Марко Поло. Глава 3.1. Хозяин Европы

Но в К-реальности ситуация отличалась. Собственно, как раз в госпиталях все было как всегда. Подстилок нехватало, лекарств - тем более, антисептика еще не изобретена. Светлыми уголками были те, где сказывалось влияние профессора Пирогова из Медико-Хирургической Академии, сестер милосердия из Крестовоздвиженской общины, киевского профессора Гюбенета, североамериканских врачей-добровольцев. Но в общем ... тоскливо. Если посмотреть на историю всех русско-турецких войн XVIII и XIX столетия, то увидим, что вне зависимости от хода дел от ста до ста пятидесяти тысяч убитых, умерших от ран и более всего от болезней русской армии гарантировано.

Но с продовольствием было получше. Снабжение теперь стало обязанностью побежденных турок и победители немного отъелись. Нынче не было того, что потрясло в С-реальности даже маловпечатлительного к чужим бедам князя Меншикова, когда солдатики хлебали воду с черными кусочками гнилых сухарей. Все-таки подвозили из Фракии, Румелии, Анатолии и овощи, и кукурузную муку, и мясо, и вино. Шинели, конечно, после марша с боями от Дуная до Мраморного моря поистрепались, но мягкий средиземноморский климат спасал. В общем, стотысячная Балканская армия в окрестностях Царьграда, как стало модно нынче называть этот город, чувствовала себя неплохо. Так же, как отдельные ее оряды, общим числом до пятидесяти тысяч, которые были разбросаны от Белграда, Ниша и Скопле до Варны и Силистры.

Солдатиков, правду сказать, немного удивляло то, что угнетенные турками, а ныне освобожденные братья-христиане живут получше, чем в русских деревнях. В нашей реальности такое удивление было в 1877 году и зафиксировано Достоевским в "Дневнике Писателя": " ... вдруг мы увидели прелестные болгарские домики, кругом них садики, цветы, плоды, скот, обработанную землю, родящую чуть не сторицею, и, в довершение всего, по три православных церкви на одну мечеть, -- это за веру-то угнетенных!" Но такое несовпадение картинки с ожиданиями и всегда как-то получается при походе или хоть туристической поездке за российские рубежи.

Государь после Парада Победы не стал засиживаться в Константинополе. Он оставил там Александра Николаевича, чтоб был в команде человек, которому он может доверять, а сам вместе со свитой на фрегате ушел в Одессу, чтобы вернуться в Санкт-Петербург. Навстречу ему в эти сентябрьские дни ехало несколько сот российских чиновников и офицеров, командированных для службы в новых протекторатах: Валахии, Молдавии, Сербии и Болгарии.

Можно бы, конечно, заранее осудить их как "господ ташкентцев", "чинуш николаевской эпохи", поголовных взяточников и так далее. Но других у нас с вами под руками нет. Да и так ли хороши были б ангелы в вицмундирах? Вон, известный актер Щепкин рассказывает про некоего курского губернатора, что тот совсем не брал взяток. И куряне были недовольны. "Но главное, что возмущало все общество, это то, что он не брал взяток. "Что мне в том,-- говорил всякий,-- что он не берет? Зато с ним никакого дела не сделаешь!""

Во всяком случае годы русского "киселевского управления" Валахией и Молдавией (1829-34) были, как будто, не худшими в истории Придунайских княжеств. Появилось там нечто вроде умеренных конституций, феодальные средневековые поборы заменены на фиксированный денежный налог. Цыгане признаны людьми, и хоть оставались все до единого боярскими рабами, но уж убивать их стало теперь уголовным преступлением. Улицу в Бухаресте построили, которая и поныне носит имя Киселева. Известный министр Нессельроде говорил о его политике в княжествах, как о стремлении "навязать некоторым образом жителям всех классов благодеяние правильной администрации".

Ну, действительно, если какая-то местность попадает под крепостнический николаевский режим - так надо посмотреть, что было ДО того. Может быть, хивинское людокрадство?

В любом случае, до открытого сопротивления русским на занятых территориях дело пока не дошло. Славяне и греки умеренно рады уходу из-под османской власти, а мусульмане догадываются, что все могло быть намного хуже после такого поражения. Пока что поставки продовольствия, фуража и прочего русским ненамного выше обычных турецких налогов.

Государь торопился. Он и вообще, подобно брату Александру, был вечный странник. За первые 25 лет своего царствования проехал по сухому пути 124 486 верст и по морю 12 850. В среднем, значит, за год получается пять с половиной тысяч. Это ведь надо помнить - по каким дорогам и на чем! Но тут были срочные дела, которые он хотел решать не на бивуаке, а в Зимнем. Речь опять, как в 1849-м, шла об Австрии.

Как мы помним, накопленная, застоявшаяся военная мощь и энергия Франции в этой реальности, не имея крымского выхода, сразу излились на долины Северной Италии. Как и что - нам напомнит наш старый корреспондент Фридрих Энгельс. Вот отрывок из его очередной статьи для "Нью-Йорк Дейли Трибюн":

1 сентября 1855 г. Внимание Европы сегодня отвлечено от Босфора и Дарданелл на равнины и горы Ломбардии. После того, как в начале лета посланник императора Франца-Иосифа был отозван из Турина, а сардинский из Вены, все ожидали, что Виктор-Эммануил и правительство Кавура пойдут на попятную и выполнят требования о высылке ломбардских эмигрантов. Этого не произошло и на линии Тичино была сосредоточена двусоттысячная австрийская армия под командованием фельдмаршала Генриха Хесса. Старый генерал, семь лет назад заслужил множество наград именно за войну с сардинцами и подавление итальянских восстаний. Не было сомнений, что его войско превосходит противника, хотя система рекрутирования пьемонтской армии позволяет ей в любое время увеличивать и уменьшать количество войск, находящихся под ружьем, призывом резерва.

