Поляков Андрей Николаевич : другие произведения.

Три звезды

Георгий Победоносец, заколов змея, умер от жажды, ибо не было ни единой сущности вокруг, чтобы принести ему, израненному, воды напиться, а змею он не поверил, как всегда не верит святой в чудо, сотворенное не им.

В воде круги расходятся в разные стороны, даже если бросать камешки не прямо перпендикулярно поверхности, а просто кидать их подальше, чтобы улетело в такую даль, куда и рыбы не плавают. В размышлениях над природой вещей и о вещах в природе, можно не заметить, как из воды выйдет святой, сияющий чистой белизной на рассвете утреннего солнца. Он оглянется вокруг, увидит вас и позовет своих собратьев посмотреть на такое чудо природы, как желтый кролик, которым, по его мнению, вы являетесь. Но если бы я не сказал вам этого, вы бы никогда не узнали, что святые живут в воде, как рыбы и другие млекопитающие. Но живут они не только в лужах, на которые вы так часто смотрите, но и в реках и в морях и еще в снегу.

На окраине земли жил однажды желтый кролик, которого звали Зо, он был очень образованный, интеллигентный и приятный во всех отношениях, крольчихи увивались вокруг него, как стада пчел в огороде у того фермера, который так любил мед, но не умел правильно его выращивать. Однажды, проснувшись, как обычно в восемь часов утра, Зо обнаружил, что он в кромешной темноте, хотя в это время всегда что-нибудь да светило за окном. Его любимая крольчиха по имени Нефету лежала рядышком, похрапывая и подрагивая иногда зачем-то задними лапками, как будто нервничала немного. На улице было, хоть глаз выколи, темно, как в печи. Часы показывали восемь, сомнений быть не могло - что-то не так, что-то плохое случилось.

Зо прошлепал на кухню, поставил чайник, чтобы сделать немного чаю и выпить его с пряниками, которые так вдруг захотелось похрумкать. Его ушки стояли торчком, как всегда рано утром, хотя у всех его знакомых и друзей ушки по утрам как раз наоборот - лежали, как весла на воде в тихой заводи, ожидая неподвижного рыбака. У Зо стукнули разок зубы, потом стукнули два раза, и начали вдруг трещать, как трещотка. Его мягкая шерстка покрылась пупырышками, он поежился, хотя и не любил этого делать, так как ежи ему казались глупыми, в связи с чем он помнил одну правдивую историю, которая взбесила бы любого иголокожистого.

Чай был готов. На дворе было воскресенье, а по воскресеньям он обязательно писал всякие глупости в свой блокнотик. Так и в это воскресенье он решил поступить, совместив привычное с приятным, запивая второе к тому же сладким чаем с лимоном. Последняя запись гласила: Гела посмотрела на меня мельком, значит, моя жертва была принята скорее благосклонно, нежели отвергнута. Катрин снова не пришла именно в тот день, когда я так молился сильно и целенаправленно, словно мои молитвы раздражают ее. Крошка Аннет, как мне кажется, благословила меня, коснувшись слегка рукой в проходе, я на седьмом небе от счастья! Остальные божества, кажется, слишком заняты своими олимпийскими проблемами, чтобы обратить свое яркое и ослепительное внимание на такую ничтожную букашку, какой, несомненно, являюсь я. Он подумал несколько секунд, откинулся даже назад, при чем слегка скрипнул старый стул, как будто собирался развалиться в очередное мгновение. Зо вспоминал все главные события недели, стараясь ничего не упустить из внимания, больше всего ему мешала думать милая мордашка Аннет, которая вдруг стала для него дороже всех богов со всеми их милостями и ненавязчивой благостью. Он взял карандаш, отложив в сторону ручку, и стал рисовать ее, стараясь не изображать все дословно, а как бы пытаясь выкрутиться мелкими намеками и недомолвками, при этом оставляя все самое важное и главное и ничего не забывая. Каждая мелочь и деталь имели для него настолько важное значение, что без них обойтись можно было, лишь не начав и не задумав даже картины.

Икона была готова, Зо смотрел и не мог оторвать глаз от полотна белой разлинованной бумаги, исчерченной аккуратными худыми и местами изможденными линиями. Осталось сделать правильную надпись. Единственное, что подходило под такое изображение, было: Сегодня твой день, отныне и во веки веков. Кстати, прости раба твоего, ибо грешен. Аминь. От холода не спасал даже теплый махровый халат, чай тоже больше не грел, будучи акклиматизирован животом в соответствии со свойственной его телу температурой. Пряники уже не казались таким великолепным наслаждением, как некоторое мгновение назад, напротив, они резали и терли неприятно горло, от чего оно краснелось и воспалялось.

