Таврическое. Память звонкого детства
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Мои воспоминания.
|
Игорь Петраков
Память звонкого детства.
Очерки-воспоминания о Таврическом.
Предисловие.
Вернуться к воспоминаниям о моем детстве в рабочем поселке Таврическое меня побудила книга литературоведа Бориса Аверина, посвященная творчеству Набокова ( и не только - а также Бунина, Иванова, Белого и ряда российских философов ), которая называлась Дар Мнемозины и в которой поднимались вопросы оживления прошлого с помощью памяти писателя.
В центре внимания автора этой книги, естественно, стоял Набоков. Память - героиня всех его произведений, утверждал Аверин. Не зря Набоков обладал сам феноменальной памятью и очень хорошо помнил свою жизнь: детство, отрочество, великое множество мелочей, связанных с самыми разными возрастными этапами . Дар зоркой памяти свойственен многим героям книг Набокова.
Так, в Подвиге прошлое смыкается с настоящим. Сборник рассказов Возвращение Чорба закольцован темой воспоминания . Воспоминание идет рука об руку с настоящим в Весне в Фиальте . Отчаяние - отчет о прошлом и рассказ о настоящем. Цинциннат в Приглашении на казнь вспоминает свою прошлую жизнь. Воспоминание ведет сюжет Дара - это воспоминания Федора о детстве и о своем отце. Смотри на арлекинов! - автобиография героя, восстанавливающего свое прошлое.
Развернутую автобиографию представляет собой повествование Других берегов ( Память, говори! ).
Читая книгу Аверина, я поневоле сравнивал ее с тем, каким образом оживляет память прошлое в моих собственных произведениях и воспоминаниях. Вот Аверин пишет о Других берегах Набокова - Передавая эпизод ясновидения, произошедший с ним в детстве, Набоков в ДБ делает отсылку к Дару : Будущему узкому специалисту-словеснику будет небезынтересно проследить, как именно изменился, при передаче литературному герою ( в моем романе Дар ), случай, бывший с автором в детстве .
Здесь я вспоминал, как были представлены случаи из детства в моей книге Память места и сборнике рассказов В городе Н .
В последнем сборнике о Таврическом был рассказ Деревенский друг . В нем почти документально были зафиксированы события моего детства, прошедшие в Таврическом. Я имею в виду разные эпизоды, касающиеся дружбы с главным героем рассказа. В рассказе он назван Алексеем. Имя его было изменено, но события остались все теми же - так, как их сохранила память. Детские забавы с моим другом, наши беседы, даже анекдоты, рассказанные им - все воспроизведено почти с фотографической точностью.
Эпиграфом к рассказу была песня Олега Митяева -
Скоро будет на полях темным-темно,
можно будет огоньки пересчитать,
те, что воткнуты, как свечки, в горизонт,
словно в церкви, чтоб кого-то отпевать.
Двенадцать писем под полой - мое сокровище,
Я этой памяти хозяин и слуга.
Двенадцать месяцев читаю - а чего еще,
Когда хандра привычна и долга.
Слава Богу, что хоть было и вот так:
На листочках синей пастой запеклось,
Что возможно на заснеженных верстах
Сочинять, что в самом деле не сбылось.
Тема песни - довольно грустная. Память, конечно, почти всесильна, но воскресить образ ушедшего в мир Иной деревенского друга автор, как ни старается, не может. А как бы хотелось его воскресить - до последней детали, до последней черточки, до зримости и осязаемости. Впрочем, как говорят наши православные товарищи, что не возможно человеку - возможно Богу.
Но вернемся к Борису Аверину и его книге. Автор Дара Мнемозины пишет, что Набоков создает новый тип автобиографической прозы. По его романам рассеяны во множестве биографические подробности из жизни самого автора. Их можно найти в Машеньке , Подвиге , Даре , Подлинной жизни Себастьяна Найта , Пнине и Смотри на арлекинов . Не забудем и про Убедительное доказательство и Другие берега .
А как обстоит дело с автобиографическим дискурсом в моей прозе и поэзии? Выделю здесь те произведения, в которых речь идет о детстве в Таврическом.
1. Рассказы о детстве . Это уникальные очерки, написанные автором непосредственно в детские и подростковые годы - в возрасте 10 - 13 лет. Несмотря на юный возраст автора, они состоят из довольно любопытных наблюдений, касающихся тех людей ( ныне, увы, в большинстве своем ушедших в мир Иной ), которые окружали его в годы, когда он часто находился в Таврическом.
2. Деревенский альбом . Сборник стихотворений, посвященных тому же Таврическому. В основном здесь содержатся зарисовки природы и быта, сохранившиеся в памяти автора спустя тридцать лет.
3. Лето в Таврическом . Венок сонетов. Один из первых моих опытов работы в строгой форме сонета, о которой с таким воодушевлением говорил, например, русский писатель Владимир Солоухин. Пространство Лета в Таврическом - дом в Тавричанке, его жители ( мои родственники ), погода на улице, походы на озеро ( на рыбалку ), материнская забота об авторе.
4. Деревенский друг . Рассказ из сборника новелл В городе Н . Имеет под собой документальную основу. Посвящен самому настоящему моему другу детства.
5. Память детства . Книга воспоминаний о детстве и юности. В ней содержатся очерки, посвященные самым разным местам, где проходило мое беззаботное детство. Среди них, естественно, - и Таврическое ( очерк о нем помещен ближе к концу книги ).
На основании всех выделенных произведений можно говорить о некоем метатексте Таврического в моем автобиографическим дискурсе.
