Полковник Зборовский уже несколько дней почти безвылазно сидел в подвалах московского Кремля, разбирая старые книги, свитки и летописи. Ему удивлялся великий гетман Жолкевский, с которым пару месяцев назад удалось пробиться через ополчение московитов в Белом городе и осесть в Кремле: "И чего тебе, Александр, надо в этой мышиной пыли, чего ищешь?" Но староста медзыжецский в свое время получил хорошее образование в Ягеллонском университете. Он знал, что самое ценное в Москве не злато и каменья, а книжная библиотека царя Ивана Грозного, спрятанная им в одном из многочисленных подвалов и подземных ходов Кремля. О ее нахождении толком ничего не знали ни монахи Чудова монастыря, ни дьяки, ни холопы, в немалом количестве сидевшие с поляками и литвинами за зубчатыми стенами. Они показывали груды всяких книг, лежащих навалом в подземельях после опустошительного пожара 1571, устроенного татарами. Но сказать где книги, привезенные Софьей Палеолог, не могли. Именно эти книжицы, эта часть обширной библиотеки Ивана Грозного, интересовали Зборовского. Дальновидный и хитрый полковник, в отличие от прямолинейного Жолкевского, знал, что король Сигизмунд скажет ему большое спасибо, найди он царскую Либерию. После того как кремлевским комендантом стал пан Гонсевский, он тоже проявил интерес к старым книгам. Однако сам рыться в подвалах не стал, предоставил это дело Зборовскому, который и проводил всё время в подземельях.
Огромный запас книг обнаружился в подвале Чудова монастыря. В страстную пятницу Зборовский как всегда разбирал стопы рукописей, свитков, записей, царских и княжеских писем. Вот челобитная князя Владимира Старицкого, двоюродного брата Ивана Грозного, просившего отпустить его мать Евдокию в Воскресенский Горицкий монастырь. "...Поволи же ей государь устроити ествою и питьём и служебники и всякими обиходы по её изволению".
Грызлись между собой как собаки, резали друг друга, потому и государство свое развалили, ухмыльнулся Зборовский. А теперь законного государя Сигизмунда к себе не хотят. Только мы, воины великой Речи Посполитой, можем навести порядок в этой варварской стране, сделать ее процветающий. Тогда Русь в купе с Речью действительно станет Третьим Римом, а четвертому не бывать. Но дикие московиты этого не понимают, потому сопротивляются, не хотят вылезать из своей вечной грязи.
В свитках, перетянутых красной бечевкой оказались знахарские рецепты от разной боли. " Коли в которого человека тяжко на животе, навари кропив из вином, здоров будешь. Тако же кто держит злую грязь под пупком и в лоне, навари семя крапивного, а сотри с пресным медом..."
Меда бы теперь не помешало. Зборовский невольно тяжело сглотнул. С припасами, не говоря уж о меде, в Кремле было, мягко говоря, худо. Давно съели всех кошек и собак, даже крыс переловили. Лошадей гусар, гайдуков и наемников не трогали. Пока. Только изредка польские и литовские отряды из Смоленска пробивались в осажденный Кремль, приводили подводы с хлебом, мукой, солониной, сушеной рыбой. Как недавно пробился в Кремль полковник Николай Струсь. Гетман Гонсевский, комендант Кремля, пока не говорит, но он явно собирается уходить из Москвы, а вместо себя оставит...Кого? Его, полковника Зборовского с Па-холками? Так на то нет повеления Его величества короля Сигизмунда. А без королевского указа Гонсевский вряд ли станет своевольничать. Сигизмунд теперь и не скрывает, что хочет сам сесть на московский трон. История с королевичем Владиславом закончилась. Король понимает, что его сыну не справиться с московитами. Решил сам возглавить поход на Москву, а для этого ему нужно многочисленное войско. Для этого король потребует присоединиться к нему Гонсевского и скорее всего Зборовского. В их полках около 12 тысяч человек и у короля тысяч 10, в целом немалая сила.
Вывод один: Гонсевский оставит вместо себя комендантом Кремля полковника Николая Струся, любимца короля Сигизмунда с гарнизоном, если тому удастся пробраться в Кремль. А сколько Па-холков будет в его гарнизоне пока не понятно. Пришло донесение, что Ходкевич начнет двигаться к Кремлю в конце августа. Что ж, недолго осталось.
