Ночь никак не хотела отступать. Непроглядная тьма небосвода, обложенного тяжелыми мокрыми облаками, даже не подернулась еще заревом рассвета. Может быть, утреннее солнце уже выслало свой лучистый авангард, но робкий свет зари увяз в темной набухшей вате облаков.
За окном ровно светили желтые уличные фонари. Их свет проецировал на белый потолок незамысловатый перекрест оконной рамы. Блики неуютного электрического света по-хозяйски расположились на полированных боках шкафов. В просторной комнате тоже было зябко и сыро.
Будильник протрезвонил положенную минуту и продолжил мерно натикивать в тишине. Половина третьего. Ральфу надо было вставать. Постукивая зубами, сунуть ноги в стылые тапки и прошаркать в ванную комнату.
Тут можно было включить яркую лампочку и горячую воду. Сунуть под согревающую струю обе ладони, постоять, обомлеть. Постараться впитать в себя струящееся тепло, чтобы хватило на долгий день.
Над раковиной по полочкам громоздились нехитрые аксессуары: зубная щетка в стаканчике; рядом, в мыльнице, белый овальный обмылок; чуть повыше бритвенный станок в подставке и небольшой баллончик с пеной; расческа, почти уже не нужная, скорее лежащая здесь по привычке; наконец, большое, мучающее Ральфа каждое утро зеркало.
Блеклые глаза на осунувшемся худом лице, с неизменной утренней щетиной, каждый раз внимательно разглядывали отражение. И день ото дня Ральф видел одно и то же. Сутулого мужчину с тонкой морщинистой кожей, сквозь которую темнел рисунок вен. Когда Ральф просыпался в хорошем настроении, то пытался как-то подтянуться, чтобы не было так стыдно перед зеркалом, но обычно он просто беспристрастно смотрел на дряхлеющего худого себя.
Сегодня утренняя смена, смотреться в зеркало совсем не хотелось. Нужно было побыстрее проснуться, отойти ото сна и отправиться на работу. Кофе в турке был сварен машинально: Ральф уже давно каждое утро действовал по отработанному алгоритму. Не тратясь на мелочи, он медленно, вальяжно просыпался сознанием, покуда тело его суетилось на кухне. И если, держа руки под согревающим потоком в ванной, Ральф еще пребывал в царстве Морфея, то, зашнуровывая ботинки, он уже был проснувшимся.
На улице было пусто и тихо. Моросил дождик, невидимый и неслышный за окном, теперь он неприятно покалывал лицо. Ральф сдвинул шляпу на лоб, втянул шею и сунул руки глубоко в карманы пальто.
Звуки шагов вязли во влажном вязком холоде. Иногда шаг сбивался, хлюпнув в луже. И тогда Ральф семенил в сторону и только через несколько метров восстанавливал ритм. Он смотрел под ноги, но не видел луж - пребывал в глубокой задумчивости или почти засыпал, возвращаясь в теплую охапку лоскутов своих сновидений.
Через десять минут такой малоприятной прогулки Ральф остановился перед неприметной металлической дверью. Еще раз оглядел освещенную фонарями безжизненную улицу: дома с темными окнами; стоящие кое-где автомобили, покинутые своими владельцами; тихо колышущиеся на ветру деревца, редко посаженные вдоль тротуара. Взялся за ручку-скобу, растерев по ладони сотни мелких капелек, и потянул дверь на себя.
В коридоре было пусто. Горел свет. Такой же безрадостный и безжизненный, как и на улице. Ральф протопал до входа в раздевалку и распахнул деревянную, выкрашенную в зеленый, дверь. Остановился на пороге и окинул взглядом комнату с рядами узких пронумерованных шкафов. Здесь тоже никого не было. Ральф тяжко вздохнул и выдавил: "Привет, ребята". Ссутулившись, он прошел по освещенному помещению до своего шкафчика. Механически переоделся в форму: накинул синий китель на рубашку, которую надел еще дома, переобулся в сухие и начищенные туфли, натянул форменную фуражку.