Интересна глава книги Аверина, которая называется Память как процесс и память как результат . Речь в ней идет об уникальности процесса воспоминания, который предпринимает писатель. Ему важен не только сам факт из детства, но и путь к этому факту .
Речь идет и о религиозности Набокова. Здесь необходимо сказать, что в моем детстве отчетливой погруженности в религию у моих родителей не наблюдалось. Воспитание было светским, что закреплялось уроками, полученными в детском саду и школе. Тем не менее советское воспитание, которое стремились привить мне мои родители, опиралось на традиционную для нашей страны мораль. В этом смысле воспитание было выдержанным в нормах морали, хотя и несколько чуждым религиозных тем. Религиозность стала моим осознанным выбором уже в более зрелые годы, когда я осознал, что в некоторых ситуациях из жизни человеку только и остается, что уповать на помощь Господа.
Эта религиозность была связана и с моим воцерковлением и участием в жизни Православной Церкви. Впрочем, эта история уже имеет мало отношения к моему детству - теме данной книги.
В детские годы я, впрочем, замечал религиозность моей бабушки, живущей в Таврическом. У нее была икона Богородицы с младенцем Иисусом. А также книга Нового завета в мягком переплете. Я с любопытством читал Новый завет, и Иисус представлялся мне какой-то легендарной личностью. Особенно восхищала мой детский разум Его способность творить чудеса. В детстве у меня вообще была тяга ко всему чудесному и фантастическому. Но чудесное должно было быть соединено с непосредственно воспринимаемой действительностью, с самой жизнью - только тогда мой разум соглашался принимать его во внимание.
Вопросы существования Бога в ту пору слабо занимали меня. У меня не было необходимости искать истину в потустороннем, в Ином мире. Мне казалось, что мои знакомые и так безсмертны и никогда не умрут. Их жизнь в мире сем я воспринимал как непреложную действительность, не вызывающую сомнений.
У меня почти не было нужды обращаться за помощью к Господу. Все, в чем я нуждался, обезпечивали мне мои родители и другие родственники, включая бабушек и дедушек. Согласитесь, это было по-своему славное время.
Завершая предисловие, замечу, что несколько глав из моей книги так или иначе будут касаться тем, поднятых Борисом Авериным в Даре Мнемозины . Отталкиваясь от размышлений автора этой книги, я буду говорить о моем детстве, о моем индивидуальном мире, который начинал строиться с того же Таврического.
Глава первая.
Фальтер и Синеусов.
Борис Аверин в своей книге размышляет о таком произведении Набокова как рассказ Ulthima Thule . Его герою - учителю математики Фальтеру - якобы окрылась некая новая истина, после чего его сознание радикальным образом изменилось. Фальтер не делится ни с кем тем, что ему открылось. Одному доктору он уже поведал истину - и тот, не выдержав откровения, умер. Теперь истину пытается выведать у Фальтера Синеусов - еще один герой рассказа. Для Синеусова Фальтер - безусловный авторитет. Синеусов пытается узнать у того, есть ли Бог, например. На что Фальтер отвечает - Холодно ( дескать, не там ищете ).
Так вот, Фальтер дважды говорит о детском сознании, о детском восприятии мира. Он утверждает, что важным признаком истины является мгновенный отзыв всего существа при ее распознании. И подчеркивает, что это явление присуще детям.
Фальтер отвергает логику взрослого человека. Взамен логики он предлагает ВОСПРИЯТИЕ - и отзыв СОЗНАНИЯ на него. Непосредственное восприятие и непосредственный отзыв.
Как комментирует это Борис Аверин? На примере романа Защита Лужина . Мир не создан человеком. Хотя постулаты разума, как и геометрии Евклида, незыблемы, жизнь, не сотворенная сознанием человека, не может уложиться в эти постулаты. Это и есть трагизм героя романа Защита Лужина . Он гений в шахматах - идеальных сущностях, не соприкасающихся с конкретикой мира. И почти идиот в реальности .
По мнению Синеусова, Фальтер вышел в боги . Поэтому Синеусов ожидает, что именно Фальтер прольет свет на дальнейшую участь его покойной жены. Здесь любопытно само имя якобы познавшего истину персонажа - Фальтер - то есть фальшь, ложь, лукавство. Фальтер сознательно уводит Синеусова от спасительной мысли о Боге, намекает на то, что спасение надо искать на каких-то иных, непонятных человеку путях. Не потому ли Фальтер отвергает даже логику, - которая является, казалось бы, надежным подспорьем для человеческого разума?
В моем детстве, замечу, разум человека мне казался почти всесильным. В советской культуре был практически культ разума. И у моего сознания не было необходимости в сверхъестественном. Я не искал Бога, потому что люди - взрослые люди - казались мне всесильными, способными справиться с любой проблемой, с любой задачей. Тогда я еще не был поставлен перед пограничной ситуацией - такой, когда любимый тобою человек уходит в мир Иной. И тебе волей-неволей приходится подвергнуть ревизии все твои взгляды, все твои прежние представления о жизни. В моем детстве будущее казалось мне безоблачным. В нем не было места никакой несправедливости, никакой смерти.
Вспомним, почему Синеусов ( фамилия, которая, видимо, появится также в Приглашении на казнь ) обратился к Фальтеру? Если бы в его жизни все было благополучно, он бы этого не сделал. Но вот его жена уходит в мир Иной. И Синеусов ищет откровения в контексте этой пограничной ситуации. Синеусов хватается за фальшивого Фальтера как за спасительную соломинку.
Самое интересное, - пишет Аверин, - заключается в том, что в герое Набокова Синеусове живет вера, рожденная не объективностью общего богословия, а страстной, безконечной личной заинтересованностью в существовании Бога, души и безсмертия . Герой Набокова страстно заинтересован в существовании души и всего то, что принято называть посмертным существованием . Для него это - животрепещущий, личный вопрос.
