- Нет! Это невероятно! - озадаченно бурчит себе под нос доктор. Нос у него большой, мясистый, бурчать под такой нос - одно удовольствие.

   - Что невероятно? - Я не бурчу, тем более что мой нос занят, он вдыхает совершенно восхитительный аромат, идущий от чашки кофе. Чашка как раз такая, как я люблю - тонкая, фарфоровая, не большая и не маленькая, ровно на четыре глотка, и я еще не сделал ни одного

   - Нет! Это просто невозможно! - Доктор меня не слышит, он впился глазами в газетный лист.

   Все-таки по моему не слишком глубокому убеждению, уличные кафе придуманы для отъявленных бездельников и прочей всевозможной праздношатающейся публики. Впрочем, доктора в бездельники никак не запишешь. Меня? А меня, пожалуй что можно определить и в праздношатающиеся. Это раньше забот у меня...

   Но как бы там ни было, кафе у Алины замечательное. И кофе с пенкой, чуть присыпанной сахарной пудрой с корицей, и крошечные пирожные... А еще отсюда, из окна можно увидеть половину города, а вторую половину можно неплохо рассмотреть, если перейти на другую сторону и устроиться на веранде, заплетенной кружевами лозы дикого винограда. И это уж само собой, что место для кафе на вершине одного из трех столичных холмов обошлось брату Алины, торговцу зерном Илариону, в немалую такую копеечку. Место под стать королевскому дворцу или городской ратуше. Однако же столица королевства раскинулась не на двух и не на пяти, а как раз на трех холмах. На одном -- королевский дворец, на другом -- ратуша, а на третьем... Любит Иларион свою младшую сестру. Такое замечательное место! Вот ведь даже разбойники... Да, что разбойники! Торговцы зерном хуже и безжалостней самых кровожадных грабителей и душегубов, но и они смягчаются сердцем и оттаивают душой рядом с близкими и любимыми.

   - Подумать только! - продолжает возмущаться доктор.

   - Петр Аркадьевич, да что же там такое? - Я ставлю все еще полную чашку на стол. - Расскажите же, наконец! Или лучше дайте, сам прочту.

   - Да, лучше вы сами. Рассказывать о таком... Нет уж, увольте. Здесь, - доктор стучит пальцем по столу, одновременно протягивая мне газету, - здесь ни о чем подобном мне слышать не приходилось.

   "Здесь" - это милейший Петр Аркадьевич говорит про мое сказочное королевство... ну, то есть в королевстве имеется король, и королевство, собственно, его. И вообще, мир, конечно же, не заканчивается на границе королевства. Имеются в этом мире и другие страны, не менее сказочные и волшебные. Однако сам я в тех странах никогда не бывал, а так изредка упоминал их в своих сочинениях. Да, вы верно сообразили, я -- писатель, сказочник, если угодно, и все это придумал... Только ради бога, не спрашивайте, как это у меня получилось? Сказку я написал давно, и не одну, если на то пошло, но все мои герои уже совершили положенные им подвиги, получили по заслугам и так далее в том же духе. Некоторые женились, или, в ином случае, вышли замуж и живут теперь долго и счастливо. А некоторые, которым не повезло... что ж, эти некоторые даже и головы лишились. Это я одного своего знакомого дракона имею в виду. Хотя, может оно и к лучшему, именно эта голова у дракона была вздорной и даже чуточку злобной. Нет, определенно, дракону без нее гораздо лучше.

   Я это к чему? А к тому, что мой мир давно уже прекрасно обходится без меня, живет своей жизнью, рассказывает свои собственные сказки, в которых со злом борются вовсе незнакомые мне герои, наверное, побеждают и завоевывают сердца красавиц. А как же иначе? Одно время я все гадал, откуда берутся эти новые, неизвестные мне герои? А потом решил, что так и должно быть, иначе и сказки никакой не будет.

