Подвал, в котором Никодима подвесили на столбовой дыбе, еще пах краской, свежим камнем и совсем не походил на пыточную. Ну, разве что два столба с перекладиной, через которую была перекинута веревка, одним концом привязанная к вороту, другая к рукам "неблазника", вывернутым назад.
С монаха сорвали немецкий камзол, но порты и сапоги с завязками оставили. Он стоял на мысках, на доске в полтора дюйма. Достаточно было одного или двух поворотов колеса и его суставы бы затрещали. Роль экзекутора исполнял сам Василий Загряжский. Более никого в подвале не было. Он расхаживал с плетеным в три косички с медной проволокой кнутом возле Никодима, усмехаясь говорил:
-Извини, острог еще плохо оснащен. Но лошадку скоро мужички сострогают, потерпи, тебе понравится. Ха-ха.
Под лошадкой Василий подразумевал треугольную доску с острым верхним краем. На нее верхом сажали жертву, привязывая к ее ногам камни.
-Или ты предпочитаешь ходить по уголькам? Честно, говоря, не выношу запаха жженого мяса, но для тебя лично потерплю. Ты для чего, негораздок, хотел царевну убить?
-Не собирался я ее убивать, - ответил спокойно Никодим, что вывело Василия из себя. Он со всей дури стеганул по спине монаха, отчего на ней появилась глубокая, кровавая полоса. Монах не издал ни звука.
-Не ври, пес! Запорю.
-Я лишь хотел с ней встретиться.
-Для чего?
-Понравилась очень.
-Шутки шутишь!
Загряжский слегка повернул ворот столбовой дыбы. Ноги Никодима почти оторвались от доски.
-Ну!
-Я привез письмо царю с Соловков.
-Ах, ну да, ты же монах. И что в том письме?
-Опусти на землю, не ломай руки, вымесок.
Василий аж рот раскрыл от такой дерзости. Назвать его, сотника, выродком. Ошарашенный Загряжский опустил Никодима.
-Коль замучаешь до смерти или покалечишь до баламохи, царь потом тебя самого в кипятке сварит, - сказал летописец. - В том письме говорится, как тайно проникнуть царскому войску в монастырь и перебить всех еретиков вместе со стрельцами, вставших на сторону мятежников. Но к государю меня бы никто не допустил, вот я и надумал достучаться до него через царевну. Она бы тоже могла не поверить содержанию письма, и я решил встретиться с ней лично.
-Откуда, собака, узнал про меня и что мы с Евдокией в саду встречаемся?
-В кабаке говорили.
-Вот как, - Василий опустил кнут. - Уже в питейных про это трещат. Лихо.
-И не только в кабаках. Если меня убьешь, людишки из дворцовых, мои друзья, поведают Алексею Михайловичу про твои шашни с Евдокией. Догадываешься что тебе, неблазному сотнику, за это будет? Да от тебя, Васька, даже пыли не останется.
-Кто, кто твои друзья во дворце: Ртищев, Шабалкин, Одоевский?!
-Да хоть бы Ртищев.
-Всегда говорил, что государь большую змею на груди пригрел. А тебе все одно отсюда не выйти.
Загряжский замахнулся кнутом, но тут низкая дверь, обитая железом, отворилась, вошла Евдокия.
-Ну, хватит, Васечка. Я все слышала. Монах прав, если батюшка о наших тайных встречах узнает, меня в Троицкий сошлет. А тебя собственноручно удавит. Знаю, через кого всё просочилось. Но это теперь неважно. Сними монаха с веревки.
Застыв как соляной столб, Василий с удивлением глядел на царевну, будто видел ее впервые.
-Ну! - грозно произнесла Евдокия. - Чего окаменел. Дважды нужно повторять?
-Позови людишек, пусть немца, понял, немца! в мои палаты отнесут. Упал де со стропил, расписывая терем. Уразумел?!
-Уразумел.
Выскочив пулей из подвала, Василий принялся звать мужиков.