Австрийский министр иностранных дел Буоль направил в Турин ультиматум, требующий немедленного отхода войск на 50 миль от границы, высылки (под австрийским контролем) всех нежелательных Вене эмигрантов. Для наивного зрителя казалось, что у Пьемонта нет другого выхода, кроме позорной капитуляции - либо новой Кустоццы. Кавур отверг австрийские требования, но ничего не предпринял. Австрийцы еще постояли на линии Тичино, не переходя реки и, видимо, ожидая кающихся посланцев из Турина. Наконец, 31 июля Хесс перешел границу и обнаружил перед собой не только пьемонтцев, но и синие французские мундиры. Немедленно Вена получила жесткое французское требование покинуть сардинские пределы и убираться за Тичино. Принять такое требование - значило перестать называться великой державой. Австрия отказалась и через два дня оказалась в состоянии войны и с Виктором-Эммануилом II, и с Наполеоном IV.

Цель французской и сардинской политика ясна - заставить Австрию первой начть войну, поскольку в ином случае Пруссия и другие германские королевства и княжества были обязаны союзным договором придти ей на помощь. Эта цель была достигнута. Можно полагать, что договоренность Тюильри и Зимнего дворца о невмешательстве России была достигнута еще раньше, возможно, что еще в прошлом году, в обмен на невмешательство Франции в русско-англо-турецкую войну. Теперь дело осталось за пушками.

Энгельс, "Генерал", как его величали друзья, был прав. Именно о будущем разделе сфер интересов в Европе договорились весной 1854 года недавно взошедший на престол после гибели своего кузена Наполеон IV и личный посланец Николая I Алексей Орлов.

Как раз в те дни, когда Николай Павлович принимал Парад Победы на константинопольском Ипподроме в первых столкновениях австрийских и французских частей у маленьких североитальянских городков начала звучать печальная для империи Габсбургов мелодия. А после большого поражения у Бинаско белые мундиры были вынуждены покинуть Милан и всю Ломбардию и уйти на восток - в Мантую, Верону и Тренто. Император французов и король Сардинии въехали на двух белых лошадях в ломбардскую столицу и проехали под аркой Семпионе, памятником триумфов того, первого Наполеона над теми же австрияками.

На этом австрийские беды не закончились. Еще через две недели, в субботу восьмого сентября 1855 года, их армия, около ста пятидесяти тысяч бойцов, которую после Бинаско возглавил лично император Франц Иосиф, вступила в сражение с французами (120 тыс.) и сардинцами (40 тыс.) на берегу реки Адидже, немного южнее Вероны. Позиции австрийцев подкрепляла военная крепость Вероны с ее артиллерией и шансы поначалу были неплохие. Но к обеду корпус генерала Гиулая, почти целиком состоявший из венгров, в том числе, из насильно зачисленных в имперскую армию после их сдачи в плен у Вилагоша революционных гонведов, побежал, перестреляв своих немецких командиров. За ими побежали польские и хорватские части, а единственный принимавший участие в этом походе итальянский полк попросту перешел к противнику с развернутыми знаменами и оркестром. Линия австрийцев смешалась, сломалась ... и рухнула.

К вечеру маршал Мак-Магон уже мог доложить императору, что победа полная, значительно превышающая ожидания (и, заметим в сторону, даже и желания) Его Императорского Величества. Около пяти тысяч австрийцев убито, большое число ранено, шестьдесят тысяч сдались в плен, остальные бегут из последних сил за Адидже. В числе пленных молодой император и старый фельдмаршал Хесс. На следующее утро Наполеон IV и Франц Иосиф I встретились в палатке француза. Цели войны для того были достигнуты, он вполне мог начинать мирные переговоры. А австрияк, и в нашей реальности вполне смышленый и спокойный почти до апатии человек, понимал свой крах и был готов отдать все свои итальянские владения, чтобы сохранить владения неитальянские.

Но на пути соглашения государей оказалось неожиданное препятствие. Телеграф. Это он принес в Вену весть о веронской катастрофе. К вечеру столица покрылась баррикадами. Слишком недавно еще отгремели грозы "Весны Народов", слишком в памяти была осада той же революционной Вены императорскими войсками фельдмаршала Виндшигреца и разгон рейхстага шесть лет назад. Через два дня правящий в столице Национальный Совет объявил о детронизации Габсбургов и провозглашении Германской республики. Это не могло не заинтересовать продолжавших править на остальной территории Германского Союза королей и князей.

Особенно живо отреагировали в Берлине. Прусское правительство в начале войны находилось в затруднении - послать ли войска на Рейн в помощь австрийцам или спокойно наблюдать за войной, чтобы после неминуемого истощения габсбургских сил продвинуть свой "малогерманский" проект объединения остатка немецких монархий в новую империю под верховенством Гогенцоллернов. Предполагалось, что Николай Павлович, прочно связанный войной с Англией и своими новыми балканскими приобретениями, не сможет помешать так, как он помешал пять лет назад в Ольмюце, выступив верховным арбитром в австро-прусском споре.

