Дело это было в какой-то здешней деревне. У мужика баба занедужила. Ранее такая шустрая была, житья не давала деду. То принеси, это поставь... А вот легла и ни ест, ни пьет. Слова не вымолвит, совсем плоха стала.
- Ох, умирает моя старуха, - сквозь слезы говорил он куму, закусывая после стаканчика принесенной тем бормотухи, - и кто её эту Смерть выдумал на нашу голову. Кому она нужна? -
На бревнах за кузней сидели они, поминали еще живую женку деда и ругали никчемную смерть.
Во всю разошлись, а здесь одна старушенция в разговор их вмешалась, с покоса видно шла, с косою была.
- Вы чегой-то деды разоряетесь? Смерть, говорите, для вас никчемная? А вот сяду тутошки, и с места не встану - вот то-то вы запоете!
У стариков от этого представления даже бутыль из пальцев выронилась. Но они и не забеспокоились - кому она пустая нужна. Здесь такое дело - впервые со смертью гутарить приходиться! Не струхнули кумовья. Парой поперли на старушенцию. И такая она и растакая.
- Да что ты в жизни понимаешь, дуреха?..- вразумляют они старуху, - ну и сиди здесь, никчемная, раз сама захотела! Пшли, кум, домой...
А на утро наступило благолепие.
Бабке Ефросинье наскучило умирать, и попросила она вдруг молочка, потом, пожевала горбушку и покряхтев, слезла с полатей. Мужик смотрит на неё не нарадуется - ожила бабка! В кузню пошел.
Бабуля выглянула в окошечко резное - во дворе благодать. Солнышко светит, пахнет сиренью (весна, значит). Куры расхаживают, квохчут, петух горластый кур червячком угощает, по сторонам посматривает и на бабку глянул, зорко так - не наровит ли коварная его за хвост ухватить. Кто её хворую знает, чего-то там у неё на уме, еще захочет куриного бульончика с него - первого горлана на селе! Да, наверное, не знает, что у бабки сейчас на душе тишь и радость, зачем такого красавца на суп?
Поковыляла бабка по двору свою Милку проведать. В хлеву душисто пахло свежей травкой - давеча Ерофей накосил у сельмага.
Пошлепала своей старческой ладошкой по загривку кормилицы - та благодарно крутанула на неё своим круглым глазом, дунула на бабку из мокрых ноздрей теплом и продолжила хрупать свежей травкой. Известное дело, доброе слово и кошке приятно!
Потом взяла яичко и пошла себе к печи яичницу делать. Да, видно, приустала - никак яйцо не разбить!
Ну что попусту деда с кузни звать? Бросила яйцо в кипяток - на электричестве согрела, чтобы печку понапрасну не растапливать. Через пяток минут остудила под студеной водой, села за стол, на хлеб маслица намазала и щелк по яичку ложечкой - и скорлупа...не раскололась.
Взяла нож и шмякнула, но умеренно, чтобы брызги не полетели. Как каменное. Приударила посильнее - пока время то шло, она уже совсем оклемалась и в силу вошла. И опять ничего.
- Кто же это умудрился каменное яйцо под курицу положить? - задумалась хозяйка, - да еще и в навозе так натурально вымазать? От проказники, Малофеевых ребятня!
Сходила и взяла из под куры другое, настоящее яйцо, варить не стала, можно и так выпить, посолить черняшку покруче и закусить свеженькое.
Но и это не бьется, зараза! Бабка уж разошлась, лупит по яйцу почем зря. Тут дед подошел, посмотрел на этакую чехарду, вздохнул.
- Ты чего, Фроська балуешь? - спрашивает, - силы много? Вон дрова поколи! Волос-то длинный, поди? С умом надо. - наставительно так он ей - ну не ругаться же ему со старой?
Взял яичко и легонечко чайной ложечкой - тюк... Яичко и ...не раскололось. Шлепнул яйцо посильнее, потом ударил увесистым ножом, и спрашивает её:
-Ты где каменных яиц набрала, дуреха?
