- Дык ить... весна, капель... чё ж такого? - Савватей, старый леший, недоуменно почесал косматый затылок.
Домовой Нафаня, съежившийся в углу возле печки, гневно сверкнул на него глазенками:
- Весна, говоришь? Это вот - весна? Кто мне врал-то всю зиму: будет весна, будет тепло...
- Дык тепло же? Вон снег весь, почитай, сошел...
- Тепло? Это тебе - тепло, пенек ты трухлявый?! Слякоть эта, сырость эта... это тебе... а... а-ап... ты видишь - простыл я! Кто когда слыхал, чтоб домовые простужались, а?
- Дык вот я и думаю, - поддакнул Савватей, - неслыханное дело-то, чтоб домовые...
- Это ты на что намекаешь, а? На что?! А-апччч...хи!!!..
От нафаниного чиха огонь в печурке стрельнул искрами. Савватей испуганно отскочил подальше.
Огня Савватей, как и всякий леший, не любил и побаивался, но, жалея приятеля, позволил ему соорудить у себя в норе печку. Маленькую. И то сказать: было за что пожалеть Нафаню. Жил он себе в деревне тихо-спокойно, как вдруг хозяева собрались и в город уехали. Нафаня помыкался какое-то время, всё ждал, что вернутся или другой кто вселится, на худой конец; ан не тут-то было: вскорости разъехались из деревни и остальные, совсем тоскливо стало. Так и пропал бы Нафаня, зачах бы в развалившейся избе - да пришел его навестить старый знакомый Савватей, увидел такую беду и уговорил Нафаню пожить у него в лесу. Мол, свежий воздух, грибы-ягоды, птички поют, солнышко светит... а там, кто знает, может, и новое ремесло освоишь? "Прохвессию," - подсказывал Нафаня, нахватавшийся у людей заковыристых слов. "Ну, пущай так," - соглашался Савватей. В общем, перебрался Нафаня в лес.
Да только вот незадача какая: дело было осенью. Ну а за осенью, известное дело, что? Зима. Нафаня, привыкший к житью за теплой печкой, мерз нещадно - и всё время ворчал и жаловался. Ему не нравились сушеные грибы, ему хотелось молока, хлеба и картошки, ему мешал спать вой ветра, он боялся волков... Савватей терпел, отмалчивался - и утешал друга, что вот весна придет...
А весной - поди ж ты - Нафаня ухитрился простудиться.
Ну кто когда слыхал, чтоб домовые простужались?
С простуженным Нафаней ладить стало совершенно невозможно.
- Из дому не выйти, под ногами хлюпает, - зудел между тем Нафаня в перерывах между приступами чиха. - Птицы эти твои орут - аж в ушах звенит, заснуть не могу. С деревьев на голову капает. Грязь кругом. И вообще. Эх, помню, в деревне-то...
- А то в твоей деревне весной не грязно, - не выдержал Савватей. - Был я у тебя, видел - такая грязь, утопнуть недолго! И это... собаки лают... а уж дети-то как орут! А пахнет-то, пахнет как...
- Больно ты понимаешь! - сварливо возразил Нафаня. - Вы тут у себя в лесу... совсем... чхи!.. Дети - они это... цветы жизни, вот. А собака - друг человека.
- Дык ведь человека же, а не домового и не лешего!
Нафаня посопел, не нашел, что возразить, - и завел по новой:
- Эх, в деревне-то... печка больша-ая, горячая... сидишь себе за печкой, а хозяюшка хлопочет, пироги печет... и мне завсегда кусочек остается... А тут...
- Да ладно, - пожал плечами Савватей, - вот будет лето, тепло станет, ягоды пойдут...
- Лето?! - взвизгнул Нафаня. - Тепло станет?! Ага, щас! Слыхали мы уже: "Вот весна придет, тепло станет!" Вот она, весна твоя - и где тепло? Где?! Мокрость и гадость! И летом тоже обязательно какая-нибудь... ааапчхи!... гадость будет! Затащил меня сюда - а я, дурень, тебе поверил!
- Ну и не верил бы! - не выдержал Савватей. - Сидел бы там, избу пустую сторожил бы. Почто ты с хозяевами-то не уехал, а? В город? Там, небось, дом огромадный и грязи нету. И деревьев нету. И птиц. И снега тоже. Жил бы там, пироги бы ел...
