В сосновом бору ранним утром было хорошо. Вековые сосны, вздымающиеся к голубому небу, создавали ощущение непоколебимости жизни - так было и так будет. Всегда и во все времена. Утренняя прохлада и запах смолы, сухой хруст ягеля под ногами и шляпки боровиков, коричневеющие целыми семейками справа и слева. Сколько себя помнил, - а помнил он себя с пятилетнего возраста, когда папа первый раз взял его с собой за грибами, - сосновый бор для него был наилучшим местом в жизни. Он с радостью ждал лета, когда они всей семьей перебирались на дачу, и этих походов, или только за грибами в этот бор, или, как сейчас, на весь день к Черному озеру. До него было достаточно далеко, около трех часов быстрой ходьбы, но большая часть пути проходила через сосновое царство, и только лишь это, поднимало настроение Ивана, идущего за отцом.
-Папа, ты летишь вперед, словно за тобой смерть гонится, - сказал с улыбкой Иван, поправляя ремень рюкзака.
-Смерть, говоришь, - нахмурился отец, - очень может быть, ибо она рано или поздно приходит за всеми, но никто не может ничего определенного про неё сказать.
-Какой-то ты странный стал в последнее время, - сказал Иван, - я вроде как пошутил, а ты не захотел понять этого.
-Вот именно, ты пошутил, а я не оценил твоей шутки, - еще более сумрачно буркнул отец.
Иван покачал головой. Он не понимал, что происходит. Отец изменился этой весной, - стал меньше смеяться, хотя раньше его легко можно было рассмешить. Очень часто и подолгу, стоял у окна их городской квартиры, смотрел с высоты шестнадцати этажей на снующие по дороге машины, никак не реагируя на слова мамы. Иногда пропадал вечером, никак не объясняя свое отсутствие, чаще просто отмахиваясь от расспросов. Вяло ковырялся в тарелке за ужином, хотя всегда отличался отменным аппетитом.
Что-то изменилось. Это волновало маму и настораживало его. Иван не хотел никаких кардинальных изменений в его жизни. Он думал, что все образуется, когда придет лето, и они переберутся на дачу, но - папа вечерами сидел у камина и смотрел на огонь, а на попытки расшевелить его отвечал упорным молчанием. И только когда маленькая Рита забиралась к нему на колени, он слегка улыбался. Странной и грустной улыбкой.
Поход к Черному озеру папа предложил вчера, и это было неожиданно - сидел у камина, молчал и вдруг сказал, что, не пойти ли им с Иваном завтра к озеру. Иван, конечно, обрадовался, а мама, сидящая на диване с ногами и читающая книгу, на мгновение подняла глаза от строк и пожала плечами.
Иван в свои шестнадцать лет ростом был практически вровень с отцом, но сейчас он с трудом поспевал за широко шагающим мужчиной с более тяжелым, чем у него, рюкзаком. Он смотрел на идущую впереди худую, но жилистую, фигуру отца, и радовался.
У него самый лучший в мире отец, которого он обожал! У него прекрасная мать, которая понимает его, и с которой он мог говорить о чем угодно! У него маленькая сестра, которая довольно часто ведет себя мерзко, но невозможно без улыбки смотреть, как она радуется, когда он приходит из школы.
-Папа, может, поговорим? - спросил Иван. - Я так понимаю, что это не просто прогулка к озеру.
Отец обернулся и, глянув на сына, ответил:
-Придем на место и поговорим.
Далее шли молча. Отец вышагивал впереди, придерживая рюкзак за лямки, чтобы тот не бил по спине. Иван с трудом поспевал за ним, и в этой ритмичной спешке, так не характерной для их совместных походов, было то, что заставило Ивана понять, - этот поход отец затеял не просто так, не ради совместной прогулки. Что-то произошло, и он ничего не может изменить.
Сосновый бор закончился. Они вышли на проселочную дорогу, перешли через неё, по инерции глянув налево и направо, словно в пустынном поле вдруг мог появиться автомобиль, и пошли прямо через поле к чернеющему на горизонте лесу. Именно там было Черное озеро.
