Аннотация: Рассказ повествует об отрывке пути рядового человека с Родины исторической на Родину доисторическую. Тут и печальное и смешное, вообщем, как в жизни.
"Бэ шана абаа бэ Ирушалаим"
"На будущий год в Иерусалиме"
"ДОРОГА К ИЕРУСАЛИМУ".
Уезжали через Молдавию. Один челябинец первым "протоптал" тропинку и пошло-поехало. Земля слухом полнится, а уж еврейское предотъездно-сарафанное "радио" и того лучше разносило все новации. Уезжавшие, поначалу, через Москву, сообщали оставшимся, что путь этот не безопасен. Поток уезжающих был так велик, что для его "обслуживания" в Москве сложилась целая мафия, занимающаяся вымогательством под разными предлогами. Обслуживающий персонал вокзалов, таможня, грузчики, самые заурядные бандиты старались урвать от "великого переселения" кто что может, и урывали. Ефим был наслышан об этом и, когда прояснилась возможность ехать через Молдавию, ухватился за этот вариант.
Последнее "прости" своей любимой Родины Ефим услышал по дороге к пограничному пункту Лаушаны. Их колонна из трех автобусов без задержек проезжавшая мимо клометровой очереди частников, уже не одни сутки кантовавшихся тут в томительной очереди к границе, сопровождалась полным ненависти хором: "Жи-и-и-и-ды, ж-и-и-и-и-ды". Ефим, до конца сомневавшийся в сделанном выборе, получил последнее подтверждение его правильности. Он где-то даже благодарен был этим озлобленным людям за то, что укрепили его веру в правильности содеянного.
Лаушаны. Пограничный пункт. Проверка документов и багажа. Если учесть, что багажом было заполнено два огромных "Икаруса", причем, совершенно неподъемными, немыслимых размеров баулами, сумками , саквояжами, то становилось понятно - "удовольствие" продлится долго. Кооператив, осуществлявший перевозку репатриантов, имел в своем составе крепких мужиков, которые, опоясавшись широченными ремнями штангистов, чтоб пупки не развязались, ловко и споро загрузили в Кишиневе весь багаж. Поскольку здесь этих крепких ребят не было, все мужчины, молодые и старые, вынуждены были тягать неподъемный груз, освобождать битком набитые два автобуса, подносить багаж на досмотр, затем загружать всё обратно. Работа эта была, сколь тяжёлой, столь и абсолютно идиотской, так как заведомо было ясно, что проверить всё досконально просто нет возможности, эдак можно было бы проторчать там несколько суток. Это понимали все, в том числе и таможенники, с безучастно-обреченным видом досматривавшие багаж.
Всё сведено было к чисто формальной проверке и, слава Богу, закончилось, ко всеобщему удовольствию. Ефим облегченно вздохнул, осмотрелся и вспомнил, что в кармане осталась ещё приличная сумма, которую при всём старании они вместе с женой так и не смогли истратить. Уезжали-то в 1991 году, в то время, когда купить было элементарно нечего при всём желании. Недалеко он увидел буфет, в котором купил бутылку воды в дорогу, но сумма от этого приобретения заметно не уменьшилась. Ефим обратил внимание на пробегавшего мимо солдатика-пограничника, вспомнил себя служивого и сразу понял, куда деньги девать, отдать погранцу. Окликнул, объяснил суть подарка, но встретил враждебно-подозрительный взгляд, от которого стало Ефиму неловко, а ведь хотел от чистого сердца. Да, не подумал, с кем дело имеет, наверняка, солдатики эти тщательную проверку проходили в компетентных органах и ни на какие "вражеские происки" не поддавались. Легче на душе от этого понимания не стало да и вопль "жи-и-и-и-ды" до сих пор стоял в ушах. Ефим всегда очень болезненно переживал любые проявления антисемитизма.
