом деле никакого секрета нет. В Китае в древнем четыре свастики квадратиком в любом храме буддийском были. Да и сейчас есть. Это потому, что в Шамбале атланты живут, а они всё это ламам рассказывают. А мы-то, старик, - прямые наследники гиперборейцев...Раньше на всех русичах, даже на православных, была свастика. Только вот обозначала она не солнце, а Синхроптозариум или Синхрозариум или Универсум... Короче, названий у него много. Позже всем, кстати, по-разному, мозги промыли. Свастика осталась, а смысл её утерян.
   - И что же это такое-то? Син..запто.. - спросил Артём, когда Рома замолчал. Коренков уже почти поверил в бредовые россказни "скамейщика" о существовании некоего ИОНа с ионавтами, но от этого разгадки не становились понятнее. - Как оно выглядит?
   - Син-хро-пто-зариум, - растягивая по слогам, уточнил Рома. Он остановился, закурил новую сигарету, подумал и пожал плечами. - Словами этого не описать. Но мы же договорились - по порядку.
   - Да, да...
   - Так вот... Моисеич и Ли раздобыли целую кучу древних письмён этрусков. Был такой загадочный народ ещё до нашей эры, слышал наверное?
   - Да, что-то слышал...
   - Так вот, старик, их письмена расшифровать до сих пор никто не смог, а Наоб и Костя Ли раскодировали. Как они это сделали, честно сказать, я не знаю. Примерно понял, что у них не только дело в левостороннем написании, но ещё в какой-то графике то ли сверху вниз, то ли наоборот. Понял лишь, что дело всё в понимании этрусками деления мира не только по вертикали: небо, земля, ядро, но и по горизонтали на четыре стороны света. Мы привыкли видеть плоскость, а надо видеть объём и читать также... Поэтому их клинописи никто и не мог понять. Когда же Наоб и Ли прочитали, то выяснилось, что этруски прямые наследники гиперборейцев и атлантов. А в этих свитках и было...
   - Понял, теперь понял...
   - Ну вот и хорошо... Там всё и было про устройство Синхроптозариума. Про Бога Вертумна, который создал этот мир, и вращал его... Ему позже даже римляне поклонялись. Но потом он стал забываться, как и истинный смысл знака - свастики - и предназначения.
   - Погоди, а ты говорил, что им нужен четвёртый...
   - Стать ионавтом, старик, очень сложно, и в то же время очень просто, - продолжал рассказывать Рома, - но для того, чтобы осуществить квадратуру круга нужны четверо Исполняющих Обязанности. Понимаешь, Синхроптозариум вращается как огромные песочные часы, где сосуды для песчинок - два почти одинаковых мира. А скорость вращения такова, чтобы на песчинки, то есть на людей, действовала центробежная сила. Тайна же Синхроптозариума заключается в том, что он обладает и второй силой - центростремительной, энергией, которая направлена к центру - в ИОН. Если человек сможет трансформировать центробежную силу в центростремительную, он постигнет главный урок своей жизни, и попадёт в ИОН. А это, в свою очередь, значит, что он станет тождественным самой силе, будет не просто жертвой судьбы, а её сотворцем. В ИОНе - центрированной точке равновесия - он окажется вне времени и пространства, он обнаружит себя в вечности. Но Вертумн примет лишь четвёрку, потому что только четверо могут замкнуть квадратуру круга ИОНа. Понятно?
   Артём утвердительно качнул головой, хотя был в полной уверенности, что этого знака Землянин в темноте всё равно не увидит. Рома же, не дожидаясь ответа, продолжал:
   - Сложности возникают с движением времени в наших двух мирах. Оно и там и здесь практически одинаково, хотя бывают и остановки. Вот у тебя когда-нибудь дежа вю было? Ну как будто ты уже видел, всё, что сейчас будет.
   - Было, было... И не раз, - подтвердил Коренков. За три недели депривации дежа вю у Артёма появлялось чаще, чем за всю предыдущую жизнь.
   - Это происходит балансировка между мирами. Синхроптозариум останавливается и начинает вращаться в другую сторону. Но в то мгновение, когда он замирает, песчинки, на которые уже не действует центробежная сила, пересыпаются и вылетают из одного мира в другой.
   - Как-то запутано всё, - вздохнул Артём. - Я опять ничего не понял.
   - Ну, например, бинокулярное зрение. Ты смотришь двумя глазами, а видишь одну картинку, понимаешь? - Рома остановился и поглядел на Коренкова как заслуженный учитель на беспробудного двоечника.
   - Не очень...
   - Ты, - Землянин ткнул пальцем в грудь видеооператора, с детства привыкшего смотреть одним глазом, - им нужен в качестве четвёртого Исполняющего Обязанности. Твоё место - север и ночь, а моё - восток и рассвет. Это, кстати, опять же по этрускам, место добрых богов их пантеона. У злых - запад. А это Моисеич и Ли.
   - И что?
   - И то, - они снова двинулись, перепрыгивая через лужи. Если бы какой-нибудь молодой честолюбивый психиатр случайно подслушал их разговор, он бы тут же защитил докторскую. - Я не могу сейчас уходить. У меня миссия своя... А они за это на меня надулись...
   - А какая у тебя миссия?
   - Да есть одна... Даже не одна - несколько. Во-первых, книгу надо дописать и продвинуть. Во-вторых, новый альбом замыслил. В третьих, сам понимаешь, старик: Полина, дети. Да ещё кое с кем разобраться надо.
   - С кем разобраться? - Коренков понял, что Рома откровенно врёт.
   - Много будешь знать, - закрывая тему, наставительно сказал Землянин, - состаришься как Окнос и будешь в Аиде верёвки плесть...
   Они уже подходили к дому Коренкова.
   - Так что мне теперь делать? - спросил Артём.
   - Ждать...
   - И долго?
   - Не долго, старик, не долго, - Землянин похлопал Артёма по плечу. - Через неделю всё будет ясно, в следующее воскресенье. Третьего ионавта они уже нашли. Самое главное - никого не слушай: ни жену, ни дочку. Дочку - в особенности, и никому ничего не рассказывай...
   - Стоп, - сказал Артём, - а что это мне даст? Ну если я стану Исполняющим Обязанности?
   - Ты сначала стань, - усмехнулся Рома. - А вообще-то, если и есть в жизни что-то прикольное, так это стать ионавтом.
   - Подожди, - Артём не мог до конца поверить. - А как же... Ну это...
   - Извини, старик. Ли тебе позвонит на неделе, и вы обо всём договоритесь. Всё что я мог тебе рассказать - рассказал. До остального сам дойдёшь. Со временем. А у меня сегодня ещё дел по горло. Пока! Береги своего КА.
   - Ты скажи главное: если два мира, значит и два меня? - крикнул Артём вслед уходящему Землянину, но тот уже будто канул в ближайшую лужу.
   Поднявшись на третий этаж, Артём, не желая тревожить домочадцев, привычно тихонько открыл дверь в квартиру своим ключом и с удивлением обнаружил Ксюшу и Настю мирно почивавшими в своих кроватях. Видимо, температура у дочки не была такой огромной, иначе бы супруга не оставила девочку одну. Он переоделся, поскидывал грязную одежду в шкафчик в ванной и затем установил на кухонном столе видеокамеру. Взяв банку с маринованными лотосами, он сел перед "Panasonic"ом и не спеша, насколько позволяла память, пребывающая в депривации, записал все разговоры в "Скамье безвременщиков" и рассказ Землянина о Синхроптозариуме.
   Дома, в привычной обстановке, все эти откровения казались Артёму настолько бредовыми, что он даже немного расстроился. Так иногда бывает: снимаешь видеоряд и кадр в глазке видоискателя кажется безумно гениальным, а потом вставляешь кассету в видеомагнитофон, начинаешь просматривать по монитору и видишь, что ничего особенного нет - так, простая заурядная съёмка. Съев ещё пару ложек маринованных лотосов, Коренков подставил ладонь ко рту, дыхнул на неё несколько раз, понюхал и обнаружил, что никакого перегара от бражки не ощущается. Он убрал камеру и, блаженно потягиваясь, завалился под тёплый бочок супруги.
   Удвоив свой суточный цикл, Артём стал засыпать мгновенно безо всяких "перевертней", точно младенец вдоволь насосавшись молока из материнской груди. Но сейчас почему-то сон ни в какую не шёл.
   "Можно подумать, у них где-то там звездолёт в подвале припрятан, - начал размышлять Коренков. - Ионавты-алконавты. Если так пить - не то что Вертумн пригрезится, там вся кодла олимпийских богов во главе с Зевсом на чай заходить будет. Да и почему, собственно, я должен ему верить. Окна загораются? Свастика? Так они любому могут загореться, а если ещё не спать целый месяц, перед глазами такие огоньки бегать будут, что ещё не такое бредовое послание прочитать можно. Скорее всего, моё увлечение астрономией сказывается: Стрельцы, Скорпионы, Львы, Волосы Вероники... Что ещё? Кейбель с Лунарой пропали... Ах, да... Записка от Кейбеля... Так он скорее всего бухал со "скамейщиками", наслушался как я их бредовых мыслей, а теперь как Андрюха Косой в какой-нибудь деревне спивается. Лунара могла мужичка найти, живёт с ним где-нибудь на окраине Еннска, а к родителям идти не хочет. Что ещё? "Ситаюсий окна"? Наверняка что-нибудь сказал по-китайски... Банку вручил, как взятку, сам через неделю позвонит, скажет: свадьбу у дочки поснимать надо. Мол, лотосы ел? Ел... Следующее воскресенье? Да... Даже если Ли не позвонит, обязательно схожу - такое бесплатное шоу пропускать аж жалко. Ещё бы дядю Юру взять - ему там будет, где развернуться..."
   Артём, умиротворённый этой идеей, стал погружаться в сладкую истому и там, в глубине, увидел безупречно яркий оранжевый свет...
   ...Огромное оранжевое солнце вставало над благословенной Миссой. Воздух дрожал и переливался, наполненный свежестью и негой, многоголосьем тысяч птиц, облепивших разноцветные черепичные крыши, и звуками летящего от дома к дому мелодичного перелива весёлых серебряных колокольчиков. Будто повинуясь их манящему звону, из домов, двери которых были прикрыты плотными полотнищами с красочными рисунками зверей и цветов, стали выходить мужчины и женщины. Локоны женщин причудливыми завитками змеились по лицу, спускались по изящным шейкам на груди, обтянутые тончайшими материями, и падали вместе с разноцветными складками юбок. Волосы мужчин были стянуты ремешками, а короткие, чуть-чуть не доходящие до колен, свободные накидки украшены вышивками и кожаными тиснёными поясами. Такой же яркий праздничный наряд Артём вдруг обнаружил и на себе. Он с изумлением осмотрел тесьму на рукавах, украшенную большими золотистыми цветами, дотронулся до платья, лёгкого, почти неощутимого, из какой-то воздушной белой материи. Ноги его были обуты в удобные кожаные сандалии с длинными ремешками, опутывавшими икры.
   Он с какой-то непоколебимой уверенностью шёл вслед за людьми по неширокой, вымощенной гладкими гранитными плитами улице. Перезвон колокольчиков становился всё громче и громче, пока не слился с гомоном праздничной толпы и не превратился в безумную по своей красоте мелодию всеобщего торжества. Маленькая Фиолетовая улочка вывела на центральную Жёлтую площадь. Почему именно Фиолетовая именно на Жёлтую, Артём и сам не мог сказать. Он просто это знал, знал всегда.
   В центре площади ограниченный девятью громадными сине-серыми камнями звенел разноцветными потоками сверкающий фонтан. Двухметровый золотой подсолнух из каждого своего семени выбрасывал в небо струю определённого цвета. Однако, достигая бассейна, вода приобретала свой обычный вид. Артём застыл, пытаясь понять, за счёт чего достигается такой эффект. А струи звенели тысячами колокольчиков, как струны неведомой лиры, и мелодия эта окутывала весь огромный город серебристым облаком радости, счастья, торжества, и в то же время дрожащей тревоги и предвкушения неизбежности.
   Заворожённый пением золотого цветка, Артём не сразу увидел храм, располагавшийся позади фонтана. Огромные янтарные песочные часы светились ровным приятным оранжевым сиянием. Вместе с тем, прекрасно были видны песчинки, пересыпавшиеся из верхней половины в нижнюю. Прямо посередине, в месте единения двух частей, как будто застрял большой жёлтый диск. Артём понял, что сияние исходит именно от него.
   - Господин Жизни как раз в самом центре - значит сегодня день осеннего равноденствия, - услышал Артём за спиной приятный мягкий мужской голос. - Вы, наверное, впервые принимаете участие в церемонии?
   Артём обернулся. Перед ним стоял щупленький невысокого роста мужчина с рыжей бородой, завязанной в середине тесёмкой.
   - Я говорю, вы, наверное, новичок?
   - Скорее да, чем нет, - попытался сообразить Артём.
   - А, понимаю, - с приятной улыбкой сказал мужчина. - Вы, верно, этот год так были увлечены своим Цветом Жизни, что даже забыли о Дне Поднесения?
   Артёму ничего не оставалось, как молча кивнуть.
   - У меня такое тоже было пару раз... Ах, извините, забыл представиться: моё семя - Друг Глины. Позвольте узнать, как вас величать?
   Артём сказал первое, что пришло ему в голову:
   - Маг Окон!
   - О-о-о! - мужчина с чувством пожал протянутую ему руку. - Я много наслышан о Магах Окон. А позвольте узнать, "Заоконье" - это не ваше творение?
   - Нет, - ответил Артём. - Куда мне, я ещё только учусь сочинять окна.
   В этот миг вдруг стало темнеть. Маг Окон поначалу подумал, что это ему показалось, но тьма над площадью с каждой секундой становилась всё гуще и гуще. Толпа разнаряженных жителей Миссы смолкла в ожидании чуда. И в этой тишине ещё отчетливей зазвучала мелодия фонтана. Теперь он звал куда-то, торопил и вселял надежду. Струи его стали ещё ярче, насыщенней. Они отражали янтарный свет песочных часов, переливались в нём, отбрасывали миллионы бликов, как будто пытаясь искупать в своей благодати всех, кто был на площади. Люди на несколько секунд замерли, а потом в едином порыве подхватили странную песню фонтана. Через минуту стало светлеть. И с каждым новым лучом поднимавшегося над городской стеной солнца ликование становилось всё радостнее и безудержнее. Теперь оно получило направление - мужчины и женщины стали покидать площадь, направляясь к восточным городским воротам, навстречу поднимавшемуся Господину Жизни.
   Маг Окон и Друг Глины влились в общий поток, сдерживая желание броситься вперёд и бежать, стремиться... "К чему? Куда?" - подумал Артём, поймав себя на такой мысли. Но люди вокруг, видимо, прекрасно знали все ответы. Дружно покидая город, выходя за огромные обитые золотой, блестящей в лучах солнца, чеканкой, ворота, они на секунду останавливались, поднимали руки вверх, к небу, будто тянулись к Господину Жизни, приветствуя его, потом сгибали руки в локтях и закладывали за голову. Артём проделал этот ритуал легко, если не сказать, привычно. Так же привычно, он сложил пальцы обеих рук в фиги и замкнул "Кольцо Змеи" за головой. И смысл своих действий он помнил... Помнил?
   - Сын Солнца в этом году как никогда золотист, - сказал Друг Глины.
   Артём посмотрел вдаль, туда, куда уходила ровная, как будто золотистый асфальт, дорога, обрамлённая полями серебристого льна, туда, куда и направлялись жители благодатной Миссы. Там впереди Маг Окон увидел смутные очертания серых в голубой дымке холмов. Над ними высился огромный подсолнух. Его большая круглая голова была обрамлена жёлтым венчиком лепестков, казавшимися ещё огненнее из-за висевшего над ней солнца. Шляпа подсолнуха по своим размерам ничуть не уступала видимому диску светила. Теперь Магу Окон стала понятна причина затмения.
   - Уважаемый Маг Окон, - обратился к Артёму Друг Глины. - Простите мне мою бестактность, совсем забыл рассказать вам о Дне Поднесения. Вижу, что вы потрясены...
   - Было бы очень любезно с вашей стороны, - ответил Артём совсем непривычной для себя фразой.
   - Миссаниане - самые счастливые люди на земле, - начал Друг Глины. - Мы живём одним днём, как дети. Хотя точнее будет сказать - одним годом. Ложь, зависть, нетерпимость, агрессия неведомы нам. Мы живём в гармонии с собой и с природой. Мир осуществляет Божественный план. Мы наделены даром понимая значения вечного цикла прихода и выхода из существования. Все миссаниане стараются найти своё удовлетворение в активном участии в великом процессе жизни. Мы все - творцы. Ну вы меня понимаете... Меня зовут Друг Глины, потому что я гончар, я заставляю глину оживать. Вот рядом с нами идёт Жрица Снов. Она придумывает сновидения. Сзади нас Князь Радуг. Вы же видели фонтан на Жёлтой площади - это его рук творение. Ну а вы, соответственно, Маг Окон - сочиняете бессмертные шедевры.
   - В чём же секрет Миссы? - неожиданно для самого себя спросил Артём.
   - Секрета никакого нет. Каждую осень во время равноденствия мы празднуем День Поднесения. Сейчас мы все идём к Сыну Солнца. Золотой Цветок дарит каждому миссанианину, достигшему Совершенно Летней Гармонии, своё Божественное семя.
   Артём подумал: "А достиг ли я Совершенно Летней Гармонии?", и спросил:
   - А всем ли хватает этих семян?
   - Вот здесь-то и кроется не секрет, но тайна Золотого Цветка. Этих разноцветных семян вырастает ровно по количеству пришедших к Сыну Солнца. Каждый вкусивший цветного семени одаривается Божественным пониманием, поэтому-то мы мало заботимся о пропитании, материальных ценностях. И уж тем более, никто не гонится за славой, силой и деньгами. Мы все занимаемся чистым Богосотворчеством. Ну, конечно, кроме одного человека...
   - Какого человека? - у Мага Окон похолодело внутри.
   - Его здесь не видно, - продолжал свой рассказ Друг Глины, - он где-то в начале шествия. Одному из нас наряду с цветной семечкой каждый год выпадает чёрная. Этот человек должен сделать свой трудный выбор, закопать своё Божественное семя в землю, а съесть чёрную семечку вместе с шелухой.
   - После этого он умирает?
   - Подождите, уважаемый Маг Окон. Вы слегка подзабыли: мы говорим - не умер, а сбросил шелуху или лузгнул или ошелушился... А вся загадка миссаниан и состоит в этом выборе. Отказаться от вечного блаженства в пользу всех остальных. Но это всего лишь на год. До тех пор, пока из брошенной им в землю семечки не вырастет новый Сын Солнца. Этот год отшельник испытывает невыразимые муки безделия, бездарности, равнодушия, безбожественности, серости, безразличия... Но об этом мне трудно говорить - мне пока не доводилось предстать перед этим выбором...
   - А если миссанианин бросит в землю чёрную семечку, а сам съест цветную?
   - Этого ещё никогда никто не сделал, - задумавшись сказал гончар. - И я думаю, никто никогда не сделает... А вот мы, кстати, уже и подходим к девяти холмам.
   Дорога, укрытая золотым асфальтом вдруг сделала петлю, юркнув за один из холмов, и вскоре шествию миссаниан отрылся срединный главный холм с Сыном Солнца во всём его великолепии. Артём мысленно присвистнул: подсолнух вымахал, похоже, вполовину Останкинской телебашни. Изумрудная зелень ствола и листьев увенчивалась безумно огромной, в полнеба, золотистой шляпищей.
   - Присаживайтесь, Маг Окон, - предложил Друг Глины, - нужно подождать, подготовиться к вкушению. Поднесение начнётся ровно в полдень.
   - А вот скажите, - спросил Артём, опускаясь вслед за своим гидом на бархатную травку, - вы упомянули, что миссаниане ошелушиваются. А как это выглядит?
   - О, это несложно. Когда приходит время лузгнуться, человек уходит на юг в Долину Вечного Сна. Там есть небольшие пещеры в расселинах или норки такие, точнее сказать. Миссанианин ложится туда и засыпает Блаженным Сном. А после этого он становится либо жёлтым лепестком Сына Солнца, - Друг Глины указал вверх на подсолнух, - либо ярко-зелёным листочком, либо волокном стройного ствола, а может даже самим Божественным семенем.
   - А где же отшельник? - поинтересовался Маг Окон.
   - А вон, видите? - гончар приподнялся и указал в сторону подножия необъятного подсолнуха. - Он стоит у самого основания, ведь это из его семени вырос Сын Солнца. Он пожертвовал собой ради всеобщего блага. Он ухаживал и следил за Золотым Цветком, он поливал его своими слезами и поэтому сегодня первым получит Божественное семя.
   "Круговорот семени в природе", - подумал Артём, и вдруг увидел, что люди стали показывать куда-то вверх, подпрыгивать и восклицать:
   - Жаворонок! Жаворонок!
   - Летит первая птица, - объяснил Друг Глины. - В нынешнем году это - жаворонок, очень, очень символично.
   Почему это символично, гончар не объяснил, а Маг Окон даже не стал спрашивать, заворожённый зрелищем. Птицы всё прибывали и прибывали, и уже первые из них начали выклёвывать пушистую золотую подушку подсолнуха, которая покрывала семечки.
   - Сейчас будет Золотой Пухопад, - прокомментировал Друг Глины.
   И действительно, в синем безоблачном небе точно огромные снежинки стали кружиться золотистые пушинки-тычинки. Их становилось всё больше и больше, они плотной пеленой окутали голову Сына Солнца. Это было великолепно. Артёму вдруг вспомнился далёкий как сон осенний Еннский листопад. Но если и можно было сравнить эти зрелища, то не более чем свет солнца с тлением лучины.
   Следующим действием в этом шоу было "северное сияние". Пушинки упали на землю, явив взглядам людей шляпку подсолнуха. Лучи Господина Жизни - солнца - отразились в тысячах разноцветных семян, и раскрасили небо миллионами сверкающих и играющих в догонялки бликов. Миссаниане как заворожённые следили за этим фейерверком красок.
   - Солнечное Сплетение Вечной Любви, - произнёс Друг Глины. - А сейчас начнётся самое главное.
   Птицы стали выдёргивать из шляпы Сына Солнца волшебные семечки и, кто в клюве, кто в цепких лапках, нести их людям.
   "Как они не боятся подхватить вирус птичьего гриппа, - подумал вдруг Артём и тут же про себя рассмеялся, - это же Мисса! Здесь нет никаких болезней, а если и можно чем-нибудь заразиться, то только жаждой творчества!"
   Миссаниане принимали семечки, кланялись птицам, и либо тут же расщёлкивали их и съедали, либо укладывали в особые кошели, чтобы съесть дома.
   - Да, не забудьте, Маг Окон, - напутствовал Артёма гончар, - семечку нужно съесть сегодня до захода солнца. Это важно...
   В это мгновение к Другу Глины подлетел взъерошенный воробышек. В его лапках сверкала тёмно-бордовая семечка размером с грецкий орех. Гончар протянул раскрытую ладонь и принял от птички дар Сына Солнца. Потом он поклонился птахе, подсолнуху, солнцу, основательно уже сместившемуся на запад, и ещё на север кому-то неведомому для Артёма, и явно забытому Магом Окон. После церемонии Друг Глины расщелкнул руками свою семечку, положил шелуху на землю и, отправив ядрышко в рот, стал тщательно его пережёвывать.
   Вдруг к Артёму с одной стороны на бреющем полёте стал приближаться орёл, а с другой, барахтаясь в воздухе, как утопающий в море, начал подлетать петух. Артём подумал, какой рукой ему принять волшебный дар: "Может, есть какое-то правило?", но затем мысленно плюнул и выставил обе, ладонями вверх: "В какую надо, в такую и положат" - решил он.
   Ему положили в обе.
   Орёл бросил в левую руку небесно-голубую семечку...
   Петух в правую - чёрную...
  
   ГЛАВА N 7
   СТЕКЛОПАКЕТЫ
   - И самое страшное, что у человека всегда есть выбор... Да-да-да, всегда есть выбор!
   Я сам не понимал, откуда бралась эта тоска... Она заползала в мой дом, как склизкая зелёная улитка, то ли сквозь щели в окнах, то ли через вентиляционное отверстие в крыше, то ли когда я откидывал дверную кулису... Она внезапно забиралась внутрь меня, когда я утром открывал глаза, когда размыкал уста, чтобы спросить у соседей, какой сегодня день, когда я просто пытался вдохнуть полной грудью глоток прохладного воздуха! И уже не покидала меня до самого вечера... И так изо дня в день... Тебе не понять... Не-е-ет, тебе не понять этого... Иногда улитка превращалась в жидкую коричневую печаль, иногда в рыжую скукоженную сморщенную скуку. Но не было в ней тихой светлой грусти тающего осеннего вечера... Когда сидишь на балкончике и ловишь на лице тёплый прощальный луч солнца, уходящего за горизонт солнца, зная при этом, что утром оно вновь постучится в твой мир. И я перестал творить... Кхе-хе-хе, кхе-хе-хе... Это происходило медленно. Медленно и безжалостно неотвратимо. Вскоре я даже не мог понять, как удавалось мне делать это раньше... Как в этом бессмысленном занятии я мог находить что-то возвышенное и даже Божественное! Мне казалось, что раньше я сочинял только для себя, и поэтому мои произведения нравились людям. Теперь же я пытался писать для людей, чтобы описать, передать своё состояние, и вскоре начал ненавидеть самого себя. Всё что бы я не творил, всё было не то... Всё было не так и не то! И понемногу я стал ненавидеть этот город! Кхе-хе-хе, кхе-хе-хе... Понимаешь, во мне не было серости или равнодушия... Во мне жила ненависть, чёрная глухая злоба вперемешку с завистью к этим беззаботно смеющимся людям, осознанием своей бездарности и бессилием что-либо изменить... Я был Божественно бездарен!
   Звонок, которого я ожидал всё сегодняшнее утро, всё-таки застал врасплох.
   - Ты меня подожди, подожди, - сказал я, с трудом поднимаясь с кресла, натягивая ортопедические тапочки и откладывая вязанье. - Это Екатерина Андреевна, голубушка, пенсию мне принесла. Я недолго... Потом дорасскажу тебе эту грустную сказку...
   Последние аккорды "Марша Счастливых Пенсионеров" ещё разносились по квартире, когда я наконец-то открыл дверь. Слава Богу, заглядывать в дверной глазок, чтобы проверять, кто там ко мне пришёл, теперь ни к чему. "Электропёс" - Домашний Сторож, установленный внуками несколько месяцев назад, определял посетителя по отпечатку указательного пальца и предупреждал хозяина о госте соответствующим ему звуковым сигналом. На пороге и в самом деле стояла почтальонша.
   - Ну что, Эдуардыч, хвораешь в одиночестве? - спросила она. - Заждался, небось?
   - Хвораю, голубушка, хвораю, - говорил я, провожая долгожданную гостью на кухню. - Не одна болячка, так другая прильнёт, кхе-хе-хе... Семьдесят семь уж мне, семьдесят семь годков, не шутка в деле-то... Третьего дня в поликлинике был, так навыписывали кучу лекарств... Вот тебя и жду, получу пенсию - и в аптеку.
   Екатерина Андреевна развернула на кухонном столе свою бухгалтерию.
   - Паспорт-то далеко у тебя?
   - Сейчас, сейчас... Здесь он у меня, здесь... Уже дожидается... - я порылся на холодильнике, протянул почтальонше свой документ, нашёл там же очки, натянул их на нос и, отыскав свою фамилию в графе "Расход", расписался в ведомости.
   - Там прибавлять-то нам не собираются? Пенсию-то?
   Екатерина Андреевна сначала тщательно пересчитала зелёненькие бумажки, добавила к ним красненькую и несколько маленьких малиновых, передала мне и, вздохнув, ответила:
   - В этом году точно нет. А до следующего ещё дожить надо...
   - И не говори, голубушка... Как дожить-то до следующего? Здоровья-то никакого не осталось. Давление скачет - будто лошадь на ипподроме. Вчера аж под сто шестьдесят бабахнуло. И гастрит, будь он неладен, замучил... Есть ничего не могу кроме кашек да хлебца диетического. Да и ноги совсем не ходят. За жизнь весь город оббегал, а теперь в магазин выйти - и то проблема.
   - А внуки на что? Пусть бегают...
   - Что внуки? Только и ждут, когда я помру.
   - Типун тебе на язык, Эдуардыч! Если все у меня поумираете, я без работы останусь! - она уже собрала сумку и направилась к дверям. - Выписывать-то ничего не собираешься? Может журнальчик какой?
   - Да на кой он... Вон телевизор в полстены. Смотри - не хочу...
   - Ну ладно тогда, до свидания! В следующем месяце приду!
   На прощение она традиционно ободрительно улыбнулась и хлопнула за собой дверью.
   Я ещё раз бережно пересчитал деньги и поделил их на три неравные части: на житьё-бытьё, на лекарства и на похороны. Гробовые вместе с паспортом я сразу же отнёс и спрятал в комоде среди пожелтевших от времени и уже ненужных удостоверений личности, книжек оплаты, чеков, медицинских справок и ещё многого другого, что являлось свидетельством прожитой жизни.
   Хотя один дежурный гроб у меня есть, да и сумма накопилась изрядная - хватило бы на скромные генеральские похороны, я всё равно вот уже лет пять стараюсь откладывать по чуть-чуть с каждой пенсии. Сам не знаю зачем... На чёрный день? Да куда уж чернее-то... Хотя, и гробы, того гляди, подскочат в цене... Да и земля-матушка, нынче дорога - не ляжешь по дешёвке. А в крематорий я не хочу... Нет, не хочу... Жить надо, жить... Лучше вот, поживу ещё да повяжу... Немного осталось, сегодня закончу... Закончу, закончу сегодня...
   - Ну так, на чём я остановился? - устраиваясь в своём любимом кресле у окна и взяв в руки белые толстые спицы с длинным коричневым чуть недовязанным шарфом, спросил я. - Ага, ага... На бездарности... Кхе-хе-хе... Кхе-хе-хе... Боюсь, тебе не понять... Я был один на один со своей бездарностью... Вокруг меня жили тысячи людей. Все они улыбались мне, заботились, сочувствовали и чуть ли не каждый день спрашивали, когда же я заплачу. Мне выдали узорчатую тряпицу всю в орнаментах, крестиках и свастиках, как её название, я уже не помню. В неё я должен был проливать свои слёзы, а потом бережно выжимать их и ими поливать своё семя, свой подсолнечник. Моим предшественникам это удавалось сделать легко, без труда. Они чуть ли не каждый день рыдали над своей серостью, равнодушием, богозабытостью. Они плакали и кричали: "Господи, ну почему ты покинул меня?". Я же не плакал. Мой гордый дух не давал мне рыдать. Бог как будто бы был со мной, но отвернулся от меня. Я был Божественно бездарен и ненавидел всё вокруг. Я не мог плакать и обманывал всех, поливая семечко простой водой, поэтому подсолнух мой рос медленно, и кособоко. И только однажды я разрыдался по-настоящему. Было это, когда срок мой уже подходил к концу. Кхе-хе-хе... Кхе-хе-хе... Я вышел за город и увидел, что из моей небесно-голубой семечки взошёл Сын Солнца, во всём его великолепии. Я плакал тогда от всей души, щедро орошая подсолнечник, а он, как будто становился всё краше и краше...
   Я задумался и перепутал лицевые петли с изнаночными. Пришлось ряд распускать и ковырять по новой.
   - Ну так вот... Мучили меня голод и жажда, обуревали страсти и убивала жара, из-за которой я постоянно прятался в храме Песочных Часов - самом холодном месте. Они не чувствовали этого - Дети Солнца. Зато Гончар, будто бы издеваясь надо мной, напомнил мне, зачем миссаниане делают поклон на север. По легенде, далеко-далеко на самом краю земли, где царит вечная тьма и вечный холод, есть город, весь созданный из горного хрусталя, и называется он Айссим. Господин Жизни подарил людям этого города один луч, который пробивается сквозь землю. Чудесным образом он, отражаясь в стенах и окнах дворцов, садов и площадей этого города, преломляется и освещает всё вокруг на огромное расстояние. Люди там подобно миссанианам живут в любви и богосотворчестве и не нуждаются ни в излишках тепла, ни в хлебе насущном. И у них тоже есть свой Сын Солнца. Недалеко от города с ледяной скалы свисает, сверкая Божественным многоцветием, огромная сосулька. Раз в год, в день летнего солнцестояния, все айссимиане приходят к этой скале, сосулька начинает подтаивать и, наконец, падает, разбиваясь на тысячи искрящихся ледяных разноцветных осколочков, ровно по числу жителей города, достигших Совершенно Зимней Гармонии. Но, как ты уже, наверное, догадываешься, одному из них вместе с яркой цветной выпадает чёрная. И он должен съесть её, а цветную подарить скале, чтобы из неё вновь вырос Сын Солнца. Так вот этот несчастный, в отличие от своих сородичей, испытывает жуткие муки холода и темноты, а это, как выразился Гончар, пострашнее жары и света...
   Я довязал последний ряд, оборвал нитку, встал и накинул шарф на шею. Был он тёплым, мягким и пах ещё мытой пареной шерстью. Потом я прибрал спицы, подошёл к окну, проверил шпингалеты, потрогал замазку и сказал:
   - Нам-то с тобой не страшны ни морозы, ни вьюги, ни тьма, ни капель, ни холод, ни одиночество. И ты утеплился, и я, как видишь... Хотя, честно тебе скажу, лучше холод снаружи, чем холод внутри... Кхе-хе-хе... Кхе-хе-хе... Я вырастил своего Сына Солнца и сияющий фламинго принёс мне в клюве мою честно отработанную небесно-голубую семечку, а чёрная в тот раз досталась Водопроводчику. У него было какое-то другое имя, но я его уже не помню... Водопроводчик создавал фонтаны, проводил акведуки, рыл арыки и как раз, перед самым Днём Поднесения, заканчивал волшебную радугу над девятью холмами и моим подсолнечником. Оставалось ему совсем немного. И надо же было такому случиться, именно ему выпали две семечки. Жители Миссы даже сожалели о том, что его работа будет отодвинута на целый год. Но он закончил-таки свою волшебную радугу, и она заблистала над девятью холмами в хороводе брызг миллионами оттенков и цветов, и не было в городе никого, кто бы ни восторгался им и его творением. И все говорили: "Надо же, сумел найти в себе силы: съел чёрную семечку и закончил свой гениальный труд". Никто не мог себе даже представить, что Водопроводчик бросил в землю божественного холма семя серости и равнодушия, а цветное солнечно-оранжевое вкусил сам. Выяснилось это только на следующий год в День Поднесения, когда миссаниане пришли к Сыну Солнца. Началось всё с серого пухопада. Вместо Солнечного Сплетения Вечной Любви в небо ударил тёмный луч света. Но самое страшное было потом, когда люди в надежде, недоумении и страшном предчувствии выставили свои ладони вверх. Чёрные вороны в чёрных когтях принесли чёрные семена. Началась паника и неразбериха. Большинство людей съели свои подношения по привычке, в надежде, что произошла ошибка, и только с виду семена чёрные, а суть у них - Божественная. Кто-то свои семечки закопал. И только часть людей ничего не стала с ними делать. Они собрались и ушли из города в поисках нового Сына Солнца. С тех пор они бродят по свету... Люди называют их цыганами, а сами они себя зовут "рома", что с древнего языка означает "Не вкусивший чёрного семени"... Эту сказку рассказала мне моя бабушка, а ей - её бабушка. А ещё, что-то очень похожее я однажды видел...
   В зале вдруг пронзительно взвизгнул телегон, и в ту же секунду я услышал напористый голос моего младшего внучка Матвея:
   - Дед, ты дома? Если дома доползи до экрана!
   Я прошаркал в зал и взглянул на экран телевизора. Внучок - краснолицый детинушка под тридцать лет - говорил из салона какого-то мчавшегося по улицам Еннска автомобиля, но явно не из своего крылатого драндулета. Я не стал включать обратную связь телегона (обойдётся на меня смотреть), а, просто нажав на кнопку пульта, ответил:
   - Чего тебе?
   - Дед, ты сегодня никуда не собираешься? - бодро поинтересовался внучек.
   - Может в магазин схожу, в аптеку надо... Что ты хотел?
   - Да дельце одно у меня есть...
   - Чего придумал? - насторожился я.
   - Да не беспокойся, не волнуйся... - похохатывая произнёс тот. - Хоромы твои хочу в человеческий вид приводить. Не потея. Если пойдёшь куда, пёсика настрой на меня.
   - Настрою, настрою, - проворчал я. - Натравлю так, что без женилки останешься.
   Матвей снова расхохотался.
   - Да брось ты, дед, свои же люди, добра тебе хотим!
   - Ладно, ладно, но в спальню чтобы ни ногой!
   - Разлюда ноль! Ну всё, бывай!
   Я выключил связь и пошёл к двери настроить "Электропса".
   - Так, пёсик, дай, покопаюсь! Эм...эм...эм... А вот, нашёл - Матвей. "Дата" - "23 октября", "открыть дверь" - "да", "сохранить на другие дни" - "нет". Вот и всё! Служить!
   И с чувством выполненного и, главное, не забытого, долга я вернулся в комнату.
   - Вот так-то, друг мой, ни тебе "здрасти", ни "до свидания", дополз и ладно. Хотя, наверное, это и есть его большая проблема - что доползаю. Внуки, поди, только и мечтают, что я возьму и помру прямо у них на глазах, не дойдя до телегона. Не дождутся! Так что, один ты у меня остался, один на всём свете, с кем в этот особенный день, в этот Ликовательный Праздник Поднесения, я могу поделиться своей радостью. Вон дочка, и та, едва увидела спальню, аж вся в лице изменилась, кричала так, что, ты у меня чуть трещинами не покрылся: "Совсем сошёл с ума! У тебя старческий маразм в прогрессирующей форме! Тебе с лонлинологом пообщаться надо!" Знаю я их лонлинологов, только и ждут, чтобы в дурдом сплавить... Да. Я - не обычный человек, не такой как все. А сегодня я стану ещё Божественней, ещё светлее. У нас, конечно, не Мисса... Климат суровый, солнце искусственное... Вот и пришлось отодвинуть этот день на целый месяц. Но в остальном весь ритуал я выполню точно. Сейчас, сейчас... Кхе-хе-хе... Кхе-хе-хе... Вот скоро двенадцать пробьёт! Жаль только тебя, друг мой, Окно Шпингалетович, я не могу с собой взять! Ты намертво прибит к стволу подоконника, законопачен и обклеен! Но я расскажу тебе, как это будет!
   Я снова и снова смотрел на часы, пока между двумя стрелками, поднятыми вверх, просвет не сделался меньше волоска.
   - Пора!
   Выпрямившись, насколько позволяла больная спина, я медленно и торжественно двинулся в соседнюю комнату, стараясь не шаркать ногами, поднимать и опускать их горделиво и уверенно.
   В спальне царил вечный солнечный день, создаваемый яркой лампой без абажура под потолком. Здесь была моя Мисса! Я поднял согнутые в локтях руки, сложил пальцы в фиги и сомкнул кольцо за головой, приветствуя её.
   В самом центре спальни стоял скромный дубовый гроб, отделанный красной тканью и чёрными шёлковыми кистями. Он был до краёв наполнен, рыхлой свежей землицей. В нём рос мой комнатный Сын Солнца! Почти с меня ростом, подсолнух едва-едва не доставал до искусственного светила. Сначала я пытался сажать его в кадке, но он, вырастая, сильно наклонялся под тяжестью своей шляпки и несколько раз падал. Гроб давал устойчивость растению и позволял во всю силу раскинуть мощную корневую систему подсолнечника. Здесь же я создал и свой миниатюрный Храм Песочных Часов из двух десятилитровых бутылей с узкими горлышками. А ещё я устроил в своей Миссе деревянный лежак, установил стол с неизменно стоящим на нём ведром воды, а в кадках, перевёрнутой крышке гроба и различных горшочках высадил добрую сотню всевозможных растений и цветов. Были здесь и пальмы, и лимоны, и дикие сорта винограда, и мураий, и фикусы, и петунии, и целая стена ампельных растений. Всё для Сына Солнца! В клетке посреди комнаты щебетал яркий травяно-зелёный волнистый попугайчик по кличке Херо.
   Вот и сейчас, едва я вошёл в Миссу, и совершил ритуал приветствия, Херо, сидя на жёрдочке, весело присвистнул и внимательно посмотрел на меня, покачивая головой, будто показывая свой пёстрый наряд.
   - Сегодня, Херо, сегодня! Это будет сегодня!
   Я притворил дверь и приступил к священнодействию. Сначала был Золотой Пухопад. Не надеясь на проворность Херо, я сам распушил подсолнечник, дунул, что было сил, и наблюдал, как сухие коричневые пушинки взлетели под потолок и стали падать вниз. Одна из них случайно попала мне в глаз и долго не желала вытекать вместе со слезинкой. Но это непредвиденное осложнение не нарушило моих планов. Я взял краски - специальную флуоресцентную акварель - и раскрасил появившийся на свет белый затылок Сына Солнца во все цвета радуги. Затем, как и положено, произошло Солнечное Сплетение Вечной Любви. Этого эффекта я добился, рассвечивая фонариком раскрашенные семена. Оставалось самое сложное. Я подошёл к клетке, осторожно поймал попугайчика и поднёс его к Сыну Солнца. По моему замыслу, именно Херо должен был выклюнуть мне мою новую семечку. Но птица, как только я выпустил её из рук, вспорхнула и начала метаться по комнате. И я сказал ему:
   - Бог с тобой, Божественная птица!
   С этими словами я выковырял семечку и макнул её в краску. Теперь она вся была лазоревой, по крайней мере, так было написано на коробочке с акварелью. Я поднёс семя ко рту, расщелкнул и, медленно, тщательно пережёвывая, помня о гастрите, съел, потом поклонился Сыну Солнца, попугайчику, как только тот упокоился на ветке пальмы, в сторону севера, точно вычисленную с помощью компаса, и тут же почувствовал невыносимые, как понос, муки творчества. Струи вдохновения, бьющие откуда-то из-под фикуса, подтолкнули меня и я бросился в спальню, схватил первый попавшийся под руку карандаш и так и не найдя листа бумаги, стал выплёскивать переполнявшие меня чувства прямо на подоконник. Когда я прочёл написанное, то поразился - сколько Божественного вдохновения подарило мне одно семя! Мой шедевр не был стихотворением в известном смысле. Он был написан свободным размером без рифмы как верлибр, как белый стих, если не сказать точнее - лазоревый!
   "Смотреть в окно, вздыхать и вновь смотреть,
   А может не вздыхать, а может, радоваться
   И улыбаться, и видеть что-то за стеклом
   Или кого-то, не замечая, что оно, окно,
   Вздыхает тоже, радуется,
   Грустит и улыбается с тобою рядом.
   Кому не приходилось пережить сей миг,
   Кому? Быть может только лишь незрячим,
   Но и они, своим душевным взором,
   А может пальцами, скользящими по тонкому стеклу,
   Дрожащими и нежными, вдруг ощущали
   Ту же гамму чувств, что и мы все - духовные слепцы...
   Не в этом суть, играют ли лучи небесного светила,
   Морозные узоры ль на стекле,
   Осеннего дождя по глупой форточке глухая дробь
   Или весенняя капель по подоконному карнизу...
   Что? Что там за окном?
   Паденье или взлёт?
   Свет там или тьма?
   И двери рамы распахнув, что там увидишь ты?
   А сделав шаг в каком найдёшь себя ты мире?
   И нужен ли тебе тот мир, как ты ему?
   Окно - вопрос, окно же и ответ!"
   - Тебе нравится, друг мой? - я вдруг осознал, что именно так, через подоконник, мне будет легче общаться с Окном Шпингалетовичем. Может быть, когда-нибудь он даже соизволит что-то сказать мне в ответ.
   Я провёл по крестовине рамы рукой, прижался к холодному стеклу лбом и выглянул во двор. Господин Жизни подарил нам светлую улыбку, осветив на мгновение своим лучом строки верлибра, начертанные на подоконнике.
   - День сегодня пригожий... Кхе-хе-хе... Кхе-хе-хе... Пригожий, пригожий денёк, - сказал я, возвращаясь в своё кресло. - Устал немного, устал... Вот посижу отдохну и пойду прогуляюсь, проветрю косточки... Надо вымолчаться в тряпочку осени и вовремя выйти из кадра. Жизнь-то проста, как не расщёлкнутая семечка, особенно, если не задумываешься, что с ней делать: расщёлкивать или бросать в землю. В нашей стране вообще лучше ни о чём не задумываться. Главное август с сентябрём пережили. Октябрь с ноябрём уж как-нибудь переживём... Зиму перезимуем... Весну - перевеснуем... А - лето? Лето само облетит!
   ... Я вдруг почувствовал сквозняк. Я вообще не люблю сквозняков и в квартире все окна и двери закрыты наглухо... Но это было... было что-то... И появилось ощущение, будто кто-то упорно сверлит мне глазами затылок. По спине пробежала неприятная дрожь, лёгкий морозец, даже озноб и я хотел было обернуться, но в какой-то момент испугался и просто замер, ожидая, что произойдёт дальше. В квартире стояла тишина... Любопытство всё-таки пересилило страх... Я осторожно повернул голову к двери, но, к своему удивлению, сначала ничего не заметил. И вдруг какая-то тень дрогнула и двинулась на меня. На мгновение я как будто узнал себя молодого, такого, каким был лет сорок-пятьдесят назад. Не веря глазам, я сидел и молча смотрел, как призрачный, словно стеклянный, человек сделал несколько шагов по ковру, нагнулся, открыл что-то невидимое и прыгнул вниз.
   - Ну вот, уже видения начинаются, - сказал я как можно громче и бодрее. - Надо, надо пойти проветриться, прогуляться...
   Попытка встать с кресла вызвала целый приступ кашля. Я откряхтелся, натянул шарф и осторожно, боясь даже наступить туда, куда провалился посетивший меня призрак, поплёлся в прихожую.
   Как только наступали холода, процесс выхода из квартиры превращался в совсем уж затянутый и неинтересный ритуал, наверное, так же астронавт экипируется перед выходом на поверхность Марса. Сначала предстояло натянуть старенькие, ещё на шнурках, разношенные боты. Сейчас таких уже не делают. Современная обувь будто сама застёгивается, достаточно только сунуть ноги. Но она мне не подходит, мне нужны ботинки, с жёсткими стельками и каблуками, иначе я далеко не уйду. Затем надо надеть пальто, а это непросто, так как предполагается, что я должен завести руки за спину. Пока я ловлю один рукав, второй постоянно норовит ускользнуть. И самая главная проблема - найти шляпу. Она как всегда куда-нибудь заваливается и мне приходится нагибаться по нескольку раз, чтобы заглянуть под все тумбочки, прежде чем удаётся вытащить её на свет Божий.
   Сегодня ритуал был завершён как-то непривычно быстро, всего-то минут за двадцать. Проверив ещё раз деньги, рецепты, правильность установки "пёсика" и взяв в руки свою "третью ногу" - тонкую крепкую с тяжёлым набалдашником, трость - я двинулся в путь. Два квартала до аптеки дались мне сравнительно легко. А вот когда уже замаячила змея, обвивающая чашу, у меня вдруг резко кольнуло сердце.
   "Вот так всегда, - подумал я. - Чем ближе к больнице, тем сильнее начинает всё болеть. Теперь вот и на аптеку стал реагировать... Но болеть мне нельзя... Болезнь я запланировал на следующую неделю. Сегодня, в такой день, надо быть бодрячком..."
   В аптеке народу было немного. Я сунул рецепт в фарма-автомат, он пожужжал и вернул его мне заполненным: к какой кассе подойти, сколько заплатить. Очереди не было и я быстро обменял рецепт и деньги, на коробочки-пикалки. "Я завела их на время приёма. Когда коробочка просигналит, возьмёте одну таблетку", - как всегда однообразным заученным текстом сопроводила покупку женщина, которая больше была похожа на автомат, чем та металлическая коробка, что отмечала рецепт.
   Следующим пунктом моего путешествия был хлебный магазин метрах в ста от аптеки. Дорога до него пролегала через маленький, чудом сохранившийся среди пятиэтажек, скверик: две аллейки и с десяток скамеечек. Обычно здесь я делаю остановку, вот и сейчас не отказал себе в удовольствии посидеть с полчасика на солнышке, отдохнуть и понаблюдать за горожанами, за голубями, за своими мыслями...
   А мысли эти были не очень радужные.
   Я всегда поражаюсь способности русских людей безжалостно убивать время. На западе все и так мертвы, поэтому данный процесс происходит чисто автоматически. Но в России! Так изобретательно убивать время, будучи при этом живыми! Вон, к примеру, сидят двое... Лет под сорок, видимо... Ладно, я - старик, а у них ведь на лицах прямо написаны зверские гримасы, с которыми они кромсают своё время. Да... Для большинства россиян война - это счастье. Жизни никакой, а погибнуть хочется геройски! Вот тебе и весь русский вопрос! Лучше умереть за идею, за какое-то светлое будущее, чем от водки! Вон как они её гложут... Стаканами... И даже не закусывают! А скажи им, что надо на амбразуру - встанут как один, и полягут под пулями и героями станут... Потому что терять нечего. Ни им, ни мне...Что вот меня дома ждёт? Кто? Мой Сын Солнца и О.Ш.Рама... А не будь их... Страшно даже подумать...
   Я попытался отогнать дурные мысли, пересел на другую лавочку, но и там какое-то беспокойство заползало, разъедало душу... Не то тревога, не то предчувствие какое-то... А вдруг хлеба диетического не хватит? От этой мысли стало дурно. Дойти до следующего хлебного у меня может сил не хватить. А без единого кусочка диетического каравая каша как-то не лезет в горло. Я нехотя поднялся и побрёл дальше. Тревога всё усиливалась и даже перехватила дыхание уже в самом магазине. Хлеб лежал, было его, видимо, много, а я смотрел на круглые чёрные булки и задыхался. Благо, таблеточки-то вот они, в кармане. Я бросил одну под язык и постоял минут десять, чтобы прийти в себя. Отпустило вроде... Обратно шёл медленно, боясь, что снова прихватит сердце, но оно будто бы онемело, и напомнило о себе только на лестнице. Всё-таки третий этаж...
   Перед дверью я постоял ещё с полминуты, прежде чем поднёс палец к "Электропсу". И тут я ощутил, что в квартире что-то происходит. Гул, крики, шорохи и звон разбитого стекла... Меня вновь пронзило ощущение беды. Будто пёс вдруг ожил и цапнул меня за руку.
   Дверь распахнулась. Трость и пакет с хлебом выпали из моих рук.
   В коридоре, облокотившись на вешалку и словно держась за неё чтобы не упасть, стоял Окно Шпингалетович. Он глянул на меня пустой зеницей форточки, хотел сказать что-то и вдруг всем телом завалился прямо мне на руки.
   - Нет!!! - закричал я так, что всё внезапно смолкло.
   В коридор выглянул внук:
   - Дед? Фу ты, напугал... Чё орёшь как резаный?
   У меня по рукам заструилась кровь...
   - Ты убил его! - уже не помня себя, выкрикнул я. - Зачем ты убил его!? Моё Окно! Моя Рама! Мой Крест! Ты убил его! - я зарыдал, осторожно придвигая окно к стене, гладя зияющие чёрные раны на покорёженной раме, дыры в стекле, к которому всего-то пару часов назад припадал лбом, ощущая его дыхание. Окно Шпингалетович Рама умирал у меня почти на руках...
   - Дед, ты чего? Порезался? Осторожней же надо... Видишь, осколки торчат...
   - Осколки? Ты, молодой ублюдок! Что ты натворил?! - я оттолкнул его и вбежал в комнату. Три дюжих молодца, совсем не обращая на меня внимания, копошились в проёме окна.
   - Толик, бля, не видишь, колышек криво стоит... Поправь...
   - Да куда ты лезешь, идиот, пена попадёт, будешь неделю отскребать...
   - Держите крепче, бью! - человек в комбинезоне с резиновым молотком в руке ударил по краешку огромного стеклопакета, и он медленно встал на своё место. Молотобоец покачнулся, чуть не упал, посмотрел себе под ноги, сплюнул и оттолкнул в сторону большой белый, вырванный с корнем подоконник.
   - Убийцы... - бессильно прошептал я, бросился к подоконнику, бережно поднял его, стряхнул пыль и увидел, что от моего творения остались только последние строчки. -
   И нужен ли тебе тот мир, как ты ему?
   Окно - вопрос, окно же и ответ!"
   Я снова и снова бессильно повторял:
   - Убийцы... убийцы... убийцы...
   - Дед! Хватит хернёй страдать! - произнёс Матвей, нахально улыбаясь. - Если тебе так нужно это окно, мы его в твою оранжерею сейчас затащим, и любуйся сколько влезет!
   - Уйди прочь! - из последних сил выкрикнул я. - Уйдите все прочь из моей квартиры!
   - Мужики, не обращайте внимания, - Матвей выдернул из моих рук подоконник. - Это с ним бывает. Старость - поганость, маразм - плеоназм!
   - Не сметь! - взвизгнул я и, развернувшись, поковылял в прихожую. - Не сметь! Слышите вы...
   Бессилие и злоба накатили удушливой волной, накрыли тёмной пеленой весь мир.
   Я даже не замечал, что забрызгал кровью весь пол в прихожей.
   В коридоре всё так же безнадёжно мёртво стоял Окно Шпингалетович Рама.
   Я поднял потерянную трость и сжал её в кулаке.
   - Отомщу! Всем вам отомщу! - закричал я, погрозив набалдашником внучку, который вышел вслед за мной и теперь стоял, преграждая мне путь в комнату, и с усмешкой наблюдал за происходящим. - Нет на вас креста! Все вы стеклопакеты! Все вы духовные слепцы! Все вы давно уже убили своё время! А время убило вас!
   И выйдя за порог своей осквернённой квартиры, я изо всех сил хлопнул дверью...
  
   ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ
   - Згя, згя ты отказываешься! Смотги какая кгасавица! - и Русик протянул Артёму ладонь, на которой лежала изумрудная семечка. Она как будто сверкала и переливалась в лучах осеннего солнца, и была до такой степени похожа на маленький изумруд, что у Артёма заныли зубы. Он с отвращением посмотрел, как Русик бросает в рот этот фальшивый смарагд, расщёлкивает его, выплёвывает кожуру на чёрный асфальт, и смачно жуёт зёрнышко.
   - С каких пор ты к семечкам пристрастился? - спросил видеооператор. - Сам же раньше говорил, что это "вульгагно"?
   - Модная фишка, - ответил Русик, пропуская мимо своих лопоухих локаторов последнее Коренковское слово. - Баггакуда как-то угостила. А я и не думал, что они такие угагные. Да и потом, говогят, они очень полезны: Ящук вот кугить бгосила, а у Кашигина згение улучшаться стало...
   - Ну-ну, - с сомнением покачал головой Артём, - а ты, наверное, скоро картавить перестанешь.
   - Очень даже может быть, говогят, что...
   - Чёрт! - Артём резко остановился.
   Стажёр, по инерции пробежал ещё пару шагов, тоже затормозил, развернулся и изумлённо спросил:
   - Где чёгт?
   - Я аккумулятор запасной не взял, - объяснил видеооператор. - Хорошо недалеко ушли. Короче, на, сумку, - Артём повесил на плечо Русику кофр с камерой, - и жди меня здесь. Я быстро смотаюсь...
   До телекомпании было не больше половины квартала, поэтому Коренков быстрым шагом, иногда переходящим в трусцу, обернулся минут за пять. Русика на условленном месте уже не было. Он обнаружился на другой стороне Кропоткинской, стоящим задрав голову в окружении огромных деревьев.
   - Смотги, - сказал Русик, - дубы плачут.
   Артём поднял голову, и ему прямо на лоб свалилась огромная капля воды. При этом на небе не было ни облачка, а солнце светило во всю свою округлость. Под деревьями на сухом асфальте были видны следы сотен капель.
   - А ты фронемофобией не страдаешь? - ехидно поинтересовался Коренков у Русика.
   - Чем-чем? - переспросил стажёр.
   - Страхом перед мышлением, - объяснил Артём, забирая сумку. - Всё очень просто: ночью были заморозки, ветви дубов покрылись инеем, а сейчас выглянуло солнышко, иней стал таять и закапал локальный дождик.
   - Дождик? - переспросил Белобородько. - А вот под теми вязами никакого дождика нет...
   - Всё, пошли уже, - Артёму надоело объяснять законы природы. - Опоздаем к твоим Минину с Пожарской...
   За последний месяц Руслан Белобородько так замучил всю студию своими сюжетами, привязанными к датам, что даже заработал себе погоняло: "Календарик". Кликуху произносили обязательно с ярко выраженным отсутствием буквы "эр", заменяя её кто на "гэ", кто на "хэ", кто на "эл". Русик, казалось, не обращал на это внимания и выдавал всё новые и новые "календарно-отрывные" идеи.
   В стране, где столь важное значение придают праздничным и выходным дням, тасуют их как колоду старых потрёпанных карт, придумывают День шпалоукладчика и Праздник Лунной независимости, талант Руслана Белобородько рано или поздно должен был быть востребованным.
   История государства Российского давно уже стала напоминать многострадальный дневник второгодника-двоечника, который желает выглядеть как минимум хорошистом и как максимум отличником в глазах своего папы-рабочего и мамы-крестьянки. Он постоянно изобретает всё новые и новые способы, чтобы исправить гневную надпись классного руководителя: "Ваш сын заглядывал в туалет девочек!" на "Ваш сын отремонтировал туалет девочек!"; вечный призыв завуча: "Уважаемые родители! Прошу срочно прийти в школу!" на "Уважаемые родители! Пейте утром побольше рассолу!"; а вопль отчаяния директора перед тем, как того увезла карета "Скорой психиатрической помощи": "Ваша чада - исчадие ада!" на "Ваша чада - наша награда!"
   Что уж ему стоило переправить цифру семь на цифру четыре...
   А чумазый работяга-отец, приходя с завода и просматривая дневник, не забывая при том закусывать огурцом, говорил запурханной матери, стоящей у печи: "Вон сынка-то наш в люди выбивается! Далеко пойдёт!", мать согласно кивала, хотя оба родителя прекрасно знали, что в дневнике нет ни слова правды.
   Великая Октябрьская революция по старому стилю и Грандиозная Ноябрьская пьянка по новому удивительно соединившись седьмого числа, долго не давали покоя молодым реформаторам. Указанию за N 1537 "Согласиться и Примириться" именно 7 ноября вняли немногие. Да что там, немногие - никто не внял. Нужно было срочно соединить в мозгах россиян слово "пьянка" с каким-нибудь другим ноябрьским праздником. И тогда во весь рост поднялись руководители народного ополчения Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский. Польских интервентов уже не было в помине, но спасать Москву теперь уже надо было от самой России.
   Внушить еннчанам, казалось бы, простую мысль о том, что бухать надо не седьмого числа, а четвёртого с благословления губернатора была призвана телекомпания МИРТВ. Ириада Эдуардовна не сразу решилась доверить столь ответственный сюжет стажёру, но когда Русик выложил ей свою "календарно-отрывочную" идею, из глаза Шахини выкатилась крупная крокодилова слёзка, и директорша напутствовала своего протеже словами: "Растёте, Руслан, растёте! Я в вас таки не ошиблась! Работайте!".
   Русик, окрылённый словами Шахини, принялся осуществлять задуманное. Он откопал где-то огромный телефонный справочник, и принялся методично обзванивать сначала всех еннчан по фамилии Минин, затем всех по фамилии Пожарский. Первым провалился его план найти Минина по имени Кузьма и Пожарского по имени Дмитрий. В окрестностях Еннска таковые просто не проживали. Второй отпала сумасбродная идея обнаружить среди Мининых минёра, а среди Пожарских пожарного. Почему-то стажёр был уверен, что люди только таких героических профессий способны олицетворять собой всенародный праздник. Но Русик не сдавался, хотя уже понимал, что если хоть один Минин и хотя бы пол-Пожарского согласятся участвовать в съёмках его "гениального" сюжета, то это уже будет большой удачей. Однофамильцы героических защитников России, едва уяснив себе смысл предложения Русика, либо просто посылали стажёра куда подальше, либо посылали культурно, мотивируя свой отказ каким-то маловразумительным "микроклиматом, который совсем их уже зае.....л". Не отказывали себе Минины - Пожарские и в возможности "съехать с этого номера", "чтоб он провалиться", и даже банально - помереть.
   В конце концов, госпожа удача показала Руслану Белобородько свой голливудский оскал. Первым на стажёрскую закидушку клюнул Минин. И это не удивительно: Мининых в Еннске было раза в четыре больше, чем Пожарских. Семён Дмитриевич Минин не был ни Кузьмой, ни минёром, и согласился участвовать в сюжете только после того, как Русик посулил ему ополченские "сто грамм".
   Если с первым героем всё обошлось мал-мало удачно, то со вторым пришлось основательно помучиться. Мужская часть еннских Пожарских наотрез отказалась прикоснуться к памяти великого однофамильца. Стажёр, видя безвыходность ситуации, начал обзванивать женскую половину обладателей фамилии, в надежде, что какая-нибудь мадам Пожарская сдаст на прокат своего муженька. В списке оставалось всего две-три фамилии "неокученных" абонентов, и Русик уже начал подумывать о завершении своей телевизионной карьеры, когда ему снова повезло. Екатерина Михайловна Пожарская - мать-одиночка, выслушав просьбу стажёра, сказала, что мужа у неё нет, но она и сама не прочь блеснуть на телеэкране. Русик ухватился за спасительную соломинку, и таким образом второй народный герой телесюжета стал женщиной. Пришлось, правда, слегка подкорректировать первоначальный план, потому как Екатерина Михайловна с бородой и с мечом в руке могла скомпрометировать образ легендарного воеводы.
   По задумке стажёра, Минин и Пожарский должны были восседать на центральной еннской площади имени Карла Маркса, повторяя памятник Мартоса в Москве. Теперь же действие просто перенесли в Еннский Краеведческий музей, где однофамильцы, должны были, прогуливаясь по залу с экспонатами смутного времени, скромно гордиться своей принадлежностью к великим именам. Но суть "календарно-отрывочной" идеи Русика осталась прежней. И алкоголик Семён Дмитриевич Минин, и одинокая мать подрастающего Пожарского рассказами о своей нелёгкой жизни в смутные совковые времена подтвердили бы нужность и важность нового праздника для экономического процветания каждой порядочной семьи в отдельности и России в целом.
   Когда Артём узнал, что съёмки в музее назначены на 28 октября, то есть на субботу, он готов был поотрывать Календарику всё лишнее, что у него болтается, в том числе и уши. Неделя и без того выдалась тяжкой, в день было по три-четыре съёмки, и Коренков только и успевал перезаряжать аккумуляторы. Шахиня, желая удержаться в своём кресле, пыталась засунуть микрофон в каждый чиновничий рот, пропихнуть камеру на каждое городское мероприятие, и выдать в эфир такое "Эхо дня", чтобы оно потом долго отдавалось в ушах каждого еннчанина.
   Пока Минин с Пожарской под руководством стажёра репетировали свои вдохновенные речи, Артём оставил сумку с видеокамерой и пошёл бродить по пустынным залам краеведческого музея. Набор экспонатов был традиционным: от ткацкого станка до чучела кабанчика, как явствовало из подписи, того самого, с которого рисовался герб города. Творчество еннских художников-реалистов также не произвело на "гения по дегустации гениальности" никакого впечатления. Скорее наоборот. Такие же чувства испытал бы, наверное, дегустатор изысканных вин, если бы ему подсунули стакан ядрёного первача. Русик всё никак не мог добиться от Семёна Дмитриевича убедительного произношения фразы: "Мы - надежда и гордость России, на нас равняется всё человечество".
   - Ну что вы, Семён Дмитгиевич, - увещевал стажёр. - Неужели вы не можете с гогдостью и дегжавно пгоизнести: на нас гавняется всё человечество!?
   - Да мне бы, мил человек, поправиться... - выпрашивал однофамилец Минина. - Так я бы вам и сплясал тута. А так, опосля вчерашнего никакой гордости за человечество... Руки вот только дрожат...
   - Мы договагивались после съёмки - значит, после съёмки...
   Артём понял, что застряли они в музее надолго. Он мысленно оторвал Календарику его листочек с четвёртым ноября, и хотел уже было представить, куда бы его ему засунуть, но тут на глаза попался стенд длиною метров в пять под названием: "История человечества". Видимо, именно того человечества, за которое Минин не испытывал никакой гордости, а Русик был уверен, что оно равняется на Россию.
   "Смотри-ка, похоже, недавно повесили, - подумал Артём, - что-то я его раньше не видел". Он подошёл к стенду и принялся с интересом его рассматривать, начиная со дня сегодняшнего и углубляясь всё дальше и дальше в пыль и прах сгинувших в пучине времён цивилизаций.
   Дойдя до Древнего Египта, он вдоволь налюбовался на профиль Нефертити и обнаружил рядом с ним странно-знакомое изображение человечка с закинутыми за голову руками. Подпись под рисунком гласила: "КА. В египетской мифологии одна из душ-сущностей человека. В "Текстах пирамид" КА присуще только фараону и связано с идеей его божественного происхождения и могущества. В конце Древнего царства складывается представление о КА как о двойнике каждого человека, рождающегося вместе с ним и определяющего его судьбу. КА изображается в виде человека, на голове которого находятся поднятые согнутые в локтях руки".
   "Писе-е-ец - пушной зверь, - Артём был в шоке. - КА - как мои инициалы: Коренков Артём". Сразу же в памяти всплыли фраза из последнего оконного послания: "УСТОЙ ЕЛ КА", пожелание Ромы Землянина: "Береги своего КА", и оранжевый сон, в котором он сам, выходя из ворот Миссы, сделал подобный приветственный жест Господину Жизни.
   - Агтём! - окрик Русика вывел Коренкова из ступора. - Агтём, мы готовы. Всё, снимаем!
   Последующие пять с половиной часов практически полностью выпали из памяти Артёма. Остались только Русиковские отмашки: "Всё, снимаем!" и "Стоп! Никуда не годится!", а болтовня Минина и Пожарской вообще слилась в сплошной монотонный гул. Коренков машинально тыкал кнопки, переставлял камеру, менял ракурсы съёмки, а сам всё пытался вырезанным из памяти образам, как фотографиям из глянцевых журналов, придать хоть какой-то маломальский смысл, наклеить их на картон серой действительности так, чтобы они образовали единую доступную для понимания картину. Пусть даже сюрреалистическую, пусть даже фантасмагорическую, но самое главное, чтобы её можно было снабдить подписью, и, вдоволь налюбовавшись произведением, забросить картонку куда-нибудь подальше на антресоли.
   Когда и запасной аккумулятор начал сигнализировать на экранчике "Panasonic"а, что жить ему осталось совсем недолго, Артём понял - пора закругляться. Ко всему прочему именно сегодня, пока на студии никого нет, он решил скинуть запись пьяных откровений Андрюхи Касаткина с рабочей цифровой кассеты на VHS-ку с видеодневником.
   - Всё, сворачиваемся, - сказал Коренков стажёру, - хватает...
   - Ещё пагу дубликов, - взмолился Русик, плотно вошедший в роль режиссёра. Измученные Минин с Пожарской с надеждой смотрели на оператора.
   - Я сказал: всё, закругляемся - второй аккумулятор садится. Две кассеты отсняли для трёхминутного сюжета...
   То ли от сознанья высокого доверия, возложенного на него Шахиней, то ли проникнувшись гордостью и державностью, Русик позабыл о субординации и начал качать права:
   - А я сказал - два дубля, - командным тоном заявил он, - значит два дубля.
   - Да хоть десять, - ухмыльнулся Артём, стаскивая камеру со штатива. - Снимай...
   - В понедельник я напишу докладную на имя дигектога телекомпании, - пригрозил Русик, - за то, что вы согвали съёмки госудагственной важности.
   - Да хоть десять, - Артём упаковывал камеру. - Пиши...
   На физиономии Календарика выступили багровые пятна, скулы задёргались желваками, а от ушей, наверное, можно было бы прикуривать. Он хотел было ещё что-то сказать, но затем резко развернулся и выбежал из зала. Пожарская, похоже, была готова целовать своему избавителю ноги, но Минина явно не устраивало столь неожиданное бегство стажёра.
   - А, это... Где оно? - похоже, Русик безжалостно вычерпал весь словарный запас Семёна Дмитриевича. - Он мне... эта...
   Поняв, что стажёр уже не вернётся, Коренков решил распустить однофамильцев.
   - Господин Минин, госпожа Пожарская, - высокопарно произнёс он, вынимая из нагрудного кармана жилетки две пятидесятирублёвые купюры. - Спасибо за съёмку. Вот ваш гонорар... Смотрите себя на канале МИРТВ в программе "Эхо дня" 4 ноября.
   Вручив вознаграждение героям телесюжета, Артём подхватил камеру, штатив и пошёл к выходу из музея.
   "Что они вообще мне могут сделать, - думал Коренков, возвращаясь на студию, - докладную он напишет... Ну-ну, пиши докладную... На аккумуляторы, на видеокассеты, на Минина, на Пожарскую. Можно подумать, это я виноват, что они никак не могли выучить помпезный текст стажёра... Дубы у него плачут..."
   Эта последняя мысль стала крутиться у него в голове как старая пластинка на проигрывателе с иглой, прыгающей на одной и той же фразе.
   "Дубы у него..." - думал Артём, сворачивая на Кропоткинскую как раз в том месте, где ещё утром "плакали" три дуба.
   Деревьев не было.
   Вместо них торчали три свежеспиленных пенька, кругом валялись кучи веток, стружки и прочих деревянных останков.
   "Вот тебе и неморальные растения... Обледенение пережили, а бензопилу "Дружба" не смогли... - Артём молча стоял на месте тройного убийства. - Неужели Календарик оказался прав? Ведь капли были именно под этими деревьями... Флора, может, и не мудрее фауны, но уж мудрее человека точно. Животное, чуя смерть, убегает. Эти дубы убежать не могли, им оставалось только плакать. А человек ничего даже предчувствовать не может, тем более, никуда убежать. Получается, он самое неразумное существо на планете.... "О, пилите дуб" - так, кажется, было в последнем оконном послании. И почему мне из всех деревьев так нравятся именно дубы? Фамилия, наверное, действует. Всё-таки - корень у неё: корен, а значит - корень, кореш, корешок. А у кого ещё такие корни как у дубов? Спилить - спилили, а попробуй пни выкорчевать - замаешься. Так и я стою, держась своего корня и никому меня не выкорчевать"
   Только на студии, в операторской, Артём понемногу пришёл в себя. Почему-то гибель дубов совершенно затмила Русиковский демарш. При этом никак не проходило ощущение фатальности, будто чья-то неотвратимая рука дёргает его, Коренкова, как куклу-марионетку за ниточки. От этого становилось жутко не по себе.
   Артём подключил камеру к старенькому просмотровому видеомагнитофону, вставил кассеты и принялся переписывать, невольно вглядываясь в экранчик "цифры", и заново, в который уже раз, пытаясь понять, как люди допиваются до белой горячки.
   По экрану побежала чёрно-белая рябь. Коренков встал, отключил камеру, вытащил свою кассету, и хотел уже было засунуть во внутренний довольно вместительный карман куртки, но вспомнил, что переложил туда сотовый. Он сунул руку, но телефона не обнаружил, тогда начал шарить по всем карманам - пусто. "Может в сумке из-под камеры?" - предположил Артём, достал её, проверил все многочисленные кармашки, но ничего не нашёл. Он ощупал на всякий случай ещё раз куртку, жилетку, джинсы... Мобильника не было нигде. Тогда Коренков пошёл на вахту и набрал со служебного телефона номер своего сотового, всё ещё надеясь, что заветная трель "Вот, новый поворот..." раздастся где-нибудь в операторской. Минуты три он вслушивался в тишину студии и только после этого признал очевидный факт - мобильник потерян. Артём попытался вспомнить, когда он в последний раз его видел, слышал или ощущал, и пришёл к выводу, что пропасть телефон мог только сегодня. Утром, выйдя из дому, он звонил Русику. В музее на виброзвонок сотовый переключить забыл, совершенно сбитый с толку древнеегипетским стендом.
   Коренков быстро оделся, накинул кепку и выскочил на улицу, не забыв отметиться у охранников. Он пошёл, стараясь полностью повторять свой обратный путь на студию из музея, и внимательно вглядываясь во всё, что лежало на асфальте. У спиленных дубов Артём задержался, порылся в кучах веток, у которых стоял довольно долго, но ничего не нашёл.
   Домой он вернулся злой и голодный, без сотового, а к тому же и без видеокассеты, которую, видимо, оставил где-то в операторской.
   "Ну и весёленький денёк сегодня был, - раздумал Артём, снимая куртку и ботинки, - сначала аккумулятор забыл, потом Русик, потом дубы, потом сотовый, теперь ещё и кассета... Чем всё закончится? А ведь эта забывчивость из-за депривации сна! Пожалуй, хватит уже экспериментов, надо с ней завязывать. Сегодня ложусь спать, и буду входить в человеческий ритм. Наслушался этого идиота Андрюху Касаткина, скоро и сам стану от всяких семечек да машин шарахаться..."
   Но как выяснилось "весёленький денёк" и не думал завершаться.
   В прихожую заглянула супруга.
   - У тебя ничего не случилось? - встревоженным голосом поинтересовалась она.
   - А что должно было случиться?
   - Да, так... - неопределённо махнула рукой Ксюша. - Ужинать будешь?
   - Давай.
   Когда на столе появилась полная тарелка с пельменями, желудок Артёма последний раз жалобно проскулил и открыл путь к сердцу мужчины. Коренков управился со своей порцией быстро, но от добавки, предложенной супругой, всё-таки отказался. Ксюша налила ему чаю, вытащила из холодильника вазочку с вишнёвым вареньем.
   - А дай-ка мне лучше лотосов, - попросил Артём. Вот уже девять дней чай он пил только с "цветками Будды".
   - У меня для тебя две новости, - и не подумав доставать лотосы, Ксюша присела на табуретку около стола.
   - Хорошая и плохая? - спросил Артём.
   - Ага... - беспечно подтвердила супруга. - Начну с хорошей: лотосы мне понравились. Может, ты ещё как-нибудь съездишь к этому китайцу? Такая вкуснятина! Я их все доела...
   - Та-а-ак, - протянул Артём, - хорошая новость... Я себе представляю, какая будет плохой...
   - Плохая совсем плохая, - лицо супруги помрачнело. - Вазочка китайская со шкафа упала...
   - Фу, - облегчённо вздохнул Артём. - Я уж думал, что-нибудь серьёзное...
   - Представляешь, она не просто упала, она раскололась на четыре части, а это значит, - голос Ксюша дрогнул.
   - Склеим, - твёрдо сказал Артём. - Тащи свои осколки.
   Супруга подскочила, побежала в зал и принесла четыре части вазочки. Коренков покрутил их в руках и ещё раз твёрдо сказал:
   - Склеим.
   - Ну вот и хорошо! - Ксюша по-видимому успокоилась. - Ну ты давай клей, а я пойду к тёте Маше. Она обещала мне дать рецепт своего пирога. Настю я покормила, она там, у себя в комнате играет.
   Артём собрал осколки, пошёл в зал, включил телевизор, пошарил в своём ящике в серванте и нашёл тюбик с клеем. Он поудобнее устроился за журнальным столиком и принялся прикидывать, как аккуратнее склеить "семейное счастье и благоприятную энергию ЦИ".
   И в эту минуту влетел ангелочек в белом платьице с розовыми кружевами:
   - Папочка, папочка, а что такое рок? - радостно закричала Настюша, подбегая к столику и едва не превращая лежавшие на нём осколки вдребезги.
   - Рок? - переспросил Артём. - Ну рок - это музыка такая. Тяжёлая такая: бум-бум-бум, бац-бац-бац.
   - Понятно, - по взрослому сказала дочурка, и тут же снова задала детский вопрос, - а почему тогда "а в окне рок"? Я смотрела в окно и никакого рока там не видела. Там только мой верблюдик стоит.
   Словно какая-то удушливая волна пронеслась по комнате, воздух уплотнился, стало трудно дышать, мысли путались, залазили одна на другую. Артём глотнул кислороду как рыба, выброшенная на берег. Осколок вазочки в его руках дрогнул, упал и гулко ударился о линолеум. Он тупо посмотрел на дочку, потом под ноги на остатки вазочки, потом снова на дочку.
   - Как ты сказала?
   - А в окне - рок, я - тсан, - пояснила Настюша. - Ну как же ты не поймёшь, папочка: я - Настя Коренкова, а в обратную сторону получается "А в окне - рок, я - тсан". Почему я - тсан: мне ясно, а вот почему в окне - рок?
   - А почему ты - тсан? - машинально спросил Артём.
   - Ну у нас в садике мальчишки говорят: я - патсан. А я же не мальчик, я девочка, значит, я просто тсан без "па".
   - Логично! - согласился Коренков всё ещё находясь под впечатлением от услышанного.
   - Во, придумала! Рок - это будет имя моего верблюдика, который в окне живёт! Придумала! Придумала! - радостно запрыгала дочурка. - Пойду ему скажу!
   - В окне рок мётра, - вслух произнёс Коренков свои фамилию и имя. - Интересно получается... Подожди-ка, подожди-ка...
   Накатила липкая до холодного пота вторая, как во время цунами, волна предчувствия. Только теперь ещё более пронзительная от смутного, ещё только зарождающегося понимания. Артём бросил так и недоклеенную вазу, пошёл в спальню, отыскал свой блокнот с оконными посланиями, начал его лихорадочно листать, и первая же фраза, на которую он наткнулся, окончательно подтвердила его догадку.
   "Гобелак резв" читалось в обратную сторону как "В зеркале бог".
   "А ведь точно, - вспомнил Артём, - в той записке у Кейбеля была надпись... как же там? Да: "В окне - рок, в зеркале - Бог", а в окнах я прочитал: "Гобелак резв, Коренков". Одно и то же, только если прочитать справа налево. Как у этрусков, если Рома Землянин не наврал, левостороннее письмо. А что если попробовать всё прочитать наоборот? Вдруг что-нибудь да получится?"
   Артём начал с того самого послания, которое он прочитал после встречи с дядей Юрой. В итоге долгой перестановки букв получилась такая замысловатая фраза, что у Коренкова даже пробежал холодок по спине:
   "МИР КАК ТЕАТР, А ВОТ И УСИДИ. ДАЙ ОПЫТ ЧЕМ ГЕРБ. Я НЕ МОЛОКО, Я ОКО. ПУЛЕМЁТ РАЗУМА. В ОКНЕ - РОК, В ЗЕРКАЛЕ - БОГ".
   "Вот ничего себе, - подумал Артём. - Выходит, я их неправильно читал? Надо было в другую сторону".
   Он принялся расшифровывать самое первое послание, которое было заснято на видеокамеру в тот памятный день, когда ему приснился карточный сон. Вышло совершенно непонятно:
   "ОН КОМЫ ВОНЗАЛ ТИРАДУ. ДИАВОЛ ОДИНОК И ЛЕГКИ ПОДАТИ БАТРАКА".
   С фразой, прочитанной из окон УАЗика, пришлось долго повозиться. Буквы всё время не хотели выдавать хоть какое-то разумное слово, но в итоге в середине послания появились и лотос, и петух, а в конце вдруг всплыла и загадочная морская мина, которую Артём видел на картине в "Скамье Безвременья":
   "МАЛ РОД. СЛОВА - КУЛЬТЯ. НО ГУРУ ДЕНЬ ТАК ЛОТОС ЕЛ. ОКОЛЕЛ ПЕТУХ. РЕВАНШ РАМ ДО ПУРГИ У ЖИВОГО БУЯ".
   Артём так увлёкся разгадыванием оконных кроссвордов, что не заметил, как вернулась супруга:
   - Ты что там стихи сочиняешь? - поинтересовалась Ксюша.
   - Да нет, у меня тут одна... - Артём не знал что ответить. - Раскадровку надо написать для сюжета...
   - А вазочку так и не склеил?
   - Да нет! Я завтра склею. Сегодня так устал - руки дрожат, а работа тонкая, хрупкая, - ему не терпелось перевести все фразы до конца.
   - Там сейчас фильм будет классный "Забытые на планете Ящеров", пойдёшь смотреть?
   - Да... Я сейчас доделаю и приду...
   Ксюша ушла в зал, а Артём начал расшифровывать ещё одну шараду. С каждым разгаданным словом его охватывала непонятное лихорадочное волнение, в котором была смесь страха, счастья, какой-то бессмысленной эйфории. Он вспоминал, как читал эти буквы, как отыскивал их в окнах домов, как радовался каждому получавшемуся слову, и сейчас, когда они представали в новой ипостаси, открывали свой потаённый смысл, Коренкову казалось, что теперь-то он, наконец, узнает истинную суть всего происходящего.
   Послание, которое Артём прочитал после истории с мухами и встречи с матерью Лунары, было слишком запутанным, а заканчивалось ещё и к тому же какой-то буддийской мантрой. Перечитав его несколько раз, "разгадыватель оконных ребусов" почувствовал даже лёгкое головокружение:
   "НА МИЛОМ ОБЛАКЕ ЩЕБЕТАЛА. ГЛАЗЕЛ СЛЕПЕЦ. НО К ВРАГУ НЕ РАДИ ЛОСКА И ДОЗ ИДИ. А ТРИ ПСЕВДОПУТИ - ЗА РАПОРТ ИХ. МАЛ Я - НЕ МУДР. ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ."
   Артём, дабы прийти в себя, сходил в ванную, умылся, выпил ещё кружку чая, и, собравшись с духом, взялся за фразу, увиденную из окон автобусов. Первые же получившиеся два слова напомнили ему рассказ Землянина о сумасшедшем старике. Но сколько Коренков ни бился, послание явно было незакончено - то ли он недокатался на автобусах, то ли все кусочки оконных писем, как и осколки китайской вазочки, должны были тоже представлять из себя нечто единое:
   "АД - ОКНОС. ЖАРИМ ОТЧИМА ПАР. ХИМИК СНЕЖКОМ ЗВЕНИТ. УРВИ СЕБЕ НЫНЕ В ЗИМЕ ПУТЬ ВОН, В..."
   - Коренков!
   - А... - испуганно откликнулся Артём. Перед ним стояла супруга.
   - Я спать ложусь... Уже первый час ночи...
   - А, ну ложись, ложись... У меня тут немножко осталось...
   - Знаешь что, родной мой, мне уже надоели твои ночные болтания!
   - Я сейчас, сейчас, - Коренкову совершенно не хотелось вступать с супругой в очередной межполовой конфликт. - Скоро приду.
   - Знаю я твоё "скоро", - сказала Ксюша раздеваясь. - Часы не забудь перевести...
   - Часы? - переспросил Артём уже в дверях спальни.
   - Да, часы. На час назад. Ты скоро вообще, я гляжу, из реальности выпадешь.
   - Хорошо, хорошо... Спокойной ночи.
   - А больше ты мне ничего не хочешь сказать? - пожелание спокойной ночи Ксюшу по всей видимости не устроило, она явно хотела хотя бы небольшую её часть провести бурно.
   - Я сейчас, буквально минут десять...
   Коренков аккуратненько прикрыл дверь в спальню, потопал на кухню, зажёг свет и с жадностью принялся разгадывать последнюю фразу. Как и предыдущая, эта показалась Артёму незаконченной. После загадочного Бо по логике вещей должна была идти правосторонняя свастика, то есть четыре буквы "г". Тогда получалось, что все эти послания были подписаны одним коротким псевдонимом:
   "МОРЕ ПАМЯТИ НАМ БУДЕТ ИЛИ ПОЗОРОМ ИЛИ ПАКЛЕЙ ОТ СУМАСХОДСТВА. НО ИХ ИНВАЛИД О РОПОТЕ ВАЛЕТА НЕ ВЕДАЛ. ЛИРА - ДОПРОС, УМА ДАР. ОБЫВАТЕЛЮ РАЗВЕ НЕ ДОРОГ В УМЕ МЕЧА ЗВОН. БО".
   Закончив дешифровку, Артём взял большой лист бумаги, разделил его на две части и выписал первоначальные варианты фраз, а затем их прочтение в перевёрнутом виде. Никакой ясности не наступало. Коренков крутил их и так и эдак. Ставил в том порядке, в котором он их находил, пытался соединить концы разных посланий, но ничего путного не выходило. В итоге, он пришёл к выводу, оконный роман ещё не закончен и в скором будущем можно ожидать новых откровений. Удовлетворённый этой мыслью, он радостно потёр руки, как будто бы великий учёный, которому осталось пара шагов до Нобелевской премии, и сам себе вслух сказал:
   - Гобелак резв, Коренков, гобелак резв! Завтра, в воскресенье, в "Скамье" всё выяснится!
   Потом он перевёл часы на кухне, сходил в зал, перевёл настенные часы там, достал наручные, перевёл их и тихонечко прокрался в спальню. Ксюша ещё не спала:
   - Закончил? - хмуро спросила она.
   - Да, иду, иду... - сказал Артём. - Только будильник переведу.
   Он перевёл стрелки будильника на час назад, разделся и шмыгнул под одеяло. Ксюша минут пять подождала обещанной бурной ночи, затем тихонечко пихнула Артёма локтем в бок и спросила:
   - Спишь что ли?
   Ответа не последовало. Коренков спал мёртвым сном.
  
