КНИГИ ИЛУГЕ

ДЖУНГАР

Книга 1. Обитель духа.

" Тот, кто побеждает в шести битвах из десяти, следует правилам звезд. Тот, кто побеждает в семи битвах из десяти, следует правилам солнца. Тот, кто побеждает в восьми битвах из десяти, следует правилам луны. Тот же, кто побеждает в десяти битвах из десяти - искуснейший из полководцев, но может зайти слишком далеко".

Сунь Цзы.

Пролог

В хрониках Шан сказано: этот мир случился оттого, что обезьяна стала пускать мыльные пузыри. Произошло это так: выйдя к Желтой Реке напиться, обезьяна увидела, как бог судьбы Синьмэ сидит у воды и забавляется, пуская мыльные пузыри над ее поверхностью. Улучив момент, когда бог отвернулся, обезьяна схватила тростинку и с силой дунула в нее. Оттуда вылетела целая гроздь мыльных пузырей. Оплодотворенные слюной бога, оставшейся на кончике тростинки, они превратились в миры. С тех пор, подобно грозди винограда, эти миры продолжают витать в Великой Пустоте Шу, тесно прижатые друг к другу, и в каждом из них отражается то, что происходит в других. Но воля Синьмэ такова, что происходит это в них разновременно или немного иначе, - подобно тому, как искажаются черты лица на всякой выпуклой поверхности. Отсюда и проистекает дар людей, умеющих предсказывать будущее: они могут заглядывать за границу других миров, в которых все, что происходит здесь, уже случилось. Однако, при толковании вещих снов человеку сведущему всегда следует помнить, что каждый из этих, так похожих на наш, миров - другой. Оттого подобные откровения чаще всего неясны и бесплодны. Потому не следует воспринимать всерьез слова пророчества, которые взволновали чернь на площади Шамдо в базарный день. Женщина, распространявшая эти вредные слухи, была допрошена незамедлительно. Ее непричастность к заговору доказана под пыткой. Пророчество же ее, в котором мне поступило соизволение разобраться, гласило, что зеленоглазый варвар с севера покорит весь мир, и Срединная империя падет к его ногам, подобно червивому плоду. Исходя из своих ничтожных магических возможностей, я нижайше уверяю Господина Шафрана в том, что безумная женщина видела в своих откровениях не этот, но другой мир. Мир, в котором это уже случилось пятьсот лет назад. Или еще случится.

Из донесения Сюй Ши, придворного гадателя, императору в год 1354 от начала правления императора Кайгэ. Месяц Кленов, восьмой день.

Резолюция Первого Министра: за малозначимостью на доклад не представлять.

Год 1359 от начала правления императора Кайгэ, третий день месяца Сливы

Донесение начальника караула наместнику провинции Западный Гхор

Выражая нижайшее почтение Хранителю Шафрановой печати, докладываю: сегодня при осмотре каравана, прибывшего через перевал с запада, был схвачен подозрительный человек. При нем обнаружено 5 камней величиною с орех, именуемых опалами. На вопрос об их происхождении человек отвечал, что такие камни добывают в горах северные варвары из горного племени лханнов, и меняют их ургашским торговцам на зерно, виноград и фиги. Обмен держится в большой тайне, так как подобная торговля для Ургаха безмерно выгодна. Человек же этот после примененных к нему мер убеждения весьма покладист и утверждает, что знает, где именно лханны прячут свои сокровища. Прошу Вас распорядиться насчет него и конфискованных у него ценностей.

Резолюция начальника провинции Западный Гхор: освободить и доставить для допроса.

Год 1359 от начала правления императора Кайгэ. Месяц Хризантем, семнадцатый день.

Наместник провинции Западный Гхор - Первому Министру.

Доклад о состоянии дел в провинциях.

Следуя высочайшему повелению, мы внимательно следим за происходящим на севере. Последние гадания явственно указывают, что северное направление входит в долгий и неблагоприятный для него период И ( разобщенность), а потому военную угрозу для наших земель следует считать преувеличенной. Эти люди ( если их возможно называть людьми, подобно жителям Срединной ) грубы, тупы, неотесанны и совершенно не имеют представления о дисциплине. Они не знают величайших достижений цивилизации, - счета и письма, живут в странных складных домах и не брезгуют сырым мясом, которое, напротив, считается у них деликатесом. Поклоняясь деревянным божкам, они намазывают им голову бараньим жиром в качестве приношений. Большинство из них так бедны, что им приходится наниматься в рабство к более богатым соплеменникам. Они часто ведут между собой войны с большими потерями с обеих сторон, однако не имеют представления о регулярных маневрах и военных сооружениях. Их единственным воинским достоинством является отличные навыки управления лошадьми, их единственным богатством - стада полудиких животных, которые по качеству мяса и шкур значительно уступают равнинным.

Всего варварских племен двенадцать, из них самыми сильными считаются джунгары. К прискорбию, их хан отверг наши дары и принял наших посланников весьма сдержанно. В связи с этим мы были вынуждены изменить свои первоначальные планы и использовать иные возможности для проведения желаемой Вами политики. Однако успех в этом деле, тем не менее, достигнут. Благодаря скрытому маневру с нашей стороны, намечавшийся военный союз под предводительством джунгаров развалился. В настоящее время девять из двенадцати степных племен охвачены войной. Камнем преткновения послужило нападение племени ичелугов на маленькое горное племя лханнов, искусно спланированное с нашей помощью. Выполняя свою часть уговора, ичелуги продали нам на границе всех захваченных пленных. Остальная добыча столь ничтожна, что не заслуживает упоминания. Пользуясь случаем, нижайше просим Вас оповестить , будут ли какие-то указания насчет дальнейшей судьбы пленных? По нашему скромному разумению, всех их следует уничтожить вместе с иными свидетельствами.

Резолюция Первого Министра : утверждаю.

Глава 1. Властелин степей

Осень 1371 года от начала правления

императора Кайгэ по куаньлинскому календарю,

Месяц Кленов

В полдень пошел снег. Прилетел вместе с северным ветром, высекая из глаз невольные слезы, - такой же жесткий, колючий, всепроникающий . Небо быстро потемнело, длинные рваные клочья облаков превратились в мутно-серые реки, а потом в сплошной, - от края до края, - небесный поток, уносящий прочь последние остатки тепла.

Илуге вместе с десятком других пастухов находился на летнем выпасе, по ту сторону Горган-Ох. Весной стада племени перегоняли по еще крепкому льду реки в пойму, и вместе с ними кочевали к северу. Места здесь считались безопасными: за кромкой долины тянулись на двадцать конных переходов каменистые безводные пустоши, северная граница Великой Степи. Потому военные дозоры оставались на берегу реки, а дальше пастухи следовали за стадами налегке, имея при себе одно кнутовище и небольшой запас сухой еды. Да еще ургух, - плащ из дубленой овечьей шкуры, который легко можно было свернуть и приладить на спину мохноногим лошадкам.

Десятник пастухов, кривоногий Менге, поднял к небу обветренное рябое лицо и поскреб пятерней подбородок:

- Ы-ы-х...Рано в этом году. Если сейчас к дому откочуем, скотина тощей останется, жира не нагуляет. Зимой, как собаки, кости грызть станем .

Сгрудившиеся вокруг пастухи молчали. Прав Менге, сейчас уйти - навлечь недовольство хозяев. Но и оставаться при стаде, - без теплой одежды, на промозглом ветру, - никому не хотелось.

- Замерзнем же, хозяин, - проблеял из-за чужих спин узкоплечий Хэ, потирая покрасневшие пальцы. Раб был из южных земель, он и в жару-то постоянно дрожал и кутался, а теперь и вовсе выглядел жалко: губы побелели, кожа приобрела странный серовато-землистый оттенок.

- Невелик ущерб, если и подохнешь! - рыкнул на него Менге, - Работник из тебя - что скакун из тарбагана. Вот вернемся, скажу хозяину, чтоб продал кхонгам на рудники, если ты немедля же свою вонючую пасть не закроешь!.

- Может, разделимся? - предложил Торган, молодой пастух из свободных.

Менге зыркнул на него исподлобья, но промолчал: в этого и палкой рвения не вколотишь. Он по весне привел в юрту жену. Надо думать, только и мечтает по возвращении распустить ей пояс.

Старик пожевал губы, обежал взглядом полные надежды лица. Он уже привык к тому, что на летний выпас к нему отдают рабов, - большей частью из тех, кто попал во временное рабство из-за долгов или по бедности. Стремясь побыстрее отработать долг, они изо всех сил старались быть расторопными и послушными помощниками. Такие не сбегут. Да и куда бежать? К соседям? В рабство еще более тяжкое, если не на верную смерть?

- Ладно, - решился Менге, еще раз взглянув на хмурое небо. - Разделимся. Те, кто пойдут вперед, отдадут свои ургухи. Эва! - резко осек он жалобный ропот, - Кто замерзнуть боится - пускай остаются тут, с нами. Веселее будет.

Он хищно ощерился, глядя, как пастухи виновато отводят глаза и переминаются с ноги на ногу. Помолчав, добавил:

- И пускай заберут сосунков: молодняк по такой погоде держать тут нечего, померзнут.

- Эй, а как мы в одних безрукавках добираться будем? - в ужасе закричал Хэ.

Взгляд Менге сделался прямо-таки ощутимо неприятным, узкие глаза полузакрылись, а рука красноречиво легла на кнутовище:

- Глупый раб всегда сам скажет то, за что его высекут, - процедил он, и Хэ обеспокоенно втянул голову в плечи, - как бы не оставили.

Раздвигая пастухов, вперед протиснулся Эсыг , напарник Менге. Его сивые нечесаные волосы были до сих пор заплетены в воинские косицы, хоть Эсыг уже и утратил это право, оставшись в последнем набеге без левой ступни.

- Ладно, Менге, пускай едут, - прогудел он, как из бочки. - Оставим еще пару кнутов, да больше и не надо, продержимся.

Все, затаив дыхание, уставились на старого воина : как бы не спугнуть неожиданную удачу! Один Тургх нетерпеливо приплясывал на месте. Этот рослый парень с хитроватыми глазами и копной курчавых волос всегда лез в заводилы, хоть и без особого толку. Он был прижитком, - тем, кого мать прижила от чужака. То не считалось каким-то особым позором, поскольку его мать, хоть и бедна, а юрте своей была хозяйка. Но для юношей с чистой кровью все же находилось занятие получше, чем топтаться на дальнем выпасе с калеками и рабами. Впрочем, Турх, похоже, от этого не страдал. Как и от избытка скромности.

- Эсыг дело говорит! - выкрикнул он, не удержавшись, - Тут уж дело для настоящих мужчин! А слабаки пущай вертаются - под женскими-то юбками оно завсегда теплей!

- Тому петуху, что громче кукарекает, первому и в котел попасть, - хмыкнул Менге, - Вот и поглядим, что из тебя за мужчина. Остаешься ты, и..... и ты, - Менге нарочито медленно оглядел замерших пастухов, заскорузлый палец описал полукруг и ткнул, конечно, в Илуге.

Остальные украдкой выдохнули, пряча проступающее на лицах облегчение. Никого бы не обрадовала такая участь, - почти до самого дня Йом Тыгыз болтаться по промерзшей степи, а потом гнать в ледяную шугу упирающееся стадо. Только у Тургха было счастливое лицо нашедшего казну. Дурак человек, такой из одного пустого хвастовства сам себя высечет.

Илуге на выбор Менге только коротко кивнул. По его узкому, горбоносому, так отличному от остальных лицу давно было сложно определить, что он на самом деле думает. Илуге носил на теле достаточно отметин, чтобы теперь при любых обстоятельствах сохранять это вот равнодушное выражение. Которое вполне могло бы сойти за покорность, если бы не какая-то пугающая сосредоточенность в холодных, светло-зеленых, как у волка, глазах.

Он был слишком высок, слишком беловолос. Среди низкорослых, смуглых косхов Илуге с детства выглядел наотличку. А ко всему этому быть рабом - значит притягивать беды, что одинокое дерево в грозу. Хотя ему-то как раз не было никакого повода торопиться. Даже глупый суслик - и тот по своей воле в силок не полезет. А он - человек. Говорят, человек становится рабом потому, что чем-то прогневил Вечно Синее Небо, и следует терпеливо ждать, когда духи перестанут гневаться. Чем же он виноват? И чем виновата Янира? Она же была совсем крохой, когда их, как баранов, ичелуги гнали прочь от разграбленного становища... Потом пленных разделили, и всех, кроме десятка детей, не способных перенести дорогу, угнали куда-то на юг. Больше никого из соплеменников они не видели.

У ичелугов жизнь была несладкой. Илуге по любому поводу сильно секли, он даже носил кангу, но смиреннее от этого не становился. Потому от него были рады избавиться и продавали дешево : кому нужна собака, кусающая руку, что ее кормит? . Да только Хораг, нынешний хозяин Илуге, знал, что делал, когда покупал лханнского волчонка вместе с сестрой. Когда бьют тебя, это можно стерпеть. Можно умереть, иногда так даже лучше. Чужой же болью, чужой жизнью смиряют самых непокорных. Янире тогда очень повезло. Девочку заприметила борган-гэгэ, мать вождя, и Хорагу ничего не оставалось делать, как отдать ее в услужение. Борган-гэгэ была вздорной и грозной старухой, и от ее служанок все держались на почтительном расстоянии. Теперь за жизнь сестры можно было не опасаться - если, конечно, не уронит старухе на колени котел с кипятком. Но с этого момента Илуге, хоть и продолжал втайне мечтать о побеге, оказался связан прочнее самых крепких пут. С годами боль и ярость утихли, только иногда, будто старые рубцы на спине, в сердце что-то начинало ныть глухо и тревожно.

Хораг отдал Илуге к Менге подпаском в ту же весну. Работа была по большей части грязная и тяжелая, - как раз из тех, на которые ссылают за провинность. Но было в ней одно-единственное преимущество, которое в глазах Илуге делало ее сносной. Менге, - то ли привыкнув за долгие годы ко всякому, то ли из природного чувства справедливости, - никому не потакал, но ни на ком и не отыгрывался. Да и вину свою на других спихнуть не норовил. Скажем, прошлый год, когда он, Илуге и еще двое пастухов слишком сгрудили стадо при перегоне, и под ярким весенним солнцем лед на Горган-Ох проломился...Илуге тогда попытался было выгородить старика ( не сдюжит же!) , взять вину на себя. Но Менге только зыркнул на него исподлобья, отодвинул плечом, и вышел к позорному столбу, под плети, - первым....

Однако с тех пор, - Илуге чувствовал это, - старик ему зла не желает. Оставил при себе - пусть, злым языкам работы меньше. Пара-тройка злорадных взглядов, брошенных на него уходящими пастухами, только подтверждала это. Пусть.

Илуге поежился, плотнее запахиваясь в ургух. Кроме ургуха, у Менге еще была небольшая войлочная скатка, которую в случае сильной метели можно превратить в навес. Да и это разве от чего спасет? Все равно что пятерней лысину прикрывать... А только все лучше, чем возвращаться.

Он со скрытой тревогой следил за поспешными сборами. Менге вместе с Торганом отбирали самых маленьких ягнят и телят из жалобно мычащего и блеющего стада. Для того, чтобы гнать несмышленышей и кормить их в пути, пришлось отобрать и большинство стельных телок. Наконец, под вопли животных и людские окрики отобранная отара двинулась к реке и медленно потянулась на юг, подгоняемая все усиливающейся непогодой.

Менге, перегнувшись через луку седла, неторопливо сплюнул вслед уходящим:

- Несладко придется и им. На броде через Горган-Ох мальков придется перевозить на руках, вымокнут... Но если они мне потеряют хоть одного ягненка.....

- Нам тоже тут не медом намазано, - буркнул Эсыг, искоса поглядывая на небо, продолжающееся плеваться хрупкими ледяными комочками. - Завтра надо будет откочевать ближе к сопкам, они прикрывают от ветра. Да там можно и разжиться чем-нибудь...

Запас еды, которую брали с собой пастухи, состоял из высушенных полосок вяленой козлятины , муки из поджаренного ячменя и чжан - прессованных высушенных листьев горного кустарника. К этому иной раз разрешалось набрать и молока, из которого тут же, сами, сбивали масло и делали хурху - лепешки из сухого творога, или айран. Забой скота, вверенного пастухам хозяевами-скотоводами, карался смертью. За каждую потерянную или павшую голову следовало суровое наказание : увеличение срока отработки долга, или - для рабов, - битье палками. Хораг, хозяин Илуге, владел, не менее чем четвертью пасущихся стад. Случись что, Илуге лучше и не возвращаться....

- Эй, Илуге! - Тургх замахал рукой, - Сюда!

Менге отдал юношам свою скатку. Сейчас Тургх пытался растянуть войлок на колышках, чтобы защищал хотя бы от ветра и снежной крупы, которая уже вовсю набивалась за ворот и отвороты сапог. Совместными усилиями они установили навес, настолько крохотный, что еле смогли там поместиться.

Эсыг запалил костер. В такую погоду глупо было бы пытаться отойти, - стадо сбилось в плотный ком, подставив ветру лохматые бока с космами длинной грубой шерсти. В поисках крох тепла многие коровы и овцы уже стояли вплотную друг к другу, шумно дыша и складывая друг на друга печальные, терпеливые морды. Менге достал из мешка кожаный походный бурдюк, перелил в него воды из меха, и сунул в разгорающийся огонь нагревательные камни.

Тургх и Илуге выбрали место посуше, - там, где снежная поземка еще не превратилась, смешавшись с землей, в ледяную вязкую жижу, - и протянули над костром замерзающие пальцы. Какое-то время молчали, согреваясь, покачивая головами, сосредоточенно вбирая мгновения тепла.

- Да, давненько такого не было, - словно соглашаясь с ними, протянул Менге, - Почитай, пятнадцать лет хожу со скотом, а чтобы раньше, чем наступит месяц йом - не помню. Бывало, в это время займутся дожди, - тоже не сладко, особенно когда дня три без продыху поливает.... Степь развезет, всюду лужи, под ногами чавкает, молодняк увязает, мерзнет.... Залезешь в войлоки, а снизу тоже подтекает, и мокро, и холодно - тьфу! И с места нельзя двинуться, пока не прояснит.... А вот чтобы так, сразу, снегом завалило - не помню. У кхонгов, - дальше на восток, такое случается, на ихних взгорьях. Ну так то выше гораздо, там уже и Крох-Ог начало берет.... А у нас - нет. Плохая то примета. Ранняя будет зима, и суровая, помяните мое слово. Одна ранняя зима - к беде, две - к вареной лебеде, а как три прийтить - тут и войне быть....