Только пересекли границу, последовала команда старшего, сопровождавшего группу до Бухареста и знавшего все порядки: "Быстренько собрать, кто что может. Колбаска сухая, водка, кофе в банках, кто чем богат". Короче, нужно было собрать подношение для таможенников-румын, звучало необычно, но Ефиму ещё ко многому необычному пришлось привыкать в дороге.
Бухарест. Когда-то, видимо, бывшая шикарной, а ныне обшарпанная, облезлая гостиница с висящими на проводах розетками и выключателями, периодическим отсутствием воды и электороэнергии, с жалкими претензиями на европейский сервис, с цыганистым обслуживающим персоналом, норовящим чего-нибудь стырить. В фойе - какие-то типы с криминальными мордами, легально предлагающие купить у вас золото, драгоценности за доллары. Ещё в России все были наслышаны об этих мошенниках, однако, каждый думал, что с ним -то точно ничего не произойдет и очередной обманутый рыдал или чертыхался, разглядывая однодолларовую бумажку, непостижимым образом превратившуюся прямо в руках из стодолларовой.
Впервые здесь увидел Ефим живых израильтян. Молодые парни и девушки, очень странно одетые, на Руси это называется "из-под пятницы суббота", рубашки нескольких цветов живописно торчали из-под курток цвета "хаки", рваные на коленях, мятые джинсы. Они осуществляли функции по охране репатриантов, помогали в отправке и т.д. Вернее, должны были охранять, однако, ни во что не вмешивались, вели себя довольно индифферентно, с сонным видом слонялись по гостинице и её окрестностям. Ефим, много наслышанный о качествах израильских "секьюрити", искал в их поведении какой-то тайный смысл. Несколько позже, пожив в Израиле, Ефим понял, никакого тайного смысла в их поведении не было и в помине, самая элементарная расхлябанность и пренебрежение своими обязанностями. После нескольких дней жизни в Бухаресте, наконец , последний рывок. После очередной загрузки многотонного багажа, всё также осуществляемой немногочисленной мужской частью группы, склок и ругани по поводу мест в автобусе, тронулись в аэропорт.
Аэропорт Бухареста или, вернее, процесс отправки оттуда репатриантов в Израиль заслуживает, по идее, отдельного повествования, настолько всё происходившее там было для Ефима дико и необычно, насыщено совершенно невероятными деталями. Началось с того, что Ефим заметил, как проходившие впереди него люди, после проверки их ручной клади на "телевизоре", начинали возиться с замками, молниями, доставать банки с консервами, вино, водку и всё это отдавать таможенникам. У Ефима в руках был кейс, в который он уложил шесть бутылок водки: две "столичных", две "российских" и две "андроповских". Уезжал-то Ефим во времена, когда водку по талонам в магазинах отпускали, дефицитом она страшным была в их краях и валютой. Да и вскоре юбилей у Ефима намечался. Знал, конечно, что в Израиле добра такого навалом, но не бросать же, в конце концов, нажитое. Кроме того, вошли они, как патроны в обойму, будто кто специально под шесть бутылок этот кейс и создал. Когда румын увидел на экране шесть уставленных в ряд пузырьков, на лице его отразилось нечто неописуемое, это ж надо такое, какая удача. Он за долгое общение с россиянами, видимо, усвоил одно слово - "давай". Но не на того нарвался. Не знал, видно, с каким трудом досталась эта водка Ефиму, а то бы не связывался. Ефим, несмотря на настойчивые требования "давай", двинулся дальше, а румын, не встречавший ранее сопротивления да к тому же увидевший на экране очередную бутылку, переключился на неё. Успокоившийся было Ефим через двадцать шагов увидел опять очередь к "телевизору". Как, опять "телевизор", ведь он только что прошел проверку!. Предположения о двойном контроле связанном с безопасностью были совершенно беспочвенны, поскольку люди уже все знали друг друга в лицо и прошли не одну проверку. Что ещё проверять?. Но господа румыны, видно, были другого мнения на этот счет. Те, кому тяжело было расстаться со своим добром на первом "телевизоре", "дожимались до кондиции" на