   ПАМЯТЬ ДЕВИЧЬЯ
   Вне всяких сомнений, форма никогда не определяет содержания, являясь лишь способом его существования и выражения. По идее, и учение о форме - морфология - тем более не должно носить определяющего значения, а между тем, как это не парадоксально, оно-то и становится базисом для любой содержательной концепции.
   Принято считать, что человек существует только тогда, когда он мыслит. Если остаться на этой весьма спорной с точки зрения некоторых восточных религий позиции, то получается, что индивидуум мысли свои облекает в форму, указанную морфологией и называемую словами. Следовательно, учение о форме определяет и всё человечество в целом, деля его, как и слова, на различные части речи. Существительные и глаголы, наречия и прилагательные, местоимения и междометия живут бок о бок, даже не подозревая, насколько зависят они от морфологии и, уж тем более, не задумываясь, о том, что форма всё-таки иногда определяет содержание.
   Основную массу человечества-морфологии естественно составляют люди-существительные. Они не живут - они существуют, и этим всё сказано.
   Немалую часть населения Земли составляют homo-глаголиусы. Их удел - действие. Именно они правят этим миром, посредством тугих банковских счетов. Именно они упорно карабкаются по крутым винтовым лестницам социума, дабы забраться как можно выше, преследуя при этом только одну цель: плюнуть посмачнее на стоящих ниже. К homo sapiensам они никакого отношения не имеют, ибо действия их обусловлены лишь животно-половым инстинктом, плюс, само собой, инстинкт самосохранения.
   Третью значительную часть человечества представляют прилагательные люди. Они в отличие от существительных не желают бездумно отбывать свой срок на земле, но и не обладают, как глаголы, достаточной моторностью в достижении поставленной цели. Прилагательные в человечестве, в отличие от морфологии, чаще прилипают не к существительным, а к глаголам, что очень заметно отражается в последнее время в русской речи. Например, фраза: "Смотри, умный выискался!", напрочь отвергает все существительные, передавая их функции хорошо пристроившемуся прилагательному. Раньше, как правило, прилагательными людьми были женщины, но сейчас в расцвет эмансипации таковыми всё чаще становятся мужчины.
   Оставшиеся части речи, то бишь, части человечества, всякие там деепричастия, причастия, наречия, местоимения, междометия не представляют собой какой-либо значимости, являясь скорее исключениями из правила, нежели правилами. Вполне возможно, что именно где-то среди них и затаился небольшой процент homo, оставшихся sapiensами, которые не считают, что человек существует только тогда, когда он мыслит.
   Оксана Лукашенко, вне всякого сомнения, относилась к разряду людей прилагательных. Невысокая, стройная, хрупкая, хитрая, расчётливая, хозяйственная, предприимчивая, самоуверенная. И как ярчайшая представительница прилагательных она не могла не прилепиться к какому-нибудь глаголу, местоимению, деепричастию, или, на худой конец, к существительному.
   Семья Лукашенко обосновалась в Еннске в 1994 году, выехав в спешном порядке из славного казахстанского города Атырау, ещё совсем недавно носившего имя - Гурьев. Вместе с русским названием город лишился и большей части русскоязычного населения. Потомки казаков, основавших когда-то эту крепость, долго стояли перед нелёгким выбором: чёрная икра с пробудившимся вдруг казахским самосознанием в нагрузку или Родина с иногда пробуждающимся президентом в довесок. Нагрузка в глазах многих выглядела тяжелее довеска, и, затарившись банками с чёрной икрой, русские осетровыми косяками потянулись на родину. Глава семьи Лукашенко - Андрей Борисович - не сомневался, что рано или поздно придётся покинуть вдруг ставшие неродными родные места, вопрос стоял только в том, куда "пойти на нерест". В Еннске жила его сестра Тамара и при удачном раскладе, вполне можно было продать свою трёхкомнатную улучшенной планировки и купить там маленький домик, пусть даже без удобств. Супруга же - Маргарита Олеговна - предлагала поехать чуть подальше - в ставшую уже к тому времени суверенной "Рэспублiку Беларусь", где жил её двоюродный брат. "С такой фамилией, как у нас, в Белоруссии с голоду ещё никто не помер, - распылялась она. - Будем как у Христа за пазухой!" "Как у кота под задницей!" - охлаждал её пыл супруг и призывал ехать на историческую родину - в Россию. В конце концов, смутное и неопределённое место жительства "у Христа за пазухой" уступило более понятному маленькому домику с удобствами во дворе, и семья Лукашенко переехала в Еннск.
   Оксане город понравился: почти в три раза больше родного Гурьева-Атырау, а, значит, и в три раза увеличивались шансы отыскать себе подходящего спутника жизни, свой "глагол", на котором можно будет основательно устроиться и свить уютное тёплое гнёздышко.
   Но как говаривала её бабушка Калерия, грозя сухим пальцем: "Неровно вынется - замуж и выйдется". Маленькая Оксана любила бывать в старом домике Калерии Евлампиевны, любила долгими вечерами сидеть и смотреть, как она гадает, слушать её наговоры и сравнивать выданные приметы-суеверия с реальными событиями. Но понять её присказку тогда она никак не могла. То ли хлеб из печи вынется, то ли ведро из колодца, то ли мама вынет палец из чернильницы, и тогда суженый-ряженый отыщется сам собой. А держать палец в чернильнице Маргарите Олеговне приходилось частенько, потому как Оксана вслед за бабушкой и многочисленной роднёй Лукашенко всерьёз увлеклась приметами, и уповала на них во время экзаменов в школе. Однако суеверия, неподкреплённые знаниями, никак не желали оправдывать возлагавшихся на них надежд. Не помогали ни пятаки в босоножках, ни полные вёдра, которыми папа встречал дочку утром, ни жирные чёрные крестики, нарисованные на "счастливых" партах.
   Среднее образование, полученное ею перед самым отъездом из Казахстана, было настолько средним, что особых перспектив для дальнейшего обучения не просматривалось, но Маргарита Олеговна всё-таки уговорила дочь поступить в торговый техникум на специальность продавца-кассира. Учиться Оксане понравилось, тем более, что скучная профессия по мере овладения секретами мастерства начала преображаться, открывая всё новые и новые творческие горизонты. Иногда ей даже казалось, что учится она в цирковом училище, где-нибудь на факультете фокусников, и главное в этом искусстве - доброжелательность и ловкость рук. На практике всё оказалось не так. Когда Оксана устроилась торговать в круглосуточном продуктовом павильоне, выяснилось, что и простые еннчане давно уже овладели навыками Кио и Коперфильда вместе взятых. Юная продавщица то обнаруживала у себя в кассе монгольские тугрики и недосчитывалась родных рублей, а то и вовсе перебивала чеки, и потом путалась весь день, "добивая" нужные суммы.
   Папа Оксаны, дослужившийся к тому времени до прораба в Еннском СМУ-27, узнав про "фокусы" дочурки, подыскал ей более тихое местечко: приёмщицей на банно-прачечном комбинате, уже в ту пору более известном под названием "Золотая рыбка". Тогда-то, "сидя в бане у разбитого корыта" Оксана и дождалась своего суженого с видеокамерой вместо невода и небольшим "золотым окуньком" в виде трёхкомнатной квартиры в центре города.
   Знакомство Оксаны Лукашенко и Артёма Коренкова трудно было назвать "любовью с первого взгляда". Скорее, это была любовь с третьей рюмки.
   Новый 1999 год, который Оксана встречала у своей подружки по злой банно-прачечной судьбине Юли, скорее можно было назвать девичником. Юля искала себе суженого уже на пять лет дольше Оксаны, Таня была разведена, а Лена ещё и не думала о создании семьи. К своим двадцати двум годам Ксюша уже хорошо знала, что должно вынуться неровно, чтобы после этого выйти замуж. Она и предложила поворожить на жениха в новогоднюю ночь, как это учила её делать Калерия Евлампиевна. Гадание было весьма несложное, но несколько травмоопасное, если не сказать садистское. Оксана саморучно наделала блинов, и в одном из них запекла иголку. Та, кому она остриём попадёт на язык, и должна была в скором времени выйти замуж. Блины ели осторожно, просвечивая их на предмет посторонней примеси и пережёвывая каждый кусочек, пока сама стряпуха не вскрикнула радостно от боли. На кончике языка выступила капля крови, и подруги с завистью посмотрели ей в рот. Суженый как блин комом с кровавой иголкой свалился ей на голову уже через полчаса.
   Когда Генка Урванцев познакомился с Юлькой - неизвестно. Но именно он привёл с собой Артёма на ту гулянку, где было целых четыре снегурочки, и только один Дед Мороз - он же дедушка хозяйки квартиры, пьяно похрапывающий в соседней комнате. Вопреки всем стереотипам, навеянным бессмертной новогодней сказкой, никакой иронии судьбы, кроме того факта, что Ксюша работала в банно-прачечном комбинате и фамилия её слегка напоминала фамилию главного героя, не наблюдалось. Всё получилось, как это бывает в жизни, а не в кино. Прозаично и глупо. Ручеёк шампанского, смешавшись с полноводной рекой пива и водки, подхватил их обоих и понёс вдоль кисельных берегов к таинственным утёсам семейной жизни.
   Генка - репортёр и известный в телевизионных кругах Казанова - сразу понравился всем "банщицам". Он шутил, смеялся, подмигивал подружкам по очереди, уединялся с ними на кухне и рассказывал анекдоты, заставлявшие "снегурочек" краснеть и думать, что он "запал" именно на них. Артём же, напротив, был тих и даже печален. Он, казалось, вообще не понимал, что делает в этой малознакомой компании. А Оксана растолковала по-своему: это подарок судьбы ей на Новый год, это её суженый, та самая иголка, ниточкой для которой будет она сама. И снова в памяти у неё всплыла нестареющая народная мудрость бабушки Калерии: "Коль хоть немножко мужчина казистее чёрта - красавец".
   По мнению Ксюши, суженый был чертовски красив. Загадочно стильный, худощавый, с лёгкой небритостью, вытянутым смуглым лицом, чёрным ёжиком непослушных волос на голове. Дополняли образ белая рубашка с расстегнутым воротом, серый пиджак и чуть потёртые джинсы. Чем-то он напоминал ей новых русских бандитов, которых Ксюша часто видела сквозь окошечко коморки своей химчистки. Но не тех перенакачаных мордоворотов с розовыми чебуреками вместо лица, а поджарых то ли цыган, то ли чеченцев, то ли просто наёмных киллеров, которые выходили из своих Мерседесов, пикали дверями и отправлялись в сауну "Золотая рыбка", располагавшуюся тут же в банно-прачечном комбинате N 7. Смущал только цвет глаз будущего мужа. "Бойся чёрного да карего глаза", - с детства слышала Ксюша. Но она сама же себя убедила, что со временем заставит Артёма вставить цветные линзы: зелёные там, или, ещё лучше, голубые.
   В третий раз, напоминая суженому, как её зовут, она дотронулась своими ладошками до его колючих щёк, развернула голову к себе и посмотрела в уже почти любимые глаза. Они показались ей слепыми и беззащитными, то ли оттого, что какая-то звенящая боль спряталась где-то в глубине усталой души, то ли оттого что выпито уже было немерено и шампанского, и пива, и водки. А тонкие прямые губы были у него как у ребёнка, который вот-вот заплачет, и Артём всё время поджимал и облизывал их, пряча то ли от жгучего ветра, то ли от холодного воздушного поцелуя. Сердце Оксаны сжалось. "Пойдём отсюда", - произнесла она. "Пойдём..." - согласился он. И они ушли.
   Позже, потом уже, вспоминалась ей Юлька, шептавшая на ухо что-то про свободную хату, Генка, напутственно подмигивавший Артёму на прощанье, красная и жёлтая ракеты, взмывшие в небо как только они вышли из подъезда, морозец, её замёрзшие пальцы, которые Коренков растирал, подносил к своим обветренным губам, дул на них, и снова растирал, само собой разумеющееся предложение погреться...
   Квартира была огромной и пустой, будто бы и не жилой вовсе. Не было ни разнаряженной новогодней ёлки, ни даже единой веточки с колючими иголками и парой зеркальных шаров. Оттого вдруг показалось, что оба они вырваны из счастливой рождественской сказки, из безудержного веселья, из праздника и, переступив порог Артёмовской квартиры, мгновенно перенеслись из вчерашнего ещё детства в завтрашнюю полную тревог и забот семейную жизнь. Звонкий смех где-то под окном и всполохи от ракетниц казались Ксюше далёкими и безвозвратными отголосками прошлого.
   Плацдарм был отвоёван, пора было переходить к более решительным действиям, потому что суженый вёл себя как-то скованно, отрешённо и мог в любую минуту вызвать такси и отправить её в домик с удобствами во дворе. Кое-что из продуктов предусмотрительная Оксана прихватила с собой, там же в большом целлофановом пакете отыскалась бутылка водки и две бутылки пива. Поначалу они устроились на кухне. Ксюша быстро порезала колбаски, открыла баночку шпрот и разлила в подвернувшиеся под руку фужеры водочку. Артём выпил, заметно захмелел и, резко поднявшись из-за стола, сорвал со стены календарик на 1998 год с последним не опавшим листком "31 декабря". В глазах его вдруг исчез, растворился тот романтичный несчастный влюблённый Пьеро, которого затащил на новогоднюю вечеринку коллега-телерепортёр. Эта метаморфоза ничуть не напугала гостью. Наоборот, перед ней был мачо, самец, решительный и уверенный в себе мужчина. Только с квартирой вместо Мерседеса. А Коренков, взяв увесистую железную кружку, плеснул туда водки, подлил пива и, жадно выглотав золотистый пенящийся ёрш, выкрикнул: "Аллах Акбар!"
   Ксюша что-то хотела сказать, но так и осталась сидеть с открытым ртом, пытаясь навскидку определить национальность Артёма. А он сбивчиво, жадно, бессвязно, перескакивая с мысли на мысль, время от времени прихлёбывая ёршика, начал рассказывать о своих замысловатых отношениях с Кораном.
   Любовь была одна... Вер оказалось много... А надежды уже не осталось... Они дружили ещё со школы... И дело шло к свадьбе... Она сказала: "Я закончу институт, и мы поженимся"... Он ждал каждого её приезда... Когда не хватало сил ждать, ехал в Москву сам... Со счастливого седьмого неба свалился в один миг... Бог человеку должен быть отцом, но когда отец считает себя Богом, Аллахом или ещё кем... Фанатик - страшный диагноз, передающийся по наследству... Она говорила: "Сделай вид, что стал мусульманином, сходи с папой в мечеть, мы поженимся, а потом..."... А он врать не умел... И не хотел... И она не хотела идти против воли отца... Уговаривала, доказывала, что обрезание это не страшно... Не понимала - что уже не в физиологии дело... Любишь - пойдёшь на всё? Оправдать можно, оправдаться - безнадёжно...
   К концу своего монолога Артём уже с трудом ворочал языком, постоянно грозил кому-то кулаком, несколько раз пытался освятить себя крестом и упорно переспрашивал имя у собеседницы. Ксюша плакала и, размазывая слёзы по щекам, успокаивала Артёма, говорила, что теперь-то всё позади, теперь они, наконец, нашли друг друга, а эти мусульмане и ей всю жизнь испортили, выжили из родного города и никак эту боль не унять без ещё одного фужера водки. Потом они как-то вдруг оказались в зале на диване, Артём плакал уткнувшись ей в кофточку, она целовала сначала его руки, потом щёки, потом губы... А потом они утонули в объятиях и поцелуях, и слова были страстными, а губы горячими и не было уже рядом ни прошлой любви, ни строптивых родителей, ни их противного бога. "Ты мой, мой, - шептала Оксана, - я никому тебя в обиду не дам, мы будем вместе навсегда!"...
   Первый день нового года как упрямый свидетель застукал Оксану и Артёма на том самом диванчике, который полночи распевал гимны любви, скрипя всеми своими пружинами. Суженый бессовестно дрых, а Ксюша, не вставая с любовного ложа, то предавалась волнующим воспоминаниям о новогоднем сексе, то пристально осматривала комнату, уже прикидывая, какие лучше наклеить обои, куда поставить телевизор, и стоит ли рожать второго ребёнка или обойтись одним. Если обои, телевизор и дети ожидались ещё где-то в далёком будущем, то сладкие воспоминания ожили буквально через полчаса, когда Артём проснулся и поцеловал её в левую грудь. Правда, Ксюша была не уверена, помнит ли суженый её имя, но это было не столь важно. По крайней мере, пока...
   Как-то незаметно, понемногу, словно крестьянин, расчищающий новый участок земли под пашню, Оксана раскорчёвывала Артёмовскую жизнь, чтобы стала та пригодна для семьи и будущих детей. Она мысленно привыкала к новой фамилии, а на работе за прилавком, когда не было клиентов, только и занималась тем, что тренировала руку ставить красивую новую роспись: Оксана Коренкова. Артёму, похоже, нравилось играть роль семейного человека. Нравилось приходя с работы обнаруживать накрытый стол с дымящимся в глубокой пиале лагманом, солёными грибочками в сметане, бутербродами с плавленым сыром. Или находить провонявшие табаком рубашки выстиранными, выглаженными и в строгом порядке висевшими на плечиках в шкафу. Или с удивлением взирать на всевозможные порошки, мыла и шампуни, наполнившие ванную комнату ароматами свежести и чистоты. Происхождение их было вполне понятным, как и новых белоснежных вафельных полотенец, простынок с круглыми синими печатями в уголках, но эти мелочи были настолько незначительными, тем более, что ничего взамен от Артёма не требовалось. Стоило поцеловать Ксюшу при встрече, приобнять после ужина и провести приятную бурную ночь на любимом диванчике. Однажды он даже признался своей любовнице, что так заботилась и ухаживала за ним только мама. А когда Оксана осторожно спросила про Лунару, про его чувства к ней, Артём нахмурил брови, сделал вид, что задумался, а потом беспечно спросил: "А это кто?". Ксюша удивилась, начала рассказывать о памятной новогодней ночи и его признании, но Коренков перебил её: "Солнышко моё! Как астроном тебе говорю: луна иногда закрывает солнце, но это ненадолго. Последнее полное затмение было как раз перед твоим появлением, и больше его, по крайней мере, при нашей жизни, не будет". Ксюша немного растрогалась от такого высокопарного признания в любви, но не настолько, чтобы поверить на слово суженому астроному. На следующий день у себя дома с удобствами во дворе, она отыскала учебник по астрономии за 10 класс и выяснила, как часто бывают полные солнечные затмения: "Раз в двести-триста лет - мне, в общем-то, хватит" - решила она.
   А "неровно вынулось" уже где-то в апреле. Груди начали набухать как почки на стоявших под балконом берёзках, шоколадные конфеты, без которых Ксюша раньше не могла прожить ни дня, теперь вызывали такое отвращение, что даже пёстрая реклама еннской кондитерской фабрики "Сладкая жизнь" тут же отправляла будущую маму в туалет. И там, стоя на карачках перед унитазом, она придумала блестящий план как гражданский брак превратить в законный. В лоб сообщать Артёму радостную новость было опасно. Он мог либо посоветовать сделать аборт, либо вообще послать её ко всем чертям вместе с ребёнком. Ни то, ни другое Ксюшу не устраивало.
   И вот однажды Коренков, вернувшись с работы, не обнаружил ни "своего Солнышка", ни её зубной щётки, ни горячего ужина. Расчёт Оксаны Лукашенко оказался верен: упустив ярко пылающую в ночном небе луну, Артём не захотел терять блёклое, но надёжное полуденное солнышко. Он приехал в домик с удобствами во дворе на следующий же день. Ксюша встретила его на крылечке вся в слезах (заплаканные глаза дались ей в общем-то без труда, потому что она как раз резала лук в окрошку) и, бросившись к нему на шею, принялась причитать, мол, какая она дура, что не смогла предохраниться, что аборт - это большой грех, и что дальше делать - она не знает, но Артёма любит и жить без него не может. Узнав о том, что у него появился уникальный шанс стать отцом маленькой звёздочки, суженый астроном облегчённо вздохнул, обнял Ксюшу и произнёс: "Дурочка моя! Ну как ты могла подумать, что я посоветую тебе делать аборт? Давай поженимся и нарожаем ещё кучу детишек!" Первое предложение Оксана приняла с радостью, и его тут же обсудили на расширенном семейном совете семьи Лукашенко. "Чуж чуженин, а станешь семьянин!", - ласково глядя на будущего зятя, говорила Маргарита Олеговна, когда спонтанное сватовство плавно переросло в незапланированную пьянку.
   Свадьбу сыграли в августе. Шумно и весело, в столовой детского садика "Колокольчик", в котором, как шутил Коренков, он "от звонка до звонка отсидел на горшке". Чествовать молодых собралось человек сорок. Из Сибири приехала мама Артёма со своим новым мужем, из Атырау прибыла внушительная делегация оставшихся там родственников Ксюши и завалила стол чёрной икрой, да так, что к концу свадьбы на неё никто уже не мог смотреть. Перепившая тётя Тома всё приставала к Артёму: "А ну, сними-ка меня видеооператор"! Папа Лукашенко умудрился подраться со сторожем детского садика. Генка Урванцев, обладающий весьма незаурядными актёрскими данными, весь первый день гулянки веселил гостей эстрадными номерами. Он изображал то Пугачиху, то Алёну Апину, то Земфиру. А к концу вечера набрался так, что забыл переодеться из женской одежды в мужскую и едва не познал на себе всю прелесть тяжкой бабьей доли. Пьяный дядя Женя из Казахстана, приехавший исключительно ради сравнительного анализа женщин тут и там, так приобнял Генку, что чуть не лишил его чести. Когда два ловеласа уже принялись было выяснять, кто из них больший мужчина, с помощью нецензурной брани и кулаков, силами слабой, но более трезвой половины человечества, удалось их разнять. Впрочем, свадебный ОМОН, в виде всё той же тёти Томы и ещё одной сестры Андрея Борисовича - тёти Гали, назвать слабой половиной как-то не поворачивался язык. Тётеньки были за сто килограммов весом и вполне могли бы сойти за борцов сумо. Второй день празднества прошёл без особых происшествий. Все гости, весело вспоминая вчерашние чудачества, перемирились, а потом и перепились. Одним словом, был заурядный стандарт заурядной российской свадьбы.
   Когда узы Гименея были официально засвидетельствованы, Ксюша прошла УЗИ и с радостью сообщила, что у неё будет девочка. Подходящее имя выбирали всем семейством: Артём хотел назвать дочку Алисой, Ксюша - Викторией, папа Лукашенко предлагал дать внучке имя Дарья, а Маргарита Олеговна настаивала на Анечке. Споры были жаркими, сравнимыми, пожалуй, лишь с теми, когда планировали, сколько брать водки для свадьбы. Как и в случае со спиртным, решили позвонить Калерии Евлампиевне, чтобы она, опираясь на народную мудрость, опыт пяти своих замужеств и рождение девятерых детей, подсказала единственно правильное имя. Бабушка думала сутки и ответ её, как и в случае с водкой, никого не разочаровал: "Ужоли разродится Ксанка в ентом годе, - говорила бабушка Калерия по телефону, - быть Ангелине. Ужоли в тем годе - Анастасией пущай кличут".
   "Настя!" - счастливо выдохнули Артём и Оксана, как только новогодние куранты пробили двенадцать раз - подозрительное имя Геля несколько смущало молодых. А уже через две недели квартира огласилась требовательным плачем новорождённой Анастасии Артёмовны. И Ксюша, и Маргарита Олеговна охали и причитали оттого, что девочка оказалась вылитой копией её мамы: русые волосёнки выбивались из-под чепчика, голубые глазёнки непонимающе таращились на родственников, а маленький острый носик морщился от непривычных запахов. Судя же по народным приметам, дочка может быть счастлива, лишь в том случае, если она похожа на отца.
   Артём считал все эти суеверия ерундой и был просто рад - на его небосклоне зажглось ещё одно солнышко. Новоявленный отец, уже основательно набравшись, стоически проглотил ложку перловой каши, в которой соли и перца было больше чем крупы, и заверил всех родственников, что когда откроет новую звезду, а он обязательно её откроет, назовёт неведомое светило "Анастасия Коренкова".
   Ксюша не привыкла смотреть на мир сквозь розовые окуляры телескопов и видеокамер, она верила лишь своим собственным глазам и народным приметам. А по всем приметам выходило, что семье Коренковых срочно необходимо купить дачу, машину, гараж и золотое колечко с маленьким бриллиантом. Первый серьёзный скандал произошёл уже весной, когда счастливый Артём приволок домой большую чёрную трубу с треногой, оказавшуюся телескопом. Такой неприкрытой и ничем не оправданной подлости от своего суженого Ксюша не ожидала. Когда же муженёк обмолвился о сумме, выложенной за покупку, молодая мама закрылась в ванной и прорыдала там весь вечер. И только клятвенные заверения Артёма, что уже этим летом они обязательно купят дачу, кое-как осушили водопад слёз, но чёрную трубу, которая поселилась на балконе, Ксюше всё время хотелось вышвырнуть с третьего этажа.
   Оксана, как любое прилагательное, быстро забыла свою девичью фамилию, и даже мятежный "батька" белорусов, время от времени мелькая на экране, не напоминал о том, что она когда-то была Лукашенко. Роль законной жены, хранительницы очага и матери семейства ей пришлась по вкусу. За год после родов она ощутимо прибавила в весе, но в конце концов сумела побороть себя и сохранить свою девичью стройность.
   Когда лишнему весу была объявлена непримиримая война, Ксюша сфотографировала себя в пляжном бикини такой какая есть: оплывшей, обрюзгшей, со страшными складками на животе, и повесила это фото на холодильнике. Каждый раз, когда ей приходила мысль покушать, она натыкалась на неё взглядом, и аппетит тут же пропадал. Ещё более жестокой и упорной была борьба с полчищами не прописанных квартирантов - тараканами, и с немногочисленными, но не менее раздражавшими её друзьями Артёма. С первыми Оксана справилась только благодаря всё той же Калерии Евлампиевне. Испробовав все мыслимые средства тараканьей интоксикации, она вспомнила, как выводила вредных насекомых бабушка. Поймав трёх рыжих "прусаков", ровно столько, сколько жильцов в квартире, Ксюша посадила их в специально купленный для этого лапоть, перенесла через порог, через дорогу и напутствовала словами: "Бегите, бегите, да всех друзей заберите". После этого три очумевших таракана вместе со всей гвардией исчезли в неизвестном направлении. С друзьями оказалось посложнее. Их не брал ни дуст, ни лапоть, они упорно заявлялись в неурочный час, и тут спасала только маленькая Настёна. Образ измученной мамаши с плачущим ребёнком на руках так отпечатался в сознании "собутыльников", что и они вскоре забыли дорогу к Артёмовскому порогу.
   Семейная лодка, оснащённая трёхпалубной квартирой, укомплектованная экипажем, украшенная флажками, стояла в гавани и никак не могла отчалить от берега, грозя разбиться о скалы при каждой большой волне. Артём не был ни глаголом, ни местоимением, ни существительным, а был, чёрт знает какой частью речи, без суффиксов, без приставки и, вопреки своей фамилии, даже без корня. Так и не вняв просьбе Ксюши приобрести голубые линзы, он не снимал "розовые очки", и сквозь них смотрел на свои звёздочки с помощью то телескопа, то видеокамеры. Он покупал для дочурки дорогущие мягкие игрушки, когда Ксюше хотелось вечернее платье, он покупал жене дорогущую безвкусную брошь, когда дочке нужен был комбинезон, он закупал на последние деньги кучу фруктов, когда дома не было ни кусочка хлеба. Всё это Артём делал легко и непринуждённо, а когда Ксюша начинала его упрекать, он весело говорил: "Солнышко моё, я ещё заработаю, купим..." Форма семьи, заботливо созданная Оксаной, никак не хотела наполняться реальным денежным содержанием.
   В один прекрасный день, после того, как Коренков получил зарплату и, не посоветовавшись, купил видеомагнитофон, Ксюша не выдержала и закатила жуткую истерику: "Долго будет продолжаться это кино?! - кричала она. - Триллер под названием "Наш папа видеооператор"! Мы что здесь телестудию открыть собираемся? А я кем, по-твоему, буду? Прогноз погоды читать? Сказки про машину и гараж ты нам по телевизору будешь показывать?" Артём, уязвлённый справедливыми упрёками жены, молчал, даже не пытаясь оправдываться. "Вот что, Коренков, - заявила Ксюша перед тем, как в очередной раз закрыться в ванной. - Мне надоело сидеть дома с ребёнком, стирать, готовить и ждать твоей жалкой подачки. Настю отдаём в садик, а я выхожу на работу, и ещё посмотрим, кто из нас будет больше получать!".
   То ли эта фраза, брошенная сгоряча, так задела Артёма, то ли он и в самом деле чувствовал за собой какую-то вину, но едва супруга вернулась в свою коморку в банно-прачечном комбинате, Коренков начал искать новую работу. Тут-то и подвернулась вакантная должность видеооператора на новом областном телевидении МИРТВ, и он, распрощавшись с "ракурсниками", с благословления супруги перешёл на новую работу.
   Идиллия длилась недолго. Длинные губернаторские рубли стали застревать в коридорах власти, а Ксюшины "слёзы" компенсировались двумя-тремя кусками хозяйственного мыла и возможностью халявной постирушки. Мечты о машине, гараже и новой шубе вместе с грязной мыльной водой утекли в канализацию, и Оксана Коренкова, сидя за прилавком своей коморки, печально вздыхала, вспоминая о том времени, когда и дочка была под присмотром, и муж накормлен. Хотя, может и наоборот: Настя сыта, а муж под надзором.
   Банно-прачечный комбинат N 7 давно уже пользовался дурной славой. Точнее сказать, бизнесмен Вячеслав Дурунько по кличке Слава Дурной вот уже второй десяток лет использовал комбинат, ему принадлежащий, в своих целях.
   Здание это было построено ещё до революции, и располагались здесь знаменитые на весь Еннск "Публичные бани". Ни падение монархии, ни смена социального строя, ни масштабное строительство благоустроенного жилья не смогли отбить естественного желания еннчан по выходным, взяв берёзовые венички, занять свою кабинку, попариться, глотнуть холодного пивка и очистить тело от грязи, а душу от скверны. Руководствуясь интересами горожан, здание не раз ремонтировалось, сохраняя при этом свой первоначальный профиль. Со временем были пристроены два крыла, где разместились прачечная и химчистка, вывеску "Публичные бани" сняли, заменив на "Банно-прачечный комбинат N 7", но на любви к еженедельному омовению это никак не отразилось.
   А к середине девяностых годов прошлого века комбинат обанкротился и за смехотворную сумму со всем содержимым, включая пьяненького сторожа дядю Гришу, был выкуплен местным авторитетом Вячеславом Дурунько. Пушкинская "Золотая рыбка" дала бы изжарить себя на сковородке, узнай она о том, какие безразмерные желания способна выполнить элит-сауна под одноимённым названием, открывшаяся в банно-прачечном комбинате буквально через полгода. Презентация проводилась в корпоративной сауне, отделанной чистейшим горным хрусталём. Номера люкс были выполнены в красном и синем цветах, с такой же подсветкой в огромных бассейнах и джакузи с гидромассажем. Обыкновенные сауны также не были обыкновенными. Они представляли стилизацию под различные исторические эпохи, начиная с пещеры каменного века и заканчивая роскошью покоев французских королей. Дополняли интерьер наряды массажисток и купальщиц, если, конечно, те шкурки и атласные лоскутки, которые едва прикрывали наготу, можно назвать костюмом.
   Привыкшие к простому дереву и берёзовым веничкам еннчане перестали ходить в "Золотую рыбку", и даже не столько по причине большой цены сауно-места в час, сколь из-за постоянно присутствующего в процессе помойки и после него ощущения, будто целый рой навозных мух отложил на коже кучу яичек. К памятному прилагательному в дореволюционном названии теперь добавляли лишь одно слово - "дом". А так как каждый номер люкс в элит-сауне обслуживали, как правило, две дамочки лёгкого поведения, то и пожелание "С лёгким паром!" несколько видоизменилось и звучало теперь как: "С лёгкой парой!".
   Оставшиеся в пристройках прачечная и химчистка были выделены в отдельное предприятие, выполнявшее заказы "Золотой рыбки" по отстирыванию грязного белья. Одновременно здесь обслуживали и рядовых еннчан, захаживавших ещё по старой привычке в банно-прачечный комбинат N 7.
   Соседство с борделем Ксюшу особо не напрягало - всё-таки между химчисткой и банями была внушительная перегородка. Кроме того, элитные оргии в саунах начинались лишь ближе к вечеру, когда она, затарившись излишками пенисто-моющих средств, уже уходила домой. Некоторые незамужние её коллеги женского пола с удовольствием подрабатывали в ночную смену. От них Ксюша и узнавала о той чертовщине, которая творилась в "Золотой рыбке" и в пределах её ареала.
   Началось всё как раз после второго пришествия Оксаны, теперь уже Коренковой, на комбинат. Девчонки из прачечной на каждом углу рассказывали эту жуткую историю, больше похожую на пионерскую страшилку. В загрузочном окошке одной из огромных стиральных машин во время её работы стало показываться зловещее, окровавленное, размазанное лицо какого-то страшного мужика. Затем поползли слухи о "стираном пододеяльнике". Будто бы граждане, забиравшие из прачечной постельное бельё, почивая на нём, видят жуткие кошмары, в которых они слышат полную могильного холода фразу: "Мы идём к вам!" и встречают целый взвод стиральных порошков с руками и ногами. А "одну женщину один пододеяльник в розовый горошек" засосал внутрь, и родственники наутро нашли её в виде ссохшейся за ночь мумии. Как оказалось, это было только начало. Если все эти байки можно было списать на богатую фантазию девок из прачечной, то дальнейшие события не лезли ни в какие фольклорные рамки. В "Золотой рыбке" начали пропадать люди, и не просто люди, а весьма известные и, грубо говоря, уважаемые граждане Еннска. Тут уже по-настоящему многим стало страшно. Директор Стекольного Завода зашёл в номер из горного хрусталя и, как говорили, сам стал прозрачным, а потом разбился и рассыпался на тысячу осколков. Целую неделю его выметали и выскребали отовсюду: из бассейна, из слива душевых, из шаек и ковшиков. А московский коммерсант, приехавший в Еннск на переговоры, просто исчез. Он зашёл в красную сауну-люкс, и это видели, по крайней мере, администратор и ещё один посетитель, а с другой стороны массивных дверей замечен не был. Девушки прождали его в баре у бассейна и парной около двух часов, а он так и не появился.
   А потом в "Золотой рыбке" появился "Банный". Сначала уборщицы стали находить зелёные пластмассовые палочки от чупа-чупсов. Вымоют сауну, закроют на ключ, а утром - на тебе, вроде бы кто-то был: простыня использованная, шайка не на месте и, главное, палочки от этих конфет. А ведь никто из VIP-гостей чупа-чупсами не закусывает. Затем одна дамочка из "лёгкой парочки", уже отправив домом отмытого ею очередного клиента, вдруг увидела "Банного". Дверь парной распахнулась, оттуда повалил белый плотный пар, и в воздухе появилось маленькое высохшее существо с топорщащейся бородёнкой и усиками. Он по-хозяйски похлопал себя огромным дранным берёзовым веником, беззубо улыбнулся и протянул веник девушке. Своим появлением он так её напугал, что бедная жрица сауны закричала: "Мама!" и грохнулась в обморок. Прибежавшие на шум охранники обшарили все помещения, но никого не нашли. Потом его видели ещё несколько раз. Охрана усилила бдительность, но всё безрезультатно. Тогда массажистки и купальщицы, дабы задобрить "Банного", стали оставлять для него угощения. Они накладывали в тазик целую кучу чупа-чупсов, которые раз в неделю непременно исчезали. А вот в какой день недели это произойдёт в следующий раз - никто не знал.
   Ксюша бы никогда не поверила во все эти россказни, если бы сама пару раз не находила у себя под прилавком пластмассовые палочки и обёртки от заморских карамелек. Машинально, разгадывая в своей коморке в ожидании клиентов сканворды, она пыталась понять, что же происходит. Если со сканвордами всё было более или менее понятно: Ксюша, не обладая выдающимся интеллектом и легко подставляя подходящие по смыслу слова, разгадывала их в большом количестве, то в жизни наблюдалась полная абракадабра. Семейная лодка, уже основательно потрёпанная, дала течь и держалась на плаву только благодаря самому юному члену экипажа - Настёне. Сексуальную жизнь четы Коренковых легко отражала одна строчка из широко известной песни: "На палубу вышел, а палубы нет". Зарплату на МИРТВ платили с большим опозданием, и Артём, при всём его оптимизме, в последнее время всё чаще стал приходить домой усталым и хмурым. А когда однажды он сказал, что есть возможность взять в счёт зарплаты старенькую полупрофессиональную видеокамеру, Ксюша не только не стала устраивать истерику, но и ухватилась за эту идею, решив, что Коренков станет подрабатывать на съёмках свадеб и торжеств. Но работа на студии отнимала столько времени, что толком подкалымить никак не получалось.
   Когда в очередной раз по банно-прачечному комбинату поползли тёмные слухи о "говорящих вехотках", Оксана решила посоветоваться с мамой и тётей Томой.
   "И в одной бане, да не одни приметы", - сказала Маргарита Олеговна, выслушав дочь. "Порчу на вас навёл кто-то, - подтвердила тётя Тома. - И на семью твою, Оксанка, и на весь ваш банно-прачечный комбинат. Шла бы ты торговать со мной на рынок. И деньги будут, и хлопот меньше".
   Родственники снабдили её целым списком примет, которые надо непременно соблюдать. Совет тётки - положить мыло за пазуху, дабы оно спасало от дурного глазу, Ксюша выполнила гораздо проще. Она в каждый бюстгальтер зашила маленький разовый пакетик с шампунем. Маргарита Олеговна уговаривала её три раза оббежать голой вокруг банно-прачечного комбината и вокруг своего дома. Ксюша сделала по-своему. Ночью, когда все домочадцы спали, она три раза выскакивала нагая из своей квартиры, отплясывая голыми пятками на холодном бетонном полу чечётку. А вокруг банно-прачечного комбината она уговорила оббежать одну из суеверных дамочек-массажисток, ту самую, которая первой увидела "Банного". Из дома, в магазин, в детский сад, и даже выносить мусор, Ксюша не выходила из квартиры не присев на "дорожку". Она долго пытала коренного еннчанина Артёма Коренкова, кто у них в городе был "добрым" человеком и уже помер. Артём хохотал от души, но всё-таки назвал с десяток фамилий, включив и своего отца. Ксюша на следующий же день поехала на центральное кладбище, долго бродила по нему, и нашла всего четыре могилы из упомянутых. А по завету родственников нужно было с семи могил взять землицу и положить её в доме около порога. Ксюша наугад выбрала ещё трёх, где, судя по фотографиям, были похоронены дети. Привезла землю в маленьких целлофановых кулёчках, уговорила Артёма сделать порожек перед дверью и в спичечных коробках замуровала туда землицу. До утренней зари она боялась выглянуть в окно, дабы не привлечь внимание лукавого, тщательно следила, чтобы на ночь на столе не оставался нож, постоянно плевала через левое плечо и три раза стучала по всем попадавшимся под руку деревянным предметам. Это занятие так увлекло её, что она сама стала придумывать себе суеверия. Плохой приметой по её мнению, считалось увидеть по телевизору Бари Алибасова, Николая Сванидзе и премьер-министра, кто бы в данный момент не исполнял эти обязанности. Хорошими же приметами были внезапно заурчавший унитаз, Мерседес с проблесковыми маячками, попавшийся на дороге, и сторублёвые купюры, начинавшиеся цифрами 478, 343, 527.
   Но приметы приметами, а сторублёвки не то что с этими цифрами, но даже и с другими, в семье Коренковых никак не хотели задерживаться, и разлетались, словно самолёты после недели нелётной погоды. Ксюша вскоре поняла, что на своего благоверного уповать больше нет смысла, и, вспомнив о приглашении тёти Томы, решила уволиться и заняться торговлей.
   У Тамары Борисовны было два ларька на Центральном и на Юго-Западном рынках. Она планировала открыть третий, и профессиональный продавец с торговым техникумом за плечами и опытом работы за прилавком химчистки, а кроме того, родной человек, который не будет воровать и не выдаст её маленькие тайны, ей был бы весьма кстати. Тётя Тома торговала китайским ширпотребом: носками, трусами, платьями, майками, куртками и прочей одеждой и галантереей. Неизменную кучу брака, которую она по широте душевной расталкивала по родственникам, с успехом компенсировали зеркала с секретом, висевшие у неё в ларьках. Они тоже были с браком - незаметно вытягивали всякого, кто смотрелся в них, отчего люди выглядели стройными, подтянутыми. Вещи смотрелись идеально, а потому отбою от покупателей не было.
   Когда Ксюша рассказала Артёму о своём намерении уволиться, он повёл себя странно. Зло, исподлобья поглядывая на супругу, он надулся и сначала долго по-садистски убивал её своим презрительным молчанием, а потом просто начал издеваться. Он намекнул, что Оксана-то и сейчас ничего не делает на работе и неизвестно за что деньги получает, а уж если надо будет ездить куда-то, на морозе торчать, то надолго ли её хватит. Ксюша обиделась, но не подала виду, не желая раздувать очередной скандал, а заявление об уходе подала буквально на следующий же день.
   А уже через неделю Оксана отправила дочку к матери и с тётей Томой поехала в Алма-Ату за товаром. Родственников в бывшей столице у Лукашенко осталось немало. С утра она с тётей Томой ездила на барахолку, помогала ей всё закупать и таскать огромные сумки с многочисленными тапочками, туфлями, сапогами, куртками, а вечером они шли к очередным двоюродным дядям, бабушкам, сёстрам и братьям. За несколько дней Оксана вымоталась так, что готова была просто упасть и не вставать больше. Но, как оказалось, главное - ещё впереди. Нужно было четыре сумки, в каждую из которых легко могло бы вместиться несколько женщин размерами с Тамару Борисовну, перевезти через границу мимо бдительных таможенников и казахстанских, и российских.
   Как оказалось, задача эта вполне разрешима. Доперев сумки до вокзала и погрузив их в вагон, тётя Тома под стук колёс и дымящийся чаёк развернула бурную деятельность по знакомству с попутчиками. "Смотри, - наставляла она Ксюшу, - главное тут ошибки не допустить. Для выполнения задания нам подойдут семьи с детьми и пенсионеры". Она обрабатывала их легко и непринуждённо. Маленькие подарки в виде пары тапочек или цветастого платка делали своё дело: попутчики готовы были помочь. Тогда тётя Тамара раскрывала огромные сумки, которые так и стояли в проходах, не помещаясь ни на одной полке и ни в одном купе, и раскидывала их по маленьким пакетам и рюкзакам. А те, в свою очередь, прятала в багаже подкупленных попутчиков. По вагону четыре сумки разошлись, будто их и не было вовсе. Расчёт был очень точен. Через сутки, когда поезд подошёл к границе, проходившие по вагону таможенники никого из тех, кому тётя Тома сдала на хранение свой товар, не потревожили.
   Ещё в поезде Ксюша обнаружила у себя на руке неизвестно откуда появившуюся родинку и поняла, что это не к добру. Дома худая примета сбылась. За две недели Артём изменился до неузнаваемости, вернее, она признала в нём того Коренкова, какого она встретила в памятный новогодний девичник, каким он был во время его "солнечного затмения". Чёрный, со впалыми щеками, печальными пьеровскими глазами, небритый и рассеянный как старый маразматик. Вывод напрашивался сам собой - на небосводе суженого астронома появилась какая-то хвостатая комета, которая затмила и её, и дочку. Когда Артём сказал, что просто находится в депривации сна, то есть спит через сутки, Ксюша даже не попыталась сделать вид, что поверила...
   - Представляешь? Ночь спать, ночь не спать, - рассказывала она Маргарите Олеговне. Мама качала головой, глубоко затягивалась сигареткой и отгоняла рукой дым. - А я дурочка из закоулочка, вот так вот взяла и поверила! Да? Но я же не могу каждую ночь не спать - его караулить... Сидит, лепит на кухне свои картиночки, дождётся, когда я засну, шасть и налево...
   - А в постели вы как? - мама сделала выразительный жест, похлопав двумя указательными пальцами.
   - Да никак! Он только до постели доползает - и спать как дохлый сурок! Я уже думала, может из-за этих лотосов... Он тут лотосы купил, представляешь? Целую банку! Ну я попробовала их, думала, может наркотики какие... Варенье из одуванчиков! Сладенькие, кисленькие, ничего особенного.
   - А Артём что?
   - Да он, с тех пор, как я приехала, всё забывать стал! Представляешь, заходит в туалет - за собой не смывает, пошёл в садик за Настей, жду час, второй, а их нет и нет, побежала сама - Настя в садике, а его нет. Пришёл вечером, спрашиваю: "Где был?", а он плечами пожал, говорит: "Войлока нигде не нашёл", я ему говорю: "Ты совсем сдурел? Какой войлок? Я же тебя за Настей посылала"... А тут пошёл за хлебом, возвращается часа через три и приносит десять рулонов туалетной бумаги...
   - Так, может, он у тебя с ума сошёл? - осторожно поинтересовалась мама.
   - Я не знаю, - Ксюша снова села на табурет и уронила лицо в ладони.
   - Мама, мама, мы с принцессой уже проснулись! - на кухню забежала Настёна и тут же деловито поинтересовалась. - А папа скоро придёт? А то у моей дочки горлышко заболело, она говорить не может...
   - Скоро, скоро, - сказала Оксана, и в эту минуту раздался звонок в дверь. - Вот он, наверное, заявился, колобкова корова...
   Настя первая побежала в прихожую, а за ней вышли мама и бабушка. Ксюша выглянула в дверной глазок и увидела перед дверью запыхавшуюся тётю Тому. Когда родственники в расширенном составе уселись на кухне за столом, Ксюше пришлось по новой пересказывать все волнующие события сегодняшнего утра.
   - Проснулась я где-то в пол-шестого, - начала хозяйка. - Стрелки-то вчера перевели... Я Коренкову ещё напомнила, и он все часы и перевёл. А потом лёг в кровать и уснул мертвецким сном...
   - Дальше, дальше-то что? - у тёти Томы свои были счёты с "кобелями" и ей не терпелось узнать все подробности исчезновения блудного родственничка.
   - Проснулась я, значит, смотрю, а его рядом нет. Ну, думаю, опять, гад, на кухне сидит, свои картинки лепит. Встала, пошла на кухню, смотрю - никого. Ну, думаю, на балконе, в трубу свою зыркает. Пошла проверила - а он закрыт на шпингалет. В ванне нету, в туалете нету, в детской нету.
   - В шкафу смотрела? - озабоченно спросила тётя Тома.
   - Везде смотрела, нигде нет. Да подожди, тёть Том, сейчас самое смешное расскажу. Думаю, одно из двух: либо вызвали на какие-то срочные съёмки, либо, думаю, вот он и попался, голубчик! А то заливал мне: "Сижу по ночам, картинки клею"! Глянула в прихожей: крутка его висит, ботинки на месте, кепка лежит... Пошла порылась в спальне: джинсы валяются, свитер здесь... В чём же, думаю, он ушёл-то? Перерыла весь гардероб - из одежды вообще ничего не пропало.
   - Что он, голый что ли ушёл? - захихикала тётя Тома.
   - Я думаю, не голый, - вмешалась Маргарита Олеговна, закуривая очередную сигарету. - Пока вы там с Оксанкой по Казахстанам разъезжали, он тут с какой-то мамзелью обсосался. Снабдила она его и одёжкой другой... Или он сам купил... К ней он, видать, с утреца и сиганул. Пипка задымилась, а родная жена уже и ни к чему...
   - Да подожди, мам, - оборвала Ксюша Маргариту Олеговну. - Главное, одежда вся на месте, а мобильника нет...
   - Вот я и говорю: одежду он прикупил, а телефон с собой забрал.
   - А с балкона он не мог вывалиться? - снова встряла тётя Тома.
   - Да я же говорю, балкон на шпингалет закрыт, все окна закрыты... Только через дверь... Я ещё сходила по подъезду пошарила, может, совсем сдурел, спит где-нибудь в одних трусах с мобильником подмышкой. Нету нигде... Ну я к соседке, к тёте Маше. А рано ещё было, я на силу достучалась... Давай ему на сотовый звонить - не отвечает, никто трубку не берёт. Тогда я вам позвонила.
   - А вчера что было? Ничего он не говорил?
   - Вчера он странный какой-то был... Хотя он в последние две недели всегда такой, - Ксюша задумалась и подскочила. - А, сейчас, - она сбегала в зал и вернулась с листком бумаги. - Вот, полюбуйтесь!
   Оксана передала таинственное вещественное доказательство маме. Тётя Тома перехватила листок и жадно начала читать.
   - Чепуха какая, - расстроено сказала она, ознакомившись с текстом, - какие-то "Коренков... Гобелак резв...петух околел"...
   - А может, он в секту попал, - предположила Маргарита Олеговна, принимая листок с загадочными письменами.
   - Вот это он вчера весь вечер писал, - подтвердила Ксюша, - а мне сказал, что какую-то раскадровку делает.
   - Раз-во-дись! - вынесла свой приговор Тамара Борисовна. - Не хрен с таким придурком жить! Ты ещё молодая, у тебя всё впереди. Квартиру разменяете... Всё ещё наверстаешь.
   - А если он вообще не вернётся? - спросила Ксюша.
   - Так оно ещё лучше, - тётя Тома строила наполеоновские планы. - Вы с Настенькой съезжайте к маме, а квартиру сдавайте. Район престижный, плата будет хорошая. И незачем тебе о нём горевать!
   - Слушай, доча, - вспомнила вдруг о чём-то Маргарита Олеговна, - а деньги у него были? Ты ещё проверь, все ли драгоценности на месте, колечки там, серёжки?
   - Я уже смотрела... Портмоне его в кармане куртки, там сто восемь рублей... Столько где-то у него и было... Кулончик мой, цепочка, колечки - всё на месте.
   - Смотри, какой честный! Ничего не взял! - тётя Тома взмахнула рукой и ударила легонько по столу. - А это даже хорошо - верный признак, что на квартиру претендовать не будет... Видно, баба-то другая при своей жилплощади...
   - Оксана, - мама о чём-то задумалась, - может, надо позвонить по больницам и в дурку? Да и заявление в милицию дать, если через три дня не объявится.
   - А я бы не стала давать! - решительно сказала Тамара Борисовна.
   И в эту минуту снова раздался тревожный звонок в дверь. Женщины многозначительно переглянулись.
   - Он... - печально вздохнула тётя Тома.
   - Больше некому... - Ксюша поднялась и пошла в прихожую, где уже весело прыгала Настёна.
   По ту сторону двери стояли какие-то мужчины. Оксана отчётливо видела в глазок лишь одного в тёмном строгом костюме, белой рубашке и чёрном галстуке. За ним маячили ещё двое или трое, поэтому хозяйка не стала сразу открывать дверь, а осторожно спросила:
   - Кто там?
   - Мне нужен Артём Коренков! - громко и чётко, чтобы было слышно через закрытую дверь, произнёс мужчина.
   - А что случилось?
   - Это с работы. У него сейчас срочная съёмка, а мобильный не отвечает...
   - Знаете, а его дома нет...
   - Вы, видимо, его супруга... Откройте, мне тогда с вами нужно переговорить.
   Ксюша оглянулась на маму и тётю, выходящих из кухни, пожала плечами и открыла дверь. Мужчина переступил порог, вежливо, но напористо проник вглубь прихожей. Тётя Тома вышла вперёд и грудью встала на защиту племянницы:
   - Кто вы такой?! Что вам тут надо?!
   - Вы не волнуйтесь, - мягко улыбаясь, произнёс гость. - Служба безопасности. Младший майор Садовничий... Григорий Васильевич... Мы разыскиваем Артёма Коренкова. Он подозревается в незаконном вмешательстве в частную жизнь. Проще говоря, снял то, чего не надо было снимать. Вот ордер на обыск и изъятие видеозаписей, - мужчина ловко выдернул из правого кармана листок, небрежно его расправил и передал онемевшей Оксане. Она пробежала листок глазами и снова уставилась на визитёра. - Если позволите, мы приступим. Горман, начинайте! - последнюю фразу он произнёс командным тоном и достаточно громко, чтобы неведомый Горман и его подчинённые могли услышать на лестничной площадке. Тотчас же в прихожей появилось ещё несколько мужчин с каменными брезгливыми лицами в одинаковых костюмах. Казалось, будто их целое утро заставляли ломами подметать Красную площадь.
   - Позвольте, - вмешалась тётя Тома, забирая из рук Ксюши листочек, - а где понятые?
   - Конечно, конечно, - согласился странный "младший майор". - Вот... Так, так... А и вот...
   Он подозвал ближайших двух громил и сказал ошарашенной Тамаре Борисовне:
   - Это понятые, мы их всегда с собой возим.
   Тётя Тома подозрительно оглядела парней, но ничего не сказала. Остальные "сотрудники службы безопасности" по-деловому рассредоточились по квартире. Тамара Борисовна кивнула Маргарите Олеговне, и женщины, передав прятавшуюся за ними Настёну матери, ринулись следом за непрошенными гостями, внимательно наблюдая за их действиями.
   - Простите, как вас величать? - приторно улыбаясь, обратился Садовничий к Оксане.
   - Оксана Андреевна... Коренкова...
   - Оксана Андреевна, вы говорите, мужа нет дома?
   Ксюша беспомощно кивнула.
   - И куда же он направился?
   Она пожала плечами:
   - Он пропал... Понимаете, проснулась я утром, а его нет... Как был в трусах, так и пропал... Одежда вся дома, а он... Я собиралась в милицию звонить...
   - Это правильно, - одобрил её намерение "младший майор", - обязательно сообщите. А сотовый телефон он с собой забрал?
   - Ну да, - подтвердила Ксюша, - я всё обыскала, а мобильника нигде не нашла.
   - Странно... В трусах и с мобильным телефоном, - рассмеялся Садовничий. - Что ж, приметы запоминающиеся, будем искать, - и он задал ещё один ненавязчивый вопрос, - а Артём вам ничего не рассказывал про своего бывшего одноклассника Андрея Касаткина?
   - М-м-м, да нет, - Ксюша взяла дочку на руки и заглянула в зал. Несколько громил аккуратно обшаривали комнату под руководством тех самых понятых. Между ними курсировала Маргарита Олеговна.
   - Не беспокойтесь, всё будет в целости, - заверил Оксану "младший майор". - Нам нужны лишь видео и аудио записи.
   - Настёна, иди к бабушке, - отправила Ксюша дочку к Маргарите Олеговне, и наивно поинтересовалась у гостя, - что он такого снял-то?
   - Да ничего страшного не случилось, - ответил Садовничий таким елейным тоном, что Ксюше стало понятно - произошло что-то ужасное. - Мы хотим поговорить с вашим мужем, чтобы он не наделал глупостей. По идее причастие его несомненно...
   - Деепричастие? - послышалось Ксюше. В этот момент загрохотали выпавшие из серванта книжки. - Почему деепричастие?
   Но Садовничий не ответил. К нему подскочил один из "понятых" и отрапортовал:
   - Объект не обнаружен. Видеокассеты упаковали.
   - Хорошо, сворачивайтесь, - скомандовал "младший майор".
   - Григорий Васильевич, там ещё аудиокассет сотни три. Их брать?
   - Всё забирайте, там разберёмся.
   Действия сотрудников "Службы безопасности" напоминали нашествие тараканов на стол с хлебными крошками: дождался момента, подполз, схватил и убежал. Операция по изъятию Коренковского видеоархива была проведена стремительно и организованно. Сразу становилось понятно, что эти, так называемые, сотрудники службы безопасности никакого отношения к еннским правоохранительным органам не имеют.
   - Всего хорошего! - попрощался Григорий Васильевич, когда вся кодла громил покинула квартиру Коренковых. - Если Артём объявится, пусть он сам позвонит в милицию, а кассеты ваши мы через недельку вернём обратно, - он снова широко улыбнулся на прощанье и добавил, - у вас там домашнего порно никакого нет?
   Ксюша вспыхнула, захлопнула дверь, даже не попрощавшись, и побежала на кухню. Там, прилипнув к окну, стояли тётя Тома и Маргарита Олеговна. Настёна, будто и, не заметив вторжения, беспечно сидела за столом и ела клубничное варенье.
   - Смотри, смотри, на трёх Джипах приехали! Ничего себе служба безопасности!
   Ксюша тоже выглянула в окно. От подъезда одна за другой отъехали три чёрных машины.
   - Вляпался твой Артёмка, - вздохнула тётя Тома. - В одних трусах да с мобильником в зубах прячется. Чего такого он мог наснимать?
   Оксана не ответила, оставила родственников на кухне, а сама прошла по квартире. Ощущение было такое, будто грязный потный пьяный мужик поймал её в подъезде, облапал своими вонючими ручищами и пытался изнасиловать, но она отбилась, шарахнув его большой хозяйственной сумкой по башке. Хотя внешне казалось, что все вещи стоят на своих местах, но это была лишь видимость. Видимость формы, из которой вот так вот запросто выплеснули всё содержание и поставили на место... А было ли оно, это содержание?
   На журнальном столике всё ещё лежала расколовшаяся китайская вазочка, которую Артём вчера вечером так и не склеил. Ксюше под руку попался тот самый листок с сумасбродным текстом, она смела на него осколки, пошла на кухню и выбросила в мусорное ведро всё: и благоприятную энергию ЦИ, и "море памяти" и "три псевдопути".
  
