Аннотация: Одна из моих статей. Работа по спецсеминару М.С. Штерн.
Игорь Петраков
Провинциальный город как метатекст русской литературы.
Русская литература изобилует мифами, поскольку в общественном сознании почти и не существует ничего, кроме литературы и ее производных.
Михаил Эпштейн.
Известно, что любое литературное произведение в соответствии со стилеобразующими тенденциями, характерными для того или иного автора, интерпретирует действительность. Идея произведения и задачи произведения, определяемые автором, формируют его художественную целостность ( см. Д. Лихачев, Внутренний мир художественного произведения ). Кроме того, для того, чтобы мир художественного произведения мог стать нетривиальной и непримитивной системой, отражающей мир действительности, писатель ( поэт ) создает в нем определенное и имеющее устоявшиеся литературные корни - традиции пространство и время. Существенной взаимосвязью временных и пространственных отношений, художественно освоенных в литературе, является хронотоп ( см. М. Бахтин, Формы времени и хронотопа в романе ). Понятие же метатекста возникает при изоморфном, типологическом рассмотрении важнейших для данной литературной традиции хронотопов. Строго говоря, метатекст - явление, возникающее в связи с наличием в сознании читателя и исследователя культурного опыта, это парадигма хронотопов на основе некоего общего смысла, синтетический сверхтекст ( см. В. Топоров, Петербургский текст русской литературы, а также Ю.М. Лотман, Избранные статьи, в 3 т. ), метатекст реконструируется на основе ряда текстов в направлении поиска текста - кода подобно тому как восстанавливается архетип слова в сравнительно-историческом изучении языков. С другой стороны, попытки определения классификативно релевантных признаков метатекста представляют собой наглядное применение типологического метода в литературоведении и семиотике ( ср. популярность типологического метода, напр., в психологии ( Шпрангер, К.Г. Юнг ) и языкознании ( В. Гумбольдт, А. Арно, К. Лансо ) ). При этом реконструкция метатекста как исследование типологическое предполагает:
а ) наличие известной цели - выявление общности или алломорфизма всей группы текстов - то есть обнаружение универсалий, совокупности свойств, присущих ряду текстов;
б ) исчерпывающее и высокоинформативное распределение текстов;
в ) способ построения - порождение;
г ) создание эталонной модели.
Основными субстратными элементами обнаруженного при таком исследовании метатекста следует считать:
--
Философский, социальный и религиозный инвариант - контекст.
--
Мифологический инвариант, включающий характерные для данной культуры комплексы мифологем.
--
Топографический инвариант, включающий общность пейзажно-ландшафтных и климатических особенностей.
--
Цивилизационный инвариант, подразумевающий наличие примет цивилизации, тип строений, предметы быта.
На основании выделенных элементов определяются потенциально возможные в данной культуре типы метатекстов. В предлагаемой схеме некоторые позиции могут быть, впрочем, незамещены.
Схема 1. Типы метатекстов.
Культура
Природа ( село )
Цивилизация
Усадьба Город
Провинциальный Столица
Старая столица Новая столица
В данной схеме приведены объекты описания, хронотопы. О существовании на их основе метатекстов можно говорить лишь в том случае, когда за каждым из них стоит воплощаемая в целом ряде художественных произведений единая сложная концепция мировосприятия, единая установка, чаще всего становящаяся фактором коллективного безсознательного хотя бы одной нации. Таким образом, происходит мифологизация хронотопа, причем тексты - варианты при этом как бы теряют автомемантичность, "попадают" в сильнейшую зависимость от предыдущей культурной традиции, перестают быть самозамкнутыми объектами, возникает единообразие описаний объекта.
Специфику русской культуры и русской литературы определяли как культуру с сильной мифологической ориентацией, что и могло предопределить возможность возникновения сверхтекстов, которую мы обнаруживаем в следующих сюжетно-смысловых единствах:
--
Петербургский текст русской литературы ( А.С. Пушкин, Медный всадник, Ф.М. Достоевский, Преступление и наказание, А. Белый, Петербург, А. Блок и другие ).
--
Усадебный текст русской литературы ( А.С. Пушкин, Евгений Онегин, И.С. Тургенев, Дворянское гнездо, Л.Н. Толстой, Анна Каренина и другие ).
--
Провинциальный город ( см. список ниже ).
--
Московский текст.
Также выделяются тексты, рассказывающие о хронотопе природы ( М.М. Бахтин ) и жизни русской деревни. К текстам третьей группы примыкают тексты, дающие хронотоп южного города у моря или у целебного источника ( М.Ю. Лермонтов, Княжна Мэри, А.И. Куприн, Гранатовый браслет и другие ).
Предметом нашего рассмотрения является текст "Провинциальный город", особое явление в отечественной литературе. Здесь объектом описания и иногда мифологизирования становится небольшой ( до несколько тысяч жителей ) провинциальный город средней полосы России - центр уезда ( уездный город ) или губернии ( губернский город ). Основной идеей текста "провинциальный город" может быть названа метафора заброшенности человеческого существования. Здесь природа трагического и трагикомического скрыта как будто не в потрясающей воображение коллизии, а в самой системе вещей; в "универсальном крушении" бытия человека ( К. Ясперс ), в узаконенном "безысходном отчаянии личности" ( Кьеркегор ). Прежде всего для российского провинциального города могут быть справедливы те особенности хронотопа, которые были выделены еще М.М. Бахтиным в связи с определением закономерности временного и пространственного континуума во флоберовской "Мадам Бовари" - "Время лишено .. поступательного хода, оно бессобытийно - густое, липкое, ползущее".