Безсмертие необходимо Синеусову лично.
Как тут не вспомнить слова из моего рассказа Деревенский друг , касающиеся ушедшего в мир Иной героя -
От друга не осталось ни писем, ни фотографий. Лицо его стерлось в памяти Егора, как бывает, когда кто-то мокрой тряпкой проведет по написанному на школьной доске. Алексей был уже давно в ином мире. Как и большинство деревенских родственников Егора. Но память о его делах, поступках, словах была еще жива. И Бог весть сколько еще будет жить она, эта память, которая бьет поверх смерти.
Егор посмотрел еще раз за окно. Они уже подъезжали к деревне. Маршрутка надсадно взяла поворот, повернула налево и поехала по центральной ее улице. Когда-то в детстве Егор тоже проезжал по ней. Но тогда в деревне его ждали живые люди. Теперь же в основном здесь жила лишь память о прошлом.
За окнами маршрутки сменяли друг друга дома, памятники, магазины. Когда-то это был целый живой мир, населенный живыми людьми. И Егор испытал смутное сожаление о том, что вот, среди живых больше нет его хорошего друга, с которым они так хорошо ладили в годы детства..
Существование деревенского друга как героя рассказа, героя литературного произведения ( будем говорить как господа филологи ) требует продолжения, некой перспективы. Невозможно представить, невозможно согласиться, что его история должна завершиться пошлой, банальной смертью. Так и Синеусов не может смириться с тем, что его жена покинула его навсегда, безвозвратно ( этот сюжет знаком нам и по рассказу возвращение Чорба ).
О рассказе Ulthima Thule я писал в моем исследовании Рассказы-шкатулки Владимира Набокова . В нем я также рассматривал рассказ в связи с его анализом в книге Бориса Аверина. Приведу здесь небольшую цитату из Рассказов-шкатулок .
Вот Синеусов задает вопрос - "Существует ли Бог?" Сама постановка вопроса уводит от предмета исканий, считает Аверин. Действительно, в набоковском дискурсе нет места прямым вопросам и ответам на них. Вспомним хотя бы момент, когда Зина Мерц спрашивает в "Даре" у героя, является ли объяснением в любви то, что он говорит ей. Герой уклончиво отвечает, что это -
- И есть некоторого рода объяснение в любви.
- Мне мало "некоторого рода", - заявляет Зина.
Главные жизненные вопросы, по Набокову, требуют иного разговора о них. "Так встает проблема языка", - пишет Б.Аверин. Глава, в которой содержится это наблюдение, так и называется "Поэтика "непрямого высказывания"".
В заключении Аверин высказывает довольно спорную мысль о том, что Набоков был противником "общего богословия" и имел особый тип религиозности - личный. То есть субъективный. В нем якобы и кроется "чудесный смысл бытия", "настоящий смысл сущего", как писал Набоков.
О названном рассказе Набокова говорил и В.Курицын в своем Набокове без Лолиты . О чем я также пишу в Рассказах-шкатулках . "В "Ulthima Thule", - утверждает В.Курицын, - есть персонаж Фальтер, в котором разорвалась "бомба истины", которого поразила "сверхжизненная молния", в результате чего ему открылась сущность вещей. Автор, герой и рассказчик.. долго топчутся вокруг этой сущности вещей, но секрет оказывается все тем же, уже давно известным читателям Сирина - начиная с его ранних стихов: загробный мир существует, и связь с ним возможна. Только если в "Наташе" это доказывал обычный призрак.., то в случае Фальтера это выяснилось, лишь когда один исследователь обратил внимание, что Фальтеру известно о любимых умершей женой рассказчика ( художника Синеусова ) иностранных деньгах и полевых цветах, а узнать он о них мог, только "подключившись" к миру духов" ( НБЛ, 2013, 69-70 ).
Об идее загробной жизни пишет Курицын и несколькими страницами позже. По его мнению, Набоков в восторге от этой идеи и объявляет это тайное знание "высшим, невероятного значения знанием".
Помнится, Александров посвятил названной теме целую книгу ( Набоков и постусторонность ), в которой рассматривал романы Набокова в связи с темой Иного мира в них.
От себя замечу, что в детстве все отвлеченное ( каковой и является тема Иного мира в традиционной литературе ) рассматривалось мною как неистинное, не соответствующее действительности. Мой разум в детские годы требовал доказательности и конкретики. Я был как Фома неверующий, которому важно было осязать Христа, так сказать, прикоснуться к его плоти, чтобы уверовать в Его воскресение.
Разум ребенка, мой разум был наполнен впечатлениями земного, видимого мира настолько, что не нуждался в фантазиях на тему мира невидимого и часто неосязаемого.
Таков и герой Набокова Синеусов. Он пытается постигнуть инобытие рационально. Фальтер же останавливает этот порыв вдовца. Он утверждает, что логические категории правдивы только на небольших расстояниях. При увеличении расстояний - они неприменимы, считает Фальтер.
Впрочем, об отношении Набокова к фигуре Фальтера уже говорилось. Православные обязательно бы отметили при этом, как изменился облик и поведение Фальтера после того, как ему открылась истина . В любом случае, очевидно, что он вел себя недостойно православного человека. Следовательно, и истина , открывшаяся ему, является, мягко говоря, сомнительной.
Вот почему уже в более зрелые годы я пришел к мысли о Боге. Мысль эта затрагивала все сложение жизни в целом и отвечала критерию восприятия и отзыва сознания на него. Сознание благодарно отзывалось на мысль о Боге. И правила поведения, вытекающие из осознания наличия Бога во вселенной, мне очень импонировали. Мне импонировало то, что мир возник не сам по себе, как случайное порождение хаоса, а то, что в основе его был разум, был строитель.