Озеро, дно которого терялось в черноте бездонной глубины, где не водилась никакая живность, разве что только надводные насекомые, типа водомерок. Озеро, которым пугали детей, рассказывая им легенды об утопленниках. Но им с отцом нравилось приходить на берег этого водоема. Нравилась тишина, что всегда была здесь - никаких людей, праздно проводящих время, которые, напившись, пытаются собой осчастливить всех окружающих. Никаких дорог, по которым бесконечным потоком едут отравляющие воздух машины. На берегу озера нет коровьих лепешек, и отсутствуют кровососущие насекомые, которых так много вблизи пастбищ. Только ветер, что шумит в кронах смешанного леса, и воздух, - чистый, наполненный луговыми ароматами и озерной прохладой.
Солнце было в зените, когда они расположились на берегу озера. Иван, сбросив с плеч рюкзак и стянув с себя футболку, подставил живот его лучам. Отец же только освободился от рюкзака, и сел рядом. Раньше, в другие походы, они сразу ставили палатку и собирали хворост для костра, но сейчас все было по-другому. Они сидели и смотрели на водную гладь.
-Я так понимаю, что мы не так просто пришли сюда, - сказал Иван после нескольких минут молчания.
Отец кивнул и спросил:
-Сын, ты когда-нибудь думал о смерти?
Иван удивленно поднял брови:
-Наверное, да, помнишь, в позапрошлом году бабушка умерла, вот тогда и думал.
-И что надумал?
-Ничего, - пожал плечами Иван, - умерла и умерла, жаль, конечно, но это было ожидаемо. Бабушке было уже восемьдесят пять.
-Ладно, - кивнул отец, - тогда задам другой вопрос. Как ты считаешь, смерть существует?
И увидев удивление на лице сына, он попытался объяснить свой вопрос:
-Ну, вот - жизнь. Мы живем и знаем, что это такое. А вот - смерть: человек просто перестает жить и все. Является ли окончание жизни началом смерти? И что в таком случае смерть? Продолжение жизни или что-то, что нам никогда не понять?
-Ну, отец, тебя занесло.
Иван в последнее время часто, когда хотел показать свою взрослость, называл папу отцом.
-Жизнь - это жизнь, а смерть, понятно, смерть, - продолжил Иван свою нетривиальную мысль.
-А я думаю, что смерти нет, - просто сказал отец и посмотрел на сына, - жизнь есть, а смерти - нет.
-В том смысле, что душа улетает в рай или возрождается в новом теле, - улыбнулся Иван.
-Нет, - покачал головой отец, - в смысле, что само понятие смерть - это выдумка. Человек сам придумал это слово, чтобы объяснить необъяснимое, то, что он не мог себе представить. А, придумав смерть, стал её бояться, создавая в своем сознании воображаемые образы того, что довлело над ним с самого рождения.
-К чему этот разговор? Давай, отец, говори прямо, - сказал Иван, может немного грубо, но иногда надо, а то в такие философские дебри заведет, не выберешься.
Отец вздохнул и сказал:
-У меня рак, - и ткнув пальцем в область живота, продолжил, - помнишь, я в апреле уезжал в командировку. Это я был в Москве на обследовании.
-Погоди, папа, - все еще благодушно переспросил Иван, - как это рак?
-Я уже практически умер. Тогда в апреле врачи сказали мне, что уже поздно и ничего нельзя сделать. Они сказали, что максимум три-четыре месяца, а потом сильные боли, наркотики и мучительная смерть.
Отец посмотрел в глаза сыну и продолжил:
-Боли уже пришли, и надо идти к врачам, чтобы мне выписали наркотики. Но, - не хочу, чтобы вы запомнили меня таким. Поэтому мы здесь.