- Давай без своих вечных присказок, Менге, - оборвал Эсыг. - Нынче времена мирные. Десять зим, поди, не воюем. Джунгары только шалят, скот уворовывают, ну да это несерьезно, это у них мальки щеголяют. Кхонги тоже затихли, из своих каменных нор носа не кажут. И на юге, слышал я, свара между уварами и койцагами тоже закончилась вроде вничью...

- А из-за чего бились-то? - встрял Тургх.

- А пес их разберет, - сплюнул Эсыг, - Началось все с той старой истории с ичелугами, а потом пошло-поехало... Слышал я, последний раз из-за бабы свара у них вышла. Тьфу, песий народ и есть! Из-за одной бабы воинов на корм волкам двенадцать зим отправляли. А теперь затихли, обескровели. Ждут, пока ихние бабы новых нарожают.

- А ойраты, наши восточные соседи?

- Вот им-то кхонги и надавали по зубам в последний раз, - хохотнул Эсыг, - Из ойрата воин, что из крота - куница! Они ходить в набег не привыкли. Окраинное племя, одно слово. Это не то как нам : только успевай озираться! Подняли они на войлоках юнца говорливого, а тот и надумал кхонгские серебряные рудники разграбить. Знаете же, небось, что кхонги в своих горах норы роют, а в тех норах серебряные жилы текут. А уж как куют кхонгские кузнецы - глаз не оторвешь, хоть воину побрякушками тешиться и не пристало. Однако кхонги - они ведь не только побрякушки ковать горазды. Были бы более воинственными - давно бы нас под себя подмяли. А так - живут себе, только уж ты к ним не суйся. Вот и ойраты, как сунулись - так и высунулись. Правда, юнца своего обратно по частям принесли.

- А тэрэиты?

- А что тэрэиты? Тэрэиты тоже. Разбили мегрелов, взяли в плен ихнего вождя. Теперь, вроде как, вместе управляют. Только какой там вместе, когда один у другого кинжал за спиной держит...Но все же мир.

- Не мир это, - проворчал Менге, - А затишье перед бурей.

На его лице, освещенном огнем костра, резко обозначились все морщины, и теперь оно казалось вырезанным из коры какого-то диковинного красноватого дерева.

- Тысячу зим идет раздор в степях, - покачал головой Эсыг, - Сто племен, сто вождей, сто распрей. И все - на руку куаньлинам, этим церемонным слизнякам. Пока сквозь ущелья Трех Драконов рекой утекают рабы, а взамен - никчемные побрякушки, да клинки, чтоб верней убивать друг друга . Пройдет зима, две - и все начнется заново: война за чужой скот и чужих женщин, месть за убитых... Все начнется снова....

Илуге опустил глаза, чтобы не выдать блеснувший в них недобрый огонек. Кому, как не ему, знать, что такое война и что она с собой приносит? Может, у ичелугов и были причины напасть. А только ему все равно. Он отомстит каждому из них - когда-нибудь...

- А куаньлины могут напасть? - спросил Тургх, - Эрулен рассказывал, у них огромное, специально обученное войско, и разные приспособления для войны

- А зачем? - горько усмехнулся Эсыг, - Зачем им тратить силы, сынок? Мы, степняки, для них - что собака, охотящаяся за собственным хвостом: пока она вертится, можно зайти в юрту и все вынести.

- Но ведь многие понимают, как оно на самом деле, - осторожно сказал Илуге. Обычно он предпочитал помалкивать - себе дороже. Но за долгие годы, что они провели бок о бок, Илуге заслужил от обоих стариков если не уважение, то хотя бы некоторую симпатию. Ему дозволяли слушать. А иногда и говорить.

- Понимают. И что с того?

- Почему же не найдется того, кто объединит все племена и не создаст единое племя? Если всех вместе собрать - большое выйдет войско, и куаньлинам не устоять!

- Это только с глупого языка слетает легко, - отмахнулся Эсыг, - Где найти такого вождя, который не выставит вперед свой род и свое племя, на зависть и злобу другим? Который собьет в одно стадо и джунгаров, и ичелугов, и охоритов, и всех прочих? Примирит все вековые обиды? Заставит все шальные головы забыть о соблазне ограбить соседа или умыкнуть чужую невесту, - а сколько раз из-за этого начинали кровавые распри?

- А что же шаманы не вмешаются? - выспрашивал Тургх. - Что же не вмешаются духи предков, которые все видят и все знают?

Менге неторопливо, с оттяжкой отвесил юнцу подзатыльник.

- Ты, сопляк, такие вещи к ночи не поминай. А то понавыползет поглазеть на тебя....

- Глянь-ка, Менге. Вода согрелась, - Эсыг сунул палец в бурдюк и облизал его, - Айда, подставляй!

У каждого имелся крепко сшитый кожаный мешочек для еды. Если плеснуть на сушеное мясо немного горячей воды, через какое-то время, размокшим, оно становится даже вкусным. А если залить листья чжан, наболтать туда жареной муки, добавить соли и масла, - получится сытное горячее варево, с которым можно попытаться уснуть. Менге раздал всем из висевшего у седла бурдюка масла с последнего раза, столько, сколько смог зачерпнуть пальцем. Негусто, но и того было за радость. Илуге почувствовал, как его внутренности наполняются теплом.

- А теперь вон отсюда! - рыкнул Эсыг, - Скотина, если кто подойдет близко, такой шум поднимет, что никаких часовых. А мы-таки посидим еще чуток, а то от нашего храпа у вас, юнцы, перепонки лопнут!

- Как же , лопнут! - ворчал Тургх, пытаясь одновременно влезть в ургух и заползти под войлок, - Просто у Эсыга есть чего покрепче листьев чжан, да делиться не хочет.

- Нам какое дело, - Илуге дал увальню умоститься, и начал укладываться тоже: один ургух наземь, вторым укрыться, прижаться вплотную к боку Тургха. Ноги, оттаявшие было у костра, вновь начали мерзнуть. А, войлоки Менге для него коротковаты. Придется, ети их, ноги подвертывать......

***

Янира отбросила за спину мешавшую ей медную косу и выпрямилась. Не без труда. Борган-гэгэ являлась женщиной во всех смыслах внушительной и массировать ей ноги было занятием не их простых. Старуха возлежала на груде подушек в своем шатре, и блаженно шевелила большими пальцами ног, на которых, как у мужчин, росли короткие жесткие седые волоски. Сама борган-гэгэ занималась выщипыванием собственных бровей, которые без этой процедуры были бы достойны всяческого внимания. На почтенной даме был надет расшитый фиолетовыми цветами роскошный куаньлинский халат, - подарок сына, в нескольких местах не слишком красиво заляпанный жиром. Борган-гэгэ выдрала у себя еще один толстый седой волос, дернулась и ворчливо заверещала:

- Что ты меня щипаешь еле-еле, лентяйка! Давай, шевелись.

- Я стараюсь, борган-гэгэ, - послушно сказала Янира, усиливая нажим. Ее пальцы ныли. Она незаметно покосилась на откинутый полог юрты: тени стали длинными, а это значит, скоро принесут ужин. После ужина у старухи всегда улучшалось настроение.

- Ну и времена нынче настали, - разглагольствовала старуха, - Нынче рабы стали вровень с господами, не бьет их никто. А ведь совсем недавно, до войны с джунгарами, бывало, за малейший проступок плетьми драли до крови. А как еще, если такие, как ты, только и норовят побездельничать. Вот верну тебя обратно твоему хозяину, скажу : забирай свой подарок, никчемная оказалась девчонка, ничего не умеет....

- Это через пять-то зим? - усмехнулась Янира, - Право, борган-гэгэ, хозяин Хораг будет рад получить меня обратно. За меня взрослую сейчас дадут куда больше!

- Дура девка, - фыркнула старуха, - Нашла чем гордиться! Продадут задорого, и будешь чьей-нибудь подстилкой. Недолго. Или у тебя уже зачесалось промеж ног? Ну так я тебе быстро....

- Вовсе нет, - оборвала ее Янира, улыбаясь, - Мне и здесь хорошо. Да только меня, бедную, каждый ясный день обвиняют во всех мыслимых грехах. Как тут не подумать, что любой удел лучше, чем незаслуженно терпеть обиды...

- На обиженных воду возят, - старуха, наконец, поняла, что ее дразнят, и разулыбалась, - Вот если б тебя за эти пять зим хоть раз высекли, - тогда другое дело. Да больно я мягка. Совсем расклеилась после смерти нойона Галзут-Шира. А то, бывало, он мне поручал командовать и воинами, доводилось...

- Не сомневаюсь, что у вас это отлично получалось, - хмыкнула Янира, - То-то весь Совет Племени до сих пор обходит вашу юрту за десять шагов...

- Да эти сопляки на моей памяти еще с голым задом бегали, - выпятила губу борган-гэгэ - Что я, не знаю, что у них на Совете происходит? Сядут, напыжатся, будто думу умную думают, а сами глазами зырк-зырк: как бы побольше для себя отхватить! Еще хорошо бы просто за свое добро радели. Это, хоть и зазорно, а простительно. Да только больше всего, простит Небо, задницами своими меряются: кто впереди кого сел, да кто перед кем не так шапку заломил. Вот в чем дни свои проводят, мне ли не знать! Насмотрелась!

- Разве может такое быть? Конечно же, мудрые вожди заботятся лишь о нашем общем процветании, - благочестиво косясь на хозяйку, сказала Янира.

- О твоем процветании забочусь я, и, - ох! - по-моему, я слишком щедра! Ну кто еще, скажи, потчует рабынь с барского стола?

- Тот, кто боится, что их отравят, - насмешливо бросила Янира.

Подбородок борган-гэгэ дернулся : стрела попала в цель.

- Ах ты, неблагодарная негодяйка, - завопила она, запуская в Яниру шелковой подушкой, - Я придумала эту сказку, чтобы посадить тебя, безродную замарашку, за свой знатный стол, а ты еще и дерзишь?

- О, разве я о вас, борган-гэгэ? - защищалась Янира. Ее глаза, густо-синие, как горная горечавка, смеялись, - Да мне бы и в голову не пришло....

- Госпожа Хотачи, - полог шатра дернулся. Показалась голова второй постельной служанки, Муйлы, - соблаговолите ужинать?

- Соблаговолю, - барственно махнула пухлой, унизанной перстнями рукой госпожа Хотачи, и Муйла , скинув кожаные башмачки без задников, внесла в шатер уставленный явствами поднос.

В душе борган-гэгэ привязанность к девушке явно боролась со страхом. Отпустив Муйлу, она даже протянула руку к куску баранины, но владевшая ей столько лет мания не желала выпускать ее из рук: пальцы борган-гэгэ скрючились, а потом сжались в кулак.

- Ешь, - приказала она Янире.

Решив, что на сегодня хватит испытывать терпение хозяйки, Янира принялась за обе щеки уписывать вареную баранину, жареных на вертеле уларов и вкуснейшие сырные лепешки, не переставая расхваливать искусство повара и щедрость борган-гэгэ. Наконец, голод в старухе пересилил подозрительность, и она протянула руку, как обычно, выхватив кусок, который уже взяла было Янира.

" Я бы ее пожалела, если б могла, - подумала девушка, - В конце концов, ее муж , сын и еще боги знают сколько родственников были отравлены. Но мне от этого не легче. А лучше б я ее хотя бы ненавидела..."

После ужина борган-гэгэ, вытерев о подушки жирные руки, подобрела и пожелала послушать, как Янира играет на куаньлинской цитре: у девочки с детства неплохо получалось, и теперь она действительно могла гордиться собой. Нежные, щемяще чистые звуки расползались в вечернем воздухе, унося за собой, поднимаясь выше, к начинающему темнеть небу, - там, за пределами шатра.....

- Мой сын опять собрался жениться, - неожиданно сказала госпожа Хотачи, задумчиво глядя, как в маленькой жаровне мерцают принесенные Муйлой угольки, - Мало ему трех жен. Надеется, что женитьба обеспечит ему мир с кхонгами.

- А разве не так происходит ? - мягко спросила Янира.

- Что ты знаешь об этом, девочка, - невесело засмеялась борган-гэгэ, - Думаешь, мы, дочери вождей, особенно отличаемся от таких, как вы? Да нас точно так же продают ради своей выгоды, - но только отцы и братья, а это куда обидней. И за свою жизнь я видела, как клятвы за брачным столом нарушаются раньше, чем жениха разует невеста!

- Но ведь племя уже десять лет живет в мире... - нерешительно пробормотала Янира. Она часто вела такие разговоры с хозяйкой и хорошо знала, когда нужно промолчать, а когда - сказать что-нибудь, поддерживая беседу.

- Как будто в этом такая заслуга моего сына, - неожиданно горько скривилась старуха, - Нас, косхов, просто до поры до времени не принимают в расчет. Мы зажаты между могущественными соседями, словно мышь в когтях орха. Тот, кто пойдет на нас, - кхонги ли, джунгары, ойраты или увары с койцагами, - тут же должен ожидать, что на него нападут остальные. А сами мы вряд ли сможем защитить себя. Последняя война нас вконец обескровила, воинов нет, одни рабы да кони, - все равно что жирный беспечный тарбаган под носом у голодной лисицы. Рано или поздно кто-то наплюет на благоразумие.... Надо было бы нам перенять джунгарский обычай Крова и Крови, - о нем во времена моей молодости еще вспоминали....

- А что это за обычай такой? - рискнула полюбопытствовать Янира. К ее облегчению, глаза хозяйки затуманились, как бывало, когда борган-гэгэ ударялась в воспоминания:

- Э-э, да где тебе знать....Джунгары не всегда владели таким большим богатством. И не всегда слыли такими могущественными, - издалека начала старуха, - Говорят, что раньше это было маленькое племя на краю Великой Степи, оттесненное туда более удачливыми соседями. Как мы теперь. Но джунгары всегда были не в пример воинственнее. У них случались, и теперь случаются драки между собой со смертельным исходом, и никто не несет наказания. А такие вещи не способствуют увеличению численности воинов. Мальчик у них не считается мужчиной, пока не убьет кого-нибудь в поединке, или не пригонит табун ворованных коней. Это тебе не в теплой юрте байки травить, многие гибнут по собственной глупости и по недостатку опыта. Вот они и завели себе обычай принимать чужаков, да и не спрашивать, зачем, мол, пожаловали. Чужак, коли пришел, обращался к вождю с ритуальной просьбой Крова и Крови, то есть обещался за кров над головой пролить кровь за народ и земли джунгаров. А вождь назначал чужакам испытание. А уж прошел его - любой чужак, хоть раб, хоть убийца, - принимался в племя. Правда, испытание было, как правило, очень суровым...Так или иначе, а к джунгарам утекли буйные головы со всей степи. И через какое-то время застонала степь под копытами джунгарских коней....

Госпожа Хотачи осеклась и замолчала. Молчала и Янира, стараясь ничем не показать, что ее заинтересовала эта неожиданная откровенность. Наконец, борган-гэгэ пошевелилась, блеснула красным камнем в кольце.

- Я буду почивать. Оставь меня... Нет, не оставляй. Ляг у порога. Завтра я намереваюсь посетить моего сына перед тем, как состоится ежегодный Обряд Посвящения. Встанешь до рассвета и сделаешь все необходимые приготовления, чтобы к полудню мы могли выехать с должным почетом. И, пожалуй, я хочу переговорить с шаманом Тэмчи, этим старым хорьком.....

Янира дождалась, пока стихнет ее бормотание, довольно быстро перешедшее в размеренный храп. Девушка лежала в темноте, и жизнь неожиданно показалась ей невыносимой, быстрые слезы побежали из раскрытых глаз, беззвучно скатываясь за уши.

" Илуге! - мысленно закричала Янира, - Где же ты, Илугее-е-е!"

***

Несчастье - это то, что случается неожиданно. А если то, что происходит, ожидаешь, это не несчастье, это просто такова воля Вечно Синего Неба. И воля эта совершенно необязательно направлена на твое ничтожное благо.

Ничего хорошего от ближайшего будущего Илуге не ожидал. Кое-как переночевав ( ему пришлось хуже всех, к рассвету ноги заледенели так, что пришлось долго прыгать, чтобы, наконец, почувствовать онемевшие пальцы), они отогнали стадо под защиту сопок, ближе к реке. На это ушел весь день, - а днем к мелкому колючему снегу прибавился дождь, и под копытами коней ощутимо захлюпало. Вонь и вопли перегоняемых животных, покрасневшие на холоде носы и пальцы, промокшие сапоги, - это только малая часть из той действительности, которая была сейчас для них единственной. Мысль о том, что кто-то сейчас может оказаться в теплой сухой юрте, взять кусок жирного вареного мяса из пленительно булькающего котла казалась такой далекой, что даже не пробуждала зависти.

Зато ближе к вечеру стало, пожалуй, получше. Сыпавшаяся с неба гадость иссякла, оставив, правда, грозно висящие фиолетово-серые тучи. Ветер стих, и хотя Менге, глядя на небо, тревожно цокал языком, Илуге радовался - стало значительно теплей, почти даже терпимо. Ко всему они разбили лагерь с подветренной стороны сопки, - там, где сухие южные ветры выели ее пологий бок, обнажив красноватые сланцевые плиты, из которых состоят все окрестные горы. Как раз под такой нависшей плитой оказалось достаточно места для того, чтобы растянуть изрядно намокшие войлоки и развести костер. Скоро к запаху дыма прибавилась едкая вонь сохнущей шерсти, - но Илуге жадно ловил ноздрями этот запах: он предвещал какую-то надежду на то, что эта ночь будет лучше, чем предыдущая. С хворостом для костра, правда, было жидковато. Удалось нарубить только немного сырой и мелкой ивы-чозении да корявого тамариска, - деревьев поблизости не было. На сегодня им хватит, но завтра придется потрудиться, если они захотят здесь остаться. А они захотят, Илуге в этом не сомневался.