По безлюдным коридорам он дошел до диспетчерской. Не найдя там никого, взял свой ключ и отправился в депо. В огромном, продуваемом всеми ветрами ангаре, Ральф сверился с расписанием, приколотым на фанерный лист, усеянный множеством исписанных бумажек и распечатанных таблиц. Ровно в четыре утра он уже был в кабине машиниста.
Состав вздрогнул, загрохотали межвагонные сцепки, помигав, в вагонах загорелся свет. Вереница вагонов медленно, не набирая хода, поползла по хитросплетению путей прочь из депо.
Поезд привычно выбрался из мрака туннеля на ярко освещенную станцию. Ральф безразличным взглядом наблюдал, как пустая платформа проплывала мимо. В отведенную на стоянку минутку машинист высунулся из дверки и посмотрел назад. Ни души. Сквозняк, который принес на станцию из туннелей его поезд, погнал по начищенному полу газету. Никто не остановил ее полет. То комкаясь, то расправляясь, она пересекла зал и исчезла на противоположных путях. Никто не вышел, никто не вошел.
Смена Ральфа кончилась в полдень. Погоняв пустой состав по пустым станциям, он переоделся и вышел в безлюдный город. Он давно привык к этому. На улице не было ни единого человека. Ни звука: никаких голосов, ни детских криков и смеха или свиста шпаны, ни гула автомобилей. Всего этого и Ральф, и Город были лишены. Беззвучно работали светофоры, иные, правда, пиликали, приглашая несуществующих слепых перейти дорогу на зеленый свет. Мигали вывески, в закусочных гудела вытяжка, а в магазинах вечером сияли витрины.
Но город стоял мертвым. Несмотря на то, что сам он не хотел чахнуть, без обитателей все это выглядело жутко, неестественно. В парках было лучше. Безлюдные островки зелени - скорее приятная редкость для большого города: спокойная гладь прудов, на которых безмятежно плавают величавые лебеди; нетронутая листва на скамейках, приглашающих присесть и полюбоваться уголком природы; вьющиеся меж деревьев ухоженные тропинки - спутники задумчивых блужданий.
Ко всему этому Ральф давно привык.
Иногда, мчась в темноте туннелей, он задумывался о том, что же произошло. Когда случился переход между тем, как город еще кишел, бурлил и толкался и тем, когда все исчезло, утонуло в тишине, остыло, умерло. Да и было ли когда-нибудь иначе? Тогда зачем здесь нужен Ральф? Что за привычка побуждает его заниматься этим бессмысленным занятием: таскать, следуя расписанию, пустые составы по мрачным туннелям от одной безлюдной станции до другой?
Солнце металось над плотными быстрыми тучами в поисках лазейки для своих теплых лучей. Дождь перестал, но поднялся ветер. Холодный и пронзительный. Лето совсем кончилось. Кончалась уже даже осень, приближалась очередная долгая, унылая, одинокая зима.
Ральф пошел домой. После утренней смены очень хотелось поспать. Хотя бы пару-тройку часов. Перекусить и завалиться в остывшую постель. Он зашел в бакалею, что по пути. Стеклянная дверь легко поддалась, звякнул колокольчик. Ральф подошел к прилавку, осмотрел ассортимент, взял длинный багет. Он представил себе, что на него смотрит улыбчивый румяный продавец. Может быть, в переднике и колпаке. Улыбнулся сам, пошарил в кармане и выгреб немного мелочи. Ральф продолжал жить обычной жизнью. Эти незначительные детали, вся его работа, прогулки по пустым вечерним улицам, представляя себе толпы гуляющих - все это не давало ему сойти с ума. А может наоборот, было его безумием?
Он почти дошел до своего дома. Остановился на светофоре - светился красный человечек в шляпе. Ральф часто думал, как глупо он, наверное, выглядит со стороны, стоя вот так вот на пустынном перекрестке. И тут же обрывал себя: "Как было бы замечательно, если бы кто-нибудь за ним сейчас следил!" Но никто не кричал: "Эй! Странный ты человек! Иди, все равно нет никого!"