   ДЕПРИВАЦИОННАЯ ПАМЯТЬ
   Он задыхался. Ног, казалось, очень много и все они прочно притянуты ко дну шершавыми липкими водорослями. Чтобы выжить, надо распутаться. Он изо всех сил стал лягаться, но вода сопротивлялась, движения выходили неуклюжими и слабыми, способными возмутить лишь стаи пузырьков и маленьких пучеглазых рыбёшек. Ещё раз, ещё... В тот момент, когда воздух в лёгких закончился, водоросли ослабили хватку. Уже бессознательный рывок к свету и понимание, что он спасён...
   Был вечер. Гладь бескрайнего моря озарялась жёлтым пятном, оставляющим за собой лишь ряд блестящих на воде чаек. Он улыбнулся, подставив под лучи заходящего солнца свои чёрные рога, и обернулся. Прямо над ним возвышался тёмный смолёный бок лодки. За секунду до взрыва он увидел испуганные глаза седого рыбака, успел глянуть на своё отражение в воде, и услышать беззвучный шёпот то ли волн, то ли ветра, то ли старика: "Живой... Буй"...Солнце висело всё так же справа... Жёлтое пятно... Оно мешало спать, заставляя открыть глаза... "Живой Буй"...
   Он проснулся. Солнца не было. С потолка комнаты на него глядели десятки маленьких сверкающих хрустальных лезвий... "Люстра" - выплыл пузырёк со странным названием откуда-то из глубин памяти. Слово было непривычным и неудобным... Так может называться только что-то острое и страшное. Он огляделся. Прямо на него из дальнего угла уставилась огромная круглая зеркальная пасть, обрамлённая сверху деревянной губой, а снизу кривыми ломаными зубами тюбиков и коробочек. Он попытался вспомнить название этого чудовища. Память прыгала по квадрату комнаты, вырывая отдельные слова, но нужного среди них не было. "Шторы?" - неопределённое вопросительное понятие возникло, будто новый лопнувший на поверхности воды пузырёк. Ассоциировалось оно с грязно-зелёным пятном в проёме окна и вызывало такое отвращение, что пришлось закрыть глаза, пытаясь определить причину подкатившей к горлу тошноты. Лёжа так Он ощупал себя и всё вокруг. Ног было две, рук тоже. "Кровать" - ещё одно слово, появившееся из глубин. "Тепло, удобно" - это уже ощущения. Он предпринял ещё одну попытку осмотреться и снова открыл глаза. Мерно где-то что-то тикало, тихо что-то журчало, пахло чем-то сладким, приторным...
   "Где я? - возник нелепый вопрос, который как камень, брошенный в воду его памяти, разошёлся кругами других вопросов. - Я? Кто я? Кто я такой?"
   Дверь в комнату приоткрылась и на него обрушилась масса других вопросов, слов и запахов. "Не люстра", - понял Он, увидев вошедшую... "А кто?" - ещё один вопрос. "Голая женщина" - ответный лопнувший пузырёк. На ней, только что принимавшей душ, не было ничего, кроме маленьких трусиков и накинутого на плечи полотенца. Она была... "Красива" - подсказала память - стройные ножки, упругая попка, обтянутая красными кружевами нижнего белья, уверенная, невысокая, с разметавшимися пшеничными локонами. Ему стало... "Стыдно?" Он попытался закрыться с головой одеялом, но потом понял, что она... "Может помочь?"...
   "Где я?" - хотел спросить Он, но в воздух выплюнул лишь корявое и скрежещущее:
   - Ге-э-у-я?
   - Ты уже встал, Коренков, - зевая, то ли спросила, то ли засвидетельствовала факт женщина, присаживаясь на край постели. - Стрелки вчера перевёл...
   Она осеклась, потому что Он снова попытался спросить, на сей раз "Кто я?", и опять в пространство вывалилось лишь безобразно-невнятное:
   - То-у-э-я?
   - Артём, хватит дурачиться! - женщина заползла под одеяло, обняла его, глянула в глаза и с тревогой спросила. - Слышь, Коренков, ты чего, никак проснуться не можешь? - она легонько взяла его за щёки, потрепала и спросила, - эй, ты, где там застрял?
   - Кто ты? - на сей раз уже более внятно произнёс Артём.
   - Оксана Коренкова! Жена твоя! - засмеялась Ксюша. - А вот ты кто?
   Он пожал плечами и неуверенно, по слогам, еле выговаривая и удивляясь созвучию букв, произнёс:
   - Жи-вой Буй?
   - Мёртвый хуй! Вот ты кто! - обиделась Ксюша. - Ты со своей депривацией совсем уже свихнулся. Кто-то мне вчера обещал страстную ночь, а вместо этого пришёл и вырубился как дохлый сурок!
   Ксюша начала обнимать мужа, надеясь, что он компенсирует ей не выплаченный супружеский должок, но Артём как-то резко отстранился от неё, сел на кровати и, глядя совсем уже безумным взглядом, снова спросил:
   - Я - Дохлый Сурок?
   - Не пугай так, Коренков, - с едва заметным волнением в голосе прошептала Ксюша. Она почувствовала, что с мужем происходит что-то странное. - Ты не заболел случайно?
   - Я... ничего не помню... - сказал Артём и умоляюще посмотрел на неё.
   - Ты что, правда, ничего не помнишь? Меня не помнишь? - Артём покачал головой. - И дочку не помнишь? Квартиру? Работу?.. Ну ты даёшь! - Ксюша коснулась его лба холодной ладошкой. - Врёшь ты всё, Коренков, по глазам вижу, врёшь! Хватит прикалываться!
   - Я не вру, - тихо ответил Артём и снова лёг в постель. Голову где-то сзади, чуть ниже затылка, пронзила резкая острая боль, как будто бы кто-то воткнул туда раскалённый гвоздь.
   - Может врача? - испуганно спросила Ксюша.
   - Не, не... - неслышно, одними губами прошептал Артём. - Я... полежу.
   Ксюша подскочила, накинула халатик:
   - Подожди, я тебе чего-нибудь попить принесу...
   Она сбегала на кухню, налила в кружку с корявой смешной надписью "Коллеге по бутылке" малинового морса и снова вернулась в комнату.
   - Коренков, выпей хоть чуть-чуть, может, получше станет, - она присела на краешек кровати и поднесла кружку к губам мужа. Он, морщась, с трудом сделал пару глотков. - Слушай, а давай, я маме позвоню?..
   Артём ничего не ответил, тогда Ксюша подскочила и принялась искать мобильник мужа. Она проверила карманы его джинсов, прощупала рубашку, вышла в коридор и осмотрела куртку. Телефона не было. Не оказалось его ни на журнальном столике среди осколков вазочки, ни на кухне, ни в зале в серванте. Ксюша вновь вернулась в спальню.
   - Коренков, - спросила она, - ты не помнишь, куда мобильник свой сунул?
   - Мобильник? - Артём с трудом произнёс незнакомое слово и попытался выудить из памяти хоть одну ассоциацию на это понятие. Безбрежную гладь сознания не всколыхнул ни один образ. - Что это? - с трудом выдавил он из себя.
   - С тобой всё ясно, - ответила супруга. - Вчера ничего не пил?
   Артём еле заметно покачал головой.
   - Или ты на наркотики какие-то подсел?
   Муж ничего не ответил и отвернулся.
   - Так. Ладно. Лежи здесь, никуда не вставай. Я пойду к тёте Маше, позвоню от неё.
   Маргарита Олеговна приехала через час, одна, без мужа: Андрея Борисовича срочно вызвали на объект. Всё это время Ксюша возилась на кухне, а Артём лежал на кровати и мучительно пытался вспомнить хоть какие-то картинки из прошлой жизни. Память была чиста как у биоробота, только что сошедшего с конвейера. В ней крутились только слова и образы, вложенные этой странной женщиной, которая именовала себя его супругой Оксаной Коренковой. "Я - Артём Коренков... Она - Оксана Коренкова... Дочка... Мобильник... Позвоню маме... Люстра... Живой Буй... Дохлый Сурок..."
   - Ну что, зятёк?! С перепою память отшибло?! - Маргарита Олеговна, не раздеваясь, ввалилась в спальню. Сзади маячила Ксюша. - Может, тебе похмелиться надо?
   Артём, услышав голос, открыл глаза и увидел перед собой ещё не старую, весьма импозантную, правда, чересчур ярко накрашенную, судя по всему, женщину.
   - Мама? - спросил он.
   - Ну вот, тёщу-то узнаёт! - радостно провозгласила Маргарита Олеговна. - Значит, всё будет в порядке! Так, доча, раздевай маму, - уже обращаясь к Ксюше добавила она.
   "Это не моя мама", - подумал Артём. Понятие "мама" покрутилось в памяти и снова отдалось болью, на сей раз где-то пониже, в позвоночнике.
   - Коренков, хватит валяться, - с приездом мамы к супруге вернулась её невозмутимость, - давай, вставай, одевайся, пойдём умоемся, чайку попьём, может, всё и вспомнишь. У тебя, наверное, от недосыпа... Говорила тебе, спи нормально...
   Артём встал, натянул носки и джинсы, протянутые Ксюшей, на голое тело надел свитер, который сразу начал ужасно колоть, и побрёл вслед за супругой на кухню. Проходя мимо туалета, он вдруг сам, машинально, поднял руку и щёлкнул выключателем. В туалете загорелся свет.
   - А говоришь, что не помнишь ничего! - воскликнула Ксюша. - Вот! Жизнь-то налаживается!
   Артём удивлённо посмотрел на неё, потом на свет, зашёл в туалет, чувствуя, что вот-вот где-то внизу живота забурлит и из него потечёт какая-то жидкость. Он не стал долго думать, увидев непонятное белое сооружение с уходящим вглубь отверстием. Артём снял джинсы и оседлал это сооружение, почувствовав неописуемое удовольствие, избавляясь от переполнившей его подозрительной воды желтоватого цвета. Сделав своё дело, он вернул брюки в исходное положение, вышел из туалета и, не вспомнив о выключателе, прошёл на кухню.
   - Садись! Чего стоишь как бедный родственник?! - сказала Маргарита Олеговна, докуривая сигаретку. - Курить будешь?
   - Курить? - переспросил Артём, присаживаясь на табуретку.
   - Вот как хорошо! - захлопала в ладоши Ксюша. - А я с вами, куряками, боролась! Теперь хоть курить бросишь!
   - Вот слушай, зятёк, - по-матерински душевно начала Маргарита Олеговна, - тебя зовут Артём Коренков... Сегодня 29 октября... Воскресенье. А я - Маргарита Олеговна Лукашенко. А это, - она указала на Ксюшу, - моя дочь, твоя жена - Оксана Коренкова. Дочка у вас есть - Настенька. Кстати, ты Настю-то пока не буди, - добавила она, обращаясь к дочери, - не надо её пугать таким папочкой!
   - Да ну, она и не заметит ничего, - отмахнулась хозяйка.
   - Ну ладно, - согласилась Маргарита Олеговна и снова принялась объяснять Артёму, кто он такой. Тот сидел молча, кивал головой и всё пытался хоть как-то найти подтверждение её словам в своей памяти. - Ты работал видеооператором на телевидении, - она подмигнула дочке, - теперь собираешься уйти в фирму "Фаско" к Суворову Александру Давыдовичу, который там генеральным директором! Вспомнил?
   Артём покачал головой. Ксюша поставила перед ним чашку с чаем, и он, сделав несколько маленьких глотков, отодвинул её от себя. Почему-то неприятно резанула мысль о том, что жидкость, которую он пьёт, через некоторое время снова потребует выхода, а сооружения с отверстием может не найтись.
   - Слушай, а может вот это тебе хоть что-нибудь напомнит? - Ксюша протянула мужу листок, исписанный странными закорючками. Он долго вглядывался в замысловатые узоры, начирканные кем-то, и вдруг произнёс:
   - Не знаю...
   - Ты хоть читать не разучился? - спросила Маргарита Олеговна.
   - Читать?
   - Ну ты, зятёк, даёшь! На-ка доча, - отбирая у Артёма листок и передавая его Ксюше, сказала мама, - прочитай, что он вчера понаписал!
   Ксюша начала с первого подвернувшегося предложения:
   - "Мал род. Слова - культя. Но гуру день так лотос ел. Околел петух. Реванш рам до пурги у живого буя"...
   Когда она дошла до "Живого Буя" Артёма будто пронзила калёная спица от позвоночника до основания черепа. Он дёрнулся, словно от удара электрошока, застонал и едва не свалился с табуретки.
   - Так-так-так... На пока хватит! - замахала руками Маргарита Олеговна. - Доча, давай, веди его в зал, пусть пока полежит на диванчике. Включи ему какую-нибудь видеокассету... Главное, чтобы вы там вместе были!
   Ксюша помогла Артёму подняться, провела в зал и уложила на диван. Потом она нашла кассету с их бракосочетания, вставила в видеомагнитофон, включила телевизор и сказала мужу:
   - Лежи, смотри... Может, кого вспомнишь! И главное - не вставай!
   Она снова убежала на кухню на консилиум с мамой, а Артём остался лежать, тупо пялясь в странный ящик с экраном, по которому шныряли маленькие незнакомые фигурки людей. Из всех, увиденных им, он узнал только двух человек, одна из которых называла себя Оксаной Коренковой - его женой, а вторая Маргаритой Олеговной - мамой его жены. Рядом с женщиной в белом подвенечном платье находился какой-то человек, похоже, это и был он сам, только гораздо моложе. Артём даже слегка приподнялся на диване и взглянул на своё отражение в зеркале внутри серванта. Сходство было, но весьма отдалённое.
   - Мама, мама, мы с принцессой уже проснулись, - услышал он вдруг тонкий звонкий голосок. И следом засвиристела трель. Артём догадался, что кто-то звонил в дверь. Раздались шаги, звуки перемешались, но теперь к ним явно добавился третий глухой голос:
   - Не пил вчера?
   - Тише!
   - Где он?
   - А я говорила, говорила...
   Голоса начали приближаться и в дверях появились сначала Ксюша, потом Маргарита Олеговна, а за ней ещё одна большая дородная женщина, которую Артём уже, кажется, видел на кассете.
   - Узнаёшь, оператор, тётю Тому? - спросила Тамара Борисовна.
   Артём молча покачал головой.
   - А я говорила, говорила, - уже обращаясь к Оксане и её маме, затараторила тётя Тома, - "Кто ест и читает, тот память зачитает"...
   - А на себе он ничего не зашивал? - спросила Маргарита Олеговна.
   - Да, вроде, нет, - ответила Ксюша, подошла к Артёму и спросила, - ты никого там по телевизору не узнал?
   - Нет...
   - Давай-ка, я тебе альбом покажу с фотографиями. Там твои мама и папа, там ты маленький, одноклассники... Может, кого вспомнишь?
   - Давай, - кивнул головой Артём.
   Родственницы вышли на кухню. Ксюша выключила видеомагнитофон и телевизор, достала альбом с фотографиями, передала его мужу и последовала за ними. Коренков машинально перелистывал страницы фотоальбома, разглядывал старые пожелтевшие снимки, но никого не узнавал. Из кухни доносились обрывки разговора, и Артём невольно стал прислушиваться:
   "... А мобильника нет... С балкона он не сможет вывалиться?.. Ну я к соседке, к тёте Маше. А рано ещё было, я на силу достучалась... Давай ему на сотовый звонить - не отвечает, никто трубку не берёт, потерял наверное, потом я вам позвонила"...
   Артём встал с дивана, подошёл к двери и выглянул в коридор. Голоса из кухни стали доноситься более явственно.
   "... А вчера что было? Ничего он не говорил?.. Вчера он странный какой-то был... Хотя он в последние две недели всегда такой... Вот, полюбуйтесь! Чепуха какая... Какие-то "Коренков... Гобелак резв...петух околел"... А может, он в секту попал?... Вот это он вчера весь вечер писал, а мне сказал, что какую-то раскадровку делает... Раз-во-дись! Не хрен с таким придурком жить! Ты ещё молодая, у тебя всё впереди. Квартиру разменяете... Всё ещё наверстаешь"...
   Артём понял, что ровным счётом ничего из услышанного не понимает. Он отошёл от двери, походил по комнате и выглянул в окно. Там, по-видимому, была ещё одна маленькая комнатка, которую, скорее всего, Оксана и называла "балкон". Коренков аккуратно открыл дверь и вышел на свежий воздух. Мир мгновенно разделился на две части: на ту, что была за спиной, с этими чужими женщинами, и то огромное пространство не ограниченное никакими стенами, где даже как-то легче дышалось, отчего по безбрежной глади сознания покатились кудлатые волны, и пропала, совершенно растворилась тупая боль в затылке. Артём почувствовал симпатию к этому серому, увядающему продрогшему миру с бетонными блоками хмурых однообразных домов и поникшими, но всё ещё гордыми, ветвями деревьев.
   Коренков осмотрелся. Внимание его привлекла чёрная довольно широкая труба, лежавшая на маленьком столике в самом углу балкона. Она притягивала к себе, заставляла взять в руки, разделить корпус на две части и достать... Артём не сопротивлялся. Внутри лежал... Название никак не хотело всплывать в памяти...
   - А, Артёмка! Не поздно на звёзды-то зыркать? - из-за балконной перегородки выглянуло помятое, судя по всему, мужское лицо с отвисшими кислыми усами. - Утро уже! Доброе! - мужчина протянул руку.
   Артём непонимающе посмотрел на протянутую ему верхнюю правую конечность, на странного собеседника, потом машинально поднял свою руку и мужик вцепился в неё сильным бодрым пожатием.
   - Чё-то ты сам не свой?! - продолжал человек из-за стенки. - С похмелья маешься? Так идём ко мне! Я-то уже накатил! И всё - как огурец!
   Артём оглянулся, а мужик, поняв его по-своему, продолжал:
   - А ты своей Ксанке-то ничего не сказывай, шасть через балкон и тут. Посидишь - обратно нырнёшь. Ничё не заподозрит...
   Артём молчал. Мужик постоял ещё пару секунд:
   - Ну ты думай тута! Надумаешь - у Михал Степаныча балконная дверь для хороших людей всегда открыта! Я побёг! Замёрз с тобой тута.
   Он скрылся. Коренков продолжал стоять, рассматривая окружающий мир и переваривая услышанное. И тут из-за дальнего угла здания завернули три чёрные одинаковые... "Машины?". Они медленно проползли по двору и остановились на небольшой площадке у дома. Многократным залпом хлопнули дверки машин, из них вылезли странные люди в одинаковых тёмных костюмах и неторопливо, увесисто направились к Артёмовскому подъезду.
   Коренков на мгновение замер.
   Мир перед его глазами вместе с домами, деревьями, лужами, птицами, машинами и медленно шагающими людьми покачнулся как маятник сначала в одну сторону, потом в другую, и вдруг застыл. В следующий миг Артём увидел смолёный бок лодки, испуганные глаза старика, и тут же прогремел душераздирающий взрыв. Вода фонтаном поднялась вверх, разрывая на части тихую картинку морской идиллии. Она разлетелась в разные стороны, увлекая за собой щепы от лодки, старика вместе с удочкой, раскидистые кудрявые спиленные деревья, жёлтую тоскливую луну, россыпь блёклых звёзд, улыбающееся из-за решётки свастики солнце, миллион разноцветных подсолнечных семечек, какие-то телевизоры, видеокамеры, и лица... лица... Сотни лиц: мужских, женских, детских... Что-то ещё и ещё... И всё это кружилось над Артёмом то ли мгновенье, то ли вечность.
   И вдруг вновь образовалась безбрежная тихая водная гладь, из которой выплыл один маленький пузырёк: "ЧЕЛОВЕК - АМОРАЛЬНОЕ ЖИВОТНОЕ".
   Казалось, что мир, как рыбак, забросил внутрь его сущности заветную удочку и вытащил даже не из сознания, даже не из подсознания, а откуда-то из самой ПРИРОДЫ только одну мысль ясную, понятную, чёткую - "БЕГИ".
   И он никакой не Артём Коренков, никакой не Живой Буй и даже не Дохлый Сурок. Вся его сущность определилась одним словом - БЕГИ!
   БЕГИ спокойно взглянул на людей, шедших к подъезду. За всё то время, пока в душе его происходила трансформация, они не прошли и двух метров.
   БЕГИ вгляделся в окружающий его капкан и мгновенно нашёл единственно возможный выход. Он спокойно, быстро и привычно закрутил чёрную трубу, взял её и одним прыжком оказался за перегородкой на соседнем балконе.
   Лаз в нору зверя по кличке "Михал Степаныч" и в самом деле оказался открытым. Сам зверь лежал в углу комнаты. Он приветливо посмотрел на БЕГИ и сказал:
   - И это правильно, Артёмка, и это правильно! Чем страдать с похмела...
   БЕГИ молча пересёк комнату и рванул к выходу.
   - Ты куда?! - закричал зверь. - Артёмка, у меня водка есть! Ты куда в одних носках-то?
   БЕГИ его не слушал. Он быстро выскочил за дверь, слетел с третьего этажа и вышел на улицу. Стараясь не привлекать к себе внимания, он пошёл прочь от чёрных машин. Но когда до угла дома оставалось всего лишь метров двадцать, услышал крики:
   - Вон он! Вон он!
   - Стоять!
   БЕГИ оглянулся и увидел четырёх "тёмнокостюмничников" рванувших к нему. Все они держали правую руку за пазухой, грозя достать оттуда что-то очень неприятное.
   БЕГИ остановился, развернулся лицом к преследователям, резко присел на одно колено, вскинул чёрную трубу на правое плечо, а левой рукой сделал какие-то замысловатые движения у трубы, которые сам он осознать и понять не мог, зато их поняли все четверо "тёмнокостюмничников". Они как по команде "Вспышка спереди" упали на живот на грязный асфальт в разные стороны и закрыли головы руками. Тех трёх секунд, в течение которых странные люди лежали на асфальте в ожидании взрыва, хватило БЕГИ для того, чтобы скрыться за углом дома.
   Он бежал, не обращая внимания на шарахающихся от него людей, липкую грязь, которая прилипала к носкам, абсолютно при этом, не представляя, куда бежит и где он может найти спасение.
   Завернув за угол ещё одной пятиэтажки, он увидел у первого из подъездов сиротливо притулившуюся серенькую машинку. Преследователи должны были вот-вот выскочить следом, и БЕГИ понял, что помочь ему теперь может только этот автомобиль.
   Откуда-то на водной глади сознания возник странный пузырёк: "Да будет нефть!"
   - ДА БУДЕТ НЕФТЬ! - услышал БЕГИ в голове странно-знакомый голос. - Будь она неладна. Ты что, опять бензином обдышался?
   "Человек - аморальное животное" - снова всплыл пузырёк.
   - Вижу первого "i", - раздался в голове БЕГИ довольный голос, - который, наконец, это понял. Что, надумал во мне раствориться?
   БЕГИ не успел ответить. Задняя дверка приветливо распахнулась, приглашая его ощутить единство с представителем техногенной цивилизации, и он юркнул в автомобиль. За рулём сидел толстый бородатый "i". Водитель, даже не повернув головы, глухим слегка раздражённым басом спросил:
   - Куда едем?
   БЕГИ снова ничего не успел сказать. Он обернулся и в заднее стекло увидел трёх чёрных жирных "i", готовых тоже вот-вот раствориться в стареньком автомобильчике.
   В эту секунду шофёр согласно кивнул, тихо промолвил: "Понял!", резко ударил по газам, и машина рванула, утопив преследователей от точки до основания в своих выхлопных экскрементах.
   "Ну как? - раздался в голове БЕГИ голос. - Растворяешься?"
   "Не знаю..."
   "Странный ты какой-то... Я думал, ты так во мне растворишься... А ты никак растворяться не хочешь!"
   БЕГИ удивлённо рассматривал проносящийся за окном чёрно-белый мир: пунктирные дома, деревья-штрихи и людей с точками. Машина в это время вырулила на главную ДОРОГУ и понеслась в её сверкающем потоке к цели, которая была загадкой даже для бородатого водителя.
   "Слушай, да в тебе и растворяться-то нечему! - снова раздался изумлённый голос в голове у БЕГИ. - Да ты и на "i" даже не похож!"
   "Не похож?" - мысленно переспросил пассажир.
   "Да, я слышал, что не все люди - "i"... Что бывают среди них и "ё", и "игреки", а ты, как будто, нечто среднее... Даже не знаю, какой ты марки"
   "Марки?" - опять подумал БЕГИ.
   "Да, кстати, это не за нами там два Джипа гонятся?"
   БЕГИ снова оглянулся и увидел две чёрные машины, которые неслись по шестиполосной ДОРОГЕ, невзирая на знаки, распихивая других законопослушных обитателей техногенного мира и презрительно наплевав на ВЕЛИКУЮ РАЗДЕЛИТЕЛЬНУЮ ПОЛОСУ.
   "Я - БЕГИ!" - мысленно представилось нечто среднее между "Ё" и "Y".
   "Не стучите бампером по капоту! - лихо ответил автомобильчик. - Сейчас мы этих хозяев ДОРОГИ, олигархов ПЕРЕКРЁСТКОВ перебортуем по самую крышу"
   Автомобиль, взвизгнув тормозами, резко повернул на одну из пустынных улочек. Но Джипы, предвидя этот манёвр, успели перестроиться и рванули следом.
   "Копейкин, - раздался голос в голове у БЕГИ. - Зовут меня - Копейкин! В459НК! Нам бы только к Промышленному району вырваться, там у меня полным-полно знакомых КамАЗов, КрАЗов, даже есть один товарищ БелАЗ. Посмотрим, кто здесь хозяин ДОРОГИ!"
   Копейкин петлял по дворам, проявляя чудеса проходимости и прекрасное знание всех топографических особенностей ПРОУЛКОВ. Лужи и канавы с лёгкостью пропускали его, становясь преградой на пути чёрных жуков, обдавая их то грязью, то градом камней. БЕГИ никак не мог уследить за логикой машинных прыжков и поворотов, болтаясь на заднем сиденье и подлетая под самую крышу, и один раз даже больно ударился головой, но чёрную трубу при этом он не бросил, а, осторожно держа её, ревностно оберегал от возможных потрясений. Копейкин мчался, визжа тормозами, перепрыгивая через бордюры, срезая углы по газонам и тротуарам. "Бешеные табуретки, - приговаривал он, в очередной раз отрываясь от преследователей, - на повороте любого Шумахера обойдут". Пару раз Джипы действительно отставали от лихого Жигулёнка, но легко нагоняли его, едва приходилось выезжать на ровное полотно блестящей реки.
   Мир вокруг БЕГИ не раз менялся, представляясь, то в чёрно-белом виде точек и штрихов, то в своей цветной нормальности. И тогда можно было рассмотреть водителя Жигулёнка, который рулил безо всяких эмоций, болтаясь на поворотах, как кукла, привязанная к "баранке", и напевая под нос что-то весёлое. Казалось, он просто едет на загородный пикничок.
   В очередной раз мир наполнился цветами, когда Жигулёнок, резко вильнув перед носом ближайшего Джипа, въехал в ворота парка, разогнав резким сигналом пару влюблённых голубков. Самый прыткий преследователь пытался проехать за ним, но мордой не вышел, вернее, не вошёл в узкие пешеходные ворота, упёршись левым глазом в каменный столб. Зато другой, яростно гоняя вокруг парка, прочно сел на хвост Копейкину, когда тот выехал с противоположной стороны из парка. Джип попытался прижать его к обочине, крепко уперевшись в левый бок Жигулёнка, и проскрежетав: "На свалке будешь гнить, сука". Из-за тонированных стёкол пахнуло таким зловещим мертвящим ужасом, что Копейкин рванул изо всех своих лошадиных сил и вырвался на свободу.
   Но Джипы сдаваться не хотели, даже тот, с фингалом под глазом, нет-нет да прибавлял газу, уже не боясь где-нибудь расстаться со своей красотой.
   "Держись "Ё или Y"! - закричал Копейкин, когда за окнами малолитражки понеслись приземистые бетонные заборы Стекольного Завода. - Ты думаешь, я зря по городу петлял столько времени?! Сейчас они узнают, где у Запорожца багажник. Сейчас узнают... Никакой СВЯТОЙ ТЕХОСМОТР потом им не поможет!"
   БЕГИ оглянулся: Джипы были уже совсем рядом. И тут из неприметной улицы, пропустив Копейкина, вынырнул сорокатонный БелАЗ. Один из преследователей, как раз тот, что с фингалом под глазом, увернулся-таки и продолжал гнать вперёд, а второй уткнулся в необъятную махину как слепой щенок в поисках титьки. БелАЗ протащил его ещё пару метров и застыл. БЕГИ видел, как из Джипа выскочили чёрные жирные "i" и стали метаться по ДОРОГЕ.
   "Один откатался, - довольно пошаркал дворниками Копейкин. - "Залетел под К-700 600-сотый Мерседес". Сейчас и второму "лебёдку" подрежут... Им РАЗДЕЛИТЕЛЬНАЯ ПОЛОСА не указ, вот и мы разочек правила нарушим!"
   Жигулёнок резко, выбрав подходящий момент, затормозил. Его развернуло и выкинуло на встречную полосу. Он помчался уже в обратном направлении. Одноглазый Джип манёвр Копейкина повторил, правда, с некоторым запозданием, совсем не обратив внимания на КамАЗ, который наезжал как раз сзади. КамАЗ, просигналив Жигулёнку всеми своими фарами, прибавил ходу и с размаху въехал в зад одноглазому, изменив его траекторию движения, превратив её в траекторию полёта. Джип слетел в кювет и, повиснув оторвавшимися искорёженными дверцами, замер.
   Но это был ещё не конец. Копейкин нёсся назад, к месту первого столкновения.
   Мир опять обрёл свою цветастость. БелАЗа уже не было. Джип понуро стоял у обочины, трое "тёмнокостюмничников" копошились вокруг, один из них что-то говорил в маленькую странную коробочку, яростно жестикулируя руками. Вдруг он замер, видимо, на половине фразы и закричал что-то, указывая на мчавшийся Жигулёнок.
   Жирные "i" заметались на ДОРОГЕ. Одно чуть было не бросилось под колёса Копейкина. А потом раздались странные хлопки. БЕГИ посмотрел в заднее стекло, "i" озарялись тёмными вспышками.
   "Ложись!" - услышал он внутри себя голос и пригнулся.
   В это мгновение заднее стекло хлопнуло и пошло трещинами. Копейкин вильнул пару раз, стараясь больше не попадать в прицел, а потом облегчённо выдохнул: "Слава СВЯТОМУ ТЕХОСМОТРУ, хоть в колесо не попали! Мазилы! Поздно спохватились, теперь они нас уже не достанут!"
   После нежданной стрельбы самоуверенности у Копейкина поубавилось, он предпочёл съехать с большой ДОРОГИ и, ныряя через дворы, затеряться в недрах Промышленного района. Поблудив среди пятиэтажек, он въехал в уходящие вдаль ровные ряды гаражей.
   "Здесь, пожалуй, мы и расстанемся, - произнёс автомобильчик, притормозив у блока N57. - За меня не волнуйся, я, по их базе данных, давно гнию на свалке... А весело погоняли, да? Будет чего вспомнить холодными зимними вечерами в ГАРАЖЕ!".
   - С тебя 150 рублей, - очнулся вдруг мужик.
   БЕГИ неторопливо начал вылазить из машины, прихватив свою трубу.
   - Спасибо, - сказал водитель. - Всего доброго!
   И тут снова заговорил Копейкин: "Ну что, давай! Удачи тебе "Ё или Y"! Может свидимся когда!"
   БЕГИ подумал: "Меня всё-таки зовут не БЕГИ. Бежать-то уже никуда не надо... На самом деле меня зовут "Ё или Y".
   Он осторожно забросил трубу на плечо и пошёл прочь, стараясь обходить грязь и лужи, но постоянно утопая в них. Щебёнка болезненно колола ноги в мокрых грязных холодных носках, пронзительный ветер уже колол похлеще, чем свитер, а мрачные лабиринты гаражей и не думали заканчиваться.
   "Куда мне идти? - подумал "Ё или Y". - В то место, где я проснулся, мне дорогу уже не найти. А если и найду, то... то...".
   И тут он увидел высокого худощавого человечка, судя по всему мужчину, в потешной красной шапочке, с увлечением рывшегося на свалке, организованной водителями на месте заброшенного гаража.
   - Скажите, - подойдя к помойке, обратился "Ё или Y" к незнакомцу, - где выход?
   - Выхода нет... - скрипучим голосом отозвался "красная шапочка". Он бросил рыться в куче какого-то дерьма, подошёл к "Ё или Y", радостно всплеснул ручонками, блеснув при этом потрескавшимися линзами очков. - Пассажир! - воскликнул он. - Старый знакомый! А я-то смотрю, где я тебя видел? Да мы же в одних автобусах живём!
   - В автобусах? - переспросил "Ё или Y".
   - Да, ты неважно выглядишь! Что, жена выгнала? Бичуешь?
   - Бичую?
   - Пойдём-ка со мной, - "красная шапочка" схватил два огромных целлофановых пакета, набитых каким-то тряпьём, подпихнул плечом в спину "Ё или Y", увлекая за собой. - Пойдём, пойдём, не бойся, здесь недалеко! Хоть отогреешься! Я тут подвальчик надыбал - настоящий кондоминиум! Меня Мирюгой зовут! Тебя как?
   - "Ё или Y", - неуверенно произнёс бывший БЕГИ, едва поспевая за шустрым "красной шапочкой".
   - Так "ё" или "игрек"?
   - Нет... Просто "Ё или Y"...
   - А-а-а, так ты застрял! - восторженно воскликнул новый знакомец.
   - Застрял? - спросил "Ё или Y".
   - Да! Я вот тоже застрял! Да ты не переживай, сейчас у меня в кондоминиуме посидим, обогреемся. Фуфырик раздавим, поговорим!
   Мир больше не разделялся на точки и штрихи, он и без того был мрачным и серым. Ещё совсем недавно, на балконе он казался таким большим, свободным, лишённым всяких стен, а теперь предстал холодным, грязным и враждебным. Шлёпая за Мирюгой, "Ё или Y" снова и снова пытался вытянуть из памяти хоть какие-то новые "пузырьки", нырнуть в безбрежную гладь сознания, чтобы хоть как-то соединить все события сегодняшнего дня. Но всё было тщетно.
   - Здесь постой, - сказал Мирюга, останавливая найдёныша за углом небольшого двухэтажного дома и ставя пакеты на землю. - Вот, пакеты посторожи... Я мигом!
   Он исчез за углом, но уже через минуту вернулся:
   - Один пакет возьми, да трубу как-нибудь подмышку засунь. А то увидит кто, подумает, что мы террористы! Давай живо!
   Мирюга подхватил второй пакет, подтолкнул "Ё или Y" и они совершили короткий рывок к ближайшему подъезду. Дверь в подвал уже была приоткрыта, из чёрной пасти тянуло тёплым прелым духом. "Ё или Y" замешкался.
   - Давай за мной, вперёд, - зашептал Мирюга.
   После того, как дверь захлопнулась, и они оказались в полной темноте, хозяин кондоминиума щёлкнул зажигалкой и побрел по одному ему ведомому пути. "Ё или Y" старался не отставать, ориентируясь на тусклый мерцающий огонёк. Бетонные ступени сменились грязным шершавым полом, но уже без луж, тёплым, сухим, почти домашним. "Домашним?" - подумал "Ё или Y". Но кроме тёплого пола в памяти не появилось ничего. Огонёк петлял среди каких-то перегородок, пока не вынырнул у небольшого окошка, забранного решёткой.
   Комнатка была размером в две стандартные лестничные площадки. У самого окна стояло старое продавленное кресло. Огромная коробка из-под музыкального центра служила столом, а ещё одна - чуть в стороне - шкафом. Стены украшали какие-то картинки из старых журналов.
   - Снимай свои грязные носки! Я только сегодня пол помыл, - скомандовал Мирюга. Он склонился над "шкафом", с минуту там рылся и, в конце концов, вытащил пару добротных шерстяных носков. - Вот, надевай! А ботинки тебе завтра на свалке подберём.
   "Ё или Y" послушно переодел носки, и устало, без приглашения, уселся в кресло, пристроив трубу возле себя у стены. Мирюга уже хлопотал возле импровизированного стола, разливая по пластмассовым стаканчикам, странную светлую жидкость и разбавляя её водой. По кондоминиуму разнёсся резкий тошнотворный запах:
   - Давай, "Тройного" накати-ка, сразу полегчает, - с этими словами он передал гостю стаканчик, наполненный разведенным одеколоном.
   "Ё или Y" принял стакан и вслед за Мирюгой опрокинул содержимое его внутрь себя. Горло на мгновение онемело, сбилось дыхание, и на глазах выступили слёзы. Эффект от "Тройного" оказался пострашнее, чем даже от взрыва "Живого Буя" на балконе.
   - Водичкой, водичкой запей, - Мирюга уже протягивал большую железную кружку.
   "Ё или Y" жадно стал пить, заливая горящее нутро холодной водой.
   - Так-то оно лучше, - сказал хозяин кондоминиума, опрокинул внутрь себя второй стаканчик, отдышался и сказал, - вот теперь и диалог вести можно.
   - Мне плохо, - тихо сказал "Ё или Y".
   - Да видно, что нехорошо, - Мирюга уселся на принесённый пакет. - Ладно, сначала я расскажу... Я же тоже застрял... И всё из-за Каббалы... Там ведь как: человек первоначально эманировал в виде чистого духа по образу Божию, то есть положительного и отрицательного, представляющего начала мужское и женское - Адама и Еву, которые изначально были одним существом...
   Бомж замолчал, с минуту рылся во втором пакете и вытянул из него основательно потёртый клетчатый плед. Он с интересом осмотрел покрывало, слегка встряхнул его, и удовлетворённый осмотром находки, продолжил:
   - А потом под влиянием грехопадения произошло две вещи. Сначала разделение единичного существа на целый ряд существ двуполых Адам-Ева, а потом материализация и подразделение каждого из этих двуполых ещё на два материализованных существа: мужчину и женщину. Так вот, своё первоначальное двуполие, то есть гермафродитизм, я восстановил. А вот дальше у меня, блин, не пошло...
   "Ё или Y" чувствовал, как растекается в кресле то ли от выпитого, то ли от пережитого и слова Мирюги не оставляли на глади его сознания никаких следов. Веки медленно наливались свинцом, а терпкое тепло подвала обволакивало. Последние фразы хозяина кондоминиума донеслись до него как эхо подкравшегося сновидения, ещё неясного, бессмысленного, но при этом дарующего волшебную возможность перестать называть себя "Ё или Y":
   - И ты представляешь, я всю Каббалу изучил! Научился даже будущее рассчитывать... Иногда. А вот в этой компоненте я и застрял. То мужчиной становлюсь, то женщиной. То мужчиной, то женщиной... И всё бы ничего ещё, но когда месячные начинаются...
   Мирюга медленно стянул с головы красную шапочку, встряхнул гривой русых засаленных волос и, вдруг как-то слишком уж по-шекспировски зарыдал.
   "Ё или Y" этого уже не видел. Он крепко спал.
  
   СТРОКА НЕКОШНА*
   Отец Сергий вплыл в кабинет главного редактора с дарованными ему свыше чинностью и великодушием. Он не поздоровался и не осенил себя крестом. Он молча подошёл к столу, за которым сидел главный, сел на свободный стульчик и развернул свежий номер "Енинградской правды". Евгений Емельянович сразу же узнал родную газету и понял, что разговор с представителем духовенства не сулит ничего хорошего.
   - Бесовская газета, - произнёс отец Сергий, тыча пальцем в материал "И звон колокольный над Еннском плывёт!". - Что вот это такое? Что, я у вас спрашиваю?
   Евгений Емельянович сунул в зубы сигарету, закурил и поинтересовался у гостя:
   - Я догадываюсь, вы и есть тот самый отец Сергий. Очень приятно... А я главный редактор еженедельника "Енинградская правда"... Евг...
   - Был! - оборвал его священник. - Всё сделаю, чтобы был... главный редактор! Анафеме предам! К мэру пойду! Сам лично!
   - Да объясните вы, в конце концов, в чём дело-то? - нахмурился Евгений Емельянович.
   - Всё от лукавого, - погрозил пальцем отец Сергий. - Говорили мне: "Не искушай Бога, не связывайся с журналистами". А я уши развесил... Полюбуйтесь "И звон колокольный над Еннском плывёт!"...
   - Позвольте, позвольте, - главный редактор перешёл в контрнаступление. - Мы ведь отправляли вам эту статью на сверку. Вам всё понравилось! Какие ещё вопросы?
   - Какие вопросы, какие вопросы... - застонал батюшка и снова ткнул пальцем в газету.- Что это за фотография?
   - Фотография? - Евгений Емельянович открыл свой экземпляр "Енинградской правды" на этой странице. - Нормальная фотография, качественный снимок, всё в резкости, насыщенный фон, свечи горят красиво...
   - Свечи-то горят, а я?..
   - А что вы?
   - Не видите?
   - Нет.
   - Я крещусь левой рукой!
   - А какой надо? - опешил главный.
   - Правой надо, правой! Надо мной все прихожане смеются. Меня сам Владыка Архиепископ Еннский пристыдил! А что я ему объясню?
   - Понял, понял, - Евгений Емельянович заулыбался. - Видимо, накладочка вышла. Дизайнер вёрстки вас развернул в зеркальном отражении, чтобы вы, так сказать, внутрь страницы смотрели. Чтоб по всем законам макета...
   - А по канонам Святого писания он почему не развернул?
   - Отец Сергий, простите, произошла досадная опечатка, - главный понял, что без поправки в следующем выпуске не обойтись. - Я сейчас дам команду, и мы в ближайшем же номере сделаем поправку...
   - И не просто поправку, - тяжко вздохнув, сказал батюшка, - а так: Настоятель Храма Святого Николая отец Сергий крестился, как положено, правой рукой. Ввиду незнания нашей редакцией канонов православия, - главный поморщился и начал записывать за отцом Сергием, - он был развернут не туда, то есть налево. И извинения, мол, так и так, извиняемся перед прихожанами Храма.
   - Всё?
   Батюшка задумался...
   - Да, и фотографию - как положено. Чтобы правой рукой, как и было...
   - Хорошо, - вздохнул главный. - Ещё раз приносим наши извинения.
   - Всё, - настоятель грузно поднялся и осмотрел кабинет. - А я гляжу, здание у вас не освящено, а зря - бесов у вас накопилось. Так и шмыгают кругом...
   - Мы подумаем... - сказал Евгений Емельянович. - Всего доброго...
   - Всего хорошего, - батюшка солидно перекрестился и покинул кабинет.
   "Так, четвёртый ляп за один номер, - подумал главный, перелистывая скандальный выпуск. - Сколько ещё? Впрочем, с прокуратурой разберёмся. Тут Елена в самую точку угодила... Надо же, а я и не верил. Всё-таки колонка "Новостей Будущего" это наша последняя надежда. Глядишь, может, ещё тираж поднимем".
   Опечаток, а также прочих мелких оплошностей и досадных недоразумений в "Енинградской правде" всегда было предостаточно. Редкий номер обходился без них. И, как правило, появлялись они в тех местах, которые не раз перечитывали и автор материала, и ответсек, и даже главный редактор. Будто и в самом деле чёртики прыгали перед глазами Евгения Емельяновича, когда он проглядывал гранки. Так однажды весьма почтенная матрона, начальница управления социальной защиты, съездила на учёбу-семинар, о чем добросовестно поведала корреспонденту "Енинградской правды". И надо ж такому случиться, когда вышел свежий номер газеты с этим материалом, каким-то чудовищным образом в слове "учёба" пропала буква "ч". Матрона была в истерике, скандал просто неописуемым, зато разошёлся весь тираж. Слухи о том, что еженедельник напечатал на своих страницах статью о "пьянстве и разврате в Еннском собесе" мгновенно распространились по городу.
   Особым вниманием читателей пользовались наименования рубрик "Енинградской правды", которые в спешке верстальщики просто забывали менять. Под рубрикой "Зараза" как-то было опубликовано интервью с мэром, а в разделе "Внимание, предприниматель" вышла заметка о перестрелке в привокзальном кафе "Дубравушка". Но больше всего "косяков" было, конечно же, в объявлениях. Квартиры сдавались с "ебелью", вместо спальника продавался "сральник" и требовался крановщик "с длиной струи 20 с половиной метра".
   Евгений Емельянович относился к опечаткам философски. Ошибки в газетах существовали всегда, и так же как с природными явлениями: засухой, грозой или снегопадом, - бороться с ними было бесполезно. Тем более, что многие опечатки вносили живую струю в мутный поток информации, лившейся со страниц еженедельника, хоть и длина её была покороче требуемой от крановщика. Кто-то из журналистов даже предложил идею конкурса: найди три опечатки в любом номере "Енинградской правды" и получи приз. Мысль понравилась, но ошибок было так много, что никаких спонсорских денег не хватило бы на подарки победителям...
   - Евгений Емельянович, - в кабинет заглянула секретарша. - Все собрались, ждут.
   - Чего ждут?.. - встрепенулся главный, отвлёкшись от тяжких редакторских дум.
   - Планёрка. Вы же сами говорили - после обеда...
   - Да, да, да, запускай.
   В кабинет скорбно по одному стали заходить сотрудники редакции. Евгений Емельянович, ни на кого не глядя, встал, подошёл к аквариуму, насыпал корма трём оставшимся в живых гуппёшкам и стал смотреть, как они жадно накинулись на еду.
   Пауза затягивалась, не предвещая собравшимся в кабинете сотрудникам ничего хорошего.
   Начать главный решил, как и водится, с ответсекретаря.
   - Наталья Петровна, вы в церкви бывали? - строго спросил он, вернувшись в своё кресло.
   - Да... В общем-то, пару раз...- ответсекретарь замялась, предчувствуя недоброе. - Вот внучку крестили...
   - А вы не обратили внимания, какой рукой батюшка крестил вашу внучку?
   - Как какой? - Наталья Петровна посмотрела сначала на левую руку, потом на правую и уверенно ответила. - Конечно же, правой.
   - Тогда ответьте мне, какого же дьявола, у вас отец Сергий на этой фотографии крестится левой рукой? - Евгений Емельянович потряс свежим номером "Енинградской правды".
   - А может он левша? - с надеждой спросила Наталья Петровна.
   - Нет, Наталья Петровна, он не левша. Это вы левша, потому что делаете газету левой ногой. Кто придумал развернуть батюшку? Чья инициатива?
   - Мы же приносили вам гранки. Вы ещё спросили, почему он смотрит из страницы, как будто сбежать хочет... А потом сами и посоветовали развернуть в зеркальном отражении...
   - Я? Сам?!
   - Ну да. А мы спешили, отправлять надо было в типографию, никто и не заметил...
   Евгений Емельянович потёр виски, подался чуть вперёд и начал нервно перебирать бумажки на столе. Его способность напрочь забывать отдельные встречи, разговоры и даже собственные указания уже никого не удивляла. Подчинённые были уверены, что в нём живут двое, а то и трое различных личностей. Причём, пока одна из них бодрствует, другие спят, а, следовательно, отвечать за действия первой не могут. Если сам Евгений Емельянович списывал всё на возраст и прогрессирующий склероз, то сотрудники редакции считали, что виной всему Интернет, которым главный страстно увлёкся в последнее время, а также рюмочка-другая-третья коньяка "Зелёный аист", которые он при этом злоупотреблял.
   Редактором "Енинградской правды" Евгений Емельянович Кочеля был с первых дней образования еженедельника. И это именно он настоял на том, чтобы название газеты оставалось прежним. В начале девяностых ветер перемен докатился, наконец, до Енинграда, которому в результате долгих дебатов и последовавшего общегородского референдума было решено вернуть его дореволюционное имя - Еннск. Срочное переименование коснулось всех сфер жизнедеятельности областного центра, в том числе и газет. "Вечерний Енинград" стал "Вечерним Еннском", "Енинградский комсомолец" вообще превратился в "Еннского предпринимателя", а областная газета "Енинградский льновод" стала "Еннским курьером". "Енинградская правда", появившись всего двумя годами раньше, своё имя решила сохранить.
   Информационный сухпаёк, который выдавали горожанам официальные Средства Массового Инфицирования, содержал в себе стандартный набор фактов: сколько вытереблено льна, где побывали областные шишки, и кого в очередной раз победила на всесоюзных соревнованиях еннская шахматистка-вундеркинд Светлана Серикян.
   В те времена "Енинградская правда" отличалась от других местных изданий как китайский ресторан от заводской столовой. Не избалованный читатель с удовольствием поглощал всё жареное, острое, солёное, перчёное и слегка приправленное интимными подробностями успехов еннской шахматистки.
   "Новость" и "сенсация" в "Енинградской правде" значили примерно одно и то же. Чего стоили одни заголовки: "Партийная касса стала общаком?", "Мэр побывал в вытрезвителе", "В клубе молодых поэтов в очередной раз собрались старые алкоголики", "У пяти титек дитя без соски", "Таджики влезли в Еннск по самые помидоры" и т.д., и т.п. Тираж еженедельника рос как раковая опухоль на теле официальной прессы. Бабушки, продававшие его на каждом углу, едва успевали бегать за новыми партиями газеты. Конкуренты завистливо вздыхали, скрежеща зубами. После того, как в "Енинградской правде" появилась рубрика "Власть под лупой", Евгения Емельяновича не раз пытались вызвать "на ковёр" сначала в обком, а потом в обладминистрацию. Но главный никуда не ходил. Он просто сообщал об очередном вызове учредителю, и тот решал все вопросы, порой, не понимая, как это его вестник недвижимости стал такой скандальной газетой.
   Как только квартиры из жилплощади превратились в собственность, Константин Георгиевич Сидоропуло открыл своё риэлторское агентство, чтобы помогать людям, продавать жильё по самой выгодной для себя цене. Расклеивая вместе с супругой объявления по автобусным остановкам, он понял, что проще было бы публиковать их в какой-нибудь газете. Но так как делать этого бесплатно никто не собирался, то начинающий бизнесмен решил открыть свою газету для объявлений о купле-продаже квартир. Загадочная страсть еннчан к перемене места жительства сулила огромные барыши. И яркий вестник недвижимости, в качестве заманухи, мог пользоваться у них стабильным спросом. Так как в издательском деле Сидоропуло ни бельмеса не понимал, он предложил своему старому знакомому - опытному журналисту Евгению Емельяновичу Кочеле - возглавить проект.
   Главный редактор нового еженедельника прекрасно знал, что КПД учредителя невысок, а потому больших денежных вливаний не предвидится. Редакторствовать над объявлениями с автобусных остановок ему не хотелось. Хотелось создать независимый медиа-холдинг с газетами и журналами самых разнообразных направлений: для сельчан, для рабочих, для автолюбителей, для спортсменов, для рыболовов-охотников. Мечты Кочели были хоть и грандиозными, но вполне осуществимыми. Главное, имелся начальный капитал, которого хватило бы на ближайшие полгода. До этого времени предстояло выйти на самоокупаемость.
   Не рассчитывая особо на Сидоропуловский Коэффициент Преступной Деятельности, Евгений Емельянович с жадностью взялся за разработку концепции будущего издания. Начал он с лозунга: "Найдите правду, правдивее нашей, и мы начнём торговать кулёчками для семечек!". Сразу же родилось и название газеты: "Енинградская правда". Евгений Емельянович размышлял так: "Что будет, если желание издателя вдруг совпадет с желанием читателя? Ничего! Потому что денег у издателя нет! Значит, нам нужен рекламодатель, который их даст, эти деньги. Но совпадут ли интересы читателя и рекламодателя? Вот перед нами простая задача: интересы читателя + интересы рекламодателя +интересы издателя = тираж, деньги, крыша. Остаётся привлечь рекламодателя с помощью интереса читателя".
   Читателям нужен был скандал, и они его получили.
   Рекламодателям нужен был тираж, и они его тоже получили.
   Издателю нужна была газета, и он её получил...
   ... - Думаю, на разворот-то мы машиностроителей раскрутим... - закончил начальник PR-отдела.
   - А платить они когда собираются? - спросил Евгений Емельянович. - Как всегда в будущем году? Ладно... - махнул он рукой. - Что ещё в следующий номер?
   - Статья Костюковой о бездомных детях, - начала ответсекретарь, - на страницу с фотографиями, полстраницы для пенсионеров "Секреты выживания". Есть ещё материал Леонюка "Санаторий под крематорий?". А, вот ещё... Хотела с вами посоветоваться, не слишком ли претенциозно? - Наталья Петровна порылась в папке, достала распечатку текста и подала редактору. - Обратите внимание на заголовок. Это Михаил Борисович потрудился...
   Кочеля взял бумаги и прочёл заголовок: "Куда привела реформа в Ж... К е... на Х...?".
   - С ним всё ясно. Это я читать не буду... Что у нас ещё?
   - Эдик опять хочет "Испытано на себе"...
   - Я надеюсь, на этот раз его из "обезьянника" не придётся вытаскивать?..
   - Зато материал тогда интересный получился... - Елена Галкина решила вступиться за Эдика.
   - Да, да... Пособие для наркоманов: где конопля растёт, где её лучше натирать, как от "ментов" прятаться...
   - На этот раз без криминала. Просто он решил проверить нашу "Скорую" на оперативность, а еннчан на отзывчивость. Это он так сказал. Вроде как посреди улицы старушке стало плохо с сердцем...
   - Всё, всё, понял, - махнул рукой Евгений Емельянович. - Этого нам только не хватало. Потом ещё счёт придёт за ложный вызов. Он там поджечь ничего не придумал? Кстати, о поджогах и их предсказании...
   ...Будущее "Енинградской правды" было давно предсказано Матрицей BCG.
   "Трудные дети" быстро стали "Звёздами", "Звёзды" превратились в "Дойную корову", а она, в свою очередь, в "Бешеную собаку".
   К середине девяностых тираж "Енинградской правды" перевалил за сотню тысяч. Рекламодатели несли живые деньги, и не взять их не поворачивалась рука. Они довольно скоро перекрыли доходы от тиража, а созданный вслед за этим отдел Public Relations переплюнул и рекламу. Кочеля решил, что настал момент, когда можно "сбыть все мечты". В его голове складывался примерно такой образ: мечта, растиражированная тысячами экземпляров различных газет, сбывается по сходной цене еннчанам.
   Он предложил Сидоропуло открыть ещё три газеты и создать медиа-холдинг "Сидоропуло энд Ко". Шеф был не против, но название придумал ему сам: "Эллада".
   Спустя полгода ещё три средства массового поражения оккупировали киоски "Союзпечати".
   Первой стала газета, которую предполагалось распространять по всей области в противовес государственной. Выходя "в народ", Кочеля не раз слышал сетования по поводу переименования "Енинградского льновода". До сих пор сельчане любовно называли её "Наша льноводка". Потому сомнений не было. Газета "Еннская льноводка" мгновенно полюбилась жителям области, может, ещё и потому, что чья-то шаловливая дизайнерская рука слегка отделила в заголовке газеты "льно" от "водка". Почти одновременно в продажу поступили и ещё две газеты: развлекательная "Качеля юмора" и специализированная "Рыбаки-охотники".
   "Звёздам" прощалось всё. "Эллада" расцвела, и этот расцвет стал началом заката.
   "Енинградская правда" как кормящая мать долго взращивала своих плохо развивающихся детишек, которые никак не желали вставать на ноги и приносить прибыль. Бывало, первая полоса еженедельника настолько забивалась рекламой, что читатель с трудом находил крохотное названьице газеты в левом верхнем углу. Внутри же господствовали помпезные PR-материалы, воняющие такой тухлятиной, по сравнению с которой даже совковый информационный сухпаёк выглядел как фруктовый десерт. Другие газеты "Эллады" рекламодатели упорно игнорировали, не видя среди их читательской аудитории, кстати, весьма дифференцированной, потенциальных покупателей. На закате своего звёздного пути "Енинградская правда", превращаясь из кормящей матери в "Дойную корову", позволила медиа-холдингу приобрести новое здание в центре Еннска, современную оргтехнику и компьютеры, переманить из других изданий опытных журналистов.
   Добрая дойная корова требует доброго сена. А если её не кормить, то, как ни крути, она рано или поздно сдохнет. "Эллада" разрасталась, сотрудников развелось как олимпийских богов, и все они хотели жить как боги, или хотя бы как полубоги. Корову подключили к аппарату машинного доения, но кормить всё равно не догадывались.
   И тут, как всегда не вовремя, стали меняться времена. К концу тысячелетия все, о ком журналисты еженедельника ещё хоть как-то пописывали скандальную правду, потихоньку ушли на заслуженный отдых, уступив свои кресла чиновникам, КПД которых зашкаливал. Критиковать этих товарищей было то же самое, что подписывать себе смертный приговор. К тому же КПД учредителя за прошедшие годы также заметно подрос, и Константин Георгиевич стал не только депутатом облсовета, но и большим другом мэра.
   Кочеля ещё какое-то время пытался позиционировать еженедельник как борца за права простых граждан, но ему кулуарно намекнули на то, что анархия закончилась, и наступил порядок. А при порядке права простых граждан соблюдаются автоматически, и бороться за них - нет никакой нужды. Точно так же как когда-то исчез Енинград, теперь исчезла и правда. Да, впрочем, и читатель, вдоволь насытившись жареными утками, хотел чего-нибудь диетического, низкокалорийного и легко усваиваемого. Тираж пополз вниз. Это был первый звонок колокольчика на шее у "Дойной коровы", но на него никто не обратил внимания. Боги и богини "Эллады", взирая с Олимпа на грешную землю, требовали новых финансовых жертвоприношений, и не расслышали предупредительного звоночка.
   Для привлечения дополнительных рекламодателей "Енинградская правда" перекрасилась во все цвета радуги, и под новым лозунгом: "Хороший товар должен стоить дорого" задрала розничную цену. Еннчане, так и не разобравшись, что же называется "хорошим товаром", попросту перестали покупать газету вообще. Тираж упал и корова сдохла.
   Смерть её ещё долго пытались скрыть, печатая по-прежнему сотню тысяч экземпляров в целях удержания рекламодателей. О том, что большая часть тиража "Енинградской правды" сжигается в гараже у самого Кочели, догадывались все, но вещественных доказательств не было, кроме, пожалуй, того, что утром по пятницам главный слегка попахивал дымком.
   "Бешеная собака", виляя хвостом и представляясь милой дворняжкой, пыталась удержать хоть какую-то часть читательской аудитории. Денег становилось всё меньше и меньше. Зарплаты сотрудникам стали задерживать, а то и не выплачивать вовсе. Когда послышались первые робкие претензии, Евгений Емельянович уверенно махнул рукой и сказал: "Незаменимых у нас нет! Кто хочет денег, идите в "Вечерний Еннск", там с вами расплатятся!" Как стаи перелётных птиц, сотрудницы, некогда преданные Кочеле и душой, и телом, потянулись в другие издания, а кто-то из журналистов, говорят, это и был Михаил Борисович, снискавший с тех пор нелюбовь редактора, ёмко заметил: "Шеф рубит сук, на которых сидит..."
   Холдингу пришлось избавиться от "Рыбаков-охотников", затем пустили на металлолом и макулатуру "Качелю юмора", "Еннская льноводка" удерживалась из последних сил, только благодаря удачно проведённой подписной кампании. Еннская "Эллада", как и греческая, превратилась в миф, так и не сумев стать чем-то реальным. А еженедельник, действительно, стал похож на бешеную собаку, с которой не знали что делать: и пристрелить жалко, и содержать накладно.
   Скорее всего, она и сама бы подохла в самое ближайшее время. Но вдруг после летнего снижения тиража, когда впервые за свои годы "Енинградская правда" стала убыточной, начался подъём. Слабый, медленный, но всё же подъём... Главный редактор сам не мог до конца поверить, что интерес к еженедельнику возрос благодаря новой рубрике "Новости Будущего"...
   ... - Ну всё? - спросил Евгений Емельянович. - Вопросов больше нет? Тогда за работу, - сотрудники начали подниматься. - Елена, ты задержись на минутку.
   Галкина вернулась и присела на тот самый стульчик, где двумя часами ранее восседал "зеркальный" батюшка.
   - Из прокуратуры звонили, - без предисловий начал главный редактор, - я не стал на планёрке... тема... - он замялся, - сама понимаешь... Скользкая.
   Ленка понимающе покивала.
   - Видишь, в чём дело, - Евгений Емельянович снова потёр виски. - "Новости Будущего" - тема необычная... Сколько у нас эта колонка выходит?
   - Месяц, - подсказала Галкина.
   - Месяц... Тираж начал подниматься. Я думаю, что тут не просто обычный осенний рост. Читатель от настоящего устал, прошлое его давно не интересует, а вот будущее - тут целый Клондайк, золотое дно. Но надо всё же опрос провести какой-то, анкетирование что ли...
   - Может, фокус-группу соберём?
   - Может, - Евгений Емельянович задумался. - А что, если мы тебе целую страницу выделим? Вытянешь?
   - Не знаю, - журналистка перелистала свой блокнот. - Попробовать, в принципе, можно. А что там, в прокуратуре?
   - Ах, да.... Звонили. Насчет пожара, который вы с бабкой в прошлом номере предсказали.
   - И что?
   - Сошлось почти один к одному.
   - Да?!
   - Вчера на улице Моршанской в три часа ночи произошло возгорание банно-прачечного комбината номер семь. Бабка даже площадь, объятую огнём, почти угадала - семьдесят квадратных метров... К семи утра пожар был локализован. Пожарные инспекторы и "чхеидзики" всё осмотрели, и, представляешь, нашли старую канализацию, ещё дореволюционную, через которую в баню могли проникать посторонние. Когда сауны делали, вход просто панелью прикрыли да на таких еврошурупиках, что навались плечом - отвалится.
   - И что теперь?
   - С прокуратурой-то? Да ничего. Сидоропуло я уже позвонил, он всё уладит.
   - А если это кто-то в газете прочитал, взял да и поджёг этот комбинат?
   - Вот в том-то и дело. Выходит мы сами будущее своё творим, - главный что-то почиркал на листке бумаги. - Замкнутый круг получается... Но отступать некуда, для "Енинградской правды" это хороший шанс рейтинг поднять. В общем, ты, когда встречаешься с предсказательницей?
   - Сегодня вечером.
   - Славно. Вы там чего-нибудь попозитивней напророчьте... Может бюджетникам зарплату поднимут... Где, в каком магазине неожиданные скидки появятся, распродажа вдруг...
   - А это скрытой рекламой не будет?
   - Не будет, не будет... Нам сейчас идею раскрутить надо, чтобы народ поверил... Эх, хорошо бы ещё фотографии какие-нибудь из будущего...
   - Где же их взять?
   - Ты её покрути, покрути... - в редакторскую голову пришла очередная безумная идея. - Если договоришься, мы ей принтер цветной купим. Пусть ворожит, камлает на него. А оттуда - фотографии из будущего. К примеру, - Евгений Емельянович размечтался, - мэр на следующей неделе на открытии доски почёта заслуженных еннчан будет. А у нас уже снимок! Во! За нами никто не угонится. В общем, крути, крути бабку. Давай ступай...
   Ленка напомнила:
   - А деньги?
   - Ах, да... Сколько она просит? - спросил Евгений Емельянович.
   - Тысячу, как всегда....
   Главный начиркал записку:
   - Вот, в бухгалтерии возьми...
   В корреспондентской уже никого не было. Коллеги после планёрки быстро разбрелись по своим делам, и, судя по выключенным компьютерам, возвращаться в редакцию сегодня они не намеревались. Лена ещё раз проверила диктофон, переложила тысячу в конвертик, сунула в сумочку блокнотик и глянула на часы. Идти к бабушке рановато. "Успею ещё шарики погонять", - решила она и включила свой компьютер. Раздался жуткий рокот, писк, треск - электронный мозг с трудом врубался в действительность.
   "Как ты можешь на нём ещё и работать?" - зачастую спрашивали коллеги, когда Галкина по утрам пыталась заставить компьютер что-то соображать. Но Ленка его почти любила. Он был первым в её жизни. Родители не могли позволить себе такую роскошь, в пединституте, когда она училась на историка, он был не нужен, в школе, с которой началась её трудовая биография, тоже. Когда же Елена устроилась в "Енинградскую правду", в её жизни и появился он - допотопный компьютер, который и можно было использовать лишь в качестве пишущей машинки. Но для молодой, не искушённой современной техникой корреспондентки, это было чудо. Поначалу она часами просиживала, отыскивая нужные буквы на клавиатуре, потом разобралась, установила простенькие игры: пасьянсы да шарики, и в свободное время с удовольствием предавалась недоступным ранее играм. Вот и сейчас Галкина не могла не воспользоваться получасовым перерывом.
   - Добрый день, красавица! - в кабинет буквально влетел старейшина журналистского цеха Михаил Борисович Журбин, который, несмотря на уже почти лысую голову и седоватую бородку, вёл себя как восемнадцатилетний мальчишка. - Удивляюсь, как тебе удаётся так здорово выглядеть по понедельникам! Ты хорошеешь день ото дня!
   - Михаил Борисович, - отвлеклась от игры Ленка. - Если ваши слова правда, представляю, какой уродиной я была год назад, раз вы каждый день говорите мне, что я всё хорошею. Про планёрку опять забыли? А там ваше "ЖКХ" просто потрясло главного...
   - Что, правда? - Михаил Борисович подошел к Елене и уселся прямо на крышку её стола. - Ну и как шеф? В восторге?
   - В огромном восторге! Даже читать не захотел! И так, говорит, всё понятно.
   - Жаль... - протянул разочарованно Михаил Борисович. - А я хотел аванс попросить. Теперь не даст. Слушай, а может, ты займёшь? Представляешь, встретил женщину своей мечты.
   - А та, что встретилась вам на прошлой неделе?
   - И она была мечтой... Но о ней я мечтал на прошлой неделе...
   - К сожалению, Михаил Борисович, занять я вам не могу. Сами знаете, уже второй месяц ничего не платят...
   - Да... С зарплатой у нас полная засада. А меня мои честность и порядочность когда-нибудь до паперти доведут, - хмуро посетовал "скромный" Журбин. - Буду со шляпой сидеть и восклицать: "Делайте ваши ставки, господа! Делайте ваши ставки, господа!"
   - С чего это они вас до паперти должны довести? - поинтересовалась Галкина.
   - Ты представляешь? Вчера в парке мобильник нашёл! Другой бы где-нибудь на рынке скинул перекупщику, и в ус не дул, и в бороде не чесал...
   - А вы?
   - А я как умная Маша сначала решил позвонить по номерам в памяти, да хозяина найти, а тут телефон сам запищал. Я кнопку нажал, говорю: "Алё?", и тут понеслось: мат-перемат, "Мы тебя, - кричат, - на шелуху покромсаем. В бочке с соляной кислотой ванны принимать будешь!". И главное, кричат: где кассета с семечками, с Юпиным, с Косым каким-то... И опять мат-перемат!
   - А вы что? - спросила Ленка.
   - Да ничего... Отключил его, хотел выкинуть, а потом отнёс в ментовку - пусть там разбираются.
   - А я бы продала. Симку бы вытащила и продала, - мрачно сказала Ленка. - Сколько можно вкалывать на голом энтузиазме?
   - Слушай, а что ты тут сидишь? С твоими внешними данными, да с энтузиазмом... Да если ещё с голым! Можно не только писаниной зарабатывать! Хочешь, познакомлю с директором банка? Он любит стройных брюнеток с огромными синими глазами... А ты ещё и умница...
   - Михаил Борисович, денег у меня нет.
   Ленке надоела эта белиберда, которую можно было воспринимать как комплимент, если бы выслушивать её приходилось не каждый день. Она выключила компьютер, попрощалась, вручила коллеге ключ от корреспондентской и пошла на остановку.
   Ефросинья Евлампиевна - бабушка, с которой Елена познакомилась чуть больше месяца назад - жила на самой окраине Еннска, в обычной пятиэтажке, в подъезде которой жутко воняло газом и сыростью. Первый раз журналистку так поразила эта смесь запахов, что она даже хотела плюнуть на всё и уйти. Помешала подружка, которая и привела её к бабе Фросе, чтобы прорицательница погадала Елене на будущего супруга, который никак не хотел объявляться. И баба Фрося погадала. Назвала место встречи, дату, внешность описала. И точно, простояв в назначенный день на пятачке у кинотеатра "Аврора" почти полтора часа, Лена познакомилась с мужчиной, как две капли воды похожим на предсказанного. Только вот знакомство их пока ни к чему большему не привело. Лене же после этого пришла в голову гениальная мысль: писать о видениях из будущего, посещающих старушку, конечно, именно о тех, что интересны жителям Еннска.
   - Не шомонь, не шомонь, пола сничка, - услышала Елена, едва нажав кнопку звонка, и сразу поняла: "Не стучи, не шуми, замок открыт". Бабушка, видимо, уже поджидала её.
   - Здравствуйте, Ефросинья Евлампиевна... Это вам к чаю, - войдя в квартиру сказала Елена, протягивая кулёчек с печеньем, купленный в киоске у дома старушки.
   Бабушка подарок приняла и поковыляла на кухню. Елена тем временем сняла жёлтую кожаную куртку и повесила на крючок у входной двери.
   После ужасающего запаха подъезда, смешанный аромат трав, сдобы и ещё чего-то неуловимо приятного окутывал с ног до головы и как будто очищал от всего злого и ненастоящего. В стандартной узенькой прихожей стоял огромный чёрный старинный шкаф, но баба Фрося при посторонних никогда его не открывала, а вешала одежду посетителей на крючки, торчавшие по обеим сторонам двери. Шкаф как будто нависал над всеми, был он не столько мрачным, сколь таинственным. Даже тёмно-коричневые обои казались светлыми в сравнении с ним. От самой двери через прихожую в комнату бабы Фроси, которую хозяйка называла пустынька, вела узенькая вязаная из разноцветных полосок ткани дорожка, отделанная тесьмой. Две двери в соседние комнаты были всегда плотно закрыты. Елена привычно уже прошла по вязанке, села за стол и достала диктофон.
   Комната Ефросиньи Евлампиевны напоминала горницу в деревенской избе: простенькая деревянная мебель, на окне плотные занавеси, из материала похожего на холстину, в красном углу - иконы с лампадкой. А вот противоположная стена была увешана вязанками лука, чеснока, грибов и пучками всевозможных трав. Елена выделила из всего многообразия валерьяну, ландыш, пустырник, зверобой и тысячелистник. У самого входа вдоль стены стояла лавка, покрытая расшитыми одеялами, которую сама баба Фрося называла "ленивка", следом за нею огромный сундук. На столе разместились подсвечники с погашенными свечками.
   - Адали, блазнится чийку рачишь хлябнуть? - лукаво спросила Ефросинья Евлампиевна, войдя в комнату со старинным деревянным разносом, на котором стояли кружечки с чаем и чашечка с каким-то подозрительным киселём. - Стрекнула, стрекнула... Не погребуй. А енто саламата - отведаешь. Ужотка и скрякнём...
   Ефросинья Евлампиевна поставила разнос на стол и придвинула одну из кружек Елене. Чаёк бабы Фроси оказался на удивление вкусным. Он отдавал какими-то травами, был терпким и чуть тёплым. От саламаты журналистка вежливо отказалась. Зато вот бабушка ела её с удовольствием, покряхтывая и постоянно облизывая ложечку.
   - Сухарник-то заведанный взапятки ни съигнул?
   - Да нет, баб Фрось, встречаемся. Редко только, - смущённо заулыбалась Галкина. - Антон всё время по командировкам ездит.
   - Поязала - доступлю, доступила. Потуль николи людь не туганила... - мало того, что сам диалект Ефросиньи Евлампиевны был малопонятен современному человеку, она и говорила очень интересно - делая интонационное ударение на последнее слово в предложении, выделяя его особыми переливами голоса.
   Елена вдруг представила знахарку в далёкой глухой сибирской деревеньке, где баба Фрося, по собственным рассказам, прожила всю жизнь. Да, да... Именно так вот она и там посиживала, попивала чаёк, ела саламату да покряхтывала. И одевалась, видимо, так же: в какой-то длинный серый шупан, меховой жилет - чугушку, на голове - серенький убогонький платочек с чёрными малюсенькими цветочками.
   Елена вспомнила про деньги, порылась в сумочке, достала конверт и передала его предсказательнице:
   - Вот ваш гонорар, баба Фрося.
   - Не туганю я тя резанью-та? Не изубытишься?
   - Да нет, деньги редакционные, - Галкина вспомнила про просьбу шефа. - Я вот тут спросить хотела, - Ленка замялась, а потом выпалила, - можно ли фотографии из будущего сделать?
   - Эка тя разрачило! Шафурить ниже горазда, рядились наверьх будик боле ни тони. Якоже резани доступишь, порадею.
   - Мы бы вам принтер цветной купили...
   - Строка некошна, - истово стала креститься баба Фрося. - Окстись, окстись!
   - Да вы не бойтесь так, бабушка, принтер совсем не страшный - коробочка из которой фотографии выползают. Вы на неё поворожите, оттуда будущее появится.
   - Покумекаю, покумекаю... - прорицательница посмотрела в окно и сказала. - Эка ушук, сём-ка. Скондыляю-тка за дёжкой.
   Ефросинья Евлампиевна собрала посуду и удалилась. Вернулась она с корытом, наполненным красноватой водой.
   - Знаткой колдытося заповедовал - допоти не казать, а я обгородилась, одикла, рухлёна, соморота, ватажусь яко бучень, - приговаривала баба Фрося, ставя корыто на стол и обгораживая его свечками. - Коё гузишь? Сынь на ленивку!
   Елена послушно пересела на тахту. Ефросинья Евлампиевна подожгла свечи и выключила свет. В их мерцании лицо предсказательницы изменилось, сделалось похожим на кору дерева: глаза неестественно заблестели, нос как будто вытянулся, подбородок стал массивнее, а морщины ещё выпуклее. Баба Фрося стала что-то шептать, водить руками над водой, из которой вдруг пошёл белый дымок. И чем яростнее произносила она слова, тем дым становился всё гуще и гуще. Кое-что из её бормотания журналистка сумела разобрать:
   - ... Яко бирюк буди гураном, ведмедь стадоводником, хряк бугородником.
   Яко в бочаге камня куганёт, да камня лещугой спорастёт, а на лещуге клёвёр ободнёт.
   Яко песок на попель изойдёт... Журю...
   Елена включила диктофон.
   - На Параскеву-грязнуху прытяком подверстаются вои, шалыганов лытающих камшать сём-ка... Коё шалыганы кропотать сём-ка, коё дыму дадут... Журю, сгулючит отрок в повети... Жгнут воев сродники, скрутились и не дают в абвахту... Вои рачат. Ажно дюжину отроков с жесточью уверстают... Таким вотом в урочный день се отроки ступа тягло войское справлять, за Расею радеть...
   Ефросинья Евлампиевна перевела дух и с новой силой начала водить руками.
   - Журю! Димитрий Солунский есень испакостит, морок на вздым, сиверга станет, ужотка ажно зымь бесперечь... Закуржавит ко сутемени, ажно лягет снёг... Лопатьё и шкеры треба с потником, яломки... Занеможат разёпы... Мужик нехолявый яко пласточки на снёге, околдычился от зыми, завьялый... Димитрий по снёге и Пасха в снёге...
   Елена дождалась паузы и спросила:
   - Баб Фрось, а чего-нибудь позитивного, доброго не видите?
   Ефросинья Евлампиевна не ответила, продолжая вглядываться в воду корыта. Из него вновь повалил дым, но теперь уже красноватый, жуткий, а прорицательница снова принялась предсказывать будущее:
   - На Нила сё. Журю! Пыжно. Ватажутся, почёмкиваются... Мизгирь, Голова и ихни сродники да братники... Строка некошна... Маклаков да ёрников колод тьма... Картель сёмочек да дёжек двуштофных Мизгиря мускурно порадел ужо червонец от веку. Мизгирь бутеет доколь озойливо матрошит...
   Баба Фрося опустила руки, и устало проговорила:
   - Блажнится, взникнуть ужо треба.
   - Может там, что про распродажи будет или скидки, чтоб для людей, подешевле?..
   - Во забольна яка! Неможется мене ноне... Кучусь тя, взавтрем дню заведаю об торжке, об исполоти и об побытах. Дивиться бушь, ой, дивиться бушь!
   Елена поняла, что на сегодня сеанс ясновидения завершён, положила в сумочку диктофон и направилась в прихожую.
   - Взавтрем дне, взавтрем дне, - Ефросинья Евлампиевна семенила рядом всё приговаривая, - чи занеможилось мене, разбаять сказку ба ужли... Сродники порадеют колдыся шкалик наточат... - и спросила напоследок. - Отганаешь ужоли мя будьки?
   - Разгадаю, баб Фрось, разгадаю. До свидания, гой есте.
   - Не хрындучь, забольная, да шушун ледащий взмени - зымь прикорнает...
   Галкина улыбнулась и побежала вниз по лестнице.
   Баба Фрося закрыла за ней дверь, прошла в комнату и включила свет. Не спеша она обошла все свечи, задула их, взяла всё ещё дымящееся корыто, унесла его в туалет и вылила в унитаз. Потом, напевая под нос: "Ну что сказать, ну что сказать, устроены так люди, желают знать, желают знать, желают знать, что будет...", открыла сундук, пошуршала в нем и извлекла на свет божий предметы, совершенно не гармонирующие с русской деревенской избой: ноутбук, сотовый телефон и маленький цифровой диктофон. Она подключила сотовый к ноутбуку, вышла в Интернет и минут десять копалась во всемирной "мерёжке". Потом отсоединила телефон, нашла нужный номер и позвонила:
   - Танюшка ты? Извините, мне бы Татьяну Васильевну... - она подождала пару минут, потом продолжила, - Танюша? Привет! У тебя, когда завоз? В четверг, в пятницу? На следующей неделе... Хочешь, аншлаг организую? А что привезёте? Куртки, плащи... стой, помедленнее - я запишу. Что ещё? Так, обувь зимнюю и демисезонную... шапки и кепки всех размеров и фасонов? Хорошо... Что ещё? Джинсы, кофты и костюмы? Отлично! Расценки у меня всё те же... Ага... Пользуйся, пока я добрая! Ну ладно, целую! Пока!
   Ясновидящая положила телефон на стол, стянула платок, убрала заколку, тряхнула гривой рассыпавшихся рыжих волос, и, всё ещё напевая "Желают знать что будет..." пошла в ванную, смывать старушечий грим.
   * строка некошна (стар. русск.) - нечистая, вражья, сатанинская, дьявольская.
  
