Петрова Ольга Александровна : другие произведения.

Скифская статуэтка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В одном из известных музеев страны происходят странные вещи: убийство ведущего реставратора, подделка старинных картин, исчезновение скифской статуэтки и многочисленные склоки между сотрудниками. Нужно во всем этом разобраться как можно скорее...


  
  
   - Сегодня, когда общественное мнение все четче осознает огромное значение непреходящих ценностей современности, а именно, культурных ценностей человечества, мы с вами стоим на переднем рубеже их сохранения. Музеи открываются новыми гранями. Они сосредотачивают в себе не только опыт создания и представления музейных коллекций, но и огромный опыт по выявлению, учету и хранению исторических ценностей. - Лектор строго посмотрел на зевающих слушателей поверх очков. Слушатели вяло реагировали на происходящее. Третий день беспрерывных и скучнейших нотаций на курсе повышения квалификации музейных работников "Введение в хранительское дело" давался им очень нелегко. Начала сказываться усталость. Да и домой хотелось все больше и больше. Курс проходил на базе НИИ стандартизации музейного дела в славном городе Питере, а приехали музейные работники со всех концов необъятной страны. Елена Никаноровна Елецкая, кандидат исторических наук, сотрудник одного из ведущих музеев Москвы посмотрела на наручные часы. Пора бы и честь знать. Сколько можно терзать терпеливых дам. На ее взгляд, сегодняшний учебный день пора завершать, а не тянуть кота за хвост до бесконечности. Но у лектора имелось иное мнение. Он продолжал, как ни в чем не бывало.
   - Научная инвентаризация - важнейшая составляющая управления оборотом музейного фонда. Выявление новых раритетов, всестороннее их изучение, учет и хранение - вот залог будущего успеха музейного дела.
   Елена Никаноровна отвлеклась от лекции и заскользила мыслью по навеянным последней фразой лектора воспоминаниям. А именно, по воспоминаниям о недавних раскопках скифского городища, с которого она вернулась две недели назад. Вот уж где они очень удачно выявили целый ряд "новых раритетов". Таких ценных, что до сих пор золотые скифские статуэтки стояли перед ее глазами. Она ими просто заболела. Особенно одной из них, скифской статуэткой, которая изображала двух львиных грифонов, терзающих третьего. Именно она обнаружила это чудо под плотным слоем земли. Когда после долгих и упорных трудов, под ее кисточкой вдруг промелькнул слабый отблеск южного солнца на непонятном предмете, сердце подскочило от неожиданности и затрепыхалось рыбкой в груди. Она еще не верила собственному счастью, но оно, это счастье, уже вырисовывалось первыми контурами, намекающими и манящими. Осторожными движениями, смахивая последние горсти земли, она вытащила на свет божий еще темную, от давнего пребывания в небытии, скифскую статуэтку. Как же она была счастлива. Первой мыслью было поскорее забрать это чудо себе. Никому ничего не говорить. Спрятать, унести, убрать вещицу подальше. Потом тайком извлекать из схрона, и любоваться, любоваться ею, чувствуя, себя в подобии машины времени, переносящей ее в века, исчисляемые до нашей эры. Туда, где была задумана и создана эта скифская статуэтка. Но руки уже протягивали статуэтку по направлению к ближайшему соседу по раскопкам. Инстинкт ученого и первооткрывателя проявил себя гораздо сильнее тяги к собственничеству. Потом они все вместе сидели у костра и болтали о находке, поздравляя свою Елену Никаноровну с такой редкой удачей. Только после того случая, на Елену словно нашло что-то. Чаще, чем о чем-нибудь другом, она думала теперь об этой скифской статуэтке. Просто наваждение какое-то.
   Учебный день все-таки подошел к своему завершению, и студенты потянулись кто куда. Она вышла из здания института и направилась по 1-й Советской улице в сторону центра.
   Пять лет она тянула служебную лямку в своем любимом музее. Все пять лет по праву считала себя сподвижницей и бессребренницей. Да и, правда, если, закончив искусствоведческий факультет престижного вуза, аспирантуру, защитив прекрасно безо всякого блата диссертацию по скифским захоронениям, вы добровольно обрекаете себя на нелегкий труд за сущие копейки, кто вы, если не сподвижник. В их музее, да и в остальных тоже, одни сподвижники, в основном, и работают. Прекрасно образованные люди, знающие особенности культуры разных стран и эпох, умеющие отличить оригинал от копии, некоторые в подробностях освоившие техническую экспертизу музейных предметов и знающие особенности холстов, красок и прочее, прочее . Вот кто составлял основной костяк музейных коллективов. Его гордость и соль. Вот на ком держалась вся историческая память современности в нашей стране. Елена всегда испытывала гордость за себя и себе подобных и никогда не испытывала чувства материальной обеспеченности. Впрочем, как и все остальные ее коллеги. Правда, выручали экскурсии, на которых, по случаю, можно было немного подработать. Можно читать лекции в институте и, наконец, участвовать в раскопках, если они соответствуют профилю специалиста. Елена ни от чего не отказывалась. Лекции читала, экскурсии водила, ездила на все раскопки, хоть каким-то краем задействующие знания о скифах. Скифы ее истинная любовь. Она знала об этом таинственном народе все, или почти все. Сколоты, так они называли себя сами. Так называла их и она.
  
  
  
   Они немного расслабились, встав позднее, чем рассчитывали. Оно и понятно. Вчера вернулись с незапланированной вечеринки около часа ночи. Веселая бурная жизнь. Сколько впечатлений, сколько. Сегодня он почитает труды своего любимого П.Я.Агеева о способах дублирования картин новыми холстами. Дублирование картины при ее реставрации очень распространенное явление. Нет. Это не рисование копии картины, а подклеивание, или подшивание, к нижней части старого холста, нового крепкого и надежного. Холст картин при длительном хранении в течении веков истлевает, покрывается грибком, наконец, рвется, и не всегда случайно. Верхний, красочный слой, таким изменениям не поддается. Поэтому старый негодный холст подклеивают новым, укрепляя картину. Завтра ему предстоит начать такую реставрацию в своем музее. Придется повозиться, но он привык. К ним чудом из старой частной коллекции попала картина Левицкого в самом плачевном состоянии. Бестолковые люди хранили ее, свернув трубочкой и упрятав в тубу от чертежной бумаги. С таким кощунством он за долгую карьеру музейного реставратора сталкивался не раз. И каждый раз, разглаживая и холя испорченную картину, мечтал оторвать идиотам-владельцам голову. Но так и не отрывал. Нереальные мечты приводили к взрывам немотивированной агрессии. Так, во всяком случае, считала его гражданская жена Элька. Элька работала в том же музее и тоже занималась реставрацией. Их отношения начались как-то сами по себе. Сначала сблизила совместная работа, затем совместное безденежье. Потом желание подработать и уже совместная подработка. Брались за все, что само шло в руки. Сначала реставрировали, потом писали копии с музейных картин для страждущих высокого искусства богатеев, благо оба очень неплохо владели кистью, потом стали преступать закон. Сначала совсем немного, потом в пределах личной безопасности. Теперь уже они и сами не знали где этот предел, но та веселая и сытая жизнь, которая у них началась, засасывала, словно бездонная трясина. Чтобы заглушить разрастающиеся аппетиты, придумали нечто запредельное. Однажды на реставрации одной старинной картины, пылящейся в помещении хранилища музея и никогда не видевшей музейного зала, он позволил себе вырезать небольшой участок холста с живописью и заменить его методом дублирования на написанный им самим, абсолютно идентичный, но не подлинник. К вырезанному куску подлинника он, в свою очередь, все тем же методом дублирования, то есть, подклеив его на новый холст, дописал все недостающее. Таким образом, у него образовались две одинаковые картины, частично подлинные, частично дописанные рукой реставратора. Первую, оставил в хранилище, вторую очень удачно сбыл богатому снобу, выдав за подлинник. Сноб потребовал экспертизу. В тесном мирке реставрации все друг с другом знакомы. За некую мзду он подсказал коллеге, какой именно кусок картины лучше подвергнуть экспертизе. Тот сосредоточился именно на этом куске. Богатей остался доволен результатом.
   Сегодня Элька капризничала. Утром неожиданно обнаружила, что ей совершенно нечего одеть. Давно ли ходила в старых потертых джинсах и одной и той же кофте зимой и летом, а сейчас, видите ли, она ничего не может себе подобрать в набитом под завязку шкафу. Ну, нравы, ну, люди. Век смотри и удивляйся. Он пережил ее юродство и первым выбежал из дома. На работе куча дел, а она выкаблучивается.
  
  
  
  
   - И чем же он занимался? - Язвительно спрашивал Евсеевич у своего верного напарника Павлика, выставляя на стол чайные чашки. Московские сыщики Петр Евсеевич Краснов и Павел Егорович Чусовой готовились чаевничать в обеденное время. Чаевник Евсеевич знатный. Такой чай, как у Евсеевича, Павлик не пил больше нигде. Даже его мама, всегда заваривающая чай на отлично, вряд ли могла соперничать в этом деле с Евсеевичем.
   - Он реставратор. Кроме того, часто брался за экспертизу спорных картин. Работал в знаменитом музее. - Продолжал, между тем, беседу Павлик.
   - И как же его убили?
   - Загнали металлическую часть длинной отвертки прямо в сердце.
   - Ничего себе отреставрировали. - Цинично пошутил Евсеевич.
   - Не смешного. Там никаких зацепок.
   - Ладно, сейчас попьем чайку и поедем. Я же не виноват, что сразу не смог вырваться. Хотел, да начальство не отпустило.
   - Не расстраивайся, все оставили, как было. А труп ты и в морге осмотришь.
   На месте преступления, в реставрационной мастерской знаменитого музея, зацепок было так много, что считай, ничего и не было. Ни мастерская, а проходной двор. Кто здесь только не бывает, кто только не оставляет отпечатки пальцев, краски, смятые куски холста и прочее, прочее, прочее. Евсеевич хмуро обводил помещение взглядом и срывал досаду на Павлике. Может, ты чего-то не уберег? Не досмотрел, когда шел по горячим следам. Теперь уже поздно. Ну и что, никого не пускали. Может, все-таки пустили. Разберись теперь. Павлику обвинения казались надуманными, и он обижался до глубины своей эмоциональной души. Поэтому, в конечном итоге, они с Евсеевичем поссорились, но тут же помирились. Не впервой, поди.
   - Надо отрабатывать связи. - Обреченно вздохнул Евсеевич.
   - Надо. - Эхом откликнулся Павлик.
   При одном представлении о количестве этих самых связей, у обоих настроение резко вошло в пике и ринулось к роковой точке, откуда рукой подать до депрессии. Реставратор, а звали его Игнат Кузнецов, в определенных профессиональных кругах слыл очень заметной фигурой. Кто только не обращался к нему за помощью. И это, если не брать в расчет его деятельность в стенах музея. А в этих самых стенах, он занимался не менее кипучей работой. Значит, тоже имел не малое количество контактов и связей. У Павлика уже кружилась голова, потому, что и за месяц опросить, обойти и разузнать все и всех, представлялось совершенно невозможным. А их всегда так поджимают со сроками.
   - Утонем, Евсеевич.
   - Нет, выплывем, Павлик. Мы и из не таких дел выплывали. Правда, не всегда.
   - Не всегда. - Акцентировал Павлик. - Поэтому утонем. - Решил не сдавать свои позиции сыщик.
   - Хватит ныть. Сначала утони, потом уж проси похорон. А то у тебя все шиворот на выворот. - Рассердился расстроенный Евсеевич.
  
  
  
   Елена Никаноровна смотрела в окно купе на проносящиеся мимо поезда старые облупившиеся дома. Бедновато живет провинция, бедновато. Впрочем, она, кандидат наук, тоже не шикует. Куда там. Дома ее ждала старенькая мать, скромно обставленная квартирка и огромное количество книг. В основном искусствоведческие, остальное составляли исторические романы, немного альбомов знаменитых художников и совсем чуть-чуть, стыдливо спрятанные на самые нижние полки любовные романы. Они жались, словно тати, за бесценными сокровищами мировой литературы, но манили, звали, ждали и алкали ее внимания, ее времени и чувств, будто были живыми. Вечером, перед самым сном, она снимала с полки, точней, поднимала почти с пола одну из них и погружалась в виртуальный мир чужой любви. Собственной у нее никогда не было. Сначала училась, потом писала диссертацию, ездила на раскопки, преданно служила сначала одному, потом другому музею. Лучшие годы пролетели подобно вот этому скорому поезду. Почти без остановок и до обидного быстро. Конечно, она еще не стара., но, безусловно, более уже не молода. Второе становилось все очевидней и очевидней. Седина на висках, лишний вес на бедрах, потерянная острота ощущений. Все это теперь безраздельно принадлежит ей. Владей, так сказать, и не унывай. Она не унывала. Во всяком случае, ей так казалось. Не унывала, что одна, что скучно и неинтересно дома. Не унывала, что мужчины никогда не обращают на нее внимания, помимо профессиональных сфер. Не унывала, что нет детей, почти не осталось подруг. У них семьи и свои проблемы. Не до нее. Зачем унывать. Но, боже, как хотелось плакать. Поезд мирно о чем-то договаривался с рельсами. И их беседа незаметно усыпила нашу путницу. Посмотрим же на нее, пока она спит. Высокий лоб с намечающимися морщинками. Глубокая складка между бровями. Такую иногда называют морщиной гордеца. Но она не гордячка. Просто часто думает и постоянно волнуется. Да и как иначе, если на твоих плечах лежит забота о сохранности немалого количества ценных музейных экспонатов. И тех, что выставлены в залах, и тех, что надежно спрятаны в хранилищах. О, сколько раз она брала их в свои руки, описывала в инвентаризационных описях, рассматривала во всех ракусах, нянчила, как детей, если они проявляли намерение окончательно состариться и умереть. Они не имели на это права. Зато такое право было у нее. И никому не приходило в голову это право оспаривать.
   Поезд зарулил в Москву и пополз гораздо тише. В белокаменной особенно не разгонишься. Нигде. Она уже стояла в тамбуре. Аккуратно причесанная и нетерпеливо выжидающая время. Побыстрее бы домой. Точнее, поскорее бы завтрашний день. Соскучилась по работе. А на работе такое, что ноги подогнулись от переживаний. Убили их лучшего реставратора Игнашу Кузнецова. Не человек был, гений. Талантище огромный. Великий талантище был. И сразу пустота. Жил человек, многого достиг, сил приложил немерено и что? Нет его. Нет, словно, и не было. Остались краски, разбросанные по всему столу. Кучка старых холстов и полная окурков пепельница. И то, правда, дымил, как паровоз. Ведь говорила же. А что говорила? Все равно помер не от сигарет. Эх, жизнь, опасаешься одного, а под дых получаешь совсем от другого. Страшно заглянуть краешком ускользающей мысли за полог извечного небытия. Музей гудел, как улей. Кто, мол, его так. Но дела у Игната были разные. Проходили слушки, что не очень он был щепетилен в некоторых вопросах. Только разобраться во всем этом будет очень трудно. Она бы за решение этой задачки не взялась. Сколько же знакомых было у Игната. Поди, разберись, кто из них кто. Слава богу, что ее это никак не касается.
  
  
  
   Но оказалось, что касается. Вот прямо через три часа после ее прихода в музей и коснулось. Усталый, что случалось довольно редко, и пассивный, что, похоже, было вообще впервые в его жизни, Павлик восседал в небольшом кабинете завхоза и опрашивал многочисленных сотрудников музея по поводу произошедшего убийства. Сотрудники смущались, осознавая важность действа, и лихорадочно начинали вспоминать хоть что-нибудь касающееся Игната Кузнецова.
   Хоть что-нибудь смог извлечь из головы каждый. Потом, немного подумав, начали подходить по второму разу, чтобы дополнить воспоминания. Когда карусель пошла на третий заход, Павлик окончательно пал духом. Именно в таком положении она его и застала. Стандартные фразы показались ей слишком примитивными для такого из ряда выходящего случая, в порыве чувств, внезапно даже для себя самой, она яростно атаковала блюстителя закона, вменяя ему в вину слишком формальный подход к ведению расследования. Павлик остолбенел и, наконец, ожилв
   - Вы, гражданочка, извините, кем ему приходитесь? - Вежливо поинтересовался он у Елены Никаноровны.
   - Как это кем? Работали вместе. И не один год. До того, как я пришла в этот музей, мы вместе с ним работали в другом. В менее известном, но тоже очень неплохом музее.
   - Интересно. Что вы можете сказать об Игнате Кузнецове, старом, так сказать, вашем знакомом?
   - Не так сказать, молодой человек, - снова вспылила Елена Никаноровна. - Это не тот человек, о котором можно сказать что-то между прочим, небрежненько. Это была личность, молодой человек. Личность, чтобы вы знали! - и она горько всхлипнула.
   - Спасибо. Это я уже понял. Вы так переживаете, что невольно зародился вопрос. Какой характер отношений был между вами? Вы что, очень близки в личном плане?
   Елена Никаноровна вскочила, словно укушенная.
   - Что вы себе позволяете, молодой человек. Мы порядочные люди. Как можно предполагать такое.
   Пришло время удивляться Павлику.
   - Позвольте, что такого я сказал?! Разве между мужчиной и женщиной не может пробежать искра любви? Разве это плохо, или уголовно наказуемо? Из ваших слов следует, что он был вам небезразличен.
   - Ничего не следует! - резко оборвала его Елена Никаноровна. - Абсолютно ничего. Между нами были только чисто деловые отношения.
   - Жалко, - непроизвольно вырвалось у Павлика. Но тот час же ему пришлось пожалеть о своих словах. Елена Никаноровна обдала его испепеляющим взглядом.
   Беседа с остальными оказалась еще менее продуктивной. Все вспоминали много и усердно. Только к данному преступлению такие воспоминания никаким боком не приспособишь. Это скорее темы для беседы на дружеской посиделке, а не важные сведения об убитом. Во всяком случае, Павлику показалось именно так. Евсеевич мало вмешивался в допрос. Походил по мастерской, затем по музею, почесал затылок и был таков. Павлик обиделся, но принял за должное. Как-никак начальник. Что с него возьмешь. Вечером встретились у Евсеевича в кабинете.
   - Ну, что узнал?
   - Много всякого. Сразу и не разобрать.
   - Не тушуйся, Павлик, разберемся постепенно.
   - Вот. Есть некая Елена Никаноровна. Страшно сокрушалась по Кузнецову. Абсолютно серьезно считает его гением.
   - То, что она считает его гением, еще ни о чем не говорит. Может, он действительно был талантливым. И эта твоя Елена Никаноровна прониклась уважением.
   - Она не моя! - встревожился Павлик.
   - Ладно, не цепляйся к словам. С другой стороны, с остальными еще хуже. Знают Кузнецова только по совместным собантуям, да по совместной работе. Ничего о личной жизни. Заметь, совсем ничего. Тебя это не насторожило?
   - Нет. - Честно признался Павлик.
   - А зря. Меня, например, насторожило бы.
   - Так, это ты, Евсеевич. Мне до тебя...
   Но договорить Павлику не дали. Евсеевич нахмурил брови и громко кашлянул. Павлик посчитал, что лучше фразу не заканчивать. В недосказанности всегда есть своя прелесть, и эта прелесть примирила Евсеевича с Павликом. Конфликт задавили в зародыше.
   - Так, - продолжил Евсеевич - не могло же у Кузнецова не существовать личной жизни, как таковой. Не могло. Значит, на этом вопросе нужно сконцентрироваться поподробнее. Вот ты, Павлик, и сконцентрируешься. Кто из твоих собеседников показался тебе наиболее осведомленным в отношении Кузнецова?
   - Елена Никаноровна. - Опасливо произнес Павлик и настороженно затих.
   - Кто еще?
   - Был там некий Леонид Ермилов. Тоже реставратор. Многие говорили, что у них какие-то дела с Кузнецовым вне стен музея. Кстати, у Ермилова и жена работает в той же самой мастерской. Зовут Элеонора.
   - Очень хорошо. Всех троих возьмешь в разработку. Начнем, как говориться, с малого. Главное вообще с чего-то начать. Итак, чета Ермиловых и Елена Никаноровна.
  
  
   Чета Ермиловых ссорилась из-за сущего пустяка. Эленьке хотелось в ресторан, но денег на ресторан в данный момент в семье не наблюдалось. С этим упрямым фактом Элеонора мириться не желала, а Леонид не желал влезать из-за капризов строптивой жены в очередные долги. Поужинать они вполне могли и дома. Элька орала, как сумасшедшая. Леонид молчал. Дело шло к грустной развязке. Сейчас у Леонида сдадут нервы, и он уйдет из дома, как не раз уже бывало. Потом, когда Эленька остынет, ее будут терзать сомнения относительно верности мужа. Ведь ушел, значит, есть куда. Леонид после таких ссор уходил к другу-художнику ночевать в его мастерской. Мастерская по ночам пустовала, и друг уже давно дал Леониду ключи и свое благословение на проживание до утра. Утром Эленька, как правило, приходила в себя и мучилась от неизвестности и страха потерять любимого навсегда. На работе семья воссоединялась. Элькина капризы Леонид легко прощал. Все-таки женщина, что с нее возьмешь. Вот только запросы Эленьки росли слишком быстро. Семейный кошелек за ними явно не поспевал. Таким образом, проблема выхода на новые заработки и новый виток семейного благополучия становился для семьи насущной проблемой. Именно над ее разрешением Леонид бился с утра до вечера. Махинация с картиной Левицкого была пробным шаром. Шаром, кстати, очень удачным. И надо же случиться такому. Кто-то устранил из стройной системы ключевое звено, уважаемого в своем мире человека. Авторитетного специалиста, которого часто приглашали в качестве эксперта при покупке живописи. Леонид давно подбирал ключики к Кузнецову. Обихаживал, угождал, соблазнял деньгами и посулами. Старался долго и усердно. Наконец, все получилось, как хотел. И что в результате? Полный облом. Эксперта не стало. Кругом шныряет полиция. Того и гляди, сам угодишь в беду. А тут еще Элька, как назло, валяет дурака. Неужели не понимает, что нужно на время затаиться. Включить режим строгой экономии и потерпеть. Со временем что-нибудь придумают. Но только не сейчас. Не сейчас!
   Павлик застал Леонида в состоянии глубокой озабоченности.
   - Грустите? - невинно спросил Павлик.
   Ермилов заметно вздрогнул и обернулся к вошедшему.
   - Вы снова к нам?
   - Угадали. К вам. Притом, понимать нужно буквально. Я лично к вам.
   - Почто такая честь?
   - Мне показалось, что по долгу службы вы чаще других общались с Игнатом. Хотелось бы узнать что-нибудь о его личной жизни.
   - Господи, с чего вы взяли, что Игнат делился подробностями этой самой личной жизни со мной? Мы только работали вместе. Все остальное делали врозь.
   Павлик мило улыбнулся, но попыток втереться в доверие не оставил. Не тот Павлик человек. Надоедать другим его профессия. Надо сказать, он в ней немало преуспел.
   - Я понимаю. Вы человек семейный. Он был холостым. Но мог о чем-то рассказывать. Вы хоть и прекрасные специалисты, но не могли же говорить только о работе. Может, проскальзывало иногда этакое, сугубо личное. Давайте попробуем вспомнить. Попытка, как говориться, не пытка.
   - Ну, давайте, раз у вас других дел нет.
   - На данный момент у меня только это дело и я намерен его сделать хорошо, - тихонько съязвил Павлик. - Кто числился другом Игната? Может, кто-то из музейных работников? Или он мог рассказывать о ком-то еще? Постарайтесь вспомнить. Не торопитесь.
   - Хорошо. Из наших, скорее всего, Елена Никаноровна. Они и до этого музея работали вместе.
   - Какие между ними были отношения?
   - Очень хорошие. Уважали друг друга, как специалисты.
   - И только?
   - Боюсь вас разочаровать, но, скорее всего, да. Елена не из тех женщин, за которыми можно волочиться. Она с головой погружена в изучение своих скифов. Фанатик. Здесь таких много. Но специалист отменный. Столько всего знает.
   - Понятно. А еще кто-нибудь.
   - Ну, Федор Ветров.
   - А это кто такой?
   - Федор наш младший научный сотрудник. Работает в фондовом отделе. Следит за сохранностью коллекций нашего хранилища. Работка так себе. Скучно, да и с деньгами вечная напряженка. Федор присматривается к реставрации. Только образование у него на этот счет подкачало. Закончил исторический факультет периферийного университета. Так что к рисованию никакого отношения не имеет. Но все равно мечтает пристроиться поближе к реставраторам. Все время напрягал Игната на эту тему. А тот чем поможет, если у Феди не профильное образование. Но они, кажется, подружились. Федя парень общительный. Вот и стал завсегдатаем в мастерской.
   - Ясно. Кто еще?
   - Ну, пожалуй, еще Лида Яковлева. Та не скрывала, что имеет на Игната виды. Только он эти виды не разделял. Но Лида, девушка упрямая. Так что Игнат от нее разве что не прятался. Возможно, у них что-то и было. Мужик ведь человек. Может и не выдержать такого штурма. Но на людях он ее сторонился. Значит, в любом случае, ничего серьезного.
   - Да, но именно это могло и сподвигнуть Лидию свести с Кузнецовым счеты. Разве нет?
   - Не знаю. Наговаривать не буду. Это не шутки. Поддержать такое обвинение.
   - Я не обвиняю. Просто предполагаю.
   - Ну, строить предположения, ваша работа. Мое дело, реставрировать картины. Вот так.
  
