Звонок Лилии разбудил меня в шесть. Вернее сказать, заставил наконец-то выползти из спальни: где-то с полчаса я просто валялась на постели. Плеснув в старую именную кружку вчерашний кофе, я села на софу у кухонного окна. Советские пружины жалобно пискнули, тонкая обивочная ткань издала надорванный скрип, а деревянные ножки предательски качнулись; давно нужно было отнести эту рухлядь на помойку, но денег на новую у меня совершенно не было. Что уж говорить о мебели, если порой приходилось неделями питаться самой дешёвой капустой. Вся надежда оставалась только на подкинутое Лилией предложение: побыть литературным негром её институтского преподавателя. Со слов Ли, он составлял то ли журнал, то ли газету о судьбах современных женщин. Мне надлежало выслушать рассказ одной девушки, записать его, "придавая некоторую художественную выразительность деталям, но ни в коем случае не добавляя лишних событии?". Короче говоря, облагородить её речь, чтобы профессор, пробежав глазами текст, отправил его в печать, не тратя времени на вычитку и редактуру. Не пыльная работёнка, да только малоприятная.
Сделав пару обжигающе-горьких глотков африканского напитка, я завернулась в шерстяной плед и уставилась на полупустынную московскую улицу, пытаясь скоротать время до приезда подруги. На серо-сизом горизонте пробивался рассвет. Слабые лучи февральского солнца проскальзывали в башню "Знамения", подсвечивая края зеленовато- синего, отполированного до блеска колокола. У кирпичных ворот церкви, на месте, где обычно стоят бедняки, лежал наш дворовый кот-хулиган Портос. Рыжий, толстый, он с видом барона растянулся на клетчатой тёмно-бордовой подушке. Распушив ободранный хвост, Портос наслаждался минутами воскресного покоя, пока его мучители - мальчишки из математического лицея - досматривали седьмой сон, нежась на мягких перинах.
Позвонили в дверь. Лиля, вся красная, запыхавшаяся, впорхнула в комнату за черновым альбомом.
--
Она подписала согласие? -- поинтересовалась я.
--
Да, -- ответила Ли, впихивая планшет в цветочный рюкзак.
Я наспех оделась, и мы спустились во двор. Тишина разлилась вокруг; Рижская эстакада, со стороны которой обычно доносился грохот тысячи колёс, лениво молчала. На ветвях нагих лип жались друг к другу озябшие голуби и воробьи, и даже иссиня-чёрные вороны, кружившие в поисках добычи, не проронили ни звука. Сев в старенький форд мустанг, мы двинулись к Садовому кольцу, пролетая по пути все светофоры; будто нарочно на каждом перекрёстке загорался зелёный свет. Густой утренний туман совершенно поглотил площадь Красных Ворот, и чёрная звезда, возвышающаяся над сталинской высоткой, скрылась за полупрозрачной белой мглой. Лилия повела руль влево, и американец помчал нас в сторону Курского вокзала. Серо-коричневый снег, лежавший на колее, отлетал от машины в разные стороны, напоминая в своём движении брызги весенней талой воды. Широкий тротуар, тянувшиеся вдоль всей улицы, являл собой неоспоримое доказательство тунеядства дворников: асфальт был безнадёжно погребён под толстым слоем льда; пешеходам, очевидно, приходилось использовать все свои гимнастические навыки, чтобы не растянуться пластом по земле. Не доезжая до Атриума несколько метров, мы свернули в Яковоапостольскии? переулок, где находилась мастерская платившего нам профессора. Утренний Басманный район являл собой сиротливое зрелище: ни одного человека на целый квартал, заполненные под завязку мусорные баки и снегодождевая масса, стекающая в открытый люк. Почему всё так плохо? Я подняла глаза к небу, ища ответ на извечный вопрос, но ничего, кроме хмурых туч и электрических проводов, тянувшихся от крыши к крыше, не удалось разглядеть.
--
Вон то окно, -- сказала Лилия, указывая рукой на угловую мансардную квартиру, -- пошли скорее, на улице лютый мороз.
Открыв тугую железную дверь, мы попали в тёмный и крайне тесный подъезд. Лифт, конечно же, не работал, поэтому первый лестничный пролёт нам пришлось преодолевать буквально на ощупь; дальше проще -- на клетку просачивался мутный свет из общедомовых оконец.