   ТРИ ПСЕВДОПУТИ
   - Диандр! Диандр! Догони меня, Диандр!
   Её голос серебрился, переливался и дразнил. Она всегда его заставляет делать всякие глупости. Он, конечно, ещё совсем ребёнок, едва-едва переступивший свой десятилетний юбилей и до Совершенно Летней Гармонии ещё расти и расти, но Диандр старается быть взрослым, старается творить, за что бы он ни брался, учиться рассудительности и радости жизни во всех её проявлениях. А она, его Названная, будущая спутница всей жизни, так легкомысленна. Вот и сейчас. Едва Господин Жизни показался над Миссой, Названная подтолкнул его, крикнула: "Догоняй!" и помчалась по тропинке, начинавшейся у самого дома, через Сад Старейшин, куда-то к Южным Воротам. Ему ничего не оставалось, как броситься за ней, прямо в том, в чём он вышел, проснувшись, из дома - лёгкой юбочке на широком, расшитом мамой поясе, и босиком.
   Названная была красивой. И когда что-то шила, и когда умывалась, и даже, когда вот так бежала от него. Она жила по соседству на их родной Фиолетовой улице и была рождена для Диандра. Потому-то они проводили вместе все дни с самого момента Понимания.
   Диандр бежал быстрее Названной. Он нагнал её на самой опушке, там, где деревья уже редели, открывая путь лучам Хозяина Жизни к земле. Солнечные блики упали на смуглое лицо Диандра. Он зажмурился, предвкушая, что сейчас дотронется до плеча Названной, остановит её безумный бег, и тогда уже она будет вынуждена догонять...
   Но мир изменился.
   Открыв глаза, Диандр обнаружил вдруг, что его подруга замерла в беге, словно на какой-то огромной нелепой картине, сарафан её лопнул прямо на груди, и оттуда вывалились два чудовищных волосатых чёрных бугра. В тот же миг он почувствовал, как лицо его стало жутко гореть и чесаться от чего-то колючего и грубого. Диандр со всё нарастающим ужасом ощупал подбородок, губы, нос и понял, что у него в один миг выросли чёрные огромные усы и густая длинная борода. Он замер на секунду, а потом дико, истошно закричал... и проснулся.
   Черноту вокруг разрезал тусклый свет лампочки, торчавшей из стены на корявом жёстком проводе. Диандр не сразу понял, где он - в Миссе таких грязных домов не было. Он с омерзением провёл руками по щетине и попытался ответить на ставшие уже привычными вопросы: Кто он? Где он? Память отдавала предыдущий день по частям: квартира с подозрительными женщинами, БЕГИ, машины, подвал, и ещё странный человек, называвший себя... Мирюга?
   Диандр привстал с неудобного ложа, пошевелил плечами, разминая их, и огляделся.
   Он сидел всё в том же продавленном кресле в углу маленькой клетушки подвала. В противоположном углу у самого входа на куче какого-то тряпья, укрытая клетчатой тряпицей полулежала, судя по всему, женщина. "Названная?" - подумал Диандр и внутренне содрогнувшись, стал вглядываться в черты лица незнакомки, пытаясь уловить сходство с той, что так недавно снилась. Ничего общего, к счастью, не обнаруживалось. Женщина же, видимо, разбуженная мучительным стоном, с которым проснулся Диандр, жалась к стене и испуганно озиралась по сторонам. Лицо её было неестественно бледным, и в неровном свете лампочки казалось даже каким-то болезненно-серым. Русые пряди волос засаленной мишурой падали прямо на лоб, на брови, лезли в глаза, навязчиво жирно очерченные чем-то чёрным, губы темнели пухлой сиреневой кляксой, и кривились в заискивающей полуулыбке.
   Незнакомка быстро оправилась от первого испуга и теперь уже поглядывала на Диандра с любопытством и даже некоторым кокетством. Повозившись на своей омерзительной лежанке, она села, опёршись спиной о грязную плохо проштукатуренную стену, прижав колени к груди и обхватив их руками. Проделывая эти нехитрые движения, странная женщина старательно прикрывалась пледом, поэтому Диандр сумел разглядеть только на мгновение выскользнувшие наружу пальчики её левой ноги, затянутые чем-то прозрачно-чёрным.
   - Кто вы? - тихо спросил он.
   - Мирослава Каземировна Француз, - высокопарно, с лёгким прононсом представилась женщина.
   - Француз? - переспросил Диандр.
   - Да, да. Француз - это моя фамилия, - подтвердила Мирослава. Голос у неё был тонкий, неестественный, в конце фраз забирался очень уж высоко, и тогда как будто бы давал трещину, в нём появлялась неприятная хрипотца, отчего казалось, что вместо женщины говорит старый радиоприёмник, постоянно сбивающийся с нужной волны.
   - Вы не волнуйтесь, господин "Ё или Y", - продолжала она, осторожно высвободив из-под пледа левую руку, и убирая непослушные пряди волос с лица. - Я здесь не надолго, Мирюга скоро вернётся.
   - А куда он... ушёл?
   - В некотором роде это я и есть - Мирюга, - хихикнул женщина.
   После этих слов Диандр почувствовал, как где-то внутри организма стремительно слепливается гадкий липкий шарик и неудержимо рвётся выкатиться наружу. С трудом удерживая спазм, он глухо, стараясь не глядеть на собеседницу, пробормотал:
   - Я не "Ё или Y". Я - Диандр...
   - Очень, очень приятно! Как мило, как мило - вот и познакомились, - женщина явила на свет электрический свою правую руку, манерно похлопала в ладоши и завозилась на своей лежанке, стягивая с себя одеяло. - А у меня для вас есть замечательный презент!
   - Презент? - переспросил озадаченный Диандр.
   - Ну, в смысле, подарок...
   Мирослава окончательно освободилась от тряпицы и предстала во всём своём омерзительном великолепии. Ярко-вишнёвое платье с глубоким вырезом и широкими бретельками висело на тощих покрытых жёлтыми расплывшимися веснушками плечах, открывая выпирающие ключицы и непомерно объёмные груди. Левая была заметно больше правой. На цыплячьей шее болталось несколько самых разнообразных плетёных цепочек, бус и подвесок, из которых выделялось ожерелье из больших оранжевых пластмассовых шариков. Узенький поясок такого же цвета свободно лежал на бёдрах, позволяя талии спрятаться в ярко-вишнёвых складках. Чуть ниже платье внезапно заканчивалось, открывая плоские чашки коленок и волосатые голяшки, затянутые чёрной клеточкой ажурных чулок.
   Довольная произведённым эффектом, Мирослава порылась в одном из пакетов и с видом фокусника, достающего зайца из шляпы, вытащила сначала жёлтые облупившиеся босоножки на высокой платформе, а затем пару потрёпанных рваных кроссовок.
   - А вот это для вас, господин Диандр, - провозгласила она, протягивая ему обувь, бывшую когда-то спортивной. - Вчера вечером, пока вы изволили почивать, я прошвырнулась по трём помойкам, но размерчик ваш всё-таки подыскала. Вы ведь сорок третий носите?
   - Не знаю... - ответил Диандр, поднимаясь с кресла и принимая "бесценный дар".
   - Примерьте, примерьте! Я думаю, в самый раз!
   Пока он натягивал кроссовки, Мирослава нацепила босоножки, оценивающе окинула их взглядом, прошлась по подвальчику и уселась в освободившееся кресло.
   - Я думаю, вы, как истинный джентльмен, уступите даме своё место? - игриво сказала она, забрасывая ногу на ногу и мелко покачивая ею.
   Диандр отвлёкся от увлекательного занятия - затягивания кроссовок полусгнившими шнурками - и заворожёно уставился на мелькавшую перед самым его носом ножку. В нижней точке своего движения, тощая икра её, соприкасаясь с другой голяшкой, набухала и на поверхность выскакивали чёрные узловатые тугие бугры. "Как груди Названной" - подумал Диандр и к горлу вновь подкатил липкий отвратительный шарик.
   Он поднялся, сдерживая дурноту, оглядел импровизированный стол, увидев кружку с водой, схватил её и залпом выпил. Живительная жидкость успокоила взбунтовавшееся нутро. Диандр опустился на пакеты с тряпьём, закрыл глаза и попытался прорваться в прошлое за границы вчерашнего дня.
   - Диандр! Вы не спите? - позвала Мирослава.
   - Не сплю...
   - Хватит, хватит спать - уже больше полусуток проспали, а это вредно.
   - Я не сплю, не сплю... У меня голова... болит.
   - Вы не подумайте, я не какой-нибудь голубой: не трансвестит и не гомосексуалист, - принялась рассказывать Мирослава. - Просто после этой Каббалы у меня тоже голова болит, а потом что-то в ней переклинивает, - она засмеялась, - вот так: щёлк, щёлк! И я начинаю ощущать себя женщиной!
   Диандр всё так же сидел с закрытыми глазами, опасаясь взглянуть на жертву загадочной Каббалы, и разглядеть в её облике очередной тошнотворный изъян.
   - Я вам не противна? - псевдоженщина никак не желала оставить его в покое.
   - Нет, - с трудом выдавил "джентльмен".
   - Вы не подумайте, я не всегда была таким. Ещё лет десять назад Мирослав Казимирович Француз был одним из самых востребованных, я бы даже сказала, дефицитных, дизайнеров-программистов столицы. Я работал в министерстве здравоохранения ведущим системным администратором. Ну, помимо этого, конечно, частная практика: компьютерные мышки в офисных мышеловках, попса и транспортная литература. В общем, индивидуальная повседневность как хорошо отлаженная программа: карьера, деньги, корпоративные вечеринки с бонусом, выход в свет, ночные клубы, казино - всё как на глянцевой обложке гламурного журнала. Этакая до мелочей продуманная PR-акция по продаже собственного таланта...
   В какой-то момент голос Мирославы стал понижаться, потом треснул и захрипел. Диандр всё так же сидел, закрыв глаза, и представлял уже не эту вызывавшую липкий комочек женщину, а вчерашнего высокого худощавого бомжа.
   - Машина всегда поймёт машину, - продолжала она. - Я понял, что всё в мире подчинено законам математики, а компьютер - это божественная математика. Дважды два вопреки всяким альтруистам всегда будет четыре, пусть даже с небольшими погрешностями. А когда я узнал, что человек хранит в своих генах двадцать две пары обычных хромосом, и случайно прочитал, что и Каббала и карты Таро основаны на цифре двадцать два, я понял, что математически смогу вычислить идеальную формулу духовного развития. Я увлёкся Каббалой, начал изучать все книги, всё, что связано с ней. Там же всё основано на математике... Все выкладки я загнал в компьютер своего мозга и тут мой мозг завис. Каббала оказалась вирусом. Она давала работать мне дальше, но постоянно я чувствовал непреодолимое желание стать женщиной. Причём, появлялась она неожиданно. Я сидел за компьютером в своём офисе в министерстве и вдруг начинал говорить тонким голосом, двигаться как женщина, думать как женщина... Один раз зашёл даже в женский туалет. Дома у меня тоже начались проблемы. Клава, в смысле, моя жена, узнала сразу обо всём. Я не прятался как скрытые трансвеститы, на меня нахлынули ощущения, и я помимо своей воли одел на себя трусики и бюстгальтер жены, её колготки, юбку, кофточку. Я вёл себя как её подруги. Но она этого, конечно же, стерпеть не могла. Однажды, когда я пришёл обратно в Мирослава, она предложила мне полечиться, и... пошло и поехало. Я даже вены резал! Вот, смотри! - Диандр нехотя повиновался и открыл глаза. Псевдоженщина вывернула руки так, что на внутренней стороне стали видны грубые шрамы.
   - Зачем? - спросил Диандр, сглатывая противную горькую на вкус слюну, и снова отгораживаясь от всего происходящего веками.
   - Как зачем? Слаб был духовно. Хотел с собой покончить! Убить себя! Потом только понял: нет такого понятия: попытка самоубийства. Если человек хочет свести счёты с жизнью, он это сделает. Если же не хочет - то это уже не попытка, а пытка самоубийством... И себя и окружающих... Потом я долго лежал в психлечебнице, но это только усугубило мою болезнь. В конце концов, меня вышвырнули с работы, бросила жена, выставив мои вещи за дверь, и я начал падать: всё ниже и ниже по социальной лестнице, и подниматься: всё выше и выше по лестнице духовной.
   Мирослава-Мирюга на мгновение замолк... или замолкло... Диандр и сам не мог понять, как обращаться к своему собеседнику.
   - А формула? - спросил он, всё так же боясь открыть глаза.
   - Формула.... - протянула она, и начала рассказывать так, будто читала наизусть какую-то древнюю безумно красивую сказку. - Если верить устному преданию евреев, существует лишь одно священное слово, которое даёт смертному, открывшему его истинное произношение, ключ ко всему знанию: божественному и человеческому. Оно образуется из четырёх еврейских букв и читается: "Йод-хе-вау-хе". И это третье из десяти еврейских имён Бога...
   - Йод, - повторил Диандр. "Зелёнка" - отозвалась память.
   - Да, да, йод, - подтвердила Мирослава, - первая буква в этом слове. Странная буква - в форме запятой - означает "рука". Числовое её выражение - десятка: единица - начало всего - и ноль - ничто, небытие. Вторая буква - "хе" дословно значит "окно". Числовое выражение - пять. То есть половина йода. Если йод - душа, хе - жизнь, если йод - мужчина, хе - женщина. А соединяет их "вау" - третья буква божественного имени. Дословно - "гвоздь". Это дух. Божественная троица сомкнулась: отец, сын, святой дух или душа, жизнь и их соотношение. Казалось бы, всё - на этом можно и закончить. Но в священном имени появляется второе "хе".
   - Зачем? - спросил Диандр, скорее для того, чтобы хоть как-то продолжить разговор, чем из истинного интереса. Хотя сочетание слов "рука-окно-гвоздь" породило ещё один пузырёк, который лопнул, оставив на поверхности сознания странную картинку: руки, прибитые гвоздями к раме окна. Но ни объяснения её, ни происхождения Диандр так и не вспомнил.
   - Зачем?! - воскликнула Мирослава. - В этом и есть основа всей жизни! Да, сверх Троицы ничего не существует. Это есть абсолютная синтетическая формула, к которой приводятся все знания, к которой приходят все религии. Троичный Закон Абсолютного! Но повторение буквы "хе" необходимо. Это как семечко в подсолнухе "Йод-хе-вау". Оно не только производное, но и начало. Оно даст новую жизнь. Второе "хе" в божественном имени - переход из мира метафизического в мир физический или, вообще, из какого бы то ни было мира к миру непосредственно следующему за ним. Если же говорить совсем уж просто: надо не только дотронуться до окна, нужно им воспользоваться как переходом.
   - Выпрыгнуть, что ли? - Диандр снова посмотрел на псевдоженщину. Она сидела всё так же, закинув ногу на ногу, оперевшись локтем в облезший подлокотник и накручивая на палец локон своих русых волос.
   - Не принимайте, господин ... звездочёт, всё так буквально... - голос Мирославы вновь взметнулся вверх, обретя свою тонкость и манерность. - Окно - это Фрамуга, отверстие, проход... Вот, ваш телескоп позволяет видеть другие миры, а второе "хе" даёт возможность в них пройти...
   - Телескоп? - Диандр не сразу понял, о чём говорит Мирослава, хотя слово "звездочёт" отозвалось в памяти чем-то тёплым, радостным, знакомым. "Наверное, меня именно так и зовут", - подумал он.
   - Ну да! Та труба, что вы таскаете с собой - это же телескоп. Пока вы спали, я полюбопытствовала...
   - А для чего он?
   - Смотреть на звёзды, - захихикала женщина. - Но только дилетанты стремятся изучить вселенную с помощью телескопа. Я пошёл по другому пути. Закон, управляющий созданием языка древних евреев, был тот же самый, который управлял созданием вселенной, и знать образование одного из них - значит иметь понятие о другом. Звёздное небо - это тоже раскрытая большая книга, которую надо прочитать, чтобы знать прошлое, настоящее, а, главное, будущее.
   - А зачем?
   - Понимаешь, мир постоянно движется, изменяется, и, если находиться на стадии "не знания", можно кружиться в нём бесконечно, постоянно теряя себя. Но как только ты узнаешь тайну бытия, ты получишь свободу, а вместе с ней силу, как её результат. Всё это дарует совершенное посвящение. И ты уже не будешь кружиться в бесконечном танце жизни, а достигнешь его середины, центра, и мир будет кружиться вокруг тебя. Поэтому будущее...
   Мирослава умолкла. То ли её накрыл внеочередной сеанс ясновидения, то ли она явственно услышала какие-то подозрительные шумы...
   И вдруг мир вокруг Мирюги взорвался и закружился с такой скоростью, что Звездочёт не сразу понял, в чём дело. Мирослава соскочила с кресла:
   - Сначала обделываюсь, потом обалдеваю, - горячо зашептала она или он, вытаращив глаза. - А потом снова обалдеваю, и снова обделываюсь!
   Провозгласив такую многозначительную и вместе с тем такую нелепую фразу, он резко засунул руку за пазуху и выкинул "груди", оказавшиеся двумя старыми детскими резиновыми мячиками: один поменьше, другой побольше. После этого он начал лихорадочно сдёргивать бижутерию, и одновременно пытался какой-то грязной тряпкой стереть с лица макияж. При этом Мирюга извивался всем телом, стараясь попутно вылезти и из своего дурацкого платья. Зрелище было просто омерзительное. Без платья, в чёрном кружевном бюстгальтере, который скрывал впалую мужскую грудь, в семейных трусах, заправленных в ажурные чёрные чулки, он дико скакал на одной ноге, пытаясь скинуть с себя босоножки.
   - Что ты сидишь, что ты сидишь! - трагическим шёпотом командовал бомж. - Облава это! Менты! Сейчас катапультируют нас с вечерним дерьмом! Беги вон туда! Там загончик есть - стайка чья-то заброшенная. Там и сховайся!
   Теперь уже и Звездочёт отчётливо услышал, как где-то в глубине подвала глухо бухнула дверь, и раздались металлические голоса, отражённые и умноженные эхом:
   - Кабурин, возьми кого-нибудь! Слева гляньте... Кабура! Слышишь меня!? Там где-то притон раньше был бомжацкий!
   Неведомый Кабурин явно направлялся к пристанищу Мирюги. "Бывшая женщина" уже успел поверх чулок натянуть светло-коричневые брюки с кучей карманов и спрятать свой торс в грязный засаленный свитер. Звездочёт, наконец, вышел из ступора и рванул в темноту подвала, куда указывал бомж. Сам Мирюга схватив ту же тряпку, которой он вытирал лицо, кинулся к лампочке и вывернул её, погрузив комнату в темноту. Затем он юркнул в какой-то проход с противоположной стороны. И снова, теперь уже совсем рядом, раздались голоса:
   - Сюда посвети! Осторожно! Бл...ядь! На "мину" не наступи!
   Звездочёт, несколько раз в темноте ударившись о какие-то низкие перегородки, пробрался в маленький чуланчик и забился в самый угол. Только теперь он вспомнил о трубе, которую Мирюга называл телескопом. Она осталась там, за креслом, и невыносимая мысль о том, что Звездочёт её больше никогда не увидит, отозвалась в сердце такой тоской и болью, что он чуть было не застонал. "Может, ещё успею её вернуть", - подумал он, и тут вдруг раздались крики:
   - Попович! Серёга! Идите сюда!
   - Что у вас? - голос звучал откуда-то издалека.
   - У нас тут бомба атомная! - заржал грубый мужской. - В чёрном футляре!
   - А Усама Бен Ладен у вас там не бомжует?
   Голоса стали приглушёнными, и сколько Звездочёт ни вслушивался в затхлую удушливую темноту подвала, ничего разобрать не смог. В груди его бухал огромный молот. "Сердце?" - всплыло откуда-то изнутри Звездочёта странное слово. А память предложила свои варианты: "Или вырываются наружу чёрные волосатые бугры, как у Названной? Или резиновые мячики как у Мирюги? Ужас... Быть такого не может... Я же - мужчина, в конце концов... А говорящие машины? Машина всегда поймёт машину? Второе "хе"... Окно - это переход... Надо выбираться из подвала... Только куда? Кругом стены и ни одного окна..."
   И тут по всему подземелью раскатился истошный пронзительный вой. Даже не вой, а какой-то предсмертный поросячий визг. Так визжать мог только Мирюга. Звездочёт вжался в перегородку и услышал отчётливые голоса, доносившиеся из глубин подвала:
   - Вылазь, педрило подвальное! Вылазь, чмырёнок!
   Раскат зловещего смеха оглушил Звездочёта и, кажется, на мгновение даже остановил мотор сердца.
   - Товарищ капитан! Тут они! Идите сюда! Здесь, по ходу, ещё кто-то есть!
   Топот, невнятные возгласы, вскрики, возня и глухие удары, удары по чему-то мягкому, несопротивляющемуся. Секунда, две, три, десять... И голос Мирюги совсем рядом, дребезжащий, плаксивый, заискивающий, такой не похожий на недавний, утренний.
   - Я сам не местный... Я просто погреться залез... Дождь... Мне даже как-то неудобно...
   - Знаешь, что неудобно?! Срать стоя! Кто ещё был здесь!?
   Мирюга что-то отвечал, но уже совсем не слышно...
   - Откуда телескоп?! Где взял?! Где нашёл?! Короче, Кабурин, забирайте этого уёбка в отделение, там он всё расскажет! Расскажешь, педрило вонючее... Всем отделением тебя отдерём, и всё выложишь! Нет, телескоп оставьте... Я сказал - оставьте! Я сам возьму... Его здесь нет... похоже... Всё! Я сейчас поднимусь... Отолью только...
   Звездочёт закрыл глаза и тут же услышал тихие, крадущиеся шаги. Он насторожился. В проёме мелькнул луч фонарика - мышеловка захлопнулась...
   "Из этой западни выхода нет", - прозвучал в голове чей-то до боли знакомый голос. И тут вдруг крадущийся человек из-за перегородки тихонько позвал:
   - Артём, ты здесь? Слышь, Коренков, отзовись! Это я! Капитан Попович... Серёга Попович... Не забыл? Я тебе помочь хочу...
   "Помощь... - подумал Звездочёт. В памяти всплыл вчерашний день, и люди, и, по большей части, машины, которые "помогли". - Телескоп бы вернуть..."
   - Я... здесь... - негромко произнёс он. - Я... Звездочёт...
   В заброшенную стайку заглянул фонарик, на мгновение ослепив Звездочёта, потом отпрыгнул и заплясал по стенке. Человека разглядеть не удалось, осталось лишь ощущение чего-то рыхлого, светловолосого, кожаного.
   - Слушай меня внимательно, Артём, - сказал Попович. - Я - твой друг. Сиди тут и пока никуда не вылазь. Я сгоняю за машиной, а потом отвезу тебя в надёжное укромное место. Там отдохнёшь, придёшь в себя... Подумаем, что дальше делать...
   - А телескоп? - спросил Звездочёт.
   - Я его с собой возьму. В машине тебе передам. Ты только дождись меня и никуда не выходи, понял?
   - Да, хорошо...
   - Ну всё - жди...
   ...Сколько он просидел в "мышеловке", Звездочёт не знал. То ли час... То ли два часа... Время в кромешной темноте и душной тишине замерло. Оно висело как красный флажок на фонарном столбе, который забыли снять после первомайской демонстрации. Первое желание после разговора с капитаном Поповичем было бежать. Слишком уж удивительно-резко менялись интонации голоса этого "псевдодруга". Сначала он издевался над Мирюгой, и, похоже, сам, или, с его ведома бомжа избивали, а потом Попович подкрался и елейным голосом стал предлагать "помощь".
   "Но если бы он хотел меня взять, - подумал Звездочёт, - он мог бы уже это сделать... Но не сделал... А главное - телескоп. Он обещал его вернуть... И ещё... ещё... да, меня всё-таки зовут Артём Коренков. Какое странное имя..."
   - Коренков, ты здесь? - услышал он наконец голос Поповича. - Давай, выползай из своего склепа... Поехали...
   Звездочёт выбрался из убежища и, ориентируясь на фонарик капитана, как вчера на зажигалку Мирюги, медленно, кое-где на ощупь, побрёл к дверям из подвала. Смутный рассвет уже обозначился где-то за крышами соседних пятиэтажек, но тяжёлые серовато-зелёные тучи скрывали и небо, и солнце хмурой вуалью, отчего показалось, что мир внутри подвала и мир снаружи отличаются мало. На улице, правда, было гораздо холоднее и "невольный узник подземелья" с благодарностью глянул на свои ноги, обутые в серые потрёпанные кроссовки - подарок Мирославы...
   Двор дома был пуст, и только у самого подъезда стояла легковая машина капитана.
   - Садись на переднее, - тормознул Попович Звездочёта, который по вчерашней привычке сунулся было к задним дверцам, - не люблю, когда сзади сидят... Знаешь, нервирует.
   Когда они уселись в машину, капитан, заводя мотор, мотнул головой и сказал:
   - Вон твой телескоп, не волнуйся...
   - Спасибо... Я боялся... - Звездочёт с трудом подбирал слова. - Пропадёт...
   - Этот бомжара мог и увести... Где ты его откопал?
   - Гаражи... На свалке...
   - Понятно, понятно, - протянул Попович, поддав газу.
   Дорога в этот утренний час ещё не была заполнена снующими туда-сюда машинами. Город только-только оживал, поёживаясь от ночного морозца.
   - А куда мы... едем? - спросил Звездочёт.
   - Ты, Артём, не волнуйся. Не переживай. Я вижу у тебя стресс, состояние аффекта, ну и всё такое... - Попович время от времени похлопывал пассажира по плечу. - Тебе в городе оставаться нельзя. Опасно. Я тебя в деревню увезу. Там у меня тётка живёт. У неё перекантуешься, отоспишься, отъешься, будешь как новенький...
   "Не будешь как новенький... - раздался в голове у Звездочёта тихий печальный голос автомобиля. - Я наслышан про тебя, "Ё или Y"... Ты не "i". Поэтому, слушай левым подфарником, что говорит моё "i", и внимательно запоминай аккумулятором, что он думает на самом деле..."
   - Накосячили вы с Косым на пару... Накосячили с этими семечками, - продолжал меж тем Попович. - У этого бичугана была белая горячка, а ты поверил. На камеру снимал его пьяные базары... Ну ничего, его уже в наркодиспансер определили - вылечат, а тебе я помогу. Надо ж до такого додуматься, будто господин Злов хочет в пакетиках из-под семечек гашиш да кокаин по миру распространять. Бред какой-то...
   "Десять тысяч баксов за этого сумасшедшего операторишку, - снова раздался в голове у Звездочёта тихий голосок. - Как я всё конкретно провернул. Не... Ну тут повезло. Если бы его с трубой этой бдительные жильцы не заметили, когда он в подвал залазил с тем бомжарой... А если бы не я узнал, а кто-то другой?.. Хотя, это только я знаю, что звездочёрт хренов таскается со своим телескопом... Но как я удачно всех развёл!.. Где только эта гнида Касаткин спрятался? Его бы ещё найти... За него, правда, и выкуп не велик - два косаря - но тоже не плохо. Куплю себе Тойоту! Куплю! Надоела эта "девятка" - развалюха..."
   - Дело-то дошло до ФСБ, - рассказывал капитан, - хватились тебя - а ты в бега... Подняли все органы на уши. Ну вот облавы, да засады, ты бы и попался... А хорошо, что мне. Я тебя знаю... Ты - опер, я - опер, что мы, друг другу не поможем, что ли? А там, в деревне, пересидишь, всё умнётся, забудется...
   А голос продолжал передавать мысли капитана:
   "Фоторобот этого дурика пригодился. Не зря я его сделал. Сейчас главное баксы погреть, а дальше... моё дело маленькое. Взял операторишку - сдал, а там пусть сами разбираются. Ох уж эти стрингеры - полосочка между ягодицами... Злов его убивать, наверняка, не станет... Но мозги прокачает так, что вряд ли он вспомнит, как кнопки на видеокамере тыкать. С его бойцами никакие "чхеидзики" не сравнятся. Десять тысяч!.. Десять тысяч баксов за этого звездочёрта!"
   Звездочёт слушал эти два так не похожих друг на друга рассказа и никак не мог поверить, что это, и в самом деле, думает и говорит один и тот же человек. "Капитан Попович... Сергей Попович... Он меня знает, а я его не помню..."
   А "Девятка" уже выскочила из Еннска и неслась теперь по широкой автостраде в какую-то неведомую деревню, где он, Звездочёт, должен будет либо "оклематься, отлежаться", либо "убивать его, наверное, не будут". Нужно было срочно что-то решать! И тут в голове снова раздался тихий голос автомобиля:
   "Через два километра после Юпино будет поворот направо. Я проеду метров сто и остановлюсь - заглохнет мотор. "i" выйдет из салона и откроет капот. Тогда хватай свою трубу и беги прямо через лес к шоссе..."
   Всё произошло так, как и придумал "Девятка". Свернув с шоссе, Попович очень лихо промчался по грунтовке не более ста метров, а потом мотор зачихал и автомобиль остановился.
   - Ты посиди, - сказал капитан, выскребаясь из машины. - Я сейчас, я быстро...
   Как только он залез под капот, Звездочёт схватил с заднего сиденья телескоп, открыл дверку и рванул в лес.
   - Коренков! - раздалось вслед. - Артём! Стой! Да подожди ты, ёп! Твою мать!
   Похоже, до Поповича дошло, что "десять тысяч баксов" просто убегают от него куда-то в осенний лес. Он рванул за беглецом, на ходу вынимая из подмышечной кобуры, табельный Макаров.
   - Стоять, сука! Стоять! Пристрелю, бля буду!
   Он уже не выбирал выражений, но первый выстрел всё-таки сделал в воздух. Звездочёт почему-то догадался, что следующий будет по ногам, и уже даже успел подумать, что всё, это конец, как вдруг перед ним выросло дерево. Точнее не перед ним, а за ним. Но то, что оно выросло, или, похоже, выскочило из земли, сомнений не было. Звездочёт понял, что убежать ему не удастся, и просто встал за ствол (или за спину?) широкого дерева, которое почему-то назвал про себя "неморальное растение", прижав к груди телескоп. Раздались два сухих страшных щелчка - выстрелы дерево приняло в себя, вздохнув перед этим всей своей мощью, а потом, как будто выпустив воздух через отверстия в стволе, проделанные пулями. А следом произошло нечто из ряда вон выходящее.
   Попович бежал к дереву, за которым прятался Звездочёт, уже не сомневаясь в своей добыче - так охотник бежит к раненому в горло и хрипящему лосю. Когда же до цели оставалось каких-то два шага, капитан запнулся то ли о корягу, то ли о корень дерева и растянулся, выронив из руки пистолет. Звездочёт увидел этот вылетевший из-за ствола и не вернувшийся назад "бумеранг", схватил его и, повернувшись к своему преследователю, направил Макарова прямо на него. Ни один лось в своей предсмертной агонии на такое способен не был. "Охотник" смотрел на "добычу" снизу вверх, извиваясь на грязных сырых волнистых листьях, жутко стеная и осыпая весь белый свет неимоверными проклятиями. Было ясно, что он, скорее всего, сломал ногу и основательно повредился головой.
   - Отдай пистолет, сука, бл...ядь! - орал он, пытаясь подняться, но тут же снова падая на землю. - Ты знаешь, что тебе будет?
   - Ничего, - сказал Звездочёт и, обойдя "охотника", направился к машине.
   Вернувшись к автомобилю, он открыл переднюю дверку, чехлом сиденья тщательно протёр табельное оружие капитана, так и не поняв до конца, зачем он это делает. Затем Звездочёт положил пистолет в бардачок и подумал: "Спасибо тебе, друг на колёсах". Голос в голове не заставил себя ждать: "Не бойся. Если мой "i" и доползёт до меня, он всё равно в салон не войдёт. Уходи спокойно "Ё или Y". Да будет нефть!"
   - Спасибо! - ещё раз, но уже вслух сказал Звездочёт, захлопнул дверь и пошёл к шоссе, по которому проносились едва заметные сквозь оголённые стволы деревьев машины.
   Шоссе в этот ранний час было не столь оживлённо, как обычно. Пока Звездочёт раздумывал, в какую сторону податься, мимо него промчалось лишь с десяток "друзей на колёсах". Но ни один из них не признал в этом зачуханном "i" без куртки и без шапки, зато с чёрной трубой в руках, так уважаемого некоторыми "Ё или Y". Поглядев в ту сторону, откуда он только что приехал, Звездочёт развернулся и пошёл в противоположную, подальше от страшного города, где было так много его "фотороботов". "Что это - фоторобот? - думал он, приветствуя попутные машины поднятием руки, считая, что хоть одна должна его признать и остановиться. - А может я не Звездочёт, и не Артём Коренков, а - Фоторобот?"
   Так раздумывая над новым именем, автостопщик даже не заметил, как, обогнав его метров на тридцать, у обочины остановился ГАЗ-66. Из кунга выглянула веснушчатая, светлочубая мордашка и смешно растягивая слова, закричала:
   - Мужик! Ну давай быстрее, а то где сядешь, там и слезешь!
   Звездочёт подбежал к автомобилю. Парень принял у него телескоп, подал руку, помог взобраться, и ГАЗ-66 помчался вперёд, надрывая свои внутренности.
   - Стёпа! - представился паренёк, приложив два пальца к козырьку кургузой кепчонки. - Куда путь держишь?
   - Туда, - неопределённо махнул головой Звездочёт.
   - Ясно, - сказал Стёпа, - бичуешь... А в трубе что?
   - Телескоп...
   - Ух ты! Дай глянуть?
   Звездочёт бережно раскрутил трубу, прежде проверил сам и, убедившись, что зримых повреждений нет, дал Стёпе посмотреть забавную игрушку.
   - Зовут-то тебя как? - возвращая телескоп, спросил парень.
   - Звездочёт... Ну точнее, Артём.
   - Ясно. Ганджиком не балуешься, когда на звёзды смотришь?
   - Ганджиком? А что это?
   - Ясно! А мы вот - электрики. Монтажники-высотники, - он заразительно засмеялся. - Но когда на столб лезем, тоже ганджиком не балуемся.
   - А зачем на столб?
   Этот вопрос поверг Стёпу в дикий хохот, из кабины даже забарабанил водитель. "Весёлый электрик" никак не мог успокоиться. Машина остановилась. Из кабины выпрыгнул кто-то грузный и солидный. Дверка кунга распахнулась, и в неё заглянул пышный усач лет пятидесяти.
   - Стёпа, твою мать! Успокойся! Хватит ржать, бля, - и добавил, уже обращаясь к Звездочёту, - тебе куда, мужик? Мы в Новосёлово едем...
   - Мне бы... в деревню где-нибудь...
   - Ну так вот - деревня! Безымянка! Пойдёт?
   - Да, - сказал Звездочёт, подхватывая трубу и осторожно спрыгивая из машины, - пойдёт...
   - Вот, километр направо и там под горкой будет Безымянка. Ну давай, мужик, счастливо оставаться.
   ГАЗ-66 рванул налево, а из кунга выглянула смеющаяся Стёпина физиономия. Он помахал рукой, и электрики умчались в своё Новосёлово.
   Звездочёт посмотрел на шоссе, уходящее куда-то вдаль в серую дымку тумана. По трассе мчались десятки машин: больших и маленьких, грузовых и легковых, крутых и совковых. Потом он глянул налево, на бетонку, по которой уехали электрики, и направо - на грунтовку, которая вела в богом забытую деревушку без имени.
   Не придумав ничего лучше, он пошёл к остановке, состоящей из трёх крашеных стен без крыши, сел на скамейку и тут же понял, что выхода у него нет. Как не было его, в принципе, из той квартиры, где он проснулся вчера, как не было его из машин, и из подвала, и даже из того сна, где он застрял на картине вместе со своей Названной. Снова вспомнился Мирюга со своей "пыткой самоубийством", и Звездочёт понял, что это единственный выход, единственная дорога, которая если и не выведет его никуда, то хотя бы уведёт из этого мира. Из мира, где у него не осталось ни имени, ни родных, ни друзей. Где разговаривают машины, где мужчины переодеваются в женщин, где человек, называющий себя другом, стреляет в тебя. Где вдруг, откуда ни возьмись, вырастают за спиной деревья, где страшные накрашенные женщины называют себя твоей мамой, где есть омерзительный "Живой Буй" и отвратительные чёрные волосатые бугры.
   Другого выхода не было...
   "Только вот как?"
   Выход валялся у него под ногами. Звездочёт подобрал бутылку, стукнул ею о крашеную стену остановки, и в руке у него осталось горлышко с очень острыми пронзительными краями. Чтобы не привлекать внимания, он ушёл за остановку, сел на холодный бетон, закатал левый рукав и четыре раза резанул по венам. Красная жидкость весело закапала на землю. "Кровь", - подумал Звездочёт и уставился в небо на глухую завесу облаков, прижимая правой рукой последнее, что у него осталось - чёрную трубу с телескопом...
   - На посошок... настой цикуты... - услышал вдруг Артём чей-то голос, напевающий песенку. - Всё хорошо... как будто... Бортник за парапетом... слышишь, папа, кто-то плачет... Кости прячь за скелетом... видишь, папа, кто-то прячет...
   Он снова огляделся и увидел, как из розового, непонятно откуда взявшегося тумана, вышел человек, напевающий странную песенку. Невысокого роста, почтенно-седоватый, во рту у него было что-то вроде курительной трубки, из которой шёл розовый дым. "Неужели он один напустил столько дыма?", - подумал Звездочёт. Всё терялось в этом тумане, человечек то возникал, то снова исчезал, но грустная протяжная его песня не смолкала ни на минуту.
   - Человечинка, червоточинка, яблочко Адамово, дерево Евино... Гороховый праздник - в конце августа. Приходите - не опаздывайте - гости, пожалуйста... Богова делянка - тихая полянка. Добрая песенка - в землю лесенка... В яр лягут яркие, на юр взойдут юркие... Будем, будем называть вещи своими именами. Будем, будем называть тени своими именами...
   - Кто вы? - спросил Звездочёт.
   - Я-то? Я - дядюшка Суицидмен... А вот как мне тебя именовать? Я и не знаю...
   - Я - Звездочёт! - попытался как можно торжественней представиться самоубийца.
   - Ай! Звездочёт! - засмеялся дядюшка Суицидмен. - Как ты себя только не называл, Некто Такой-тович Имярек! И Артём, и Коренков, и БЕГИ, и "Ё или Y", и Диандр, и даже до Фоторобота додумался. А я тебя вспомнил, вспомнил! Ты тот самый, который любит пионеров-шпионеров в автобусах с насиженных мест сгонять. Ну да разговор у нас затянулся...
   Дядюшка Суицидмен выдул изо рта струю розового дыма, она как-то зазмеилась, и вдруг розовый туман начал будто бы расступаться. В нём образовался проход с человеческий рост.
   - Пойдём, болезный Некто Такой-тович Имярек! ПиЗы у тебя всё равно нет, потому как ты и читать разучился и писать тоже. Пойдём, пойдём! Давай руку! Да не эту, с этой тебе ещё капать и капать... Правую давай...
   Звездочёт подал правую руку дядюшке Суицидмену, тот цепко схватил её своими сухими острыми пальцами, и они направились было к дыре в розовом тумане, но за их спиной раздался чей-то голос. Проводник самоубийц остановился, резво развернулся и удивлённо, даже как-то весело произнёс:
   - Светлый Юго-Западный? Хранитель Второго Столпа? Очень приятно... А ты не заметил? Мы уже ушли из Мира тюбиков...
   Артём так и стоял лицом к межпространственному коридору и спиной к собеседникам, между тем, он прекрасно знал, кто разговаривает с дядюшкой Суицидменом. Мало того, он понимал, что этот человек просит оставить его, Артёма Коренкова, здесь, на земле. И, что самое главное, проводник отказывается наотрез.
   А человеком этим был Чжункуй Хун, и говорил он по-китайски, очень-очень быстро, с какими-то даже унизительными интонациями.
   - А ты не забыл, Страж Весенних Дверей? - строго сказал дядюшка Суицидмен (вроде бы по-русски, хотя что здесь было именовать нерусским, Артём уже и не знал). - Если ты спасаешь человека, то ты должен будешь ему всю жизнь? Всю свою долгую жизнь, Светлый Юго-Западный! Очень долгую.... Ты берёшь на себя часть его кармы? Да не обкушался ли ты недозрелого лотоса?!
   Чжункуй Хун снова что-то залепетал, вроде того, что он понимает, и готов, и согласен, но Артёма ещё можно спасти, и к тому же он - И.О., у него своя миссия. Дядюшка Суицидмен медленно кивал, раскуривая свою трубку. Артём повернулся к остановке и был немного удручён всего лишь на мгновение мелькнувшей перед глазами картинкой. Он сам лежал в кровавой луже с обратной стороны остановки, а около него хлопотал китаец, пытаясь влить в рот какую-то жидкость из чёрного пузырька, а ещё один молодой мужчина, Артём его не узнал, перетягивал левую руку обрезками белой ткани. При этом ещё один Чжункуй Хун, казавшийся прозрачным в розовом тумане, стоял виновато и смиренно перед дядюшкой Суицидменом и всё что-то объяснял ему по-китайски.
   - Хорошо. Убедил, - сказал Проводник, когда Чжункуй Хун наконец умолк. - Станет ли он Исполняющим Обязанности - это ещё вопрос. Но ты знаешь, Светлый Юго-Западный, он должен будет в течение девяти дней найти себя, потому что он "пересыпался" в Синхроптозариуме, и если Колесо Судеб перевернётся, то...
   - Холосё, холосё, - Чжункуй Хун делал знаки Проводнику, - он найдёт, он всё-всё-всё найдёт, отпусти его...
   - Никогда не кончайте с собой по понедельникам... - напутственно произнёс дядюшка Суицидмен, и в эту секунду к Артёму подскочил китаец и изо всех сил начал выдёргивать его из розового тумана. Коренкову показалось, что он прорвал не меньше миллиона красных полиэтиленовых плёнок, прежде чем сумел с трудом приоткрыть глаза и почувствовать, как в рот ему кто-то льёт сладковатую жидкость.
  
   НИТРОДЕМБЕЛЬ
   - Меры предосторожности? - Валерка взял в руки банку и вслух прочитал памятку на этикетке. - Внимание. Беречь от огня. При проведении окрасочных работ, а также после их окончания необходимо тщательно проветрить помещение. Для защиты рук применять резиновые перчатки. Хранить в недоступном для детей месте.
   - Ну и что? - спросил рядовой Бобринский. - Чистые погоны - чистая совесть?
   - Пошли они все, откровенно говоря, в задницу. Сержант, рядовой... Я теперь главнокомандующий земного шара и мне на все вооруженные силы покакать с Эйфелевой башни...
   Под домашний арест на седьмой день Валерка решил заключить себя сам. Пить не было уже никаких сил, а длинная вереница родственников, друзей и соседей, похоже и не думала заканчиваться. Каждый считал своим долгом выпить с дембелем, причем, большинство стремилось выполнить этот долг на халяву и обязательно попутно посвятить вновь прибывшего во все тонкости проживания на "гражданке". В результате почти недельного пребывания в объятиях Бахуса, Валерке стало казаться, что он проходит некий обряд посвящения в гражданского человека. Не доставало только какой-нибудь торжественной присяги и страстного поцелуя махрового полотенца вместо полкового знамени в коленопреклонной позе под слёзы близких и дальних родственников.
   Первые шесть кругов превращения из гомо солдатикус в гомо сапиенс были успешно преодолены. На седьмой день свободы, во вторник, Валерка проснулся очень рано, почти в восемь часов. Было приятно поваляться в гражданской постельке и подумать о том, что уже никогда, никогда в жизни он не услышит мерзкую команду "Подъём!" и никогда никакая сила не заставит его делать утреннюю зарядку.
   Он вернулся только с рассветом, всю ночь вместе с Юлькой просидели у Тараканыча и, хотя пили не так, чтобы уж и много, но состояние после пробуждения по-русски называлось: уже на ногах, но ещё на рогах. "Врёт она все, - подумал Валерка, нехотя выползая из кровати. - Два года ждала... ни с кем, ни разу, даже в мыслях... Ни фига она не ждала. Да и Серый опять же...".
   Родная трёхкомнатная квартира после просторов казармы казалась ужасно тесной. Стены давили. Снова захотелось куда-нибудь пойти, вырваться на волю, подышать воздухом свободы, к Юльке, там или... "Стоп, - сказал сам себе Валерка, - если я пойду - опять придётся пить. А пить - уже нет сил. Надо хотя бы денёк оклематься".
   Он протопал в туалет, затем заглянул в ванную, умылся, почистил зубы, и тут под раковиной заметил большую жестяную банку, на которой крупными буквами было выведено: "ЛАК" и маленькими пониже: "Для паркетных полов".
   - А это - мысль, - произнес Валерка и присев на корточки, вскрыл жестянку. В нос сразу же ударил знакомый резкий дурманящий запах. Банка была полна наполовину. "Самый лучший способ перекантоваться денёк, - подумал он. - Предки на работе, бабулю поставим на тумбочку - пусть орёт: "Рота, смирно!", на звонки отвечает, а мы легонечко оттянемся...". Прихватив добычу, дембель-токсик вернулся в свою комнату, по пути попросив бабу Галю, говорить всем звонящим и приходящим, что его нет дома.
   "Кимарить" Валерка пристрастился в армии ещё по "духанке" на первом году службы. Нитрокраски и прочих токсичных изделий было завались, поэтому токсикоманил едва ли не весь сержантский и рядовой состав седьмого ракетного полка. А что было ещё делать? Когда покрываешь лаком свежеотшкрябанную "ЦеПуху" или красишь щитовую никто не прикажет натянуть противогаз. Уже через десять минут махать кисточкой становится чрезвычайно интересно, через пятнадцать мысли становятся вязкими как нагретый пластилин, а через полчаса начинаешь слышать забавный гул в голове - как будто сигнал от братьев по разуму из далёкого уголка галактики.
   На втором году, когда всё стало "положено", Валера каждую неделю хоть разок, да "удышивался" до розовых соплей. Тому немало способствовала специфика службы. Провезти на БД - боевое дежурство - травку или спиртное было не так-то просто. "Слоны" шмонали вдоль и поперёк. А красочку поначалу даже сами завозили в караул, дабы подкинуть работы солдатам - бездельникам. Конечно, после серии залетов лакокрасочные изделия ненадолго попадали в опалу, но затем на них снова переставали обращать внимание. Красить-то чем-то надо.
   Больше всего Валерке нравилось "кимарить" нитроэмалью. "Вольты" были мягкие, добрые и прикольные. Иногда придышивалось будто в краске живут маленькие инопланетяне и просят его помочь им. Вроде как, прилетели они на Землю и обнаружили, что климат здесь для них не подходящий и жить они могут только в нитрокрасителях. Хочется им несчастным обратно в свою далёкую вселенную на свою родную планету Коллоксилин, а улететь они не смогут, пока Валерка не сделает для них космический корабль из спичечных коробков.
   Несколько раз посещал глюк про машину времени. Правда, он был немного с изменой, но после накатывал такой кайф, что можно и потерпеть. Когда "удышка" достигала кульминационного момента, Валерка видел огромный зал, сплошь заставленный какой-то навороченной техникой. За огромным пультом сидели двое - парень и девушка. Они смеялись, девушка грозила токсикоману пальцем, а однажды даже сказала парню: "Опять этот токсикоман, неймётся же ему". Затем звучал странный комариный писк, и Валера открывал глаза. Он был дома, у себя в квартире, при этом отодвинувшись в прошлое года на полтора-два назад. Вот тут наступала измена. "Я же уже мог скоро дедушкой стать, до приказа полгода оставалось, а теперь всё по новой, опять всё по новой!". Постепенно картинка перед глазами начинала осыпаться как штукатурка, куски, хрустя и потрескивая, отваливались один за другим, и наступал кайф. За ложной осыпающейся реальностью проявлялась настоящая, мир твердел на глазах и всё вставало на свои места. От ощущения цельности и незыблемости бытия видимо и появлялась эта божественная эйфория. В будущее его тоже забрасывало несколько раз, но образы были слегка размытыми, как будто отражённые в мутном течении.
   Когда Валерка удышивался олифой, его пробивало на философские галлюцинации. Однажды он услышал Слепок Пустоты, а следом и увидел Отзвук Тишины. Как это могло произойти, пожалуй, объяснили бы только его братья по разуму с планеты Коллоксилин, но к тому времени он уже сделал звездолёт и отправил их в далёкую вселенную со скоростью света. А глюкало про "Золотой кайф" его посетило только раз, в самом начале службы. Всё развивалось там как в сказке про рыбака и про рыбку. Когда Валерка поймал "Золотой кайф" тот сразу же заявил: "Отпусти меня, рядовой, все желания выполню...". "Хочу стать черпаком!" - пожелал Валерка и сразу же ремень у него ослаб, а кирзачи сделались гармошкой. "Золотой кайф" снова попросился на свободу, но из цепкого солдатского глюка вырваться было непросто. "Хочу быть дедом!" - приказал Валерка и у него появился кожаный ремень с вогнутой бляхой, стоячий подворотничок чуть ли не в палец толщиной и подковы на ушитых сапогах. "Хочу на Дембель!!!" - заорал вконец оборзевший "стручок" и тут же "Золотой кайф" взорвался миллиардом золотистых снежинок и пропал в полиэтиленовом пакете с олифой.
   "Кузбасслак" Валерке не нравился абсолютно. "Вольты" от него были какие-то мрачные. То мозг плавно через рот перетекал в пакет, то мерещились чёрные генерал-майоры, летящие в гробах с крыльями. "Бен-Зин" же хоть и не навевал такую конкретную хмурь как "Кузбасслак", но и по приколу тоже не был. Придышивались какие-то непонятные геометрические фигуры, пересечения линий и нагромождения точек. Однажды было очень странное глюкало: вселенная перед Валеркиным уделанным взором, состоящая из бесконечного множества микроскопических чёрточек вдруг начала стремительно уменьшаться. Чёрточки жадно поедали сами себя и, достигнув нуля, начали уходить в его неведомо откуда взявшуюся бесконечность, утаскивая за собой и его, Валерку. Хорошо, что вовремя удалось оторваться от банки. После вдыхания паров "Бен-Зина", к тому же, жутко болела голова, и снились нехорошие сны. В этих снах Валерка видел в основном будущее. Будто бы он - бомж, живет в картонных ящиках недалеко от бензозаправочной станции и с жестянкой из-под краски пристает к заправляющимся водителям с одной-единственной просьбой: "Люди добрые, плесните граммулечку - дышать уже нечем"...
   ...Плотно прикрыв за собой дверь, Валерка сразу же занялся любимым делом. В дембельской сумке, так и не распакованной толком, со дня возвращения домой отыскался целлофановый пакет. Для того чтобы убедиться в абсолютной целости священной токситары, он надул его и, не обнаружив дыр, осторожно залил внутрь с полстакана лака. Усевшись в неглубокое кресло, Валерка правой рукой сжал пакет за горло, прильнул к узкой дырочке ртом и принялся равномерно вдыхать ядовито-острый аромат. Уже через пять минут неприятный запах пропал, в голове стал время от времени появляться вибрирующий гул, а лёгкие и жидкость на дне пакета постепенно слились в единое целое. Ещё через пару мгновений остекленевшие зрачки прикрылись тяжёлыми веками и уже всё существо, именовавшее себя Валеркой, перестало иметь место быть и растворилось в нитролаке.
   ...Когда Нитровалерка открыл глаза перед ним на стуле уже сидел рядовой Бобринский.
   - Дневальный! Почему посторонние в расположении? - закричал, было дембель, но тут же осекся и, оглядевшись, вспомнил, что находится у себя в комнате.
   - Ну, ты и уделался... просто в хлам, - разглядывая Валерку, произнес рядовой Бобринский. - Меры предосторожности-то хоть соблюдаешь?
   - Меры предосторожности? - Валерка взял в руки банку и вслух прочитал памятку на этикетке. - Внимание. Беречь от огня. При проведении окрасочных работ, а также после их окончания необходимо тщательно проветрить помещение. Для защиты рук применять резиновые перчатки. Хранить в недоступном для детей месте.
   - Ну и что? - спросил рядовой Бобринский. - Чистые погоны - чистая совесть?
   - Пошли они все, откровенно говоря, в задницу. Сержант, рядовой... Я теперь главнокомандующий земного шара и мне на все вооруженные силы покакать с Эйфелевой башни...
   А Бобринский выглядел неважно. Парадку, надетую на голое тело, помимо значков, шевронов и аксельбантов, украшали светло-коричневые пятна и следы плохо оттёртой побелки. На правом погоне, как и положено, золотились три буквы: ССС - Стратегические Силы Сдерживания. На левом их осталось только две, и это сразу же бросалось в глаза и вызывало резонные подозрения. Дополняла подозрительный облик фуражка с высоко задратой тульей, кое-как державшаяся на затылке. С лицом тоже было не всё в порядке. Фарфоровые глаза из-под нависших век глядели сквозь Валерку, сквозь стену за его спиной и ещё, чёрт знает сквозь сколько стен. На губах и на подбородке были всё те же светло-коричневые пятна, что и на кителе. И только нос, слегка вздернутый вверх и русый чуб, выбивавшийся из-под козырька фуражки, внушали некоторое доверие.
   - А ты, зёма, тоже не ахти выглядишь, - разглядев Бобринского, произнёс Валерка, - да, и это, ты как вошёл? Я же попросил всех ба...
   - Да брось, - ухмыльнулся рядовой, - типа сам не знаешь? Бабуля давно давит харю, дверь нараспашку. Ты мне скажи, старшина ведь меня сдал? Да? Старшина?
   - Не грузи, - разозлился Валерка. - Достал ты меня своими сержантами, старшинами. Я - гражданский человек! Всё! Не знаю я ничего, и знать не хочу!
   - Ладно, проехали, - неожиданно быстро согласился Бобринский. - Мне на самом-то деле тоже по барабану. Я тогда просто думал - земеля, братан, своего не сдаст, а он, видать, рубануться решил... Ну, ну, сверчок хренов... Дятел - птица залётная...
   Пока рядовой продолжал на все лады поминать старшину, Валерка осторожно открыл банку и добавил в пакет ещё полстакана лака.
   - Будешь? - тихо спросил он.
   - А не запалимся? - также тихо переспросил Бобринский, принимая пакет.
   - Да нет, на этот раз, всё чисто. Дёрни разок, а я пойду ещё пакет поищу...
   Сколько Валерка не бродил по квартире, ни одного целого без дыр пакета как назло не нашлось. Он тихонько заглянул в комнату бабы Гали - та и в самом деле "топила массу". Дембель вернулся к себе и обнаружил, что меры предосторожности, которые советовала соблюдать банка с лаком, он "пускает по бороде". В комнате стоял невыразимый духан, как будто здесь только что завершился конгресс шпаклёвщиков и маляров. Тщательно проветривать помещение при проведении окрасочных работ, а также надевать резиновые перчатки, никто не собирался. Валерка открыл фрамугу. Сырая ноябрьская прохлада стала робко заползать в комнату, но лакокрасочный запах не желал так просто сдавать занятых позиций. "Секастый" Бобринский оторвался от пакета и проявил смекалку:
   - Сольёшь папе-маме, что решил тумбочку залакировать...
   - Стоп, а кисточка где? - Валерка недоумённо огляделся по сторонам.
   - Лакировать и тряпочкой можно. Помнишь, как во втором карауле "зашатали" потерну...
   ... В потерне, как всегда, царил полумрак. Бобринский сосредоточенно мазал стену палкой, на конце которой была намотана тряпка. Время от времени, он окунал её в банку с грязно-синей краской, затем удивленно рассматривал импровизированную кисточку, глубоко вдыхал аромат нитры и продолжал работать. По остервенению, с каким он тыкал палкой в стену, Валерка понял, что рядовой Бобринский от покраски уже испытывает истинное удовольствие.
   Утром этого дня на Боевую Стартовую Позицию N2 приехал прапорщик Приходько и с ним ещё двое солдат с "маточной". Сетку-100 отключили, и прапорщик довёл до личного состава план-задание на день. Укрепленцев он отправил косить траву на периметр, Бобринского красить стены, а сам с младшим сержантом Потаповым засел в карауле играть в карты на щелбаны. Люк в потерну - узкий длинный подземный переход, связывающий караулку с внешним миром - оставили открытым для лучшей циркуляции воздуха.
   Помимо краски, прапорщик Приходько привёз с собой два респиратора, зато кисточки забыл. Он приказал Бобринскому проявить солдатскую смекалку и во время покраски не снимать респиратор. Первый приказ был выполнен быстро и в срок, а второй полностью проигнорирован.
   Уже через полчаса выполнения боевого задания Бобринский увидел, как по потерне к нему идут два грязных стоптанных кирзача. "Проверяющих послали", - подумал рядовой и спешно натянул респиратор. Сапоги остановились около него, выполнили команду "Кру-гом!", щёлкнули каблуками и пошли в обратном направлении. И тут Бобринский увидел на входе в потерну со стороны караула неясный силуэт.
   Валерка понял, что Бобринский его заметил. Рядовой бросил тыкать своей палкой, подошёл к нему и глухо, через респиратор, сказал:
   - Ты дух и я "дух". Давай будем дружить?
   - Я, зёма, уже дембель, а тебе ещё полтора года трубить.
   - А как оно там, на гражданке?
   - Да всё так же: краска есть, а жизни нету...
   В эту секунду из карпома донёсся громогласный бас прапорщика:
   - Рядовой Бобринский, вы с кем там пиз...дите?
   - Товарищ прапорщик, тут говорят, на гражданке краска есть, а жизни нету. Это правда?
   - Это происки вероятного противника. У тебя что, краска закончилась?
   - Никак нет...
   - Тогда нехрен тут стоять, иди, крась, на...
   ... - Нехило тогда тебе Потапов "прозвонил фанеру", - сказал Валерка Бобринскому, передавая пакет с лаком.
   - Да это-то фигня. Он меня тогда два часа гонял по потерне в противогазе и в ОЗК. Я чуть не вздёрнулся.
   - А помнишь тот залёт на "десятке"? Шкуру тогда на губу посадили, а ты отмазался...
   - Шкура сам виноват... Какого, спрашивается, было доказывать майору Криворучкину, что земля плоская и поэтому Америки не существует?
   - А ведь её действительно могло не существовать, если бы ты тогда президента не уговорил...
   ... Было три часа ночи, когда младший сержант Бобринский "сел на собаку". На этот раз он заступил начальником караула на БСП N5, которая располагалась на самой "маточной". Нести здесь боевое дежурство было сущим наказанием. Туда-сюда шныряли "слоны", так что, всё время приходилось сидеть в полной амуниции и постоянной готовности нырнуть в потерну и отдать честь каждому проходящему офицеру. О какой-либо расслабухе приходилось забыть.
   Но в тот раз Бобринский не выдержал. Боевой расчёт во главе с подполковником Онопко уже протопал на командный пункт, и начальник караула решил достойно скоротать ночь. С собой у него была небольшая баночка с "Кузбасслаком". Он заполнил пакет чёрной отвратной жидкостью и, подумав: "Главное - мозгам не дать вытечь", принялся вдыхать тяжёлый аромат.
   Без пятнадцати минут четыре Бобринский, оторвавшись от заветного пакетика, связался с "одиннадцатым", запросил питание на БПУ и, получив разрешение, полез в башенно-пулемётную установку осматривать периметр.
   Через прибор ночного видения всё окружающее виделось в зелёных полуразмытых тонах. Но младший сержант сразу же разглядел около сто первого сооружения подозрительное скопление народа, несколько джипов и какое-то движение. Спустившись вниз, Бобринский доложил по ГГС: "Периметр осмотрен. Замечаний нет. Пункт 3 норма". И только он решился приложиться к пакетику, как вдруг связь снова заработала, и командир дежурной смены подполковник Онопко загрохотал:
   - Внимание, караул! Выполнить команду 666! Перевести ЭЗ в третий режим! Форма одежды парадная! К нам прибыл Президент Российской Федерации с чрезвычайными полномочиями! Мы наносим превентивный удар по США!
   Начальника караула обуял ужас поначалу не столько из-за войны с Америкой, американцы, по его мнению, давно уже были не жильцы, сколько из-за того, что президент может увидеть плохо вымытую потерну.
   Но тут до Бобринского начал доходить смысл всего происходящего - война! Он вдруг ясно представил себе, что дембеля не будет. "Как же так, - подумал он. - Год службы коту под хвост. А что станет с мамой?". Он как наяву увидел её со слезами на глазах, в чёрном платочке, который так резко диссонировал с ярко красными губами. А потом увидел свою племянницу, как олицетворение всех детей мира, её гадкого кирпичного цвета бантики, ухмылку, точь-в-точь такую же, с которой она смотрела на него в дупель пьяного перед отъездом на призывной пункт.
   "Я уговорю президента не мочить Штаты", - решил Бобринский.
   Младший сержант потуже затянул ремень, нацепил сумку с противогазом, спустился в потерну и стал ждать высоких гостей. Президента он узнал сразу среди целой толпы генералов в чёрных мундирах. Выделялся тот особой печатью ответственности на высоком челе. В походке, взгляде, движениях рук чувствовалась уверенность и властность. В руках его был чёрный чемодан, а в нём краснела кнопка. Бобринский отдал честь и дрожащим голосом произнес:
   - Товарищ Президент, господин Главнокомандующий... Начальник караула БСП N5 младший сержант Бобринский! Разрешите обратиться?
   - Обратитесь, господин младший сержант, - президент остановился. Вместе с ним замерли все генералы в чёрном.
   - Может не надо, а? - робко попросил военнослужащий. - У них ведь тоже ракеты есть...
   - Струсили, младший сержант?
   - Никак нет, господин президент! Я не думаю! Просто тушёнка на случай ядерной войны уже вся растащена...
   - Как растащена? Кто допустил? - рассердился президент.
   - Не знаю, но думаю прапорщик Приходько. Он всё время там, в бомбоубежище, ошивается.
   - Так. Ещё замечания есть? - спросил президент и одному из генералов в чёрном тихо шепнул: "Прапорщика Приходько кастрировать и в бомбоубежище больше не впускать".
   - А вот Шкура говорит, что Америки вообще не существует...
   - Это он преувеличил, но кое-какие штаты мы сейчас сократим.
   Тут Бобринский рухнул на колени, начал целовать руку президента, держащую чемоданчик с красной кнопкой и причитать:
   - Молю, батюшка, пожалей окаянных! Не надо войны! Ну их, этих американцев, сами от ожирения скоро подохнут.
   - От ожиренья, говоришь? - задумчиво переспросил президент. - А ведь это хорошо, это мысль. Чем толще вероятный противник, тем больше шансов на попадание в него шальной ракетой. Пускай янки ещё пожируют. Так, - уже обращаясь к чёрным генералам, распорядился президент, - запуск отложить, войну перенести на конец второй декады марта. Младшего сержанта наградить банкой тушёнки.
   - А можно лучше баночку нитроэмали? - попросил Бобринский.
   Президент кивнул, повернулся и пошёл прочь...
   В эту же секунду по ушам резанул сигнал связи.
   - Спишь, Бобринский, ёп...твою мать? - раздался такой родной и до боли знакомый голос подполковника.
   - Никак нет, товарищ подполковник, - бодро отозвался начальник караула.
   - Доложите обстановку!
   - Боевой пост N 12 принял. Аппаратура и оборудование в исходном состоянии, ТСО и пломбировка в норме. Замечания доложены!..
   ... Валерка закурил сигарету и протянул пачку Бобринскому.
   - А знаешь, почему ракетчики в День ракетных войск не шляются по городу в сиську пьяные, мордобой не устраивают и в фонтанах не купаются?
   - Не знаю... Холодно, наверно? Семнадцатое декабря - не май месяц.
   - Нет.
   - Ну, может, чтобы себя террористам не выдать? Если меня боевики захватят, я им всё выложу...
   - Да упёрся ты этим террористам. Они больные, что ли на БСП нападать, где такая шара сидит вооружённая до зубов? Да ещё под электрозаграждением в три тысячи вольт. Им проще на школу, на театр там или на ментуру, в конце концов. Да и что ты им можешь рассказать? Как туда проехать? Это и без тебя любой боевик знает. Ну, сдаёшься?
   - Ну, не знаю... Задолбал уже, говори, давай!
   - Да всё просто. Ракетчики сами не осознают того, что за годы сидения в караулах, в замкнутом пространстве, у них развивается агорафобия, или боязнь свободы. Вот ты, почему, зёма, не попёрся сегодня никуда и остался сидеть в этой комнате? Думаешь, потому что тебе пить надоело? Да нет, тебе в этих четырёх стенах уютнее. Вот так эсэсэсовцы и день ракетчика отмечают - каждый в своей караулке.
   Бобринский внезапно умолк, уставился на противоположную стену и вдруг таинственным шёпотом спросил:
   - Ты его видишь?
   - Кого? - отозвался Валерка.
   - Стеклянного!
   - А... стеклянного... - Валерка махнул рукой. - Они часто после "нитры" бродят. Стеклянный, оловянный, деревянный...
   - Смотри, в окно заходит и исчезает, - удивился Бобринский. - Я думаю, неспроста этот Стеклянный к нам зашёл...
   - Слушай, кончай грузить, - сказал Валерка и затушил бычок о крышку банки.
   - Да, меры предосторожности ты никогда не соблюдал... - вздохнул Бобринский. - Сам же читал: "Беречь от огня".
   - Можно подумать, ты их когда-то соблюдал, Герострат недоделанный...
   ... - Ну вот я и говорю, товарищ старший лейтенант, - уже не в первый раз объяснял Бобринский, - огонь шёл со стороны Михайловки. Наверное, мужики пал пускали. Пламя ветром и понесло.
   - Ветром, говоришь... - старший лейтенант Зарубин тоскливо оглядывал территорию БСП N3. Зрелище было наглядной иллюстрацией к песне "Враги сожгли родную хату". Сухая трава превратилась в пепел. Вдалеке, за сооружением N1 пускали чёрные клубы, взорвавшиеся дымовые шашки. А около "карпома" догорали сплетения кабелей и проводов.
   - Как в анекдоте, - ляпнул сержант Карнаухов, - "мама, не волнуйся, пишу из горящего танка".
   - Какого хрена ты снимал эту афганку? - спросил старлей, разглядывая обгорелые бумажки, бывшие когда-то военным билетом младшего сержанта Бобринского.
   - Полыхало всё, я выскочил из "карпома". Сначала афганкой огонь сбивал, потом оператор одеяло принёс, и я побежал тушить огонь вокруг сооружения N1, - Бобринскому уже порядком надоело объясняться по поводу происшествия.
   - За проявленные мужество и отвагу при тушении пожара объявляю благодарность! А за утраченные афганку и военный билет... - старлей задумался. - Задрачу на "десятке"! Из наряда в наряд будешь, как дух летать, беспилотный!
   - Есть! - отозвался Бобринский и представил себе, что бы могло быть, не прояви он вовремя вместо мужества и отваги смекалку и находчивость.
   Третий караул седьмого ракетного полка был самым дальним, до приказа младшему сержанту Бобринскому оставалось 139 дней, служба катилась к дембелю, а потому на дежурстве "дед" особо не надрывался. И чего было делать-то: ешь да спи. В этот раз он, к тому же, прихватил с собой пакетик хорошей травы, и, покуривая её, предавался мечтам о "гражданке". "Гражданка" у него была вполне конкретная - Юлька Грачева, которая вот уже на протяжении полутора лет в каждом письме клялась в своей верности и любви.
   На третий день боевого дежурства, когда трава закончилась, Бобринский вскрыл неприкосновенный запас: полулитровую банку с нитроэмалью, припрятанную в аппаратной ещё месяц назад. После обеда, сев за пульт оператора и отправив рядового Магомедбекова отсыпаться, младший сержант залил краску в полиэтиленовый пакет и погрузился в нитроэйфорию. Полчаса просидев над пакетом и так и не словив ожидаемого кайфа, "дед" плюнул и решил, что за месяц краска в неплотно закрытой банке выдохлась. Тогда он распотрошил остатки "косяков", немного добавил табака и забил небольшую "пятку". "А пяточка-то забита Ахиллесова", - подумал он, чиркнул спичкой и основательно затянулся. В этот момент ему вдруг почудились за окном в дыре бронештор какие-то всполохи. Младший сержант подошёл поближе, заглянул в "иллюминатор", и его фарфоровые глаза медленно полезли на лоб: вся площадка перед караулом была объята ярким фиолетовым огнём. Трещала сухая трава, оранжевый дым заволакивал небосвод.
   Бобринский опрометью кинулся к пульту, нажал ГГС и вызвал "одиннадцатого".
   - Что там у вас? - услышал он голос Зарубина.
   - Товарищ старший лейтенант, у нас огонь возле карпома.
   - Как огонь?
   - Не знаю, может, кто пал пустил...
   - Залезь в БПУ, осмотри периметр, - скомандовал Зарубин, - а я вышлю отделение усиления.
   Бобринский мигом заскочил в БПУ, покрутился, не увидев ничего подозрительного, спрыгнул вниз и снова рванул к окну, за которым заметил огонь. Всё видимое через "иллюминатор" пространство полыхало. Огонь был настолько близко к карпому, что Бобринский даже отпрянул от окна. Он снова подскочил к пульту и вышел на связь:
   - Как обстановка? - снова услышал он тревожный голос старлея.
   - Товарищ старший лейтенант, полыхает. Прошу разрешения на отключение ЭЗ и питание на люк потерны.
   - Подожди, - ответил Зарубин.
   Связь на пару минут прервалась, видимо, Зарубин связывался с командиром дежурной смены, а потом Бобринский услышал голос майора Криворучкина:
   - Так, сержант, - Криворучкин отдавал приказы чётко и ясно, - отключаешь ЭЗ, выходишь через люк на территорию, снимаешь остаточное напряжение с сетки-100, проходишь к карпому и подручными средствами приступаешь к тушению пожара. Всё понял?
   - Так точно, товарищ майор! - ответил Бобринский.
   - Действуй! Отделение усиления уже выехало, скоро будет.
   Начальник караула с трудом растолкал заспанного оператора, посадил его за пульт, а сам, отключив ЭЗ, выбрался наружу. Не дойдя, до карпома метров пять Бобринский понял, что никакого пожара нет - то ли "пяточка" и впрямь была Ахиллесова, то ли краска не очень-то и выдохлась. Удивлённо побродив по тому месту, где он явно видел огонь, пошуршав сухостоем, младший сержант принял единственно верное решение.
   Спички у Бобринского всегда были с собой, а для того, чтобы траву побыстрее разжечь, он извлёк из внутреннего кармана афганки военный билет, вырвал из него один за другим несколько страничек, скрутил из них жгутики, подложил под ворох сухостоя и поджёг. Остальное доделал ветер. В считанные минуты он разметал огонь по всей территории Боевой Стартовой Позиции и погнал его дальше в сторону Михайловки. Бобринский сидел около карпома, задумчиво курил и смотрел, как догорает его афганка с корочками военника. Вдалеке, за сооружением N1 начали взрываться дымовые шашки...
   ...- Я думаю, всё-таки старшина, гад, сдал, - задумчиво произнёс Бобринский. - Мы тогда бухали в каптерке: я, он, Шкура, Вжик и Карабах. Я всё и рассказал. Они прикололись, а через три дня меня и разжаловали. Шкура тогда в очередной раз залетел "на губу", Вжик и Карабах заступили на дежурство, в казарме оставался только он. По-любому выходит, что он...
   - Слушай, земеля, какая разница, - сказал Валерка, - он - не он. Сам же говоришь: чистые погоны - чистая совесть...
   За окном уже стало смеркаться. Валерка с трудом поднялся с кресла, подошёл к выключателю и устало сказал:
   - А тумбочку-то мы так и не залакировали...
   Он включил свет, обернулся и оглядел комнату, щурясь от яркой, режущей глаза лампочки.
   Караулка была пуста...
   Окно распахнуто настежь...
   "Дембель - это маленькая смерть" - подумал рядовой Бобринский и, плюнув на так и не залакированную тумбочку, завалился спать.
  