Иван, вдруг осознав, что все взаправду, что это не просто слова, смотрел, как отец освобождает рюкзак от припасов, которые они взяли в поход. Молча смотрел, как он набивает рюкзак камнями и песком, туго завязывает горловину и набрасывает клапан. Действительность, что обрушилась внезапно на Ивана, заставила его видеть окружающий мир в других красках - холодный ветер в зловещей тишине, черная водная гладь в одиночестве пустого пространства.
Отец закинул тяжелый рюкзак за спину и, подойдя к Ивану, сказал:
-Маме скажешь, что я её люблю, а то она, по-моему, решила, что у меня другая женщина.
-Сам скажешь, - помотал головой Иван, - я не позволю тебе сделать то, что ты задумал. Ты не можешь вот так просто взять и уйти. Бывают случаи, когда люди выздоравливают, а врачи ошибаются. Мы с тобой, мама и я, и твоя дочь, - ты не можешь оставить нас. Как бы не было плохо, ты не можешь оставить нас.
Иван говорил, ухватившись за лямку отцовского рюкзака, словно держал его. Он повторял слова, пытаясь убедить человека, стоящего напротив, но в глазах отца была та решимость, от которой слова замирали на языке.
-Извини, сын, - сказал мужчина и коротким хуком слева свалил парня на землю.
Когда к Ивану вернулось сознание, на черной воде замерли последние круги.
* * *
Стукнув в последний раз по клавише, Иван откинулся на спинку стула и, прокрутив колесико мыши к началу, прочитал все, что написал. Он не знал, почему решил записать свои воспоминания, но именно сегодня утром вдруг понял, что это сделать необходимо. Сделав свою ежедневную работу максимально быстро, - друг отца взял его в свою фирму менеджером после того, как он окончил школу, - Иван вместо обеда, погрузившись в воспоминания, записал тот злополучный поход к Черному озеру. Поход и разговор с отцом. Стараясь вспомнить дословно все, что он сказал.
Последние три года он практически постоянно думал о том, что тогда отец сказал о смерти. Потому что в тот день он потерял не только отца.
Это придуманное им сравнение с цепью, - вторым и третьим порванным звеном стали мама и сестра, - было не просто образное сравнение: его, ничем не скрепленная жизнь, превратилась в пустое времяпрепровождение. С утра на работу, после - домой, в тишину пустой квартиры, наедине со своими мыслями, с мучительными снами ночью и безрадостным утром. На работе он отвлекался, но тем хуже было возвращение домой - воспоминания в четырех стенах, словно фотографии, которые неустанно перебираешь в поисках ответа на извечный вопрос - почему?
Снова придвинувшись к клавиатуре, Иван подумал, что теперь было бы логично описать то, что случилось дальше. Его возвращение домой через мрачный сосновый бор, в котором сосны словно специально вставали на его пути, да и мысли - как я все смогу рассказать маме и какие слова я найду для Риты - тормозили его движение. И, главное, совсем не хотелось писать о том, что он нашел дома. И ухватившись за предательскую мысль, - может, не сейчас, да и обед уже заканчивается, - он сохранил и закрыл файл.
Глянув на часы, Иван оглянулся - в офисе было пусто. Уже пятнадцать минут как закончился обеденный перерыв, пора бы уж всем вернуться.
И запах. Запах дыма и сам дым, что уже стелился по полу офиса. Треск огня, еще кажется далеким, но явственный, словно разгорающийся костер. Он так увлекся, что только сейчас понял, что что-то случилось.
Дверь распахнулась. Вместе с дымом в комнату ввалился человек и, захлопнув дверь и навалившись на неё, тонко пискнул:
-Пожар!
Закашлялся, и, затем, прочистив горло от дыма, заорал:
-Горим! Пожар!
Это был Еремей Павлович, главный бухгалтер фирмы, а за глаза - Ерёма. Худой сорокалетний мужчина, с тонкими чертами лица, очки на носу с горбинкой, глаза за стеклами очков выпучены, Ерёма подбежал к Ивану и пробормотал:
-Там все горит. И выхода нет.