  
  
   Федор Ветров слыл ушлым малым. Лихо поступил с первого раза на не очень престижный факультет в очень престижный в их краях университет. Друзья завидовали. Родители радовались. Еще бы. Бюджетное место. Это же такая экономия. Потом мальчик поищет, где найти наилучшее применение своему диплому, а пока пусть учиться. Он и учился, как мог. Часто прогуливал лекции. Списывал у подружек рефераты. Кое-как отвечал на коллоквиумах. Пять лет пролетели незаметно, и диплом украсил папку с его личными документами, лежащими в комоде матери. Можно было двигаться дальше. А дальше следовало сменить место жительства. Городок, в котором он родился, хоть и был весьма немаленьким, но хорошей работы по его специальности найти не позволял. Не идти же учителем в школу. Собрал нехитрые пожитки, ринулся штурмовать Москву, как и многие. Москва встретила холодно, и поначалу наш мальчик изрядно приуныл. Но время шло, Федор нашел в первопрестольной зазнобу и та по блату пристроила его в этот самый музей. Музей Федору понравился. Солидно, красиво, возвышенно. Работа в таком месте придает неизменный шарм интеллигентному человеку. Какой-никакой, а научный сотрудник. О том, что все свое время проводит не в научных изысканиях, а составляет самые обычные инвентаризационные описи, как и на любом другом складе, Федор при разговоре со знакомыми умалчивал. Врал, что занимается реставрацией. Термины подхватил из разговоров с Игнатом и сыпал ими направо и налево. Среди своих знакомых, очень далеких от музейного мира, стал слыть нужным человеком, прекрасно разбирающимся в живописи. Его так и рекомендовали. Почти, мол, эксперт. Можно обращаться с самыми сложными вопросами. Из-за хронической нехватки денег, Федор иногда брался за экспертизы не очень дорогих картин. На большее не посягал. Картина перекочевывала в квартиру Игната Кузнецова и тот, презрительно сощурив глаза, быстро определял ее истинную стоимость. Просто так. Совершенно задаром. В свою очередь Федор бережно доносил мнение Игната до владельца, но за определенную мзду и от своего имени. Надо ли уточнять, что он ни разу не ошибся, чем только повышал свою значимость в глазах профанов. Так и крутился. И теперь Игната больше нет. Что же ему делать. Федор уселся в жестком офисном кресле поудобней, и только сейчас заметил молодого человека, пристально разглядывающего картину, которая недавно переселилась к ним из верхнего зала музея.
   - Нравиться? - задал он ничего не значащий вопрос.
   - Сам еще не пойму. - Честно ответил Павлик. - Я к вам по делу.
   - По какому?
   Павлик показал свое удостоверение и присел на стул напротив Федора.
   - Нам нужно поговорить.
   - О чем? - насторожился Ветров.
   - Об Игнате Кузнецове. Вы, говорят, хорошо его знали.
   Ветров отчего залился краской и нервно подергал ногой.
   - Ну, что значит хорошо? Работали в одном учреждении, поэтому, конечно, часто встречались. Но не более.
   - Разве? А Леонид Ермилов утверждает, что вы были в их мастерской почти завсегдатаем и приходили туда именно к Кузнецову.
   - Что вы! - громко перепугался Ветров. - Болтали иногда о ерунде.
   - Разве вы не мечтали связать свою судьбу с реставрацией?
   - Мечтал? Да, бросьте. Я историк, а не художник.
   - Надо же, как ошибался Ермилов на ваш счет.
   - А нечего наговаривать. Он сам, если хотите, постоянно что-то там выдумывал совместно с Игнатом.
   - С этого места поподробнее.
   - Конечно, многого не знаю. Но иногда выхватывал отдельные фразы о какой-то экспертизе, которую Игнат проводил по наводке Ермилова. Я не придавал значения. Ну, проводил и проводил. Только если он на меня бочку катит, я в долгу не останусь.
   - И не оставайтесь, - охотно поддержал Павлик. - Какое право он имеет на вас бочку катить!
   - Вот именно. У самого не все чисто, а на других валит. Он вам что-нибудь о деловой стороне вопроса рассказывал?
   - Нет. Совсем ничего.
   - Вот видите. А деловые отношения между ними были. Это я знаю точно. Между мной и Игнатом таковых не имелось.
   - В каком кругу вращался Кузнецов вне этих стен?
   - Откуда же я знаю. Мы вне этих стен с ним не встречались. А вот Леонид встречался. Точно знаю. Вот им и интересуйтесь.
   Лидия Яковлева потерянно стряхивала сигаретный дым в пустую консервную банку, пристроенную на подоконнике рабочего кабинета. Последнее время все в ее жизни шло наперекосяк. За что ни бралась, результат неизменно превосходил ожидания, притом самые худшие. Совсем недавно ее лишили возможности водить по музею экскурсии. Видите ли, не прошла курсы повышения квалификации. А когда их пройдешь, если дома тяжело больная мать. Оставить ее одну на несколько дней и съездить в тот же Питер, как многие ее коллеги, не может. Теперь приходилось как-то вертеться на крошечную зарплату музейного работника. А лекарства, между прочим, дорогущие. Квартплата такая, что впору ее двухкомнатную квартиренку считать за приличный коттедж. Кругом нужны деньги. Деньги, деньги. Хотелось закрыться в какой-нибудь раковине, словно улитке, и не высовываться наружу. Но как не высунешься, когда порадеть за тебя некому. Вот и крутись, как белка в колесе. А если ты не белка? А если не успеваешь за колесом? Что делать в этом случае? Никто не подскажет? Но никто ничего не подсказывал. Каждый крутился в меру своих способностей. Вот она и стала потихоньку сближаться с Игнатом Кузнецовым. Серьезный, удачливый мужчина в ее судьбе мог бы мигом решить все проблемы. А Игнат был серьезным и очень удачливым. Но самое главное, он был холостым. А это уже шанс. Пусть не очень большой, но попробовать можно. Игнат внимания на Лиду не обращал. Сначала к ее визитам относился терпимо, но не более. Потом и эта, с трудом дающаяся ему терпимость, исчезла. Стал открыто выражать недовольство. Зачем, мол, приходишь без дела. Только людей с понталыку сбиваешь. Все судачат, что у нас, да как. А что у нас с тобой? Да, ничего. Абсолютно ничего. Но ничего не было у него к Лиде, а вот у нее к Игнату созрело большое чувство. Думала о нем, думала, да и влюбилась по настоящему. Только разве мужчине понять такое? Где уж там. Она надежды не оставляла. Все равно приходила, приносила завтраки, обеды, заваривала вечно занятому трудяге чай, да кофе. Словом, хозяйничала. И не просто хозяйничала, а намекала на большее. На то, как хорошо и уютно будет с ней Игнату. А то и поесть некогда. И отдохнуть толком негде. Квартира у Игната большая, да толку чуть. Не квартира, а проходной двор. Вечно толпиться народ, захламлена до предела. В мойке гора немытой посуды, все столы в комнатах завалены книгами, бумагами и красками. Тот же филиал мастерской. Словом, дому давно уже нужна хозяйка и она согласна, ею стать. Не соглашался лишь Игнат. И это было досадно. Ладно, если бы у него кто-то был, так ведь такая на горизонте не наблюдалась. Игнат вообще до баб был не ходок. Работа высасывала из него все силы. Ему доползти бы до старого дивана в углу мастерской и заснуть мертвецки часиков на пять. Больше ничего не нужно. Одно слово, работоголик. Неизвестно, сколько бы она еще так мыкалась, да жизнь и здесь ее основательно кинула. Игната не стало. А вместе с ним и заветной мечты, выйти замуж.
   Павлик пристально вглядывался в лицо женщины лет тридцати. Довольно симпатичная, но таких много. Красивой не назовешь, особого шарма тоже нет. Понять Игната можно. Павлик и сам на такую бы не запал. С другой стороны, можно понять и Лидию. Каждый вправе бороться за свое счастье.
   - Лида, скажите, у Игната было много друзей вне стен этого музея?
   - Конечно, много. Он всем был нужен. Правда, ему, по-моему, не нужен никто. Извините, был не нужен никто.
   - Не извиняйтесь. Такая оговорка вполне естественна для вас. Ведь вы его знали... А сколько лет вы были с ним знакомы?
   - Два года. Я работаю в этом музее два года. Когда пришла, он здесь уже работал.
   - У вас сложились серьезные отношения?
   - Я хотела бы этого. Но Игнат был категорически против.
   - Почему?
   - Потому что не любил.
   - Простите.
   - Ничего. Ваш интерес понятен. Это моя настырность смешна. Думаете, не понимаю? Понимаю, и всегда понимала, но ничего не могла сделать. Влюбилась. Как девчонка. Впервые в жизни. Знаете, сейчас мне и горько и легко. Горько, потому что его не стало, а легко, потому что больше не нужно страдать. Ходить за ним, понимая, что отвергнута, и страдать. Страдать, но не находить силы порвать эту унизительную зависимость. Все произошло само собой. Вы, наверно, думаете, что я могла его убить из чувства мести. Нет. Не могла. Я не себя сейчас защищаю, а его память. Все, что я чувствовала к нему, было светлым и святым. Никакой злобы и ожесточенности не было. Была надежда и она таяла, но было и самое прекрасное на свете чувство. Чувство влюбленности. Никогда, до встречи с Игнатом, я не испытывала такого чувства и никогда не испытаю вновь. Я себя знаю. Так, что Игнату я благодарна и не смогла бы нанести ему удар. Никакой. Тем более, убить.
   - Я вовсе не собирался вас в чем-то обвинять. Просто по долгу службы обязан провести с вами беседу. Но все-таки, давайте попытаемся вспомнить, кто, помимо коллег был достаточно тесно связан с Игнатом?
   - В музее Ермилов и Ветров. Эти частенько вились возле Игната. И не только на службе.
   - Но Ветров утверждает, что в квартире Игната никогда не был.
   - Это он так утверждает? Смешно, наконец. Он давно приладился использовать Игната в целях личного обогащения. Игнат это прекрасно понимал, но все равно помогал. Просто так. От душевных щедрот. Ему это ничего не стоило, а мальчишке помогало выжить.
   - И как же все выглядело?
   - А наш мальчик объявил себя крутым экспертом, хотя в картинах ровным счетом ничего не понимал. Нет, на многое он не замахивался. Опасно. Но по мелочи щипал. Игнат оценивал картину, а Ветров передавал мнение Игната от своего имени клиенту. С Ветрова Игнат и гроша ломанного за оценку не брал, а сам Ветров сдирал по полной. Так и крутился.
   - Шустрый мальчик.
   - Еще какой шустрый. Правда, теперь придется ему как-то выворачиваться. Кто для него будет оценивать картины?
   - Ну, можно схитрить и прикинуться крайне занятым человеком. Извините, мол, некогда.
   - Можно. Только так он всю клиентуру растеряет. Раз и навсегда- Другого выхода у него все равно нет.
   - А Ермилов не может ему помочь?
   - Ермилов? Не смешите! Это Ермилову помогать всегда нужно было. Он бездарен. Жаден до денег и бездарен. Все время на шее у Игната висел. Если чего и получалось, то, как и у Ветрова, только с помощью Игната.
   - Да, у вас и подозревать то некого. Вы влюблены по самые уши. Ветров и Ермилов, по вашим словам, целиком и полностью зависели от Игната. С другой стороны, если они так тесно были с ним связаны, могли чего-то и не поделить?
   - Могли. Только здесь я вам не помощник. Игнат в свои дела меня не посвящал. Не тот уровень отношений.
   - Понимаю. А кто может помочь?
   - У ребят спросите. У Ермилова и Ветрова. Только на меня не ссылайтесь. Мне с ними еще работать. Мало ли что там им покажется. Могут и с работы выжить. Скажите, что стало известно от сотрудников. Вообще от сотрудников, а не от кого-то конкретно. Ладно?
   - Не поведу. Но и вы со своей стороны постарайтесь мне помочь. Поспрашивайте потихоньку среди своих. Может, чего расскажут. Вас они не бояться.
   - Вы, Павел, наивный человек. Здесь все друг друга бояться. И подсиживают, как и в любом другом коллективе. Особенно бьются за подработку. Зарплата, сами знаете, у нас какая. Вот и жрут друг друга, чтобы чужой кусочек ухватить.
   - Да, дела.
   - Дела здесь еще те. Вы просто многого не знаете.
   - Вы меня обнадежили. Значит, надо разбираться дальше. Итак, помните уговор? Я прикрываю вас, вы помогаете мне. Договорились.
   - Хорошо. Посмотрим, что из этого получиться.
  
  
   Коллекционер сидел в своей большой квартире, как в надежно защищенном бункере. Две входных двери, внутренняя и наружная были металлическими с серьезными сейфовыми замками. Окна, как и двери, подключены к сигнализации. Такая же сигнализация подведена к каждой из висевших на стене картин. Словом, захочешь украсть, намаешься. Пока никто не пробовал. Оно и слова богу. Добра в квартире миллионов на пять. Долларов, естественно, не рублей. Все нажито непосильным трудом. Конечно, трудом не самого коллекционера, а его работников. Коллекционера звали Александр Васильевич Ростов. И имел он неплохой бизнес. Когда-то, в прошлой жизни, Ростов работал в МВД. Поднакопил связей, подсуетился в плане денег и ушел на вольные хлеба. Открыл свой собственный охранный бизнес. Поначалу его ЧОП насчитывал десять сотрудников, которые работали в столице вахтовым методом. Оружейной комнаты не было. Слишком дорогое удовольствие, не по карману. Поэтому изначально и клиенты были небогатые. Но правильно организованный бизнес начал приносить пусть и небольшой, но постоянный доход. Со временем Ростов дело расширил. Снял помещение побольше, оборудовал оружейную комнату, нанял опытных людей с удостоверениями профессиональных охранников и вышел на иной уровень. Теперь они охраняли значительные материальные ценности. Два крупных склада, небольшой заводик и один ювелирный магазин. Время шло, в старых рамках становилось тесно и Ростов замахнулся на большее. Теперь уже на него работало пятьдесят человек. У него появился пульт охраны, возле которого постоянно дежурила оперативная бригада добротных профессионалов и выездная машина. Потом две. Сейчас уже три машины дежурили возле здания, в котором находилась его опергруппа. Теперь он маленький царек, в карман которого ежемесячно стекаются очень солидные суммы. Ну и конечно, себя не обижает. Собственная квартира буквально утыкана сигнализацией. Он может себе это позволить. Ведь, по сути, сам себя и охраняет. А, что касается коллекции картин, то это его маленькое хобби. Если точней, то наоборот. Охранный бизнес его маленькое хобби, которым он занимается для того, чтобы реализовать главную цель всей своей жизни, коллекционировать картины. Картины были его страстью. Страстью сильной и мучительной. Посещая музеи, он путешествовал по залам, исходя лютой и безжалостной, прежде всего по отношению к нему самому, завистью. Он хотел эти картины. Сразу и все. Хотел мучительно и ненасытно. Почему? Этого он не знал. Говорят, что страсть к коллекционированию та же болезнь. Сродни игромании и алкоголизму. Как эту болезнь удалось ему заполучить неизвестно, но результаты впечатляли. Картины, это все, что Ростова интересовало в бренной плоти бытия. Все остальное проходило мимо, не оставляя в душе ни малейшего отпечатка. Сейчас он любовался своим новым приобретением. Той самой картиной Левицкого, которую так удачно клонировал на два полотна наш неутомимый в добывании денег Леонид Ермилов. У коллекционера находилась меньшая часть подлинника. Музею посчастливилось. В его владении осталась большая. Но, как музей не подозревал о выпавшем на его долю счастье, так и Ростов не мог и предположить, что из всей картины подлинным является лишь небольшой ее кусочек. Ай да Леня, ай, да сукин сын, как говориться.
  
  
  
   Павлик сидел напротив Ермилова, и не торопясь, пил чай из старой чашки с отколотой ручкой. В мастерской вообще все, словно требовало реставрации. У стола одна ножка еле держалась, поэтому Павлик все время опасливо на нее косился. Как бы стол не завалился ему на колено. У старого офисного кресла спинка запала на бок, словно от неизбывной усталости. Поперечные жалюзи на окнах изгибались во все стороны, образуя причудливый узор, и давно уже требовали встречи с мусорным контейнером, но так этой встречи и не дождались. Словом, скудный мужской рай. Медвежья берлога. Павлик опасливо подвигался на стуле, но стул казался крепким. Служитель закона успокоился и приступил к беседе.
   - Говорят, у вас с Игнатом были какие-то совместные дела за стенами этого музея. Вот, например, Ветров приносил ему домой на оценку картины. Потом брал за чужую работу мзду в свой карман. А вы чем промышляли?
   - Про Ветрова мне все известно. Рыбка-прилипала. Абсолютный нуль, существующий исключительно за чужой счет. Мне Игнат в качестве эксперта не был нужен. Свой опыт имеется. И не малый.
   - Правда? Опыт то у вас, конечно, есть, а вот авторитета маловато. Так, что если к вашему опыту добавить авторитет Игната, то можно штурмовать неплохие высоты. Вам никогда это в голову не приходило?
   - Что за высоты? О чем вы?
   - Так, размышления на тему.
   - А, размышления. Ну, размышляйте, размышляйте. Я вам определенно скажу. Никаких дел, помимо музейных, у нас с Игнатом не было. Я, конечно, к нему домой иногда приходил. Но только для того, чтобы приятно провести время. Не более. Посудачить по свойски, выпить. Ну, что вам рассказывать. Вы, наверно, тоже такими посиделками не брезгуете.
   - Это дело я очень люблю. Но давайте вернемся к нашим баранам. Опять же, от добрых людей я узнал, что вы обращались к Игнату за помощью в экспертизе картин. А сказал мне об этом Ветров, который у вас в мастерской буквально дневал и ночевал. Он иногда подслушивал ваши разговоры.
   - Вот гад! - взорвался в страшном негодовании Леонид. - Ну что за дрянь! Его привечали, как порядочного, а он наговаривает. Не было у меня с Игнатом никаких дел, кроме служебных. И все. А этот негодяй Ветров, просто ничего не понимал в наших разговорах. Хоть бы не лез, куда не просят. Ну что за люди! Что за люди, говорю вам! Ничего хорошего для других. Только на себя одеяло тянут!
   - Не волнуйтесь так, - раздраженно посоветовал Павлик. Он нутром чувствовал, от него что-то пытаются скрыть. Но ничего пока не мог поделать. Потом Евсеевича натравит, и там посмотрим, куда кривая выведет. Поэтому сейчас разговор зашел в тупик.
   - Мне не вериться, что вы со мной достаточно откровенны, - горестно подытожил сыщик.
   - Откровенен. Можете не сомневаться, - заверил его Леонид с определенной долей плохо скрытого сарказма.
  
  
  
   Елена Никаноровна трепетной рукой раскрыла новый любовный роман и углубилась в чтение. В романе молодой голубоглазый блондин добивался руки и сердца безжалостной красавицы. Красавица блондину изменяла, но окончательно бросить побаивалась. Мало ли что в жизни может случиться. Вдруг еще понадобится. Это как чемодан без ручки. И нести неудобно, и выбросить жалко. Блондин казался абсолютно бесхребетным малым, и Елена Никаноровна провела с ним поучительную беседу. Потихоньку, себе под нос, пробормотала весьма суровые слова относительно его бесхребетности. Воображаемый оппонент молча снес оскорбление, и Елена Никаноровна продолжила чтение. Красавица действовала все наглее и, наконец, блондин застукал ее на месте преступления. Елена Никаноровна радостно поправила подушку и углубилась в чужую трагедию. Красавец негодовал. Елена ликовала. Вот что значит вовремя дать дельный совет. Парень все понял абсолютно правильно. Красавица рыдала и умоляла о прощении. Блондин взял и простил. Елена Никаноровна яростно захлопнула роман. Это уже не лезло, ни в какие ворота. Что за мужик, в самом деле. Разве можно прощать такие вещи. Елена бы не простила. Правда, ей и прощать некого. Может, потому, что она имеет очень крепкий хребет, она не имеет даже такого бесхребетного мужчины. Елена невольно от чужой судьбы перешла к своей. Ей бы сейчас какого-нибудь плохонького мужичишку, ну, конечно, не совсем уж плохонького, но мужичишку. Ах, годы уходят, а приятель так и не появился. Постепенно от мечты о мужчине мысли Елены перекочевали на мечту о скифской статуэтке. Подержать бы ее в руках. Здесь, у себя дома. Поставить рядом с собой на прикроватную тумбочку и уснуть. Может, присниться что-то из жизни горячо обожаемых скифов. Большую часть своего времени, и не только рабочего, она отдавала изучению захоронений скифских племен. Скифские степные племена внезапно появились в седьмом веке до нашей эры. Они кочевали по обширным пространствам между Дунаем и Доном. Доходили до Алтая. Основное ядро скифов вышло из Средней Азии и Сибири. В местах своего обитания они оставляли курганы-погребения, которые достигали в высоту до двадцати метров. Курганы были местом упокоения царей, и скифской знати. После смерти которых, умерщвлялись и их ближайшие родственники, жены, наложницы, а так же слуги и кони. Всех помещали в курган вместе с повелителем. Туда же складывали наиболее ценные вещи. На протяжении многих веков, курганы служили приманкой для грабителей, а позже еще и для пытающихся спасти от них бесценные раритеты ученых. Сколько таких курганов обследовала за свою профессиональную карьеру Елена Никаноровна. Не сосчитать. Курганы широко разбросаны по территории нашей страны, ведь скифские племена отличала необычайная воинственность. Они легко захватывали чужие территории, не щадя ни стара, ни млада. Военная удача всегда следовала за ними. Победить смогли даже бесчисленное войско персидского царя Дария. Скифы никогда не знали оседлого образа жизни. Их удел, бесконечное странствование на лошадях, в повозках, в основном, по южным степным областям Причерноморья. Каким-то непостижимым образом они переняли некоторые обряды и обычаи древних обитателей Месопотамии, живших на три тысячи лет раньше их. В зависимости от положения царя, его богатства и авторитета среди соплеменников в его могилу клали золотые и серебряные украшения, посуду, амфоры, наполненные вином. Умерших воинов погребали вместе с оружием. Мечами, луками, стрелами. Золото было у скифов в особом почете. Этот металл олицетворял для них солнце и тепло огня, помогающего выжить в холодную пору. Грабить курганы начали еще сами скифы. И не удивительно. Мало кто может устоять перед таким богатством. Так что до наших соплеменников дошли только крохи от былого величия курганов. Среди скифов даже появились особые шайки, которые специализировались только на ограблении курганов. Иногда грабители гибли, не сумев выбраться из золотой усыпальницы. Так при раскопках Чертомлыцкого кургана, в нем нашли останки не только царя с челядью, но и грабителя, проникшего в курган, собравшего драгоценности в ведро, но не осилившего путь назад к свободе. Елене часто снились раскопки и радостные трепет ожидания очередной находки. Вот нечто появляется из под слоя вековой пыли, вот она протягивает жадно руку и смахивает последние крохи пыли и земли. И, наконец, свершилось. Но наступало утро, будильник прерывал сладкий сон в самом интересном месте, и жизнь входила в привычную колею. Дом, работа. Работа, дом. А ее скифская статуэтка оставалась во сне. Правда, теперь была и реальная, но в хранилище музея. Ее так и не выставили в залах. Сказали, что катастрофически не хватает места. Вот будут создавать новую экспозицию, тогда, может быть, выставят. Так и лежало это чудо, заботливо упакованное ее собственными руками, словно погребенное заново. И не давало статуэтка покоя Елене. Манила, звала, о чем-то просила. Так и с ума можно сойти. Она, во всяком случае, уже начала потихоньку этого опасаться.
  
