Пильщиков Евгений Георгиевич : другие произведения.

Последняя ступенька

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Текст вставляется сюда или выше указывается имя файла.
  ВНИМАНИЕ! Некоторые браузеры не могут вставлять сюда
  большие тексты, поэтому проверьте, поместился ли здесь
  весь Ваш текст, если не поместился, воспользуйтесь
  загрузкой через файл.
  
  
  
   Стивен Кинг
  
   ПОСЛЕДНЯЯ СТУПЕНЬКА
  
   (перевод Евгения Пильщикова, тел. 7618-923)
  
  Я получил письмо Катрины вчера, меньше чем через неделю после
  того, как мы с отцом вернулись из Лос-Анджелеса. Оно было
  адресовано в Уилмингтон, штат Делавэр, а я дважды переезжал, уже
  уехав оттуда. Народ теперь подолгу не засиживается на одном месте,
  и странно, что перечеркнутые старые адреса и наклеенные ярлычки с
  новыми адресами могут так напоминать обвинительное заключение.
  Конверт был измят и испачкан, а один его уголок совсем истрепался. Я прочел его - и пришел в себя, стоя в гостиной с телефонной трубкой в руке и собираясь звонить отцу. Ужаснувшись, я положил трубку на рычаг. Он ведь был уже совсем стариком и не так давно перенес два инфаркта. Разве можно было позвонить и рассказать ему о письме Катрины сразу же после нашей поездки в Лос-Анджелес? Он мог бы не вынести этого.
  
  Поэтому я не стал звонить ему. И мне некому было рассказать...о чем-то таком, как это письмо, о чем-то-то настолько лично?, что
  поделиться им можно лишь с женой или лучшим другом. За
  последние несколько лет я не завел особо близких друзей, а с Хелен
  мы развелись еще в семьдесят первом году. Теперь мы лишь
  присылаем друг другу открытки на Рождество. Как твои дела? Как
  работа? Удачи тебе в Новом году. Из-за него - письма Катрины - я в
  ту ночь так и не сомкнул глаз. Она вполне могла написать его на
  открытке. После обращения - Дорогой Ларри! - шла всего одна
  фраза.
  
  Но и одна фраза может значить много. Очень много.
  
  Я вспомнил, как выглядел отец на самолете, каким он казался
  постаревшим и изнуренным в ярком солнечном свете на высоте
  18000 футов, когда мы летели на запад от Нью-Йорка.
  Мы только что пролетели над Омахой, если верить пилоту, и отец
  сказал:"Это намного дальше, чем можно подумать, Ларри." В его
  голосе звучали уныние и тоска, от которых мне стало не по себе,
  потому что я не мог понять их. Я понял тогдашнее состояние отца
  намного лучше, получив письмо от Катрины.
  
  Мы с ней выросли в восьмидесяти милях к западу от Омахи, на
  ферме вблизи городка под названием Хемингфорд-Хоум, где мы
  жили все вместе - отец, мама, моя сестра Катрина и я. Я был на два
  года старше Катрины, которую все звали Киской. Она была красивой
  девочкой и красивой женщиной - даже в свои восемь лет, в год,
  когда произошел тот случай в коровнике - вы видели, что ее
  золотистые волосы никогда не потемнеют и что глаза всегда будут
  синими-синими, словно фиорды в Скандинавии. Взглянув в такие
  глаза, мужики теряют голову.
  
  Наверное, вы бы сказали, что мы росли, как деревенщины. У моего
  отца было триста акров отличного чернозема, на котором он
  выращивал кормовую кукурузу и разводил скот. Люди называли
  нашу ферму просто "домом Паркеров". В те времена все дороги были
  грунтовыми, кроме восьмидесятого шоссе и небраскинской
  девяносто шестой трассы, и к поездке в город вы начинали
  готовиться дня за три.
  