Иван, поморщившись, отвернулся от его горячего дыхания. В этот момент он подумал о том, что нужно сохранить то ценное, что есть в его рабочем компьютере. Его файл-воспоминание. Подключившись к интернету, не обращая внимания на мечущегося по офисному помещению главбуха, он отправил файл на домашнее мыло. И только после этого встал и пошел к двери.
Офис фирмы располагался на девятом этаже высотного здания и имел коридорную систему - вход и выход был там, где сейчас бушевал огонь. Дым мешал дышать и смотреть, но Иван нашел на стене план эвакуации в случае пожара и посмотрел на схему. Аварийный выход был нарисован в противоположном конце от входа - выход через окно по пожарной лестнице.
-Что же делать? - кашляя, пробормотал Ерёма, стоя за его спиной.
-Попробуем выбраться, - ответил Иван и побежал к аварийному выходу.
На окне была красивая витая решетка, висячий замок и табличка, гласящая, что ключ от замка находится в кабинете Љ 1. Синхронно повернувшись, Иван с Ерёмой посмотрели в сторону указанного кабинета, который находился у входа в офис.
-Пиздец, - обречено сказал Ерёма, и Иван как-то отстранено подумал, что никогда не слышал таких слов от интеллигентного главбуха. Но, как бы то ни было, он был прав.
Дышать становилось труднее, слезились глаза, кружилась голова. Иван толкнул дверь слева от окна, и они вошли в туалет. Пока Иван умывался холодной водой, Ерёма взобрался на батарею центрального отопления и высунулся в маленькое окно.
-Пожар! Спасите! Помогите! - заорал он.
Иван сел на унитаз и меланхолично смотрел на заползающий под дверь дым, вслушиваясь в шум огня, который стремительно приближался.
-Ура! Пожарные едут! Нас спасут! - Ерёма обернулся от окна с широкой улыбкой на лице и вновь замахал руками в окно.
-Не успеют, - сказал Иван, - мы на 9 этаже, окна зарешечены, вход недоступен. Когда до нас доберутся, мы или сгорим или задохнемся.
Ерёма его не слышал, но это было не важно. В какой-то степени Иван говорил это себе. Он сидел и думал. О том, что сказал отец перед тем, как уйти.
О смерти, которой нет.
Об этом он думал часто в эти годы, но только сейчас мысли были не абстрактны.
Мысли, что предметно приближены к действительности.
Скорее всего, он сегодня умрет. Встреча со смертью, которой не существует - это всего лишь слова и мысли, а реальность - вот она.
Огонь и дым.
Сгореть или задохнуться.
-Очень надеюсь, отец, что ты был прав, и очень скоро я узнаю это.
-Что ты сказал? - спросил Ерёма, который уже стоял рядом с ним, но, не дождавшись ответа, продолжил:
-Пошли на ту сторону здания, туда пожарные машины подъехали.
Иван даже не встал с унитаза, чтобы последовать за Ерёмой, который вышел в дым и огонь. Даже не повернул голову, когда услышал крик боли и звук падающего тела.
Уже поздно, и для него и для меня, - подумал он.
Дышать было не чем, и, теряя сознание, мысли Ивана перескочили на то, как глупо он умирает - сидя на очке, но, с другой стороны, так ли это важно. Если смерти нет, не имеет значения, где и как он оставит это мир.
* * *
Поставив точку, Михаил поднял голову и посмотрел на стоящую у стены девочку в небесно-голубом платье. Та улыбнулась и ткнула пальцем в его сторону.
-Да, я помню, что сейчас моя очередь, - сказал Михаил и, девочка ушла, словно её присутствие могло помешать ему.
"Почему маленькие девочки"? - написал Михаил и несколько раз обвел грифелем знак вопроса, так, что тот стал большим и жирным.