   Кстати сказать, часть моих здешних знакомых и приятелей родом вовсе не отсюда. Подозреваю, что есть и не знакомые мне из таких "приезжих". Например, Петр Аркадьевич говорит, что прибыл в город на поезде. Забавно, да? Я еще подумал: неужели в городе есть железнодорожный вокзал? Пошел посмотреть и убедиться. Оказалось, вокзала нет. На окраине, за кварталом углежогов, имеется платформа и, соответственно, рельсы уходящие в разные стороны. Там же стоит домик обходчика с огородиком и курами во дворе. В домике живет седоусый служащий. Хоть сам и не курю, угостил старика в полинялой синей фуражке табаком, поговорили о разном.

   - Жизнь, а что жизнь? Не хуже, чем у других. Ревматизм вот только... Петр Аркадьевич, спасибо ему, средство посоветовал. Поезда? Да, ходит один, два раза в неделю, в понедельник вон в ту сторону, а в четверг обратно. Раз в месяц останавливается, жалование мне с машинистом передают. А доктор? Так то еще в прошлом годе было. Он вышел покурить на платформу и отстал, значится. Приходил потом, хотел уехать. А уехать-то как? Билета же у него нет, получается. Вот и остался. И хорошо, что остался, а то бы меня эта лихоманка с суставами совсем скрутила.

   Ладно, про доктора я знаю. Еще почтальон. Этот обнаружил в своей сумке конверт с адресом, которого на его участке отродясь не было. Думал, как доставить, ходил там у себя по городу, ходил и сам не понял, как оказался на нашей улице. Письмо то злосчастное было для булочника, что живет со мной по соседству, и добро бы в нем, в письме, что-то важное было, так нет, реклама каких-то улучшителей для муки. Булочник буклеты сразу выбросил, а почтальон... Потом мой редактор, тот, которому я принес свою самую первую сказку. Редактор написанное мной брать отказался, сказал, мол, что это теперь не в трэнде, и совсем неформат для его журнала, а надо бы что-то поактуальней и подинамичней, и чтобы читателя проняло. В общем, не понравилось ему, вот и не взял. Ничего, встретил его, редактора, недавно на рынке, оказалось, он теперь газету здесь издает. Ту самую, что сейчас протягивает мне доктор.

   "Бессердечная мать выбросила свое новорожденное дитя на помойку, где позже и был найден труп несчастного младенца, объеденный бездомными собаками".

   В первую минуту буквы показались мне незнакомыми, и язык... будто бы иностранный. Как такое перевести?

   Тупая боль сжала виски, я с трудом вдохнул вдруг сделавшийся густым и липким воздух. Только не примите меня за некое оранжерейное растение, не такой уж короткой и радужной была вся моя прежняя жизнь. Что такое боль и жестокость, я знаю. А доктор знает об этом куда больше моего, ему в молодости довелось поработать врачом на "скорой". Однако есть в мире вещи пострашнее жестокости и боли. Это безразличие и...

   - Как же это понимать? Позвольте, - доктор запинается и с тревогой смотрит мне в глаза. - Голубчик, м-м... но вы же не думаете, что все это правда? Н-не волнуйтесь так. Давайте сперва выясним...

   - Да-да, давайте выясним.

   - Пойдемте, к этому вашему редактору. - Петр Аркадьевич поправляет на носу круглые очки в тонкой оправе.

   - Да! Пойдемте, - привстаю со стула и тут же опускаюсь снова. - Нет. - Я представил себе редакторское лицо, его бледно-голубые глаза под светлыми ресницами и явственно увидел, как он энергично и даже с некоторым возмущением кивает - разве он мог бы напечатать заметку о том, чего вовсе не было? И разве не его обязанность - доносить до читателей истинную правду, такую, какая она есть? - Нет, давайте лучше поговорим с начальником городской стражи. Капитану должны докладывать обо всех происшествиях. И расследование... Я думаю, именно его подчиненные занимаются расследованием...

