Аннотация: Рождение прекрасного и жестокого чудовища, положившее конец этой истории, но тем самым подразумевающее начало чего-то ужасного, чего-то, о чем и думать не хочется...
Не видевший не проговорится.
Обломанные земляные когти царапали его, выскальзывая из скрюченных лап деревьев, изуродованные шеи с гнойными позвонками и кожей, казалось, немо выли от голода.
Тропинка вела ровно вверх, туда, где стоял замок, где была вершина Грдым. С каждым шагом пространство темнело. Луна тускнела. Безымянный Человек шел до тех пор, пока луч заходящего солнца не высветил вдруг в плотной массе уже неразличимого воздуха образ пре-краснейшего создания на Земле. Ее алые глаза сверкнули на Человека. Он обрел в этот миг имя. Солнце село. Гюземр приник к стене, облобызал священный камень; его слеза оросила шерохо-ватые поверхности и щели. Его душа вылетела и исчезла за пределами этого мира, растворилась в мире замка.
Гюземр встал и двинулся обратно. Он ушел в далекие леса и метался от того, что не в си-лах был повернуть историю так,
как лучше.
Гюземр брел, опустив голову, и ему казалось, что сердце требует красоты, что внутрен-ний голос твердит: "Найди ее".
А алые очи прекраснейшей жгли мозг, как угли, его глаза крас-нели, он уставал. Он никогда не спал.
"Как бы хорошо было встретить Иисуса. Повесить бы его на самой высокой колокольне земли, а апостолов - на колокольнях поменьше, поймать бы всех святых и при всех, при всем народе отравить. Чтобы они сдохли не во славу, а просто так".
Он наступил на мышку, она запищала и обагрила черной струйкой молодую пахучую травку.
Прошло двести лет. Алые глаза прекраснейшего на этом свете черепа испепелили разум Гюземра. Он вылез из болота в святом лесу Ведьмы. Откусил левый мизинец, пососал его за-думчиво, прощупал языком кость, кровь, и, пожевав его, выплюнул в Ведьмину яму. И быстрым шагом направился в сторону Города.
Он отрывал женщинам головы и сдирал с них кожу, но вскоре бросал черепа.
Его сгорбленная фигура скакала по самым неосвещенным углам, тяжело и смрадно дыша в тени.
И через три дня пропала.
Через сто километров кто-то повредил железнодорожные пути, и поезд сорвался с двух-метровой насыпи. Все женщины лишились голов. На место происшествия собралось несколько тысяч голодных волков.
В следующие две недели в разных местах сходили с полотна дороги таким же образом еще тринадцать поездов. Среди волков выделялась одна особь, которая любила сердца, а ничего больше и не трогала. Огромные клыки оставляли глубокие царапины на ребрах.
Капли крови вели всегда в ближайший лес, а там терялись, иногда опять проявляясь. Они, как паутина, все сходились в один центр. В логово Зверя. И черепа каждую ночь отправлялись именно в Грдым. Но никто никогда не следовал по направлению паутины.
Не прошло и двухсот лет, как взошло солнце для всех. Его лучезарные росинки осушили мохнатую спину Гюземра, который, стоя на коленях, счищал бронзовую кожу с личины бывшей молодой девушки. Он выдавил ее прелестные глазные яблоки, выпотрошил внутренности, сре-зал хрящик носа. Ее звали Алгат. Но именно ее черты стали символом новой эры. С ее приходом в этот мир родилась мечта о другом устройстве жизни. О том, где возможно самоубийство. Где есть только красота и наслаждение. В новом мире мертвецы уходили в землю, под корни де-ревьев.
Гюземр составил пирамиду из черепов, а на вершину поставил Алгат. Но ничего не про-изошло. Скелет отсутствовал. Гюземр прыгнул на кромку стены и посмотрел вниз... На стене больше никого не было.
Из хвои под ивой показались кости, пожелтевшие и грязные.
Скелет вылез и на цыпочках подошел к куче черепов. Верхний пришелся в пору, тогда скелет встал на вершину груды голов, и вся кровавая слякоть потекла к его глазницам. Лучи садящегося светила осенили крестом де-вушку со смуглой кожей, завернутую в черные шелка вьющихся волос. Ее испуганные алые зрачки моргали и прищуривались.
Замок ожил. Из каждой щелочки вышло по кошке. И сразу же их руки и ноги вытянулись в одиннадцать раз.
Тагла открыла врата и мягкой девственной поступью вошла в родовой замок.
Внутри было тепло и сухо.
Тагла села писать заметки в пустую книгу. Она писала об истине, она писала о вере. О ненависти. О любви.
А в перерывах засматривалась на то, как скручивалась и раскручивалась кожа на ее ко-ленке, и чертила сакральные знаки на стенах белоснежными когтями.