"Они, как куклы, с которыми я играл в детстве. Мама считала, что я вырасту добрым, если буду играть с куклами, а не с пистолетами, как все мальчики. Стану любящим сыном, а затем прекрасным мужем и отцом. С первым все у неё получилось, - маму я любил, но со вторым - совсем ничего не вышло. Я был чересчур робким мальчиком, чтобы дружить с девочками, и очень стеснительным юношей, чтобы хотя бы попытаться поцеловать девушку. Может быть, если бы в моей жизни была бы хотя бы одна женщина, я бы не стал снова играть с куклами - маленькими девочками. Но, что сделано, то сделано. И еще, - я ни о чем не жалею. Если и есть в жизни счастливые моменты, то они у меня были - и были они только тогда, когда я играл с куклами".
Михаил поднял голову от листа бумаги и огляделся, в надежде, что девочка вернулась. Но её не было, - только гладкие стены, умывальник и унитаз в углу, сложенная откидная кровать напротив. Его камера, где он уже четыре года. Тогда он радовался, что ему дали пожизненное заключение, но сейчас - будь проклят этот гребаный мораторий на смертную казнь! Это не жизнь, когда ничего нельзя, когда в маленьком зарешеченном окошке под потолком ночью нельзя увидеть Большую Медведицу, когда вне камеры передвигаешься только кверху жопой, делая любые движения по команде, когда изо дня в день одна и та же жратва. Он даже обрадовался, когда к нему пришла девочка в голубом платье - все-таки какой-то собеседник. И он приложил максимум усилий, чтобы ему дали бумагу и карандаш, пообещав, что напишет о тех его жертвах, которых не нашли.
"Когда я увидел её, сразу понял, что это то, что мне надо. Я перебрался из Подмосковья, где уже стало опасно, на Урал. Гуляя по дачному поселку, в котором я снял домик у старого знакомого, я её и увидел. Маленькая кукла, с которой я хочу играть. Практически две недели я следил за домом, где она живет, выяснил все о членах её семьи и приготовил то, что необходимо. Голубое платье, такого же цвета панамку и туфельки, а также голубые гольфы и трусики. Эти детали очень важны, потому что это был любимый цвет моей мамы. И это мой любимый цвет. Особенно на моих куклах.
Я словно почувствовал, что мое время пришло, когда проснулся ранним утром и, выглянув в окно, увидел, как уходят в сторону леса с рюкзаками отец и брат. Тут же, пока весь поселок еще спал, я подкрался к их дому, повесил на палисадник приготовленное платье, поставил рядом туфельки, и сложил остальные голубенькие атрибуты. Я всегда готовил свою куклу к будущей игре. Дальше оставалось только ждать, и хоть это ожидание растянулось до обеда, оно тоже доставляло определенное удовольствие - я фантазировал, что и как будет, представлял себе мою куклу, одетую в голубое, мысленно с ней играл. В такие моменты я и жил, зная, что у меня все получится, и действительность превзойдет любые ожидания и мысленные фантазии".
Михаил почувствовал движение и прекратил писать. Она вернулась. Скромно стояла у стены и смотрела на него. Как же все-таки она прекрасна - голубое платье с кружевными оборками, панамка, из-под которой выбиваются белые локоны её волос, голубые туфельки, которые неслышно ступают по бетонному полу. Разве может быть она мертвой? И разве можно сказать о нем, что он жив?
Девочка не зря продиктовала ему те две истории, что он записал. Она - живое подтверждение того, что смерти нет. Он прекрасно помнил, как она умерла у него в руках, и вот - жива и невредима. Наверняка, её отец не утонул, а брат - не сгорел. Она объяснила ему, что человек тонет в воде или сгорает в огне только лишь потому, что отличает эти понятия. Ведь никому даже в голову не придет, что в воде можно сгореть, а в огне - утонуть. То же самое и со смертью: человек отличает жизнь от смерти, поэтому он боится умереть. Если бы не было этого понятия - смерть - человек бы не умер.
Он убил девочку, но видит её сейчас живой, и он считает себя живым, хотя можно ли назвать жизнью его теперешнее существование.
Девочка пальцем показала, что ему надо продолжать писать и Михаил улыбнулся - сколько было детской непосредственности и изящества в этом движении. Он кивнул в ответ и продолжил.