Прусская армия начала мобилизацию, чтобы привести Вену к покорности и разогнать новое Временное Германское правительство. Но уже ясны были два затруднения. Во-первых, уже больше половины городов Австрийской империи и большинство оставшихся вне французского плена войск подчинялись не старым габсбургским властям, а выросшим за сентябрь, как грибы, революционным Национальным Советам в Вене, в венгерской Буде, хорватском Загребе, чешской Праге (там было даже два враждующих Совета - славянский и немецкий) и в галицийском Лемберге. Во-вторых, мобилизованная прусская армия, особенно ополчение-ландвер, что-то отклонялась от старопрусской дисциплины и явно хотела все же идти на Рейн и сражаться с французами. Недаром и наш манчестерский корреспондент нью-йоркской "Дейли Трибюн" оставил свои дела по фабрике "Эрмен и Энгельс" и прибыл в Брюссель в ожидании всплеска революционной бури в его родном Рейнланде.

Наполеон IV был, в принципе, готов отпустить своего царственного пленника и верную ему часть военнопленных на Вену для восстановления порядка, но, сами понимаете, так быстро такие дела не делаются, тем более, в XIX веке. К тому же несколько сдавшихся венгерских командиров очень пытались внушить ему совсем другие мысли о создании Венгерского Легиона и восстановлении Венгерского Королевства с Наполеонидами во главе. Хаос и анархия в австрийских владениях все ширились и грозили перекинуться в другие немецкие монархии.

Тут, наконец, высказал свое державное слово Николай Павлович Романов. Он был сильно недоволен странной позицией венского правительства в начале его англо-турецкой войны, считая ее черной неблагодарностью после спасения Австрии от мятежных венгров в 1849 году. Поэтому он согласился с Парижем не вмешиваться в начавшуюся войну в Северной Италии в обмен на французское невмешательство в черноморские дела. Но теперь дела зашли так далеко ... . Пахло всеевропейской Революцией.

Высочайший Манифест 1 5 октября 1855 г.
Божиею милостию
Мы, Николай Первый,
Император и Самодержец
Всероссийский,
и прочая, и прочая, и прочая.

Вновь запад Европы взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей и христианского общественного устройства.

Безумный мятеж в Вене, анархия и безначалие, царящие ныне во всех провинциях дружественной нам Империи Австрийской, происки демагогов в союзном Королевстве Прусском и иных германских государствах угрожают ныне и нашим собственным землям, Богом нам порученной России.

Далее объявлялось, что несмотря на бремя войны с Великобританской королевой и обустройства христианских народов Османской империи, царь принимает на себя и тяжкий груз наведения порядка в Австрии.

Ридигер с двумя дивизиями, коих в нашей Реальности предполагалось направить в Бобруйск, пошли на Лемберг. Повесив по императорскому наказу по-скорому нескольких поляков из местного Краевого Национального Комитета, он стал управлять Галицией: где с помощью старых габсбургских оффициров, где руками присланных из России гражданских чиновников, а где и, правда с очень большой неохотой, через "казачьих" атаманов бунтующих под имперским орлом против панов галицийских русинов.

Более сложная задача была у князя Горчакова, того самого, который в нашей реальности командовал на Дунае, а потом, после Меншикова, в Крыму. Он, во главе сорокатысячной армии, пошел из Царства Польского через Дукельский перевал в Венгрию. Венгерское революционное ополчение еще только начало формироваться, заметных столкновений на его пути было мало и он за месяц достиг Пешта. Но тут возникли проблемы. Основной корпус, около двадцати тысяч, стоял в Пеште и Буде, а остальные войска, отрядами от батальона до дивизии, все время были в пути, в экспедициях против непокорных городов и селений. Это было похоже на образ действий корпуса генерала Веймарна в Польше в Польше против конфедератов в 1771 году. Чтобы иметь при нерешительном Горчакове того, кому он мог бы действительно безусловно доверять, кто мог бы подталкивать командующего, император послал в Буду своего сына, двадцативосьмилетнего генерал-адмирала Великого князя Константина Николаевича.

Еще одна армия, около тридцати тысяч, пошла прямо через Краков на Вену. Командовал ею генерал Лидерс, тоже, как и Ридигер, известный по Венгерскому походу 1849 года. При нем находились младший брат императора Франца Иосифа двадцатитрехлетний Максимилиан (тот самый, в нашей Реальности несчастный мексиканский император), и его ровесник, еще один сын Николая Павловича Великий князь Михаил Николаевич. Русские определенно рассчитывали на то, что эрцгерцогский титул и всем известные либеральные симпатии Максимилиана Габсбурга помогут утихомирить австрийскую столицу. Собственно, так и было. Однако, Национальный Совет во главе с с известным биологом, Викарием Империи революционного 48-го года, только что прибывшим из женевской эмиграции Карлом Фогтом, выехал из Вены, но не разбежался, а перебрался в недалекий Линц, где образовалось что-то вроде армии из эмигрантов, венских революционеров и добровольцев, собиравшихся со всей Германии. Русские не вступали без надобности в бой с этим воинством, да и оно само не рвалось, так что установилась в Нижней Австрии российская военная власть, а в Верхней Австрии и Тироле - что-то вроде республики, формально претендовавшей на управление всем Германским Союзом.

