Еще раз должна подчеркнуть, что писать возможно только в состоянии мощнейших эмоциональных переживаний. Вот сейчас мне пишется легко и гладко, и хочется делать это, не останавливаясь. А дома, в покое и благоденствии, купаясь в любви и опеке как в ванной, не возникало даже желания делать это по-настоящему. Так что, в любом случае, даже при самом скверном и "непродуктивном" раскладе, уроки, получаемые мной, как позитивные, и так и негативные, будут многочисленны и бесценны. Это удивительно, насколько часто надо страдать и мучиться, чтобы что-то получить. Вот, все-таки, почему так? Может, это, своего рода, компенсация за отсутствие физического труда? Поэты не таскают кирпичей до боли в теле, чтобы построить дом, но они страдают ментально и эмоционально для того, чтобы что-то создать. Понятно, ехать на другой конец земли надо было не для того, чтобы формально учить грамматические обороты, а для того, чтобы пройти, наконец, жизненные университеты и, может быть, получить свой собственный аттестат зрелости. В таком случае, я искренне надеюсь, что полугода мне будет достаточно. 8 месяцев я не хочу! 6 и так представляются мне целой вечностью. Хотя, посмотрим, конечно, как я запою через пару недель. Вы будете еще надо мною смеяться, мои любимые!
Итак, ближе к делу. У нас 10е ноября, и мы летим уже полчаса из положенных 11 часов 15 минут. Улетать в ЛОС АНЖЕЛЕС вовсе не особенно романтично - точно так же как и в любой другой город, и народ летит туда самый обыкновенный.
Самолет, который загораживал своей махиной солнечный свет в окнах аэропорта, выглядел многообещающе комфортным. Таковым этот циклоп и оказался: по два огромных кресла в ряду, много пространства между рядами, мониторы в спинках впереди стоящих кресел, пульты и подстаканники на подлокотниках, накрахмаленные наволочки на подушках, пушистые одеяльца, подставки под ноги. Но только...для пассажиров бизнес класса. Первый класс находится на втором этаже, в горбу самолета, и я не имею понятия, как он выглядит. Мое 51е место оказалось в самом хвосте, втиснутое у окна. Сижу, придавленная со всех сторон. Но есть два позитивных момента: со мной летит пожилая пара ненавязчиво восточного происхождения, и они, в отличие от шведа, совершенно не расположены со мной болтать. Я могу отдохнуть, и этого уже достаточно для счастья. Кроме того, я пью отличнейшее немецкое игристое вино. И третий, главный момент: я пишу, и мне это в необыкновенное удовольствие. Причем, хочется не выдумывать, как обычно, а рассказывать вам, мои любимые, что я чувствую, и что происходит. Мы уже пролетели над Амстердамом, сейчас мчимся над Северным морем. Скоро будем лететь над Дублином, а потом - океан!
Что еще меня подивило нынче утром, так это то, насколько легко люди находят себе возможность уйти от рутины. Было шесть утра, когда я сидела за стойкой в переполненном "Гете баре", тщетно пытаясь выйти в интернет. В то время как мой компьютер заряжался от розетки, укрытой за рядами стаканов, на рабочей поверхности стойки, народ вокруг меня жадно поглощал алкоголь и сигареты. Мимо ушей только и неслось "Виски! Кровавая мэри! Еще пива!" Бармен не знал покоя. Справа от меня присел сурового вида мужчинка лет 43, который первые пол литра выпил залпом, а в остальные 10 минут проглотил еще 4 полулитровых стакана, один крендель и полпачки сигарет. Позади болталась группка неистово галдящих американских парней. Они каждые пару минут отдавали короткие указания и тут же получали очередные бокалы с коктейлями и пивом. Слева, извинившись за внедрение в мое личное пространство (было очень тесно), устроились две одинаковые американки, в возрастном промежутке от 20 до 35 лет, с гладкими веснушчатыми лицами и холщовыми рюкзаками. Они скромно начали с капуччино под яростное сплетничанье о знакомых мужчинах, и осуждение пьющих в шесть утра. А спустя 15 минут и по пять сигарет, бодро продолжили литром белого вина. Предварительно неловко похихикав, воровато оглядевшись вокруг, и изложив все удобоваримые оправдания возлияниям в столь ранний час. (Ну, все же пьют! Мы -то что!" Так что я, со своим чаем с молоком и без сигарет была реальной белой вороной, что очень мне льстило...
