Полоцкий Илья
Ваганьково, 25-го Января 1981 Года

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Страница Летописи Российской

ВАГАНЬКОВО, 25-го ЯНВАРЯ 1981 ГОДА

Страница Летописи Российской

Вечной памяти

Владимира Высоцкого

От автора

   Предлагаемое вниманию читателя произведение - не художественная литература, не высокая, с большой буквы поэзия. По существу это, - как и следует из его подзаголовка, - всего лишь скромный листок в, должно быть, творимую в народе Летопись многострадальной и героической истории России (добавим, только что написанный рукой, а то и сердцем свидетеля-летописца).
   Говоря точнее, перед читателем облечённый в стихотворную форму неторопливый, обстоятельный публицистический репортаж о мало кому известных событиях, происходивших на Ваганьковском кладбище, в Москве, у могилы Владимира Высоцкого 25-го января 1981 года, - в первый после внезапной кончины народного любимца день его рождения. Повествование включает в себя авторские размышления о судьбе этого большого поэта и ещё большего гражданина нашей страны, о его значении для нас, его соотечественников-современников.
   Неотъемлемой частью данного, с позволения сказать, исторического документа являются также примечания, которые автор счёл необходимым сделать по ходу повествования.
   Случайно оказавшийся очевидцем и участником событий на Ваганькове, автор просто не смог не сказать и не рассказать того и о том, что и о чём им сказано и рассказано ниже. И - хотя он нисколько не мнит себя поэтом - именно в явившейся ему для этого форме.
   Время создания "Ваганьково" - первая половина текущего, 1981 года.
  
  
  
   15.10.1981

ВАГАНЬКОВО, 25-го ЯНВАРЯ 1981 ГОДА

Страница Летописи Российской

Вечной памяти Владимира Высоцкого

К первой годовщине со дня его смерти

  
  
   Да ведают потомки православных
   Земли родной минувшую судьбу.
  
   А.С.Пушкин. Борис Годунов.
  
  
   Пишите честно, как перед расстрелом.
   Жизнь оправдает честные слова.
  
   Из предсмертного стихотворения неизвестного поэта, расстрелянного в сталинские времена.
  
  
  
   Который месяц чуть не день за днём
   я думаю и думаю о нём.
   О том, что это был за человек,
   хрипя что пел про наш жестокий век,
   про русский наш прославленный народ,
   о том, каков он есть, чем он живёт.
  
   Хотя я лично не был с ним знаком,
   он сам пришёл ко мне, войдя в мой дом,
   как в тысячи и тысячи домов,
   везде друзей встречая и любовь.
   И, сам всем людям другом становясь,
   нам пел, над нами обретая власть.
  
   Как здорово людьми он управлял! -
   спокойным никого не оставлял!
   Сам точно нерв до боли обнажён,
   как семь гитары струн, натянут, он
   умел в момент нас за душу схватить,
   заставить ненавидеть иль любить.
  
   Он мог нам так о чём-то рассказать,
   что в горле ком, вот-вот начнёшь рыдать,
   то общий хохот, радостны глаза,
   то сердце вдрызг - на них опять слеза.
   И дорог стал, хоть ты его не знал,
   к примеру, Тот, который не стрелял.
  
  
  
   В Олимпиаду был я не в Москве.
   И вдруг как обухом по голове
   мне говорят: "Сообщили "Голоса",
   Высоцкий отошёл на небеса".
   Я закричал: "Вы что??? Не может быть..." -
   и поспешил "Спидолу" сам включить.
  
   Смерть была фактом - хочешь верь, не верь.
   Мы в полной мере поняли теперь, -
   увы, теперь лишь каждый сам открыл, -
   кем или чем он в нашей жизни был.
  
   А был он нам иных родных родней,
   нужнее, может, кой-каких друзей.
   (Как и другой России гражданин,
   которому фамилия Шукшин).
  
   Шли месяцы, бежали день за днём, -
   мне постоянно думалось о нём.
   Я понял: чтобы боль хоть чуть смирить,
   мне надо на поклон к нему сходить.
  