Ночь прошла спокойно и даже с некоторым намеком на удобство. Проснувшись поутру, люди изрядно повеселели и выглядели посвежевшими. Илуге и самому сегодня, казалось, все по плечу. Однако погода к такому радужному настроению не располагала: тучи продолжали ходить вокруг, глухо порыкивая и взблескивая зарницами на горизонте. Оседлав лошадей, они за день вдоль и поперек излазили небольшую долину. Менге хотел знать все : где растет трава, а где камни, чьи следы встретятся на пути. И вроде бы , как он сам сказал, не впервой ему бывать именно здесь, а только дотошнее старика, наверное, на свете не рождалось. Илуге провел день вместе с Тургхом, который мастер был других передразнивать, и уж передразнивать Менге у него получалось до того уморительно, что у Илуге даже бока от смеха свело. Правда, по совести сказать, хорошее для скота место. Вода близко, - значит, трава сочней и не жухнет дольше, а от снега и ветра сопки хоть слегка прикрывают. Знает Менге свое дело, что сказать. Вернувшись, они обнаружили, что и старики даром времени не теряли: одна из тех абсолютно одинаковых, бесформенных куч камней, мимо которых сегодня они проезжали, оказалась тайным пастушьим схроном, какой, как знал Илуге, иногда оставляли до будущих времен. В схроне был запас дров и два войлока - большое подспорье для них.

Этот вечер запомнился Илуге, - безветренный, относительно теплый. Войлоки подсохли. Правда, хвороста, - и того, что из тайника, и того, что они вчетвером собрали в округе, - еле-еле должно было хватить до рассвета. Но сейчас, наевшись горячей сытной болтанки, натянув на сучья сапоги для просушки и завернув босые ноги в теплые, щекочущие войлоки, - сейчас жизнь казалась не просто сносной, - она казалась замечательной. Тем более что Эсыг разошелся не на шутку и ударился в воспоминания о своих первых походах. А это обоим молокососам, каковыми и были Илуге с Тургхом, было куда как интересно послушать.

Илуге и раньше с удовольствием слушал старого воина, но оказия вот так весь вечер просидеть у костра, жадно ловя каждое слово, выпадала редко. Ведь что такое компания в два десятка людей. Обязательно кто-то то перебьет, то не в жилу заржет, то под дурацкими вопросами всю соль похоронит. А в этой особенной доверительной тишине, перемежаемой только дальними вздохами жующих свою жвачку животных, каждое слово прямо в душу западает. Перед глазами встают картины отгремевших боев, воинской удали и чести. По рассказам Эсыга так и выходило: вся степь полнилась героями-ашурами, которым непременно покровительствовали могущественные духи-покровители. Вот, например, у косхов нет лучше покровителя, чем Молочный Жеребец. Увидеть во сне лошадь - к удаче. А если сон приснится в канун важного дня, - еще и знамение. У джунгаров - степной волк, у ичелугов - журавль, у баяутов - рыба налим, за что окрестные племена их частенько так и величают - налимы. Но эти истории, - Илуге знал их все, - для дурачков, которые рты разевают. А когда останутся у костра два-три самых стойких, Эсыг посмотрит остро и расскажет совсем другую историю. После которой те, прочие, ребячьими сказками кажутся. Илуге всегда дожидался до самого конца. И сейчас эту историю, - он знал это, - Эсыг рассказывает , скорее , для него.

- Это было, когда ты еще не родился, а я еще ходил к бабам на двух ногах, - заводил старый воин, плутовато ухмыляясь и показывая довольно-таки большую щель между крепкими белыми зубами. - Пошли мы тогда, значится, на кхонгов. Как сейчас, аккурат перед Йом Тыгыз дело было. Погода - дрянь. Началось-то все с топора. Да, да, с топора. Хороший, скажу я вам, был топор. Кхонги в своих горах железо добывают, кузнецы они хорошие, а вот воины у них - так себе, безо всякого огоньку. Приехали они на торг, и привезли, значит, тот топор. Ну, торг как происходит: разложили на шкурах свои товары в два ряда, смотрят, цену набивают, языками цокают. Погода - дрянь, говорю, дождь за шиворот поливает, мечи на глазах ржой покрываются. А я смотрю - лежит топор. Рукоять из берцовой кости, выглажено по руке отменно, с первого взгляда видать. Железо черно-синее, в прожилках, такое только небесные камни дают. Священного железа топор. Обоюдное лезвие в локоть длины, прорезное, с дивным орнаментом. Вскинешь, размахнешься - и поет топор, ей-ей поет! За такой топор не то что красную девку - лучшего коня отдать не грех! "Сколько?" - спрашиваю. Ну, тот кривоногий паскудник и ломит цену несусветную, видит, что глаза разгорелись. Десять кобылиц, говорит, и глаза жмурит. Мне и трети той цены не наскрести, да только азарт взял, - сколько, думаю, сторгую. А торговаться-то я мастер, и предмет торга достойный. Так , навроде не поесть из котла, дак хоть понюхать. Торгуемся с ражем, ногами топчем, шапки наземь скидываем. Уперся, морда кротовья, и ни чуточки не скинет. Ну, наш военный вождь тогдашний, Сэчен, и подойди посмотреть. Посмотрел, подкинул пару раз, вижу, - как легла его рука в рукоять, так и прилипла. " Пять, говорит, коней, и дочь мою в жены". А дочка у нашего вождя, стоит сказать, была не слишком красавица. Кто из вас не знает рябую Илдару? Вот-вот, она и есть. Тогда еще молодая была, еще можно было позариться...ежели в темноте, да сразу не испугаться! А только кхонг и бровью не повел. " Десять коней" - говорит, - " А жена мне не надобна." Поторговались еще для виду, да только смотрю, у нашего Сэчена глаз кровью набух - мало того, что такой топор упустили, дак еще и смеяться, теперь, поди будут : мол, Сэчен свою дочку уж и торгом за топор замуж отдать не может. Так и увезли кхонги свой топор, да только отъехать-то толком не успели, как поднял нас Сэчен и говорит: облапошили нас, говорит, все как есть сторговали. Несправедливый, мол, торг был. А ведь, надо сказать, многие из нас тогда за кхонгские чудные мечи, да топоры, да копья разве последние штаны не сняли. Кое-кто даже пешими остались, вот до чего дошло! А как раж прошел, да меч желанный к поясу пристегнулся, тут и душу заняло: эх, а как бы так, чтоб и меч был, и коня оставить. Конь-то, он ведь вроде товарища, ежели особенно с жеребенка его выкормил... " Отобьем-ка мы у них коней обратно, - говорит Сэчен, - Тут, главное, стреножи распутать, а как хозяин свистнет - конь сам прибежит. И, главное, вины нашей никакой в этом не будет. Не сберег свое - не пеняй на других!" Нашим-то эти слова куда как по душе пришлись. И мне, признаться, - Эсыг запускает пятерню в нечесанную гриву сивых волос, - тоже. Я, сказать по правде, тогда...э-э... своего коня на вот этот топор сторговал, - узловатые пальцы машинально гладят массивную ручку боевого топора из темной узорчатой древесины, - Не так хорош, конечно, как тот, но, как говорится, лучше уголек в очаге, чем луна на небе. Пошли мы, значит, следом. Кхонги-то земель наших не знают, прямиком поперлись, а там дорога овражистая, вот и увязли. А мы Волчьим Логом обернулись, да прямиком на них к ночи и вышли.

А только кхонги тоже не дураки совсем, стражу выставили. И тот, с топором, тоже среди них был. Да где им нас услышать. Сэчен, да я, и еще Худай, - мы так прошли, что нас и кони не услышали. А потом, когда они, родные, нас почуяли, ни один не дернулся: умницы, клянусь Молочным Жеребцом, все как один ждали, когда освободим. Нашел я своего Бурана, признал он меня, ну я его за узду и уводить потихонечку. Да только тут и взяла жадность нашего Сэчена за горло. Увидал он снова топор, и забыл обо всем. На коня вскинулся, да с налету и прыгнул. Мало того, что нас обнаружили, - так и уйти враз не можем : как своего вождя одного во вражеском стане бросить? Пришлось нам тогда биться. Одному я башку, как есть, новеньким топором проломил, - только что бежал на меня, пикой тыкал, ан нет, хрястнуло, что яичная скорлупа, - и вся недолга! Второму в спину с седла тюкнул, когда он почти было Худая достал, - глубоко вошло, еле выдернул. Ай, думаю, хорош кхонгский топор! А только глаза поднял - Худаю кто-то стрелу прямо в глаз засадил, до самого затылка! Кони ржут, на дыбы вскидываются: уходить надо, а Сэчен с кхонгом по земле катаются, в топор этот треклятый вцепились. И ведь не разобрать в темноте-то, - так и своему позвонки разрубишь раньше, чем поймешь....

Эсыг вздыхает, переводит дух. В тишине потрескивает костер. Чурки стали алыми и прозрачными, выплескивают вверх языки синеватого огня, и искорки уплывают вверх, к беззвездному темному небу.

- И что же? - хором спрашивают Тургх и Илуге, оба захваченные рассказом.

- А то, что и красть надо умеючи, - говорит Эсыг, резким движением бросая щепку в костер, - Узнал я Сэчена по поясу, - он у него приметный, с круглыми бронзовыми бляхами был. Хвать за пояс-то - и к своим что есть силы! А только как отъехали, - смотрю, кровища мне в сапог до отворота залилась. Полоснул-таки его кхонг топором по шейной жиле...

- А что дальше?

- Что - дальше? Мстить пошли, - кривится Эсыг, - А вождя нет, так что? Как глупцы, в ихние горы сгоряча полезли. Двенадцать воинов положили, а кхонгов не достали почти совсем. Потому как лезть за ними на ихние горные тропы, да не зная ходу наверняка, - большая глупость.

- И так все и закончилось? - разочарованно тянет Тургх.

- А ты думал, что, есть только истории, в которых мечом махнул - и семерых уноси? - невесело усмехнулся Эсыг, - Нет, брат, жизнь наша по воле Вечно Синего Неба, такова, что крови, грязи и глупости в ней куда больше, чем славных побед....

- Двенадцать воинов. А с их стороны? - спросил Илуге.

- Ну, может.. семь...восемь-то они потеряли, - неохотно ответил Эсыг, - Они, кхонги то есть, таковы, что сами на рожон не лезут, но и ты к ним не суйся, значит. Не одни мы такими глупцами были, кто спящего медведя за дохлого принял.

- А ногу ты тоже... так потерял?

- Тоже, - жестко отвечает Эсыг, - Только по еще большей глупости. А теперь спать, голодрань, не то завтра хлыстом поднимать буду!

Несмотря на угрозу, Илуге долго лежал без сна. От рассказа оставалось ощущение горечи. Хотелось, чтобы все было по-другому. Чтобы отбили коней, отобрали топор, и вернулись славными багадурами. Он бы хотел быть героем такой истории, а не той, где можно стать одним из тех двенадцати. Хотя в бою, Эсыг много раз говорил, ни о чем таком не думаешь. Все просто: убей - или будешь убит. Степной закон. Много зим.

А ему и этого не дано. Но уж лучше быть убитым в бою, чем всю жизнь гонять по степям чужое стадо. Мысль о том, что он никогда не сможет стать даже простым воином, была невыносимой. Надо что-то делать! Убежать, или спасти жизнь толстому ненавистному хозяину, или достать Луну с неба - хоть что-нибудь! Уже засыпая, Илуге видел себя во главе огромного войска, с бронзовым рогатым шлемом на голове. Он вытянул руку, и всадники широкой лавиной скатились с холма, заколыхались бунчуки, заревели тысячи глоток....

А ночью небо, наконец, взорвалось невиданным дождем. Грозы осенью большая редкость, но видимо, что-то разгневало Старика, - молнии сыпались на землю одна за другой с сухим треском, гром грохотал прямо над головами так, что, казалось, каменные плиты вот-вот обвалятся им на головы. Во вспышках молний Илуге удалось разглядеть обезумевших животных, разбегающихся куда глаза глядят. Костер потух, залитый водой, потоком текущей сверху. Вода была ледяной. А потом все они услышали то, что больше всего не хотели услышать. Волчий вой, - глухой, почти неразличимый за звуками бури. Это значит, что хищники, рыскавшие вокруг стада, почувствовали удобный момент для нападения

- На коней! - взревел Менге, вылетая под дождь в одной безрукавке. Илуге только втянул голову в плечи, когда холодные струи обрушились на него. Коня было поймать нелегко, хоть любого, - чуя запах волка, они беспорядочно метались, вскидываясь на дыбы и добавляя к какофонии звуков тревожное ржание. Вой слышался с севера долины, - скорее всего, волчья стая попытается отогнать в пустоши часть овечьей отары. Илуге, наконец, удалось влезть в седло. Он ударил коня пятками, вытащил из-за пояса хлыст: уж с чем- с чем, а с хлыстом он умел обращаться, это было единственное оружие, которое ему обычно дозволялось иметь. Кроме того, Менге, хоть и торопился, а успел сунуть ему в руки лук и колчан, - рабам, может, оружие и не позволено, но в такой момент мало ли... Правда, стрелять ему доводилось редко, так что в такой темноте он сможет попасть во что-нибудь , только стреляя практически в упор. Головня в руке Илуге зашипела и погасла под потоками воды, и он со злостью отбросил бесполезную деревяшку. Плохо дело. Факелами они бы легко отогнали волков. А так, в темноте, хищники почувствуют свое преимущество. И если их много...

Протяжный, многоголосый вой раздался на этот раз совершенно отчетливо. Что-то впереди заметалось, донеслось испуганное ржание. Илуге несся со всей возможной скоростью, почти полностью положившись на инстинкты лошади. Наконец, он различил смутный силуэт, и одновременно до него донеслось глухое мычание, - должно быть, волки обложили корову, и Менге пытается их отпугнуть.

Он уже подъехал достаточно, чтобы видеть их даже в темноте. Темный силуэт, - лошадь Менге, отчаянно вертелась на месте, в то время как пастух осыпал ударами своего дубового посоха волков, пытавшихся вцепиться ей в брюхо. Лошадь визжала и взбрыкивала. Ошалевшая от страха, она может понести в любой момент. Немного позади высилась темная громада, в которой Илуге безошибочно признал Чугуша, - предводителя и самого отвратительного представителя коровьего племени, какое только можно себе представить: громадный черный бык, убивший в прошлом году пастуха-раба, пытавшегося заставить его свернуть с намеченного пути, и порвавший бок не одной излишне неповоротливой лошадке. И это его Менге собирается спасать? Эта черная скотина сама кого хочешь на рога нанижет! Вон, сопит, и роет землю копытом....

В этот момент какой-то молодой волк наскочил на Чугуша сбоку. Бык взревел, крутанулся на месте, и хищник отлетел со вспоротым брюхом. Ошалевшее от боли и ярости животное и не подумало остановиться, с размаху налетев на лошадь Менге. Раздался пронзительный, нечеловеческий визг, полный боли. Лошадь рухнула, увлекая за собой всадника. Бык взревел, ошарашенно мотая окровавленными рогами. И Илуге понял, что Менге, должно быть, придавило.

Нечленораздельный крик вырвался у него, он вытащил свой собственноручно сплетенный из добротных узловатых ремней кнут, властно щелкнул им и огрел быка со всей яростью, на которую был способен. В вопле, который издал Чугуш, ярости, напротив, совсем не было. Он только прянул вбок, и затих, словно заполошная женщина, которую окатили ведром холодной воды.

И в этот момент Илуге понял, что падает. Двое волков повисли на боках у его коня Тот взвился на дыбы, резко вскинул задом, стряхивая волков... и Илуге, который далеко выдался вперед со своим кнутом. Илуге скатился на землю кубарем и тут же вскочил, - падать с лошади ему доводилось не раз и не два, особенно если попасть на необъезженную. Бывало, что он хватал коня за гриву и вскакивал ему на спину обратно раньше, чем он успевал отпрянуть. Но не сейчас. Сейчас, подстегнутая страхом и болью, лошадь оставила его в темноте и с ржанием унеслась.

Илуге обернулся. Менге стонал под тяжестью своего упавшего коня, который явно был на последнем издыхании. Густой запах крови и лошадиной мочи повис в воздухе. Илуге сделал два шага и понял, что дело плохо. Потому, что волки не стали преследовать его лошадь. Кольцо светящихся зеленых глаз сжималось вокруг них - легкой добычи. Илуге до скрипа сжал деревянную рукоятку хлыста.

Первого волка он уложил, как только у того оторвались от земли задние лапы. Кожаный бич вдвое длиннее роста Илуге с бронзовым болтом, вплетенным в кончик, сшиб мохнатое тело в прыжке, выбив зверю один глаз. Рычание перешло в визг, когда ослепший, оглушенный, он отполз в сторону, судорожно мотая головой. Еще два зверя отведали пастушьего бича, прежде чем Илуге уловил какое-то движение у себя за спиной, - там, где лежала туша лошади. Он услышал рычание и хрип. Резко развернувшись, он бросился туда, где Менге, которого по пояс придавило тушей, ножом отбивался от матерого зверя, решившегося напасть. Илуге схватил волка за шкирку и всадил нож Менге ему в горло прежде, чем тот успел достать его клыками. Потом нагнулся, чтобы вытащить Менге, потянул на себя, оттащил какое-то странно обмякшее тело прочь от издыхавшего коня, в которого уже вцепились жадные зубы....

Волк прыгнул ему на спину, страшные челюсти клацнули в опасной близости от шеи, обдав смрадом. Стряхнув его, Илуге крутанулся, пинком отбросил еще одного... и обмер. Потому что прямо на него неслась неуправляемая, темная туша Чугуша. Мельком он увидел, что Менге , приподнявшись на локтях, ползет в сторону. Но он не успеет, если быка не свернуть с пути, и... Лобастая голова с белым пятном посередине была уже совсем рядом. Илуге присел, оттолкнулся, и , ухватившись за кривой обломанный рог, как хватаются на луку седла, взмахнул на толстую бычью холку, левой рукой вцепился во второй рог, налегая всем весом и сворачивая животному голову влево. Бык коротко и озадаченно рявкнул, почувствовав на спине чужеродную силу. Резко остановился, подпрыгнул на месте, взрыв землю всеми четырьмя копытами. А потом закружился, то вскидывая зад, то опуская почти до земли вспененную морду. Не имей Илуге опыта в объездке диких жеребцов, - лежать бы ему под копытами окровавленной грудой в то же мгновение. Однако ему пока удавалось удерживаться, со всей силы охаживая строптивую скотину пятками по необъятным бокам. Волки благоразумно отступили, решив с обезумевшим быком не связываться, - зачем, если их и так ждет еще теплая добыча. Надо только подождать....