   СКВОЗНЯК
   - Женька ко мне в "Любашу" заскочил, весь взъерошенный, такой очумевший, и давай: "Касса, Касса, ессай, ессай быса-быса! Ситаюсему окна плёхо, осень плёхо"! - Андрюха Касаткин смешно морщил лицо, узил глаза, подражая китайцу, когда в очередной раз рассказывал Артёму историю его спасения.
   - Как же вы меня все-таки отыскали? - спросил Коренков. - Я же за остановкой лежал...
   - Это ты у Женьки спрашивай, - Касаткин ухмыльнулся, - не знаю... Только он мне конкретно дорогу показывал. По просёлочным дорогам! А там грязища такая! Как не застряли - сам удивляюсь... Спасибо "Любаше" - какая бы она не была Шеврале, но всё-таки - Нива! Короче через Безымянку выбрались на тот перекрёсток, и он мне сразу указал, вон туда, мол, к остановке... Подогнали, а там ты лежишь. Ну и давай, так сказать, тебя реанимировать...
   Уже четвёртый день Артём жил у Чжункуй Хуна в его маленькой почерневшей от времени деревянной избе на отшибе Усть-Тырки. Первые сутки Коренков просто спал то ли по причине большой потери крови, то ли из-за зелья, которым китаец всё время потчевал постояльца, то ли просто из-за перенесённого стресса. После пробуждения мир мало-помалу начал обретать звуки, запахи и цвета. В небольшой комнатке, где лежал Артём, пахло непривычно резко, причем ароматы постоянно менялись от нестерпимо жгучих и едких до мягких, почти воздушных - всё зависело от каких-то непонятных манипуляций Чжункуй Хуна, суетившегося в соседней комнате и что-то постоянно напевавшего себе под нос, аккомпанируя склянками, баночками и бутыльками. В бане, куда Коренков отправился сразу после пробуждения, пахло луговыми травами, чем-то родным и до боли знакомым, а тазики звучали глуше и ниже, смешиваясь с шипением воды в баке и хлёсткими ударами веника. На улице же было, как и в любой деревне - пахло холодом, навозом, дымом от печей и ещё кислым молоком.
   Артёмовское море сознания обнажило всё, что хранилось в его памяти. Словно сквозь толщу воды он видел на дне всю свою прошлую жизнь, легко находил нужные слова и сравнения, вспоминал давно забытые события, потерянные вещи, встречавшихся на его пути людей. Он рассматривал всё это через призму воды, но нырять в глубину, чтобы воскресить прошлое не было никакого желания. Казалось оно теперь пустым и ненужным. За исключением разве что Лунары...
   - Да ты, Кореш, не грузись! Я, знаешь, сколько раз память терял? - продолжал беззаботно болтать Касаткин. - Сейчас уже и не вспомню! Бывало, просыпаешься: кто я? Где я? Что со мной? Потом накатишь стаканягу и всё! В смысле, вопросы эти сами собой отпадают и вперёд! А там и память просыпается... У тебя-то как? Нормально?
   - Да вроде нормально... Так, слабость небольшая, да голова побаливает...
   - Давай ещё "трезвунчику" хряпни, - Касаткин разлил по стаканам "трезвун-воды". - Я тебе ещё в прошлый раз хотел сказать спасибо большое...
   - За что?
   - Да как за что? Если б ты тогда не заехал ко мне, я бы, наверное, так и подох в этом Юпино. А здесь, в Усть-Тырке, ты не поверишь, человеком стал. И всё благодаря Женьке да Финюгину. Да ещё вот ей, - бывший одноклассник кивнул на бутылку с газировкой. - Пить бросил, Женька меня подлечил и посоветовал Финюгину взять к себе шофёром. Я и не знал вовсе, что такой кипиш поднимется из-за этих семечек. Ну да фигня всё это... В Усть-Тырку они не сунутся...
   - А если сунутся?
   - Если сунутся, спрашиваешь? - Касаткин подумал и вдруг засмеялся. - Финюгин на них свой ударный батальон лягушек натравит! Ква-ква-ква! И пиз...дец вам братва! Эти твари, знаешь, какие?! Женька-цзы их так отдрессировал, что они за нас любому глотку порвут!
   Коренков представил себе десант лягушек, спускающийся на парашютах прямо на крыши чёрных джипов, и стальными зубами разгрызающий металл. Маленькие "коммандос" цвета "хаки" подпрыгивали, вытягивали задние лапки и молниеносными каратистскими ударами укладывали врага на землю. Справа уже набегала ударная кавалерия лягушек на кабанах. Эта картина, полная абсурда, но в то же время непоколебимой уверенности, что так оно и будет, вызвала настоящий шквал смеха. Не того, искусственного, закадрового, которым видеооператор измерял раньше эпизоды своей жизни, а здорового, пронзающего с головы до ног надеждой и оптимизмом. Артём хохотал, откинувшись на подушки своей лежанки. "Давно я так не смеялся, - подумал он, - дня три-четыре, что я здесь нахожусь точно... Да что там дня - месяца..."
   Впервые, пожалуй, Коренков чувствовал себя в безопасности - он был здесь свой среди своих. И этот маленький домик, выбеленный изнутри в странный сиреневый цвет, заставленный с потолка до пола какими-то баночками с настоями и отварами, в котором Артём за три дня вынужденного безделья выучил скрипы каждой половицы, который измерил вдоль и поперёк, когда потихоньку начал ходить... И эта комната с жёлтыми занавесками вместо дверей, маленьким низким оконцем со ставнями, постоянно запираемыми на ночь снаружи, где и помещаются только лежанка, стол со стулом и полка с книгами и, видимо, очень древними свитками на китайском языке... И Чжункуй Хун, которого за глаза в деревне все называют Женькой, почтительно добавляя при этом "цзы", и Касаткин... Не тот обросший замызганный испитый мужик, каким увидел его Артём в Юпино, а будто обновлённый, живой и полный необъяснимого оптимизма... Всё это было надёжнее самой крепкой охраны и ближе самых кровных родственников.
   Почему-то вспомнилась Артёму картинка, которую представлял он, читая "Одиссею". Мог ли он тогда знать, что судьба снова забросит его в Усть-Тырку? Мог ли предчувствовать, что связано это будет как раз с потерей памяти? Но почему это случилось именно с ним? Лотосы ли тому виной? Их ведь как раз Чжункуй Хун ему и преподнёс... Значит, он знал? Или так сказалась депривация? Тогда виноват Касаткин? А если не то и не другое, тогда почему?
   ... - Ну ладно, Кореш, ты давай не смурей, - сказал Касаткин, поднимаясь со стула. - Я завтра-послезавтра ещё забегу. Женьке-цзы привет передавай!
   - Передам, передам.
   - Да! Может тебе чего из города привезти?
   Артём задумался...
   - Нет. Я у Чжункуя тут на полном обеспечении, так что пока ничего не надо...
   Чжункуй Хун заботился об Артёме как ребёнок, о своём единственном друге-тамагочи. Китаец пичкал его своими травами, лечил, менял повязки на изрезанной руке. После бани переодел во всё чистое и новое: где-то раздобыл спортивные штаны, майку, куртку, ботинки. Каждое утро, просыпаясь, Артём находил на столе свежие блинчики или пирожки, видимо, приготовленные по просьбе хозяина какой-нибудь соседской бабушкой. Обед и ужин китаец приносил из деревенской столовой, а в холодильнике всегда были свежие яблоки, апельсины и бананы. Целыми днями Чжункуй Хун где-то пропадал, предоставляя Коренкова самому себе, а также единственному телевизионному каналу, который чудом ловился в Усть-Тырке. Вечерами же, готовя лекарственные сиропы, капли, настои или мази, хозяин забавлял Артёма народным китайским фольклором. Лучший путь, рассказывал он, восьмеричный. Четыре слова - это лучшая мудрость. Лучшая истина - это уничтожение желаний. Лучший из людей тот, кто дальновиден.
   Когда Коренков спросил его, что такое "хе", китаец ответил, что в эпоху Чуньцю термин "хэ" воплощал в себе символ достижения единства посредством столкновения и взаимопреодоления полярных сил, то есть Великое Слияние. А обладатель "хэ" - человек, лишённый жестокого сердца, он благороден, светел и движется по Срединному Пути.
   А ещё Чжункуй Хун рассказал Артёму три притчи - по одной в каждый вечер. Были они похожи на сказки без конца, тем более, что рассказывал их китаец медленно, даже как-то распевно, не упуская из виду ни малейших деталей одежды, речи, обстановки дворцов и хижин. Казалось даже, говорит он о том, что видел сам, собственными глазами и все события эти происходили при его участии. Если бы Артём прочитал притчи в книжке на чисто русском языке, они, возможно, и не произвели бы на него впечатления, а так, в устах китайца с его забавным акцентом с его долгими подборами подходящих слов, эти рассказы завораживали и очаровывали. И хотя от всех трёх историй щедро тянуло замогильным душком, с откровенной азиатской кровавой беспощадностью, Коренков запомнил их едва ли не дословно.
   Первая притча была, пожалуй, и самой жуткой.
   Давным-давно во времена гимнов и жертвоприношений здравствовал князь Ю-бо. Был он знатным и могущественным, владел многими землями, правил мудро, отчего род его богател и прославлял себя по всей Поднебесной. Но богатство не радовало князя, и слава не льстила ему. Одна забота не давала покоя - хотел он стать владельцем самой большой коллекции самых удивительных статуэток. Собирал он её по всем землям и уделам Великой Ся. Но пришёл момент, когда фигурок людей и животных, богов и демонов накопилось больше четырёх сотен, и стали они повторяться. Опечалился князь, решивший, что заветного числа - четырёхсот сорока четырёх - ему не собрать, ведь век его клонился к закату, а всё самое удивительное и искусное уже было в коллекции. Но рассказали ему о монахе-отшельнике. Нелегко было добраться до хижины, где в одиночестве молился он и творил, но искуснее мастера по резьбе не было в Поднебесной. В конечную весну князь с многочисленными слугами собрался в путь и несколько дней плутал в предгорьях, силясь разыскать монаха в его хижине в начале великой реки Янцзы. И он нашёл его. Мастер выслушал князя. С почтительным изумлением он любовался привезёнными статуэтками и, вняв просьбе Ю-бо, обещал сделать фигурки ещё тоньше резьбой, изящней в цветах и оттенках, оживающих при одном взгляде на них, но по одной за год. Следующей весной князь вновь посетил хижину отшельника. С восторгом взирал он на божественную фигурку воина, выполненную из камня. "Как отблагодарить мне тебя! - воскликнул благодарный Ю-бо. - Возьми деньги или золото, сколько пожелаешь!" Но отказался монах от награды. На следующий год он преподнёс князю ещё более тонкую работу - фигурку рыбака из сандалового дерева. И опять Ю-бо восторгался работой и мастерством отшельника. Третьей была статуэтка музыканта из бивня мамонта. Когда князь взял её, ему почудилась неземная по своей красоте музыка. "Это четыреста сороковая фигурка в моей коллекции, - сказал он мастеру. - И самая прекрасная. Но мне нужно ещё четыре. Сможешь ли ты создать что-то ещё более прекрасное и ещё более живое?" "Смогу, - ответил монах, - но только не спрашивай, из какого материала они будут изготовлены". Князь согласился с мастером и через год вновь посетил его хижину, сгорая от нетерпения и предвкушения. И монах не обманул его ожиданий. Он сидел на маленькой скамеечке, кутая ноги в плотном покрывале. "Возьми статуэтку вон там", - указал мастер рукой на столик, однако же, сам он не поднялся. Но князь на это не обратил никакого внимания, он любовался работой монаха. На столике стояла статуэтка мальчика. Он почтительно и смиренно взирал на князя, будто ожидая его распоряжений. Ю-бо взял фигурку в руки и держал её настолько аккуратно, точно боялся неосторожным движением причинить вред этому маленькому человечку. Князь, не в силах оторвать взгляда от малыша, поблагодарил мастера и вновь спросил, какая награда будет достойна столь изящной работы. Но ничего не ответил отшельник. Следующей весной так же на столике стояла фигурка юноши - уверенного, смелого, каким и был сам Ю-бо когда-то. И казалось князю, более живое сделать невозможно. А мастер, также сидя, но уже на подушках, пообещал удивить его и на следующий год. Очередной весной Ю-бо вновь вошёл в хижину монаха. Тот лежал в углу на лежанке, укрывшись одеялом. "Статуэтка там же", - промолвил он, указав рукой в сторону столика. Но князь уже и сам знал это. Он кинулся к фигурке, не в силах сдержать любопытства. Перед ним был мужчина: вельможа или сановник. Горделивая походка, взгляд, жесты рук. "Да он мною командует! - воскликнул князь. - Как смеет этот червь!" Но потом Ю-бо устыдился своих эмоций, ведь перед ним была всего лишь статуэтка. Весь следующий год князь ни о чём другом думать не мог, как только о четыреста сорок четвёртой фигурке. Он рассматривал три последних, нашедших своё место на высоких золотых постаментах в юго-западном углу главной залы дворца. Они жили, вели беседы с князем, напоминали о давно забытом, рассказывали о будущем. Когда же весна повернула к лету, князь с трепетом и волнением двинулся в путь к великому мастеру. Монах лежал в одиночестве на лежанке, под плотным, сложенным в несколько слоёв, покрывалом, из-под которого выглядывала лишь голова. Тут только князь заподозрил неладное - слишком маленьким было тело отшельника, выделявшееся явственно. Ю-бо взглянул на статуэтку. Это был старик, который держал рукой голову змеи. В последнем своём усилии, она извилась всем своим телом вокруг его руки, силясь одолеть старца. Князь шагнул было к статуэтке, но она укоризненно покачала головой, тогда Ю-бо бросился к постели мастера. Тут только, увидев, что у монаха нет ни рук, ни ног и поняв, из чего сделаны последние четыре статуэтки, он подошёл к столику, взял вожделенную фигурку в руки и долго смотрел на неё. "Нет..." - прошептал он. "Да!" - сказала статуэтка старика. "Но как! - воскликнул князь. - Я ещё понимаю, те три мастер мог сделать из своих ног и одной руки! Но как же он сделал тебя! Чем?!"
   На этом Чжункуй Хун замолчал, продолжая греметь своими склянками. Артём сначала ожидал продолжения, а потом спросил: "Как же он сделал четвёртую статуэтку?" Китаец посмотрел на него, пожал плечами и ответил: "Ещё великий Кун-цзы говорил: "Не повторяю тем, кто не способен отыскать по одному углу три остальные"...
   Вторая притча была не менее таинственна и красива. Речь в ней шла об императоре Тао-ване. Слава о мудрости государя жила в Поднебесной всё поколение - пока правили его потомки. Был он в государственных делах благоговейно сосредоточен, экономен в расходах, жалел людей, использовал их лишь в надлежащую пору, тогда, когда не заняты были подданные его земледельческими работами, а потому внушал доверие и пользовался безмерной любовью. И вот к нему пришли северные князья и стали жаловаться: "Собаки-жуны вместо почтительности дарят раздор и грабежи. Утихомирить надо их, пока войной не пошли на Поднебесную". И таких жалоб была не одна, и не две. Числом восемь было тех жалоб. А восемь Тао-вань всегда почитал за священное число. И думал он: войною ли идти на непокорные земли или ещё сезон ждать? И решил принести жертвы, чтобы предки его разрешили сомнения. И пошёл в урочный день он в Храм своих отцов. И возливал он вино, призывая духи предков, и таблички поставил, не забыв никого, и принёс жертву ди. Но сомнения не покидали его. Решил император тогда спросить самого мудрого учителя Шань-цзы, слава о котором далеко за пределы Поднебесной распространилась. Поехал к нему император, окружив себя свитой и князьями. Принял его учитель, высказал величайшее почтение, в ао усадил, самое почётное место. И спрашивал государь, как дела у школы Шань-цзы, мудры ли его ученики, и нет ли среди них достойных места управляющего в его имении? Отрицательно ответил Шань-цзы: "Честных имею много вокруг, добрых немало, мудрость годами даруется, а чтобы кто-то обладал всеми качествами... А ведь только такой человек способен служить государю..." Видя, что, как и сказывали, Шань-цзы учёный человек, задал император и мучивший его вопрос: "Скажи, благородный муж, нужно ли начинать войну с непокорными княжествами, или стоит рассчитывать на мудрость их правителей, нашу внешнюю политику и благодать свыше?" Подумал Шань-цзы, крепко подумал, а потом предложил: "Построй, государь, своё войско, выйди к нему с речью, а потом спроси первого попавшегося простого воина, нужно ли, по его мнению, начинать войну. И сделай так, как он скажет!"
   "Воистину, мудрость твоя много пользы может принести стране!" - воскликнул император и повелел сделать, как советовал Шань-цзы. И вот выстроилось войско: несметное число колесниц, всадников и простых воинов. И вышел к ним государь и сказал так: "Дети мои, ибо все вы вызываете боль в моём сердце! Все Предки Нынешней Династии моей с особым рачением и заботой строили величайшую Поднебесную, которая есть наш дом, наши родители, и наши предки! Велик был Августейший отец мой! Он дал нам жизнь и возможность трудиться, дал небо и землю такими, какими вы их видите! Он выстроил Храмы, чтобы вы не ходили вслепую, как котята, он выстроил школы, чтобы вы несли светоч знаний будущим поколениям. Вот и я пришёл, чтобы порадеть за вас, за ваших детей и внуков, вперёд на несколько колен. Дадим ли мы нашу страну на поругание! Допустим ли, чтобы поминали имена наши как трусливых псов!" Император спустился с колесницы, прошёл перед рядами воинов и подошёл к одному из них, с мужественным лицом, украшали которое старые шрамы. "Тебя я хочу спросить, - обратился к нему государь, - нужно ли нам начинать войну?" Солдат подумал и начал рассказывать: "Мой Повелитель! Величайший и славнейший Государь! Служу я тебе много лет честью и правдой! Служил твоему отцу! Не раз приходилось рубиться за одно твоё светлое имя! Раны получил в войне против мани-червей. Был у меня друг. Смелый и верный человек! Довелось мне быть свидетелем его гибели в том бою. Дрался он как лев, но силы были слишком не равны! И вот подкрались к нему враги сзади и отрубили голову. Но храбрым было сердце его! Он и без головы рубил мани-червей! До сих пор картина эта у меня перед глазами: мой друг без головы сражается за нашу Великую Поднебесную..." "Но ты не сказал главного, - заметил государь, выслушав воина, - нужно ли начинать мне войну?" "Я не думаю..." - ответил солдат.
   Артём слушал с интересом и опять показалась ему притча незаконченной. "Что же он всё-таки посоветовал? - спросил Коренков у Чжункуй Хуна. - Он имел в виду, что сделает, как скажут, не раздумывая, или что он не считает нужным войну начинать?" Китаец снова ничего не ответил, собрался и пошёл куда-то по своим делам.
   Третья притча была о музыкантах. Чэн-цзы был очень искусен в музыке. Ему подчинялись все восемь основных форм музыкальных инструментов: металлический гонг, литофон из камня, глиняные дудки, кожаные барабаны, шелкострунные лютни, деревянные ударные ящички, свирели из тыквы и бамбуковые флейты. Их он мог заставить петь, а людей плакать. Но самым любимым инструментом был особый вид флейты - сэ. Чэн-цзы радовал своим мастерством каждого, кто готов был заплатить. Выступал перед учёными, и благородными мужами, и князьми, и даже перед государем. Других музыкантов требовалось восемь, чтобы разыгрывать музыкальные пантомимы для императора, а Чэн-цзы всегда выступал один. И талант его вознаграждался щедро. Был у музыканта большой дом, были лучшие костюмы, повозки, женщины. А ещё были ученики. И вот однажды самый младший из них - Хуань - сказал учителю так: "Когда солнце только вставало над Поднебесной, был я у реки. И вдруг слышу - божественный звук сэ. Сначала было думал, это вы, учитель, радуете солнце своим мастерством, подошёл поближе, чтобы восславить ваш дар, но увидел оборванного человека. Сидел он в одиночестве и играл рассвету над рекой". "Для чего ты говоришь это мне? - удивился Чэн-цзы. - Уж, не для того ли, чтобы позлить меня? Ведь всем известно, лучше меня никто не играет на сэ?" Потупил ученик взгляд, ничего не ответил. А Чэн-цзы потерял покой. Очень ему хотелось услышать музыку другого, тем более, если она так же талантлива, как рассказал Хуань. Он пошёл к реке, с тайной надеждой встретить бродягу. И, по желанию его, нашёл. Был бродяга оборван, грязен и тощ. И держал он в руках сэ. Сомнений не было, Чэн-цзы подошёл и поздоровался, а потом сказал: "Назови себя, бродяга? Ты ли играл здесь сегодня утром?" "О, благородный муж, воистину я упражнялся на сэ, - ответил бродяга. - А имя моё слишком простое, чтобы его вкладывать в ваши уста, лучше зовите меня Поэт". Тогда Чэн-цзы сказал: "Ученик рассказал мне о твоём таланте. Хотел бы и я послушать, чтобы оценить слух ученика и его вкус. Так ли твоя игра чудесна, как он сказывал?" Бродяга покачал головой: "Сожалею, благороднейший, я не играю для людей! Меня слушают ветер и деревья, солнце и горы! Они радуются, и всё ближе становятся ко мне! Что дела мне до слуха людского!" "Горд ты, - укорил Чэн-цзы, - или может быть, плохо играешь? Или стыдишься вида своего? Или музыка твоя настолько божественна, что ты боишься, что будут ходить за тобой толпы поклонников?" Задумался Поэт, а учитель продолжал сладкими речами уговаривать его, подвигая к музыке. И бродяга согласился. "Хорошо, - сказал он, - но у меня условие: мы будем играть вместе, одновременно. Согласен ли ты?" Чэн-цзы, подумав, принял условие. Только хотел он прежде угостить гостя, предложив ему рис и лепёшку. Пошли музыканты в богатый дом учителя. Поэта умыли и накормили, и вот в зале большой под удивлённые взгляды учеников уселись Чэн-цзы и бродяга напротив друг друга. Взяли они сэ и разом музыку выпустили на свободу. И каждый пел о своём, но общей их песня была. И музыка переплеталась и таяла под сводами залы огромной и под удивлёнными взорами жаждущих той же гармонии звуков. Люди всех окрестных домов сходились послушать чудесную музыку, горы неслышно подползали, реки и ручьи изменяли свои русла, дабы быть поближе к музыкантам, деревья вырастали в одно мгновение вокруг играющих. Само небо склонилось низко-низко и прислушалось...
   Артём спросил: "Кто же из них лучше играл?", на этот раз Чжункуй Хун ответил: "Они играют и до сих пор. Так волшебно переплелась их музыка, что они не могут уже разъединиться".
   Коренков смутно догадывался, что китаец рассказывал все эти притчи неспроста. И монах-отшельник, делавший статуэтки из своих конечностей, и воин, который "не думает", и музыканты, до сих пор играющие "на своих сэ" - все они касаются его, Артёмовской, жизни. И, похоже, жизни не прошлой - она тихо покоилась в глубинах сознания под многослойным илом бесцельности, а будущей, той, которая одиноким белым парусом маячила где-то на горизонте. Хотя, после потери памяти, и прошлое, и настоящее, и будущее - все эти крючки, с помощью которых сознание Коренкова цеплялось за жизнь - стали настолько условными и размытыми, что он просто предпочитал об этом не задумываться. "Немыслие" так увлекло его, что он мог часами лежать на кровати, разглядывая подшивку журналов "Растениеводство в средней полосе"...
   Чжункуй Хун объявился часа через полтора после ухода Касаткина. Был он чем-то чересчур озабочен и, поздоровавшись, тут же приступил к своим священнодействиям. Он брякал крышками, что-то вымерял, взвешивал на маленьких аптекарских весах, варил, смешивал, остужал и приговаривал: "Есё сють-сють этой, есё немноско кипятить...".
   - Чжункуй придумывает новое блюдо? - спросил Артём из своей комнаты.
   - Блюда? - переспросил китаец. - Не-не! Сёдня ты будесь спать!
   - Спать?
   - Не, не спать, а..., э-э-э... - Чжункуй Хун задумался, пытаясь подобрать подходящее слово, а потом сказал совсем странную фразу. - Будесь ескать себя в Небесный... э-э-э... Пелеульках!
   - Искать себя? В Небесных Переулках?! - Артём встал с кровати и вышел в большую комнату. - Что значит, искать себя? Я вроде как себя уже нашёл...
   - Песосьные сясы пелевелнулись, - пояснил Чжункуй Хун. - Твой Ка пелесыпался. Осталось пять деней. Ты слочно должен найти себя. Осень вазно, осень!
   - А как это будет выглядеть?
   - Не знаю, не знаю, - задумчиво сказал Чжункуй Хун, подошёл к Артёму, потрогал забинтованную руку, потёр виски своего пациента и спросил, - как осусяес себя?
   - Да нормально, - сказал Коренков.
   - На, выпей! - китаец протянул чашку только что приготовленной смеси.
   Артём послушно выпил кисловатую жидкость и почувствовал или, точнее, услышал, как где-то в середине головы раздался жалобный тонкий комариный писк.
   - Запомни! Идёс - не останавливайся! Не оглядывайся! Видис - молси! Поймёс - скази только "Я"! Понял?
   - Вроде, понял, - усмехнулся Артём. - Идти, не останавливаться, не оглядываться, молчать, когда увижу, просто должен сказать "Я". Куда идти-то?
   - Туда! - указал китаец то ли на кровать, то ли на восток.
   Коренков послушно побрёл к своей лежанке, лёг, и почувствовал, как комариный писк, становясь всё сильнее, переходит в нарастающий гул. Казалось, будто бы приближается ракета или сверхзвуковой самолёт. Артёму стало страшно. Вдруг раздался громкий хлопок, словно кто-то хлопнул пустую коробку из-под кефира, перед глазами сверкнул ослепительно белый цвет и тут же повисла непроглядная тьма...
   Гул утих и в черноте комнаты повисла полная тишина. Артём лежал и ждал. Когда глаза понемногу привыкли к тьме, прямо напротив кровати он явственно увидел светлеющий контур окна. "Совсем как в моей детской", - подумал Коренков, встал с лежанки и шагнул к едва пробивающемуся свету. Окно было большим, с двойной крестообразной рамой, но располагалось как-то непривычно - широкий подоконник находился как раз на уровне колен. За окном стоял густой туман, поэтому разглядеть, что там, не было никакой возможности. Артём щёлкнул шпингалетами, раскрыл первые створки окна и увидел как за вторыми, проявляясь как на старинной фотографической картинке, начинают мелькать фигуры каких-то людей. Тогда Коренков не колеблясь, распахнул вторую раму. В этот момент он вдруг почувствовал сильный сквозняк. Артём стал будто невесомым, ветер подхватил его как пушинку и потянул в окно. И тут Коренков понял, что он сам и является этим Сквозняком, который врывается в чью-то жизнь.
   ... Комнату, в которую он попал, Сквозняк узнал мгновенно. Это был зал в его родной квартире. На диване за журнальным столиком сидел он сам и склеивал осколки разбитой вазочки, рядом стояла только что забежавшая в комнату дочь и ждала от него ответа. В эту секунду осколок выпал из рук Артёма и гулко ударился о линолеум. Сидящий на диване изумлённо посмотрел на дочку, потом под ноги на остатки вазочки, потом снова на дочку.
   - Как ты сказала?
   - А в окне - рок, я - тсан. Ну как же ты не поймёшь, папочка: я - Настя Коренкова, а в обратную сторону получается "А в окне - рок, я - тсан". Почему я - тсан: мне ясно, а вот почему в окне - рок?
   - А почему ты - тсан?
   Сквозняк шёл сквозь комнату медленно, как водолаз в тяжёлом скафандре по дну. И тут он увидел ещё два окна. Одно было с балконной дверью, видимо, настоящее, а второе как то, через которое Сквозняк только что влетел, или точнее сказать вплыл, и располагалось оно в серванте. К нему-то он, не сомневаясь, и направился.
   Щёлкнули шпингалеты - распахнулись створки первой рамы. За спиной продолжался разговор...
   - Ну у нас в садике мальчишки говорят: я - патсан. А я же не мальчик, я девочка, значит, я просто тсан без "па".
   - Логично!
   - Во, придумала! Рок - это будет имя моего верблюдика, который в окне живёт! Придумала! Придумала! Пойду ему скажу!
   Снова щелчок шпингалетов, Сквозняк распахнул вторую створку и увидел старый, изъеденный ржавчиной, смешивающейся кое-где с остатками жёлтой краски, ПАЗик. Был он без колёс и стоял, вросший в землю, видимо, уже не первый десяток лет. Внутри его он заметил троих подростков: двух парней и девушку, с деревянными автоматами в руках.
   Сквозняк перешагнул через подоконник и услышал последнюю фразу, долетевшую из комнаты как далёкое эхо:
   - В окне рок мётра...Интересно получается... Подожди-ка, подожди-ка...
   Но это его уже не интересовало. Сквозняк шёл дальше.
   Окно выходило на ярко-зелёную поляну с густой, ещё не запылённой травой, как раз к открытым дверям автобусика. Из-за тупой и, по вине подбитых фар, подслеповатой морды бывшей единицы пассажирского транспорта выглядывал Артём. На голове его краснела пилотка, а в руках тоже был автомат, но не деревянный, а металлический, игрушечный. Артём внимательно прислушивался, видимо, решая, как лучше вырвать победу у беспечного противника.
   Сквозняк скользнул вовнутрь ПАЗика и узнал всех сразу: в дальнем углу салона сидел в засаде Косой, у гармошки дверей, которые уже не заставила бы сомкнуться никакая сила во вселенной, расположились Кейбель с Лунарой. Время от времени они поглядывали по сторонам в ожидании вероятного соперника, держа автоматы наготове. На головах друзей красовались синие пилотки.
   - Это большая тайна, - говорил Кейбель, - мне нужна только ты...
   - Почему я? - спрашивала Лунара, когда Сквозняк медленно проплывал мимо.
   - Я до конца ещё не разобрался. Но я не знаю никого, кто лучше тебя подошёл бы моему ИОНу...
   "Кажется, мы играли в "Зарницу, - подумал Сквозняк, - я слышал эти слова, но тогда, в детстве, воспринял их по-другому. Мы даже чуть было не подрались с Кейбелем... По крайней мере, поговорили на следующий день очень серьёзно"...
   Когда Сквозняк увидел второе окно в самом хвосте салона, чуть в стороне от залегавшего Косого, в автобус ворвался Артём.
   Щелчок шпингалетами.
   - Смерть синим! Тра-та-та-та-та!!! Вы все убиты!
   Сквозняк поймал себя на мысли, что очень хочет обернуться, чтобы ещё раз взглянуть на себя, а, главное, на Лунару. Но... Вторая рама распахнулась, призывая двигаться дальше. Он шагнул и обнаружил, что идёт по полутёмному коридору, ведущему на кухоньку какой-то старой квартиры. Сквозняк сразу же услышал торжественный, уверенный мужской голос.
   - ... аете цель нашего собрания. По моим данным, в начале будущего года, к очередной годовщине Успения нашего любимого Третьего Учителя, враг хочет похабно надругаться над его телом. Его мощи планируют замуровать в Кремлевской стене, тем самым, лишив нас триединства...
   За кухонным столом с самым заговорщицким видом расположились пять человек: мужчина с окладистой бородой, произносивший речь, старушка - божий одуванчик, женщина лет сорока, моложавый мужчина. Пятого Сквозняк узнал. Это был Демьян Елизарович - старичок-активист, "собака демократической законности".
   Сквозняк медленно поплыл между ними, совершенно не понимая, о чём идёт речь.
   - Мы этого не допустим!
   - Товарищи! Сегодня мы должны окончательно согласовать план вызволения тела Святого Ильича и стратегию транспортировки саркофага в город Еннск! С московскими товарищами вопрос решен. Мы втроем, я, Костик и Демьян Елизарович, выезжаем в столицу четырнадцатого ноября скорым поездом "Екатеринбург-Москва". Билеты уже приобретены...
   Сквозняк на секунду замешкался, пытаясь определить, в каком направлении двигаться дальше. Окно было одно: с розовыми занавесочками и грядкой кактусов на подоконнике. Сквозь него отчётливо виднелись маленькие, со спичечный коробок, машинки, и дальние огни жилого массива. По всей видимости, это был четвёртый или пятый этаж. Всё показалось настолько реальным, что Сквозняк испугался раскрыв окно просто упасть вниз.
   "Не останавливаться и не оглядываться", - вспомнил он. Не взирая на гомонящих за спиной подозрительных конспираторов, он открыл первую раму. Темнота за второй посерела, потом начала светлеть.
   За второй рамой сияло огромное оранжевое солнце, только-только поднявшееся над горизонтом. Ослеплённый его ласковыми лучами, Сквозняк скользнул за подоконник и помчался вслед за весёлыми зайчиками по голубому холму туда, где высился Сын Солнца. У подножия подсолнуха стояли мальчики и девочки, одетые в яркие разноцветные платья. Казалось, они светились в лучах восходящего Господина Жизни. Поодаль сидели и стояли взрослые, видимо, родители. Одни внимательно слушали Чтеца Неба, другие махали своим детям рукою, третьи просто не отводили глаз от блиставшей всеми цветами толпы маленьких миссаниан. Среди них Сквозняк увидел Диандра. Он был одет в сиреневое платье, расшитое серебряными нитями. Волосы его опоясывала тесьма, отчего казался он серьёзным и взрослым. Диандр держал за руку Названную, а она пыталась вырваться и снова куда-то убежать. Сквозняк скользнул между ними, освежив их своим дыханием. Перед детьми возвышался Чтец Неба.
   - Мои друзья! Сегодня, в день самого большого Господина Жизни, Дочь Солнца, - он указал на запад, где виднелась ещё в рассветном небе белая луна, - привела вас сюда, так как вы уже достигли Совершенно Летней Гармонии. Всем вам исполнилось 12 лет, а значит, вы покидаете Дочь Солнца - свою защитницу и покровительницу, чтобы стать верными друзьями Господина Жизни! Смутная неопределённость исчезнет! Господин Жизни подарит вам ясность и позволит засиять новым светом! Теперь и для вас Сын Солнца поднесёт своё Божественное Семя!
   Сквозняк прошёл мимо Чтеца Неба, взъерошив локоны миссанианина, а за его спиной, прямо в толстом стебле Сына Солнца увидел окно.
   Распахнув раму, Сквозняк поморщился: оттуда, из нового мира, жутко воняло краской.
   - Вот ты, почему, зёма, не поперся сегодня никуда и остался сидеть в этой комнате? Думаешь, потому что тебе пить надоело? Да нет, тебе в этих четырёх стенах уютнее...
   Сквозняк шагнул через подоконник и попал в небольшую комнату. Прямо напротив него в кресле сидел парень в семейных трусах и в дембельском кителе с аксельбантами. На его затылке еле держалась фуражка с вогнутой кокардой. В руках у дембеля был грязный пакет с чем-то подозрительно коричневым внутри. Парень что-то спрашивал, указывая прямо на Сквозняка, а потом отвечал сам себе...
   - Ты его видишь?
   - Кого?
   - Стеклянного!
   - А... стеклянного... Они часто после "нитры" бродят. Стеклянный, оловянный, деревянный...
   Сквозняк увидел второе окно на соседней стене, проплыл мимо дембеля и раскрыл рамы... "Смотри, в окно заходит и исчезает..." - услышал он за спиной. И опять появилось желание остаться, чтобы понять, действительно ли этот уделанный дембель видит его, или он говорит о чём-то своём... И почему, собственно, "стеклянный"? Сквозняк оглядел себя и ничего стеклянного не нашёл: обычные синие спортивные штаны с лампасами, серая майка с каким-то фирменным знаком на груди. Но "стеклянным" его увидел и персонаж из следующего окна.
   Сквозняк оказался где-то за городом. В лучах уходящего осеннего солнца анашилось конопляное поле. У самой его кромки несколько ментов возились с тремя парнями, видимо, только что выскочившими из зарослей. Рядом с ними стояла Барракуда, а чуть в стороне Сквозняк увидел и Артёма, который снимал момент задержания. Тут же были и другие телевизионщики. И вдруг один из задержанных, постоянно хохотавший и махавший руками, уставился на Сквозняк, а потом заорал:
   - Вдребезги Стеклянный! Вдребезги Стеклянный идёт! Ха-ха-ха! Вон он, вон он! Из окна в окно! Ха-ха-ха! Ловите его!
   Сквозняк, не обращая внимания на наркомана, направился в заросли конопли, где чуть раньше увидел второе окно.
   - Всевидящее окно! Вдребезги Стеклянный уходит! Держите его!
   Сквозняк раздвигая мясистые, липкие стебли конопли, щёлкнул шпингалетами и распахнул раму. "Ха-ха-ха! Упустили Стеклянного! Упустили!" неслось в след. А он уже шагнул в проём и оказался в своей детской.
   Он узнал её сразу, и не узнал в ней ничего. Только ковёр, который по-прежнему лежал на своём месте и даже имел отметину - прожжённое пятно, и зеркало, которое он сам недавно купил, - свидетельствовали о том, что это та самая детская. В остальном комната очень изменилась: другие обои, другая мебель, другие светильники. У самого окна в кресле сидел дряхлый старик и медленно скрипуче говорил, обращаясь, то ли куда-то в пространство за окном, то ли к самому себе:
   - ...лучше ни о чём не задумываться. Главное август с сентябрём пережили. Октябрь с ноябрём уж как-нибудь переживём... Зиму перезимуем... Весну - перевеснуем... А - лето? Лето само облетит!
   Сквозняк осмотрелся и увидел второе окно прямо на полу, в ковре. Он двинулся к нему и в этот миг старик прислушался к чему-то, оглянулся и вперился взглядом прямо в Сквозняка. От странного ощущения, что и старик его видит, Блуждающий по Небесным Переулкам не мог отделаться до того самого мгновения, пока не открыл рамы и не спрыгнул куда-то в подвал.
   Он оказался в "Скамье Безвременья". Сквозняк осмотрелся: в помещении никого не было. Весь пол оказался завален компьютерами, мышками, клавиатурами. И всё это работало, мониторы мерцали в темноте подвала, высвечивая всевозможные заставки "Windows", мышки будто бы копошились вокруг компьютеров, клавиатуры щёлкали сами по себе какие-то кнопки. Никаких окон кроме единственной картины, той самой, где красовался вечерний город - не было. "Окно в картине или картина в окне?" - подумал Сквозняк. Он подошёл то ли к произведению живописи, то ли к переходу сквозь миры и вдруг обнаружил, что светящиеся окна нарисованных домов складываются в буквы, а те, в свою очередь, в предложение:
   "И СПЯТ УШИ. ТЕЛ ПОРЕЗ - ВИНЯТ БУКЕТ НАДЕЖД. БОЛЬ ШИПОВ" - прочёл Сквозняк. Он понял, что фраза и в обратную сторону будет что-то значить, но надо было идти дальше.
   Чтобы запомнить, Сквозняк несколько раз повторил эту фразу, а потом попытался растворить створки нарисованного окна. Увы, как только он прикоснулся к шпингалету, то сразу понял, что окно - всего лишь картина. "Куда же идти? - подумал он. - Здесь одни "Windows"ы". И тут Блуждающий понял, что это и есть окна. Вот только надо было среди всех найти одно настоящее.
   Заставки "Windows" на первый взгляд казались колоритными и многообразными, но, присмотревшись, Сквозняк увидел в них мёртвое однообразие, будто бы перед ним стоял взвод "коммандос", готовый сейчас же выполнить любой приказ своего пользователя. Жёлто-красно-зелёно-синие стилизованные под окно квадратики плавали по экрану, прыгали, мигали. Они были в виде бордовых трамплинов, чёрных пиратских флагов, бильярдных шаров, автомобильных фар и многого другого. Сквозняк скользнул к ближайшему компьютеру, вглядываясь в детали заставки и пытаясь найти подсказку, потом к другому, к третьему. На мониторе четвёртого он увидел руку и сжатые в фигу пальцы. Вместо большого пальца из остальных четырёх выглядывала голова змеи, а хвост её извивался по руке, но казался не живым, а будто татуировкой. Сквозняк понял, что это и есть тот компьютер, который ему нужен. Он нажал Enter, и на экране высветилась надпись "Ввести пароль?". "Я не думаю" - отпечатал Сквозняк. В тот же момент заиграла невидимая флейта, экран вдруг начал расти, рука со змеёй исчезла, и перед ним появилось знакомое большое окно. Сквозняк открыл первую раму компьютера и за мутным стеклом второй увидел жуткую сцену. Шёл бой. Странный, абсурдный, но сразу ясно было - беспощадный. Он, Артём, правда, несколько необычный - с короткими пепельными волосами и голубыми глазами, в светло-синем джинсовом костюме, прятался за камерой от какого-то страшного чёрного человека, стрелявшего в него из странного то ли автомата, то ли пистолета. Лунара сражалась с огромным чёрным пауком. И если Артёму удавалось сдерживать натиск соперника, то у Лу дела обстояли хуже некуда: паучище зажал её в угол и готов был вот-вот вонзить в неё своё большое жало на конце брюшка. Сквозняк не медля распахнул вторую раму и помчался на выручку. Тут только он заметил, что стен у комнаты, где шла битва, не было. Вместо них зияла совершенная пустота. Лунара была зажата между шкафом с какими-то бумагами и огромным металлическим сейфом. Но и это ещё не всё. Руки её оплетала тонкая ярко-оранжевая змея. Сквозняк взметнулся вверх и хотел было обрушиться всей силой на паука, но понял, что со своей воздушно-стеклянной сущностью мало ему повредит. Тогда он огляделся и увидел огромную фарфоровую вазу на самом верху шкафа. Сквозняк смахнул её вниз. Ваза упала как раз на маленькую чёрную головку паука. Тот взвыл от боли, завертелся на одном месте и выпустил жертву. "Не останавливаться, не оглядываться", - вспомнил Сквозняк, увидел второе окно прямо за сейфом и поспешил к нему. Открывая, он ощущал, что бой ещё идёт, но перелом явно назревает. Борясь с желанием ещё немного помочь себе и Лунаре, он шагнул дальше.
   Мягкая музыка, приглушённые звуки, звон посуды, запах кофе и чего-то жареного - такой подозрительно тихой показалась эта картина после битвы с пауком. "Это же кафе", - подумал Сквозняк и тут же увидел Артёма и Лунару. Они сидели у самого окна и о чём-то говорили, мило попивая кофе. "Эдем", - вспомнил он, - кафе на площади Маркса... Наша последняя встреча..."
   Окно, у которого сидели Артём с Лунарой, выходило как раз на площадь. Мимо под моросящим дождиком спешили люди, укутанные в плащи и куртки, они поворачивали головы и заглядывали в кафе, завидуя, видимо, его посетителям. Сквозняк вспомнил окно в "Скамье Безвременья". Совсем как там, вот только головы не скручивающиеся, а самые что ни на есть настоящие.
   - ...Они - несчастные люди! Лунчик мой, ты пойми! Они не могут наслаждаться жизнью, такой, какая она есть! Придумывают себе костыль, опираются на него, и готовы этим костылём прибить кого угодно, ради подсунутого им божества. Им главное - не вера во мне, а я в вере...
   - Да что ты прицепился: ислам, ислам... - отмахнулась Лунара. - Ислам, между прочим, ничем не хуже других религий.
   - Да я и не говорю, что хуже. Просто страшна не религия, а фанатики...
   - Самые страшные фанатики - это обыватели, - перебила его Лунара, - равнодушные, безликие, серые, мечтающие только о том, как бы сытненько, тихонько прожить свою никчёмную жизнь.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ты пойми, Тёмка, люди теряют себя постепенно, с каждым часом, с каждым днём, с каждым годом. И сами не замечают, когда это начинается... - она отвернулась и поглядела в окно, как будто не хотела смотреть на Артёма. - Ты мечтаешь о тихом уютном доме, куче ребятишек, спокойной работе... Но я не такая. Я не смогу так жить... Я хочу жить... Смотри, смотри, - внезапно вскричала она, - там человеку на голову кирпич упал...
   Она подскочила, чтобы лучше увидеть всё, что происходило на перекрёстке.
   - Бежим! - крикнула Лу Артёму. - Может, поможем чем-нибудь! По крайней мере, надо позвонить!
   - Тебе-то какое до этого человека дело? - вспылил вдруг Коренков. - Ты не хочешь со мной говорить? Обвинила чёрте в чём, и убегаешь?
   Но Лунара уже не слушала его. Она подбежала к бару и попросила телефон.
   Артём махнул рукой, встал со стула и направился к выходу из кафе.
   "Я обиделся тогда на неё и пошёл домой, чтобы никогда с ней больше не встретиться, - вспомнил Сквозняк и увидел второе окно для перехода. - А ведь, похоже, она была права..."
   - Я! - громко сказал он и... проснулся.
   В комнате царил полумрак. Сквозь занавески на окнах пробивались робкие лучи света. Под потолком клубился лёгкий ароматический дымок, который, попадая в лучи, играл всеми оттенками, переливался, становясь то фиолетовым, то красным, то синим. С минуту Артём молча наблюдал за игрой цветов, а потом осторожно повернул голову. Около кровати стоял Чжункуй Хун и, молитвенно сложив руки перед лицом, мелко-мелко кланялся.
   - Холосё, холосё! Плоснулся! Насёл и плоснулся! - затараторил китаец.
   - Я долго... спал? - наконец выдавил из себя Артём, облизнув сухие губы.
   - Сетыле дня, сетыле дня, - улыбаясь ответил Чжункуй Хун. - Я боялся, сто узе не успеесь! Холосё, холосё!
  
   ЛЕНИН В ГАРАЖЕ
   Бывший красный день календаря, а ныне суетный рабочий - седьмое ноября - выдался вопреки прогнозам синоптиков тёплым и солнечным. Госпожа осень, обычно заполнявшая этот промежуток между бабьим летом и дедовым морозом унылыми дождями, неожиданно сжалилась, и выдала несколько удивительно славных денёчков. Пожилые коммунисты по привычке потянулись в центр Еннска на площадь имени Карла Маркса. Там их уже поджидал облом. Никакого митинга, никаких красных флагов, никаких транспарантов с призывами "Дерьмократов под суд!". Привыкнуть к этому они ещё не успели. Потусовавшись в центральном парке старики и старушки, обиженные, но несломленные, понемногу начали расползаться по домам. Но не все. Кое-кто сел в трамвай N63 и отправился к чёрту на кулички в Промышленный район, где по слухам, активисты КПРФ собирались проводить мероприятия в честь всенародного праздника.
   Массовое скопление пенсионеров в серых совковых пальто и плащах возле ДК "Октябрь" было отмечено в половину третьего дня. У многих на груди кровоточили алые банты, кто-то негромко пел "Интернационал", в воздухе витали забытые чувства братства и классовой борьбы. Некоторое недоумение у собравшихся вызывал только самописный плакат, висевший на стеклянной входной двери дворца культуры. "7 ноября. 15.00. Малый зал. Общественная организация "Духовное возрождение" приглашает на торжественное собрание, посвящённое годовщине Великого Октябрьского Просветления". В его правом верхнем углу розовым фломастером по-тимуровски размашисто была нарисована пятиконечная звезда. В нижнем левом располагались семь загадочных букв, написанных тем же не вызывающем когда-то сомнения шрифтом, что и название газеты "Правда": "КМ ФЭ ВУЛ".
   К трём часам все взалкавшие пролетарии соединились и заполнили малый зал дворца культуры "Октябрь" более чем наполовину. В самом центре небольшой сцены, около трибунки докладчика, стоял внушительный, три на полтора метра стенд, сразу же заинтересовавший всех впервые пришедших на собрание общественной организации "Духовное возрождение". Изображённые на нём классические профили Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина обрамлялись желтоватыми сверкающими нимбами. Неизвестный "иконописец" поработал на совесть. Создавалось впечатление, будто вожди только что вернулись из далёкой космической экспедиции и просто ещё не успели снять скафандры. Гипсовый бюст Ильича, стоящий справа от стенда, не вызывал никаких внутренних противоречий в умах собравшихся. А вот кумачовое знамя, растянутое слева от него, совершенно шло вразрез со всеми марксистко-ленинскими догмами. Впрочем, дело было не в самом знамени, а в надписи на нем. А надпись, выполненная замысловатой псевдоарабской вязью, гласила: "Во имя Маркса, Энгельса и Святого Ильича! Будь готов!".
   В зале уже послышались гневные шепотки, кто-то крикнул: "Сталина на вас нет!", и тут на сцену с первого ряда поднялся невысокий мужчина плотного телосложения лет пятидесяти пяти с чёрной кожаной папкой в руках. Одет он был в синий костюм, белая водолазка глухо обтягивала горло, старомодные туфли на высоком каблуке были начищены до блеска, в лацкане пиджака кровоточил алый бант. Его немного рыхлое лицо приятно гримировала окладистая боцманская борода, остатки русой шевелюры были зачёсаны назад, а все остальные подробности лица терялись за консервообразными очками в роговой оправе. Мужчина прошёл к трибуне, положил на неё папку и красивым, хорошо поставленным голосом, произнёс:
   - Товарищи! Попрошу внимания!
   Зал мгновенно умолк и стало слышно, как гудят лампы дневного света. Докладчик прокашлялся и открыл собрание:
   - Товарищи Братья и Сёстры! Товарищи Распространители! Товарищи Агитаторы! Прошу считать торжественное собрание в честь Великого Октябрьского Просветления открытым!
   Жидкие аплодисменты на несколько секунд прервали выступающего. Он внимательно оглядел зал и продолжил.
   - Слово для святого доклада предоставляется председателю общественной организации "Духовное возрождение" Верховному Пропагандисту Сиротину Вячеславу Филипповичу... То есть мне.
   Святой докладчик, звякнув стеклянной крышечкой, наполнил бокал водой из графина и сделал несколько глотков. Зал напряжённо молчал.
   - Великая Октябрьская социалистическая революция, - начал он, - совершённая рабочими и крестьянами России под руководством Коммунистической партии во главе с Владимиром Ильичом Лениным, свергла власть капиталистов и помещиков, разбила оковы угнетения, дала возможность отправлять различные религиозные культы, установила диктатуру пролетариата и создала Советское государство - государство нового типа - основное орудие защиты революционных завоеваний, строительства социализма и коммунизма. Залп "Авроры" возвестил о начале новой эры общественно-политических взаимоотношений. Начался всемирно-исторический поворот человечества от капитализма к социализму. За эти годы многое довелось пережить нашему народу, но мы избыли все беды и напасти, ибо черпали силы из вероучений Маркса, Энгельса и Владимира Ленина!
   Вдохновенная речь была прервана шквалом аплодисментов. Несколько клакеров из числа Товарищей Агитаторов, грамотно рассредоточенных в зале, быстро завели пребывающих в недоумении пенсионеров.
   - Борьба против эксплуататоров, - продолжил Верховный Пропагандист, - против господства капитала во всех его формах вывела человечество на новую ступень развития. Только передовое социалистическое общество - закономерный этап на пути к достижению земного коммунизма. В отличие от запада, где по-прежнему морально разлагающийся враг гниёт в зловонных ямах империализма, в России сложились благоприятные условия для претворения в жизнь марксистско-энгельско-ленинского вероучения. Развенчав миф о загробной жизни, стряхнув оковы религиозного гнёта, Карл Маркс обратил наш взор к жизни земной, дав шанс всем свободомыслящим народам, всему передовому человечеству, самим предопределять свою судьбу, самим обрести дар Единого Мирового Просветления! Наше право, Товарищи, сполна воспользоваться этим щедрым даром в достижении полной победы рабочего класса над спекулятивной доктриной прозападного вероисповедования! Обратимся к первоисточнику, - докладчик заглянул в свою папку, - "Религия - это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она - дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа". Карл Маркс и Фридрих Энгельс, полное собрание сочинений, том 1, страница 415. Итак, Товарищи, научный подход к религии дал возможность основоположникам марксизма выяснить действительные причины возникновения религии. Если домарксистский атеизм исходил из того, что основой религии является невежество масс и что путь к освобождению от неё лежит в просвещении, то Карл Маркс и Фридрих Энгельс доказали, что она возникает в силу действия причин, заложенных в самой организации человеческого общества. Религия не результат невежества или преднамеренного обмана, она необходимый продукт такого общественного строя, где человек находится в состоянии рабской зависимости от господствующих над ним сил! Таким образом, Товарищи Братья и Сёстры, сметая древних рукотворных божков, сидящих на пупырчатом облаке, была освобождена новая чистая страница в истории человечества!
   Зал снова взорвался овациями, но нашлись и те кто, ещё находясь в трезвом уме, обладали достаточно твердым слухом. Человек пять-шесть поднялись со своих мест и потянулись к выходу. Вячеслав Филиппович, даже не удостоив вниманием демонстративно покинувших зал пожилых пролетариев, промочил натруженное лекторское горло несколькими глотками водички и продолжил:
   - Товарищи! Не к каждому Христу прилагается свой Иуда! Поэтому, в новую страницу истории человечества уже вписаны подлинные имена! Христиане считают свою религию воплощением истинного человеколюбия и гуманности. Христианские проповедники особенно подчеркивают гуманный смысл евангельского призыва: "возлюби ближнего своего как самого себя". Он в чём-то перекликается с заповедью марксистско-энгельско-ленинского вероучения "человек человеку - друг, товарищ и брат". Действительно, в некоторых новозаветных книгах содержится изречение, призывающее к человечности, любви, взаимному прощению обид. Однако, Товарищи, библейский призыв прощать врагов и не противиться насилию явился результатом осознания христианскими общинниками своего бессилия в сопротивлении притеснителям! Миссию отмщения за свои страдания ранние христиане возлагали на бога, они верили, что суд божий будет скоро "не пройдёт род сей, как всё сие совершится". Поэтому готовность прощать врагов сочеталась в их сознании с чувством злорадного превосходства над притеснителями! Реальная же история человеческого общества - последний судья всякой социально-нравственной теории. Христианство, несмотря на то, что оно на протяжении уже двадцати столетий проповедовало всеобщую любовь и прощение, так и не смогло победить зло! А какой образ выдвигает христианство в качестве идеальной человеческой личности? "Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное" - эта евангельская заповедь в концентрированном виде заключает в себе христианскую оценку человеческого разума. А вот как завещал нам Фридрих Энгельс: "Собственная сущность человека много величественнее и возвышеннее, чем воображаемая сущность всех всевозможных богов"!
   Последнее предложение Вячеслав Филиппович произнёс с особым пафосом. По собственному многолетнему опыту лекторской работы он уже знал - зал будет аплодировать стоя. В самом деле, сначала встали Товарищи Агитаторы и, разорвав хрупкую тишину звонкими аплодисментами, подняли за собой Распространителей, те в свою очередь, Братьев и Сестёр, а следом поднялись и случайные прихожане. Верховный Пропагандист понял, что оставшиеся в зале пожилые пролетарии, впервые пришедшие на собрание "духовных возрожденцев", уже попали под магическое воздействие его проповеди и можно переходить к основной части.
   - Товарищи, я расскажу вам небольшую притчу. Представьте себе, что в маленькой деревушке несколько шарлатанов взялись лечить людей. Они называли себя врачами, а в качестве лечения предлагали самые разнообразные способы. Людям же их методы мало помогали, и они по-прежнему умирали. И вот появился настоящий врач. Что мог он сделать? Только одно: объявить всех врачей самозванцами. А чтобы не становиться с шарлатанами в один ряд, он не должен был именовать себя врачом, а называться иначе, например, лекарем. Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Владимир Ульянов-Ленин, скинув с эшелонов истории трухлявых идолов, развенчав пантеон мировых богов, не имели права называть себя именами этих шарлатанов от неба! Они именовали себя атеистами, учителями коммунизма, вождями мирового пролетариата, архитекторами человеческих душ. Мы же зовём их просто - Архи! Что в переводе с греческого значит "главный", "старший". Именно так завещал называть себя Святой Ильич! Товарищи, для тех, кто впервые пришёл на наше собрание, я хотел бы немного рассказать об организации "Духовное возрождение". Вероучение Камфэвулистов зародилось в России на рубеже тысячелетий и уже имеет своих последователей во всём мире. Теоретическое обоснование его изложено в многотомных трудах Маркса, Энгельса и Ленина. По сравнению с этой кладезью мудрости и людоведения, библия всего лишь жалкий бульварный листок, болтающийся под ногами всего передового человечества! К сожалению, мировое зло вынуждает нас законспирировать нашу деятельность. Но мы верим, что наступит время всеобщего равенства и братства! Наша цель - это общество, законом жизни которого является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех! Во имя Маркса, Энгельса и Святого Ильича, пролетарии всех стран, соединяйтесь!
   С этими словами Вячеслав Филиппович сжал мизинец и большой палец правой руки, выставил вверх соединённые безымянный, средний и указательный и перезвездился святой звездой в следующем порядке: лоб, селезёнка, правое плечо, левое плечо, печень. У некоторых из не до конца посвящённых пенсионеров создалось впечатление, что Верховный Пропагандист сделал себе харакири.
   В эту секунду как по невидимой команде в середине зала поднялись пять старушек в красных платочках и стройными замогильными голосами затянули:
   "Вставай марксизмом просветлённый
   Весь мир голодных и рабов.
   Кипит наш разум освящённый
   И в коммунизм вести готов!"
   Слова припева начал подтягивать едва ли не весь зал. Многие последовали примеру Верховного Пропагандиста и осенили себя святой пятиконечной звездой.
   "Это есть наш последний
   И решительный бой!
   С Интернационалом
   Воспрянет род людской..."
  