   В тот день, когда полгода истекло
   (на стенке двадцать пятое число,
   одно из воскресений января,
   показывал листок календаря),
   с утра стоял в душе какой-то гул.
   И вот я на Ваганьково махнул!
   Причём нежданно - как уж там узнал -
   на день его рождения попал!
  
   Я не был на его похоронах,
   в далёких находясь тогда краях,
   и лишь поздней услышал от людей,
   что было на Таганке в этот день.
  
   Теперь сам должен людям рассказать,
   что на Ваганькове пришлось мне повидать.
  
  
   ***
  
  
   Хоть я живу в Москве полсотни лет
   и мне родней на свете места нет,
   хотя звенит поэзия в крови,
   при всей моей к Есенину любви,
   хоть голова моя давно седа -
   я до сих пор здесь не был никогда.
  
   Ваганьково!... Вошёл и от ворот
   увидел, что толпой стоит народ.
   Продрался.
   Предо мною холм цветов
   от тысячи гвоздик горел, пунцов,
   и словно ценной рамой окружён -
   еловый лапник лёг со всех сторон.
  
  
   Надгробья нет ещё, - пока (тому будь рад!)
   две беломраморные досочки стоят.
   Одна - что в головах - всем говорит
   о том, что здесь он именно лежит:
   фамилия и имя (два словца).
   И даты две - рожденья и конца.
  
   С другой - в ногах - пронзающе-горьки
   стихов четыре скорбные строки
   по сердцу полоснули как ножом
   метафорой: в них сказано о том,
   что он - любовь и рана наша... (Да!
   И тем для нас останется всегда) .
  
   Ограды нет - лишь временный барьер
   руками подпирал милиционер,
   стараясь удержать людской напор.
   (Железно-милицейский был "забор".
   Такие часто ставят нам в пути,
   где надобно порядок соблюсти).
  
   Но за барьер я всё-таки проник.
   Мой пропуск - пышный шубы воротник
   и те цветы, что я ему принёс:
   букетик скромный рыженьких мимоз
   да к ним вдобавок вербы два пучка
   (на больше не хватило кошелька).
  
   Я прислонил свои цветы к холму
   и обратился мыслями к нему.
   Хотел немного рядом с ним побыть,
   но тут же мне велели выходить.
  
   С милицией нам в спор вступать - не прок!
   Я за могилой стал - наискосок,
   чуть в стороне, меж двух других могил
   (прогал тот сплошь людьми забитым был),
   откуда, как из ложи, наблюдал
   "партер", где прибывал народный вал.
   И вскоре всё пространство до ворот,
   как половодье, затопил народ.
  
   Среди пришедших были млад и стар.
   И все несли ему хоть что-то в дар:
   букет цветов или один цветок,
   иль со стихотворением листок,
   рисунок, фото, - просто, наконец,
   любовь к нему, тепло своих сердец.
   (Не обошлось, наверно, без зевак -
   в любых делах возможен мелкий брак!).
  
   Пробравшись сквозь толпу, собой мила,
   художница младая принесла
   прекрасный маслом писаный портрет
   (ему при жизни был бы рад поэт!).
   В нём сгусток мысли, мужества, огня.
   (С него хранится снимок у меня).
  
  
   Интеллигентный с виду человек
   перед могилой положил на снег,
   всеобщее вниманье вызвав, две
   "под золото" большие буквы "Вэ".
   На них поставил - ярки, горячи! -
   оранжевые сорок три свечи
   и все зажёг.
   И с лишним три часа
   они, бросаясь каждому в глаза,
   пылали, словно бы крича: "Смотри!
   Ему б сегодня было сорок три..."
  
   Потом, когда огонь свечей поник,
   их заменили маковки гвоздик.
  
   (Меня вперёд невольно занесло!
   Вернусь опять к рассказу, как всё шло).
  