О! Турбуленции! Маленькие.
...Особенно учитывая тот обалденный факт, что никакая толпа не мешала мне писать. Недостаток кислорода, конечно, оказывал свое пагубное воздействие: мне очень хотелось съесть истекающую соком и горчицей сосиску с большим немецким маковым кренделем, но даже думать о еде было невмоготу. Но галдящий, курящий и суетливый народ не мог нарушить моего самоуглубленного состояния. Сережины сообщения и вовсе переносили меня в мой собственный микромир. Народ только поглядывал на меня и иногда думал "что это за особа, которая в шесть утра не пьет кровавую мэри, и не курит, а сидит, уткнувшись в компьютер, да то и дело ударяется в слезы после каждого, полученного смс.
Над Дублином не пролетаем, взяли правее, по морю. Вон оно, плещется под бортом, словно синее шерстяное полотно, усеянное тысячами белых ворсинок - пенными горбами огромных беспорядочных волн. Мы вылетели в норвежское море и скоро промелькнем искоркой над Рейкъявиком. И кто-нибудь из местных жителей поднимет случайно голову в ясное, холодное небо, увидит нас и скажет себе "О, самолет летит".
Тщетно пыталась разглядеть Гренландию: безграничная, белоснежная пустыня облаков, плотных, вздымающихся величавыми гребчатыми вершинами, подобно ледяным хребтам, полностью скрывала далекую землю от моих глаз. Стекло иллюминатора покрылось искристыми трещинками морозных узоров: за бортом -59 по Цельсию. Не могу сказать точно, почему, но у меня стойкое ощущение, будто я еду домой, а не из дома. Меня не отпускают мысли о том, как меня будут ждать, пока я выйду, наконец, из этой гигантской консервной банки. Чувствую себя совершеннейшим ребенком, вообще не способным держать в узде собственные переживания. Это и для меня уже слишком - обливаться слезами двое суток подряд без передышки. Заревич был бы мною совсем не доволен. Надо продержаться хотя бы до марта. Не могу без него, совсем не могу. Как будто бы не слезы льются из моих глаз, а капли крови все сочатся из раны, которая осталась после того как я сама себя от него оторвала. Но это необходимо для нас обоих. За несколько месяцев многое может измениться, но я не хочу, чтобы в наших отношениях хоть что-то стало по-другому. Я счастлива, что после 9 лет жизни бок о бок, периодического взаимного недовольства и моей уверенности в том, что мой образ жизни угнетает мою личность, я невыразимо страдаю от самого факта разлуки. Не устану повторять, как я благодарна Господу за то, что он дал нам эту любовь. Для чего было искать другую музу, когда настоящая всегда находилась рядом со мной. Черпать вдохновение надо от любимых, живых, трепещущих людей, а не из искусственно созданных призраков. Наверняка, через какое-то мучительное время острота моих чувств слегка сгладится, но глубина станет еще больше. И если за эти месяцы ничто не изменится, то мы останемся самой счастливой парой на этом свете. Милый мой, ненаглядный Бунечка! Я хочу, чтобы все это время ты был моей Музой и вдохновлял меня на бесчисленные творческие подвиги! Ты мой герой, моя душа! Легион Киану Ривзов не сможет сравниться с моим Мужем! Все как в первый год! Только эту открытку я не смогу отдать тебе сразу. Господи, как я счастлива!
Я тихо раздражалась, когда ты назидательно говорил мне о том, что мне некогда будет страдать ерундой, а надо будет работать и писать. Ты ведь был прав! Я должна сделать максимум того, что в моих силах за это время, а чувствовать я буду там, где оставила свое сердце!