-А что, я и вправду тебе, монах, понравилась? - спросила царевна Никодима.
-Очень понравилась. Я такой красоты никогда не видывал. И чувствую сердце у тебя золотое.
-Да где ж тебе видеть, когда ты всю жизнь за монастырскими стенами провел.
-Не всю, раньше я был капитаном царского войска. Ливония, Речь Посполитая...
В подвал вошли два стрельца и мужик в заляпанном краской армяке, за ними Загряжский.
-Несите немца в верхние покои, - приказала царевна.
-Они еще не отделаны, ваше Высочество, - сказал мужик.
-Поговори еще. Сказано, делайте. Кровать там есть и ладно. Да, подорожника нарвите и медовых лепешек туда принесите.
Стрельцы бережно подняли монаха, понесли. Им старался помочь Василий. Царевна сказала ему, чтобы он прихватил камзол "немца", валявшийся в углы. Загряжский укрыл им Никодима, прикрикнул на стрельцов, чтобы бережней несли.
Рану от плети монаху обрабатывала сама Евдокия. Сначала протерла раздавленным подорожником, потом обложила кровоточащую полосу медовыми лепешками.
-Может, за лекарем на Кукуй послать? - участливо спросил Василий.
-Руки бы тебе обломать, Васечка, - ответил царевна. - Машешь кнутом тройным без разбору. Ведь говорила тебе - только припугнуть, чтоб открылся.
-И всего-то раз стеганул. Подумаешь.
Царевна встала, подошла к Загряжскому, поцеловала его в лоб.
-Ты вот что, Василий, иди по своим делам и пока встреч со мной не ищи. Не дай Бог царь в самом деле прознает. Вона как все обернулось. Я сама с ним разберусь, - царевна кивнула на лежавшего на животе и вроде как задремавшего Никодима.
Василий отвернулся, прошептал: "Знамо дело, разберешься. Монах понравился. Ну, поглядим".
-Что ты сказал?
-Ничего. Прощайте, Ваше Высочество.
Стряхнув вдруг набежавшую слезу, сотник Загряжский вышел из покоев.
Забытые чувства
Как только Загряжский вышел, в палату влетела боярыня Авдотья Хованская с двумя дворцовыми приживалками.
-Да ты что, Евдокиюшка! - сходу воскликнула она. - Какого-то мужика и в свои покои!
-Это еще не мои покои, - спокойно ответила царевна, промакивая края стеганой раны подорожником. - То немец, живописец из Саксонии. Со стропил свалился.
Авдотья всплеснула руками:
-Из Саксонии! Со стропил! Боже, горемычный. Надо бы за лекарем послать.
-Не надо, найн, - делая акцент, сказал Никодим.
-Ты вот что, Авдотьюшка, присмотри за немцем до утра. А как солнце покажется, отправь его в Немецкую слободу...
-К пивовару Курту Вагнеру, - подсказал монах.
-Знаю. - Авдотья махнула приживалкам, чтобы те вышли. - Его дом в стороне от Слободы, на Яузе. Ох, и вонь там стоит.
-Так поняла?
-Не беспокойся, царевна, все сделаю.
Евдокия вытерла руки о тряпицу, поднялась, обернулась на Авдотью:
-Ты что ли о нас с Васечкой растрепала?
Хованская сложила руки на груди:
-Что ты Евдокиюшка, ни словом, ни делом. Что б у меня язык отсох.
-Смотри, боярыня, что злое про тебя проведаю, навечно в монастырь упеку.
Велела Авдотье выйти, новь села рядом с Никодимом.
-Вот что, монах, ни о каких твоих задумках я рассказывать батюшке не буду. Кровью кровь не смыть. Нужно найти другой путь, мирный. Осознал?
-Еще до встречи с тобой осознал, а потому порвал письмо с планом и бросил в реку.
-Ну и молодец. Что же ты от меня тогда хотел?
