Были ж денёчки, шуточки, хохоточки.
Девочки в платьицах - тоненькие, как спички.
Если ошибочки - мелкие, без побочки,
Если слезинки - в скобочки, боль - в кавычки.
Мамочки пичкали: яблочки, апельсинчик,
Мальчики пели что-то, чеканя строчки.
Если влюблялись - обморочно, истерично,
Если кончались - точкой и без больничек.
Жизнь замедляется вытянутой электричкой.
Если из ряда в ряд - поворотник включен.
Если бокальчик - марочно и прилично,
Если приветик - приторно, по фейсбучку.
Дремлем в смартфончиках, жмем "обновить страничку",
Ждем с маркетплейсиков сумочки и носочки.
С внучкой проблема - пишем физичке в личку,
Гуглим диагноз, если заныли почки.
Жизнь, растянувшись майкой-алкоголичкой,
Там, где маршрутка выкатится к конечной,
Выдавит буднично, траченных как наличка,
Девочек в платьицах, в путь по дороге млечной.
***
Питер зимой черно-бел, как в старой документалке
Мы входим пустошно в колодцев бездонные арки
Он соткан из сумрака, сна и из влажного холода
В нем что-то от выдумки, от фентазийного города
Он щурится небом, сыплет мне снег за ворот
Я говорю, ведь ты же не просто город
Не только из пушкинских мест или пулковских ран
Ты точно не Эмбер, точно не Зурбаган
Ты сделан не из позерства, не из эстетства
Просто во всем, что мы любим находится место
В котором живут без рефлексий и лишних слов
Питер смеется, он не из тех городов
Которые если и ранят, то понарошку
Но пропитание чувств мне оставил крошки
И рассмеялся б в лицо если бы умел...
Питер зимой, ты не так уж и черно-бел
Когда проснусь, пусть будут декабри
Когда проснусь, пусть будут декабри.
От дней остались всхлипы междометий.
По ощущению - несколько столетий.
По паспорту лишь восемьдесят три.
Ни улиц, ни аптек, ни фонарей,
Жизнь позади; писала, дописала,
И стружку грубо с темноты квартала,
Снимает ветер - пьяный брадобрей.
Когда проснусь и тронусь, словно лед,
Когда меня оформят в нежилое,
Как офис. График, сутки через двое,
Пошутит несмешно дежурный чёрт.
Нет ожидания тягостного там,
Ни треснувших очков, ни корвалола,
Лишь очередь из сумрачных глаголов,
Со склонностью к прошедшим временам.
Стекла в углы глухонемая ночь,
Бог не повелся, дернул бровь картинно.
Глаза открыла. Пахло мандарином
И папа крикнул: "Просыпайся, дочь".
Мне восемь лет, и ёлочка горит
И мамин смех, и убежало тесто.
И умирание снова бесполезно.
И неуместно - что ни говори.