  
  Теперь я один из самых преуспевающих независимых юристов,
  работающих на промышленные корпорации, так, по крайней мере,
  мне говорят - и, во имя истины, мне придется признать, что это и в
  самом деле так. Как-то президент одной крупной компании
  представил меня совету директоров как своего ландскнехта. Я ношу
  дорогие костюмы и обувь из самой лучшей кожи. У меня трое
  штатных служащих, работающих полную неделю, а при
  необходимости я могу нанять еще дюжину. Но в те дни я ходил по
  проселочной дороге в школу, все классы которой размещались в
  одной большой комнате, и нес перевязанные брючным ремнем
  учебники, перебросив их через плечо, и Катрина шагала рядом со
  мной. Иногда, весной, мы шли босиком. Это было в те дни, когда
  вас еще не отказывались обслужить в придорожной забегаловке или
  рыночной лавчонке, если вы заявлялись туда необутыми.
  
  Потом умерла наша мама - тогда мы с Катриной учились в средней
  школе в Колумбия-сити - а через два года отец разорился, и ему
  пришлось заняться продажей тракторов. Вот тогда и пришел конец
  нашей семье, хотя в то время мы еще не понимали, как в
  действительности обстоят дела. Отец освоился со своей новой
  работой, стал официальным дилером фирмы, в которой работал, с
  б'ольшим окладом, а лет девять назад его назначили на один из
  руководящих постов. Мне удалось получить "футбольную" стипендию
  в небрасском университете и научиться кое-чему помимо того, как
  отпасовать мяч и как правильно подставить под него ногу у ворот.
  
  
  А Катрина? Да вот о ней-то я и хочу вам рассказать.
  
  Это произошло - то приключение в коровнике - в субботу, в начале
  ноября. По правде говоря, я не могу точно припомнить год, но
  президентом тогда был еще Айк (президент Эйзенхауэр - прим. перев.). Мама уехала на ярмарку в Колумбия-сити, а отец
  отправился к нашему ближайшему соседу (за семь миль), чтобы
  помочь тому отремонтировать сеноворошилку. Тогда у нас в доме
  был работник, но в тот он день так и не появился, и отец уволил его
  на той же неделе. Отец оставил мне список заданий, которые нам нужно было выполнить (там было кое-что и для Киски), и запретил
  приниматься за игры, пока все не будет сделано. Но на выполнение
  его поручений у нас не ушло слишком много времени. Пришел
  ноябрь, а в это время года спешных дел уже нет. В тот год нам снова
  удалось сделать все в срок. Если бы это удавалось нам всегда!
  
  Я помню тот день очень отчетливо. Небо было пасмурным, и, хотя
  еще не похолодало, вы чувствовали, что сейчас должно быть холодно
  и что настала пора вспомнить о морозе и инее, о снеге и гололеде.
  Поля удручали своей наготой. Коровы сонно и мрачно пережевывали
  жвачку, а в доме, казалось, появились странные сквозняки, которых
  прежде никто не замечал.В такой день единственное привлекательное место на всей ферме являл собой, конечно же, коровник. Там было тепло, пахло сеном, коровьей шерстью и навозом, и слышалось приглушенное воркование деревенских ласточек где-то под самой крышей. Задрав голову, вы могли увидеть слабый свет, проходящий сквозь щели в крыше,а прищурившись, можно было попытаться прочесть свое имя - но эта игра не казалась нам увлекательной в такой пасмурный ноябрьский день.
  
  К поперечной балке у самой крыши, высоко вверху, над третьим
  этажом сеновала, был прибит верхний конец приставной лестницы,
  по которой и поднимались на этот главный этаж. Нам запрещали
  приближаться к ней, потому что она была старой и расшатанной.
  Отец сто раз обещал маме, что снимет старую лестницу и заменит ее
  новой и прочной, но всегда что-то случалось... например,
  приходилось помочь соседу отремонтировать сеноворошилку; да и
  нанятый на лето работник вечно оказывался занятым другими
  делами.
  
  Взобравшись по этой шаткой лестнице - насчитывавшей ровно сорок
  три ступеньки, что мы с Киской проверили неоднократно - вы бы
  очутились на балке, находящейся на высоте семидесяти футов над
  полом коровника с разбросанной по нему соломой. А затем, если бы
  вы,боком продвигаясь по этой балке,пробрались по ней футов на
  двенадцать - с неимоверно трясущимися коленями, скрипящими и
  хрустящими от напряжения суставами,с пересохшим и будто
  набитым свечным нагаром ртом - тогда вы оказались бы прямо над
  горой заготовленного на зиму сена и могли бы спрыгнуть с балки и,
  пролетев со сжимающимся сердцем все бесконечные семьдесят
  футов,с ужасом и восторгом ухнуть на огромное ароматное ложе. А
  потом вы бы лежали, всей грудью вдыхая сладковатый запах сена,
  запах пролетевшего лета, и сердце ваше все еще находилось бы где-
  то в районе пяток, и вы бы чувствовали себя... примерно так же, как,
  должно быть, чувствовал себя Лазарь. Вы спрыгнули - и остались в
  живых и можете поведать людям о своем подвиге.
  