-Да Малофеевы, - отвечает она ему, - видать, под Пеструшку подсунули, их ребятня - кому еще?
Сходили вместе в курятник. Там же перепробовали все яйца - не разбить, какие-то бронебойные все как один.
- Нет, Фрося, - задумался дед, - здесь что-то не то.
А квохтание во дворе все усиливалось. Уж настоящий Содом! Поспешили во двор - уж не хорёк ли?
Петух воевал с червяком, с тем, видно, который он давеча курам предлагал - джентельмен хреновый.
Червяк, верно, какой-то крутой попался - бывают такие, попадаются. Рыбачили, вестимо. Выползками называются. Ну чисто змеи, только не кусаются.
Куры-то и не справились с ним. Петух за дело взялся. Справно оно у него вначале пошло. Долбанул клювом пару раз и в сторону отошел - готово, мол, кушай! Куры подскочили на угощение - нет, ни отколупить не кусочка, ни проглотить.
Вот петух и напал на выползка. Крылья распушил, клювом бьёт, лапой терзает - ну чисто Змий Горыныч, счас потроха полетят - ан нет! Целехонький червячок, выворачивается и петуха хвостом хлестнуть наровит. Смехота! Вообще!
- Нет, - опять о чем-то задумался дед, - это не спроста.
Взял косу и пошел со двора, мимо петуха опозоренного. Тот сидел в тенечке, нахохленный, позор переживал, сердешный.
Вот подошел он к сельмагу, это к тому, что сейчас Мега называется. Посмотрел по сторонам - народу не видать. Косу пощупал - остра! Примерился, махнул по высокой траве у забора, где погуще. Трава легла.
Ага! Легла! И пошел дед махать косой, да так ловко получалось - что твоя сенокосилка! Прошел рядок, вернулся на исходное место, глядь - не ладно дело. Нагнулся, рукой пощупал - что за чертовщина! Нет скошенного, нет сена. Срезанная трава уж корни пустила! Да местами уже и срослась со свежей стерней. Забросил он косу на плечо и домой пошкандыбал.
Думу думает,по сторонам посматривает, соображает.
Домой пришел, первым делом в амбар, зерна взял пястку, бросил в ступку и давай толочь.
Аж согрелся. Высыпал смолотое на стол - ан нет смолотого, зерна целехоньки! Вот здесь деда настоящий пот и прошиб!
- Это что же получается, и муки не сделать теперь? А коровка как? Сено кончится, а дальше? Травы не накосить, яйца не сварить, хряка не заколоть? Ох уж эта благость - похуже смерти, пожалуй, будет.
К полудню решил старушенцию с косой навестить. Зашел за кузню, а там на припеке баба в белой рубахе сидит, на солнышке греется. На деда вниманья никакого.
- Слышь, - начал дед разговор, - ты, часом, не сомлеешь? Жара то какая сегодня!
Та так неторопливо отвечает, - а что мне сдеется, бессмертна я, как и ты теперя. Вот греюсь. Жирок нагуливаю. Посмотри, какая я ладная стала, уже моей худобы не видно, - и повела плечом. Глянул дед - и впрямь, девка совсем ничего стала, ну, как бабка в свои молодые, грешные годы.
- Это, слышь, молочка не хошь? - снова завел разговор Ерофей, - Ты посмотри какое Милка молоко дает! А если ей травки свежей подкинуть, она знаешь сколь молока выдать сможет?
- Ай! Не люблю я скоромное, да и без работы на полноту меня тянет, трудоголик я по научному.
- Вот, вот, - оживился дед, - я и говорю, поработать немного не помещало бы. Трава там, зерно, да хряк у свата растолстел через чур...
- Ты что мне, дедуля, мозги компосируешь? - вскинулась молодуха, - никого - значит никого. Может отпуск у меня. По трудовому законодательству.