Размышляя об этом, я вспомню, пожалуй, один из Камешков Владимира Солоухина ( цикл прозаических заметок Камешки на ладони был опубликован в 1988 году ). В нем писатель сравнивал позицию неверующего в Создателя человека с позицией муравья, залезшего на обшивку печи. У муравья относительно существования этого тела возникнут две гипотезы:
1. Печь возникла сама собой, в силу космических причин.
2. У печи был разумный создатель, который умел делать такие печи.
Муравьиная гордость, считал Солоухин, не позволит муравью остановиться на втором ответе. Муравей скорее всего прибегнет к первому объяснению. Таковы бывают часто и люди, объясняющие возникновение мира с помощью космических гипотез.
В детстве у меня дома была книга Библия для верующих и неверующих . В ней едко-сатирическим пером описывались сюжеты Священного писания. И автор приходил к выводу, что Библия - это якобы сказки для людей, которых обманывали попы. Доводы автора книги в то время казались мне убедительными, и я в школьные годы даже написал про Библию антирелигиозное эссе ( будучи под впечатлением от этой атеистической книжки и ничего тогда толком даже не зная о событиях, описанных в Новом завете ).
Я тогда не думал о том, что атеистическая мысль не может предложить Библии сколько-нибудь равнозначной альтернативы. Ведь человеку необходимо спасение, а атеисты просто-напросто игнорируют эту главную необходимость человеческой души ( забывая порой о существовании души как таковой ).
В школе образование было подчеркнуто нерелигиозным. Лишь на уроках литературы, знакомясь с произведениями наших русских классиков, я поневоле проникался их духом. Классики наши были в подавляющем большинстве своем верующими людьми, и их произведения, видимо, несли на себе отпечаток истинной веры.
Глава вторая.
Дождь в степи.
Рабочий поселок Таврическое, как известно, расположен в сибирской лесостепи. Это обширная степь с довольно редкими вкраплениями лесов. Вот что я пишу о месте расположения данного поселка в моих Рассказах о детстве - Не так просто описывать знакомую местность. Как посмотреть на нее со стороны? Если воспользоваться атласом Советского союза, то можно узнать, что у Тавричанки есть координаты: пятьдесят четыре градуса северной широты и семьдесят четыре градуса восточной долготы. Из собственного опыта мы знаем, что в Тавричанку можно приехать на автобусе или на электричке, а средняя температура летом там - плюс двадцать градусов.
Можно прочитать сочинение о Тавричанке, которое я написал восемнадцатого мая этого года на уроке русского языка ( зачем я его здесь привожу, вы догадаетесь, прочитав его полностью ) - Куда бы я хотел поехать летом и почему
Я хотел бы поехать летом в деревню к моей бабушке ( и к дедушке и к дяде Гене ). Там близко стоит лес. В деревне два озера. В одном плавают утки, а в другом можно ловить рыбу ( о, немало часов провел автор на его побережье за этим занятием! ). Каждое лето над озерами кружат чайки. В лесу растут грибы .
Небольшой лес располагался на запад от деревни, около микрорайона Новая Тавричанка . По ту сторону леса было озеро ( с рыбой! ) и санаторий. Как я тут же объяснил в Рассказах о детстве - Леса у нас .. маленькие, небольшие .
Именно через этот лес мы ходили с дядей Геной ( и не только с ним ) на рыбалку. В озере водились и ловились небольшие караси.
Особенно запомнилась мне рыбалка во время теплого летнего дождя. По неизвестной причине в это время клев усиливался. Оставалось лишь внимательно глядеть на поплавок ( выделявшийся красном цветом на фоне зеленовато-голубоватых кругов от капель воды ) и ожидать поклевки. Рядом со мной мог находиться мой отец, у которого была своя удочка.
По берегам озера вовсю росли камыши. Иногда, уходя домой после безплодной или малоэффективной рыбалки, мы с отцом рвали камыши, чтобы не возвращаться с пустыми руками. Около озера в лесах росли грибы. Отец и дядя Слава ходили в эти леса и возвращались с пусть небольшой, но приятной добычей.
Если на рыбалку шел мой отец, он брал с собой термос, в котором находился горячий чай. Приятно было попить чаю в минуты перерыва между поклевками, закусывая его принесенными с собой бутербродами с колбасой.
Рыбалка была моим любимым развлечением в погожие летние и теплые утра. Здесь можно было побеседовать, пообщаться теснее с моими родственниками ( мужчинами ). Можно было просто отдохнуть, сидя на берегу озера и созерцая движения поплавка, на который села проворная стрекозка.
Вода в озере была чистая, и порой с берега было видно, как плавает на мелководье небольшая рыбка.
А как приятно было возвращаться с законной добычей к себе домой, неся карасей в полиэтиленовом пакете, прозрачном, так, что можно было наблюдать за перемещениями рыбы. Иногда полиэтиленовый пакет давал течь. Это означало, что теперь необходимо было добраться до дома как можно быстрее. И я, и мои родственники переходили на быстрый шаг, спеша добраться до дома на улице Кирова. Каким облегчением было, когда мы наконец добирались до цели - и выпускали карасей в ванну с водой или в тазик. Сразу же карасями начал интересоваться наш доморощенный кот Василий. Василий подходил к тазику и пытался выловить рыбку из него всеми доступными ему способами.
Если рыбы было мало, мы всю ее и отдавали Ваське. Если же улов был солидным - варили или жарили рыбу на сковороде.