По мнению Жана Поля Сартра, провинциальный город - территория, где существование "лишено памяти: от ушедших оно не сохраняет ничего - даже воспоминания", где приехавший из стольного града гость, сидящий в грязном трактире, поневоле задает себе вопрос: "Кого надо любить? Тех людей, что сидят здесь?" ( роман "Тошнота" ). Город N удален от центров цивилизации, находится как бы на периферии мироздания, на краю земли, открыт всем ветрам. В зарубежной литературе особенно развивается тема беззащитности небольшого провинциального города, населенного узнаваемыми фигурами обывателей, перед надвигающимися темными силами - она интерпретируется либо в символической притче ( А. Камю, Чума ), либо в детективной интриге ( А. Кристи, Объявлено убийство ), либо в эсхатологическом хорроре ( явление чудовищ в романе С. Кинга "Туман" ). При этом население провинциального города представляет собой обобщенно-типизированный образ всего человечества, замершего в ожидании финала истории цивилизации.
Также следует отметить, что метатекст "Провинциальный город" принадлежит сравнительно новому пласту представлений, особенно в его российском варианте ( образ провинциального города связывается в сознании наших современников с городами А.П. Чехова, А.М. Горького, реже - А.И. куприна и В.Г. Короленко ). Однако это вовсе не означает, что не является логичным рассматривать данный метатекст в русле тех тенденций, которые издревле были присущи мифам национального безсознательного.
Приведем здесь список текстов - вариантов, используемых при характеристике внешних и внутренних элементов метатекста "провинциальный город".
1 - 3. А. Аверченко. Русская история. День человеческиий. Рождественский день у Киндяковых.
4. С.Т. Аксаков. Детские годы Багрова - внука.
5. Н.М. Альбов. На точке.
6 - 11. Л. Андреев. Большой шлем. Баргамот и Гараська. Алеша - дурачок. Ангелочек. Бездна. Молчание.
12. В. Астафьев. Людочка.
13 - 14. А. Ахматова. Бежецк. Воронеж.
15 - 17. И. Бабель. Одесса. Закат. Конец богадельни.
18 - 19. А. Блок. Россия. Интеллигенция и революция.
20. М.А. Булгаков. Морфий.
21 - 24. И. Бунин. Солнечный удар. Три рубля. Ворон. Когда на темный город сходит..
25. А. Вампилов. Утиная охота.
26. В.А. Гиляровский. Нижегородское обалдение.
27 - 29. Н.В. Гоголь. Мертвые души. Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Ревизор.
30. Г. Головин. Жизнь иначе.
31 - 36. А.М. Горький. Емельян Пиляй. Дед Архип и Ленька. Дело с застежками. Коновалов. Жизнь ненужного человека. Мордовка.
37. А. Грин. Мат в три хода.
38 - 39. Ф.М. Достоевский. Преступление и наказание ( первая часть ), бесы.
40. Е. Замятин. Уездное.
41 - 42. И. Ильф, Е. Петров. Двенадцать стульев. Золотой теленок.
43. В.Л. Кигн - Дедлов. Двадцать пять тысяч.
44. Ю. Кисина. Полет голубки над грязью фобии.
45. А.Короленко. В дурном обществе.
46-48. Вл. Крапивин. Выстрел с монитора. Застава на Якорном поле. Гуси-гуси, га-га-га..
95 - 109. А.П. Чехов. Палата N6. Черный монах. В овраге. Каштанка. Анна на шее. Ионыч. Человек в футляре. Душечка. Три сестры. Мороз. Хамелеон. Надлежащие меры. Маска. Учитель словесности. Невеста.
Дальше при ссылке на источники будет указываться автор и в скобках - соответствующий цитируемому произведению номер.
2. Традиционные мифопоэтические представления в аспекте существования "провинциального города".
Что представляет собой губернский или уездный город в русской литературной традиции. По сути, здесь имеет место метафора установок национального безсознательного и одновременно модель российского государства. Это и своего рода урбанизированная деревня, на основании чего можно говорить о близости метатекста провинциального города московскому тексту русской литературы. Ниже приведена схема топографического инварианта провинциального города. Она может стать основой представления об общественной структуре российского провинциального города.