   Признаемся: порою наш народ
   себя нечеловечески ведёт.
   Тогда ему как воздух, как вода
   нужна, увы, железная узда.
   Я вовсе не сторонник жёстких мер,
   но этот день ещё тому пример.
  
   Подробностей не стану излагать, -
   скажу лишь, что, как следовало ждать,
   в толпе, как в стаде, давка поднялась
   и сила над порядком брала власть,
   так что чинов милиции с пяток
   сдержать людской напор уже не мог.
  
   Ещё минута - плохи бы дела...
   Но рядом, к счастью, выручка была -
   дружинников с милицией отряд
   из сотни тренированных ребят,
   что ждал команд, как стало ясно мне,
   в автобусах, стоявших в стороне.
  
   Момент настал: команда раздалась,
   и акция "ВЫСОЦКИЙ" началась.
  
   Чтоб каждый важность дела понимал,
   его полковник (!) старый возглавлял,
   в каракуле-папахе. (Внешне он
   был вылитый наш комик Мартинсон).
  
   Отряд сработал чётко как часы:
   людей вмиг от могилы оттеснил,
   очистив площадь; тут же, на ходу
   две цепи из барьеров протянул...
  
   Нет половодья! - узкий ручеёк
   меж тех цепей, как в берегах, потёк.
   (В цепях!... Ну, что ж, великий наш народ,
   знать, не созрел для лучших из свобод).
  
   Порядок идеально наведён.
   Но тот, кто каплей власти наделён,
   стремится ею злоупотребить,
   себя в своих глазах чтоб утвердить.
   И развернулась нашей власти рать
   по принципу стращать и не пущать.
  
  
   Под окрики охранников-юнцов,
   стоявших с интервалом в пять шагов,
   тянулись люди узкой чередой,
   как караван иль наших пленных строй.
   И крики "Проходите!!!" там и тут
   стреляли, точно "Шнеллер!!!" или кнут.
  
   Старушка - далеко за шестьдесят -
   достала детский фотоаппарат,
   опёрлась локотками о барьер, -
   но тут же молодой милиционер
   её за плечи резко повернул
   и с силою по ходу оттолкнул.
  
   Ни слова не сказала - ничего! -
   а только обернулась на него
   и посмотрела.
   Вижу этот взгляд -
   её глаза передо мной стоят.
   В них боль, испуг и совести упрёк:
   "Подумай, что ты делаешь, внучок!"
  
   Немало тех, к поэту что пришли,
   с собою аппараты принесли.
   Но так кричал порядка рьяный страж,
   от рьяности своей впадая в раж:
   "Мне надоело всех предупреждать,
   что здесь нельзя - за-пре-ще-но!!! - снимать!"
  
   Поблизости, от снега вся бела,
   высокая гора угля была,
   с которой, как любой сообразит,
   отлично открывался общий вид.
   Конечно же, толпилося на ней
   с десяток с аппаратами людей.
  
   Я рядом был и чётко услыхал,
   как командир, полковник, приказал:
   "Немедленно всё это прекратить!
   Народ согнать и горку оцепить!"
   Едва сказал, дружинники тотчас
   как псы рванулись выполнять приказ.
  
   Коль ты, подобно множеству других,
   с собой принёс цветы ему, то их
   не мог сам на могилу возложить -
   из строя не давали выходить.
   Их разрешалось (больно вспоминать!)
   лишь через полицаев передать.
  
  
   Вот проба сил! - как поступил бы ты?
   Отмечу: большинство свои цветы
   покорно, без каких-либо затей
   вручали "представителям властей".
  
   Но были непокорные! Одни
   ещё не бунтари пока. Они
   лишь молча, про себя твердили: "Нет!..." -
   и уходили, сжав в руке букет. (!)
  
   Другие говорили прямо: "Вам
   марать о ваши руки их не дам!" -
   и на могилу звёздочки цветов
   летели через головы ментов.
   В строю идущих каждый сам шагал.
   Но за могилой - там, где я стоял -
   оформился, плечо к плечу сплотив,
   не очень пусть большой, но коллектив,
   и люди, как знакомые давно,
   держались в деле вместе, заодно.
  