втором. Ефим, уже понявший, что к чему, издали наблюдал за происходящим. Румын постарше с усами как у Тараса Бульбы, видимо, обладатель солидного опыта в деле безболезненного грабежа пссажиров, стоял непосредственно на "отъеме", а двое молодых и ловких с деловитыми мордами шустро утаскивали в каптерку отнятую добычу. За стеклянными её стенами виднелись штабели банок, бутылок, коробок сигарет и прочего товара. Дело было поставлено с размахом и не удивительно, народу -то сколько через их руки проходило. Жена шла впереди и поскольку "криминального" в её сумках ничего не было, проходила, ничего не замечая. Она уже прошла, так сказать, все этапы и, когда обернулась посмотреть, что там с Ефимом, увидела такую картину. Разъяренный Ефим тянул из рук возмущенного румына свой кейс, сопровождая действие отборным российским матом. Румын, чувствуя что добыча уходит из рук, не менее яростно дергал кейс на себя. Или румын понимал мат, или просто почуял угрозу в этом разъяренном седом мужике, упорно не желавшем расставаться со своим добром, но схватка закончилась в пользу Ефима. Узнав, от ещё не успевшего остыть от схватки мужа, о сути происшедшего, она смотрела на него круглыми глазами. Это её, всегда такой спокойный и уравновешенный, Ефим, и с кем связаться-то осмелился, и какая неожиданная реакция. Отреагируешь тут, когда у тебя водку отымают, самое, можно сказать, дорогое.
После пережитых волнений грабители и их жертвы мирно смотрели телевизор, на сей раз настоящий, где киношные бандиты грабили и стреляли, в перерывах между грабежами предаваясь любовным утехам. Было уже где-то около трех ночи, рейсы на Тель-Авив осуществлялись только по ночам в целях безопасности, когда началась посадка на самолет и все с бебехами, колясками с заспанными детьми и немощными стариками вышли на летное поле. Эту картину Ефим не забудет никогда. Дорога к самолету была освещена мощными прожекторами, моросил мелкий промозглый дождь, по бокам молча передвигающейся полусонной толпы - автоматчики в, блестящих от дождя, прорезиненных накидках. Нигде больше ни одного человека. Глубокая ночь и полная тишина нарушаемая лишь шорохом подошв и редкими сдавленными словами. Многочисленные кадры из фильмов об уничтожении евреев стояли в глазах, и, понимая всю нелепость возникших ассоциаций, Ефим все-таки не мог отделаться от подсознательного чувства страха, так глубоко сидел он в нём. Для полноты картины не хватало только злобных собак и соответствующей моменту музыки.
Уже перед трапом самолета, а был это, кстати, ТУ-154 румынских авиалиний, жена заинтересовалась странным обстоятельством - отсутствием мест на билетах, а двигались они в конце очереди, но Ефим успокоил её, сказав, что, наверное, всё рассчитано и всем мест хватит, не думает же кто-то, что они полетят, стоя 3,5-4 часа. Когда Ефим, наконец, зашел в самолет, то увидел потрясающую картину. Все видимое пространство от пола до потолка до отказа было забито пассажирами и их барахлом. Люди сидели, держа на коленях и рядом с собой коробки с телевизорами, тюки, клетки с собаками и кошками, музыкальные инструменты и черт знает что ещё. О том, чтобы сесть где-то, речь, вообще, не шла. Невозможно было просто пройти, проходы также были забиты. С Ефимом летела 93 - летняя тёща и её нужно было посадить в первую очередь. Видя, что экипаж самолета не предпринимает ничего, чтобы как-то упорядочить весь этот бедлам, Ефим двинулся вперед, надеясь несмотря ни на что разыскать место для тещи. Но любые его покушения на чьи-то удобства встречались бурей возмущения. Это были не люди, это были существа, забывшие о добре, сострадании, об элементарных правилах приличия. Они сидели и не хотели ничем поступиться. Ефим и не покушался на их места, но если вы заняли кресло телевизором то, может быть, освободите его для старой женщины. Когда отчаявшийся Ефим пробрался к молодой интиллегентного вида женщине, занявшей место рядом с собой огромной виолончелью, та, не ожидая притязаний, первая бросилась в атаку.
