--
Ну, кто следующий, кто? - обвел паническим взором собравшихся Алекс. Он сжимал между указательным и средним пальцами истерзанный окурок и, казалось, искал жертву, готовый бросить первого попавшегося в жерло время от времени хлопавшей, пугающе скрипящей дверью аудитории.
Унылый Дима, понурив голову, со скорбным лицом мученика ступил в пространство, образованное расступившимися в разные стороны любопытствующими студентами.
--
Оценка!? Оценка!? - теребил его за рукав мечущийся в неопределенности Алекс. -Мы жаждем знать оценку.
--
Хорошо, - горестно вымолвил дрогнувшим, словно не своим, голосом как будто постаревший за эти полчаса Дима.
У меня было ощущение, что еще мгновение - и обессилевший Дима рухнет бездыханно на пол. Но, то ли прочитав мои мысли, то ли заранее предугадав возможность такого происшествия, выросшая словно из-под земли Вика приняла необходимые меры. Она увела пострадавшего под руку и усадила его на протянувшуюся вдоль коридора скамью, даже в случае падения с которой он не получил бы значительных телесных повреждений.
--
Сигаретки не будет? Сигаретки не будет? - слышались мольбы взволнованного не на шутку Алекса, бегавшего по коридору в поисках спасительного зелья.
Переживая невероятный по силе мандраж, в преддверии страшного испытания каждый настраивался по-своему. Джорж, напоминая своим видом тихого шизофреника, сидел с неподвижностью каменного изваяния, вперив потухший взгляд в стену напротив со стендом "Лучшие студенты вуза", возможно, тем самым пытаясь вдохновиться на подвиг положительным примером выдающихся представителей класса молодой интеллигенции. Таня, выражая позой своей саму сосредоточенность, читала внимательно один из тех сентиментальных романов, какие в изобилии можно обнаружить на всяком книжном лотке и даже в газетных киосках. И если Таня старалась таким образом отвлечься от мрачных мыслей, то Светик, например, отмахиваясь от докучливых шутников, упорно перечитывала конспект. Ей это вряд ли требовалось, ведь она в отличие от большинства сверстниц, по моему, даже спала с тетрадью, испытывая по отношению к ней пылкую страсть. Вследствие этой необычной любви конспект Светика всегда бывал помят, изношен и изнурен от невоздержанной жизни владелицы. Пол и Оксана держали друг друга за руки, надеясь на взаимную моральную поддержку. Алекс уже выкурил две пачки сигарет, но, тем не менее, продолжал тянуть одну за одной, и когда, наконец, произнесли его фамилию, уже исчезая за фатальной дверью, он все еще сетовал на то, что ему не дали докурить последнюю сигарету. В тот миг он напоминал осужденного на смертную казнь, смело взошедшего на эшафот, но лишенного права исполнения последней своей воли. Мне было искренне жаль Алекса, в основном, по причине полноты и незыблемости собственного спокойствия. Я, пожалуй, единственный из всех, кто ни до экзамена, ни теперь не испытывал никаких негативных эмоций, а пребывал в состоянии индифферентности к окружающей обстановке, и так же равнодушно подошел я через несколько минут к роковому столу и поднял наполненные презрительной безучастностью глаза на очкатого длинноносого профессора, ехидно предложившего выбрать билет.
Взяв одну из перевернутых белой стороной карточек, я легкой улыбкой одарил истекавшего холодным потом Алекса: сам я не знал ответ ни на один из предложенных вопросов.
Мы дружной компанией расположились в зале пятикомнатной Викиной квартиры. То есть, говоря о взаимной расположенности присутствовавших, я явно идеализирую картину. Расстроенный отличник Дима обнимал за талию счастливую (то или иное настроение определялось украшавшим или уродовавшим зачетку баллом) отличницу Вику. Местоположение Диминой руки навевало непреодолимую грусть на Славу, которому, по его словам, было, по большому счету, плевать на отметки, а вот нахал этот бередил ему душу. Я успокаивал Славу, подливая время от времени пиво в его стакан, и напоминая ему о самом светлом за истекшие полгода дне окончания занятий и успешной сдачи сессии. Хотя, откровенно говоря, многие не согласились бы с моим последним заявлением, так как оно отражает исключительно субъективный аспект, учитывающий мою точку зрения на полученные отметки. Выступая антагонистом Диме, я не лез из кожи вон ради заветного красного диплома, а был вполне удовлетворен характером заполнения своей зачетной книжки, зеленеющей от усредненности и без того среднего балла. Кроме учебы, жизнь моя была наполнена и другими требующими внимания проблемами. Правда, до сегодняшнего дня трудности, по существу, создавались лишь усилиями праздного моего воображения...