Ральф всегда стоял на красный свет. Не потому, что боялся попасть под машину и умереть. Мысли о смерти часто посещали его, и Ральф гибели не страшился. Это был порядок. Эти правила он впитал еще в детстве. До бессознательного исполнения, как инстинкты. Он верил, что это правильно, что так надо поступать: останавливаться на красный, платить за то, что взял, бриться по утрам, чистить туфли, ходить на работу и качественно выполнять ее.
Сейчас, когда вокруг ни души, все это было глупо. Но Ральф боялся, что, перестав следовать правилам, он перестанет быть человеком. Что потеряет рассудок и превратится в зверя. Опустится. Будет крушить, разворовывать, жрать. И закончит в канаве, замерзнув пьяным или искалечившись в бешенном разрушительном порыве.
Перед вечерней сменой можно было поспать. Ральф никогда не залеживался в постели, но в такие дни позволял себе встать в девять вместо семи. Выходные и будни давно уже слились для него в единый поток дней. Наверное, еще в те времена, когда город был населен и жил нормальной жизнью.
Уже неделю как стояли морозные деньки, но без дождя и ветра. Порой тучи расступались, и солнце радостно дарило земле остатки своего тепла. Возможно, светило желало согреть стылую землю, но время его прошло - зима не давала подняться высоко.
Ральф был рад и тем скудным лучикам, что падали изредка на его лицо. Он брел в центр. Было, как обычно, тихо. Изредка Ральфу казалось, что он слышит сирены карет скорой помощи или пожарных экипажей.
Он задумался. Шаркнул следующим шагом по затянутой желтой запрелой листвой луже. Он мог поклясться, что много месяцев назад проснулся ночью от того, что по его улице пронеслась звучная сирена. Тревожная, но дарящая надежду. Это было давно. Скорее всего, привидение из давнишней жизни.
Как тот грузовик?! Ральф усмехнулся, вспомнив, как погнался как-то за грузовиком: настоящим большущим грузовым автомобилем, который как ни в чем не бывало, ехал по пустой улице в пяти кварталах на север отсюда. Ральф как сумасшедший бежал за ним, кричал, махал руками. Когда это было? Прошлой осенью или этой весной? Сейчас Ральф уже не был так уверен, что видел грузовик. Прежде пропала уверенность, что в кабине был водитель, а потом уже, что была сама кабина.
Все это ужасно печалило Ральфа. Но не было паники, не возникало неудержимого желания спастись, искать жизнь, метаться в поисках причин. Помнится давным-давно, в детстве, они с друзьями думали, каким он будет - конец света. Ядерная война или природный катаклизм? Разумные завоеватели из далекого космоса или бездушный метеорит? Но все произошло тихо и спокойно. Незаметно. Неуловимым движением неведомой силы вынуло всех людей из этого мира.
Ральф присел на влажную скамейку. А были ли эти "все люди"? Было ли то призрачное детство, которое он вспоминает, а юность? Или все всегда было так?! Вечно стоит на земле этот самостоятельный Город, вечно в наказание живет в нем усталый худой человек.
Сегодня можно было развлечься. Ральф оделся потеплее: вдруг придется поздно идти домой. Зима впервые в этом году показала свой нрав, и сегодня утром Ральф поскользнулся на льду у своего дома. Теперь миновав опасно заледеневшую лужу, он направился переулками в бар.
Под резной деревянной вывеской в двух кварталах от дома Ральфа можно было найти уютное питейное заведение. В этом баре Ральф был завсегдатаем. Вероятно, он ходил сюда и до катастрофы, но этого с полной уверенностью он уже сказать не мог. Может даже, сиживал здесь со своими друзьями. Ведь должны же были быть у него друзья.
Порой Ральф просто напивался и уходил. Иногда на него находило, и он начинал говорить. Вел какую-то невнятную беседу с несуществующими собеседниками или угрюмо бормотал монолог. По утрам потом боялся себя, страшился впасть в безумие и не посещал бар несколько месяцев.
Два раза он действительно сильно напивался, до беспамятства. Один раз проснулся на улице, озябший, отлежавший себе руку на жесткой скамейке. Благо было лето, и он не замерз насмерть, лишь заболел. Второй раз очнулся днем у себя в постели. Одетый, лежащий по диагонали, на перепачканной кровати. Дверь в квартиру была нараспашку, по дому гулял сквозняк. Ральф ничего не помнил: ни как дошел до дому, ни как завалился в постель. Хотелось бы верить, что о нем и вправду позаботился лучший друг. Но никого в этом мире, кроме Ральфа, не было.