Упомянем еще пятнадцатитысячный корпус генерала Липранди, к концу ноября добравшийся до Аграма-Загреба и соединившийся там с ополчением и несколькими австрийскими регулярными полками, сохранившими верность Габсбургам под командой знаменитого бана Хорватии Елачича. Передовые пикеты корпуса вступили в контакт с занявшей в сентябре Триест и Фиуме французской дивизией Барагэ д'Илье. Больше нигде армия Наполеона IV и армия Николая I пока не соприкасались. Отношения были взаимно вежливыми, но, так сказать, без большой сердечности. И последним пока нужно назвать двадцать три тысячи пехотинцев и казаков, пришедших в Прагу и Карлсбад под командой Николая Муравьева. Эти, конечно, тут же разогнали оба пражских революционных совета, славянский и немецкий, были, в общем довольно радушно приняты чехами, настороженно - местными немцами. И все время чувствовали смутную угрозу с северо-запада, от митинговавшего прусского ландвера, да и от замерших в ожидании дальнейшего регулярных армий северогерманских княжеств.

Всего, значит, в австрийские владения было направлено около ста тридцати тысяч русских войск. Откуда? То-то, что - "Oткуда?".

По спискам в штатах регулярных войск числилось перед войной к началу 1853 года 27 745 генералов и офицеров и 1 123 583 нижних чина. Плюс в иррегулярных казачьих и инородческих войсках 3 647 генералов и офицеров плюс 242 203 нижних чина. Всего, значит, почти миллион четыреста тысяч военных. Сравним это с сухопутными армиями наших противников в Крымской войне. У французов было 430 тысяч человек, у британцев - 150 тысяч, у турок - 290 тысяч, у сардинцев - 118 тысяч. Всего, значит, 988 тысяч генералов, офицеров и нижних чинов. И при этом, как мы знаем, никак не получалось дать в Крым, на самый важный театр военных действий Меншикову и сменившему его Горчакову более войск, чем было в экспедиционном корпусе союзников.

Ну, во-первых, это столько числилось. Если же вычесть огромное количество нестроевых, лежащих в госпиталях, просто "мертвых душ", дающих дополнительный доход своему командиру, инвалидные роты и неспособный к военным действиям Корпус внутренней стражи ... по разным оценкам, реальная русская армия насчитывала от пятисот тысяч до миллиона. Ну, возьмем тысяч девятьсот. Это уж, кажется, максимум максиморум.

Во-вторых, уж очень велика империя, много границ и морских берегов, их надо прикрывать. На всю войну Андреевский флаг уступил море флагу Святого Джорджа, укрывшись в гаванях Севастополя, Кронштадта и Свеаборга. Пришлось держать в Финляндии, окрестностях Петербурга, Прибалтийских губерниях триста тысяч бойцов. Это при том, что в 1854 году сухопутных войск на Балтике у англо-французов только и было, что дивизия Барагэ д'Илье, вполне справившаяся с поставленной перед ней задачей, занявшая Аландские острова, взявшая крепость Бомарзунд и тут же увезенная назад во Францию. А в 1855-м армейских союзники туда и вовсе не послали, ограничились только эскадрой Дандаса и Пэно. Но понятно, железных дорог нету, ушлешь войска на юг, а тут рраз - и привезли десант на своих проклятых пароходах. Пока они пешком назад добредут. А население - финны, шведы, немцы, латыши, эсты - кому тут доверять? А Санкт-Петербург, а Зимний дворец, Царское Село ... Государь Император, двор, министерства, высшее общество. Наверное, поценнее, чем Севастополь.

Еще нервное место - Царство Польское. Перед войной в нем стояло немного более ста тысяч русского войска. В 1854-м году, по словам уж верно знающего тему Паскевича - сто семьдесят тысяч, а в 1855-м - двести тысяч. А куда денешься? Сначала Австрия, а потом даже и Пруссия из верных союзников потихоньку стали превращаться в потенциальных противников. Вот только эта армия их и могла удержать от опрометчивых поступков. Но ведь еще и жители. Поляки! Сколько не корми, все равно до лясу смотрят. Один из самых бунтовских народов Империи, наравне почти с чеченцами, аварцами, черкесами и аляскинскими тлинкитами. Попробуй выведи войска.

Да, вот еще Кавказ. Кавказский корпус - это еще сто пятьдесят тысяч бойцов, сосредоточенных против горцев Северного Кавказа и на турецкой границе. Забрать что-то оттуда невозможно - сразу придется терять завоеванные с таким трудом ущелья. Сибирский и Оренбургский корпуса - оттуда их вытаскивать год пройдет. Да и кочевники могут забунтоваться. Это еще тысяч тридцать.

Южная армия в Бессарабии и на Украине. Она отступила с Дуная и в ней тоже было около ста пятидесяти тысяч генералов, офицеров и солдат. В Константинопольской реальности она не нужна - но тут она победно пройдя за Дунай и Балканы становится теми самыми войсками, которые занимают Царьград, новые российские вассальные княжества и турецкие румелийские пашалыки.

Всего, значит, восемьсот тридцать тысяч. А еще нужны войска для шестого корпуса, базировавшегося на Центральную Россию и составлявшеего стратегический резерв. А потери? В Севастопольской Реальности они составляли по данным статистика Урланиса 153 000 убитых, умерших от ран и болезней, пропавших без вести, ну, еще, как мы знаем, тысяч восемь попавших в плен. Называют и большие цифры, но как-то не очень убедительно. Но и полторы сотни тысяч - тоже немало. А в Константинопольской Реальности не может быть меньше. Хотя бы из-за больших военных действий на Балканах, всегда губительных для русской армии по болезням.