За потугами кота Василия наблюдала со своей позиции у будки собака Тузик, изредка облаивая своего визави ( то есть кота ).
И, конечно же, нельзя не вспомнить грибные дожди, разражавшиеся над Тавричанкой в погожие летние дни. Мы с матерью и дядей Геной тогда забирались в сенки, дверь в дом была, как обычно это летом бывает, открытой, дождь лил иногда очень мощно, а мы сидели в теплых сенках и наблюдали за этим зрелищем.
Собака Тузик забивалась в будку и также наблюдала за дождем ( часто сопровождающимся громом и молнией ).
Конечно, мы не любили безсмысленно мокнуть под дождем, как это изображают в некоторых художественных произведениях. При начале дождя обычно прятались кто - куда. Вот, прочтем, например, такой фрагмент Рассказов о детстве -
Вдруг пошел дождь ( разнообразивший картину этого скучного дня ), и дядя Гена спрятался в сарай. А впоследствии и в дом. А дед Семен остался под дождем. Кстати, дождь был сильным, и самое главное - он полил большое картофельное поле.
20.30 Семен Прокопич и дядя Гена, невзирая на капризы погоды, продолжают пилить дрова. Но.. начался буран, ведра сносило. Потом еще раз пошел дождь. После дождя я видел радугу.
Собака тоже пряталась от дождя - Тузик лежит на цепи около будки. Пошел дождь, и она залезла в свою будку. Вечером, после дождя, Тузик лежал на цепи .
После дождя воздух был наполнен озоном. Здесь, в деревне, к нему не примешивались запахи бензина и различных выбросов из труб, которыми так славен наш город Омск. На небе чаще всего появлялась радуга, всегда своим появлением радовавшая автора этих строк. Мы выбирались из сенок и, если дождь был основательным, подождав, пока почва немного просохнет, отправлялись по своим делам.
Теперь я вспоминаю эти посиделки наши под дождем в сенках как нечто драгоценное и весьма памятное для меня. Помнится, у Солоухина есть стихотворение Дождь в степи . Из одноименного сборника. Вот как оно звучит:
С жадностью всосаны
В травы и злаки
Последние капельки
Почвенной влаги.
Полдень за полднем
Проходят над степью,
А влаге тянуться
В горячие стебли.
Ветер за ветром
Туч не приносят,
А ей не добраться
До тощих колосьев.
Горячее солнце
Палит все упорней,
В горячей пыли
Задыхаются корни.
Сохнут поля,
Стонут поля,
Ливнями бредит
Сухая земля..
О, если б дождем
Мне пролиться на жито,
Я жизнь не считал бы
Бесцельно прожитой!..
Но стали бы плотью
И кровью моей
Тяжелые зерна
Пшеничных полей!
А ночью однажды
Сквозь сон я услышу:
Тяжелые капли
Ударили в крышу.
О нет, то не капли
Стучатся упорно,
То бьют о железо
Спелые зерна.
И мне в эту ночь
До утра будут сниться
Зерна пшеницы...
Зерна пшеницы...
Нельзя не вспомнить, как Солоухин пережидал дождь под раскидистой елью. Почти как мы - в сенках. Под дремучей елью сухо, тепло, уютно, как в комнате. Здесь писатель справляет свою нехитрую трапезу.
"Душистый дымок от костра тотчас наполнит всю эту лесную комнату, начнет подыматься вверх, процеживаясь сквозь широкие плоские ветви, а также выбиваться на сторону, где его будет подхватывать и развевать ветерок. В дождь хорошо посидеть у огонька на сухой пружинящей подстилке из игл. В это время для забавы насадишь на прутик рыжик, насыплешь на него сольцы и поднесешь к огню".
Глава третья.
Королева спорта и другие праздники.
Когда едешь из города Омска в Таврическое, сначала проезжаешь по трассе рядом с относительно новым стадионом Тавричанки. Именно на нем и проводятся всевозможные праздники, ярмарки, а также Королева спорта . Как я помню, эти соревнования проводились в рабочем поселке, например, в июне 1988 года. Много людей приходило на церемонию открытия - которая выглядела довольно пафосно и торжественно. Я же посещал рядовые соревнования. Помню, как мечтал я сходить на футбольный матч. Но, как на грех, на большом футбольном поле на моей памяти так и не состоялось ни одного матча. Или, может, это я приходил невовремя?
Помню, как проходили легкоатлетические соревнования. Например, бег на 110 метров с барьерами. Судья на стартовой отметке стрелял в воздух из пистолета - и спортсмены с быстротой, казавшейся мне в то время необыкновенной, бежали к финишной ленточке. Признаюсь: я завидовал спортсменам - участникам соревнований. Сам - то я не мог развить подобную скорость ни при каких обстоятельствах.
Финишировавшие первыми спортсмены бурно радовались. Немногочисленные расположившиеся на трибунах болельщики приветствовали их криками. Чуть позже соревнования в беге заканчивались. Рядом с беговой дорожкой - аккурат в центре стадиона - устанавливали пьедестал для награждения победителей. Награждение тоже проходило в торжественной обстановке. Победителям вручали не только медали и грамоты, но и ценные подарки. Мне, сидящему на трибунах бедному подростку, оставалось только кусать локти. Меня-то давно никто не чествовал!
Над стадионом горел почти олимпийский огонь все время, пока проходила Королева спорта . Вообще, пространство внутри стадиона было для меня полном тайн и загадок. Бог весть куда вели коридоры - в какие внутритрибунные помещения? Там проходили загадочные соревнования - например, по гиревому спорту, на которые меня, впрочем, никогда не приглашал дядя Гена.