-Чтобы ты, своим добрым сердцем, повлияла на великого государя, призвала его к миролюбию, о котором сама говоришь. Ну не хотят соловецкие монахи читать книги по греческим канонам, тремя перстами креститься и ладно. Богу ведь все едино. Главное, вера. Не там Алексей Михайлович врагов ищет. А враги смеются над нами, потешаются, как мы, русские люди, друг друга режем.
На это Евдокия ничего не ответила. Вновь позвала Хованскую.
Слегка оттолкнув её, упавшую со страху на колени, царевна вышла из палаты. У дворца ее ждала золоченая карета о четырех белых лошадях.
Осторожно подойдя к Никодиму, Авдотья пальчиком дотронулась до медовой лепешки, прикрывающей рану. Никодим резко повернулся на спину. Лепешки свалились на кровать. Он схватил боярыню за кисть. Так же с акцентом сказал:
-А ведь это ты, боярыня, про связь царевны и мордофилю сотника раззвонила.
Авдотья вырвала ладонь из руки монаха.
- Ничего я не звонила! Будет мне еще, ближней боярыне, какой-то немец...- И вдруг сбавила тон:
-Васька дурак, как есть дурак, лободырник, пугало огородное. И что царевна в нем нашла? А ты от кого про них узнал, немец?
-Не твое дело. Тебе велено за мной до утра ухаживать, вот и ухаживай.
Хованская вздохнула, кликнула своих приживалок. Что-то им сказала. Вскоре те вернулись с пучками каких-то трав и штофом хлебного вина. Отобрав, какие травы считала нужными, боярыня велела им их запарить. А вином, пропитав им тряпицу, обработала рану, брезгливо скинув со спины монаха медовые лепешки. Никодим хоть и сжал зубы до скрипа, но все же стон от сильнейшей, резкой боли вырвался из него.
-Терпи, немец. Со стропил упал, говоришь....Ну-ну. Васька что ль тебя своим кнутом обработал? Этот баламошка всюду с ним ходит. Плетеный, с медным волосом. Три удара и нет человека. Не связывался бы ты с ними, немец, не влезал в дворцовые интриги, пропадешь.
Когда приживалки принесли в горшке упаренные травы, боярыня, дав им остыть, сбрызнула их вином, уложила вдоль всего шрама, прикрыла спину тряпицей. Велела бабам удалиться, сама легла рядом с Никодимом. Несмотря на боль, у него забилось сердце. Давно уже рядом с ним не лежала молодая, красивая женщина. Если от Евдокии пахло персиком, то от нее зеленым лимоном, что купцы часто привозили из османского теперь Константинополя.
Она положила Никодиму руку на пояс.
-Я не могу, - сдавленным голосом произнес он. - Я...
-Не напрягайся, немец. Ничего я от тебя не хочу. Рядом с красивой бабой раны быстрее заживают. Никакой ты не немец, а монах с Соловков.
Утром Никодиму стало легче. Авдотья перевязала ему тряпичными лентами спину, помогла надеть камзол. Он и не заметил, как ночью боярыня сняла с него сапоги. Теперь она так же помогла ему обуться. Хованская встала чуть свет, велела конюху заложить повозку, сказала, что нужно отвести немца к пивовару Вагнеру. "Кто ж не знает, старика Вагнера, - ответил тот. - Его пиво лучшее на свете". "И лекаря Койпера к нему приведи". "Ладно, кто ж не знает лекаря Койпера". Когда Никодим сел рядом с возничим, строго наказала мужику везти немца, "аки хрусталь фряжский". Взяла монаха за руку, сжала ее:
-Мы еще с тобой увидимся... немец.
Всю дорогу до Немецкой слободы, монах молился. Забытые в монастыре чувства внезапно пробудились, выплеснулись как лава из вулкана. В его душе поселились сразу две красавицы: царевна Евдокия и ее ближняя боярыня Авдотья Хованская. Прочь наваждение, говорил он себе. Но побороть себя он был не в силах. Снова и снова перед его глазами возникали две изумительные барышни, одна пахнущая персиком, другая зеленым лимоном.