По просьбе Ольги, шепотом сообщенной моему левому уху, мы вышли вдвоем в неосвещенную прихожую. Постоянно поддерживаемое мной чудесное настроение, взбодренное проникавшим постепенно в кровь алкоголем, находилось почти у пика своего подъема. Меня так и подмывало пошутить, Ольга же, похоже, приготовилась к серьезной беседе. Она тяжело вздохнула, поправила волосы и начала:
--
Послушай, Витя, я тут долго думала…
--
Так, ты, оказывается, способна к размышлениям, не знал - не гадал, - я смеялся, не ожидая услышать от собеседницы ничего, действительно достойного внимания. - Ну, ну, продолжай.
--
Только оставь, пожалуйста, свой сарказм, - слегка обиженно произнесла Ольга. - Так вот, я много раз прокручивала в памяти тот вечер у Игоря… Витя, зачем ты вел себя так?
--
Как так?
--
Держался так отчужденно, они ведь из интеллигентной семьи, могли посчитать твое поведение обыкновенным проявлением грубости и дурного тона.
--
Тоже мне, нашла культурную элиту. Да у всех них вместе взятых эрудиции не хватит, чтобы переспорить свинью в вопросах технологии заготовки силоса.
--
Витя! Как ты можешь?! Это ведь друзья моего детства.
Я уже понял все, к чему должен был привести затеянный Ольгой разговор. Меня охватила грусть, приведшая к минутному замешательству. Мне вспомнились вдруг десятки жизненных моментов, напоенных неповторимым счастьем нежных мгновений в озарении закатных лучей или осиянных светом далеких звезд или… Однажды, проведя месяц на общекомандных сборах, я сошел с опоздавшего поезда на опустевшей, заметенной пургой станции и, остановив случайно проезжавшую мимо машину и отдав последние деньги забулдыге-шоферу, отправился не домой, а на другой конец города. Я так скучал. Она уже спала, опустив голову на маленькие ладошки. И я сидел, не сомкнув глаз, на коленях у ее постели всю ночь, опасаясь потревожить безмятежный сон ее робким неосторожным прикосновением.
--
Не мог предположить, что ты окажешься такой сентиментальной дурой.
Ольга ответила слабой пощечиной и отвернулась, пустив фальшивую слезу то ли желая растрогать меня, то ли для самоубеждения, заключавшегося в искусственном придании всякой сцене особо печального подтекста.
Последние следы легкого опьянения исчезли окончательно. Я тихо сказал:
--
Повернись ко мне лицом, Ольга.
Ожидая, возможно, от меня оправдательных слов или так любимого ею самоуничижения, она решительно обернулась, и ей оставалось лишь тупо взирать на поднявшуюся и опустившуюся ладонь. Красивые губки брызнули по всему смазливому личику фонтаном крови. Второй раз я ударил ее наотмашь, и Ольга упала, сымитировав обморок.
Утром звонил новый кавалер Ольги, намекавший на ожидающую меня череду неприятностей. Неприятности, увы, временно отменялись в силу моего вынужденного отсутствия на территории города. Я собрал некоторые необходимые мне вещи в небольшую сумку и около полудня наслаждался грохотом и скрежетом старенького автобуса, увозившего меня через желтые поля нескошенной пшеницы, усеянной голубыми крапинками васильков, в сторону Старониколаевки, куда я отправился по приглашению родственников в надежде отдохнуть на лоне деревенской природы, оставив на время присущие городскому жителю мелкие заботы и окунувшись в атмосферу монотонности спокойствия мерного течения событий, составлявших основу местного бытового уклада.
Меня встретил мой двоюродный брат, точнее он был первым, кого я обнаружил в спрятавшемся среди поросли орешника и кизила домике. Кузен запивал крепко сваренным ароматным кофе мед, который ел с почти ощутимым удовольствием, отламывая лоснящимися руками крупные куски истекающих красноватой сладостью сот.
--
Витек приехал, - Саша сорвался с места и бросился ко мне.
"Деревенщина," - подумал я, когда объятия его свели на нет мои усилия по поддержанию импозантности посредством умения со вкусом одеться.
Вот где пригодился новенький спортивный костюм. Близилась осень, и ночи становились все холоднее. Уходящей в бесконечность белесой полосой пронизал небо Млечный путь. Я упоминаю о своих наблюдениях относительно звездных дорог, пересекающих небосвод, отнюдь не потому, что имею подобного рода увлечение, просто в тот момент волею случая я лежал на шаткой, но относительно устойчивой деревянной скамье, будучи не в силах не только подняться на ноги, но и повернуть отяжелевшую, словно налившуюся свинцом, голову. Всякое движение вызывало у меня пароксизмы тошноты.
