Памяти ХХ века  
Плывут века, как облака,
Над пыльной пересохшей глиной
По-над долиною полынной
Туда, где море в берег бьет,
Чтоб раствориться над чужбиной
И там окончить свой полет.
Лишь Музы голос журавлиный
Поет, и плачет, и зовет.

И флейта, выскользнув из рук,
Поет, степной вдыхая ветер,
И пляшет хоровод столетий,
В траве вытаптывая круг.

                  ***
Когда дышать нельзя, и плакать больно,
И всей реальности—холодный ветер с моря,
Подставь ему лицо, ни с чем не споря,
Подставь ему ладони—и довольно.
Не капли мертвого дождя, а горечь соли,
И бесконечный холод нервной дрожи.
На самом деле все намного проще,
И ты уже не ощущаешь боли.
Т ы будешь жить. Ты знаешь,-- мы бессмертны.
Тебе об этом скажет даже ветер.
Он не нашел нигде ни тени смерти.
Он видел только ночи. И рассветы.

              ***
Надышаться свободой на тысячу лет про запас
За последний, отмеренный скупо, назначенный час
Захлебнуться свободой—прости меня, это всерьез
Когда боль отступила и высохли капельки слез
Когда страх притаился внутри и на время забыт
А с вокзала доносятся песня и плач аонид
Ты не сможешь ни с кем разделить горький запах земли
Даже если доедешь туда, где костры разожгли
Даже если доедешь до самого края дорог
Там где ждут тебя тысячу лет, невзирая на срок
Там где жгут для тебя на кургане сигнальный огонь
Там где бродит в степи твой гнедой неоседланный конь
Так вдыхай напоследок свободу до самого дна
Вспоминай позабытые вечность назад имена
Вспоминай, даже если уже не припомнить лица
И не вздумай заплакать. Я буду с тобой до конца






                ***
Мой маленький Джим
В нагрудном кармане
Ругается матом
И бьется ногами
Ударь побольнее
Под самое сердце
Пробей пусть не дверь,
Но хоть узкую дверцу
Хоть малую дверцу
Наружу, на волю,
Где ветер простуженный мечется в поле
В рубашке дырявой, в разорваной туче.
Над ивой корявой у мерзлых излучин
За древними реками спят исполины,
Их губы горьки, словно соки полыни,
Их сны глубоки, словно древние воды
Они из ладони испили свободы

              ***
И ничего не будет, кроме слез,
Которых ты еще прольешь без счета
Над теми, чья окончена работа,
О тех, кто умер сразу и всерьез.

И ничего не будет, кроме снов
О тех, кого ты больше не увидишь,
Хоть забреди за ними в самый Китеж—
Но даже и следов их не найдешь.

И ничего не будет, кроме слов,
Чтоб выговорить самое такое
И обрести хоть толику покоя,
Но все же не увидеть их следов...

            ***
Мое бедное сердце болит и не хочет воды,
И колотится в ребра, как узник о стены тюрьмы.
У него куча дел, неотложных, как выдох и вдох,
А тюремщик не слышит, тюремщик, наверно, оглох.

А еще не хватает секунд, и песчинки бегут.
Оземь грянулся Див, и в степи Карна с Желей поют.
Серым волком стелясь по земле, в небесах журавлем
Из темницы уйти, за рассветный скользнуть окоем,
Чтобы там долюбить, досмотреть, чтоб наслушаться впрок,
Чтоб наплакаться всласть, и упасть на прибрежный песок



           ***
Так умирало знамя моей эпохи
Роняя в костер слезы пустых сожалений
И лопались ниточки связи со всеми нами
И время сменяло себя на новое время
А мы шли за гробом в молчании, как адмиралы,
Или вовсю голосили, как вдовы-кликуши,
Мы хоронили свое порыжелое знамя
Гроб на лафете еще не списанной пушки
Выпили залпом, разбили стакан о зубы,
С водкой смешав корвалол—по сту грамм на брата
Спрятав в чехлы в бою помятые трубы,
Наш поредевший полк уходил на запад

                  ***
Дай силы выжить мне в чужой стране,
Где я—никто, и голос мой не слышен,
Где стынет небо цвета спелых вишен,
И самый близкий ближний—на Луне

Похоже, все же нас завоевали,
И потихоньку вытеснили нас
И поселились здесь, и сей же час
И взяли наш язык, и имя взяли.