Снова в клетке
Возничий Федор, он же помощник кузнеца в строящемся Коломенском кремле, в точности исполнил наказ Авдотьи. Аккуратно довез немца до дома пивовара, затем отправился за лекарем Койпером.
Увидев слегка затянувшийся стараниями Авдотьи на спине след от плети, всплеснул по-бабьи руками:
- Wer hat dich geschlagen, Neffe? Кто ж тебя так, племянник?
На это монах ничего не ответил. При этом попросил:
-Ты, Ян, не говори никому, кто меня к тебе привел. Пострадают хорошие люди.
-Буду молчать, как жареный карась. Ха-ха. А ты успел сделать то, что собирался?
Койпер не знал, для чего оборванному "страннику" понадобилось выдавать себя за немца, при этом расплачиваясь с ним словно боярин. Спросил так, не ожидая ответа, вынимая из кожаной сумки пузырьки с какими-то жидкостями и мазями. Чтобы не молчать задал, как он сразу понял, неуместный вопрос. Но Никодим кратко ответил:
-Кое-что успел. С царевной Евдокией повидался. Она меня спасла.
Сказал и внутренне прикусил язык: ну и зачем про царевну брякнул? Как мальчишка, а не серьезный монах-летописец влюбился в двух девиц и теперь они у него постоянно перед глазами. Одна совершенно недоступна, другая....А вот другая. Интересно, она замужняя? Он вспомнил, как Авдотья легла рядом и сердце его вновь бешено заколотилось. Нет, не замужняя, иначе бы не устроилась у меня под боком.
Койпер больше вопросов осмотрительно не задавал. Протер спину Никодима темно-зеленой жидкостью. Когда она просохла, намазал жутко вонючей мазью, накрыл пергаментным листом.
-Через пару дней на спине и следа не останется.
Пообещав проведать завтра вечером, Ян Койпер удалился. Но он не выполнил своего обещания. Как только он уехал на двуколке, пивовар Вагнер оседлал лошадь и помчался в Китай-город, в Разбойный приказ. Он подслушал разговор лекаря с Никодимом и окончательно убедился в своих догадках.
В приказе два дьяка лениво водили длинными перьями по толстенным книгам.
-Ну чего тебе, заполошный? - спросил один из них, видя, что пивовар так торопился, что аж взмок.
-Слово и дело пришел кричать! - выпалил вечный молчун Вагнер на хорошем русском. - Постоялец мой, которого лекарь Койпер привел, не иначе шпион самого курфюрста Саксонского. А выдает себя за немецкого живописца Ганса Рихтера, якобы приехал расписывать Коломенский дворец.
-Какого курфюрста? - вяло спросил другой дьяк.
-Какая разница!
Он поведал, что утром "немца" привезли к нему всего побитого, а Ян Койпер лечил ему раны и завтра обещал снова быть.
-Иди, проспись, - посоветовал первый дьяк.
-Пинка что ль ему дать? - предложил другой.
Он уже приподнялся, как из арки, ведущей во временные клети для преступников, вышел боярин. Вагнер сразу его узнал. Это был окольничий Иван Иванович Дашков, еще не ставший официально главой приказа после смерти прежнего главы Репнина, но уже принявший его дела. Дашков был любителем пива и тоже хорошо знал Вагнера. Дашков держал в Москве рыбный двор, так что еще и коммерция связывала его с пивоваром.
- Ты чего такой взмыленный, Курт? Про курфюрста какого-то кричал.
Вагнер с облегчением вздохнул и сказал, что "немец", живущий у него не настоящий, языка немецкого не знает, манер европейских тоже. И что самозванец недавно встречался царевной Евдокией. Курт перешел на немецкий, чтобы было проще изъясняться. Дашков, бывший в свое время воеводой во многих походах, его прекрасно понимал.
Окольничий округлил глаза, дьяки побросали перья.
-С царевной встречался? Для чего?
-Не знаю, не говорил. Думаю, что-то скверное липовый немец замышляет. Не иначе хочет с помощью ее доверчивости пробраться во дворец и убить государя Алексея Михайловича. А вместо него посадить на трон какого-нибудь поляка.