  Конечно же, для нас это было запретным видом спорта. Если бы нас
  поймали за этим занятием, мама подняла бы крик на всю округу, а
  отец задал бы нам жару, прибегнув, не сомневаюсь, к помощи ремня
  - и не посмотрел бы на наши довольно солидные года: за нарушение
  запрета приближаться к лестнице и потому, что если бы кому-то из
  нас случилось потерять равновесие и упасть с балки не в сено, а на
  дощатый пол коровника, то наша семья без всяких вариантов
  уменьшилась бы на одного человека.
  
  
  Но соблазн был слишком велик, да к тому же вы и сами знаете:
  кошка из дому - мышам раздолье.
  
  Тот день начался, как и все прочие, но мы с самого утра
  предвкушали, как вновь переживем то неповторимое ощущение -
  смесь ужаса и восторга, когда кажется, что вот-вот остановится
  сердце - к которому нельзя было привыкнуть, и которое никогда не
  могло наскучить. Мы стояли у основания лестницы, глядя друг на
  друга. Щеки у Киски горели, глаза потемнели и блестели больше,
  чем обычно.
  - Ну что, слаб`о тебе? - задал я ставший ритуальным вопрос.
  
  - Кто сказал "слабо", лезет первым,- последовал незамедлительный
  ответ.
  
  - Джентльмен всегда пропускает даму вперед, - так же быстро
  парировал я.
  
  - Но не тогда, когда впереди опасность, - возразила она, с
  притворной скромностью опустив глаза долу, будто всем и каждому
  не было известно, к т о самый большой озорник и сорванец в
  Хемингфорде. Но так уж она была устроена: она полезет на балку,но
  ни за что не станет делать этого первой.
  
  - Ладно, - уступил я. - Придется мне.
  
  В тот год мне исполнилось десять лет; я был худ, как щепка, и весил
  меньше девяноста фунтов. Киска, которая была на два года младше
  меня, весила на двадцать фунтов меньше.Прежде ступени лестницы
  неизменно выдерживали наш вес, и мы полагали, что так будет
  всегда, а это именно та философия, которая время от времени
  вовлекает и отдельных индивидуумов, и целые народы в крупные
  неприятности.
  
  Я чувствовал это в тот день, что-то начинало смутно беспокоить
  меня, пока я поднимался все выше и выше в пыльном коровнике.
  Как всегда, примерно на полпути мне представилось, ч т о случится,
  если вдруг обломится ступенька, как я упаду на дубовые половицы и
  испущу дух. Но я продолжал свое восхождение, пока не смог
  ухватиться за балку обеими руками и, подтянувшись, взгромоздиться
  на нее и взглянуть вниз.
  
  Запрокинутое ко мне лицо Киски казалось маленьким светлым
  овалом. В линялой клетчатой рубашке и голубых джинсах она
  походила на куколку. Надо мной, под самой крышей, о чем-то
  беседовали ласточки.
  
  И, вновь соблюдая установившийся ритуал, я позвал:"Эй, там, внизу!
  Привет!", и мне показалось, что мой голос медленно плывет к ней,
  словно парящие в воздухе пылинки.
  
  - Эй, там, наверху! Привет!
  
  Я встал. Чуть качнулся назад, затем - вперед. Как и всегда, мне вдруг
  показалось, что в воздухе возникли странные течения, какие-то
  ветерки, которых не существовало внизу. Раскинув для равновесия
  руки, я начал медленно, дюйм за дюймом, продвигаться вперед; я
  слышал оглушительно громкий стук своего сердца. Когда-то рядом
  со мной, почти задев меня за ухо, внезапно пролетела ласточка, и
  инстинктивно уклонившись от нее, я едва не потерял равновесия. Я
  боялся, что и сейчас может произойти нечто подобное.
  