В определении сверхтекста конституирующими признаками являются два коннотата:
1 ) N - указывает на типичность разворачивающихся событий для целого ряда других объектов. Таким образом, собственное имя города утрачивает всякую значимость; город однозначно не уникален и представляет собой частный случай общего правила ( ср. уездный город NN Н.В. Гоголя ( 27 ), "местечко ***" А.С. Пушкина, уездный городок Ч. И.С. Тургенева ( 89 ), город О. Л. Андреева ( 8 ), безымянный "уездный город" А.Н. Толстого ( 84 ), город С. Станюковича ( 81 ) и А.П. чехова ( 98 ), а также чеховский "губернский город N" ( 102 ) и уездный город N И. Ильфа и Е. Петрова ( 41 ) ). Если же город и носит какое-либо название, то оно, как правило, указывает на универсальное свойство ряда российских городов, на признак по месту расположения, характерный для многих населенных пунктов, например, город Калинов А.Н. Островского ( 63 ), Крутогорск М.Е. Салтыкова - Щедрина ( 75 ), Арбатов и Старгород И. Ильфа и Е. Петрова ( 42 ), Миргород Н.В. Гоголя ( 28 ), Малая Поречна Н. Помяловского ( 65 ), Пыльск Н.М. Альбова ( 5 ) и, наконец, станция Заболотье А.М. Федорова ( 90 ).
2 ) "Провинциальный" - указание на удаленность города от культурных и экономических центров государства, отчужденность от элитарного. Подразумевает возникновение пространства "маленького заштатного городка, которого, по выражению местного смотрителя, на географической карте даже не увидишь" ( А.П. Чехов, 104 ), "отсюда хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь" ( Н.В. Гоголь, 29 ).
Пространство, таким образом, изолированно и замкнуто; его символом зачастую выступает "гибельный, таинственный круг" ( Ф. Сологуб, 79 ), форма существования - "жисть", мутная "скука зеленая" ( Е. Замятин, 40 ), "вечно неподвижная провинциальная стагнация", "неподвижная, серая жизнь" ( А.П. Чехов, 107 ). При этом идея провинциального города, по Н.В. Гоголю ( заметки к первому тому "Мертвых душ" ) - "возникшая до высшей степени пустота, пустословие, сплетни". Время здесь - медленное, бытовое, монотонное, способствующее погружению в некую спячку, отражающее "бесконечность нашей Родины, нашего безволия, нашего безгероизма, нашего "средненького"" ( В. Розанов ). Провинция, по мнению М.Е. Салтыкова-Щедрина, "уничтожает все, даже самую способность желать", оставляя лишь мелкие вожделения, "тину мелочей". Любовные интриги банальны, незатейливы. За интрижкой следуют сцены ревности и примирения. "Скверно жить в провинции!" - делает вывод автор "Губернских очерков". Общая картина происходящего предсказуема и всюду однообразна. Она укладывается в несколько лаконичных формул, либо авторских экспрессивных ( "скучные, ничтожные люди, горшочки со сметаной, кувшины с молоком, тараканы, глупые женщины" ( А.П.Чехов, "Учитель словесности" ), "дрянные деревянные домишки .. собаки, сопливые мальчишки, чахлые палисадники - вот и весь город" ( А.Н. Толстой, 84 ), либо информационных. На следующей странице приведены выдержки их "Однодума" Н.С. Лескова, романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" и новеллы Л. Мартынова "Детские грезы".
- "Солигалич, уездный городок Костромской губернии при реках Костроме и Светице; семь каменных церквей, семь фабрик и заводов; тридцать семь лавок, два питейных дома, три трактира, 3665 жителей" ( Н.С. Лесков ),
- "На правом высоком берегу город Васюки .. В городе 8000 жителей, государственная картонная фабрика с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный и кожевенный заводы" ( И. Ильф, Е. Петров ),
- "Омск - главный город Акмолинской области, при впадении Оми в иртыш; пристань. Ж.д.; местоприбывание Степного генерал-губернатора, 60 тыс. ж.; 2 меч., 2 биб., 3 сред. уч. зав" ( Л. Мартынов ).
Типичная пространственная картина провинциального города представлена, в частности, в тех же "Губернских очерках" М.Е. Салтыкова-Щедрина: " ... окрест - лес, луга да степь", а также река, на крутом берегу которой - городской сад и группа церквей. Если городской сад и церковь обычно располагаются на возвышении, холме, то город, если воспользоваться выражением А.Э. Еремеева ( а не каждым его выражением можно воспользоваться, заметим ), "утоплен в землю". Такая картина есть у А.П. Чехова ( "приплюснутые дома", см. также характерный рассказ "В овраге" ), а также у И. Баьеля ( "серые дороги и покров тумана придушили людей, придушивши - забавно и стравшно исковеркали, породили чад и смрад страстей", 15 ). Церковь -это пространство сакральное, безопасное место, противоположность "заколдованному месту" на западе. Здесь на богослужение, на православные праздники собирается провинциальный город, это центр упорядоченности и сообразности ( см. А.С. Пушкин, 83, Е. Замятин, 40, И. Шмелев, 111 ). Однако русские писатели говорят не только о воскресной идиллии, но и о предшествующем ей состоянии греховности, формулу которой дал А. блок -
А воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.
И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счет.
Потом переслюнить купоны,
Пузатый отворив комод.
И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне ...