В тот же вечер стрельцы Разбойного приказа схватили Никодима и лекаря Яна Койпера. Их бросили в "застенок" у Константиновой башни Кремля. Пыточный подвал, где не стихали крики "неблазников", был оборудован клетками с прутьями чуть ли ни в кулак. В одну клетку - в две сажени на две - посадили монаха, в другую немецкого лекаря. Они находились рядом. Койпер ни словом не упрекнул "племянника", хотя тот попросил у него прощение за то, что его подставил, втянув "в неблазное дело".
Поздним вечером вдруг предстала перед клетью Никодима Авдотья Хованская. Она была обернута в мокрый коричневый плащ с капюшоном. На дворе шел ливень.
-Как вы сюда попали? - удивленно и в тоже время радостно воскликнул монах. Она приложила палец к губам.
-За полтину и штоф охранный стрелец пропустил, ненадолго. Дьяки и экзекуторы в кабаках пьют, праздник ведь сегодня.
Никодим и забыл, что был праздник Успения Богородицы.
-Утром государь придет, самолично тебя пытать.
-Вот какая честь.
-Это пивовар Вагнер донес в Разбойный приказ о твоем разговоре с Яном Койпером. Ты ведь сказал, что виделся тайно с царевной Евдокией. Этого тебе государь не простит. Если...
-Что "если"...
-Если ты не скажешь, что пивовар всё придумал. Мол, допился до чертиков своего пива и его понесло.
-Слабая отговорка.
-Другой нет. О пивоваре позаботятся. Больше он ни слова не скажет.
-Догадываюсь, кто позаботится.
-Неважно. Жаль мне тебя. - В глазах Авдотьи блеснули слезы. - Понравился ты мне, монах. А помочь тебе уже никто не в силах.
-И ты мне по сердцу, боярыня. Только помочь мне может один человек.
-Кто же?
-Ты. Слушай внимательно. Ты знакома с Натальей Нарышкиной?
-Конечно, она моя подруга. Ее батюшка Кирилл...
- Так вот, - перебил Авдотью монах. - Беги, скачи, лети к ней немедля и попроси притвориться прямо сейчас больной. Пусть в обморок что ли упадет, сделается как без сознания. И до следующего полудня. А потом вдруг встанет и скажет, что все прошло.
-Что ты задумал, Никодим?
-Эх, какой уж я теперь монах Никодим, когда сердце мое женщины раскололи. Зови уж мирским именем, Савелием.
-Савелий, Соловушка...Я тебя Соловушкой буду звать.
Дверь в подвал отворилась, вошел охранный стрелец. Он слегка покачивался. Сказал заплетающимся языком:
-Не можно долее тут. Изволь выйти. Словом, пошла, баба, вон.
Утром действительно пришел государь Алексей Михайлович. Его сопровождали Ртищев, Одоевский, Матвеев. Никодима выволокли из клетки, в соседнем помещении распластали на "плоской" дыбе. Это была уже настоящая пыточная, не то, что в Коломенском. И "лошадка" стояла в углу, готовая к "скачке по ухабам", смазанная острым верхом маслом, и жаровня пылала синим огнем, и клещи для вырывания ноздрей, отрезания языка лежали на низком столе. Словом полный набор для изощренных пыток.
К ногам и рукам "немца" привязали веревки, экзекутор слега повернул ворот, суставы его затрещали. Государь взял в руки железный веник:
-Погоди, - сказал он палачу, - дай-ка сначала потешусь.
-Не торопись, великий государь, - как можно спокойнее сказал Никодим. - выслушай сначала.
-Ну что ж, говори, коли есть чего.
-Ни против тебя, ни против твоей дочери Евдокии я ничего скверного не замышлял.
-Как же ты посмел, шлында блудяшная, с ней встретиться?!
-Хотел через доброту царевны до тебя, великий государь достучаться. Чтобы ты перестал понапрасну проливать русскую кровь. Прекратил терзать Соловецкую обитель.