Когда я впервые увидела девушку, с которои? мне предстояло работать, то поразилась ее? кукольнои? красоте: мелко вьющиеся белокурые волосы длинои? до плеч, худощавое телосложение, тонкие длинные пальцы на миниатюрных запястьях, зеле?ные, нефритового оттенка, глаза, смотревшие с печальнои? безысходностью, переполнявшиеся какои?-то неизбывнои? тоскои?. На ней было надето какое-то несуразное тёмно-серое платье, разившее бедностью и отсутствием вкуса. Она протянула свою бледную хрупкую ручку в сторону дивана, приглашая нас сесть.
-- Есть какие-то вещи, о которых Вам не хотелось бы писать? -- спросила она.
Я смутилась. Лиля легонько пнула меня в бок.
--
Меня пригласили записать вашу историю, -- ответила я, -- что бы в неи? не содержалось, я выполню свою работу. Не беспокойтесь ни о чём.
--
Мы можем выпить по чашке чая или немного поговорить, -- предложила Лиля, -- дать Вам время, чтобы собраться с духом.
--
Благодарю, -- прощебетала девушка, -- но мне будет легче, если мы как можно скорее закончим.
Я достала блокнот, ручку и диктофон. Нажала на кнопку "start". Звенящая тишина. Тусклый свет лампы, скользивший по лицу блондинки. Мой выжидающий взгляд.
Наконец она заговорила:
-- Меня зовут Екатерина.
***
Меня зовут Екатерина. Родилась и выросла в Москве. Все? свое? детство провела с бабушкои? - родители сутками пропадали на работе. Мы виделись только по выходным и праздникам, но я абсолютно не чувствовала себя брошеннои? или одинокой.
Когда мне исполнилось пять, меня решили записать на балет. Вам может показаться, что оно всё здорово, интересно и красиво, но, говоря на чистоту, занятие это - сущии? ад. Каждый день я проводила по полтора часа у станка. Растяжения, боли в мышцах и суставах, бесконечные мозоли и трещины стали моими постоянными спутниками. Вдобавок не ладились отношения с девочками из группы; перед выпускным экзаменом одна сказала, что хореограф ждёт меня в тренерской, но стоило мне войти туда, как я услышала звук поворачивающегося в замке ключа. Паника, страх и стыд - всё смешалось в доме Облонских. В голове тысяча вопросов: "Что я им сделала?", "Как отреагирует мама?", "Накажут ли меня дома?". Секунда, и я с остервенением стучу по двери, что-то кричу изо всех сил, зову на помощь. Мне страшно, стены давят, я начинаю задыхаться. Ещё секунда, я падаю на колени, безудержно реву.
Если бы не девочка, различившая мой плач за закрытой дверью, то бог знает сколько бы мне ещё пришлось просидеть в той тёмной каморке. Моей спасительницей оказалась Анна - девочка из моей школы. Она принесла мне стакан воды, уговорила пойти к жюри, объяснить ситуацию и попросить перенести испытание. Я не хотела называть имя моей обидчицы, но комиссия поставила условие: либо я выдаю им хулиганку, либо могу забыть о месте в труппе. Аня вступилась за меня, но это, само собой разумеется, не помогло.
Так передо мной и закрылась дверь на балетную сцену. Меня не раз спрашивали, почему же я не рассказала, кто решился пойти на такое. Мой ответ крайне прост: не в моей натуре отвечать подлостью на подлость.
Вечером, когда весь этот ужас закончился, я и Аня пошли в парк. Мы сели под высокой рябиной и принялись болтать о всякой ерунде. Справа, в топкой низине, тихо журчал хрустальный ручей, медленно точивший старые камни, покрытые мхом. Кусты вереска, росшие подле кромки воды, упорно забирались наверх, к деревьям, но у самого подножия склона путь им преграждала прекрасная, цветущая сирень. Её изящные нежно-фиолетовые пятилистники источали аромат свежести, новой весны, разносившийся по всей округе. Воздух, пропитанный дурманом, усмирил мысли, а добродушная беседа с Аней вернула потерянное равновесие.
Неожиданно начался дождь. Холодная капля, упавшая на белый рукав моей блузки, мгновенно растеклась рубиново-красным пятном. Вторая, третья - ситуация повторилась. Я с ужасом посмотрела в спокойное лицо Ани, на платье которой тоже проступали ужасающие пятна.