--
Еще налить? - раздался откуда-то извне какой-то приглушенный голос.
--
Нет, спасибо, - отозвался я. - Дайте закурить.
Разлившийся окрест мрак породил руку с сигаретой. Я затянулся - и созвездия зашлись в лиходейской пляске.
--
Ух, ты! Вы это видели? - удивленно воскликнул я.
--
Что, пробирает? - спросил кто-то и, давая ответ на собственный вопрос, добавил: - Еще бы, травка-то первоклассная…
Когда стрелка часов далеко перевалила за отметку полуночи, собрание заурядной нетрезвой компании превратилось в форум философов. Темой сегодняшнего диспута стало сопоставление морально-волевых качеств жителей полярных социальных сфер. Витийствовал мой кузен Саша:
--
Вы, городские, в целом и в частности слабаки, - изрекал он сентенции. - Вы даже самое простое - пить - не умеете.
--
Этот вопрос требует особого обсуждения, - не уступал я.
--
Да что там обсуждать! - махнул рукой Саша. - Ты опростал-то всего два стакана самогона да сделал пару тяг, а уже на ногах едва держишься.
--
Да уж получше тебя.
--
Докажи.
Приняв без оговорок драконовские условия пари, я отстаивал в окружении врагов честь жителей города. Спор не отличался особой изысканностью. Я обязан был донести Ленчика до самого порога ее дома, держа на руках. Ее это страшно забавляло. Меня поначалу тоже, то есть первые полтора километра. Тот факт, что я прошел это расстояние, уже сам по себе достоин быть занесенным если и не в книгу рекордов Гиннеса, то, по меньшей мере, в анналы местной истории. Сперва я совсем не ощущал вес Ленчика, но когда мы всей гурьбой подходили к узкому бревенчатому мостику, я то про себя, а то и вслух, стал давать ей добрые советы, касавшиеся ежедневного рациона. Отовсюду в мою сторону сыпались незлобивые шуточки. Не участвовала в общем веселье лишь одна девушка. Она вообще весь вечер держалась обособленно ото всех и почти ни с кем не разговаривала. Я бы и не обратил на нее внимания, если бы не происшествие, приключившееся со мной на мосту, вступив на который я внезапно утратил контроль над своим телом. Пошатнувшись, я потерял на миг равновесие и, осознав всем существом неизбежность совместного с Ленчиком падения, резко бросил свою тяжелую ношу в речушку. И когда по воде пошли красивые в лунном сиянии круги, из-за спин негодующей, замершей в недоумении толпы раздался дикий, дьявольский смех.
Я с трудом разомкнул слипшиеся веки. Горло пересохло, но я сумел-таки вымолвить показавшуюся мне в тот миг весьма резонной фразу:
--
Пошел вон!
--
Поднимайся, поднимайся, а то еще хуже потом будет, - сказал Саша.
Мы сидели на кухне и устраняли неприятные ощущения, медленно потягивая заваренный еще вчера чай. Саша, достигший великого мастерства адепт Диониса, выглядел замечательно. В светлых глазах его отражался рассвет, щеки розовели здоровьем.
--
Пойду умоюсь, - сказал я.
--
Подожди, - удержал меня Саша. - Сядь, выпей еще пару кружек.
--
От нервного шока, когда увидишь свое отражение в зеркале.
К обеду состояние мое значительно улучшилось. Я мог вполне членораздельно говорить и ровно ходил не только по паркету, но и по неровному асфальту двора. Саша сидел на перилах крыльца и курил, пуская дым то кольцами, то в виде хитроумных, невероятной формы фигурок. Я восхищенно наблюдал за течением этого процесса.
--
Слушай, Саша, а кто эта молчаливая странная девушка?
--
Та, что смеялась, когда ты Ленчика уронил?
--
Да.
--
Странная. Это ты правильно подметил. Не знаю. Если честно, никто толком не знает о ней ничего. Очень замкнуто живет. Знаю только, что зовут Марина.
--
А живет где?
--
Интересуешься? Могу показать. Но только ничего у тебя, по-моему, не выйдет. Дело это гиблое, неблагодарное.
--
Что ж, хотя бы попробую.