  
   - Итак, ты считаешь, Ермилов знает что-то такое, что нам крайне необходимо для следствия?
   - Считаю, - упрямо подтвердил Павлик, сидя в кресле Евсеевича, тогда как последний разгуливал туда-сюда у широкого окна.
   - Что ж, значит, нужно им заняться. Во-первых, выясни какая у него зарплата. Потом разузнай, как живет. По средствам ли. Думаю, доброжелатели, которые тебе обо всем этом поведают, найдутся среди коллег.
   - Это без проблем. Судя по высказываниям Лидии Яковлевой, там у них форменный серпентарий.
   - Это нам на руку. Только смотри, чтобы тебя не ужалили.
   - Возьму противоядие, Евсеевич. Ты меня знаешь. Нет еще такого яда, который смог бы меня уложить наповал. Один тарантул, так сказать, другому глаз не выклюет.
   - Ладно, остряк! Давай, отчаливай. Полдня уже коту под хвост.
   - Это какой же хвост у твоего кота, Евсеевич, если там помещается аж полдня?
   - Так, клоун, не навеселился еще? Сейчас придам ускорения.
   - Не надо. Я сам, - и Павлик удалился с гордо поднятой головой.
   В поднадоевшем ему музее было пустынно и тихо. Прошелся по кабинетам сотрудников. Младшие и старшие научные сотрудники, кандидаты и не кандидаты своих музейных наук степенно восседали за конторскими столами и предавались созерцанию потолка. Павлик позавидовал такой содержательной работе, но, вспомнив про зарплату музейных работников, осознал некое соответствие между причиной и следствием. От скуки Павлику были даже рады. После двухчасового перемещения из кабинета в кабинет, удалось узнать, что получал Ермилов немного, а вот жил довольно широко. Особенно его жена Эленька. И дня не проходила, чтобы трепетная женщина не продемонстрировала коллегам нового наряда. Наряд коллеги созерцали с завидным вниманием, и все мотали на ус. Теперь, соответственно, все ранее "намотанное" вышло на поверхность. Зазор между тем, что Ермиловы официально зарабатывали и тем, что тратили, оказался изрядным. Павлик удовлетворенно прошествовал в мастерскую реставраторов. Леонид Ермилов трудился за широким рабочим столом. Небольшая картина, изображавшая какую-то селянку, лежала посреди стола.
   - Извините, если отвлекаю, - вежливо произнес Павлик. - Я опять по вашу душу.
   - Сколько можно! - досадливо поморщился Ермилов. Я уже все вам рассказал.
   - Знаю, знаю. Иного и не ожидал. Так вот, теперь хочу, чтобы вы рассказали мне то, чего не знаете.
   - То есть? - опешил мастеровой.
   - Леонид, а ведь вы живете явно не по средствам. Следовательно, у вас есть приработок на стороне.
   - Это мое личное дело и вас не касается.
   - Вы так считаете? Но это, наверно, касается налоговой инспекции. Или вы платите налоги со всех своих доходов? Могу, ради вас, поинтересоваться на этот счет. Мне не трудно.
   - Но при чем здесь это? Какое отношение мои заработки могут иметь к убийству?
   - Самое прямое. Именно с этим я и хочу разобраться. Если не имеют, пусть вас мучают угрызения совести за неоплаченные налоги. Если же имеют, мучить вас будем мы с моим коллегой. Все очень просто.
   - Иногда я пишу копии музейных картин под заказ.
   - Копии?
   - Естественно копии. Можете проверить. Все подлинники остались на месте.
   - Но откуда я узнаю, с каких именно картин вы писали копии. Не отсылать же на экспертизу все картины музея?
   Леонид довольно усмехнулся.
   - Да, вам придется поверить мне на слово.
   - Не хотелось бы. Итак, вы отказываетесь плодотворно сотрудничать со следствием?
   - Почему отказываюсь?
   - Тогда назовите фамилии и адреса тех, кому вы писали вышеозначенные копии.
   - Шутите? Как я могу подставлять этих людей под неприятности. Зачем им ваши допросы и вынюхивания. Они мне никогда такого не простят. А моей семье нужно на что-то жить.
   - Тогда, определитесь. Вы, как я понял, отказываетесь сотрудничать со следствием.
   - Боже, ну как же вы упрямы! Я все вам объяснил.
   - Этого не достаточно. Нам нужно раскрыть убийство, так что выбирайте. Или добровольное сотрудничество, или мы обращаемся в налоговую. А у нас там немалые связи. Не сомневайтесь. Неприятностей подсыпим по самое "не горюй".
   Леонид мученически опустился на старый колченогий стул и по старой музейной привычке принялся за созерцание потолка. Павлик, на всякий, случай тоже посмотрел вверх. Вдруг там нечто важное. Но ничего не заметив, начал поторапливать оппонента.
   - Ну, решайтесь же. Адреса и фамилии. А клиентов найдете других, если что. Какие ваши годы.
   - Ладно, - обреченно произнес реставратор.
  
  
  
   Раиса Позднякова открыла дверь, изучив в глазок удостоверение Павлика вдоль и поперек.
   - И зачем я вам потребовалась? - досадливо прошелестела она. Женщина говорила так тихо, что сначала Павлик переспрашивал почти каждую фразу. Наконец, пообвык и беседа вошла в нужное русло.
   - Вы купили копию музейной картины у Леонида Ермилова?
   - Купила, разве нельзя?
   - Этого я не утверждаю. Просто хочу немного побеседовать.
   - О чем?
   - О таких, как вы, ценителях живописи. Скажите, вы часто покупаете опусы Леонида Ермилова.
   - Купила две картины. Он, знаете ли, неплохой копиист. Потом, он реставратор, хорошо разбирается в живописи.
   - А с Игнатом Кузнецовым вы не знакомы?
   - Слышала о нем, но лично не знакома. Собирать оригиналы мне не по карману. Довольствуюсь малым.
   - А кому по карману?
   - Есть такие люди, только зачем вам о них знать? Что-то случилось?
   - Игната Кузнецова убили.
   - Боже, какой ужас. А кто?
   - Именно это и пытаюсь выяснить.
   - Здесь?! Вы, что в чем-то меня подозреваете?
   - Нет, нет. Что вы. Просто беседуем с людьми, хоть как-то связанными с миром коллекционеров.
   - Знаете, молодой человек, мир коллекционеров во многом очень криминальный мир. Люди стремятся вложиться в оригиналы особо ценных картин не из-за любви к искусству. Просто рассматривают их, как некое подобие банковской ячейки. Деньги так сохраняют. Кстати, очень надежный способ, если вас не обманут при продаже картины.
   - Догадываюсь. Ну, а как насчет моей просьбы? Все останется между нами.
   - Ну, если только между нами. Есть один фанатик. Похоже, коллекционирование действительно его страсть. Зовут Александр Васильевич Ростов. Этот живет ради картин. У него, по-моему, ЧОП. Так вот, весь бизнес служит единственно тому, чтобы Ростов мог постоянно обновлять свою коллекцию. Не знаю, что уж у него там за шедевры, но, говорят, картины собрал неплохие.
   - Адреском не богаты?
   - Сейчас позвоню подруге. Она знает, где он живет
   - Откуда?
   - У них некогда была небольшая интрижка. Но недолго. Ему с женщинами скучно. И так есть чем себя занять.
   Ростов прореагировал на просьбу Павлика о встрече вяло. Было видно, что у человека неплохие связи в структурах правопорядка и на сыщиков ему глубоко плевать. Павлик не огорчился. Сталкивался и с худшим, привык, но упрямству Ростова легко противопоставил собственное. После пятого звонка докучливого служивого Ростов сдался, но домой не пригласил. Павлик даже не стал спрашивать, почему и так все понятно. Встретились в офисе Ростова. Фирма выглядела солидно. Владелец гордо восседал в хорошо обставленном кабинете и лениво покуривал.
   - Ну, чем обязан? Почему так добивались встречи, любезный?
   - Убили Игната Кузнецова. Реставратора.
   - Знаю, знаю, - быстро включился в разговор Ростов. - Игнат иногда делал экспертизы картин, которые я собирался купить для коллекции. Думаю, вы об этом уже слышали. Иначе наша встреча не имела бы смысла.
   - Конечно, - уверенно подтвердил Павлик, хоть и слышал об этом факте впервые.
   - Так вот, Игнат всегда отличался обширными познаниями в своей области. Ему я в данном вопросе доверял, как себе. Точней, именно себе я и не доверял. Не стану красоваться перед вами, в живописи я почти профан, хоть и посвящаю коллекционированию картин все свое свободное время. Да что там время! Всю жизнь.
   - Вот как?
   - Да, именно так. Не знаю почему, но среди картин я ощущаю себя почти счастливым. Почти. Но образования искусствоведа у меня нет. Поэтому и считаю себя профаном. В принципе, умный фальсификатор легко может обвести меня вокруг пальца. Поэтому и держался Игната.
   - Он проводил экспертизу всех ваших картин?
   - Нет, конечно. Но последние два года я обращался только к нему. Один раз порекомендовали, и больше я уже не смог никому довериться, кроме Игната.
   - Что так?
   - Была у этого человека большая притягательная сила. Он словно гипнотизировал вас. Сильный был человек. Сильный! Таких встречаешь не часто.
   - Охотно верю. Вы не первый, так эмоционально отзывающийся о его талантах.
   - Естественно. В своем кругу он был очень заметным специалистом.
   - А Леонид Ермилов?
   - Леонид? Да, собственно говоря, он мне Игната и порекомендовал. Мы познакомились с Леонидом на одной выставке. Разговорились и сошлись накоротке. Он реставратор. Я коллекционер. Так сказать, есть много точек соприкосновения.
   - Понятно, понятно, - педалировал разговор Павлик, окрыленный новым откровением. - Значит, Ермилов тоже входил в круг ваших знакомых?
   - Входил. Он человек искусства, знаток, хотя, конечно, до Кузнецова ему, ой как, далеко.
   - Что так?
   - Характер не тот. Любит пожить на широкую ногу, девочку свою в люди вывести. А опыт и знания просто так не приходят. Их нужно наживать. Наживать, словно скряге, годами упорного труда. Складывать бережно вот сюда - и Ростов небрежно ткнул себе в лоб указательным пальцем. - Тогда, лет через надцать, может появиться на свет настоящий мастер. Но у Ермилова характер не тот. Мастера с большой буквы из него не получиться. А из Игната получился. Так ведь Игнат кроме работы ничем практически не интересовался.
   - Даже деньгами?
   - Деньгами интересуются все. А искусство, вещь очень дорогая. Думаю, Игнат немалые деньги вкладывал в реставрацию.
   - То есть? Ведь он работал на государство и, соответственно оно все и оплачивало.
   - Молодой человек, как вы наивны. Если мастер предан работе, как Кузнецов, государственных грошей ему мало на что хватит. Кузнецов все делал на совесть. А не тяп, ляп. Ну, и, кроме того, он иногда покупал картины у владельцев. Картины стоящие, но в самом плачевном состоянии.
   - Что, тоже коллекционировал?
   - Врать не буду. Не в курсе, коллекционировал, или нет, но прекрасно отреставрировав их, продавал. Это было. Я сам у него купил несколько картин. Возможно, что-то оставлял себе.
   - Скажите, вы упомянули, что Ермилов жил не по средствам
   - Извините, меня не интересует, по средствам он жил, или нет. Я просто сказал, что Леонид любит тратить деньги. Насколько ему это по карману, не мое дело. Чужих денег не считаю.
   - Но все-таки. Он реставратор в музее. Зарплата соответствующая. То есть, небольшая. У жены, наверно, тоже. А живут ребята широко. Мало в чем себе отказывают. Откуда у Ермилова такой значительный приработок?
   - Я не из налоговой полиции.
   - Извините, что докучаю, но у вас есть опыт работы в органах внутренних дел. Кроме того, вам хорошо знаком мир, с которым связан Ермилов. Помогите. Просто поделитесь соображениями. Вы же знаете, как трудно живется сыскарям.
   - Хорошо. Давайте пофантазируем. Итак, что мы имеем? Ермилов работает в государственном учреждении и имеет небольшую зарплату с одной стороны, но с другой стороны он вращается среди коллекционеров картин, которые, как правило, при деньгах. Я прав?
   - Безоговорочно.
   - Возможно, он посредничает при продаже картин. Находит, допустим, подходящую. Договаривается с владельцем о ее продаже. Тот же Кузнецов, или сам Ермилов ее реставрируют. Потом продают. Вот вам и приработок.
   - Да, логично. А много картин продается подобным образом?
   - Нет. Найти стоящую вещь крайне трудно.
   - Для вас Ермилов что-нибудь находил?
   - Не хочу отвечать на ваш вопрос. Думаю, наша беседа подошла к логическому завершению.
   - А копии?
   - Что копии?
   - Ермилов утверждал, что пишет копии картин и продает их. Это, мол, и есть основной источник его доходов.
   - Не знаю, много ли можно получить от продажи копии. Никогда не покупал. Возможно, это тоже помогает ему выжить.
  
  
   Павлик столкнулся с ней в дверях кафетерия. Очень хорошенькая, она случайно наступила Павлику на ногу тонким каблучком туфелек. От внезапной боли Павлик вскрикнул. Ее пронзительно-голубые глаза стали еще больше от испуга.
   - Ой, я отдавила вам ногу?
   - Нет. Вы ее чуть не пронзили насквозь. У вас не каблуки, а холодное оружие. Лицензию на ношении такой обуви имеете?
   - Не сердитесь. Пожалуйста!
   - Не сердиться? Да вы меня чуть не покалечили. За вами чашка самого хорошего кофе и булочка с маком. А так же ваше полное внимание ко мне в течении всей трапезы. Иначе, подам в суд.
   - Я, кстати, адвокат. Так, что просто так упечь меня за решетку из-за ношения особо опасной обуви вам не удастся. - Нежно предупредила она.
   - Удастся, - проявил несгибаемый характер Павлик и направился к ближайшему столику. Ей пришлось проследовать за ним. Сели, сделали заказ и разговорились. Острыми и беспощадными оказались только ее туфельки. Сама же хозяйка вредной обуви показалась Павлику милой и нежной. Говорила приятные вещи, смотрела ласково. Что еще нужно холостому парню. На следующее утро, когда она варила ему кофе в своей квартире, Павлик подошел к ней сзади и нежно обнял за плечи. Игривый солнечный лучик щекотал ему щеку. Завиток на ее виске щекотал чувства. Будильник на кухонном столе, соответственно, нервы. Мысли о Евсеевиче, настроение.
   Евсеевич встретил Павлика холодно. Он не носил острых каблуков, но имел острый на слова язык.
   - Что узнал?
   - Наш Ермилов всюду поспевает. За Игната, судя по всему, держался железной хваткой. Похоже, они вместе заколачивали неплохие бабки. Ростов говорит, что могли скупать задешево картины старых мастеров у нуждающихся владельцев, реставрировать и продавать обеспеченным людям за хорошие деньги. Разницу клали себе в карман.
   - Ну, это не преступление.
   - Не преступление, но таких картин не так уж и много. А деньги нужны постоянно.
   - И что?
   - Пока не знаю, но это факт. Может, что-то по этому поводу и выплывет.
   - Ну, ну, Павлик. Может, и выплывет. Только когда? А нам нужно здесь и сейчас.
   - И что же ты, Евсеевич, предлагаешь?
   - Работай дальше. В принципе, это хоть какая-то зацепка. Вот и двигайся в этом направлении.
   - Подскажи, как. Ты у нас стратег, не я.
   - Ладно. Давай попросим Мишку Курыгина вывести нас на какого-нибудь коллекционера картин. Он у нас парень ушлый. Среди его бывших и нынешних клиентов такие наверняка найдутся. И попробуем свести коллекционера с Ермиловым на предмет покупки вот такой картины. Проверим каналы, по которым он их приобретает.
   Мишка Курыгин старый верный друг Евсеевича. У Миши давно свой собственный бизнес. Он занимается частным сыском. Надо сказать, крайне удачно. И так же давно Курыгин пытается переманить Евсеевича под свое крыло. Но не хочет неугомонный Евсеевич под крыло частного бизнеса, ибо не что так не подрезает крылья, как сведение сути сыска к доходу от этого самого сыска. Евсеевич же любит дела сложные, запутанные, почти безнадежные. От таких, какая прибыль. Одна нервотрепка. Вот и трепет Евсеевич нервы себе, Павлику и тому же Мишке по полной программе. Миша Евсеевича внимательно выслушал и пообещал поинтересоваться на предмет этих самых коллекционеров. Может, найдутся, а, может, и нет. Впрочем, судьба улыбнулась сыщикам краешком капризных губ. Коллекционер сыскался. Пожилой дядька, поднявший в неспокойные девяностые немалые денежки и после этого ушедший на покой. Теперь занимался сбережением того, что поднял. Когда успешно, когда и прогорал. Жизнь, она всякая. То добрая, а то хуже ворога. Последнее время дядька отчаянно скучал в тихой заводи покоя и достатка. Потому на предложение Михаила помочь Евсеевичу в познании деловой стороны реставрационной деятельности музейщиков согласился охотно.
  
  
  
   Эленька изнылась до полного абсурда. Теперь ей приспичило срочно съездить в Италию. Она, видите ли, устала! С чего, спрашивается? Или много работает? Толку от нее в мастерской чуть, а нытья и требований на десять Ермиловых хватит. А он, между прочим, один. Бросить ее, что ли. Но не может, потому что любит. Вот уж не зря говориться, любовь зла. Еще как зла, собака. Денег не было, Эленька была. Ермилов не знал что делать. И тут, крайне кстати, раздался телефонный звонок от нового клиента. Он узнал о Леониде от Ростова. Есть такой коллекционер. Леонид его хорошо знает.
   - Мне, собственно говоря, нужна картина. Что-нибудь из девятнадцатого века. Из русских мастеров, - мягко вещал новообретенный клиент. - Желательно, побыстрее.
   - Ну, быстро такие дела не делаются. Нужно еще поискать, что называется, предмет. На такие картины чуть ли не очередь.
   - Понимаю. Но мне нужно побыстрее, - упрямо гнул свое коллекционер. - Денежки у меня есть, так что дело за малым.
   - Я бы не сказал, что за малым. Сейчас у меня на примете такой картины нет, но как только появиться, я вам немедленно сообщу.
   - Этого недостаточно. Вы поищите, молодой человек. Поищите. Я вас не обижу. Поспрашивайте по знакомым, узнайте, может, музеи что продают.
   - Нет. Насчет музеев, это пас. Тут можно влипнуть в историю.
   - Не настаиваю. Не хотите историй, не надо. Может, в таком случае, вам и денежки не нужны?
   О, если бы только этот толстосум знал, насколько нужны были денежки Ермилову. Так нужны, что аж скулы сводило. Разве снова заняться дублированием какой-нибудь картины из запасников музея? В этом случае, можно и автора нужного подобрать и век. В запасниках картин много. На все вкусы и кошельки.
   Через несколько дней Ермилов "обнаружил", что в хранилище имеется картина, крайне нуждающаяся в реставрации. После гибели Кузнецова, Ермилов остался самым опытным реставратором музея. Ему безоговорочно поверили. Картина перекочевала в мастерскую. Ермилов, что называется, засучил рукава. Эленька была при нем "на подхвате". Картина оперативно лишилась части самой себя, и дело завершилось вполне удачным клонированием. Коллекционер получил один из клонов и тут же отправил его на независимую экспертизу, даже не известив о ней Ермилова. Между тем, Леонид надеялся, что обойдется без экспертов. Евсеевич же надеялся на обратное. Получилось, как надеялся, точней, изначально планировал Евсеевич. Эксперты голову долго не ломали, а сразу же начали удивляться. Картина местами было вполне подлинная, но местами вполне подделанная. Притом, на высоком исполнительском уровне. Выяснили и технику исполнения заказа. Так что, когда Ермилов прибыл в кабинет Евсеевича для подробной содержательной беседы, Евсеевич мог многое сказать, вот только Ермилов не знал, что ответить.
   - Значит, именно так вы и обеспечивали своих клиентов картинами? А Кузнецов, наверно, выступал в качестве эксперта? Я прав? Так сказать, коллективный подряд.
   - Да, нет. Это у меня безысходности. От безденежья. Я первый раз пошел на такой подлог.
   - Серьезно?
   - Конечно.
   - Вериться с трудом. А если мы подвергнем экспертизе картины, которые вы продали Ростову? Там все в порядке?
   - Ладно, вам крупно повезло. У Ростова есть картина, сделанная таким же образом. Она была первой. Эта, вторая.
   - Мне верить на слово?
   - Можете не верить, но это правда. Вы расследуете убийство Кузнецова. Так? Какое отношение имеет подделка картин к этому убийству.
   - Пока не знаю, но, возможно, имеет. Просто так людей не убивают. Должна быть очень веская причина, а подделка таких дорогих картин причина веская. За такие шутки серьезные люди могут голову вам оторвать. Возможно, Кузнецов пал первой жертвой. Ведь он участвовал в афере?
   - Участвовал.
   - Вот видите.
   - Тогда это Ростов. Арестуйте его!
   - А улики? У вас есть что-то на Ростова?
   - Нет.
   - Он вам не угрожал? Вам, или Кузнецову?
   - Мне не угрожал.
   - Давайте так. Мы пока Ростову ничего о подделке говорить не будем. Пока. Но вы всячески будете помогать следствию.
   - Хорошо. Но как я могу помочь?
   - Попробуйте вывести нас на людей, так или иначе связанных с Кузнецовым.
   Ермилов тяжело вздохнул. Кузнецов с Леонидом многим не делился. У Игната имелась своя, совершенно спрятанная от Ермилова, жизнь. И туда он Леонида никогда не приглашал. Но, с другой стороны, легавые легко могли подсыпать ему неприятностей. Причина теперь у них была. И очень весомая.
  
  
  
   Елена Никаноровна осторожно вошла в хранилище. Она шла перепеленать скифскую статуэтку. Впрочем, для дела это было совершенно излишне, но для самой Елены Никаноровны крайне необходимо. Она соскучилась. В хранилище было тихо и хорошо. Елена любила побродить по помещениям хранилища, посмотреть на то, или на это. Подержать в руках вещи, сберегающие сокровенную память истории. Сколько людей, вот так же, как она, прикасались к ним. Сколько судеб проходило мимо них. Сколько вех в истории страны и отдельных семей пролистнуло время, пока они пылились на полках дворцов и будуаров, или валялись в грязи стойбищ и курганов. Сколько. При одном воспоминании об этом у Елены заходилось сердце от неизъяснимого наслаждения. От наслаждения побыть, вот так, на короткой ноге с историей. Она подошла к заветному шкафу и отперев его, вынула из коробочки статуэтку. Повернула на раскрытой ладони по направлению к свету и застыла.
   Потом она шла по унылой улице под накрапывающим целый день дождем. Шла, думая о чем-то своем и ничего не замечая вокруг себя.
   Через неделю в кабинет директора музея ворвался Ветров. Ворвался стремительно, словно в подтверждении полного соответствия фамилии.
   - Мария Юрьевна, у нас исчезла скифская статуэтка?
   - Как это исчезла? - испугалась директор. - Ветров, как она могла исчезнуть? Это что, плохая шутка? За все время моей работы на этом посту, а это без малого пять лет, у нас никогда ничего не исчезало!
   - А теперь исчезло, - упрямо гнул свое Ветров.
   - Как вы это выяснили? Может, ошиблись? - с надеждой в голосе спросила директор.
   - Не ошибся. Я обыскал все места, где она могла находиться. Ее нигде нет. Ни там, где она была всегда, ни там, где ее можно было положить, согласуясь с логикой нашего хранения.
   - Нужно срочно проводить инвентаризацию. - Строго произнесла Мария Юрьевна и схватилась за сердце.
   - Вам плохо?
   - Нет, Ветров, - закричала всегда сдержанная женщина - мне очень хорошо! Почему ты вообще ее хватился?
   - Я просто изучал скифские захоронения по книге нашей Елены Никаноровны и вспомнил об этой статуэтке. Ее же она нашла? Два грифона терзающие третьего? Это же статуэтка с недавних раскопок?
   - Да, да, да, Ветров. Это та самая статуэтка. Кстати, вы у самой Елены Никаноровны не спрашивали? Может, она ее куда положила? Все-таки, занимается скифами и вполне могла изучать эту статуэтку. Мало ли куда положила на время.
   - Лучше спросите сами. Я не хочу нести ответственность за утрату. Если статуэтка у Елены, сами и сделайте ей втык. Берет, а не ставит в известность. Тем не менее, на мне висит материалка. А это вам не шуточки!
   - Согласна. В этом, Ветров, я совершенно с вами согласна.
   Елена Никаноровна вопросом директора была крайне поражена. Статуэтку она не брала. Сейчас научными изысканиями она не занимается. Есть другие дела, так что статуэтки давно не касалась. В музее воцарилось тихая паника. Находку статуэтки широко освещала научная пресса, о ней сделано несколько докладов на симпозиумах. В частности, докладывала та же Елена Никаноровна. Такую пропажу не скроешь. Что же теперь делать? Музей тихо строил догадки. Не иначе заныкал кто-то из своих. Не посетители же проникли в хранилище. Следов взлома нет. Видеосьемка в помещении, где хранилась статуэтка не велась. По причине скудного бюджета, экономили на всем. Так что теперь дело принимало самый негативный оттенок. Возможно, найти пропажу не удастся даже с полицией. Не то, что самим. А это значит, что придется выносить сор из избы на глазах самой широкой общественности и под прицелом злых насмешек журналистов. Возможно, Мария Юрьевна лишиться насиженного места. А это место досталось ей очень нелегко и давало солидный достаток. Мария Юрьевна потихоньку, не особо зарываясь, тянула денежки с липовых командировок, которые иногда оформляла для себя любимой. Активно участвовала в создании выставок из экспонатов музея. На монтаж таких выставок заключала договора с левыми фирмами, потому в этих самых договорах появлялись цифры на оплату монтажа, мягко говоря, не совсем адекватные проделанной работе. Да и покупку для музея вновь выявленных раритетов у их владельцев, Мария Юрьевна чаще оставляла за собой. Конечно, цену утверждала оценочная комиссия, но и там же живые люди. Можно договориться. Все свои. Работники музея. А неучтенные билеты? А неучтенный товар в музейной лавке? Все это проходило через заботливые руки Марии Юрьевны. Но проходило тайно. Не выявить, не подкопаться. И вот, на тебе. Ни статуэтки, ни покоя. Понаедут со стороны, начнут копать! Чего еще откопают. А так можно обжечься. Злопыхатели всегда найдутся. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал. И пойдет!
  
