В угрюмый тот вечер дух усопшей парковой листвы беспрепятственно гулял по опустевшим залам и коридорам дворца. Слуги и охранники, предчувствуя скорые перемены, растворились в кладовых, кухнях и погребах. Цинковый небесный свет мутно выделял анфиладную перспективу, и если бы не включённый торшер, то два тёмнокрылых стервятника были бы совершенно незаметны на фоне мрачного балконного парапета. В покоях висело напряжённое ожидание измены, но королева, как мне казалось, была в благоприятном духорасположении и вязала, сидя в креслах.
- Откройте окно, друг мой, - сказала она.
Я взрезал кочергой бумажный периметр, который третьего дня сам же и заклеивал. Повернул и потянул позолоченную ручку. Адские голуби насторожились и стали совещаться. Дёрнул - не поддалось. Толкнул с упора, потряс. Чёрная картавая пара перемахнула с балкона на дерево неподалёку и продолжала наблюдать оттуда. Я навалился сильнее. Подковырнул и рванул. Рама хрустнула, стекло сигануло через каменный барьер в направлении клумбы, и там, внизу, весело разбилось обо что-то твёрдое. Снизу раздался антиправительственный выкрик, переходящий в стон.
Выглянуть наружу не было никакой возможности - упрямая створка так и не поддалась. Беспокоясь о судьбах родины, я со своим оружием бросился вниз, но опять запутался в поворотах. Служба моя началась недавно, поэтому бесчисленные дворцовые переходы и закоулки были ещё плохо знакомы, и я, старательно исполняя свои обязанности, всё же нередко плутал по резиденции её величества.
Через несколько минут мне всё же удалось выбраться в парк, но смутьяна уже и след простыл. Под балконом посреди цветника лежали осколки стекла и бумажный рулон, вероятно, впопыхах забытый злоумышленником. Я поднял этот свиток и размотал. С двух сторон бумага была совершенно чистая и без водяных знаков. Несомненно, за спиной заговорщика стояла могущественная организация, оснастившая его новыми технологиями и, наверняка, скрытно финансируемая из-за рубежа.
Я опустился на четвереньки, осматривая место преступления. Судя по отпечаткам, негодяй был в шлёпанцах и вряд ли далеко убежал. Мои брюки и рукава быстро насытились влагой, но я упорно двигался по следу, читая книгу паучьих планов и отравленных нитей, которые тянулись к самому сердцу отечества. Звериный замысел разворачивался кадр за кадром: под кустом справа лежал обломок кости, несомненно, человеческой - тёртый естествоиспытатель знает, что без неё стоящее заклятие легко валится набок или всплывает пустым пузырём и мыльным звуком. Слева в неестественной позе замер трехъярусный иероглиф, полный тайного зловещего смысла - он был аккуратно выполнен из того же материала, что свиток, и вполне различим потенциальному снайперу как с крыши, так и с вертолёта. Чуть далее располагались синие очки, разбитые ровно на одиннадцать частей, и полураздавленный остаток сигары. Я подобрал улики - окурок был ещё тёплый. В этот момент сверху донёсся кашель её величества. Я поспешил с докладом.
На этот раз память опять подвела, я ошибся аркой, а потом, видно, не там свернул и оказался в незнакомой части дворца, в чрезвычайно длинном мрачном коридоре - здесь бывать мне ещё не приходилось. Вдоль стен застыли металлические фигуры рыцарей, в противоположном конце, почти у самого горизонта неплотно прикрытую дверь обрамляла желтушная световая окантовка, и оттуда доносилось едва слышное клацанье. Интерьер производил гнетущее впечатление. Тянуло стылым подвальным сквозняком, светлый контур впереди напоминал раздвинутые челюсти капкана, а к латам и манекенам я с детства относился с подозрением, находя в них массу признаков притворства и до времени притаившейся лицемерной жизни. Массивный филёнчатый створ за спиной цокнул подпружиненным языком и замкнулся. Медная рычажная рукоять с моей стороны отсутствовала - наверняка свинтил какой-нибудь хозяйствующий субъект. Мне ничего не оставалось, как следовать дальше.
По левую руку располагался ряд прикрытых дверей, я заглянул в первую. Г-образная комната выглядела знакомой. С простенка смотрел традиционный ростовой портрет матери народов. Её широкая стать томилась в границах картины, упиралась и раздвигала локтями золочёное обрамление горизонтально вытянутого полотна. Испытывая благоговение, я замер. Признаюсь, каждый раз я трепетал при виде парадного изображения нашего величества, этих могучих, но одновременно нежных рук, опирающихся на боковые пределы срединной части тела.