Тот кошмарный вечер, несмотря на все отрицательные его стороны, все-таки, казалось мне, имел то большое значение, что я был напрочь лишен возможности скучать, бездарно прожигая время отнюдь не с пользой для своего здоровья. Я получил шанс извлечь определенную выгоду для личной жизни из создавшегося положения: я проводил каникулы в селе, где все до оскомины просто, и спустя несколько дней мне бы надоело мельканье перед глазами наскучивших однообразием унифицированного провинциального выражения лиц, плоские хохмы, добрососедские драки и всенощные вакханалии, я алкал нови, способной украсить мое короткое пребывание здесь феерией острых переживаний, и в лице Марины, совершенно определенно, необычного человека, я рассчитывал обрести спутника в намеченном мною странствии по удивительным лабиринтам мечтательной мысли, которая одна, поддерживаемая лишь маленькой толикой незначительного участия, может приподнять опускаемую обыденностью серую завесу над таинственным, существующим подспудно красочным миром, затихшим за кулисами измученного суетностью нашего сознания.
И я стал искать встречи с ней. Однако никак не мог застать ее дома. В какое бы время суток я ни наносил ей визит, дверь открывала пожилая женщина, мать, наверное, и называла одну из бесконечного множества причин, обусловливавших отсутствие дочери. Меня это обстоятельство заинтриговало еще более. Возможно появившийся практически на пустом месте, интерес к редкой загадочной личности разгорался во мне со все большей силой. Я так часто думал о ней, что, в конце концов, цепь моих ежедневных размышлений образовала замкнутый круг, сходясь в единственной точке - Марине.
Как выяснилось после продолжительных наблюдений и расспросов, дискотеки она не жаловала своим вниманием. В селе действовала скромная по масштабам работы организация, объединявшая под своей эгидой художников-любителей со всего района. Когда я узнал об этом, мне ярко представилась такая картина: погруженная с головой в работу Марина пишет гениальное полотно, вызывающее перспективой недоработанности восхищенное удивление у видавших виды мастеров, и брезгует даже появляться на людях, относясь с пренебрежением к неисправимому всеобъемлющему крестьянскому невежеству.
"Вот чем объясняются ее долгие задержки по вечерам," - говорил я себе как-то раз, решив после очередной неудачи заглянуть в клуб в надежде увидеться, наконец, с Мариной. Но там я ее не только не застал, но и, обратившись к одному из завсегдатаев, выяснил, что он вообще не знает никакой Марины, что здесь работают серьезные люди в солидном возрасте и что ни о каких новоявленных молодых талантах он слыхом не слыхивал. Это слегка огорчило меня: уже вторую неделю я продолжал тщетные потуги.
Я возвращался обратно в начале одиннадцатого. Тусклый свет фонарей уже не справлялся с темнотой. Идти было хорошо. Летняя прохлада приятно окутывала тело. Я закурил и пошел быстрым шагом: через полчаса я должен был встретиться с Сашей.
--
Закурить не найдется? - раздался сзади чей-то сиплый голос.
--
Держи, - я, не глядя, протянул открытую пачку в направлении звука.
Кто-то вытащил две сигареты.
--
А спичек не будет?
--
Пожалуйста, - я щелкнул зажигалкой, маленький синий язычок огня заиграл над пальцами и осветил лицо курильщика - я обомлел. Ком застрял у меня в горле. Я не мог вымолвить ни слова.
--
Спасибо огромное, - поблагодарил меня незнакомец и, пуская дымок из ноздрей, стал быстро удаляться.
Глядя на него, я так сильно вывернул шею, что закружилась голова, и я упал.
--
Тьфу ты, черт! - выругался я, кляня свои неудачи.
--
Вот именно, - сказал кто-то насмешливо.
--
Что?
--
Осторожней, говорю, - надо мной стояла Марина, одетая зачем-то в белый долгополый плащ с фигурной застежкой. - Так и повредить себе что-нибудь можно.
--
Марина. Ты здесь как очутилась? - задал я нелепый вопрос.
--
Говорят, Виктор, если человек чего-то очень сильно пожелает, то это обязательно сбудется, - объяснила она и зашагала прочь.
--
Марина, подожди, мне надо поговорить с тобой, - крикнул я в след.
--
Нет времени сейчас на разговоры, - бросила она через плечо. - Извини, спешу. Завтра, если хочешь, заходи. Я буду свободна весь день.
--
Спасибо, Марина, - я был вне себя от счастья.
Я поднялся и стал отряхивать пыльные брюки. Внезапно вернулось воспоминание о незнакомце, и я с ужасом обернулся: освещенная лишь лунным сиянием и мерцающими огоньками засыпающих домиков, уходящая вдаль дорога была пуста.