"Она нашла то, что он приготовил. Я наблюдал за тем, как она с интересом разглядывает обновки, перебирает гольфы и трусики, примеряет панамку. Она все сделала правильно. Единственное, что было не так, она не переодела трусики, но прихватила их с собой. И когда она побежала в дом, показать матери свой наряд, я пошел следом. Время игры пришло.
Её мать, глупая женщина, чуть было всё не испортила, бросилась стаскивать с неё платье, ругая девочку, что та подбирает и тащит в дом всякие тряпки. Но даже то, что она успела снять платье с девочки, не могло мне испортить праздник. Мать умерла быстро, и девочка - милое создание с большими напуганными глазами - тоже без сопротивления умерла. В этом тоже была своя прелесть - видеть ужас в её глазах, чувствовать руками податливость шеи, ощущать её молчаливое смирение перед неизбежностью.
Мои куклы не могут говорить и двигаться. И это основное правило моих игр. Потом на суде, меня называли и извращенцем, и педофилом, но никто так и не понял меня. Что, в принципе, не имело значения ни тогда, ни сейчас".
Он услышал шаги и повернул голову к двери. Охранник посмотрел в "глазок" и снова ушел. Каждые полчаса ходит и смотрит. Наверное, это приказ начальника - следить за тем, что я делаю. Думают, что я выпросил карандаш, чтобы убить себя им.
Тупые уроды! Девочка уже объяснила мне, как уйти из этой камеры, и карандаш мне для этого не нужен. У них с девочкой уговор - он дописывает, и они уходят.
Михаил подмигнул девочке и продолжил писать.
"Платье с панамкой уже было снято. Мне осталось только снять туфельки, гольфы и белые трусики. Кукла была прекрасна, и я еще раз похвалил себя, - замечательно, что я увидел её. Медленно, смакуя каждое движение, я надел на неё голубые трусики. Затем надел гольфы на маленькие ступни. Подняв куклу с пола, посадил её на диван, мельком глянув на книгу, которую читала женщина. Но она меня не заинтересовала, так как читать я не люблю.
Следующим было платье, которое я надел на податливое тело. Расправил складки, одернул подол, приподняв сидящую куклу. Туфли на ноги и панама.
Наверное, я увлекся, поэтому не слышал, как вернулся юноша, её брат.
Но это я уже узнал на суде. После голубой панамки в моей памяти полный провал - ничего не помню".
Михаил перестал писать и внимательно прочитал свои слова на бумаге. Все правильно, все так и было. Он поднял глаза и сказал стоящей у стены девочке:
-Я написал, все, как было. Что теперь?
Она кивнула и ответила:
-Я жду тебя.
-Сейчас, охранник скоро должен заглянуть, а потом мы уйдем, - сказал Михаил, и снова нацелил карандаш на лист бумаги.
"Смерти нет, и никогда не было. Это все придумано людьми, которые боятся неизвестности. Жизнь бесконечна, и, рождаясь или умирая, человек просто переходит на другой уровень. Уровней бесчисленное множество - сколько людей, столько и миров. И, пересекаясь и переплетаясь, эти миры создают безразмерную паутину жизни, где каждая нить удерживает и удерживается соседними нитями.
Смерти нет, и с этой уверенностью я ухожу. И лучшего поводыря, чем девочка в голубом платье, мне не найти".
Снова открылся "глазок" и снова шаги уходящего охранника. Пора - у него полчаса для того, чтобы уйти. Он отодвинул бумажные листы в сторону, отложил карандаш.
Михаил сделал все так, как объяснила ему девочка. Снял с себя майку, ухватил через ткань майки свой язык, чтобы пальцы не соскользнули. Поднял локти, чтобы не мешали. Сел, отодвинувшись подальше от стола, так, чтобы можно было выполнить задуманное. Вытащил язык изо рта максимально далеко и сжал корень языка зубами. Вдохнул носом, зажмурил глаза и резко опустил голову вниз, так, чтобы нижняя челюсть упала на край стола.