Взять сто тридцать тысяч для оккупации австрийских владений вроде бы неоткуда. Но, конечно, военное ведомство Николая Павловича не бездействовало. За годы войны было проведено два очередных и три внеочередных набора в армию и флот и и в начале 1855 года, перед самой своей смертью царь объявил набор в ополчение. Как в 1812-м. Всего забрали несколько более миллиона рекрутов и ратников. В том только горе, что при тех методах обучения, которые были в большей части николаевской армии, подготовить из мужика хоть какого-то солдата, а из захолустного дворянчика офицера раньше, чем за год, не получалось. А ополченцы и вообще, за единственным исключением курян, не успели дойти до полей сражений, создав к тому же достаточно большое социальное напряжение в помещичьих имениях, где бывало, что мужички бежали в ополчение всей деревней. Не ради сражений с супостатами, а чтоб избавиться от крепостной неволи. В общем, как-то кадры армии пополнялись, хотя многие новички только и умели, что спрашивать при случае: "Скажи-ка, дядя, ведь недаром?"

В общем, с этим разобрались. Хотя без ратников победоносная русская армия К-реальности, наверное, обошлась.

Настроения в русском обществе в эти дни были, конечно, самые повышенные. Все-таки, патриотические высказывания перед войной были отчасти натянутыми - уверенности в победе над Европой не было. Теперь же исполнились самые, можно сказать, дальние мечты. Еще чуть-чуть, и тютчевские заявки сорок восьмого года "От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная" станут реальностью. И так уже все, практически, славянские народы благоденствуют под русским управлением, не хуже молдаван с финнами.

На радостях самые восторженные славянофильские агитаторы собрались ехать к братьям, кто в Прагу к чехам, кто в Нови-Сад и Белград к сербам, кто в Пловдив к болгарам, кто в Аграм к хорватам. Этого не произошло. Вместо разрешения их вызвали в Третье Отделение императорской канцелярии и приказали ехать совсем в другом направлении. Выслали братьев Аксаковых, да не в подмосковное отцовское Абрамцево, а Константина в Уфу, Ивана в Пензу. Выслали и неукротимого агитатора Хомякова - в Пермь. Состоявшего на госслужбе Самарина перевели в Казань. Даже Погодина, чьи письма, переписанные Антониной Блудовой, не без удовольствия читал сам Николай Павлович, почерпнувший из них многие свои новейшие идеи насчет Балкан и Австрии, не оставили вниманием - вызвали и велели более ничего такого не писать под страхом изгнания из профессоров Московского университета

Впрочем, не забыли и о их противниках-западниках. Больного Грановского в приказном порядке перевели из Московского университета в Казанский. Другим тоже досталось. До тюрем и Сибири дело ни у кого не дошло, но все сколько-нибудь заметные люди из обоих кружков были разосланы из С.-Петербурга и Москвы. Николаевский режим не то, чтобы плохо относился к людям со славянофильскими идеями - ему вообще независимые люди с идеями были ни к чему.

Впрочем, возможно, что кого-то из славянофилов эти правительственные меры спасли от больших разочарований. Таких, какие в нашей Реальности испытал Иван Сергеевич Аксаков, приехавший в 1860 году в австрийскую по подданству, но безусловно сербскую по населению Воеводину, чтобы отговорить тамошних сербских деятелей от увлечения либеральными западными идеями. Больше всего он хотел встречи с с самыми авторитетными людьми: патриархом Иосипом Раячичем, литератором и, по совместительству, архимандритом Груичем, адвокатом Суботичем. Патриарх выехал, адвокат не пришел на согласованную встречу, по аксаковским подозрениям - "намеренно, не желая видеть русского". К Груичу в монастырь Крушедол он приехал сам. И прождал день, никто ему не говорил - когда же можно встретиться. Ну, оставил свою визитную карточку, на которой написал: "Жалко русскому Аксакову, что серб Груич его так и не принял". И уехал.

Сопровождал высокого московского гостя в поездках по Воеводине местный журналист и писатель Яков Игнятович. Ну, разговорились. Аксаков пожаловался, что он "обманулся в сербах". Собеседник его спросил, что в России думают о сербах. Аксаков начал рассказывать популярные в Москве идеи, насчет мечты всех славян, сколько их есть, "заключить в свои объятия и прижать к сердцу, и таким образом слить с великим славянством, какое и представляют русские". И чтобы обязательно Царьград "оказался в руках православия и славянства, то есть в тех же объятиях России". Игнятович, повидимому, напугался. Сказал, что эдак "у Сербии могут сломаться ребра", поэтому "пусть Россия оставит Сербию, чтобы она, на основе своего права, сама росла и укреплялась; и это была бы самая благородная миссия России". " И что "Сербия должна обороняться и против самой России в союзе с кем бы то ни было..." В общем, дай денег и отваливай. Сами разберемся . Ну, для московского славянолюба это сами понимаете ... . Так что на прощание Аксаков ему заключил, что "сербы -- это не славяне, раз они думают так".

Вот, может быть этот маленький эпизод позволит отчасти понять - почему Сербия вскоре после этой интересной беседы надолго стала верным сателлитом Австро-Венгрии, почему Болгария в обеих мировых войнах оказалась на стороне, враждебной России, почему в годы моего детства хуже врага, чем Тито, для Кремля не было ... ну, много всего такого вспоминаетя по истории братских славянских народов.