Илуге увидел впереди свет и заорал что есть мочи, - это Эсыг с факелами (и как ему удалось удержать пламя в такую бурю?) несся к ним, держа на поводу лошадь Илуге.

- В лоб его лупцуй что есть силы! - проревел Эсыг, увидев, как Илуге после очередного кульбита чуть не свалился на землю. Однако Илуге не мог отпустить рога даже на долю мгновения. Поняв это, Эсыг поднял своего жеребца на дыбы и тот обрушился на быка сбоку и сзади. Удар был хорош, - быка сшибло с ног, каким-то чудом не задев Илуге, который успел слететь вперед прямо перед упавшей мордой, изрядно вспахавшей жесткую степную стерню. Прыжок, - и он снова в седле. Еще мгновение - и на рога быку, который поднявшись на нетвердых ногах , очумело мотал головой, легла веревка Эсыга.

- Менге! - он подлетел к старику, который, словно червяк, беспомощно извивался на земле, нагнулся и рывком втянул его поперек седла.

Отвоевывать у стаи волков свежий труп было определенно незачем. Эсыг послал свою лошадь в галоп и не жалел кнута, осыпая Чугуша точными ударами, от которых тот несся так, как, скорее всего, ни разу в своей жизни не бегал. А Илуге уже понимал, что со стариком что-то не то. Его руки беспомощно скребли ему сапоги, он все силился приподняться, что-то сказать, но все тонуло в шуме бури и этой сумасшедшей скачки. Долетев до месте стоянки, Илуге все сразу понял. Когда Менге свалился с седла, будто груда тряпья, подломив бесчувственные ноги в невообразимой позе.

- А, дерьмо! - выругался Эсыг, которому хватило одного взгляда. - Ему хребет перебило. Слышь, малек. Конец это.

- Ты говорить можешь? - спросил Илуге. Он уже поднял пастуха на руки и попытался уложить его на насквозь промокшие войлоки. Руки Менге судорожно шевелились у горла, собирая в комок мокрую ткань засаленного халата, худая грудь сотрясалась в частых всхлипах.

Из темноты появился Тургх, гоня перед собой несколько визжащих овец. Поняв, что что-то случилось, он быстро спрыгнул на землю, переводя недоумевающий взгляд с Эсыга на Илуге. Эсыга прорвало:

- Чего таращишься, недоносок! Пошел отсюда! И ты тоже, глаза твои рыбьи! - заорал он на Илуге, - Что, собрались посмотреть, как я своему товарищу горло резать буду?

- Н-нет, - промямлил Тургх, и очень живо ретировался обратно в темноту.

Илуге хотел последовать за ним, но ноги словно к земле приросли.

- Держи его, - остыв, буркнул Эсыг. Он достал свой тяжелый боевой нож, и одним движением разрезал одежду Менге.

Илуге почувствовал дрожь под пальцами, и не сразу понял, что это дрожат его собственные руки. Тело Менге было неподвижно, темные глаза на морщинистом лице смотрели вверх. Хвала всем духам преисподней, смотрели не на него, Илуге.

- Давай, Эсыг, - губы Менге зашевелились, - Нечего тут... разводить. Ног я не чувствую. Хребет сломал, ты и сам понял.

Эсыг поднял нож. Они долго смотрели друг другу в глаза, и Илуге вдруг отчетливо показалось, что между ними происходит иной, какой-то только им понятный разговор.

- Я позабочусь о них. Да будет милостив к тебе Ы-ых, - отрывисто произнес Эсыг в ответ на какое-то свое молчаливое обещание и одним быстрым движением перерезал Менге горло.

Илуге видел смерть. Видел, как дикий жеребец размозжил одному из пастухов череп. Видел, как в степи поймали троих удальцов из койцагов, совсем еще мальчишек, пытавшихся угнать лошадей, и их, привязав к столбам, утыкали стрелами, как ежей. Видел, как привезли раненых в последнем набеге, а потом блевал за ближайшей юртой. Но сейчас...сейчас он был совсем рядом, он смотрел, как открылась тошнотворная темная прорезь в горле и как Менге захлебнулся своим последним вздохом, уставив вверх стекленеющие глаза. Запах теплой крови ударил ему в ноздри. Илуге с натугой сглотнул, и поднялся на слабеющих ногах. Ему надо уйти, сделать что-то. Схватив кнут, он вышел под дождь, бездумно глядя в темноту. Эсыг за его спиной сосредоточенно возился, монотонно что-то бормоча себе под нос.

Тургх вернулся, совершенно закоченевший, забился под навес и сел, тупо глядя за завернутый в войлоки сверток у своих ног. Холод вынудил Илуге сделать то же самое. Молчали, прислушивались к звукам волчьей стаи, где матерые самцы уже набили брюхо и теперь, верно следят, как с визгом дерется за остатки трапезы молодняк.

- Завтра похороним, - наконец, буркнул Эсыг, сидя на корточках и ожесточенно вгоняя нож в землю. Очищая от крови. - И стадо собрать надо. Теперь ждать не будем. Соберем скотину, какую сможем, и пойдем. Волки на том не успокоятся, они запах крови почуяли. Будут идти за стадом и резать по десятку овец за ночь, если за Горган-Ох не уйдем.

Что было на это сказать? Илуге мрачно кивнул. Этой ночью была бы хорошая возможность убежать, даже украсть запасного коня. Другой такой за всю жизнь не выпадет. Никто за ним не погонится, - в одиночку Эсыг стадо не убережет, стало быть, плюнет на беглого раба, а там и уйти можно...Да только не будет он сейчас убегать. Не будет - и все тут. Пусть даже потом пожалеет об этом.

Ко всему добавилась новая неприятность - из каких-то щелей прямо на войлоки полилась вода, и пришлось спасать остатки не намокшего имущества. Говорить о том, что вдобавок промокли и сапоги, не приходилось - а значит, в неподвижности они быстро замерзли. Стуча зубами, Илуге думал о том, что холод - куда страшнее смерти. Потому что смерть бывает всего один раз, а холод приходит и грызет снова и снова. Потому что, если он захочет вспомнить свою жизнь, самым ярким воспоминанием в ней будет холод. Холод, заполняющий все углы в дырявой, жидко натопленной юрте. Холод в вечно мокрой, истрепанной одежде, под обжигающими ветрами степей. Холод ночей, проведенных на голой земле, когда все вокруг поутру покрывает инеем. Холод.

К утру дождь поутих, но не закончился совсем, - продолжал идти противной мелкой моросью, смешанной со снегом. Ледяной северный ветер не только не прекратился, но еще и усилился, и на открытом месте пробирало до костей. Небо в серых клубящихся клочьях облаков было настолько неприветливым, что, казалось, день никак не наступит. Но, едва дождь стал стихать и грохотать перестало,- а это было еще затемно, - Эсыг взашей выгнал их на поиски. Тургх и Илуге, сказать по чести, были этому только рады : оба знали, как косхи поступают с умершим вдалеке мужчиной. Это было даже поблажкой со стороны старого воина: теперь они не увидят, как Эсыг отрежет у трупа голову, выдолбит мозг и набьет череп сухой травой, чтобы довезти ее до святилища предков, а тело завалит камнями. Погребальный обряд совершит шаман, когда они вернутся, и тогда только Посвященные воины соберутся, чтобы проводить старого пастуха на Поля Предков. Так что нечего пялить зенки, тем более что у всех есть чем заняться.

Как и следовало ожидать, больше половины стада разбежалось. Правда, в большинстве своем скотина далеко не ушла, - там и сям виднелись группки овец, мокрых и жалких, будто охапки скошенной травы. Когда дождь поутих, многие из них и сами потихоньку затрусили обратно, к сочной траве поймы, - достаточно было наподдать им под зад, как они с блеянием мчались куда надо. И все же, когда собрали и пересчитали, недосчитались не меньше трех десятков.

Собрав какую могли скотину в пределах видимости, Тургх и Илуге разъехались в разные стороны по долине за пропавшими овцами. Дождь продолжал накрапывать.

Илуге поехал на восток, петляя между невысокими сопками и выветренными останцами, пока не выехал на довольно обширную промоину, преградившую путь Еще пару дней назад сухое русло ручья сейчас было забито свежей рыжей глиной. Ночью здесь, должно быть, шел целый поток из грязи и воды. Осторожно объезжая грязевые затоны, Илуге внимательно разглядывал следы. Наконец, он нашел отпечатки копыт пяти овец и двинулся вверх по руслу в расчете, что далеко они уйти не могли. Тем более, что, судя по следам, одна из овец захромала.

Русло ручья извивалось между двумя каменистыми осыпями, перемежавшимися редкими кочками жесткого дэрисуна. Здесь, повыше, хвала Небу, водой намыло сверху мелкого красноватого щебня, и копыта коня больше не увязали, - только противно хлюпало мокрое седло. Илуге нашел одну овцу, хромую, - она отстала и жалобно блеяла, беспомощно вращая узкой маленькой головой. Илуге закинул ее поперек седла, невзирая на вопли, и двинулся дальше в расчете, что и остальные недалеко.

Они и вправду были недалеко. За очередным поворотом русла стояло высохшее дерево, устремив к небу искривленные ветви в молчаливой мольбе. Три оставшиеся овцы прижались к стволу и даже не блеяли от ужаса. Потому что на дереве, расправив бархатные крылья, сидел орх, - гигантский орел, самая крупная птица в Великой Степи и за ее пределами. Он только что прикончил пятую овцу, тушка которой бессильно свешивалась из его мощных желтых лап с длинными, острыми как бритва когтями величиной с палец мужчины. Размах его крыльев, ржаво-коричневых снаружи и желто-песочных изнутри, превышал рост взрослого человека. Круглые глаза, окаймленные желтой роговицей, немигающе уставились на Илуге.

Он вытянул стрелу из колчана скорее автоматически, вскинул лук. Что-то помешало ему выстрелить в первый момент. А потом они застыли, и время сделалось вязким: Илуге почему-то не мог спустить тетивы, а орх почему-то не улетал. Краем глаза Илуге отметил, как рядом на ветру болтается туда-сюда сломанная ветка, завораживающе размеренно, и только поэтому он мог понимать, что мир вокруг двигается. А он почему-то все не мог отвести глаз от орха.

Наконец орх вскинул крылья, тряхнув намокшими перьями, и переступил своими жутковатыми желтыми лапами, выпуская добычу, которая грузно плюхнулась наземь. В этот момент Илуге осенило.

" Это не простой орел, - орлы так себя не ведут! Это вестник Аргуна, бога ветров и бурь, властелина степей, явился мне. Мне!"

Илуге медленно опустил лук и неподвижно застыл в седле. Капли дождя, капая с отвисшей шапки, потянулись холодом по позвоночнику. Орх все не улетал, казалось, выжидая. Чего? Илуге понятия не имел, как себя вести в подобных случаях.

- Вот, возьми овцу, великий дух, - зашептал он, в основном потому, что не знал, что делать дальше. - Это твоя добыча, я тебе ее дарю. Скажи там, наверху, хозяину Ы-ыху, чтобы ждал Менге. Ты ведь знаешь, Менге ушел. Со своим конем. Будет всадником на Полях, и молодым станет. Так говорят. Про тебя говорят, - это великий знак для тех, кому ты явишься. Ты принес мне весть, великий дух? Мне? Что я должен сделать? Что со мной будет? Дай мне знак! Я готов совершить все, что ты мне укажешь! - Илуге понял, что бормочет что-то бессмысленное, и замолчал.

Снова раскачивалась сломанная ветка - туда-сюда. Снова Илуге утонул в глазах орха, - странных, нечеловеческих глазах, - ярко-золотых, с лучистой радужкой и круглым подвижным зрачком. Наконец, орх дернул головой, нахохлил воротник темно-рыжих, как волосы Яниры, перьев и заклекотал. Илуге показалось, что его клекот звучит осмысленно, и на всякий случай стащил с головы шапку, - единственный известный ему знак почтения.

- Удачной охоты тебе, великий дух, - пробормотал он.

Орх еще раз резко, отрывисто крикнул, взмахнул огромными крыльями, подобрал брошенную овцу и не торопясь улетел, напоследок обдав Илуге волной влажного воздуха. Илуге поднял голову, и увидел большое маховое перо, опускающееся ему на колени. Сердце его остановилось на мгновение, захлебнувшись надеждой. Но потом Илуге положил перо на ладонь и озадаченно на него уставился. Перо было белым. А у птицы, его обронившей, не было в оперении даже маленького белого пятнышка.

Белый у всех степных племен был цветом зимы, цветом холода, цветом смерти. В белых одеждах приходит к мужчине Аргун Безжалостный, бог войны, покровитель воинов, и забирает его душу на свои Небесные Луга. Белую войлочную ленту вывешивают у юрты умершего воина. Белые полосы наносят на лица мужчины, уходящие в набег. Цвет смерти воина - белый.

" Менге умер, - подумал Илуге, поворачивая в руках перо, - Или это значит, что умрет кто-то еще? Воин. Воины. Белые ленты на ветру. Белые полосы на лицах..." - в памяти всплыли ритуальные слова шамана, провожающего уходящих воинов, - "Время пришло, ваше время. Вы, жертвенный нож и жертва. Вы, олень и охотник, вы - дающие и берущие. Вы - служители властелина, ибо смерть - властелин степей..."

Глава 2. Праздник Осенней Воды

- Мой сын сдал экзамен на степень сэй, - в седьмой раз повторял господин Ито, расплываясь в блаженной улыбке. Господин Ито был по этому торжественному случаю более пьян, чем обычно. Его маленькая желтая шапочка с кистью, знак его ранга , была неподобающе сдвинута на левое ухо, круглое добродушное лицо лучилось неподдельной гордостью.

- Он у меня молодец, мой Юэ, - доверительно сообщил господин Ито неизвестному спящему соседу, судя по покрытой разноцветными пятнами одежде, из квартала красильщиков тканей. Он сделал большой глоток дешевого кислого пива из глиняной кружки, и с сожалением посмотрел на оставшееся. Несмотря на сильное желание заказать еще, господин Ито знал, что следует пойти домой, - он еще не перешел опасную грань в половину месячного жалования, после которого дома последует скандал. Но был опасно близок к этой грани. Идти домой совсем не хотелось.

Господин Ито бросил уснувшего красильщика и пересел за соседний стол, где сидел кто-то, еще способный слушать. Будь господин Ито более трезвым и менее счастливым, он бы, пожалуй, не стал искать общества этого человека, - в непроницаемых черных глазах незнакомца таилось что-то неуловимо опасное. Впрочем, в остальном его облике не было ничего предосудительного, - для посетителя корчмы-гэдзи средней руки здесь, в Нижнем Утуне. Одежда, в отличие от бесшабашно распахнутого ворота господина Ито, была в полном порядке, - но нижний халат был не зеленым, как у большинства жителей южных провинций, а серым, как у торговца из восточной Гхор. Однако выговор был явно не гхорский, волосы не заплетены в традиционные для гхорцев четыре косы, а закручены в узел и подняты под шапку, как у столичных военных. На пальцах - следы чернил , и это при том, что гхорцы в большинстве своем годятся только для выпаса горных быков. В общем, господину Ито следовало бы обратить внимание на эти вопиющие несоответствия, но, как уже говорилось, господин Ито был пьян более, чем обычно. Он перебрался со своей кружкой к одиноко сидевшему незнакомцу и представился.

Пожалуй, незнакомец не слишком-то горел желанием поддержать беседу. Он вообще вел себя настороженно и нервно, и словно бы кого-то ждал, так как пристально оглядывал каждого входящего. Но на круглом лице господина Ито было написано такое бесхитростное дружелюбие, что человек вдруг усмехнулся, плеснул из своей чашки в чашку господина Ито, как это принято у поддерживающих знакомство, и представился торговцем Ду из восточной Гхор.

Господин Ито был не склонен что-то оспаривать. Он был склонен во всех подробностях описать все достижения своего двадцатидвухлетнего сына, который с немалым трудом получил со степенью доступ к карьере профессионального воина.

- Теперь мой мальчик себя покажет! - восклицал господин Ито после пространного описания процедуры получения заветной степени, - Теперь ему есть на кого равняться, - как на великих полководцев древности, подобных Фуси и Бусо, так и на недавних современников. Возьмем, к примеру, великого Фэня, победителя царства Луэнь и героя Первой Южной войны, - он так же сдавал экзамены - и прошел безо всякой протекции, совсем как мой мальчик!

Торговец Ду из восточной Гхор невесело усмехнулся.

- Не думаю, что вашему сыну стоит идти путем господина Фэня, - обронил он, - Я слышал, в настоящий момент господин Фэнь с семьей находится в ссылке.

- Не может быть! - всплеснул руками искренне огорченный господин Ито, - Господин Фэнь известен как честнейший человек. Должно быть, его оклеветали!

Господин Ито так разгорячился, что торговец успокаивающе положил ему руку на рукав:

- Право, не стоит волноваться из-за этого, господин Ито. Я уверен, в столице разберутся по справедливости с этим делом

- Но они посмели оклеветать господина Фэня! - негодовал господин уездный писарь. Его добродушное лицо потемнело от гнева, узкие глаза на полном лице сверкали, - Автора " Трактата Тысячи Путей", " Записок полководца" и " Войны как средоточия ясности"!

- Тише, тише! - украдкой оглядываясь, просил торговец. Он-то заметил, что трактирщик весьма внимательно прислушивается к разговору. - Смею уверить, я полностью согласен с Вами, уважаемый господин Ито, но этот разговор не для здешних ушей. Такая утонченная беседа не должна касаться ушей ремесленников. Однако я поражен вашей эрудицией в подобных вещах.

- Еще бы, - окончательно размяк господин Ито, - мой род небогат, но может похвастаться отличной родословной, в которой встречались великие воины. Например, при сражении на равнине Гуань....