-"Даже и не думайте. Это место куплено специально. У меня дорогой инструмент и я не могу с ним расстаться" - о том, что это было наглой ложью, поскольку никто никаких мест не покупал, все было оплачено Еврейским агентством, и говорить нечего. Сидевший неподалеку мужик, любовно обнимавший клетку с собакой, занимавшей сиденье, тоже не хотел с ней расставаться. Ефим был в отчаянии, все его попытки как-то устроить тёщу, разбивались о стену агрессивного безразличия, ссылки на тёщин возраст впечатления не производили. Он не подозревал, что экипаж, поднаторевший в перевозках подобного рода, просто ждал определенного момента. Когда момент наступил, был открыт огромный люк в полу. Экипаж, не произнося ни единого слова, начал хватать, несмотря на вопли и стенания протестующих, все, что мешало нормальному полету. Клетки с собаками, баулы, телевизоры, все летело вниз без особых церемоний, люк мгновенно поглотил кучу барахла и салон, чудесным образом, освободился. Ефим устроил тещу, жену, сына, несколько успокоился, теперь стоило подумать и о себе. Он мотался по самолету в поисках места и уже было отчаялся его найти, когда стюардесса, не говоря ни слова, начала энергично проталкивать его в первый салон, к кабине. Но и там он не увидел ни одного свободного места. Ефим стоял озадаченный, когда та же стюардесса тычком подтолкнула его к двум бабулькам. Рядом с ними, оказывается, было свободное место, вернее, не совсем свободное. Оно было завалено барахлом под самый потолок, то-то Ефим и не увидел его, это бабульки поснимали с себя многослойные одежды и, конечно, куда ж его девать, сложили рядышком. Замотанные утомительной дорогой и еще более утомительным устройством в самолете бабульки вынуждены были освободить место и взгромоздить на себя всю неподъемную кучу барахла. Так как место было у иллюминатора, Ефиму предстояла нелегкая задача пробраться через бабушек, заваленных барахлом по самые макушки. Ефим растерялся, просить их выйти в проход возможным не представлялось, куда им, шевелить их было опасно. Лезть по- пластунски по их головам, с Ефимовым-то весом , они бы точно до Тель-Авива не дожили . Они смотрели на Ефима с нескрываемым недовольством: -" И откуда ты только на нашу голову взялся. Как хорошо уже, казалось, всё устроилось, так на тебе..."
- "Мужик, и долго ты будешь стоять? Чего думаешь?"- мужской голос с места. Видно человек устроился, осмотрелся и нашел, чем заняться.
--
"Дак это, как я туда заберусь-то, бабульки тут, еле дышат?"- ответил Ефим.
- "Во, ешкин кот, берись руками за полку, подтянись и запрыгивай"- А что, умнО. Ефим последовал совету, взялся за багажную полку руками, подтянулся... ни хрена не получается, тяжеловат он и расстояние между бабками и потолком больно мало.
--
"Мужик, ну ты, прям, как неродной, стань ногой-то на кресло, подтянись и прыгай, учить тебя, что ли?".
О, это идея!. Ефим поднимает ногу и ставит её на поручень рядом с полузадушенной бабушкой, берется за полку...
- "Мужчина, что вы делаете, что вы себе позволяете? Там же старый человек." - проявилась сердобольная дама с украинским акцентом, она уже чем-то закусывала и могла уделить внимание происходящему. А что, собственно, он сделал такого плохого?. Можно было подумать, что Ефим ногу свою поставил бабушке на голову. Он снял ногу с кресла и стал по новой оценивать ситуацию, ничего умного в голову не приходило, а время шло.
- "Ну ты чё, мужик, так до Тель-Авива стоять будешь? Делай, как я тебе говорю и не слушай никого. Они вон сами-то сидят. " - Ефим, окрыленный поддержкой, снова берется за полку, ставит ногу на кресло...