Подделка
Донесение оказалось верным: Ходкевич с войском в 12 тысяч человек пошел к Москве с огромным продовольственным обозом в конце августа. Хитрый и опытный в боях гетман разбил свое войско на несколько полков, которые возглавили полковники Невяровский, Струсь, князь Корецкий. Основной костяк войска составляли казаки, около 8000 человек. Стычки завязались на Смоленской дороге, на Лубянке, у Черторских и Арбатских ворот. Основная битва произошла на Девичьем поле. Сначала поляки теснили русских, а князь Трубецкой не спешил на помощь Пожарскому. Однако четыре казачьих атамана вопреки приказу Трубецкого, самостоятельно присоединились к Пожарскому и ударили ляхам в тыл. Войско Ходкевича дрогнуло, отошло на Поклонную гору. Однако нескольким сотням гайдуков Невяровского и полку Струся удалось прорваться в Кремль через Замоскворечье. Этому способствовала вылазка из Кремля гусар Гонсевского. Через два дня состоялась решительная битва в Земляном городе, у Клементьевского острога. Поначалу казалось, что победа за поляками, но помощь пришла от келаря Авраамия Палицына, который привел новое ополчение. Теперь уже казаки Пожарского, Минина, Трубецкого "из ям и из кропив поидоша тиском к таборам" и вдохновленные подмогой перешли в контрнаступление. Ходкевич отступил, расположился у Донского монастыря, в через два дня, понимая безысходность положения, ушел в Речь Посполитая.
Всего в Кремль удалось пробиться 600 гайдукам и венгерским наемникам. Они привезли несколько подвод с мукой, зерном, солониной, сушеной рыбой. Однако этого продовольствия хватило ненадолго, в Кремле вновь начался голод. Как и ожидалось, Гонсевский и Зборовский решили уходить из Москвы. Вместо себя Гонсевский оставил Александра Струся с гарнизоном в 3000 человек. Гетманы провели переговоры с командирами ополчения и "дабы не проливать крови пуще", пришли к согласию: полки Гонсевского и Зборовского уйдут из Кремля тихо, мирно и никто их не будет трогать.
За несколько дней до намеченного ухода из Москвы полков двух гетманов, под Водовзводной башней случайно обнаружился подвал с бочками старого меда и ягодной брагой. Голодный гарнизон набросился на мед, как дикие пчелы на сладкое. Почти все упились вусмерть. Запил и полковник Зборовский. Этим решил воспользоваться полковник Струсь. Нечего Зборовскому выслуживаться перед королем, подарив ему приданное бабки царя Грозного - редкие римские книги, да еще уникальные листы Начального свода в придачу. Это он, Николай Струсь, когда выберется из этой чертовой московитной дыры, преподнесет Сигизмунду их в дар. Рано или поздно король сядет на московский трон, в этом нет сомнений, и изначальный свод, говорящий о истории Руси будет королю очень кстати.
Теперь уже несколько дней к ряду в подвале Чудова монастыря сидел полковник Струсь. Он жег в печи обрывки пергамена, который выделывали местные монахи их свиной кожи. Рядом корпели за столами два чернеца. Они тщательно, под наблюдением Струся, снимали копию с листов Начального свода. Один выводил заглавные буквы, другой прописные.
Их работой Струсь был доволен, но все время подгонял: "Żyj, Próżniacy, przestań być leniwy". "Мы не ленимся", - отвечал один монах,- торопимся, как можем". "Поспешишь, людей насмешишь", - говорил другой. "Mmniej gadaj". "Мы и так держим рты на замке". "И зачем тебе, пан эта копия?" "Не твой дело", - отвечал по-русски полковник.
К вечеру четверга копия Начального свода, вернее, его части на пяти листах были готовы. Монахи потрудились на славу, и теперь оригинал невозможно было отличить от подделки. Для того, чтобы копия была во всем похожа на оригинал, ее выдержали ночь в белом рейнском вине. Пару ящиков вина Струсь прихватил из Смоленска. Потом протомили в горшке рядом с печью. "Doskonały! Корошо!" - воскликнул полковник и показал монахам кулак; "Если открой рот..." Монахи поклялись, что все что они делали, останется в тайне. Конечно, у Струся было желание приказать своим гусарам порубить чернецов на мелкие куски и...засолить, но монахов, попов, иноков ляхи и литовцы старались не трогать: все же король Сигизмунд рано или поздно сядет на московский трон и ему понадобится поддержка в первую очередь духовенства.
Свернув в трубочку оригинал Начального свода, полковник завернул его в большой кусок свиной кожи. Подделку вложил в одну из "римских" книг Софьи Палеолог.
Утром Гонсевский официально объявил, что он и Зборовский уводят свои полки из Кремля, чтобы пополнить войско Сигизмунда в Смоленске и Литве и оттуда снова, с новыми силами двинуться на Москву. Комендантом Кремля вместо него остается полковник Николай Струсь с трехтысячным гарнизоном. Ничего хорошего оставшимся полякам и литовцам это не сулило, провианта ждать было неоткуда. Гонсевский пообещал, что к Москве обязательно прорвутся полки Корецкого или Бобовского. Прорвался же в июле в Кремль полковник Будзила.
Однако это были пустые обещания. Зборовский погрузил "бабкины" книги на подводы, копию рукописи Начального свода, не заподозрив подделки, спрятал в Полибиевы истории. Завернул в тряпицу вместе с Аристофановыми комедиями, положил в возок отдельно от других манускриптов, под грудой шуб и мехов.