  
  
   - А у нас пропала скифская статуэтка, - ровным голосом сообщил Павлику новоявленный "информатор" Ермилов. - Весь музей гудит, как улей. Вчера обнаружили.
   - Куда пропала? - Не понял поначалу Павлик.
   - Откуда я знаю! - последовал раздраженный ответ. - Вы просили вас обо всем информировать, вот я и информирую. А что с этой информацией будете делать, меня не волнует!
   - Ну да, да, - спохватившись, согласился Павлик. - Очень правильный подход к работе с нами. Так сказать, оперативный. Спасибо. Я сейчас к вам подъеду.
   - Только не ко мне, - категорически отрезал Ермилов. - Хотите, чтобы работал на вас, не засвечивайте. Сошлитесь на кого угодно, только не на меня.
   - Хорошо. Так и сделаем.
   Павлик явился пред светлы очи Елены Никаноровны с милой ласковой улыбкой и легким сопереживанием.
   - Узнал о пропаже в вашем музее. Сочувствую.
   - Нам сейчас все сочувствуют. Только от этого ни холодно, ни жарко. Статуэтку похитили. Мы сутки не уходим с работы. Проводим инвентаризацию. Пока никаких результатов. Все ценности на месте, а статуэтки нет.
   Елена Никаноровна посмотрела на Павлика с огромным укором в глазах, я, мол, так занята, а тут вы со своей докукой. Не до вас, милейший. Но милейший не смущался и продолжал гнуть свое.
   - Как вы думаете, Елена Никаноровна, кто мог быть заинтересован в похищении статуэтки?
   - Боже, ну откуда я это знаю. Да, кто угодно. Ценная вещь. Стоит огромных денег.
   - Вещь, безусловно, ценная, но продать ее трудно. Мало кто согласиться выложить энную сумму за скифскую статуэтку. Это же не картина. Реализовать такую вещь, как мне кажется, нелегко.
   - Вот именно, вам кажется. На все есть свои коллекционеры. В крайнем случае, заинтересованные музеи. Допустим, зарубежные.
   - Почему зарубежные?
   - У нас такую вещь не выставишь. Ее теперь занесут в своеобразный черный список.
   - Понятно. А кто из известных вам лиц может коллекционировать такие статуэтки и готов выложить за них достаточную сумму?
   - Откуда я знаю. Никогда с коллекционерами не связывалась. Толстосумы, бесящиеся с жиру. Что они понимают в искусстве. Рассматривают бесценные сокровища через призму своего кошелька. От них один вред музейному делу.
   - Возможно, но все-таки, может, кого вспомните.
   - Нет, молодой человек. Не вспомню!
   Мария Юрьевна встретила Павлика еще менее любезно.
   - Насколько мне не изменяет память, вы расследуете убийство Кузнецова. При чем здесь похищенная статуэтка?
   - Но и в первом и во втором случае совершенно преступление в одном и том же учреждении с небольшой разницей во времени. Так что оба преступления могут быть связанны между собой.
   - Допустим, но что вы хотите узнать от меня?
   - Скажите, легко ли продать такую статуэтку?
   - Конечно. Она найдена на официальных раскопках скифского городища. Научно доказан ее возраст и подлинность установлена однозначно. Следовательно, она имеет огромную историческую ценность, которую всегда можно выразить в денежном эквиваленте.
   - Но статуэтка засвечена. Всем теперь известно, что она похищена. Обладание ею уголовно наказуемо. Неужели после всего, что с ней произошло, кто-то рискнет ее приобрести?
   - Вы наивны, молодой человек. Теперь это вещь с историей. Она получила достаточно широкую известность, и ценность может только возрасти.
   - Ничего себе. Вот времена, вот нравы.
   - Ну, что ж. Здесь вы, возможно, и правы. Нравственный градус сейчас стремиться к абсолютному нулю.
   Евсеевич задумчиво рассматривал вид из окна, словно других занятий у него не было в принципе. Но дел накопилось столько, что оставалось только одно, рассматривать вид из окна. Чем Евсеевич и занимался. Ни одно из трех дел, которыми они сейчас расследовали, не сдвигалось с мертвой точки, словно сыщиков кто-то сглазил. Каждое кажущееся продвижение вперед заканчивалось новым тупиком. По делу об убийстве реставратора они уже раскрыли аферу с картинами. Но это ничего не дало. Леонида можно было спокойно сдавать музейной администрации для последующей расправы, но кто мог гарантировать, что таким образом он не уйдет из-под их пристальной опеки. Ведь Ермилов вполне может оказаться убийцей Кузнецова. Значит, пока его придется подержать под своим крылом. А это чревато неприятностями уже самим сыщикам. Ведь, как ни суди, но они покрывают преступника. Картины то он располовинил. Подделки сбывал. Весь состав преступления на лицо. Но отдавать в руки правосудия основного подозреваемого Евсеевич не хотел. Оттого и маялся у окна. Павлика свежей струи в расследование не внес. Статуэтку украли. Но простая ли это случайность в ключе их расследования, либо составная часть произошедшего с Кузнецовым, выяснить не удается. Хорошо, если идти логическим путем, можно сделать выводу, что в музее регулярно совершались действия криминального характера, направленные на обогащение определенных лиц. В таких действиях участвовали Кузнецов и Ермилов. Это уже доказано. Возможно, каким-то боком к ним причастен и Ветров. Но что дальше? Похищение статуэтки цепь все тех же событий, или это вклинился совершенно другой случай. Другие люди, другая закономерность и все это к их расследованию никакого отношения не имеет? А, может, все-таки имеет? Евсеевич горестно вздохнул и отошел от окна. Снял телефонную трубку и позвонил старому коллекционеру, подыгравшему им в эпизоде с картиной. Пожилой человек воспринял звонок Евсеевича очень доброжелательно. Какое-никакое, а разнообразие в спокойной размеренной жизни. Стал усердно вспоминать всех, кто, по его мнению, способен приобрести такую статуэтку. Наскреб в богатой памяти пару имен. На вопрос Евсеевича о том, если большой смысл в похищении статуэтки ответил, что он особого смысла не видит, но всегда есть фанатики, способные заинтересоваться тем, или этим до безрассудства.
  
  
  
   Елена Никаноровна лила беззвучные слезы в подушку. Как это все произошло? Ну, как? Никто не ожидал, меньше всех она, и надо же, случилось. Сама толком не поняла, почему вынесла из музея статуэтку. Просто не смогла положить обратно. Не смогла и все. С другой стороны, это она ее нашла. Она. Значит, статуэтка ее. Сейчас все вокруг что-нибудь, да прут. Почему же она не имеет права на то, что ею найдено. Наверно, имеет. Хотя до конца в этом не уверенна. Но что случилось, то случилось. Сначала она утешала себя тем, что взяла статуэтку из музея не навсегда, а просто так, немного подержать дома. Подержит, налюбуется и вернет обратно. Но случилось неожиданное, статуэтки почему-то хватился Ветров. Этот раздолбай, который и себя то хватиться не сразу. Что это? Простое совпадение? Или ее карает всемогущий господь. За всю свою жизнь она никогда не преступала закон. Жила скромно не желала больше, чем имеет. Тем более, не предавалась несбыточным мечтам о музейных раритетах. Что же с ней произошло? Что случилось с ее честной и принципиальной душой? Что за наваждение такое? Теперь, после внезапной оперативности Ветрова, вернуть статуэтку назад, как хотела, не получится. Придется ее где-то спрятать. Только вот где? Может быть, съездить на дачу к родной тетке и спрятать там? Даже если случиться худшее, и ее в чем-то заподозрят, статуэтку найти не удастся, следовательно ее причастность к похищению доказать не смогут. И тогда... И тогда она станет владельцем раритета. И еще какого. Вот только распоряжаться им по своему усмотрению никогда не сможет. Но это и не важно. Ей достаточно просто владеть. Настоящая скифская статуэтка. Даже представить себе такое трудно. Настоящая скифская статуэтка в полной и безраздельной ее собственности. Елена Никаноровна перестала плакать и взяла в руки небольшой сверток. Не спеша, развернула и долго, не отрываясь, смотрела на львиных грифонов, нежно поглаживая их пальцами.
   На платформе загородных поездов было прохладно и сыро. После прогретого искусственным теплом мегаполиса, ближайшее подмосковье казалось менее комфортным, но гораздо более красивым местом. Высокий хвойный лес окружал Елену Никаноровну со всех сторон. Узенькая хорошо протоптанная тропинка вела вглубь леса. Там, за елями и мелким когтистым кустарником прятался небольшой дачный поселок, в котором уже десятый год проживала ее тетушка. Москву тетушка не любила и, выйдя на пенсию, с огромным удовольствием ее покинула. Благо небольшую московскую квартиру раньше ей приходилось делить с семьей сына. Правило, в тесноте не в обиде их ни касалось. В той квартирной тесноте, они постоянно друг на друга обижались. Даже по самому мелкому поводу. Вот уж поистине, людей портит квартирный вопрос. А здесь, рядом с высоким хвойным лесом, на двенадцати сотках в пусть и небольшом, но целиком находящимся в ее распоряжении домике, тетка чувствовала себя, как рыба в воде. Родственники, несказанно обрадовавшиеся ее желанию покинуть навсегда московскую квартиру, поднатужились материально и провели в дом тетушки газ и воду. Утеплили небольшой рубленный домик, поставили канализацию "Топаз" не требующую ассенизаторов. После того, как добавили еще и бойлер, постоянно греющий воду, а так же приволокли из близлежащего городка душевую кабинку, чтобы установить ее в импровизированном санузле, дом обрел вид благоустроенного жилища. С тех пор домик и тетушка не расставались. Родные навещали дачницу, и отношения как-то сами собой наладились. Квартирный вопрос был разрешен.
   Увидев Елену, тетушка обрадовалась. Еще бы, что ни говори, а одной на даче скучновато. Поэтому визитерам пожилая женщина всегда рада. Усадила гостью за стол. Накормила вкусными блинчиками. Напоила отменным чаем. Елена Никаноровна покушала, попила чайку, поговорила с затворницей и вышла в сад. Легкий, почти незаметный ветерок навевал сладкую, как нега, дрему. Тишина и покой сняли груз от нелепого происшествия и подставили под усталые плечи Елены надежные руки умиротворения. Все это гостья приняла с огромным чувством внутреннего облегчения. Вечером, воспользовавшись тем, что тетушка увлеклась просмотром телепередач в большой комнате, Елена тихонечко открыла подпол и спустилась вниз. Подпол имел немало укромных мест. Елена выбрала то, что ей показалось самым укромным, и бережно спрятала статуэтку. Дело сделано. Завтра утром можно будет возвращаться обратно. Елена успокоилась окончательно. Теперь никто не сможет связать ее с похищенным раритетом. В этом мире есть только один человек, посвященный в эту тайну. И это она сама.
  
  
   Ростов задумчиво рассматривал свои картины. С некоторого времени в кругу коллекционеров пополз странный слушок о том, что среди недавно приобретенных коллекционерами картин есть такие, что подделаны новым весьма хитроумным способом. Более точно никто ничего сказать не мог, но покоя многие из его соратников решились начисто. Ростов был в их числе. Не хватало только подделок. Он всю жизнь положил на собирание коллекции, и вдруг окажется, что все эти картины не более ценны, чем те, что продаются на уличных вернисажах. Вот будет крах всех его ожиданий. Ведь для коллекционеров осознание значимости собранного, чуть ли не важнее самих ценностей. Подобные мысли жгли мозг каленым железом. Необходимо было что-то предпринять. И это что-то вырисовывалось только в одном ключе, он должен провести повторную экспертизу недавно купленных картин. Что-то подсказывало Ростову, что такая экспертиза должна коснуться всех картин, приобретенных с подачи Кузнецова. Задумано, сделано. От принятых решений последовательный Ростов никогда не отступал. Через знакомых подыскал новых экспертов, и дело завертелось. Ждать пришлось довольно долго, но оно того стоило. Эксперты огорошили, так, что и вообразить было трудно. Одна из картин Левицкого, купленная совсем недавно по совету Ермилова и прошедшая экспертизу у Кузнецова, оказалась склеенной из двух картин. Один кусок являлся подлинником, но большая часть картины была дописана опытной кистью совсем недавно. Дальнейших объяснений Ростову не потребовалось. Он сразу все понял. Кто подклеил, откуда картина и кто дописал. Все сразу же стало на свои места.
   Ермилов успел подняться только на один пролет лестничной площадки, когда двое бугаев грубо скрутили его руки за спиной и поволокли к выходу из подъезда, заботливо заткнув рот кляпом. В машине Ермилов размышлял о том, что лучше бы его наказали за подделку картин. Целей бы был. Теперь же точно убьют, как убили Игната. Но звать на помощь было абсолютно бесполезным занятием. Его никто не услышит. Машина неслась по городу в направлении вылетного загородного шоссе. Даже пробки, как назло, отсутствовали напрочь. Леонид почувствовал себя актером второсортного боевика. Разница заключалась в малом, актер снимается и уходит домой, Ермилову в этой сцене, возможно, придется зависнуть навсегда. Еще больше Леонид удивлялся тому, что совершенно не испугался. Героем себя не считал. Ну, не был Леонид Ермилов героем. Таким уж уродился. Но сейчас, когда и жизни осталось всего ничего, почувствовал некое умиротворение. Странно. Думалось о том, что ни о чем ему больше не придется беспокоиться. Зарабатывать деньги уже не нужно. Обеспечивать нарастающие Эленькины потребности тоже. Не касается теперь его и то, кто там убил Кузнецова и за что. Кара за подделку картин его не настигнет. Выслеживать и доносить нет ни малейшей нужды. Одним словом, почти повезло. Машина остановилась, и Леонида впихнули в помещение. Вскоре перед ним возник Ростов. От удивления Ермилов разве что не вскрикнул.
   - Зачем это вы выдумали, Александр Васильевич? Детективов насмотрелись?
   - Я тебе, падаль музейная, сейчас покажу детективы! Это ты сварганил подделку, которую вы мне с Кузнецовым сосватали? Мнимый Левицкий за вполне настоящие денежки!
   - Грешен, Александр Васильевич. Чего уж скрывать.
   - Грешен. Да я тебя сейчас раздавлю, мокрица.
   - Премного буду благодарен.
   - Чего-чего? Благодарен? С катушек съехал от своих афер?
   - Не без этого. Только о моих аферах давно известно сыщикам, которые дело об убийстве Игната ведут. Это вы его порешили, Александр Васильевич?
   - Я?! С чего ты взял, убогий?
   - Ну, так, кто-то же его убил. У вас есть мотив.
   - Какой мотив?! О подделке я только два дня назад узнал. Опять же благодаря твоим сыщикам. Навели, так сказать на мысль широкую общественность в лице знакомых коллекционеров. Знаешь ведь как слухами земля полниться.
   - Ну, ну. Только если я исчезну, они, скорее всего, вами заинтересуются вплотную. Новую экспертизу картин проводили? Проводили. Иначе, откуда бы узнали о подделке. Сыщики, ребята шустрые. Вмиг выяснят. И тогда вопросов у них не останется. Вам не только меня, но до кучи еще и Игната впаяют. Долго думать не станут. Им лишняя морока ни к чему. А тут вы, со своей страстью по картинам. Поддельные есть? Есть. Кто проводил экспертизу? Игнат Кузнецов. Ах, так? Ну-ка, возьмем этого Ростова за загривок, да тряхнем, как полагается. И пойдете вы, Александр Васильевич, по этапу в Магадан. Останутся ваши картины без присмотра.
   - Все сказал?
   - Вроде, все.
   - Деньги, что за поддельного Левицкого у меня взял, вернешь обратно! Срок тебе на это, одна неделя. Не справишься, пеняй на себя.
   - Так денежки уже тю-тю. Где же мне набрать такую сумму?
   - Это меня не касается. Иначе, придумаю для тебя казнь, ни подкопаться, ни исправить. И тебя со свету сживу, и себе алиби обеспечу. Можешь не волноваться. У меня в этом плане очень богатый опыт. Как-никак, считай всю жизнь с криминалом. То раскрывал, то охранял. Теперь могу перейти и на следующий уровень. Исполнительский, так сказать.
  
  
  
   - Удивительное дело, Мария Юрьевна, следователи, которые ведут кражу скифской статуэтки, сделали выборочную инвентаризацию в вашей музейной лавке и наткнулись на интересные детали. Выявили несколько наименований товаров, на которые у вас нет никаких приходных документов. Откуда взялся этот левый товар, Мария Юрьевна?
   - Не знаю. Сама ломаю голову откуда. Инвентаризация в музейной лавке была не так давно. Но тот момент никакого лишнего товара не нашли. Наверно, продавцы притащили.
   - Удивительно, - наивно округлил глаза вездесущий Павлик - но продавцы такой расклад вещей категорически отрицают. Говорят, что товар всегда принимал Федор Ветров. Он же занимался приходными документами.
   - Значит, Ветров и привез левый товар.
   - Ну что же, это вполне возможно.
   Ветров бесцельно разглядывал шариковую ручку, лежащую поверх чистого листа бумаги. Он носом чувствовал некую опасность, исходящую от нависших над ним сыщиков. Одни роют под убийство Игната, другие под похищенную статуэтку. Того и гляди наткнуться на то, на что натыкаться им совершенно ни к месту. Некогда Игнат, заметивший мучительное безденежье Федора и его склонность к не слишком честным заработкам, предложил поучаствовать Ветрову в своем малом бизнесе. Суть бизнеса заключалась в том, что Игнат профинансирует, а Ветров поддержит делом, производство безделушек, копирующих особо популярные музейные экспонаты. Здесь и старинные статуэтки, посуда, репродукции картин и прочее, прочее, прочее. Федор предложению обрадовался и рьяно взялся за дело. Через хороших знакомых, коих у Игната было много, реставратор снял небольшое помещение в ближнем Подмосковье. Привез оборудование. Уж в таких делах он был дока. Сам разработал технологию. Наняли людишек. Платили не так, чтобы очень, но и не обижали. Дело пошло. Подключили Марию Юрьевну, и та с огромной охотой стала брать ходовой товар в музейную лавку. Ветров быстро предложил поделить партии товара на белые и черные. На первые оформлять официальные накладные, проходящие через бухгалтерию. На вторые ничего не оформлять. Кормиться с этого дела стали втроем: он с Игнатом, да Мария Юрьевна. Деньги не великие, но все равно продержаться на плаву позволяли. Цех и сейчас работал. Правда, теперь всю продукцию проводили официально. Слишком стремные наступили времена. Вот только не сподобились они с Марией Юрьевной подсуетиться вовремя. Не убрали левый товар из лавки сразу после убийства Кузнецова. С другой стороны, кто же знал, что все так обернется. Убирать товар нужно было после похищения статуэтки. Но они расслабились. Думали, пронесет. Судя по тому, как волнуется Мария, не пронесло. С другой стороны, ее хата с краю. Скажет, что ничего не знает. По головке, конечно, не погладят, но и под статью подвести не смогут. Другое дело, он, Федор Ветров. Товаром занимался напрямую. Так сказать, состоял при нем официально. Если захотят, могут подсыпать крупных неприятностей. Вот, непруха! Жили-жили. Добром потихонечку обросли. Денежки стали появляться. И надо же, такое невезение. Просто, черная полоса какая-то. Написать что ли заявление по собственному желанию? Может, тогда не тронут. Федор взял ручку тонкими нервными пальцами и начал выводить небрежным почерком текст заявления. Впрочем, дописать не успел. Павлик резким рывком распахнул старую дверь хранилища, и ворвался внутрь давно не видевшего ремонт помещения.
   - Я к вам, - осчастливил он страдальца. - По вашу, так сказать душу. Что же вы, господин Ветров, допускаете наличие неучтенного товара в администрируемой вами музейной лавке? Обманываете родное государство? Нарушаете закон? У вас тут сборник нарушений уголовного кодекса, а не музей.
   - Что вы, что вы! - воскликнул перепуганный Ветров. - У нас во всем полный порядок. О левом товаре мне ничего не известно.
   - Но продавщицы говорят, что принимали его вы.
   - Правда? Тогда это, наверно, тот самый товар, на который нам не успели оформить накладные.
   - И когда оформят?
   - Завтра и подвезут.
   - Надо же. А положено подвозить сразу. Или вас это не касается.
   - Касается, конечно. Кстати, насчет того, как лично вас касается товар из лавки? Вы расследуете убийство, или финансовые нарушения?
   - Я просто расследую. Нам не дано заранее знать, что из чего проистекает. Кузнецов был хоть как-то причастен к этому товару?
   В комнате воцарилась такая тишина, что ее можно было потрогать рукой, настолько весомой оказалась внезапная пауза в беседе. Павлик ждал, Ветров не знал, что ответить. Солгать, но причастность Кузнецова к изготовлению товара легко проверить. Что тогда? Выяснят, что Ветров врет, напридумают всего на целый воз и малую тележку.
   - Да. Цех, который производил эту продукцию, принадлежал Игнату.
   - Как интересно! А вы говорите, какое наше дело. Очень даже наше.
   - При чем тут убийство?
   - Притом, дорогой товарищ, что где деньги, там много чего еще. Так сказать, до кучи.
   - До какой кучи, что вы городите ерунду.
   - Кузнецов знал о левом товаре? Хотя, что я спрашиваю! Конечно, знал. Возможно, даже был инициатором.
   - Был, - схватился за брошенную ему соломинку Ветров. - Точно вам говорю, был. А я совсем ни при чем. Это Игнат поставлял левую продукцию.
   - Он поставлял, а вы приходовали.
   Воцарилась новая пауза. Ветров опять не знал, что ответить.
  