   ...Вячеслав Филиппович Сиротин почти "достиг просветления", руководствуясь только настольной книгой атеиста и медитируя на поток автомобилей, которые круглые сутки сновали у него за окном. Произошло это двадцать лет назад, когда он работал пропагандистом в Доме политической книги "Знание" и вёл трудную, но благородную работу по атеистическому воспитанию молодёжи. Но однажды, выйдя из транса, Сиротин заметил, что в результате медитаций мир внутри его ничуть не изменился, зато снаружи произошло что-то очень нехорошее. Лекции по научному атеизму больше никого не интересовали. Они и раньше никому особо были не нужны, но за них платили деньги. Два раза в месяц он исправно получал гонорар и, между агитациями и медитациями, приятно проводил время в тихом кабачке "Вишнёвый сад", где собиралась тогдашняя богема Еннска. Теперь же оставшись без работы, без средств к существованию, Сиротин пытался понять, что же произошло со страной, которая уже практически построила развитой социализм, и которой оставалась всего пара-другая марш-бросков до коммунизма.
   Работу он вскоре нашёл. Устроился риэлтером в агентство недвижимости. Оказывать доверчивым еннчанам помощь в решении жилищных вопросов было несложно. Лекторский опыт и убеждающий магический тембр голоса сыграли в этой профессии не последнюю роль. Деньги появились, но одновременно с их появлением внутри Вячеслава Филипповича пропала простая как медный пятак вера в Отсутствие бога. Где-то между желудком и лёгкими повисла липкая томительная пустота. Немало поспособствовали этому гуру в хитонах и проповедники в джинсах, повылезавшие из всех щелей и сусеков, словно голодные тараканы. Они рекламировали своих богов как жевательную резинку, они гарантировали своей пастве после смерти льготные билеты в рай, они стригли своё стадо большими садовыми ножницами и ездили в Мерседесах. В красных уголках предприятий и организаций, в кинотеатрах и в домах культуры, везде, где ещё совсем недавно Сиротин проводил свои атеистические лекции, новые поводыри теперь собирали, его, сиротинский, народ и предлагали безбожникам спасти свои души за весьма умеренную плату. А липкая томительная пустота, по всей видимости, терзала не только бывшего агитатора-пропагандиста. Многие еннчане, не ожидая никакого счастья в жизни земной, искренне надеялись обрести его в жизни вечной и валом валили на религиозные тусовки.
   Вот тогда-то Сиротин и начал коллекционировать богов...
   Сам Вячеслав Филиппович сейчас уже и не помнил, с чего началось его безумное увлечение. То ли после того, как он побывал на собрании секты "Основное звено Христа", то ли во время совместной медитации в "Центре Космического Преображения". А может после общения с кришнаитами на скамеечке в парке культуры и отдыха имени Якова Свердлова? А возможно, идея зародилась ещё раньше, когда он изучал в Педагогическом институте религии классового общества, и всё это время она только и поджидала момента, когда же удастся заявить о себе во весь голос. Впрочем, это не столь важно.
   Первый бог пришёл к Вячеславу Филипповичу прямо в квартиру в виде двух приторно вежливых женщин. "Самый лучший друг, который только может быть у нас - это Иегова Бог, - говорили они. - Он обещает создать новый мир, свободный от тревог и разочарований. В библии говорится: "отрёт он всякую слезу с наших глаз, и смерти уже не будет, ни скорби, ни вопля". Сиротин стал активным членом "Общества Сторожевой Башни", что, впрочем, не помешало ему одновременно вступить в "Межгалактический Совет Иерархии Света" и Общество друидов. Те же знакомые кришнаиты подарили ему "Бхагавад-Гиту", и, изучив её буквально за неделю Вячеслав Филиппович тут же побрился наголо и со всей страстью уверовал в то, что высшая истина познается в трёх аспектах: как имперсональный Брахман, как локализованная Параматма и, наконец, как Верховная божественная личность. Когда в его квартире на лето поселились бродячие бахаи и начали под гитару воспевать Бахауллу, от Сиротина ушла вторая жена. За полгода он последовательно вступил в секту Апокалипсистов, клуб интегральной йоги и Славянскую языческую общину.
   Самым удивительным было даже не то, что Вячеслав Филиппович не пропускал практически ни одного собрания, он умудрялся истово верить в каждого бога и отправлять положенные ритуалы, оставляя при этом в тайне свой широкий религиозный кругозор. Многие религии были знакомы Сиротину ещё со времён его работы по атеистическому воспитанию, но теперь, заново открывая для себя каждый новый культ, он поражался глубине и неисповедимости путей господних.
   Его двухкомнатная квартира со временем стала похожа на музей теологии и эзотерики. Дым ароматических палочек не успевал вытеснить запах ладана, когда хозяин начинал жечь солнечные лучины, призванные гармонизировать ауру прихожей. В спальной мирно соседствовали языческие истуканы, православные иконы и буддийские мандалы.
   Вячеслав Филиппович долго не мог решиться принять ислам. Суннат - обряд обрезания крайней плоти, которому подвергаются мусульмане ещё в младенческом возрасте, напрягал более всего. Небольшой, совсем крохотный кусочек его грубой телесной субстанции, напрочь перекрывал путь не только к Аллаху, но и к Яхве. Это было очень печально - две моноистические мировые религии Ислам и Иудаизм, не желали принять в своё лоно Сиротина целиком, таким, каким создала его мать-природа, и требовали обязательного вмешательства хирургов. На что может пойти страстный коллекционер, ради приобретения заветного экземпляра? На многое, а уж пожертвовать своим никчемным болтающимся кусочком крайней плоти, и сам бог велел, вернее два бога.
   Обрезание ему сделали в платной клинике и уже через месяц Вячеслав Филиппович начал пять раз в день совершать намаз. Синагогу он стал посещать ещё раньше. Община еннских евреев с распростёртыми объятиями приняла новоиспечённого иудея. Да и сам Сиротин, то ли благодаря прабабушке по отцовской линии, то ли из-за удачно приобретённого парика с пейсами, чувствовал какое-то необъяснимое родство с представителями богоизбранной нации.
   Но, украшая свою коллекцию ещё двумя, безусловно, выдающимися богами, бывший агитатор и не подозревал, с какими трудностями придётся столкнуться. Как и предупреждал Конфуций, "человек может расширить истину, но не истина человека". Времени и сил на то, чтобы каждому богу воздать причитающиеся ему почести, уже не оставалось. Отстояв с утра полчаса на одной ноге и отпев песнопения в честь славянского языческого бога Жувгува, Сиротин принимал позу лотоса, начинал петь мантры и гонять по чём зря энергию кундалини. Так и не открыв толком сердечную чакру - анахата, он принимался перед иконой Божьей Матери читать "Отче наш", забывая, что уже наступило время салат ас-азухр, то есть полуденного намаза. Что уж и говорить о несчастных Кришне, Яхве, Бахаулле, Ахуре Мазде, Иегове, Сугмаде и бедном, совершенно позабытом Принце Космического Человеколюбия? Они тоже желали духовно-нравственной наполненности своему верному адепту. Каждый бог из коллекции Вячеслава Филипповича надеялся и верил, что только его божественный свет освещает единственно праведный путь, ведущий к заветной цели.
   Но самым большим испытанием для греховной плоти были, конечно же, посты. Сиротин исхудал до дистрофического состояния. Когда заканчивался пост в буддизме, начинался в православии, когда и он подходил к концу, славянские язычники устраивали неделю благотворительного голодания. Кришна и Имоан требовали полного вегетарианства, но тогда Вячеслав Филиппович вообще бы помер от истощения и досрочно отправился к ним на званый обед. Зато, не нарушая условия мусульманского поста, он весь месяц Рамадан по ночам разговлялся, не взирая на все прочие культы и религии. Самым изуверским был пост у приверженцев восточного культа Амбрам - Шабаян, который позволял употреблять любую пищу, но при этом в течение двенадцати с половиной дней запрещал, как бы это попроще сказать, ходить в туалет по большому. Тем самым эти сектанты не позволяли осквернять экскрементами священную прану двойного бога Амбрам - Шабаяна во время ежегодного трансцендентного искупления грехов всего человечества.
   Заветы и догмы, вероучения и наставления, молитвы и мантры, ритуалы, церемонии, традиции, обряды и всевозможные истины в последней инстанции так хитроумно сплелись в несчастной сиротинской голове, что просто удивительно, как однажды в неё прокралась очень любопытная идейка. Вместо того, чтобы продолжать крутиться в Колесе Сансары, Сиротин сам решил сделаться Богом, ну или хотя бы для начала наместником Божьим (а там как знать) и открыть свою новую величайшую религию. Все предпосылки к тому были. Правда, особыми божественными свойствами он ещё не обладал, по воде "аки по суху" ходить не умел, но это его не остановило. Главное, - решил Вячеслав Филиппович, - оригинальность и концептуальность нового вероучения. Теоретическая обоснованность пришла неожиданно. "Мы все идём вперёд, - раздумывал он, - и во времени и в пространстве. Таким образом, мы постоянно уходим от изначального. От сущего. От Единого Бога. Значит - надо идти назад!".
   Эта простая, в сущности, мысль показалась Сиротину чем-то вроде Божественного откровения. "Идущие назад" - так он решил назвать свою будущую религию и вплотную занялся разработкой догматов и культовых обрядов. Одно было понятно сразу - каждый адепт новой религии должен будет всегда перемещаться спиной вперёд, то есть идти назад к воссоединению с Богом. Первый же опыт хождения спиной вперёд доказал всю несостоятельность этой концепции. Сиротин попал под Запорожец, и полгода с тяжёлыми травмами головы и переломами костей таза пролежал в областной клинике.
   Вернувшись домой, он первым делом собрал все культовые причиндалы в одну большую коробку и спрятал её в чулан. Там же нашлось место и для религиозной литературы, приобретённой Вячеславом Филипповичем за два десятилетия в огромном количестве.
   Вся земная мудрость, накопленная человечеством в течение многих веков, лежала в пыльном чулане, туго перетянутая старым шпагатом. А на следующий день ему позвонили и предложили возглавить общественную организацию "Духовное возрождение".
  
   Собрание в малом зале ДК "Октябрь" закончилось в начале седьмого совместной молитвой в честь триединства основоположников Камфэвулизма.
   - Слава, Слава, Слава, Маркс! - вслед за запевающими старушками вторил почти весь зал. - Слава, Слава Энгельс! Слава, Слава, Слава Ленин! Слава, Слава, Слава!
   Эта молитва очень нравилась Вячеславу Филипповичу. Чудилось, что прихожане не столько воспевают теоретиков марксизма-энгельсизма-ленинизма, сколько поют хвалу ему, их Верховному Пропагандисту, Проводнику в небесный коммунизм.
   В заключение, презентовав каждому пенсионеру-новобранцу по маленькой брошюрке "Духовное возрождение - путь к коммунизму", и пригласив на новую встречу, Сиротин попросил считать собрание в честь Великого Октябрьского Просветления закрытым, и под бурные аплодисменты удалился за кулисы.
   Когда зал опустел, и Товарищи Агитаторы убрали со сцены все культовые атрибуты, Вячеслав Филиппович спустился в зал, сел в первом ряду и неофициально обратился к своим самым ближайшим соратникам:
   - Товарищи, сегодня учёбы по дополнительному Просветлению не будет. Я попрошу остаться для рабочих бесед по отправлению ритуалов вас, Мария Афанасьевна, вас, Наденька, вас Демьян Елизарович, ну и ты, Костик, задержись. Все остальные на сегодня свободны...
   В Лощинку - микрорайон на окраине Еннска, где жил Сиротин, - добирались с двумя пересадками. Всю дорогу Костик, обладавший феноменальной памятью, цитировал наиболее понравившиеся ему места из "Капитала". Наденька и Мария Афанасьевна щебетали как две старшеклассницы. И даже пожилой Демьян Елизарович всё время бубнил что-то себе под нос. Казалось, они по-прежнему пребывают в религиозном экстазе, но Сиротин понимал, что на самом деле они просто боялись. Его приближённые догадывались, что в этот вечер беседа пойдет не только об отправлении Камфэвулистского культа.
   - Товарищи Агитаторы, - сказал Вячеслав Филиппович, когда они расселись вокруг стола на кухне его холостяцкой квартиры, - все вы знаете цель нашего собрания. По моим данным, в начале будущего года, к очередной годовщине Успения нашего любимого Третьего Учителя, враг хочет похабно надругаться над его телом. Его мощи планируют замуровать в Кремлёвской стене, тем самым, лишив нас триединства. Святой Архидух упокоится и покинет нас. Мы не должны допустить этого!
   - Мы этого не допустим! - решительно сказал Костик.
   - Товарищи! Сегодня мы должны окончательно согласовать план вызволения тела Святого Ильича и стратегию транспортировки саркофага в город Еннск!
   Сиротин перезвездился. Собравшиеся последовали его примеру.
   - С московскими товарищами вопрос решён, - продолжил Верховный Пропагандист. - Мы втроём - я, Костик и Демьян Елизарович, выезжаем в столицу четырнадцатого ноября скорым поездом "Екатеринбург-Москва". Билеты уже приобретены...
   - Купе или плацкарт? - озабоченно перебил Сиротина юный почитатель "Капитала".
   - Вопрос не по существу, - сурово сказал "гуру" и продолжил, - итак, по плану. Мария Афанасьевна, готов ли гараж?
   - Всё очень хорошо, Вячеслав Филиппович. Картошку и все овощи просушили, убрали в погреб, помещение выбелили, вымыли. К приему Святого Ильича готовы.
   - Это хорошо. Я бы ещё раз попросил не забывать о строжайшей конспирации всего нашего мероприятия. По моим расчетам, мы вернемся с саркофагом семнадцатого. ГАЗельку уже заказали...
   - Как же мы его из мавзолея-то стырим? - спросил вдруг Демьян Елизарович.
   - Демьян Елизарович, - укоризненно качая головой, произнёс Сиротин, - я же вам уже двадцать раз объяснял, у наших московских товарищей свои люди в службе охраны Кремля. Саркофаг с телом Ильича будет выкраден шестнадцатого. И не беспокойтесь, Демьян Елизарович, вам ложиться в мавзолей не придётся, так что бородку и усы можете сбривать. Вместо Ленина положат резиновую куклу, которую ни за что не отличишь от оригинала. Мы заберём саркофаг на складах фабрики "Большевичка". Наша главная задача будет переправить его в Еннск и спрятать в надёжном месте.
   - А там уж пусть куклу хоронют, - подвела итог Надя.
   - Верно, Надюша, архиверно, - подтвердил Сиротин, и решил, что пора распускать по домам своих адептов. - Товарищи, будем расходиться по одному, ибо, как учил Святой Ильич, только грамотно законспирированная операция имеет все шансы на успех. Костик, а ты, не забудь подготовить все накладные...
   Когда Товарищи Агитаторы разошлись, Вячеслав Филиппович выключил свет на кухне и долго глядел в черноту осенней улицы, нарушали которую лишь одинокие светящиеся жуки проезжающих мимо машин. "История повторяется дважды, - подумал он, - прав был Маркс. Сначала в виде трагедии, потом в виде фарса".
   Ровно в десять часов вечера Сиротин подошёл к телефону, набрал номер и доложил:
   - Докладывает "Атеист". Выезжаем четырнадцатого. Гараж к приёму гостя готов.
   На другом конце провода раздался неприятный смешок, и ехидный голос ответил:
   - Иди назад, Филиппыч. Спокойной ночи.
   Специальный агент Главного Особого Бюро, майор Зязенков снова ехидно захохотал, положил трубку на рычаг, потом достал сотовый и набрал цифру "5":
   - Степаныч!? У нас всё готово. Готовь свою куклу. Шестнадцатого за ней приедут еннские коммуняки... Не бойся, к саркофагу они и пальцем не притронутся... Никто не вскроет... Это какой у тебя Ильич по счету?.. Тридцать девятый?.. И в Новосибирске заложили?.. И в Хабаровске?.. Молодцы! Хорошо работаете!.. Когда, думаешь, настоящего земле предадут?.. Да ну через два! Год - максимум, и спокойно захороним без митингов и манифестаций... Нет... Да никаких акций протеста... В каждой области по Ильичу, все будут думать, что у них настоящий: молись - не хочу... А правда, что кемеровские коммуняки свою мумию где-то в заброшенной шахте прячут?.. У нас знаешь, какая информаторская сеть?.. Ты там с моими поаккуратнее, мраку подбрось, мол, конспирация, все дела... Только смотри, без этих твоих спецэффектов, стрельбы не надо, а то ведь обосрутся ненароком...
  
   ЗОНА НЕОБХОДИМОСТИ
   Тяжелый занавес, сотканный из мокрой снежной крупы и тоскливого вечернего сумрака, опустился, скрыв городские подмостки и зрителей в роли актёров, отыгравших свой очередной дневной спектакль. Касаткин осторожно вёл "Любашу" по Советской улице, которая ещё пять минут назад была загородным Жегаловским шоссе. По обеим сторонам дороги мелькали светящиеся размытые пятнышки окон барачных карточных домиков. Людей в мглистой белёсой круговерти не было видно вовсе.
   "А есть ли он, этот город - призрак? И есть ли я?" - подумал Артём, вглядываясь в неумолимо надвигавшийся правильный четырёхгранный столб наподобие гермы. Такие ставили когда-то в Древней Греции, посвящая богу дорог и покровителю путников Гермесу. Вот только на самом его верху вместо изображения символа мужской силы теперь было огромное световое табло. Оно неумолимо извещало о том, что сейчас уже семнадцать тридцать, а температура воздуха равна минус двум градусам. "Полшестого, - усмехнулся про себя Коренков. - Какие времена - таков и символ мужской силы..."
   С детства Еннск казался Коренкову большой наспех сколоченной голливудской декорацией то для блокбастера, то для мелодрамы, а чаще для замыленного бесконечного сериала, в котором герои уже забыли, с чего он начинался, и просто приходили на съёмки, читая вызубренный наизусть текст. В этом сериале он, Артём, исправно исполнял отведённую ему рольку. Последние десять лет, носясь по родному городу с видеокамерой, Коренков настолько привык к этим декорациям, что иногда казалось, будто он перестал быть актёром. Теперь он - оператор и режиссёр, а может даже сценарист этого фильма. Но... Ничего не менялось. В его глазах Еннск был то затонувшей Атлантидой, то ареной битвы осени и лета, то вдруг оказывался в лапах ужасной техногенной внеземной цивилизации. Всё это было очередной иллюзией, новым съёмочным павильоном, нужным только для того, чтобы отодвинуть, убрать в сторону, спихнуть реальную жизнь. Реальную жизнь? Семья, друзья, коллеги, родственники, работа, деньги, деньги и ещё раз деньги... Это было реальной жизнью? Едва ли... В этой трагикомедии Артём играл фальшиво, да что там фальшиво - дурно, отвратительно! Но играл. Одна маска сменялась другой, один персонаж исчезал, новый появлялся... Но во всём этом бесконечном сериале ничего не менялось. И, если не задумываться, то в этом был определённый смысл, пусть не всегда понятный, не всегда ясный, но он был. А что теперь? Десять дней назад какая-то невероятная сила выдернула его из этого пусть иногда трагикомичного, но всё-таки привычного своего сериала и швырнула в бездну безумия и, самое главное, бессмыслия.
   "Кто я теперь? - раздумывал Коренков, глядя на неоновые огни реклам, пробивающиеся сквозь мутный снежный буран. - Да никто... Что у меня осталось? Только телескоп... Куда мы едем? Непонятно..."
   Они долго сплетались - эти нити. Вытягивались электрические шнуры одиночества, потихоньку скручивались верёвочки безнадёги, к ним присоединялась колючая проволока страха - страха потерять работу, семью, родителей, страха смерти, болезни... Сомнения, рулонами магнитной видеоплёнки опутывали сердце, серпантин тревоги заплетал душу, пеленали по рукам и ногам кожаные ремни отупелой обывательщины... И всё это скручивалось в один жуткий клубок, из которого выпутаться не было никаких сил. Да и особо уже не хотелось. И вот в самом начале осени кто-то начал рубить эти нити. Да не просто рубить, а кромсать, кромсать по живому, по тому самому клубку, которым, в сущности, уже и стал Артём.
   "И с каждым ударом я начал терять себя? - думал Коренков. - Или я уже давно себя потерял? Что же я тогда нашёл там, во сне, у Чжункуй Хуна? Или кого?"
   Клубок, окончательно разрубленный чьей-то безжалостной рукой десять дней назад, обнажил всё. Обрывки метались по бесприютному миру и швыряли Коренкова то на балконы, то в машины, то в гаражи, то в подвалы. Когда эту метавшуюся плоть, эти стонущие бесприютные опутавшие его вены Артём раскромсал осколком бутылки, всё перевернулось. Взглянув на свою прошлую жизнь из не-жизни, он понял, что вернуться назад будет уже невозможно. Но куда-то же надо возвращаться? Прошлая жизнь окончательно осела на дне памяти, зарылась в ил, и извлекал оттуда что-либо Коренков неохотно. Пут больше не было, и Живой Буй, сорвавшись с якоря, мчался по волнам судьбы куда-то в неведомую даль.
   "Что такое Живой Буй? - раздумывал Артём. - Может, он указывает фарватер, по которому надо двигаться? Но тогда он сам должен оставаться на месте. Или он как ограничитель: "За Живой Буй не заплывать - спасать не станут". Но и в этом случае он неподвижен. Он живой, но неподвижен. А если он указывает место под водой, где затонула каравелла с золотом? Тогда почему он сам не ныряет за ним? Кто он - этот Живой Буй? Подводная мина с рогатками, как на картине со стариком? Мирно прибившаяся к борту лодки и тихо греющая свои чёрные бока под ласковым заходящим солнцем? Или же он взрывается и разносит к чертям и лодку, и весь окружающий мир? Живая бомба? В океане мироздания, в безбрежных водах бытия? Я УБОГО ВИЖУ ИГРУ... Так, кажется, было в окнах...РЕВАНШ РАМ ДО ПУРГИ У ЖИВОГО БУЯ..."
   Вне игры... Сейчас он вне игры. Сила, необыкновенная сила Живого Буя сначала даже напугала Коренкова. Сила пустоты, сила беспутности. Вне пут, вне путей, вне надежд, вне дорог, вне игры...
   - Ну как тебе тачка? - спросил вдруг Касаткин, молчавший чуть ли не от самого Юпино. - Класс?
   - Добрый автомобильчик, - согласился Артём.
   - Не машина - мечта... Э-э-эх, - Касаткин вздохнул, - себе б такую... Вот Финюгин!.. Вот проныра!.. Даже тачку такую в полцены урвал! Нигде своего не упустит! Но я его уважаю... Мужик он - что надо, такую дыревню, можно сказать, из руин поднял. Людям помогает, зарабатывать даёт, короче - живмя живёт. Никогда не жадничает. Хороший хозяин. Не зажлобился. Я ему по гроб жизни обязан... Знаешь, как он говорит?
   - Как?
   - Если, говорит, у бизнесмена телохранители появились, считай, всё - скоро пристрелят!
   - Как же он такую машину в полцены взял? - полюбопытствовал Артём.
   - А тебе Женька-цзы не рассказывал? О... - изумился Касаткин. - О-о-о! Это целая история! Ухохочешься! Какой-то шоферюга Еннский, я толком не знаю, купил пачку презервативов. А там - выигрышный купон на Шевроле-Ниву. Выигрыш-то выигрышем. Но надо сначала налог заплатить. А это ни много, ни мало, почти тысяч сто. Ну он туда-сюда помыкался, денег естественно не собрал, а эти устроители ему говорят - срок подошёл: или выкупайте, или ваш приз аннулируется. Как Финюгин на него вышел - не знаю. Вообще-то его в Еннске каждая собака знает, да и он всех... Короче, выкупает наш Усть-Тыркский олигарх у этого шоферюги купон за смешные пятьдесят тысяч, платит налог и, пожалуйста, Шевроле-Нива в половину стоимости, новенькая, аж зубы ломит!
   - А с чего ты её "Любашей" назвал? - спросил Артём.
   - Это не я назвал, это - Финюгин. Презервативы те выигрышные "Окна любви" назывались. Ну - такая халява - не "Окношей" же её называть! Вот он любовно "Любашей" и обозвал...
   - Да, понятно, что не "Окношей", - согласился Артём.
   - Ну а я-то как немого оклемался, - продолжал Касаткин, - так Женька-цзы меня к Финюгину на развоз и пристроил. И сразу на такую тачку! Я теперь вроде у Михайлы Фёдорыча и личный шофёр, ну и на развоз лотосов, ляг-быков, ну, в общем, готовой продукции...
   - А трезвун-воды?
   - Не-а... Трезвач у нас уже рефрижераторами пошёл, тут я вне конкуренции. Ты знаешь, чё я понял, когда стал работать у Финюгина? Помнишь, я тебе рассказывал про воздушные шарики...
   - Не очень...- честно ответил Коренков.
   - Слушай, кто из нас был тогда в запое, ты или я? Ну я ещё говорил тебе, что работал на плантации, будто летал на воздушных шариках... Так вот, никакие это были не шарики, а так, презервативы надутые... К тому же ещё и дырявые. А сейчас я просто живу и крепко стою на двух ногах, - он усмехнулся, - да ещё и на четырёх колёсах. Ну вот и приехали, - Касаткин, притормозил возле тёмного фасада ничем не примечательной пятиэтажки в жилмассиве "Лощинка" на окраине Правобережного района.
   - Значит, квартиру эту ты снял для меня сам? - то ли спрашивая у бывшего одноклассника, то ли рассуждая, произнёс Коренков, не спеша застёгивая белоснежную куртку. - Ты скажи, что я дальше должен буду делать?
   - Кореш, честно тебе говорю - не знаю! - Касаткин засмеялся и с кавказским акцентом добавил. - Мамой клянус! Нэ знаю! Чжункуй сказал, Косой сделал!
   - Странно всё, - подхватив футляр с телескопом, буркнул Артём и вылез из машины. - Давай, счастливо!
   - Не забудь, - крикнул вслед Касаткин, - не перепутай: квартира номер 108, это вот здесь, крайний подъезд... Ну давай! Если что понадобится, звони, мой мобильный знаешь!
   - Пока...
   ...На следующее же утро после четырёхдневного то ли сна, то ли блуждания во времени, Чжункуй Хун сказал Артёму, что квартиру в Еннске для него уже сняли, и больше в Усть-Тырке ему делать нечего. Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Артём, конечно, понимал, что оставаться у китайца больше уже нельзя. Крутилась в голове только одна довольно ущербная мыслишка - устроиться здесь же, в Усть-Тырке, каким-нибудь лотосоводом и тихо жить до конца своих дней. Но оказалось, что пока он спал, за него уже всё порешали.
   А сегодня Чжункуй Хун, прощаясь с Артёмом, добил его окончательно, выдав необычный комплект одежды и довольно увесистую пачку денег. От одежды отказываться было глупо, впрочем, как и от денег, к тому же выяснилось, что предназначались они не ему одному. Артём прекрасно понимал, что какое-то неопределённое и, вполне может быть, продолжительное время в Еннске придётся жить нелегально, не показываясь ни дома, ни на работе, ни вообще в каких-либо присутственных местах. Однако и это было не всё.
   "Зелкальная одесда, никто тебя не уснает, маде ин Сина", - сказал Чжункуй Хун, подавая Артёму белоснежную куртку из необычного лёгкого и в то же время плотного материала, белоснежные джинсы, белую рубашку военного покроя, кроссовки и такую же белоснежную кепку с длинным вогнутым козырьком. Даже ремень к джинсам из мягкой, очень эластичной кожи и тот оказался белый! Когда Коренков натянул китайский ширпотреб и взглянул в старенькое зеркальце, висевшее в комнатушке, то был просто в шоке. Он не узнал себя. Никогда в жизни Артём не носил белой одежды. Были, конечно, рубашки, майки, но чтобы куртка, да ещё в таком комплекте - это уж слишком!
   "Весь в белом и в блюманже, - весело сказал Коренков и спросил, - а попроще, понезаметнее ничего не было?".
   "Зелкальная одесда, кепку на гласа натяни - никто не уснает, - ответил на это китаец и протянул деньги, - сдеся сто тысясь, хосяина юаней будет тебя там сдать, в Еннске".
   "В квартире кто-то будет жить ещё?" - выдавил из себя Артём.
   "Это вам на двоих", - вместо ответа сказал Чжункуй Хун.
   "Ну и кто он?" - допытывался Коренков, хотя прекрасно знал, что добиться от китайца того, что он не договаривает, невозможно.
   "Не снаю, не снаю", - загадочно улыбался тот и мелко-мелко кланялся, сложив руки лодочкой у подбородка.
   Когда Артём уселся в роскошную серебристую Шевроле-Ниву, Чжункуй подошёл к двери и произнёс:
   "Селединный путь... Главное, - он поднял обе сложенные руки высоко над головой, - селединный путь. И ты не найдёшь свою смелть, пока она не найдёт тебя..."
   Ещё лет пять назад, Артём заметил, что как раз осенью выдаётся один день как весь год. Коренков даже имя ему придумал - "Годдень". И сегодня как раз он и был. Утро девятого ноября выдалось по-весеннему сырым и влажным. Казалось, зима только-только унесла свои тугие снежные покрывала, и промёрзшая земля пытается согреться под первыми апрельскими лучами солнца. К полудню заблудшие тучки разогнал лёгкий ветерок и яркое солнце на какой-то час-полтора вернуло лето. И снова показалось, что даже травка возле домика Чжункуй Хуна салатно зазеленела и робко потянулась к теплу. А после обеда пошёл дождь, провожавший их из Усть-Тырки каплями слёз на деревенском асфальте. Уже в районе Юпино по капоту и по крыше машины забарабанили ледяные шарики града, потом они превратились в колючий снег, смешавшийся с дождём, и в такой вот отвратительной зимней каше Артём с Касаткиным въехали в Еннск...
   Артём открыл этот "Годдень" и в себе. С самого утра он ощущал необычайную лёгкость, какую-то весеннюю невесомость, которая появилась благодаря предчувствию свободы и ещё чего-то очень важного и значительного, чего-то, что окончательно изменит всю его жизнь. Возникло это чувство сразу же после пробуждения, и источником служил всё тот же пресловутый "сквозняк" из сна, поселившийся где-то внутри, то ли в переулках сознания, то ли в тишине души. Будто свежее дуновение в жаркий летний день, скользил он по Коренкову, легко выдувал все вопросы и все ответы, оставляя за ним только пронзительно-ясное восприятия окружающего. И даже белое зеркальное обмундирование вскоре показалось Артёму вполне естественным, и что самое главное, удобным и тёплым. И восхищало солнце, и радовал дождь, и даже мокрый снег, будто и призван был закамуфлировать весь Еннск под Коренкова. Когда же, перед самым домом с его новой квартирой, смутные сомнения всё-таки выползли из какой-то щелки Артёмовского сердца, "сквозняк" тут же вымел их в промозглый осенний сумрак. Глядя вслед уезжавшему другу, Коренков уже ни в чём не сомневался.
   Железная дверь в подъезд была не заперта. Жильцы дома притаились в засаде в ожидании мусоровозки со своими вёдрами и пакетами, наполненными картофельной кожурой, обглоданными костями, газетами и бумагами, какими-то пустыми бутылками и коробками, и прочим дерьмом, которым наградила их в этот день вселенная.
   "А ведь и я ещё дней десять назад так же одним махом мечтал избавиться от своего мусора", - подумал Коренков, проскакивая под перекрёстными взорами двух сердитых старушек. Одна из них что-то забормотала, типа: "Ходят тут, ходят... Кто?.. К кому?". Но Артём не стал объяснять "подъездным швейцарам" цель своего прибытия и, взлетев на второй этаж, сразу же уткнулся в дверь с номером 108. Нашарив в кармане ключи, он снова почувствовал как "сквозняк" окутал весь его разум, всё его сердце, и, уже больше не раздумывая, кто его ждёт его в этой квартире, что, - он открыл дверь.
   - Есть кто дома? Хозяева! - предусмотрительно забросил Артём в темноту квартиры гранату и подождал, пока она взорвётся, выкинув на свет хозяев.
   Ответом была тишина.
   - Никого нет? Значит, хозяин я! - громогласно объявил Коренков, прошёл в прихожую и нащупал на стене выключатель. Мигнув, загудела длинная лампа дневного света, выхватив из тьмы стоявшего прямо перед Артёмом длинного худого белого человека. Он испуганно вздрогнул и непонимающе уставился на новоявленного хозяина.
   - Фу ты, - выдохнул Артём, - зеркало! Однако, у меня и видок!
   Он скинул куртку, повесил её на полупустую вешалку, где болтался только чей-то серый мятый длинный плащ, не развязывая, стянул кроссовки, сбросил кепку и отправился знакомиться с новым домом.
   Кухня ничего особенного собой не представляла. Электроплита, мойка, стол, табуретки, холодильник, в последнем вздёрнулся целый взвод раздосадованных пучеглазых мышат. У Коренкова даже сложилось впечатление, что вся трапезная - один сплошной бутафор. Хозяин квартиры (или всё-таки хозяйка?) питался исключительно святым духом на первое и манной небесной на второе. Выкладывал на сковородку свежемороженую веру, ставил на плиту, обильно сдабривал соусом духовных исканий и приперчивал тайными эзотерическими знаниями.
   В ванной Артём окончательно убедился, что в квартире обитала женщина - на полочках вокруг зеркала стояло десятка два всевозможных кремов и шампуней, на крючке у двери висел махровый халат, синий, с ныряющими в его морскую бездонность дельфинами. Зато возник другой вопрос: сколько вообще человек здесь живёт. В стакане на полочке ощетинились четыре зубных щётки, три станка для бритья неприятно резанули Артёма по самолюбию своими блестящими двойными лезвиями, а пять полотенец, висевшие на верёвочке, точно флаги расцвечивания на крейсере, совершенно сбили его с толку.
   Озадачила и спальня - небольшая уютная комнатка, с приятными светло-лиловыми обоями и воздушными в тон им шторами. Едва ли не треть её занимала огромная, можно сказать, королевская, кровать, заваленная пуфиками и подушечками поверх лёгкого покрывала с рюшечками и кружевами. В общем - "траходром" да и только. Спать в одиночестве на такой роскоши было то же самое, что идти сквозь снежную пустыню к Северному полюсу. У изголовья подбоченясь стоял гордый торшер, загоревшийся тусклым фиолетовым светом при первом же к нему прикосновении. Артём дотронулся до абажура ещё раз, и лампочка погасла. В углу у самого входа на четырёхногом столике отдыхал монитор - спящая голова профессора Доуэля - намертво соединённый множеством проводков со своей живительной смесью - системным блоком. В его чреве, безусловно, хранилась масса информации, которая могла бы рассказать Коренкову многое об обитателях квартиры, но к услугам компьютера Артём решил обратиться только в самом крайнем случае, если хозяева не объявятся в ближайшие день-два. К тому же гардероб, стоящий напротив окна, подкинул совсем уже неудобоваримую пищу для размышлений. В нём наряду с женскими блузками, платьями и юбками, Коренков обнаружил мужской костюм-тройку, пару брюк, джинсы, рубашки, майки, водолазки, новенькие носки, два галстука и даже чёрные, начищенные до блеска туфли.
   "Если это и она, то уж точно не одна, - подумал Артём, направляясь в последнюю комнату, являвшуюся, по всей видимости, залом. - Стишок невесёлый... Ну ещё бы - за семь лет да не выйти замуж... Скорее всего так оно и было... Сняли квартиру, чтобы сбежать от папаши. А я тут буду в качестве бедного родственника? Если здесь всё-таки живёт она..."
   Нащупывая выключатель, Артём чуть было не смахнул что-то, висевшее на стене, и когда комната озарилась мягким уютным светом, лившимся из массивной бронзовой люстры, он обнаружил, что вся зала увешана множеством картин. Пейзажи нависали над портретами, иконы теснили графические работы, репродукции из классики с ужасом взирали на шедевры кубизма и сюрреализма, а рамы вообще переплетались самым причудливым образом: лепные позолоченные соседствовали с самодельными металлическими, деревянные резные с плохо ошкуренными реечными. Кое-где картины доходили чуть ли не до самого плинтуса, будто предназначались для эстетствующих домашних животных - кошки или собаки, человеку же для созерцания оных как минимум надо было бы встать на четвереньки.
   Взгляд Артёма тут же вырвал из этой многоОбразной галереи, пожалуй, самое оригинальное творение. В рамочке из окрашенного в красный цвет дерева, обрамлённый толстым, сантиметров в пятнадцать, чёрным с медным отливом паспарту, висел его собственный фоторобот. Тот самый, который сделан был пару месяцев назад капитаном Поповичем, а потом, по его же мысленному признанию, очень ему пригодившийся в поисках Коренкова. Фоторобот, видимо, был сорван с какого-то столба, о чём свидетельствовали повреждённые углы. Через весь лист, размноженный где-то на ксероксе, шла надпись: "Внимание: розыск", а ниже жирными буквами значилось: "Разыскивается особо опасный преступник Коренков Артём Эдуардович, 1973 года рождения". Потом были перечислены особые приметы, рост, вес, цвет глаз и одежда, а внизу от руки дописано: "Вооружён и очень опасен. Всем, кто может сообщить о месте нахождения, гарантируется анонимность. Звонить по телефонам: 02 или 24-74-93. Вознаграждение 20 тысяч долларов".
   "Однако, подрос я в цене за эти дни, - подумал Коренков, - а ведь хозяину квартиры это ментовское творение пришлось по душе".
   Сама комната была довольно просторной, но, похоже, залом, в традиционном понимании этого слова, не являлась. Была она, скорее, мастерской, мастерской художника, и художника, по всей видимости, вдохновенного и экспрессивного. В дальнем углу, у самого окна стоял мольберт, рядом - с десяток холстов, натянутых на рамки, а на небольшом столе лежали всевозможные тюбики, коробочки, кисточки, мелки, карандаши, и ещё куча каких-то инструментов и приспособлений, неизвестной для Артёма надобности. А вокруг, на полосатых обоях, стареньком паласике и даже на однотонных коричневых шторах, видны были разноцветные кляксы - свидетели бурных творческих исканий мастера.
   Ни два мягких кресла-близнеца, разлучённых журнальным столиком, ни высившийся на нём маленький телевизор "Дэу" с видеомагнитофоном, ни зелёный надутый угловой диван, стоявший напротив, не заинтересовали Артёма. Зато до боли знакомый бульдожий сервант он решил исследовать повнимательнее. Похоже, это был тот самый "Геликон", что обитал когда-то в "Скамье Безвременья" и служил пристанищем муз. Теперь он тоже не пустовал. За стёклами размещались какие-то фигурки, картинки и разные странные вещички. Много было статуэток и бюстов, греческих богов и богинь: Зевса, Аполлона, Афродиты, Геры; египетских: Осириса, Гора, Исиды; был там и человечек с заведёнными за голову руками, изображение которого Артём видел в музее. Были и четырёхрукий Шива, и Будда, сидящий в позе лотоса, и целая гвардия миниатюрных изящных нэцкэ. Но три экспоната из коллекции, хранящейся в бульдожьем серванте, показались Артёму удивительно созвучными его прошложизненным то ли снам, то ли откровениям.
   Первым был бюст человека без лица. Лицо как бы подразумевалось, но было выполнено весьма смутно. Зато с особой тщательностью неизвестный скульптор поработал над его руками. Человек держал их над головой, вывернув запястья наружу и представив на всеобщее обозрение пальцы, сложенные в фиги. Но не в фигах было дело. Так же, как на компьютерной заставке из сна, на большом пальце левой руки была нарисована голова змеи. Кольцами, оплетая конечность, рисунок уходил за шею человека и появлялся с правой стороны. Далее тем же изысканным рисунком, но, становясь, всё тоньше и тоньше, он заканчивался в виде хвоста ползучей твари на большом пальце правой руки. Получалось, что, соединяя фиги над головой, человек замыкает кольцо змеи.
   Второй шедевр, выполненный из слоновой кости, изображал человека, распятого на окне. Оно стояло на массивном подоконнике, а рама его, в самом деле, напоминала крест. Но не это даже поразило Артёма. Распятый человечек улыбался и, вывернув голову, пытался заглянуть налево в распахнутую за его плечом форточку.
   И третья - неизвестный (судя по внешнему виду и особым приметам) бог, держал в каждой из двух рук по песочным часам. Он был мрачен и грозен и будто бы предупреждал: время уходит, час расплаты за содеянное неумолимо приближается. Бог был как бог, таких в этом шкафу стояло много... Но вот часы в его руках! Казалось, что песок по настоящему сыплется за их стеклянными треугольными ретортами. Как скульптору удалось добиться столь правдоподобной имитации движения песчинок? Пожалуй, этот экспонат был достоин тех статуэток, что делал мастер-монах из притчи Чжункуй Хуна.
   Как гений по дегустации гениальности и гурман шедевров, Артём, ощутив блаженный бриз вдохновения, срочно решил догнаться бессмертными творениями, облепившими стены мастерской. Он ещё раз оглядел комнату и заметил, что картины делятся на три группы. К первой относились репродукции работ великих художников от Рафаэля и Босха до футуристов и Шагала. Ничем между собой они не были связаны, кроме как принадлежностью к вечности. Вторая разномастная группа явно носила духовно-теологический и философско-эзотерический характер. Объединяла же все эти работы одна незначительная, на первый взгляд, деталь - пусть небольшое, пусть в самом углу, пусть где-то лишь едва заметное изображение молота Торы, или креста Крампоне, или Гаммадиона, или знака солнцеворота. Все эти названия подразумевали один символ - свастику. Она была и на древних православных иконах, и на фотографиях убранства буддистских храмов, и на коллаже из различных журнальных вырезок, подпись под которым гласила: "Этруски. Тайны древних племён".
   К этой же группе можно было отнести и громадную, с полметра на метр, загадочную схему в деревянной лакированной ажурной рамке. Это была "Иллюстрация из "Теологических работ" Якоба Бёме". Круг в центре, по всей видимости, символизировал весь мир, вне его располагались четыре огненных солнца. Внизу оставался город, на него указывала тёмная стрелка в чёрном кубе, а вверх она взлетала, увенчиваясь огненным шаром с двумя крыльями по бокам. Схема также изобиловала символами и буквами, в которых Артём разбирался слабо. А вот надписи на кресте в верхнем левом углу он прочитал. Горизонтальная гласила "Rerum", что значит "мир", а вертикальная составлялась из двух слов "Signa" и "Tura". Соединив их, Артём получил знакомое "Сигнатура", не раз слышанное из уст отца. Кажется, переводилось оно как "способ употребления".
   "Выходит примерно так, - прикинул Коренков. - Способ употребления этого мира. Как на рецепте: такая-то доза, столько-то раз в день, печать и подпись: Бог. Что-то я подписи не вижу..."
   Третью группу составляли работы неизвестного художника, вполне даже может быть хозяина (или хозяйки) квартиры.
   "Вообще-то Лу раньше неплохо рисовала, - размышлял Артём, рассматривая холсты, - но вот чтобы она писала картины... Что-то я этого не припомню..."
   Коренков сразу подметил, что полотна, хотя и были выполнены в самых различных жанрах, объединяла их нездоровая страсть к цифре "четыре". Если уж рядом с глиняным кувшином лежали обглоданные рыбьи скелеты, то их было ровно четыре, если бежали по небу облака, то в том же количестве. Четыре планеты, четыре женщины, четыре цветка, четыре каких-то кишки, вывернувшихся и опутавших себя же.
   Вид синеватых кишок напомнил Артёму о том, что он не осмотрел ещё одну маленькую комнатку в этой квартире. Все удобства Чжункуй Хуна располагались во дворе и Коренков, как коренной городской житель, посещал их только по мере самой большой надобности. Здесь же можно было, наконец, не только оправить свои потребности, но и насладиться процессом.
   Зайдя в туалет, Артём от души порадовался белоснежному финскому другу, расстегнул ремень, спустил джинсы, с удовольствием уселся на стульчак, и, найдя за батареей старую "Енинградскую правду", принялся изучать новости прошлой недели.
   В эту секунду он услышал, как где-то за перегородкой хлопнула входная дверь, зашуршали пакеты, что-то громко брякнулось, и покатилось.
   - Милый, ты уже дома? - донеслось сквозь все шпингалеты и двери до Артёма.
   Этот голос он узнал бы из миллиона. Так говорила только Лунара. У неё не было никакого акцента, но вместе с тем в произношении сквозило что-то неуловимо восточное, как эхо пустынь, шорох чадры и шум оазисов.
   "К кому же она обращается? - подумал Коренков. - Не ко мне - точно! Значит, у неё есть муж, и она говорит ему, перепутав меня с ним? Здорово! Хотя, как можно спутать, ведь в коридоре висит моя одежда, причём настолько оригинальная, что вряд ли у кого есть ещё такая же... Кроме того, там же, в коридоре, и мой телескоп стоит... А вдруг перед её приходом заявился её муж, а я просто его не услышал? Тогда всё логично..."
   Артём быстро свернул газетку, не зная, то ли выскочить сейчас, то ли ещё подождать развития событий.
   - Ты голоден? - бодро и весело вопрошал голос Лунары. - Я купила изумительной буженинки!
   Артём натянул штаны и, всё ещё не понимая, с кем она разговаривает, то ли с ним, то ли с кем-то, кто пришёл вместе с ней, осторожно вышел из туалета. Ни в кухне, ни в коридоре никого не было. Зато в спальне горел свет, видимо, Лунара переодевалась. Буквально через секунду она вылетела из комнаты в красном шёлковом кимоно, пробежала мимо него на кухню и загремела кастюлями:
   - А ты чего не переодеваешься? Выглядишь неважно, на работе устал? - она взглянула на совсем растерявшегося Артёма, улыбнулась ему и что-то напевая, схватилась за чайник. - Сейчас, сейчас... Скоро будем ужинать...
   Артём молча сел на табуретку у стола, наблюдая за Лунарой и совершенно не понимая, что происходит. Она же носилась по кухне как заводная, что-то мыла, что-то чистила, резала, крошила, в общем, вела себя так, будто и не было этих семи лет разлуки...
   "А может, действительно, не было, - мелькнула у Артёма мысль, которая пронзила его, разбив на части, как китайскую вазу. - Я нашёл себя, и прошлое изменилось... Мы с Лунарой не расставались... Значит, это наша квартира? И наша спальня? И кровать? И это мои вещи в шкафу?"
   Артём беспомощно оглянулся, по-новому посмотрев на кухню, на Лунару, на видневшуюся часть коридора, зеркало. Тут только он заметил мокрый от снега и дождя зонтик, оставленный распахнутым для просушки и понял, что видел его уже не один раз, по крайней мере, этой осенью точно. Такую расцветку невозможно не запомнить: популярный символ инь-янь на полотне был видоизменён. Круг делили четыре уменьшенных значка, начинавшиеся один в другом: красный, синий, жёлтый и зелёный.
   "А может у нас и дети есть?" - Артём совершенно потерял голову от свалившихся на него открытий.
   Лунара внимательно посмотрела на Артёма и вдруг, усевшись ему прямо на колени, взъерошила волосы и спросила:
   - И что мы такие мрачненькие? Тёмочка, у тебя на работе неприятности? - она наклонилась и чмокнула его в губы.
   - Послушай, Лу, - начал было Артём...
   - Нет, ты послушай, - Лунара наклонилась к самому его уху и прошептала. - Ну? Как прикол? Поверил?
   Артём молчал, силясь сообразить, что происходит в действительности, чего он не помнит, и где во всём этом шутка.
   - Не обиделся? Нет? - хитро улыбаясь спросила Лунара. - Оброс-то как! Я тебя развеселить хотела...
   - Считай, что шутка удалась, - выдавил из себя Артём. - Ты это... объясни хоть что-нибудь... А то я как ёжик в тумане...
   - Потом, потом, потом... Сначала поедим...
   Она оставила Артёма пребывать в тумане и принялась хлопотать, превращая кухню из бутафорской в реальную, в живую, со звоном ложек и вилок, тарелок и бокалов, с дымом и паром от кипящих кастрюль, с ароматами свежих овощей и приправ. Лунара сновала от плиты к раковине, от стола к холодильнику, что-то переворачивала на сковородке, что-то размешивала, подсаливала, и была во всех её движениях неуловимая грация, как поэтически выразился когда-то Моисеич: "Музыка Женского Бега". По кухне разнёсся аппетитный запах, который заарканил с обеда пустой желудок Коренкова и теперь вытягивал все слюнки.
   - Котлетки скоро будут готовы, картошка доваривается. Тёмочка, проследи, чтобы ничего не подгорело. И не забывай, не человек готовит еду, а еда человека! Я сбегаю в ванну, жутко хочется под душ!
   - Но ты бы хоть... Объясни, что... - начал было Артём.
   - Потом, потом, потом! - затараторила Лунара. - Сначала душ, а потом кушать, кушать и ещё раз кушать! Я голодная как зверюга! Могу тебя сейчас съесть!
   Она, побежала в спальню, Артём как привязанный пошёл было за ней, а она уже выскочила, послала ему воздушный поцелуй, мило улыбнулась и скрылась в ванной, оставив его один на один со своими мыслями, сомнениями и шипевшими на сковороде котлетами.
   "Да, - подумал Артём, - она совсем не изменилась. Эти семь лет всё-таки были, но они не проштамповали её ни печалью, ни горем, по крайней мере, внешне. Она же вся светится, брызжет энергией, как тот художник, автор картин в соседней комнате, своей краской. Только от энергии следы остаются не на обоях, а на окружающих людях. Упала такая капля на меня, и внутри, будто светлый огонёк загорелся... да... загорелся..."
   Коренков принюхался, вспомнил про котлетки, схватился за крышку на сковороде и обжёгся.
   "Вот чёрт! - он потряс рукой, подул на неё, взял лопатку, поворошил исходящие соком мясные комочки. - О-о-о! Какая вкуснятина будет!.. - Артём усмехнулся, вспомнив недавний розыгрыш и свою реакцию. - Да, так пошутить могла только она - "Заводная Лу" - как называли её ещё в школе"...
   А "Заводная Лу" уже выскочила из ванны. Теперь на ней был тот самый синий махровый халатик, который Артём обнаружил при осмотре квартиры. Она ещё раз просушила полотенцем свои длинные каштановые волосы, собрала их сзади в хвостик, подошла к плите, ловко сняла крышку со сковороды и проконтролировала процесс жарки.
   - Сейчас мы основательно похрумкаем! Сейчас! Сейчас! - она открыла холодильник. - И где у нас тут майонез?
   Артём тоже заглянул в холодильник, и опешил. Мышат там уже не было. Ледяное нутро оказалось под завязку набито продуктами. Тут только Коренков обратил внимание на огромные пустые пакеты в углу кухни.
   А Лунара уже выставляла на стол горку дымящейся картошечки, поверх которой расплывался жёлтый кусочек сливочного масла, котлетки с подливчиком, обещанную буженинку, солёные огурчики с помидорчиками.
   - Налетай, Тёмка! Давай налегай, пока горячее! - и она подала пример, бухнувшись на табуретку и утаскивая самый большой кусок буженинки.
   - Лу, послушай! В конце концов, ты объяснишь мне что-нибудь?
   - Обэпю, обэсню... - с трудом ответила она, пережёвывая слова и котлеты. - Дай только бедной Исполняющей Обязанностихе набить живот, в конце концов. Кстати, пока ты был дома, никто не звонил, не приходил? Нет? А соседи снизу не прибегали? Нет? Хорошо! А помыться не хочешь?
   - Нет! - Артём еле успевал отвечать на вопросы, которые Лунара выдавала со скоростью пулемёта, несмотря на то, что ещё и успевала кушать. - Я перед отъездом в баню сходил.
   - Везёт же! Сто лет в бане не была... Ну вот, уже лучше! - она блаженно отодвинулась от стола. - Теперь и поговорить можно. Кофе будешь?
   - Буду, конечно!
   - Кофе будем пить в Лувре!
   - Где, где? - переспросил Артём.
   - В Лувре! Это моя мастерская.
   - С каких это пор ты в художники подалась?
   - Да так, балуюсь под настроение...
   Они расположились в креслах Лувра за небольшим столиком. Лунара свернулась клубочком и, казалось, утонула в своём необъятном махровом морском халате с дельфинами. Артём сидел, откинувшись на спинку кресла, и наслаждался горьковатым, терпким напитком. Вкус, такой незабываемый вкус кофе, сваренного Лунарой по одному только ей известному рецепту, казалось, вернул Коренкова на много-много лет назад.
   - А я видел тебя недавно, - сказал он. - Во сне... И себя тоже. Мы были там в "Эдеме", - Артём улыбнулся. - Ну не в раю, конечно, а в кафе на площади Маркса...
   - Я знаю...
   - Откуда? - удивился Артём. - Я даже Чжункуй Хуну не рассказывал.
   - Ты как раз потерял себя в тот день...
   Повисла неловкая пауза, родился ещё один мент, или, как говорили в старину, пролетел ангел. Артём понял, что и Лунара не хочет вспоминать тот злополучный день семилетней давности.
   - Ты все эти годы здесь и жила? И никуда не пропадала?
   - Нет. Здесь я только в последнее время обосновалась. А сначала у меня всё было почти как у тебя. Я "пересыпалась". Ты помнишь, что тебе Рома Землянин рассказывал о двойственности мира?
   - Ну, в общих чертах, помню.
   - Так вот, - Лунара засмеялась, - семь лет назад, благодаря тебе, меня перекинуло. В одном мире я исчезла, а в другом потеряла память. Но тебе-то ещё повезло, а я вообще, как летучий голландец, болталась между двух миров. Причём, никогда не знала, в каком исчезну, а в каком появлюсь. Потом уже, благодаря Кейбелю, мне удалось достичь равновесия. Он сам уже тогда был Исполняющим Обязанности.
   - Кстати, где он?
   - Слушай, давай про Геру я тебе потом расскажу. Он мне помог понять, что главное в жизни - достичь Универсума или точнее сказать обрести целостность, а если проще, то - увидеть мир двумя глазами, а если сложнее, то - осознать Синхроптозариум и себя в нём.
   - Синхроптозариум?
   - Да, так называется эта двухмирная система. О нём ещё Платон писал. Правда, кое в чём он всё-таки ошибался, но общую суть ухватил.
   - Платон? Это, который, ещё до нашей эры?
   - Ну да. "Тимеи" когда-нибудь читал? Он там и попытался рассказать о рождении Синхроптозариума, приписывая это действие, конечно, Богу.
   Лунара поднялась, подошла к секретеру, порылась в каком-то ящичке и принесла толстую книгу, на чёрном переплёте которой серебрилась надпись: "Платон". Она порылась и открыла на нужной странице.
   - Вот, я тебе зачитаю буквально один абзац. Остальное сам потом почитаешь. Вот: "Затем, рассекши весь образовавшийся состав..." Тут он имеет в виду смесь четырёх стихий... "...по длине на две части, он сложил обе части крест-накрест наподобие буквы Х и согнул каждую из них в круг, заставив концы сойтись в точке, противоположной точке их пересечения"... Вот, видишь, - она отвлеклась, - Платон мыслил пространственно. А люди просто попытались свои представления воспроизвести на плоскости. Тот же крест с загнутыми концами... Так и родилась свастика. Дальше тут есть объяснение, почему у одних символов хвостики смотрят в одну сторону, у других - в другую: "После этого он принудил их единообразно и в одном и том же место двигаться по кругу, причем сделал один из кругов внешним, а другой - внутренним. Внешнее вращение он нарек природой тождественного, а внутреннее - природой иного. Круг тождественного он заставил вращаться слева направо, а круг иного - справа налево".
   Она отложила книгу и продолжила:
   - Кстати, в Китае свастика - это древняя форма знака "Фан", обозначавшего четыре стороны света, позднее она стала символом бессмертия и бесконечности, - Лунара посмотрела на Артёма, сидевшего в полном замешательстве. - Давай, объясню ещё проще. Всё выглядит так: есть два совершенно идентичных мира, также как материя и антиматерия. И если учёные уже начали антивещество выделять, хотя и понять не могут, откуда оно взялось, до антимира они вряд ли скоро дойдут... Так вот, два совершенно одинаковых мира находятся в постоянном вращении. Однако, время от времени оно замедляется и может даже менять направление. Вот представь себе, если песочные часы раскрутить, песчинки, по законам центробежной силы, прилипнут ко дну и пересыпаться не будут, а если вдруг резко остановить или замедлить движение, то они начнут падать, как им и положено, вниз. Люди - те же песчинки. Но песчинки, прилипшие ко дну. Дно - это вся их жизнь, и оно держит крепко. Семья, работа, дом, любые привязанности мешают пересыпаться в тот момент, когда Синхроптозариум останавливается. Если же человек освобождается от этой "липучки", например, в моменты стрессов, разочарований, открытий, хотя любое открытие - тот же стресс, он - "пересыпается". В одном из миров он просто исчезает, а в другом становится ни на что не способным. Он может потерять память, он может просто спиться, стать наркоманом. Я долго думала над этим, и даже пришла к выводу, что все опустившиеся люди просто пересыпавшиеся и потерявшие себя. Тут очень важно сделать шаг вверх, а не вниз. Но в этом-то вся и сложность. Как разобраться где верх и где низ, и как выйти из сферы, центр которой везде, а окружность нигде? Вообще-то я отвлеклась - это тебе должно быть еще не до конца понятно. А на материальном плане... Тут всё просто - очень хорошо, если кто-то окажется рядом, способный помочь. Меня выдернул Кейбель, тебя - Чжункуй Хун.
   - А почему не ты? - спросил вдруг Артём. - Ты знала, что со мной произошло?
   - Да, знала. Но помочь тебе я не могла, - Лунара задумалась. - Мы не имеем права помогать...
   - Да кто вы-то?
   - Исполняющие Обязанности твоего ИОНа.
   - Про Исполняющих я уже слышал, знаю. Почему - моего ИОНа?
   - Понимаешь, Исполняющих Обязанности не так мало, как это может показаться. Довольно часто "пересыпавшиеся" делают шаг вверх, осознают, что с ними произошло, и видят двойной мир. Они становятся Исполняющими Обязанности. Но живут они здесь, в этих двух мирах. Понятно?
   - Пока, да.
   - Но помимо наших миров, есть и множество других. Такие же песочные часы, но нанизанные на шест. Перейти в них можно, только если находиться не в колбах своих часов, а в центре - самом тонком месте. Представь высотку, где с этажа на этаж можно попасть только в лифте. Этот лифт - это сердцевина Синхроптозариума - и это есть ИОН. Люди в одиночку могут только пересыпаться, минуя его. А составить ИОН должны четверо Исполняющих Обязанности. Понятно?
   Артём кивнул, а Лунара продолжила:
   - ИОН описан во многих древних книгах. Просто современные люди не понимают того, что читают. Хотя, они уже даже и не читают первоисточников, больше доверяясь всяким экспертам. Вот Моисеич стал Исполняющим Обязанности давным-давно. Он всегда хотел собрать свой ИОН. А для этого надо было иметь в наличие ещё трёх Исполняющих. Просто, кажется, но в то же время очень сложно. Члены ИОНа, двигая кого-то к достижению понимания, не имеют права вмешиваться, помогать или объяснять ему что-то. Человек должен сам делать выбор между обычным жизнеотбытием и Божественным Знанием. Его можно только "Двигать" и "Загружать". Тебе для этого зажигали окна, а вот одного радиолюбителя "Двигали" с помощью зашифрованной в звуках Азбуки Морзе. Моисеич и Костя Ли "Сдвигали" в ИОН, Рому Землянина с Полиной... Понимаешь, одно из обязательных условий созидания ИОНа - присутствие женского начала. Йод-хе-вау-хе. Считается, что это одно из имён Всерадующего на древнееврейском. На самом деле - это одно из наименований ИОНа. Схема строения. Моисеич - это йод, с него ИОН начался, им и закончится. Хе - это я - обязательное женское начало. Моисеич предложил мне войти в ИОН, когда Рома с Полиной отказались. Вау - это Костя. Им нужен был четвёртый. Второе хе... Переход... Когда с радиолюбителем конфуз вышел, решили "Двигать" тебя. Так что, ты и есть - второе хе.
   - А где сейчас Лавр Моисеевич и Костя?
   - Решают кое-какие организационные вопросы! - засмеялась Лунара.
   - Двигатель у нашего ИОНа прогревают?! - еле сдерживая смех, снова спросил Артём. - Или консервы закупают для долгого путешествия по параллельным мирам? Ну ты хоть объясни! Ну вот собрались мы вместе и дальше-то что? Полетим?
   - Всему своё время... Как говорят древние тексты, наше четырёхединство должно быть оплодотворено Одним! Тем, который рождён из космоса! Единым Высочайшим и Вечным!
   - Стой! Как это оплодотворено?! Это что же получается, мы все четверо станем этой... женской...
   - Вот ты, Тёмка, никак не можешь выбраться из этих земных понятий, которые вдолбили тебе в детстве, - Лунара постучала кулачком по полировке журнального столика. - Если хочешь - воспринимай оплодотворение ИОНа как Божественное Совокупление. К тому же с санскрита "йони" - женский половой орган - именуется как "Священное Место". Хотя, при этом смею тебя заверить, Божественное Совокупление с земным сексом не имеет ничего общего.
   - Да... - протянул Артём. - Как-то это все заморочено...
   - Ты видел схему ИОНа?
   - Где?
   - Ну вот же, - Лунара указала на висевшую как раз над столиком ту самую большую картину - иллюстрацию к Якобу Бёме.
   - А-а-а! Способ употребления мира!
   - Ну можно и так сказать. Здесь изображён ИОН, ну, видимо, таким, каким представляли его в шестнадцатом-семнадцатом веках. Видишь, круг - это Синхроптозариум, четыре солнца с огнём в середине - Исполняющие Обязанности, или точнее сказать ионавты. Обрати внимание, казалось бы, нелепо - двойная стихия: солнце, а в нём ещё и огонь, на самом деле это просто двойная сущность каждого. Внизу город - символ покинутой мирской жизни. Вверху - двойной знак Бога. Смотри: крылья - это фрагмент изображения солнечного шара египтян. А поверх древнегреческие буквы. Это и есть то самое йод-хе-вау-хе...
   - Имя Бога! Вот и подпись появилась!
   - Какая подпись? - удивилась Лунара.
   - Да так... - Артёму не хотелось раскрывать свои недавние мысли. - А вот это - чёрный куб - что означает?
   - Это опять-таки египетский знак ИОНа - Джедантекуб. Я когда пересыпалась и пыталась понять, что со мной произошло, шла египетским путём. Изучала их культуру, оставшиеся древние письмена, свидетельства о двойственности мира. Там то и нашла это понятие. Джед - своеобразный фетиш в виде столба, представляющий колонну, в которой, согласно мифу, находился сундук с телом Осириса. Он символизировал, как легко догадаться, Бога. Куб - ограниченное пространство, в основании которого четыре угла. А "анте" в переводе с латинского "до". Так что, Джедантекуб можно перевести как "Сначала Единый Неведомый, потом Исполняющие Обязанности".
   - Джедантекуб... - повторил Артём. - Странно...
   - Что странного?
   - Понимаешь, когда я бродил по снам, то прочёл окна, правда, нарисованные. Туда-то легко всё сложилось, - он помолчал, припоминая. - "И спят уши. Тел порез - винят букет надежд. Боль шипов"... Так, кажется... А вот в обратную сторону сколько ни мучился после пробуждения, никак не мог понять, что написано.
   - Давай посмотрим... - Лунара встала, подошла к столу с красками, порылась и нашла карандаш и листок бумаги. - Так... давай сразу знаки препинания расставлять, исходя из интонации: "Вопишь лоб? Джедантекуб! Тяни в зеро, плети шут. Я - пси".
   - И что это значит?
   - Не знаю... Сам должен думать...
   - Слушай, Лу, а как ИОН действует? - этот вопрос Артёма интересовал больше всего. - Ну, там, корабль что ли, как у инопланетян, или просто исчезают все?
   - Ты знаешь, я толком сама ещё не разобралась. Моисеич нарыл много всяких данных. Знаю только, что местом перемещения ИОНа будет Стоунхендж. Как я поняла, он является стартовой площадкой уже не первое тысячелетие. Расположение камней там как раз соответствует параметрам ИОНа.
   - Почему в Стоунхендже?
   - Таких мест на Земле несколько: в Перу, на Тибете, ещё кое-где - их не так много, ИОНодромов, для выхода в четырёхмерное пространство... Там энергия Синхроптозариума сконцентрирована и направлена под нужным углом... Но Моисеич говорит, что в Великобритании будет меньше проблем.
   - Интересно, как это выглядит со стороны? - усмехнулся Артём.
   - Интересно? Тогда можешь полюбопытствовать... Вон, видишь, репродукция с Рафаэля "Видение пророка Иезекеииля"...
   - Это что? ИОН? Смеёшься что ли? Какие-то ангелочки вокруг мужика летают...
   - Понимаешь, Рафаэль писал картину, вдохновлённый видением Иезекииля, описанным, кстати, в Библии, - Лунара вновь подскочила и пошла, рыться в серванте. На сей раз, она вернулась с толстым томом в тёмной обложке с большим крестом посередине. - Впоследствии пророчество истолковывалось чаще всего как видение четырёх главных апостолов Христа: Марк, якобы, лев, Иоанн - орёл, Лука - телец, а человек - Матфей. И Рафаэль, конечно, описал видение именно так. Но даже сам Иезекииль вряд ли понимал, что видит. Это был ИОН. Да ты лучше сам почитай. Вот с этого места... Хотя, нет.... Давай я сама, с выражением. А ты представляй! "И я видел, и вот, бурный ветер шёл от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырёх животных. И таков был вид их: облик их был как у человека; и у каждого было четыре лица, и у каждого из них четыре крыла, а ноги их - ноги прямые, и ступни ног их - как ступня ноги у тельца, и сверкали, как блестящая медь, и крылья их лёгкие. И руки человеческие были под крыльями их, на четырёх сторонах их; и лица у них и крылья у них - у всех четырёх; крылья их соприкасались, одно к другому; во время шествия своего они не оборачивались, а шли каждое по направлению лица своего"... Так, так, так, а вот... "И лица их и крылья их сверху были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно к другому, а два покрывали тела их... И вид их был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила от огня. И животные быстро двигались туда и сюда, как сверкала молния. И смотрел я на животных, и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их. Вид колёс и устроение их - как вид топаза, и подобие у всех четырёх одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе. А ободья их высоки и страшны были они; ободья их у всех четырёх вокруг полны были глаз. И когда шли животные, шли и колёса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колёса. Куда дух хотел идти - туда шли и они; куда бы ни пошёл дух, и колёса поднимались наравне с ними, ибо дух животных был в колёсах. Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простёртого сверху над головами их. А под сводом простирались крылья их прямо одно к другому. И у каждого было по два крыла, которые покрывали их, и у каждого два крыла покрывали тела их... А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нём. И видел я как бы пылающий металл, как вид огня внутри него вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сияние было вокруг него. В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это сияние кругом"... Вот так он увидел ИОН ...
   - Как-то сложно тут всё, однако...
   - Конечно, пророк ведь передал то, что видел, своими словами, и, не забывай, было это три тысячелетия назад. А иначе он и не мог бы воспринять то, что происходило. Всё просто как дважды два...
   - Четыре?
   - Да... Всё держится на цифре четыре. Древние пытаются донести до нас эту истину в различных формах, в том числе и в религиозных писаниях, учениях, концепциях. Вернее, в первую очередь в религиозных, они наиболее устойчивы и могут жить тысячелетиями. Вот, например, в буддийской мифологии - три тела Будды, рассматриваемого как высшее начало вселенной, дополняются Ади-Буддой, четвёртым, объединяющим телом. Особое место занимают и четыре добродетельные, совершеннейшие истины, истины-дхаммы составляющие фундаментальный базис буддизма. Здесь же можно вспомнить, что в буддизме высшая космологическая сфера состоит из четырёх миров нирваны, которые могут созерцать лишь святые в виде небес: первый - бесконечное пространство, второй - бесконечное сознание, третий - абсолютное ничто, четвёртый - не воспринимаемое ни сознанием, ни его отсутствием. А ещё буддизм считает, что существуют четыре матрицы рождения живых существ. Согласно же ведам существует четыре юги или четыре эпохи, постоянно сменяющих друг друга: Сатья-юга, Трета-юга, Двапара-юга и Кали-юга, каждая из них длится 432 тысячи лет. Сейчас идёт Кали-юга - "век ссор и лицемерия", начавшаяся примерно пять тысяч лет назад. По мере продвижения от Сатья-юги к Кали-юге происходит всё больший закат религии и деградация человека. В тех же ведах - четыре ступени духовной жизни - ашрамы. Теперь ты понимаешь, почему господь Вишну держит в четырёх руках раковину, диск, цветок лотоса и булаву. А вот, например, карты Таро... До сих пор неизвестно, кем они созданы... Моисеич выдвинул версию, что атлантами. В текстах этрусков он нашёл упоминание о Таро, как о некоем путеводителе в ИОН, которое этруски унаследовали от "гигантов". Ясно пока одно, тот, кто создал их, пытался передать людям знания о строении мира и способе достижения силы. Современные карты Таро очень непонятны, они обросли всякими домыслами, тайнами и истинный смысл их был утерян. Однако, сама система строения сохранилась неизменной. Большой и Малый арканы - два мира. Большой соответствует духовному уровню развития, Малый - повседневной жизни. "Тождественное и иное", как у Платона. Так вот карты Малого аркана делятся на четыре группы. Каждой из них приписывается одна из букв Божественного Тетраграмматона. Догадываешься, какого?
   Артём пожал плечами.
   - Йод - это Жезлы, хе - Чаши, вау - Мечи, второе хе - Диски. А вообще про "четыре" можно говорить много. Вот тот же "Тимей", - уже не обращаясь к книге Лунара начала цитировать, - "Поэтому Бог поместил между огнём и землёй воду и воздух, после чего установил между ними возможно более точные соотношения, дабы воздух относился к воде, как огонь к воздуху, и вода относилась к земле, как воздух к воде. Так он сопряг их, построя из них небо, видимое и осязаемое. На таких основаниях и из таких составных частей числом четыре родилось тело космоса, упорядоченное благодаря пропорции, и благодаря этому в нём возникла дружба, так что разрушить его самотождественность не может никто, кроме лишь того, кто сам его сплотил. При этом каждая из четырёх частей вошла в состав космоса целиком: устроитель составил его из всего огня, из всей воды, и воздуха, и земли, не оставив за пределами космоса ни единой их части или силы"... Или вот ещё оттуда же: "Сколько и каких основных видов усматривает ум в живом, как оно есть, столько же и таких же он счёл нужным осуществить в космосе. Всего же их четыре: из них первый -- небесный род богов, второй -- пернатый, плывущий по воздуху род, третий -- водный, четвёртый -- пеший и сухопутный род. Идею Божественного рода Бог в большей части образовал из огня, дабы она являла взору высшую блистательность и красоту, сотворил её безупречно округлой, уподобляя Вселенной, и отвёл ей место при высшем разумении, велев следовать за этим последним; притом он распределил этот род кругом по всему небу, всё его изукрасив и тем создав истинный космос"... Продолжать можно до бесконечности: четыре основы бытия; у земли ещё в прошлой юге было четыре спутника; даже исторически сложившихся доказательств бытия Божия существует четыре вида: космологическое, телеологическое, онтологическое и нравственное. Да вот - взять хотя бы руки, - Лунара свернула пальцы в фигу и показала Артём. - Знаешь, что обозначает простой кукиш?
   - Ну, это знак издёвки, презрения, - нерешительно сказал Артём, понимая, что должен быть и другой какой-то потаённый смысл.
   - Да, конечно, теперь все только так и воспринимают эту фигуру из пяти пальцев. За тысячелетия первоначальное значение многих слов извратили до неузнаваемости. Вот, к примеру, слово "манда". В русском языке оно имеет такой смысл, у меня даже язык не поворачивается произнести, извини за тавтологию. Между тем, по-халдейски "манда" - "тайное знание", а с санскрита "мандала" - это круг, шар, а точнее - живописное или графическое изображение схемы Вселенной. Производных от этого слова много - "монада" - Божественная сущность, "манас" - разум... То же самое и с фигой. Буквально у всех народов она стала обозначать что-то очень неприятное, издевательское. А первоначально была знаком избранных. Люди, складывая пальцы в фигу, указывали на свою принадлежность к Исполняющим Обязанности. Сам посмотри... Четыре пальца сложены одинаково - это четыре члена ИОНа, а пятый, вклиниваясь между указательным и средним, выпирает, выявляя своё превосходство - это Божественное объединяющее начало. Кстати, даже само название во многих языках имеет своим корнем цифру "четыре". Тогда Исполняющих Обязанности было значительно больше, чем тех, кто не был способен к духовному развитию. ИОНы Вторая, Третья и даже Четвёртая Коренные Расы образовывали постоянно. Оставались в этом мире лишь те, кто, не достигал Просветления. В конце концов, они и заполнили Землю. Естественно, им было неприятно думать о своей ущербности, о том, что они не имели права в знак приветствия выставить фигу, поэтому ассоциировалась она с чем-то обидным и унизительным. Со временем об Исполняющих Обязанности с удовольствием забыли, а фига осталась, обретя своё презрительно-отрицательное значение. При этом очень часто фигу изображали, представляя большой палец в виде головы змеи, хвост которой оплетает руку. Считалось, что если голова змеи находится на левой руке, то её хвост заканчивается на большом пальце правой. Соединяя пальцы за головой, Исполняющие Обязанности замыкали энергию. Теперь этого мало кто помнит, а вот символ змеи, кусающей себя за хвост, остался. Ороборо - одно из его имён. В Древнем Египте этот знак появился впервые без человека в качестве религиозного атрибута и символизировал ежедневное возвращение солнца к точке заката, где оно уходит в загробный мир. Видели в нём иллюстрацию самоподдержания природных циклов, бесконечно совершаемых вновь и вновь, а также единства противоположностей, всеобщую цикличность, включающую в свой оборот все сущее.
   - А я помню этот знак, - сказал Артём. - Мне несколько раз снился какой-то древний город с подсолнухом... Там были и ты и я, только имена у нас были другие. А таким знаком жители города приветствовали солнце...
   - Этот город назывался Мисса? - перебила его Лунара.
   Артём кивнул.
   - Тебя звали Диандр, а меня Ио?
   - Да. А ты откуда знаешь?
   - Мисса - одна из моих прошлых жизней. Я была тогда Феей Красок. А кроме того, Названной Диадра. Я вспомнила об этом, когда пересыпалась и нашла себя. В твоих поисках Мисса тоже была?
   - Мне снился подсолнух и мы в день достижения Совершенно Летней Гармонии... Мне много чего снилось... Вот, например, старикан в моей комнате в той квартире. Это точно не было прошлым.
   - Значит, это одно из твоих будущих.
   - А у меня их много?
   - Выбор у человека всегда есть. Ты ведь мог и не читать окна, оставшись в неведении. Дожил бы до почтенного возраста, превратился в старика и сидел бы себе в тепле и уюте, пока не встретил Яму.
   - Яму?
   - Во многих восточных религиях Яма - бог смерти, правитель царства мертвых. Обычно его представляют в виде старика с веревочной петлей в руке.
   - С петлей, чтобы подманить и заарканить? - Артём рассмеялся, потом вдруг что-то вспомнил. - "Манит яма пером" - это было в одной из оконных фраз.
   - Ну на такую приманку ты уже не купился.
   - Это значит, что я стал Исполняющим Обязанности?
   - Пока что нет... Твой путь ещё не пройден. Ты рано пересыпался и не все окна сумел прочитать.
   - Так что? Получается, моя потеря памяти не была запланирована?
   - Нет. Если бы ты прошёл весь путь "Загрузки", то, может быть, обошлось бы без этого.
   - А что случилось? Почему я вдруг пересыпался?
   - Не знаю... Может быть, рано в обратную сторону окна прочитал, а может, Злов постарался... Не знаю. А может, депривация злую шутку сыграла...
   - Но ведь люди Злова позже пришли, в воскресенье, когда я уже ничего не помнил.
   - Ему и приходить-то не обязательно. Паук - сильный колдун...
   - Сам Злов, что ли? Не знаю, где-то я слышал, что у него колдун из Африки - чёрный человек какой-то...
   - Сильвистен? Да, он из Африки, если считать место его появления местом рождения.
   - Место появления? Он что - не человек?
   - Нет... Он - выделенная сущность Казлова. Его Ка. Злов так стремился отделаться от приставки в своей фамилии, что ему это удалось. Лет пятнадцать назад он путешествовал по Африке, подыскивал себе какой-нибудь тихий островок. Потом подцепил лихорадку, и чуть было не умер. Помог ему колдун местный из племени батчонга. Вылечил, выходил, а сам вдруг зачах и умер. Как уж его сила передалась к Казлову? Непонятно. Любая сила, а тем более магическая, должна находиться в руках человека ответственного, который использовал бы её разумно. Казлов же решил в первую очередь избавиться от обидной приставки. Ну и наколдовал. Ка, действительно, от него отделилась и предстала в виде чёрного человека. С тех пор он и ездит повсюду за своим хозяином. А сам хозяин без своей души-сущности стал ещё большим не-человеком чем Ка. Его злость, жадность, расчётливость превратили Злова в Паука. С каждым годом он приобретает всё большую силу. Помнишь, наверное, мух в администрации? Это его работа. Очень не нужно ему было решение сессии. Почти в то же время он решил бороться с самогонщиками, составлявшими конкуренцию его спиртзаводу, и в один момент превратил всю самогонку в городе в солёную водичку. Правда, надолго его силы тогда не хватило. Про семечки я уже даже не говорю... Одного Злов не понимает, рано или поздно, вся энергия, которая была трансформирована в своё отрицательное проявление, вернётся к нему бумерангом. И тогда ему мало не покажется. Правда, до тех пор он может такую силу набрать, что вместе с ним придётся стирать с лица земли весь город.
   - Я тоже чувствую в себе силу, - Артём попытался объяснить, подбирая слова. - Ну вроде сквозняка в пустоте, предчувствия! Мы даже сегодня ехали... В общем, как подъезжаем к светофорам, они тут же зелёным загораются. И я понял, что сам это делаю. Или вот - курить бросил, не хочу просто и всё.
   - Ты знаешь, Тём, Сила - это страшная сила, извини опять за тавтологию. С ней нужно быть очень осторожным.
   - Слушай, Лу, а когда я стану, наконец, Исполняющим Обязанности?
   Лунара помолчала, будто обдумывая ответ.
   - Целое "Я", - наконец сказала она, - распадается с большой лёгкостью. Ты сейчас в себе самом выбросил все вещи. Даже не выбросил - сложил на чердак. Но тебе нужно выйти из дома. До сих пор ты шёл вовнутрь, но этот путь бесконечен. А наружу можно выйти только один раз. И обратно будет уже не вернуться... Это снизойдёт на тебя внезапно, как интуитивный толчок, как внутреннее просветление, как нечто, что нельзя выразить словами и образами. К постижению и принятию этого озарения нужно ещё подготовиться. Тебе остаётся только ждать. У меня, кстати, есть кассета с твоим видеодневником. Посмотри завтра, оживи в памяти свои чувства и мысли.
   - Откуда она у тебя? Я же оставил её на работе?
   Лунара усмехнулась и пожала плечами.
   - Ты светофоры можешь переключать, а я - отключать сигнализацию... Шутка! Просто я знала, где кассета. Пошла и попросила.
   - Ты мне обещала ещё про Кейбеля рассказать...
   - С Герой всё просто. Он собрал-таки свой ИОН и где теперь, знает только Единый Высочайший и Вечный!
   - Но тебе он тоже предлагал уйти с ним... - не спрашивая, а утверждая сказал Артём. - Ты отказалась?
   - Зачем задавать глупые вопросы. Если бы не отказалась, не вела бы тут с тобой беседы до полуночи, - она извлекла из кармашка халата браслетик с часиками, взглянула на циферблат и воскликнула, - да какое до полуночи! Уже четыре ночи! Слушай, ты, как хочешь, а я время от времени сплю. Подожди, я тебе постель принесу...
   "Как дважды два... - думал Артём, ворочаясь на мягком воздушном как зефир диване. - Ка Злов... Да, Павел Владимирович, паучок вы наш боровичок, тарантул недодавленный... Ваших, значит, мохнатых лапок дело... Всё не наолигархствуетесь. Мало вам Еннской губернии, вам ещё и весь мир подавай...".
   План появился в его голове внезапно как вспышка, как озарение. Был он слегка авантюрным, со многими "Может быть?" и "А если вдруг?", но в финале его маячила реальная возможность раздавить Паука, разорвать паутину, которой, как казалось Коренкову, тот и опутал весь город.
   "Назад дороги нет, - уже засыпая решил Артём. И откуда-то из памяти его всплыла фраза, начертанная окнами когда-то давным-давно, ещё в прошлой жизни: "Урви себе ныне в зиме путь вон в...". На самом краешке яви у него мелькнула мысль: "Куда же надо найти путь?", но сон размешал её в общем котле образов и впечатлений. Вернулась она только наутро, и как ни странно со вполне чётким и сформулированным ответом: "УРВИ СЕБЕ НЫНЕ В ЗИМЕ ПУТЬ ВОН, В ОРОБОРО".
   Со сном в последнее время творились очень странные вещи. На сей раз, Артёму показалось, будто и не спал он вовсе, только закрыл глаза и тут же открыл их вновь. Однако дневной свет, пробивавшийся сквозь коричневые шторы, говорил об обратном. Судя по всему, время подходило к обеду, и проспал он никак не менее шести-семи часов. Коренков быстро оделся и принялся осуществлять свой план. Он вставил кассету с видеоархивом в магнитофон и просмотрел её на ускоренке. Последней была запись с пьяными откровениями Касаткина о наркотических семечках. Качество её оставляло желать лучшего - полумрак в комнатушке, подёргивание кадра, но это было не столь важно. Главное - слова произносились им чётко и ясно.
   "Для скандального репортажа сойдёт, - подумал Коренков, - а маты его "пипками" перекроют".
   Артём прошёлся по квартире и к удивлению своему не нашёл ни одних часов: ни настенных, ни настольных, ни даже самого завалящего будильничка. Куртка, уже свёрнутый зонтик и сапожки Лунары были на месте, отчего Коренков сделал вывод, что она никуда не уходила, но заглянуть к ней в комнату он не рискнул. Время поджимало, и Артём решил действовать в одиночку. Он оделся, нацепил кроссовки, набросил кепку и, прихватив кассету, вышел, осторожно закрыв за собой дверь.
   Первая часть плана по деморализации господина Павла Владимировича Злова прошла блестяще. Появление Артёма в телекомпании ТВЕН, которая располагалась неподалеку, в том же Правобережном районе, было воспринято как возвращение из загробного мира. Многих из коллег-телевизионщиков Коренков знал хорошо - если в Еннске и оставались порядочные люди, то большинство из них работало тут. У бывшего видеооператора даже мелькнула мысль, что появись он на "родном" МИРТВ, Русик с Барракудой живо бы скрутили его и потащили обменивать на 20 тысяч баксов.
   Слухи о том, что Артём бесследно пропал, находится в розыске и, мало того, считается особо опасным преступником, никого не ввели в заблуждение. Падкие до жареных сенсаций и скандалов ТВЕНщики тут же ухватились за идею Коренкова и согласились сделать сюжет в новости. Правда, выдвинули они одно условие - в репортаже не должно упоминаться имя еннского олигарха Злова. Немного подумав, Артём согласился. Он был уверен, если афёра с отравленными семечками всплывёт на областном уровне, Пауку не поздоровится. Компетентные органы обязательно займутся его махинациями, а отрава в красивых пакетиках никогда больше не попадёт на прилавки магазинов. Генке Урванцеву - он, как оказалось, уже второй месяц работал на ТВЕНе - не особо понравился пьяный монолог Касаткина. Репортёр убедил Коренкова в том, что ему самому надо рассказать и о семечках, и о кассете, и о том, как его преследовали бандиты. Таким образом, к шести вечера был сделан вполне скандальный двухминутный сюжетец с видеорядом "Семян радуги", летними архивными съёмками подсолнечниковых полей, с интервью Коренкова и небольшим рассказом Касаткина, которого представили как бывшего работника плантаций.
   Когда Артём приехал домой, Лунара уже не спала. Вчерашнее её игривое настроение будто бы испарилось.
   - На ТВЕН ездил? - как бы, между прочим, спросила она.
   - Откуда ты знаешь? - растерялся Артём.
   - Догадалась, - загадочно щурясь, Лунара исподлобья смотрела на Коренкова. - Зря ты всё это затеял... Бесполезно. Мало того, можешь подставить ни в чём не повинных людей. Тех же ТВЕНщиков... Ты о них не подумал?
   - Нет... А ты считаешь, что...
   - Конечно. Ты даже не можешь представить... Ты даже не осознаёшь силу и могущество Паука. Так просто его не остановить.
   - Ну и что! Ну и пусть! - к Артёму вдруг вернулась вся его решительность. - Надо начинать сдирать эту паутину! Что он ещё может затеять?!
   - Много чего, согласна... - Лу засмеялась. - Короче, пойдём. Поедим... Во сколько новости-то по ТВЕНу?
   - В семь тридцать...
   - Успеем поужинать.
   В семь тридцать они уже сидели на угловом диване и ожидали новостей, глядя в маленький экранчик телевизора. Как только пронеслась заставка "Новости ТВЕН" и показался ведущий, экран мигнул и погас. Погас и свет во всей квартире...
   - Ё-моё, - вырвалось у Коренкова, - пробки где-то выбило...
   - Нет, не пробки, - даже в темноте было ясно, что Лунара улыбалась. - Выгляни в окно.
   Артём встал, раздвинул шторы, и обнаружил за ними сплошную чёрную завесу. Ни в одном доме напротив не видно было ни единого светлого пятнышка. Судя по всему, электричества не было во всём жилмассиве, а может даже и районе.
   - Неужели Паук? - спросил Коренков, осенённый догадкой. - Он что, всё узнал? Но как?
   - Сомневаюсь, что это его работа, - Лунара была уже рядом.
   - Надо на ТВЕН звякнуть.
   - Ну звякни, звякни... Только давай не с домашнего телефона. Нас потом легко и просто будет вычислить. Тут в двух кварталах таксофон есть, пошли, прогуляемся заодно.
   - А карточка?
   - Есть, не переживай.
   До операторов эфира ТВЕНа Артём дозвонился с первого раза, и они сообщили ему, что электричества нет и на релейке и в телекомпании. Вторая часть плана провалилась столь же грандиозно, как блестяще осуществилась первая. Возвращаясь домой, Артём всё никак не мог успокоиться:
   - Что-то надо делать! - твердил он. - Мы не можем вот так взять и уйти! Если не мы, то кто?
   - Тёмка, не волнуйся, - Лунару, похоже, совсем не интересовал Злов. - Что-нибудь придумаем. У меня даже есть кое-какие идеи. Просто нужно всё подготовить. Слушай. А что ты там рассказывал про сон, где эти заговорщики шифровались?
   - Я тебе рассказывал?
   - Ну да, вчера...
   - А...
   В это мгновение Артём машинально взглянул на тёмные окна стоящей рядом пятиэтажки, и ему показалось, что сейчас он их прочитает. Голова закружилась, превратилась вдруг в полосатый арбуз, который поднял неведомый великан, подбросил, проверяя на спелость, и с силой сдавил двумя руками. Корка лопнула, фонтан семечек вперемежку с красной зернистой мякотью мозгов брызнул вверх, на секунду замер, а затем устремился обратно, собрался в шар и начал стремительно уменьшаться, превращаясь в семечку. Она вобрала в себя все соки арбуза и стала медленно падать на землю, сквозь неё, всё ниже и ниже, с каждой секундой ощущая нарастающую неимоверную тоску. Она раздавила Коренкова, смяла его, а потом разорвала в клочья...
   Очнулся Артём, лежащим на грязном асфальте возле одного из подъездов той самой пятиэтажки. Лунара сидела рядом на корточках и пыталась привести его в чувство. Коренков с трудом поднялся, пытаясь очистить свою белую куртку и джинсы от налипшей грязи. Но это было бесполезно. Чёрная жижа только ещё больше размазалась по одежде.
   - Что это... было? - спросил Артём, держась за голову.
   - Ты просто прочитал тёмные окна, - тихо ответила Лунара.
   - Тёмные окна?
   - Да, пара мгновений в Зоне Необходимости, это, знаешь ли... - она подбирала слова. - Слегка освежает.
   - Освежает?
   - Перед тем, как прочесть светлые окна, ты должен был узнать тёмные. Зона Необходимости - это как чёрная дыра. Раньше ты читал то, что показывали тебе окна, в зеркальном отражении: из одной точки в разные стороны. Сейчас ты ушёл в эту точку. В точку внутренней бесконечности. В зеро. В ноль.
   - Какой же я каруд! Тьфу ты, дурак...
   - Шоу мозгов вон? - спросила Лунара. - Представление продолжается?
   - Да. Шоу мозгов вон, - согласился Коренков и добавил, - вон... в Ороборо.
  