Зря, очень зря я не выражаю свою любовь в полной мере. Удивительно то, что после моего возвращения, когда разлука будет забыта, и все устаканится, я опять начну раздражаться по пустякам и черствить свое сердце. Хорошо бы за время в Америке научиться этого не делать. Черт, ну какая я дура! Я хочу домой! Это точно как 12 лет назад! Лететь еще 6 часов. 5 часов. Манала я эту Америку, хотя бы из-за этого безумного перелета - если ехать туда однажды в жизни, то лететь только бизнес классом! 11 часов в гробу - именно такое сравнение приходит мне на ум. Места так мало, что даже повернуться представляется мало возможным. Мой сосед, дедушка, до изумления похожий на Альберта Эйнштейна, решил выбраться пописать. Бедняга, он застрял между сиденьями, опрокинулся на сзади стоящее кресло, беспомощно забился как птенец в щели. Ему на помощь пришла жена, помогла подняться, и тогда он едва не завалился на меня. Она вовремя удержала его. Иначе, если бы падение случилось, то без травм не обойтись, так как моя поза в течение всего полета представляла собой сложный, туго стянутый узел из коленей, локтей, рук и ног. Они, кстати, арабы. Сзади сидит еще одна женщина арабского происхождения, в парандже. И в эту минуту все арабское сообщество, представленное в самолете, пытается заполнить ее въездную карточку (такие раздали всем), ибо она ни звука не способна издать на английском. Вот, интересно, зачем она туда едет, и как она себя сейчас чувствует? Каково это - перебираться в абсолютно антиподную тебе страну? Между тем, мои соседи начинают здорово вонять. Впереди, на детских сиденьях вопят двое младенцев.
Сейчас жена Эйнштейна повернулась ко мне и задала сакраментальный вопрос: "А вы писательница?" Я смущенно зарделась и сказала: "Да!" "А мы так и подумали! Вы постоянно пишете, очень быстро, и думаете о чем-то! Вы пишете роман?" "Да" - ответила я, но в подробности пускаться не стала. Во-первых, я же не стану объяснять ей, что я просто выкладываю свои мысли на бумагу, чтобы поговорить с Вами, мои любимые, а во-вторых, меня снова придушили слезы!
Позже, в аэропорту она не удержится и начнет расспрашивать меня, закончила ли я свой рассказ, и сложно ли это - писать. Ей не надо было знать, что мой роман пока только начинается, и писать его не сложно, а больно.
Продолжительная самолетная изоляция, так или иначе ведет к саморефлексии. Никакие мысли о будущем меня не посещают, так что остается только бороздить настоящее. Откровенно говоря, это волшебно. Но я не хочу терзать вас своими страданиями. Я ненадолго задремала, и мне приснилось прикосновение к теплой шее Сережи, там, где розовая младенческая кожа прикрыта густыми вихрами. Обожаю целовать его там по утрам, когда он лежит на левом боку, ко мне спиной, зябко натянув на себя одеяло. Тогда я осторожно прижимаюсь к нему вся, от пальцев ног до подбородка, обхватываю его правой рукой и целую. Мои губы мягкие, и на них так блаженно ощущение нежности, близости. Пожалуй, мгновения, когда мы вот так, молча прижимаемся друг к другу - самые интимные, самые любимые мною. Во время физической близости мы бываем далеко не так близки. Мой любимый. Как мы тихо расставались. Зато как мы встретимся! Ну вот, снова я за свое. Все мои мысли пока вертятся вокруг него, Мерабчика и мамы. А других пока что нет.
Кстати, швед изумился, узнав, сколько стоил мой билет туда-обратно. Оказывается, он заплатил за свои (Стокгольм-Франкфурт-Ростов) - 45 000 рублей. Так что, он был немало впечатлен "дешевизной" моего билета.
Пролетаем над заливом Гудзона. Чума: облака порвались, и выглянула земля. Нет, это не земля, а море, покрытое бугристой, ломаной коркой грязно-серых льдов. Там, где среди льдов образуются бреши, проглядывает вода. Она черная, словно нефть. А там, где прямо под слепящим солнечным диском, море вырывается из ледяных оков и раскрывает свободные, могучие просторы, оно окрашено в злой, зеленовато-медный цвет. Кажется, там разлит расплавленный металл, а вовсе не вода.
Нет. Я ошиблась. Все, как раз, наоборот. Море не освободилось. Оно намертво затянуто льдом, и это ледовый панцирь светится медью. Дальше облака становятся плотнее, и вскоре скрывают эту картину вечных льдов, впервые увиденную мной.