Зо повернул голову в сторону стекла и тут только заметил, что за ним уже давно наблюдают глаза неизвестного науке животного под названием коша, которая, впрочем, была не виновата, что стала шпионом, и в этом Зо убедился незамедлительно, - она была придавлена какой-то массой к стеклу со стороны абсолютно непроницаемой улицы. Ее лицо слегка напоминало некий иероглиф венгерского языка, общее значение которого заключалось в таких словах: Идущий по воде не спасет тебя, но опасайся его, и увидишь свет в конце туннеля лишь выплыв к дереву мечты, дабы могло пространство окраситься по твоему желанию, но по воле рока будет сие белый цвет. Это обстоятельство весьма поразило кролика, и он открыл ставни. Ничего не произошло. Перед ним высилась вниз стена черного снега, а впечатанная коша слабо вращала глазами, давая тем самым понять, что не испустила дух, как мог бы подумать кто-либо, а лишь заснула на самое короткое время; она никак не хотела выпадать из объятий черного снега, пришлось ее вытаскивать руками и частично отскабливать ножом, так как мороз, видимо, был сильный, и она примерзла основательно. Полудохлая коша, должен сразу заметить, не годна даже в суп, поэтому, не особо заботясь о качестве ее хвоста, Зо положил тушку в мусорный ящик.

Была зима, а зимой - это известно даже детям бездетных - может выпасть снег. Но что этим детям неизвестно, так это то, что его может выпасть очень сильно. Что и пришлось выяснить Зо в тот самый миг, когда он стоял перед прорвавшейся плотиной снега и не знал, что еще в мире изменилось настолько существенно. Он пошел в спальню, разбудил аккуратно Нефетук, стараясь не потревожить ее хрупкий сон. Посоветовавшись после маленькой драки, они пришли к выводу, что нужно копать, хотя каждый имел в виду разное: Нефетри хотела выйти на свежий воздух, если его, конечно, не занесло вместе со всем остальным; Зо же хотел найти разгадку древнего иероглифа, незапятнанные черты которого он так ловко угадал в складках розовой кожи бедного животного, покрытых густой оранжевой шерстью. Они начали копать, складывая весь снег в ведро и относя в ванну, где топили его способом, знакомым только им. Когда появилась возможность ползти вперед, Зо решился на это, не смотря на предостережения жены. Он копал и копал, редко оглядываясь назад, на всю свою прошлую жизнь, руки сами вели его.

Наконец он устал, сам он этого не осознавал, но верил Нефрету беспрекословно. Она посветила вглубь тоннеля фонариком и спросила тоном, подразумевающим ответ на поставленный вопрос: Ты чего выкопал? Что это за собор всех святых в Риме? Ты чего, обалдел? На что получила четкий ответ, как и хотела: Если хочешь, иди сама копай, а я потом буду смотреть на результаты твоего труда, может, труд сделает из тебя даже обезьяну, которая в следующей жизни слезет с ветки, откусит себе хвост и будет ходить на передних ногах. Сказав это, он отвернулся, а она полезла в пещеру, но стоило ей оказаться всеми четырьмя лапами на снегу, как почва зашипела под ней, закипела и осела до земли, а потом прорвалась в ад, водворяя на пути прошествия своего дикие нечеловеческие крики о помощи, которые были оставлены без внимания по понятным всем причинам. Зо не стал расстраиваться понапрасну, он уверил себя, что лучше это забыть, сделать вид, что ничего не произошло. Он снял дверь туалета и сделал мостик через образовавшийся колодец в бездну. Он полез дальше и стал рыть дальше.

Когда он упал в изнеможении на холодный пол пещеры, он почувствовал, что вырубил в середине просторного зала голову Аннет, и она смотрела на него голубыми глазами, моргая, как на солнце. Она, без всяких сомнений, звала его с собой, но он никак не мог представить себе, куда может его провести ледяная голова. Он закрыл глаза.

Белый снег, светящийся в лучах белого снега синеватыми блестками, такой пушистый, мягкий. Все тело прыгает в него, как в бассейн, проминается покров нетронутого снежного пуха, кристаллические каркасики щиплют шею и щеки, забираются в глаза и не тают. Рука ощущает эту режущую боль мороза, которая парализует все чувства в пальцах, мочки уха тянутся в стороны. Макет человека рожден в боли, он любит боль, хотя и боится ее, как всегда боятся всего самого святого. И ручьи льда несут эту кожу по волне сугробы вниз, в жилище сказочных существ, которые ждут своего повелителя, ибо их нет, но по его воле они будут. И режущие клинки кромсают его, чтобы заморозить, чтобы остался чистый разум, чтобы отпало все лишнее и надуманное. И открывается ему пустота, как будто он вышел в нее, хлопнув дверью на весь оставшийся мир. И он мечтает, и возникает перед ним луг с травой, горы вдали, солнце над головой, желтое, как лампа; красное солнце на горизонте востока и фиолетовое на западе. Посреди пейзажа течет река, рассекая долину напополам, оставляя левую часть белой снегом, а правую зеленой деревьями и травами. Существа, имя которым мюзы, летают повсюду. Их тело не имеет ног, но имеет хвост, пушистый, как у кошки. Они добрые и никого никогда не обижают, любят друг друга и всех остальных. На новый год все желающие собираются и летят в храм под горой, чтобы через три недели искренних молитв разродиться в своих кармашках на груди почкой святой радости материнства. Их жизнь проста и с тем невинна.

В блокноте отразились последние важные слова, и он захлопнулся.

Снег растаял, выбежали кролики на улицу, радуясь жизни и цвету ее, а потоки мутной жидкости вынесли на их обозрение мертвое синее тело Зо, который тоже улыбался, как полоумный и протягивал руки к истинному божеству, которое оживил.

Да простит Бог мои слова, даже если я в него не верю, а он знает об этом.