- И... и не твоего ума дело! - и Нафаня обиженно отвернулся, давая понять, что больше разговаривать не желает.
Савватей опять пожал плечами и вылез из норы: чай, его, лешего, работу никто вместо него не сделает, а лесу присмотр нужен.
Нафаня между тем, поостыв, совсем расстроился: как бы не осерчал Савватей да не выгнал его. И куда он пойдет? Легко сказать - зачем в город не уехал. Сказать по правде, Нафаня в существование "города" не слишком верил, почитая его чем-то вроде иного мира, и боялся бросать насиженное место. Да и не звали-то его: добро бы, как положено, предложить старый лапоток, чтобы в нем ехать, да уговаривать ласково... нет - пока Нафаня раздумывал да сомневался, собрались и уехали. Без него. В наше время надо не зевать, самому в какую ни на есть сумку нырять, а то так и пропадешь. Оплошал Нафаня, чего уж тут... Струсил. Проворонил.
Да только уж больно ему в лесу не нравилось. Не выйдет из него ни леший, ни водяной, как ни крути. Не лесной он житель.
Эх...
Савватей вернулся поздно - Нафаня уж всерьез испугался, не бросил ли приятель его одного, не ушел ли насовсем. Обеими руками Савватей бережно прижимал к животу березовый туесок, в котором что-то плескалось.
- Слышь, Савватеюшка, - осторожно начал Нафаня, шмыгая носом, - ты это... того... не серчай, а? Я ж не со зла, я тут... хворь эта поганая...
- Да ладно, чего там, - ухмыльнулся Савватей, аккуратно водружая туесок на стол. - Ты вот погляди, чего у меня есть!
Нафаня наклонился над туеском, осторожно принюхался, пошевелил мохнатыми ушами.
- Ну да! - оживился Савватей. - Ты послушай, как оно вышло-то: дошел я до болота, остановился с кикиморами перемолвиться, то да се... а тут и случись поблизости Митюнька - знаешь его? Да я тебе сказывал: из деревни он, мужик... был... о позапрошлом годе утоп по пьяному делу, да с той поры к кикиморам в помощники подался. Обвык, нравится ему даже. А уж эти-то довольны - какой-никакой, а всё мушшына, - Савватей хмыкнул, почесал брюхо и продолжил: - Вот я и говорю Митюньке-то - тоскует Нафаня-то у меня, говорю, уж я и так и этак, не знаю, что и делать. А Митюнька мне: от тоски, говорит, у людей первое дело что?
Нафаня захихикал.
- Ага... ты, значит, знаешь. Ну а мне Митюнька-то разобъяснил. Темный ты - это он мне так говорит. А что я? У нас тут такого не водится... Добро еще, березы уже проснулись. Ну вот и... я, правда, поворожил малость, чтоб поскорей дошло... как это Митюнька говорит? До кунь... конь...
- Куньдиции? - предположил Нафаня.
- До ее самой, ага. Так что - коли ты среди людей привык, авось тебе людское средство и поможет. Хлебни, Нафаня - может, полегчает.
Нафаня еще раз понюхал содержимое туеска и сделал глоток.
Подумал - и сделал еще один.
Наутро птицы в лесу не пели. Они ошарашенно прислушивались к доносившимся из норы лешего немузыкальным воплям.
- И р-родина щедро... поила меня-а... - слышалось оттуда. - Эх, хорош-шо то как!.. Весна, Саввушка! Она, родимая! Листоч-чечки!.. Цветоч-чечки!.. Птичеч-чхиии... ох... слышь, а чего это птичечки не поют, а? Ну и ладно, с-сам спою: и родина ще-едро... Саввушка, родной ты мой! Я ж потомственный это... ле...ик... леш-ший... бабка моя, она... ик... лешая была...
- Нафанюшка, ты ч-что, какие ж у нас с тобой эти... б-бабки-дедки?
- А я говорю - бабка! Родная прир-рода... ик! Ну давай еще по маленькой!
- Дык, к-куда уже, Нафань?
- Совсем по маленькой, Саввушка, чего тут пить-то? За комп-панию... ик... вот так... Эх, берез-зочки!... Ну давай вместе: "Бер-резовым соком, бере-езовым со-оком..." А-ап...чхи!