Возвращение к привычному кругу греховности предполагает драку ( избиение гимназистов в рассказе А. Аверченко "Рождественский день у Киндяковых", драка в пасхальный день в "Уездном" Е. Замятина ). Общее настроение выражено у Л. Андреева: "Потянулись в церковь и пушкари, чистые и благообразные. Завтра всему этому великолепию предстояло попасть за стойку кабакав, а частью быть разорванным в дружеской схватке .. Но сегодня пушкари сияли. Каждый бенрежно нес узелок с пасхой и куличами" ( 7 ). Известна сцена расправы над саврасой кобылкой в праздничный день из первого сна Родиона Раскольникова ( Ф.М. Достоевский, 38 ). Во сне Раскольников идет с отцом по черной, пыльной дороге у церкви, "в которую он .. ходил с отцом и матерью к обедне, когда служились панихиды по его бабушке .. При этом всегда они брали с собой кутью на белом блюде в салфетке, а кутья была сахарная из рису и изюма, вдавленного в рис крестом. Он любил эту церковь и старинные в ней образа". Во сне Родион проходит мимо кабака и невольно становиться свидетелем убийства "лошадки". Там кричат мужики в красных рубахах ( таких автор этих строк видел в Кормиловском районе ) , Миколка "с толстой такою шеей и мясистым, красным лицом, с налитыми кровью глазами" сечет лошадку, смеется в телеге толстая, румяная баба; кругом смех, хохот, бубен, свист, разгульная песня. Кабак или трактир, "веселое" питейное заведение осмысливается Достоевским как противоположность культовому зданию, явление контркультуры, противопоставленное церкви даже пространственно ( подвальное или полуподвальное расположение питейного заведения, как у Замятина ). Рецепции данного осмысления прочно входят в русскую литературную традицию и наблюдаются, в частности, у Салтыкова-Щедрина ( 74 ), В.А. Слепцова ( "базарный кабак с фонарем на дверях" как место сбора горожан ) .
Напротив кабака в провинциальном городе может быть расположена базарная площадь, рассматриваемая авторами как место шумной, бойкой, часто праздничной торговли "с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город" ( И.А. Бунин, 21 ) ( см. также Н.Г. Помяловский, 64, А.И. Левитов, 49 ( "крикливый уездный базар" ), В.А. Слепцов, 77 ( "торговки в ватошных лохмотьях ругаются на всю улицу" ) ). К картине базара после праздника обращается и П. Радимов ( 66 ): после ухода "души базара" - торговок - праздник заканчивается, остаются лишь лужи и грязь, промозглый ветер "играет убогой бахромой".
Для картины провинциального города и в целом характерно общее ощущение серого свинцового дня - от пасмурного дождливого неба до дорожной, уличной грязи ( "болотцем попахивает", как сказал бы В. Розанов ). Знаменательна в этом отношении огромная лужа на центральной площади города, вкупе с полной свободой для свиней у Н.В. Гоголя ( 28 ), "грустно-сырая погода. Грязь и туман" ( "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович.." ), а также густая, клейкая грязь на улицах уездного города Черноборска у М.Е. Салтыкова-Щедрина ( 75 ) и "дорожная грязь" "Поединка" А.И. Куприна. С течением времени состояние дорог провинциального города в России становиться притчей во языцех. Обыгрывание данного мотива в современной литературе приводит к появлению комического эффекта, ср. у Ильфа и Петрова ( 41 ): "Весенние вечера были упоительны. Грязь под луной сверкала как антрацит". У Н.М. Альбова ( 5 ) посреди улицы - "озеро грязной воды", томно похрюкивает грязная свинья. Дополняют картину "мокрые и липкие" ( А.И. куприн, 46 ) "полусгнившие" ( И.С. Тургенев, 89 ) заборы.
Провинциальная сырость, забкость можно назвать одним из наиболее частых климатических проявлений заброшенности, еще одним подчеркиванием неустроенности пространства, близости его к водной стихии, к хаосу. В тумане как бы теряют форму, приходят в хаотическое состояние все существующие здесь вещи. В тумане, когда "насыщенный водою снег тает на дорогах и со всех крыш капает" герой рассказа Л.Н. Толстого "После бала" открывает для себя непривлекательную сторону характера отца Вареньки. В стихотворении В. Маяковского "промокшие пальцы полночи" помогают по-новому увидеть древнюю сырость, "печальную заставу с будкою" ( Успенский ), "мокрый форштадт" и серые баньки, приспособленные для самогонокурения ( Л. Мартынов, 57 ). Можно вспомнить также явления разверзшихся хлябей небесных у С.Т. Аксакова ( 4 ) и А.П. Чехова ( в рассказе "Душечка" в день свадьбы и потом ночью шел дождь ). Ливни И.А. Бунина обычно предвещают печальный финал любовной истории, действующие лица которой посмели нарушить нравственные нормы провинциального общества. В провинциальном городе, в доме на Маяковского, 37 ( символичное место расположения! ) разворачивается действие трагикомедии А. Вампилова "Утиная охота", в ходе которой за окном то и дело льет дождь - как символ грозящей развращенному городу гибели, повторения библейского потопа. "Этот дождь, по-моему, никогда не кончиться, - размышляет герой трагикомедии Зилов, - Он будет лить сорок дней и сорок ночей. А что? Однажды, говорят, так уже было".
С водной стихией связан и традиционный для русского фольклора образ полусказочного Китеж-града. При этом наряду с привычным истолкованием ( у А. Ахматовой - "древний город" с белыми церквями, где люди подобны ангелам ) при характеристике Китеж-града используется образ разрушенного и ушедшего в прошлое чудо - города. В лучшем случае провинциальный город существует на развалинах легендарного канувшего в лету предшественника. Особенно последовательно такой хронотоп воссоздан в "Детях подземелья" В.Г. Короленко, где на фоне серого, заплесневелого, сонного времени и грязного пространства даны портреты детей, посещающих полуразрушенный замок на острове и заброшенную часовню на горе ( см. также современную трактовку в повестях Вл. Крапивина ).