   ЁРШ ТВОЮ МЕДЬ!
   - Всё, мужики, это - в последний раз! - Стёпа хлёстко шлёпнул пятернёй по кухонному столу. - Верите-нет, замучили меня эти сны! Ну, просто сил никаких нет!
   - Какие к ебе...ням, сны, Стёпа? - Иваныч сначала по-бригадирски потрепал Стёпу за плечо, а потом по-отечески дал подзатыльник. - Плюнь, да разотри - деньгу во сне не зашибёшь. Я давеча тут присмотрел, бл...ядь, километров семь - восемь, чистая - ёрш твою медь! Аккурат в сторону Нижней Калиновки, а там лет сто как света не видовали ни электрического, ни белого!
   - Стопроцентово, Стёпка, стопроцентово! - в разговор как всегда уверенный в своей правоте влез Горохов. Несмотря на чудовищно безобразный неологизм "стопроцентово", ударение в котором приходилось на предпоследнее "о", Стёпа, вдруг, всем своим нутром ощутил непонятно откуда взявшуюся непоколебимую уверенность в удачном исходе мероприятия.
   Удачный исход мероприятия как раз и заключался в его, Стёпкином, умении быстро и без трагических последствий для своей жизни, срезать медный электропровод с линии электропередач. Однако в этом-то месте, если можно так выразиться, и оголялись контакты. Если бы всякое криминальное соёбщество (пусть даже весьма невеликих размеров) составляло свой бизнес - план, вело грамотную кадровую политику или на худой конец вывешивало стенд учета приходов и отходняков сотрудников, то оно невооружённым глазом, тут же моментально определяло бы своё самое слабое звено. Определив это звено, уже хорошо вооружённым, и уже далеко не взглядом, избавлялось бы от него от греха подальше. В криминальной шайке, которая именовала себя "Обзорники" и главарём которой был Афанасий Кулиш, он же "Иваныч", он же "бригадир", самым слабым звеном был, безусловно, Стёпа.
   По правде сказать, ни Стёпа, ни его подельники не считали свое ремесло криминальным. Так, маленькие люди делают в большой стране свой маленький бизнес...
   Эпоха Развитого Бандитизма уже сама по себе предполагала два основных руководства к действию озвученных еще основоположниками марксизма-ленинизма: добивай недобитых и грабь недограбленное.
   Диаметрально противоположных взглядов на сей с позволения сказать бизнес, придерживались сотрудники Энергонадзора и жители окраин города Еннска. Последние, между прочим, в особенности. Электричество для подавляющего большинства горожан являлось едва ли не единственным источником смысла жизни. Посягнувших на самое святое, в народе именовали очень заковыристыми именами, несомненно, ничего общего, не имеющими с киногероями. Кстати, вот что предложил сделать с "Обзорниками" после очередного внепланового отключения света один дворник интеллигентной наружности: "им бы пропихнуть через зад этот медный кабель, вытянуть его у них изо рта, подвесить на нем этих му...дил на высоковольтных проводах и пускать электричество понемногу - чтобы дольше помучились...". И это предложение, которым бы наверняка заинтересовались не только в Гестапо, но вполне возможно и в НКВД, было, пожалуй, одним из самых мягких и добросердечных...
   ... - Ну, дык чего, Стёпа, надумал? - Иваныч уже по Стёпкиному виду, по глазам его всё понял. - Вот и молодец-огурец!
   - По сколько ж оно выйдет? - сразу же встрепенулся Горохов и начал прикидывать предполагаемый навар. - Семь - восемь километров, говоришь...
   - Да ты Стёпа не смурей! - басисто хохотнул "бригадир". - Я на кабель голой жопой не сяду! У меня всё схвачено!
   Иваныч и в самом деле говорил истинную правду: ещё ни разу "Обзорники" во время своих вылазок всерьёз не встревали. Секрет их почти трёхгодичной безнаказанной деятельности был гениально прост. Старенький ГАЗ-66 с облупленным кунгом, на дверцах легко отлепляемые и прилепляемые таблички "ЕНГОРСВЕТ Министерство Энергетики РФ", в кабине три измученных задолбавшихся "электрика" в форменных куртках с надписью "Еннские электросети". Короче, типа обычная "дежурка", типа едет - не спешит на очередной типа вызов.
   Впрочем, пару раз их всё-таки останавливали, было. Иваныч тогда все проблемы разрешил оперативно.
   Старый джедай Оби-Ван Кеноби в четвёртом эпизоде "Звёздных войн" буквально за минуту внушил имперским штурмовикам, что ищут они не этих дроидов. Иванычу потребовалось, наверное, минут пять.
   Стёпа сидел в машине, слышал мало, видел ещё меньше. Но, судя по всему, их и вправду приняли за электриков, особенно после того, как "бригадир", потрясая липовыми накладными, начал объяснять ментам, все его нехитрые интимные взаимоотношения с родственниками этих "пида......расов, которые срезают провода и Рассею уже всю распродали к ебе....ням собачьим". Маты Иваныча видимо были очень даже близки и понятны сердцам блюстителей порядка, а уж литературной изысканностью его сволосочетаний могли насладиться не только народные депутаты, но и некоторые старшие прапорщики. При этом ни одному блюстителю под фуражку не прокралось даже и тенёчка сомнения. Так мог матюгаться только человек, которого стабильно пару - тройку раз в день било током, причём самой разнообразной силы напряжения.
   Но током било не Иваныча. Точней его тоже било, но не так уж и часто. Чаще всех главным действующим лицом ток-шоу под названием "Ёрш твою медь!" оказывался Стёпа.
   Якобовичем в этом занимательном шоу работал вне сомнений сам Анатолий Иванович Кулиш. И, кстати сказать, чем-то он даже был похож на популярного телеведущего "Поля чудес". Если бы Леонид Аркадьевич последний десяток лет прошлого тысячелетия провёл не у игрового барабана в Останкинской студии, а где-нибудь за штурвалом раздолбанного комбайна в каких-нибудь разворованных останках ЗАО "Обские зори", то, безусловно, их сходство увеличилось бы на порядок. Однако при этом нельзя и не отметить тот факт, что доведись Иванычу занять место главного "полечудесника" Страны Дураков, шоу не только бы продолжалось, но и наверняка немного подняло бы свой рейтинг, благодаря недюжинным способностям шоумена к употреблению ненормативной лексики в витиевато-изысканном виде.
   Так или иначе, Иваныч по праву являлся "бригадиром". И Семён Горохов, сидевший за баранкой преступного ГАЗика, и Стёпа Уточкин, исполнявший роль главного перекусывателя, беспрекословно выполняли все его приказы. Он был не только создателем шайки, он был её мозговым центром, наводчиком, сбытчиком и одновременно крышей. Между тем, Стёпе иногда казалось, особенно по тихой укурке или с большого бодунища, что на самом деле Иваныч вращается в гораздо более крутых шестерёнках криминального механизма. А цветмет, провода, кабели... Это то ли игра в новую русскую рулетку: угадай какой провод под напряжением, то ли желание как можно более ёмко нагадить государству в целом и жителям Еннска в частности.
   Была у Стёпы и еще одна версия - совсем уже безумная. А может Иваныч - гуру какой-то таинственной продвинутой секты, которая поставила перед собой великую цель - вернуть человечество в лоно природы? То есть, чтоб жить без электричества, без всех этих призрачных благ цивилизации, без компьютеров, холодильников, телевизоров, видеомагнитофонов...
   На телевизорах и видеомагнитофонах, Стёпа, как правило, и обламывался. А дело было всё в том, что он с детства обожал фантастические фильмы.
   Начав работать с Иванычем и подкопив буквально за пару месяцев приличную сумму, Стёпа тут же приобрел шикарную видеодвойку "Panasoniс" с плазменным экраном диагональю 105 сантиметров и полный набор голливудского хрентази за последние двадцать лет. Короче, полный "фарш"!
   Недели полторы пока не было "работы", Стёпа сидел безвылазно в своей однокомнатной делянке, дул на удивление добрый таджикский ганджубас и смотрел один фильм за другим. Из всего этого вселенского многообразия космического безобразия он и выволок на свет божий ущербную мысль о том, что миссия по спасению человечества от электричества вполне выполнима. А самое неизгладимое впечатление из всех просмотренных блокбастеров произвел на Стёпу, разумеется, наш русский "Ночной обзор".
   - Умеем же, когда "бабки" есть, - шептал он, уже неизвестно в который раз впадая в сумрак. На экране с диагональю 105 сантиметров добро боролось со злом и Стёпа попеременно был то за одних, то за других, в зависимости от того, чья сторона начинала брать верх, а также в зависимости от того отпускал гандж или продолжал держать...
   Именно он, Стёпа, и предложил подельникам назвать их преступную ячейку "Обзорники". Горохов совершенно никак не прореагировал на эту идею, видимо по вполне банальной причине: был мертвецки пьян, а Иваныч добродушно усмехнувшись, сказал: "Стёпа, да хоть ху......езорниками назови, лишь бы не в деревянный клифт, да не в лагерный...".
   Похоже, как раз в те дни Стёпе и приснился первый настоящий кошмар...
   - ... Жёлтый светящийся таракан - это Чубайз, - уверенным тоном перебил Стёпу Горохов, - но я чего-то не понимаю, зачем он тебе в глаз-то залез?
   - Говорю же вам, мне приснилось, что я замурован в стену, а глаза - это как бы дырочки от розетки. Я глаза скосил - вижу он ползёт по стене и прямо ко мне, верите-нет, и прямо в глаз... А потом всё глубже и глубже, и давай по извилинам мозга кататься, как на американских горках. И так было... я даже не знаю, не то чтобы больно, а как-то тошно - как железом по стеклу...
   - Не, ну точно, Чубайз, он один мог так мозги полировать, - снова встрял Горохов.
   - Может и Чубайз, - Иваныч хитро сощурил глаза. - Только врёшь, ты всё, Стёпа, насчёт извилин. У тебя бл....ядь, в башке, одна прямая мозга плавно переходящая в толстую кишку!
   Водитель и "бригадир" захохотали. Стёпе было не до смеха:
   - Вам смешно. А знаете как смешно, когда тебе штепсель в зенки вставляют?! Прямо уржаться можно...
   - А кто это тебе... вставил? - еще захлёбываясь остатками смеха, спросил Иваныч.
   - Девчушка какая-то с розовыми бантами, лет пяти-шести, - буркнул Стёпа. - Ещё помню, кричала: "Мама, мама, а можно я принцессе платье поглажу?"...
   Кошмарные Стёпины сны, как правило, начинались умиротворённо и порою даже какими-то невинными картинками из далёкого детства. К примеру, Стёпа видел комнату - уютную спальню с небогатой, но довольно приличной мебелью, видел девчушку, играющую с говорящей куклой, видел изумительную по красоте сиамскую кошечку, с бездонно-голубыми глазами. Все краски были настолько яркими и насыщенными, а звуки настолько отчётливыми и естественными, что сон тут же приобретал полное, можно даже сказать абсолютное ощущение реальности. Но, как это ни прискорбно, абсолютное ощущение реальности оставалось и тогда, когда Стёпа начинал понимать, и что самое страшное осознавать и чувствовать дальнейшие, происходящие в этом сне очень жуткие вещи. Оказывалось, что ростом он уменьшился до полуметра, при этом вмурован в стену и только глаза его выглядывают из отверстий розетки. Штепсель, с тошнотворным хрустом, втискивающийся через глазные дыры в мозг, мгновенно возвращал Стёпу на потёртый диванчик, и только эхо нечеловеческого душераздирающего воя, с которым он всякий раз возвращался из кошмара, долго ещё блуждало над крышами соседних пятиэтажек.
   Сюжеты кошмаров не отличались разнообразием. Несколько раз Стёпе приснилось, что он - нулевой провод и его пополам перекусывают невообразимых размеров кусачки. Отвратительный звук, которым сопровождалось сие действо, стоял в ушах недели две, при этом жутко ломало поясницу и пучило живот. Быть вольфрамовой дугой в лампочке Стёпе тоже не нравилось. Всё тело потом покрывалось красными пятнами, и невыносимо мучила изжога.
   Чрезвычайно трагические последствия принёс кошмар о взрыве на атомной электростанции. После него под огромным вопросом надолго встала перспектива супружества и производства наследников. Кроме неё, ничего больше вставать не хотело...
   Два последних кошмарных сна наконец-таки принесли некоторую информацию для размышления. И именно эти сны и подвигли Стёпу к желанию раз и навсегда завязать с "металлистами".
   Первый, приснившийся на позапрошлой неделе, начался как обычно с картинок давно позабытых воспоминаний. Снился техникум. Снились одноглупники, дремлющие за партами. Снился Пётр Петрович, преподаватель электротехники, маленький, высушенный, юркий и ехидный. Он что-то чертил оранжевым мелом на доске, при этом поминутно оборачивался, корчил странные рожи и напевал противным старушечьим голосом:
   - Каким ты бы-ы-ыл, таким ты и оста-а-ался-я....
   Аудитория, в которой шёл урок, была похожа на тронный зал, не хватало только трона. Почему-то именно отсутствие Царского Восседалища в тот момент более всего напрягало Стёпу. К счастью прямо под ногами он увидел Канализационный Глюк, и не раздумывая нырнул в него, благо "Следы На Потолке" были заранее подсчитаны, округлены, возведены в степень и из них был извлечён корень...
   (Наяву Стёпа не смог бы объяснить и сотой доли смысла происходящего, но во сне весь этот абсурд казался резонным и логичным).
   Провалившись сквозь Канализационный Глюк, он тут же угодил на трон.
   Со всех сторон его начали окружать МЁРТВЫЕ ЭЛЕКТРИКИ и скандировать: "Стёпу Уточкина на трон! Попу Стёпину в патрон!".
   "При чём здесь попа? - думал Уточкин. - У меня нет никакой попы...".
   Вдруг скандирующие начали смолкать и чей-то вкрадчивый гнусавый голосок вопросил: "Все поставлены на Электрический Счётчик?".
   Несколько Вечных Мгновений Сна висело Тоскливое Молчание.
   Всё тот же гнусавый голосок сам себе и ответил:
   "Нет, не все...".
   И тут началось оглушительное скандирование, правда, с каким то слегка прибалтийским акцентом:
   "КО-РО-НО-ВАТТ!!! КО-РО-НО-ВАТТ!!!"
   Откуда-то на голове у Стёпы появилась медная корона. Его тело начали опутывать тысячи проводов, он попытался вырваться и только тут понял, что и руки его, и ноги намертво привязаны скотчем к трону. Вернее сказать трона уже и не было, Стёпа сидел на электрическом стуле. Теперь он разглядел, точнее сказать расслышал, кому принадлежит и этот вкрадчивый гнусавый голос. Пётр Петрович продолжал давать ЦУ МЁРТВЫМ ЭЛЕКТРИКАМ:
   "...ионизация и свечение газа в коронном разряде происходят только в ограниченной области вблизи электродов. Обратите внимание на то, что электрическая корона может образовываться и между проводниками высоковольтных линий электропередач, что приводит к значительным потерям энергии..."
   Меж тем в среде МЁРТВЫХ ЭЛЕКТРИКОВ произошло замысловатое броуновское движение, и они начали сцепляться друг с другом на манер балерин танцующих танец маленьких лебедей. Когда цепь была выстроена, Пётр Петрович подошёл к Стёпе и тихонько спросил:
   "Плюс или минус?".
   Ответа Уточкин не знал... Тогда Пётр Петрович быстро положил ему руки на плечи и громко скомандовал:
   "Замкнуть Цепь!!!".
   В это секунду раздался издевательски-тихий сухой щелчок и Стёпа проснулся, весь в холодном поту.
   Второй сон Стёпа Уточкин увидел вчерашней ночью.
   В отличие от предыдущего этот он наблюдал не из своего тела, а как бы со стороны, паря лёгким облачком над землёй и время от времени проделывая в воздухе незамысловатые кульбиты. Ему снились он, Стёпа Уточкин, и его бывший преподаватель электротехники Пётр Петрович Шатобов не спеша идущие по унылому бескрайнему осеннему полю. На поле когда-то росла довольно масштабная культура - кукуруза или бамбук. Из земли тут и там торчали сухие обрубки стеблей в полметра высотой и путники то и дело о них запинались. По небу по-пластунски ползли отряды тяжёлых грязно-фиолетовых туч, явно готовых начать накрапывать свою депрессивно-меланхоличную мелодию. Где-то вдалеке виднелись высоковольтные линии...
   Сия картина вполне могла бы принадлежать кисти какого-нибудь художника - реалиста, если бы не два "но". Первое "но" представляло собой шедшую примерно метрах в пятнадцати позади Стёпы и его учителя пёструю толпу МЁРТВЫХ ЭЛЕКТРИКОВ. Самое удивительное было то, что они по-прежнему переплетались между собой непостижимым образом и умудрялись при этом не только уверенно двигаться, но и очень тихо скандировать что-то невнятное. За живой цепью МЁРТВЫХ ЭЛЕКТРИКОВ явно шёл кто-то ещё, кто-то молчаливо-обречённый, кто-то миллиардно-одинокий, кто-то, чья судьба целиком и полностью сейчас зависела от Стёпы.
   Второе "но" Стёпа Уточкин нёс на левом плече. Это был простой телеграфный столб. Стёпа поначалу нёс его легко и непринуждённо точно обыкновенные грабли, покачивал им из стороны в сторону и даже иногда брал подмышку. Ни один художник - реалист не потерпел бы на своем холсте подобного безобразия. Столб раз в пять превосходил Стёпу в длину и раз семь в весе.
   На перекладине как серые нахохлившиеся воробьи торчали фарфоровые ролики, глухо лязгали подвески, от них в разные стороны тянулись обрывки проводов, постоянно норовя зацепиться за обрубки бамбука. Жёлтая жестяная табличка с чёрным черепом, пробитым молнией едва держалась на двух ржавых гвоздях. Надпись под ней, выполненная ядовито-зелёным цветом, гласила: "Я ЛЮБЛЮ МЁРТВЫХ ЭЛЕКТРИКОВ!!!".
   "Я люблю мёртвых электриков, - негромко рассказывал Пётр Петрович. - Ты почему, Стёпа, думаешь, я у тебя тогда экзамен по электротехнике принял? Ты же ничегошеньки не знал! Если б та цепь была реальной, от тебя бы не осталось и горстки пепла! А я принял и даже тройку с плюсом поставил! Да-а-а... А ты так своего наставника подводишь. Всякую ересь про жизнь без электричества, про великую миссию выдумываешь. Одним словом, каким ты был, таким ты и остался! Да ты оглянись, посмотри на них...".
   Стёпа с трудом оглянулся. МЁРТВЫЕ ЭЛЕКТРИКИ топали вслед и продолжали что-то тихонько скандировать своими чёрными провалами ртов. Только сейчас Уточкин обратил внимание на табличку, прибитую к столбу. Она больше всего напоминала обыкновенный рекламный плакатик. И только сейчас до него дошёл жуткий смысл строчки, "Каким ты был, таким ты и остался". Похоже, нынешнее Стёпино обличье никак не устраивало Петра Петровича.
   "Кто вы, Пётр Петрович?" - наконец выдавил из себя Стёпа.
   "А ты так до сих пор и не замкнул цепь? - ответил наставник вопросом на вопрос. - Ну что же, будем знакомы: Я - ЯНХТАР, Бог Электричества..."
   "Бог Электричества? - поразился Стёпа. - А разве такой бывает?"
   "Бывает, бывает, - рассмеялся ЯНХТАР и спросил, как бы, между прочим, - крест не тяжёл?"
   Степа вдруг почувствовал неимоверную тяжесть на левом плече и тут же попытался её с себя сбросить. Ничего не вышло. Телеграфный столб как будто бы врос в тело. Единственное, что удалось, так это передвинуть его на спину, на загривок и, согнувшись едва ли не горизонтально земле, продолжить нести непосильную ношу. Даже остановиться Стёпа не смог. Откуда-то извне возникла нелепая мысль: если он хоть на шаг отстанет от Петра Петровича, то табличка с креста упадёт и цепь замкнётся...
   "Да, Стёп, ты прав, - как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать то ли Пётр Петрович, то ли Бог ЯНХТАР, - надпись на табличке должна быть несколько иная....... Но здесь надписи каждый придумывает себе сам. А картинка почти у всех одна и та же. Мои полупроводники уже нашли путь истины, замкнули цепь и обрели бессмертие. Они ушли в электричество! ОНИ ДОСТИГЛИ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА!!! И, в конце концов, они стали электричеством! Электричество - вот единственный СВЕТ во вселенной! Электроэнергия - вот единственный СМЫСЛ человеческой жизни! А ты лишаешь людей этого смысла, ради собственной наживы..."
   "Но ведь этот свет - искусственный, ненастоящий, - попытался возразить Стёпа, с трудом поспевая за ЯНХТАРОМ, - жили же раньше люди без электроэнергии..."
   "Эх, Стёпа, Стёпа, посмотри-ка вверх, - ЯНХТАР поднял руку к небу, откуда вдруг начал накрапывать мелкий колючий дождик, - вон твой Охрангел-предохранитель над нами кружит. Во-о-он там... да нет, чуть левей, видишь? Спроси у него, какой свет ему милее - Солнечный или Электрический? Особенно, когда он ночью по видику смотрит новый американский боевик? А? То-то, Стёпа, то-то...".
   Стёпа Уточкин понимал, что ЯНХТАР блефует, проще сказать "кидает понты", но против догмы про "новый американский боевик" ничего сказать не мог. Разгадка была где-то совсем рядом, но отыскать её мешал странный нарастающий со всех сторон гул. Стёпа прислушался и понял, что это МЁРТВЫЕ ЭЛЕКТРИКИ всё громче и громче скандируют какой-то лозунг. Через секунду слова обрели доступную для слуха форму и сложились в весьма парадоксальную фразу: "ВЛЕ-ЗАТЬ, У-БЬЁТ!!! ВЛЕ-ЗАТЬ, У-БЬЁТ!!!".
   "Вот видишь, Стёпа, - снова заговорил Пётр Петрович, - и перчатки резиновые у тебя с дырками, и боты ты забыл обуть, а сыро-то как! Просто на загляденье. Все условия для тебя созданы. Так что ты давай, не подведи нас...".
   Стёпа даже не поднимая головы, понял, что они уже добрались до священного места Высоковольтной Трансформации. Он с трудом оглянулся на свой телеграфный крест и краем глаза заметил, что табличка еще висит. Значит, шанс был, пусть небольшой - но был.
   В эту минуту около десятка МЁРТВЫХ ЭЛЕКТРИКОВ подбежали к Стёпе, ловко вырвали из задеревеневших рук телеграфный столб и также ловко приставили его к опоре высоковольтной линии электропередач. Табличка болталась уже на одном ржавом гвозде. Времени оставалось совсем мало, но надпись под черепом была всё та же.
   "ВЛЕ-ЗАТЬ, У-БЬЁТ!!! ВЛЕ-ЗАТЬ, У-БЬЁТ!!!" - казалось уже и небо, и земля грохочут вместе с ЯНХТАРОМ и МЁРТВЫМИ ЭЛЕКТРИКАМИ...
   С десятиметровой высоты, с которой Стёпа-Охрангел-предохранитель наблюдал за происходящим, всё казалось каким-то мелким и пустяшным. Он без трагических эмоций воспринял то, как Стёпа, влезая на столб, сам, своею ногой, сбил табличку. Также беспечально он взирал и на то, как МЁРТВЫЕ ЭЛЕКТРИКИ распяли его на телеграфном столбе и водрузили на голову венец из колючей проволоки. После команды ЯНХТАРА: "Замкнуть Цепь!" Стёпу Уточкина затрясло мелкой судорогой и через мгновение, "каким он был, таким он уже не остался"...
   Впервые, после "электрического" кошмара, Стёпа проснулся без ужасного нечеловеческого вопля. Он просто открыл глаза, посмотрел в потолок и решил, что пора завязывать с цветным металлом...
   ... - Слушай, Иваныч! - Стёпа вдруг снова засомневался в удачном исходе завтрашнего мероприятия. - Может, ты сам залезешь, а я тебя подстрахую?
   - Хую чего? - засмеялся Иваныч. - Брось ссать, Стёпа. Я же тебе говорю, бл..ядь, в этой Нижней Калиновке, там, три двора, два кола, а от электричества их ещё до перестройки отрубили.
   - А провода-то чего остались?
   - Забыли, видать, - "бригадир" почесал затылок и добавил, обращаясь к Горохову. - Сёма, чтоб сегодня был у меня как стёклышко. Едем завтра вечером...
   Весь следующий день Стёпа Уточкин не мог найти себе места. На самом деле места-то вокруг было предостаточно, но чем бы он ни пытался заняться - ел ли, смотрел ли телевизор, умывался ли - его неотступно преследовала одна нехорошая мыслишка: "А вдруг Иваныч что-то напутал с этими проводами? Не может быть, чтоб восемь километров бесхозно стояли столько лет..."
   Промаявшись до вечера, Стёпа собрался, накинул куртку с капюшоном (начал накрапывать мелкий неприятный дождик) и вышел на улицу. ГАЗ-66 с подельниками ждал его минутах в десяти от дома, на тихой Второй Абразивной со старыми ещё сталинских времён двухэтажными домами. Стёпа поздоровался, залез в будку и поудобнее устроился на деревянной скамеечке. Можно, конечно, было сесть и в кабину - места бы хватило, но Стёпе вдруг захотелось побыть в одиночестве.
   "Странно, - попытался размышлять Стёпа, - а ведь всё началось после этих дурацких снов... Или после травы? Или после миссии по спасению человечества? Странно... А если всё это правда?"
   Незаметно для себя он начал подрёмывать, убаюкиваемый монотонным гудением проводов, продолжая висеть на телеграфном кресте и уже не чувствуя ни боли, ни страха, а ощущая только одно ЭЛЕКТРИЧЕСТВО, которое тёплыми искрящимися волнами пронзало все кости Стёпиного скелета ... Ему снилось окончание позавчерашнего кошмара. Хотя кошмарной эту дремоту назвать было бы неправильно.
   Всё встало на свои места. И он, Стёпа Уточкин, нашёл наконец-таки себе место. Место, на котором висеть было легко и безмятежно, осознавая свою причастность к великому вселенскому замыслу...
   Он стал маленьким звеном в Единой Энергетической Системе, пропуская сквозь себя ток, не требуя за это ни наград, ни благодарностей, а, только радуясь, радуясь и ещё раз радуясь той МНОГОВАТТНОЙ СИЛЕ, которую даёт ЭЛЕКТРИЧЕСТВО...
   - Слезай, Стёпка, - донёсся вдруг до него далёкий и незнакомый голос, - приехали! Идём Чубайза обворовывать...
   "Как слезать? - испугался Стёпа. - Только-только нашёл своё место, только стал настоящим МЁРТВЫМ ЭЛЕКТРИКОМ..."
   - Уснул, что ли? - Иваныч заглянул в кунг. - Ёрш твою медь! Да кусачки не забудь, бл...ядь, не зубами же...
   Стёпа вылез из будки и огляделся. Ранние осенние сумерки уже сгустились над желтеющими перелесками, полями и разбитой грунтовой дорогой, вдоль которой тянулась линия высоковольтной. Столбы с проводами, казалось, выныривали из ниоткуда и исчезали в никуда. "Бригадир" и водитель уже суетились возле ближайшего. Небо по-прежнему было затянуто низкими серыми облаками, однако дождя не было.
   "Это - хорошо", - подумал Стёпа и, прихватив свою амуницию, поспешил к подельникам...
   - А знаете, кто со стаканом, а выпить не может? - с серьёзным задумчивым видом спросил Горохов, помогая Стёпе закреплять на ногах "когти".
   - Ты! А кто же ещё?
   - Не-е-ет, - Горохов поднял руку к небу, откуда вдруг начал накрапывать мелкий колючий дождик, - во-о-он там .... да нет, чуть левей, видишь?
   - Столб, что ли? - спросил Стёпа.
   - Ну! Видишь, у него все стаканы перевернутые, вот он и не может выпить...
   - Дурацкие у тебя загадки, Горох, - вздохнул Стёпа, взял в зубы кусачки и полез по столбу всё выше и выше...
  