  
   Елена Никаноровна навещала статуэтку. Тетка диву давалась, от чего это обычно замкнутая и холодная племянница, прониклась к тетушке такой неизбывной нежностью. Который раз приезжает. А раньше и пару раз за год не дозовешься. Удивляться удивлялась, но Елене ничего не говорила. Не дай бог, перестанет ездить. Тетушке скучно одной. Всякому гостю рада. А Елена как начнет рассказывать о музее, так не наслушаешься. У них там интересно. Особенно в последнее время. Всякий раз что-нибудь да происходит. Вон, не так давно какого-то реставратора убили. Страсть-то, какая. Сейчас неучтенный товар нашли. Музей гудит. Еленочка при тетке прошлась по тем, кто к этому причастен. Всем от нее досталось, всем. А тетка и рада. Столько новой информации, словно сама в музей устроилась. Коллектив музея теперь для нее, словно давно прочитанная книга. Да, что там книга! Здесь намного интересней. Сама жизнь, не сказка какая-нибудь. Еленочка все время в подпол отлучается. То яблочка себе и тетке прихватит, то возьмет морковки погрызть. Пусть кушает, родимая. Замучилась, поди, в дымной Москве. А здесь все свое и воздух чистый. Особенно по вечерам, когда первая роса ложиться. Так и сидят теперь частенько до полных сумерек на уютном крылечке. А Елена Никаноровна шасть опять в подпол, мол, капусту к завтрашнему дню достану. Буду обед тебе, тетушка, варить. Ну, что за умница. Что за чудесница. Ни в чем тетке не откажет. В тесном сухом подполе Елена дрожащими руками распеленывает свою статуэтку. Поднимает на ладони к свету, что струиться из небольшого люка, смотрит, смотрит жадно. Никак не насмотрится. А на ладони два вечных львиных грифона терзают, терзают третьего, никак не растерзают. И длиться их кровавая жатва ни век и ни два, а почти уже два с половиной тысячелетия. Есть, отчего руке дрожать, да сердцу заходиться. Она то знает истинную цену этой находке.
   В музее склока за склокой. Все бурлит и клокочет. Коллектив дружно возмущается. Мы, мол, едва концы с концами сводим, а некоторые, притом никто никого поименно не называет, купаются в деньгах, как сыр в масле. Но озвучиваются одни намеки. Никто врагов наживать не хочет. Еленочка тоже молчит. Это вам не тетушкина дача. Здесь благодарных слушателей нет. Кругом одни неясыти, да ястребки. Клювы острые, когти могучие. Промолчишь, целей будешь. Один Павлик мечется из кабинета в кабинет. Все вызнает, да выслушивает. Толку, правда, чуть. Никто ничего не видел. Все разом оглохли, и никто ничего не слышал. Евсеевич ворчит, время идет, а они как застряли на одном месте, так никаких ощутимых подвижек и не просматривают. Впору нос повесить, если бы Павлик знал, как это делается. А так, остается лишь вертеться юлой. Может, чего само выплывет, если рыбак невод подальше закинет. Впрочем, коллеги Павлика, которые похищением статуэтки занимаются Федора Ветрова все-таки взяли под белы рученьки, да увезли к себе в контору. Теперь уж точно Ветрову мало не покажется. Правда, им с Евсеевичем в том пока никакого проку. На работу Ветров вернулся только через два дня мрачный, как летняя грозовая туча. Ни с кем не общался. Случайно увидев Павлика, блуждающего по длинным музейным коридорам, тут же свернул, в одному ему ведомый проход, и исчез, словно не был. Павлик потоптался возле близлежащей двери, но та оказалась запертой. Так и не удалось ему поговорить с Ветровым.
   Елена Никаноровна меж тем все больше нервничала. Это ж все, что твориться в горячо любимом учреждении, это ж все по ее вине. И не хотела она вовсе. Просто так получилось. Рвется честная душа Елены Никаноровны на части от такого горя, но сделать ничего не может. Кашу то она заварила, а вот как ее расхлебывать, не знает. Через какое-то время всем, словно, полегчало. Статуэтку так и не нашли, что неудивительно. Ветрова временно оставили в покое. Мария Юрьевна подняла имеющиеся в наличии связи, и дело потихоньку задвинули в состояние практической невесомости. То ли оно есть, то ли его и нет вовсе. Словом, куда кривая вывезет, туда и поедут. Коллектив вздохнул посвободней. Правда, злые языки шептались по закоулкам, вот, мол, всегда у нас так: кого за цугундер и за малую провинность, а кому и большое с рук спустят. Но шептаться то шептались, а открыто ничего не высказывали. Кто рискнет, да и ради чего, собственно говоря. Отношения с начальством испортить легко, только, как бы потом слезами не умыться. Перекроет начальство дорожку к проведению экскурсий, к поездкам на раскопки, а потом и совсем из музея выживет. И что? Кому от этого станет хорошо? Одним словом, в музее воцарился относительный покой.
  
  
   - Это ж, что же такое получается, это же он меня просто убьет, Лида. Он осатанел, этот Ростов. Ну, откуда я возьму такие деньги, чтобы вернуть ему их за поддельного Левицкого? Ты скажи мне, ради бога?! Кстати, а у тебя занять, не получиться?
   - Ты, Ермилов, совсем с ума сбрендил? Откуда у меня такие деньги? Вы, между прочим, с Кузнецовым все основные барыши оставляли себе. Ты у Эленьки поспрашивай. Может, осталось чего!
   - Издеваешься! Чего может остаться у Эленьки, если ей деньги просто подержать в руках давать нельзя. Ты знаешь, сколько она тратит в месяц? А за полгода? Какие деньги. Это же финансовое решето, а не женщина.
   - Мне тебя, Ермилов, конечно, жаль, только помочь ничем не могу. Я только подыскивала старинные раритеты в частных домах. Особенно, если их хозяева бедовали и нуждались в деньгах. Ты прекрасно помнишь, какие гроши им платили за весьма ценные вещи. Вам с Кузнецовым немало перепадало. Сколько картин я для вас отыскала. И что? Много вы со мной делились? А теперь ты имеешь наглость просить у меня деньги. Извини, но это просто смешно. Кстати, я вам говорила, что рано, или поздно вы нарветесь на крупные неприятности. Говорила?
   - Говорила. Ну и что? Если мне деваться больше некуда.
   - Меня это не касается. Уходи, Леонид, не до тебя. И так на душе муторно.
   Леонид громко хлопнул входной дверью ее квартиры, и она снова осталась одна. Опять одна. Все время одна. Сразу после гибели Игната она постоянно думала лишь о нем. Сейчас боль от потери постепенно ослабевала. Но навалилось одиночество. Тяжкое, словно не проходящая головная боль. Ей было совершенно некуда себя девать. На работе все напоминало о Кузнецове, дома - об одиночестве. Так и металась между болью и тоской. И раньше не было у нее простого бабьего счастья. Ластилась к Кузнецову, словно собака. Он и обращался с ней, разве немного лучше. Да и то. Собаку хоть иногда погладят, а ее близость с Игнатом была не просто редкой, а совершенно пустой, будто он снисходил до нее через силу. Она и вправду была нужна ему только для дела. Может, потому и терпел. Был у нее редкий дар, угадывать среди старого семейного мусора, что наполняет иные квартиры через край, подлинные произведения искусства. Кожей чувствовала, когда на старом серванте какой-нибудь знакомой ее знакомой вдруг проглядывала чудом уцелевшая фарфоровая статуэтка середины позапрошлого века. Даже в кончиках пальцев начинало покалывать. Она никогда не заводила важный разговор напрямую. Долго сидела с хозяйкой, пила приторный, надоевший до чертиков чай, и вела совершенно бессмысленные для нее беседы. И все это только ради того, чтобы в нужный момент "случайно" заинтересоваться старинной вещицей и попытаться выторговать ее за сущий бесценок. Как правило, это сразу удавалось. Лишь иногда приходилось повторять встречу и попытку взять раритет за бесценок. Что касается картин, здесь все было еще интересней. Если ей удавалось высмотреть такую картину, она напрашивалась на новый визит, но уже вместе с Кузнецовым. Вместе, ей очень нравилось. Это были самые счастливые мгновенья ее жизни. Они приходили в чужой дом, словно муж с женой званные в гости. Их, как правило, встречали очень тепло. И обращались все время к обоим, венчая той общностью, которой часто объединяют семейных людей мало знакомые им люди. От ощущения мимолетного тепла и защищенности, Лидия таяла, как весенний снег на ярком солнце. Кузнецов, человек крайне образованный, всегда приковывал к себе внимание людей. И она поневоле тоже оказывалась в центре этого внимания, находясь все время рядом с ним. Пока беседа текла в устоявшемся русле, Кузнецов быстро оценивал висящие на стенах картины и выбирал стоящие объекты. Сторговывала их уже она и, как правило, одна, без Кузнецова. Он свои визиты никогда не повторял. Не видел в том смысла. Торговать был ее удел, и она не возражала. Часть найденного в таких "сокровищницах" они с Кузнецовым передавали на комиссию в музей. Комиссия оценивала раритеты намного выше тех сумм, за которые Лидия их сторговывала. Мария Юрьевна немало этому способствовала. Впрочем, дальнейшей судьбой ценных безделушек и картин больше занимался Кузнецов. Лидия же довольствовалась малым. Алчность была ей не свойственна. Слишком много незрелой мечтательность оставили в ее душе неизгладимые годы юности. Можно сказать, что до конца она так и не повзрослела.
  
  
   Леонид молча оглядывал кабинет Евсеевича, словно примериваясь к его реставрации.
   - Ну, как? - не выдержал пристального внимания к трещинам на потолке Евсеевич. - Мы, конечно, не шикуем, но и свою деятельность не дублируем. Что есть, то и есть. А, между прочим, могли бы. Картинами не занимаемся, но спрос на все подделки, в частности и подтасованное следствие, знаете ли, всегда велик.
   - Не сомневаюсь, - грустно констатировал Леонид.
   - Так, чем обязаны? Вы нас раньше незапланированными визитами не радовали.
   Смотрите, совсем разбалуете.
   - Не разбалую. Я за строгое воспитание. Если что, сразу в угол.
   - Согласен. Только вот кто кого, в угол?
   - Вы меня, конечно.
   - Ну, это вы напрасно. Мы за мирное сосуществование. Итак, я весь внимание.
   - Понимаете, то, что я вам сейчас скажу, должно остаться между нами.
   - Ну, если вам так угодно, пусть останется.
   - Дело в том, что меня похитил Ростов. Тайно, разумеется. После того, как узнал о поддельном Левицком. Ну, вы помните, что мы с Кузнецовым всучили ему картину, выполненную методом дублирования. Моим, так сказать, ноу-хау.
   - Да, припоминаю. Ноу-хау у вас еще то. Скажите спасибо, что живы пока. Еще одно такое ноу-хау и я за вашу жизнь не дам и ломаного гроша.
   - Не пугайте. Я и так уже всего боюсь. Ростов требует вернуть ему деньги за поддельную картину.
   - Резонно.
   - Что вы все время подначиваете. Где я эти самые деньги возьму? У меня сейчас ни ломанного гроша за душой.
   - И что же? Вы планируете их занять у меня?
   - Нет! Я планирую потребовать у вас защиту. Он же меня убьет. Неужели вы этого не понимаете?!
   - Может, и понимаю, но сделать ничего не могу. У меня нет людей, чтобы приставить к вашей персоне в качестве личной охраны.
   - Поговорите с Ростовым. Пригрозите ему, наконец.
   - Вот тебе, и на! Вы пару минут назад попросили меня никому ничего не рассказывать. И сразу же требуете, чтобы я все выложил самому Ростову. Извините, но я совсем запутался.
   - Что мне делать?! - почти заплакал "великий" мошенник.
   - Ладно, так и быть. Давайте придем к консенсусу, как говаривали в девяностых. Так мне никому ничего не говорить, или наоборот, все рассказать?
   - Рассказать!
   - Ростову?
   - И ему тоже.
   - Интересно! А еще кому, если Ростову тоже.
   - Прошу -- нервно воскликнул реставратор, - перестаньте паясничать. Я нуждаюсь в вашей поддержке, а не в издевательствах.
   - Что-то раньше вы в нас совсем не нуждались. В частности, когда подделывали свои раритеты. А теперь, надо же, как мы вам нужны.
   Ермилов совсем повесил нос и реагировал на последние слова Евсеевича весьма вяло. Павлик, как всегда, влекомый попутным ветром, или , что будет точнее в данном случае, сквозняком, пулей влетел в кабинет и удивленно уставился на музейного умельца.
   - А этот что здесь делает? - простенько осведомился Павлик
   - Его похитил Ростов.
   - Когда? - еще больше удивился Павлик.
   - Совсем недавно.
   - И уже вернул? Надо же, как все просто. А ведь чаще, не возвращают. Во всяком случае, живыми.
   Ермилов зло оскалился в саркастической улыбке и метнул в Павлика взор тореадора. Пику взгляда Павлик поймал на лету и тут же перенаправил ее адресату. Мужчины зло буравили друг друга зрачками. Евсеевич счел нужным вмешаться.
   - Павлик совсем у вас там, в музее, замучился. Ни от кого ничего толкового. Вы обещали помочь, а помощи мы так и не дождались.
   - А что я могу? Я сам постоянно на взводе. Меня всюду подстерегают недруги. Понятия не имею, кто убил Кузнецова. А если хотите погрязнуть в финансовых махинациях наших музейщиков, давайте. Спрашивайте, что знаю, расскажу.
   - Кузнецов причастен к левому товару в музейной лавке? - быстренько вставил Павлик.
   - Вот, ей богу, не знаю. Вы, что думаете, он меня во все свои дела посвящал?! А вот и нет! Там где мы друг другу были нужны, там были вместе, но Игнат, так сказать, широкая натура. Успевал буквально везде. У него работоспособность зашкаливала. Я бы и половины не вытянул. Так что, музейная лавка, это не мой профиль. Но краем уха слышал, что у Игната был небольшой бизнес по производству каких-то безделушек. Но это все. Больше об этом ничего не знаю. Честно!
   - А конфликтов между Игнатом и Ветровым по поводу этих самых безделушек не возникало? Мало ли, допустим, прибыль не поделили? - настойчиво осведомился Павлик.
   - Вы опять за свое. Нет, никогда не слышал, чтоб прибыль не поделили. С другой стороны, раз меня не посвящали, значит, между ними могло быть что угодно. Мне бы не докладывали. Я им кто? Крестный отец, что ли?
   - Не кипятитесь, - обиделся Павлик. - Как жаренный петух за задницу клюнул, сразу к нам прибежали, а как нам помочь, так одни отговорки.
   - Правда, - мгновенно сменил тон Ермилов -- я ничего не знал. Это у Ветрова спрашивайте.
   - Чем еще занимался Кузнецов? Например, откуда он брал изначальный материал для реставрации? Кто ему подыскивал все эти картины и так далее?
   - Да, что называется, с миру по нитке. Иногда знакомые. Иногда Лидия Яковлева. Она большой ас в части выискивания раритетов. Прямо талант какой-то. - Оживился Ермилов. - Ценности, словно носом, чувствует. И крайне редко ошибается.
   - Хороший нос, - иронично протянул Павлик.
   - Хороший, - не понял иронии Ермилов. - В нашем деле такие на вес золота.
   - Что-то не похоже, чтобы вы ее очень ценили. Она вся в своей любви к этому вашему уникуму, а он на нее едва смотрел. Тут такую ненависть взрастить можно, мама не горюй. Может, она его и того, изничтожила под корень? - непритязательно философствовал Павлик.
   - Откуда я знаю. Может, и она. В конце концов, сердце у нее не камень, а Кузнецов и, правда, уж слишком ею пренебрегал. Могла не выдержать.
  
  
   Елена Никаноровна вошла в хранилище и взглянула в сторону Ветрова. Тот смиренно грел конторский стул, не печаля себя никакой работенкой.
   - Ты как? - сочувственно спросила Елена Никаноровна.
   - Вам то, что? Любопытство разбирает?
   - Что ты, что ты! - еще более сочувственно заторопила речь Елена. - Никакого любопытства. На твоем месте мог оказаться кто угодно. Работа у нас такая. То ищем, то сберегаем, а спасибо никто не скажет. Но едва случается беда, все тут как тут. Позорят, обвиняют! А разве человек в чем-то виноват. Если кому-то нужно украсть, украдут и нас спрашивать не станут. И знать то ничего не будем!
   Ветров внимательно посмотрел на Елену Никаноровну и задумчиво подвигал плечами. Елена спохватилась. Уж слишком близко к сердцу она принимает печаль Ветрова. Оно и понятно, причина то всему она. Вот только знать об этом Ветрову ни к чему. И все-таки жалко человека. Как же она сподобилась натворить такое, не подумав о последствиях? Словно наваждение какое-то нашло. Делала и сама не понимала зачем. Вот и мается теперь Ветров. Да и она вместе с ним. Чем же ему помочь? Не возвращать же статуэтку назад. Или вернуть? Положить потихоньку и делу конец. Нет! Пока рано. Она еще не наигралась. Но как же Ветров? Измучают человека. Или, не дай бог, посадят? Ну, это еще не известно, посадят, или нет. С другой стороны, если все-таки посадят, она тут же статуэтку вернет. Вот Ветрова и выпустят. Ведь вернул кто-то, значит, этот кто-то и взял, а Ветров тут ни при чем. Довольно логично. Да, именно так она и поступит.
   Меж тем Ветров и не думал о злосчастной статуэтке. Если честно, он почти уже выбросил ее из головы. Ну, не брал он ее. А раз не брал, значит, и отдать обратно не может. Следовательно, что с него возьмешь. Эта простая цепочка последовательностей полностью удовлетворяла неприхотливый разум Федора. Волновало его совсем другое. У Ветрова не было денег. Совсем. Нет, в зарплату ему, конечно, отщипнут самую малость с банковского счета музея, но это не считается. Прожить на эту самую малость такому человеку, как Ветров, невозможно. А все левые доходы перекрыты. И откроются ли снова неизвестно. Кузнецов убит и никак теперь Федору не поможет. Фирма по производству безделушек угасает. Работники разбегаются. Надолго ли та фирма? Да и в музейную лавку путь ему закрыт. Во избежание новых недоразумений, Мария Юрьевна из лавки Ветрова убрала, да и старых продавщиц, до кучи тоже. Наняла новых людей и сидит тихо. Все проводит официально, не подкопаться. Спасибо, что из музея не поперла. Так это еще не факт. Попозднее, когда все уляжется, вполне может и поквитаться. Выкинет, как миленького, ничего не поделаешь. Вот, не повезло, так не повезло. Может к Ермилову обратиться. Может, он теперь для Федора экспертизы будет делать. Но, нет. Уж больно жаден этот Ермилов. Он просто так дарить свои озарения Федору не станет. Потребует, чтобы тот непременно делился. Собственно говоря, а почему бы и нет. Можно и поделиться, если будет чем. Все лучше, чем сидеть совсем без денег. Только где тот Ермилов. Вторую неделю Ветров не может его найти. Мастерская реставраторов пуста. Даже Эленька внезапно села на больничный. Раньше что-то не болела, а теперь ослабла, бедная. Без денег и здоровье совсем не то. У Ермилова, Лида обмолвилась, то же какие-то неприятности. Ладно, подождем. Может, Ермилов объявиться и дела пойдут на лад.
  
  
   То время, что Ростов отпустил Ермилову, благополучно истекло. Денег, как не было тогда, так и не прибавилось теперь. Ермилов редко выходил из дома. В музее спешно взял отпуск и бедовал вместе с приболевшей Эленькой в приделах собственной квартиры. Супруги совсем приуныли. После сытой и интересной жизни домашнее заточение на одних порядком поднадоевших блинах казалось кошмаром. Эленька грустила, что до Ермилова, то тот от страха совсем потерял голову. То порывался написать завещание, словно было что завещать. То бросался писать записку с тем, чтобы после его смерти Эленька передала ее Евсеевичу. Все записки неизменно начинались с обвинения в адрес сыщика и заканчивались категорическим требованием отомстить Ростову за безвинно уничтоженную его, Ермилова, жизнь. Правда, всем этим запискам был уготован короткий срок. Написав очередную из них, Ермилов вдруг остро осознавал, что она не получилась. Нет в ней того нерва, который способен вызвать скупую мужскую слезу сыщика. А раз так, то и смысла в такой записке не было.
   Час икс настал, но Ростов никак не давал о себе знать. Леонид подождал еще несколько дней и решил искусить судьбу, пусть будет, что будет, а он больше в квартире сидеть не намерен. Испытав прилив неожиданной и так не характерной для него смелости, Леонид оделся поприличней и вышел на улицу. Улица перенесла такое торжество духа спокойно. Приосанившийся Леонид гордо шествовал по мостовой, мало обращая внимания на окружающую действительность. Отвлекаться ему был не резон, иначе не сможет сконцентрироваться на присутствии духа и оно его покинет раньше, чем он сможет добраться до музея. Ермилов решил посетить свою реставрационную мастерскую. Побыть, так сказать, в привычной обстановке. Может, полегчает. Музей встретил реставратора спокойно. Пара человек, завидев его в коридоре, тихо пробурчали приветствие и все. Ермилов, уединившись в мастерской, просидел там до самого вечера, хватаясь то за одно дело, то за другое, но, так и не доводя ни одно из них, до логического завершения. Вечером, когда уже начало смеркаться, Леонид направился в обратный путь. В конце переулка, ведущего к метро, его ждали. Ростов стоял возле машины, облокотившись на приоткрытую дверцу.
   - Что же вы, Леонид, не звоните? Совсем забыли обо мне? Оно и понятно. Я погорел на ваших аферах. Вы же остались с прибылью. Но я не гордый. Если что, я и сам позабочусь о встрече. Садитесь в машину. Поговорим.
   Ермилов обреченно забрался на заднее сидение машины и затих, словно в тисках капкана.
   - Нашли деньги? - спокойно продолжал меж тем Ростов. - Вижу, не нашли. А жаль. Ну, ладно. Я человек добрый. И не алчный. Просто люблю справедливость. Вы ведь мне должны? Согласны?
   - Должен, - тихо прошелестел Ермилов.
   - Немалую сумму, между прочим.
   - Немалую. - Эхом отозвался реставратор.
   - Ну что же, раз у вас нет наличных, отработайте, - просто предложил Ростов.
   - И все? - до крика изумился Ермилов. - Отработать? И все?
   Пришло время удивляться Ростову.
   - А что вы, собственно говоря, кричите? Зачем же возмущаться! В конце концов, вы нанесли мне такой финансовый ущерб, что будь я более жестокосердным, мог бы и заказать вас. С такими суммами не шутят.
   - Да, ради бога! - вдруг кинулся Ермилов в омут новых эмоций. - Ради бога! Ради бога!
   Ростов покосился на реставратора и задумчиво посмотрел прямо перед собой.
   - Что-то, батенька вы мой, я вас плохо понимаю. Заело вас, что ли? Что за "ради бога"? Мы, наконец, не в церкви. И я не исповедь у вас принимаю. Вы уж изъясняйтесь попроще, друг мой.
   - Господи, ну о чем говорить. Конечно, отработаю! - до Ермилова только сейчас дошло окончательно, что убивать его пока не собираются. Отработать и умереть, это, извините, две большие разницы. И Ермилов, намучившись от страха перед неминуемой смертью до полного изнеможения, был сейчас согласен на что угодно, лишь бы жить. Он неплохой реставратор и владеет кистью на зависть многим. Ростов буквально помешан на своих картинах. Их многое, так сказать, связывает. Интересно, что имел в виду Ростов, требуя отработать такую сумму. Боже, это же такая сумма! Ну, как он ее отработает?! Впрочем, Ростову виднее. Раз предложил, значит, все уже обдумал. А раз обдумал, то нечего ему, Ермилову, и голову себе забивать чужой докукой. И Ермилов уселся поудобнее и с наслаждением ощутил на себе комфорт дорогой машины. Ну, раз уж жить, то, по крайней мере, с удовольствием!
   Впервые за много лет Ростов впустил чужого человека в свою квартиру. У Ермилова сложилось впечатление, что его привели не в жилище человека, а в надежное банковское хранилище. Сначала целая куча замков, потом пара звонков на пульт охраны, затем комнаты с наглухо занавешанными окнами. Специальный температурный режим и влажность. Кругом датчики, датчики, датчики. Неужели здесь можно просто жить. Бездельничать, лежа на диване и поглядывая на потолок. Небрежно гасить окурки о край пепельницы, потягивать из низкого пузатого бокала виски без опаски позабыть о каком-нибудь датчике и случайно разрушить эту климатическую идиллию, спьяну распахнув зимой настеж окно. Где же притулиться несчастному человеку? Ведь не на один час приходит в эту квартиру Ростов. Он в ней живет. Постоянно. Каждый день год за годом. Это до какой степени фанатизма нужно дойти, чтобы всю свою жизнь подчинить капризам полотен старых мастеров. Всю жизнь без остатка. Нет. Ермилов так бы не смог. Да и не захотел бы. Никогда. А Ростов хочет и ему все здесь нравиться. Ермилов покосился на хозяина, теперь уже не только этой квартиры, но и, собственно говоря, самого Ермилова. Вот, так сказать, тебе детка и золотая клетка. Они прошли на кухню. Леонид, подчиняясь направлению взгляда Ростова, сел за большой обеденный стол и горестно ссутулился.
  