Река обычно находится на окраине провинциального города. Она может быть интерпретирована в русле устоявшихся мифологических представлений русских о ее роли как медиатора, границы между двумя мирами. Как известно, утонувшая в реке от избытка любовных переживаний героиня встречается у А.Н. Островского ( 63 ), у Н.С. Лескова ( 50 ), и раньше - у А.С. Пушкина в "Русалочке" и у Н.В. Гоголя в "Майской ночи", причем в "Леди Макбет Мценского уезда" Волга напоминает не больше и не меньше чем .. "ров преисподней" ( см. символическую интерпретацию в стихотворении Глеба Самойлова "Барон и За рекой" ), свинцовый кошмар, другого края которого "не рассмотришь", с широкопастными волнами. "Катерина Львовна хочет припомнить молитву и шевелит губами, а губы ее шепчут: " Как мы с тобой погуливали, осенние долги ночи просиживали, с бела света людей спроваживали" " ( 50 ).
У Лескова город, напротив, овеян сказочной дымкой, погружен в теплые "Молочные" сумерки, окружен садами. Обитают в нем богобоязненные - в отличие от Катерины Львовны - православные люди.
К реке примыкает общественный сад или загородная роща - традиционное место отдыха горожан ( у А.Н. Островского, А. Куприна, особенно - у А.П. Чехова ), причем его функция в развитии сюжета в зависимости от авторской идеи может быть окрашена двояко. С одной стороны, это уголок "волшебного мира" ( Н.М. Альбов, 5 ), кусочек потерянного Эдема, привнесенный в серый и угловатый мир провинциального города, особое атмосферное явление - с ароматом цветов и зелени ( И.М. Станюкович, 81 ) ( см. также функцию Тамариных садов в романе В.Набокова "приглашение .." ). С другой стороны - сад - частный случай той же запущенности, заброщенности - "дикий безмолвный сад со своими разбитыми статуями и засоренным фонтаном" ( Н.М. Альбов, 5 ), "маленький, жалкий и запущенный садик на обрыве реки" ( И.А. Бунин,, 21 ). В двадцатом веке сад полностью входит в черту города, превращаясь у И. Ильфа и Е. Петрова в "летний кооперативный сад с подачей пива" ( 42 ), а у В. Астафьева - в место проведения досуга малолетних преступников ( 12 ). "Провинциальные пикники" недалеких, но симпатичных обывателей девятнадцатого столетия сменяют картины жестких "разборок" и преступлений. Роща или сад в этом случае напоминают лес, еще одну координату в пространственной картине провинциального города. Собственно говоря, лес символизирует собой ночную сторону мира, так, напр., у С.А. Лазарева-Грузинского, лес, казавшийся днем неживым, с наступлением ночи "заговорил". Лес - часть неосвоенной человеком природы, "болотное дикое место" ( Н.С. Лесков, 51 ) может символизировать опасность и негостеприимность, враждебные культуре и цивилизации силы, отсутствие закона, буйство бессознательного. Особенно ярко эти тенденции проявились в скандально известном рассказе Л. Андреева "Бездна".
3. Провинциальный город и его обитатели.
В соответствии с царящей здесь, в провинциальном городе, культурной и идеологической атмосферой, горизонты мышления обывателей города сужены до предела общепринятого круга представлений и общественно одобренных переживаний. Попытка отдельных личностей выйти за пределы этого круга карается - тюрьмой, палатой N6, Сибирью, убийством или доведением до самоубийства. В целом моральный кодекс провинциального общества изложен в статье А. Блока "Интеллигенция и революция", методы борьбы с инакомыслием - у А.Н. Островского ( 63 ) и А.П. Чехова ( 93 ). В статье Добролюбова "Луч света в темном царстве", название которой говорит само за себя, атмосфера провинциального города охарактеризована нелестно ( обыватели - "темная масса, ужасная в своей наивности и искренности", правило существования - "отсутствие всякого закона, всякой логики", всеобщее мракобесие и полная изоляция от окружающего мира - "Их жизнь течет ровно и мирно .. царства могут разрушаться, новые страны открываться, лицо земли .. изменяться .. обитатели города Калинова будут существовать в полнейшем неведении об остальном мире" ).
Бюрократическая организация провинциального города, отменно показанная в пародийной "Истории одного города" М.Е. Салтыкова-Щедрина, основывается прежде всего на принципах семейственности, продажности и произвола. На страницах русской литературы чиновники города N предстают то в виде "разбойников и мошенников" ( А. Ремизов, 73 ), то в качестве "подлецов и дряни" ( Н.В. Гоголь, 27 ), в лучшем случае - как полицмейстер Алексей Иванович - в роли простодушных мелких мздоимцев. Характерен в этом отношении разговор губернатора и солигаличского городничего из "Однодума" Н.С. Лескова, беседующих о необычном новом квартальном Рыжове:
- А как он насчет взяток: умерен ли?