--
Кровавый дождь! -- радостно воскликнула она.
--
Чего? -- дрожащим голосом спросила я.
Моя спутница откинула со лба волосы и с видом знатока выдала:
--
Всё дело в бабочках боярышницах, -- она указала пальцем на ветви рябины над нашими головами, -- вылупляясь из куколок, они выделяют несколько капель кроваво-красной жидкости, которые, подсыхая, долго сохраняются на листьях. При массовом размножении все листья дерева могут покрыться сухой "краской". Дождь просто смыл её.
--
Откуда ты всё это знаешь? -- удивилась я.
--
С подачи отца увлекаюсь лепидоптерологией.
--
Лепидо... Что?
Аня залилась звонким смехом.
--Так называется наука о бабочках!
Не успела она договорить, как сработал звуковой сигнал на моих наручных часах -- знак того, что пора возвращаться домой. Распрощавшись с ней, я брела по залитой фонарным светом набережной, томясь предстоящим объяснением с родителями. Что может быть хуже, чем читать разочарование в глазах своей матери?
На следующий день, в обед, Анна подсела ко мне в школьной столовой. Первым делом она справилась о моём самочувствии. Я соврала, что всё хорошо, и выжала из себя смутную улыбку. Уверена, она всё поняла; из жалости или, может, повинуясь порыву своего бесконечно доброго, по-детски наивного сердца, Аня пригласила меня к себе домой.
Она жила на Остоженке, когда застройщики ещё не превратили её в "золотую милю". Повсюду стояли дома с вековой историей: бывший доходный дом купца Филатова, трактир "Голубятня", считавшийся самым большим в Москве, палаты Киреевского, где работал знаменитый публицист, дом Соловьёвых, который пережил две революции, войну и немецкую бомбардировку; а вот постсоветскую демократию не смог -- слёг под натиском экскаваторов. И не он один. Печальная участь постигла большую часть построек -- машина капитализма не смогла пройти мимо лакомого куска земли в самом центре столицы.
Но тогда, в тот год, была ещё старая добрая Остоженка с филёнчатыми дверьми, с большими окнами и зелёными садами, разбитыми вблизи Кремля. Аня привела меня в деревянный особняк, принадлежавший её семье с начала 20 века, когда её прапрадед -- обрусевший немец -- купил этот дом и надворные постройки за астрономическую сумму. Во времена Советов двухэтажный особняк с двухъярусной террасой, бронзовыми люстрами и витиеватой лепниной на потолках превратили в многоквартирный дом, а бабушке Ани оставили три комнаты на втором этаже. И несмотря на все несчастья и перестройки, дом продолжал дышать купеческой удалью: просторные светлые комнаты, убранство которых составляла резная мебель ручной работы, производили интересное впечатление. Казалось, будто я нахожусь в музее, в котором можно дотронуться до экспонатов.
Аня напоила меня чаем с лимоном и принялась показывать свою коллекцию бабочек:
--
Коллекционирование насекомых зародилось давно, -- поясняла она, -- ещё в середине 18 века английские коллекционеры бабочек называли себя аурелианами от латинского слова "aureus" -- "золотой".
--
Почему именно "золотой"? -- уточнила я.
--
Это намёк на золотистую окраску некоторых куколок.
Остаток дня пролетел на одном дыхании -- мы говорили о разном, шутили и дурачились. Перед тем, как уходить, я всё же набралась смелости и спросила её:
--
Меньше недели осталось до лета, -- начала я издалека, -- ты ведь никуда не уезжаешь на каникулы?
Аня кротко улыбнулась.
--
Нет, -- отвела она, слегка качнув головой.
--
У меня день рождения третьего числа, -- продолжила я, -- может, мы... Ты хотела бы... Если, конечно, у тебя есть время...
--
Я с удовольствием приду, -- сказала Аня и потянулась ко мне, чтобы заключить в свои объятия.