  
   Анечка Голуб вела странный образ жизни. Странным он казался всем ее знакомым, но только не ей. Иногда, когда накатывало, она полностью погружалась в работу. Иногда, когда отпускало, погружалась в безделье. И тоже полное. Сейчас была полоса безделья. От нечего делать позвонила старой школьной подруге Элечке. На сегодняшний день Элечка состояла в гражданском браке и виделись они довольно редко. Мешал муж Элечки. Какой-то там реставратор. Какой-то там реставратор очень раздражал Аню своим непроходящим эгоизмом и тем, что всегда умудрялся где-то раздобыть денег для транжиры-Элечки. Для Анечки никто ничего не добывал и этот простой, по своей сути, факт доводил ее до тихого бешенства. Оттого и общалась она с давней подругой все реже и реже. Та платила тем же. Особой тоски по былой дружбе Элька не выказывала и исчезала на долгие месяцы легко и непринужденно. Только после того, как сама Анечка звонила гадкой Эльке, отношения восстанавливались до какого-нибудь нового дорогого приобретения Ермилова. Например, не перенесла Аня появления в доме Ермиловых отличной норковой шубы баснословной цены. Следующий разрыв сопровождал появление у Эленьки бриллиантовых сережек. Ну, и далее по аналогии. Сейчас Анечка дневала и ночевала у подруги. Случилось самое неожиданное и радостное для нее событие, Ермиловы обнищали. Часами пересказывала Эленька, чего именно она лишилась за последнее время. Ермилов вдруг стал жаден до неприличия. Отнес в ламбард и шубку, и бриллиантовые сережки и много чего другого. Да и жизнь круто поменяла направление. Вместо прежних кабаков и корпоративов, мрачные ужины чем бог послал на надоевшей до чертиков кухне. А бог посылал все меньше и меньше. Соответственно, и Эленьку Ермилов посылал все дальше и дальше. Она бы и пошла, сердечная, только на что ей жить? Не на зарплату же музейного работника. Хотя сейчас и та зарплата неожиданно стала весомым довеском к их скудному существованию. Но надежда Эленьку питала. Надежда на то, что ситуации выправиться и они вернуться к прежней радостной и изобильной жизни. Деньги у Эленьки не держались и рано, или поздно она была обречена на нищету. Но лучше попозднее.
   Ермилов вернулся домой вечером недовольный, словно черт. Без малейшего намека на слова приветствия уставился на Анечку и, разве что не скрипнул зубами, так осерчал. Гостья собралась мгновенно и отбыла в направлении своей квартиры. Она понимала мужчину и зла на него не держала. Уж больно много удовольствия он доставил ей за последнии дни. Потом еще наведается, поговорит, если удастся и с ним. Теперь она забывать их не станет. Не та ситуация. Дома ждала пустая квартира, полное ведро мусора под мойкой на кухне и почти пустой холодильник. Аня вспомнила, что сейчас у нее сезон безделья и беспечно махнула на все рукой.
   По специальности Анечка числила себя экологическим журналистом. По сути, журналистику она не любила. Но в свое время поступить на журфак МГУ казалось настолько престижным, что в один из периодов работоголизма Анечка подготовилась к экзаменам на совесть и поступила. Получив диплом журналиста, долго раздумывала, что же с ним теперь делать. Работать в газете ей хотелось меньше всего. Но совсем не работать нельзя. Как мы уже упоминали, Анечку никто не содержал. И тогда она пустилась во все тяжкие. В периоды обострения лени, увольнялась из журнала, или газеты. На худой конец, просто переставала писать, если ее терпели какое-то время не у дел. В рабочей фазе страстно наверстывала упущенное, буквально засыпая пару-тройку изданий статьями и очерками. В один из таких рабочих "запоев" Анечка вышла на людей, тесно связанных с совершенно новым направлением в журналистике, экологической журналистикой. Эта специализации слыла очень узкой и подготавливались соответствующие журналисты на тренингах, семинарах, медиа-турах. Вот на эти тусовки и подсела Анечка. Со временем ей удалось устроиться в одно издание, тесно освещающее экологическую тематику. Конечно, мало кто может позволить себе оставаться в столь узком русле постоянно и это издание печатало все и обо всем, но, однако, по какой-то прихоти владельца, экологический уклон свято соблюдали. Анечка поднаторела и теперь , созвонившись с хорошо и едва знакомыми людьми, могла "на раз" выдать пару статей, не покидая родных стен. И она прижилась. Ссутулившись за стареньким компьютером, гневным словом Аня громила алчных застройщиков, загадивших заповедные леса и перелески родной страны. Со всей страстью своей ленивой натуры обрушивалась она на нерадивых владельцев малых и средних предприятий, беспощадно экономивших на очистных сооружениях. Если же случалось какое-то культурное мероприятие, на которое она все-таки сподобилась выползти из дома, тут же появлялась статейка о культурной жизни бескультурной столицы. Словом, наш пострел везде поспел. Сейчас в работе царило затишье. Во-первых, потому что лень, во-вторых, потому что не было новых тем для статей. И сегодняшний визит к Ермиловым напомнил ей о том, что Леонид состыкован с той же культурной жизнью, можно сказать, намертво. Следовательно, просто переместившись на пару часов как-нибудь вечерком в его квартиру, можно раздобыть материальчик для чудесного очерка. Так она и решила. Чуть подождет и напомнит о себе Ермиловым..
  
   Евсеевич пожинал плоды собственной доброты. Он пригласил к себе Ростова, и упросил его не нарываться на неприятности, и не создавать оных для него, Евсеевича. И так у сыщиков жизнь не радость. А тут еще этот малохольный Ермилов со своими аферами. Ростов бывшего коллегу внимательно выслушал, матюкнул трусливого реставратора тяжелым трехстопным матом и пообещал не трогать. В смысле не подбрасывать Евсеевичу новой головной боли. Мило побеседовали о старых головных недомоганиях, в частности об убийстве Кузнецова.
   - Извините, Петр Евсеевич, но вы, я надеюсь, понимаете, что я к тому убийству никак не причастен.
   - Да, мы в курсе, что вы недавно провели стороннюю экспертизу своих картин и обнаружили подделку. Надеюсь, что ее вы обнаружили только сейчас. Но даже если вам удалось узнать все еще до смерти Кузнецова, доказать пока ничего не можем.
   - Не понимаю я вас, Петр Евсеевич. Почему вы так открыто демонстрируете свою неприязнь ко мне?
   - Разве? Но у меня нет к вам никакой неприязни, Это просто моя работа. Уж кому, как не вам, понимать. Вы могли каким-то образом узнать о подделке. Допустим, от какого-нибудь человека, тем, или иным образом связанного с Кузнецовым, или Ермиловым. Да, мало ли откуда. С другой стороны, я строю догадки. Не более того. Поэтому никаких обвинений не выдвигаю. Вы просто свидетель, Александр Васильевич.
   - Спасибо, Петр Евсеевич, и на добром слове. А насчет Ермилова не беспокойтесь. Я этого иуду трогать не стану. Решим вопрос полюбовно.
   - Ваше дело, как его решать, но без криминала.
   Павлик подоспел к самому окончанию беседы и проводил гостя настороженным взглядом.
   - Чего он приперся?
   - Я его пригласил, Павлик. Поговорить насчет Ермилова.
   - А чего о нем говорить. Пусть прихлопнет. Одним идиотом меньше. Подумаешь, беда.
   - Ну, ладно. Ты говори, да не заговаривайся. Нас, в таком случае, вообще за можай загонят. Ермилов к нам за помощью по этому вопросу обращался. Получается, что мы с тобой хуже ворога. Человек к нам за спасением, а мы его сами на нож сажаем. Тоже мне, стратег.
   - Да, ладно, Евсеевич. Не горячись. Все, поди, уже уладил.
   -Уладил, но не твоими молитвами.
   Ростов двигался в направлении дома на предельно малой скорости. Переулок, по которому он ехал, был совершенно пуст. Надо было подумать. Итак, Ермилов в полном его распоряжении. С другой стороны, из-за непроходимой тупости Леонида почти все заинтересованные лица в курсе происходящего. Ну, Ермилов, ну и кретин! Планы Ростова летели ко всем чертям. Он тщательно разработал одно дельце, о котором грезил не первый год. В недрах музея, сотрудником которого были Кузнецов и Ермилов, в самом затаенном его уголке, а именно, в хранилище, давно пряталась от людских глаз некая картина, по которой Ростов сох от давней неразделенной любви. Случалось иногда с ним такое. Узнает о существовании иной картины, увидит ее репродукцию и потеряет интерес к жизни. Думает только о заветном полотне. Жаждет только его. Но чаще ничего не получается. И теряет рассудок Ростов от безраздельного желания заполучить шедевр в свои заботливые руки. Сколько таких недосягаемых идеалов живут в его воспаленном мозгу. Выжигают его изнутри, бьют стальным прутом неосуществимости по нервам. А эта картина рядом. Только протяни руку и возьми. Что стоит тому же Ермилову скопировать это чудо и подменить картины. Кто будет особенно интересоваться. У них там, в музее, теперь Леонид за главного эксперта. Другого пока нет. Возьмет на реставрацию и "отреставрирует". Конечно, риск, но за те деньги, что Ермилов ему должен просто мелкая услуга. Правда, так было бы, если Ермилов имел бы разум. Но этот трус мыслит категориями слизня, ползающего по капустным листьям. Евсеевич теперь может помешать осуществлению задуманного. Что же делать?
   Ермилов явился к Ростову к назначенному времени и покорно ждал указаний. Ростову хотелось растерзать негодяя, но вместо этого он вынужден был любезно улыбаться и шутить. Шутки получались грубыми, Леонид старался смотреть в сторону и все ниже опускал голову. Ростов не знал, как приступить к главной теме, так занимавшей его все время. Наконец, он взвесил "за" и "против" и решился.
   - Послушай, Ермилов, у меня к тебя очень важный разговор. Я бы сказал сверхсекретный. Я тебе сейчас кое-что предложу, но это останется между нами. Повторяю, только между нами. Если хоть слово из сказанного выйдет из этой квартиры и пойдет гулять на стороне, ты покойник. И никакой Евсеевич тебя не спасет. Понял, мокрица?
   Ермилов ничего не ответил, только еще ниже пригнул несчастную голову. Ему было страшно. Очень страшно.
   - Ты уже погрел себе руки не на одной афере. Так? Теперь кое-что сделаешь для меня. И повторяю, шутить не буду. Теперь уже не прощу! И не вздумай дурить. Не вздумай! Если жить хочешь. Понял, Ермилов? Понял, спрашиваю? Чего молчишь, цыпленок ощипанный?
   - Слушаю вас.
   - А ты не просто слушай, а реагируй поактивней. Сидишь, словно мертвый. Что мне толку от тебя мертвого. Если бы ты мне мертвый был нужен, давно бы умер.
   Ермилов прижался к спинке стула и покорно посмотрел в глаза Ростова.
   - Вот, это уже лучше. Ты знаешь такого художника Алексея Петровича Боголюбова? Это я так спрашиваю. Знаешь, конечно. И я его знаю. Не лично, разумеется. Но его творчество уважаю безмерно. Такого мариниста еще поискать Согласен? Есть у вас в заказнике одна картина. Давно не выставляется. Я ее пару лет назад для себя в каталоге присмотрел. С тех пор покоя лишился. Хочу я ее для своей коллекции! Знаешь, как хочу! Вот прямо так прижало! - И Ростов сжал пальцами широкой руки свое горло.
   Ермилов обреченно ждал приговора. Не убьет Ростов, значит, сядет в тюрьму за похищение картины. С другой стороны, выхода у него все равно нет. Или умереть, или сесть в тюрьму, разве это выбор?
   - Что за картина? - Бесцветно поинтересовался Леонид. Пора было переходить к делу. Вводная часть слишком затягивалась.
   - "Возвращение в порт".
   - Это та, которую Боголюбов написал в Нормандии в 1876 году?
   - Та самая. Правда, хороша?
   На картине, о которой говорил Ростов, небольшое парусное судно в жутком, словно загнивающем зелеными больными водами, море пытается зайти в порт. Беснующаяся волна шторма небрежно проталкивает суденышко между гранитным берегом и высоким волнорезом. С берега за бедствующим кораблем наблюдает испуганная публика. Там, на таком желанном и надежном, но почти недосягаемом берегу, стоят родные и близкие моряков. Они ждут, но, возможно, их сыновья и мужья погибнут в следующую минуту прямо у них на глазах. Трагизм ситуации передан настолько точно, что ощущение причастности и сопереживания становиться почти материально осязаемым чувством. Леонид несколько раз внимательно осматривал эту картину по долгу служебных обязанностей и каждый раз, закончив исследование полотна, долго смотрел на картину просто так, потому что был не в силах оторваться. Он прекрасно понимал Ростова. С другой стороны, дело весьма и весьма серьезное. Картина имеет очень высокую не только материальную, но и историческую ценность. Такой шедевр может украсить любую галерею классического искусства. Если поймут, что картина утрачена, мало никому не покажется. Возможны самые серьезные последствия. Но у Ермилова выхода не оставалось. А у Ростова совсем не оставалось сил, чтобы и дальше бороться с искушением.
  
  
   Анечка получила из редакции новое задание. Было велено быстренько состряпать очерк о культурных аспектах развития столицы. Может быть, осветить какие-нибудь выставки классического искусства, картинные галереи, музеи и далее, соответственно установкам редакции. Современное искусство просили не беспокоиться. Анечка, которая была страшно далека от всех видов искусства и страшно близка к его отрицателям, ибо никогда добровольно не погружалась в пучину эйфорического созерцания, чрезвычайно озаботилась грядущими изысканиями и сразу впала в активную фазу своего бытия. Уже во второй половине дня глаза ее приобрели то выражения осмысленного устремления к определенной цели, за которое ее так уважали работники редакций. Анечка включила телевизор, но классические культурные ценности давно покинули горизонты отечественных коммерческих и государственных каналов, смертельно обидевшись на их потребительскую кондовость. Анечка кинулась к книжным полкам ближайшего магазина, но детективы Донцовой давно вытеснили с полок альбомы передвижников. Наконец, Анечка добралась до единственно знакомого ей в округе очага культуры, дома Ермиловых. Страшно окультуренная Эленька, едва услышав вопрос подруги, сунула ей в руки первый попавшийся альбом художников отечественной классической школы и уплыла на кухню стряпать и убирать. Аня села за старый письменный стол и начала перелистывать альбом. Альбом почти сразу начал жить своей собственной жизнью, признавая ее руки постольку, поскольку, ибо все страницы перелистывались достаточно туго, но зато середина норовила сразу же распахнуть журналистке свои объятия. Она не стала сопротивляться и позволила альбому удобно лечь на загнутой кем-то странице. Перед ее глазами предстала картина одного из русских маринистов. Какого-то там Боголюбова. На картине небольшое парусное судно, находясь на самом краю гибели, пыталось зайти в порт. Море вздымалось в жутком шторме. Аня, пожалуй, впервые в жизни, надолго остановила взор на картине. На берегу, замерев в ужасе перед неминуемым, толпились люди. Анечка загрустила. В самом деле, что мы перед бренной вечностью. Вот мы есть, и вот о нас никто уже не вспоминает. От нечего делать, стала перебирать какие-то наброски, небрежно сваленные на столе Леонида. Только внимательно приглядевшись, поняла, что все они являются эскизами тех, или иных фрагментов картины, которую она только что рассматривала. Надо же, как заинтересовала картина Ермилова. Хотя, кто знает, может, он готовиться к ее реставрации. . Не отходя от пережитого, она без спроса включила компьютер Ермиловых и начала "ксерить" свои мысли на чистый лист виртуальной реальности. Печатала Анечка быстро, мыслила еще быстрее. Через полчаса очерк был готов. Сбросила по электронке редактору и почувствовала удовлетворение от хорошо выполненной работы.
  
  
   Ермилов готовился к копированию картины Боголюбова "Возвращение в порт". Весь старенький письменный стол был завален эскизами к картине. Копировать Боголюбова оказалось гораздо труднее, чем Леонид мог себе представить. Ранее, когда он использовал талант живописца по собственному почину, выбирал картины, близкие ему по стилю написания. Такие и рисовались легко, и степень сходства была весьма высокой. Работать под Боголюбова не получалось. Во всяком случае, сам по себе Леонид никогда бы не стал копировать эту картину. Иногда даже мелькала мысль, уж не высшие ли силы так мешают ему идти к преступной цели. Картина словно сопротивлялась своему похищению. Цвет не шел, краски кричали, линии расползались, словно змеи, тени ложились вопреки логике и желанию. Леонид начинал работу и бросал, не в силах справиться с легко определяемой с первого же взгляда фальшью нарисованного. Снова брался за краски и снова бросал. Море не штормило, корабль получался ленивым маленьким суденышком, возвращающимся после небольшого круиза. Толпа на причале скучала от безделья. Суть картины ускользала бестелесной тенью. Такого Боголюбова в заказнике отринет первый же работник музея. Поднимется буча, и виновного определят мгновенно. Кто брал полотно для работы с ним? Ермилов? А подать сюда Ермилова! Ну, и далее со всеми остановками. Где будут такие остановки понятно каждому. Было это понятно и Леониду. Измучившись совершенно, Ермилов отправился к Ростову за индульгенцией. Ростов принял его холодно.
   - Александр Васильевич, ну не получается у меня ее нарисовать. Не получается! Я же не сканер. Просто перенести краски и линии на полотно не могу. Нужен настрой. Сродство видения мира с художником нужно. А у меня нет сродства с творчеством Боголюбова. Совершенно.
   - А сродство со своим кошельком вы имеете?
   - При чем здесь кошелек?
   - Притом, что когда вы копировали Левицкого, у вас все получалось. Превосходно получалось. Так получалось, что даже я ничего не заметил. Я уж я то не дилетант. Однако, поверил. Даже стыдно, честное слово. И вот вы беретесь за нужное мне полотно, и перестает получаться. Правда, работаете на этот раз совершенно бесплатно. Для вас бесплатно. Для меня же ваши художества обошлись очень даже дорого. Так что, или вы рисуете Боголюбова, или я за себя не отвечаю. Решайте сами.
   - Хорошо, я попробую еще раз.
   - Попробуйте, голубчик. Обязательно попробуйте. И так попробуйте, чтобы все у вас получилось!
   Ермилов вернулся домой и от нервного перенапряжения сорвался на унылой Эленьке. Эленька в долгу не осталась. Разразился грандиозный скандал. Ермилов хлопнул дверью и отправился в мастерскую к приятелю. Но был еще не вечер. Приятель работал и Ермилов вынужден был его покинуть. Можно придти на ночь, но до ночи где-то нужно перекантоваться. Обзвонился Ветрову и напросился в гости.
   - Приходи. - Вроде как, и обрадовался Федор.
   Через полчаса они сидели на кухне съемной квартиры Ветрова. Федор суетливо собрал на стол скромный ужин и добавил щедрой рукой добротную выпивку. Начав с виски, коллеги углубились в изучение французского коньяка и залили все это обычной российской водкой. Одним словом, к ночи не то, что поехать к другу в мастерскую, а даже просто стоять на ногах Леонид уже не мог. На следующее утро оба отправились в музей. Ермилов притулился на старом колченогом стуле и сверлил взглядом дырку на пустом рабочем столе. Идти в хранилище и брать для работы картину Боголюбова не хотелось. Хотелось наплевать на Ростова с его идиотской затеей и снова напиться до чертиков. Но одному пить не резон, а Ветров до пяти вечера будет занят. Так что приходилось терпеть себя трезвого и несчастного.
   В полдень в мастерскую забежала Лидия Яковлева. Мимолетно взглянула на бледного и помятого Леонида. Усмехнулась и пошутила насчет здоровья реставратора. Мол, совсем ты себя, Леонид, не бережешь. "Уработался" почти до потери сознания. Если бы она знала, насколько близка к истине. Но она ничего не знала, никому не продавала фальшивых картин, никогда не имела дела с большими деньгами и не обманывала владельца ЧОПа. Она просто жила. Плохо ли, хорошо ли, но без затей во всех отношениях. То есть, без риска и отвратительного липкого страха за свою жизнь. И сегодня Лидия казалась Ермилову самым счастливым человеком не свете. Самым свободным. Самым удачливым. Правда, она об этом не догадывалась. Считала себя неудачницей, а свою жизнь числила скучной и бесцветной. Ей бы красок жизни, в которых сейчас погряз по самые уши Ермилов, посмотрел бы он, как она б запела. А так, ей скучно и она грустит. Какая прелесть. Ермилову от всей души захотелось немного поскучать, погрустить, повалять дурака и спокойно отправиться после работы домой, чтобы свалиться там побыстрее "на боковую", ни о чем не думая. Но не думать ни о чем, позволить себе не мог. Не мог скучать, грустить и веселиться. Он боялся. И он должен был нарисовать картину. Чего бы это ему не стоило.
  
  
   Елена Никаноровна снова была на даче. Тетушка ковырялась на грядках, а Елена упорно бдила подпол. Последнее время ей стало казаться, что за ней кто-то следит. Нет, конечно, постоянно по пятам за ней не ходят, но время от времени провожают с работы домой, из магазина в аптеку и далее по той же логике. Елена долго убеждала себя, что ей только кажется. Но не убедила.
   - Я схожу с ума. - Эта мысль приходила в голову все чаще и чаще.
   Ну, кто может за ней следить. И, самое главное, зачем. Но проходило время, и ей снова начинало казаться. И сформулировать свои опасения она не могла, и логика перед такими событиями пасовала, а ощущение, что за ней следят, не проходило. Вот и теперь, сидя на крыльце тетушкиного дома, Елена пристальным взглядом окидывала близлежащий лес. Ей казалось, что там кто-то притаился. Может, пора статуэтку возвращать в музей, от греха подальше? А то, не дай бог, выкрадут из подпола. Что тогда она будет делать? Или, что еще хуже, убьют любимую тетушку. Вот тогда уж точно ничего нельзя будет сделать. Но теперь и возвращать статуэтку ей было боязно. А если за хранилищем тоже следят? Поймают на месте преступления в момент возвращения раритета и закроют в тюрьме. Ну, и влипла ты, подруга. И так плохо, и так нехорошо. Решила статуэтку перепрятать. Нужно забрать ее домой. Но как она повезет ее из пригорода? Сначала нужно пройти лесочком, потом тащиться в электричке, затем в городском транспорте. Да и в квартире у нее не двери, а их имитация. Живут бедненько, особой надобности в злых замках никогда не испытывали. Словом, входи каждый, кому очень нужно. Елена совсем пригорюнилась и раскисла. Что же, в конце концов, ей делать? Статуэтку все-таки взяла и через лес ее понесла. И даже не удивилась, когда в голове вдруг зазвенело, и ноги сами собой стали подкашиваться. Уже упав среди жиденькой лесной травки, подумала перед тем, как потерять сознание, что все-таки была права, за ней, действительно, следили.
   Очнувшись, почувствовала, что голова превратилось в огромный стеклянный шар. Вряд ли она куда-нибудь поместиться, тем более, на ее собственной шее. Встать удалось с трудом и не с первой попытки. Но когда встала, плотно прислонилась к ближайшей березе и долго пыталась унять внезапную тошноту.
   - Так. Сотрясение мозга уже при мне. А чего со мной нет?
   Вялыми трясущимися руками стала шарить в объемистой сумке. В потайном кармашке, застегнутом на молнию, должна была лежать статуэтка. Но ее там не было. Елена едва помнила, как доехала до дома, как хлопотала вокруг бледной дочери испуганная мать, как выпытывали что-то врачи скорой. Она все это помнила, но с большим трудом. Уже позже, когда в палате появился представитель милиции и устроил ей форменный допрос по поводу нападения на нее в лесу по дороге с дачи родственницы в Москву, Елена осознала окончательно, что, будучи между беспамятством и явью, выболтала много лишнего и теперь придется изворачиваться.
  