Случалось мне наблюдать соревнования по мужскому волейболу. Подтянутые, атлетичные, спортивные парни легко взмывали над площадкой для волейбола и аккуратно укладывали мячи на половину площадки соперника. Я, признаюсь, до сих пор не научился играть в волейбол ( ограничившись участием в университетских соревнованиях по футболу ), и до сих пор смотрю на волейболистов и их умение отрываться от земли с нескрываемой завистью.
Тогда, в пору моего подросткового возраста, мужчины - волейболисты казались мне кудесниками мяча почище бразильских футболистов - и почти небожителями. Они, кроме того, были дружны - и после каждого розыгрыша подбадривали друг друга. Заиметь таких друзей - это, конечно, мечта , - думал я, расположившись с отцом у края волейбольной площадки вместе с другими пришедшими посмотреть на соревнования болельщиками.
Кроме волейбола, на задворках стадиона проходили соревнования по городошному спорту. С необыкновенной легкостью мастера городков бросали биты и разбивали разнообразные фигурки на другом конце площадки. Помню, как мне самому однажды дали биту - и я не смог докинуть ее до фигурки. Был в том возрасте слабоват. За мастерами городошного спорта наблюдали с маленькой трибуны ( четыре ряда мест ) местные мальчишки. Благо рядом с городошной площадкой была дырка в заборе, предназначенная как раз для того, чтобы пролезть мальчику небольших размеров.
А за забором начиналось болотце.
Раньше на месте болотца был роскошный парк. Но постепенно он заболачивался, зарастал сорными кустарниками, деревья пропадали, находясь в воде. А ведь когда-то именно в этом парке праздновались Дни молодежи ( этот праздник в Тавричанке отмечался летом ). Я застал парк уже в период постепенного превращения его в болотце.
И если раньше вид с трибуны стадиона в Таврическом ( а она была одна - Западная ) радовал глаз ( открывалась панорама парка ), то теперь смотреть за забор было неприятно, за забором находился неприветливый пустырь, поросший изредка мелким кустарником. Даже бегать через этот пустырь для того, чтобы пролезть через дырку в заборе - и попасть на соревнования, проводимые на стадионе, было мне как-то неприятно.
На церемонию открытия Королевы спорта я ходил вместе с мамой. А на обычные соревнования, проходящие в утренние часы, - уже самостоятельно. Однако, находясь в одиночестве, даже наблюдать за соревнованиями было скучновато. Мне требовалась компания - дружеская или семейная - для того, чтобы эмоции, дремавшие внутри меня, всколыхнулись.
Королева спорта - что это такое? Это спортивный праздник, - пишу я в своих Рассказах о детстве , - С двадцать четвертого до двадцать шестого июня он будет проходить у нас в Тавричанке. Будут соревнования по футболу, волейболу, плаванию, городкам, гиревому спорту, пятиборью, стрельбе, велоспорту, легкой атлетике. И я решил посмотреть эти соревнования. Утром, в одиннадцать часов тридцать шесть минут я пошел на стадион ( до него пятнадцать минут ходьбы ). Там репетировалось открытие праздника Королева спорта Таврическое - 88 . Я сел на восьмой ряд трибуны. Были соревнования по бегу на сто метров. Когда был старт, стреляли из пистолета. Потом я посмотрел городки. Рядом с площадкой была трибуна, на которой поместилось человек двадцать ( детей ). Футбола все не было. На следующий день я посмотрел открытие праздника. Открытие было интересным. После открытия выступали на стадионе разные ансамбли и был волейбол .
В спортивных соревнованиях Королева спорта участвовал и мой дядя - дядя Гена. Он показывал свое мастерство и умение в такой дисциплине как Гиревой спорт . В атмосфере взаимного соревнования он показывал свои лучшие качества как спортсмена - и получал за это заслуженные медали и почетные грамоты ( которые дядя Гена скромно называл макулатурой ).
Дядя Гена регулярно ходил на тренировке по гиревому спорту в спортзал. А участие в крупных соревнованиях было скорее праздником для него. Хотя - не только праздником - но и ответственным мероприятием.
Изредка на стадионе устраивали концерты. Приезжали в конце 80-х годов артисты из столицы нашей Родины ( путешествовали на теплоходе по Иртышу - отчего их концерт назывался Восход над Иртышом , если я ничего не путаю ). Сооружалась небольшая сцена напротив Западной трибуны. На сцене размещался огромный лозунг ИСКУССТВО ПРИНАДЛЕЖИТ НАРОДУ . Народу собиралось много на трибуне. И начинался концерт, из которого, впрочем, я мало что запомнил. Выступали довольно известные и популярные певцы и певицы, имена которых за давностью лет я запамятовал.
Также на стадионе проходит День физкультурника. Тоже соревнования, но уже меньшего, чем областная Королева спорта , масштаба. Здесь тоже вручают медали и грамоты, которые, как я уже заметил, коллекционировал дядя Гена.
Проходят на стадионе и ярмарки.
Вот что я пишу о таких ярмарках в неувядаемых Рассказах о детстве :
На стадионе часто проходят ярмарки. Я думаю, что вам не надо объяснять, что такое ярмарка ( запомнились мне больше всего столпотворение народа и длинные очереди - И.П. ). Она приурочивается обычно к какому-нибудь событию на стадионе. Приезжают грузовики, выгружаются в ларьки или торгуют прямо с грузовиков. На ярмарку надо приходить утром - с утра пораньше - если придешь днем, то увидишь лишь очереди. Эдакая куча-мала под открытым небом.. Здесь продавали пирожное или газировку или, если расщедрятся - мороженое ( что еще нужно человеку для счастья? ). Итак, я сказал, что ярмарка приурочивается к какому-то событию. В Таврическом на стадионе проходят такие события как день физкультурника и Королева спорта . Таврическая газета Слава труду печатает программу этих праздников. Здесь турниры по футболу, волейболу, бег.