Не помню дня, счастливее того. Я мчалась по улице, окрылённая чувством начинающейся дружбы, улыбалась во весь рот, не обращая внимания на каменные, подёрнутые ноткой удивления от моего сияющего вида лица случайных прохожих, и уже разрисовывала в своём воображении картины предстоящего праздника: моя квартира, украшенная пёстрыми гирляндами, огромный шоколадный торт со свечками, которые я изо всех сил постараюсь погасить за один выдох, нарядные гости, хлопающие мне, и моя новая подруга -- Аня -- подле меня. Вы, вероятно, будете удивлены, но всё произошло именно так, как я задумывала. Торт, гости, Аня -- всё шло по сценарию. Но даже обладая самым живым воображением, я не могла ни в одной из своих фантазий представить, что мне преподнесёт в качестве подарка Аня.
Когда мы остались наедине, она аккуратно достала из кармана маленький красный мешочек, в каких обычно дарят серебряные кольца.
--
Это крыло мёртвой головы, -- сказала она, -- её так называют из-за рисунка на груди, напоминающего человеческий череп.
И она протянула мне сверкающий кулон в форме бутылочки, закупоренной миниатюрной пробкой, в верхней части которой крепился шнурок.
--
В общем смысле, бражник символизирует стремление к лучшей жизни, -- продолжала Аня, -- мне кажется, это как раз о тебе.
В сентябре она перевелась в мой класс, и мы быстро стали не разлей вода: часами гуляли после школы, придумывали себе разные игры и занятия. Аня даже предложила встретить Новый год вместе, в её доме, но, увы, этого не произошло.
В конце ноября из городской управы пришло постановление, что их жильё должно быть снесено, так как морально устарело. Семье Ани предложили смешные деньги, на которые не купишь даже старенькую "Ниву". Судебная тяжба ничего не принесла, кроме, конечно, глубокого разочарования и чувства вопиющей несправедливости.
В сочельник умерла Аня. Её сбил серебристый Гелендваген, когда она шла в магазин за хлебом. Думаю, говорить о том, что водителя не поймали, нет необходимости -- его и не пытались ловить.
Похоронили на Химкинском кладбище.
Было больно жить.
***
Екатерина замолчала. От услышанного Лиля застыла, точно восковая фигура.
-- Почему Вы остановились? -- спросила я, -- Хотите сделать перерыв? -- Да, -- ответила она со вздохом, -- пожалуи?ста, пять минут.
Екатерина выпорхнула на балкон, а я отправилась курить на лестничную клетку. Зеле?ныи? старыи? подъезд, грязный, душный, производил еще? более удручающее впечатление, чем моя собеседница, силящаяся унять дрожь во время своего монолога. Я подошла к окну и обнаружила консервную "пепельницу" на подоконнике. "Смерть подруги детства -- невесёлое начало. Что ещё скрывается за этими нефритовыми глазами?" -- думалось мне. Хорошенькая девушка, пережившая ужасную личную драму -- я должна бы проникнуться к ней сочувствием. Но отчего-то жалости во мне не было. Не могу сказать, что сердце у меня каменное, отнюдь, просто нутром чуяла второе дно. Что-то в этой девушке было такое, чего она не договаривала; во всём: в её нарочито прямой осанке, выхолощенном повествовании и снобистском взгляде читалось странное противоречие с обликом бедной и стеснительной девочки, который она так старательно демонстрировала нам с Ли.
Когда я вернулась в комнату, все сидели по своим местам. Лилю, казалось, отпустило -- она задумчиво ела конфеты. Бледная, немного взволнованная Екатерина обратилась ко мне, чуть только завидела в дверях:
-- Можем продолжать?
***
Мне было 18, когда со мной? познакомился 25-летнии? Юрии?. Я, молодая, неопытная девчонка, влюбилась в него с первого взгляда, с первого слова, влюбилась до дрожи в коленках, до потери сознания! Помню, как часами изучала его страницу в соцсети, пыталась вычислить бывших девушек и сравнивала себя с ними, скачивала его любимую музыку, пробовала увлечься интересными для него вещами, но несмотря на все мои усилия, поговорить нам было не о чем. Юрии? и я были слишком разными людьми. Тогда я не понимала, насколько важно в мужчине искать не только любовника, но и друга, собеседника, партнёра, оттого, наверно, молчание в минуты нашего уединения ничуть меня не смущало.