Репрессии заставили примолкнуть и придворных славянофилок: Антонину Блудову и Анну Тютчеву. Блудова меня интересует не очень, разве что как Анна Федоровна Тютчева []

возможный прототип толстовской Анны Шерер, А вот Тютчевой я очень симпатизирую. Милая, умная, тоскующая по материнской любви немецкая девушка, которую привезли в Россию и велели быть русской, православной и славянофилкой. Она такой и стала. Что не красавица - так она сама пишет в своем знаменитом Дневнике, что ее во фрейлины и взяли за то, что некрасива. Чтобы не сбивала с пути истинного молодых великих князей. Она искренне, от всего сердца любит свою цесаревну, потом императрицу Марию Александровну. В общем, хороший человек, кроме того, что и пишет хорошо. И славянофилка она была искренняя. Хотя Владимир Соловьев и рассказывает, как она дразнила Ивана Аксакова, за которого вышла замуж уже в очень немолодом (в XIX веке-то!) тридцатишестилетнем возрасте. Видимо, пройдисветная западно- и югославянская публика, которая неустанно приходила добывать денежные пособия в Славянский Фонд к Аксакову, довела ее до того, что она говорила мужу о том, что в нем самом - если есть что хорошего, то оттого, что он татарин и получил немецкое образование. Но это, конечно, такая семейная шутка.

А ведь знаете, могла бы быть, в принципе, совсем другая биография у дочери Федора Тютчева и совсем другой муж. Не в этой, конечно, не в Константинопольской Реальности. Тут, если помните, развилка совсем недавно, в в феврале 1852 года, когда черный кот останавливает эмигранта Дюваля, что приводит к примирению и, в дальнейшем, к совместной подготовке Фридериком Константом Курне и Эммануелем Бартелеми покушения на нововозведенного императора Наполеона III Бонапарта. А тут должно быть много ранее, чтобы сильно отличались жизненные траектории и взгляды у обоих, у Анны и у Фреда. Особенно у неё.

Дело в том, что я сватаю Анне Федоровне известного вам не только из этой нашей истории Фридриха Энгельса, что родом из прусского города Бармена. Ну, я не собираюсь разбивать дружную, хоть бездетную семью Ивана Аксакова. Но это же совсем в другой Вселенной!

Развилка лежит где-то в конце 1830-х. Федор Иванович Тютчев, как вы знаете, в 1839-м служит российским поверенным в делах в сардинской столице Турине. Он недавно овдовел, на руках у него три дочери. И еще роман с баронессой Эрнестиной Дернберг, который начался еще при жизни первой жены графини Элеоноры Ботмер. В Турине православной церкви нет, так он, несмотря на то, что Нессельроде запретил ему уходить в отпуск, велев ждать вновь назначенного посланника, снялся с места и укатил с невестой в ближайшее для венчания место - в Берн. Потом поехал к дочкам в Мюнхен. Есть даже такой слух, что во время этих путешествий он где-то посеял прихваченные с собой для сохранности дипломатические шифры. Хотя я все же полагаю, что это он присочинил впоследствии, для интересности.

Поперли его, конечно, за эти номера с дипслужбы, отчислили из камергеров. Ну, действительно, таких дипломатов не бывает. Так он и не был карьерным дипломатом, был он, если по-нынешнему сказать, политологом. То есть, для нас с вами это прежде всего великий русский поэт, но сам-то он так, повидимому, не считал, числил свои стихи безделушками.

Вот, оказался он без работы. Жил в Мюнхене на деньги жены, писал по-французски статьи и брошюры о великой миссии России по спасению Европы от современных ужасов. Европейцев-то эти тексты попросту пугали, служили им подтверждением русских завоевательных планов. Но очень нравились Главному Читателю в Зимнем Дворце. Тот, в конце концов, велел взять бывшего дипломата опять на службу. Но ведь всяко могло быть. И Николай Павлович мог взбелениться на самодеятельность без указаний Сверху, и у Федора Ивановича могли мысль и перо пойти сооовсем в другую сторону. И вот он остается жить за рубежом. Девочек и старшую Аню в том числе не везут в Россию, не велят им срочно руссифицироваться и оправославливаться.

А девушка умная и душевно не совсем хорошо устроенная. Мама умерла, когда Ане 9 лет. Она всеми силами пытается полюбить maman - то есть, мачеху. Результаты довольно гнетущие. Потом она такой вот любовью не то дочери, не то младшей сестренки влюбляется в свою хозяйку, то есть цесаревну Марию Александровну. Попали ей в руки агитационные православные брошюры Хомякова - становится глубоко- и искренневерующей на ортодоксальный лад. Знаете - на самом деле из такого же материала получались и знаменитые народоволки. Только тем попадались вовремя под руку социалистические брошюрки Лаврова или Бакунина. Девушка незаурядная, умеющая агитировать кого угодно. Это ведь она лично сделала, наверное, больше, чем кто другой, чтобы привить следующему поколению императорской семьи, поколению внуков Николая, моду на все русское, славянское. И преуспела ведь! Хотя бы насчет дизайна. И Александр III, и его братья и сестры, и их дети рядились при случае в русское, как их предки от Алексея и Петра рядились в европейское.

Так что вместо русской патриотки, монархистки, славянофилки и немцефобки могла бы получиться и страстная германская патриотка и либералка, социалистка и, неровен час, русофобка. Происхождение и воспитание позволяли, в принципе, и то, и то.