Мне представилось, что я уже бывал в этом уютном помещении, что следует дойти до поворота, и там будет железная винтовая лесенка, прямиком ведущая к покоям. Окрылённый, я бросился вперёд, и действительно обнаружил ступени. По давней привычке я всегда считаю их, тут должно было быть пятьдесят три. На седьмом десятке мои подозрения приблизились к лемме, на девятом я окончательно понял, что забрёл не туда. Как я ни пытался увидеть хотя бы что-то сквозь решётчатые лестничные пластины над головой, ничего не получалось - вершина восхождения терялась в полумраке.
Я решил вернуться. Примерно на половине спуска снизу донеслись звуки чужих шагов - кто-то поднимался навстречу. Я замер, прислушиваясь. Поступь неведомого была тяжела, оно затруднённо сопело и лязгало подковами.
- Эй, подождите! - воззвал я.
Мне вовсе не хотелось в этом крайне затруднительном пространстве продираться между перилами и туловищем незнакомца, более того, судя по стону металла, были основания полагать, что нам вообще будет не разойтись. Ответ задерживался. Я подождал немного, предполагая, что некто плохо слышит, а потом крикнул, как мог:
Меня не слышали, лязг приближался, я не двигался. За решётками под моими ногами, наконец, высветилось пятно, по часовой стрелке приближающее нашу встречу. Ещё через оборот стали видны торчащие седые волосы, сквозь которые проглядывала розоватая кожа. Для маленьких скорбных плеч, укрытых чем-то грязно-бордовым, голова была непропорционально велика, а её форма, мягко говоря, необычна, более того, я мог поклясться, что человек не может иметь такой вид сверху. Широкий заросший затылок чересчур вытянутым обводом перетекал в открытый узкий лоб, который в свою очередь слишком плавно переходил в набалдашник носа - в целом контуры походили на нечто среднее между обрубком пули и больным лимоном. Если бы не полные розовощёкие уши, объект выглядел бы совершенно тоскливо и нёс на себе некий гробовой отпечаток. Почувствовав, должно быть, что на него смотрят, печальный господин поднял голову. Я содрогнулся.
Смею предположить, что в тот момент значимая масса оказалась в параньютоновой неинерциальной системе отсчёта, так как мой именной центнер одолел ступеней двести секунд за пять. В приличной организации с законами механики так не поступают, посчитал я, немного отдышавшись. Далее, продолжая движение куда медленнее, я заключил, что предобрая Доротея знала намного больше об этой шарашке, но, когда я устраивался сюда на службу, ничуть не пыталась меня предостеречь, возможно, не желая лишить меня остатков мужества, а скорее, из вредности и жадности. И уж конечно неспроста ведьма спрашивала, да и не раз, хорошо ли я всё взвесил.
Довольно скоро я начал сдавать и двигаться рывками, в то время как бодряк внизу не прекращал равномерное зловещее шествие. Мои ноги неумолимо тяжелели, да и весь мешок тела быстро наполнялся металлической дробью лени. Пока мог, я тащил, когда силы кончались - примагничивался ступенями. Решётки неплохо остужали лоб, щёки и ладони - во всякоё борьбе следует искать возможность и повод для уюта - но в целом соревнование явно подходило к концу. Последние минуты я карабкался ползком.
Прежде чем неизбежное зло поставило на меня первую ногу, я всё же сумел по ряду косвенных признаков расшифровать, что ко мне подступает скорее дама, нежели господин. До некоторой степени являясь последовательным карнегианцем, я успел-таки ввернуть приличествующий свиданию комплимент по поводу вкуса, платья и грации уважаемой госпожи, пред каблучками и чарами которой в тот счастливый миг не устоял её покорный слуга. Это не помогло, но, может быть, смягчило. Благодарю провидение за то, что у меня хватило ума вовремя лечь на живот и спрятать голову между ступенек.
Ранее меня не трогали обстоятельства подошв носорога, хотя бы и худосочного. Теперь опыт развернуло полномасштабно - лежал тропой под стадом упитанных означенных тварей, ведомых куда-то пастырем в шиповках. Ещё на дальних подступах, а потом уже и перекатываясь стальными пяточками по моим позвонкам, вышеуказанная пастушка сипло, но душевно гвоздила кого-то. "Вернусь, жди", "отольются кошке мышки", "месть и масть не мешают", "смело, товарищ, в ногу", - я постарался запомнить эти её речи, чтобы позже непременно доложить.
Итак, не желая утруждать и нервировать даму, я самонадеянно расстелился половиком и уже полумёртвым, в конце концов, был предоставлен самому себе. Думаю, меня даже не заметили. Едва, по моему разумению, ватага окончательно миновала, я попытался рассмотреть источник удаляющихся сотрясений. Удивительно, но сапоги в роли несущей конечности исчислялся цифрой два. Над ними, в центре много повидавшего строгого пальто по щиколотку, я различил лямурный бант, а несколько выше по спине - крупные буквы " Д.К. " и листок с расписанием.