  Но на этот раз все обошлось. Наконец-то я стоял в безопасной зоне,
  над горой сена. Теперь взгляд вниз был уже не столько боязливым,
  сколько почти чувственным, взглядом в превкушении полета. Почти
  сразу же, взяв себя для пущего эффекта за нос, я сделал шаг в
  пустоту, и, как всегда, земное притяжение тут же сграбастало меня и
  грубо швырнуло вниз, и мне захотелось крикнуть:"Простите, я
  ошибся, я хочу вернуться!"
  
  Затем я упал в сено, врезался в него, словно метательный снаряд, все
  еше продолжая движение вниз, и медленно остановился, полностью
  погрузившись в душистую массу; я вдыхал сладковатый запах сена и
  сенную пыль. Как всегда, у меня щекотало в носу и я знал, что
  сейчас начну безостановочно чихать, слышал, как в поисках более
  надежного убежища разбегаются несколько полевых мышек, и
  наслаждался неповторимым ощущением - я будто вновь родился.
  Помню, и Киска как-то рассказала мне, что после прыжка в сено
  она чувствует себя чистой и свежей, словно младенец.Тогда я ничего
  не ответил ей на это - то ли понимая, что она имеет в виду, то ли не
  совсем - но теперь, получив ее письмо, я думаю и об этом.
  
  Я выбирался из сена, будто выплывал из него, пока не смог ступить
  на пол коровника. Сено облепило меня всего - брюки, рубашку,
  тапочки. Конечно же, и в волосах у меня было полно сенной трухи.
  
  К тому времени Киска добралась уже до середины лестницы; она
  поднималась в луче света, заполненном танцующими пылинками, и
  золотистые косички подпрыгивали у нее на лопатках. В другие дни
  этот свет мог быть таким же золотистым, как и косички, но в тот
  день косички были вне конкуренции - они, вне всякого сомнения,
  представляли собой самый яркий и красочный предмет там, наверху.
  
  Помню, я тогда подумал, что мне совсем не по вкусу, как лестница
  покачивается взад-вперед; мне казалось, что она никогда не
  выглядела настолько расшатанной.
  
  Затем Киска оказалась на балке,высоко-высоко надо мной -
  теперь мальчиком-с-пальчик был я, а мое запрокинутое кверху лицо
  казалось ей маленьким светлым овалом; теперь ее голос плыл ко мне
  - не быстрее плавно опускающихся пылинок.
  
  - Эй, там, внизу! Привет!
  
  - Эй, там, наверху! Привет!
  
  Она медленно пошла по балке. У меня перехватило дух, и я
  выдохнул, лишь когда, что она очутилась в безопасности, над сеном.
  Так бывало всегда, хотя она была более ловкой и... более
  спортивной, чем я - если не странно говорить так о младшей
  сестренке.
  
  Она стояла, приподнявшись на носках, в потертых кедах, вытянув
  перед собой руки, а затем прыгнула ласточкой. Говорят, что на свете
  бывает такое, чего вы не можете ни забыть, ни описать. Так вот, я
  могу описать это... некоторым образом. Но не так, чтобы вам стало
  понятно, насколько это было прекрасно, насколько совершенно; это
  одно из тех немногих воспоминаний в моей жизни, которые кажутся
  совершенно реальными, стопроцентно подлинными. Нет, я не могу
  рассказать об этом так , как нужно - я ведь не писатель и не
  рассказчик.
  На какую-то долю секунды она словно повисла в воздухе,
  будто ее поддерживал один из тех ветерков, которые веяли лишь на
  третьем этаже - ласточка в ярком оперении, с золотым плюмажем,
  каких никогда не видывали в Небраске. Она была Киской, моей
  сестренкой, и она летела, отведя руки назад и немного в стороны и
  выгнув спину - как же я любил ее в эту секунду! Затем она врезалась
  в сено и скрылась из виду, а из горы сена поднялся столб пыли и
  раздалось восторженное хихиканье. К тому времени я уже забыл,
  насколько шаткой и ненадежной выглядела лестница, пока Киска
  взбиралась по ней под крышу, и, когда она выбралась из сена, я
  снова был уже на полпути к балке.
  