- Да-да, - торговец торопливо расплатился, и вдруг совершенно неожиданно добавил, - Окажите мне честь проводить вас, господин Ито. Наш разговор столь интересен, что мне хотелось бы продолжить его по дороге. - Эй, распорядитель утробы, - обратился он к хозяину традиционным прозвищем, - присмотрите за моими вещами, пока я провожу достойного господина.

- Право, не стоит даже думать, - смущался растроганный господин Ито, - Мой дом здесь прямо за углом, и я с большим удовольствием показал бы вам....

Пошатывающийся уездный писарь, почтительно поддерживаемый торговцем Ду, скрылся за порогом. Какое-то время еще было слышно его неразборчивое бормотание, шаркающие шаги и успокаивающий голос его спутника - тихий и невыразительный. Однако хозяин гэдзи едва не вывернул тощую шею, стараясь уловить каждое слово. Под его подбородком, словно у большой птицы, туда-сюда нервно заходил кадык, желваки на скулах напряглись. Наконец он , воровато оглянувшись, спустился на кухню, выдернул с кухни трудившуюся там жену, и прошипел:

- Будет спрашивать кто - пошел за мукой для завтрашнего хлеба. И ни звука никому. Я быстро.

***

День за днем, утекающим быстро

Прихорашивается вишня

Перед зеркалом вод озерных,-

Так желанна ли, как кажусь? -

Ах, пришла пора отразиться

В двух озерах влюбленных глаз...

Юэ закончил наносить каллиграфический текст на шелковую поверхность платка, - в левом нижнем углу, как требовала строжайшая из традиций. На платке было с большим искусством изображено деревце вишни, отражающееся в воде. Бледно-розовый фон был призван передать утреннюю свежесть. Несколько нежных зеленых листков оживляли пастельные раводы, белые цветки усыпали темные, прочерченные резкими штрихами ветви.

Стоит сказать без ложной скромности, - платок отвечал самому взыскательному вкусу, и ,будучи подарен, мог бы, как говорили многие, украсить свою владелицу. Юэ очень надеялся на это, тем более ему еще не приходилось подносить кому-то шелковый платок, - традиционный символ ухаживания.

Юэ собирался поднести платок своей избраннице тайно, как это описывалось в лучших любовных драмах, освященных временем и оттого тронутых патиной изысканной грусти. Тем более что, со стыдом признавался он себе, полюбить живущую по соседству девушку, а не какую-нибудь известную, ни разу не виденную даму, для человека уточненного, сведущего в высоких чувствах, совсем не оригинально . А оттого следовало придать своему ухаживанию всю возможную в этих приземленных обстоятельствах возвышенность. Например, как в поэме "Сань Фу" трехсотлетней давности, когда влюбленного, не успевшего признаться в своих чувствах, убивают на войне, а дама, получившая таинственный и несравненный подарок, отказывается от притязаний других женихов и до самой смерти ожидает призрачного возлюбленного....

Правда, канва стихотворения содержала довольно прозрачный намек: кто еще может каждодневно следить за утренним туалетом красавицы, как не сосед, чьи окна находятся напротив ее спальни?

Ах, не слишком ли явственен намек? Вдруг прелестная Ы-ни разгадает его слишком быстро - и отвернется от него, занимающего по социальной лестнице куда более скромное положение? Хотя, если кто и может опередить соперников в борьбе за сердце девушки - это, конечно, он, Юэ. Сосед, у которого есть возможность ежедневно любоваться ею и знать о ней куда больше, чем это позволено для девушки из знатной семьи, которую зачастую приводят увидеться со своим женихом только к моменту помолвки.

Когда он закончил, за окном уже давно стемнело. Юэ подул на ткань, чтобы высохла краска, брызнул на платок из флакончика с позолотой, - так, чтобы на его поверхности рассыпались клейкие сверкающие пылинки. Вот так. Осталось выдержать краску в закрепителе, высушить - и думать, как преподнести. Что само по себе будет целой проблемой, учитывая, что отец Ы-ни, рин Третьего ранга, господин Хаги, никак не возжаждет ухаживаний со стороны сына своего писаря. Да и отцу это может повредить.

Могущественного главу провинции Нижний Утун, господина Хаги маленький писарь весьма забавлял - своим наивным добродушием, своим пристрастием к военной истории, настолько несовместимой с его внешним обликом. И своей необыкновенной памятью, собиравшей и хранившей все, что когда-либо видел и слышал господин Ито. Следует отметить, что именно это качество, насколько ценилось господином Хаги, настолько же раздражало госпожу А-ит, супругу господина Ито. В первую очередь потому, подозревал Юэ, что оно мешало госпоже А-ит спорить с мужем, который помнил все ее доводы и упреки, приведенные годы назад. Если бы не необыкновенная кротость в семейных делах господина Ито, неизвестно даже, не отослал бы он свою супругу обратно родителям. И тогда, кстати, не было бы сейчас господина Юэ, новоиспеченного Служителя степени сэй восьмого ранга, расписывающего этот платок. Юэ усмехнулся. При сдаче экзаменов их заставляли упражняться в логике, риторике и философии.

" Войско ведет за собой сила правды. Сила правды утверждается силой слова. Сила слова рождается силой духа, а сила духа рождается в послушании и работе ума", - нараспев повторяли они цитаты из " Войны как средоточия ясности" . Только Юэ к моменту поступления мог без запинки цитировать классиков военной истории страницами. Остальные осваивали науку натужно - или с его помощью. Юэ без труда стал первым учеником к выпуске - и не без труда подавлял желание поправить учителей, неверно объявлявших авторство или коверкавших суть древних изречений ( с прискорбием заметим, что сии досадные факты случались и с лучшими из учителей, - безупречной оказывалась лишь память маленького писаря).

" Лучше иметь маленький, но безупречный талант, чем большой, но с изъяном, - записал по этому поводу Юэ в свой дневник, - Потому что первый добавляет нечто к сонму вещей, совершенных под звездами, а второй - только спеси, которая будет наказана, ибо даже в большом таланте изъян рано или поздно разовьется, как червь в сердцевине плода, и отравит все его содержимое"

Юэ, подобно древним полководцам и мыслителям, вел дневник своих собственных изречений и втайне мечтал, что когда-нибудь, после многих великих побед, в таких вот школах на степень сэй восьмого ранга будут цитировать его , Юэ . " Нечего говорить мне о молодости, юнцы! Великий Юэ записал эту мысль в возрасте двадцати двух лет. Извольте хотя бы без запинки повторить за ним !"

Юэ тряхнул головой и рассмеялся. До исполнения этих великих планов еще далеко.

***

Господин Ито не слишком хорошо помнил, как попал домой. Подвыпив больше, чем следовало, он, тем не менее, сохранял в какой-то степени разумность, и входил в дом с черного хода, чтобы не будить слуг и жену. Потому что если жена заставала его на месте преступления, следовал громкий скандал, и господин Ито изгонялся в деревянный павильон во внутреннем дворе. Невзирая на время года, а ночи уже стояли прохладные.

Видимо, в этот раз все обошлось без скандала. По крайней мере, когда господин Ито открыл глаза, расшитый птицами шелковый потолок был потолком его спальни. Правда, почему-то потолок заслоняла чья-то отнюдь не дружелюбная рожа.

- Караул! Грабят! - придя в себя, что есть мочи закричал господин Ито, и получил за это быстрый и сильный удар в челюсть. Господин Ито упал с кровати и закрыл голову руками, ожидая новых ударов. Его рот наполнялся кровью, язык нащупывал выбитый зуб (о милосердная Иань, уездный писарь не может щеголять прорехами во рту, - это неприлично!), и господин Ито решил, что самым благоразумным будет молчать. Он только жалобно стонал, когда сапоги присутствующих обрушились на его ребра:

- Отвечай, падаль, где он?

- Фто? - просипел господин Ито в полном недоумении. Изо рта и носа у него ручьем лилась кровь.

- Тебя с ним видели, так что не отпирайся. Говори, куда он направился? Или ты его спрятал?

- Фто? - печально вопросил господин Ито - Гофподин Фу?

- Ты что, издеваешься? - господина Ито за шиворот подняли с пола, и его глаза оказались прямо напротив некоего толстогубого, дурно пахнущего рта. Передние зубы значительно выдавались вперед, как у огромного зайца.

- Фто фы, гофподин, - испугался господин Ито, - никак неф!

- Тогда отвечай! - хватка чуть ослабла.

- Но я нифефо не фнаю, - господин Ито всхлипнул - То есфь я фыл ф зафедении ...Гофподин Фу пфедложил пфофодить меня....

- И ты не знаешь, кто он такой? Не морочь меня, дурак! Мне донесли о чем вы говорили!

- О фоенном деле, - еще больше испугался Ито - Я им уфлекаюсь, знаете ли...

Робкая улыбка на его разбитом лице привела рожу с заячьими зубами в ярость:

- Тащи-ка сюда остальных! - приказал он, продолжая трясти господина Ито, как грушу.

Результат не замедлил себя ждать. Двое солдат ( а на них были мундиры императорских войск, помоги нам боги!) втолкнули в комнату ошарашенного Юэ, причитающую А-ит и остальных детей. Однако прежде, чем начальник стражи сумел отрыть рот, господа А-ит его опередила:

- Ах ты, дно выгребной ямы! Как ты мог вовлечь семью в скандал, ослиная твоя голова? Говорила же я тебе - закончишь плохо, пьянчуга несчастный! Что он натворил, господин Сэй Шестой степени? Ах, это невыносимо - жить с пьяницей! Вы себе не представляете - он абсолютно теряет голову при одном запахе пива. А как получит жалованье - так и норовит завернуть в гэдзи, и помоги нам боги, ни разу еще не вернулся с полной мошной... Любой проходимец там его и облапошит, и оберет. А он дурак, только тратит семейные денежки и поит всякую там шваль. С кем он на этот раз связался, господин Сэй Шестой степени? Сил нет моих больше! Уж я и молилась, и даже совершала паломничество , да все без толку, без толку! - госпожа А-ит ринулась к мужу и принялась осыпать его плечи ударами маленьких кулачков, умудряясь при этом выглядеть деликатно и трогательно, - высокородная дама в отчаянии.

- Ваш муж был замечен в компании государственного изменника, - прокашлявшись из сострадания к горю дамы, пояснил господин Сэй Шестой степени. Услышав это, госпожа А-ит взвизгнула, прижала руки к напудренным щечкам ( многие знатные дамы накладывали слой белил, румян и пудры с запасом, на 3-4 дня, и были принуждены поэтому спать полусидя, в неудобной позе, чтобы макияж не осыпался) и грациозно опустилась на пол. Один из стражей, не чуждый милосердия, даже попытался помочь распростертой на полу даме, но отступил под грозным взглядом начальника, желавшего сохранить мизансцену в неприкосновенности с целью большего воздействия на совершенно уничтоженного господина Ито, пытавшегося ползти к жене с невнятными покаянными возгласами.

- А вы что скажете, сэй Юэ? - не без иронии к свежему званию обратился стражник к юноше. Юэ был, пожалуй, белее стены, к которой прислонился.

- Я... я спал, - выдавил он из себя. - Отец ... часто задерживается, когда получит жалованье, и никто его особо не ждал. Смилуйтесь, господин Сэй Шестой степени, - осмелился добавить он, - Мой отец - не заговорщик!

В этот момент с улицы послышался невнятный шум, застучали копыта лошадей.

- Где Линь ? - прозвучал властный голос - Где этот олух?

С господина Линя вмиг слетела вся спесь. Бросившись к окну, он свесился вниз и затараторил:

- Я здесь, убэй Тян! Допрашиваю сопереживающего. Он почти уже раскололся, вот-вот выдаст, куда бежал преступник. Я обещаю вам, что еще до полуночи...

- Что за болван, - даже в темноте было видно, что убэй Тян сплюнул в пыль. - Взяли мы его. Надеялся отсидеться в лесу. Видно, заподозрил что-то еще в трактире.... Так что сворачивай тут свою мордобойню

- Так ведь сообщник здесь.... Того... - пытался бормотать господин Линь.

- Да это же дом пьянчужки Ито, - раздался голос из темноты, и Юэ узнал голос убэя их квартала, дородного Лэ. - Убэй Тян, этот человек никакой не заговорщик. Он , скорее всего, даже и не знал, с кем разговаривал. А цитаты из "Войны как средоточия ясности" я от него слышу вот уже двадцать последних лет.

- Заканчивай, Линь, - снисходительно махнул рукой убэй Тян, - тебя ждет другая работа, поважней.

- Слушаюсь! - сапоги последнего уже грохотали по лестнице вниз.

Только сейчас Юэ увидел, что к луке седла убэя привязана веревка. А другой ее конец тянется к темной куче , осевшей в воротах. Господин Тян натянул веревку, и на Юэ накатил приступ тошноты: в пыли валялось человеческое тело.

- О, преисподня, - прошипел господин Тян, подтягивая тело ближе, - Похоже, мы перестарались. Эй, - заорал он, задрав голову. Его палец ткнул в Юэ, подошедшего к окну, - Быстро воды!

Схватив ведро, Юэ рысцой сбегал к колодцу во внутреннем дворе, вернулся ко входу и выплеснул воду на неподвижно лежавшее в пыли тело. Когда вода смыла кровь с лица трупа, Юэ отчетливо увидел неподвижные глаза, глядящие в темное небо. На него почему-то снизошло спокойствие, глухое и ровное, как рокот барабана. Он будто издалека слушал, как препираются блюстители закона. Лежащий у его ног мертвый человек вовсе не выглядел разбойником или убийцей. У него были мелкие правильные черты лица, тонкие пальцы в несмываемых пятнах чернил, выбритый лоб - признак благородного происхождения. В складках одежды блеснуло серебро. Повинуясь неведомому инстинкту, Юэ нагнулся и разглядел вещицу. Он, конечно, не мог не узнать ее. На груди мертвеца красовалась высшая награда Военной Академии - серебряный тигр с выгравированной надписью. Юэ не стал читать мелкие каллиграфические буквы. Он знал, что увидит. " За высшую доблесть". Эту награду , учрежденную после великой победы над объединенным войском самозванца, провозгласившего себя новым императором, присуждали только один раз, об этом знал каждый, хоть как-то интересующийся военным делом в империи. В пыли перед Юэ с вывороченными руками, ободранным мертвым лицом и непристойно распахнутым халатом лежал величайший военный стратег, победитель двенадцати битв, гений тактики, автор восьми несравненных трактатов, ставший при жизни легендой. Мастер Фэнь.

***

Госпожа А-ит, не смотря на сварливый нрав, обладала хорошим инстинктом выживания, и потому начала голосить только когда поняла, что опасность миновала. А поскольку домочадцы знали ее повадки очень хорошо, именно ее причитания вывели остальных из шока. Юэ почувствовал, что может, наконец, сдвинуться с места, где он и простоял пень-пнем, пока стражники суетились вокруг тела, а потом, махнув рукой, вымелись со двора, даже не подумав обращаться с мертвецом уважительней, чем с живым. Юэ провожал глазами волочившиеся по земле бессильные руки господина Фэня, не чувствуя при этом ничего, кроме мучительных и бесплодных позывов к тошноте. Вопли матери вывели его из состояния ступора и Юэ наконец вошел в дом , с силой захлопнув входную дверь, словно отрезая себя от увиденного.

Он стал взрослым в эту ночь, определенно. Жалость душила его, застряв комком в горле. Жалость к себе, к отцу, к военному гению господину Фэню, - ко всему, что обладает умом и духом, и способно превратиться в слизь под сапогами гогочущих тупиц с потными рожами. Эта жалость застряла у него как кость в горле, никак не желая переходить в спасительную ярость.

Господин Ито поднялся с пола и прополоскал разбитый рот в тазике, моментально принесенном служанкой ( вся прислуга обожала господина Ито и старалась как могла ему угождать). Вода тут же окрасилась в красный цвет, хотя кровь на губах уже спеклась. Господин Ито морщился, прикладывая к лицу влажную ткань. Он избегал смотреть сыну в глаза, и от этого Юэ становилось еще больше его жаль. Он любил безобидного добряка-отца любовью, какой любят детей и домашних животных, и стыдился этой любви в себе. Должно быть, отец чувствует все возможные муки, будучи избитым и униженным на глазах у жены и сына.

Юэ подошел к матери, продолжавшей громко и бессмысленно причитать и тоном, которого от него еще никто никогда не слышал, произнес:

- Хватит.

Мать мгновенно замолкла, - то ли подчиняясь приказу, то ли просто от изнеможения. В доме наступила болезненная тишина, был отчетливо слышен шорох ветвей сливы о черепицу крыши, далекий собачий лай....

- Отец, дозволь осмотреть тебя, - спокойно произнес Юэ, - в нашу подготовку входил курс медицины. Конечно, я бы не смог определить заболевания внутренних органов по пульсу, глазам или линиям ладони, но остановить кровь и предотвратить заражение мне вполне по силам. Кроме того, я полагаю, что мы не станем вызывать к тебе лекаря господина Хаги, как делали это обыкновенно.

Господин Ито тоже подчинился. Юэ обнаружил себя в неожиданной роли единственного человека, способного сохранять ясную голову. Он осмотрел заплывший глаз отца, ощупал ему голову, ребра, почки. Пожалуй, обошлось без серьезных повреждений. А вот зуб ему сломали, и, если не вытащить осколок, он впоследствии будет мешать, не говоря о причиняемой боли и возможности заражения. Юэ поднял голову :

- Прошу тебя проводить госпожу А-ит в спальню, - обратился он к служанке, - Приготовь ванну, добавь три капли розового масла, две - жасминового, и две - мятного. Сделай госпоже успокаивающий массаж. И оставайся с ней, пока она не уснет.

Мать, привыкшая сама раздавать указания направо и налево, продолжала молчать и всхлипывать. Повинуясь кивку Юэ, ее увели.

- Ты будешь великим полководцем, мой мальчик, коли сумел подчинить себе нашу матушку, - попытался пошутить господин Ито. Получилось плохо, и сердце Юэ снова защемило.

- Мне придется удалить тебе осколок зуба, - глядя в глаза отцу, сказал Юэ, - Я не умею этого делать, и тебе может быть очень больно. Но если я этого не сделаю, ты не сможешь есть, и рана может загнить.