Снова Ральф вел свой состав по темным, унылым туннелям. Вырывался на ярко освещенные станции и, разочарованный, уходил во тьму. Взять и уехать. Вскрыть чей-нибудь автомобиль и рвануть прочь из Города, на поиски живых людей. Но как можно бросить работу?! Пусть бессмысленную, бесполезную, но, все же, ответственную.
В конце каждого месяца на счет Ральфа приходили деньги. За этим он мог следить в отделении банка, запросив у автомата выписку со счета. Там же он снимал деньги для своих глупых ритуалов: игр в покупателя и продавца. Только играл он во все это совершенно один.
Ральф вспомнил, как однажды деньги на счет не пришли. На него навалилась тревога. Он ждал неделю, обгрызал заусенцы, изводил себя дурацкой диетой в целях экономии. Потом собрался с мыслями и зашел в офис начальника, после очередной своей смены. Глупо робея, он постучался в дверь кабинета, в тщетной надежде на ответ. Тихонько приоткрыл ее и сунул голову в образовавшуюся щель. Как и можно было ожидать, кабинет был пуст. Ральф зашел вовнутрь и машинально поздоровался, рассматривая огромный стол с телефонами, высокими стопками папок, канцелярскими принадлежностями. На углу стола лежал конверт. Ральф вытянул шею, и словно потянулся носом к нему. Он сделал шаг, второй, приблизился к столу и прочитал свою фамилию на конверте. Посмотрев по сторонам, он совершенно неосознанно сказал "спасибо" в пустоту, схватил конверт и быстро удалился.
"Будьте внимательны, двери закрываются!" - произнес красивый, но холодный, неживой женский голос. Ральф глянул в огромное выпуклое зеркало, закрепленное на платформе, и закрыл двери поезда. Состав, медленно набирая скорость, пополз в туннель. Вдруг Ральф краем глаза уловил какое-то движение на платформе. Он было сунул голову в открытое окно, но вовремя спохватился: поезд вошел в туннель и вплотную к его змеиным бокам проплыли семафор и стойки кабелей и коммуникаций.
Ральфа прошиб пот. Но через несколько минут он успокоился. Вероятно, снова шалил ветер, нагнанный огромным поршнем, гоняющим воздух по туннелям. Лучшее сравнение для его поезда и придумать было нельзя. Все последующие станции в этот день были пустыми и безлюдными.
Вечером Ральф сидел на кухне и слушал радио. Играла музыка, легкая и бессмысленная. Она играла всегда, он давно уже не слышал ни новостей, ни голоса ведущего, ни рекламы. Телевизор показывал "снег", поэтому Ральф его просто выкинул. Газеты, которые можно было найти в киосках, болтали ни о чем. Не было ничего о войне, катаклизме, о выживших людях или погибших нациях. Зато были статьи, как избавится от перхоти, вывести пятно с ковра, почему одна футбольная команда не смогла победить другую. Где это все? Что это за отголоски той старой, призрачной жизни, что была до катастрофы?
Ральф готовил ужин и думал о том странном движении на пустой станции. Ему казалось, что он видел, как из вагона выходил человек в костюме и шляпе. Но он гнал эти мысли прочь. Он отбивал шницель и пытался забыться в этом занятии. Ральф боялся прихода галлюцинаций, предвестника сумасшествия, крадущегося за одиноким человеком в этом сюрреалистичном мире.
Он бросил взгляд в окно: давно уже стемнело, привычно зажглись фонари, свет которых, казалось, стал уже естественней солнечного, студеный ветер гнал вдоль улицы хрустящие желтые листья. Внутри было слабое ощущение уюта: тепло электрических конфорок, запах жарящегося мяса и аромат чая.