В детские годы я всегда просил маму купить мне мороженое на ярмарке. Если я себя хорошо вел, мама соглашалась на два стаканчика. Их я обычно не съедал сразу, а сначала приходил в наш таврический дом, мыл руки, и только потом пробовал.
Продавали и одежду. Она стоила, как правило, недешево. Я, помнится, всегда недоумевал: зачем нужны такие непомерные траты на тряпки , когда на эту же сумму можно купить много-много мороженого и конфет ( шоколадных, разумеется - карамельные считались мною продуктом второго сорта ). Особенное возмущение мое вызывала необходимость приобретения обуви ( а она зачем нужна? ).
Приобретались и продукты - начиная от сливочного масла и заканчивая теми же конфетами. Вот что я пишу о ярмарке в другом своем нетленном произведении - эссе Память места :
На ярмарку я всегда отправлялся в приподнятом настроении. Посещение ярмарки с моими папой и мамой почти всегда означало, что мне купят чего-нибудь вкусненького , - например, мороженое или газировку ( тогда еще о картофельных чипсах слыхом не слыхивали ). Торговали, помню, с больших лотков, а иногда и просто с грузовиков, на которых или рядом с которыми располагались бойкие продавцы.
Приятно было идти с покупками с ярмарки, направляясь по улице Кирова в дом к моей бабушке. Как говорится, своя ноша не тянет . Или, как говорила моя матушка, что взято - то свято . Большей радостью было для меня только посещение книжного магазина ( располагающегося в центре Таврического, на улице Ленина ), откуда я приносил разные книжки. И, помню, радостно мне было, придя домой и вымыв руки, раскрыть приобретенную книгу, вдохнуть запах типографской краски и бумаги, посмотреть картинки и фотографии, прочесть начальные строки произведения, узнать, какие именно творения писателя, поэта помещены в книге.
Подобным образом поступали мама и папа с покупками с ярмарки. Пакеты и сумки с покупками расставлялись в кухне дома. Из сумок и пакетов извлекались на стол продукты, на стул клалась одежда и обувь ( если таковые были ). Молчаливым свидетелем разгрузки купленных продуктов была сахарница на столе и годовой календарь из журнала Здоровье на стене кухни ( мы в ту пору выписывали журнал Здоровье на омскую квартиру - и делились его календарем с бабой Тасей и Семеном Прокопичем ).
Затем продукты помещались в холодильник или в стол ( за открывающимися дверцами которого хранились крупы и конфеты ).
Уезжая из Тавричанки на автобусе, мы всегда проезжали мимо стадиона - и невольно я вспоминал с теплотой проходившие здесь соревнования и ярмарки. Да, славное было время! Детство человечества, как любит говорить Левин - автор Самоучителя работы на компьютере ( 8 издание )!
К сожалению - еще раз повторю - мне не удалось увидеть дядю Гену, участвующего в соревнованиях по гиревому спорту. И это упущение теперь вряд ли возможно исправить. Впрочем, могу себе вообразить, как он поднимает тяжелые гири ( хотя это умение он мне почти не показывал ). В ту пору гиревой спорт меня ни чуточки не увлекал. Никакого интереса он у меня не вызывал.
На этом я завершаю свой рассказ о праздниках в селе Таврическом. Были, разумеется, и сугубо семейные праздники. Праздники масштаба семьи. Тогда все собирались в зале за большим круглым столом. Дядя Гена, Семен Прокопич и папа пили пиво. Произносились краткие, но выразительные тосты. Когда я подрос, стали давать пиво и мне. После пива аппетит у меня пробуждался с необыкновенной силой. Счастливые были времена...
Глава четвертая.
Набоков, Флоренский и я.
Однако вернемся к уже анонсированной мной книге Бориса Аверина Дар Мнемозины . Следующая глава в ней посвящена Павлу Флоренскому и его оценке того, как надлежит рассказывать о прошлом. Флоренский выделяет две формы рассказа о имевших место в действительности событиях:
- дневник,
- мемуары.
Причем предпочтение он отдает именно мемуарам, то есть воспоминаниям о прошлом событии ( до которого простирается временное расстояние от момента воспоминания ).
Вот как пишет об этом сам Аверин:
Флоренский упрекает исследователей автобиографий и исповедей в том, что они склонны допускать одну и ту же методологическую ошибку. Им кажется, что когда автор изображает свою прошлую жизнь с точки зрения своего нынешнего мироотношения, он неминуемо искажает прошлое, ретуширует его. Получается, что только синхронная запись, дневник может адекватно фиксировать события. Верно описано только то прошлое, которое в момент записи еще не было прошлым, а было настоящим.
Анализируя свои дневники, Флоренский доказывает несправедливость такой оценки. Он рано начал вести дневниковые записи и теперь, сравнивая написанную задним числом автобиографию с дневниками, делает несколько важных для нашей темы замечаний.