   Когда нас стали было прогонять,
   мы оставались на местах стоять,
   сказав: "Мы не мешаем никому".
   Мент возразил: "Мешаете!"
   Ему
   сосед мой крикнул, волю дав словам:
   "Нет, это вы мешаете! Вы - нам!"
  
   Тот вздрогнул, побледнел, - аж белый стал.
   Спросил со злостью: "Это кто кричал?"
   Случайно наши встретились глаза,
   и он решил, что это Я сказал.
   "Так это Вы? - и нагоняя страх -
   Вы пожалеете о собственных словах!"
  
   Хоть он ещё совсем мальчишкой был, -
   должно быть, службу только отслужил, -
   а я в годах, почти что аксакал
   и дед ему, - он нагло угрожал:
   в его глазах он был меня сильней,
   считаясь "представителем властей".
  
   Я испытал презренье... и испуг -
   в груди как что-то ёкнуло: а вдруг?!
   Но парень, мой сосед, спокоен был -
   нутром своим, наверно, ощутил:
   мы все сродни, а значит, здесь, сейчас
   никто его не выдаст, не предаст.
  
   Другой пример. Внезапно над толпой
   взлетел знакомый голос с хрипотцой:
   под стуки сотен бившихся сердец
   "Спасите наши души!" пел певец.
   И - будто ярко вспыхнула звезда -
   все повернули головы туда.
  
   Хоть песням (так уж принято считать)
   кощунственно на кладбищах звучать,
   казалось, этот акт, как резкий жест,
   являл собой насилию протест.
   И мысль о том, сам факт ещё сильней,
   ещё теснее сблизили людей.
  
   На звуки тут же ринулся мильтон,
   но парень, что включил магнитофон,
   немедля передал свой "маг" в толпу,
   не беспокоясь за его судьбу.
   Он был вполне на сей уверен счёт:
   магнитофон его не пропадёт.
  
   И песня, инцидента не страшась,
   упрямо над собратьями неслась!
   Стоял я сзади женщины одной,
   на вид уже довольно пожилой.
   Я понял из её отдельных слов,
   что ей известно множество стихов,
   которыми народ наш застонал,
   едва о страшном горе услыхал.
  
   Она стояла в первом же ряду,
   открытая, у стражи на виду:
   впритык - лицом к лицу - маячил мент.
   И всё ж, когда мы выбрали момент
   и кто-то попросил её как есть,
   хоть шёпотом, нам что-нибудь прочесть,
   она не отказалась. (Хоть могла б.
   И, может, даже правою была б).
  
   И, голову к народу повернув,
   как говорится, глазом не моргнув,
   шепнула вдруг: "Пишите!..." - и, как мать,
   вполголоса, нам стала диктовать.
  
   Вблизи её никто писать не мог,
   как сельди плотно сжаты бок о бок
   иль рядом мент...
   Вопрос решился сам:
   и вглубь толпы помчались по устам
   за фразой фраза, резки и горьки,
   поэта Городницкого стихи.
  
   (Услышишь про такое - не поверится!
   Не видев, не поверил бы и я).
   "...Погиб поэт - не выдержало сердце.
   Ему и было выдержать нельзя".
   Прошив толпу навылет - до конца,
   стихи в умы стучали и в сердца.
  
   (В одном бы лишь поэту возразил я, -
   где он сказал, без меры правоты,
   что "...Голос потерявшая Россия
   не понимает собственной беды".
   Напротив! И впервые наш народ
   свою потерю так осознаёт).
  
   От женщины источник слабый лил,
   в пути ветвился, набирался сил,
   от шёпота до гула нарастал,-
   ведь каждый, "приняв", дальше диктовал.
   И в дальних появилися рядах
   листки бумаги у людей в руках!
  
   Я, что здесь было, сердцем пережил
   и тут же крепко-накрепко решил:
   чему пришлось свидетелем мне стать, -
   всё надо непременно описать
   и как-то огласить, предать молве...
  