Господин Ито кивнул и поднялся. Они молча прошли в покои господина Ито, носившие следы несвоевременного и отнюдь не дружелюбного присутствия: прелестная бамбуковая ширма с лаковыми миниатюрами перевернута, содержимое шкатулки с бумагами веером разлетелось на полу, на балдахине из зеленого шелка с толстыми кистями ( образчик вкуса госпожи А-ит) - след сабли. Дорогую ткань , скорее всего распороли просто так, безо всякой мысли, плохой или хорошей.

Юэ усадил господина Ито в глубокое, удобное кресло из твердого полированного дерева с инкрустированными перламутровыми рыбками на спинке. Зажег лампу, хотя уже начало светать. Аккуратно расстелил полотенце под подбородком покорно молчавшего отца.

- Там, у кровати, должна стоять бутылка, - неожиданно произнес господин Ито, - Дай мне выпить , сынок. Это притупит боль.

Вздохнув, Юэ мысленно признал его правоту. Своими руками поить отца не хотелось, слишком много бед принесло им его пьянство, но делать было нечего. Он обошел кровать, затем опустился на четвереньки, выуживая из-под нее закатившуюся бутылку.

И обнаружил ее за каким-то довольно объемистым деревянным сундучком. Чтобы достать бутылку, ему пришлось выволочь из-под кровати и сундучок. А когда он, наконец, выудил проклятое пойло и собрался подняться, ему бросился в глаза незнакомый герб на сундучке. Иметь в гербе феникса могло только пять фамилий в Империи.

- Отец, - хрипло сказал Юэ, - откуда у тебя это?

Господин Ито недоуменно заморгал, вылез из кресла, свесился через кровать.... И стал до того белым, что Юэ, испугавшись, бросился к нему и усадил обратно.

- Это..... это дал мне тот человек... торговец Ду, - прошептал он, - Я только сейчас вспомнил. Он сказал, что там последние сочинения господина Фэня. А я поверил ему.... Какой я глупец! Я поверил....

- Отец, - мягко сказал Юэ, - я почти уверен, что там на самом деле последние сочинения господина Фэня. Потому что это господин Фэнь был тем человеком, которого они искали. Которого волокли за лошадью и который умер в нашем дворе. Потому что ни у кого из живущих не хватит наглости подделать Разящего Тигра, а именно его я увидел на груди мертвеца.

Господин Ито вскочил с кресла и тут же рухнул обратно, морщась от боли. Повинуясь невысказанному желанию, Юэ сходил за ящичком, благоговейно погладил безупречно отполированную поверхность темного дерева и нажал простой, безукоризненной формы замочек. Крышка открылась. В ней были плотно уложены тонкие, исписанные мелким каллиграфическим почерком листы.

- " Обитель духа, или трактат о феномене власти" - прочел Юэ , - Я больше не сомневаюсь, отец. Это действительно последние произведения господина Фэня.

Отец молчал. Юэ повернулся к нему и увидел, что господин Ито плачет. Он плакал, на этот раз не стыдясь, резко выдыхая между всхлипами:

- Это был он! Я видел его! Говорил с ним! Он назвал мои знания исключительным! Мне удалось польстить ему! О, счастливый час! - господин Ито блаженно откинулся в кресле.

- Ты понимаешь всю важность того, что мы обнаружили? - спросил Юэ. Он аккуратно уложил листки обратно, закрыл сундучок и оглянулся в поисках места, в которое его бы удалось незаметно пристроить.

- Да, да, конечно, - на господина Ито явственно накатил ужас, - Мы никогда и ни при каких обстоятельствах не можем никому сказать, что у нас в руках.

- Отец, - Юэ наконец пристроил сундучок в стенной нише, завалив его стопками книг, наполнявших комнату господина Ито , вечно им разбрасываемых и вечно стаскиваемых служанками в этот угол. - Я знаю, что ты пьешь, и что хмель развяжет тебе язык рано или поздно. Тебе придется следить за собой, отец. И мне придется следить за тобой.

Господин Ито долго молчал, его плечи виновато ссутулились.

- Я знаю, что говорил это много раз твоей матери, - наконец произнес господин Ито. Его плечи распрямились, черты лица стали жестче, - Но тебе скажу в первый - и единственный раз. Я больше не стану пить. Я пил, потому что жизнь моя казалась мне лишенной смысла. Я считал, что несправедливо мне было родиться таким никчемным, ничего не сумевшим совершить. Эта мысль разъедала меня изо дня в день, как кислота. Но так было до сегодняшнего дня. Теперь я знаю, что можно прожить и сорок, и пятьдесят лет ради одного значительного события в своей жизни. Тебе не придется следить за мной.

- Я верю тебе, отец, - мысли Юэ уже были где-то далеко. - Но тебе придется нарушить свое слово еще один раз, - с этими словами он протянул бутылку.

Маленький добродушный господин Ито невозмутимо разбил бутылку о стену, нимало не заботясь о том, что может кого-то разбудить.

- По-моему, это тебе так было бы спокойнее, - сказал он, - Будь любезен не трусить, сынок.

***

Рассвет в Восточной Гхор - зрелище удивительное. Небо светлеет, разливает вокруг нежные оттенки розового, персикового и оранжевого, и вот, наконец, солнце яркой вспышкой вырывается из-за гор. Здесь, в уютной долине у их подножия, можно охватить взглядом три из четырех границ Поднебесной. На востоке - хребет Крох-Ог, - рыжеватые каменные гряды, словно горбатые спины стада древних драконов, пасущихся в облаках. За этим хребтом следуют высушенные безлюдные плоскогорья с редкими жителями неизвестных разрозненных племен, до самого края обитаемой земли, Моря Бурь. На севере - три узких горла ущелий между высокими отвесными скалами по имени Три Сестры, - тонкие перемычки, отгораживающие Империю от бескрайних северных степей, населенных бесчисленными красноволосыми варварами. Здесь, в Восточной Гхор, жизнь всегда неспокойна, жителям приграничья приходится быть начеку, ожидая угрозы. Тем более что на западе, - там, где высочайшие вершины мира, почти вдвое превышающие серебряные ледники Крох-Ог, ежевечерне кладут на долину Гхор свои густо-синие гигантские тени, - за стеной из камня и льда прячется Ургах - княжество колдунов, средоточие ритуальных школ практически всех религий. Только шэ, посетивший Ургах, пользуется почетом. Только колдун, прошедший там испытание, будет допущен к практике. Только амулет из Ургаха помогает - и потому обладает совершенно неприличной ценой где-нибудь южнее. Половина торговцев в Восточной Гхор - торговцы амулетами, эликсирами, сборами целебных трав, поставляемыми Ургахом. Приносящие из своих путешествий смесь восхищения и ужаса перед странными обрядами, диковинными историями и несравненными творениями его мастеров... Восточная Гхор, хоть и является частью Империи, живет в тени Ургаха, как и в тени Падмаджипал, - самой высокой из шести вершин гигантского хребта, чье имя переводится с их языка как " Слеза Бога". Потому что, согласно древней легенде, когда дети бога, люди, в первый раз познали убийство себе подобных, Падме заплакал о несовершенстве сотворенного им мира, и слеза его была такой огромной, что он заморозил ее, едва она достигла земли, так как, растаяв, она бы уничтожила все живое под слоем вод.

О-Лэи просыпается оттого, что лучи солнца , появляясь между Крох-Ситх и Крох-Ратх, Небесными Братьями , падают ей на веки. Ощущение это незабываемое, - словно кто-то гладит лицо теплой бесплотной рукой. О-Лэи втайне мечтает, что нравится Братьям, и, когда она вырастет, кто-то из них обязательно войдет в смертное тело, чтобы найти и полюбить ее, О-Лэи. Какое-то время девочка улыбается своим мечтам, - прежде чем вспомнить, кто они и зачем здесь. Тогда улыбка сползает с ее губ. О-Лэи открывает глаза и встречается взглядом с матерью. За эти бесконечные дни они научились понимать друг друга без слов: О-Лэи достаточно увидеть в глазах матери эту смесь отчаяния и надежды, чтобы понять: пока ничего. Опять ничего. Слава милосердной Иань, - ничего.

- Ждать - это великое искусство, О-Лэи, - любил говорить ей отец, - И в этом искусстве первенство принадлежит женщинам. Каждый военачальник должен начать обучение у своей матери.

" Различают ожидание кролика, ожидание орла и ожидание змеи, - повторила про себя О-Лэи слова из отцовской книги. - Тот, кто ожидает как кролик, будет рано или поздно съеден, потому что его ожидание вызвано слепым страхом. Тот, кто ожидает как орел, обозревает цель и выбирает добычу. Но в это же самое время он сам уязвим для стрелы. Его слабость проистекает из выбранной им атакующей позиции, из его силы. Самое правильное ожидание - это ожидание змеи. Когда змея лежит на камнях, она кажется полностью расслабленной. Но, если присмотреться, ее тело всегда двигается почти незаметно для глаза. Потому, если ее потревожить, змея бросается мгновенно на не ожидающего этого противника. В этом - суть стратегии ожидания".

Мы ожидаем как кролик.

- О-Лэи, помоги мне, - мать села перед зеркалом и начала обновлять слой пудры на лице. Служанок им дать и не подумали, своих слуг взять не позволили, и теперь с премудростями прически матери управлялась О-Лэи.

- Будь добра, сегодня " Ветви ивы в ожидании осени", - невозмутимо попросила мать. Придворная прическа второго ранга, настроение - осеннее, с намеком на тоску по ушедшему. Госпожа И-Лэнь, бывшая фрейлина императрицы второго ранга, дочь главы провинции Сэ, племянница Первого Министра из благородного рода Яншао, знала толк в умении произвести впечатление. Несмотря на отсутствие слуг. Несмотря на вопиющую убогость жилища. Несмотря на то, что им самим приходилось стирать себе одежду и выносить ночные горшки. Ни одной жалобы за все эти четыре года ссылки.

- Прекрасно, О-Лэи! - мать изогнула кипенно-белую шею, поворачивая голову, чтобы разглядеть прическу, - На днях нужно будет попросить немного басмы, чтобы закрасить седину. Благородная дама не имеет возраста. Запомни это, О-Лэи. И принеси мне шарф, - тот, прозрачный. "Ветви ивы в ожидании осени" прекрасно сочетается со всеми осенними цветами.

Черные, как обсидиан, глаза матери цепко оглядели ее:

- Пожалуй, ты еще продолжаешь расти... Это хорошо, а то уже испугалась, что ты останешься такой крошечной, тебе же уже двенадцать. Впрочем, маленькие женщины, хоть и не в моде, но имеют больше шансов на замужество - не так много мужчин любит иметь жену выше себя ростом....Вытащи палец изо рта, О-Лэи! Как можно грызть заусенец! Разве ты какая-нибудь скотница? Вот так. Теперь повернись. Яркие цвета тебе носить еще рановато, а белый так потом трудно отстирать! Давай обойдемся тем, цвета весенней зелени. К нему пойдет прическа " Не тревожьте!" Ведь правда, ты бы не захотела, чтобы тебя тревожили? И снова наденем вот эти гребни с нефритовыми вставками. Чудесно. Этот бледно-зеленый очень идет тебе, ты в нем похожа на водяную фею чани, - из тех, что живут один день, хоть это и грустно, но так прекрасно.....

- Мама, сколько прошло времени с того, как он уехал? - О-Лэи знала, что эта тема не должна всплывать в разговоре, но утерпеть не могла.

- Сорок семь дней, - ровно ответила госпожа И-Лэнь. Ее пальцы, закреплявшие гребень на голове девочки, слабо дрогнули.

- Тогда.... Тогда скоро мы...

Лицо матери вмиг оказалась рядом с ее, широко распахнутые черные глаза обожгли.

- Молчи. Молчи, если хочешь жить. Если хочешь, чтобы твой брат жил.

О-Лэи невольно обернулась туда, где безмятежно сопел пятилетний Бусо, ее брат. Который уже ничего не помнит, кроме этого глинобитного дома в горах. Который не помнит, как отец вернулся победителем величайшей из битв, как копыта его коня утопали по бабки в цветах, брошенных на дорогу в его честь.

- Извини, мама.

Ей стоило больших усилий, чтобы голос не задрожал.

- Вчера я встретила женщину-шэ, - помолчав, сказала госпожа И-Лэнь. - Я возвращалась из храма, где молилась о.... Мы шли с другими паломницами обратно. Та женщина сидела у дороги. Она была так грязна, по ее слипшимся волосам ползали насекомые. Боюсь, я подобрала подол платья, чтобы обойти ее. Правда, я бросила ей монетку. Тогда та женщина ухватила меня за подол и сказала: "Завтра ты начнешь новый путь. Та монетка, что ты дала мне, покатится к самой высокой горе в Пределе Печали. Но те вши, от которых ты хотела себя уберечь, поселятся в одеждах твоей дочери."

- Я никогда не опущусь до этого, мама, - О-Лэи вздернула подбородок, - Лучше умереть.

- И я скорее умру, чем допущу это, - очень официальным тоном произнесла госпожа И-Лэнь, - Всегда помни, кто ты, О-Лэи. Всегда помни: в тебе течет кровь императоров, прямых потомков Синьмэ. Ты - дитя двух благороднейших родов Империи. Ты - дочь Фэня из рода Дафу, величайшего стратега всех времен.

На последнем слоге голос женщины зазвенел, она сглотнула.

- Я помню, мама, - прошептала О-Лэи, - Всегда буду помнить.

Мать прижала ее к себе, и какое-то время они сидели в тишине. А потом в дверь постучали.

- Господин убэй Тян вернулся и просит вас спуститься в зал, - прокричал через дверь чей-то голос. Сердце О-Лэи ухнуло куда-то вниз и сейчас трепыхалось где-то внизу живота, изнемогая от понимания, смешанного с остатками надежды.

- О-Лэи, возьми Бусо и закрой лицо, - приказала госпожа И-Лэнь. Она подошла к зеркалу и принялась поправлять практически незаметные глазу изъяны макияжа. Ее лицо было совершенно неподвижным под толстым слоем белил, изящный разрез глаз подчеркнут тушью тонкой линией, достигавшей висков. Губы выкрашены в цвет сливы в полном соответствии с дворцовой модой. Все в ней, казалось, кричало о неподобающем обрамлении для этого великолепного средоточия женской красоты и изящества. Госпожа И-Лэнь оглядела дочь, поднявшую на руки заспанного мальчика, критическим взглядом, качнула головой, одобряя открывшуюся картину, и поднялась.

***

" Ах, какая постановка! - с невольным восхищением подумал господин Ожанг, новый глава рода Дафу, глядя, как его невестка с детьми входит в просторный приемный зал дома убэя Тэня, - Эта женщина аристократка до мозга костей. Каков выбор одежд для себя и дочери, - нежная весна и ранняя осень, где об увядании говорит лишь разлитая в воздухе грусть, неясное ожидание... Девочка трогательна как фея, - с сонным ребенком на руках. И оттеняет изысканность мизансцены, заставляет уловить ( или отыскать?) какой-то невысказанный, смутный намек. Какая женщина! Она будет умирать не менее величественно, чем в эту минуту. Такие становятся императрицами. И теперь она в моей власти..."

Увидев его, госпожа И-Лэнь ничем не выдала своего изумления. Негромким, мелодичным голосом с безукоризненным столичным выговором она произнесла положенные приветствия, - ровно отмеренная дань вежливости, ни словом больше, - и замерла. Девочка за ее спиной молчала, молчал и ребенок, все еще растерянно хлопая длинными ресницами. Молчание затягивалось. Госпожа И-Лэнь позволяла ему длиться и длиться, заставляя их почувствовать себя неловко

- Высокородная госпожа, я, право, не знаю, как сообщить вам нашу скорбную весть, - наконец, не выдержав, промямлил убэй Тян. От него, убэя приграничной провинции, никто и не ждал особых манер, но убэй Тян был возмутительно неотесан. Он и обычно-то говорил, будто сплевывал, - это происходило из-за какого-то дефекта гортани, а, в данный момент, выступая в несвойственной ему роли, был и жалок , и косноязычен.

- Мой муж убит? - спокойно спросила госпожа И-Лэнь. Ее напудренное и набеленное по всем канонам лицо придавало ей сходство с масками театра ду-фу, где реплики актеров подаются из черной дыры на месте предполагаемого рта. Ее губы тоже почти не шевелились, усиливая ощущение пантомимы, - и , одновременно, ощущение, что именно здесь и сейчас разыгрывается великая драма, достойная лучших поэм эпохи Шань.

- Нет, нет, его никто не убивал, - в ужасе воскликнул убэй Тян, - Боюсь, уважаемый господин Фэнь не перенес тяжестей дороги.

- Это сказано о победителе двенадцати битв? - госпожа И-Лэнь позволила себе слегка приподнять бровь.

Убэй на этом совсем замешкался и что-то невразумительно пробормотал.

- Разумеется, меня сразу известили, дорогая сестра, - вступил в разговор господин Ожанг, - Как печально! Я оставил все свои дела, чтобы прибыть сюда одновременно, дабы ты имела возможность отдаться скорби в узком кругу, как и полагается даме твоего ранга.

Госпожа И-Лэнь прямо взглянула ему в глаза. Ожанга обдало жаром. Эта женщина представлялась ему старой, - ведь она была даже чуть старше него, ( а женщины быстро теряют прелесть), и сломленной. Но то, что он увидел в этой зале, заставило его поменять свои планы. Быстро поменять.

- Где его тело? - спросила госпожа И-Лэнь, - Мне дадут попрощаться с ним?

- По моему решению его тело временно захоронено в Нижнем Утуне, - ответил он, - Боюсь, не было никакого смысла везти его сюда, тем более что я послал ото-ри к Господину Шафрана с тем, чтобы выхлопотать для моего уважаемого брата право быть захороненным в семейном склепе Дафу. Это все, на что мы в данный момент можем надеяться.

- Благодарю вас, - тихо сказала госпожа И-Лэнь, но какая-то нотка, внезапное понижение тона в ее голосе заставили сердце господина Ожанга забиться быстрее. - Конечно, я не смею спрашивать, что будет с нами. Со мной и детьми. Я буду покорно дожидаться здесь решения Господина Шафрана.