Прошлое, зафиксированное в дневнике, оказывается отчужденным от автора в более поздний момент его жизни. При попытке заглянуть в старые дневники и письма мое теперешнее сознание, - пишет Флоренский, - выталкивается чуждой их стихией как кусок дерева водою моря . Те, кто думает, что с помощью синхронных записей можно измерить истинность позднейших воспоминаний, полагают, что в момент настоящего человек полностью безпристрастен по отношению к самому себе - установка, ложность которой очевидна ( ?? - ИП ). Кроме того, такая установка предполагает, что в момент настоящего человек обладает какой-то нечеловеческой мудростью, позволяющей оценивать смысл и значение событий самих по себе, помимо общих линий жизни. Современные записи по необходимости субъективней, чем позднейший взгляд на те же события, уже обобщающий и имеющий основание выдвигать вперед или отодвигать назад то или другое частное обстоятельство. Многое, что за шумом жизни не было тогда услышано достаточно внимательно, по дальнейшему ходу событий выяснилось как самое существенное, тогда как много и очень много волновавшего прошло почти безследно . Набоков называл прошлое, не воссоединенное памятью, черновыми партитурами былого .
Признаться, была у меня и книга Флоренского Детям моим. Воспоминанья прошлых дней . В ней автор действительно взирал на события детства не изнутри ( с точки зрения ребенка ), а извне, с высоты своей взрослой колокольни. Свою семью он рассматривает уже в философских и научных категориях, когда пишет: Задача семьи была - изолироваться от окружающего. Наша жизнь была жизнью в себе , хотя едва ли для себя , - существованием, отрезанным от общественной среды и от прошлого .
В главе о Тифлисе Флоренский пытается с точностью более или менее подробной воспроизвести детские впечатления, впрочем, здесь же сознается, что хронологию их теперь невозможно выдержать. Ярким впечатление детства, например, становится для него то, как точильщик точит ножи - и от них летят в разные стороны искры. Но и об этом впечатлении он рассказывает уже взрослым языком, вплетая в повествование такие словечки как колеса Иезекииля , вихри Анаксимандра , ноуменальный огонь .
А вот Флоренский рассказывает о своем теплом чувстве к тете Юле. Разумеется, с позиции своего взрослого эго , как сказали бы современные психологи.
Нежная любовь и род влюбленности направлялись на тетю Юлю. Хотя и старшая меня, она по складу своего характера откликалась на многие мои чувства и, насколько теперь я могу понять, со мною жила тою жизнью, которая не нашла бы удовлетворения в среде взрослых .
В итоге перед нами предстает образ взрослого Павла Флоренского, со всеми его комплексами и представлениями. Между тем, быть может, нам хотелось узнать побольше о взглядах юного будущего священника на мир. Но они, вероятно, преданы забвению. Увы и ах!
Таковы и мои мемуары Память места . В них я веду рассказ о Таврическом уже с позиции моего взрослого я . С гряды времени второго десятилетия двухтысячных, так сказать. Отличаются от них мои Рассказы о детстве , большинство из которых написаны в конце восьмидесятых годов двадцатого века. Рассказы о детстве представляют собой документальный жанр. Это дневники 11-13 летнего ребенка, что само по себе редкое нынче явление.
Ведь неизвестно еще, что важнее для читателя -
Умудренность опытом или Детская непосредственность,
Критическое отношение или Непосредственный восторг,
Воспоминание о прошлом или Репортаж из настоящего,
Отягощенность грехами или Детская чистота.
Кто знает, возможно, детское восприятие существования или Бытия ценнее для Создателя, нежели мудрствования отягощенного земными заботами взрослого человека. Вспомним слова Евангелия от Матфея:
Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них
3 и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное;
4 итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном;
5 и кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает;
И к ученикам - христианам апостолы и Спаситель обращались - Дети!
Однако Аверин, вслед за Флоренским, отдает предпочтение видению взрослого человека перед детским: Любопытно, что свои воспоминания Флоренский оформляет как дневник, выставляя дату перед каждой записью. Возникает новый тип дневника - дневник воспоминаний, которые тоже получают свою историю, входящую в биографию автора. Воспоминания могут принять вид дневника потому, что каждый акт погружения в них составляет событие духовной жизни - событие, которое может быть зафиксировано, как любое другое событие настоящего, записываемое в дневник .
Свое детство Флоренский сравнивает с Эдемом, которому, кажется, не страшна и сама смерть . Или, как писал Набоков, все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет .
Затем Борис Аверин отмечает, что литературное воспитание Набокова и Флоренского имеет черты сходства. Флоренский пишет: .. в нашей семье не было бы места Достоевскому. Он со своею истерикой у нас осекся бы, я в этом уверен. .. Даже романы его, хотя и стояли в шкафу, но, открыто по крайней мере, никем не читались как что-то сомнительное - в противоположность настольным и провозглашаемым Диккенсу, Шекспиру, Гете и Пушкину .
Здесь же отмечено, что Флоренский позднее оценил Достоевского. Набоков же сохранял неприязнь к нему на протяжении всей жизни. Достоевский Набокову был вполне и безоговорочно чужд . Абсолютными величинами для Набокова с самого детства были Шекспир и Пушкин: бездной зияла моя нежная любовь к отцу - гармония наших отношений. Теннис. Велосипедные прогулки, бабочки, шахматные задачи, Пушкин, Шекспир, Флобер . Расхождение, замечает Аверин, связано только с Гете, которого Набоков не принимал.
Книжная полка - одна из книжных полок моего детства - находилась в комнате дяди Гены. Именно здесь я впервые прочел журнал юность с произведением Войновича Жизнь и необыкновенные приключения солдата Ивана Чонкина . Помню, как сидели мы вместе в комнате дяди Гены и я зачитывал родителям вслух страницы романа Войновича - с его колоритными персонажами, такими как Голубев, Свинцов, Сталин ( однофамилец вождя народов ), Чонкин, Нюра. Самым смешным нам казался капитан Миляга, которого захватили в плен как языка красноармейцы. Капитан Миляга - которому посвящены такие строки -
Струился туман над оврагом,
Был воздух прозрачен и чист,
Шел в бой Афанасий Миляга -