Руководствуясь мудрым советом упитанного героя бессмертного в своем неподражаемом великолепии произведения Алена Милна, утром я собирался навестить новую свою знакомую. Чтобы приготовиться к совершению вышеуказанного визита, я стоял у зеркала, причесываясь и приводя в порядок одежду, желая выглядеть представительно. Растрепанный Саша в рабочем комбинезоне ворвался в комнату, разбавляя терпкий аромат дорогого одеколона крепким запахом бензина.
--
Привет, красавчик, - выкрикнул он с порога и протянул мне испачканную солидолом руку.
--
Изыди, - опасливо отмахнулся от него я. - Ты откуда такой?
--
Да вот, машина на обратном пути сломалась. А ты куда собрался?
--
Марина пригласила.
--
Пригласила? Сама? Ну, ты даешь!
--
Кстати, Саша, а ты с ней в последнее время не встречался?
--
Нет, а что?
--
А может, мне показалось?
--
Что показалось?
--
Что она произнесла мое имя… - я потер лоб. - Саша, скажи честно, насколько долго может продолжаться действие того наркотика, который вы мне тогда подсунули.
--
Наркотика? - неуверенно переспросил Саша. - Да то разве наркотик? - усмехнулся он. - Часа полтора максимум.
--
А неделю не может?
--
Да ты что?! У нас здесь конопля вроде обычного табака, - кузен нахмурился. - А почему ты интересуешься.
--
Понимаешь, я вчера видел черта, - как-то неуверенно произнес я.
Саша захохотал.
--
Что прямо из-под земли выскочил? - заливался он.
--
Да нет. Подошел сзади, попросил закурить.
После некоторых размышлений мы с кузеном пришли к выводу, что кто-то из ребят решил меня разыграть, надев маску и вырядившись в соответствующий костюм, а ночь с сопутствующим этому времени суток физиологически обусловленным обострением чувствительности наряду с присущим мне живым богатым воображением сделали свое дело. Получив более или менее научно аргументированную версию произошедшего, так и не развеявшую мои сомнения относительно собственного здравого ума, я хотел распрощаться с Сашей и отравиться к Марине, во вчерашний разговор с которой я уже почти перестал верить, относясь с опаской к информации, представляемой на суд разума расстроенными органами чувств.
--
Постой, - сказал Саша. - Ты обязан это видеть. Только взгляни одним глазком и иди, куда хочешь.
Как оказалось, его слова носили пророческий характер. Кузен привез четыре улья с пчелами, но когда он с гордостью презентовал мне свое приобретение, я был болезненно укушен и вынужден взирать на переменчивый мир наполовину ущербным взором. Одним глазком, как правильно подметил Саша.
Одетый с иголочки, я выглядел настоящим Аполлоном, если не брать во внимание распухшее лицо. Подойдя к калитке, мне подумалось, что лучше бы я пришел сюда поздно вечером.
--
Здравствуй, Виктор, - Марина сама встретила меня, - проходи, не стой.
Не успел я удивиться ее вежливости и такту, не позволившим эмоциям овладеть ею и предупредившими нелестные отзывы о моей внешности, как Марина, шедшая впереди меня, неожиданно как-то совсем по-детски прыснула в рукав:
--
Кстати, прекрасно выглядишь! - засмеялась она.
--
Спасибо, - огрызнулся я в ответ.
--
Да ты не обижайся, - она примирительно махнула рукой. Меня удивило то, что вела она себя со мной так, как будто мы много лет знаем друг друга. Она взяла меня за руку и потащила за собой в дом.
--
Пойдем, я тебе сейчас покажу что-то, - прошептала она мне на ухо, так приблизив голову, что мы коснулись щеками. Ее мягкие, нежащие прикосновением волосы пахли степью. Нет, не какими-нибудь специфическими духами, а именно настоящим чистым запахом разнотравья, словно ее украшал венок, сплетенный из полыни, чабреца, душицы, ромашек, дикого шиповника и тысячи других выжженных солнцем растений, вносящих свою лепту в создание упоительной ауры, окружавшей, подобно нимбу, голову Марины.
Она привела меня в обставленную со вкусом комнатку с трюмо у окна и заговорщически обратилась ко мне:
--
Хочешь маленький фокус в моем исполнении.
Не совсем понимая, в чем дело, я утвердительно кивнул. Марина принесла с кухни табурет и усадила меня на него перед зеркалом.
Все это напоминало какую-то детскую игру.