-Ну, поговори еще...Кровь я, видишь ли, русскую проливаю. С еретиками я борюсь, с раскольниками, чтобы мир на Руси установить. Будет мне еще каждая сопля указывать. Ты вообще кто?
-Я тот волхв, что предсказал твоему воеводе Волкову появление хвостатой звезды. И я же написал тебе письмо, которое стрельцы, когда меня из монастыря похищали, в лодке нашли.
-Монах Никодим? - удивился царь. - Так ты же утоп.
-Как видишь, не приняла меня вода.
-Это почему же?
-Я же волхв.
-А-а, хочешь меня лохматой звездой напугать? Не выйдет, я не лободырник Волков. Вон твой приятель Койпер мне все разъяснил, это просто небесный камень, пускающий пыль и его появление можно предсказать. Что ты и сделал.
-Да Бог с ним, с камнем. Помнишь, что я тебе писал? Будет твоей супругой Наталья Нарышкина, дочь Кирилла, обретешь с ней счастье, токмо в том случае, коль устранишь церковный раскол на Руси, прекратишь проливать русскую кровь, А теперь хочу добавить, что между мной и Натальей установлена небесная связь, через хвостатую комету. Если с моей головы или Яна Койпера упадет хоть один волос, Наталья умрет. Вижу и теперь ей уже худо.
-Врешь, брыдля маракушная!
-А ты проверь.
Царь замахнулся железным веником, но скрепя зубы его опустил.
-Федька! - позвал царь Ртищева. - Скачи к Нарышкиным в Зарядье, да узнай что там и как.
Одоевский спросил:
-Койпера тоже сюда тащить?
-Да обожди ты, - нервно ответил государь. И Никодиму: - Коли соврал, я тебе такую пытку устрою, что чертям страшно будет.
Государь перекрестился, упомянув нечистого.
В Зарядье оказалось все семейство Нарышкиных. Собирались в свое имение в Хвилях, да с Натальей случился удар. Ртищев приволок в пыточную самого Кирилла Полиектовича. Он был в слезах, упал перед царем на колени:
-Дочь Наталья помирает, а немецкого лекаря Койпера в слободе нету!
Стиснув зубы, государь сказал:
-Он здесь, в клетке сидит.
-В клетке? Зачем! Дочь помирает.
Государь подошел к распластанному на дыбе Никодиму.
-Ну, волхв, ну колдун....Откуда узнал про болезнь Натальи? Кто тебе сказал?
-Кто мне мог сказать, когда твои холопы меня у пивовара Вагнера схватили и сюда притащили. Отпустишь нас с немцем, не устроишь очередной осады Соловецкой обители, поднимется Наталья сегодня же днем, как ни в чем не бывало.
Довольно продолжительно государь пристально глядел на "колдуна", потом велел его отвязать. Никодима и Койпера вывели из пыточной, посадили в Константиновской башне, приставили стрельцов. Государь, зло взглянув на "волхва", погрозил ему кулаком. В окружении бояр, ждавших его во дворе, поехал в Теремный дворец. Бояре, не переставая, крестились и бормотали в адрес предсказателя: "Дьявол, как есть дьявол, пропади".
Возвращение
Алексей Михайлович с нетерпением ждал вестей из дома Нарышкиных. На нервах съел целого поросенка и фаршированную яйцами с капустой щуку. В полдень снова отправил к ним Ртищева. Боярин вернулся весь сияющий, сказал, что Наталья, как говорят домочадцы, вдруг встала с постели, потянулась, сказала, что очень долго спала.
-Ты её сам видел?
-Видел, великий государь. Свежа и румяна как роза. Улыбается.
-Улыбается? Хм.
Царь задумался: а стоит ли брать в жены бабу, у которой падучая случается? Но тут же отринул эту мысль. Это ведь волхв, собака, наколдовал. Сжечь бы его на Торговой площади живьем, да нельзя, вишь, как его предсказания сбываются.