   А также - думы, что бродили в голове.
  
  

***

   Когда наш гений Пушкин был убит,
   одна газета - "Русский инвалид" -
   решилась напечатать некролог.
   Так и теперь - и то лишь в двадцать строк! -
   заметку дать, от страха чуть жива,
   осмелилась "Вечерняя Москва".
  
   Иронию, надеюсь, друг поймёшь:
   ведь смелости здесь не было на грош,
   а просто был типичнейший офсайд -
   "Вечёрка" б рада взять слова назад.
   Как и тогда, у нас не должно сметь
   свободное суждение иметь.
  
   А он его имел! И потому
   верха не благоволили к нему,
   и было называть заведено
   его "артист театра и кино".
   Хотя он был, сомнений в этом нет,
   Российский божьей милостью ПОЭТ.
  
   Поэт-певец (потом уж лицедей!)
   больших аудиторий, площадей.
   Подобных по масштабу больше нет.
   Ему б на форум дать зелёный свет,
   чтоб он с народом был к лицу лицом
   и подлеца назвать мог подлецом.
  
   Ему б Центральный дать Концертный Зал,
   чтоб он о нашей боли рассказал.
   Ему б стоять свободно, без оков,
   и петь под чистым небом Лужников.
  
   Его б на телевиденье впустить.
   Ему б десятки дисков накрутить.
  
   И книги песен надо было дать
   большими тиражами издавать,
   а ежели для книг "бумаги нет" (?!), -
   стихи давать на полосах газет.
  
   Там, где свобода слова не слова,
   всё б это было, точно дважды два.
   Но для него на всём лежал запрет:
   в лицо ему швыряли только "Нет!"
   культуры нашей мудрые творцы.
   (Зато эстраду, телевиденье, дворцы
   заполоняет - это им не жаль! -
   заезжая и собственная шваль).
  
   Его душила всяческая мразь,
   ему на горло песни становясь,
   и все года был этой мразью он
   почти что от народа отделён.
   Для встреч же - без афиш (запрет давил!) -
   ДэКа иль клуб, как правило, служил.
  
   Но всё ж его талант прорвался к нам!
   Нашёлся путь иной к людским ушам,
   сердцам и мыслям: много лет подряд
   с магнитных лент (народа "Самиздат")
   и в центрах, и на дальней стороне
   поэта песни вьются по стране.
  
   Их масса, этих лент, - не сосчитать,
   всю Землю можно ими обмотать.
  
   А песни нам о многом говорят:
   в них мощный сатирический заряд
   и добрый юмор, дружба и любовь,
   геройство на войне проливших кровь
   и мирный подвиг лучших из людей,
   на риск идущих ради их идей.
  
   В тех песнях наша подлинная жизнь,
   как есть наш "развитой социализЬм".
  
   В них живо, ярко отображены
   все группы населения страны
   и трудная история её,
   народа полускотское житьё,
   порядки, что людей вгоняют в гроб.
   В них образов людских калейдоскоп.
  
   Пусть это аллегория порой -
   сильнее тем удар их пробивной.
  
   Не злопыхатель он - наоборот,
   любил свою страну и свой народ,
   как сын родной болел за них душой.
   Душа ему сказала только: "Пой!"
   И он за нас сражался как умел:
   слагал стихи и пел.
   Хрипел, но - пел!
  
   Как ни смотри, здесь вывод лишь один:
   то был страны Великий Гражданин.
  
   Взгляни назад. Подумай, сколько лет
   мы жили, не надеясь на просвет.
   Теперь с его мы песнями умрём.
   Они при появлении своём
   взрывались, словно яркие цветы,
   на фоне всенародной немоты.
   Долдонят нам, что, мол, КаПэЭсЭс -
   эпохи нашей совесть, ум и честь.
   Но мудрость Насреддинова гласит
   (проверь! - и опыт тут же подтвердит),
   что, сколько ты "халва" ни повторяй, -
   во рту не снимешь сласти урожай.
  