Подниматься больше не было сил, поэтому я придал ускорение телу, гребя вниз на животе. Мысль о следующем рейсе лихорадочно водила плавниками. Когда пингвиноподобие преодолело ровно пятьдесят три выступа, лоб ощутил волнующую паркетную теплоту. Хронометр, к счастью, ничуть не пострадал, но импульс, выходит, вновь изменялся не по законам Исаака Н. А всё равно, спасён, спасён! На стеночке вдалеке снова горела улыбка родины в золотой рамке; руки и ноги собственные, как и раньше по бокам прикреплены, да ещё служат; чуть полежать надо, и вперёд, вперёд - назад, к величеству. Такими словами бодрил себя, а в мозговых тенётах уже сомнение трепыхало: не упустил ли я только что удачу, может, это вот и была моя жар-птица, и следовало вцепиться бульдогом в бант или хвост уходящий - ведь что-то, вроде бы, верёвочное выглядывало из-под её полы, - и терпеть, терпеть до вершины, пока не дотащат?
Перед трудной дорогой, или когда начинают слишком одолевать мрачные мысли, многих прельщают горизонтали. Так и я закрывал глаза, положившись на правый бок. Левый, по-моему, обманчив, тяготеет к монологу и кошмарам, тогда как его противоположность утишает и умиротворяет. Можно, конечно, устраиваться на спине, представляя себя парящей бабочкой, придонной камбалой или центром покойного эллипса. Это дело вкусов, вокруг которых в основном и ведутся танцы вприсядку под видом трансцендентных споров, и в движениях таких рождаются трупы или астральные инвалиды, а истина умирает, побеждённая наиболее крикливой заразой в маске правды. Есть цветы, которые привлекают только насекомых, должно быть, существуют цветочки, кои не прельщают даже их. Действительно, иную свинку и волку вредно. Из этого я сделал заключение о выводах, даже три: a). вывод приличного мудреца не должен отдавать мылом и верёвкой; b). выводы не обязательно проверять на себе; c). что запомнишь сначала, потом всё равно забудешь. Тут я пожалел, что не было чем это записать. Полежав так и рассуждая, и но без злоупотреблений, я немного подзарядился энтузиазмом и вернулся в вертикальный мир.
Выглянул в коридор. Свет вечерний приобрёл мрачную тяжёлую розоватость, истуканы в доспехах поджидали-поблёскивали ещё более угрюмо. Шпили жуткие их, мечи-секачи, пробойники ржавые, лопаты зубреные, рубанки, палисады, кистени, кетмени и прочие незнакомые мне умопомрачительные орудия кроволития - всё их отточенное торжество, затаённо нацеленное и приберегаемое, разумеется, по мою голову - замерло, притихло и изготовилось. Проход в противоположном конце теперь был наглухо завешен тьмой и стал тупиком беспросветным. Осторожно пройдя мимо ближайшего стального чучела, я взялся за вторую дверь. Раздался тихий скрип.
Я обернулся. Сзади никого не было. Благодаря акустическим прихотям окружающего пространства я не смог определить, откуда исходит звук. А доносилось, кажется, от окна. На подоконнике с внешней стороны сидели две аспидные кабановидные птицы - один голубь водил огромной своей когтистой лапой вдоль стекла, другой говорил что-то, уставившись в мою переносицу.
- Не понимаю, - ответил я, пожимая плечами. Говорящий растопырил крылья, глазками заблестел, желваками задвигал. Я понял, что он понял, что его раскусили, но он притворился благодушным простаком и принялся демонстративно выщипывать и править пух своего подхвостья. Второй великан пару раз со всего маху тюкнул клювом в стекло, видно, на пробу, а потом тоже изобразил безразличие. Отвернулся и я, но затылок ощущал злой холодок чужого наблюдения. Вновь заскрипело. Я решил более не оглядываться. И тут кто-то прикоснулся к плечу.
Несомненно, меня хотели отвлечь, заморочить, запугать, во что бы то ни стало помешать войти или выйти. Стряхнув сомнения, я рванул на себя дверную ручку и заскочил в сумрак. За спиной некто вздохнул тяжело, сначала по-медвежьи навалился, а затем несколько раз дёрнул из коридора за створку. Но я удерживал крепко, а потом и засов нащупал. Глаз не открывая, замер, прислушался. Уходящее кожаное поскрипывание и топоток, шуршание ткани, арфоподобные посудные звоны и гнетущая губная гармонь из пещерного короля, да едва ощутимый запах миндаля, фарш из новой резины, чада жжёного масла и горелой гречневой каши - всё это вдруг зазвучало и сомкнулось разом, будто я упал в прорубь прошлой забытой жизни.