  Я попытался тоже прыгнуть ласточкой, но в последний момент меня,
  как и всегда, обуял страх, и моя ласточка превратилась в пушечное
  ядро. Наверное, я просто никогда не верил в то, что сено находится
  там, где ему положено быть, так, как в это верила Киска.
  
  Как долго продолжалась эта игра? Трудно сказать. Но через десять
  или двенадцать прыжков я взглянул вверх и увидел, что свет
  потускнел. Мама с отцом должны были скоро вернуться, а нас с ног
  до головы покрывала сенная пыль; такую улику трудно назвать
  косвенной.
  
  Мы договорились спрыгнуть еще по разу.
  
  Поднимаясь первым, я почувствовал, что лестница шатается подо
  мной, и услыхал - очень слабый - скрип старых гвоздей, все больше
  разбалтывающихся в своих гнездах и вылезающих из прогнившего
  дерева. И вот тогда-то я впервые по-настоящему испугался. Будь я
  ближе к земле, то, наверное, спустился бы и игре пришел бы конец -
  но ближе была балка, и мне показалось, что добраться до нее не так
  опасно, как спускаться. До балки оставалось три ступеньки, когда
  скрип вылезающих гвоздей стал громче, и я внезапно похолодел от
  ужаса, в полной уверенности, что на этот раз мне несдобровать.
  
  Затем я обеими руками накрепко обхватил балку,не замечая
  впивающихся в ладони заноз, и перенес на нее с лестницы весь вес
  своего тела, а по лбу у меня стекали струйки холодного пота. Забава
  кончилась.
  
  Как можно быстрее я перебрался к тому участку балки, откуда мы
  совершали прыжки, и побыстрее спрыгнул, не получив при этом ни
  капли удовольствия, потому что, летя, представлял, что было бы,
  если бы подо мной оказались дубовые половицы, а не податливое
  душистое сено.
  
  Я выскочил на середину амбара и увидел, как Киска торопливо
  поднимается по лестнице. Я закричал:"Эй, давай спускайся! Это
  опасно!"
  
  - Меня выдержит,- уверенно прокричала она в ответ. - Я ведь легче
  тебя.
  -
  - Киска...
  
  Но мне не удалось закончить фразу. Потому что в этот момент
  лестница сломалась. Она сломалась, и я услышал отвратительный,
  зловещий треск прогнившего дерева. Я вскрикнул, и в тот же момент
  закричала Киска. Она была примерно там же, где находился я, когда
  подумал, что пришел мой смертный час.
  
  Ступенька, на которой она стояла, треснула у нее под ногами, и тут
  же, чуть выше, переломились обе боковины лестницы. В течение
  какого-то мгновения лестница, нижняя часть которой полностью
  отделилась от верхней, напоминала неуклюжее насекомое - богомола
  или саранчу - только что решившее отправиться куда-то по своим
  делам.
  
  Затем, вздымая клубы пыли, лестница рухнула, с таким грохотом, что
  коровы встревоженно замычали, а одна из них лягнула дверцу
  стойла.
  
  Киска не переставая кричала, тонким испуганным голоском: "Ларри!
  Ларри! Помоги мне!"
  
  Я знал, что нужно делать; я сразу же это понял. Я был здорово
  перепуган - но не до потери сознания. Она висела футах в
  шестидесяти надо мной,бешено молотя по воздуху ногами в голубых
  джинсах, тщетно пытаясь найти какую-нибудь опору, а вокруг нее
  вились потревоженные шумом ласточки. Да, я перепугался. Я до сих
  пор не могу видеть воздушных гимнастов - ни в цирке, ни по
  телевидению; мне делается дурно.
  
  Но я знал, что нужно делать.
  
  - Киска, - закричал я что было мочи. - Только держись! Держись
  крепче!
  
  Она мгновенно подчинилась. Она перестала размахивать ногами и
  неподвижно повисла, изо всех сил вцепившись в последнюю
  ступеньку верхнего куска лестницы, прибитого к балке, словно
  акробат на остановившейся во время представления трапеции.
  
  Я бросился к сенной горе, схватил охапку сена, вернулся и поспешно
  бросил его под висящей высоко в воздухе фигуркой. Я притащил еще
  одну охапку. И еще одну. И еще. И еще.
  