   Мы все молчим. Кто мыслит - убеждён:
   Ум, Честь и Совесть наши - это он,
   Высоцкий.
   Наш, советский Прометей,
   вселивший свет надежды в жизнь людей.
   Он годы нам светил сквозь власти тьму.
   И вот
   теперь народ
   пришёл к нему.
  
   Текли часы, а люди шли и шли,
   советской представители земли,
   шагали непрерывной чередой.
   Нет, это был уже не пленных строй! -
   в затылок шли дивизии, верней,
   его единоверцев и друзей.
  
   И за него нарадовался я
   при виде этого.
   Тоска моя
   невольно шла на убыль: мне уже
   намного легче стало на душе
   за те часы, что здесь с людьми провёл...
   Кончался день.
   Я с кладбища пошёл.
  
   Вдоль кладбища навстречу молча тёк
   всё тот же нескончаемый поток...
  
   От счастья сердце сжало, хоть кричи:
   - "... Свободы, Гения и Славы палачи!..."
   Вам памяти о нём не истребить! -
   она в народе вечно будет жить!
  

***

  
   Сегодня - год, как чуть не день за днём
   я думаю и думаю о нём.
  
  
   05.02 - 25.07.1981 г.
  
   ЛЕТОПИСЕЦ: Илья Полоцкий
  
  
   В июле 1980 года в Москве проходили XXII Олимпийские игры.
  
   Так в народе называют зарубежные свободные радиостанции - "Голос Америки", "Би-Би-Си", "Свобода", "Немецкая волна" и др. Передачи этих станций по стране старательно глушатся, а слушать их считается почти криминалом.
   Речь идёт о четверостишии из стихотворения А.Вознесенского "Певец": "Ты жил, играл и пел с усмешкою, любовь российская и рана. Ты в чёрной рамке не уместишься. Тесны тебе людские рамки". Вскоре после описанных ниже событий доска с упомянутой строфой была с могилы снята.
   Смерть Высоцкого мгновенно вызвала появление массы стихотворений, посвящённых поэту. Уже в ночь перед похоронами, по рассказам очевидцев, стены Театра на Таганке и соседних домов оказались сплошь оклеенными листками с такими стихами. Сейчас, год спустя, количество подобных, родившихся в народе посвящений не поддаётся учёту и, должно быть, исчисляется многими-многими сотнями, непрерывно продолжая при этом расти.
   Такое мнение бытует в народе.
  
   "...В двадцать строк!..." - это округлённо. Если же быть точным, то целых двадцать четыре! (См. "Вечернюю Москву" от 28 июля 1980 г.).
  
   Наиболее расхожая официальная версия причины дефицита хороших книг в стране. В то же время книжные магазины и даже киоски "Союзпечати" завалены сборниками речей Брежнева (8 выпусков по 500 - 800 страниц каждый, тиражами по 300 - 500 тысяч экземпляров, под претенциозным, кричащим заголовком "Ленинским курсом") и его "соратников". Издаваемые на отличной бумаге, в глянцевых суперобложках, книги эти по существу заведомо являются макулатурой и никем не покупаются.
   Именно так - через Ь - произносит слово "социализм" и ему подобные "великий ленинец" Брежнев, равно как это делал и свергнутый им его предшественник Хрущёв, что характеризует уровень образованности руководителей нашей великой страны.
   Буквально так утверждает самый лицемерный из лозунгов эпохи правления Брежнева. Фактически за эти 17 лет партия превратилась в скопище карьеристов, приспособленцев и всякого рода нечисти; сейчас встретить в ней порядочного человека большая редкость.
  
   История повторяется: как гласит знаменитая пушкинская ремарка, завершающая драму "Борис Годунов", "Народ безмолвствует".
  
   В этот день мимо могилы В.Высоцкого прошло (по, разумеется, неофициальным данным) более двадцати тысяч человек, что, при нынешнем режиме с его резко негативным отношением к фигуре поэта, следует расценить как первый массовый акт открытого гражданского неповиновения властям.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"