Но травы еще помнят голоса,
И ластятся к ногам, и ждут, и льнут.
...Я задержусь на несколько минут.
Ну максимум еще на полчаса

               ***
Приходит ночь. А с ней уходят силы,
И время вдруг приобретает вес.
Теперь ему уже не до чудес—
Теперь оно глядит со дна могилы
Пугливым глазом маленькой звезды,
Которая за полный оборот
Земного шара смотрит с высоты
И никого внизу не узнает.
И нет меня—как говорил Машнин,
И нет меня,-- и некому грустить,
Что между нами оборвется нить,
И этот мир останется один

Он будет бесконечно одинок,
И я, уже простившись навсегда,
Вернусь туда, где синяя звезда
Скулит, как заблудившийся щенок...



             ***
Двадцатый век уносит всех, 
Ему принадлежащих,
И первый двадцать первый снег 
Метет в почтовый ящик,
Как черно-белое письмо
С неведомой границы
А слов не разобрать—темно,
Обуглены страницы.
Ложится снег на мой порог,
И заметает двери
И замыкает на замок 
Вчерашние потери,
И запирает в погребах
Вчерашние обиды,
И тихо спят в своих гробах
Все те, кто им убиты.
Их тени белые стоят,
Как белые сугробы,
И с удивлением глядят
На собственные гробы,
Не помня ни своей вины, 
Ни имени не зная,
И даты нынешней войны
К себе не применяя...

             ***
Нам умирать, любовь моя, привычно,
Да мы как будто никогда не жили.
Мы только этой болью дорожили,
Ее считая жизнью, как обычно.

А жизнь в своем излюбленном обличьи
Протягивала нам пустые руки,
По правилам назоновой науки
Всем языкам предпочитая птичий.

И воплощалась в каждой встречной кошке,
И пахла медом, хлебом и ночлегом,
И бинтовала наши раны снегом,
И врачевала наши раны ложью,

Прикидывалась бабочкой и небом,
Стеною дома и его жильцами,
Красотками, полями и дворцами,
И пахла медом, да. И пахла хлебом.

И хохотала, обнимая ветер,
Любили наши лица и одежды,
И нам дарила ночи и надежды,
И притворялась, что не знает смерти.

           ***
Когда упал на землю Март,
Нам было двести десять лет.
И падал снег. И таял сад.
И таял снег. И лился снег.
Мы были старше наших снов,
Нам было двести десять зим,
А Март пустых не ведал слов,
И привыкал к рукам твоим.
И ластился к ногам, как пес,
В глаза пытался заглянуть,
И хоровод ослепших звезд
Никак не мог нащупать путь.
Ну, Март, давай же, выбирай,
Кому водить, кому вести,
Кому брести в озябший край 
По млечному пути...

                ***
И биться об стены, ломая ключицы,
Как бьются влетевшие в комнату птицы,
И плакать от боли, и рваться на волю,
Где море вздымает ревущие волны,
Где грохот валов и воды завыванья
Все звуки глушат, и слова, и рыданья,
Где шторм сотрясает притихшую сушу,
И зябкий рассвет разорвал мою душу

           ***
Как тихо в каютах покинутой баржи
Порезанный палец саднит.
Ты капли слизнешь, ты подумаешь даже,
Что так начинается СПИД
Ты выйдешь на палубу, выйдешь из трюма,
Увидишь заржавленный нож,
И ты усмехнешься, быть может, угрюмо,
И что-то, наверно, поймешь.
Моря высыхают, как слезы и краски,
И лодки плывут по степи.
Мы больше не верим в прекрасные сказки.
Мы скоро умрем. Потерпи.

***
Всю ночь напролет мои лошади бродят в тумане и пьют из реки молоко
И камни беседуют с нами, и слушать и плакать легко.
Я знаю—на этой дороге не будет ни дна, ни конца.
Босые усталые ноги никак не дойдут до крыльца.
Зато журавлиные крылья за хрупким плечом на ветру
Шутя, без особых усилий сумеют набрать высоту
А лошади бродят в тумане и пьют молоко из реки
И ветер сухими перстами коснется горячей щеки.