- Помилуйте, - говорит голова, - он совсем ничего не берет.
Губернатор еще больше не поверил..
- А как же, - говорит, - он какими средствами живет?
- Живет на жалованье.
- Вы вздор мне рассказываете: такого человека во всей России нет.
- Точно, - отвечает, нет; но у нас такой объявился.
Кроме того, отсутствие существенных морально-волевых качеств у провинциального чиновника, его безусловный пиетет перед вышестоящим начальством ( см. образ робкого прокурора - моргуна у Н.В. Гоголя ( 27 ) и его рецепцию у А.П. Чехова ) послужили основой известного сюжета, связанного с приездом из столицы или из губернского города важного и облеченного властными полномочиями чиновника или его комического дублера, плута. По словам Н.С. Лескова, губернаторы ездили "страшно", встречали их "претрепетно", "все им кланялись в пояс" ( 52 ). Известны герои Н.В. Гоголя - Хлестаков и Чичиков, герои А. Аверченко ( 1 ) и В. Гиляровского ( 26 ).
Невежество и наивные представления провинциальных обывателей становятся предметом осмеяния и в рассказе А. Аверченко "День человеческий", и в "Губернских очерках" М.Е. Салтыкова-Щедрина и в ряде рассказов Чехова. В современной литературе образ обывателей провинциального города зачастую связывается с групповым портретом васюкинских любителей из местной шахсекции, по меткой характеристике О.Бендера, "пижонов и дураков" ( И. Ильф, Е. Петров, 41 ).
Во многих случаях формой светского общения в провинциальном городе являются устраиваемые в доме губернатора или городского головы, реже, в доме "приятного семейства" ( М.Е. Салтыков-Щедрин, 75 ), балы. Пространство бала - весьма своеобразного действа - предполагает выделение обычных и повторяющихся в ряде произведений мест разворачивающихся событий, таких как "подъезд со швейцаром", "передняя с вешалками", "лестница" ( завязка событий ), "большая сверкающая зала с оркестром" ( А.П. Чехов, 97 ), воспроизводящим оглушительные звуки вальса, зала, которая наполняется "офицерами, учителями, облакатами, чиновниками, помешиками", "буфет великолепный и разливанное море шампанского". В рассказе Л.Н. Толстого "После бала" бал - явление амбивалентное, контрастное.
Дамское общество провинциального города отличает оригинальное толкование правил и образцов европейского этикета, удивительная скорость распространения слухов и сплетен, незамысловатый эстетический вкус. При этом языком общения внутри дамского может стать "смесь французского с нижегородским", для которого характерно обилие перифрастичных оборотов, присущих французскому языку ( ср. у Н.В. Гоголя: "Дамы города NN отличались необыкновенною осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: "я высморкалась", "я вспотела", "я плюнула", а говорили "я облегчила себе нос", "я обошлась посредством платка". Чтобы еще более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора, и поэтому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо жестче упомянутых" ). Типичной чертой провинциальных дам является желание поселиться в одной из европейских столиц, трогательная любовь к денежным купюрам, а также завышенная самооценка ( как сказали бы сибирские психологи ), напр., у Дарьи Михайловны из "Губернских очерков", которая чувствует себя "belle ame incomprise, вынужденной влачить son existence manguee". В рассказе В. Кигн-Дедлова дамское общество предстает в виде ряда невест, польстившихся на лотерейный выигрыш провинциального учителя географии. Во многом негативной оценке автора оно подвергается в произведениях А.И. Куприна "Поединок" и "Олеся"; склонность дам к различного рода мечтаниям подчеркивается в "Поединке", где вокзал является единственным местом, куда обыватели ездят покутить и поиграть в карты, - "ездили туда и дамы к приходу пассажирских поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой скуке провинциальной жизни".
Постоянной формой проведения досуга обитателей провинциального города становятся задумчивость и "сладостнейшие мечтания", способ отстранения от происходящего здесь и сейчас, предмет которых составляет страстное желание покинуть мир вещей провинциального города, уехать в одну из российских столиц или же на солнечный, теплый юг страны, с которым тот или иной мечтатель связывает свои свои личные представления о счастье, ля любви, веселой и беззаботной жизни. Очевидная невозможность что-либо изменить в укладе жизни уездного ( губернского ) города направляет мысли персонажей в сторону иных городов, ср. у А.П. Чехова: "Уехать в Москву! Продать дом, покончить все здесь и в Москву!" ( Ирина ) и "С каким удовольствием посидел бы я теперь в Москве у Тестова .. мне быть членом здешней земской земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я профессор Московского университета" ( Андрей ). В "Губернских очерках" М.Е. Салтыкова-Щедрина такие фантазии становятся общим местом всех бесед в кругу провинциальной элиты - "все крутогорские чиновники и в особенности супруги их с ожесточением нападают на этот город ( Крутогорск - И.П. ). Жалобы на него составляют вечную канву для разговоров: за ними обыкновенно следуют стремления в Петербург.
- Очаровательный Петербург! - восклицают дамы.
- Душка Петербург! - вздыхают девицы.
- Да, Петербург .. - глубокомысленно отзываются мужчины".
