Аннотация: Сначала всё стало мутным, будто опустился густой осенний туман, и по коже пробежали мурашки. Эла подняла дрожащую и тяжёлую руку и опустила обратно на колено, не в силах перебороть слабость. Тяжело вздохнула и посмотрела на руку. Кровь больше не билась из глубокого укуса толчками, теперь она едва сочилась.
Утки скрылись за лесом. Прикреплённое лопастное колесо к водонапорной башне, служившее указателем или показателем силы ветра, или показывающее, что дом принадлежит, возможно, фермеру, крутилось, издавая ритмичный стук. Будто мальчишка прицепил к спицам велосипедного колеса карты и теперь активно крутил педали, привлекая к себе внимание: "Посторонитесь, эй, а ну брысь с дороги!"
Высокая деревянная лестница лежала в траве. Её поставили к водонапорной башне, но не успели закрепить, и, скорее всего, первый же шквалистый ветер повалил её. Падая, она задела и оборвала натянутую верёвку, прикреплённую одним концом к опорному столбу на крыльце, а вторым - к одинокому невысокому дереву.
Ветер пронёсся по полю и всколыхнул жёсткую августовскую траву. Жёлто-зелёные волны раскидывали брызги зрелых семян и пыли. С дороги поднялся песок и заклубился, образуя невысокие и слабые сухие воронки. Придорожная зелень, покрытая жёлтым налётом, клонилась к земле, и то тут, то там тянущемуся к солнечному свету вьюну приходилось бороться за возможность завиться как можно выше.
Над лесом сгущались тёмные, чёрно-синие тучи, угрожающе надвигаясь на поля. В стороне сверкнула молния, и почти сразу после этого раздался глухой гром. Ветер вновь окунулся в траву, на этот раз ныряя в неё с большей силой. Колесо на водонапорной башне закрутилось быстрее, застучало, застрекотало, теперь это были не спицы, а непрерывная игра на колотушке. Ветви дерева закачались сильнее, зашуршали, закланялись кому-то невидимому. Снова сверкнуло; громыхнуло ближе, более гулко, долго, словно звуковые волны набегали друг на друга, одна за одной.
- Мама не вернётся, - с обидой прошептал Вацлав.
- Помолчи, - раздражённо ответила Ветта.
Всё утро, весь день и остаток вечера до захода солнца младший брат капризничал, требовал, чтобы мама вернулась - немедленно, не желаля принимать тот факт, что она сказала ждать. Она постучит три раза, коротко и быстро. Чтобы не пропустить её возвращение, чтобы маме не пришлось стоять под дождём или лезть в окно - вдруг она упадёт? - Ветта сидела на мягком стуле в коридоре и ждала. От этого могла зависеть их с братом жизнь, жизнь мамы. Наверху или даже в гостиной, или на кухне они могут не услышать как она постучит. Тем более Ветте не первый - и, скорее всего, не последний - раз приходится ждать маму.
- Она не вернётся, - настойчиво и громко сказал Вацлав.
Он принёс сестре яблоко и сел рядом на маленький жёлтый стульчик, который когда-то сделал для него папа. Папа год назад ушёл и не вернулся, и Вацлав оставил стул в коридоре, заявив, что унесёт его в свою комнату тогда, когда Он вернётся. Под Ним подразумевался отец. В доме завелась традиция говорить именно так: "Он ушёл", "Он вернётся", "Я знаю, Он непременно вернётся", "Да, Вацлав" или "Нет, Вацлав, Он уже не вернётся".
Ветта вздохнула.
- Давай поиграем, - устало и раздражённо предложила она, опустив слово "заноза".
Вацлав повертелся на стуле и кивнул. Поболтав молча ногами, для порядка, запел: "Пасутся три лошадки, три пони на лугу, к тебе, мамуля, мама, я быстро прибегу, и у кукушки звонкой у речки я спрошу: скажи, кукушечка, сколько мне лет, угадай, кукушка, сколько мне лет". Ветта поёрзала, уговорив себя не кричать на брата, так как ей не нравилась эта глупая игра, но папа, то есть Он, любил играть в неё, пока Ветте не исполнилось одиннадцать и она не сказала, что это всё для малышни, а она взрослая. А через год Он ушёл и не вернулся.
- Ку-ку, ку-ку, - вяло пробормотала Ветта, тихо шикнула, пытаясь изобразить свист, - тебе шесть лет.
- Но ведь так нечестно! - Вацлав схватился за край стульчика и сжал его. - Ты должна была спеть про курочек, мы должны был посчитать их вместе, а потом кукушка...
Ветта не слушала его. Ей вспомнилось прошлое лето, кажется, такое же грозовое, жаркое, душное, пыльное, и колесо на башне вертелось не переставая. Ей хотелось застать момент, когда зацветут одуванчики, когда поле станет жёлтым, нарвать их и сплести венок. Мама, конечно, ругалась, но без злости, что она, Ветта, испачкается в соке, который не отстирывается, - горький и белый. А куда им, собственно, выходить? Иногда они с мамой наряжались в красивые платья, в такие моменты мама разрешала брать свою одежду, и они шли с вёдрами - у неё было маленькое и зелёное, пластмассовое - к колодцу, чтобы набрать воды. Вацлав смеялся над ними, сначала по-детски, с издёвкой, а потом бегал вокруг них и радовался, что тепло, всем радостно, никто не хмурится.