Все получилось. Мгновенная боль, полный рот крови и обрубок языка в руках. Теперь осталось ждать. И судя по тому, с какой скорость кровь покидала его тело, девочка была права, - долго ждать не придется. Он словно вновь слышит её слова о том, что сосуды языка не спадаются, и такое кровотечение практически невозможно остановить. Сейчас надо сидеть тихо, чтобы охрана ничего не заподозрила, и его не вернули обратно.
Он надеялся, нет, он был уверен, что когда охранник в очередной раз заглянет в "глазок", он уже уйдет.
Михаил сидел, опустив голову, позволяя крови покидать тело. Чувствовал руку девочки, которая сидела рядом и гладила его по голове. И вместе с возникшим головокружением, это ощущение было таким приятным, что даже слезы навернулись на глазах, которыми он уже практически ничего не видел.
* * *
Маша подняла голову от строк. Надо же такую муть придумать, написать и, главное, издать! Закрыв книгу, прочитала название на обложке - "Читая о смерти". Открыла книгу и прочитала краткую аннотацию, в которой говорилось о том, что в сборнике представлены рассказы молодых талантливых писателей (слева они все были перечислены, но их имена ей ничего не говорили), которые являются поклонниками Стивена Кинга, пишущие хоррор и мистику. Неординарная фантазия авторов погружает читателя в удивительные миры не то кошмарного бытия, не то странных сновидений, не то реальных событий. И не смотря на то, что некоторые истории полны бессмысленного ужаса и безвыходного фатализма, они, тем не менее, утверждают, что жизнь прекрасна и привлекательна. Полностью творчество этих авторов - Господи, ЭТО они называют творчеством - можно найти на сайте www.sking.org.ru.
Кстати, кто такой Стивен Кинг и почему ему поклоняются? И как ужас и фатализм могут быть жизнеутверждающими? - подумала Маша.
Она нашла это сборник рассказов на распродаже, и, почему-то купила его (всего то, за пять рублей, вроде и не деньги), хотя раньше никогда не интересовалась подобным чтивом. Первый же рассказ, название которого было вынесено в заглавие, вызвал отвращение, и читать дальше уже не хотелось.
Она отбросила книгу на диван. Её мысли перескочили на то, от чего она хотела отвлечься, читая эту книгу. Она стала думать о муже, о его странном поведении в последнее время, старательно отгоняя от себя мысль о том, что он, - тьфу, тьфу, - изменяет ей.
От размышлений её отвлекла дочь.
-Мама, смотри, что я нашла! - крикнула она, выскакивая из кухонной двери.
Маша смотрела на свою дочь, одетую в голубое платье с оборками, голубую панамку и голубые туфли, и - все еще недопонимая происходящее, хотя смутно подозревая, что произошло что-то, что она уже знает - раздраженно сказала:
-Рита, ну сколько раз я тебе говорила, не подбирай всякие выброшенные тряпки. Ну-ка, немедленно снимай это платье!
И только когда она стаскивала платье через голову дочери, все встало на свои места. Словно озарение, что осветило происходящее.
Муж с сыном ушли в поход на озеро.
Дочь откуда-то принесла одежду и обувь голубого цвета.
Они с дочерью в доме одни, а дверь со стороны кухни не закрыта.
И самое страшное, что это она уже прочитала. Только что прочитала в случайно купленной книге.
Маша почувствовала странную слабость в теле, словно сразу же смирилась со своей участью.
Все уже написано и прочитано.
Муж уже шагнул в воду озера, теперь пришел их черед. И как бы не спешил сын, он уже не успеет. Во всяком случае, именно в этот момент она поверила в прочитанное словоблудие молодого талантливого автора о том, что смерти не существует. Остается только надеяться, что следующее прочитанное произведение будет большим романом со счастливым концом и напишет его автор мелодрам. Когда Маша в расширившихся глазах дочери увидела отражение темной фигуры, она не сделала ни одной попытки к сопротивлению.