В рассказе Л. Андреева "Молчание" попытка героини Веры вырваться из провинции в Петербург приводит к личной драме и самоубийству.
Также нередко речь идет о мечте провинциального жителя о теплых южных странах и городах, что, по мнению И. Бабеля, объясняется тем, что "на Руси гнило и извилисто", "в Нижнем, и Пскове, и в Казани люди рыхлы, тяжелы, то непонятны, то трогательные и до одури надоедливы", "русские люди уже много столетий тянутся на юг, к морю и солнцу; в неистребимом стремлении к степям, даже, может быть, к кресту на Святой Софии". Так мечтает о теплых краях уездный учитель Антон Антонович Подшибякин из рассказа В. Кигн-Дедлова:
" - У северных женщин нет темперамента..
- Так вам бы на юг, в Африку..
- При первой возможности".
Взор его магическим образом притягивают Италия, Испания, Мавритания, Бразилия и Индия. Рядом с Подшибякиным стоит другой учитель географии, старик из романа И. Ильфа и Е. Петрова "Золотой теленока", "свихнувшийся" при разглядывании карты обеих полушарий и надрывающий души соседей по дому скорби криками: "На волю!" и "В пампасы!" Мечтает отбыть в долгое заграничное турне и другой персонаж романа - Остап Бендер. Город его мечты - Рио-де-Жанейро, привлекающий внимание мулатами, бухтой кофейным демпингом, а также тем замечательным фактом, что все полтора миллиона населяющих его жителей, по мнению О. Бендера, ходят поголовно в белых штанах.
Иногда фантазии жителей провинциального города N устремляются в сферы небесной жизни, в область некоего смутного, но не менее жаланного бытия в контексте традиционных российских и мифологических представлений - герой "Поединка" Ромашов мечтает о "чудесном огненном городе на западе", где живут богоподобные, не омраченные скорбью скорбью люди. "Невесте" Наде "хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом, над деревьями, далеко за городом .. развернулась теперь своя весенняя жизнь, таинственная, прекрасная, богатая и святая, недоступная пониманию слабого, грешного человека". Персонаж еще одного рассказа Чехова - Никитин заворожено всматривается в "просторную, бесконечную даль с синеющими рощами, с дымом от бегущего поезда"; так же, как и действующие лица "Поединка", любит ходить на вокзал и наблюдать за отходом почтового поезда; в заключение же приходит к выводу: "бежать отсюда, иначе я сойду с ума".
Среди жителей провинциального города встречаются случаи душевных расстройств. Расстройства эти развиваются, как сказали бы те же психологи, на фоне глубокой депрессии. Они связаны с ощущением неизбывного отсутствия благоустроенности, благополучия, часто протекают на фоне отчетливо выраженной алкогольной или наркотической ( как у М.А. Булгакова ) зависимости. Наиболее распространены такие формы душевных расстройств как мания преследования, мания величия и сопровождающий их психоз. Мания величия развивается у героя рассказа А.П. Чехова "Черный монах" Андрея Коврина ( "избранник Божий, несущий на себе "небесную печать", подобный Будде, Магомету и Шекспиру одновременно ), а также у Ивана Дмитриевича из "Палаты N6", страдающего и манией преследования ( все проходящие мимо окон люди кажутся ему шпионами и сыщиками, печники - переодетыми полицейскими ). У Н. Телешова "трогается" околоточный надзиратель Лыжин, которому "стало казаться, что в диване спрятаны недоброжелатели". Галлюциногенная реальность реконструируется на основе известных мифологем, как в "Мелком бесе" Ф. Сологуба. Нарушение норм экзогамии становиться толчком, первопричиной приведения мира в извращенное или "перевернутое" состояние. Все наблюдают за Передоновым, карты превращаются в людей, люди - в не-людей. На улице Передонову все кажется враждебным и зловещим: "Баран стоял на перекрестке и тупо смотрел на Передонова. Баран был похож на Володина", "на всем были чары и чудеса", "коварно смотрели на Передонова люди и скоты. Он был один против всех". Затем являются тараканы - шпионы и злокозненная Недотыкомка, кот вырастает до страшных размеров, стучит сапогами, прикидывается рыжим рослым усачом.
Кроме того, умалишенным может быть здесь объявлен и ученый чудак, занимающийся фислософией ( Андрей Ефимыч в "Палате N6" ) или ищущий смысл жизни ( как герой рассказа А. Грина "Мат в три хода", который, принявшись думать о вечности, тайне вселенной, пространстве, вспоминать "философов, теории всякие, разговоры", выводит универсальную формулу "10" и ряд постулатов, получивших позже широкую известность благодаря экзистенциалистам ). Орнаментальную роль может выполнять уходящий корнями в традиции юродства образ "городской сумасшедшей" ( напр., у Ф.М. Достоевского в "бесах" ).
4. Провинциальный город в современной литературе ( русской литературе двадцатого века ).