  Я действительно мало что помню после этого, за исключением того,
  что сенная пыль попала мне в нос, и я начал чихать и не мог
  остановиться. Я бегал взад-вперед, бросая сено там, где прежде
  находилось основание лестницы. Слой сена был слишком тонок.
  Взглянув на него, а потом - на Киску, висящую на такой высоте, вы,
  может быть, вспомнили бы один из тех комиксов, где герой прыгает
  с высоты трехсот футов в стакан воды.
  
  Взад-вперед. Взад-вперед.
  
  - Ларри, я скоро не смогу больше держаться, - в ее голосе звучало
  отчаяние.
  
  - Киска, ты должна! Ты должна держаться!
  
  Взад-вперед. Охапку за охапкой. Взад-вперед. Теперь слой сена
  доставал мне до подбородка, но ведь высота той сенной горы, куда
  мы спрыгивали с балки, составляла двадцать пять футов. Я подумал,
  что если она просто переломает себе ноги, то можно будет сказать,
  что мы дешево отделались. И я знал, что если она промахнется и
  вообще не попадет на принесенное мною сено, то разобьется
  насмерть. Взад-вперед.
  
  - Ларри! Ступенька! Она вот-вот сломается!
  
  Я слышал, как последняя ступенька трещит под ее весом. В панике
  она вновь принялась колотить по воздуху ногами, и я понял, что
  если она сейчас же не утихнет, то наверняка промахнется.
  
  - Нет! - закричал я. - Нет! Перестань! Просто отпусти ступеньку!
  Разожми руки, Киска! - Потому что у меня уже не оставалось
  времени, чтобы притащить еще сена. У меня не оставалось ничего,
  кроме слепой надежды.
  
  Она разжала руки и полетела вниз в тот самый момент, как я сказал,
  что она должна это сделать. Она камнем летела вниз, и мне казалось,
  что она летит целую вечность; ее золотые косички встали под
  напором воздуха вертикально, глаза были закрыты, а лицо - белее
  снега. Она не кричала и держала сжатые вместе ладошки у самых
  губ, будто молилась.
  
  И она упала прямо в центр натасканной мной кучи сена. Она
  исчезла в нем - сено полетело во все стороны, будто разорвался
  снаряд - и я услышал, как ее тело ударилось об пол. От этого звука,
  звука громкого удара, у меня мороз пошел по коже. Он был слишком
  громким, чересчур громким. Но мне нужно было увидеть ее.
  
  Плача, я вспрыгнул на кучу сена и принялся раскапывать ее,
  раскидывая сено по сторонам. Вот показалась нога в голубой
  штанине,затем - клетчатая рубашка,и наконец - кискино лицо,
  смертельно бледное, с закрытыми глазами. Она была мертва, я знал
  это, глядя на нее. Весь мир, все, что меня окружало, вдруг стало
  серым-пресерым, будто ноябрьское небо в дождливый день.
  Единственными цветными пятнышками в этом мире оставались ее
  золотистые косички.
  
  А затем я вдруг увидел, что она смотрит на меня своими синими
  глазищами.
  
  - Киска? - хрипло и недоверчиво спросил я. Рот у меня был забит
  сенной трухой. - Киска?
  
  - Ларри? - ошеломленно проговорила она.- Я жива?
  
  Я поднял ее из сена и обнял, а она обхватила меня руками за шею и
  обняла в ответ.
  
  - Ты жива,- подтвердил я. - Ты жива, ты жива.
  Она сломала левую лодыжку, этим дело и ограничилось. Когда д-р
  Петерсен, врач из Колумбия-сити, зашел с моим отцом и со мной в
  коровник,он долго вглядывался в тени под крышей. Кусок последней
  ступеньки все еще висел там на одном гвозде.
  
  Как я уже сказал, он долго смотрел туда, а потом сообщил
  отцу:"Чудо", пренебрежительно пнул принесенное мною сено, сел в
  свой пропыленный ДеСото и уехал.
  
  На мое плечо опустилась отцовская рука. "Сейчас, Ларри, мы пойдем
  в дровяной сарай, - произнес он очень спокойно.- Ты, наверное,
  догадываешься, что там произойдет."
  
  - Да, сэр, - прошептал я.
  
  - Я хочу, чтобы при каждом ударе ты благодарил Бога, что твоя
  сестра осталась в живых.
  