- Для поправления здоровья и внешнего вида трудящихся,- добавила она, разглядывая свои уже не последней худобы, совсем справные белые ноги, и чуть приподняла свой саван - пусть загорают, мол.
Ну, что с бабой разговаривать, плюнул дед. Ты ей слово - она тебе сто! И пошел домой. Вначале ходко, а потом все медленнее - не ладно получается. На крыльцо взошел совсем задумчивый. Ох-хо-хо.
Бабка в кухне сидит пригорюнившись - хотела пирогов напечь, да булочек. Мука есть, молоко тож, а как без яйцев-то? Не бьются проклятые.
- Ладно, - говорит ей дед, - давай яйца. Клади в миску. Счас принесу разбитые.
И потопал назад, за кузню. Симка(Меня Симерамидой можете называть, - в ту ночь заявила она дедам), развалилась все в той же позиции, как бы удар солнечный не хватил деваху. Во, как заголилась бесстыжая! А орудие ейное сбоку притулилось. Так...
Дедуля умерил шаг и тихонько приблизился к нему. Шажек за шажком - вот он уже и рядом с Косой. Блестит та, аж ослепляет. То ли бликом солнца, то ли отблеском Славы своей Смертоностной. Руки Ерофея трясутся, а когда подсунул миску под Косу, то дрогнула рука посильнее и что-то легонько - треньк! Вздрогнул и дед, в миску посмотрел - а все яйца побиты. Да так ровнехонько! Аккурат по середине. Девица-то будто и не чует. Загорает себе, млеет на солнышке.
На цыпочках отошел дед и поспешил к бабке, отнес ей яйца - пусть печет на здоровье. И направился к куму, побеседовать, поднабраться ума разума.
- Что яйца? Бери масштабнее, - стучал кулаком по столу кум, аж стаканы гремели, - случилась глобальная катастрофа, ничто теперь не мрет. Не мы и не тля. Болезни, правда, сходят на нет - не по зубам мы микробам. Вот организм их и вышвыривает. Бабка твоя вьюном заходила. Но с пищей дела плохи - что есть будем кроме меда? Муки не бесконечные запасы.
- Вот то-то и оно, - соглашался дед,- злой смерти нет, но и жизнь не добра становится. Нет, нету без зла добра.
И порешили старики идти с поклоном к красотке. Да, уже красотке. Похорошела Сима без постоянного зло действия, расцвела.
Улыбка загадочная, глаза с поволокой, голос с глубинкой, выцветший на солнце саван в обтяжечку на тугих формах. А талия - закачаешся!
- Что, молодцы, пожаловали? - молвит, - поухаживать, небось? Я не против - приударяйте! - и потупилась будто.
- Да нет, мы больше о погоде побалакать, - застеснялись деды, - вот, говорят, на горных курортах загар просто волшебный получается. Жаль, мы с кумом плохо транспорт переносим, а ты как? Не хотела бы к разным тирольцам в горы наведаться?
- Ну так как я могу, не свободна я. Сижу тут с вами.
- Да кто тебя держит, голуба ты наша? - вскочили деды, - езжай себе! Вот только сильно в наших краях не балуй.
- То-то, старче, - сказала им с торжеством Семирамида, - по другому забубнили! Эх, короток у меня отпуск был, но и на том спасибо, ухожоры! Бувайте!
Взглянула она еще раз на светлый мир - кругом тишь и благодать. В хлеву тренькала струя молока, вечерело. Встала, взяла свою Косу. Выпрямилась. Вместо румянца на лице бледность появилась. Безмятежная небесная синева глаз сменилась синевой смертоностной стали. Взмахнула она Косой - Эээх! - и исчезла, только листва с клена осыпалась. Враз! Вот ведь дела!
Так закончилось короткое пленение Разлучительницы, как говорили в древности на востоке, любящих сердец и Разрушительницы приятных собраний.