Исторические реалии, модернистские и постмодернистские интерпретации способствуют расширению семантического понятия "провинциальный город". У В.Маяковского город становится моделью вселенной, явлений действительности ( трактир - "страшный суд", улицы - "читальни", из-под крыш завода Шустова вылезают мысли, башни тянут к изодранному небу "кривые выи", река - "сладострастье, растекшееся в слюни" ). Переосмысливается роль пространства города в системе мировой упорядоченности в творчестве А.М. Горького, где небо испещрено либо холодными синими ( "Мордовка" ), либо черными дырами ( "Жизнь ненужного человека" ); река не течет, превращается в болото со ржавой водой ( ржавчина символизирует фальшь провинциальной жизни ), где бесследно тонут солнечные лучи. Город представляется Горькому чужим пространством. И, напротив, лес и степь представляются ему царством справедливости, миром, дающим приют путникам. В оппозиции свободы и не-свободы провинциальный город как и город вообще олицетворяет тюрьму, рабство, буржуазное общество, "изуродованный берег", которому противопоставлена морская стихия и "божественный источник света" - солнце ( А.М. Горький. 31 ). Продолжается горьковская традиция в рассказах В.Шаламова, где с провинциальным северным поселком ассоциируется представление о закрытой территории, опасной для чужих и объятой со всех сторон леса. Проникновение в нее влечет жестокое убийство. Показателен в этом отношении рассказ "Белка", где изображен "тихий провинциальный город" с тихой рекой, граждане которого пробавляются участием в городских пожарах и охотой на белок. Одно из таких развлечений, описанное в рассказе "Белка", заканчивается гибелью белки, спокойные глаза которой отражают "синее небо тихого нашего города". В творчестве В. Шаламова выход из круга вещей северного города символизирует больница. Начальник больницы - верховный правитель и вершитель людских судеб ( как доктор Доктор в рассказе "Прокуратор Иудеи" ).
В прозе Вл. Солоухина провинциальные российские города предстают в виде ласкающих взор памятников истории, где новое причудливо перемешалось со стариной.
К новейшей традиции относится восприятие города как многолюдного поезда, движущегося порой в неизвестном пассажирам направлении ( "Поезд" М. Цветаевой и "Полет голубки над грязью фобии" Юлии Кисиной, "Москва - Петушки" В. Ерофеева ).
В девяностые годы двадцатого века в связи с распадом империи и бурным развитием плюралистичности в культуре возникает образ провинциального города как неоднородной териитории со смешанным составом населения, "увеличивается роль несчастных случаев, случая вообще" ( В. Ерофеев ), дегуманизируется общество - многие персонажи либо безумны, либо умственно неполноценны. Типична картина заштатного городка, предложенная Г. Головиным ( "Жизнь иначе" ): " .. дрянно построенные, обшарпанные ветрами и дождями, блеклого цвета дома, с балконами, густо завешанными тряпьем. Голые дворы, где ни деревца не росло, ни кустика. Какие-то покосившиеся детские грибочки. Ломаные скамейки. Ржавые стенки гаражей, исписанные слабоумной, безграмотной латиницей иностранных каких-то рок-ансамблей. Грязь. Горы мусора. Запустение и тоска".
5. Основные выводы.
В любой культуре с мифологической ориентацией по устойчивости и степени конкретизации внешних признаков могут быть выделены метатексты первого уровня ( в русской литературе - московский и петербургский ) и метатексты второго уровня ( усадьба и провинциальный город ). По нашему мнению, выделение метатекста "Провинциальный город" в русской литературе становится возможным благодаря единообразию описываемых объектов, множеству тождественных их характеристик, семантической однородности связанного с ними комплекса идей, особенностей пространства и времени ( хронотопа ), наличию ряда типичных сюжетов, связанных с раскрытием идеи.
С другой стороны, провинциальный город как явление независимое, отдельное позволяет "показать хотя бы с одного боку всю Русь" ( Н.В. гоголь, 27 ); "смытые дождем вывески", "питейные дома" ( 27 ), "гниющая вода бочагов" ( 36 ), "серая мгла" ( 9 ), хлябь и в довершение всего - тараканы, выглядывающие, как чернослив, из-за всех углов номера в гостинице "именно такой, какие бывают в губернских городах" ( 27 ), - все это экспоненты вековой российской неустроенности.
Игорь Петраков,
Литературный журнал "Бузовик".
При использовании и цитировании обязательна ссылка на сайт журнала "Бузовик".
Справедливы для реконструкции метатекста и общие принципы такого рода сравнительно-исторического изучения:
1 ) Установление закономерных соответствий,
2 ) Строгая относительная хронология, при которой важен порядок возникновения текстов - вариантов,
3 ) Изучение древнейшего пласта ( то есть при характеристике метатекста - стоящего за ним символического или мифологического содержания ).
Довольно часто используются в связи с характеристикой провинциального города мотивы засасывающей почвы, болота, мокрой низины, липкой грязи на улицах и проч. ( см. символическую интерпретацию этого мотива в "Леди Макбет Мценского уезда" Н.С. Лескова и в "Спать хочется" А.П. Чехова.
Во "Владимирке и Клязьме" В.А. Слепцова содержится, кроме того, рассказ о том, как ( случай не единичный ) спился некий К - в, писатель, житель города Покрова.
Нельзя не отметить скрытую в "Леди Макбет .." полемику в отношении "Грозы" А.Н. Островского, где провинциальный город изображен в ином ключе.
В роще скрывается сбежавший из города Евсей ( А.М. Горький, Жизнь ненужного человека ).