Я расщелил веки. Перед ними уныло тянулось знакомое тоннелеобразное помещение с латниками в простенках между окошечек. На другом конце жёлтым высвечивала тонкая прямоугольная рамка, вновь обозначающая приоткрытый выход, или исход. Опять веяло погребом, холодом и войной. Я подошёл к третьей двери, открыл. Ничего не было видно, я ждал, решив не торопиться. Но опять что-то коснулось, теперь уже другого плеча. Рефлекторно я подпрыгнул, юркнул в проём, поскорее закрылся спасительной преградой. Всё повторилось, и с подробностями: скрипы, топот, гармоника, чад, похожее на тоннель помещение с грозными манекенами, далёкий выход. Я предположил, что моё зрение самопроизвольно отключается в момент подпрыгивания, и из-за странного мысленного спазма я бессознательно перебегаю в исходную точку. Возможно, впрочем, меня глушат телепатемой, либо гипнотизируют. Или отключают - акупунктурно воздействуют мгновенным касанием - известное дело, за спиной всегда кто-нибудь прячется, а чтобы увидеть, надо лишь вовремя обернуться.
Световой ободок впереди завлекал, подмигивал, ухмылялся. Это выглядело уж слишком просто, сувенирно просто. Лично мне случайные подарки навевают мысли о болезни, отраве или камере. Знание - дитя переломов, а уж я-то всегда знал: прямая дорога самая кривая.
В скользкие минуты благородная личность глубоко осознаёт своё родство с обезьяной. Или не осознаёт. Но также пользуется наследственными артистическими способностями великого предка, которого, впрочем, часто предпочитает считать лишь недоразвитым родственником. Между тем, врождённый аристократизм и целостный взгляд на природу вещей, несомненно, свидетельствует о высоком уровне понимания и постижения истины гориллами, макаками, гиббонами и прочими представителями этого славного племени, до которого человечеству ещё идти и идти. Хвала культуре: в последние времена цивилизация всё чаще припадает к незамутнённым истокам.
Я припомнил, чему учили дедушки-мудрецы в младшей школе начальников: отвлекающей орангутанговой походкой подобрался к четвёртой двери и резко присел с одновременным винтовым вывертом корпуса и сабельным круговым мясорубом на уровне колен - геть, телепатор! Слава ремню и карабину, подруга не покидала в передрягах - кочергой со свистом рассёк периметральный погонаж и вклинил остриё в чью-то конечность. Господин, изображающий манекена в метре от меня, выказал полное равнодушие памятника, но его незабронированная нога слишком эмоционально отогнулась в неожиданную сторону и по-куриному подобралась вверх. Удивительно, сдаваться чертяка не собирался, и не упал бы, если бы не моя помощь. Я содрал с него личину, под ней были пыльная вата и пластилин. Опять обман, измена, опять подделка - обычное дело нашей жизни: с виду стальной человек, а поковырял ножичком - папье-маше, фанера, пух и перья.
Я отряхнулся. Что ж, не в первой. Взялся за створку. Как и прежде, сумрак отступил лишь после того, как за спиной защёлкнулся дверной замок. Картина не претерпела изменений, за исключением того, что на паркете уже лежала знакомая ватная улыбка и её хозяин - одноногий разоблачённый металлист. Я дёрнул ручку позади себя - она осталась неподвижной. "Прорвёмся, Иваныч", - сказал себе и пошёл к пятой, потом к шестой, седьмой и далее. По дороге рубил под корень железных истуканов, и они гулко приземлялись лбами и прочими выступами - лишь это и бодрило. Вскоре сбился со счёта, но ничего не менялось: тоннель был непобедим. Порядком измотавшись, присел на очередного латника, чтобы подкрепиться, благо всегда ношу с собой некоторые припасы.
В этот момент раздался мерзкий скрежет, будто из свежей домовины разом выворотило несколько десятков толстых упрямых гвоздей. Кусок застрял в горле - торцевая стена целиком сдвинулась вбок. Из-за неё выдвинулись две мглистые крылатые тени. Это были они, пускающие на дно. Мой кораблик попытался. Но дальше всё потеряло смысл, потому что плыть было некуда, а клювы и когти их слишком проворны, остры и беспощадны. Если бы я мог или желал освободиться, разве были бы тогда основания доверять мне? Крылья последнего кашля не дают больше ни говорить, ни думать. Эти двое тащат куда-то. Прощай империя, прощайте королева!