  

   Раньше начальника стражи следовало искать либо... Да где угодно в городе. Хотя кабинет старого капитана Руфа, более похожий на каморку приемщика в ломбарде, приютился сзади казармы, что у северных ворот, самого капитана там застать было невозможно. Теперь все было иначе. Оказывается, Руф год как ушел на пенсию и возится с внуками, количество которых постоянно растет, благодаря пяти его уже давно замужним дочкам. Вместо него служит капитан.... Ах, простите, генерал-капитан Пацем, Сивис Пацем. Его управление располагается на втором этаже здания городского совета, и... Как удачно! Сегодня до самого обеда у него приемные часы.

   - Очень рад, - господин Пацем оторвал взгляд от бумаг и улыбнулся мне. Обстановка в кабинете генерал-капитана городской стражи никак не предполагала, что хозяин может одарить улыбкой кого бы то ни было в присутствии парадного портрета Его Величества, необъятного стола, грандиозного и великолепного письменного прибора на нем и кресла с резной, прямой и высокой спинкой. Доктора за моим плечом начальник стражи, кажется, не заметил. Это понятно. Да что доктор? К доктору можно относиться, как к доктору, только и всего, а я... Как относиться к человеку, который может себе позволить обыграть короля на бильярде, и к которому сам господин Ралфус, глава департамента вещественных оценок, ни разу не решился направить ни аудиторов, ни, боже упаси, налоговых приставов?

   - Здравствуйте, господин генерал-капитан, - начал я.

   - Ну, что вы, господин Март! - Всплеснул руками хозяин кабинета. - Вы бы еще меня, скромного чиновника, вашем превосходительством назвали. - Рассказывайте, что стряслось? Все, что в моих силах... Присаживайтесь, - еще один всплеск руками в направлении стульев, выстроившихся в ряд у стены.

   Сведениями господин Пацем делится охотно с приличествующим выражением скорби на лице и с некоторой опаской, не сочтут ли где наверху его усилия по поддержанию порядка в городе недостаточными. Да, случай с мертвым младенцем имел место. Мать его задержана. Да, есть и другие э-э... трагические происшествия. Третьего дня налетчики ограбили дом купца, всех бывших в доме связали, и чтобы ограбленные не могли указать на них, заперли несчастных, а дом подожгли. Жертвы? Да, восемь человек. Потом нищий, безобидный слабоумный, побиравшийся у храма, ему перерезали горло за несколько медяков. Труп утром обнаружила стража на кладбище в свежей пустой могиле, вырытой для похорон. Это случилось в прошлую пятницу. Следствие ведется. Если хотите, можете ознакомиться с материалами дел. Впрочем, все это было в газете.

   От начальника стражи мы выходим на свежий воздух, и мне, наверно, впервые в жизни хочется напиться до полного бесчувствия, и что более важно, непременно до последующего полного беспамятства. Возможно, я бы так и поступил, но доктор ухватывает меня под локоть и увлекает с собой на скамейку, тут же у входа в здание городского совета.

   - Нельзя опускать руки, - твердит Петр Аркадьевич. - Кто же, как не мы должны выяснить, что происходит? Слышите, голубчик, мы должны, мы обязаны разобраться и прекратить... Вы спросите, как я себе это представляю? Но это же яснее ясного! Нужно найти свидетелей, поговорить, как это называется... выйти на след...

   - Каких свидетелей? - Я принимаюсь пальцами тереть лоб, глаза, виски.

   - Э-э... да вот хотя бы с кладбищенским сторожем можно поговорить, - Петр Аркадьевич вновь берет меня под локоть.