  И мы отправились в сарай. Мне здорово досталось в тот раз.
  Настолько здорово, что после этого я неделю ел стоя, а затем две
  недели - с подушкой на стуле. И всякий раз, когда на мой зад
  опускалась его красная мозолистая рука, я благодарил Бога. Очень,
  очень громко. Перед последними двумя-тремя ударами я был вполне
  уверен в том, что Он слышит меня.
  
  
  Мне разрешили навестить ее перед тем, как отправиться спать.На
  подоконнике за ее окном сидел дрозд, я помню это. Ее нога была
  прибинтована к шине.
  
  Она смотрела на меня так долго и с такой любовью, что мне стало
  неловко. Потом она проговорила:"Сено. Ты принес сено."
  
  - Само собой,- выпалил я в ответ. - А что же мне еще оставалось? Я
  же не мог влезть наверх, раз лестница сломалась.
  
  - Я не знала, что ты там делаешь, - прошептала она.
  
  - Но ты же должна была знать! Я ведь был прямо под тобой!
  
  - Я не смела взглянуть вниз, - призналась она. - Мне было слишком
  страшно. Я ни разу не открыла глаз.
  
  Я стоял как громом пораженный.
  
  - Так ты не знала? Не знала, что я делаю?
  
  Она покачала головой.
  
  - А когда я сказал, чтобы ты разжала руки, ты... ты просто
  СДЕЛАЛА это?
  
  Она кивнула.
  
  - Киска, как же ты смогла это сделать?
  
  Она взглянула на меня своими огромными синими глазами. - Я
  знала, что ты наверняка что-то делаешь, чтобы помочь мне, - тихо
  ответила она. - Ты же мой старший брат. Я знала, что ты
  позаботишься обо мне.
  
   - Ох, Киска, Киска, не знаешь ты, как я едва не опоздал.
  
  Я закрыл лицо руками. Она села, отвела мои руки и поцеловала меня
  в щеку. - Не знаю, - сказала она. - Но я знала, что ты там, внизу.
  Ой, как спать хочется. Завтра увидимся, Ларри. Доктор Петерсен
  сказал, что мне наложат гипс.
  
  Ее нога была в гипсе больше месяца, и все ее одноклассники
  расписались на нем. Она даже меня заставила расписаться. А когда
  гипс сняли, на том и закончился инцидент в коровнике. Отец
  заменил лестницу новой и прочной, но я никогда больше на
  забирался на балку и не прыгал с нее в сено. Насколько мне
  известно, Китти тоже этим не занималась.
  
  Инцидент закончился, но не совсем. Полностью эта история
  завершилась лишь девять дней назад, когда Киска выпрыгнула из
  окна верхнего этажа небоскреба страховой компании в Лос-
  Анджелесе. В моем бумажнике лежит вырезка из лос-анджелесской
  "Таймс". Наверное, я всегда буду носить ее при себе, но не так, как
  носят с собой фотографии добрых знакомых, или билеты,
  сохранившиеся после по-настоящему хорошего спектакля, или
  программку финального футбольного матча. Я ношу с собой эту
  вырезку так же, как вы носите что-то тяжелое, потому что это ваша
  работа. Заголовок газетной заметки гласит:"ДЕВУШКА ПО ВЫЗОВУ СОВЕРШАЕТ ПРЫЖОК НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ".
  
  Мы выросли. Это все, что мне известно, за исключением мелких и
  ничего не значащих фактов. Она собиралась учиться бизнесу и
  менеджменту в одном из колледжей в Омахе, но летом, окончив
  среднюю школу, победила на конкурсе красоты и вышла замуж за
  одного из судей. Это звучит, как непристойная шутка, верно ведь?
  Моя Киска.
  
  Когда я учился на юридическом, она развелась и написала мне
  длинное письмо, страницах на десяти - если не больше - в котором
  рассказывала, как все произошло, какая это была мерзкая история и
  насколько все было бы лучше, если бы она могла иметь ребенка. Она
  спрашивала, не могу ли я приехать. Но пропустить неделю на
  юридическом факультете - это то же самое, что пропустить семестр в
  гуманитарном колледже. Эти ребята - просто гончие псы.Если вы
  потеряете из виду маленького механического кролика, то никогда не
  увидите его вновь.
  
