Раз под вечер именитый литератор,
Эссеист Евпатий Постосвятов,
Разбирался в марокканских апельсинах.
(В апельсинах он неслабо разбирался...)
Вдруг из ящика выпала живность,
Головой ударилася опол,
Поглядела на писателя нагло,
Помавая блиновидными ушами —
И запахло в дому космопаленым.
Преисполняся брезгливого гнева,
Опознал Евпатий Чебурашку —
Плод, вернее выкидыш убогой,
Но кошмарной фантазии жидовской.
Полчаса гонял он эту мерзость
По просторам трехкомнатной квартиры
И, поймав каминными щипцами,
Примотал шпагатом к батарее.
Как шипело исчадье, материлось,
Умышляя укусить и в очи плюнуть!
Пот утерши со чела и со членов,
Подошел Евпатий к телефону,
Набирал он дрожащими перстами
Милый сердцу семизначный номер
Кожеменова Никиты, россолюба,
Но десница дрожащая случайно
Набрала неправильную цифру —
Может, магия черная вмешалась,
Ан попал он в квартиру фармазона.
Фармазон прослушал сообщенье,
Хохотнул издевательски в трубку,
Пожелал лицемерно доброй ночи
И к жиду пошел за советом.
Лаской жид фармазона встречает,
Во подземный ведет его террарий;
Аллигатора оттуда извлекоша,
Злого ящера алкоголем поит,
Нарекает Геннадием урода
(Грех велик — христианское имя
Нарещи такой поганой твари!),
Надевает на чудовище шляпу
И святую русскую гармошку
В лапы гада кощунственно влагает!
... Горе, горе литератору, горе! —
Увидал он во глазке крокодила,
Но почел оптическим эффектом,
Искажающим простой и открытый
Русский облик молодого гармониста;
И под звуки песни "Я — Алеша"
Поглощен был во мгновение пасти!
Крокодил воровато огляделся,
Отвязал от радиатора друга,
И пошли они, погано ухмыляясь,
По российским городам и весям...