Ральф сел за стол и обхватил голову руками. Почему он в самом начале не бросил все и не убежал? За Город, куда-нибудь, где, может, осталась еще жизнь. В места, которых не коснулся ужасный, мистический конец света. Ральф отхлебнул глоток выветрившегося пива, которое налил, наверное, час назад, да так и забыл. Но кто сказал, что там, за пределами Города, есть что-то лучшее? Где брать там еду, в чем жить, чем заниматься? Будут ли у него деньги, если он перестанет водить свой поезд по осточертелым туннелям и станциям.
Горько усмехнувшись мысли об отпуске, Ральф поднялся и снова занялся ужином. Ему не у кого было просить отпуск. Он, по сути, вообще никому не был обязан. Порой совершенно не понимал своих же ритуалов. Зачем продолжать жить, как будто все нормально, как будто есть кругом толпы людей, которые заметят, осудят, остановят?!
Но не поднималась рука разбить витрину и взять все, что ему нужно. Вот так, просто, как разбойник, как вор.
Однажды утром Ральф проснулся совсем разбитым. В гостиной, куда обычно он перебирался с готовым ужином, чтобы не торчать на кухне, оказалось открытым окно. За ночь квартира совершенно простыла: холод проник в каждую вещь и покрыл инеем посуду на кухне. Ральфа одолел тяжелый сухой кашель. Он, дрожа, добрался до ванной, заперся там и встал под горячий душ.
За завтраком он понял, что поднялась температура. Его знобило, шум в голове не давал сосредоточиться и гнал в постель. Но надо было собираться на работу.
Ральф мешал ложечкой чай, глухо постукивая по стенкам кружки, и вспоминал свои прошлые недуги. Несмотря на худобу и бледность, организм Ральфа был достаточно крепким, и старческая слабость еще не заявила о себе. Но от простуды и незнамо откуда берущихся вирусов было не уберечься. Однажды Ральфа свалило воспаление легких, по крайней мере, такой диагноз поставил он сам себе. Метания в жаркой и мокрой от пота постели; разрывающий легкие и голову кашель; дикая слабость и частые провалы сознания. Тогда Ральф с тоской думал, что умрет. Высохнет в своей постели и никто никогда не найдет его, чтобы похоронить. Было страшно. В те долгие бессонные ночи, мучимый приступами кашля и горячечными видениями, он увидел свою старость, то, как суждено ему закончить свой век. Одинокая смерть в полном одиночестве от жажды или холода, когда немощь одолеет его и прикует к ложу.
Ральф выпил две большие кружки обжигающе-горячего чая, заставил себя сжевать бутерброд и почувствовал силы выйти на улицу.
Неожиданно для зимнего времени было свежо, но не холодно. Ветерок с легким оттенком далекого тепла ровно дул с юга. Темнота и одиночество раннего утра даже показались Ральфу приятными, после замерзшей постели и душной, давящей на голову атмосферы прогретой конфорками кухни. Он даже позволил себе высунуть нос из густо-намотанного вокруг шеи широкого шерстяного шарфа. Пахло далекой весной. Несмотря на простуженность, Ральф почувствовал что-то хорошее, идущее к нему сквозь эту зиму.
Приятное настроение улетучилось, когда за спиной гулко хлопнула закрывшаяся железная дверь. Свежий ветерок остался снаружи, а в освещенном коридоре была лишь застоявшаяся сырость и будто старый запах потных тел.
Дойдя до входа в раздевалку, Ральф со вздохом открыл дверь и зашел в привычную пустоту помещения. Свое глупое приветствие несуществующим коллегам он оставил на следующий раз, не хотелось беспокоить обложенное горло. На подходе к шкафчику его нога неудачно подвернулась, он обо что-то ударился плечом и неуклюже растянулся на кафельном полу.
- Эй, ты что, слепой?! - широкоплечий Стив несколько секунд после столкновения пропрыгал еще в спущенных штанах, словно в своей деревне на эстафете в мешках в ярмарочное время, и грохнулся на пол.
Мало кто в раздевалке обратил внимание на инцидент. Ранним промозглым утром не хотелось делать лишних движений, включать мозги и реагировать на окружающий мир. Кто-то одевался, чтобы отправиться домой после ночной работы в депо; кто-то надевал форму, чтобы занять место в кабине машиниста; некто грязный и чумазый шлепал босыми ногами по кафелю в душ; а кто-то сидел на деревянной скамейке с газетой в руках - все были заняты медленной и ленивой утренней возней.