  Она переехала в Лос-Анджелес и снова вышла замуж. Когда распался
  и этот ее брак, я уже закончил учебу. Она прислала мне еще одно
  письмо, короче и горше первого. Она писала, что не собирается
  задерживаться на э т о й карусели, потому что исход здесь
  предрешен. Единственный способ ухватить медное кольцо -
  кувырнуться с лошадки и расколоть себе при этом черепушку. Если
  такова цена бесплатного катанья, кому оно нужно? P.S. Ларри, ты бы
  не смог приехать? Мы ведь довольно давно не виделись.
  В ответном письме я сообщил, что очень хотел бы приехать и
  повидаться с ней, но, к сожалению, не могу. Я писал, что недавно
  получил место в фирме, где работы выше головы, а поскольку я
  нахожусь на нижней ступени служебной лестницы, то вкалывать
  приходится больше всех, а получать - меньше всех. Если я хочу
  продвинуться на следующую ступень, то должен сделать это в
  текущем году. Это было м о е длинное письмо, и оно целиком было
  посвящено моей карьере.
  
  Я отвечал на все ее письма. Но мне не верилось, что их
  действительно пишет Киска, понимаете, точно так же, как не
  верилось, что внизу действительно находится сено... пока я не
  врезался в него в конце своего полета, когда оно спасало мне жизнь.
  Я не мог поверить, что моя сестричка и эта женщина с разбитой
  вдребезги жизнью, которая подписывала свои письма "Киска",
  обводя это слово кружком - один и тот же человек. Ведь моя
  сестренка была девочкой с косичками, у которой еще даже не
  наметилась грудь.
  
  Это она перестала писать. Я получал от нее поздравительные
  открытки к Рождеству и дню рождения, и моя жена посылала ей
  такие же поздравления. Затем мы развелись, я переехал в другой
  город и просто забыл обо всем. На следующее Рождество, а затем к
  моему дню рождения мне переслали открытки с прежней квартиры.
  И я все думал:"Черт возьми, надо написать Киске и сообщить ей, что
  я переехал." Но я так и не собрался это сделать.
  
  
  Но, как я вам говорил, все это факты, которые ровным счетом
  ничего не значат. Важно лишь то, что мы выросли и она прыгнула с
  небоскреба страховой компании, и что это она всегда верила, что
  сено окажется именно там, где ему и положено быть. Это Киска
  сказала тогда:"Я знала, что ты наверняка сделаешь что-нибудь, чтобы
  помочь мне." Вот что важно. И еще письмо от Киски.
  
  Люди нынче так часто перебираются с места на место, и странно, до
  чего же конверты с перечеркнутыми старыми адресами и наклеенные
  на них ярлычки с новыми адресами могут напоминать
  обвинительное заключение. Она напечатала свой обратный адрес в
  верхнем левом углу конверта, адрес, по которому она жила до тех
  самых пор, пока не прыгнула с верхнего этажа небоскреба.
  Прекрасный многоквартирный дом на бульваре Вэн Найс. Мы с
  отцом поехали туда, чтобы забрать ее вещи. Хозяйка была очень
  мила с нами. Она любила Киску.
  
  Письмо было отштемпелевано за две недели до ее смерти, и оно
  давно дошло бы до меня, если бы не бесконечные пересылки.
  Должно быть, она устала ждать.
  
  
  Дорогой Ларри,
  Я много думала об этом в последнее время... и пришла к выводу, что
  для меня было бы лучше, если бы последняя ступенька сломалась до
  того, как ты успел наносить сена.
   Твоя Киска
  
  Да, наверное, она устала ждать. Я предпочитаю верить в это и не
  хочу думать, будто она решила, что я, по всей видимости, позабыл
  обо всем. Мне не хотелось бы, чтобы она так думала, потому что
  одно это предложение в ее письме было, возможно, тем
  единственным, что заставило бы меня сломя голову броситься к ней.
  
  Но даже не поэтому мне бывает теперь так трудно заснуть. Закрыв
  глаза и начиная погружаться в сон, я вижу, как она прыгает с
  третьего этажа сеновала: ее синие глаза широко раскрыты, хрупкое
  тело изогнуто дугой, а руки отведены за спину.
  
  Это она всегда твердо знала, что сено обязательно будет на месте.
  
  
  
  1
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"