Ну, как, откуда могло вы получиться такое феерическое знакомство? Мы все же не в Аравии, прежде, чем венчать, надо людей познакомить. А вот это как раз совершенно свободно. Если между Фридрихом Энгельсом-старшим, богобоязненным пиетистом-фабрикантом из Бармена и, скажем, Аниным дедушкой Иваном Николаевичем Тютчевым, отставным надворным советником из Федор Тютчев []

московского Армянского переулка ничего, кажется общего и быть не может, то у ее папы, Федора Ивановича был с Энгельсом-младшим, по меньшей мере, один общий друг. Звали его Генрихом Гейне. Дело было довольно давно, зимой 1827-28 года. Тютчев служит в российской дипмиссии при баварском "короле художников" Людвиге Первом. А Гейне работает, не очень блестяще, редактором журнала "Новые всеобщие политические Анналы". Он бывает, и довольно часто, у сестер Ботмер, сташая из которых, Элеонора - возлюбленная и вскоре первая жена Тютчева. Мать трех его дочерей: Анны, Дарьи и Екатерины.

Великий немецкий и великий русский поэт становятся друзьями, вместе путешествуют и вообще проводят вместе много времени. Нельзя сказать, что Генрих знаком со стихами своего младшего друга. Он-то русского не знает, да и великие строки Теодора еще в будущем. Собственно, и Гейне тоже в число великих поэтов Германии пока не вошел. Это впереди.

Он, безусловно, под сильным обаянием тютчевского остроумия и его яркой личности. А вот Тютчев не расстался с Генрихом и в будущем. Памятником остался перевод того стихотворения о пальме и сосне, которое мы-то с вами помним навсегда в лермонтовском переложении. Но и тютчевское хорошо.

На севере мрачном, на дикой скале
Кедр одинокий под снегом белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
И сон его вьюга лелеет.
Про юную пальму всё снится ему,
Что в дальних пределах Востока,
Под пламенным небом, на знойном холму
Стоит и цветёт, одинока.

Есть в дальнейшем и переводы других стихов немца.

Дружбу, отчасти, скрепляло и то, что Гейне, грубо говоря, "приударил" за младшей элеонориной сестрой Клотильдой. Посвящал ей стихи. Ничего из этого не вышло. Он уехал сначала в Италию, потом в свой родной Гамбург, потом во Францию, где и прожил остаток жизни, до своей "матрацной могилы" и тяжкой смерти в 1856 году. Где он дружил к Фридрих Энгельс []

немецким эмигрантом Карлом Марксом, познакомился с его другом Фридрихом Энгельсом. Вот вам и ниточка для знакомства - общий друг.

Но с другой стороны, жалко бедного Ивана Сергеевича. Где бы Аксаков нашел вторую такую - верную подругу, сопровождавшую его и в трудах, и в размышлениях, и в ссылке? Хоть и острил Лев Толстой насчет их свадьбы: "Я думаю, что ежели от них родится плод мужеского рода, то это будет тропарь или кондак, а ежели женского рода, то российская мысль, а может быть, родится существо среднего рода -- воззвание или т. п.

Как их будут венчать? и где? В скиту? в Грановитой палате или в Софийском соборе в Царьграде? Прежде венчания они должны будут трижды надеть мурмолку и, протянув руки на сочинения Хомякова, при всех депутатах от славянских земель произнести клятву на славянском языке".

Но любовь их была - хоть и не сильно, судя по всему, страстная, но верная и надежная.

Ладно, оставим наши затянувшиеся рассуждения о семье, любви и браке. Вернемся в Европу последних дней 1855 года в их "константинопольском" варианте. Тут дела пошли совсем круто. Если вы помните, в начале осени под звуки канонады в ломбардских долинах Пруссия, Саксония и некоторые другие германские государства провели мобилизацию своих армий. Прусский король, шурин Николая Павловича Фридрих Вильгельм IV призвал под ружье ландвер первого призыва, то есть, запасных в возрасте до 32 лет. Он, вообще говоря, официально собирался с этим войском выполнить свои обязательства пред Австрией о помощи в случае нападения французов. Во всяком случае, так полагали патриотические энтузиасты в берлинских газетах и в батальонах ландвера. На самом деле, повода для вмешательства не было, так же, как в реальном 1859-м. В обоих случаях формально начала Австрия и casus belli для Германского Союза отсутствовал. В любом случае, Австрия сломалась так быстро, что придти к ней на помощь было поздно.

В прусской армии не прошла еще тогда военная реформа, которая в С-реальности, как известно, очень воспользовалась этой мобилизацией. То есть, прусская армия еще почти не перевооружена ружьем Дрейзе "с иголкой", Генеральный Штаб еще только рождается, еще и Мольтке туда не вернулся, отслужившие в линейных войсках мужчины от 25 до 40 лет числятся в ландвере. Как показала позднейшая практика, решение этих вопросов, в том числе, ликвидация ландвера, слияние запасных войск с линейными, сделали прусскую армию первой в Европе. Пока что дела не так хороши, что, собственно, наряду с давлением от Николая и заставило пруссаков отступить пять лет назад в Ольмюце.