--
Закрой глаза по моей команде, - будто объясняя ребенку правила простой игры, говорила она. - Но не открывай ни в коем случае, иначе ничего не выйдет, - закончила Марина и на всякий случай прикрыла мне глаза ладошками.
--
Какой же это фокус, - возмутился я. Мне сразу пришло на ум сравнение ситуации с факирскими номерами, имитируемыми детьми, когда кому-нибудь из участников самодеятельного представления предлагается отвернуться, что является непременным залогом успеха демонстрации мастерства фокусника, заключающегося в умении быстро и незаметно спрятать, например, за спину некий предмет.
Марина отняла ладони. Я так и таращился, замерев от изумления, на свое преобразившееся в одночасье отражение: опухоли как не бывало.
--
Как тебе это удалось?
--
Ловкость рук и никакого мошенничества, - видимо, этого ответа и следовало от нее ожидать, потому что, когда я снова спросил: - А если без шуток? - она добавила очередную присказку: - Много будешь знать - скоро состаришься.
Я вдруг вспомнил о мучившем меня вопросе:
--
Марина, а откуда тебе известно мое имя? - спросил я.
--
Меньше знаешь - крепче спишь, - сказала Марина. - Все, пойдем, я тебя угощу кофе. Ты ведь кофе любишь?
Мы сидели на кухоньке, потягивая умело приготовленный напиток. На столе передо мной в фарфоровой вазе стоял необыкновенной красоты пахучий цветок. Марина болтала о чем-то незначительном, а все никак не мог оторваться от цветка. Будучи довольно неплохим ботаником-самоучкой, я никак не мог определить вид этого занимательного растения. Однако несколько позже при подробном рассмотрении узких зубчатых листьев пришло осознание. Это был папоротник.
Ближе к вечеру Марина заволновалась, чаще и чаще поглядывая на часы. Наконец, она поднялась.
--
Ладно, Витя, было приятно с тобой поговорить, мне пора.
Она подошла к вешалке и, повернувшись ко мне спиной, стала одевать виденный мной однажды плащ. Я подошел и, понимая, что становлюсь чрезмерно дерзким, приобнял ее за плечи. Она обернулась, оказавшись в моих объятиях.
--
Скажи, Марина, а это очень большой секрет, куда ты ходишь по ночам.
--
Вообще-то нет, - она как-то вся размякла, обезволив, словно пленная пташка, в моих руках.
--
Разреши мне пойти с тобой.
--
Что ж, пойдем, раз уж ты и так слишком многое видел.
Я стоял, согревая ладони жаром огромного костра, разведенного на лесной опушке. Марина, грустно опустив глаза, замерла рядом со мной. Она сказала, что мы должны подождать, и я находился в предвкушении неведомого, потихоньку упиваясь ощущением причастности к тайне. Спутница моя молчала. Вскоре из тени деревьев вышла опиравшаяся на посох старуха и прошествовала в нашу сторону. Она была одета в сходного с Марининым фасона плащ черного цвета. Старая женщина взмахнула руками, и неожиданно вокруг костра выросли, бросая меня в легкое оцепенение, женские фигуры самых разных возрастов и внешности. Мне показалось, что они материализовались прямо из мрака, представляя олицетворенные сгустки тьмы. Смотревшая все это время себе под ноги старуха подняла голову, протянув костлявый свой перст в сторону Марины.
--
Как ты осмелилась привести постороннего, Эльма? - прохрипела она.
--
Это моя вина, он совершенно не поддается влиянию, - виновато пожала плечами Марина.
--
Ты обязана была использовать свои человеческие качества.
--
Я не успела, - оправдывалась Марина, - он сломал барьер.
--
В любом случае, тебе более не место среди нас, - выкрикнула властно старая женщина и взмахнула посохом.
Я почувствовал сильное головокружение и упал на землю, потеряв сознание. Посветлев рассудком, я обнаружил себя погруженным в густой холодный туман. " Уже утро, и все разошлись," - подумал я. Но внезапно подул сильный ветер, дымка развеялась, и, посмотрев вниз, я так и не смог различить землю. Однако взглянув прямо перед собой, я увидел улыбающееся лицо Марины. Не успел я вымолвить и слова, как она ласково погладила меня по волосам.
--
Все хорошо, - чуть слышно успокоила она меня, - спи…
--
Ты же вчера сам сказал: никуда я, мол, не пойду, - рассказывал Саша удивительные вещи обо мне. - Потом взял бутылку, заперся в комнате и проспал целые сутки.
--
А как же это, - разгоряченный непониманием, я едва ли не тыкал пальцем в собственный глаз.