Юра проявлял ко мне интерес, но не предпринимал никаких шагов для сближения. И я решила взять инициативу в свои руки. Купила два билета на концерт Ванессы Мои?, сказала ему, что моя подруга заболела, поэтому не сможет пойти, и пригласила Юрия "вместо" неё. Он согласился. Шоу было потрясающим: в электронной музыке, гремевшей на весь зал, улавливались знакомые классические мотивы, скрипачка, облаченная в золотое платье, плавно танцевала на сцене, завораживая своеи? грациеи?, плавностью движении?, а осветитель, менявшии? цвет и интенсивность лучеи?, всегда точно попадал в настроение. Я пришла в неописуемыи? восторг, однако на Юру увиденное произвело явно меньшее впечатление. Пока он провожал меня до дома, я пыталась завязать беседу, но безуспешно. Мои? спутник думал о чем-то своем.
Потом мы почти не виделись, ведь я попала в больницу с острым аппендицитом. Юрии? заходил ко мне пару раз, приносил до смешного банальные апельсины и эти отвратительные же?лтые цветы, которые появляются в Москве раньше других. Он рассказывал мне последние новости, нежно гладил по руке, обещал присматривать за мнои? после выписки.
Со временем я добилась своего -- мы стали парои?. Однако наши отношения ограничивались постелью. Тогда это меня вполне устраивало.
А потом настал Тот день. Знаете, Тот самый, который разделил мою жизнь на до и после. Мне только-только исполнилось 19. В университете шла сессия, последнии? экзамен был самым трудным. Его принимал Андреи? Николаевич - строгии? преподаватель, доктор философских наук, сдать которому представлялось почти невозможным. Помню, он дал мне четыре дополнительных вопроса - на все был дан правильныи? ответ.
После одногруппница пригласила меня сходить в клуб на Новом Арбате. Собралась почти что вся группа. Мы расселись по такси и двинулись в путь. Ночной город манил, звал, сулил море новых впечатлений. Брошенная в водоворот жизни, я танцевала до упаду, смеялась громко, от всей души, пробовала напитки с причудливыми названиями и сомнительным составом: "Блэндомет", "Опухоль мозга" и "Русско-японская война".
В конце концов остались только я, моя одногруппница и её парень. Под утро мы втроём поехали в ресторан на одной из башен сити, откуда открывался чудесный вид на утреннюю Москву. Облака висели так низко, что иногда заглатывали всю верхушку здания, полностью застилая собой обзор на город. Рассветные лучи, пронзая небесную твердь, окрашивали белоснежные тучки в нежно-розовые цвета. В том заведении мы встретили знаменитого акте?ра - А.А. Он был в ужасном состоянии: бил посуду, ругался благим матом, хамил официантам. Спустя некоторое время он заметил нас, подсел за наш стол и завязал разговор со мнои?. Он пил, плакал, рассказывал, как только что расстался со своеи? любимои? девушкои?. Читал стихи, просил утешить его, говорил, что не знает, каким образом жить дальше. Человек он очень харизматичныи? и обаятельныи?; разумеется, я прониклась к нему искренним сочувствием. А.А. начал расспрашивать меня о моеи? жизни, и, конечно же, мне захотелось произвести на него впечатление: я расписала свою жизнь самыми яркими красками, припомнила все?, в че?м имела хоть какои?-то успех. Больше всего ему понравился мои? рассказ о балетнои? студии:
-- Какое же прекрасное ты должна являть зрелище в пышнои? че?рнои? пачке, -- сказал он, предлагая мне очереднои? бокал вина.
Мы просидели вместе часа три, после чего засобирались домои?. А.А. жил неподале?ку, на Кутузовском проспекте. Он стал упрашивать меня пои?ти с ним, говорил, что ему очень плохо, грустно и тоскливо, что он не вынесет одиночества сеи?час, что ему как никогда необходима поддержка. Он так искусно давил на жалость, что я не смогла отказать. Мне казалось, что если мы видим этого акте?ра каждыи? день в телевизоре, он не может сделать со мнои? ничего плохого. Как же я ошибалась!
Когда мы вошли в его квартиру, первое, что он сделал, это закрыл дверь на ключ изнутри. Я начала нервничать, но не подала виду. А.А. предложил мне выпить виски, потом всё заволокло туманом. Не могу вспомнить, как вышло, что я разделась; сознание вернулось, когда он приказал мне встать на колени. Моя попытка одеться и уйти была жестоко пресечена; А.А. начал угрожать мне, кичиться своими связями, отчего я горько расплакалась. Всё закончилось тем, что он кинул мне свою футболку и потащил на кровать.