В общем, от вмешательства в ломбардскую войну в Берлине вовремя отказались. Но тут затрещала сама Габсбургская монархия и внезапно для немцев французские войска оказались в Триесте, Фиуме и на альпийском перевале Бреннер, а русские ... ну, буквально, везде. И в Вене, и в Карлсбаде, и в Буде. Заняли 80% австрийских владений. Национальное чувство забурлило не хуже, чем в памятном Марте 1848 года. В журналах опять появились страшные заголовки: "Die Russen kommen!" Основания для них, правду сказать, теперь было больше, чем в Сорок Восьмом.

Начались волнения и в батальонах ландвера. Ну, до митингов и солдатских Советов дело пока не дошло, но, согласитесь сами, тридцатилетний владелец кафе или слесарь - это же не двадцатилетний юнец. Имеет взгляды. В казармах идет обсуждение новостей и настроения явно склоняются против русского царя и вообще "казаков". Удивляются, что король этого не понимает. В общем, надо, конечно, ландвер распускать по домам, пока не взбунтовался.

Конечно, это не выглядело так, как было в изумившей меня передаче Первого телевизионного канала из Агдама в конце января 1990 года. Если помните, тогда Центр, в попытках удержать две союзные республики, Армению и Азербайджан, от междуусобной войны, призвал среди прочего запасников в Северокавказском военном округе, отлавливая укрывающихся милицией, и послал их за хребет. Когда в программе "Время" я увидел длинноволосых "дикобразов" в шинелях внакидку, с калашами через плечо дулом вниз, в задумчивости бродящих по военному лагерю в явно приподнятом с утра настроении (Агдам же, столица советского "портвейна"!) - вопросов не осталось. Советский Союз кончился и начинаются его, более или менее длительные, похороны.

Нет, немцы - это немцы. До такого дело не дошло. Но ... . Но обстановка в казармах и на берлинских улицах становилась все более нервной. Что ж было делать Николаю и его "отцу-командиру" Паскевичу? Готовить армию, находящуюся в Царстве Польском, к походу на Запад. Слухи об этом тоже полетели, благодаря добрым полякам, через границу, что подогревало настроения еще более. Но пока это еще не вылилось ни в баррикады с одной стороны, ни в поход на Берлин с другой. И тут первая же демонстрация на Унтер-ден-Линден закончилась тем, что порвалось там, где тонко.

Тонко оказалось в мозгу у короля Фридриха Вильгельма IV. Бедный шурин русского императора не перенес начинающуюся (вторую за его царствование!) революцию. Даже первые ее признаки. В К-Реальности с ним произошло 20 декабря 1855 года то, что в С-реальности случилось полутора годами позднее - инсульт, лишивший его членораздельной речи. Ну, дело житейское. Как известно, в нашей Реальности он сумел даже сам что-то нацарапать под указом о назначении своего брата Вильгельма регентом. И дальше все пошло без больших проблем, до 1861 года, когда он окончательно умер, оставив Вильгельма прусским королем. А через десять лет железная рука канцлера Бисмарка сделала того после победы над Францией первым императором Второй Германской империи.

Но в нервной обстановке декабря 1855-го в К-Реальности в городе начали строить баррикады. Пронесся безумный слух о том, что король отравлен русскими агентами, чтобы помешать ему возглавить Народную Войну "против казаков". К бунтующим берлинцам присоединились, наконец, собранные в городе батальоны ландвера, поднявшие старый черно-красно-золотой флаг германского единства и конституции.

У Николая Павловича не осталось выхода. К Новому (по-европейски) Году русская гвардия, уже полгода назад прибывшая в Царство Польское, заняла Познань и переправлялась через Одер на пути в Берлин. А заодно и в Дрезден и Лейпциг, где пока ничего такого не началось, но вполне могло начаться. Никакого серьезного сопротивления ни берлинские революционеры, ни ландвер, ни уклонившиеся от участия в бунте линейные войска, конечно, не оказали. Немцы, как вы знаете, вообще не особенно склонны с военным действиям в отсутствие Начальства. А русские войска несли с собой манифест царя, уверявший, что никаких завоевательных планов у него нет - он только хочет помочь своему дорогому брату Фридриху Вильгельму восстановить мир и порядок в его королевстве. Дополнительно пруссаков загипнотизировало то, что неделей позже с аналогичным императорским указом об отказе от аннексий и о дружеской помощи в Рейнланд вступили дивизии Наполеона IV. Так что, при всем недовольстве, пруссаки оказали обеим дружественным армиям не более сопротивления, чем в нашей Реальности чехи и словаки братским дивизиям стран Варшавского Пакта.

Как вы помните, Венский Конгресс установил прусские границы так, что королевство делилось на две большие части - восточную от Везера до Немана и западную вокруг Рейна. Теперь Восток оказался под русской военной властью, посылавшей свои гарнизоны, по мере подхода войск, всё ближе и ближе к Везеру, а Рейнланд и Вестфалия были заняты французами. Разумеется, ландвер и запасных в линейных войсках тут же отправили по домам, но постоянную армию никто не разгонял. Она сидела в своих казармах, ожидая будущего и стараясь не испортить отношения с оккупационными войсками. Так кончался январь нового 1856 года

Комментарии: 1, последний от 12/03/2009. © Copyright Марко Поло (pute.shestvennik@rambler.ru) Размещен: 08/03/2009, изменен: 06/05/2012. 55k. Статистика. Глава: История Cевастопольская альтернатива (альтернативная история Крымской войны) Иллюстрации/приложения: 9 шт.		Ваша оценка:

Марко Поло : другие произведения.

Глава 3.1. Хозяин Европы