  
   - Радуйся, Павлик.
   - И чему же мне, Евсеевич, радоваться? Уж никак зарплату повышают.
   - С чего это тебе зарплату повышать? Или ты много чего узнал? Как топтались на одном месте, так и топчемся.
   - Тогда, чему радоваться? Ты, Евсеевич, давай поподробнее. Разверни, так сказать, мысль во всю ширь. Пусть она мне застит горизонт. Может, тогда прозрею.
   - Тебе, Павлик, ничто не поможет. Как говориться, рожденный ползать, ну и так далее.
   - Куда уж далее. Ты и так, Евсеевич, меня страшно обидел.
   - Да, ну? Неужто, обиделся? То-то я смотрю, ты все на чайник глядишь. Видимо у тебя обида всегда позыв к чаепитию вызывает. Я это давно заметил. Чай пьешь ты постоянно, значит постоянно ходишь обиженным? Так?
   - Знаешь, Евсеевич, я ведь не только чай люблю. Употребляю и чего покрепче. Это когда я хочу кого-нибудь простить.
   - Не напрашивайся. Сегодня у нас сухой закон.
   - Я и не сомневался. Всегда говорил, жестокий ты, Евсеевич, жестокий, поэтому и закон у тебя сухой. А ведь закон должен быть гуманным, особенно к таким, как я. Нет бы, накормить младшего товарища, напоить его не чаем. Так нет! Томишь неопределенностью.
   - Все, балабол? Или истечение речи еще не окончено?
   - Я весь - внимание.
   - Ну вот что, внимание, стало мне известно из надежных источников, точнее, от наших коллег, что некая Елена Никаноровна Елецкая, знаешь такую, попала в больницу с очень сильным сотрясением мозга. А попала она туда потому, что на нее, сердешную, напали в леске, через который она шла, возвращаясь с дачи тетушки. Вот как.
   - И что? Мне навестить ее в больнице от имени сотрудников музея? Ведь я теперь, считай, там почти что работаю?
   - Навестить, навестить. Конечно, Павлик, навестить. И раз ты у нас работаешь в музее, тебе сразу должно придти в голову что? Что, Павлик, наконец-то, должно придти в твою бестолковую голову?
   - Все, Евсеевич, гони чай. Две чашки. Ты меня оскорбляешь уже второй раз.
   - Закончишь дела, заварю для тебя целое ведро.
   - Так, значит, дальше будет еще хуже? Ты что, бить меня собрался?
   - Да, перестанешь ты, наконец, ерничать? Какие мысли насчет Елены?
   - Она не в моем вкусе. Я о ней вообще не думаю.
   - Так! Я не шучу.
   - Понял. Ну, какие мысли... Надо навестить.
   - Елецкая, по большому счету, никому не нужна. - Сдался на милость победителя Евсеевич. - Баба она не богатая. Ничего, кроме обильных знаний о скифах, за душой не имеет. Из-за знаний о скифах по голове не бьют, наоборот, такую голову берегут. Значит, к чисто профессиональной деятельности Елены это нападение отношения не имеет. Так? - Евсеевич строго взглянул на Павлика. Павлик поежился и сразу же согласился. - Следовательно, тут еще что-то. Что? - И Евсеевич снова воззрился на младшего коллегу. Тот переступил с ноги на ногу и исподлобья взглянул на начальника.
   - Ну, что там может быть? - Философски начал Павлик. - Вряд ли Елена получила в лоб от любовника. Если у таких любовники и имеются, то держат себя на редкость спокойно. Одним словом, от ревности не сгорают. Идем дальше. Тайный бизнес? Возможно. Может, она в душе Остап Бендер. А, возможно, вообще, Корейко, то есть, подпольный миллионер.
   - Эко тебя понесло. Если уж говорить о Бендере, то это, скорее, ты, а не Елена.
   - Сам спрашивал. - Опять обиделся Павлик. - Чего ты меня постоянно провоцируешь!
   - Конечно, ее могли просто ограбить. Это вполне возможно, но учитывая обстоятельства, возможен и другой расклад. - Снова впрягся в повозку Евсеевич.
   - Ты имеешь в виду статуэтку? - Обреченно осведомился Павлик.
   - Ее, родимую.
   - Так не мы же ее ищем. Зачем нам лишняя головная боль! - Громко возразил Павлик.
   - Ну, это уже мне решать, что у нас лишнее, а что по делу.
  
  
   В больницу Павлик попал только на следующий день. Елена Никаноровна побледнела еще больше, едва завидев его в дверях палаты.
   - Точно, это она стырила статуэтку. - Горестно подумал Павлик, увидев такую эмоциональную реакцию на свою персону. - Иначе чего ей бледнеть при моем появлении. Я, наверняка, тоже не в ее вкусе.
   Елена сухо поздоровалась и демонстративно воззрилась на серую больничную стенку. Павлик, на всякий случай, тоже посмотрел на стенку и начал разговор.
   - Елена Никаноровна, как вы думаете, кто мог на вас напасть?
   - А вам то что? - Огрызнулась Елена.
   - Из сострадания и по долгу службы хочу помочь вам найти насильников.
   - Я вас просила?
   - Фу, как грубо, Елена Никаноровна. Вы же интеллигентный человек. Зачем же дерзить. Много у вас украли, Елена Никаноровна?
   - Не ваше дело.
   - А я все знаю. Просто так спросил. Украли у вас, Елена Никаноровна много. Очень много. Можно сказать, сверх всякой меры.
   - Господи, ну что за чушь вы несете!
   - Правда? - Спросил Павлик, нагло глядя Елене Никаноровне прямо в глаза -- Правда, чушь? - Повторил он почти уже весело. - Скифская статуэтка, какого, кстати, века до нашей эры, это чушь? А, Елена Никаноровна?
   Дальше выносить эту пытку Елена уже не могла. Она уткнулась лицом в подушку и горько зарыдала.
   Евсеевич Елену не торопил. Дал погрустить, поплакать. Поговорил о посторонних вещах, чтобы отвлечь. Но сколько ни тяни, а переходить к главному придется.
   - Так статуэтку все-таки взяли вы, Елена Никаноровна? И у вас ее украли? В том самом лесочке по пути с дачи вашей родственницы.
   - Если вы все знаете, зачем спрашиваете!
   - Мы не знаем, а просто строим догадки и хотим узнать у вас, правы мы, или нет. Подтвердить, как и опровергнуть, наши теории можете только вы.
   У Елены больше не было сил носить в себе тяжкое бремя тайны. Нужно было с кем-то поделиться. Евсеевич походил для этой роли идеально. Возможно, Павлику она много бы не рассказала, но Евсеевич совсем другое дело. Он пришел в больницу по звонку Павлика и терпеливо высиживал свою сыщицкую истину у постели Елены Никаноровны.
   - Я просто не смогла терпеть, что мы врозь. Я и три грифона. Ну, та статуэтка. Она мне снилась. Почти каждую ночь. Вы думаете, я взяла ее насовсем? Вовсе нет. Хотела немного полюбоваться и вернуть обратно.
   - Вы же не ребенок, Елена Никаноровна. Зачем же поступать так глупо. Вы совершили преступление, и оно вас погубит.
   - Знаю! - Заплакала навзрыд Елена. - Все прекрасно понимаю. - Кое-как простонала она сквозь слезы. - Понимаю, но ничего не могу с собой сделать. Господи, ну помогите же мне!
   - Кто, по-вашему, мог за вами следить? Хорошенько подумайте, кто из ваших музейных коллег мог догадаться, что статуэтка, возможно, находиться у вас.
   - Ну, как я могу на кого-то грешить. Знать наверняка такие вещи просто невозможно.
   - Не надо грешить, к слову сказать, дорогая Елена Никаноровна. Не надо! Я прошу у вас высказать предположения.
   - Не знаю, право дело. Когда я в последний раз заходила в хранилище, утешить Ветрова...
   - Извините, а почему вы утешали Ветрова?
   - Господи, ну что же здесь непонятно? Я украла статуэтку, а он из-за меня пострадал.
   - И он это заметил?
   - Что заметил?
   - Что вы пытались его утешать?
   - По-моему, нет. Ему до моих утешений, как до лампочки.
   - Вы так считаете?
   - А чего здесь считать. И так все ясно.
   - Ладно, и на том спасибо. Елена Никаноровна.
   Евсеевич вернулся в свой рабочий кабинет в состоянии крайней задумчивости. Павлик бодренько маршировал от окна к столу и обратно с чайными чашками и заварочным чайником, а Евсеевич все молчал и молчал.
  
  
  
   Ветров стер пот с липкого холодного лба и забарабанил пальцами по столу. Значит, с Еленой все получилось "на отлично". Это, конечно, здорово, только кому теперь сбыть скифскую статуэтку? А сбывать ее нужно поскорее, иначе может случиться что угодно. Итак, события несутся вразнос со скоростью "Сабсана". Ветров уже перестал считать небольшие станции относительного затишья. Замечал только большие полустанки завершения очередного происшествия. Вот, убили Кузнецова. Раз. Вот, он лишился заработков по экспертизе картин. Два. Вот, он заметил пропажу статуэтки. Три. Вот, его таскают к следователям по поводу исчезновения статуэтки. Четыре. Вот, нашли левый товар в музейной лавке. Пять. Вот Мария Юрьевна чудом его отмазывает от неприятностей. Шесть. Вот... И вот, однажды вечером, сидя без денег и женщины в старой съемной квартире, Федор отчетливо вспомнил, что как раз накануне исчезновения статуэтки к нему в хранилище приходила Елена Никаноровна. Приходила в очередной раз, потому что после того, как ею лично при раскопках была обнаружена скифская статуэтка, изображающая трех львиных грифонов, стала Елена завсегдатаем хранилища. Являлась не менее двух раз в месяц, чтобы полюбоваться на свое чудо. И тут Ветрова осенило. Теперь у него не было никаких сомнений, что именно она, Елена Никаноровна Елецкая, кандидат исторических наук, специалист по скифским захоронениям и украла статуэтку. Не выдержала тонкая душа историка. Дала слабину. Ну и Елена, ну и чья-то там дочь. А все бегают, ищут незнамо где и незнамо кого. Чего искать-то. Достаточно пары извилин, чтобы все стало ясней ясного. Двух извилин Ветрова хватило на то, чтобы продумать и остальное. Итак, статуэтка, скорее всего, у Елены. Она ее где-то прячет. Не в банковскую же ячейку положила. А хотя бы и в банковскую. Нужно просто за ней проследить. И все станет, так сказать, ясней ясного. Конечно, сам Ветров следить за Еленой не собирался. А вот нанять для этого дела смышленых людишек вполне мог. У него было достаточно знакомых среди не слишком щепетильных людей. Людей нашел быстро, а те, в свою очередь, так же быстро выяснили, что наивная и доверчивая Елена совсем не маскируется. Живет предельно просто. Ничего особенного не делает, кроме того, что каждые выходные выезжает загород к тетушке. Ветров опять помозговал и решил, что именно на даче Елена и прячет статуэтку. Дачу можно обыскать. А можно поступить еще проще. Изначально запугать Елену слежкой, а когда та, что называется, морально дозреет, демонстративно показать, дача, как место хранения раритета, безнадежно засвечена. Тогда есть надежда, Елена возьмет ценность с собой. Естественно, для того, чтобы ее перепрятать. Если ничего не получиться, вернуться к первоначальному плану. Просто обыщут дачу. Но все получилось. Непосредственная и неискушенная в тонкостях преступного мира Елена рассталась с дорогому ее сердцу предметом среди березок и осин средней полосы. Вещицу Ветров получил в целости и сохранности, но теперь не знал, что с ней делать. Кому, так сказать, предложить. Раньше на все серьезные случаи жизни у него был Кузнецов. Теперь Кузнецова не было. А серьезный случай произошел. По привычке решать насущные проблемы в реставрационной мастерской музея, Ветров склонился к тому, чтобы обратиться со своей новой докукой к Ермилову. Даст бог, тот займет в жизни Ветрова место так некстати ушедшего Кузнецова.
   Ермилов посмотрел на вошедшего к нему в мастерскую Ветрова безо всякого интереса. Сегодня вечером он был намерен вернуться домой. Только что помирился с Эленькой. Неплохо бы выпроводить докучливого Ветрова из мастерской и подумать над картиной. У него, по-прежнему, ничего не получалось. Картина не шла. Но Ветров, похоже, уходить не собирался. Напротив, он плотно угнездился в кресле с завалившейся на бок спинкой и даже рискнул на эту спинку облокотиться, чем привел последнюю в состояние крайнего негодования. Спинка тоненько скрипнула и накренилась еще ниже, отчего Ветров чуть не свалился на пол.
   - Ермилов, ты когда нормальную мебель в мастерскую приобретешь? Сделай, наконец, заказ завхозу. А то, ей богу, кто-нибудь так навернется на этом кресле!
   - Ты с кем сейчас разговариваешь?
   - С тобой, между прочим.
   - Я тебя звал?
   - А что, просто так придти нельзя?
   - Сейчас нельзя. А работаю.
   - То-то оно смотрю, ты на стенку таращишься. Теперь понятно, работа у тебя такая.
   - На ссору нарываешься?
   - Ну, ты чего, Лень? Я же по-хорошему пришел. Поговорить надо.
   - Говори быстрее и уходи.
   - Вон оно как. А раньше привечал.
   - Я и сейчас привечаю. Объяснил же, дела.
   - Так и у меня дела. Я по очень важному вопросу. Конфиденциальному.
   - Чего?!
   - Конфиденциально. Только ты и я. И чтобы больше никто не знал.
   - Ветров, белены что ли объелся?
   - Никакой белены. Все на полном серьезе. Леонид, ты тайны хранить умеешь?
   - Тайны? Это которые, мадридского двора?
   - Да, пошел ты... Какого двора! Сказал же, серьезно. Не до шуток мне.
   - Ну, говори уже.
   - Ермилов, у меня сейчас в кармане лежит скифская статуэтка. Ее похитила из хранилища Елена Елецкая. А я, соответственно, умыкнул ее у Елены. Мне бы продать раритет. Поможешь? А? Деньги пополам.
   В мастерской воцарилась мертвая тишина. Ермилов пытался осмыслить услышанное, Ветров размышлял над тем, сдаст его Леонид ментам, или нет. Мужчины скрестили шпаги взглядов и оценивающе начали изучать друг друга.
   - Сдаст! - Испуганно подумал Ермилов.
   - Черт, что же делать? Похоже, он говорит правду. Куда же девать эту статуэтку? Ну, как же некстати. Только-только выкарабкиваюсь из одной ямы, а этот уже капает следующую. - Напряженно размышлял Ермилов. - Предложить ее Ростову? Но это не его профиль. Его волнуют только картины. Да и отобрать может ценность в счет погашения долга за Левицкого. Ба, да это же идея! Боголюбова мне все равно не нарисовать, а сунуть Ростову статуэтку вместо полотна вполне можно. Статуэтка вещь очень дорогая. Покроет мой долг полностью. И ничего не нужно рисовать. Не нужно красть картину и подставлять себя под секиру правосудия. Здорово! Это выход. А Ветров переживет! В крайнем случае, пригрожу, будешь, мол, вымогать деньги за статуэтку, сдам ментам.
   - Что же - озвучил Леонид свое решение. - Давай свою статуэтку, предложу одному человеку. Заранее обещать ничего не могу, но постараюсь.
   - А зачем тебе сразу же забирать статуэтку. Давай вместе встретимся с тем человеком, поговорим, поторгуемся и, если все устроит, продадим.
   - То есть, ты еще и условия выставлять будешь? Тогда катись со своей статуэткой куда подальше. Мне и без тебя хлопот хватает.
   - Что-то здесь не так! У тебя, Леонид, денег сейчас нет. Это я точно знаю. Но ты почему-то от статуэтки так легко отказываешься!
   - Ничего странного. Извини, но статуэтка ворованная и засвечивать этого человека мне не резон. Как ты себе понимаешь, я вдруг ему заявляю, приду, мол, к вам с вором. Он хочет на вас посмотреть, да с вами поторговаться.
   - Я не вор! Я работник музея. Интеллигентный человек. И в искусстве не чужой.
   - Ты вор, Ветров. Ты своровал статуэтку.
   - Статуэтку украла Елена.
   - А тебе она ее потом подарила? Даже в этом случае ты сразу же должен был сдать ее в милицию. Ты сдал? Нет? Тогда о чем мы тут говорим?
   - Ладно. Но смотри, если статуэтка исчезнет, а денег я не получу, мало тебе не покажется!
   - Уже дрожу от страха. - Спокойно парировал Ермилов.
  
  
  
   Ростов открыл дверь и отступил на два шага назад.
   - Чего с пустыми руками? - Угрожающе спросил он у Ермилова. - Где картина?
   - Подлинник в музее. Копия не получилась.
   Ростов рывком захлопнул дверь.
   - Проходи в комнату. Зачем пришел, если ничего у тебя нет?
   - Кто сказал, что ничего нет?
   - Только что ты сам. Да и, извини, картину в карман не спрячешь. Сам вижу, что пустой.
   - А вот и нет. У меня для вас одна вещица. Очень ценная, между прочим.
   - Что за вещица? - Равнодушно спросил Ростов.
   - Скифская статуэтка.
   - Что! Уж, не та ли статуэтка, что похитили из музея?
   - Та самая.
   - Ты с ума, Ермилов, съехал? Ты чего ко мне несешь? Ты меня за можай загнать хочешь! Ворованная вещь у меня в доме!!!
   - Извините, Александр Васильевич, но картина, которую вы так жаждете, тоже была бы ворованная!
   - Ты должен оставить в музее копию. Картина лежит в хранилище. Пока догадаются, лет десять пройти может. С нами ничего уже и не свяжут. А тут такое! Весь свет знает, что эта статуэтка похищена. Чего я с ней делать буду? Я такой мусор не собираю. А кому-то ее предлагать, подставлять голову под гильотину! На кой черт мне это нужно! Так это ты ее прикарманил?! Ну, Ермилов, ничего путного из тебя не выйдет. Топорно работаешь. Топорно.
   - Ничего я не прикарманил. Мне ее Ветров отдал. Он статуэтку стыбрил у Елены Елецкой. Она работает в нашем музее. Она и украла!
   - И что, мне теперь спасибо Ветрову сказать? Додумались. Целый криминал развели. Тырят друг у друга и ко мне тащат. Уноси ее с глаз подальше, и чтобы больше я о ней ничего не слышал. Иди, рисуй картину, наконец. Сколько можно ждать.
   - А, может, все-таки я статуэткой долг отдам? С картиной у меня ничего не получается.
   - Что! Вот для чего ты эту дрянь сюда притащил! Нет, друг мой. Так не пойдет. Мне картина нужна. Картина!!! А не скифская пакость! Рисуй, сказал, а то голову оторву, нелюдь!
   Ермилов вышел от Ростова с чувством полного отчаяния. Статуэтка его не интересовала. Но вот картина! Картина не получалось и что-то подсказывало ему, что и не получиться.
   На следующий день он отдал статуэтку Ветрову.
   - Забери. Никто покупать ее не хочет.
   - Что?!
   - Не нужна она никому. Во всяком случае, я продать ее не смогу. Продавай сам.
   Ветров почувствовал, как земля уплывает из-под ног. Сам он никогда не продаст. Просто потому, что нет у него выхода на соответствующих людей. Да и трусоват Ветров. Мог бы предложить тем, для кого делал экспертизы картин. Но где гарантии, что они его не заложат. У него с ними шапочное знакомство. Он для них никто. Встретились, разбежались. А вещь заметная и к тому же ворованная. Что же делать? Разве, пусть полежит пока. Только вот денег совсем нет. Да и держать дома такое опасно. Ветров горестно вздохнул и поплелся в хранилище. Потом, подчиняясь какому-то неведомому ему инстинкту, вынул из кармана статуэтку и положил ее в ту самую коробочку, в которой она всегда лежала до похищения.
  
  
  
   Елена Никаноровна выписалась из больницы и позвонила Евсеевичу.
   - Мне теперь куда, к вам, или можно выходить на работу?
   - Мы похищенной статуэткой не занимаемся. Но вами уже заинтересовались наши коллеги. Работать с вами будут они, Елена Никаноровна.
   Елена Никаноровна горестно вздохнула и положила телефонную трубку. Едва трубка коснулась клавиши, раздался телефонный звонок. Звонила старая подруга Елены и ее коллега.
   - Ленка, ты представляешь! У нас здесь такое! Скифская статуэтка нашлась!
   - Как нашлась?! - Чуть не села мимо стула Елена Никаноровна.
   - А так. Матвеевна пошла проверить кое-что в хранилище, ну и открыла коробочку от статуэтки. Чтобы погоревать о ней. Вот, мол, была здесь. Лежала в этой самой коробочке. Где-то, мол, она теперь. Открыла и, представляешь, чуть инсульт не заработала. Она вообще сначала подумала, что у нее галлюцинации. Ленка, прикинь, в коробочке лежит та самая статуэтка. Цела и невредима. Музей на ушах стоит. Вот, дела! А!
   Елена слушала гулко бьющееся сердце и молчала. Говорить она не могла. Да, лучше ей сейчас и не говорить вовсе. А то выдаст себя с головой. У нее слезы уже стоят в глазах. Еще немного и зарыдает в истерике. Потом она сидела на кухне возле чашки с остывшим чаем и думала, думала, думала. Совершенно ни о чем. Чуть позже сняла трубку и набрала номер Евсеевича.
   - Петр Евсеевич, вы знаете, что статуэтка нашлась? Я хотела вам сказать, я ничего из музея не крала. Вы сами теперь видите. И в лесу у меня ничего не взяли. Просто напали и все. Так и скажите своим коллегам. А я с ними разговаривать не буду!
   Евсеевич вошел в хранилище и направился к Ветрову.
   - Здравствуйте, Федор Макеевич.
   - Здравствуйте, - спокойно посмотрел на Евсеевича Ветров. На его душе сейчас была тишь, да гладь. Ничего предъявить ему не возможно. Статуэтка лежит на своем месте, Федор сидит на своем. И никуда уходить отсюда не собирается. Ему здесь нравиться.
   - Поговорить с вами хочу. - Доброжелательно проворковал Евсеевич. - Вы правильно, Федя, поступили. Очень правильно. Рад за вас. Да, если честно, не только за вас. А и еще за одного, в принципе, неплохого человека.
   - Что-то я вас, дорогой товарищ, плохо понимаю. Что вы имеете в виду?
   - Все вы, Федор, прекрасно понимаете. Но это мелочи. Главное, что вы избавили очень многих людей от лишней головной боли, а себя еще и от казенного дома.
   - Я вас не понимаю! - Упорно гнул свою линию Ветров.
   - Мне все равно. - Сказал Евсеевич, вставая со стула и направляясь к двери.
   - Господи, - изумленно вздохнул Ветров, - неужели, пронесло? Неужели, они все знали? Значит, я по самому краю прошел. По самой кромке. Еще немного и сидел бы сейчас на нарах. Как же мне повезло. - И он склонился над инвентаризационными листами, чувствуя себя на вершине блаженства.
   Ермилов ваял чужой шедевр. Шедевр не ваялся, потому что был чужим. Его осенял чужой талант и чужое видение мира. Ермилов видел мир совершенно иначе. Но разве можно все это объяснить Ростову. Как вообще можно объяснить человеку, который никогда ничего не рисовал, отсутствие вдохновения. Это же такая неосязаемая вещь. Разве можно вдохновение описать? Или просто пересказать словами? Ермилов бы не смог. А вы можете? Или оно вас никогда не посещало? Эленька ваяла на кухне блины. Судя по запаху, у нее все получалось, а у Ермилова нет. Но тут Эленька ему не помощница. Он вообще ее ни во что не посвящал. Не женское это дело, рисковать своей головой. От безысходности решил передохнуть. В принципе, какая разница, водит он кистью по полотну, или нет. Результат, в любом случае, получается никудышный. Присел на край старого письменного стола и схватил первую попавшуюся под руки газетенку. Газетенка называлась броско "Экологический вестник". Уж не там ли работает Анечка Голуб? Старая подруга Эленьки. "Экологический вестник" выглядел весьма внушительно. И не только выглядел, но и писал о самых серьезных вещах. "Планета в опасности" резюмировало издание. Не больше и не меньше. Вся планета в опасности, потому что одной московской газетенке нужно повысить свой тираж. Ермилов усмехнулся и углубился в изучение статей. Пролистал глазами одну, потом другую, третью и, наконец, намертво прилип к четвертой. Под статьей подпись "Анна Голуб". Называется статья "Московские музеи и классическое искусство". Ерунда какая-то. И пятью строчками ниже о картине Боголюбова "Возвращение в порт". " Я сижу в квартире известного реставратора Леонида Ермилова. Я давно вхожа в эту семью. - Пишет милая Анечка. - Передо мной многочисленные эскизы к картине Боголюбова "Возвращение в порт". Леонид Ермилов тщательно готовиться к реставрации этой картины. Историческая ценность картины велика и малейшая оплошность в его работе может грозить частичной утратой шедевра. Нельзя недооценивать ответственность реставратора перед обществом. Огромный пласт работы этих специалистов скрыт от глаз посетителей московских музеев. Но именно в этом и кроется признак таланта реставратора. Сколько бы труда не вложил мастер в реставрацию, его вмешательство должно быть незримо для нас с вами."
   - Стерва! - Подумал Ермилов. - Ну, кто просил эту бяку писать о том, что ее вообще не касается? Какое "Возвращение в порт"? Какие эскизы к картине? Боже, сейчас пойду и убью Эльку. Ну, как можно пускать чужого человека в святую святых, в комнату, где он работает!
   - Эля! - Кричит Ермилов в направлении кухни. - Эля, сейчас же иди сюда!
   Эленька идет. Войдя, вопросительно смотрит на Леонида.
   - Эля, что у нас на ужин? - Только и получается спросить у Ермилова.
  