--
Я никогда не видел, как девушки доставляют удовольствие сами себе, -- сказал он, -- покажешь мне и сможешь уйти.
Это было так унизительно, что никакими словами нельзя передать то отвращение, какое мне пришлось испытать к самой себе. Я сделала всё, как он хотел, схватила свои вещи и выскочила в подъезд прямо в его футболке. Бежала со всех ног вниз, и, поняв, что никто не гонится за мной, кое-как натянула свою одежду. Вдруг осознала, что забыла на его тумбочке медальон, подаренный Аней, и, упав на ледяной пол, дала волю слезам.
Мне было необходимо человеческое тепло и понимание, поэтому я отправилась к Юрию. Его не оказалось дома. "Приеду к 9 утра, солнышко" -- обещал он по телефону. Я прождала до 12 и, утирая слёзы футболкой актёра, побрела к себе.
***
--
Несчастная девушка, -- причитала Ли всю дорогу домой, -- неужели тебе её совсем не жаль?
--
Нет, -- ответила я.
--
Почему же? -- воскликнула Лиля.
--
Сама рассуди: если отбросить все слёзы и забыть на секунду о том, что "мучителем" оказался довольно знаменитый человек, то в сухом остатке мы имеем дамочку, согласившуюся уединиться с мужчиной, которого знает всего несколько часов. Каким словом ты обычно называешь таких особ?
--
Но ведь он заставлял её против воли...
--
Почти уверена, что всё было по согласию, -- сказала я, -- с утра, когда он выставил её за дверь, она оскорбилась и решила раздуть скандал.
***
В небольшом кабинете профессора было холодно. В свете зелёной сталинской лампы он небрежно пробежал глазами мой текст, отбросил его и принялся рассматривать иллюстрации Ли.
Тик-так. Настенные часы показывают без десяти полдень. Я закинула ногу на ногу и принялась рассматривать дубовый стол профессора. Справа стоял полупустой органайзер, слева -- старинное пресс-папье, украшенное сверху фигуркой лебедя, широко расправившего бронзовые крылья. На краю пылилась целая кипа непроверенных курсовых и рефератов.
--
Я не отправлю это в печать, -- решил он.
--
Почему? -- удивилась я.
--
Не поймите меня неправильно, с Вашей стороны всё сделано замечательно, -- принялся успокаивать он, -- но сам материал очень неформатный. Совсем не то, что я ищу.
Я спросила, что мне тогда делать с этим текстом. Профессор сказал, что его не примут ни в одном журнале и посоветовал мне о нём забыть.
***
И я забыла об этой истории. Забыла о зелёных глазах нефритового оттенка, о "кровавом дожде", о тлеющих крыльях мёртвой головы, забытых на тумбочке артиста. Забыла и свою Лилю.
Шёл третий и последний месяц моего испытательного срока, когда редактор предложил мне взять интервью у актёра, со смутно знакомым именем - А.А.
--
Где-то слышала о нём что-то такое, -- сказала я, -- что-то странное... А может, читала в каком-нибудь журнале...
--
Какое это имеет значение? -- прервал мои мысли редактор, -- Тебе нужно всего лишь задать ему вопросы по бумажке! И лицо сделай поприветливее!
Я и А.А. встретились в неплохом ресторане на Остоженке. Он придержал дверь, помог мне снять пальто, сделал пару дежурных комплиментов. Держался, в целом, непринуждённо.
-- У Вас был довольно продолжительный перерыв в карьере. С чем это связано?
-- Это был довольный трудный период моей жизни. Я многое переосмыслял...
Тут он привстал, чтобы пододвинуть стул, и я вдруг обратила внимание на маленький талисман у него на шее: стеклянный кулон в форме бутылочки, внутри которой лежало чёрно-жёлтое крыло бабочки.
Мелко вьющиеся белокурые волосы, худощавое телосложение, тонкие длинные пальцы, глаза, смотревшие с печальной безысходностью -- прямо из воздуха выплывал призрачный силуэт. Забыв об издательстве, редакторе и вопросах, я вдруг сказала:
--
Интересный медальон.
--
Ах да, -- актёр тронул его указательным пальцем, -- спасибо. Представляете, буквально из ниоткуда он материализовался на моей тумбочке...