   УНИВЕРСУМ
   - Где ты этому научилась?
   - В Караганде!
   - Где? - удивлённо переспросил Артём.
   - В Катманду, в Караганде... - засмеялась Лунара. - Какая разница, где...
   - Ты что, была в Катманду?
   - Была... И не только там... Ты же знаешь, в универе я специализировалась на немецком. Bildung macht frei! Потом был итальянский, французский... Lappetit vient en mangeant... Остальное - дело техники и общения, латинский, английский last but not least!
   - Так... Помедленней... Я записываю, - спародировал Артём Шурика, - буду таким умным как ты, переведу.
   - Да чего там переводить? Образование делает свободным! Аппетит приходит во время еды, а английский, он хоть и последний, но лишь по порядку перечисления.
   Артём откинулся на подушки и долго о чём-то думал.
   - Но как ты смогла?
   - Языки выучить?
   - Нет, я не о том... Ты ведь даже не прикасалась ко мне, а между тем большего... - Артём вдруг подумал, что по-русски и то ему сложно передать всю гамму чувств, пережитых накануне. - Сначала я ощущал, будто расту, расту сразу во все стороны, медленно, но неотвратимо. И кожа моя словно горизонт событий, она стягивала мышцы и мешала прорваться наружу тому великану, которым я был. А потом я катастрофически стал уменьшаться, выбрасывая всё лишнее в виде золотых сияющих хлопьев. Ощущение было, будто на американских горках летишь вниз. А внутри, прямо вот здесь, - Артём скользнул ладонью по животу, - начало расти что-то новое, тёплое, безумно приятное. И расти с той же скоростью, с которой уменьшался я сам. В какой-то момент мне показалось, что я просто исчезну, что растущее во мне наслаждение будет раздавлено, но всё оказалось иначе. Когда внешняя и внутренняя сущность соединились, я... Это как... - он подумал. - Как взрыв сверхновой. Я взлетел и стал звездой. И я крутился с бешеной скоростью, излучая энергию, которая снова возвращалась ко мне. Бесконечный оргазм!
   - Это ерунда! Когда ты прочтёшь светлые окна, то ощутишь Универсум - Единый Синхроптозариум... Ты сам станешь им... Нет, ни на одном языке это состояние не передать. Ты уже будешь не звездой, а Вселенной... - Лу неожиданно сама себя оборвала. - Слушай, Тёмка, сделай мне кофе...
   - По-моему, это ты у нас мастер по кофе?
   - Тебе, my darling, тоже пора учиться! И не забывай, Der Kaffe mus heis wie die holli, schwarz wie der teufel, rein wie ein engel, sus wie die liebe sein!
   - Да ты, я погляжу, эпикурейка! - Артём попытался вспомнить перевод этой фразы. - Кофе должен быть горячим как преисподняя, черным как чёрт, чистым как ангел и... и...
   - И сладким как любовь, - закончила Лу и добавила, - да и ты, я вижу, не аскет!
   - Сладким как любовь, мэм, я вам его гарантирую, - томным шёпотом пообещал Коренков, живо подскочил с королевской постели и отправился варить кофе.
   Заходя на кухню, он чуть было не наступил на любимого сожителя Лунары по кличке Буёк - рыжего таракана, которого она давным-давно прикормила. Буёк, по неписанному мирному договору, бдительно охранял границы своих владений от бездомных сородичей. Других домашних животных, впрочем, как и насекомых, также впрочем, как и мужчин, в квартире Лу не наблюдалось. Одежда же, обнаруженная Артёмом в шкафу во время досмотра, была приготовлена специально для него. Ему же, как выяснилось, принадлежали и станки для бритья, и зубные щётки, и полотенца.
   Деньги, которые выдал Чжункуй Хун, Лунара посоветовала приберечь. Когда же Коренков со смехом спросил, где она прячет свой станок для печатания насущных бумажек с водяными знаками, Лу на полном серьёзе ответила: "Я их нахожу". Артём остолбенел. "Да, - объяснила она, - Еннск - город большой, здесь постоянно кто-то теряет деньги. Надо только знать где и когда, а для этого просто находиться "здесь и сейчас". Сначала Артём не поверил ей, пока сам не увидел, как это происходит. На следующий день, в воскресенье, они прогуливались по набережной Ени, и где-то в районе коммунального моста Лу вдруг остановилась и, резко развернувшись, нырнула в проулок. Прямо у небольшого газетного киоска рядом с урной лежало кожаное с серебристым тиснением портмоне. В нём оказалось около тысячи долларов, пятнадцать тысяч рублей, членская карточка ночного клуба, водительское удостоверение и кредитка. Взяв доллары, и не побрезговав рублями, собирательница потерянных купюр протянула портмоне в маленькое окошко киоска и елейным голоском произнесла: "Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера". Пока киоскёрша с застывшей улыбкой на лице крутила в руках кошелёк, они быстро покинули место находки. "Я знаю этого типа, хозяина портмоне, - сказала Лу по дороге домой, - деньгами у него и так куры обклевались. А документы нужны будут - найдёт в этом киоске".
   Вечером того же дня Лунара поделилась с Артёмом и своим глобальным планом по совмещению Чёрного КА и дона Паучино, смещению господина Злова с занимаемых им постов и перемещению уже вновь образованного Пашки Козлова в надёжное укромное местечко. Коренков понял, насколько наивной и детской была его попытка расправиться с колдуном с помощью полудохлого новостного сюжетика с протухшим компроматом. Но и идея Лу, при всей своей абсурдности и фантасмагоричности, была явно не до конца продуманной. По её мнению, самой основной и сложной задачей, было встретиться со Зловым и его двойником с глазу на глаз. Сделать это Лунара предложила под видом съёмочной группы ТВЕНа.
   "Через пару недель его Завод Прохладительных Напитков "Живые капли" празднует десятилетний юбилей - есть повод, - неутомимо развивала свою мысль Лу. Коренков уже понял, к чему она клонит - странный сон про смертельную схватку с пауком, никак не выходил из головы, - там же, кстати, у них и цеха по производству "Семян радуги". Мы можем договориться об интервью только от имени какой-нибудь телекомпании. Твои ТВЕНщики нам, я думаю, в этом запросто помогут"
   Артём утвердительно кивнул, подумав, что всё равно на ТВЕН надо ехать. Сюжет с компроматом в новостях в пятницу не вышел. Как выяснилось, опять потрудились охотники за цветметом: полрайона сутки сидело без электричества. При этом уже ненужный репортаж могли запустить в понедельник, и это только лишь навредило бы всем, включая и ни в чём не повинных телевизионщиков. Полночи в воскресенье они просидели, разрабатывая стратегический план предстоящей операции, а в понедельник начали действовать.
   Генка Урванцев, так и не допытавшись у Коренкова, зачем ему встреча со Зловым, будут ли после неё трупы и где их искать, позвонил и на удивление легко договорился об интервью "лично с уважаемым Павлом Владимировичем, основателем крупнейших градообразующих заводов, известным на всю Россию меценатом". "Большое спасибо, огромное спасибо... - тоном, полным глубочайшего уважения, можно даже сказать, всенародной любви, рапортовал Генка в жужжащую трубку. - Хорошо, что прямо на заводе, отснимем все технологические, так сказать, достижения... Когда? Отлично! До свидания!". А потом, уже положив трубку и обращаясь к Артёму, он добавил: "С тебя бутылка! Встреча в пятницу, ровно в полдень, прямо там, на его гадообразующем заводе". "Две бутылки! - кивнул Коренков. - Если ещё и найдёшь напрокат жилетку с ТВЕНовским логотипом".
   Лунара тоже времени зря не теряла и домой вернулась, во все руки увешанная всякими свёртками, сумками и коробками. Здесь было всё, что позволило бы им правдоподобно сыграть роль тележурналюг. Артём первым делом достал видеокамеру и, поглаживая её серебристые бока, вскинул на плечо. Пощёлкав кнопками и осмотрев со всех сторон, он одобрительно кивнул Лунаре. Камера была что надо. Почти такая же цифровая "подошва", с которой он работал на МИРТВ, не большая, не маленькая, не "мыльница", но и не "пудреница", она не привлекала особого внимания ни своей дороговизной, ни, наоборот, совершенной древностью. К ней прилагались штатив, правда без чехла, аккумуляторы, пара видеокассет, кофр, в общем, то, что требовалось. Там же обнаружился чёрный здоровущий микрофон с необычно толстым и коротковатым - всего пару метров в длину, шнуром. "Но это ещё не всё, - загадочно улыбнулась Лу, - был ты у нас высоким патлатым брюнетом с карими очами, а станешь блондином, да ещё и с голубыми глазами! М-ца! Мечта всех женщин!". "Что? Лысый блондин? - поинтересовался Коренков. - Это оригинально!" "Не ёрничай, может и лысым, - рассмеялась Лу, - в виду полнейшей конспирации, стричь тебя придётся мне самой. А я, ты же знаешь, в этом деле не профессионал!" Она справилась с цирюльным ремеслом блестяще. Белобрысым, правда, удалось стать только с третьей попытки, или скорее даже пытки, но Коренков стоически выдержал экзекуцию под названием "Смена имиджа". Краска не долго жгла кожу скальпа, однако же, взглянув на себе в зеркало, Артём снова припомнил пророческий сон. Внешне он выглядел в точности, как там, не хватало только линз и джинсового костюма. А самое неприятное было в том, что он не видел, во сне, чем же закончилась битва. "Ты уверена, что Чжункуй найдёт этот дурацкий документ? - спросил он у Лу. - Столько времени же уже прошло...". "И не сомневайся! - Лунара ободряюще улыбнулась. - Обычное энвольтирование. Один из видов имитативной антимагии. Хранитель Второго Столпа имеет право проделать Юму и на обыкновенной тыкве!" Она сказала эту фразу таким тоном, будто речь шла о чём-то простом и привычном, вроде как пролистать альбом со старыми фотографиями. Коренков подробно поведал ей и о своём сне, но Лунара отмахнулась: "Это тоже одно из параллельных будущих. Мы же сражаться не собираемся..."
   Во вторник удалось связаться с Чжункуй Хуном. Насколько понял Артём, он не только не удивился их звонку, но даже ждал его, будучи, видимо, прекрасно осведомлённым о предстоящей операции. Лу, в основном молчала, слушая, что бормочет китаец из далёкой Усть-Тырки. Только в самом конце телефонной беседы, Коренков услышал, как она довольно резко ему возразила: "Да пусть побудет вождём недолго - он ведь так этого добивался! Всю жизнь об этом только и мечтал! Ну и что, что в саркофаге!? - Лунара захохотала. - Зато - живой!"...
   "Гадать на кофейной гуще - смысла никакого нет, - думал Артём, снимая турку с электроплиты, - Гастелло - не камикадзе, Гастелло - народный герой. Будь что будет! Главное - вперёд - а там разберёмся!"
   Он помешал кофе ложечкой, поднял её, подул, чтобы капли, стекавшие по металлическому лону, остыли, и поднёс к таракану.
   - Ну что, Буёк! На тебе-то я и опробую моё волшебное зелье, - Артём капнул чёрную пахучую жидкость прямо перед тараканьей мордой.
   Буёк повёл длинными усами, подумал и вразвалочку, едва таща за собой толстое брюшко, побрёл в свою щёлку под плинтусом.
   - Странно... - пробурчал Артём. - Не понравилось ему, видите ли... Ладно, припомню!
   Он порылся в холодильнике, достал гранат, надрезал его и разломал. Кожура треснула и разошлась по месту надреза, вывалив наружу повисшие на тонких плёнках гроздья тугих рубинов. Сквозь ярко-красную мякоть просвечивали золотые семечки, создавалось впечатление, что внутри драгоценного камня сверкает не менее драгоценный металл. Из гранатовой раны брызнула алая кровь. Артём как заправский вампир медленно, смакуя вожделенную жидкость, слизнул капельку, упавшую на руку и замычал от блаженства. Он выложил красные блестящие "икринки" в хрустальную вазочку, разлил кофе, добавил сахару, поставил всё на расписанный розочками чёрный разнос и медленно, словно официант-новичок, который боится споткнуться перед самым столиком клиентов, поплыл в комнату.
   - Обожаю гранаты, - Лу уже поднялась и облачилась в своё любимое кимоно, - будем жрать мою рубиновую плоть и грызть мои золотые косточки!
   - Ты могла бы отбить аппетит у любого гурмана, - заметил Коренков и тут же добавил представительным голосом дворецкого, - ваш завтрак, мэм!
   Когда приехали Чжункуй Хун и Касаткин, псевдо-съёмочная группа уже была наготове. Более разномастную парочку представить себе было просто невозможно. Утренняя добродушная расслабленность Лунары пропала в складках скинутого на постель кимоно. В чертах её лица появилась жёсткость, заострённость и какая-то прямолинейность. Сушёная вобла в сером строгом костюме с зализанными волосами и чуть подкрашенными губами, сжатыми как старый видавший виды диван. Во всех её движениях чувствовалась резкость и решительность, даже глаза она подводила так, как будто наносила устрашающую боевую раскраску. Разглядеть их выражение за чёрными разводами, или прочитать в них страх ли, смех, было просто невозможно.
   Артём, напротив, выглядел чересчур весёлым и бесшабашным. В обтягивающих джинсах, такой же курточке с белым ёжиком торчащих во все стороны волос, он казался плейбоем, который отбывает повинность в паре со слишком серьёзной коллегой.
   - Кореш... - застыл в дверях Косой, не в силах что-либо вообще произнести.
   - Холосо, холосо, - вместо приветствия оценил маскировку китаец. Он и сам выглядел довольно необычно. На нём был франтоватый светлый костюм, белая рубашка, белый галстук. Для полноты его щёгольского образа не хватало шляпы-котелка и трости. Он даже как будто помолодел лет на двадцать, по крайней мере, в земном измерении. Ну а в том, что вся одежда китайца зеркальная, Артём и не сомневался.
   Лунара сухо подтолкнула Коренкова к гостям, и прошептала:
   - Устраивайтесь в Лувре, время у нас пока ещё есть. А я пойду сварю что-нибудь более похожее на кофе.
   - А утром что мы пили? - негромко спросил Артём.
   - Помои, - всё таким же конспиративным шёпотом ответила Лунара, - их даже Буёк бы не стал лакать.
   Подельники приехали не с пустыми руками. Расположившись в Лувре на ковре, Чжункуй Хун извлекал из большого дорожного баула, судя по всему, убойное оружие из мистического арсенала современных магов и колдунов.
   - Пить не мозино, - сказал Хранитель Второго Столпа передавая Артёму миниатюрную пузатенькую бутылочку с этикеткой "Brandy Pomegranate", - Лу снает. Это для семесек, исменять сюсьность весей. В основной сян. Ясено?
   - Ясно, - сказал Артём, принимая бутылочку и упаковывая её в сумку.
   - Камеру давай, - потребовал китаец.
   Артём искренне удивился, достал камеру из кофра и передал Чжункуй Хуну, пытаясь угадать, понимает ли он вообще принцип её работы, или просто хочет полюбопытствовать, пока есть такая возможность. Но китаец ловко взял аппарат, поставил его на пол, достал небольшой фонарик в пластиковой оправе и одним движением прикрепил его к пазу на верхней панели. Потом нажал красную кнопку на установленном им приборе и лампочка вспыхнула странным сиреневым цветом. Чжункуй от удовлетворения крякнул и подозвал Артёма поближе.
   - Смотли и сапоминай. Вот плостланственный плоектол. Он поймает Княся Дуг и понесёт мне. Видис? - китаец достал из кармана какой-то маленький, размером со складной сотовый, пульт, на котором мигала лампочка такого же цвета, что и на фонарике, внизу располагался ряд сереньких кнопочек. - Мне нусен их лиса. Для лаботы нусен. Понимаесь?
   Артём кивнул.
   - Как только снимать их будес, - продолжал китаец, - вот на эту кнопоську насимай. Я их поймаю. Понимаесь? В длугой лаз не назимай. Понимаесь?
   Артём снова кивнул, поднял камеру и осмотрел фонарик - ничего необычного, правда, стекло всё в какой-то сеточке.
   Следующим магическим оружием был прозрачный кубик из оргстекла с мелкими дырочками по бокам, внутри которого сидела лягушка.
   - Летаюсяя лягуска, - пояснил китаец, - лазгоняет тьму. Сасисяет от консентлилованных сгустков отлисательной энелгии. Она долзна петь. Отклоес клыску, если плидётся засисяться.
   - Ну что, вы готовы? - спросила Лу, входя в комнату с разносом, на котором стояло четыре чашки с ароматным кофе. Даже по запаху Артём определил, что его утреннее пойло ничего общего не имело с этим божественным напитком. - Пьём кофе и помчались!
   - Ну, Асымбекова, ты совсем не изменилась, - сказал Косой, всё это время рассматривавший достопримечательности Лувра, - а я всё думал, почему это мне так подозрительно дёшево сдали эту квартиру.
   - Всё это лирика, - Лунара была настроена решительно, - но за комплимент спасибо!
   - Ананта не подведёт? - озабоченно спросил Чжункуй Хун, осторожно прихлёбывая горячий кофе.
   - Шеша в порядке, - заверила Лу. Артём смотрел то на одного, то на другого, силясь понять, о чём идёт речь, - да и зря ты вообще беспокоишься. Ни к чему нам все эти прибамбасы: змеи, лягушки, телефоны. Как договаривались: зайдём, пару слов для вида, Тёмка сразу же нажимает "пыле-sos", мы передаём тебе сигнал и заговариваем зубы.
   - Ну холосё, холосё, - сомнительно кивая головой ответил Чжункуй Хун, - с семеськами я согласен, но восьдя луцсе не тлевозить.
   - Во имя Маркса, Энгельса, Святого Ильича и Славы Сиротина! Аминь! - язвительно и высокопарно сказала Лу. Затем она, соединив мизинец и большой палец правой руки, выставила вверх безымянный, средний и указательный и перекрестилась странным пятиконечным крестом: лоб, левый бок, правое плечо, левое плечо и правый бок. Отхлебнув кофе, она уже совершенно серьёзным тоном спросила. - Ну не придурки ли?
   - Короче, поехали, - сказал Косой, - уже одиннадцать, пробок на дорогах до фига. Можем где-нибудь основательно встрясть, а опаздывать нам, я так полагаю, резона нет. Не на блины к тёще едем.
   До Завода Прохладительных Напитков, действительно, добирались почти целый час. Косой оказался прав. На дорогах царил гололёд, безжалостно вершивший судьбы представителей техногенной цивилизации. Пару раз пришлось постоять в пробках, прежде чем удалось проехать в самый центр Еннска и высадить Чжункуй Хуна у здания городского управления внутренних дел, рядом с которым находилось и отделение паспортно-визовой службы. Уже перед самым выходом уроженец Поднебесной вручил Артёму сотовый телефон на ярко оранжевом шёлковом шнурке. "Раскладушка" была супер-современная со всеми наворотами, фотокамерой и полноцветным экраном.
   - Одень на сею, - скомандовал Чжункуй Хун, - набол номела - автоматисеский. Назьми на единису - я услысу. А на эклане - обелег. Он вас заситит!
   Китаец улыбнулся на прощанье, едва заметно склонился, развернулся и засеменил ко входу в паспортный стол. Весь оставшийся путь до завода, Артём разглядывал оберег, врученный Чжункуй Хуном. Это был символ правосторонней свастики, в пространстве между лучами которой находились обычные чёрно-белые значки инь-янь. Уверенности они почему-то не прибавляли. Мысль о том, почему Паук так быстро согласился на встречу, терзала Коренкова. У ворот завода нехорошее предчувствие только усилилось. Охрана, видимо, уже была предупреждена о приезде телевизионщиков, но наотрез отказалась пропустить на территорию завода серебристую "Любашу" Касаткина.
   - Без пропуска машину нельзя, - бубнил хмурый мужичок в камуфляже, - а для съёмщиков пропуск есть.
   - Так, ладно, Андрюша, жди нас здесь, - сказала Лунара, выходя из машины, - мы недолго.
   На проходной возле турникета их задержал уже другой охранник и попросил предъявить для досмотра сумку. Ни камера, ни микрофон, ни бутылка "Бренди" не вызвали у него никаких вопросов. Как видно, спиртное он считал неотъемлемой принадлежностью экипировки видеооператоров. Но кубик с лягушкой вызвал у него неподдельный интерес.
   - А жаба зачем? - мрачно спросил мужик в камуфляже.
   - Квакать будем... - пристально глядя в глаза охранника, ответил Артём. - Ква-ква-ква и пиз...дец вам, братва.
   - Понял, - согласился мужик, и, бережно упаковав всё обратно в кофр, передал его видеооператору.
   - Куда идти-то? - спросила Лунара.
   Охранник небрежно указал на двухэтажное здание во дворе.
   - Там спросите... Павел Владимирович вас ждёт в кабинете директора.
   - Лихо ты его отшил, - заметила Лунара, когда они уже подходили к заводоуправлению, - как это у тебя получилось?
   - Сам не знаю, - Артём до сих пор не мог понять, с чего у него вдруг всплыла эта довольно похабная фраза, брошенная когда-то ещё в Усть-Тырке Косым.
   - Вечно Чжункуй со своими прибамбасами какие-нибудь проблемы создаёт. А о чём ты думал, когда говорил охраннику этот бред?
   Артём задумался и понял, что, глядя в глаза этому мужику, он просто чувствовал внутри себя "сквозняк".
   - Помнишь, я рассказывал тебе про "сквозняк"?
   - Ну...
   - Так вот и сейчас мне показалось, что он внутри меня. А потом он в какое-то мгновение перенёсся из моей головы в голову охранника и стёр из его памяти и кубик, и лягушку...
   В здании оказалось пусто, мрачно и темно, и даже спросить, где находится кабинет директора, было решительно не у кого - все двери заперты. Артёму вдруг почудилось, что за каждой из них сидит по десятку "темнокостюмничников" в водолазных масках, ластах и с укороченными "Калашами" в руках. Лу решительно пошла по лестнице на второй этаж. Там, в самом дальнем конце коридора, обнаружилась дверь с табличкой "Приёмная". В небольшом предбаннике директорского кабинета тоже было пусто. Секретарша то ли ушла на обед, то ли потащила кофе своему шефу. Лу не раздумывая, открыла дверь с табличкой "Генеральный директор "Завода Прохладительных Напитков "Живые капли" Петухов Николай Александрович" и вошла в кабинет. Артём свободной рукой заправил шнурок, с висевшим на нём телефоном-амулетом, за ворот куртки, мысленно зачем-то перекрестился и шагнул следом за Лу.
   Вопреки его мрачным предчувствиям ни пауков, ни чёрных людей, ни бандитов с автоматами в кабинете директора не наблюдалось. За Т-образным столом сидел господин Злов собственной персоной. Лу уже устроилась на стульчике чуть поодаль под самой шляпкой буквы и, мило улыбаясь, рассказывала, какие нынче пробки на дорогах, и как они едва-едва не опоздали.
   - Представляете, Павел Владимирович, - щебетала она, - три аварии по дороге встретились! С ума сойти!
   - Пробки да! - хохотнул дон Паучино. - Я почему и вертолёт купил... Хоть и боюсь высоты, зараза, с детства.
   - Вот познакомьтесь, - сказала Лунара, - наш видеооператор Дима.
   - Добрый вечер, - буркнул обескураженный Артём. То ли из-за плотно задёрнутых штор, создававших в кабинете мрачный полумрак, то ли из-за какого-то бесконечного утра со множеством впечатлений, ему показалось, что уже как минимум часов пять.
   - Сейчас он всё подготовит, - продолжала ворковать Лу, - а мы тут с вами накидаем вопросики.
   Пока Артём раздвигал штатив, устанавливал камеру, подключал микрофон, Лунара несла всякую стандартную чушь про завод, про его основание, про рабочие династии. Злов, похоже, ни о чём не догадывался, на его лице блуждала самодовольная похотливая улыбка, он, судя по всему, уже был навеселе и даже предложил Лу выпить по рюмочке коньяка, как он выразился, "для того, чтоб напряжёнку снять и о камере не думать". Та игриво и чересчур уж кокетливо согласилась, но с условием: только после интервью.
   Дон Паучино ничуть не походил на крёстного отца еннской "Коза Ностры". Если бы не золотые "гайки" на пальцах, он вполне сошёл бы за принарядившегося деревенского счетовода, который собрался в колхозный клуб на танцульки, чтобы в очередной раз где-нибудь в тёмном углу получить по морде от местной шпаны. Злов беззаботно крутился в кресле, упокоив руки на шарообразном животике, время от времени оживляя их, чтобы погладить свою козлиную бородку. Артём заметил, что кроме этого кресла, да, пожалуй, ещё компьютера на столе, вся остальная мебель отдавала убогостью и обветшалой совковостью. Светлый большой шкаф со стеклянными дверками был завален грудами пожелтевших картонных папок на завязочках, в углу прямо около него красовался огромный как холодильник металлический сейф, мягкие вытертые стулья с покосившимися спинками стояли вокруг стола с толстой деревянной крышкой. Да и само его убранство не радовало разнообразием предметов первой директорской необходимости. Видимо, господин Петухов, был очередным транзитным зиц-председателем на заводе "Живые капли".
   "Даже перебивку будет не на чем сделать: папье-маше, дырокол, да бюст Ленина, - машинально подумал Артём, окинув кабинет профессиональным взглядом, - фу ты! Какая к чертям перебивка... Сейчас засвечу "пыле-sos-ом", вот и вся съёмка. А Лу хорошо его грузит, всё путём. Будущее всё-таки изменилось, к тому же я тогда был без жилетки - это точно".
   Он выставил на камере баланс белого и, протягивая псевдоколлеге микрофон, шепнул:
   - Я готов.
   - Ну всё Павел Владимирович, мы готовы, - уже по-деловому объявила Лунара, - можно снимать.
   - Ну снимать, так снимать, - согласился Злов.
   Вопреки ожиданиям Артёма он так и остался сидеть в непринуждённо-расслабленной позе, по-прежнему немного придурковато улыбаясь, и только в его прищуренных глазах едва заметно сверкнул зловещий проблесковый маячок. Коренков нажал "RЕС".
   - Уважаемый Павел Владимирович, - начала Лу задавать свой первый и последний вопрос, - ваш вклад в развитие индустрии нашего города неоценим. На этом нелёгком тернистом производственном пути одной из важнейших вех было открытие Завода Прохладительных Напитков "Живые капли". Расскажите поподробнее, как вам пришла такая замечательная идея?
   Лунара как заправская тележурналистка лихо направила микрофон прямо на Злова, тот пару секунд помолчал, будто бы вспоминая, как ему в голову пришла эта "замечательная идея", и вдруг произнёс:
   - Что всё, уже пишем?
   - Да-да, Павел Владимирович, можете отвечать...
   - Ну что мне вам ответить, дорогуши мои? Все люди в этом мире делятся на две части... И я не исключение. Одним приходят в голову замечательные идеи, другие - ходят с голой задницей и думают, априори в натуре, что это последний писк моды от кутюр, и никто их в эту задницу не отымеет...
   "Он всё знает!!!" - мысль пронзила Коренкова как пуля. Видеооператор ткнул красную кнопку на фонарике, присобаченном к камере, и лицо Злова озарилось сиреневым цветом.
   - Одни открывают заводы, фабрики, - продолжал между тем Дон Паучино, - предоставляют рабочие места голодранцам, а эти голодранцы работать не хотят и всё норовят, как бы так на халяву захапать у нормальных пацанов их замечательные идеи. Они не хотят работать, априори в натуре, понимаете? Они хотят исполнять обязанности! Никто не хочет работать, все хотят исполнять обязанности!
   Лу сидела, так и не сделав ни одного движения, она будто превратилась в скульптуру под названием "Репортёр берёт своё последнее интервью", а Артём, не зная, что предпринять, беспомощно оглядывался по сторонам. Тут он заметил, что слева от Паучино, в шкафу, приоткрылась потайная дверка и из неё тихонько вышел невысокий поджарый чёрный человек. Был он почти обнажён, и только набедренная повязка из разноцветных лоскутков прикрывала наготу.
   "Это его Ка!!! - пронзила Коренкова вторая пуля. - Сон сбывается!"
   А Злов продолжал давать интервью.
   - А вот, заодно, познакомьтесь! Мой пресс-атташе Сильвистен Камумамба! Сейчас он вас введёт в курс дела! Расскажет всё! И про цветные семечки, и про навозных мух, и про техногенные цивилизации, и про аморальные растения, и про живой буй, и про самогон, и про слёзы, и про окна! Начинай Сильвистен, покажи кому амба!
   В эту секунду Артём почувствовал, как у него что-то затрепетало в груди, и понял, что это звонит телефон. Он рванул ворот куртки, вытащил сотовый и прокричал:
   - Да!
   - Мне нузьна есё сетыле... - голос Чжункуя хрюкнул и пропал.
   Тут же Артём понял, что происходит что-то совершенно невероятное. Ни стен, ни окон, ни дверей в кабинете больше не было, хотя все другие предметы, казалось, оставались на своих местах. Комната, ставшая платформой, будто висела в совершенной пустоте, мерцающей свинцово-серебряным светом. Злов сначала медленно, но потом всё набирая обороты, начал крутиться в кресле вокруг себя, теряя очертания, размываясь и превращаясь в чёрную вихревую воронку. Лу сидела всё в той же позе, но теперь в руках она держала не микрофон, а оранжевую змею. Там, где раньше был набалдашник, оказалась голова с хищно оскалившейся пастью, и язычки этой змеи будто бы целились туда, где минуту назад был Злов. В следующее мгновение хвост Шеши до этого исходивший из видеокамеры выскочил из гнезда и моментально обвил обе руки Лу. Тут только Артём заметил, что чёрный Ка, хищно скаля неестественно белые зубы, движется прямо к нему. Видеооператор понял, что до сумки, которая осталась там, где была когда-то дверь, добежать он уже не успеет и спасти его теперь может только телефон-амулет... Как назло шёлковый шнурок заплёлся где-то в воротнике то ли куртки, то ли жилетки, и Артём, сдирая его, скинул с себя ТВЕНовскую амуницию и швырнул её в лицо врага.
   - На, оденься! - крикнул он и сунул прямо в лицо опешившему Ка картинку со свастикой.
   Чёрному человеку не понравилось изображение, и он начал медленно отходить в угол платформы... Артём тоже попятился, одной рукой таща за собой треногу вместе с камерой, другой выставляя вперёд телефон и прикрывая свой отход... И тут из вихревой воронки образовался зловещий паучина размером с доброго быка... Маленькая чёрная головка его тряслась, издавая противный протяжный стрекот, глазки поблёскивали и, не отрываясь смотрели на жертву, а толстые мохнатые лапки сжались, принимая боевую стойку... Лу была уже готова к отражению атаки... Её змея устрашающе шипела, извивалась кольцами, образуя замысловатые фигуры, то взлетая над ней, закусив ртом свой хвост, то послушно обвивая руку, словно являлась живым копьём... Паук упёрся лапами в пол и хотел было прыгнуть на Лунару, но тут же отпрянул назад: изо рта змеи выскочили две оранжевые молнии, попавшие прямо в маленькую хищную морду... Артём добрался до сумки и, надо сказать, вовремя... Ка откуда-то из-под стола выхватил миниатюрный пулемёт "Максим", размером не больше обычного маузера, и направил его на видеооператора... Артём нашарил в сумке кубик с лягушкой, достал его и снял крышку... Тут он увидел, как пулемёт изрыгнул целый рой разноцветных отравленных семечек... Это мгновение вдруг растянулось во времени... Семечки, словно ракеты, летели прямо в Коренкова... Он видел, как на их остриях, будто отсоединяющиеся боеголовки, раскрывается цветная шелуха, а из неё появляются чёрные нацеленные иглы зёрен... Время вновь стало убыстряться... В ту секунду, когда семечки уже почти достигли Артёма, из кубика выскочила летающая лягушка и стала молниеносно пожирать их одну за одной... Ка палил снова и снова, но ненасытная тварь порхала перед Коренковым и не только успевала своим длинным и быстрым языком сметать все семена, но и время от времени выплёвывать шелуху... Артём понял, что на какое-то время он защищён, и начал тыкать кнопку на телефоне в надежде дозвониться до Чжункуй Хуна. Сотовый молчал, видимо, мобильная связь до параллельных миров ещё не добралась... Лу вытворяла чудеса левитации, она то подпрыгивала вместе со змеёй, на несколько мгновений зависая над платформой, то пробежав по рядам шкафов, будто они были полом, выскакивала с другой стороны паука... Но и он не отставал... Паучина загнал её в угол между шкафом и сейфом, и Артём бессильно понял, что помочь ей он уже ничем не может...
   "Что же делать?" - пронзила его третья пуля.
   И тут он вспомнил свой сон: когда появился он-сквозняк, он-Артём находился за камерой... Макумамба, поняв всю тщетность стрельбы, перестал палить и начал медленно, всё с той же хищной улыбкой, подбираться к Коренкову... Лягушка вдруг жалобно квакнула и спряталась в свой кубик...
   "Камера, камера, - крутилось в голове у Артёма, - я должен их снять!"... Он взял в кадр чёрного человека и нажал кнопку "Стробирование"... Ка начал двигаться медленно и обрывисто, будто сломавшийся робот... Он потерял направление и пошёл в обратную сторону... Но это продолжалось недолго... Сориентировавшись, чёрный человек вновь пошёл на Артёма... Тогда Коренков, глядя в окошко камеры, убрал резкость... Ка начал растекаться, теряя свои очертания...
   "Ну где же я-сквозняк?" - подумал Артём...
   Паук готов был вот-вот вонзить в Лунару своё большое жало на самом конце подрагивающего от предвкушения крови брюшка... И тут Артёму почудился ветерок...
   "Наконец-то, - подумал он, - это я! Сейчас Лунара будет спасена! Жаль только, не знаю, что дальше нас ждёт"...
   В этот момент прямо на голову паука свалилась большая ваза, стоявшая прямо над ним на шкафу... Огромная тварь покачнулась, потеряла равновесие и упустила жертву...
   - Ты должен взять в кадр их обоих! - крикнула Лу. - Обоих, но без меня!
   - Постараюсь, - ответил Артём, - на лови, - и он кинул Лунаре телефон-амулет.
   Паучина, уже очухавшийся от удара, снова полз к ней... В свою очередь, и Ка, собравшись воедино, подкрадывался к Артёму, то молниеносно приседая, то подпрыгивая, то кидаясь из стороны в сторону - лишь бы не попасть в кадр...
   "Как же я поймаю их обоих, этих гадов-то?" - Артём решительно вскинул камеру на плечо...
   Ему пригодились все его видеооператорские навыки... Он проявлял чудеса видеосъёмки, когда пытался подобраться Ка... Коренков ловил его в кадр, а потом то размывал, то стробировал, то ставил на паузу... Чёрный человек то замирал, то размывался, то превращался в робота, и тогда Артём снова пытался поймать и его, и паука на общем плане, не захватив при этом в кадр Лу... Если Ка снова хватался за свой пулемётик, из кубика мгновенно появлялась лягушка и пожирала все семечки... Паук двигался молниеносно, но то ли удар вазы, то ли брошенный вовремя телефон-амулет, что-то не давало Павлу Владимировичу действовать столь же удачно как и раньше...
   Всё закончилось мгновенно. Лу неправдоподобным прыжком оказалась возле стола, схватила бюстик Ленина и зашвырнула его в Паучино... Он отпрянул назад и всего на секунду оказался рядом со своим пресс-атташе... Этой секунды Артёму оказалось достаточно, чтобы навести резкость, снять их и передать изображение Чжункуй Хуну...
   Кабинет снова приобрёл стены, два окна и дверь. У Лунары не было никакой змеи, она просто бессильно стояла около металлического сейфа, а руки её оплетал микрофон со шнуром. Артём всё так же держал камеру на плече и всё никак не мог поверить, что это победа. Злов уже не был пауком, он принял своё человеческое обличье, но Ка ещё не вернулся в него. Они стояли спиной к спине как два задумчивых цуцика: Ка - молча опустив руки и закрыв глаза, а Злов, трясясь всем телом, мямля что-то невнятное.
   - Кл... Кхл...Ка-ка... Как вы это сделали?
   - Всё очень просто, - сказала Лунара, стягивая микрофон с шеи и рук, - на каждого Паука довольно простоты. Тебе привет от Светлого Юго-Западного.
   - Ка-ка-какого Светлого?..
   - Метрики не горят. Твой старый паспорт найден, твой нынешний облик запечатлён. Уж если ты родился Пашкой Козловым, то не стоит строить из себя Князя Радуг и Повелителя мира. Сейчас Светлый Юго-Западный проставит печати и всё закончится...
   Тут вдруг Злов затрясся ещё сильнее, чёрный человек начал как будто бы растворяться в нём. Но на самом деле всё оказалось гораздо страшнее. Ка медленно, но чрезвычайно проворно при этом лишь слегка уменьшаясь в размерах стал заползать в задницу к своему повелителю. Тот, пошире расставив ноги, послушно кряхтел, стонал, но сдвинуться с места не мог. Зрелище было не для слабонервных. Артём и Лунара скромно потупили взоры. Ещё мгновение, и в кабинете осталось только три человека. Когда всё было кончено, Паша Козлов медленно осел на пол и закрыл глаза.
   - Я думаю, такого блаженства он давно не испытывал, - сказала Лунара, - а ты глянь, правда, на Ильича похож?
   - Что-то есть, - согласился Артём, - только потолще по-моему. Слушай, а ведь бюстик, которым ты в него запульнула, тоже в кадр попал... Ну ладно, что дальше?
   - Так стой, я дрожу вся, - сказала Лунара и поднесла телефон-амулет, висевший у неё на шейке к уху. - Да! Да... У нас всё нормально! Ты езжай ко мне, мы скоро будем... Да нет, нет, всё нормально! - она сняла телефончик, отдала его Артёму и объяснила. - Чжункуй Хун звонил. Ты представь, у них там, в архиве начальницу поздравляли с днём рождения, на полчаса закрылись и никого в зал с документами не пускали.
   - И что, он ничего не мог сделать?
   - Понятия не имею, по-моему, его магия на еннских бюрократов не действует. Ладно, давай упаковывай сумку, приберись тут маленько, не будем после себя бардак оставлять, а я приведу в чувство бывшего господина Злова, и заглянем в цех подсолнухов.
   Внешне всё выглядело вполне благопристойно, Лунара вела Козлова под ручку, они о чём-то мило беседовали, Артём бегал вокруг них с камерой на штативе и делал вид, как будто бы снимает репортаж к юбилею. В цехе подсолнечников народу было немного: трое работяг сидели около сушильной машины и хмуро курили длинные самокрутки. Появление их всевышнего работодателя в сопровождении тележурналистов не вызвало никаких эмоций.
   - Мужики! Где у вас тут основной чан? - спросил Артём. - Для картинки снять надо.
   - Прямо пойдысь, а оттеда налево, он самый здоровый, холера, увишь!
   - Пошли, - сказал Артём, - я знаю где...
   Он первым пошёл по цеху мимо конвейеров, упаковочных машин, каких-то моек и хранилищ. Лу с Козловым не спеша, двигались следом. Основной чан располагался прямо посередине в окружении десятков двух небольших бочек, над которыми густыми облаками клубился пар. Котёл был похож на огромного мёртвого паука, бессильно раскинувшего свои лапки. От него в разные стороны расходилось восемь толстых труб, в которых что-то громко и непотребно журчало, бурлило и шипело.
   - Доставай Стимулятор, - сказала Лунара.
   - Чего? - не понял Артём.
   - Ну ту жидкость, которую дал тебе Чжункуй Хун.
   Артём порылся в сумке и передал ей пузатый бутылёк. Лунара повертела его и воскликнула:
   - О! "Бренди"! Гранатовый! Всю жизнь мечтала стать заслуженным донором. Давай вольём несколько капель моей свежей крови в одрябший организм мира! Птичкам нынче доверия нет, но Всенародный День Поднесения мы всё-таки устроим!
   Она подошла к панели управления чаном, осмотрела её и обнаружила сбоку небольшой желобок, через который в котёл и поступали ингредиенты. Лу отвернула крышку и вылила содержимое внутрь, оставив на донышке лишь самую малость Стимулятора. Козлов, молча наблюдавший за всеми этими манипуляциями, тяжело вздохнул.
   - Во даёт, - сказал Артём, - не помнит ведь ничего, а где-то на подсознательном уровне понимает, что лишают его последней мечты.
   - Да, - Лунара сунула бутылку обратно в сумку, - зато теперь, сколько бы семечек этот цех не выпустил, все будут от Сына Солнца.
   Когда они всё в том же порядке прошествовали обратно, мужичков возле сушилки уже не было. Артём первым вышел из душного цеха и остолбенел. На площадке перед выходом зловещим серпом стояло около сотни громил в тёмных костюмах с автоматами в руках. За их спинами маячило десятка два чёрных джипов.
   - О, да у нас тут за семечками уже целая очередь выстроилась, - сказала Лунара, появляясь следом за Артёмом из дверей цеха. - Павел Владимирович, а не распустить ли вам эту гвардию по домам?
   - Да, конечно, - меланхолично произнёс Козлов.
   Из центра серпа "тёмнокостюмничников" отделился габаритных размеров шкаф, по всей видимости, главный воевода маленькой паучиновской армии, и, подойдя к своему шефу, тихо, насколько позволял его громовой бас, спросил:
   - Павел Владимирович, с вами всё в порядке?
   Козлов вдруг преобразился, взбодрился, подобрался, взял себя одной рукой за жилетку, а другой стал указывать куда-то на север, и уже грозным тоном могущественнейшего олигарха, правда, слегка картавя, дал команду:
   - Так, Саша, батенька, два раза не повторяю! Записывай!
   - Уже записываю... - и генерал достал из кармана маленький диктофончик.
   - Сегодняшняя операция выполнена на "отлично", всем выдашь двойную оплату. Приказ на завтра: зафрахтуйте самолёт до города Билибино. Оттуда на вертолётах летите в посёлок Светлый. Понял?
   - Всё понял... - кивнул Саша, пытаясь сообразить, где находится Билибино.
   - Там находите знатного оленевода, чукотского писателя-эссеиста Выквына Этвэтхэу и поступаете в полное его распоряжение. Это архиважно! Деньги на дорогу и на строительство возьмёте в моём банке. Я думаю, двадцать миллионов долларов на первое время вам хватит... Всё ясно?
   - Ясно, ясно...
   - Оружия не брать! Возьмите тёплую одежду... Очень тёплую... Продуктов минимум на полгода. И чтобы мне не шалить! Слушаться Выквына как меня! Если сделаете всё, как он прикажет, до конца своей жизни, батенька, будете жить в хрустальном городе, пить "Боржоми" и закусывать мороженым! У меня с ним договор! Пока по договору всё не сделаете - не возвращаться! Для охраны оставишь человек десять самых смышлёных! Всё! Меня сопровождать не надо, я прокачусь с журналистами! Вперёд!
   - Слушаюсь! - громила развернулся и побежал к своей гвардии, на ходу командуя: "По машинам! По машинам!"
   Упаковавшись в свои чёрные джипы, будущие покорители крайнего Севера поехали запасаться тёплым бельём.
   - Дрессированные котики, - сказал Артём, - куда это ты их отправила?
   - Да так... Есть одно дельце... Потом расскажу.
   Они беспрепятственно вышли за ворота проходной и уселись в поджидавшую их Шевроле-Ниву.
   - Ну ребята, я тут страху натерпелся, - сказал Косой, выводя свою "Любашу" на трассу, - я думал, всё - вам уже кранты. Как понеслись из ворот эти чёрные джипы - один за другим, ну, думаю, сейчас они Усть-Тырку громить поедут.
   - Нет, - сказала Лунара, - у них дело поинтереснее нашлось!
   - Укладываемся? - спросил Артём.
   - Всё в порядке! "Возрожденцы" уже на подходе, минут через двадцать их скрутит!
   - А сколько времени?
   - Время... Десять минут второго...
   - Вот это да, - присвистнул Артём, - мы всю операцию за час обстряпали, а казалось, будто вечность прошла.
   - Товарищ Козлов, - обернулась Лунара с переднего сиденья, - дядя Паш...
   - Да, - встрепенулся тот.
   - Хлебните моей кровушки и бай-бай!
   Артём достал из сумки "Бренди" с остатками жидкости и передал Козлову. Тот послушно одним жадным глотком осушил бутыль, и, выронив её из рук, тут же откинулся на спинку сиденья.
   - Спит?- спросила Лунара.
   - Спит, куда ему деться... Я вот думаю, не задохнётся он в саркофаге?
   - Нет, там вентиляция отличная, сама проверяла. Три дня продрыхнет и совсем другим человеком станет...
   Придорожное кафе "В добрый путь" на втором километре Московской трассы появилось лет десять назад благодаря неиссякаемой энергии господина Злова и входило в сеть его забегаловок "Bon appetit". Доход оно приносило неплохой, дальнобойщики и транзитные пассажиры в дороге были неизбалованны богатством меню, а потому хоть и морщились, но ели. Однако однажды случился конфуз. Человек, масштаб личности которого не поддавался уразумению даже Павла Владимировича, (хотя в то время Злов уже был весьма влиятельной персоной) случайно остановил свой кортеж возле паучиновского "Bon appetit"а и отведал запрещённые всеми международными конвенциями и организациями по защите домашних животных блюда. Он едва не умер от острого кишечного отравления, потом чуть не скончался, когда заподозрил, что он съел, и у господина Злова приключились крупные неприятности. Во избежание будущих возможных досадных недоразумений он предпочёл избавиться от опасного придорожного кафе за смешные деньги. Ныне "В добрый путь" стал солидным придорожным рестораном, оброс кучей небольших кафешек и ларёчков. Слева отгрохали суперсовременную бензозаправку, справа - станцию технического обслуживания.
   - По моим расчётам, они должны появиться часа в два, - сказала Лунара, - сейчас - без десяти. Давай, Андрюшка, пристроимся где-нибудь в укромном местечке и подождём.
   Косой притулил машину между заправкой и рестораном на небольшом, свободном от фур, пятачке. Их на стоянке было около десятка, они удачно скрывали от посторонних глаз "Любашу", зато сидящим в машине открывалась перспектива Московского шоссе, где вот-вот должны были появиться похитители тела Ильича.
   - Не-е-е, я не "i", - вдруг донёсся сквозь полуприкрытые стёкла машины тяжёлый мутный голос, - я Валерка Бобринский, и ты мне не "икай". Ты знаешь, где я видал всю вашу святую разделительную полосу... Скоро вы все заржавеете в ваших великих пробках... Ты так думаешь?.. Ты в этом уверена?... Никого вы не имеете, это вас все имеют...
   Возле автомобиля появился парнишка в серенькой замызганной куртке, потёртых джинсах, кроссовках и кепке набекрень.
   - С кем это он разговаривает? - спросил Косой.
   - С "Любашей", - рассмеялась Лунара.
   Артём пригляделся и узнал в пареньке того самого дембеля, которого видел в пророческом сне.
   - Я знаю его, - сказал Коренков, - я его во сне видел. Он, похоже, дембель...
   - Да никакой он не дембель, - отозвалась Лу, - токсикоман конченный. Я тоже его знаю... Удышится чем-нибудь и мерещится ему, что он то в армии служит, то уже вернулся... А его даже призывать не стали, как только в военкомате появился. Здание после этого Валерки три дня проветривали. Отправляли его на лечение в наркологический диспансер, но всё едино: месяц-другой держится, а потом опять к краске или бензину...
   Будто в подтверждение её слов, Бобринский постучал в водительское окно.
   - Что надо? - спросил Косой, опуская стекло.
   - Мужики, плесните с литрок бензинчику. Сухо мне... Ой как сухо... Как в Сахаре...
   - Париж - Дакар? - улыбаясь спросил Касаткин. - Ну ты, братан, даёшь... Ты вот что... Покантуйся здесь минут пять, поможешь нам одно дельце провернуть, я тебе сто рублей дам...
   - Что за дельце? - тем же тягучим замогильным голосом спросил "бензодембель".
   - Да так - ерунда. Сейчас "Скорая" подъедет, поможешь в неё одного мужичка загрузить? Вон на заднем сиденье лежит... Прихварнул малость... И все дела. Лады?
   Парень задумался, почесал в затылке и спросил:
   - А так не дадите?
   - Нет, - ответил Косой, - так не дадим...
   - Тогда лады!
   Лунара ошиблась всего на пару минут. ГАЗель появилась в тринадцать пятьдесят восемь. Она неслась так, будто у её обитателей был шанс реанимировать мумию, которую они везли в чреве машины. Притормозив возле большого кирпичного туалета, водитель выскочил первым. Почти одновременно с пассажирского сиденья вылетел мужчина с окладистой бородой, тут же распахнулись задние дверки, и оттуда выскочили ещё двое: седой низенький старичок и худощавый юноша в квадратных очках. Старичка Артём знал. Это был Демьян Елизарович. А бородатого и юношу он видел вместе с коммунистом - активистом в одном из "сквозных" снов. На лицах всех членов экипажа ГАЗели застыло выражение крайней озабоченности. Водителю и Вячеславу Филипповичу Сиротину повезло. Они успели заскочить в туалет с левой стороны, где красовалась огромная буква "М". Демьян Елизарович и Костик, нырнувшие следом, вынуждены были ретироваться, и не придумали ничего лучшего, чем атаковать другую сторону, где красовалась жирная "Ж". Раздался истошный бабий визг, и оттуда выскочила старушка, на ходу поправляя подол платья.
   - Действуем, - скомандовала Лунара.
   Касаткин свистнул "дембелю", крикнул: "За нами!" и лихо подогнал "Любашу" к опустевшей ГАЗели. Лунара, выскочив из автомобиля, уже открывала замысловатым приспособлением задние двери, а Артём, Касаткин и Валерка, тяжело сопя, выкарабкивали грузное тело господина Козлова с заднего сиденья Шевроле-Нивы.
   - Ну живей, живей! - поторапливала Лунара.
   Двери ГАЗели уже были распахнуты. Вчетвером они быстро затащили бывшего олигарха в салон, где стоял саркофаг с мумией. Лу, пощёлкав какими-то замочками, подняла крышку и скомандовала Валерке:
   - Помогай вытаскивать, а вы, - она говорила уже Артёму, - кладите этого.
   - Во удышался, - произнёс Бобринский, - аж два Ленина заболели.
   Вынув мумию, они аккуратно уложили в саркофаг Козлова, и Лунара, поправив его руки, костюмчик и галстук с жилеткой, захлопнула крышку. Косой с Артёмом уже запихивали в открытую заднюю дверь псевдо-Ильича, а Валерка стоял рядом и бубнил:
   - Вот это я марш-бросок дал... Давно я так не бегал... Да ещё с полной выкладкой...
   - Так, на тебе сто рублей, - сказал Косой, - и забудь обо всём, что видел.
   - Я что-то видел?
   - Да пусть помнит, - Лунара усмехнулась, - пусть всем расскажет, может кто-то найдётся, кто ему поверит.
   - Ну всё, по местам, - сказал Артём, - погнали!
   - Может тебя подвезти, солдатик? - спросила Лу.
   - Я боюсь. Меня эти машины "i" обзывают и хотят иметь!
   - Не бойся, эта тебя не отымеет, садись!
   Валерка послушно плюхнулся рядом с Артёмом, Лу запрыгнула на переднее сиденье, и они помчались обратно в Еннск.
   - Всё чисто? - спросил Косой. - Никто ничего не заметил?
   - Думаю, нет, - сказала Лунара, - я так, слегка, туману напустила... Если кто в ресторане и глазел, то уже ничего не помнит.
   - А резиновую мумию куда денем? - спросил Артём.
   - Мне оставьте, - попросил Косой, - я её в Усть-Тырку свезу. Думаю там музей организовать, для культурного досуга... Чтоб не отставать, так сказать, от цивилизации...
   Безумный день всё никак не желал заканчиваться. Ноябрьское солнце куталось в низкие облака, будто в шубу, предчувствуя скорую зиму, и с тревогой поглядывало на земной муравейник. А муравьи всё ещё не догадывались, что озорной мальчишка - Сын Солнца - уже отыскал веточку, которой он вот-вот разворошит весь их налаженный быт...
   Шевроле-Нива серебристой стрелой мчалась по улицам Еннска. Почти всю дорогу в салоне висела тишина и только перед самым коммунальным мостом Лунара нарушила молчание.
   - Андрюш, тормознёшь где-нибудь на набережной, - попросила она Косого, - надо бы прогуляться да мозги освежить.
   - Без проблем, - отозвался Косой.
   - Я думаю, вы с Чжункуй Хуном у нас заночуете? Что вам на ночь глядя в свою Усть-Тырку переться?
   Косой выразительно кивнул и притормозил на обочине. Лунара открыла дверь, накинула красное полупальто и, прощаясь, сказала:
   - Ну тогда ты Валерку до дома добрось и езжай к нам, хорошо? - а потом добавила, обращаясь к Артёму. - Пойдём, прогуляемся, нам надо энергию восстановить. На берегу, у воды, это лучше всего делается.
   Коренков по привычке схватился за сумку, но Косой заметив это, предложил:
   - Кореш, да чего ты таскаться будешь? Оставляй все эти причиндалы, я же все равно потом к вам поеду...
   Артём и Лунара медленно шли вдоль набережной Ени. Река тяжело дышала, овевая прохладой и свежестью, протяжными криками птиц и далёкими гудками пароходов. С собой не было больше ни штативов, ни камер, ни микрофонов, ни всякой прочей ерунды. Они шли, освободившись от всего, что когда-то тянуло к земле, пригибало, склоняло, убеждало, учило, а потом ставило за это двойки. Всё это оказалось лишним.
   Лу протянула Артёму ладонь и тихо сказала:
   - Возьми, это твоя.
   На её ладони лежала небесно-голубая семечка.
   - Моя? - удивился Артём.
   - Да... Помнишь? Её ты бросил тогда в землю, чтоб вырастить нового Сына Солнца. А чёрную семечку съел... Ты прошёл свою Зону Необходимости и вырастил новый подсолнечник...
   Артём взял семечку, расщелкнул её, и у него на ладони оказалось такое же небесно-голубое зёрнышко. Он положил его в рот, и в это мгновение в окнах стоявшей недалеко пятиэтажки отразилось полуденное солнце. Мир осветился миллионами радуг. Отражали их окна, они горели, высвечивая всё новые и новые слова, уходящие в бесконечность одновременно во все стороны вселенной, соединяя противоположности мироздания. И всё это - всё окружающее - было одним единственным изначальным словом. В этой беспредельности распахнутого заоконья не существовало ни высоты, ни широты, ни толщины. Всё было неизмеримой глубиной, простирающейся снизу от фундамента к небесам. Всё разворачивалось подобно почке лотоса от человека до муравья, от гигантских дубов до ромашки. Трое падали в четыре, лученосное естество усемерялось, блистающее яйцо в себе троично сворачивалось, распространяясь молочно - белыми сгустками в глубинах матери, в корне, растущем в недрах океана жизни. Мир стал единым, целым и неделимым ни надвое, ни на сколько либо ещё...
   - Вспомнил? - вдруг донёсся откуда-то издалека голос Лунары.
   - Что?
   - Пятый Закон Заоконья!
   - Пятый Закон Заоконья?
   - Да! Ты же сам его открыл в Миссе! Один есть четверо и четыре берёт себе три, и они рождают семь, и в нём семеро становятся всем! Вспомни! Вспомни!
   Коренков всё ещё кружился в миллионоцветном вихре радуг, а голос Лу доносился до него как будто из другой вселенной:
   - Первый закон: ГОБЕЛАК - РЕЗВ. Второй - ДЖЕД АНТЕ КУБ. Третий - ЗОНА НЕОБХОДИМОСТИ. Четвёртый - УНИВЕРСУМ.... а пятый?
   - Пятый... - эхом отозвалась Лунара. - Вспомни Пятый Закон Заоконья!!!
   - Вспомнил? - спросила вдруг Лу.
   Артём снова стоял на берегу набережной, также светило солнце, плескалась Еня, птицы трепетали на ветвях деревьях...
   - Забыть... Как я мог забыть? Я мог быть за... Забыть! Быть За! Надо всё Забыть!!! Надо просто ВСЁ ЗАБЫТЬ!!! Просто БЫТЬ ЗА!!! Просто БЫТЬ!!! БЫТЬ!!! АЗ ЕСМЬ! Я ЕСТЬ!!! ЕСТЬ!!! ЕСТЬ!!! ЕСТЬ!!! ЕСТЬ!!!
   - Ну чего ты так разорался, Тёмка? - устало улыбаясь спросила Лунара. - Сейчас придём домой, я пожарю картошечки, помидорчиков достану, огурчиков... и поедим...
  
   ОБЛОМ ГОБЛИНОВ
   На третьем Контрольно-Пропускном Пункте, вопреки всем имеющимся инструкциям, чёрную Волгу подполковника Петренко останавливать и досматривать не стали. Сама охрана проявить такую инициативу едва ли бы решилась - несомненно, поступил приказ свыше. А это означало только одно: главного еннского ГОБиста в закрытом городе Гауржаг-9 уже ждали, и ждали, по всей видимости, с большим нетерпением.
   "При плохой игре, самое главное сделать хорошую мину, - продумывал Иван Иванович детали предстоящего рапорта, - а там попробуй - разминируй одной ржавой сапёрной лопаткой. Что у нас есть? В целом операция проходит успешно. ИОН пока не ушёл. Да и, скорее всего в таком виде уже не уйдёт. Что отсюда следует? Отсюда следует, что заслуга в этом, прежде всего нашего управления. Собрали информацию, выкроили время для подготовки новых агентов. Как только Исполняющие Обязанности начнут собирать новый ИОН, мы попытаемся внедрить наших людей в их чёртову секту. Вот такая вот диспозиция, товарищ генерал-лейтенант. А вы говорите, подполковник Петренко провалил операцию".
   За тонированными стёклами автомобиля по-прежнему проносились стройные ряды сосен в вечнозелёном камуфляже, однако Иван Иванович знал Гауржаг-9 как свои четыре звезды на погонах, и сразу определил, что это почти самый центр города. В глубоком тылу соснового бора с трудом можно было различить жилые одноэтажные коттеджи и не очень удачно замаскированные под сугробы снега входы в бомбоубежища. Собственно там-то под землёй и располагались все основные системы жизнеобеспечения города. И, наверное, будь хоть малейшая возможность выкорчевать Гауржаг-9 и поставить его вверх корнями, то самые глубокие бункеры не уступили бы по длине самым заоблачным небоскрёбам Нью-Йорка.
   С проспекта Центральный Волга свернула на едва заметную, но хорошо асфальтированную просеку и, покружив между насыпными холмами, под которыми славно трудились секретные сотрудники Цеха Овощеводства (что там производилось на самом деле, не знал даже подполковник Петренко), остановилась перед низеньким зданием с зарешёченными окнами.
   Иван Иванович вылез из машины, потянулся, разминая свои затёкшие конечности и, прихватив тоненькую кожаную папку, решительно направился к двери с табличкой "Вход американским шпионам строго воспрещён!" "Шутники, - подумал Петренко, входя в здание, - ай, шутники!"
   В холле царил тихий полумрак, и не было ни души, но подполковник прекрасно знал, что в эту минуту за ним наблюдает не один десяток глаз, а восемь электронно-лучевых сканеров и два рентгенодетектора просвечивают его вдоль и поперёк. По правде сказать, если бы в памяти матричного компьютера не был заложен отпечаток ладони контрразведчика, то Иван Иванович давно бы уже корчился в судорогах перед входом, едва прикоснувшись к медной дверной ручке. Теперь же электронные часовые не выявив ни в карманах, ни в желудке ничего подозрительного, передали свой разрешающий сигнал в головной мозг, и тот милостиво распахнул перед подполковником бронированные двери лифта.
   Медленно спускаясь на девятый подземный этаж, Иван Иванович переминался с ноги на ногу, и всё пытался просчитать в уме возможные варианты вопросов и ответов. Как истинный патриот и кадровый офицер, подполковник Петренко давно уже научился испытывать неизъяснимое и не сравнимое ни с чем другим наслаждение от взбучек и разносов начальства. Не меньшее удовольствие он получал и тогда, когда сам распекал своих подчинённых по поводу и без такового. Поэтому предстоящий доклад его особо не волновал. Тем более что тут вот в папочке, были довольно ощутимые результаты операции.
   "А если так, разобраться, дать отыметь себя вышестоящему, и самому отыметь нижестоящего, и при этом, постоянно ощущать наслаждение от процесса - не в этом ли кроется наша военная тайна? - весело размышлял Петренко, двигаясь, широким размашистым шагом по потернам девятого этажа, то и дело, отдавая честь дежурным офицерам. - Вот только беда, из-за всего этого активно-пассивного мужеложства, процветающего во властных структурах, наш народ скоро рухнет в демографическую пропасть".
   Генерал-лейтенант Трушечкин, судя по всему, прибыл в Гауржаг-9 из Москвы рано утром на Подземном Экспрессе, и прибыл не один, а в сопровождении весьма многочисленной свиты. Тут и там в бункерах, в бомбоубежищах, в конференц-залах сновали незнакомые офицеры, доступ у которых был явно повыше, чем у еннского контрразведчика. Подполковник Петренко знал, что из столицы в близлежащие закрытые города под землёй прорыто метро, но самому ему ещё ни разу не доводилось прокатиться в Подземном Экспрессе. В Москву он летал, как правило, на вертолёте, это было чуточку быстрее, однако, в свете последних событий и не всегда безопасно. Столичные генералы же, скорость не ставили во главу угла и предпочитали пользоваться услугами подземки.
   "Всю страну на три сотни метров изрыли, - додумывал свою последнюю мысль Иван Иванович, перед тем, как войти в бункер N58-43-9, - на случай ядерной войны или какой заварухи с Меаплацидусами можно всех землян разместить, а эти блядские ионавты всё ещё просят политического убежища на небесах"...
   Начальник "Сектора по контролю за И.О." при Главном Особом Бюро Генерального Легиона генерал-лейтенант Трушечкин не придавал большого значения своему личному бункеру в городе Гауржаг-9. Если бы не острая необходимость в дубовом массивном столе и в двух десятках лёгких полукресел, Илья Кузьмич, пожалуй, с лёгкостью согласился бы оставить в своём рабочем кабинете только одну пустую пороховую бочку. Сидя на ней как Наполеон Бонапарт, он вглядывался бы из глубин подземелья в неисчислимые орды врагов отчизны, властным движением руки отправляя в бой всё новые и новые дивизии. Дело в том, что, по мнению Трушечкина для настоящих генералов никогда не может быть мирного времени, а, следовательно, истинная жизнь - только на передовой, только на переднем крае, в порохе, в дыму и до последней капли крови. Как и легендарный французский император, генерал-лейтенант был невысок ростом, но излишняя худоба и целая россыпь камней в почках (отчего лицо было землисто-серого цвета) делали его немного похожим на случайно не сорванный опёнок. Образ дополняла большая фуражка, висевшая на ушах, словно шляпка грибка.
   Вот и сейчас он неподвижно сидел за столом, сложив руки перед собой, словно отличник-первоклашка, и сверлил пронзительными буравчиками глаз вошедшего в кабинет подполковника Петренко.
   - Разрешите войти, товарищ генерал-лейтенант? - нарушил неловкую паузу еннский контрразведчик.
   - Уже вошли, - процедил сквозь зубы Илья Кузьмич, - присаживайтесь.
   За долгие годы совместной работы в Главном Особом Бюро Петренко давно привык называть своего шефа тет-а-тет запросто, без чинов и званий - Илья Кузьмич. Но сейчас, войдя в кабинет и увидев начальника, у него вдруг неприятно заныло где-то под ложечкой и неожиданно для себя Иван Иванович начал чересчур уж официально. "Шеф явно не в духе, - подумал подполковник, усаживаясь в предложенное полукресло и раскрывая папку, - может в Экспрессе укачало?"
   - Давайте по существу, - как-то нехотя, почти не разжимая губ, произнёс генерал-лейтенант, - у меня очень мало времени.
   - Значит так, товарищ генерал-лейтенант, - начал Иван Иванович, - операция под кодовым названием "День Поднесения" согласно пророчеству за номером семьсот двадцать девять Щ - Б, в целом проходит успешно. Исходя из Авесты, собрания священных зороастрийских текстов, у Земли изначально было четыре стража. Двух уничтожил Яма, один бежал, за что навечно был обречён, скитаться по вселенной, и только четвёртый, Владыка Чандра, он же Владычица Мах, он же Луна, он же...
   - Короче, - закрыв глаза и поморщившись, будто от зубной боли, выдавил из себя Илья Кузьмич, - я это знаю...
   - Так вот, ИОН под условным названием "КА ЛИ ЛУ ЛА", что по нашему мнению является по всей видимости попыткой вернуть изначальный смысл древнееврейского восклицания "Халлилуйя", что в переводе на русский означает "Хвалите бога", создаётся четырьмя объектами, жителями города Еннска...
   - Я это знаю, не хуже вас! - рявкнул генерал-лейтенант. - Вы выяснили эзосхему перемещения ИОНа?! Вы обнаружили месторасположение ИОНодромов?!! Вы вычислили Углы Наклона Вечного Падения Синтезариума?!!! Вы добыли расшифровку древних этрусских письмён?!!! Наконец, вам удалось внедрить своего агента в секту Исполняющих Обязанности?!!!!
   - По поводу ИОНодромов, товарищ генерал-лейтенант, - тихо произнёс Иван Иванович испытывая от начальственной вздрючки острое наслаждение, граничащее с оргазмом, - нами перехвачено письмо, от некоего Выквына Этвэтхэу. Летом этого года он отправил его Объекту N2. Оно небольшое, я зачитаю?
   - Читайте.
   Подполковник Петренко порылся в папке, достал несколько листков бумаги, вздохнул, и принялся торопливо читать:
   - "Однако здравствуйте мой далёкий южный друг Гранатовое Дерево. Приветствую и всех тех, кто рядом с тобой спит, ест и ходит на охоту. Побудило меня вновь взять в руки Перо Чернозобой Гагары и обратиться с заклинаниями к Бумажному Змею, довольно тайное происшествие. Знаете, вы, однако про легенду, что живёт в нашем народе про Кристальный Город. Напомню её лишь вкратце, чтоб убедились вы, что всё ещё жива она в нашей памяти, и так же длинна, и остра как клык старого моржа. Итак, когда-то давным-давно"... - подполковник Петренко зашуршал листками, - я тут пропущу, товарищ генерал-лейтенант - здесь на двенадцати страницах идёт легенда про этот самый Кристальный Город...
   - Что там по существу данного вопроса?
   - Сейчас... вот, вот нашёл... "и долгими полярными ночами сверкал Кристальный Город так, что затмевал северное сияние. И были там улицы и дома из хрусталя, а люди, попавшие туда, просветлялись и становились Богами. Долго, однако, искал я место, где мог город этот располагаться. Экспедиции устраивал, оленей много... И вот нашёл остров, на котором он мог быть построен. ЗАО я создал, назвал "Заоконье". А потому, однако, что нет в яранге окон и негде просветляться. А чукчи - настоящий народ - нам свет не с небес приходит. Ссуду взял, и остров купил. До этого тридцать восемь ночей сидел при свете костра в яранге. Вычислял схему, однако, и рассчитал, в конце концов. Один лишь луч генератора, или того, что в машине, позволит создать светящийся город. Но легенда обманывает, однако. Не Хрустальным должен быть город, а ледяным. Рядом, однако, льда много. Его надо пилить, возить, обтёсывать и устанавливать так, чтобы свет от луча преломлялся и, разделяясь, силы своей не терял. Тогда и будет город сиять. Я много писал, много денег зарабатывал, продал всех олешек своих. Но хватило мне лишь на остров. А вот вчера пришёл в мою ярангу старый шаман Анкалын и сказал, что Дух Кэрэткуна - Хозяина Морского Зверя навестил его. Много общается старый шаман Анкалын с Духом Зелёного Змия. Давно перестал я верить его словам. Но в этот раз захотелось поверить мне его словам. А сказал он так: в скором времени из южного города Еннска прибудет ко мне Большая Яранга Зелёных Денег от человека "злого и нехорошего", а с ними "сотня юных бойцов" в придачу. И построят они Кристальный Город за одну ночь. Не мог слышать старый шаман Анкалын про город Еннск. А если слышал, то зачем станет обманывать он и меня, и Духа Кэрэткуна - Хозяина Морского Зверя? Он ведь знает, что я всё равно не дам ему на опохмелку. Поэтому и достал я Перо Чернозобой Гагары, и отправил я к вам спешно Бумажного Змея, чтобы узнать"...
   - Всё ясно! - оборвал подполковника Илья Кузьмич. - Доложите ваши соображения по поводу письма.
   - Летом, когда мы его перехватили, то многое в нём было непонятно. Спецгруппа вылетела на Чукотку, обнаружила данный остров в Восточно-Сибирском море и тщательно его обследовала...
   - За этим... как его там? За чукчей за этим наблюдение установили?
   - Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
   - И что?
   - Выквын Этвэтхэу. В прошлом знатный оленевод, ныне частный предприниматель. Купил зачем-то этот островок, причём за гроши, а в остальном ничего подозрительного...
   Подполковник Петренко не торопился сам озвучить напрашивающийся вывод из всего вышеизложенного. Начальству приятно произносить вслух то, что подчинённый вроде бы не замечает.
   - Значит, вы считаете, что ИОНодром строится именно там? - снова сверля своими буравчиками, спросил Илья Кузьмич. - И именно оттуда будут стартовать ИОНы?
   - Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Обследование острова показало: из-под земли происходит мощный выброс неизвестного вещества в ионосферу. Зарегистрировать его удалось только с помощью сверхчувствительных детекторов гамма-излучения. А в воздухе над островом постоянно происходят вспышки, по яркости, напоминающие сильный грозовой разряд. Удалось установить, также, что возникают они при проникновении в земную атмосферу странствующих в космосе частиц антиматерии. При аннигиляции, то есть взаимодействии с частицами земной атмосферы и происходит молнеподобное зарево и плотный поток гамма-излучения.
   - Так, так. Интересно. Продолжайте.
   - По ИОНодрому в целом пока всё. В Российской Федерации, по всей видимости, это пока единственная стартовая площадка. Добавлю только, что именно туда, на этот остров Объектом N2 и были отправлены люди и деньги господина Злова, всё согласно пророчеству старого шамана Анкалына...
   - Так к Злову мы ещё вернёмся, - снова прервал своего подчинённого генерал-лейтенант Трушечкин. - Что с этими этрусскими шифровками?
   - Достоверно установлен тот факт, что Объекты N1 и N3 сумели раскодировать древние этрусские письмена. По всей видимости, именно из этих текстов они узнали план-схему Мироздания, и рассчитали Фрамугу выхода в четырёхмерное пространство. Косвенные свидетельства указывают на то, что зашифрованы этрусские тексты в объёмной графике, но как это возможно в реальности... - подполковник Петренко выразительно развёл руками. - Увы, пока наши дешифровальщики бессильны.
   - Плохо, - мрачно бросил Илья Кузьмич, - очень плохо.
   - Зато, товарищ генерал-лейтенант, мы провели тщательный досмотр квартиры, где раньше проживал Объект N4, и обнаружили очень любопытный документ. - Еннский ГОБист передал Трушечкину измятый лист бумаги. - Графологи точно установили, что почерк на ксерокопии принадлежит некоему Герману Артуровичу Кейбелю, бывшему однокласснику наших ионавтов ЛУ и КА. Что примечательно, этот самый Кейбель таинственным образом пропал три года назад. По свидетельствам очевидцев, вошёл в лифт и не вышел.
   - Я так понимаю, вы считаете, что вот эти вот цифры и есть Углы Наклона Вечного Падения Синтезариума? - спросил Илья Кузьмич, разглядывая листок.
   - Мы работаем над расшифровкой, товарищ генерал-лейтенант. Документ обнаружен четыре дня назад, ещё не было времени до конца во всём разобраться.
   - А фразы на листочке что значат? При чём тут верблюды?
   - Точно установлены пока только две вещи. "Йод-хе-вау" - по Каббале это три члена, которые выражают Троичный Закон Абсолютного. Ну, иными словами, можно сказать, что это имя Бога, а второе "хе" обозначает переход из одного мира в другой, то есть, своего рода это и есть искомая Фрамуга. И... "В окне - рок"... - подполковник замялся - беседа вплотную приблизилась к самому катастрофическому моменту операции.
   - Что значит "В окне - рок"?
   - "В окне - рок", товарищ генерал-лейтенант, это фамилия Объекта N4, только написанная наоборот. Он и является в Еннском ИОНе той самой Фрамугой. Завербовали его последним, и буквально за период сентябрь - ноябрь текущего года "сдвинули в универсум".
   - Вы отследили технику вербовки и сдвига? - снова сквозь зубы спросил Илья Кузьмич, предварительно украдкой заглянув под стол, будто двоечник в шпаргалку на экзамене по тригонометрии.
   - Так точно, - сказал подполковник Петренко и изобразил на лице хорошую мину. - Основной способ, так называемой "Загрузки ионавта" осуществлялся с помощью окон.
   - Как это с помощью окон?
   - Объект N4 проходит у нас под кодовым именем Второе Хе. Мы установили наблюдение за ним, в "День Поднесения", то есть в тот день, когда Исполняющие Обязанности начали производить его "Сдвиг" и последующую "Загрузку". Пока не выясненным способом окна в обыкновенных жилых домах, как раз в тот момент, когда Объект N4 проходил мимо них, загорались и гасли так, что в итоге, представляли из себя смысловые эзотерические слова, и даже целые предложения. По всей видимости, эти загадочные фразы в чём-то похожи на диалоги-вэньда из Дзен-Буддизма, по-японски эта система Поиска Истины называется мон-до.
   - Это что ещё за манда?
   - Дзен-Мастер и его ученик обмениваются краткими репликами, внешне почти лишёнными смысла. Значение имеют не сами слова, а общий контекст и внутренний подтекст диалога. Цель его - вызвать в сознании ученика настроенного на волну мастера определённые ассоциации, резонанс, и это в свою очередь служит подготовке ученика к восприятию интуитивного толчка, озарения или можно сказать просветления. В секте Исполняющих Обязанности, если завербованный решает продолжать учение, он, по всей видимости, должен не столько разгадать тайный смысл этих фраз, сколько почувствовать какое-то особое состояние духа. Пока нам не удалось разобраться в этом вопросе.
   - Сумели зафиксировать хоть одну фразу? - тихо спросил генерал-лейтенант Трушечкин, и снова заглянул под стол.
   - Только бессмысленный набор букв... Возможно, какая-то шифровка, а может быть и нет. Объект N4 при движении попадал в ту точку и в то мгновение, когда он мог увидеть, как окна выстраивались в определённую букву, а наши агенты не успевали схватить её в целости. В итоге "А" становилась "П", а "Г" могла стать "Р". Скорее всего, поэтому и получилась такая путаница. Но мы всё равно продолжаем работать над оконным шифром. Помимо этого были проверены все зафиксированные квартиры, окна которых в итоге составляли букву. Увы, практически ничего интересного не обнаружили, за исключением, пожалуй, только квартиры первого заместителя губернатора Олега Сергеевича Балконского...
   - Это тот, который сошёл с ума? - перебил подполковника Трушечкин.
   - Да, его, а также квартиры сестры профессора Заморы и нашего сексота под кодовым именем "Атеист".
   - А Балконский - это не дело рук Исполняющих Обязанности?
   - Проверяем, товарищ генерал-лейтенант, но, похоже, что Олег Сергеевич оказался просто чересчур впечатлительным и "Инструкцию на случай нештатных ситуаций" воспринял как руководство к действию.
   - Плохо подбирают кадры в высший эшелон власти, - заметил генерал-лейтенант, - ну да это не наше дело. Как продвигается работа по внедрению в секту нашего спецагента?
   - Агент Клошар дважды пытался вступить в контакт с Объектом N4, - начал рассказывать Иван Иванович, мельком заглянув в свою папочку. - В первый раз он применил метод нейролингвистического программирования. Второе Хе был уже почти под гипнозом, но операцию по внедрению сорвал водитель автобуса некто Есенин Василий Николаевич. Мы пробили его по нашей базе данных, а агент Клошар вступив в контакт с Есениным, применил телепатический гипноз и всё то же нейролингвистическое программирование, но, увы, никакой его причастности к секте Исполняющих Обязанности не обнаружил. Зато он установил явную взаимосвязь между зажигающимися окнами для Объекта N4 и, так называемым, Модернизированным Продуктом Увеличения народонаселения, то есть терродемографическими презервативами "Окна любви".
   - Дальше.
   - Во второй раз наш спецагент вновь попытался применить метод эНэЛПи, но Объект N4 уже не поддавался гипнозу, внутри него как будто бы стоял какой-то мощный блокиратор. Тогда Клошар попытался войти в доверие ко Второму Хе с помощью тайных каббалистических знаний и некоторой смены имиджа. Он практически добился успеха, но и здесь в последний момент ему помешали. Наряд Шипуновского РОВД в составе: капитан Попович, сержант Кабурин, рядовые Ващенко, Мокровец и Дреньков, проводили "зачистку" подвала, в результате чего агент Клошар не смог больше продолжать операцию, а Объект N4 был вывезен в неизвестном направлении. Мы проверили всех этих лиц на причастность к секте, и только капитан Попович вызвал некоторое подозрение. Он давно уже знаком с Объектом N4. По всей видимости, это именно он
   организовал облаву на резиденцию нашего агента и, скоре всего, он вывез Второе Хе из города. В данный момент капитан Попович находится в спецполиклинике под нашим бдительным наблюдением. Примечательно, что как раз за день до второго контакта, за Объектом N4 начали охоту люди олигарха Злова...
   - А куда пропал Объект N4? - снова перебил подполковника генерал-лейтенант.
   - Мы вскоре его обнаружили в деревне Усть-Тырка в доме у некоего Чжункуй Хуна, местного жителя, лотосовода, практически, заместителя бизнесмена Финюгина Михаила Фёдоровича.
   - Чжункуй Хун? - переспросил Илья Кузьмич. - Тот самый?
   - Он, товарищ генерал-лейтенант, - подтвердил подполковник. - Исполняющий Обязанности Человека Чжункуй Хун, он же Женька-цзы, он же Шаолинь, он же Светлый Юго-Западный, он же Хранитель Второго Столпа. В этой секте Исполняющий Обязанности Человека в чём-то сродни Бодхисаттвам в Махаяне - классу небесных существ, достигших просветления, но продолжающих перерождаться в Сансаре, чтобы помогать другим освобождаться от кармы. Соответственно ионавт по буддизму чем-то сродни...
   - Я это и без вас знаю, дальше...
   Подполковник Петренко начал рыться в своих бумагах, пытаясь сообразить как же получше и в более выгодном для себя свете подать провал операции "Пышные похороны вождя". О том, что в Еннске засвечен "саркофаг с Ильичём" Трушечкин, конечно же, знал, и, без сомнения, догадывался, что к этому приложили руку подопечные Ивана Ивановича.
   - А где сейчас находится господин Злов? - спросил шеф, будто бы прочитав мысли подполковника.
   - Дело в том, что, по всей видимости, - начал оправдываться Петренко, - Объект N2 и Шаолинь обладают мощнейшими гипнотизёрскими способностями. Мы не смогли проконтролировать все их действия, потеряли из виду, и они...
   - Понятно, - хмуро сказал Илья Кузьмич. - Я спрашиваю, где сейчас Злов?
   - Еннские "возрожденцы" приняли его за воскресшее божество, а наш агент Атеист предпринимает попытки их разубедить, но пока неудачно. Господин Злов живёт на квартире у одного из активистов общественной организации "Духовное возрождение" некоего Кислюнина Демьяна Елизаровича. По уточнённым данным, бывший олигарх вживается в роль вождя мирового пролетариата, упорно навязываемую ему членами организации. Начал картавить, призывать к вселенскому просветлению и указывает путь в светлое будущее. Палату в VIP-психлечебнице, кстати, рядом с палатой Балконского, мы ему уже забронировали. Акции его завода прохладительных напитков "Живые капли" скупил бизнесмен Финюгин. Директором этого завода уже назначен некто Касаткин Андрей Романович - бывший одноклассник Объектов N2 и N4.
   - Ладно, - выдавил из себя генерал-лейтенант Трушечкин, - так и надо этому Злову, слишком много на себя брал. На подконтрольный нам "New-folk International" наехал... Анекдоты ему про "новых русских засранцев" подавай, видите ли. А с Лениным как-нибудь замнём. Где сейчас находятся Объекты, и на какой стадии слияние ИОНа?
   - Три дня назад из Англии вернулись Объекты N1 и N3, и вчера у них произошла встреча с Объектами N2 и N4 на квартире Объекта N2. С помощью направленного высокочувствительного лучевого микрофона мы сумели зафиксировать небольшую часть их разговора. У меня здесь распечатка, - подполковник снова порылся в папке. - Разрешите зачитать?
   - Зачитайте.
   Иван Иванович прокашлялся, взял в руки листок бумаги и монотонно начал цитировать.
   - "Объект N3: А у тебя в квартире жучков нет? Объект N2: Вон-вон побежал, лови! Да нет здесь никого, Буёк всех раскурочил. Объект N1: И всё-таки я не понимаю, зачем вам этот Кристальный Город? ИОНодром в Стоунхендже полностью готов для старта ИОНа. Объект N3: Они хотят променять Божественную любовь на земную по курсу валют. Объект N4: Костя, да ничего мы не хотим променять, просто Выквыну на самом деле нужно помочь. Вы только представьте, в нашей стране будет свой ИОНодром! Объект N2: Успокойся, Тёмка, наши эсквайры просто уже выполнили свою миссию на Земле, а мы с тобой ещё нет. Объект N4: Я думаю, что сначала надо стать человеком, а уж потом Исполняющим Обязанности. Объект N2: Тёма, всё уже понятно... Может быть кому-нибудь ещё кофе? Объект N1: Спасибо, Лунарочка, кофе просто чудесный! Объект N4: И всё-таки, по-моему, это не я, а вы всё норовите выскользнуть в окно, хотя знаете, что в каждом доме есть дверь! Объект N2: Успокойся, Тёма. Объект N3: Не в каждом доме есть дверь... Объект N4: Значит, нужно её сделать, сделать и открыть для всех! Объект N1: Нам просто не дадут её сделать, а если дадут, и мы её сделаем, и что самое страшное откроем, в неё полезет такое... Объект N2: Я думаю, сегодня мы не придём к общему знаменателю. Объект N4: Вы только представьте - Кристальный Город - Город Вечной Любви! Объект N3: Смотря, что понимать под понятием Любовь... Объект N1: Значит, вы всё-таки отказываетесь...", - подполковник оторвал взгляд от листка и со вздохом сказал, - это всё, что мы сумели подслушать. Какой-то тинейджер на всю катушку включил магнитофон, выставил в окно колонку и дальше только "Хиросима, имя твоё Хиросима..."
   Лицо генерал-лейтенанта вдруг дёрнулось, исказилось, создалось впечатление, что он не хочет говорить ту фразу, которую пытается сказать:
   - Что-о-о думае-е-те предприня-я-ть?
   - В целом, товарищ генерал-лейтенант, операция "День Поднесения" прошла успешно, - бодро начал подполковник Петренко, решив уже было, что буря прошла стороной и никаких вздрючек больше не предвидится, - остров в Восточно-Сибирском море, Выквын Этвэтхэу и Кристальный город будут в зоне нашего особого внимания. Я думаю, что препятствовать строительству мы не станем. В наших интересах контролировать российский ИОНодром. Следующим этапом операции, я считаю, должно стать внедрение двух наших спецагентов в секту Исполняющих Обязанности. Мы уже подобрали одного с зеркальной фамилией... У нас только одна проблема возникла... С Исполняющим Обязанности Земляниным Романом Тимофеевичем, он же Земеля, он же Вагант. Наблюдение за ним мы ослабили тогда, когда он отказался уходить в ИОН с Объектами N1 и N3. Оказалось, что напрасно. По нашим сведениям, он написал роман, который содержит громадное количество секретной информации. Я думаю, в наших интересах пресечь любые попытки издания этой книги...
   - И-и-ди-и-оу-ты, - будто бы пародируя Леонида Ильича Брежнева в последние годы его правления, вдруг произнёс генерал-лейтенант Трушечкин.
   - Что? - испуганно переспросил подполковник Петренко.
   Илья Кузьмич ничего не ответил. Он, будто бы сопротивляясь какой-то неведомой силе, вытянул из-под стола толстенный фолиант в тёмно-зелёной обложке с золотым тиснением "ИОН. День Поднесения".
   - Чи-и-ита-ийте, - с трудом сказал генерал-лейтенант и протянул раскрытую почти на последней странице книгу, - читайте!
   Подполковник взял том и прочитал:
   "-Чи-и-ита-ийте, - с трудом сказал генерал-лейтенант и протянул раскрытую почти на последней странице книгу, - читайте!
   Подполковник взял том и прочитал..."
   Иван Иванович с ужасом посмотрел на шефа, который уже расслабился, насколько это возможно на пороховой бочке, и теперь с усмешкой наблюдал за Петренко.
   - Я уже пробовал говорить и делать что-то другое, не то, что там написано, - сказал он, - теперь и вы попробуйте меня чем-нибудь удивить...
   Подполковник медленно опустил глаза на раскрытую книгу и вновь углубился в чтение...
   "Иван Иванович с ужасом посмотрел на шефа, который уже расслабился, насколько это возможно на пороховой бочке, и теперь с усмешкой наблюдал за Петренко.
   - Я уже пробовал говорить и делать что-то другое, не то, что там написано, - сказал он, - теперь и вы попробуйте меня чем-нибудь удивить..."
   Подполковник замер и открыв рот, уставился на генерал-лейтенанта. А тот уже говорил:
   -... Вы знаете, что книга уже издана и лежит во всех киосках? А знаете, как он назвал последнюю главу про нас? Облом Гоблинов!
   Подполковник Петренко продолжал находиться в кромешном ступоре.
   - Так вот, товарищ подполковник, весь бред, который вы тут несли, я уже давно прочитал. И знаю даже побольше чем вы! Я пытался поставить эксперимент и сопротивляться книге, но ничего не получилось. А вам я бы посоветовал забронировать себе палату в VIP-психлечебнице, а заодно сменить имя и фамилию. Сходите в паспортный стол и переделайте свои документы. Теперь вы будете именоваться Облом Иванович Гоблинов!
   - Слушаюсь, - машинально произнёс подполковник Петренко и робко спросил, - а этого в книге нету?
   - Есть. Есть! Вот до этого момента всё есть!
  
   ГЛАВА N 2
   КРИСТАЛЬНЫЙ ГОРОД
   ...Свет дарил один-единственный луч...
   - Не понимаю, всё равно не понимаю, - сказал я, - как можно добиться такого эффекта при помощи одного аккумулятора?
   - Однако, законы преломления, - сказал Выквын Этхэтхэу. - Я рассчитывал их тридцать восемь ночей!
   - Это гениально! - улыбнулась Лунара. - Хотя здесь чистая математика. Один даёт четыре, четыре плюс три - семь, семь создаёт Кристальный Город.
   Я ещё раз огляделся вокруг, не веря своим глазам. Изначальный Дворец сверкал, отдавая свой свет в глубины Кристального Города. Окраины отзывались таким же чистым перецветом, и разбрасывали этот волшебный белый блеск на всё обозримое пространство. И только вторя этому великолепию, Господин Жизни освещал Айссим.
   - Идёмте, идёмте, уже пора, - сказал Выквын. - Сейчас начнётся церемония Дня Упадения.
   Мы шли по ледяным сверкающим улицам. Окна домов блистали в свете редкого солнца, выдавая всё новые и новые фразы. Я машинально читал, поражаясь их гениальности: "Я КАК Я", "ХУД ИЛИ ДУХ", "С СЕМИ МЕСС".
   Лунара как будто бы и не замечала послания окон. Она была серьёзна и сосредоточена. Я взглянул на неё и поразился: в белых зеркальных одеждах среди сверкающего города она словно растворилась, слилась с окружающим блеском, хорошо выделялась только её шевелюра, летящая среди домов. Я усмехнулся про себя - видимо, я выгляжу точно так же, хорошо, что хоть волосы не обесцвечены как когда-то... Один только архитектор Кристального города был в этот день одет как обычно: в шубу из оленьих шкур, унты и меховую шапку. Знатный оленевод не признавал зеркальную одежду.
   - Сосулька нам тоже не сразу далась, - сказал Выквын, - самое трудное, однако, было вкристалить чёрную дольку-льдинку в общее многоцветие. Чуть ли не половина денег ушла на учёных, рассчитавших многоцветный кристалл с тёмным вкраплением.
   - Всё как в Айссиме? - спросила Лунара.
   - Я думаю, да, - ответил Выквын. - Я хочу воссоздать не только внешнюю форму, но и внутреннее наполнение. Чёрный кристаллик всё равно упадёт к чьим-то ногам.
   - Но это же всего лишь притча, - рассмеялась Лунара.
   - Как знать, как знать...
   Мы вышли за ворота Кристального города, и перед нашим взором открылся сверкающий огромной сосулькой утёс. Снизу было трудно определить, какой она величины, пять метров, семь. Народу было немного. Гораздо больше оказалось видеокамер и журналистов, собравшихся со всего мира на открытие Кристального Города. Все гости были в белоснежных блестящих на солнце и в лучах искусственного освещения одеждах.
   - Сам по себе Сын Солнца упасть не сможет, - сказал Выквын, - сейчас сработают наши гидравлические прессы.
   - Шоу для потехи зрителей, - сказал я.
   И в это мгновение сосулька дрогнула и полетела вниз. Зрители ахнули и отпрянули от ледового поля. А сосулька упала, и, разбившись на множество частей, осколками стала разлетаться к их ногам. Вот уже кто-то закричал:
   - Смотрите, а ко мне красная подлетела...
   - А ко мне бирюзовая...
   - Что с ними делать?
   - Как что? Кушать!
   И тут к ногам Лунары подкатилась светло розовая сосулька, а к моим - лазоревая. Я уже было нагнулся, чтобы поднять её, как вдруг следом за ней ко мне подлетела и ещё одна - чёрная. Я взял их, не зная, что предпринять. Лунара посмотрела на меня и рассмеялась:
   - Ты до сих пор веришь сказкам?
   - Да верю... - промолвил я.
   - Я тоже, - Лу вдруг сделалась серьёзной, и как-то задумчиво произнесла, - знаешь, Тёмка, и самое страшное, у человека всегда есть выбор...
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"