--
Ничего особенного и сверхъестественного, - выказывая глубину своего безразличия к разного рода квазичудесам, компетентно заявлял Саша. - Разные люди по-разному реагируют на пчелиные укусы. У одних опухоль держится несколько дней, у других же сходит почти сразу.
Тут мне пришло в голову бесспорное доказательство своей правоты.
--
А почему, ответь, - будто на допросе набросился я на Сашу, - почему нет никаких признаков похмелья?
Сашу аж передернуло.
--
Откуда ж оно возьмется, если я утром в тебя целых пол-литра пива влил.
И, несмотря ни на что, я не мог и не хотел верить, что все испытанное мной только бредовый пьяный сон. Лучшей проверкой, естественно, было встретиться с Мариной и спросить ее обо всем. Я на скорую руку привел себя в порядок. Причесался, умылся, и, оглядев свою принявшую весьма небрежный вид одежду, попросил Сашу одолжить что-нибудь из своего гардероба.
Так, облаченный в поношенные рубашку и джинсы, я почти бежал в направлении Марининого дома. Когда я, запыхавшийся, в конце концов достиг цели, к моему изумлению выяснилось, что никакой Марины там, где вчера я, мирно беседуя, распивал кофе, не проживает. Взбешенный, я безрезультатно обежал десяток соседских домов, затем тяжело опустился на лавочку под тополем и закурил. Выкурив полпачки сигарет, я отправился в замеченную мной давно ветхую хату с манящей надписью "бар".
Дверь громко скрипнула, пропустив меня внутрь. В этот ранний час заведение пустовало и я, вероятно, был первым посетителем. Надобно заметить, что невзрачный фасад скрывал за собой уютное помещеньице без окон, освещенное несколькими настенными бра с абажурами, рассеивавшими приветливое сияние.
--
Извините, - сказал я, неловко переминаясь у входа, - вы, наверное, еще закрыты?
--
Это ж тебе не город! - иронично воскликнул человек у стойки, видимо, бармен. - Заходи. Что пить будешь?
--
Балтика есть?
Когда я открыл первую бутылку, устроившись за столиком в самом темном углу, ко мне подсел уставший, осунувшийся немолодой черт. Он, казалось, был отягощен некими внутренними переживаниями и имел жалкий вид.
--
Слушай, браток, угости пивом, будь другом, - он горько вздохнул, выдержав выразительную печальную паузу, - понимаешь ведь, деньги кончились…
--
Да, да, конечно, с кем не бывает, - я открыл вторую бутылку и налил собеседнику. Окончательно уверившись в болезненном состоянии не в меру чуткого своего воображения и твердо решив по прибытии в город посетить знакомого психиатра, я уже перестал чему-либо удивляться.
Черт, похоже, решил основательно заглушить свое горе. Глядя на его изможденно свисающий хвост, на уныло повисший, сморщенный, будто печеное яблоко, пятачок, на сломанный левый рог, я проникся таким искренним сочувствием к этому несчастному обитателю преисподней, что когда тот начал заваливаться под стол, я аккуратно поддержал его.
--
Давайте я вас домой отведу, - предложил я случайному своему собутыльнику.
--
Спасибо, браток, - пролепетал почти неразборчиво черт, - буду очень обязан.
Я едва не на себе тащил волочившего по земле копыта горемыку. Он иногда поднимал веки и указывал мне путь, который, чего и следовало ожидать, привел меня в небольшой лесок, где скрывалась та самая роковая полянка, по утверждению Саши, пригрезившаяся мне. Черт был довольно тяжелым, и, миновав поворот узкой тропинки, я решил устроить короткий привал, примостившись на сваленном стихией дереве. Я достал из кармана зажигалку, но, к сожалению, обнаружил пропажу "Примы". Начинавший понемногу трезветь мой спутник потирал руками, наверное, раскалывающуюся от боли голову, сидя на земле у меня под ногами. Я вдохнул поглубже разлитое в воздухе лето и погрузился в размышления. Вывел меня из задумчивости низкого роста мужичок в коротких оборванных штанах. Он вполне можно было принять за лесника, грибника, кого угодно, если бы не заостренные уши и босые мохнатые ноги. Он протянул мне початую пачку папирос "Казбек".
--
Закуривай.
--
Благодарю, - я затянулся, и мы некоторое время хранили безмолвие.
--
Снова напился, - с участием в голосе произнес мужичок, - а ведь таким хорошим чертом был совсем недавно. Эх, что с нами делает время.
--
Да, - согласился я.
--
Пойдем, прогуляемся, - предложил он мне.