-А что с этими делать, монахом и лекарем? - Ртищев указал большим пальцем себе за спину, будто они стояли там.
-Отпусти на все четыре стороны. Ну, их....Да, с пивоваром Вагнером нужно разобраться, не надо, что бы он трепал повсюду о том, что Евдокия встречается без моего ведома не понятно с кем.
-Так это, только хотел сказать. Вагнера утром выловили в Яузе, в затоне, что недалеко от его пивоварни. Вместе с его бабой.
-И кто это постарался? Впрочем, неважно. Вели Койперу убираться к себе в Баварию или откуда он там, а этот...волхв пусть подождет, я ему приказ войску осадному передам. Кто там теперь у Соловецкого монастыря стрельцами командует?
- Да вроде после Волкова пока никто, стрельцов двинских и холмогорских временно по домам распустили. Других указаний ты не давал, великий государь.
-Ну какой-то войсковой староста там есть, чтобы войско разом, если к примеру шведы на Кемь нагрянут, собрать?
-Есть такой, Аристофан Губа. Ляхов бил, шведов бил. Теперь вроде как в Белозерске обретается.
-Вроде как, - передразнил царь. - Ближние бояре, а ни черта толком не знаете, что в государстве творится. Ладно, Губе этому приказ отпишу, а монах доставит. Потом на Соловки стряпчего Клемешку Иевлева пошлю. Он церемониться с раскольниками не станет, враз их размочалит, не то, что Волков. Войско ему московское придам.
Ночевал Никодим рядом с башней, в сарае старосты двора. Так назывались блюстители чистоты в Кремле по прошлогоднему наказу Алексей Михайловича " О градском благополучии". Ночевал, конечно, условно, он не сомкнул глаз, перебирая в голове все пережитое за довольно короткое время. Да и староста храпел так, что подпрыгивали его веники и метла.
Как только пробил часовой колокол на Спасской башне, в коморку старосты двора вошел Федор Ртищев. Он протянул Никодиму свернутую в трубку грамоту о трех сургучевых печатях, что говорило об её исключительной важности.
-Передашь Губе в руки. И смотри у меня, монах, - боярин показал ему сразу два кулака. - Царю голову заморочил, со мной не пройдет. Выкинешь что непотребное, из-под земли достану.
-Достанешь.
-Что?
-Достанешь, говорю.
-Ну то-то. Топай к Никольской башне, там тебя поджидают.
Ртищев измерил Никодим презрительным взглядом, вышел, споткнувшись о веник.
Староста, надевавший фартук, заржал.
-Грозный боярин, - сказал он, - только лободырник. Как и все тут. Кроме государя, вот государь не лободырник, дай Пресвятая Богородица ему здравия.
У Никольских ворот стояла небольшая, изящная карета. На таких царевны и царевичи ездили в монастыри. В нее запряжены были две черные лошади с белыми "носками", антрацитовыми, явно только что тщательно вычесанными, гривами.
Из кареты вышел Василий Загряжский. Удивился ли Никодим? Скорее, нет.
-Ты вот что, монах, - начал, опустив глаза сотник. - Не попомни зла, я ведь думал, ты неблазник. Спасибо, что не сдал меня с потрохами.
-Откуда знаешь, может, сдал.
-Тогда бы я с тобой теперь не разговаривал, а лежал на дыбе, как ты давеча. Лихо ты царя уговорил, волхв. Теперь все улажено, Вагнер ушел по дальней тропе и уже не вернется...
-Слышал, в Яузе выловили.
-Окольничий Разбойного приказа Дашков Вагнера никогда в глаза не видел, равно как и приказные дьяки.
-Лихо.
-По-другому нельзя. Ладно, еще раз, кто старое помянет...
Василий по-дружески хлопнул Никодима по плечу, отчего у него сразу заныла вроде как успокоившаяся от койперовских мазей и протирок спина.
Увидев гримасу на лице монаха, Василий попросил прощения, распахнул дверцу кареты.