Сейчас полетим над Канадой. Удивительно - за 4 часа мы преодолеем расстояние от Вечной зимы до Нескончаемого лета. Любовь моя! Ты был бы в восторге!
Помнишь, при каждом разговоре о душевном равновесии, я пыжилась от важности и гневно отрицала ее для себя необходимость? Я не понимала, что душевное равновесие может быть совершенно разного рода! Я говорила, что мне совершенно необходимо страдать и мучиться, чтобы творить? Так и есть - все могучие творцы создавали свои самые сильные произведения в разлуке с любимыми или в иной душевной боли. А я, по крайней мере, все последние 24 часа строчу как пулемет Максимка. Это потому что я исключительно остро чувствую. Но творчество таким способом очень иссушает и изнашивает. К таким перипетиям я не готова. Сейчас я начинаю понимать, что именно - душевное равновесие, а что - свобода от суеты. Мое равновесие - это любить тебя, быть любимой тобой, и жить так, как мы жили несколько дней до моего отъезда. Возможно, ты бы никогда не услышал от меня этих слов, если бы я не уехала.
Мы пролетаем над всей Америкой четко поперек. Лететь осталось чуть больше часа. Все, что я вижу в иллюминатор - это очень рельефный, совершенно безжизненный ландшафт. Голые горы, чуть припорошенные снегом, глубокие расщелины, огромные впадины. Все черное, будто выжженное. И больше ничего. Зрелище не способствует тому, чтобы отвлечь меня от сладостных мук любвеизъявления тебе. Надеюсь, тебе не будет очень уж досадно читать эти сопли.
Кстати, похоже, что от давления гель под кожей правой носогубной складки (его там больше, и он, должно быть, не успел улечься как надо) набух! Щека у меня задралась и болит. Надеюсь, он вернется на место с приземлением, и это не повлечет за собой никаких серьезных последствий.
О! Надо же! Городишко завалился между горами, куда случайно затекло большое черно-зеленое озеро. Россыпь домиков, круглое вертолетное поле. Больше ничего. Да уж, расписалась я в этом полете! Прямо-таки, "Путешествие из Петербурга в Москву" получается. Только любовно-жалостливого характера. Но во всей ситуации есть еще, какой плюс: теперь, когда все мои подспудные мысли будут обращаться к тебе, в них не останется места для всякого барахла, которое так портило мою жизнь раньше: раки, булимии. Теперь - только ты! Ну, еще Мерабчик и мама, конечно. Как там Таня? Она говорит со стеной? НЕ отлынивает? Передай ей, что прогуливать нельзя!
На перспективу ближайших лет 10 вся моя жизнь поделится на "до" и "после" Америки. Мое сознание она тоже перевернет в самый кратчайший срок. Вообще, все было бы просто неописуемо шикарно, если бы я так не любила тебя! Или если бы ты был вместе со мной. Твое отсутствие - единственное, что так меня волнует! Я могу тысячу раз убеждать себя в том, что мы рядом, но ощущения твоей руки в моей руке ничто не заменит. И твоей кошурочной песенки тоже. И всего тебя.
С ума сойти: эта Америка - сплошь голая пустыня! Меняется цвет и рельеф ландшафта, но безжизненность неизменна! Где-то здесь лежит Лас Вегас, но даже представить сложно, где и как его можно было возвести! Видно его, к сожалению, не было. От 11-часового полета осталось 36 минут. У тебя сейчас 22.40. Как только шасси коснутся земли - сразу сообщу.
Микрожизни. Микрожизнь в аэропорту. Микрожизнь в самолете.Сколько у человека может быть микрожизней?
Уже на подлете к Лос Анджелесу, горы прикрылись реденьким лесочком, похожим на отросшую щетину. И лежат, горбатые, небритые.
Если то, что я вижу в иллюминатор - ЭлЭй, то он о-очень большой и очень пустой. По сравнению с плотностью застройки Стамбула, Лос Анджелес - абсолютно пустой город. Дома стоят островками, аккуратными нескученными группками. И зелени здесь практически нет!
Мы затряслись всем "телом", включая мою правую щеку. Похоже, заходим на посадку. Время - 12.15. У тебя, родненький мой, - 23.15.