   Со сторожем городского кладбища я не знаком. Как-то случая не было... Хотя такой персонаж... Его можно сделать философом, мизантропом или вегетарианцем, или же всем сразу... Но сторож оказался самым обычным дядькой с пегой нечесаной шевелюрой и такими же пегими лохматыми бровями, слегка помятый в области физиономии после вчерашней выпивки

   - Это вы за ентого нищего парнишку, которого, значить, того? Так вам лучше у стражников разузнать. Я ить, ик, и не видал ничего такого. Или спросите у вдовы этого, которого хоронили. Ну, в его же могиле, ик, мертвеца нашли. Им, значить, хоронить, а в могиле у них уже того... покойник имеется. Вокруг стражники топчутся и какой уж тут эта, покой и умиротворение? Но чего вдруг стража ко мне на кладбище приперлась? И нашли же! Никогда тута их никого не искали, а вот... И взяли, и нашли. Чего бы им у себя в городе не п-па-тру-ли... не ходить по улицам у себя. Там бы и искали.

   С кряхтением переваливаясь на коротких кривых ногах, запах от которых уверенно перебивал амбре от вчерашнего возлияния, сторож провел нас к могиле. При жизни покойный был скорняком. Доктор аккуратно записал в блокнот имя усопшего и в который уже раз вцепился в мой локоть.

   - До квартала скорняков тут всего ничего. Если вам не хочется, я сам поговорю с вдовой. У меня есть некоторый опыт общения с людьми э-э... в скорбном состоянии духа.

   Отыскать вдову скорняка нам удалось действительно легко. Свое "скорбное состояние духа" оная вдова через невысокий забор громогласно изливала в сторону соседского двора. Оттуда ей отвечали тоже в полный голос, не делая скидки на печальное событие. Доктор, растерянно моргая, вздохнул, и мне не осталось ничего, кроме как, всего минутку послушав затейливые выражения соседей, присоединиться к "беседе". Разумеется, в своих суждениях я присоединился ко мнению вдовы и, не стесняясь, украсил речь причудливыми изгибами и грубо ограненными самоцветами на языке завсегдатаев портовых притонов. С другой стороны забора уважительно крякнули и затихли. Еще бы, риторике я учился у самого Одноногого Тома. Вежливо здороваюсь с хозяйкой и сообщаю, что к ней у нас с доктором есть небольшое дельце. То есть не дельце, а так, несколько вопросов.

   - И какие такие вопросы вы... с доктором имеете к одинокой женщине? - Героического телосложения вдова с недоверием рассматривает нас с Петром Аркадьевичем, сперва одного, потом другого.

   - Да-да, вопросы... - оживляется доктор. - Нам было бы желательно уточнить кое-что относительно того инцидента, что произошел в пятницу утром, во время похорон вашего супруга.

   - О чем это таком вы говорите? - возмущается вдова. - Никаких этих ваших ин-цин-дентов не было! Мой муж умер честно, своей смертью, от неумеренного пития.

   - Это верно, - слышится из-за забора, - Лиза, конечно, баба вздорная, но мужа сваво она схоронила честь по чести. И поминки были что надо.

   - Как же так? - Брови Петра Аркадьевича возвышаются на оправой его очков. - Ведь стража... Убитый, обнаруженный в вашей... я хотел сказать, в могиле вашего мужа. Да ведь об этом и в газете написано.

   Вдова хмурится и недобро рассматривает моего спутника.

   - Не возводите напраслину на несчастную женщину, - заступается за Лизу сосед. Не видели мы никакой стражи на похоронах. А в газете соврали небось. Но нам это все равно, не читаем мы газет.

  

   - Смотрите, что у нас выходит, - неутомимый Петр Аркадьевич вернул нашу экспедицию за столик кафе. - Неутешительная картина у нас с вами получается. - Доктор черкает что-то на обратной стороне какого-то рецепта. - Все злодейства будто бы совершены маньяком.

   - Разными маньяками, - поправляю я.

   - Да, конечно. Разными, - соглашается доктор. - И что странно -- очевидцев нет, а те, которые есть, не видели... Очевидцы и не видели. Колдовство какое-то. Вы как считаете?

   - Петр Аркадьевич, не разбираюсь я в колдовстве. А вы разбираетесь в нем, как я полагаю, еще хуже.