--
А как же он? - я показал на стонущего черта, уже полностью пришедшего в себя.
--
Ничего, сам доберется.
Не успели мы пройти и нескольких шагов, как черт предупредительно прокричал:
--
Эй, браток, ты с ним поосторожнее ходи. Он тебя заведет!
--
Да куда в этой рощице завести-то можно, - возмутился мужичок, - ты думай, что говоришь.
И мы продолжали идти, однако черт все не унимался, и до меня доносилась отборная брань, перемежавшаяся речитативом:
--
Я тебя, лешего, знаю…
Листва уже начала опадать и тихо шуршала под ногами.
--
Я, признаюсь честно, - откровенничал леший, - с превеликим удовольствием поводил бы за нос какого-нибудь заблудившегося ягодника, да с тех пор, как стали вырубать деревья, от моего леса почти ничего не осталось, сам видишь. Даже коли сам вздумаешь заплутать, ничего не выйдет. Есть здесь правда одно озерко-болотце, но там никто, кроме невесты моей не купается. Кстати, будет время, загляни к нам: скоро свадьбу играем.
--
Мои поздравления, - сказал я и распрощался с лешим. Но не сразу вернулся обратно: мне вдруг ужасно захотелось посмотреть на будущую супругу лесного стража. Мне почему-то представлялось, что она должна оказаться русалкой. Так, кстати, и вышло. Пересекая водную гладь от одного берега к другому, в озерке плескалась девушка с длинным рыбьим хвостом, роскошными золотистыми волосами и великолепно сложенным телом. Я невольно залюбовался ей, но спустя мгновение ноги мои стали ватными, а по спине пробежали мурашки: невестой лешего была Марина.
Я долго бежал, почти не разбирая дороги. Исцарапанный ветвями кустарника, но не ощущающий боли, я ворвался в дом своего кузена и, пребывая в состоянии невменяемости, не сразу понял смысл обращенной ко мне просьбы. Кто-то незнакомый, а возможно, и не узнанный мной, вежливо обращался ко мне:
--
Виктор, вы бы не могли отнести эти ведра с водой в хлев, у меня что-то ломит поясница. Старость не радость, - как бы извиняясь за то, что вынуждает меня потрудиться, проговорил старичок.
Я взял себя в руки и, не выказывая своей экзальтированности, поспешил оказать ему услугу, не сразу сообразив, откуда взялся этот пожилой человек на дворе у Саши. Затем я присел на порожках крыльца и расстроенно плюнул под ноги. Домовой похлопал меня по плечу.
--
Напрасно унываете.
--
Да я и не унываю.
--
Бабушке своей рассказывать будете. Я же вижу. Было бы из-за чего расстраиваться. Да у вас их, уж поверьте моему опыту, сотня еще будет. Выше нос, Виктор.
Я всеми силами сопротивлялся, но нас буквально в принудительном порядке собрали в "Радуге", даже отменили пару фонетики, чтобы мы успели туда добраться. Мы с Алексом ехали в битком набитом троллейбусе.
--
Кому она нужна эта встреча, - сетовал я на необходимость присутствия на встрече с первокурсниками, организованной деканатом. - На других факультетах все спокойно, нашему же обязательно нужно отличиться.
--
А как же девушки? - спросил меня Алекс.
--
Да какие там могут быть девушки? - поспешил я разочаровать приятеля.
Вместо бабьего лета третью неделю шли дожди. Ближе к ночи улицы города напоминали водные каналы. Небо разразилось настоящим ливнем. Брызжущие желтым светом, переполненные вагончики трамваев развозили людей по домам. Промокнув до нитки, а потому не осторожничая, я бежал из "Радуги" к трамвайной остановке, боясь упустить свой шанс пораньше попасть домой. Я видел, как толпа быстро течет в открытую дверь. Я опоздал и, стоя под потоком осадков, смотрел на уходящий трамвай. Какие-то везучие девушки весело спорили о чем-то по ту сторону стекла. Вдруг одна из них посмотрела в окно. Я никак не ожидал увидеть ее и в тот миг, наверное, очень глупо улыбался. И так мы смотрели друг на друга: я и Марина, студентка-первокурсница. Я опасался, что она не узнает меня, тонувшего в переплетении косых струй ливня. И сначала Марина как-то неуверенно нахмурила лоб, а затем приложила ладошку к губам и послала мне воздушный поцелуй. И когда он, не взирая на хлещущий дождь, прилетел ко мне, я бросил на мокрый асфальт сумку с учебниками и, как безумец, погнался, разбрызгивая лужи, за призывно звучащим звоночком трамвая.