Вацлав несильно пнул Ветту по ноге и сердито посмотрел на неё.
Эла сидела на пыльной дороге и смотрела на дом. Ветер доносил до неё обрывки стука колеса, иногда звук казался громким, а иногда едва различимым. Она поёжилась и поправила ветровку, повязанную на талии. Лёгкая кремовая куртка пропиталась алым цветом, стала пятном, неприятным и липким.
Как и раньше, Эла ушла рано утром, ушла с паном Кнопчиным, чтобы найти еду, набрать ягод, что-нибудь разузнать. Хоть что-нибудь, так как изменений не было - пугающе давно.
Когда они торопились уйти из леса - Эла испугалась своих мыслей оставить "старого толстого дурака", не помогать ему, не тащить практически на себе - она не увидела, как на сером рукаве его рубашки расползается горячее красное пятно. Уже позже, когда мёртвые остались далеко позади, они вышли в поле и спрятались в высокой траве. Небо над ними было удивительно синим, как море из сказок. Эла смотрела на него, задрав голову и открыв рот, и тяжело дышала.
- Эла, - хрипло окликнул её пан Кнопчин, - у тебя кровь, вот тут.
Он показал пальцем на её правый бок. Эла посмотрела на мужчину, в его испуганные глаза. Он отдёрнул руку, будто перед ним сидел тяжело больной человек, заразный, которого ни в коем случае нельзя касаться.
Боли не было. Первое, о чём она подумала, было: "А как же дети? Вацлав же совсем маленький".
Пан Кнопчин первым издал последний вздох. Эла, пока он был жив, укрыла его своей курткой, пыталась остановить кровь, гладила его по седым неаккуратно подстриженным волосам. Пана Кнопчина никто не ждал дома, пани умерла от гриппа весной, и ни травы, ни таблетки не помогли выкарабкаться сильной духом женщине.
Мужчина моргнул, и глаза его уставились в одну точку, в синее небо. Эла вздохнула и погладила пана Кнопчина, наклонилась и поцеловала его в лоб. Её саму некому будет целовать и глаза закрывать тоже некому. Наверное, пройдёт примерно полчаса перед тем, как он встанет. Старость не будет больше в тягость, но и встретить его не с чем: только сейчас, поднимаясь и отряхиваясь, Эла обнаружила, что потеряла свой нож, и взамен забрала тот, что принадлежал умершему, и убила пана ещё раз, пока было не поздно.
Она сидела на дороге, скрестив ноги, и смотрела на дом.
- Милые мои, миленькие, маленькие мои.
Сначала всё стало мутным, будто опустился густой осенний туман, и по коже пробежали мурашки. Эла подняла дрожащую и тяжёлую руку и опустила обратно на колено, не в силах перебороть слабость. Тяжело вздохнула и посмотрела на руку. Кровь больше не билась из глубокого укуса густыми толчками, теперь она едва сочилась.
Туман рассеялся, уступив место иной иллюзии, не связанной ни со временем года, ни с приближающейся грозой. Не были причиной и первые тяжёлые капли. Тёмно-синие тучи, казалось, стали ещё более густыми, всё вокруг окрасилось в грязно-оранжевый цвет, неприятный и тяжёлый.
Где-то в лесу ходят мёртвые, рано или поздно они выйдут к дому, придут на стук колеса - почему его так и не сняли? - или на звук жизни, на звук бьющихся сердец, на топот маленьких ног на пыльной площадке у дома.
Голова закружилась, и всё сначала раздвоилось, потом растроилось, и множилось, и множилось, пока не стало грязно-радужного цвета, выглядело расплывчатым, словно сквозь осколок цветного стекла. Эла вглядывалась, пыталась узнать очертания дома, который уже не был единой картиной, он распался на множество частей, как в калейдоскопе. Она выставила ослабевшую руку в сторону, попыталась встать, но не удержалась и завалилась набок.
Если остаться здесь, дети непременно откроют дверь, ожидая увидеть маму, а встретят чудовище, мёртвую женщину, смотрящую на детей - на своих детей - тусклыми глазами, мутными, потухшими, бесцветными. Будет слишком поздно пытаться закрыть дверь и не впустить её в дом. Проскользнула, казалось, бессмыслица, ни с чем не связанная: "Дом, который построил Он". Эла не смогла понять смысла, не уловила ничего общего с собой.
Всё по-прежнему двоилось и троилось, части картинки в калейдоскопе скакали, вставали на другие места и плясали.
Пан Кнопчин не придёт к её детям, и она не должна идти к ним. Может быть, Он тоже приходил к дому, смотрел на него и мысленно прощался с любимыми, шептал: "Маленькие мои".
Эла, промучившись, поднялась и, шатаясь, посмотрела на дом, прислушалась к колесу. Что это за колесо? Она отвернулась от водонапорной башни и медленно побрела по дороге.
Вацлав, испугавшись грома и ярких молний, забежал в свою комнату и бухнулся на кровать. Спавший рыжий кот поднял голову, сонно прищурился и, поняв, что беспокоиться не о чем, свернулся и замурлыкал. Вацлав склонился над ним и уткнулся носом в мягкий бок.