   - Так давайте спросим специалиста. У вас же есть знакомые... Я, помнится, как-то встречал вас в компании такого седобородого в колпаке и халате со звездами...

   - Нет, - я бы улыбнулся, если бы только мог. - То Миргалим, он состоит в должности придворного звездочета. А волшебники... Нам ведь не всякий поможет. Нам нужен, как вы верно заметили, специалист, и не какой-нибудь фокусник, а настоящий... - с этими словами я порылся в жилетных карманах и выудил наконец из правого небольшую и будто бы стеклянную пуговицу.

   - Что это? - ожидаемо заинтересовался доктор.

   - Петр Аркадьевич, раз уж мы заговорили о магии, то это она самая и есть. Это такое магическое средство связи. Один могущественный... нет, кроме шуток, могущественный волшебник вручил мне эту штуку, чтобы я не надоедал ему своим общением.

   - Странно. Как это? Правильно ли я вас понял - с помощью этого... э-э... артефакта мы можем связаться с вашим знакомым, и в то же время... не надоедал?

   - Да, - я кивнул и еще раз энергично кивнул со всей возможной убедительностью, видя недоверчивый взгляд доктора. - Дело в том, что ощущения при использовании... как вам сказать, они не то чтобы болезненные, но весьма необычные. И без веского повода... В общем, последний раз я говорил с мэтром Сильвестром при помощи этой штуки еще в прошлом году.

   - Ощущения? Да что там за ощущения такие? Впрочем, пустое. Мы не можем не воспользоваться... Давайте-давайте. Что там нужно сделать, чтобы побеседовать с вашим мэтром? А ощущения. Во время своей врачебной практики у меня каких только ощущений не было.

   - Ну, таких, готов поспорить, не было. Или были? - Я в задумчивости глянул на доктора. - Хотя ладно, раз вы согласны, давайте вашу руку.

   Сжав ладонь доктора левой рукой, пальцами правой я потер волшебную пуговицу и...

   К такому не привыкнешь. Неужели так оно и бывает, когда умираешь? Мы с доктором остались сидеть за столом, разве что наши тела, словно статуи стали неподвижны до полной безжизненности. А другие мы... то есть те, кем мы себя видели и ощущали, дымом, бестелесными привидениями, призрачной субстанцией, словом, чем-то совершенно лишенным материальности, эти бестелесные мы взлетели вверх. Мгновение, и нас повлекло, закрутило и понесло куда-то со скоростью абсолютно невозможной для мира, в котором действуют и правят законы физики.

   Обычно привидения часов при себе не имеют, потому я не скажу вам о времени, том, которое мы с доктором истратили на дорогу в добрую пару сотен миль, аккурат до покосившейся башни старого мага. Но летели мы очень быстро, я лишь успел подумать: "Какой сегодня день недели? А вдруг Сильвестра сегодня..." И в этот момент нас прямо сквозь закрытое окно забросило куда-то под потолок библиотеки магистра. Будь мы с доктором хоть вполовину вещественней нашего нынешнего состояния, мы бы точно себе что-нибудь сломали, сверзившись на пол с такой высоты. Книжные шкафы в библиотеке этажами пыльных томов возносились в небывалую высь. На верхних полках здесь жили летучие мыши, и они же, мыши, самые огромные из них, приносили хозяину книги, как положено, сверившись сперва с каталогом.

   - Давайте, спускайтесь уже, - громогласно, будто несмазанные городские ворота, проскрежетал голос Сильвестра откуда-то снизу. Мы с легкостью облаков тумана и неуклюжестью первых монгольфьеров опустились на длинный и, видимо, очень мягкий, но совершенно неощутимый ворс ковра.

   - Ну? - без всякого приветствия из своего необъятного кресла поинтересовался старик в засаленном домашнем халате.