- Мой ото-ри везет к Солнцу Срединной также и ходатайство о вашей судьбе, дорогая сестра, - поспешил заявить господин Ожанг. Пожалуй, сейчас его в голосе было больше чувства, чем он сам от себя ожидал. Конечно, такое решение напрашивалось, - и было для него ну очень выгодным. - Я взываю к его милосердию. Он не откажет вам в праве провести остаток дней в уединении, а я готов предоставить своим родственникам все подобающие условия. Я понимаю, вам непросто довериться самой и доверить своего сына малознакомому человеку, тем более в минуты такого горя, но я смиренно прошу вас всего лишь дать мне возможность заслужить ваше доверие.

Госпожа И-Лэнь бесстрастно смотрела на него.

" Фэнь предупреждал меня насчет него. Алчный недалекий толстяк. Жесток, как и все глупцы. Бусо он в лучшем случае сделает монахом. В худшем....Оставить ли ему О-Лэи? В конце концов, она еще слишком мала, и, если он осмелится, скандал можно поднять чудовищный.... Нет, риск слишком велик. Глупец, ты думал растрогать меня своей подачкой? Я знала, что ты предпримешь , дурак."

- Боюсь, я все еще с трудом сдерживаю свое горе, - произнесла госпожа И- Лэнь таким тоном, что мужчины почувствовали себя неуклюжими увальнями. - Я уже старая женщина, и должна более тщательно следить за собой. Мне необходимо....

- Господин убэй, ото-ри от Первого Министра, - запыхавшийся слуга распахнул дверь, не оставляя никому возможности сделать хоть шаг. Убэй Тян и господин Ожанг замерли на месте от неожиданности.

В залу вошел запыленный ото-ри в синем мундире с желтой окантовкой и широких шароварах цвета глины. Он вынул из-за пазухи кожаную торбу, залитую красным воском с обеих сторон и скрепленную узнаваемой печатью господина Тоя. Несколько растерянный убэй сломал печать, его лицо неожиданно вытянулось:

- Как он узнал?

Он машинально протянул письмо господину Ожангу, тот впился в него взглядом, и нахмурился.

- Воистину Первый Министр знает о каждом зерне в закромах Империи, - сказал господин Ожанг, мысленно перебирая в памяти, где, адские демоны, где и когда он допустил ошибку, - Прошу вас собраться с духом, дорогая сестра. Первый Министр извещен о смерти господина Фэня, вашего мужа, и призывает вас. Право, я поражен интересом, который проявляют к вам великие мира сего, сестра.

- Я думаю, Первый Министр делает так из сострадания к несчастной, убитой горем вдове, - мягко сказала госпожа И-Лэнь. - Будучи слабой женщиной, я трепещу и покоряюсь. О-Лэи, будь добра отдать распоряжение о сборах.

" Но наши вещи собраны три дня назад. Пожалуй, я догадываюсь, куда делся браслет с изумрудами - и тот бродячий монах, с которым мать любила вести беседы о неизреченном пути богов. Она знала? Но как? Она не могла знать - еще сегодня утром, она не смогла бы меня обмануть. Нет. Она догадывалась. И продумала все возможные пути, а ожидала только, какой из них будет можно выбрать с наибольшей отдачей. Она ожидала, как змея. Не правда ли, папа? О, папа......"

***

- Ы-ни, прекрати вертеться перед зеркалом! - шикнула на дочь госпожа У-Цы, супруга господина Хаги. Сказать по чести, шикнула беззлобно, невольно залюбовавшись. Девочка становится настоящей красавицей: белоснежная гладкая кожа, крохотный носик, большие влажные глаза. И пока обходилось без глупостей.

- Мне обязательно нужна нефритовая брошь, мама, - серьезно сказала Ы-ни, разглядывая свое отражение. - К этому розовому парадному платью - обязательно. Без броши все пропало - никак не смотрится!

- Не говори глупостей, - отмахнулась госпожа У-цы, занятая тем, чтобы получше расположить складки на своей объемистой груди - И сними парадное, еще оботрешь раньше времени. Пока тебе будет довольно и двух других платьев, которые тебе купил отец.

- Но это же Праздник Осенней Воды, - насупилась Ы-ни, - И я хочу быть в розовом. Зачем мне папа его купил, чтобы хранить в сундуке до седых волос?

- Так уж и до седых, - усмехнулась У-цы, - Не торопись. А на праздник вполне можно надеть и вот это, цвета лаванды. Оно тоже новое.

- Но розовое мне больше идет, - упрямилась Ы-ни.

- Ты нас с отцом разоришь! - в сердцах воскликнула госпожа У-цы, - Прекрати капризничать, Ы-ни. Розовое платье я припасла на особый случай.

- Какой? - Ы-ни вмиг перестала канючить и повернулась к матери, ее глаза заинтересованно заблестели.

- Это тебе знать не обязательно, - сурово отрезала госпожа У-цы, - Довольно с тебя, что родители о тебе заботятся. Будь добра переодеться

Ы-ни, хоть и дулась для острастки, но переоделась довольно быстро. Лавандовый наряд тоже был очень красив. А нижние одежды белого и бледно-зеленого цвета усиливали ощущение свежести, исходившее от юной прелестницы. Госпожа У-цы, предпочитавшая оттенки красного, осталась довольна. Дамы грациозно поднялись по услужливо подставленной лесенке в свой позолоченный паланкин и задернули шторы, - верх неприличия, когда на знатную женщину может глазеть любой прохожий.

Церемония Осенней Воды приходилась на осеннее равноденствие и происходила ежегодно на озере У-Лунь. Окрестности озера в это время были сказочно красивы, - листья облетали, ложились золотыми пятнами на темную, таинственную поверхность озера, в воздухе махали крыльями последние из отлетающих на юг птиц.....

Жрецы Храма Водяной Лилии зажигали ритуальные огни и монотонно ударяли в гонги, отчего над водой плыл тягучий, завораживающий звон. В воздухе разливался томительный запах дыма и опавших листьев. Жители Нижнего Утуна, выстроившись в две шеренги вдоль дороги, ведущей из храма к плавучему павильону, ожидали, пока появится процессия, несущая статую богини Иань, покровительницы плодородия. После погружения статуи на ритуальную барку и ее торжественных проводов в зимний павильон, что символизировало поворот года к зиме, жители тоже грузились в барки, лодки, а то и просто плоты, и все озеро превращалось в пеструю карусель лавирующих суденышек. В этот день следовало зажигать на воде огни, есть рисовые колобки с тыквой, пить сливовое и абрикосовое вино нового урожая, много шуметь и бить в бамбуковые полости, чтобы отпугнуть злых духов, которые в этот день могут наступить на тень человека и остаться с ним до весны, высасывая силы, принося болезни и несчастья.

Конечно, лодка господина Хаги была лучшей из всех. Ее позолоченный нос в виде головы священной гусыни Иань , - символа богини, - был специально изготовлен для этого праздника. Широкое днище и низкая осадка делали барку устойчивой настолько, что в нее можно было не опасаясь переходить из других барок и лодок, тут же окруживших ее, как мелкие рыбки окружают акулу. Господин Хаги полулежал в специально для него изготовленной нише в позе божества богатства, его жена и дочь помещались чуть сзади, расправив длинные полы своих одежд и застыв со склоненными головами, словно позируя для старинной картины на небеленом шелке.

В Праздник Осенней Воды принято творить добрые дела и одаривать подарками. Очередь из дарителей уже выстроилась к господину Хаги, и , мягко улыбаясь, он принимал дары и выслушивал благопожелания. На носу лодки домоправитель господина Хаги подносил каждому , удостоившемуся аудиенции, чарку вина, - ответный дар. Что говорить, - большинство полученных даров были куда более существенны в надежде заслужить расположение господина рина, даже просто обратить на себя его высочайшее внимание!

У Ы-ни на этом празднике был свой интерес. Она была первой девушкой на выданье в Нижнем Утуне, и еще не была помолвлена, - господин Хаги медлил, присматривая для нее наиболее выгодную партию. Но все ухажеры уже заняли свое место в очереди, пользуясь поводом наглядеться на нее. Ы-ни не упускала случая одарить юношей длинным взглядом из-под ресниц, - она достаточно репетировала их перед зеркалом, чтобы быть уверенной в произведенном впечатлении. К сожалению, у знатных девушек не так много шансов на то, чтобы пофлиртовать, - сначала родители, а потом мужья держат своих дочерей, сестер и жен в закрытых женских покоях. На людях они могут появляться только в сопровождении, - любая сплетня способна разрушить удачное замужество. Но Ы-ни было шестнадцать лет, она страстно хотела попробовать мир на вкус, - и пробовала, в пределах того, что ей дозволялась. Ее взгляд был способен расплавить камень как масло.

Юэ с борта своей небольшой лодки, где сидел с матерью и отцом, смотрел, как она кокетничает с сыном торговца шелком, с сыном уездного судьи, с другими знатными шалопаями, вьющимися вокруг нее. Сегодня она была просто невозможно хороша, ее красота расцветала неудержимо, как распускающийся бутон, - еще вчера плотный зеленоватый комочек, а сегодня уже роскошный цветок.... Осенние сумерки плыли над озером, пришло время пускания на воду огней, - самая поэтическая часть церемонии. Окруженная толпой поклонников, готовых предложить ей помощь, Ы-ни прошествовала к низкому бортику и опустила на воду свой кораблик с прикрепленной к нему свечой . Темная вода тут и там озарялась светлячками, всюду звучал смех, вода причудливо искажала звуки. В маленькой лодочке напротив кто-то опустил на воду кораблик одновременно с ней. Ы-ни узнала Юэ, своего соседа. Его большие темные глаза светились теплотой, мягким юмором и чем-то еще, от чего у нее заныло в груди. Он был так красив, - высокий, стройный, с выразительным правильным лицом и четко очерченным ртом с чуть приподнятыми уголками. Такие губы часто бывают у статуй богов, - возможно, от этого его улыбка кажется столь притягательной?. Их кораблики плыли навстречу друг другу по темной холодной воде, а Ы-ни, забыв про все на свете, смотрела на Юэ. Обычное кокетливое выражение слетело с ее лица, сквозь него будто проступил внутренний свет, робкая, не свойственная ей улыбка тронула губы....

Кто-то настойчиво теребил ее за рукав, привлекая к себе внимание. Ы-ни рассеянно повернулась к сыну торговца шелком, и улыбка, расцветавшая на ее губах, была такой, что парень залился краской до самых ушей. Там, за ее спиной, уплывала в темноту маленькая лодочка, но она всей кожей чувствовала его взгляд. Юэ... Кто бы мог подумать - Юэ? Все ее существо полнилось радостным изумлением. Она машинально что-то щебетала, легонько стукала веером по плечу своих ухажеров, но происходившее с ней было так ново, так странно, что проступало в чертах ее лица, заставляя вздыхать даже почтенных старцев, уже давно забывших о забавах юности.

" О, нет! - госпожа У-цы была достаточно опытна, чтобы понять, что происходило только что на ее глазах, - Сын опального соседа! Ничтожного писаришки! Без гроша! Такая красавица., как Ы-ни, заслуживает большего. Пока девочка глупа и не понимает, какие возможности раскрывает перед ней красота. Нужен только толчок, шанс.... И вовсе не вовремя здесь этот смазливый сын писаря. Но ночь Осенней Воды на озере У-Лунь волшебна. В эту ночь духи, - добрые и злые, выходят из своих убежищ и их можно увидеть или даже приманить заклинанием. А моя бабка и мать успешно колдовали. Получится ли у меня?"

Кораблик, пущенный Юэ, встретился с корабликом, пущенным Ы-ни, и оба они прибились к борту барки. Госпожа У-цы, улучив момент, незаметным движением выудила оба из воды, и засунула себе в рукав. Она хорошо помнила заклинание " Легкий Путь в гору Иань", которое являлось самым сильным для привлечения богатства и удачи, хотя использовалось редко. В основном, потому, что магический узор не терпит асимметрии - и удача, приходящая к одному, должна отвернуться от другого. Иначе говоря, при произнесении приворота " Легкий путь в гору Иань" требовалось два человека и две вещи, принадлежащие им. Один - тот, на кого произносится приворот и кому обеспечивается магическое привлечение удачи. Второй - тот, что уравновесит магический узор. Своими неудачами.

Сегодня, в Праздник Осенней Воды, идеальная ночь для совершения такого приворота. И, кажется, она знает, чье имя произнести вторым.

Глава 3. Лонг-тум-ри

В темноте позвякивает колокольчик. Не дребезжащий, глухой, неровный звук колокольцев, какие привязывают на шею горным быкам и козам. Ритмичное, мелодичное позвякивание, не приглушенное соприкосновением с телом, идет от высокой, в локоть, шапки из светлой овечьей шерсти, на конце которой закреплен серебряный колокольчик. Его звук является пропуском на всех границах. Его обладателю обязаны подать все лучшее, что только есть. Но при необходимости лонг-тум-ри, так называют обладателей таких шапок, могут обходиться без еды сутками и проводить ночи на голом льду. Говорят, когда лонг-тум-ри спешит по своему делу, его тело горячо, как огонь, его глаза обращены зрачками вовнутрь, его мышцы тверды как камень. Если напротив лонг-тум-ри поставить стену - он пройдет сквозь стену, если на пути его возникнет пропасть - он перепрыгнет пропасть, а если поставить глыбу льда, он расплавит лед жаром своего тела.

Ей доводилось касаться тела лонг-тум-ри. Они действительно были необычайно горячи. Как ей говорили, в их школах мальчиков поили специальными снадобьями. И обучали создавать огонь внутри себя......

Ицхаль Тумгор, Верховная жрица школы Гарда, единокровная сестра князя Ургаха ждала, вперив взгляд в темноту. Звяканье колокольчика стало ближе, из-за поворота неясной тенью показался человек. По мере того, как он приближался , - а приближался он со скоростью пущенной в галоп лошади, - Ицхаль молча разглядывала его. Худ, страшно. Смуглые ноги в кожаных обмотках с невероятной быстротой мелькают в странном подпрыгивающем полушаге-полубеге. Со стороны кажется, что лонг-тум-ри касается земли только носками, и при соприкосновении земля отбрасывает его назад, в воздух, ведь его имя значит " летающий человек" или, точнее " человек, которого отталкивает земля". В пальцах у него зажат маятник, - им лонг-тум-ри отсчитывает ритм и убыстряет в соответствии с ним не просто ритм бега, но и ритм сердца, ритм тока крови, свое внутреннее время. Потому лонг-тум-ри долго не живут. Потому все лонг-тум-ри, которых она видела, были либо совсем мальчиками, либо юношами. Куда исчезают лонг-тум-ри, когда становятся взрослыми, она никогда не спрашивала.

Лонг-тум-ри уже приблизился настолько, что она могла разглядеть его лицо: сосредоточенное, невидящее, как у слепых. Повернутое зрачками внутрь. Идущий к своей цели лонг-тум-ри ничего не видит из того, что происходит вокруг. Все его чувства сконцентрированы на достижении цели. Доставив свое сообщение или свою ношу, он должен будет еще провести ночь в медитации, очищая свою кровь и мышцы от продуктов распада, вызванных перенапряжением, а потом будет спать - двое, трое суток подряд. И только после этого сможет есть, пить и видеть.

Лонг-тум-ри шел к ее брату. Она сама считала их использование кощунственным, а вот Ригванапади только усмехался на вспышки ее гнева:

- Их секта создает их для этого, разве не так? В таком случае, в чем смысл их существования, если я не буду давать им работу? И потом, они великолепны. Ничто не может сравниться с ними в скорости. Лошади в Ургахе скорее украшение, нежели польза, а птицы все равно останавливаются на ночлег. Так что они - лучшие, сестра.

Какое послание несет брату этот мальчик с застывшим неземным лицом?

Ицхаль отвернулась. Ее уши слышали, как позвякивание колокольчика отдается эхом в гранитной толще Зала Церемоний, - лонг-тум-ри вошел в Цитадель. Пожалуй, это не ее дело.

Ей следует заняться тем, что ее непосредственно касается: разрешением споров, назначением доверенных лиц, списками неофиток и ремонтом сомпа - духовных центров школы, раскиданных на всей территории Ургаха , и еще за тысячи ли - в северных степях, на горных плоскогорьях и плодородных равнинах куаньлинов.

Школа Гарда была самой престижной из трех женских религиозных и оккультных школ, практиковавших безбрачие для своих послушниц. Ицхаль была туда определена в возрасте четырнадцати лет, сразу после смерти отца. Ни одному из трех ее братьев, последовательно занимавших престол, не нужны были новые претенденты на шаткий трон Ургаха. Было время, когда она ненавидела каждого из них за это и мечтала им отомстить. Впрочем, в ее вмешательстве пока не было необходимости. В первый же год после смерти отца ее старший брат Каваджмугли, был убит ее средним братом Падварнапасом. В ту же ночь были убиты все женщины покойного, а после наступили несколько лет жесточайших репрессий, охвативших большинство знатных семей Ургаха. В те времена она серьезно опасалась за свою жизнь и старалась по возможности никак себя не проявлять. Закончилось все тем, что Падварнапас восстановил против себя большинство ключевых фигур, - одних из-за гонений на них самих и их родственников, других - из-за непредсказуемости собственной политики. Она, как и Ригванапади, знала о готовящемся заговоре и, как и он, позволила ему случиться. Отчасти потому, что все еще возлагала надежды. Отчасти потому, что тогда была значительно моложе, - в год смерти Падварнапаса ей было чуть больше двадцати. Тогда она, глупышка, не понимала, что, как только любимый, единственный оставшийся в живых братец уберет всех прочих родственников, он может взяться за нее.

Последние двенадцать лет она балансирует на краю бездны. Первые несколько лет Ригванапади ограничивался тем, что приставил к ней двух своих соглядатаек. Ицхаль терпела и делала вид, что не замечает. Все свои секретные дела она вела, умело пользуясь искусством создания иллюзий или, что было еще проще, ограничиваясь простыми снотворными. Все шло хорошо.

Однако шесть лет назад любимая наложница князя, практически прочившаяся ему в жены и носившая от него ребенка, неожиданно умерла. Ицхаль действительно не имела к этому никакого отношения, но Ригванапади после нескольких бесплодных попыток найти виновных ( завершившихся несколькими казнями) начал подозревать и ее. В числе прочего по всему княжескому дворцу ходили слухи о том, что она убила Ходеиру и ее ребенка своим колдовством. Но тогда он все-таки не решился.