- Он что, идиот? Эй, ты! - Стив лежа натянул штаны и стал подниматься.
- Отстань от него, пастух! - пробасил огромный бородатый человек, которого звали Георг, и встал над Стивом во весь рост. - Как там тебя? Стив? Не лезь к Ральфу, понял!
Стив покривился: над ним, новеньким, здесь подшучивали - он приехал работать в город из глуши и никак не мог избавиться от некоторых забавных, на взгляд горожан, манер. Но лезть на рожон Стив не хотел, хотя и был задет поведением лунатика-Ральфа.
- Я и не лезу. Что он ведет себя как ненормальный?!
- Ральф не ненормальный! Он слегка не в себе, но это не значит, что ты его можешь задирать!
Стив отстранился от нависшей над ним громады и зыркнул на потирающего бок Ральфа, который, никого не замечая, поднялся на ноги после падения. Демонстративно повернувшись широкой спиной к Георгу, Стив пробурчал проклятие и продолжил свои дела.
Когда раздевалка заметно опустела, могучий бородач подошел к Стиву, который уже почти собрался уходить, и сел на скамью напротив его шкафчика. Георг был человеком простым и прямолинейным, он не любил недоговоренности и затаенные обиды, уважал честность и ясность в отношениях.
- Слушай, Стив, - тот демонстративно проигнорировал собеседника и продолжал капаться на верхней полке узкого шкафа, - у Ральфа случилось несчастье. В той давке, что случилась на площади Людвига, два года назад, у него в толпе затоптали жену и двух маленьких дочерей. С тех пор Ральф сам не свой, его можно понять. Но доктор говорит, что это пройдет. Что это психическое, и в остальном он совершенно нормален. Ребята не верят, но я общаюсь с ним, с Ральфом. Мы иногда видимся в баре, рядом с его домом, напиваемся, разговариваем. Он рассказывает, как ему тяжело...
Георг замолк и упер тяжелый взгляд в пол. Зачем он должен это говорить? Да верит ли он сам, что Ральф когда-нибудь станет нормальным человеком? Зачем он врет всем: Ральф никогда с тех пор не разговаривал с ним, иногда, напившись в баре, просто выдавал монологи, словно уволенный актер, ночью пробравшийся на сцену и вещающий в пустой и темный зал. Доктор говорит, все будет хорошо. Доктора всегда так говорят.
Бородач тяжело вздохнул и поднялся. Стив обернулся, хлопнул коллегу по спине, закрыл дверцу шкафа и молча ушел. Георг еще постоял в центре опустевшей раздевалки и угрюмо убрался прочь.
Свет фар выхватывал рельсы и тяжелые набухшие связки проводов, провисающих по сторонам. Ральф ошарашено смотрел в темень туннеля. Машинально управляя составом, он пребывал в шоке. В ушах звенело, на лбу выступили крупные капли пота.
Только что, на станции, он видел женщину. Не тень, не призрачное движение, не игру ветра - обычную женщину в темном пальто, которая покидала станцию, когда подошел поезд. Она спокойно прошагала к эскалатору и, заняв на нем место, стала рыться в необъятной женской сумочке.
Неделю назад, Ральфу вновь померещился мужчина, входящий в поезд. В зеркале мелькнул силуэт человека с саквояжем в руке. И исчез: сколько не смотрел Ральф на остальных станциях, никто из поезда не выходил. На конечной, он прошел весь состав - ни следа живого человека.
Позавчера, за колонной одной из станций Ральф увидел кого-то. Поезд только лишь вышел на свет и Ральф не мог различить, кто это был. Когда он посмотрел за колонну уже с другой стороны, там никого не было. Ральф очень забеспокоился, дома долго сидел на кухне, пил валерьянку и думал о сумасшествии.
Теперь видение было настолько четким и ярким, что Ральф совершенно уверился - он сошел с ума от одиночества. Он закрыл руками лицо и заплакал. Поезд послушно двигался в темноте туннеля, гоня перед собой ветер, навстречу которому поворачивали лица ждущие на перроне люди.