   Не знаю, как доктор, а я уже привык к не самым приятным манерам магистра всеобщей магии Сильвестра Безвестного. По большому счету, манеры тут ни при чем. Здороваться с привидениями вообще не принято, что и понятно, ибо здоровье привидений - вещь еще более призрачная, чем они сами. Например, медиумы на спиритических сеансах, вызвав из небытия дух какого-нибудь императора, сразу переходят к делу, справедливо полагая, что вряд ли покойный станет отвечать на вопросы живых, бестактно справляющихся о его здоровье.

   - Доброго вам... - начал я.

   - Что там у тебя случилось? - не стал потакать моей вежливости старик.

   Я без затей полез в карман и вытащил оттуда... хм, бумажные листы оказались такими же призрачно-неощутимыми. Ничуть не смущаясь, маг протянул руку и взял у меня газету, как будто сплетенную из тончайшей паутины. Вместо привычного шелеста страницы произвели тихий вздох и застыли под строгим взглядом волшебника.

   - Ага. Я так понимаю, что все это вас ужасает? - Магистр небрежно бросил нематериальные листы на пол, и газета тут же растворилась в пушистом ковре.

   - Да, ужасает! И я не понимаю...

   - И ваш приятель не понимает? - Сильвестр сощурил глаз на моего безмолвного и лишенного тела спутника.

   - Да, я тоже этого не понимаю, - севшим голосом согласился доктор. - А вы, вероятно, в этом разбираетесь. Это же магия! Бессмысленная, жестокая и какая-то темная, просто-таки непроглядно-черная магия! Как это возможно, и что с этим делать? Вы ведь можете с этим что-то сделать?

   - Да, магия, - кивнул Сильвестр. - Магия, но не та, которой, как вы верно подметили, я занимаюсь. Такими экспериментами, без сомнения, магическими, балуется ваш приятель, - этот кивок уже адресован мне. - Кстати, я не раз ему говорил, что такого рода магия крайне опасна. Он мне не верил. А теперь... Впрочем, мне казалось, в последнее время он немного поумнел и бросил писать...

   - Писать? - доктор широко распахнул свои теперь совершенно бесцветные глаза.

   - Писать. - еще один неодобрительный кивок в мою сторону. - Нет, пожалуй, кое-что господину Марту удалось совсем неплохо. Например, я сам нравлюсь себе именно таким, каким он меня придумал, - волшебник усмехнулся. - Однако есть вещи, которые...

   - Время ли сейчас, уважаемый Сильвестр, вспоминать наш старые споры? - осмелился я подать голос.

   - Хорошо. Ты прав. Наши споры - это наши споры, и того, с чем ты ко мне пришел, они не касается. - Магистр раскрыл книгу, которую во время разговора держал на коленях, заложив пальцем страницу. На минуту, не меньше, углубился в чтение, потом снова с некоторым удивлением поднял на нас глаза, как бы недоумевая от того, что мы все еще здесь. - Тебе что-то неясно? - ворчливо осведомился волшебник. - Или тебе, как маленькому, нужна моя помощь?

   - Нет, - я покачал головой. - Спасибо, Сильвестр. Вы снова меня выручили и даже спасли, не сделав ровным счетом ничего.

   - А ты молодец, - старик неожиданно улыбнулся. - Помогать людям -- занятие неблагодарное и бесполезное, а вот научить этих людей думать... Хотя ты и раньше не казался мне безнадежным. М-да. Ну, все. - Магистр взмахнул широким рукавом своего халата, и мир опять закружился в сумасшедшем вихре.

  

   - Он пишет! - громко, встревоженно шепчет мне доктор, едва мы "приземляемся" за столиком кафе и вновь обретаем привычные тела.

   - Нет-нет, Петр Аркадьевич, это не так работает, - успокаиваю я доктора. - Пока это не прочтут и не поверят в это сотни и тысячи, ничего не случится. Да и сам я кое-что могу в своей-то сказке. - Я улыбаюсь и приветственно киваю кряжистому суровому дядьке за столиком у окна. Тот кивает мне в ответ. Его суровость... хотя о суровости его нрава сейчас можно догадаться лишь по остроте взгляда, да по старому шраму на щеке. Окруженный внуками и внучками капитан Руф широко улыбался, а его героические, изрядно поседевшие усы смешно топорщились.