-"Мужчина, вы бы её ещё себе на голову задрали. Что вы делаете?. Это ж ведь самолет, а не подвода" - ага, кто-то новенький. Молодка, ярко накрашенная, со сбившейся прической, и размазанными, в схватке за место, губами, решила внести свои "пять копеек". А причем подвода, неужели он так на биндюжника похож, а, может, дама с Одессы, подумал Ефим, но убрал ногу.
--
" Ставьте ногу и плюйте на ..."
Ефим поставил ногу в полной решимости на сей раз осуществить задуманное..
- " Ой-ёй-ёй, вейз мир вэй, их олтныт ойс" (ой, боже мой, я не могу, я не выдерживаю) - о господи, что на сей раз? Оказывается, он наступил маленько бабушке на руку и та взвыла на знакомом с детства "мамыс лушн" (мамин язык).
Ефим снял ногу с бабушкиной руки. Нервы его были на пределе.
--
" Ставьте уже, наконец, свою ногу, вы что издеваетесь над людьми?"
Вот - те новости. Только этого не хватало, над кем это он издевается, как раз всё наоборот.
--
" Не делайте этого ни в коем..."
--
" Ставьте ногу и не слушайте ..."
--
" Не ставьте..."
--
" Ставьте уже, черт вас совсем..."
--
"Ни в коем случае..."
Весь первый салон, устроившись удобно в креслах, постепенно втягивался в разгоравшуюся не на шутку свару. Все с жаром обсуждали ситуцию, давали советы, жестикулировали. Фимин сторонник, средних лет лысоватый мужик, даже встал и, вращая головой на все 360 градусов, отбрехивался от всех. Шум стоял невообразимый. Уже все переругались со всеми. Некоторые, забыв первопричину, выясняли отношения между собой и по другим совершенно поводам. Уже стюардесса, до сих пор молча взиравшая на весь этот гвалт, выдвинулась на передовые позиции с написанной на лице решимостью прекратить, наконец, безобразие, когда Ефим вдохнув полной грудью, стал на кресло ногой и, подтянувшись руками за полку, одним махом перенес свое грузное тело над, даже не успевшими охнуть, бабками. Как пуля в "яблочко", как кинжал в ножны он впечатался в своё кресло. Салон мигом смолк. В установившейся тишине стал слышен звук прогреваемых двигателей. Раздавшиеся затем дружные, "долго не смолкающие аплодисменты", прерываемые криками "браво", Ефим отнес поначалу на счет своей ловкости молодецкой. Но вскоре понял, просто все устали до чертиков от этой дороги, от всех треволнений, от этой ситуации дурацкой и счастливы были, что, ко всеобщему удовольствию она разрешилась, и можно было, наконец, откинуться на спинку и прикрыть глаза.
Через час стали разносить еду. К этому моменту все, уже умиротворенные, перезнакомившиеся, подзабывшие неприятности, связанные с посадкой, готовы были, так сказать, к приему пищи. Ефим осмотрелся, его бабульки, еле видные из под одежды, сладко похрапывали во сне, умаялись бедняжки. Да, но как же они питатся-то будут, тут не то что столик развернуть - пошевелиться нельзя было, а барахло девать было некуда. Ефим предложил бабушкам вариант, он ест первым а потом они складывают на него все свое барахло и смогут тоже поесть. Так и сделали.
Ефим проснулся от истошного детского вопля. Сзади девчушка лет десяти, прилипшая, как осенняя муха, к стеклу, восторженно орала: "Мама, Израиль!!!. Мама, смотри, это Израиль!!!". Заваленный одеждой, которую бабульки забыли с него снять, Ефим угрелся, уснул и проспал тот момент, когда кромешная чернота ночи в иллюминаторе резко сменилась ярко вспыхнувшим морем света. Тель-Авив предстал перед ним во всей красе, освещенный мириадами ночных, переливающихся огней. Незабываемое, не сравнимое ни с чем зрелище. Его дорога к Иерусалиму подходила к концу.