  
  
   - Так, Со статуэткой разобрались. - Мягко подытожил Евсеевич. - Теперь пора браться за убийство.
   - Да уж пора бы! - Саркастически заметил Павлик.
   - Это я в твой адрес. Ты же занимаешься убийством Кузнецова. Надеюсь, все сейчас прояснишь. Выдвинешь версии.
   - Я бы их выдвинул, только ведь нет их. Совсем.
   - Как прикажешь понимать, Павлик?
   - Буквально, Евсеевич. Ничего не проясняется. Я впотьмах. Свет не брезжит, заря не занимается. Все. Это точка невозврата.
   - Точка невозврата откуда?
   - Оттуда. Убийство превратилось в висяк. Так что готовься, Евсеевич. Скоро тебя вызовут на ковер.
   - А тебя?
   - А я все время у тебя на виду. Вот ты меня и обхаживаешь погнанной метлой. Чуть что не так, сразу Павлик виноват. Ну, нет у меня версий. Вернее, мне кажется, что все под подозрением. И Ермилов, и Ветров, и Яковлева. Все, понимаешь. А реальных зацепок найти не могу. Вообще никаких. Они все так отметились, что им впору коллективно убивать Кузнецова. С одним он ваял поделки для музейной лавки и наверняка платил слишком мало. С Ермиловым выкидывал одни коленца. За что ни возьмись, у них с Леонидом кругом аферы. Яковлева рыскала в поисках раритетов. Кто знает, что она там находила, и как они потом решали эти вопросы. Словом, куда ни кинь, везде клин. Но ничего определенного. Только догадки и предположения. Наш пострел везде поспел, и его бурная деятельность оказалась несовместимой с жизнью. И это только то, что мы знаем. А мы, наверняка, знаем не все.
   - Вот именно, что не все. Чего-то мы не знаем. И это что-то, скорее всего, является главным ключиком к разгадке.
   - И где его взять, этот ключик? Мне он, во всяком случае, не попадался.
   - Да. - Горестно протянул Евсеевич. - Ключик где-то лежит. Знать бы только где.
   Дома Евсеевича ждал вкусный ужин и желанный гость. К нему нежданно завалился Мишка Курыгин. Старый друг и коллега. Удачливый частный детектив.
   - Чего хмурый, Евсеевич?
   - А чему радоваться? С убийством в музее, помнишь, ты мне помогал одним старым коллекционером, полный провал. Как он, кстати, поживает? Коллекционер этот.
   - Да кто его знает. Поработали по твоему вопросу и разошлись, как в море корабли. А ты, почему о нем спрашиваешь?
   - Просто, к слову пришлось. Никак не можем с мертвой точки сдвинуться. Топчемся на одном месте и все. Нужна помощь. А у кого и что спросить, толком не знаю.
   - Ладно. Давай я тебя снова с тем коллекционером сведу. Он мужик ушлый. Кроме того, ему все равно делать нечего. Я с ним иногда советуюсь в сходных ситуациях. Он много чего знает. Сидит на пенсии. Времени полная тележка. Раньше работал, как вол. Теперь уже здоровье не то. Да и денег у него куры не клюют. Куда уж больше. Сидит, сохраняет. Всегда рад с кем-нибудь перекинуться парой слов. Свести?
   - А чего же не свести, коль человек толковый. Сведи. Все равно прока от нас с Павликом никакого.
   Друзья долго сидели за уютным столом и вели неспешную беседу обо всем сразу и, вроде как, ни о чем конкретно. Мишка свое обещание выполнил, свел Евсеевича со старым коллекционером. Тот поведал ему кое-что весьма интересное. Рассказал, что на днях привлекла его одна статейка в газете "Экологический вестник". Вроде, статья, как статья. Вот только почему-то до сих пор не может о ней забыть старый коллекционер.
   - Вы ведь упоминали некоего Ростова, когда мы с вами встречались по поводу подделок Ермилова? Так? - Спросил коллекционер Евсеевича.
   - Ростова я знаю. Вполне мог о нем что-то говорить. А в чем дело?
   - Я Ростова тоже знаю. И довольно хорошо. Он известный человек в кругу коллекционеров. Серьезный коллекционер, хочу вам сказать.
   - Да, это мы знаем. Говорят, он помешан на своих картинах?
   - Вот на этом я и хотел акцентировать ваше внимание. Именно, помешан. Определенно. Я и сам коллекционер. Тоже своего рода фанатик, но мне до него очень далеко. Ростов одержим картинами. Но не всеми. Так вот, в "Экологическом вестнике" говориться о том, что журналистка Анна Голуб, вхожая в семью Леонида Ермилова, да, того самого, обнаружила у него на столе эскизы к картине Боголюбова "Возвращение в порт".
   - И что из этого? Леонид реставратор.
   - Безусловно. Я никого ни в чем не обвиняю. Такие эскизы у него имеют право быть. Здесь просто некое совпадение. Я с Ростовым время от времени вел беседы по душам. Разговаривали в основном о картинах. Так вот, Ростов как-то признался мне, что буквально болен картиной Боголюбова "Возвращение в порт". Понимаете. Возможно, это простое совпадение, что Ермилов реставрирует "Возвращение в порт". Скорее всего, так и есть. Но я счел необходимым вам рассказать о том, о чем рассказал.
   Старый коллекционер ушел, а Евсеевич все сидел в своем кабинете и раздумывал над услышанным. Итак, он подвел некий итог. Ермилов должен Ростову сумасшедшие деньги за подделку Левицкого. В то же время, Ростов жаждет увидеть в своей коллекции картину Боголюбова "Возвращение в порт". Одновременно со всем этим, Ермилов начинает писать эскизы к картине "Возвращение в порт". Так. Мистика? Да, нет. Эти господа, более чем, далеки от мистики. Они прирожденные реалисты. Вывод напрашивается сам. С подачи Ростова Ермилов готовит новое мошенничество. Ну, времена, ну, нравы. Евсеевич потер занывший вдруг затылок и откинулся на спинку кресла. Что же делать? Неужели готовиться похищение картины?
  
  
  
   Ермилов сидел напротив Евсеевича и молчал. Время текло густой струей напряженной недоговоренности.
   - Спасибо за заботу, Петр Евсеевич, но у меня все в порядке. - выдавил из себя ложь Ермилов.
   Евсеевич сразу ложь почувствовал и повел неспешный разговор. Говорили, как все хорошо получилось со скифской статуэткой. Кто-то, мол, наигрался и положил раритет обратно. Евсеевич внимательно разглядывал Леонида. Леонид сидел, не поднимая глаз.
   - А вас Ветров не просил кому-нибудь пристроить скифскую статуэтку? - Неожиданно поинтересовался Евсеевич.
   - Какую статуэтку? - Изобразил недоумение Ермилов.
   - Как какую? Ту, которую похитили из вашего музея.
   - Помилуйте, Петр Евсеевич, но при чем же здесь я?
   - А к кому мог еще обратиться Ветров? К кому? После смерти Кузнецова только к вам. Более того, я уверен, что он обратился. Так что вы сделали, или чего не стали делать, что Ветрову пришлось вернуть статуэтку обратно? Что бы вы мне сейчас не сказали, все останется между вами. Поверьте, такие обещания я даю крайне редко и всегда их выполняю.
   - Я в смятении от вашего вопроса. Право, не знаю, что и ответить. Дело в том, что Ветров ко мне не обращался. Ну, как вам это доказать?
   - А не надо ничего доказывать. Вопрос, собственно говоря, уже закрыт. И мы с вами просто ведем философскую беседу. И ничего более, так что зря волнуетесь. А хотите, я попытаюсь отгадать, что все-таки случилось между вами и Ветровым, и почему он вернул статуэтку.
   - Флаг в руки. - Нехотя выдавил Леонид.
   - Конечно, это только догадки, но я попробую. Итак, Елена Никаноровна не смогла совладать с желанием обладать скифской статуэткой. Она ее похищает. Просто забирает в одно из посещений хранилища. Волей случая, Ветров быстро обнаруживает пропажу. Через какое-то время ему приходит в голову, что данную статуэтку регулярно навещал некий сотрудник музея. Логично предположить, что именно он и связан с похищением статуэтки. Ветров предполагает. Следующим его шагом стала слежка за этим сотрудником. Так как дело он имел с человеком крайне неопытным, ему легко удалось выйти на статуэтку, а затем и похитить ее вторично. И вот Ветров становиться единоличным обладателем статуэтки. Но сама по себе, в отличии от некоего сотрудника музея, о котором мы уже говорили, эта статуэтка Ветрову совершенно не нужна. Он не будет прятать ее только для того, чтобы иногда вынимать из тайника и наслаждаться созерцанием. Ветров совсем другой человек, он начисто лишен созерцательности, зато на редкость меркантилен. Статуэтка ему нужна только для того, чтобы ее продать. Любой другой вариант ему не подходит. Ветров ищет продавца. И здесь мы опять выходим на вас. Точнее, я более чем уверен, что Ветров вышел именно на вас и предложил вам стать его посредником.
   - Послушайте, статуэтка нашлась, и дело о похищении уже закрыли. Зачем вы ворошите старое? У вас что, нет других проблем?
   - Других проблем у меня очень много. Поэтому я и пытаюсь понять причинно-следственные связи данного случая. Вы стали посредником и кому предложили статуэтку? Позвольте еще немного пофантазировать. Вы легко могли предложить ее Ростову. Особенно в счет вашего долга ему. Как вы потом планировали рассчитаться с Ветровым меня не интересует. Судя по тому, что статуэтка вернулась в музей, Ростов ее не принял. Почему?
   Вопрос остался без ответа. Но это и был ответ на тот самый главный для Евсеевича вопрос, который он так и не задал. Ростова не интересует ничего, кроме картин. Точнее той картины, которую пытается, судя по всему, скопировать сейчас Ермилов.
  
  
  
   Елена Никаноровна ответила согласием на приглашения украинских коллег поучаствовать в раскопках одного из крымских курганов. Сейчас она бы поехала куда угодно, лишь бы быть подальше от музея. Оформление документов, а так же покупку билетов на поезд, взяла на себя фирма-посредник. Елена стояла на перроне вокзала возле своего вагона и ждала курьера фирмы. Курьер не появлялся. До отправления поезда оставалось семь минут. Елена нервничала, и все меньше надеялась на благополучный исход своего путешествия. Судя по всему, оно просто не начнется. Мальчишка-курьер подоспел к самому отправлению. Елена почти на ходу выхватила у него документы, расписалась в его бумажках и за доли секунды успела проскользнуть в тамбур. Пока проводница уже в тамбуре проверяла ее билеты, поезд, тяжело вздохнув в преддверье неблизкого пути, вздрогнул, мягко покачнулся и начал тихо отплывать от высокого московского перрона. Елена обустроилась на нижней полке своего купе и блаженно воззрилась на подмосковные леса. Она очень любила дорогу. По прибытии в Крым, взяла таксиста-частника и под его неторопливый разговор о житье-бытье добралась до места сбора группы. Их разместили в небольшой гостинице и на следующий день отвезли к месту раскопок. Солнце палило так, словно решило выжечь крымскую землю до самой земной коры. Но Елена давно привыкла к тяжелым условиям, в которых, как правило, проходили раскопки. Все, что необходимо для нормальной жизни в таких местах, было у нее с собой. Она мазала себя и коллег кремами от солнечных лучей, лечила тех, кто все-таки не уберегся. Безропотно высиживала часами на солнцепеке в надежде отыскать хоть что-то в иссушенной крымской земле. Своего она добилась. Приключения со скифской статуэткой постепенно стали отходить на задний план. Кисточка и скребок размеренно делали свое дело. Под их мерные взмахи Елена успокаивалось все больше и больше. Вечером сидели у небольшого костерка и пересказывали друг другу музейные байки.
   - Елена Никаноровна, а правда, что из вашего музея украли скифскую статуэтку, которую вы нашли на прошлых раскопках?
   - Правда. - Совершенно спокойно отозвалась Елена. Она и сама удивилась, но ничто не дрогнуло в ее душе. Словно было не с ней. Обрадованная таким поворотом событий, она продолжила тему. - Так разве вы не знаете? Та статуэтка уже нашлась.
   - Как нашлась? - Бросив все остальные темы, всполошились коллеги. - Как нашлась? Разве такое может быть?
   - Ну, а почему нет? - Хитро сощурив глаза, спросила Елена.
   - Но раз ее украли, должны были кому-нибудь продать. Так почему не продали?
   - Так, может, ее и не похищали. - Вдруг вырвалось у Елены предположение, о котором она никогда не думала. - Может, просто затерялась в хранилище. Допустим, перепутали места хранения. Разве такое не может случиться? А потом ее кто-то нашел. А зная, что раритет в розыске, шума поднимать не стал. Просто положил на место.
   - Да, - протянула одна из коллег. - А, впрочем, в жизни все возможно. Ей богу, именно так все и могло быть.
   - Что-то мне подсказывает, - совершенно серьезно сказала Елена Никаноровна - что именно так все и было.
   Коллеги охотно согласились и вскоре разошлись спать.
   На утро все повторилось, как под кальку. Слепящее беспощадное солнце, густой крем от загара на открытых местах тела и мерный взмах скребка и кисточки. Елена абсолютно ничего не искала. Ей не нужны были новые приключения. Хотелось просто побыть среди таких же, как она, фанатиков, положивших всю свою жизнь без остатка на изучение давно ушедшей цивилизации. Но от наших желаний мало что зависит. Еще через пару взмахов скребка и кисточки из-под слоя земли и пыли показался край какого-то предмета. Еще несколько мазков кисточкой и вот она, скифская статуэтка. Безгривый конь аргамак лежал на широко раскрытой ладони Елены Никаноровны. Елена воровато оглянулась по сторонам. Но коллеги сидели, низко склонив головы, и не замечая находку. Елена плотно сжала ладонь и замерла с кулачком, в котором отдыхал от тысячелетнего забвения конек скифов. Первой мыслью была "спрятать". Спрятать так, чтобы никто не нашел. Этой статуэтки не будет существовать на свете ни для кого, кроме ее самой. И тогда не нужно будет ничего бояться. Ничего? Даже себя самой? Но разве это нормально, что она потихоньку превращается в своеобразного маньяка, которого и близко нельзя подпускать к историческим ценностям. Какой же она ученый. Она мародер, помешанный на скифском золоте. Несколько долгих минут раздумывала Елена над судьбой аргамака. Конек грелся в ее потной ладони.
   - Устали? - Сочувственно спросила одна из коллег, заметив напряженную позу Елены. - А вы пойдите, отдохните. Попейте чайку. Чуть попозже и мы подтянемся.
   Елена скупо кивнула головой и осталась сидеть на месте. Сейчас и здесь решалась ее судьба. Останется ли она научным сотрудником, уважающим себя за праведный труд человеком, или сойдет на узкую дорожку лжи и фальши. Где ей будет лучше? Собственно говоря, такого вопроса просто не существовало. Ей будет лучше только в музее.
   - Друзья, - дрожащим голосом выкрикнула Елена. - Дорогие мои, посмотрите, что я нашла! - И она мужественно разжала ладонь. Коллеги склонились над золотой скифской статуэткой, изображавшей безгривого скифского коня аргамака.
  
  
  
  
   Картина не получалась. Ермилов утомленно посмотрел в окно и закрыл глаза. Сколько можно себя мучить. Сколько. Он прекрасно знал, что ничего у него не получиться. Пора что-то предпринимать. Пора, наконец, на что-то решаться. Но только на что? Идти к Ростову и признаваться в своей несостоятельности, как художника. Но это может закончиться для него трагически. А что, если Ростов его убьет. Тогда какой же у него выход? Может, снова обратиться к Евсеевичу? Один раз в подобной ситуации Евсеевич его уже выручил. Почему бы ни повторить попытку? Чем больше Ермилов рассуждал над этим вопросом, тем больше склонялся к тому, что это лучший для него вариант.
   Евсеевич с удивлением разглядывал своего визитера.
   - Что-то случилось? - Боясь вспугнуть удачу, нежно спросил Евсеевич.
   - Случилось. Не знаю с чего начать.
   - Начните с самого начала. Так будет проще. - Дружески посоветовал Евсеевич.
   - Короче говоря, Ростов подстрекает меня похитить из музея для него картину. Вместо картины написать копию и поменять их местами. Где-то, примерно, так.
   - Картина называется "Возвращение в порт"? Написал ее Боголюбов?
   - Откуда вы знаете? - В смятении спросил Ермилов.
   - Мы много чего знаем, но не все можем доказать. - Не без гордости молвил Евсеевич. - Впрочем, с вашей помощью докажем. Вы, ведь, нам поможете? Я правильно вас понял?
   - Только если это не будет угрожать моей безопасности.
   - Постараемся, чтобы не угрожало. Правда, многое зависит от вас.
   - А что именно я должен делать?
   -Сущий пустяк. Мы наденем на вас соответствующую аппаратуру, и вы отправитесь к Ростову. Не пугайтесь. Будем контролировать каждый ваш шаг. Да, и находиться, намерены все время поблизости от вас. Вам ничего не угрожает. Поверьте.
   - Хорошо. Но что я скажу Ростову?
   - Как есть, так и скажите. Что картину писать не будете и похищать, соответственно, тоже. Мол, передумали.
   - Он меня убьет.
   - Ну не сразу же. Сначала он с вами поговорит. И в этой беседе, возможно, скажет что-нибудь интересное. Во всяком случае, полностью раскроет свои планы относительно картины. А вы, соответственно, покажите себя с хорошей стороны. То есть откажетесь принимать участие в преступном замысле. Правда будет на вашей стороне. Так что себя вы обезопасите. А его, если повезет, подведете под статью. Тогда вам, уж точно, ничего не будет угрожать. Вы согласны с моей логикой?
   - Определенная доля здравого смысла в ваших рассуждениях, Петр Евсеевич, есть. Но вам легко философствовать, сидя за конторским столом. Попробовали бы вы остаться наедине с Ростовым у него дома. До его квартиры пока доберешься, полдня пройдет. За это время он меня может в соляной кислоте растворить.
   - Не понял. Что именно вы имеете в виду, Леонид?
   - У него замки, как в швейцарском банке. Если он их все закроет, дверь автогеном не вскрыть. Уверяю вас. Он ради сохранности картин все это придумал. А что такое для него картины не вам объяснять.
   - Сложность, конечно, но с другой стороны, ваш разговор будет записываться в нашей машине. Поэтому можете смело ссылаться на нас. Они, мол, все слушают и просто так вам от них не скрыться. Но это оставляем на самый крайний случай. Думаю, что до таких откровений все-таки не дойдет. Не станет он вас убивать у себя дома. Уж если что, просто наймет киллера. Сам руки марать не будет. Он же профессионал. В наших играх разбирается.
   - Вы меня успокоили.
   - Ну, вот и хорошо. Итак, мы с вами договорились. Завтра с утра и начнем. Условитесь с Ростовым о встрече часиков на двенадцать. И мы успеем подготовиться, и вы хорошо отоспитесь. Идите и не о чем не волнуйтесь. Все будет хорошо.
   Ермилов вышел на улицу и опасливо оглянулся по сторонам. А если Ростов за ним следит? Тогда ему уже никто не поможет. Сыщики сейчас разойдутся по домам, а он станется наедине с Ростовым. Но никто за Ермиловым не следил. Ростов просто утомился бы от слежки, если бы пускал по пятам реставратора своих людей всякий раз, когда Ермилова покидало вдохновение. Дома было тихо и спокойно. Леонид растянулся на уютном диване в гостиной и окликнул Эленьку. Эленьки дома не было. Она уже битый час сидела на кухне Анечки Голуб и слушала всякую журналистскую ахинею. То Анечке казалось, что ее в редакции затирают. Не дают интересных тем. Режут ее материал по живому. В результате остаются только ножки и рожки. Эленьке было скучно. Страшно далека она от написания чего бы то ни было. Последнее сочинение в ее жизни датировано днем вступительного экзамена в институт. Больше она никогда ничего не писала. Только подрисовывала. Но это не считается. Еще Анечка мило осведомилась насчет той картины, эскизы которой она видела на столе у Ермилова.
   - Ну, как, он ее отреставрировал?
   - Чего отреставрировал? - Не поняла Эленька.
   - Картину того мариниста. Не помню. Добролюбова что ли.
   - Анька, ну ты и балда. Добролюбов это же писатель. Ты журфак МГУ кончала, или сельскую школу?
   - Вот, правда. Чего-то я совсем зарапортовалась. Но фамилия похожа. Что-то типа Добролюбова.
   - Наверно, Боголюбова.
   - Точно, точно. Боголюбова. Даже название помню. "Возвращение в порт". Красиво. Да и картина хорошая. Я к живописи дышу ровно, но эта картина меня задела, Элька, задела.
   - Ну, да. Так задела, что ты даже фамилию автора переврала.
   - Фамилия мелочи. Главное содержание.
   Девчонки еще долго дурачились на маленькой кухне Анечки, и Анечка так и не узнала, что своей бесподобной статьей, в которой упоминалась картина Боголюбова, она предотвратила кражу ценного исторического полотна.
  
  
   Ростов принял Ермилова, как всегда, предельно холодно. Леонид опять явился налегке.
   - Ну, что пришел поплакаться? Сколько раз говорить, что это совершенно бесполезно. Плачь, не плачь, а картину выложи. Так, Ермилов.
   - Никакую картину рисовать я не намерен. Во-первых, она у меня не получается. Я тысячу раз вам говорил. Во-вторых, я категорически отказываюсь красть эту картину. Как, впрочем, и любую другую! - во время вспомнил Леонид о записи. Впервые он чувствовал себя так легко и свободно рядом с Ростовым. Просто петь хотелось от счастья.
   - Я не понял, что ты сказал?! - зловеще сузил глаза Ростов.
   Ермилову опять стало страшно. Бдят то его, бдят, но если Ростов сейчас выпустит из него дух в порыве праведного гнева, помочь ему никто не успеет. Вот связался на свою шею. С другой стороны, у него все равно нет иного выхода. Или решать вопрос с помощью Евсеевича, а значит, появляется шанс на успех, или выкручиваться одному. А это, уж точно, никаких шансов. И все равно было очень страшно. Не рожден Ермилов героем. Не рожден.
   - Я сказал - продолжал Ермилов уже без прежнего энтузиазма, - что рисовать эту картину не буду. И похищать ее из музея тоже.
   - Почему? - вдруг совершенно спокойно спросил Ростов.
   - Ну, во-первых, потому что я не вор, а во- вторых, копия у меня не получится. Как вы не понимаете такие простые вещи. Не могу я скопировать Боголюбова! - перешел на крик Ермилов.
   - А ты знаешь, кто убил Кузнецова? - еще тише спросил Ростов.
   Ермилов сразу затих, словно его не было.
   - Я! - прошипел Ростов. - Это я его убил. А знаешь почему? Он, как и ты, отказался рисовать картину. Правда, по другой причине. Он был очень талантлив, этот милый мальчик. Он бы смог нарисовать Боголюбова. Но он не хотел. Этот аферист и негодяй имел твердые принципы. По его мнению, одно можно делать, а другое никогда. Так вот его философия запрещала ему посягать на полотна великих живописцев. И он, как и я очень любил Боголюбова. Ермилов, я убил такого человека! Не в силах совладать со своей яростью. Ведь ему было так просто сделать все, как я просил. Наверно, только он один и мог это сделать. Так, что стоит мне теперь убить тебя, Ермилов? Что? Все равно, что прибить комара. И я это сделаю. Мне отступать некуда. Ты же все растрепешь, Ермилов. Ты пугало, А не человек.
   - Я человек! Это вы пугало, Александр Васильевич. Вы превратили свою жизнь в сумасшедший дом. Посмотрите вокруг себя. Вы же не живете. Вы существуете. Ни родного человека, ни нормального жилья. Ради чего вы убили Игната. Он же был мировой парень, а вы лишили его жизни. Из-за картины? Вы сумасшедший, Ростов. Вас нужно срочно изолировать от общества. Вы перешли грань, за которой человек перестает быть человеком.
   В комнате на несколько мгновений воцарилась полная тишина. И в этот момент раздался звонок сотового телефона Ермилова.
   - Не смей отвечать! - страшно крикнул Ростов.
   - Успокойтесь, Александр Васильевич, это вас.
   Ростов с удивлением посмотрел на Ермилова, но трубку взял.
   - Александр Васильевич, - зазвучал в трубке ровный голос Евсеевича, - ради бога, оставьте в покое Ермилова. Он и так уже из-за вас натерпелся. Отпустите его домой. Мы стоим за вашей великолепной дверью. Я и бойцы спецназа. И очень хотим войти. Может, вы нас впустите. Нет, если вы откажетесь, мы, конечно, подвезем автоген, перепортим вам все двери. Но что же будет с картинами? Вас мы, все равно, заберем, а картины останутся в раскрытой настежь квартире. Нет, поначалу они, конечно, будут нами охраняться, но это же не на долго, Александр Васильевич. А что потом? Поэтому лучше откройте нам дверь. Мы войдем, немного у вас погостим, и все вместе уедем в следственный изолятор. Зато вы надежно запрете двери и картины будут в полной сохранности. Ну, подходит вам такой вариант?
   Ростов с трудом оторвал трубку от уха, молча положил телефон на журнальный столик и двинулся в направлении к двери. Он не мог допустить даже в мыслях, что подвергнет картины хоть какой-то опасности. Да, он сейчас впустит незваных гостей, пробудет с ними какое-то время здесь и потом уйдет вслед за ними. Но уходя, он очень тщательно запрет все двери. Ничего не должно случиться с его картинами. Ничего. А, он? А он лишь приложение к ним. Они спокойно выживут и без него. У него есть деньги, он оплатит их хранение, где бы не находился. Он будет жить только воспоминанием о них и что бы с ним не случилось, он выживет. Выживет, чтобы вернуться и продолжать служить своим картинам верой и правдой.

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"