   Однако писал не он. Внимание Петра Аркадьевича привлек другой посетитель кафе, так и не присевший за столик. Гость стоял посреди зала и что-то строчил в своем блокноте шариковой ручкой. Заметив наше движение, мы же до последнего момента сидели совершенными истуканами, заметив наше возвращение, посетитель разочарованно вздохнул и на миг, пока не встретился со мной взглядом, состроил кислую мину.

   - Да вы присаживайтесь, любезный, - машу я ему рукой. - Надеюсь, мне не нужно объяснять суть претензий к вашему... гм... творчеству. Кстати, дайте-ка глянуть, что у вас там на этот раз. - Я жду, пока мой редактор будто бы не по своей воле... Почему будто бы? Именно что не по своей воле делает шаг к нашему столику и протягивает мне блокнот зажатый в одеревеневших пальцах.

   - Так, окаменели, - читаю я быстрый и в то же время замечательно разборчивый почерк. - Все посетители известного в городе кафе, а также его хозяйка повар и официанты. Загадочный и трагический случай... - И как вы решили объяснить читателю сие происшествие? - вопрошаю начинающего приходить в себя редактора.

   - Я полагал василиск, - все еще непослушными губами шепчет убийца.

   Поворачиваюсь к доктору.

   - Петр Аркадьевич, что же нам с вами делать? Отчего-то я сомневаюсь в том, что в данном случае городской суд найдет юридические основания для отрубания головы.

   - Отрубания головы?! - редактор смотрит на меня, потом на доктора, потом снова на меня выпученными глазами. - За что? За то, что я здесь делаю то же, чем занимался всю свою жизнь? Да разве читатель не этого хочет? Разве скучная писанина, которую здесь принимают за настоящую журналистику...

   - Настоящую журналистику? - вскипаю я.

   - Да, журналистику. А вы, - редактор кивает на меня, - вы чем лучше? Помню я какие сопливые опусы таскали вы ко мне лет десять тому назад. И пожалуйста, теперь вся эта сахарная вата, которой были набиты ваши рассказы, все эти романтические выдумки, теперь они все здесь. А где правда? Где реальность?

   - Но... - доктор задыхается от возмущения. - Позвольте, это...

   - А вы, доктор, лучше помолчите. Думаете, вы чем-то лучше меня? Да, серьезно, вы так думаете? Тогда скажите, какие болезни вы теперь лечите? Наверняка, те же, что и раньше. А знаете ли вы, что до вашего появления здесь лекари ставили только два диагноза: простуда и вывих конечности. Ах, нет, простите, у королей еще бывала подагра. Гипертония, ишемическая болезнь, рак -- это все ваше, это ваша заслуга, любезный доктор.

   - Петр Аркадьевич! - я хлопаю ладонью по столу, заставляя редактора умолкнуть. Доктор сидит сгорбившись, глядя в стол перед собой. - Петр Аркадьевич, не слушайте! Не верьте! Если поверите, магия начнет действовать.

   - Но я действительно... - бормочет доктор.

   - Петр Аркадьевич, он врет, и когда вы ему верите, магия начинает работать! Он врет и создает действительность из своей страшной лжи! А вы? Вспомните, был ли у вас здесь хоть один безнадежный случай? Вы лечите людей, и вы их вылечиваете. Всех!

   Молчим. Редактор, лишенный речи вращает глазами, доктор уже не такой поникший все еще смотрит в стол, капитан Руф внимательно следит за нами, ссадив с колен самую младшую свою внучку. Я не знаю, что мне делать. С редактором-то как-нибудь решим, разберемся. Но как мне спасти мою сказку от других, таких же, как он?