Как известно, на полк Зборовского в Тушине напал Федька Рваный и книги оказались у гетмана Гонсевского. А Николай Струсь спрятал оригинал Начального свода в подвале Чудова монастыря "до лучших времен" за камнем фундамента. Однако лучшие времена ни для него, ни для его гарнизона не наступили. В ноябре князь Трубецкой взял Китай-город, а припасы, даже из человечьей солонины закончились. "Так и сожрем до сапог друг друга",- говорил он своему отощавшему как лучина ординарцу Казимиру. Сам Струсь выглядел не лучше. В один из дней полковник ударил кулаком по столу и воскликнул "Mieć!".
В тот же день Струсь послал полковника Будзилу к Пожарскому с просьбой о переговорах. Они продолжались не долго: требование ополчения было одно - немедленно открыть ворота Кремля и сдаться. Это случилось в первых числах ноября. Хотя ополченцы и казаки обещали не трогать польско-литовских сидельцев и " в уважении иметь", их почти всех порубали саблями. В Кремле ополченцы "обретошя много тщанов и наполов плоти человеческиа солены и под стропами много трупу человеческого".
Полковник Струсь остался жив. Его продержали в тюрьме Нижнего Новгорода аж 7 лет и выпустили только после Деулинского перемирия, заключенного Москвой с Речью Посполитой на 14,5 лет. Все это время он думал о рукописи Начального свода, спрятанной им в подвале Чудого монастыря.
Калики перехожие
В Нижнем Николай Струсь в общем жил неплохо. После того, как Москва была освобождена, а король Сигизмунд больше не предпринимал попыток пойти на Кремль, отношение к уцелевшим пленным ляхам и литвинам изменилось. Простых гайдуков, казаков и наемников привлекали к всевозможным работам, раздарив их местной знати в качестве черной силы. А польским воеводам разрешили селиться в крестьянских домах. Струсь нашел пристанище у рыбака Семена Лыкова - неразговорчивого, хмурого мужика, с огромными как кувалда, кулачищами. При этом чрезвычайно набожного. Он впускал к себе в дом перехожих каликов, юродивых, которые подолгу у него находились.
Однажды к нему пожаловали пятеро каликов, совершавших странствие на Святую Землю, к берегам Иордана. Среди них, словно "красный столб" на снегу выделялся хорошо одетый в "гуни сорочинские", не в лапти, а крепкие яловые сапоги явно зажиточный калик. Сумка у него была не из простой тряпки, а из начесанного бархата, опирался он на клюку из моржовых "зубов". Им оказался богородский помещик Федор Жмыхов. Он тоже проявлял, как только можно свою набожность: вместе с рыбаком Лыковым пел священные песни и жития. И застрял этот отряд перехожих каликов у Лыкова на несколько недель. К польскому полковнику они относились хорошо, а с Жмыховым Струсь сошелся наиболее близко. Помещик пытался обратить поляка в православную веру и полковник делал вид, что этому не сопротивляется, а напротив даже очень рад. "Человеки мы все одинаковые, - говорил Жмыхов, - и Бог у нас один, токмо по-разному мы его себе представляем. Но есть одна, истинная православная вера, которая позволяет узреть Спасителя по-настоящему, таким как он есть". "Dobra",- отвечал поляк и так как имел хорошую память, через некоторое время даже начал подпевать Жмыхову с Лыковым.
И вот однажды полковник отвел помещика к реке и рассказал, что когда он сидел в Кремле, был его комендантом, он спрятал в подвале Чудова монастыря некие записи одного монаха. Раз калики держат свой путь через Москву, то не мог бы Федор Иванович (поляк назвал его по имени отчеству) достать из тайника сию рукопись и доставить ему. Калики действительно собирались сделать такой большой крюк с заходом в Москву и Владимир, а потом уже снова идти на юг, в Палестины. Объясняли они это тем, что хотят поклониться гробам правителям Руси и русским царям. За это Струсь обещал Жмыхову хорошо заплатить. Денег у него, разумеется, не было и не предвиделось, это был чистой воды блеф. Но, к его величайшему удивлению, помещик сразу согласился, даже не спросив, что это за рукопись, спрятанная в Чудовом монастыре. "Раз ты намерен приять православие, я сделаю всё для тебя, брат", - ответил помещик. Однако он был не так прост, каким хотел казаться. Его явно заинтересовала тайная рукопись, которую спрятал поляк. Ерунду он прятать бы не стал, подумал он. Значит, она чем-то очень ценна. Но узнать чем можно только достав ее из тайника. Николай подробно рассказал, в каком месте кладки рукопись находится, и какой камень из нее надо вынуть, чтобы её извлечь. При этом всеми святыми умолял никому о ней не говорить, даже своим каликам. "Не беспокойся, брат, - отвечал Жмыхов. - Сделаю всё как положено. А в подвал Чудова монастыря, думаю, попасть не составит труда, нас туда монахи на время, скорее всего, и определят". "Cóż z Bogiem, с Богом".