Вот теперь Никодим удивился. Внутри на мягких подушках сидела Авдотья Хованская. Он сел рядом, схватил её за руку.
-Здравствуй, Соловушка. Очень рада тебя видеть.
-А я...
-Молчи. Хорошо ты с Наташкой Нарышкиной придумал. Царь пока под впечатлением от твоих волхований, но вечно оно продолжаться не будет. Наталья, став его женой, может всё ему рассказать.
-И ты мне люб. Но ты чернец, а я придворная боярыня. Разные, увы, у нас с тобой пути дороги и пересечься они не могут. Прощай, Соловушка, буду всегда тебя помнить, и ты меня не забывай.
Хованская поцеловала Никодима в лоб, вышла из кареты, крикнула извозчику: "Пошел!"
Старосту Губу Никодим отыскал в одном из Белозерских кабаков, принадлежащего купцу Семипьянову. Аристофан, подстать фамилии целовальника, сидел за столом, уставленным штофами, в расстегнутом до пупа камзоле. Рядом с ним - два хмельных стрельца. Целовальник и указал ему на старосту.
Аристофан вмиг сорвал сургучовые печати, стал читать царское послания, шевеля толстыми, как у карася губами.
-Ха, - произнес он, наконец. - Государь велит "осаду Соловецкой обители более не учинять", но войско стрелецкое держать в готовности, до его особого указа. Так у меня всегда войско в готовности.
Пьяные стрельцы закивали, закусывая моченой редькой. Один из них насыпал редьку не в рот, а себе на нос.
-Садись, гонец, выпей с нами.
-Ему с вами за один стол погано садиться, - сказал целовальник, протирая рушником кружки. - Ты глянь, Губа, на какой карете он приехал.
Аристофан выглянул в застекленное шведским прозрачным стеклом окошко, затряс от удивления нечесаной головой.
-Ничего себе.
Обернулся на Никодима, делано поклонился:
-Мое тебе почтение, боярин. А что теперь все московские высокие чины в немецком платье ходят?
Никодим собирался сказать, что он не боярин, но прикусил язык. Хватит уже честного из себя изображать, ведь самого великого государя обманул!
-Все ходят, - ответил он. - Вот что, Губа, еще одно послание имею к настоятелю Соловецкого монастыря отцу Никанорию. Отвезите меня ночью тайно на остров.
-Слушаюсь, боярин. Токмо Никанорий-то пять дней тому как преставился.
У Никодима перехватило горло. Он искренне любил и уважал Никанория. Видно, болезнь в нем сидела, а он, представляясь, будто помирает, её еще и усугубил. Нет, со смертью шутить нельзя.
-Кто же теперь настоятель?
-Да говорят, какой-то монах, он же летописец Никодим. Его на соборе "за глаза выбрали".
-Это как?
-А вот так. Сам Никодим где-то шляется. А его настоятелем без него и выбрали. Еретики они и есть еретики.
Никодим не верил своим ушам. Он никогда не слышал, чтоб настоятелей выбирали заочно. Да и не хочет он быть главой обители. Нет, надо разобраться и все расставить по своим местам.
Никодим отпустил "царский экипаж", дав извозчику целых два рубля, велел перед обратной дорогой хорошо накормить лошадей овсом, а не сеном.
Дремавшего в коморке кабака Никодима разбудил один из тех стрельцов, что спьяну посыпал свой нос редькой. Он был совершенно трезв.
-Пора боярин. Лодка ждет.
Довольно большая парусная ладья стояла в бухте. На ней монаха встретил тоже совершенно трезвый староста Губа.
И как им это удается? Подумал Никодим, с вечера напиваться до синих чертей, а через пару часов быть уже трезвыми как стекла.
-До утра дойдем, ветер попутный, - сказал Аристофан. - Причалим в проливе Железных ворот, ближе к монастырю подойти нельзя, могут из пушки стрельнуть, не разобравшись, кого везем. От ворот мужички за полушку подвезут, али сам ножками дойдешь, боярин. Всего-то верст шесть. Али не привык ножками-то?