Первая попытка ее убить произошла три лета назад. Ицхоль безошибочно распознала яд и своевременно приняла противоядие. Наутро она выскользнула из своих покоев, обманув своих стражниц, тайным ходом, известным ей еще с детства, прошла мимо охраны в спальню Ригванапади и приставила к его горлу кинжал.

Пробуждение вельможного князя было несколько неприятным.

- Что может быть для меня проще, дорогой брат? - холодно сказала Ицхаль, слегка надавливая на клинок и с наслаждением чувствуя, как подрагивает под нажимом его кадык, - Я могу сделать это сейчас и могла сделать это сотню раз за эти годы, - она убрала кинжал и ее длинные, странного разреза, какой бывает у куаньлинов, зеленые глаза блеснули в темноте, как у кошки. - К сожалению, моя вера и мое воспитание отрицают убийство. Прошу тебя не быть столь глупым, дорогой брат, чтобы отяготить твою или мою душу убийством близкого человека. Уж лучше займись куда более богоугодным делом и наплоди себе десяток собственных наследников.

Если эта угроза и была высказана ей скорее для устрашения, то Ригванапади , скорее, ей поверил. Однако, не смотря на все старания, наследников не было. Начали поговаривать, что Ходеира могла ради того, чтобы привязать к себе князя, зачать не от него. Кто знает... И кто сейчас из любимых наложниц нашептывает братцу, что он должен избавиться от этой зеленоглазой ведьмы Ицхаль, что именно ее порча лежит на нем за смерть брата, за сотни других смертей.....

Ицхаль прижала руки к вискам. Пожалуй, ей все же интересно, какие вести принес лонг-тум-ри. Она подобрала грубую ткань своего черного одеяния монахини и вошла с балкона в свои покои, - большую, скудно обставленную комнату, на высокий ранг обитательницы которого указывали только гобелен эпохи Цуа из шерсти вымерших винторогих антилоп, и массивный стол из сердцевины дерева орад, - редкость с южной оконечности континента, страны обширных болот, губительных топей и маленьких каннибалов. Этот стол один стоил половину сокровищницы князя. Но это, кстати, не его собственность и даже не ее. Это комната настоятельниц школы Гарда, она занимает ее вот уже без малого восемь лет. Ее неизменные спутницы, Амда и Пьяла, молча сидят у двери на одинаковых низких стульчиках, инкрустированных костью . За эти годы они будто бы даже стали походить друг на друга, - то ли настороженным выражением лиц, то ли просто.... Ицхаль заставила себя улыбнуться.

- Благодарю вас, - пропела она, - Мое время для вечерней молитвы подошло. Вы присоединитесь ко мне в часовне?

На лицах обеих женщин появилось выражение такой скуки, что Ицхаль улыбнулась снова, на этот раз искренне.

- Конечно, мой брат не вправе требовать от вас так много. Пожалуйста, можете воспользоваться моим набором для игры в сяку.

Этот ритуал повторялся достаточно часто, и тем не менее, Ицхаль всегда разыгрывала его. Ей просто нравились их сконфуженные лица. Стыдно сказать, но от этого у нее всегда поднималось настроение.

Она быстро прошла в часовню для молитв, смежную с ее покоями. Часовня в соответствии с требованиями школы Гарда была также практически не украшена. Помимо всего прочего, комната имела дыру в потолке, сквозь которую в нее беспрепятственно проникал холодный воздух, снег и лунный свет. На освещенной маленькой лампадой с ароматическим маслом стене был начерчен знак Гард, - и этой надписи было более пяти столетий. По преданию, его начертил основатель школы, Желтый Монах, когда переночевал в келье маленькой монахини, поразившей его своей скромностью и духовной силой, которая впоследствии и стала первой матерью-настоятельницей.

На полу перед святыней была расстелена пушистая шкура ирбиса - снежного барса. Ицхаль опустилась на колени и закрыла глаза. Она привыкла проводить здесь долгие часы. Все здесь было ей родным, вошло в ее плоть и кровь, - каждый выступ на стенах, каждый узор на полу. Здесь ей явились первые видения, здесь она проводила первые ритуальные голодовки и тонула в неясных образах, кружащихся вокруг нее. Здесь познала пронзительную радость обладания силой, с какой не сравнится никакое из плотских наслаждений. Совет дал ей все необходимые знания, но идти она могла только по своему собственному пути - таков был закон школы Гарда. Ицхаль считала этот закон мудрым.

Ее последние упражнения лежали в области изучения возможностей ментальных двойников. Ицхаль пока не очень хорошо умела управлять своим двойником на дальних расстояниях, но у нее уже довольно хорошо получалось в пределах одной-двух ли. Она может попытаться... проверить свои способности....

Ицхаль начала повторять молитвы, призванные увеличить концентрацию. Постепенно чувствуя, как теряют чувствительность конечности, Ицхаль сосредоточилась на том, чтобы "выпустить" двойника резким сокращением брюшины. Последние несколько месяцев ей начало это удаваться все лучше и лучше, и сознание при этом оставалось все более ясным.

Ицхаль сейчас пребывала " с двойником" и потому это ее сознание фиксировало взгляд на себя, сидящую со скрещенными ногами перед начертанным на стене знаком, со стороны. Ицхаль еще ни разу не удавалось ощущать себя " с двойником" настолько отчетливо. Она знала, что двойники бесплотны и передвижение по воздуху не представляет для них никаких проблем. Ощущая восторг и тянущую пустоту, она поднялась на восходящем потоке сквозь дыру в потолке.

Йоднапанасат - столица Ургаха, - лежала перед ней, поблескивая золотом дворцовых крыш, огоньками зажженных лампад и белым камнем, из которого возводились здания и которым мостили дороги. Город производил грандиозное впечатление на нищих обитателей равнин, - казалось, он парит над долиной, над лежащими у подножия плоскогорья равнинами, над миром.... Усуль - Дорога Молитв, по которой перемещались паломники, белой лентой струилась, обнимая бока головокружительных вершин, и заканчивалась на огромной квадратной площади перед Цитаделью - дворцом князей. Ицхаль с ощутимым усилием рассталась с желанием взмывать все выше и выше, в тугую, черную, ледяную пропасть разреженного горного воздуха, и направила себя дорогой лонг-тум-ри. В состоянии двойника, как оказалось, можно много заметить. Например, сила, управлявшая лонг-тум-ри, буквально сочилась из него, и еще не успела рассеяться. Ицхаль отчетливо видела ее красноватые потеки, оставшиеся на каменном полу. Словно светящийся след, они вели ее, пока она не оказалась у личных покоев брата. Оттуда слышались невнятные голоса.

Как проходят сквозь стены, Ицхаль пока не умела понимать. Она ощутила нечто, похожее на головокружение, или, скорее, напряжение. Ментальное тело будто бы стало плотнее, осталось прикосновение каких-то шершавых полотен, - и она оказалась по ту сторону двери.

Лонг-тум-ри стоял перед ее братом. Алый огонь бил изнутри него, как факел, обтекал фигуру, дрожал, заставляя мальчика поминутно дергаться и вздрагивать. Князь взял у него из рук письмо из темно-желтого пергамента, сломал печать, и затем прошептал что-то ему на ухо.

Ицхаль заметила изменения в ауре лонг-тум-ри. Алый свет начал светлеть, переходя в оранжевый, затем в желтый. Скорее всего, подумала Ицхаль, в письме указана ключевая фраза, снимающая гипноз. Мальчик явно выходил из своего странного транса.

Князь щелкнул пальцами и кто-то из слуг, бесшумно появившись из-за трона, увел его.

Ицхаль очень хотелось посмотреть на то, что за письмо принес лонг-тум-ри, - она узнала причудливую вязь письма куаньлинов и печать - печать имперского Дома Приказов. Она не сразу сообразила, что вполне может воспользоваться своей бесплотной формой, - скорее, ее желание переместило ее за спину князю раньше, чем она успела его осознать. Со зрением в ментальной оболочке происходили какие-то странные вещи, - она видела строчки словно сквозь толщу воды. Но , несмотря на некоторые трудности с концентрацией, смогла их прочитать.

Ее потрясение было столь сильным, что она потеряла контроль над своим двойником, и оказалась внутри какой-то воронки, потом последовала серия видений, которые ее испуганный разум не мог идентифицировать, - окружающее походило на клочья какой-то редкой черной ткани, шевелящейся на ветру. Но нить, связывающая ее с телом, сохранялась и Ицхаль, собравшись и успокоившись, применила технику медленного выдоха, - ее практика медитаций говорила, что это лучший способ возвращения в свое тело.

Тело возвестило о себе разбегающимися мурашками. Видимо, при данном магическом акте ток крови действительно замедляется, как у спящих или впадающих в летаргию людей. Техники, бережно хранимые школой Гарда, позволяли особо одаренным послушницам совершать длинные путешествия вне своих тел на сотни ли. Впрочем, это было опасно и не гарантировало возвращения. Мир духов, по которому приходилось совершать путешествия, населен странными существами и явлениями...

Ицхаль открыла глаза. Напряжение давало знать о себе. Голова кружилась, внутри что-то мелко подрагивало, рот наполнился кислым привкусом.

Она долго молча лежала в темноте , приходя в себя и анализируя увиденное, отделяя явь от сна, но тут ее прервал осторожный стук в дверь. Ицхаль нахмурилась: она настрого запрещала беспокоить себя во время медитаций. По понятным причинам. Но в данный момент она узнала голос, доносившийся из-за двери: ее звала Элира, ее ближайшая помощница. В этом случае случилось что-то действительно важное. Верховная Жрица поднялась с колен, поморщилась, чувствуя, как в онемевшие ноги приливает кровь, прошивая их крохотными иголочками, и откликнулась:

- Что тебе, Элира?

- Мне нужно поговорить с Вами, - Элира стояла на пороге в не подпоясанном балахоне, - Вы сказали, что вам необходимо немедленно сообщить , если....

Сердце Ицхаль оборвалось. Она не мешкая вытащила Элиру за руку мимо осоловевших стражниц, на ходу бросив:

- Срочное дело в храме. Много времени не займет.

В ночных коридорах их шаги звучали дробным длинным эхом. И та, и другая отлично видели в темноте, и потому освещение было им не обязательно. Три лестничных пролета вниз, поворот, еще одна каменная спиральная лестница.

Ицхаль нетерпеливо толкнула дверь потайной кельи, где на коленях перед лежащей в трансе женщиной стояла еще одна послушница.

- Она говорит? Она говорит? Что? Как давно? - торопливым шепотом спросила Ицхаль.

- Да. Она что-то сказала. Что, - мы не поняли, но на всякий случай затвердили наизусть. Потом найдем толмача...

- Давно она в трансе?

- Около двух ударов назад.

- Что она сказала?

- Только одну фразу. На языке северных варваров.

- Я знаю их язык. Повтори ее.

- Т-с-с... потом. Снова начинается.

Лежавшая в трансе женщина выгнулась, ее веки приоткрылись, жутко блеснули белым закатившиеся глаза. Ицхаль и Элира ждали, сцепив руки, - неподвижные, готовые поймать каждое слово...

Напряженное, будто сведенные судорогой тело женщины обмякло, веки закрылись, и затем распахнулись вновь, - на этот раз из-под них сияли осмысленные темные глаза

- Сурге, - Ицхаль наклонилась над ней.

Женщина улыбнулась незнакомой улыбкой. Затем ее лицо искривилось, из распахнутых глаз побежали быстрые слезы, беззвучно стекая за уши.

- Илуге, - чужим, звонким девичьим голосом закричала женщина, - Где же ты, Илуг-е-е-е?!

***

- Она была здесь, - донесся до Ригванапади глухой голос человека из глубины комнаты. - Точнее, здесь был ее цампо, - ментальный двойник.

- То есть она уже достигла того уровня, когда обучаются управлять цампо? - раздраженно спросил князь, - Почему тогда я не могу? В нас течет одна кровь, и я мужчина!

- Создание и управление цампо требует многих лет концентрации, - прошелестел бесплотный голос, - То время, которое ваше высочество потратил на решение государственных дел, увеселения и наложниц, Ицхаль Тумгор использовала иначе.

- Ты хочешь меня в чем-то упрекнуть, жрец? - голос Ригванапади налился металлом, все его когда-то мощное, но теперь несколько оплывшее тело напряглось.

- Вовсе нет, сиятельный князь, - в голосе появилась неуловимая насмешка, - или ему показалось? - Я всего лишь объясняю это явление таким, каково оно есть. Человеческое существо имеет ограниченное количество времени и энергии, которые заключены в нем. Оно может значительно различаться у разных людей, но все равно в любом случае конечно. Это значит, что любое произведенное человеком действие - трата времени и энергии. Каждый имеет свое предназначение, и каждый распоряжается этим даром по-своему. Только и всего.

- Что ей было нужно?

- Я думаю, любопытство, - ответил невидимый собеседник, - Ее привлек лонг-тум-ри.

- Значит, она может догадываться..... Хитрая ведьма ! - в сердцах выругался князь. Он все еще сжимал в руках пергамент со сломанной печатью Двора Приказов Срединной Империи.

- Даже если так, вряд ли это что-то меняет. Ицхаль Тумгор не связана ни с одной из группировок, достаточно сильных, чтобы вам помешать, - возразил собеседник.

- Выйди на свет, Горхон, - поморщился князь, - Твои колдовские фокусы меня раздражают.

Горхон, глава школы Омман, появился в круге света, который отбрасывал бронзовый масляный светильник. Горхон был немолод, но и за старца его принять было никак нельзя. Гладкое скуластое безвозрастное лицо разрезали очень узкие, угольно-черные глаза, жесткие складки у рта выдавали решительность и упорство. Голову украшала маленькая квадратная шапка с символами школы, длинная коса достигала каблуков. На грудь свисало ожерелье из 108 круглых серых матовых бусин. Ригванапади знал, что это за бусины. Каждая из них была выпилена из человеческого черепа. О последователях школы Омман болтали разное, и некоторые их обряды были воистину отвратительны, но они были, несомненно, самой влиятельной школой в Ургахе.

- Император Срединной ищет нашего союза, - медленно проговорил он, - и предлагает объединиться для совместного покорения северных земель. - Что ты об этом думаешь?

- Все последние гадания посвященных различных школ, - и не только моей, ты волен проверить это в любой из ста восьмидесяти школ и сект Ургаха, - показывают, что равновесие сил, продержавшееся последние десять лет, готово нарушиться, - произнес Горхон. Его пальцы под широкими рукавами двигались, переплетались, отчего создавалось жутковатое впечатление, будто жрец держит там какое-то мелкое животное размером с крысу. - Нынешний год будет годом Грифа по солнечному календарю и Годом Дракона - по лунному. Такое сочетание говорит о начале нового цикла, именно в это время в ткани бытия происходят структурные изменения, которые станут явными позднее. Кроме того, звезда Умм начинает движение к земле, а ее приближение приносит войны. Так что война начнется, с твоим участием или без. В таких условиях самым верным будет вовремя принять ту сторону, которая сулит наибольшее из обещаний.

- Что говорят твои духи о Срединной как о союзнике? - нетерпеливо спросил Ригванапади. Его глаза, зелено-коричневые, как чешуя змеи фэй, пристально следили за жрецом.

- Слабость внутри силы. Сила внутри слабости. Неверное решение приведет к неожиданному финалу. Боги гневаются, - нараспев произнес Горхон, и добавил другим тоном, - Я толкую эти предсказания так, что саму Срединную тоже могут ждать изменения. В настоящее время вокруг императора, - кстати сказать, слабого и капризного юнца, забавляющегося мальчиками, идет ожесточенная борьба группировок. Партию внутреннего средоточия возглавляет Первый Министр, и ранее к ней принадлежал весьма одаренный стратег Фэнь. Но они были разгромлены пять лет назад Партией Восьми Тигров, которую возглавляет придворный евнух Цао, наставник императора. Именно от них исходит полученное сегодня предложение. Они размахивают знаменами и призывают к победоносным войнам с целью покрыть растущие расходы империи. Третья сила - это партия императрицы-матери. Ее можно охарактеризовать как срединную, они, скорее, борются за подступы к императорскому трону, нежели за какую-нибудь реформу. Еще есть жрецы всех четырех официальных религий, с десяток сановников, довольно влиятельная, хоть и небольшая, партия судей. В общем, список бесконечен. Нас может интересовать только основное.

- Что именно ? - задумчиво спросил князь, рассеянно засунув в рот засахаренный абрикос из широкой нефритовой вазы на низком столике.

- Не мы ли являемся конечной целью их завоевания, - пожал плечами Горхон. Про себя он при этом подумал, что князь, умудрившись убрать с дороги двух братьев и захватить престол Ургаха, тем не менее, не блещет масштабным политическим мышлением. - Северные варвары для Срединной - слишком маленькая цель.

- А это возможно? - Ригванапади нахмурился, - По-моему, Ургах не так-то легко завоевать.

- Я не говорю о возможности завоевания, - с растущим раздражением парировал Горхон, - Я говорю о возможности существования таких мыслей в чьей-то голове. Ургах обладает сокровищами, накопленными в течение тысяч лет, и его ни разу не завоевывали. Зависть и жадность могут оказаться плохими советчиками. Впрочем, их планы могут быть в действительности прямолинейны. Северные варвары, плохо обученные и разрозненные, достаточно легкая добыча для куаньлинов. Если меня что-то и настораживает, то только то, что Империя решила привлечь к этому Ургах. На самом деле они в нас не нуждаются.

- Ты их переоцениваешь, жрец, - князь выпятил нижнюю губу, - Они только что ввязались в войну на юге. Их лучшие силы стянуты туда. Обратившись к нам с предложением о союзе, они убивают двух зайцев, - одновременно решают вопрос о дополнительном притоке прибыли, приносимом войной, и отвлекают нас от их собственной уязвимости.

" А он не так уж не прав, - подумал Горхон, - Возможно, это и так."

- Нам в любом случае надо ответить словами мира и дружбы, - произнес князь, - Времени подумать у нас достаточно. А вот моя сестра сейчас меня волнует гораздо больше.